АКОНИТ 2018. Цикл 1, Оборот 4

ДЖОН ГОСВОРТ КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ

JOHN GAWSWORTH

HOW IT HAPPENED

1934

Несчастный безумец, Стэнли Бартон, мёртв. Возможно, читатели помнят его процесс; а возможно, и нет — такие сенсационные происшествия привлекают внимание ненадолго.

Весь день напролёт несчастный смотрел в окно своей камеры, и было заметно, что взгляд его постоянно устремляется к маленькой рощице, видневшейся прямо на горизонте. Иногда, особенно в жаркие дни, он впадал в буйство, и тогда принимали обычные меры, чтобы он не причинил вреда себе или окружающим.

Через некоторое время, после одного из таких припадков, он умер, оставив нижеследующий отчёт о своём преступлении, который, кажется представляет определённый интерес для психопатологов и криминалистов и потому заслуживает публикации.

Ты спятил, парень? Нет! Хотелось бы спросить, какого дьявола тебе известно. Тебя проверяли? Когда-нибудь все нервы и фибры твоего тела натягивались и сжимались так, как будто они вот-вот разорвутся? Знаешь о том маленьком комке над правой бровью? Думаю, там и есть главная слабина. Я тебя проверю. Вот та-а-ак. Ага! Я так и думал. Заберите его в дурдом. Он умом слабоват. Подумать только, со мной такое не пройдёт! Нет! Потому что я силён — ох! — просто неуязвим. Я выдержал их все — от макушки до пяток, я испытал их все по очереди, и всё в порядке и по-настоящему крепко. И теперь я борюсь с Ними, а Они ломают все по очереди, и большие, и даже маленькие — которые, кажется, ничего не значат, пока их не сломаешь. И потом Они посадили меня сюда, где я должен был стать Королём, поскольку у меня сломаны все, а у других только один или два. Иногда они лечатся, и тогда они уходят, но швы неровные, они трутся и страшно мучают меня, потому что никак не зарастают.

И ещё — я помню. И поэтому меня все равно ломают.

Знаешь, это сделал мой брат. Он был всему причиной. Понимаешь, я с самого начала его ненавидел. Он был на несколько лет старше меня, и его звали «Красавчик». Он был высокий, симпатичный, и он нравился девушкам. Была одна девушка, которой он особенно нравился — девушка, которую я любил. Ее звали Марджори, и она была очень милая. Но я не возражал, что он ей нравится. Понимаешь, я был согласен ждать; дело в том, что я маленький и смуглый, но я-то знал, что я гораздо лучше. Однажды, когда пришла Марджори, я так и сказал брату.

— Черт побери! — взревел он. — Ему хватает наглости зависать там, где его видеть не хотят! Верно, Марджори? — и они оба рассмеялись. — Исчезни, — сказал он, и они развернулись и пошли прочь от меня.

Тогда мы жили в центре Суррея, и каждый вечер в половине девятого мой брат проходил по полю к краю нашего сада, и встречался с Марджори там, в рощице, видневшейся на горизонте. Я знал, куда он ходил каждую ночь, потому что я следил за ним и наблюдал за их играми из секретного места на дереве. Скажу тебе, я был проворный — шустрый, как кот.

И вот, однажды вечером вскоре после нашей ссоры я прокрался туда следом за братом. Я решил, что больше не люблю Марджори: она так грубо посмеялась надо мной. В сумраке она не могла рассмотреть, кто идёт, и заслышав шаги, выбежала из зарослей, чтобы встретить меня — она приняла меня за брата. Она была глупа, и я не стал терять время. Я зарезал ее разделочным ножом, который взял в буфете на кухне и принёс с собой, спрятав под курткой. Это было ужасно смешно. Она визжала, ныла, потом повалилась лицом вперёд и лежала тихо. Я выбросил нож в кусты. «Надо же! Марджори, как ты забавно выглядишь!» — сказал я, оттащив ее за волосы в тёмное место. Потом я с помощью крюка и молотка (я их припас заранее) приколотил ее к своему дереву. А дальше я накинул ее короткий жакет на покрасневшую блузку так, чтобы не было видно железного крюка, торчавшего из груди. Я просто наслаждался происходящим. «Ты больше не станешь надо мной смеяться, Марджери?» — я развеселился и хорошенько пнул ее, и она покачнулась от удара.

Времени оставалось немного — вскорости должен был явиться мой брат, так что я взобрался по стволу на свою особую ветку и покрепче привязал к ней принесённую верёвку. Потом я сделал на конце свободную петлю, вторую сделал чуть повыше, и вбил ещё одну скобу в ствол дерева в трёх футах над тем местом, где я привязал верёвку к ветке. Понимаешь, я был совершенно уверен, что я лучше — и лучше знаю, что делать. Я спрятался на дереве, держа в руках моток верёвки, и стал ждать.

Вскорости появился мой брат.

— Марджори! — позвал он. — Марджори!

Я хотел рассмеяться — это было так смешно! А потом он, должно быть, увидел ее платье, потому что вскрикнул от радости:

— Вот ты где! — Он оказался прямо подо мной. Ты не поверишь, как это было просто! Как метать кольца на ярмарке! Хлоп! Петля оказалась над его головой — в яблочко! Удавка сжала его шею. Я вскочил на ноги и, прижавшись спиной к стволу, стал медленно тянуть верёвку вверх, через скобу. Брат внизу бился что было сил; руки цеплялись за шею, ноги колотили по воздуху. О, это было чудесно! Я никогда не был так счастлив. Я спустился вниз и посмотрел на парочку. Марджори молчала, ее голова свесилась вперед, а руки бессильно повисли; но мой брат все ещё шевелился. Его глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Он стал пунцовым и захрипел.

— Ему хватает наглости зависать там, где его видеть не хотят! Верно, Марджори? — сказал я.

Но Марджери, кажется, не поняла. Конвульсии прекратились, и наступила тишина, прекрасная тишина. Тело на верёвке слабо покачивалось под действием собственного веса. Я посмотрел на неровную землю, ноги моего брата оказались в трёх футах от поверхности.

— Исчезни! — сказали и присвистнул.

Потом я развернулся и ушёл.

Впервые рассказ был опубликован в антологии Thrills (London: Associated Newspapers, 1936). Стоит сказать, что в начале 2019 г. в серии «Библиотека Джона Госворта» выйдет полный русский перевод антологии. Предлагаем всем интересующимся время от времени следить за авторской колонкой Александра Сорочана на сайте «Лаборатории фантастики»: https://fantlab.ru/user37161/blog.

РОБЕРТ БЛОХ ТЁМНЫЙ ДЕМОН

ROBERT ВЕОСН

THE DARK DEMON

1936

До сих пор это не было предано бумаге — подлинная история смерти Эдгара Гордона. На самом деле никто, кроме меня, не знает, что он мёртв; люди постепенно забывают о странном тёмном гении, чьи жуткие рассказы когда-то были очень популярны среди любителей фантастических историй. Возможно, свою роль в этом сыграли его поздние, так оттолкнувшие публику, работы, — кошмарные намёки и диковинные фантазии его последних книг. Многие заклеймили экстравагантно сформулированные тома работой безумца, и даже его корреспонденты отказались комментировать некоторые из неопубликованных вещей, которые он им присылал. Именно тогда его таинственная и эксцентричная личная жизнь не была достойно оценена теми, кто знал его в дни раннего успеха. Какая бы на то ни была причина, он и его творения были обречены на забвение миром, который всегда игнорирует то, что не может понять. Теперь все, кто помнит его, думают, что Гордон просто исчез. Это хорошо, учитывая своеобразный путь, избранный им, чтобы умереть. Но я решил рассказать правду. Понимаете, я достаточно хорошо знал Гордона. Я был, сказать по правде, последним из его друзей, и был с ним до самого конца. Я в долгу перед ним за все, что он сделал для меня; и могу ли я более достойно вернуть ему этот долг, чем поведать миру истинные факты о его ужасной психической метаморфозе и трагической смерти?

Если у меня получится внести ясность в это дело и очистить имя Гордона от несправедливого пятна безумия, значит, я жил не напрасно. Поэтому я и решил все записать.

Я прекрасно понимаю, что в эту историю трудно поверить. Есть определённые, — скажем так, «сенсационные аспекты», — которые заставили меня сделать этот шаг и раскрыть его случай перед публикой. Но у меня есть возможность погасить долг — а, скорее, отдать дань гению, которым был некогда Эдгар Хенквист Гордон. Итак, вот эта история.

Это произошло около шести лет назад, когда я впервые встретил его. Я даже не знал, что мы оба проживали в одном городе, пока наш общий корреспондент случайно не упомянул об этом в письме.

Я, конечно же, слышал о нем раньше. Я был подающим надежды (а, временами, безнадёжным) писателем-любителем, и на меня оказали большое влияние и впечатлили его работы, опубликованные в различных журналах, посвящённых фантастической литературе, которую я очень любил. В то время он был известен в некоторой степени практически всем читателям таких журналов, как исключительно подкованный писатель историй ужаса. Его стиль принёс ему известность в этой области, хотя даже тогда были те, кто позволял себе насмехаться над гротескностью его тем.

Но я горячо восхищался им. В результате я нанёс дружеский визит мистеру Гордону в его доме. Мы стали друзьями.

Как ни удивительно, этот мечтатель-затворник, похоже, наслаждался моей компанией. Он жил один, не заводил никаких знакомств и не имел иных контактов со своими друзьями, кроме как посредством переписки. Однако список его адресатов был огромен. Он обменивался письмами с авторами и редакторами по всей стране; с потенциальными писателями, честолюбивыми журналистами, мыслителями и студентами во всем мире. Я проник в его окружение — и он, похоже, был доволен дружбой со мной. Излишне говорить, что я был в восторге.

То, что Эдгар Гордон сделал для меня в течение следующих трёх лет, не возможно рассказать должным образом. Его умелая помощь, дружеская критика и сердечная поддержка, наконец, преуспели в том, чтобы сделать из меня писателя, и после этого наши взаимные интересы создали между нами дополнительную связь.

То, что он рассказывал о своих великолепных историях, поражало меня. Нечто подобное я подозревал с самого начала.

Гордон был высоким, худым, угловатым человеком с бледным лицом и глубокими глазами, которые выдавали в нем мечтателя. Его язык был поэтическим и глубоким; его движения были почти сомнамбулистичны в их выработанной неторопливости, как будто разум, который руководил его механическими движениями, был чужим и далёким. По этим знакам, естественно, я мог бы догадаться о его тайне. Но я этого не сделал, и был очень удивлён, когда он первый заговорил об этом.

Эдгар Гордон создал все свои истории на основе снов! Сюжет, постановка и персонажи были продуктом его собственных красочных грёз — все, что ему было нужно, это перенести свои фантазии на бумагу.

Позже я узнал, что это не совсем уникальное явление. Покойный Эдвард Лукас Уайт утверждал, что написал несколько книг, основываясь исключительно на сновиденных фантазиях. Г. Ф. Лавкрафт произвел на свет целый ряд великолепных рассказов, вдохновлённый аналогичным источником. И, конечно же, Кольридж увидел своего Кубла-хана во снах. Психология полна примеров, свидетельствующих о возможности ночного вдохновения. Но тем, что делало признание Гордона настолько странным, были некоторые личные особенности, связанные с его собственными стадиями сна. Он совершенно серьёзно утверждал, что может закрыть глаза в любое время, позволить себе расслабиться в сонной позе — и грезить столько, сколько нужно. Не имело значения, было ли это сделано днём или ночью, спал ли он пятнадцать часов или пятнадцать минут. Он казался особенно восприимчивым к подсознательным впечатлениям.

Мои небольшие исследования в области психологии заставили меня поверить, что это была форма самогипноза, и что его быстрые погружения в сон были действительно определённой стадией месмерического просачивания, во время которого субъект был открыт для любого внушения.

Побуждаемый интересом, я очень внимательно расспрашивал его о содержании этих снов. Поначалу, как только я рассказал ему о своих собственных мыслях на этот счёт, он отвечал охотно. Он поведал несколько из них мне, и я записал их в блокнот для будущего анализа.

Фантазии Гордона были далеки от обычных фрейдистских сублимаций и разновидностей вытеснения. В них не было различимых скрытых моделей желаний или символических аспектов. Они были чем-то чуждым. Он рассказал мне, как ему приснился сон, лёгший в основу его знаменитой истории о Горгулье; о посещённых им чёрных городах, расположенных на причудливых внешних окоёмах пространства, и о их странных обитателях, которые говорили с ним с бесформенных престолов, существовавших вне всякой материи. Его яркие описания ужасающей странной геометрии и ультра-земных форм жизни убедили меня в том, что он обладал необычным разумом, способным породить такие жуткие и тревожные тени.

Лёгкость, с которой он вспоминал яркие детали своих снов, также была необычной. Казалось, что он вообще не видел размытых ментальных образов; он помнил каждую деталь из снов, которые видел, возможно, несколько лет назад. Время от времени он замалчивал часть своих описаний, говоря в своё оправдание, что «невозможно вразумительно описать эти вещи человеческой речью». Он утверждал, что видел и понимал многое из того, что невозможно изобразить в трёхмерном виде, и что во снах он мог чувствовать цвета и слышать ощущения.

Естественно, для меня это была захватывающая область исследований. Отвечая на мои вопросы, Гордон однажды сказал, что он помнит все свои сны, начиная с самого раннего в детстве и до наших дней, и что единственное различие между первым и последним было в увеличении интенсивности. Теперь он утверждал, что чувствует свои впечатления гораздо сильнее.

Место действия снов было необычайно постоянным. Почти все они происходили среди пейзажей, которые, как он каким-то образом понял, находились за пределами нашей вселенной. Горы чёрных сталагмитов; пики и конусы среди кратерных долин мёртвых солнц; каменные города в недрах звёзд — все это было обычным явлением. Иногда он ходил или летал, еле тащился или двигался по безымянным тропам рядом с неописуемыми расами с других планет. Чудовища, которых он описывал, обладали определённым интеллектом, и существовали только в газообразных, расплывчатых формах; были и другие, которые представляли собой воплощения немыслимой силы.

Гордон всегда осознавал, что сам присутствует во сне. Несмотря на удивительные и подчас лишающие всяческих сил приключения, которые он описывал, он утверждал, что ни один из этих сно-видческих образов не может быть классифицирован как кошмары. Он никогда не испытывал страх. Действительно, временами он испытывал любопытные изменения личности, так что он считал свои сны реальными, а жизнь здесь и сейчас — нереальной.

Я расспрашивал его об этом как можно глубже, но он не мог дать мне никаких объяснений на этот счёт. История его семьи была обычной в этом и в любом другом отношении, хотя один из его предков был «колдуном» в Уэльсе. Сам он не был суеверным человеком, но был вынужден признавать, что некоторые его сны необычайно совпадали с определёнными отрывками из таких книг, как «Некрополей кон», «Тайны червя» и «Книга Эйбона». Однако, он видел подобные сны задолго до того, как его разум побудил его прочитать эти древние тома. Он был уверен, что видел «Азозат» и «Юггот» ещё до того, как узнал об их полумифическом существовании в легендарных знаниях древних времён. Он мог описать «Ньярлатхотепа» и «Иог-Сотота», утверждая, что имел реальный контакт во снах с этими аллегорическими сущностями.

Я был глубоко впечатлён этими заявлениями и, наконец, был вынужден признать, что у меня не было логического объяснения им. Он сам настолько серьёзно относился ко всему этому, что я никогда не пытался подшучивать над ним или высмеивать его мнение.

Действительно, каждый раз, когда он писал новую историю, я со всей серьёзностью расспрашивал его о сне, вдохновившем его, и в течение нескольких лет он рассказывал мне о подобных вещах на наших еженедельных встречах.

Но именно в это время он вступил в новый период написания текстов, из-за которого впал во всеобщую немилость. Журналы, которые печатали его работы, стали отказываться от некоторых рукописей, аргументируя это тем, что они слишком ужасны и отвратительны для вкусов общественности. Его первая опубликованная книга «Ночные призраки» стала провалом из-за своего болезненного содержания.

Я ощущал тонкие изменения в его стиле и сюжетах. Он больше не придерживался традиционного построения сюжета. Он начал рассказывать свои истории от первого лица, но рассказчик в них не был человеком. Избираемый им стиль изложения чётко указывал на гиперестезию.

В ответ на мои возражения по поводу введения в повествование нечеловеческих идей он утверждал, что настоящую жуткую историю следует рассказывать с точки зрения самого монстра или подобной сущности. Для меня это была не новая теория, но я действительно возражал против отвратительно-болезненной ноты, на которой сейчас акцентировались его рассказы Помимо прочего, его нечеловеческие персонажи не были обычными упырями, оборотнями или вампирами. Вместо них он представлял странных демонов и звёздных существ, и даже написал рассказ о лишённом телесной оболочки разуме, который назвал «Источник Зла».

Этот материал был не только метафизическим и окутанным мраком, но также безумным в отношении любой нормальной концепции мысли. Идеи и теории, которые он излагал, становились совершенно кощунственными. Только взгляните на открывающее «Душу Хаоса» заявление:

Этот мир — всего лишь крошечный остров в тёмном море Бесконечности, и здесь ужасы кружат вокруг нас. Вокруг нас? Лучше сказать, среди нас. Я знаю это, потому что видел их в своих снах, и существуют в этом мире вещи, которые сокрыты от разума.

«Душа Хаоса», между прочим, была первой из его четырёх частных печатных книг. К этому времени он потерял все контакты с регулярными издателями и журналами. Он также оставил большинство своих корреспондентов и сосредоточился на нескольких эксцентричных мыслителях с Востока. Его отношение ко мне тоже изменилось. Он больше не рассказывал мне о своих снах и не излагал теории сюжета и стиля. Теперь я не посещал его столь часто, как прежде, и он отвергал все мои попытки примирения с явной резкостью.

Думаю, это было и к лучшему, учитывая несколько последних наших встреч. Во-первых, мне не нравились некоторые из новых книг в его библиотеке. Оккультизм — не самая плохая область исследований, но кошмарная тайнопись «Cultes des Goules» и «Daemonolorum» совершенно не благоприятствует здоровому состоянию души. К тому же его последние рукописи были чересчур безумны. Я не был рад той серьёзности, с которой он относился к неким загадочным знаниям; некоторые из его новых идей были слишком сильны. В другое столетие его преследовали бы за колдовство, если бы он осмелился высказать хотя бы половину убеждений, содержащихся в этих работах.

Были и другие факторы, которые почему-то заставляли меня частично радоваться тому, что он стал сторониться меня. Он всегда был тихим отшельником по своему выбору, но теперь его затворнические тенденции были явно усилены. Он сообщил мне, что больше не выходит на улицу и даже не спускается во двор. Пищу и другие предметы первой необходимости ему еженедельно оставляют у двери. Вечером он не зажигает иного света, кроме маленькой лампы в кабинете. Все, что он говорил о своём распорядке дня, было уклончивым, упоминая лишь, что все своё время посвящает снам и написанию историй.

Он стал тоньше, бледнее и двигался с ещё большей мистической медлительностью, чем когда-либо прежде. У меня возникли подозрения о наркотиках, поскольку он стал похож на обычного наркомана. Но его глаза не были лихорадочными пылающими сферами, что прекрасно характеризуют пожирателя гашиша; и он не потерял своей физической формы, как если бы употреблял опиум. Тогда я стал подозревать, что это безумие; его отрешённая манера речи и его подозрительный отказ от глубокого разбора любого предмета разговора могли быть вызваны каким-то нервным расстройством. Он был по природе своей восприимчив к определённым шизоидным характеристикам. Возможно, он был сумасшедшим.

И то, что он рассказывал в последнее время о своих снах, как правило, подтверждало мою теорию. Пока я жив, никогда не забуду последнее обсуждение его снов — по причинам, которые скоро станут очевидными.

Он рассказывал мне о своих последних историях с некоторой неохотой. Да, они были вдохновлены снами, как и все остальные. Он не писал их для публичного распространения, и редакторы и издатели могли бы ужаснуться от всего, что вызывало теперь его интерес. Он написал их, потому что ему сказали написать их. Да, сказали. Разумеется некое существо в его снах. Он не хотел говорить об этом, но так как я был другом…

Я убедил его. Сейчас я очень жалею, что сделал это; возможно, тогда я мог бы уберечь себя от тех знаний, которые постиг впоследствии…

Эдгар Хенквист Гордон сидел в бледных лучах луны; сидел у широкого окна с глазами, которые были подобны прокажённому лунному свету жуткой интенсивностью их мертвенно-бледного свечения…

— Теперь я знаю всё о своих снах. Я был избран с самого начала, чтобы быть Мессией, посланником Его слова. Нет, это не связано с религией. Я не говорю о Боге в обычном понимании этого слова, которое используют люди, чтобы обозначить любую силу, которую они не в состоянии понять. Я говорю о Тёмном. Ты читал о Нем в тех книгах, что я тебе показал; Посланник Демонов, так они называют Его. Но это все аллегорично. Он не Зло, потому что не существует такой вещи, как Зло. Он просто чужой. И я должен быть Его посланником на Земле.

Не волнуйся так! Я не злюсь. Ты слышал об этом раньше — как люди седой старины поклонялись силам, которые когда-то проявлялись физически на Земле, таким, как Те'лтый, который избрал меня. Легенды глупы, конечно же. Он не разрушитель — просто высший интеллект, который хочет обрести ментальную связь с человеческими разумами, чтобы сделать возможным — ах — контакт между человечеством и Теми, кто находится за пределами.

Он говорит со мной во снах. Он велел мне писать мои книги и раздавать тем, кто знает. Когда наступит подходящее время, мы объединимся и раскроем некоторые из секретов мироздания, о которых люди только догадываются или лишь ощущают во сне.

Вот почему я всегда грезил. Я был избран, чтобы учиться. Вот почему мои сны явили мне такие вещи, как «Юггот» и все остальные. Теперь я готовлюсь к моему — ах — апостольству. Я не могу рассказать тебе большего. Сегодня я должен много писать и спать, чтобы учиться ещё быстрее.

Кто этот Темный? Я не могу рассказать тебе о нем больше, чем ты уже услышал. Полагаю, ты уже думаешь, что я сумасшедший. Сейчас много сторонников этой теории. Но не я. Это правда!

Ты помнишь все, что я говорил тебе о своих снах, — как они становились все более интенсивными? Достаточно хорошо. Несколько месяцев назад у меня была необычная последовательность снов. Я пребывал во тьме — не обычной тьме, которую ты знаешь, но абсолютной тьме вне пространства. Ее невозможно описать в трёхмерных концепциях или мысленных образах: темнота имеет звук и ритм, сродни дыханию, потому что она живая. Я был просто бестелесным разумом; тогда я и увидел Его.

Он вышел из тьмы — ах — и общался со мной. Не словами. Я благодарен, что мои предыдущие сны были устроены таким образом, чтобы подготовить меня к ужасу во плоти. В противном случае я никогда не смог бы взглянуть на Него. Понимаешь, он не похож на людей, и форма, которую он выбрал, очень страшна. Но, как только ты поймёшь, то сможешь принять, что форма столь же аллегорична, как легенды невежественных людей, повествующие о Нем и других.

Он похож на средневековые представления о демоне Асмодее. Весь чёрный и мохнатый, с мордой вепря, зелёными глазами, когтями и клыками дикого зверя.

Я не испытал страх после того, как Он обратился ко мне. Видишь ли, он носит это обличье только потому, что глупые люди в прежние времена считали, что Он выглядит именно так. Понимаешь, массовая вера оказывает любопытное влияние на неосязаемые силы. И люди, думая, что это силы зла, заставили их встать на сторону зла. Но Он не несёт в себе совершенно никакого зла.

Хотел бы я рассказать о некоторых из тех вещей, что Он поведал мне.

Да, я видел Его каждую ночь с тех пор. Но я обещал ничего не раскрывать, пока не настанет нужный день. Сейчас я осознаю, мне больше не интересно писать для стада. Боюсь, что человечество больше ничего не значит для меня, так как я узнал о местах, которые лежат за Пределом, — и о том, как их достичь.

Ты можешь уйти, посмеявшись надо мной, если хочешь. Все, что я могу сказать — это то, что ничто в моих книгах не было преувеличено ни малейшим образом, и что они содержат только бесконечно малые проблески высших откровений, которые скрываются за пределами человеческого понимания. Но когда придёт день, который Он назначил, весь мир узнает правду.

До тех пор тебе лучше держаться подальше от меня. Я не должен отвлекаться; каждый вечер впечатления становятся все сильнее и сильнее. Я сплю восемнадцать часов в день, потому что есть столько всего, что Он хочет сказать мне, столько всего, чему нужно научиться в ходе приготовлений. Но, когда наступит день, я стану божеством — Он обещал мне, что каким-то образом я буду воплощён вместе с Ним!

Такова была суть его монолога. Вскоре я ушёл. Мне нечего было ответить, мне нечем было помочь ему. Но позже я много думал о том, что он сказал. Бедный парень, он совсем пропал; было очевидно, что ещё месяц или около того, и он придёт к краху. Я искренне сожалел и был глубоко обеспокоен этой трагедией. В конце концов, он много лет был моим другом и наставником. И он был гением. Всё было слишком плохо.

Тем не менее, это была странная и тревожно-последовательная история. Это, безусловно, соответствовало его предыдущим рассказам о жизни во снах, и легендарная подоплёка была подлинной, если принять на веру сказанное в «Некронолтконе». Я задавался вопросом, был ли его Темный связан с мифами о Ньярлатхотепе или «Темным Демоном» из ведьмовских ритуалов.

Но все эти глупости о «дне» и о том, что он «Мессия» на Земле, были слишком абсурдны. Что он имел в виду под обещанием Темного воплотить себя в Гордоне? Демоническая одержимость — старинное заблуждение, пользующееся доверием только у по-детски наивных суеверных людей.

Да, я много думал обо всем этом. В течение нескольких недель я провёл небольшое расследование. Я перечитывал его последние книги, переписывался с редакторами и издательствами, в прошлом сотрудничавшими с Гордоном, отправил записки своим старым друзьям. Я даже изучил некоторые из старых колдовских томов. Всё, что я получил от этих действий — лишь растущее осознание того, что нужно что-то предпринять, чтобы спасти Гордона от самого себя. Я ужасно боялся за разум этого человека, и знал, что должен действовать быстро. И вот, однажды ночью, примерно через три недели после нашей последней встречи, я вышел из дома и направился к нему. Я собирался умолять его, если будет нужно, уехать вместе со мной; или, по крайней мере, настаивать на том, чтобы он согласился на медицинское обследование.

Почему я положил в карман револьвер, я не могу объяснить, — какой-то внутренний инстинкт предупредил меня, что я могу встретить жёсткий отпор.

Во всяком случае, у меня был пистолет в моем пальто, и я крепко сжимал его рукоять одной рукой, когда двигался по тёмным улицам, ведущим к его ветхому жилищу на Кедровой улице.

Стояла безлунная ночь, омрачённая зловещими намёками на грозу. Набирающий силу ветер, который предупреждал о приближающемся дожде, раскачивал тёмные ветви деревьев над головой, а на западе периодически вспыхивали молнии.

Мои мысли являли собой хаотичный беспорядок из опасений, беспокойства, решимости и скрытого недоумения. Я совершенно не представлял, что собираюсь сделать или сказать, как только увижу Гордона. Я продолжал задаваться вопросом, что с ним случилось за эти последние несколько недель, — наконец, приблизился ли тот самый «день», о котором он говорил.

Наступала Вальпургиева ночь…

В доме было темно. Я звонил и звонил, но ответа не последовало. Дверь открылась под ударом моего плеча. Шум треснувшего дерева был заглушён первым рокотом грома над головой.

Я прошёл по коридору к кабинету. Вокруг клубилась тьма. Я отворил дверь. За ней находился человек, спящий на диване у окна. Это был, несомненно, Эдгар Гордон.

Какие сны он видит? Встретил ли Тёмного в своих грёзах? Тёмного, «похожего на Асмодея, — чёрного, мохнатого, с зелёными глазами, мордой вепря и когтями и клыками какого-то дикого зверя»; Тёмного, который рассказал ему о «дне», когда Гордон должен воплотиться вместе с Ним? Какие сны видит он в эту ведовскую ночь? Эдгар Хенквист Гордон, погруженный в химерические грёзы на диване у окна…

Я потянулся к выключателю, но внезапная вспышка молнии опередила меня. Она длилась всего секунду, но была достаточно яркой, чтобы осветить всю комнату. Я увидел стены, мебель, исписанную корявым почерком кипу листов очередной жуткой рукописи на столе.

Затем, прежде чем вспышка окончательно померкла, я сделал три выстрела из револьвера. Раздался одиночный, исполненный сверхъестественного ужаса крик, который был милостиво утоплен в новом раскате грома — то кричал я сам. Я так и не зажёг свет, лишь собрал бумаги на столе и выбежал под дождь.

По дороге домой струи дождя смешивались со слезами на моем лице, и я вторил каждому новому раскату грома рыданиями от смертного страха.

Однако я не мог вынести свет молний и закрывал глаза, когда слепо бежал к безопасности своих комнат. Там я сжёг бумаги, которые принёс, не читая их. Я не нуждался в этом, потому что и так познал больше, чем нужно знать обычному человеку. Это было несколько недель назад. Когда, наконец, я осмелился вновь посетить дом Гордона, то не обнаружил его тела — лишь пустой костюм, который, казалось, был небрежно оставлен своим владельцем на диване. Больше ничего, никаких следов; но полиция указала на отсутствие документов Гордона как на признак того, что он, скрывшись, взял их с собой.

Я очень рад, что больше ничего не было найдено, и был бы счастлив хранить молчание и впредь — вот только Гордона теперь считают безумцем. Я тоже считал его ненормальным — ровно до тех пор, пока мне не открылась вся правда. Я уеду отсюда, потому что хочу забыть столько, сколько смогу. Мне невероятно повезло, что я не вижу снов. Нет, Эдгар Гордон не был безумцем. Он был гением и прекрасным человеком. Но он открыл правду в своих книгах — правду о тех ужасах, что находятся вокруг нас и среди нас. Я не осмелюсь сказать, что теперь верю в его сны — как не осмелюсь сказать, были ли его последние истории истинными. Возможно, то, что я видел, было просто оптической иллюзией. Надеюсь, что это так. Но, все-таки, его костюм был там…

Эти последние сны — о Тёмном, который ждал подходящего дня, который хотел воплотить себя с Гордоном… Теперь я знаю, что означает это воплощение, и содрогаюсь, когда думаю о том, что могло произойти, если бы я не пришёл туда вовремя. Если бы я пришёл в миг пробуждения.

Я благодарен Богу, что оказался там вовремя, хотя память о той ночи — это преследующий меня ужас, который я не в силах долго выносить. Мне очень повезло, что у меня был с собой револьвер.

Потому что, когда вспышка молнии осветила комнату, я увидел то, что лежало, погрузившись в сон на диване у окна. То во что я выстрелил, то, что заставило меня присовокупить к рёву грозы свой крик — и именно поэтому я уверен, что Гордон не был безумен, но говорил правду.

Ибо воплощение произошло. Там на диване, одетый в одежду Эдгара Хенквиста Гордона, лежал демон, похожий на Асмодея — чёрное, мохнатое существо с мордой вепря, зелёными глазами и ужасными клыками и когтями какого-то дикого зверя. Это был Тёмный из снов Эдгара Гордона!

Эдвард Лукас Уайт (11 мая 1866 — 30 марта 1934) — американский писатель и поэт.

Сэмюэл Тэйлор Кольридж (21 октября 1772 — 25 июля 1834) — английский поэт-романтик, критик и философ, выдающийся представитель «озёрной школы».

Гиперестезия (Hyperesthesia) — чрезмерная физическая чувствительность.

УИЛЬЯМ ХОУП ХОДЖСОН БОГИНЯ СМЕРТИ

WIEEIAM HOPE HODGSON

THE GODDESS OF DEATH

1904

Стоял конец ноября, когда я посетил Т. — застав этот городок охваченным паникой. В ответ на мой полушутливый вопрос о том, уж не захотели ли французы откусить кусочек от их земли, мне поведали душераздирающую историю о некой беспокойной статуе, взявшей за привычку злобствовать среди достойных горожан. Почти дюжина уже пала её жертвой; первой была прелестная Салли Морган, городская красавица.

Мне были сообщены эти и многие другие подробности. Куда бы я ни направился, везде я слышал одну и ту же историю. «Боже мой! Что за невежество! Что за суеверия!» — размышлял я, полагая, что они стали жертвами какого-то жестокого мошенника. Но впоследствии я изменил своё мнение. Я выяснил, что трагедии происходили в некоем расположенном поблизости парке, где, в течение дня, этот блудный мрамор изображал саму невинность на своём пьедестале.

Хотя я и отвергал правдивость разговоров о том, что статуя действительно сходит со своего постамента, эта история меня очень заинтересовала. Мне уже не раз приходилось сталкиваться с подобными вещами и показывать блуждающим во мраке людям, как они ошибаются; кроме того, это дело казалось захватывающим и многообещающим. Прогуливаясь по городу, я подсмеивался, размышляя о глупости некоторых людей, верящих в ходячую мраморную статую. Тьфу! Ну что за дураки!

Прибыв в гостиницу, я был несказанно рад узнать от управляющего, что мой старый школьный товарищ Уильям Тернер остановился там же на некоторое время.

Тем же вечером, когда я был занят ужином, он ворвался в мою комнату и был очень рад меня видеть.

— Полагаю, ты уже слышал об этом жупеле, держащем в страхе весь город? — спросил он, понизив голос. — Это всем жупелам жупел, и мы недоумеваем, почему до сих пор никто и никогда не сталкивался ни с чем ему подобным. Но, конечно, — продолжал он, — все эти россказни о ходячей статуе — чушь, и удивительно, что столь многие люди верят им.

— Как ты смотришь на то, чтоб своими собственными руками прижучить это негодяйство? — предложил я. — Конечно, придётся немного повозиться, но зато мы сможем вернуть покой на эти улицы.

Уилл улыбнулся.

— Я в игре, Хёртон, коль и ты там же. Мы могли бы прогуляться по парку сегодня вечером и, возможно, что-то увидеть.

— Замётано, — охотно согласился я. — Когда выступаем?

Уилл посмотрел на свои часы.

— Сейчас уже половина восьмого; давай, скажем, часов в одиннадцать? Время будет поздним и достаточно тёмным — в самый раз, чтоб устроить кому-нибудь тёмную.

Я согласился и пригласил его присоединиться ко мне в распитии бутылочки красного вина. Он принял приглашение, и мы отлично провели время, вспоминая о днях былых.

— А как насчёт оружия? — спросил я, когда приблизилось время нашего выступления. — Полагаю, будет благоразумно взять с собой на дело что-нибудь.

Вместо ответа Уилл распахнул своё пальто; под ним сверкнула пара отполированных стволов. Я кивнул и, открыв свой чемодан, достал оттуда два небольших изящных револьвера, которые частенько брал с собой на прогулку. Зарядив этих малышей, я разложил их по боковым карманам. И вот, едва пробило одиннадцать, мы закутались в свои плащи и покинули дом.

Было очень холодно, ночь прорезали стенания зимнего ветра. Едва войдя в парк, мы невольно прижались друг к дружке.

Странно, но моя жажда приключений куда-то испарилась, и единственное, чего я хотел — покинуть это место и вернуться на освещённые улицы.

— Мы просто посмотрим на статую, — сказал Уилл. — А после сразу домой и в кровать.

Через несколько минут мы достигли небольшой поляны среди кустов невдалеке от статуи.

— То, что нужно, — прошептал Уилл. — Я хочу, чтоб луна на мгновение вышла из-за туч, тогда мы сможем разглядеть, как там обстоят дела.

Он посмотрел во мрак справа от нас и пробормотал:

— Я вздёрнусь, если действительно увижу что-то!

Взглянув налево, я заметил, что тропинка огибает край крутого склона, на дне которого, на значительном расстоянии от нас, я углядел отблеск воды.

— Парковое озеро, — пояснил Уилл в ответ на мой короткий вопрос. — Чертовски глубокое!

Он отвернулся, и мы оба уставились в тёмный просвет между кустами.

Через несколько мгновений в плотном покрове облаков появился просвет, и на нас пал луч света, осветив маленький круг кустов и отчётливо явив пространство впереди. Это был мгновенный проблеск, но его было достаточно. Мы увидели пьедестал, большой и чёрный; но на нём не было никакой статуи!

Уилл издал короткий стон, и около минуты мы взирали на пьедестал с наиглупейшим видом; затем мы поспешно начали отступать. Никто из нас не сказал ни слова. Во время нашего исхода мы испуганно поглядывали из стороны в сторону. Мы преодолели почти половину обратного пути, когда я, случайно обернувшись, увидел в тусклых тенях кустов слева от меня огромное, белое, словно высеченное из камня лицо, увенчанное чёрными, торчащими в разные стороны выступами.

Я пронзительно закричал, и бросился бежать что есть духу. Уилл обернулся. «Господь, помилуй нас!» — услышал я его крик, и он рванулся следом за мной.

Из тени вышло нечто. Оно было подобно мифическому гиганту. Я буквально застыл на месте, но, когда оно приблизилось ко мне, я развернулся и побежал. В его руках я разглядел что-то, похожее на скомканную ткань. Уилл бежал на несколько десятков ярдов впереди меня. Позади, безмолвное и огромное, двигалось это ужасное создание.

Мы приближались к выходу из парка. Я оглянулся через плечо. Создание стремительно надвигалось на нас. Но мы ещё могли оторваться. В сотне ярдов находились ворота, а за ними безопасность освещённых улиц. Удастся ли нам? Оставалось каких-то пятьдесят ярдов, но я чувствовал, что грудь моя сейчас разорвётся. Расстояние сокращалось. Ворота были совсем рядом… Мы вырвались на улицу; вскоре я остановился и оглянулся, чтобы оценить обстановку. Преследователь исчез.

— Хвала небесам! — ахнул я, пытаясь отдышаться.

— В такой жуткой переделке нам ещё не приходилось бывать, — заметил Уилл через некоторое время.

Я ничего не ответил на это. Мы направлялись к гостинице. Я был огорошен недавними событиями, и хотел поразмыслить о них наедине с самим собой.

Следующим утром, когда я в унылом расположении духа пытался расправиться со своим завтраком, зашёл Уилл. Он опустился напротив, и мы долгое время в молчании стыдливо поглядывали друг на друга. Наконец он вымолвил:

— Ну и трусы же мы!

Я промолчал. Это было абсолютной правдой; и осознание этого давило на меня свинцовой тяжестью.

— Послушай! — сказал мой друг резко и сурово. — Мы должны довести это дело до конца, хотя бы для своего собственного успокоения.

Я нетерпеливо взглянул на него. Казалось, его решительный тон, наполнял меня мужеством и давал новую надежду.

— Что мы должны сделать в первую очередь, — продолжил он, — так это тщательно осмотреть проклятого мраморного божка, дабы удостовериться, что это не чьи-то гнусные штучки — не исключено, что статую можно каким-то образом двигать, и некто просто-напросто играет с нами.

Я встал из-за стола и подошёл к окну. Накануне выпало много снега, и землю покрывал ровный белый слой. При взгляде на него, меня посетила внезапная идея, и я быстро повернулся к Уиллу.

— Снег! — воскликнул я. — На снегу должны были остаться следы — если действительно есть кто-то, кто мог их оставить.

Уилл смотрел на меня с недоумением.

— Вокруг статуи, — пояснил я. — Если мы пойдём туда сейчас, мы ещё сможем их застать.

Он понял мою мысль и поднялся. Несколько минут спустя мы торопливо шагали по направлению к парку. Ноги стремительно несли нас к месту назначения. Когда мы дошли до статуи, я издал изумлённый возглас. Над пьедесталом вздымалась фигура, идентичная той, что преследовала нас накануне. Она стояла там, недвижная и безучастная, устремив незрячие глаза в пространство.

Лицо Уилла светилось от предвкушения разгадки.

— Видишь, — сказал он, — статуя вновь вернулась на своё место. Она не могла сделать это сама по себе, а, значит, мы увидим по следам, сколько мерзавцев участвовало в этом деле.

Он двинулся вперёд по снегу. Я последовал за ним. Достигнув пьедестала, мы тщательно осмотрели землю; но, к нашему удивлению, снег вокруг него был нетронут. Затем мы переключили внимание на саму статую, но Уилл, и раньше довольно часто разглядывавший её, после тщательных поисков, не обнаружил ничего подозрительного.

Я буравил статую взглядом, полным гнева — потому что теперь, когда мой разум вновь пришёл в рациональное состояние, я бы не признался даже самому себе, что то, что мы видели в темноте, было чем-то большим, чем маскарад, призванный внушить людям, что они действительно наблюдали мёртвый холодный мрамор, сошедший со своего постамента.

В ясном свете дня статуя была всего лишь недвижным мраморным изваянием, изображающим какое-то божество. Какое именно, я не мог понять; я спросил об этом Уилла, но в ответ тот только покачал головой.

В высоту она достигала восьми футов, а может, была чуть меньше. Лицо было большим — под стать самой статуе — и несло на себе печать абсолютной жестокости.

Над её лбом возвышался большой, имеющий странные формы головной убор, высеченный из какого-то чёрного как смоль минерала. Тело было изваяно из цельной глыбы молочно-белого мрамора и облечено изящно ниспадающим прямым одеянием, подвязанным на уровне талии узким чёрным поясом. Руки непринуждённо свисали вдоль тела. В правой была зажата скомканная ткань аналогичного поясу оттенка; левая была свободна и наполовину сжата.

Уилл говорил об этой статуе, как о статуе бога. Однако теперь, когда мои глаза перебегали от одной её детали к другой, у меня возникли сомнения, и я сказал ему, что он, возможно, ошибается в отношении предполагаемого пола статуи.

На мгновение он казался заинтересованным, но затем мрачно заметил, что не видит разницы в том, бог-мужчина или бог-женщина перед нами. Суть дела заключается в одном — была ли у изваяния возможность сойти с пьедестала, или же нет.

Я с укоризной посмотрел на него.

— Неужели ты действительно собираешься верить в этот глупый предрассудок? — увещевал я.

Он угрюмо покачал головой.

— Нет, но можешь ли ты как-то ещё объяснить события прошлой ночи — с иной точки зрения?

На это я не смог ответить ничего путного и потому придержал язык за зубами.

— Жаль, — вздохнул Уилл, — что мы практически ничего не знаем об этом боге. Лишь два человека могли бы просветить нас по этому вопросу, но, увы, оба они мертвы — умерщвлены бог весть кем!

— Что это за люди? — спросил я.

— Ах, да, конечно. Я совершенно забыл, что ты не сведущ в местных хрониках. Так вот: в течение нескольких лет здесь жил старый индийский полковник, прозываемый Вигманом. Он был чудаковатым старым тупицей, и совершеннейше не желал иметь никаких дел с кем-либо из горожан. Фактически, за исключением старого слуги-индуса, он и не виделся ни с кем. Около девяти месяцев назад он и его слуга были найдены убитыми с особой жестокостью — задушенными, как постановили осматривавшие их тела врачи. И самое удивительное во всём этом деле, что в своей последней воле полковник оставил всё своё огромное имение гражданам Т., дабы они использовали его как парк.

— Я не ошибся, ты сказал, что они были задушены? — сказал я и вопросительно посмотрел на Уилла.

Он рассеянно взглянул на меня, и тут его лицо осветилось светом понимания. Он выглядел испуганным.

— Юпитер! Так ты полагаешь…

— Именно, старина. Все убитые в недавнее время люди были задушены — на это указывают характерные отметины на их телах, так мне рассказывали. Есть и другие вещи, которые указывают на то, что моя теория верна.

— Какие?! Ты действительно считаешь, что полковник встретил свою смерть в тех же руках, что и…

Он не закончил.

Я утвердительно кивнул.

— Что ж, если ты прав, то как быть с временных! промежутком между убийством полковника и его слуги и Салли Морган. Прошло семь месяцев, не так ли? — и за всё это время ни одна живая душа не пострадала. Но теперь… — он многозначительно всплеснул руками.

— Это лишь одному Богу ведомо, но уж точно не мне, — ответил я.

Некоторое время мы обсуждали этот вопрос, мусолили все его мельчайшие детали, но так и не пришли к какому-либо удовлетворительному решению.

На обратном пути в город Уилл показал мне крошечный кусок белого мрамора, который он тайком отколол от статуи. Я внимательно изучил его. Да, это действительно был мрамор, и уверенность в этом вселяла в нас мужество.

— Мрамор как мрамор, — сказал Уилл, — и смешно предполагать, что он может быть чем-то иным.

Я не пытался отрицать это.

В последующие дни мы вновь посещали парк, но это не принесло никаких результатов. Статуя оставалась такой же, какой и была тем снежным утром.

Прошла неделя. И вот, одной поздней ночью, нас оглушил ужасающий вопль, сопровождаемый рыданиями, исполненными глубочайшей агонии. Он завершился глухим клокотанием, а затем всё стихло.

Без колебаний мы схватили револьверы и зажжённые свечи, а затем выскочили из наших комнат к большой входной двери. Мы спешно распахнули её. Ночь снаружи была очень тихой. Шёл снег, и земля была покрыта плотным белым покрывалом.

Поначалу мы ничего не увидели. Затем мы различали фигуру женщины, лежащей на ступенях, ведущих к двери. Выбежав, мы подхватили ее и внесли в холл. Там мы узнали в ней одну из наших горничных. Уилл отдёрнул её воротник и обнажил горло, показывая мне протянувшиеся по нему синюшные полосы.

Он был очень серьёзен, и его голос дрожал, пусть в нём и не было страха, когда он обратился ко мне.

— Нам нужно одеться и пойти по следу, пока его не замело; времени на промедление нет, — он ухмыльнулся. — На сей раз не думаю, что нам придётся убегать.

В этот момент появился управляющий. Увидев девушку и услышав наш рассказ, он впал в ступор от страха и удивления, и не мог сделать ничего, кроме как беспомощно заламывать руки. Оставив его с телом, мы пошли в наши комнаты и быстро оделись; затем вернулись в холл, где обнаружили толпу суетящихся вокруг бедной жертвы.

Я услышал доносящиеся из бара голоса, и, проскользнув внутрь, обнаружил, что некоторые собравшиеся там мужчины возбуждённо обсуждают случившуюся трагедию. Когда они повернулись ко мне, я воззвал к ним, чтобы узнать, не найдётся ли среди них добровольца, чтобы сопровождать нас. Вперёд сразу же вышел крепко сложенный молодой человек, а затем, после секундного колебания, двое пожилых мужчин. Поскольку теперь для исполнения нашего плана было достаточно людей, я велел мужчинам раздобыть тяжёлые палки и принести фонари.

Как только они были готовы, мы отправились на дело: первыми шли мы с Уиллом, за нами, держась кучкой, мужчины. Ночь не была слишком темна — казалось, снег наполнял её светом. Когда мы дошли до нижней части Хай-стрит, один из мужчин издал короткий вздох и указал вперед.

Там виднелась гигантская нечёткая фигура в белом, крадущимися шагами пробирающаяся через снег. Призвав наших компаньонов к молчанию, мы стремительно рванулись вперед. Снег заглушал наши шаги. Фигура была всё ближе. Внезапно Уилл споткнулся и упал вниз лицом; один из его револьверов от удара разрядился.

Существо тут же оглянулось — и уже в следующий миг удалялось от нас огромными прыжками. Через секунду Уилл вновь был на ногах и, проклиная свою неуклюжесть, вновь присоединился к погоне. В воротах парка мы начали настигать существо. Приблизившись к нему, я смог ясно рассмотреть черный головной убор и нечто тёмное, зажатое в правой руке; но больше всего меня поразили огромные размеры существа — оно было столь же высоким, как и мраморная богиня.

Мы догоняли ожившую статую. Мы были на расстоянии в сто футов от неё, когда она остановилась и повернулась к нам; и я никогда не забуду страх, сковавший меня точно льдом — потому что там впереди застыла мраморная богиня — от головы до пят и до мельчайшей детали она! Когда статуя остановилась, невольно замерли и мы; однако я нашёл в себе силы поднять револьвер и выстрелить. Казалось, это разрушило полоняющие нас чары, и в едином порыве мы бросились вперед. Существо рванулось прочь, неудержимое, словно молния, и вскоре набрало скорость, позволившую с лёгкостью оторваться от нас.

Тогда мне в голову пришла мысль перерезать богине путь. Я отправил наших компаньонов вдоль правой стороны озера, в то время как мы с Уиллом продолжали преследование. Через минуту мраморное чудовище исчезло за поворотом; но это меня мало беспокоило, так как я был уверен, что оно попадёт прямо в руки мужчин, и они схватят его, а затем — ах! эта ужасная тайна будет разгадана.

Мы продолжали бежать по следу. Кажется, прошла минута. Внезапно до нас донёсся хриплый крик, сорвавшийся на пронзительный вопль, столь же внезапно оборвавшийся. Со страхом, угрызающим моё сердце, я ускорился, Уилл не отставал. Мы ворвались за поворот, и я увидел, как двое наших компаньонов склонились над чем-то, распростёртым на земле.

— Вы взяли её? — взволнованно крикнул я. Мужчины обернулись на крик и, увидев меня, спешно поманили к себе. Через мгновение я стоял на коленях рядом с безмолвным телом. Увы! Это был храбрый молодой человек, который первым вызвался добровольцем. Казалось, его шея была сломана. Поднявшись, я обратился к мужчинам за разъяснениями.

— Всё было так, сэр. Он, Джонсон, — кивнул один из них в сторону мертвеца, — его ноги были куда здоровей наших, и он вырвался вперёд. За секунду до того, как мы нагнали его, мы услышали, как он кричит. Мы были почти рядом, и не думаю, что прошло и полминуты, прежде чем мы добрались сюда и нашли его.

— Ты что-нибудь видел?

Я запнулся. Меня лихорадило. Затем я продолжил:

— Что-нибудь такое… ну, ты понимаешь, что я имею в виду.

— Да, сэр; сам я не видел ничего такого, но мой приятель приметил, как что-нибудь такое скрылось вон в тех кустах.

— Пойдем, Уилл! — воскликнул я, не дожидаясь иных подробностей; и, устремив свет наших фонарей вперёд, мы ворвались в кусты. Мы не успели сделать и десяти шагов, когда лучи света вырвали из мрака чудовищно гигантскую фигуру. Раздался треск, и мой фонарь разлетелся на куски. Я был отброшен на землю, и что-то проскользнуло сквозь кусты мимо меня. Выскочив из них, мы успели увидеть, как мраморный убийца бежит по направлению к озеру. Одновременно мы подняли наши револьверы и выстрелили. Когда дым рассеялся, я увидел существо, копошившееся у ограждения возле воды. Слабый всплеск донёсся до наших ушей, а затем — тишина.

Мы поспешно подбежали к озеру, но так ничего и не увидели.

— Возможно, мы поразили его, — рискнул предположить я.

— Ты забываешь, — истерично рассмеялся Уилл, — мрамор не умеет плавать.

— Не говори ерунды, — ответил я сердито. Тем не менее, я чувствовал, что готов отдать всё, чтобы точно знать, что Уилл не ошибается.

Мы подождали ещё несколько минут; но, поскольку больше ничего не происходило, мы отправились в обратный путь. Мужчины шли впереди, неся тело своего погибшего товарища. Нам предстояло пройти мимо маленькой поляны, на которой стояла статуя. Когда мы дошли до нужного места, было еще темно.

— Смотри, Хёртон, смотри! — завопил Уилл. Я резко повернулся. От увиденного я на время забыл, кто я такой. Мы стояли прямо напротив места, где ранее находилась статуя, и Уилл направлял на него луч фонаря; однако там не было ничего — кроме пьедестала, пустого и гладкого.

Я взглянул на Уилла. Фонарь трясся в его руке. Затем я снова взглянул на пьедестал. Я подошел к нему и медленно провел рукой по его поверхности. Мне было неимоверно жутко.

После этого я обошел его пару раз — бесполезно! Ошибки быть не могло. Моим глазам не открылось ничего, кроме пустого места, где несколько часов назад стоял мраморный гигант.

В молчании мы покинули парк. Мужчины шли со своим скорбным грузом далеко впереди. К счастью, в темноте они не заметили отсутствия на пьедестале богини.

Когда наша траурная процессия вошла в город, наступило утро. Новости, похоже, бежали впереди нас, поскольку довольно много горожан сопровождали нас до гостиницы.

Днём несколько человек, вооружившись молотками, отправились в парк, намереваясь уничтожить статую, но позже вернулись, молчаливые и охваченные благоговейным страхом, заявляя, что богиня исчезла, оставив после себя лишь пустой огромный алтарь.

События прошлой ночи потрясли меня до глубины души, я чувствовал себя отвратительно-беспомощным, словно истязаемым смертной болезнью.

Около полуночи, совершенно измотанный, я лег спать. Проснулся я ближе к полудню. Сразу же после пробуждения меня посетила одна идея, и, поднявшись с постели, я быстро оделся и спустился вниз. В баре я нашел управляющего, и обратился к нему с вопросом о том, куда была перемещена библиотека полковника Вигмана после его смерти.

Он задумчиво почесал затылок.

— Я не уверен, что смогу дать вам точный ответ, сэр; но я точно знаю, что мистер Жепсон, городской клерк, удовлетворит ваш интерес; осмелюсь сказать, что он готов изложить вам всё, что знает — и даже больше.

Поинтересовавшись, где я смогу встретиться с этим мистером Жепсоном, я отправился в путь, и уже примерно через час беседовал с приятным румяным человечком лет сорока.

— Библиотека покойного полковника! — воскликнул он, узнав причину моего визита. — Конечно, идите сюда, сэр Хёртон, — и он пригласил меня в длинную комнату, от пола до потолка уставленную книгами.

Я хотел найти дневник или путевые заметки — что угодно, посвящённое его жизни в Индии, что мог оставить полковник в своей библиотеке. Несколько часов настойчиво рыскал среди стеллажей. И вот, когда я уже потерял надежду на удачный исход своего предприятия, я нашел то, что искал — небольшой блокнот с зеленой обложкой, наполненный жмущимися друг к другу буквами неразборчивого почерка.

Открыв его наугад, я обнаружил, что на меня уставилось жуткое, искажённое злобой лицо — лицо мраморной богини, изображённое чернилами от руки на одной из страниц.

Я с нетерпением погрузился в чтение. Вскоре я узнал удивительную историю о том, как, искореняя нечестивую секту тугов, полковник и его люди наткнулись на большой кумир из белого мрамора, отличный от любого индийского божества, которого когда-либо видел полковник.

После подробного описания, в точности характеризующего статую из городского парка, рассказывалось о решающем бое в храме со жрецами, во время которой полковнику едва удалось избежать смерти от рук верховного жреца, «который был самым огромным человеком из всех, кого мне доводилось встречать, совершенно безумным и неистовым».

Одержав победу, они выяснили, что божество храма было другой — неизвестной европейцам — формой Кали, богини смерти. Сам храм был своего рода Святая Святых для секты тугов, в нём они проводили свои жестокие кровавые ритуалы.

После этого полковник сообщал, что, не желая уничтожать идола, он забрал его с собой из Калькутты, при этом разрушив храм, в котором он был найден.

Некоторое время спустя он нашел повод переправить его в Англию. Впоследствии его поход протекал спокойно, и, исполнив свой долг, он вернулся домой.

На этом записи кончались; но и сейчас я был столь же близок к разгадке, как и когда впервые открыл дневник полковника.

Я поднялся и положил его на стол. Потянувшись за шляпой, я заметил на полу клочок бумаги, видимо, выпавший из дневника, когда я его читал. Я поднял его; он был замызганным, а написанное на нём неразборчивым. Но то, что я смог различить, поразило меня. Наконец-то я держал в своих руках ключ от ужасных тайн, окружавших нас все эти дни!

Я спешно положил бумагу в карман и, открыв дверь, выбежал из комнаты. Добравшись до гостиницы, я отправился наверх, где застал Уилла за чтением.

— Я нашел! Нашёл! — воскликнул я, едва зайдя в комнату. Уилл вскочил со своего места, его глаза сверкнули от волнения. Я схватил его за руку и, не останавливаясь и не растрачиваясь на объяснения, потащил его без шляпы на улицу.

— Пойдем! — торопил я его.

Когда мы бежали по улице, люди удивленно провожали нас взглядом, и многие последовали за нами.

Наконец мы достигли лишённого мраморной богини пьедестала в парке. Я остановился, чтобы отдышаться. Уилл смотрел на меня с любопытством. Толпа образовала полукруг на небольшом расстоянии вокруг нас.

Не сказав ни слова, я подошел к алтарю и, наклонившись, пошарил под ним рукой. Раздался громкий щелчок, и я резко отскочил. Что-то поднялось, медленно и величаво, из центра пьедестала. На секунду все замолчали; затем из толпы раздался громкий, наполненный страхом крик: «Статуя! Статуя!». Некоторые в панике бросились бежать. Еще один щелчок, и Кали, Богиня Смерти, полностью явила себя нам.

Я вернулся к пьедесталу. Толпа наблюдала за мной затаив дыхание; убегающие остановились и робко возвращались назад. Я возился у пьедестала несколько мгновений — и вот одна из его боковых граней отъехала в сторону. Я поднял руку, призывая толпу к тишине. Кто-то поднёс фонарь. Я зажег его и опустил в открывшееся отверстие. Он погрузился вниз на десять футов, а затем упёрся в землю. Я взглянул внутрь, и, когда мои глаза привыкли к темноте, смог разглядеть квадратный проход, ведущий куда-то под землю.

Уилл подошел ко мне и посмотрел через мое плечо.

— Нам нужна лестница, — хмыкнул он. Я кивнул, и он послал за ней пару мужчин. Через несколько минут лестница была в наших руках, и мы протолкнули её в отверстие. Вскоре она ткнулась в поверхность внизу, и, убедившись в её надёжности, мы начали осторожно спускаться в глубины под пьедесталом.

Я был поражён размерами подземной полости, в которой мы очутились. Она была столь же большой, как холл в нашей гостинице. Пока я стоял, изумлённо оглядываясь по сторонам, меня окликнул Уилл. Его голос был полон недоумения. Подойдя к нему, я увидел, что он изучает груды предметов, щедро усыпавших земляной пол: банки, бутылки, жестянки, какой-то хлам, ведро, до половины наполненное водой. Нашлось даже некое грубое подобие кровати.

— Здесь кто-то жил! — обескураженно посмотрел на меня Уилл. — Ведь не могло же это… — начал было он, но затем осёкся. — В конце концов, всё явно было не так, — закончил он, качая головой.

— Да, — согласился я, — всё было совсем не так.

Лицо Уилла было напряжено, но затем он, казалось, понял истинный смысл моих слов, и его черты разгладились, и он облегчённо вздохнул.

Через минуту я сделал открытие. В дальнем левом углу полости я увидел расположенное у земли небольшое отверстие, похожее на вход в какой-то тоннель. У противоположной стены было аналогичное отверстие. Опустив фонарь, я заглянул внутрь, но ничего не увидел. Пригнувшись, мы вошли в этот тоннель, и следовали по нему какое-то время, пока не упёрлись в груду камней и земли, блокирующую путь. Вернувшись обратно в подземный альков под пьедесталом, мы исследовали другой тоннель, и вскоре заметили, что он постепенно уходит вниз.

— Кажется, он ведёт в сторону озера, — заметил я. — Мы должны быть осторожны.

Через несколько футов тоннель значительно расширился и увеличился, и я увидел какой-то слабый проблеск, который, по приближении к нему, оказался водой.

— Дальше не пройти, — сказал Уилл. — Ты был прав. Мы дошли до озера.

— Но для чего предназначен этот туннель? — спросил я, обернувшись. — Ты же видишь, он доходит до самой кромки воды.

— Бог знает, для чего, — ответил Уилл. — Я думаю, это один из тех тайных ходов, сделанных много веков назад, скорее всего, ещё во времена Кроуэлла. Видите ли, имение полковника Вигмана было очень старым, построенным так давно, что я затрудняюсь сказать, когда именно. Когда-то оно принадлежало одному старому барону… Однако же, здесь ничего нет; мы тоже могли бы пойти отсюда.

— Секунду, Уилл, — сказал я, вспомнив о том, как мраморная богиня упала в озеро, когда я в неё выстрелил.

Я наклонился и опустил фонарь вплотную к воде, блокировавшей наш дальнейший путь.

Мне показалось, что я вижу какое-то нечёткое бледное пятно, всего в нескольких дюймах под поверхностью. Невольно моя левая рука крепче сжала фонарь, а пальцы правой конвульсивно раскрылись.

Что передо мной? Я чувствовал, что становлюсь столь же холодным, как и вода. Я взглянул на Уилла. Он стоял немного позади меня со скучающим видом, и, судя по всему, до сих пор ничего не заметил.

Я вновь повернулся к озеру, и жуткое чувство благоговейного страха охватило меня — ведь там, из-под воды, на меня яростно смотрело лицо Кали, богини смерти.

— Гляди, Уилл! — срывающимся голосом подозвал я своего друга. — Мне же не снится это?

Направляемый моей гримасой, он заглянул в мрачные глубины озера и завопил от ужаса.

— Что это, Хёртон? Кажется, я вижу лицо — точно такое же, как…

— Держи фонарь, Уилл, — решительно сказал я, испытав прилив отваги. — Я знаю, что это такое.

Наклонившись вперед, я погрузил руки по локоть в воду и схватил что-то холодное и тяжелое. Я вздрогнул, но продолжал тянуть, и вскоре из воды медленно вознеслось жуткое белое лицо, поддерживаемое моими руками. Это была огромная маска — точная копия жестокого лика мраморной статуи.

Потрясённые, мы отступили с нашим трофеем прочь из тоннеля, а оттуда, по лестнице — к благословенному свету дня.

Там, толпе нетерпеливых слушателей, мы рассказали нашу историю. Этим всё и завершилось.

Что ещё сказать?

Вниз отправили рабочих, и они вытащили из воды труп огромного индуса, закутанного с головы до ног в белую накидку. В теле его было несколько пулевых ранений. Той ночью мы не промахнулись, и он, очевидно, умер, пытаясь войти в своё подземное убежище через расположенный у озера тоннель.

Кто он был, откуда — никто объяснить не мог.

Впоследствии, среди документов полковника, мы обнаружили запись о верховном жреце, заставившую нас предположить, что именно он, дабы отмстить столь чудовищным способом за поруга-