Алая линия

Рим – город разбойников

Гонцом короля Фердинанда и королевы Изабеллы был севильский рыцарь дон Хосе-Мария Галан-и-Родригес. Он обладал длинной родословной и скудными достатками, поэтому и пришлось ему на склоне лет сделаться королевским курьером. Не раз возил он срочные депеши в Рим, и ему порядком приелись эти путешествия по казенной надобности. Иное состояние духа было у его попутчика Педро Сальседы.

На корабле к Педро относились с величайшим уважением, и было за что: как-никак Педро – воспитанник и паж адмирала, -несмотря на свои несолидные годы, успел уже побывать на удивительных островах моря-океана, причем вывез он оттуда множество всяческих диковинок и перенял некоторые заморские обычаи. Спал он, к примеру, в длинной сетке, сплетенной из тонких стеблей неведомых растений. Он называл эту сетку гамаком и клялся, что на острове Эспаньоле все индейцы пользуются такими гамаками и не знают ни кроватей, ни диванов.

Педро давно уже мечтал о Риме, ему страстно хотелось побывать в Вечном городе, осмотреть его древние дворцы и храмы и, по обычаю всех добрых католиков, облобызать туфлю его святейшества папы.

По счастью, был у Педро в Риме дальний-предальний родственник, и юноша попросил адмирала на месяц-другой отпустить его к дядюшке, которого, честно говоря, он никогда и в глаза не видал.

Адмирал долго колебался: к своему пажу он привык и не хотел расставаться на долгий срок. Но в конце концов он согласился отпустить Педро в Рим и замолвил о юноше словечко дону Хосе-Марии.

Плавание из Барселоны в Остию – гавань, откуда до Рима было миль двадцать, – прошло почти без всяких приключений.

Средиземное море, ласковое и теплое, казалось тихим озером в сравнении с необъятным морем-океаном. На бойкой морской дороге из Испании в Италию часто встречались большие и малые корабли, и, если бы не внезапные тревоги, Педро никогда не поверил бы, что в этих мирных водах полным-полно пиратов.

У берегов Сардинии корабль едва не угодил в засаду к алжирским корсарам, но встреча с ними состоялась ночью, и капитану удалось скрыться от грозных морских разбойников.

В день святого Марка Евангелиста, 25 апреля, судно отдало якорь в Остии.

На испанском подворье всегда наготове были кони и мулы для королевских посланцев, и дон Хосе-Мария, прихватив с собой Педро, сразу же поскакал в Рим.

Чуть ли не с колыбели Педро слышал рассказы о прекрасной Италии, о ее веселых горах, цветущих садах и тучных нивах. Но не иначе, как злые волшебники подменили на остийской земле горы и сады унылыми и безлюдными болотами.

Дорога шла через эти трясины, и порой они ее совершенно засасывали, и тогда лошади по брюхо проваливались в вязкую и зловонную грязь. Слева змеилась мутная речка, и Педро был потрясен до глубины души, когда дон Хосе-Мария сказал: «А в этом году Тибр не очень разлился, видно, не было в горах дождей». Неужели же знаменитый Тибр даже в пору весеннего половодья столь ничтожен и убог?! Затем стало посуше, болота сменились плоской равниной с чахлыми оливковыми рощами. Дорога круто повернула на север и скоро подошла к высокой кирпичной стене, которая к востоку тянулась насколько хватал глаз, а на западе спускалась к Тибру.

Тысяча двести десять лет было этой стене, в пору упадка Римской империи, заложенной императором Аврелианом и оконченной его ближайшими преемниками.

Через остийские ворота в Аврелиановой стене Педро и дон Хосе-Мария въехали в Рим.

Дон Хосе-Мария – он часто бывал в Риме и хорошо знал город – сказал Педро:

– Сейчас мы поднимемся на Авентинский холм, и ты увидишь оттуда весь Рим.

И вот уже Авентин – самый южный из семи холмов Древнего Рима.

Внизу лежал Вечный город. Истерзанный и оскверненный, но все еще живой и, быть может, поэтому внушающий чувство острой жалости.

На необозримом пространстве глаз везде встречал руины. В развалинах были храмы Форума и священного Капитолийского холма, как гигантское надгробье стоял изувеченный Колизей.

На каменных скамьях этого грандиозного амфитеатра некогда умещалось девяносто тысяч зрителей, и, право же, настоящими кудесниками были его древние строители. На вечные времена возвели они многоярусные стены Колизея, и это чудо-здание выстояло четырнадцать столетий. В запустение пришел Колизей в годину варварских вторжений. Пожары, землетрясения оставили на его каменном теле неизгладимые рубцы, но больше всего он пострадал по иным, и при этом куда более горьким причинам.

Даже с Авентинского холма Педро видел: как муравьи, копошились у Колизея сотни людей. С мясом вырывали они из стен тяжелые плиты. Ну конечно, ведь до чего же это удобно – гигантскую каменоломню иметь у себя под боком. Один-два удара ломом – и к твоим услугам аккуратно отесанная плита серого травертина, а травертин – камень хоть куда, не грех его продать кардиналу Орсини: кардинал недавно заложил новый дворец. Не грех и подпереть травертинчиком стенку или вымостить им свой дворик. Да мало ли на какие нужды может пригодиться отличный материал из стен Колизея!

А железо? Оно в Риме обходится недешево, травертиновые же плиты древние строители скрепляли железными тяжами. Разбей молотом плиту, вырви такой тяж – и на все надобности железа хватит тебе на год, а то и на два…

Одиннадцать веков папы правили Римом, и одиннадцать веков они разрушали Вечный город.

Кот в львиной шкуре – таков был папский Рим, захолустный городок, который от хвоста до головы мог бы раз пять уложиться в широком кольце Аврелиановой стены.

С плешивой макушки Авентина перед юношей открывался вид на бесконечные пустыри. Пустыри на Палатине, на Эсквилине, на Виминале. Чуть меньше их было на дальнем севере, на склонах Квиринала.

А среди пустырей, в соседстве с обглоданными руинами, множество башен, круглых и квадратных. Древний Рим и понятия не имел о таких сооружениях. В них решительно все – и выведенные вкривь и вкось стены, и угрюмые щели бойниц, и худые крыши в рыжих и бурых заплатах – дышало темным средневековьем.

Это были дома-крепости римских магнатов. Знатные обыватели папского Рима от своих великих и забытых предков унаследовали беспокойный и драчливый нрав. И дома-башни постоянно воевали друг с другом. На их боках записана была история лихих штурмов и долгих осад, узкоглазые стены являли миру рваные и колотые раны и следы болезненных ожогов. Случалось, что хозяев башни выбивали из нее тараном. Случалось, что их выкуривали на божий свет – не так уж трудно было со всех сторон обложить тот или иной каменный улей хворостом…

Правда, при последних папах, вот уже лет шестьдесят, башен никто не строил, хотя родовитые римляне по-прежнему вели себя как бойцовые петухи. Но они теперь отсиживались от воинственных соседей в роскошных палатах, и десятка четыре таких дворцов разбросаны были среди руин Капитолия, Латерана и Квиринала.

Всезнающий спутник Педро перстом указал на самые большие дворцы – резиденции сеньоров Массими, Колонна, Орсини, Кафа-релли, Цезарини, делле Ровере.

К башням и дворцам лепились бесчисленные церкви, церквушки, часовни, монастыри, странноприимные дома. Мария на Минерве, Мария Авентинская, Мария Ангельская, Мария в Арачелли, Мария на Лестнице, святой Петр в Оковах, святой Григорий великий, святой Иоанн на Латеране… Нет, куда там: не хватило бы и дня, чтобы перечислить все эти храмища и храмики божьи.

Ведь каждый папа – а только за последние четыреста лет сменилось шестьдесят с лишним наместников святого Петра – стремился оставить после себя церковь или часовню, благо камня кругом было сколько душе угодно. Хочешь, выламывай мрамор из стен Театра Помпея; хочешь, круши мозаичные полы в термах Каракаллы; хочешь, бери приглянувшиеся тебе колонны в языческих капищах на Капитолии…

Да, совсем не таким представлял себе Педро Вечный город -обиталище наместников святого Петра.

– А кстати, где же дворец его святейшества?

На левом берегу Тибра, где некогда лежала столица Римской империи, папской резиденции явно не усматривалось.

– А ты, дружок, не там, где следует, ищешь отца-папу, – сказал дон Хосе-Мария. – Погляди влево: вон, за Тибром, ближе к нам, квартал Трастевере, римское заречье. Говорят, в древности по ту сторону Тибра никто не селился, ну, а нынче Трастевере самый веселый уголок Рима – кабаков там даже больше, чем церквей. Теперь взгляни, сразу же за Трастевере, тоже по ту сторону реки, большой пустырь, а подальше, за пустырем, на вершине холма стена. Это ватиканский холм, а за стенами папский городок – Борго. Там и дворец его святейшества.

– Вижу, вижу, – обрадовался Педро, – вон он, у самого Тибра, круглый, как Колизей, только поменьше…

– Ошибаешься, Педро, круглое здание – замок святого Ангела. Так он сейчас называется, а при язычниках это был мавзолей императора Адриана, и, стало быть, этому замку уже тысяча триста шестьдесят лет! Да, святой Ангел не молод, но что тринадцать веков для Рима? Ведь еще не было Аврелиановой стены, когда Рим справил свое первое тысячелетие. Один здешний монах – а он человек ученый – говорил мне, что было это не то в 244, не то в 245 году. Не в 1244, а просто в 244. Так вот, дворец папы левее замка, отсюда видны лишь его крыши: мешает стена. Потерпи чуточку, скоро мы будем в Борго.

Путники спустились с Авентинского холма и через тесные и людные улочки Трастевере направились к стенам Борго.

Борго… Темная, вся в мелких трещинах стена с приземистыми круглыми башенками. Совсем юная стена: построил ее папа Лев IV в середине IX века, так что она моложе своей старшей сестры -Аврелиановой стены – почти на шестьсот лет. Грязная, немощеная яникульская дорога уходит под низкую арку. Это ворота Санто-Спирито, святого духа, но пахнет здесь не елеем, а солдатскими сапогами, луком и конюшней. У ворот в невысокой башне пост папской стражи.

…Разумеется, гонца короля Арагона стражники – одна штанина у них красная, другая голубая – пропустили без задержки.

По ту сторону стены, в самом Борго, сразу повеяло святым духом. Никогда в жизни, даже на пасхальной службе в Севилье и Толедо, Педро не видел такого множества божьих слуг.

Белые рясы и черные плащи доминиканцев, белые капюшоны картезианцев, коричневые, стянутые толстым вервием балахоны францисканских монахов, серые, в грубых заплатах рясы цистери-анцсв, белые подрясники и черные накидки августинцев, черные рясы бенедиктинцев, темные сутаны священников, фиолетовые камилавки епископов, грязные ноги босых кармелитов, пурпурные мантии кардиналов (мантий этих, правда, не так уж много – кардиналы пешком ходить не любят). И все эти рясы, сутаны, власяницы и капюшоны суетятся на узких улочках Борго, как встревоженные муравьи, хотя никаких признаков близкого светопреставления в папском таборе не заметно.

– Еще бы им не суетиться, – сказал дон Хосе-Мария. – Ведь Борго – это ярмарка, только торгуют здесь не скобяным товаром и не андалузскими конями, а бенефициями, или, в переводе с божественного языка на наш, грешный, теплыми местечками. Пожелал ты, скажем, приход в богатом селеньице – давай сто дукатов, ну и доходы за первый год службы. Вздумалось тебе стать епископом -давай тысячу дукатов, да деньги вперед, звонкой монетой. И думаешь, отец-папа продает только свободные места? Как бы не так! Он вовсю торгует экспектанциями. А экспектанция, брат мой, – это бумажонка с папской печатью, и в ней тебе обещано место, но вся хитрость в том, что на этом месте кто-то еще сидит и что место загодя продают не только тебе, но и людишкам, которых ты и в глаза не видывал. По совести тебе скажу: у нас в Севилье конокрады и те ворованного мерина сбывают в одни руки, а не в десять…

И новое разочарование – дворец наместника святого Петра вовсе не дворец. Это скопление старых и новых и, ей-же-ей, совсем неказистых зданий. К зданиям этим, как цыплята к наседкам, жмутся ветхие пристройки, колоколенки и церквушки.

Везде какие-то лестницы, галерейки, портики, проходы, ведущие в гулкие внутренние дворы.

И бог его знает, где тут знаменитый Бельведер – палаты, которые лишь три года назад построили зодчие папы Иннокентия VIII, и где Сикстинская капелла, домовая церковь папы Сикста IV. В

Кастилии Педро не раз слышал, что внутри стены этой капеллы расписаны так чудесно, что кажется, будто ты в раю.

А за этими зданиями и дворами – папский пригород, путаница узких улиц и темных переулков. Здесь в жалких лачугах ютилась дворцовая челядь. Впрочем, на главных улочках – Борго ди Санто-Спирито и Сикстине – было немало каменных палат, и Педро узнал, что принадлежат они непотам – ближайшим папским родичам. Папы, объяснил ему дон Хосе– Мария, недолговечны и престол свой по наследству не передают. Поэтому они спешат осчастливить всю свою родню при жизни, поэтому не только в Борго, но и в других частях Рима на каждом шагу дворцы сыновей и племянников покойных пап Сикста IV и Иннокентия VIII. А нынешний папа, хоть правит он меньше года, заткнул за пояс всех предшественников. Он уже успел подарить дворцы и своей дочери, и своим сыновьям.

Дон Хосе-Мария расстался с Педро у замка святого Ангела. Ему пора было отправляться к испанскому послу, и, уходя, он подробно растолковал юноше, как ему лучше пройти к термам Диоклетиана на Квиринале: близ этих древних бань обитал его дядюшка.

Дядюшка дожил до седых волос, имея крайне смутные представления о своем племяннике, но принял он Педро весьма радушно. Как-никак хоть и десятой водой на киселе был ему этот мальчишка, а все же родная кровь, а если даже и не очень родная, то по крайней мере кастильская.

Тридцать лет прослужил старик капитаном городской стражи, стал настоящим римлянином, но разве мог он забыть кастильский городок Авилу-де-лос-Кавальерос, Авилу Рыцарей, откуда родом был и юный спутник адмирала.

До полуночи дядюшка упивался рассказами племянника, а наутро он с лихвой отплатил Педро за все его одиссеи, открыв ему многие тайны папской столицы.

Началось с малого. Педро невзначай сказал, что вечером он хочет отправиться в Борго, чтобы навестить своего спутника.

– Зарежут, – сокрушенно произнес дядюшка.

– Кого?

– Тебя.

– То есть как? И кто? Меня здесь не знает ни одна собака!

– Знают тебя тут или не знают – значения не имеет. Все равно зарежут. У нас в Риме ночью по улицам не ходят.

– Но почему?

– Разбойники, сынок, им тут раздолье.

– Быть того не может. Сам папа – да хранит его господь! -живет в Риме, так неужто хватает у людей совести творить бесчинства на его глазах?

Дядюшка невесело рассмеялся:

– Святая простота, и невдомек тебе, что кабы не папа да не его кардиналы, мы переловили бы за три дня всех римских душегубов. Но я, капитан римской стражи, свои двадцать золотых получаю зря: какой от меня толк, когда любой вор знает, что, если я его и поймаю, все равно из замка святого Ангела его назавтра же выпустят?!

– Как это выпустят?

– Да очень просто, через главные ворота. И все потому, что всем нашим злодеям папа отпускает грехи наперед. Разумеется, не даром. И цена грехам разная: карманный воришка, тот за грядущие кражи платит сорок-пятьдесят сольди, примерно, стало быть, один флорин, или полдуката. Грабителю грех обходится, смотря по тому, на что он замахнется, когда пять флоринов, а когда и сто дукатов. Смертоубийство стоит дороже, но бывает и так, что злодею, если отправит он на тот свет кого следует – у святых отцов в Борго немало заклятых недругов, – перепадает сотня-другая флоринов.

Недавно шинкарь Джакомо – кабак его рядом с церковью Марии Круглой – зарезал двух своих дочерей и слугу. Я отвел его в замок. И что ты думаешь: не прошло и недели, смотрю, колдует этот Джакомо за стойкой в своем же собственном заведении. И смеется мне в лицо. Я, говорит, человек особый, мне все можно. Взяли с меня восемьсот дукатов и отпустили мой грех. «Господь не желает твоей смерти, – сказали мне в замке, – господь хочет, чтобы ты жил, но за это плати его святейшеству и не скупись – и на этом, и на том свете твоя лепта тебе зачтется». Плохо и то, что каждый кардинал – в Риме же их десятка два – содержит свою шайку. А если след ведет в кардинальские палаты – пиши пропало, злодея не сыщешь: к кардиналам стражникам вход заказан.

– Боже правый, – воскликнул Педро, – так ведь я попал не в святой город апостола Петра, а в разбойничий вертеп!

– В вертеп, в истинный вертеп, сынок. Но вот что я тебе скажу: держи язык за зубами и не хули ни Рима, ни римлян – инквизиторы из Борго на расправу ох как скоры! Если будешь проходить мимо Капитолия, обрати внимание на башню Торре-Ноне – палачи из святого Ангела на ней вешают добрых христиан, у которых языки не в меру длинные. И лучше тебе пореже высовывать нос на улицу. А в эти дни особенно: на Квиринале сейчас гуляют братья Стефано и Паоло Моргани, а им покойный папа Иннокентий отпустил все будущие грехи. Он так и сказал братьям-разбойникам: «Прощаю вам все, что имеете совершить».

Не положено, однако, человеку, который дважды переплыл море-океан, сидеть у дядюшки под крылышком. В девятом часу вечера Педро выскользнул из дома и нырнул в ночной Рим.

Тьма стояла кромешная. Она заглатывала свет, едва сочившийся из окон. Густая, плотная, она втягивала в себя редких прохожих, как бездонная трясина. Но для римлян эта трясина была родным домом, а Педро мгновенно заблудился в лабиринте черных переулков и слепых тупиков.

До чего отрадно в открытом море! День ли, ночь ли, а кормчий ведет корабль, куда следует. Волшебная магнитная игла всегда указывает на север, и проще простого проложить по ней курс и на восток, и на запад. Если же отказал компас, кормчему помогут звезды.

А к чему путеводные звезды в этой паутине безликих улиц, в этом каменном лабиринте?

Вот прямо перед тобой показался постамент могучей колонны, показался и сразу же исчез в тяжелой мгле. Вот преградила путь куча щебня. Ты ползешь, спотыкаясь на каждом шагу, по ее закраине, впереди цоколь какого-то храма. Но даже если ты дознаешься, что это церковь Сан-Исидоро, или Санто-Клаудио, или Сан-Ло-ренцо, много ли толку – все равно тебе не ясно, надо ли свернуть за ней направо или налево.

Вчера днем все было прекрасно. Педро тогда шел, ни на секунду не теряя из виду огромный купол Пантеона (хоть и язычниками были эти древние римляне, но какую храмину построили – любо-дорого на нее поглядеть).

Но, Иисус-Мария, где же этот Пантеон, или, как его называет дядюшка, церковь Марии Круглой?..

И вдруг Педро вспомнился шинкарь Джакомо, который под стенами этой самой Круглой Марии убил своих дочерей. А Джакомо жив, он на свободе, и, почем знать, быть может, он сейчас бродит где-то в двух шагах с острой секирой.

Внезапно чья-то рука схватила Педро за полу плаща.

– Мессер Джакомо, пощадите, – взмолился юноша, цепенея от лютого страха.

– Тсс, не ори как оглашенный, какой я тебе Джакомо! Таинственный незнакомец говорил на римском диалекте, и Педро понял лишь, что ему не велено говорить громко.

– Мессер Джакомо, я бедный кастилец, и я недавно вернулся из Индии с сеньором адмиралом, но здесь заблудился, а иду я в Бор-го из терм Диоклетиана. Прошу вас, отпустите меня.

Даже если бы Педро говорил в пять раз медленнее, понять его было бы нелегко. К тому же человек, который крепко держал в руках юношу, иноземных языков не знал.

Ни слова не говоря, он схватил Педро за горло и стал сдирать с него плащ.

Кровь двадцати поколений кастильских рыцарей ударила юноше в голову. Педро нащупал у пояса кинжал, выхватил его из ножен и тяжелой рукояткой ударил грабителя в висок. Тот упал как подкошенный, но плащ из рук не выпустил.

Оставив на поле боя злополучный плащ, Педро с быстротой лани помчался куда-то в гору. И – о чудо! – не прошло и минуты, как он увидел купол Пантеона.

Глаза его, должно быть, притерпелись к темноте. Стоя у высокого портика Пантеона, Педро довольно ясно видел круглый сруб замка святого Ангела.

Да и кроме того, теперь он готов был лицом к лицу встретиться со всеми разбойниками Вечного города.

Вскоре он добрался до Борго и без труда нашел дом на Слоновой улице, где остановился дон Хосе-Мария.

Взволнованный рассказ Педро о его приключениях на Квири-нале дон Хосе-Мария прервал на третьем слове.

– Тебя ищет его святейшество папа. Посол сеньор Гарсиласо де ла Вега недавно меня вызывал, он приказал немедленно доставить тебя в Борго.

– Папа? Меня? Да возможно ли это, я…

– Да, ты. И угораздило тебя так вывозиться в грязи! Вот тебе скребница – щеток у меня нет, – почисть куртку, штаны и сапоги. Только быстро. Папа не любит ждать.