Александр I

Вопрос о конституции

Вступление Александра на престол с огромным энтузиазмом было встречено жителями Санкт-Петербурга. Французский историк Ж. X. Шнитцлер писал: «… вступление Александра на престол было встречено всеобщей радостью и удовольствием». Его внешность и манеры очаровывали всех: «Принц имел величественную фигуру и яркую красоту: его слова и манеры были обворожительны»^[31]. Даже в последние годы Александр был способен производить такое впечатление, особенно на женщин. Мадам де Шуазель-Гуфье, графиня Тизенгаузен, родом из аристократической семьи Вильны, так живописала Александра, которому в тот момент было 35 лет:

Александру всегда удавалось очаровывать окружающих его женщин, и галантность его никогда не ослабевала, даже под влиянием переживаний, вызванных войной с Наполеоном. Александр начал свое правление в манере, далекой от политики и методов Павла; она как бы воскрешала манеру Екатерины II. Вступая на престол, он обещал править «в соответствии с духом и законом» его бабушки — формула, которая звучала довольно неясно. Поведение того Александра, который во время последних лет правления своей бабушки открыто не одобрял дух этого правления и руководства, было забыто. Его первые указы подтверждали законы Екатерины и изменяли некоторые пункты указов его отца, оскорблявшие российскую знать. Александр подтвердил дворянские привилегии, установленные в 1875 году. Сохранялось крепостное право, подтверждалось получение титулов, званий и имущества только законным путем, дворяне освобождались от обязательной службы, уплаты налогов, телесных наказаний и сохраняли право свободного выезда за границу. (Последние два права на практике были игнорированы Павлом). Александр также вновь подтвердил екатерининские привилегии для городов (провозглашенные в 1785 году), которые сами создавали структуру своих представительных органов, заведующих городскими делами, хотя это не противоречило указам Павла, упрощавшим екатерининскую структуру управления. Он восстановил старую военную форму, что очень понравилось офицерству, и отменил ограничения на экспорт и импорт, что сильно повысило вывоз зерна из богатых поместий и повлияло на жизненный стиль богатой знати в Санкт-Петербурге и Москве, которая могла теперь ввозить предметы роскоши из-за границы. Более того, он предпринял меры, показывающие, что произвол и жестокость, ассоциировавшиеся с правлением Павла, закончились. Ненавистная Тайная экспедиция была упразднена, а в полиции были запрещены пытки. Он освободил примерно 12 000 заключенных, содержащихся под арестом, и амнистировал беглецов, скрывавшихся за границей, кроме тех, чьи преступления были связаны с убийством. В июне 1801 года он назначил комиссию, чтобы выработать новый свод законов. В эту комиссию он включил радикала Александра Радищева, который был отправлен Павлом в ссылку в собственное имение.

В первые несколько лет правления Александра на первом плане были внутренние реформы. Основные пункты здесь остались прежними, важнейшим был вопрос о Конституции и отмене крепостного права. В первые годы правления Александра оба положения обсуждались очень подробно, и предложения, которые призывали к умалению царской власти и противопоставлялись некоторым аспектам состояния крестьянства, были отложены в сторону. С одной стороны, эти предложения были выдвинуты заговорщиками (Паленом и Зубовым) и старшим чиновничеством, служившим еще при Екатерине, что придавало центральным правительственным учреждениям больше авторитета внутри государства. С другой стороны, Негласный комитет «молодых друзей» Александра (Адама Чарторыского, Николая Новосильцева, графа Павла Александровича Строганова и Виктора Кочубея) обсуждал положения будущей Конституции России. Но в отношениях между центральными правительственными учреждениями и царем или между крепостными и хозяевами не было никакой перемены, и Конституция не была представлена. Однако это не означает, что те годы не интересны для рассмотрения. Напротив, период между 1801 и 1803 годами был критическим, он высветил различные черты характера российского реформаторства и отношение Александра к реформам и принципам, которые, как ему казалось, должны были быть приняты в управлении страной.

Александра часто изображали непостоянным и неискренним в его отношении к реформам. Это правда, что он мог продекларировать неопределенные прожекты относительно прав и свобод. В августе 1805 года он написал Томасу Джефферсону, выражая свое восхищение Соединенными Штатами, их свободой и Конституцией, которые обеспечивали счастье всем и каждому^[33]. 18 апреля 1806 года Джефферсон написал Ловетту Харрису, консулу Соединенных Штатов в Санкт-Петербурге:

Александр любил продумывать свой имидж, который понравился бы его окружению, но, выражая небрежно свои мысли, он не был ни слабым, ни лицемерным, когда дело шло о фундаментальных вопросах правления. Есть много свидетельств его упорства в обсуждениях и настойчивости в проведении реформ. Например, последнее слово при дебатах в Негласном комитете он оставлял за собой. Его нельзя было переубедить. Обсуждения в Негласном комитете обычно заканчивались разногласиями. Например, он «энергично» сопротивлялся предложению Кочубея о замене кабинетом министров всех коллегий (бывшие органы центральной администрации) и вместо этого хотел сохранить некоторые коллегии на какое-то время. Несмотря на мнение Новосильцева и Строганова о невозможности этого в связи с тем, что такая форма будет мешать работе министерств, Александр отказался уступить и сам принял решение по данному вопросу без дальнейших обсуждений.

Александр всегда враждебно принимал всякие попытки любых лиц и учреждений утвердить свои права или независимость суждений, но это не значит, что он не понимал концепции реформы или что он был по своему существу реакционером. В ранние годы правления он часто заявлял, что правитель не должен стоять выше закона, и выражал отвращение к произволу и деспотии, что, по его мнению, было обычным для Павла. Тайная экспедиция была распущена 14 апреля 1801 года, потому что, в соответствии с указом Александра, «в хорошо управляемом государстве все проступки должны быть поняты, обсуждены и наказаны силой закона». В тот же год была создана Комиссия для подготовки свода законов, ибо «при счастливых обстоятельствах любые меры могут успешно применяться в государстве, но только Закон может учредить их навсегда». Александр всегда придерживался буквы закона. Когда Д. П. Трощинский (статс-секретарь при Екатерине, Павле и Александре) начал предложенный Александром манифест о Сенате словами «Декрет нашего Сената (т. е. царского Сената)» Александр возразил: «Сенат не наш — это Сенат империи». Он также настаивал на том, что его подданные должны значиться как «россияне», а не как «его» подданные^[35].

Нельзя сказать, что Александр был неточен или лицемерен в своем понимании слова «конституция». По существу он понимал конституцию в обновленном старорежимном смысле, подразумевая систему приказов правительства, основанную на законе. Он в принципе не исключал представительные учреждения, но любое преобразование должно совершаться по инициативе правителя, а не под давлением общественного мнения. Он был против установления охраняемых, неотъемлемых прав и принципов. Процветание всегда было на первом месте, и, по мнению Александра, правитель лучше всех понимал, что нужно стране. Приняв этот образ мышления, было бы уместно дать конституцию только тем народам, которые достигли достаточного уровня развития и поэтому были бы способны использовать конституцию мудро. Таким образом, это не полностью противоречило готовности Александра поощрять введение Конституции в любом месте Европы, даже в некоторых нерусских частях его собственной империи, в то же время не вводя таковую в собственно России. Правда, в иные моменты своего правления он принимал такую возможность и для России, но никогда не был уверен, что его страна достигла необходимого для этого уровня развития. И лишь в конце своего правления, наконец, оставил конституционные планы.

Руководители заговора, приведшие Александра на трон, главенствовали в ранние месяцы его правления. Как вспоминал Вигель, Пален «царствовал в России в первые три месяца после убийства Павла»^[36]. Пален и в меньшей степени братья Зубовы, казалось, намеревались ограничить власть Александра. Баварский дипломат Олри писал: «…Пален и Зубов, как лидеры конспирации, ограничили высшую власть Александра и довольно свободно обращались со словом „конституция“»^[37]. Ходили слухи, что во время убийства Павла у Платона Зубова имелась бумага, содержащая текст соглашения между царем и народом. А фон Коцебу, директор немецкого театра в Санкт-Петербурге, писал в своих воспоминаниях, что «Пален, без сомнения, имел добрым намерением представить рабочий проект конституции; у графа Зубова было такое же стремление»^[38], и заметил, что Александр сказал сестре Екатерине в первый день своего правления о просьбе, с которой он обратился к заговорщикам: «Завершите все оставшееся, определите права и обязанности подданных; без этого трон перестанет меня привлекать»^[39]. Даже если верить сказанному, это говорит в большей степени о панике, охватившей Александра после смерти отца, чем о серьезном намерении ввести конституцию. Воспоминания Чарторыского также свидетельствуют о влиянии Палена и других заговорщиков, но, по его мнению, это больше соответствовало состоянию ума и психологической неспособности противодействовать убийцам отца, чем действительным планам Александра:

Нельзя с точностью сказать, что было на уме у Палена, если у него на самом деле был какой-то план, но вряд ли он связывал смысл слова «конституция» с понятием документа французско-революционного или американского стиля. Напротив, как представители бюрократии и знати, заговорщики искали способ увеличить власть центральных правительственных учреждений в противовес власти царя, учреждений, в которых они, конечно, служили и потому имели влияние. Пален и братья Зубовы являлись членами так называемого Непременного совета, образованного Александром 11 апреля 1801 года, «чтобы рассматривать и обсуждать государственные дела и указы». Этот Совет был наиболее важным учреждением в первые годы его правления и занимался обсуждением таких вопросов, как новое подтверждение Жалованной грамоты, роспуск Тайной экспедиции и вопрос о отношениях с Британией. Александром был приготовлен Наказ для провозглашения при учреждении нового Совета, который заменил бы Непременный совет и стал бы во главе центральной администрации. Есть несколько набросков этого Наказа, которые различались по определению компетенции Совета и его отношения к царю; один отводил Совету только консультативную функцию, в другом добавлялось право издавать законы. Так как даты различных планов не могут быть с точностью установлены, невозможно с уверенностью сказать, были ли эти различия отражением меняющегося баланса власти между Александром и заговорщиками. В любом случае, новый Совет не был создан до 1810 года.

Как бы там ни было, Непременный совет показал, что он мог занять независимую позицию в политике и был готов к разногласиям с царем. Это стало ясным, когда в апреле Александр поставил вопрос о присоединении Грузии к России. Грузия вошла в военный союз с Россией, и Павел объявил декрет о присоединении страны 30 января 1801 года. Анонимное решение Совета выражалось в согласии с этим. Недавняя публикация русского историка Сафонова, основанная на записях Совета, показывает, что Александр не разделял этого взгляда, но Совет отказался менять свое решение. В августе рапорт главнокомандующего русских войск в Грузии генерала Б. Ф. Кнорринга с комментариями графа Александра Романовича Воронцова и Кочубея, не согласных с присоединением, был представлен на рассмотрение Совету для дальнейшего обсуждения, но Совет своего мнения не изменил. Платон Зубов приготовил дальнейший меморандум для Александра о свободе присоединения, но и Новосильцев, и Строганов отклонили его аргументы. Несмотря на это, Александр («неохотно», как писал Сафонов) принял точку зрения Совета и утвердил манифест о присоединении Грузии 24 сентября 1801 года.

Отношения между Александром и Советом в первой половине 1801 года показывают, что последний не был готов безоговорочно разделять взгляды царя. Однако непохоже, что Александр в вопросе о Грузии испытывал свое влияние на Совет или что он серьезно его боялся. Зубов с уверенностью отстаивал свои взгляды, но к тому времени, когда Александр утвердил манифест о присоединении, Пален, самый могущественный из заговорщиков, ушел из Совета. Строганов заметил на встрече Негласного комитета 25 августа 1801 года, что Александр не уверен в будущем Грузии, так что, возможно, его действия просто означают, что он изменил свое решение. К концу июня 1801 года Александр в достаточной степени почувствовал свою силу и поддержку войск, чтобы открыто противостоять Палену и победить его. Уход Палена повлек за собой ссылку Панина, а затем изгнание братьев Зубовых. Генерал Беннигсен был также изгнан, но в отличие от остальных заговорщиков в 1806 году вернулся на службу.

Американский историк Мак-Коннелл в изгнании Палена видел поворот в правлении Александра. Согласно его интерпретации, большинство ранних либеральных указов и обещаний Александра были ему навязаны. После падения Палена поток либеральных указов замедлился и шаги к конституционным и легальным реформам прекратились. Более того, Мак-Коннелл утверждает, что печальный опыт Палена научил Александра осторожности в применении своей огромной власти в течение всего царствования. Хотя Пален действительно имел немалое влияние, Александр, по-своему понимая конституционную перемену и поставленные вопросы, поддержанные другими советниками, превратил весь процесс реформирована в единый комплекс, в котором Пален играл лишь незначительную роль. Изгнание Палена «наделало много шуму в Санкт-Петербурге»^[41], но не привело к оппозиции Александру или к попыткам поднять павшего министра. В самом деле, процесс арендной реформы не остановился внезапно; «Права русского народа» (рассмотренные ниже), например, были представлены на рассмотрение Негласному комитету в августе и Непременному совету в сентябре, что было уже после падения Палена.

Каковыми бы ни были намерения Палена и его друзей-заговорщиков, их шансы произвести фундаментальную конституционную перемену против воли Александра были малы. Пален и братья Зубовы не пользовались особым влиянием среди русской бюрократии. В самом деле, они не были популярными, и влиятельные братья Воронцовы — графы Александр Романович и Семен Романович — не любили кажущегося всемогущим Палена и советовали Александру не допускать ни малейших попыток умалить власть. Разногласия между лидерами заговора и бюрократии ослабляли давление на царя. Представители чиновничества, которые служили еще при Екатерине II, считали, что Сенат должен играть более позитивную и определенную роль в правительственном аппарате, а также добивались легализации прав знати как класса, после опыта, полученного при правлении Павла. Эта свободная группа людей, охарактеризованная историками как сенатская партия, хотя никогда не существовало такой формальной организации, возглавлялась братьями Воронцовыми. Существовали предположения, что граф Александр Воронцов был главным составителем «Прав народов России» — документа, написанного для того, чтобы он был прочитан на коронации Александра. Под влиянием правительственной практики Англии и французской «Декларации прав человека и гражданина», этот документ предусматривал защиту собственности и личности, право свободы голоса и защиту от произвольного ареста (что было воплощением английского предписания «о представлении арестованного в суд для рассмотрения законности ареста») и поддерживал привилегии, данные знати в 1785 году. Воронцов хотел, чтобы теперь российская знать не находилась «под царем», а стояла «рядом с ним». Хотя «Права» не угрожали прямо власти царя, они укрепляли власть знати. Они также должны были поднять статус Сената, утверждая, что все новые законы должны быть ратифицированы. Первый проект «Прав» был подготовлен в июне 1801 года; в августе Александр передал его для рассмотрения в Негласный комитет; последняя исправленная версия была представлена царю 25 августа и после небольших изменений принята. За шесть дней до коронации (21 сентября) она была одобрена Непременным советом, но Александр ее не поддержал и отложил в сторону.

По инициативе Александра, предложения по реформам, исходившие от сенаторов, были рассмотрены П. Б. Завадовским (бывшим любовником Екатерины II). Предполагалось, что Александр сделал это неохотно, что показывало его изначальную незаинтересованность во власти, но для него, в принципе, не было никакой причины противостоять Сенату после провозглашения последнего защитником от произвола правителя. Другие предложения предусматривали такие права Сената, как введение налогов, выдвижение кандидатов на пост генерал-губернаторов и глав различных коллегий, представление на рассмотрение царю «нужд народа», право вето, если закон или декрет был «противоположным ранее принятым законам или декретам, вредным или неясным». В своих заявлениях Александру братья Воронцовы, Трощинский, Завадовский и братья Зубовы пытались убедить его «восстановить» Сенат в позиции верховной власти, стоящей над всеми остальными правительственными органами. Граф Александр Воронцов даже довольно наивно надеялся, что Александр не станет возражать против сенатского права запрета: «Я осмеливаюсь надеяться о жаловании права запрета, так как случай этот редкий, и царь никогда не будет обременен им»^[42]. В сентябре 1802 года указ подтвердил привилегии Сената, более или менее совпадающие с предложениями сенаторов. Его право принимать законы и следить за действиями исполнительных органов в государстве были поддержаны, кроме того было формально установлено право возвращения закона царю на досмотрение, если совет сенаторов сочтет его «неподходящим».

Потенциальное влияние заговорщиков и придворного чиновничества было уменьшено существованием соперничающего органа реформаторов — Негласного комитета или «Комитета всеобщей безопасности», как Александр шутливо называл его, включающего «молодых друзей» Александра: Чарторыского, Новосильцева, Строганова и Кочубея. Чарторыский, Новосильцев и Кочубей были вынуждены покинуть Россию во время правления Павла, но теперь вернулись по приглашению Александра. Эти молодые люди были больше знакомы с событиями и жизнью за границей, чем сам Александр; Новосильцев жил в Англии, Строганов посещал Якобинский клуб в Париже. По словам поэта Г. Р. Державина, они оба были «наполнены французским и польским конституционным духом»^[43]. В Комитете шло много оптимистических разговоров о «правах человека» и введении конституции в России (предположительно, по инициативе самого Александра), но практических результатов было немного. Как сказал Чарторыский, Комитет походил на «масонскую ложу, из которой человек вышел в реальный мир»^[44].

На самом деле, несмотря на энтузиазм, с каким «молодые друзья» рассуждали о конституции, они были довольно осторожны на деле^[45]. Они сходились на том, что прежде чем вводить конституцию, надо создать правильную административную структуру. Вот рассуждения Строганова:

Это не утверждение прав человека и всего народа; это скорее традиционный взгляд на государство, строго управляемое в соответствии с законом; на правовое государство. Это было то, чего не было при правлении Павла; конечно, Александр полностью разделял такие взгляды.

«Молодые друзья» не соглашались с некоторыми предложениями, выдвинутыми сенатской партией. Новосильцев сказал в разговоре с Александром, что принимать принцип представления арестованного в суд для рассмотрения законности ареста (предложение графа Александра Воронцова) было бы опасно; что лучше не принимать того, что в будущем может быть отменено. Этот взгляд разделял и царь: «Его Величество ответил, что это именно то замечание, которое он уже сделал графу Воронцову»^[47]. Александр хотел учредить комиссию для подготовки свода законов, но на практике не был готов сделать это, боясь ограничения царской власти. В этом он нашел поддержку у своих «молодых друзей». Новосильцев предупреждал, что повышение власти Сената по предложению Завадовского и других «свяжет Вам руки и сделает невозможным все, что было запланировано для всеобщего блага» ^[48]. По мнению Новосильцева, Сенат должен подчиняться всем декретам императора. Этот взгляд на Сенат был поддержан Чарторыским, который со злостью писал: «…он был ничем, кроме имени; он был составлен из людей, которые большей частью были неспособными и лишенными энергии, избранными из-за своей незначительности… это вместилище для ленивых и престарелых»^[49]. «Молодые друзья» верили, что лучшая гарантия успешного проведения реформы — вверение ее самому царю. Этому было несколько исторических оправданий: Петр Великий сам проводил реформы и преобразования в упрямой, неподдающейся стране, Екатерина давала привилегии знати и городским жителям. Нельзя верить придворной бюрократии, которая думала только о своих интересах. Учитель Александра Лагарп, снова приглашенный в Россию, также был против повышения сенатской власти. Александр дал на рассмотрения Негласному комитету все предложения сенаторов о реформе для внимательного исследования и обсуждения. В результате выявились не только разногласия, но и вражда между двумя группами реформаторов.

Реформы, предложенные Александром в первые годы правления, иллюстрируют как его методы обхождения с потенциально опасными советниками, так и его отношение к государственным переменам. Очевидно, что он испытывал сильное давление со стороны Палена и братьев Зубовых в первые несколько месяцев, но свидетели утверждают, что его власть никогда не была серьезно ущемлена, даже перед уходом Палена. Никогда не существовало угрозы фундаментального реформаторского сдвига. Личные отношения, такие, как неприязнь Воронцовых к Палену, и, в свою очередь, «молодых друзей» к Воронцовым и Зубовым, предотвращали любое их согласованное действие. Противопоставление участников Негласного комитета Сенату укрепляло влияние Александра. Иногда утверждалось, что Александр умышленно натравливал одну сторону на другую, хотя на самом деле ему не было нужды быть столь нечестным. В конце концов, было понятно, что реформа не пройдет против его воли. Он принял «Права народов России», но никогда не осуществил их, и никто не мог его заставить сделать это. Его нельзя было принудить принять предложения Сената; они принимались по его инициативе, и декрет о Сенате 20 сентября 1802 года не был уступкой, выпрошенной у него.

В самом деле, Александр показал, насколько точно он осознавал свое влияние на Сенат в ранние годы своего царствования. В тот же самый день, когда были установлены права Сената, другой декрет установил восемь министерств в правительственной администрации: внутренние дела, финансы, правосудие, иностранные дела, война, флот, образование и коммерция. С самого начала возникли противоречия между министерствами и Сенатом, выявилось также частичное совпадение функций. Главы министерств назначались царем и несли ответственность перед ним; иначе говоря, они не были под контролем Сената, несмотря на провозглашение его власти над исполнительными органами во всем государстве. Министры имели прямой доступ к царю и могли представлять ему на рассмотрение проекты новых законов или исправления уже существующих; Сенату эти проекты представлялись уже после царского одобрения. Кроме того, министры должны были представлять в Первый департамент Сената ежегодный отчет о своих действиях, и их могли просить представить «объяснения» по вопросам, вызывавшим сомнение, а Сенат, в свою очередь, докладывал царю о деятельности министров. Но ситуация усложнялась тем, что министры зачастую были членами Первого департамента Сената. В 1809 году, например, из девятнадцати членов Первого департамента шесть были министрами, три — были бывшими министрами, один — помощником министра. Кроме того, министры стали членами Непременного совета. Этот факт заставил американского историка Ледонна говорить о «министерском деспотизме»^[50]. Но министерства не имели полной независимости или власти, и, конечно, не более, чем Сенат, могли контролировать царя. По секрету Александр написал Лагарпу в конце 1802 года, что дела проходили через министерства с большей частотой и методичностью, хотя на практике центральное правительство не было более действенным или более независимым[51].

Александр определил свои отношения с Сенатом во время инцидента, происшедшего через год после выхода указа о Сенате. В 1803 году сенатор граф Северин Осипович Потоцкий попытался применить право Сената о представлении «неподходящих законов», приобретенное в 1802 году, по отношению к закону, утверждающему отставку гвардейских офицеров. Закон, как он считал, противоречил более ранним указам. Группа сенаторов, включая Потоцкого, хотела вернуть его Александру для перерассмотрения. Державин, который заседал в Сенате, рекомендовал Александру запретить дальнейшее обсуждение этого вопроса в Сенате. Царь, однако, решил, что Сенат может обсудить его. Все было должным образом сделано и большинство сенаторов заявило, что закон действительно надо возвратить царю на перерассмотрение. Так как Державин отказался сделать это, делегация, возглавленная Потоцким, сама представила петицию. Александр пришел в ярость от дерзости Сената, встретил делегацию холодно и, полагая, что «дьявольское намерение руководило Сенатом», издал указ, который практически делал это правило бессмысленным, ограничивая Сенат правом комментировать лишь законы, вышедшие после 1802 года, не ссылаясь на более ранние. Сам вопрос был представлен на рассмотрение Негласному комитету; понимание им сенатских прав совпадало с мнением Александра, хотя выражалось в более взвешенной форме. «Молодые друзья», конечно, относились враждебно к любой попытке Сената увеличить свою власть за счет власти царя, так что не удивительно, что они разделили взгляд Александра.

Чарторыский был разозлен таким ограниченным пониманием свободы Александром (правда, это проявилось после того, как царь не оправдал его надежд относительно восстановления Польши):

Новая власть Сената, как оказалось, была иллюзией, но ни Александра, ни сенаторов это не обеспокоило. Историк Яни так в целом охарактеризовал ситуацию: «Возможно, самое ясное определение такой неспособности русских государственных деятелей в конце восемнадцатого и начале девятнадцатого веков понять природу легального установления заключается в том, что конфликты в правительстве не были умышленными и, в сущности, остались без внимания… Сенат не потерял сильной позиции в 1803 году, потому что никогда не обладал таковой»^[53].

Крепостное право

Первые несколько лет царствования Александра показали, что он не очень уважал устоявшуюся структуру российского общества в целом и русскую знать в частности. Хотя Александр подтвердил привилегии дворянства, которые освобождали от обязательной службы (указ Петра III 1762 года), он считал, что должно быть проведено различие между теми, кто служит, и теми, кто не служит. В самом деле, на встрече Негласного комитета 27 июля 1801 года царь заявил, что «восстановление привилегий знати шло против его воли, потому что эти исключительные права всегда были ему отвратительны»^[54]. Он сказал, что право знати покупать крепостных сомнительно, что они должны лучше обращаться с крепостными и не должны делать из них рабов. Александр также приготовился нанести удар по самому крепостному праву, что, конечно, подорвало бы позицию дворянства по отношению к другим сословиям.

Александр выражал свое отвращение к крепостному праву еще в ранние годы. Примерно между 1798 и концом 1800 года он пометил в своей записной книге:

Затем он разработал указ, который утверждал: «все это будет иметь два преимущества: во-первых, из рабов сделают свободных людей; во-вторых, состояния будут уравнены и классы будут отменены»^[55]. Чувства, выраженные в этих словах, частично были результатом учения Лагарпа, и Александр сам порицал существование крепостного права, так что нет причины считать, что чувства его были неискренними. Проблема, конечно, заключалась не в самой несправедливости крепостничества, а в том, как устранить его без опасности для трона, возбуждения враждебности со стороны дворянства или социального переворота в деревне. В ранние годы своего правления Александр попробовал решить эту проблему по частям, что облегчило положение крепостных и уменьшило исключительное право дворян владеть землей и крепостными крестьянами.

Понятно, что любой шаг в этом направлении был бы встречен в штыки многими представителями знати. На практике даже члены Негласного комитета, которые выражали свое отвращение к крепостному праву и презрение по отношению к знати (Строганов так сказал на обсуждении крепостничества в комитете: «Помещики — это наиболее невежественный, наиболее испорченный класс»)^[56], на практике были осторожными с введением частичных и незначительных перемен в отношениях между крепостными крестьянами и их хозяевами. Летом 1801 года Платон Зубов подготовил проект, который, кроме прочего, предлагал следующее: позволение знати освобождать своих домашних крепостных в городах с денежной компенсацией от государства (бывшие крепостные будут зарегистрированы в городах как мещане — то есть ремесленники — и поставлены на учет в городском союзе); запрет перевода сельскохозяйственных крепостных в дворню; предоставление права крепостным покупать себе свободу. Было примерно подсчитано, что 8,1 процентов от городского населения составляли домашние крепостные (дворня) и что, в общем, эта группа насчитывала 190 000 человек. Зубов подошел к этому вопросу очень серьезно. Его предложения были представлены Негласному комитету в августе, но не были поддержаны, отчасти из-за личной неприязни к Зубову, как к любимчику Екатерины, а отчасти из финансовых соображений, так как покупка свободы крепостных крестьян обошлась бы казне очень дорого. При этом был игнорирован тот факт, что Зубов рекомендовал государству выкупить не всех домашних крепостных, а только тех, с которыми сами владельцы хотели бы расстаться. Александр продолжал рассматривать этот проект, несмотря на неодобрение его «молодыми друзьями», но не утвердил его.

В конце 1801 года меморандум о крепостном праве адмирала Мордвинова предложил дать право простолюдинам покупать заселенную и незаселенную землю. Негласный комитет должен был рассмотреть это предложение в ноябре и дать ответ на предложения Зубова. «Молодые друзья», хотя они не были, в принципе, против того, чтобы покончить с монополией дворянства на владение крепостными, на практике нашли право простонародья покупать и землю, и крепостных «слишком большим новшеством», а также правом, которое могло иметь нежелательные экономические последствия, такие, как возрастание цены на землю. Предложения Зубова могли привести к «опасному эксцессу» со стороны крепостных и к «слишком большому неудовольствию» со стороны помещиков-дворян. Новосильцев предостерег, что могут начаться беспорядки, если крестьяне решат, что царь полностью освобождает их. Царь продемонстрировал свою независимость и подогрел дебаты, которые начались между им самим и его «молодыми друзьями» по обеим причинам в целом и по вопросу о продаже крепостных без земли в частности. Например, приняв главные положения предложения Мордвинова, он также принял мнение «молодых друзей» о том, что проект должен быть провозглашен как указ, а не как манифест (как того хотел сам Мордвинов) на том основании, что так он будет менее провокационен. В то же время он отказался давать это предложение на рассмотрение Непременному совету, как того хотели «молодые друзья», на том основании, что Совет «не может одобрить такую идею, поэтому необходимо сделать это с помощью абсолютной (то есть царской) власти». Он настоял, вопреки совету «молодых друзей», на том, что Непременному совету разрешено только принять или отклонить предложение. В конце концов его убедили представить проект Совету, уверив, что не будет больших возражений по этому поводу. В итоге Совет уменьшил свое сопротивление специальному налогу на землю. Права купцов, мещан, государственных и вольных хлебопашцев покупать незаселенную землю были дарованы в указе от 24 декабря 1801 года, в день рождения Александра. Исключительное право дворян на владение землей было отменено, но ни право остальных сословий обладать «заселенной» землей (то есть землей, на которой были крепостные), ни предложения Зубова приняты не были.

В ноябре 1802 года Сергей Петрович Румянцев представил Александру на рассмотрение новое предложение, которое позволило бы помещикам освобождать отдельных крепостных или сразу целые деревни, если они этого хотели, за сумму, определенную самим помещиком. Несмотря на смягчение этого предложения, в дальнейшем оно вызвало недовольство многих дворян, которые боялись крестьянских волнений, если крепостные подумают, что указ является прелюдией к полному освобождению. Несмотря на сомнения, выраженные в Непременном совете, в том, что крестьяне смогут оплатить свою свободу в тот срок, который был предусмотрен для этого, предложения были приняты Александром и стали основой для Закона о вольных хлебопашцах, принятого в марте 1803 года. Это привело к тому, что помещики подавали петиции царю на разрешение освобождать целые деревни крепостных крестьян с землей, на которой они работали, и вследствие этого было создано новое сословие вольных хлебопашцев. На практике некоторые помещики бескорыстно освобождали своих крепостных крестьян, и к концу правления Александра было подсчитано, что 47 153 одних только крепостных мужчин были освобождены этим способом (13 371 — как результат благородного жеста князя Александра Николаевича Голицына). В итоге закон был принят без обсуждения в Сенате, который, под управлением Державина, возможно, наложил бы на него некоторые ограничения.

В начале ноября 1803 года Негласный комитет обсуждал беспорядки, которые начались на Украине (Малороссия) после введения некоторых постановлений относительно прав казачества. Александр не хотел отменять эти установления (Комитет разошелся во мнениях), потому что «это полностью противоречило бы тому, что он начал, а именно освобождению крестьян». Но позже, через месяц, когда вопрос о праве покупать крепостных крестьян снова был рассмотрен в Комитете, и царь и его «молодые друзья» поняли суть проблемы. Строганов писал так:

Во время этой дискуссии удалось добиться небольшого прогресса. После всех обсуждений лишь некоторые незначительные изменения были сделаны в постановлениях касательно крепостного права. Объявления о продаже крепостных крестьян в санкт-петербургских и московских газетах, которые были противны Александру, теперь были запрещены, но это мало сказалось на положении всего крепостного крестьянства.

Другие реформы

Первые годы правления Александра не были совсем бесплодными, если говорить о внутренних реформах. Особое внимание было уделено управлению нерусскими землями империи, армии, образованию и благосостоянию страны.

Александр постоянно использовал гибкую дипломатию в своем подходе к управлению нерусскими землями своей империи. В некоторой степени он использовал эти территории для подготовки будущих реформ в самой России. Особые перемены в отношениях между крепостными крестьянами и землевладельцами были сделаны в балтийских губерниях — Эстонии, Латвии и Курляндии (которые стали частью империи в начале XVIII века во время правления Петра I). Здесь, в отличие от России, по крайней мере некоторые представители дворянства, большей частью выходцы из Германии и Швеции, проявляли определенную заинтересованность в отмене крепостного права, и по этому вопросу шли активные дебаты уже с 1760 годов. Александр интересовался этими спорами в надежде, что некоторые помещики согласятся с освобождением крестьян. Он выразил эту надежду в Негласном комитете в феврале 1802 года, говоря, что «губернии покажут пример всей Империи»^[58]. Частично под давлением Александра парламенты Эстонии и Латвии между 1802 и 1804 годами приняли законы, регулирующие отношения крестьян с землевладельцами и дающие арендаторам наследственные права на их земли.

В 1775 году Екатерина II установила новую структуру губернской администрации в России, включая суды и финансовые органы. Эта структура проектировалась и для балтийских губерний взамен их традиционных и позже была введена Павлом. Александр ничего не предпринял, чтобы изменить ее, и его понимание прав и привилегий балтийских губерний выражалось фразой: «они должны согласиться с главными указами и законами нашего государства». На практике это означало, что балтийские губернии представляли как бы отдельную административную инфраструктуру, которая подвергалась модификации по мере необходимости. В 1801 году, например, российский военный правитель Риги был поставлен во главе администрации всех трех балтийских губерний. Позже, в 1810 году Эстония отделилась от Курляндии и губернии Литвы (которая была создана после расширения России в результате раздела Польши). Все три губернии были вновь объединены в 1819 году, и затем в 1823 году к ним была добавлена Псковская губерния. Однако, в отличие от Екатерины, Александр не проявлял большого интереса к внутренним делам Балтики и не навязывал ей русских установлений. Он не предпринял ни малейшей попытки устранить конфликт, возникший в Риге из-за сохранения традиционных гильдий, что противоречило городским установлениям Екатерины (принятым в 1785 году), или разрешить конфликт внутри литовского парламента в 1803 году по поводу восстановления правительственных законов, принятых Екатериной в 1775 году.

Грузия была присоединена в 1801 году, но Александр позволил ей принять свою собственную «конституцию». Под словом «конституция» он понимал, что Грузия принимала свои законы и общественную организацию, но подчинялась его собственной администрации. Это было похоже на его отношение к управлению балтийскими губерниями. Грузия не получила такую конституцию, какая была дана Польскому королевству. Грузинская монархия была оставлена, и статус грузинской православной церкви не был изменен. Однако грузинское дворянство было соотнесено с русским табелем о рангах и получило русские титулы, что не понравилось местной знати. В отличие от России, всем социальным группам Грузии позволялось иметь крепостных крестьян (включая духовенство, торговцев и даже самих крепостных). Александр не предпринял попытки отменить это, что было сделано во время правления Николая I. Однако в 1821 году Александр отменил в Грузии право свободных крестьян добровольно переходить в крепостные.

Александр также уделил некоторое внимание евреям, которые стали подданными Российской империи в результате трех разделов Польши во время правления Екатерины. Историки расходятся в определении числа евреев в империи. Это число колеблется от 32 000 до 200 000, хотя последние исследования показывают, что нижняя цифра ближе к истине. Екатерина пыталась заставить евреев селиться в городах. В поздние годы своего правления она ввела для них двойной подушный налог (который, конечно, был принят в штыки) и налог за службу (вместо действительной службы), который заставлял относиться к евреям, как к отдельной социальной группе с обязанностями, отличными от остальных. Права и обязанности евреев в городах остались неясными, и Александр учредил в ноябре 1802 года специальный комитет, чтобы рассмотреть этот вопрос. В Комитет для организации жизни евреев входили Державин (позже замененный П. В. Лопухиным), Валерий Зубов, Сперанский, Кочубей, Чарторыский и Потоцкий. Результатом их работы стал закон о евреях 1804 года, который состоял из двух частей: во-первых, он предусматривал управление и уравнивание еврейского общества, включая право на обучение в школах и высших учебных заведениях; во-вторых, крестьянство защищалось от экономической эксплуатации евреями, так как последним запрещалось торговать спиртными напитками. Закон не отменял катальную структуру (которая, кроме всего прочего, сохраняла право распределения налогообложения внутри общества) и не прояснил статус евреев и их права в выборных муниципальных учреждениях, установленных внутренней правительственной реформой 1775 года. Евреям было позволено становиться фермерами, им были выделены определенные земельные участки, но, по правде говоря, их экономическое положение только ухудшилось. Кроме того, давало себя знать двойное налогообложение, недостатки которого были устранены лишь к 1807 году.

Жизнь Александра в Гатчине привила ему истинную любовь к мелочам военной жизни. В первые годы своего правления после установления мира с Британией и Францией он обратился к реорганизации и модернизации армии. Аракчеев, друг и помощник Александра в гатчинские дни, был призван в 1803 году и получил право на свое усмотрение реорганизовать и модернизировать артиллерию. Он энергично приступил к делу, отделив артиллерию от пехоты, ввел школы для артиллерийских офицеров и начал публикацию «Артиллерийского журнала», который должен был поднять авторитет и военный дух артиллерии. Поручик Жиревич, его адъютант, служивший в гвардейском Артиллерийском батальоне, написал в своих воспоминаниях об артиллерии: «все в России знают, что настоящее хорошее положение — работа Аракчеева, и если оно стало таким, то потому, что он положил этому начало»^[59]. Значительные перемены были сделаны в армии. В 1808 году Аракчеев был поставлен во главу нового Военного министерства и значительно расширил его деятельность. Также в 1802 году был учрежден комитет для образования Министерства Морских Сил (в 1815 году переименованное в Морское министерство). Однако, немного было сделано для улучшения положения рядовых солдат и ничего не было предпринято для уменьшения жестокости военного суда. В ранние годы правления Александра «безжалостные» и «жестокие» наказания были объявлены вне закона, но это не касалось жесточайших военных наказаний, таких, как прохождение сквозь строй, во время которого многие жертвы умирали.

В 1786 году Екатерина учредила государственные школы в уездах и губерниях, хотя на практике не хватало учителей, финансовой поддержки, учебников, наконец учеников, и трудно было определить, насколько эффективно работала школьная система. В 1803 году Александр создал общеобразовательную структуру, включающую сельские школы и университеты. Страна была разделена на шесть образовательных округов, во главе каждого стоял университет, который нес ответственность и наблюдение за школами на своей территории. Школьная лестница была устроена следующим образом: приходские школы в каждом селе с одним годом обучения; уездные школы с двумя годами обучения; губернские школы (гимназии) с четырьмя годами обучения и университеты в шести больших городах.

Главное влияние на новую образовательную систему оказывали Польша и Франция. Чарторыский написал меморандум об образовании в 1802 году и постановление 1803 года, которое устанавливало структуру школ и учебный план в образовательном округе Вильна (который включал Литву и Белоруссию, где многие дворяне говорили на польском языке, но также часть Украины и русскоязычных губерний — Минской и Могилевской). Эта модель повторяла с некоторыми улучшениями то, что определялось законом для школ Польши 1783 года. Система опиралась на идеи Маркуса де Кондорсе, которые он изложил на Французской национальной ассамблее в 1792 году. Система Кондорсе устанавливала четкую последовательность образования. Особое значение придавалось «технической» направленности обучения в зависимости от уровня учебного заведения: в приходских школах преподавались чтение, письмо и арифметика, религия и мораль, элементы естественной науки, земледелие и гигиена; в уездных школах — религия, право, русский язык, история, география, математика, физика, естествознание, технология, ремесла, рисование и, дополнительно, латинский и немецкий языки для тех учеников, которые поступали в губернские школы; в губернских школах (гимназиях) преподавались математика, физика, технология, естествознание, психология, логика, этика, эстетика, право, политическая экономия, история, география, статистика, латинский, немецкий, французский языки и рисование. Программа была очень строгой, и было довольно сложно пройти ее полностью. В 1811 году С. С. Уваров, наблюдающий в Санкт-Петербургском образовательном округе, говорил, что программу следует упростить и сделать менее «энциклопедичной» и что курс обучения надо увеличить с четырех до семи лет, чтобы сделать обучение более плодотворным.

В принципе, по проекту Кондорсе, школы открывались для обоих полов и всех классов, а детям из бедных семей предоставлялось бесплатное обучение и учебники. Мы знаем, что по крайней мере некоторые девушки получили образование в государственных школах: в 1808 году 20 девушек учились в гимназии Витебска, 13 — в Могилеве, 3 — в Новгороде и 7 — в Пскове. Только во время правления Николая I было официально запрещено обучение девушек в государственных школах, кроме приходских. Крепостные, в принципе, также могли посещать эти школы, хотя на самом деле только некоторые учились в них. В 1819 году были открыты платные школы в Санкт-Петербурге, хотя сироты и дети из бедных семей были освобождены от платы за обучение. Так как росла нужда в квалифицированных кадрах, на высшие учебные заведения было обращено большое внимание. Хотя школы испытывали недостаток в денежных средствах, и это сдерживало развитие их сети, тем не менее к концу правления Александра существовало 3 привилегированных лицея, 57 гимназий, 370 уездных школ, 600 частных школ и 3 главных школы (то есть школ в больших губерниях; это название впервые появилось в указе Екатерины 1786 года). То есть всего было 1411 школ (69 629 учеников), тогда как в 1801 году было всего 317 школ (19 915 учеников).

Новая структура требовала открытия новых университетов (в Санкт-Петербурге, Казани и Харькове) в дополнение к существовавшим университетам Москвы, Вильны и Дерпта. Образовательная реформа, конечно, встретила меньшее сопротивление, чем реформа государственного управления или отмена крепостного права. Их проведение говорит об упорстве Александра. Мы увидим, что он действительно заботился не только о дворянстве; университеты, как и школы, были открыты для всех слоев общества, несмотря на сопротивление губернской знати. Александр был весьма невысокого мнения о собственном чиновничестве. Во время обсуждения в Негласном комитете 22 февраля 1802 года «молодые друзья» настаивали на необходимости назначения хороших генерал-губернаторов; ответ Александра звучал так: «Согласен, но попробуйте их найти». Новые университеты должны были исправить эти недостатки, готовя полезных государственных деятелей. Устав Московского университета 1804 года (уставы университетов Казани и Харькова были практически идентичными) гласил:

Студенты, закончившие 3-летний курс, получали 12-й класс по Табелю о рангах; это соответствовало офицерскому статусу. Такая же утилитарная направленность, которая царила в средней школе, была присуща и университетским программам. Факультет физических и математических наук был открыт в Московском университете в 1804 году, и к 1820 году аналогичные факультеты были в других университетах. Новый устав, который был дан Российской Академии наук в 1803 году, придавал ей особое значение в развитии отечественной промышленности, искусств и ремесел. Академии было приказано издавать новый «Технологический журнал».

Еще Екатерина в 1775 году предприняла попытку наладить систематическую заботу о больных, немощных и сумасшедших. Александр также выражал одобрение разным формам благотворительности, предпочитая ее традиционной русской милостыне. На ход его мыслей оказало влияние знакомство с работой Гамбургского благотворительного общества, которое действовало с 1770 годов. Александр беседовал с Фогтом, купцом в Санкт-Петербурге, одним из руководителей общества. Император распорядился о создании подобных обществ в России и оказал им огромную поддержку. Комитет для наблюдения за бедными, основанный в Санкт-Петербурге в 1805 году, получал ежегодную государственную субсидию в размере 40 000 рублей и подарки от императорской семьи. Медицинский филантропический комитет (также в Санкт-Петербурге) предоставлял бесплатное медицинское обслуживание неимущим и создавал для них госпитали, получая годовую государственную субсидию в 24 000 рублей. Александр продолжал филантропическую деятельность и в поздние годы своего правления.

Ранние годы его правления, как мы видели, отмечены некоторыми замечательными реформами, например, в образовательной системе, в создании министерств. Но надежды некоторых кругов придворной знати и «молодых друзей» Александра на более радикальные перемены в государственном управлении, однако, не оправдались. Также не было предпринято серьезных шагов для отмены крепостного права. В самом деле, некоторые идеи Александра, казалось, просто иссякли. Комиссия, учрежденная для подготовки нового свода законов, остановила свою деятельность (Радищев покончил жизнь самоубийством через год после ее учреждения). Другие подготовленные манифесты (такие, как, например, предложения Зубова по крестьянскому вопросу), были отложены в сторону. Казалось, Александр разуверился в возможности что-либо в корне изменить и прекратил тесное общение со своими «молодыми друзьями». Полные энтузиазма и идеализма дискуссии на ранних встречах в Негласном комитете сменились разногласиями, в которых Александр бывал довольно резким и не следовал ничьим советам. Действительно, Комитет собирался все реже и реже в течение 1802 и 1803 годов. Александр все более увлекался иностранной политикой, и только после Тильзитского договора 1807 года он снова обратил свое внимание на внутренние проблемы.