Александр II

Глава V Польская проблема

Претворение в жизнь грандиозной реформы оказалось делом еще более деликатным, нежели предполагал Александр. Большинство именитых граждан, которых приглашали стать «мировыми судьями», под различными предлогами уклонялись от этой должности. Дорожа своим покоем, они не желали принимать участие в долгих и нудных торгах, тем более что за это их потом едва ли кто-нибудь поблагодарил бы. Прошли три долгих месяца, прежде чем все губернии и уезды обзавелись этими посредниками. Их доводы, повторявшиеся сто раз, не убеждали крестьян. В наиболее отдаленных провинциях по деревням ходила легенда, будто мужикам нужно обращаться непосредственно к царю, чтобы получить всю землю, которую они хотят иметь. Почему бы ему не оказать им такую милость, ведь он может заплатить землевладельцам в качестве компенсации столько, сколько захочет? Непонимание крестьянами ситуации достигло таких масштабов, что кое-где вспыхнули беспорядки. Возле деревни Бездна (Пензенская губерния) пять тысяч мужиков, которых увлек за собой старовер-фанатик Антон Петров, отказались отступить перед войсками, пытавшимися рассеять их. Генерал Апраксин, приготовившийся произнести речь, был встречен возмущенными криками: «Нам не нужны царские посланцы, дайте нам самого царя!» Утратив самообладание, генерал приказал солдатам стрелять в толпу. Итог: пятьдесят один убитый, семьдесят семь раненых. Известие об этой бессмысленной бойне вызвало шок среди интеллектуалов. В Казанском университете профессор Чазов распорядился прочитать перед студентами «Реквием» в память о жертвах. Император усмотрел в этом оскорбление власти. Монахи, служившие панихиду по невинно убиенным, были сосланы в Соловецкий монастырь.

Сразу же после опубликования манифеста революционер Александр Герцен, эмигрировавший в Лондон, пишет в своем журнале «Колокол»: «Александр II сделал много, очень много, гораздо больше всех своих предшественников. Он боролся во имя прав человека, во имя сострадания с толпой алчных, жестоких злодеев и победил их!.. Из нашей далекой ссылки мы прославляем это имя, редко встречающееся в истории самодержавия, и произносим его без всякой иронии – царь-освободитель». Но, едва лишь узнав о событиях в Пензенской губернии, он резко меняет тон: «Почему этот человек (царь) не умер в тот день, когда был обнародован манифест об освобождении крепостных?» Другой знаменитый социалист Чернышевский отмечает со своей стороны: «Я стыжусь, вспоминая свою преждевременную доверчивость!»

Между тем работа «мировых судей» продолжалась. Во всех уголках России люди считали, вносили поправки, дискутировали, жульничали. Крестьяне и помещики не желали уступать друг другу. Империя напоминала огромный базар. Споры возникали вокруг каждой рощицы, каждого ручейка, каждой изгороди. Все были недовольны. И самыми недовольными были те, кто ничего не терял и ничего не приобретал в результате этих споров, – студенты.

С восшествием на престол Александра они подняли голову. Новый царь открыл им широкий доступ в университеты и освободил их от ношения мундиров. Они могли выбирать, какие лекции им посещать. Большинство из них стремились прослушать курсы истории, политэкономии и права в надежде почерпнуть в них рецепты счастья для России. Некоторые профессора вернулись из-за границы, где совершенствовали свои знания, и студенты ловили каждое их слово с жадностью неофитов. Со своих кафедр они проповедовали социализм на европейский манер. Подстрекательский журнал Герцена «Колокол», тайно провозимый в Россию, переходил из рук в руки. Статьи из него цитировались, словно строфы из Библии. В скором времени каждый юноша, желавший получить образование, чувствовал себя вовлеченным в некий широкий заговор. Для российской молодежи учиться означало отвергать существующий порядок. В 1857 году произошли серьезные волнения в Киеве, затем в Москве, где полиция нанесла телесные повреждения студентам, пытаясь разогнать их демонстрацию. Благодушный Александр отказывался видеть во всем этом бунт против режима и распорядился наказать чересчур ретивых полицейских. Однако спустя несколько месяцев поднялись студенты Харькова.

Это было уже слишком! Поскольку в этой стране образование приводило к неповиновению, следовало тщательно отбирать достойных сесть на студенческую скамью. В 1859 году в Санкт-Петербургский университет было принято семьдесят три человека из трехсот семидесяти пяти подавших заявления, в Московский – сто пятьдесят два из пятисот. (Константин де Грюнвальд.) В других университетах также был поставлен заслон против друзей пролетариата. Александр сожалел, что приходится предпринимать подобные ограничительные меры. Будучи человеком терпимым по характеру и воспитанию, он тем не менее должен был сдерживать неистовые порывы народа, неожиданно пробудившегося после многовековой спячки. Некоторые из его советников видели решение проблемы в закрытии университетов на период реорганизации системы образования. Он же удовлетворился заменой министра народного образования Ковалевского, пользовавшегося репутацией либерала, на графа Путятина, вице-адмирала, который, по его мнению, обладал энергией и волей, вполне достаточными для того, чтобы восстановить дисциплину среди молодежи.

Более важные изменения произошли в руководстве министерства внутренних дел. Противникам реформы удалось добиться отстранения от должности старого графа Ланского и его заместителей Николая Милютина, Самарина и Черкасского. Новый министр граф Петр Валуев не принимал участия в разработке плана освобождения крепостных, но втайне был настроен враждебно по отношению к этим переменам. Он считал, что реформа привела к бессмысленному противостоянию двух классов российского общества – помещиков и крестьян. По его мнению, нужно было выработать принцип пересмотра статуса крепостного крестьянина и пустить ситуацию на самотек, чтобы она развивалась постепенно, органично, в зависимости от обстоятельств. «Хлеб не сажают снопами, вначале сеют семена», – записывает он в своем дневнике. Его присутствие рядом с императором рассматривалось всеми как возврат к политике консерватизма. Это назначение вдохновило дворян, опасавшихся чрезмерного увлечения царя либеральными идеями. Свидетель этих колебаний между двумя противоположными тенденциями, поверенный в делах Франции Фурнье пишет в Париж: «В правящей верхушке ощущается потребность испытать новые инструменты для защиты от всего неожиданного, необычного и тревожного, могущего возникнуть в ходе развития событий. К несчастью, эти генералы, пришедшие на смену другим генералам, знают о том, что нужно делать в создавшихся условиях, не более своих предшественников».

После беседы с вице-адмиралом Путятиным английский посол лорд Напьер, в свою очередь, пишет о новом министре народного образования: «Это видный морской офицер, хорошо образованный и привыкший командовать. Большую часть своей жизни он провел за границей, где женился на француженке. Вероятно, благодаря этому он знает мир, не чужд либеральных идей и склонен к полезным нововведениям. Но он фактически иностранец в родной стране. Ему не известны чаяния и устремления российской молодежи. Он не знаком ни с кем из российских литераторов. Он никогда раньше не изучал проблемы, решением которых ему предстоит заниматься. Возникает резонный вопрос: обладает ли он качествами, необходимыми для исполнения своей новой должности, и не лучше ли было бы ему незамедлительно отказаться от нее во избежание усугубления ситуации в будущем». (Константин де Грюнвальд.)

И действительно, несмотря на показательное назначение Путятина, волнения в университетах продолжились. Создавалось впечатление, будто студенты заразились «пролетарской болезнью». Теперь они протестовали против исключения своих товарищей, против введения права на платное обучение, которое до сих пор было бесплатным, против запрета на собрания, где обсуждались политические вопросы. Они использовали любую возможность, чтобы высказать в лицо властям свое негодование. Некоторых из них задерживали в назидание другим и бросали в тюрьмы, где они и не думали исправляться, а лишь обретали ореол мучеников.

Но отнюдь не волнения студенческой молодежи являлись главной заботой Александра. Его восшествие на престол породило опасные настроения в Польше. Поляков интересовало не освобождение крепостных, поскольку крепостное право у них было отменено с момента введения кодекса Наполеона, а освобождение всей нации из-под российского владычества. Конституционная хартия, предоставленная Польше Александром I в 1815 году, была отменена после подавления Николаем I польского восстания в 1931 году. Тем не менее поляки надеялись поднять еще одно восстание и даже расширить свою территорию. В 1856 году Александр II заявил делегатам польской шляхты, съехавшимся в Варшаву: «Оставьте ваши мечты о независимости, отныне они несбыточны». Однако при этом он предоставил амнистию бывшим бунтовщикам, вернул им конфискованное имущество, выдал паспорта для выезда за границу и назначил вице-королем либерального князя Михаила Горчакова, последнего защитника Севастополя. Эти знаки доброжелательства вместо того, чтобы утихомирить буйные головы, разожгли еще большие страсти. Шляхта, духовенство, университетская молодежь, видные деятели – все единогласно требовали положить конец российскому господству. Польские эмигранты, рассеянные по всей Европе, проводили агитационную кампанию в поддержку борьбы своих соотечественников. В Париже они настроили общественное мнение в свою пользу и тронули сердце Наполеона III. Постепенно польская проблема стала проблемой не только России, но и Европы. В самой Польше события развивались стремительно. Некое «Сельскохозяйственное общество», официально учрежденное в Варшаве в феврале 1861 года с целью изучения взаимоотношений крестьян и землевладельцев, сразу же превратилось в центр пропаганды борьбы за национальное освобождение.

Поначалу император Александр не придавал всему этому значения. «Я не завоевал Польшу, а унаследовал, и мой долг сохранить ее, – сказал он французскому послу герцогу де Монтенбло. – Я убежден, что сделал для нее все, что было в моей власти». Но 13 февраля в Варшаве были распространены листовки, призывавшие горожан собраться на площади Старого города и пройти шествием до дворца губернатора в ознаменование годовщины битвы при Грохово в 1830 году, в которой повстанцы одержали победу. Демонстранты с факелами и знаменами, распевавшие псалмы и национальный гимн, были разогнаны полицией во главе с полковником Треповым. Через день была организована еще одна манифестация. В полицейских полетели камни. Те ответили беспорядочной стрельбой. Толпа с криками разбежалась. На земле остались лежать шестеро убитых и шестеро раненых. Сразу после этого граф Анджей Зелински, председатель Сельскохозяйственного общества, собрал своих сподвижников, и они составили обращение к царю с требованием «во имя всей страны» восстановить в Польше права католической церкви, традиционных законодательства и образования, то есть, другими словами, предоставить Польше автономию. Это обращение было передано делегацией князю Михаилу Горчакову, который, придя в полное смятение, обязался передать петицию императору, разрешил торжественные похороны жертв, обещал не выпускать полицию из казарм в день похорон, согласился отстранить полковника Трепова от командования и распорядился не препятствовать более проведению манифестаций.

Безрассудная смелость поляков и слабость Михаила Горчакова привели Александра в замешательство. Он приказал князю проявлять твердость. «Скажите им, что не смогли передать мне их обращение в силу неуместности и непоследовательности изложенных в нем требований, – пишет он ему. – Если волнения продолжатся, в Варшаве должно быть введено осадное положение. В случае необходимости обстреливайте город из крепости».

Этот всплеск ярости – вторжение тени Николая I в жизнь Александра. Это не он, а его отец отдавал грозные приказы. Не говорил ли ему Николай, лежа на смертном одре: «Держи все в своих руках»? Главная опасность для России заключалась в распаде под натиском составлявших ее разнородных народов. Нужно было срочно закручивать гайки.

Успокоившись, Александр вернулся в обычное для него расположение духа. Он созвал своих министров, чтобы выслушать их соображения по поводу польских событий. Большинство из них считали, что уступать бунтовщикам нельзя ни в коем случае, дабы не подвергать риску целостность государства. В то же время все признавали, что многие обещания, данные полякам, остались невыполненными. Не пришло ли время изменить политику? Александр, со своей стороны, полагал, что правительство, достойное своего звания, может пойти на уступки, которые вовсе не обязательно должны расцениваться, как мягкость. Дабы преодолеть кризис, он решил обратиться к влиятельному польскому дворянину графу Велопольскому. Тот мечтал о примирении между двумя славянскими народами, но отдавал себе отчет в том, что Россия не согласится с существованием независимой Польши. Хотя это и было вопреки всякой справедливости, исторические, географические и стратегические соображения не позволяли царю отделиться от этого буферного государства. Все, на что могли рассчитывать поляки, – нечто вроде автономии под протекторатом России. В то время как его соотечественники пребывали во власти иллюзий, Велопольский, настроенный более реалистично, подготовил для императора ряд предложений. Ознакомившись с ними, Александр согласился с созданием в Польше Сената, Комиссии по делам образования и религии, а также с проведением реформы в учебных заведениях и правительственных учреждениях.

Назначенный председателем Комиссии по делам образования и членом правительственного совета, Велопольский стал в Польше более важной фигурой, чем сам Михаил Горчаков. Все зависело от этого честного, неподкупного человека, ратовавшего за сотрудничество с Россией. Однако сам факт его назначения царем бросал на него тень подозрения в глазах экстремистов. Они видели в нем не посредника, а прислужника врага. Едва он приступил к выполнению своих функций, как манифестации возобновились. В Варшаве, по наущению членов тайных организаций, мужчины оделись в национальные костюмы, а женщины – в траурные платья. В костелах распевали революционные песни, на улицах освистывали полицейских и били стекла в домах русских чиновников.

Александр не мог понять, почему его инициативы, продиктованные самыми благими намерениями, наталкиваются на стену непонимания и ненависти. Неужели для разрешения русско-польских разногласий нет других средств, кроме насилия? И опять, протянув руку, он вновь забрал ее. Природные доброта и мягкосердечие постоянно боролись в его душе с необходимостью принимать жесткие решения. Эта борьба стала знаком его судьбы.

Больной, измученный политическими баталиями, Михаил Горчаков скоропостижно скончался. Для поддержания порядка Александр послал в Варшаву министра обороны генерала Сухозанета, а чуть позже, в качестве преемника Михаила Горчакова на посту вице-короля – генерала Ламбера. Жесткий и усердный генерал Сухозанет был сторонником силового решения проблемы. Он считал, что с бунтовщиками не о чем разговаривать, их нужно уничтожать. По его приказу одни манифестанты были осуждены военными трибуналами по ускоренной процедуре, другие сосланы в отдаленные губернии на основании простого административного решения. Эти репрессивные меры пришлись не по вкусу Велопольскому, все еще верившему в силу убеждения. Новый вице-король граф Ламбер, оказавшись между непримиримым Сухозанетом и миролюбивым Велопольским, соглашался то с одним, то с другим. Тем временем положение продолжало ухудшаться. Солдаты врывались в костелы, где верующие молились об избавлении их от русских. За распевание революционных песен перед алтарем было арестовано тысяча человек. Прелат Бялобрежский, наместник архиепископа, высказал протест против этого «возврата в эпоху Аттилы» и приказал закрыть все костелы. Пришедший в отчаяние Ламбер обвинил военного коменданта Варшавы Герштенцвейга в превышении полномочий. Герштенцвейг не перенес обиды и пустил себе пулю в висок. Эта драма окончательно выбила Ламбера из колеи. Он слезно умолял царя освободить его от должности. Александр заменил его на генерала Людерса. Велопольский, уставший от постоянных споров с Сухозанетом, тоже попросился в отставку. На сей раз царь отказал. Сухозанет тут же пишет императору письмо, предупреждая его об опасности, которую представляет этот человек. «Он (Велопольский) продолжает выказывать неповиновение и творит всевозможные нелепости, – заявляет Сухозанет. – Я не решаюсь предпринимать против него решительные действия, но терпеть его выходки далее становится опасным». Александр уступает увещеваниям министра обороны и телеграфирует ему: «Ваше письмо убедило меня в том, что Велопольского нельзя оставлять в Варшаве. Передайте ему мой приказ немедленно прибыть в Санкт-Петербург. Если он не подчинится, арестуйте его и заключите в крепость. Держите меня в курсе событий».

Велопольский попросил дать ему несколько дней для приобретения шубы и удобной кареты. Прибыв в Санкт-Петербург, он обнаружил, что здесь тоже нет единодушия. Великий князь Константин и великая княгиня Елена решительно встали на его сторону, не видя иного выхода, кроме как проявления терпимости к братскому народу. Под их влиянием царь в третий раз изменил свое мнение и признал – в присутствии Велопольского, – что в Польше необходимо отделить военную власть от гражданской. Более того, он решил поставить во главе гражданской администрации своего гостя. Должность наместника Александр оставлял за своим братом, великим князем Константином, чей либерализм, по его мысли, должен был умиротворить поляков.

Однако назначение Константина и возвращение в Варшаву Велопольского, облеченного доверием императора, возымели на участников сопротивления прямо противоположное действие.

21 июня великий князь Константин подвергся покушению при выходе из здания театра. Пуля попала в эполет и слегка задела плечо. Константин, не утративший самообладания, телеграфирует брату: «Моя супруга была не очень сильно напугана этим известием. Ее подготовили соответствующим образом. Фамилия нападавшего Ярошинский, он портной». Спустя несколько дней, обращаясь к польской знати, пришедшей поздравить его с чудесным спасением, он заявил: «Это второе покушение за одну неделю. Провидение защитило меня, и я считаю это счастливым случаем, поскольку он продемонстрировал стране, какой степени достиг разгул анархии. Я глубоко убежден в том, что благородный польский народ не одобряет преступления подобного рода. Но это все слова, а нужны действия. Мой брат желает вам счастья, и именно поэтому он прислал меня сюда. Выполняя свою миссию, я рассчитываю на вашу поддержку». Вскоре после этой встречи произошли еще два покушения, теперь уже на жизнь Велопольского. Преступники, не сумевшие поразить свою цель, были схвачены, осуждены и повешены в крепости вместе с Ярошинским.

Эта казнь вместо того, чтобы испугать поляков, вызвала у них жажду мщения, и антирусские манифестации приобрели еще большую массовость. Тогда Велопольский решил провести в Польше набор рекрутов в армию, но не по жребию, как обычно, а по спискам. В эти списки были включены все молодые люди, подозревавшиеся в революционной деятельности. Однако большинство из них были заранее предупреждены сообщниками, имевшимися у них в местной военной администрации. Они бежали из Варшавы и создали в прилегающих лесах отряды, вооруженные косами, тесаками, саблями и старыми ружьями. Их примеру последовало множество людей по всей территории Польши. Когда численность этих партизанских отрядов стала внушительной, Тайный комитет, руководивший их деятельностью, отдал приказ начать общее восстание в ночь с 10 на 11 января (с 22 на 23 января по григорианскому календарю) 1863 года. Повстанцы напали на гарнизоны русских одновременно в разных пунктах страны. У Венгрова русские в сомкнутых боевых порядках рассеяли нападавших. По словам Монтенбло, Александр, узнав об этой битве, якобы вошел в комнату императрицы и, схватившись руками за голову, простонал: «Какое несчастье! Я вынужден проливать кровь в бесславной войне!» Это был крик души. В очередной раз долг монарха вошел в противоречие с человеческими желаниями. Если он немедленно не пошлет экспедиционный карательный корпус для истребления бунтовщиков, за границей это наверняка оценят, и, возможно, во французских газетах даже появятся хвалебные статьи. Но русские точно не поймут, как он мог снести такое оскорбление со стороны польских сепаратистов. Казалось, он был обречен на историческое проклятие: чем больше российским сувереном восхищаются за границей, тем больше его подданные опасаются, как бы он не предал их интересы ради тщеславного стремления всем нравиться. Александр должен был выбирать между уважением Европы и благодарностью России. В первом случае он следовал бы философским принципам, во втором – защищал бы целостность своей страны.

Хотя известия из Польши произвели на него тяжелое впечатление, он не мог нарушать протокол и в тот же вечер присутствовал на балу в Зимнем дворце. По свидетельству очевидцев Александр был мертвенно бледен и мрачен. На следующий день он обратился к офицерам-гвардейцам: «Я не считаю польский народ ответственным за эти события, в которых явно прослеживается рука революционеров, всюду пытающихся сокрушить законную власть». Подчиняясь его воле, правительство заявило, что оно не отменит сделанные полякам уступки после восстановления общественного порядка. Князь Александр Горчаков (не путать с князем Михаилом Горчаковым, вице-королем Польши, умершим в 1861 году), министр иностранных дел, выразил ту же самую мысль в более резкой форме: «Очень хорошо, что этот нарыв созрел; теперь его можно вскрыть и поставить целительную примочку».

Чтобы «вскрыть нарыв», в Польшу спешно отправились войсковые подкрепления. Был отдан приказ ужесточить репрессии и расстреливать на месте бунтовщиков, захваченных с оружием в руках. Однако рассеянные в одном месте отряды повстанцев вновь собирались в другом. Это была партизанская война с ночными стычками среди враждебно настроенного населения. Ни угрозы, ни обещания не действовали на патриотов. На все предложения о примирении из Санкт-Петербурга лидеры сопротивления, сначала Мирославский, затем Ланглевич, отвечали: «Мы предпочитаем Сибирь и виселицу позорной амнистии».

В скором времени Тайный комитет был преобразован в «национальное правительство», которое провозгласило своей целью абсолютную независимость Польши, Литвы и Рутении, составных частей свободного польского королевства. Такое притязание было, разумеется, неприемлемым для русского царя. Александр целиком и полностью зависел от прошлого своей страны. Если ему и было позволено в самом крайнем случае предоставить подобную автономию собственно Польше, он не мог отказаться от литовских, белорусских и украинских провинций, доставшихся ему по наследству, где поляки составляли национальное меньшинство. Таким образом, наступил момент для решительного удара. Двести тысяч солдат были сосредоточены в районах, которым угрожала «революционная гангрена». Слишком мягкий Константин был отозван из Варшавы в Санкт-Петербург и заменен на тщеславного и энергичного графа Федора Берга. Поскольку мятеж распространился на литовские провинции, Александр назначил губернатором в Вильно еще одного «железного» человека, Михаила Муравьева, занимавшего до этого пост министра по делам государственного имущества. Его коллега Валуев говорил о нем: «Это хан, паша, мандарин, кто угодно, но только не министр». Умный и одновременно с этим жестокий и угодливый, он быстро завоевал прозвище «Муравьев-Вешатель».

В Польше и Литве началась великая чистка. Тысячами поляков арестовывали, казнили и ссылали на каторгу в Сибирь. Функции местных церковных, налоговых и почтовых управлений были переданы в центральные управления в Санкт-Петербурге. Русский язык стал обязательным для всех чиновников. Были закрыты католические монастыри, подозревавшиеся в оказании помощи партизанам. Монахи и монахини изгонялись посреди ночи из своих келий и переводились в другие монастыри, более лояльные властям. Папа Пий IX выступил с протестом. Бесполезно. Через три года последует разрыв Конкордата.

В Литве Михаил Муравьев усовершенствовал методы подавления сопротивления. Он не мог допустить, чтобы слабое польское меньшинство подстрекало всю губернию. На основании одного лишь доноса подозреваемые высылались и лишались имущества. Полякам было запрещено приобретать новые земли. Их прием на административные должности строго ограничивался. В школах больше не преподавался польский язык. Большинство монастырей, как и в Польше, были закрыты, дабы они не могли служить убежищем для повстанцев.

Спустя несколько месяцев губерния была полностью умиротворена. В знак признательности за его усилия Александр пожаловал Михаилу Муравьеву орден Святого Андрея Первозванного. Вскоре и Федор Берг сообщил своему суверену, что в Польше, чье население изрядно поредело, вновь воцарилось спокойствие. Женщины даже боялись носить траур из страха подвергнуться штрафу. Что касается предводителей восстания, большинство из них бежали за границу.

Русское общество, если не считать отдельные голоса, тонувшие в общем хоре, одобряло действия правительства. Русский человек не может желать разделения своей страны – так писали газеты, и эту фразу единодушно повторяли в салонах приверженцы всех политических направлений. Александра превозносили на все лады.

Этот восторг отнюдь не разделяли в Европе, особенно во Франции, где пресса называла русских не иначе, как «кровавыми варварами», и открыто поддерживала мятежников. Последние знали, что могут рассчитывать на симпатии Наполеона III, бывшего карбонария. Между тем Проспер Мериме пишет Паницци 25 июня 1863 года: «Все то, что сейчас говорят в британском парламенте в адрес России, могли бы, с полным на то основанием, говорить в Санкт-Петербурге в адрес Британии во время подавления восстания сипаев в Индии. Никто не выразил возмущения, когда капитан Ходжтон собственноручно убил двух сыновей Великого Могола, виновных лишь в том, что их подданные совершили насилие в отношении англичан, теперь же все негодуют, когда русские вешают офицеров, покинувших свои части и перешедших на сторону повстанцев».

Европейские правители придерживались иного мнения. На стол Александра Горчакова со всех сторон посыпались дипломатические протесты, на которые он незамедлительно реагировал с неизменной светскостью и уверенностью. На все упреки Лондона он отвечал, что система управления, введенная Россией в Польше, будет постепенно заменена конституционным строем по образцу британского. Он заявил представителям Вены, что польское восстание явилось результатом «космополитической революции», поблагодарил Соединенные Штаты за невмешательство в дела Старого Света и предупредил Ватикан о существовании «союза между пастырями католической церкви и зачинщиками беспорядков, которые представляют угрозу для общества». Его способность воевать одновременно на всех фронтах вызывала восхищение у соотечественников.

17 июня 1863 года послы Франции, Англии и Австрии вручили Александру Горчакову ноту из шести пунктов, в которой три правительства требовали для Польши объявления всеобщей амнистии, создания автономной администрации и национального представительного органа, предоставления свободы католической церкви, использования в качестве официального исключительно польского языка, введения упорядоченной системы рекрутского набора. Эти требования встретили категорический отказ. Но если в ответах англичанам и австрийцам он ограничился объяснением причин отказа, то в ответе французам высказал резкие упреки. Париж, пишет он, содержит польскую эмиграцию, которая всеми силами старается настроить общественное мнение в свою пользу в надежде на иностранную вооруженную интервенцию. Едкий тон, в котором Горчаков до сих пор говорил с англичанами и австрийцами, он отныне использует и в отношении разочаровавших его французов. Париж призывал Лондон и Вену подписать соглашение о совместных усилиях по достижению мира в Польше, но из этой затеи ничего не вышло. Англичане уже достигли своей цели, заключавшейся в том, чтобы поссорить Францию и Россию, а австрийцы не были заинтересованы в осложнении отношений с Санкт-Петербургом. Таким образом, Франция осталась в одиночестве. Приняв Монтенбло для прощальной аудиенции, Александр изложил ему в спокойной манере свою точку зрения: «Я не упразднял институты, дарованные мною Польше. Но почему вы ждете, что я позволю им функционировать в обстановке анархии и террора?.. В принципе я согласен с шестью пунктами ваших требований. Но разве возможно в данный момент претворить их в жизнь? Я хотел и хочу предоставить Польше автономию. Факты свидетельствуют о том, что я искренне, всеми силами стремился к этому. Дабы осуществить это желание, я послал в Варшаву своего брата и поставил во главе гражданской администрации поляка, графа Велопольского. Все важные посты также заняли поляки. И что из этого вышло? Меня фактически предали. На сегодняшний день гражданская администрация полностью дезорганизована… Как можно требовать от меня восстановления гражданского правления в стране, где подчиняются одному лишь тайному правительству, потому что боятся только его? Прежде всего, я должен восстановить в Польше свою власть… Если бы я мог, то предоставил бы королевству независимость, но это не в моих силах. Будь это практически осуществимо, это сделал бы мой отец… Польша не может существовать в своих пределах… Поляки не скрывают, что хотят создать государство в границах 1772 года, а это означало бы расчленение России».

Сменивший Монтенбло барон Шарль-Анжелик де Талейран-Перигор встретил в Санкт-Петербурге холодный прием. Когда он попытался ходатайствовать за трех французов, сосланных в Сибирь за участие в польском восстании, перед Александром Горчаковым, тот сухо ответил: «Иностранцы, захваченные с оружием в руках, еще более виновны, чем поляки». Дипломат продолжал настаивать, что император должен помиловать трех безумцев, и тогда раздраженный министр воскликнул: «Вы имеете дело отнюдь не с Нероном!»

Разрушив франко-русский союз, Наполеон III способствовал сближению России и Пруссии. (Это сближение дорого обошлось Франции в 1870 году.) После того, как дипломатические баталии стихли, Александр трезво оценил ситуацию. К Австрии он испытывал недоверие и неприязнь со времен Крымской войны. Между Англией и Россией существовал устойчивый антагонизм. А французы, с которыми он связывал столько надежд, оскорбили и унизили его во время польского кризиса. Следовательно, единственной великой державой, с которой можно было установить дружеские отношения, была Пруссия. Впрочем, российские и прусские интересы совпадали в Польше. Приняв когда-то участие в разделе этой страны, русские и пруссаки были связаны общим страхом перед народным восстанием. Сохранение статус-кво в Польше требовало проведения Санкт-Петербургом и Берлином согласованной политики. Новый прусский канцлер Бисмарк прекрасно понимал это с момента своего вступления в должность. В соответствии с заключенным 27 января 1863 года российско-прусским соглашением Пруссия обязывалась оказывать России помощь в ее борьбе за восстановление порядка в Польше, и российским войскам разрешалось пересекать прусскую границу при преследовании повстанцев. Хотя последовавшие вскоре успехи русских в деле подавления мятежа сделали эти договоренности излишними, возникшее взаимопонимание двух держав будет еще долгое время определять политику Александра. Опасаясь, что Париж будет теперь каждый раз поддерживать поляков в их сепаратистских устремлениях, он рассматривал усиление Германии как противовес французскому влиянию. Он пошел на этот союз без ненависти, с грустью в душе и едва ли не против воли. Во время этих дипломатических пертурбаций он ощущал поддержку своего народа. Вмешательство Запада во внутренние дела России вызвало негодование в обществе. Русские эмигранты в Лондоне, поддержавшие польских мятежников, дискредитировали себя в его глазах. Даже интеллектуалы-либералы в Санкт-Петербурге и Москве не осмеливались протестовать. В воздухе витали националистические настроения. Самый влиятельный из русских публицистов Михаил Катков пишет в своей газете «Московские ведомости»: «Это конец ожиданий, конец тревог. Ответы нашего правительства у всех перед глазами, и каждый, прочитав их, вздохнет глубже и свободнее; каждый испытает чувство национальной гордости и благодарность по отношению к твердой руке, которая вершит судьбы России… Полная спокойной и твердой решимости, Россия отвергла унизительные притязания трех держав, пытавшихся вмешаться в ее внутренние дела… И ознакомившись с депешами нашего правительства, русский человек должен вознести хвалу тому, кто их составил. Все в них тщательно взвешено и прекрасно изложено, все отвечает великим интересам, которые выразил князь Горчаков. Недвусмысленность отказа свидетельствует об энергичности, высоком понятии чести и здравом смысле».

Таким образом, тяжелый польский кризис укрепил в стране позиции наиболее реакционных сил. Раб этого всплеска популярности, Александр понимал, что со временем ему придется считаться с теми, кто ставит патриотическую традицию превыше всего. В будущем он должен будет проявлять еще больше незаурядных качеств и смелости в проведении реформ.