Александр Невский. Сборник

I. ВЕЧЕ

В ту эпоху Киев был уже большим гордом и разделялся на две отдельные части: на Гору, или княжий двор, и Подол, находившийся у подножия Горы. Настоящий город и укрепление составляла Гора, на которой помещались княжьи дворы, дома бояр, церкви и монастыри.

В центре города жил Изяслав на княжьем дворе, называвшемся также Ярославовым. Рядом с ним находились терема Ольги, несколько церквей и обширный двор деместиков, или певцов. На другом конце Горы, называемом Софийским, жили воеводы и бояре.

К концу княжения Ярослава селились на Подоле, где возникло народное самоуправление, ставшее сильной оппозицией княжеской власти. У киевлян там был свой торг и своё вече.

Князья, сидевшие на Горе, косо смотрели на эти собрания, однако народ, находясь вдали от гридней и дружины, чувствовал себя свободнее и охотнее отзывался на вечевой звон.

Вот и сейчас на Подоле было беспокойно, народ волновался и шумел.

Не так давно Изяслав с дружиною вернулся из похода, предпринятого им с помощью Святослава Черниговского и Всеволода Переяславского на половцев. Поход был неудачным. Хотя братья и соединили свои войска, половцы всё равно оказались сильнее и победа осталась за ними. Князьям пришлось спешно возвращаться по домам, под защиту крепких городских стен. Половцы, увидев слабость неприятеля, начали совершать набеги на Переяславское княжество, а затем, переправившись через Неводницкий перевоз, обошли по берегам Лыбеди вокруг Киева и стали грабить и разорять его окрестности.

Внутрь города нельзя было проникнуть, так как длительная осада тоже была невозможна — для этого половцам не хватало сил. Поэтому они нападали на сёла, деревни и на городские предместья, наводя ужас на жителей. В опасности находился и Подол.

Однако Изяслав не делал ничего для обороны города и защиты киевлян: он только сидел в своём дворце и пировал с дружиною.

Это и вызывало неудовольствие киевлян.

— Нам нужен князь не для пиров, — слышались голоса недовольных, — а для защиты.

— Место дружинников не в княжеских палатах, — говорили другие, — а на поле боя.

Вес эти высказывания доходили до слуха Изяслава вызывая у него ярость. Нередко доставалось и воеводе Коснячке, который не боялся говорить князю правду.

Как только в народе началось брожение, Коснячко поехал на княжий двор.

— Скверно, князь, — сказал он, — половцы разоряют нас, а ты держишь у себя дружину, кормишь, поишь её да одеваешь...

— Потому что я со своею дружиною добываю золото, — отвечал подгулявший князь. — Если дружина при мне, значит, и вся сила на моей стороне.

— Быть может, ты прав, княже, — задумчиво сказал воевода, — но народ бунтует! Если ты со своею дружиною не желаешь защищать народ, то он сумеет сам себя защитить от врага.

Изяслав закусил усы.

— Воевода! — грозно заметил князь. — Сегодня ты не на боярском совете!.. Когда позовут тебя, тогда и будешь говорить...

Ответ был ясен, и воевода, нахмурясь, вернулся домой.

После возвращения воеводы домой, за час или за два до захода солнца, на Подоле зазвучал вечевой колокол.

Звон раздавался до захода солнца. Колокол созывал людей не только с одного Подола, но и со всех окрестностей, составлявших с Киевом одно целое. Конные и пешие люди шли по дорогам и тропинкам по направлению к Подолу, на площадь перед Турьей божницей, где, по обыкновению, происходило вече киевлян.

Из великокняжеского двора был послан один из гридней узнать, по какому случаю народ собирается на вече.

Гридня вернулся поздним вечером и сообщил князю, что киевляне собрались на совет, чтобы обсудить, как им избавиться от половцев. Он также передал приглашение киевлян прийти на вече.

Приглашение насторожило Изяслава, и он решил не ходить на вече. Вместо этого он собрал дружину, велел выкатить из подвала две бочки мёду, позвать музыкантов и плясунов и начал пировать.

Народное вече, созванное так внезапно в Киеве, не прошло незамеченным и воеводою Коснячкою.

Было около полуночи, когда Коснячко вышел из терема, сел в саду на лавочке и начал прислушиваться к отдалённому шуму, долетавшему с Подола. Слышно было ржание лошадей, топот копыт и возгласы народа. Это его заинтересовало, он встал, вышел за ворота и отправился в башню, стоявшую возле его сада. Оттуда о стал смотреть на Подол и прислушиваться. Луна ярко светила, но старые глаза воеводы, увы, ничего не видели. Лишь отдельные слова, угрозы и жалобы долетали до его слуха.

Долго сидел воевода, прислушиваясь к вечу, как вдруг до его слуха долетело пение. Это был хор серебристых девичьих голосов, раздававшийся из светлицы его хором и разносившийся среди ночной тишины далеко над Подолом и Днепром.

Коснячко поднял голову и улыбнулся. Это пела его дочь Людомира с подругами.

Слушая пение, старик, казалось, забыл о той буре, которая кипела у его ног на Подоле. Он давно лишился жены, сыновей у него не было, так что единственной его утехой на старости лет была дочь Людомира, называвшаяся уменьшенным именем Люда. Это была стройная девушка с густыми белокурыми волосами и румяным, несколько продолговатым, привлекательным личиком.

Допев песню, Люда встала и весело произнесла:

— Довольно петь, мои подруженьки... Уже полночь и пора спать. Я пойду попрощаюсь с тятей, — прибавила она и вышла на террасу; она знала, что её отец любит вечерами сидеть там.

Оглядевшись вокруг и не видя его, она окликнула:

— Тятя! Тятя!..

В ту же минуту скрипнула калитка и показался старый воевода. Он был без шапки. Лёгкий осенний ветерок раздувал его седые волосы, серебрившиеся при луне.

Люда живо подбежала к нему и повисла на шее.

— А я, тятя, искала тебя, чтобы попрощаться, — сказала она. — Пора спать.

Отец поцеловал её в лоб.

— Спокойной ночи, моя ласточка, — нежно сказал он.

Вдруг за калиткой послышался топот лошади; воевода поднял голову и начал прислушиваться. Стук копыт приближался к ним; наконец кто-то остановился у ворот, соскочил с коня и начал привязывать его к кольцу.

«Дурные вести», — подумал старик.

Калитка скрипнула, и на пороге появился красивый молодой человек. Это был Иван Вышатич, сын посадника из Вышгорода, друга воеводы. Иван был тысяцким в Берестове и из любопытства поехал на вече.

Подойдя к воеводе, он снял шапку и низко поклонился старику.

— Бью челом вам, воевода, — сказал он и, повернувшись к Людомире, прибавил: — И тебе красна девица!

После этого он снова обратился к воеводе:

— Я был на вече у Турьей божницы... Увидев издали огонёк в ваших хоромах, решил заехать.

Вышатич говорил отрывисто, с остановками, как бы обдумывая, что сказать. Видимо, он хотел сообщить что-то воеводе, но ему мешала Людомира.

Старик понял его и, попрощавшись с дочерью, велел ей идти спать.

Оставшись наедине, они уселись у рундука.

— Ну, что слышно? — спросил старик.

— Печальные вести, — сказал Вышатич. — Народ галдит и несёт чушь про вас и про князя...

— Чего же они хотят? — спросил воевода.

— Хотят прогнать половцев... Говорят, что если князь не желает защищать ни нас, ни нашего имущества, то мы сами должны защищаться. Многие считают, что у нас уже нет ни князя, ни воеводы, ни дружины, которые защищали бы нас от врагов, а потому мы должны искать нового князя, воеводу и дружину.

Коснячко внимательно слушал Вышатича.

— Не дружины и рук у нас нет, — сказал он, подумав, — а ума... Разве народ не видит этого? Правду говорит пословица: горе голове без ума, но горе и рукам без головы!

Разговор их продолжался не долго. Было уже поздно, и Вышатич, откланявшись, уехал домой, а воевода пошёл в опочивальню отдохнуть, решив с рассветом поехать к Изяславу, чтобы ещё раз поговорить с ним. Он хорошо знал характер киевлян и предвидел печальные последствия ночного веча.

Как только занялась утренняя заря, воевода был уже на ногах, приказал оседлать коня и поехал к князю.

А на Подоле всё кипело, как в котле: народ продолжал шуметь и уже собирался идти на Гору.

Настало утро, солнце уже давно взошло, а воевода всё ещё не возвращался, и напрасно Людомира с беспокойством поджидала его на террасе...

Вдруг перед воротами раздался топот лошади и замолк.

«Верно, отец», — подумала Людомира, вставая с лавки.

Калитка отворилась, и вошёл Иван Вышатич.

Он был бледен.

— Где отец? — спросил он тревожно.

— Уехал на княжий двор и ещё не возвращался, — ответила она.

— Скверно! — невольно вырвалось у Вышатича.

Людомира, ничего не понимая, молча смотрела на него.

Вышатич отвёл свой взгляд и объяснил:

— Народ пошёл с веча на Гору. Быть беде.

— Так скачи туда и предупреди отца, — всё ещё до конца не понимая грозящей опасности, но сердцем чувствуя неладное, сказала Людомира. — Скачи быстрее.

Молодой тысяцкий приподнял шапку, поклонился и ушёл. Быстро сел он на коня и помчался на княжеский двор.

Не прошло и получаса после отъезда Вышатича, как дорога из Кожемяк к Княжескому концу начала оживляться; конные и пешие толпы увеличивались, занимая площадь между Кожемяцкими воротами и хоромами воеводы.

Испуганная Людомира приказала запереть ворота.

Вскоре кто-то подошёл к оконцу в частоколе двора воеводы и начал громко кричать:

— Эй... вы... Отоприте ворота!..

— Позовите сюда воеводу Заячью Шкурку!.. — крикнул другой. — Пусть идёт на совет... Народ просит его.

— Пусть даст нам, копей и мечей, и мы сами прогоним половцев.

— И без дружины обойдёмся!

Толпа всё росла и росла.

Людомира послала отрока к окну в частоколе, велев сказать, что воевода уехал на княжеский двор.

— Неправда! — крикнули за воротами. — Мы видели, как отсюда выходил тысяцкий из Берестова. Значит, воевода дома!

— Вышатич не застал воеводы, — прокричал в ответ отрок.

— Так мы найдём его... Если он воевода, пусть ведёт рать на половцев, а не сидит дома, словно заяц в лесу.

— Пойдём к князю! — послышались голоса.

— Пойдём!

— Нам не таких надо князей!

Вдруг из толпы выехал один всадник и громко закричал:

— Братцы, разделимся! Пусть одна половина идёт на княжий двор и требует от князя коней и мечей, а другая — к темнице, в которой заперт князь Всеслав... Если Изяслав не хочет княжить, то мы освободим Всеслава и посадим его на княжий престол. Пусть княжит и защищает нас!

Речь эта понравилась толпе, и она быстро разделилась на две половины. Одна двинулась за двор Брячислава через мост и ворота Святой Софии к Княжескому концу, а другая повернула назад и отправилась к месту заключения князя Всеслава.

Изяслав знал о волнении народа, но, имея при себе дружину, не боялся его.

На всякий случай он послал воеводу Коснячку к митрополиту Георгию с просьбой поспешить на княжеский двор и помочь усмирить народ.

Едва воевода успел уехать, как перед воротами княжеского двора стала расти толпа.

Великокняжеский двор был обнесён таким же частоколом, как и хоромы воеводы Коснячки; фасадом он был обращён к Десятинной церкви и Бабьему Торгу, а задней частью примыкал к каменным стенам, окружавшим Гору.

Изяслав сидел со своей дружиной в сенях, когда услыхал какой-то шум на дороге. Один из бояр выглянул через окошечко в частоколе и отскочил с испугом. Казалось, что внизу и на площади вокруг Десятинной церкви собрался весь Киев.

— Княже! — сказал он со страхом. — Народ пришёл с веча!

Изяслав, окружённый дружиною, вышел из сеней, чтобы подойти к калитке. Ему загородил дорогу сын Мстислав.

— Негоже тебе держать речи перед бунтовщиками, — сказал он. — Останься с дружиной, а я пойду к ним...

— Да, останься, князь, — поддержали его дружинники.

Мстислав выглянул через форточку в частоколе и обомлел: княжеский двор казался окружённым огромной толпой со всех сторон.

Кто-то из толпы заметил Мстислава, выдвинулся вперёд и крикнул нахально:

— Княжич! Половцы почти каждый день делают набеги на наш город, и никто не защищает его.

— А разве мой отец не ходил на половцев? — спросил Мстислав.

— Ходить-то ходил, да толку никакого. Не князь победил половцев, а они — князя. Он вернулся домой, а они за ним...

— Князь держит дружину не для нас, а для музыкантов и плясунов, — громко пошутил кто-то.

Мстислав побагровел.

— Чего разорались, бараньи головы... Не вам, дубье, приказывать князьям!

Разгневанный княжич ни с чем вернулся к отцу.

Мятежники, не получая никакого ответа от Изяслава, неистовствовали и начали напирать на ворота княжеского двора.

— Дело принимает скверный оборот! — заметил князю его приближённый Чудин.

Изяслав посмотрел вперёд и заметил новую громадную толпу, приближавшуюся к Княжескому концу.

— Ну, вот и митрополит с крестом! — радостно проговорил он.

А народ всё громче ревел:

— Князь, давай коней и оружие или иди вместе с нами на половцев!

Плохо, князь, — продолжал Чудин. Пошли людей в темницу и прикажи им убить Всеслава!.. Он — причина всего зла.

Толпа, замеченная Изяславом, постепенно приближалась к воротам. Впереди ехал всадник в грязном выцветшем кафтане, с густой бородой и длинными усами.

Изяслав вгляделся в толпу и вдруг нахмурился и покраснел.

— Это не митрополит! — воскликнул он. — Это Всеслав!

Народ, увидев приближавшуюся толпу с Всеславом во главе, забурлил ещё больше и начал сильнее напирать на ворота.

Князь и дружина отошли в глубину двора, а вместо них выступили вооружённые гридни и отроки, готовые сразиться с народом.

Это был маневр, задуманный князем для бегства. В саду уже стояли осёдланные кони, и Изяслав, сев на них с дружинниками, скрытно выехал через заднюю калитку, ведшую в Берестово, и по Крещатой долине помчался в Василев.

Толпа, шедшая с Всеславом, тем временем приблизилась к великокняжескому двору.

— Ты правь нами! — раздались голоса, обращённые к Всеславу. — Не хотим Изяслава!

Ворота под сильным напором массы людей подались и раскрылись, в минуту весь княжеский двор заполнился бурлящей толпой. — Раздались крики, когда обнаружилось, что князя нигде нет.

— Бежал, заячий хвост!

— Бежал от нас, как от половцев!

— И пусть бежит, да не оглядывается!

Вдали показался небольшой отряд дружины Ярослава с воеводой Коснячкой, митрополитом Георгием и духовенством.

Пока отряд воеводы доехал, княжеские хоромы были уже разграблены.

Все, сняв шапки, низко поклонились митрополиту, державшему крест в руке, и начали прикладываться к кресту.

Затем вперёд выдвинулся Варяжко, посадник белгородский, и начал жаловаться митрополиту:

— Мы просили князя Изяслава дать нам коней и оружие или самому защищать нас от половцев, но он не хочет. А если не хочет или не умеет, так пусть и не княжит. Знать, он и сам так думал, потому что бежал, и теперь у нас нет князя... Благослови, святой владыка, Всеслава на великокняжеский стол, и пусть он княжит во славу Божию и народа.

Народ расступился, и к митрополиту подошёл весь бледный, грязный и растрёпанный Всеслав. Митрополит не колебался и, подняв крест, опустил его на голову нового народного избранника, не успевшего ещё прийти в себя от всего происшедшего.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь! — произнёс митрополит. - Воссядь, сын мой, на великокняжеский стол Ярослава Мудрого, который предназначен тебе Богом, княжи и правь народом отечески и не давай на расхищение твоих городов и имущества нашим врагам.

Народ обнажил головы. Всеслав осенил себя крестным знамением и дважды поцеловал крест, а затем стал рядом с митрополитом, окружённый киевлянами, и обратился к народу:

— По воле народа и Божией милостью сегодня я занял киевский престол, оставленный Изяславом. Господь видит, что я занял его нс по собственной воле. Изяслав, целуя крест со своими братьями и клянясь, что они не сделают мне зла, не сдержали своего слова. За это Господь их наказал. Да поможет же Он мне служить Ему и вам с честью и пользой!

Толпа киевлян окружила Коснячку и благодарила его, что он не участвовал в борьбе Изяслава с народом и встал на сторону обиженных.

Всеслав, желая воспользоваться опытностью Коснячки, предложил ему остаться по-прежнему воеводою и руководить дружиной, но воевода отказался, сославшись на старость.

Всеслав не настаивал, и вскоре воевода уехал домой. Возвращаясь из Княжеского конца, он издали заметил, что у ворот его дома стоит вооружённый конный отряд, и забеспокоился. Он пришпорил коня и придержал его лишь тогда, когда разглядел, что отряд состоит из приближённой стражи тысяцкого из Берестова.

Когда воевода приблизился к воротам своего дома, к нему подъехал один из отряда Вышатича и спросил:

— Ваша милость позволит нам уехать?

— С Богом, — сказал воевода. — Спасибо вам за услугу... Поблагодарите от меня тысяцкого за внимание.

Ворота, задвинутые дубовым засовом, были открыты, и воевода въехал во двор.

Не успел он слезть с лошади и отдать поводья челядинцу, как Людомира выбежала из терема и бросилась в отцовские объятия.

— Что ты так долго? — спросила она.

— Раньше нельзя было, — не вдаваясь в подробности, ответил старик.

— Где же ты был целый день?.. Я так беспокоилась о тебе... Когда ты уехал на княжий двор, Вышатич искал тебя...

Воевода поцеловал дочь и сказал:

— Славный молодец этот Вышатич…

Люда, казалось, не обратила внимания на его слова.

II. СВАТЫ И ГАДАНЬЕ

Немного киевляне имели пользы от Всеслава. Хотя он и двинулся на половцев, но ничего не сделал им, потому что настала зима и половцы ушли сами. Воцарилось временное спокойствие, но это не удовлетворяло ни киевлян, ни Всеслава. Половцы, побеждённые стужей, а не оружием, могли вернуться весной. Но, что хуже всего, и Изяслав мог вернуться; ходили слухи, что он бежал в Польшу и оттуда собирается весной вернуться на Русь. Это очень беспокоило и киевлян, и их князя.

Вот гак, среди общей неуверенности, и настала зима.

Однажды в морозную звёздную ночь от дома тысяцкого в Берестове отъехало двое саней, в которых сидело по два человека.

Миновав Печерский монастырь, они свернули в густой лес и по узкой крутой тропинке спустились к Подолу, а там повернули на Боричев въезд; видно было, что путники пробираются на Гору.

Въехав через ворота в город, путники миновали княжий двор, Десятинную церковь и Бабий Торг, проехали через другие ворота и вскоре остановились у хором воеводы Коснячки.

В доме было спокойно и тихо. Старый воевода ходил по гриднице, как вдруг вошёл отрок и доложил:

— Гости к вашей милости из Берестова.

— Отопри ворота, — удивившись, сказал воевода.

Едва он взглянул на входивших гостей и на их праздничные наряды, как сразу догадался, кто они и зачем приехали. Это были сваты от Вышатича.

Впереди шёл старик с большою седою бородою, в собольей шубе, которую получил в дар от Ярослава Мудрого. Это был старый Варяжко, знакомый и друг воеводы, посадник белгородский, родственник Вышатича. За ним вошло ещё несколько человек.

Войдя в гридницу и остановившись посередине, сваты перекрестились на образа, каждый из них поклонился воеводе в пояс и все вместе сказали:

— Бьём челом вам, воевода!

Воевода тоже поклонился.

— Прошу вас, гости дорогие, присесть к столу и не побрезговать хлебом-солью.

Г ости присели к столу.

— Какая причина привела вас ко мне? — спросил хозяин, помолчав.

Посадник встал и, поклонившись в пояс, промолвил:

— Ваня Вышатич прислал нас просить руки твоей дочери Людомиры. Он бьёт вам челом, воевода, и просит удостоить его чести. Ваша милость изволит знать, что он парень степенный; князь и дружина любят и уважают его, у него много скота, хорошая пасека. Да и лицом Господь не обидел. Отдайте ему девицу. Пусть поженятся да и живут счастливо!

Воевода внимательно выслушал свата и, когда тот закончил и сел, спокойно сказал:

— Спасибо вам, дорогие гости и сваты, за оказанную мне честь... Я люблю и уважаю Вышатича, но, вы знаете, моя девушка ещё очень молода... Надо поговорить... подумать... посоветоваться... будьте ласковы подождать...

— Зачем тебе держать девушку в тереме? — возразил Варяжко. — И для кого ещё беречь её девичью красоту?

Но воевода не хотел давать никакого ответа, а поэтому пригласил сватов побывать ещё раз, дать ему время всё обдумать и посоветоваться. На самом же деле он знал, что Люда не особенно жалует молодого тысяцкого, так что эта отсрочка, по сути, была отказом.

— Уж будьте добры, не гневайтесь на хозяина и приезжайте ко мне как гости, — сказал он при прощанье. — Я приму вас с радостью, только теперь не могу отдать девушки... Молода... пусть подождёт, — закончил решительно.

Когда Люде сказали, что приехали сваты, она сделалась бледной как полотно и, казалось, окаменела.

После отъезда сватов воевода пошёл к дочери в горницу. Увидев его, девушка бросилась к нему на шею.

— Были сваты... — сказал старик, глядя с любовью на девушку, но, заметив слёзы на её глазах, с участием прибавил: - Чего же ты, глупенькая?

Вместо ответа Люда сильнее прижалась к отцовской груди и сквозь слёзы произнесла:

— Не люб мне, батя, Вышатич, не пойду я за него.

— Никто и не принуждает тебя, моя дочурка, — целуя её в лоб, ответил старик. — Я сделаю, как ты пожелаешь...

Через несколько дней сваты приехали ещё раз; но теперь уже в последний: воевода отверг предложение тысяцкого.

Через несколько дней после отказа сватам к Люде пришла её двоюродная сестра Богна, а с нею несколько девушек. За разговорами наступила ночь, и вдруг Богне пришла мысль погадать.

— Знаешь что, Люда, — сказала она, — давай погадаем, в какую сторону мы выйдем замуж.

— Давайте, давайте! — воскликнули девушки и, не ожидая ответа Люды, все бросились надевать шубки. Выбежав на двор, они отперли ворота и вышли на дорогу.

Людомира последовала за ними.

В городе царствовала полнейшая тишина. Морозная ночь с искрящимися на небе звёздами окутывала дома. Кое-где в окнах ещё блестели огоньки, но и те гасли; под ногами скрипел снег, но, кроме девичьего шёпота, не слышно было ни одного человеческого голоса.

Первой вышла на дорогу Богна и полушутя сказала:

— Залай, пёс чёрный, завой, волк серый!.. Где пёс залает, где волк завоет — там живёт мой суженый!

Девушки шептались и прислушивались.

Спустя минуту по соседству залаял пёс хриплым голосом и умолк, потом ещё раз отозвался — и всё стихло.

Девушки рассмеялись.

— Доворожилась, Богна, быть тебе за каким-нибудь старым грибом! — сказала одна из них.

— И будет он на тебя ворчать, как этот старый пёс, — прибавила другая.

— Не каждому же лаю верить, — защищалась Богна.

Наконец подошла очередь Люды выйти на дорогу.

Она произнесла заветные слова:

— Залай, пёс чёрный, завой, волк серый!.. Где пёс залает, где волк завоет, там живёт мой суженый!

Через некоторое время девушки услыхали лай собаки, доносившийся, как можно было предположить, со стороны Белгорода. Голос пса был отчётливый, звучный и свободно доносился по ветру в тихую морозную ночь.

— О-о, — заговорили девушки, — твой суженый, видно, приедет издалека... Верно, из ляшской земли.

Едва они успели это сказать, как в противоположной стороне послышался вой волка. Девушки невольно повернулись в ту сторону и начали прислушиваться.

— От Берестова, — сказала одна.

— Нет... ниже... От Аскольдовой могилы.

— Вот тебе, Люда, и предсказание: твой суженый приедет от ляхов, возьмёт тебя и посадит на Красном дворе...

Девушки рассмеялись и вернулись в горницу. Всем было весело, только одна Люда была печальна. Её сердце стремилось куда-то, но куда — она и сама не знала.

Около полуночи девушки разошлись по домам, и Людомира осталась одна. Она подошла к окну, приложилась горячим лицом к пузырю, заменявшему стекло, и начала всматриваться в безграничное небо, усеянное звёздами.

В этот момент ей пришла мысль снова погадать. Она начала упорно смотреть в окно и тихо приговаривать:

— Суженый, ряженый, покажись в оконце!

В то же время ей как будто кто-то шепнул:

— Смотри в окно!

Вдруг послышался сильный шум, и ей показалось, будто где-то далеко замелькали кони и рыцари...

«Что это значит?» — подумала она.

Между тем отряд всадников всё ближе подъезжает к ней... Впереди отряда едет рыцарь, весь закованный в доспехи: на нём стальная кольчуга; лошадь тоже в доспехах; в блестящих стременах отражаются звёзды... он едет прямо к ней... Может быть, это князь или король... за которым следовал целый отряд дружинников?..

Отряд всё приближался и наконец остановился перед её окнами, па макушках деревьев. Рыцарь, ехавший впереди, остановил коня... поднял руку, закованную в стальную перчатку, снял шлем с головы и низко поклонился...

Люда вздрогнула, крикнула и упала у окна. Сбежались сенные девушки, подняли её и положили в постель...

III. ДВА ПОСОЛЬСТВА

Молодая заболела. Она не сказала ни отцу, ни даже преданной ей няньке Добромире о том, как ей привиделся будущий суженый. Лицо его, фигуру она никак не могла забыть.

Она замкнулась в себе и начала жить собственной, никому не известной и не доступной жизнью; у неё был теперь свой свет, к которому никто не смел прикоснуться.

Тем временем начали носиться слухи, что Изяслав идёт на Всеслава в Киев с целой ратью. Вести эти с каждым днём находили новые подтверждения. Говорили, что за Изяславом идёт король польский Болеслав Смелый, который хотя и был молод, но уже стяжал себе славу в войне с поморянами и мадьярами.

И опять раздался вечевой звон, толпы народа снова повалили к Турьей божнице.

А тут вдруг случилось совсем непредвиденное.

Позвали воеводу Коснячку, но пока он приехал, разнеслась весть, что Всеслав бежал.

На вече воеводу встретил наместник белгородский.

— Вот видишь, воевода, — сказал Варяжко, — новый позор постиг Русь: князь, которого мы избрали, чтобы княжил над нами, бежал, оставив нас Изяславу и ляхам, которые уже стоят под Белгородом... Ты, воевода, старше всех нас, поэтому советуй, что нам делать?

— Трудно теперь советовать, — отвечал задумчиво воевода.

— Не поискать ли нам нового князя? Послать разве к Святославу или к Всеволоду?

— Нельзя, — решительно заявил воевода. — Князья станут драться за великокняжеский стол и за поместья, а наши чубы будут трещать. Вы думаете, новый князь будет лучше?

— И что же делать тогда? — растерянно спросил Варяжка.

— Послов надо послать к Изяславу, — сказал воевода. — И предложить ему вновь княжить в Киеве.

— Что? — Варяжко отмахнулся.

В народе возник и стал усиливаться ропот.

— Да, — повысил голос воевода, — другого выхода нет. Но только пусть обещает, что не будет держать зла на нас и искать виноватых.

— А если не согласится? — выкрикнул кто-то из толпы.

— Не согласится — не получит город, — отрубил воевода и отошёл в сторону.

Долго шло вече, долго бурлил нард, не желая идти на поклон к Изяславу, но в конце концов послов решили направить, иного выхода действительно не было. На следующий день послы выехали из Киева и направились к войску Изяслава. Во главе посольства ехал Варяжко. Вскоре они уже проезжали под конвоем по лагерю неприятеля. Заставив спешиться, их ввели в большой шатёр, и, пройдя между стражниками и отроками, одетыми по-мадьярски, они низко поклонились сидевшим у стола Изяславу и молодому человеку со смуглым, загоревшим лицом и небольшими чёрными усиками — польскому королю Болеславу Смелому.

В ответ на глубокий поклон послов он спокойно кивнул головой, проницательно посмотрел на них и стал ждать, что они скажут.

Варяжко сделал шаг вперёд.

— Милостивый князь, — начал он, обращаясь к Изяславу, — киевляне приносят тебе повинную... просят вернуться и княжить нами по-прежнему.

По лицу Изяслава скользнула довольная улыбка.

— Поздненько вы пришли просить прощения... Я ведь знаю, сто Всеслав занял мой престол. Я уже не раз побеждал его, одолею и теперь.

— Милостивый княже, — отвечал Варяжко, — у тебя нет более неприятеля... Всеслав с дружиной своей убежал в Полоцк.

Изяслав широко раскрыл глаза.

— Бежал! — с удивлением воскликнул он и посмотрел на Болеслава, как бы спрашивая его взглядом: что теперь делать?

Король не сказал ни слова и ни одним движением не выдал своего удивления. Он внимательно слушал послов и не спускал с них своего проницательного взгляда.

— Да, бежал, милостивый княже! — повторил Варяжко. — Теперь уже нет врага, а потому не иди силою на Киев и не разоряй города твоего отца.

Его слова вызвали раздражение у Изяслава.

Изяслав начал волноваться.

— Нужно искоренить бунтовщиков, — мстительно сказал он, — да так, чтобы и детям их неповадно было менять князей, словно шубу на плечах.

Варяжко смело посмотрел Изяславу в глаза.

— Воля твоя, милостивый князь, — возразил он, — но народ, который пс слал меня к тебе, думает не так: он умоляет тебя простить его, умоляет не водить в свой город чужой дружины и не разорять его; но если ты, княже, не желаешь смилостивиться и простить и если пришельцы хотят уничтожить то, что создали наши деды и прадеды, то мы лучше сами всё уничтожим, сожжём наши дома, уничтожим поля, возьмём наших жён, детей и имущество и уйдём в Грецию. Тебе, княже, останется лишь одно пепелище.

Изяслав не ожидал от послов такой смелости. Он бросил вопросительный взгляд на короля, который, додумав, произнёс:

— Это делает вам честь, что вы искренно радеете о вашем отечестве, и остаётся только пожелать, чтобы вы всегда защищали его так же, как сейчас... Я держу войска не для того, чтобы разорять народ и его имущество, а чтобы защищать его. Я вёл свои войска на врагов свояка своего — князя Изяслава, но если их нет, то ни я, ни он не захотим нападать на безоружных и издеваться над ними... Подождите час-другой, мы посоветуемся, и, может быть, вы отвезёте киевлянам добрые вести.

Послы вышли, а король обратился к Изяславу.

— Верно, ты не рассчитываешь долго сидеть в Киеве, — сказал он, — если обещаешь отомстить киевлянам... Разве ты не знаешь народа?..

Изяслав почувствовал себя обиженным.

— Ошибаешься, ты знаешь свой народ, но не наш... У нас всё делается иначе: мы затыкаем рот своему народу мечом, а кого он боится, того и слушает.

— Зачем ему слушать под страхом, пусть лучше слушается из любви.

Князь усмехнулся:

— Ты видишь, король, как он любит: полгода не прошло, как он прогнал меня, а сегодня просит. Он выгнал меня, потому что ему казалось, будто Всеслав защитит их, а когда Всеслав бежал, кланяется и просит прощения...

— И ты должен простить. Не забывай о том, что у тебя бояр и дружины очень мало.

Изяслав призадумался.

— Не могу же я простить их, — сказал он, помолчав. — Если я прощу их, то они заговорят, будто я боюсь, а тогда мне покоя не будет...

— А если отомстишь, — перебил король, — то наживёшь врагов, которые будут только выжидать удобного случая, чтобы тебе отплатить.

— Во всяком случае, — покачав головой, сказал князь, — я должен наказать хотя бы несколько человек из самых буйных.

Послов опять позвали в шатёр.

Изяслав мрачно посмотрел на них и, указывая рукою на короля, произнёс:

— Я советовался с моим свояком и другом: он жалеет вас.

Послы поклонились Болеславу.

— Я прощаю вас, — грозно продолжал князь, — но виновных я должен наказать.

— Воля твоя, милостивый княже, — отвечал Варяжко, — но будь уж отцом родным и для виновных...

— Всем прощу, кроме самых буйных, но не войду в город, пока все виновные не будут наказаны... Пусть в тюрьмах и монастырях оканчивают свой век, как Судислав, тогда дети их и внуки научатся почитать князей... Я не стану сам наказывать, чтобы вы не сказали, что я желаю мести, а не справедливости. Пусть едет в Киев мой сын Мстислав, он исполнит поручение, и тогда я вернусь к вам с дружиной.

Послы поклонились в знак согласия.

На следующее утро Мстислав собрался в Киев. Перед отъездом Изяслав позвал его к себе и сказал:

— Ты, сынок, не обращай внимания на то, что говорит Болеслав... Не ему княжить на Руси, а нам с тобою. Следует обязательно наказать всех виновных до последнего... не жалей даже и этого старого пса Коскячку.

С этими словами Изяслав отправил своего сына в Киев, и киевляне широко распахнули перед ним городские ворота.

Прежде всего Мстислав распорядился занять своей дружине ворота Золотые, Ляшские и Кожемякские, а затем потребовал от киевлян сложить оружие.

Покончив с этим, Мстислав принялся за кровавую расправу: никто из имеющих положение или богатство не избег его рук, был ли он виноват или нет. Если это был боярин, то Мстислав казнил его из опасения нажить в нём врага; если же это был богатый купец, то казнил для того, чтобы его имуществом пополнить истощившуюся княжескую казну. Такова была его справедливость.

Настал наконец черёд и воеводы Коснячки.

Однажды утром у ворот закричали:

— Отоприте! Посол от князя Мстислава?

Люда обняла отца за шею и с мольбою сказала:

— Не ходи, тятя, не ходи... Этот посол предвещает нам несчастье.

Воевода погладил девушку по щеке.

— Успокойся, моя ласточка! — отвечал он. — Худшего несчастья, чем позор, я не дождусь.

И он спокойно сошёл вниз. В ворота уже въехал вооружённый отряд из десятка дружинников Мстислава. Один из них подошёл к воеводе и сказал:

— Князь просит тебя пожаловать на княжеский двор.

В это время в окошко выглянула Добромира и, всплеснув от ужаса руками, громко крикнула:

— Славоша! — и поспешно сбежала вниз.

Воевода окинул взглядом отряд.

— Хорошо, — спокойно сказал он, — сейчас буду к вашим услугам, только зайду в горницу и прихвачу меч и шапку.

Начальник отряда, Славоша, которого так перепугалась Добромира, злобно улыбнулся.

— Не надо, воевода, — сказал он и кивнул. В тот же момент двое дюжих конюхов подскочили к воеводе и схватили его:

— Иди же, воевода! Уже и конь для тебя осёдлан.

Воевода взглянул на них с презрением, но сопротивляться не стал.

— Да будет воля Всевышнего! — сказал он. — Знаю, на какой пир ведёте меня.

Воеводе связали руки и усадили на коня. Лицо его было спокойно. Весенний ветерок развевал его седые волосы на голове и бороде.

Люда выскочила из дома и подбежала к нему.

— Тятя! Куда тебя везут? — закричала она, обхвати» его ноги.

— На пир зовут к князю... — ехидно сказал Славоша.

Сердце Добромиры не могло больше выносить этого зрелища.

— Живодёры княжеские! — крикнула она, обращаясь к конюхам и поднимая сжатые кулаки. — Палачи! Вы не умеете уважать ни седин старца, ни слёз ребёнка! Погодите, придёт и ваша очередь...

— Замолчи, старая ведьма! — крикнул Славоша, подскочив и схватив её за горло.

Добромира барахталась в руках конюха и глухо хрипела:

— Палачи!.. Живодёры!.. Мясники!..

Старый Коснячко молча смотрел на плачущую дочь и сам едва удерживался от слёз.

— Не плачь! — сказал он ей глухо. — Отведи её в светёлку, — прибавил, обращаясь к Добромире. — Сидите дома и ждите моего возвращения...

Воевода знал, что не вернётся домой, но хотел утешить Люду.

— Нет, я пойду с тобой, — сквозь слёзы сказала она.

Воевода сурово посмотрел на неё и твёрдо приказал:

— Сиди дома!.. Слышишь!..

Конюхи насильно оторвали дочь от отца, и отряд двинулся в путь.

Мстислав сидел со своими дружинниками на террасе княжеских палат и ожидал прибытия воеводы. Когда отряд, конвоировавший воеводу, въехал на двор и остановился возле террасы, Мстислав встал и, сделав несколько шагов вперёд, с насмешкой сказал:

— Отец приказал поблагодарить вашу милость за оказанную ему услугу и спросить, почему вы не привезли митрополита Георгия, когда отец послал вас за ним?

И молодой князёк, лихо подбоченясь, с вызывающею и презрительною миною ждал ответа.

Воевода, оскорблённый таким тоном, холодно ответил:

— Сказал бы я тебе, но если не умеешь ты уважать старости, то не сумеешь уважить и правды!

Мстислав возмутился и надменно произнёс:

— Воевода! Я не для того приказал привести тебя, чтобы слушать твои советы и наставления, а только для того, чтобы узнать правду.

— Вот её-то ты и не узнаешь... Что касается советов и наставлений, то я и не думал давать их... горе само научит тебя. Ярослав Мудрый неоднократно пользовался моими советами, слушал их и не стыдился...

Смелость воеводы удивила всех.

Мстислав вскипел.

— Знаем мы твои советы! — выкрикнул он. — Довольно научены ими... Князьям ты советуешь одно, а на вече другое... Довольно!

— Воля твоя, князь, а правда не твоя!

— Славоша! — позвал Мстислав, тот слез с коня и подошёл к князю. Отведя его в сторону, Мстислав шепнул ему несколько слов.

— В Дебри! — приказал он затем громко отряду, окружавшему воеводу.

— Куда ты посылаешь меня, княже? — спросил старик.

— В Дебри... посоветоваться с Славошей! — презрительно, смерив его взглядом, ответил Мстислав.

Воевода сразу понял, что это значит.

— Господи! — воскликнул он, поднимая взор к небу. — Велико Твоё милосердие... Прости меня многогрешного... Будь покровителем моему бедному ребёнку и сохрани его от рук нечестивых врагов!..

Отряд в мёртвом молчании отправился по дороге, ведущей в Берестово и к Печерской лавре.

Чрез два часа этот же отряд вернулся на княжеский двор, но воеводы с ним не было.

В Киеве воцарилась тревожная атмосфера, и все с ужасом ждали завтрашнего дня. Сегодня людей тиранил и вешал Мстислав, а завтра, быть может, то же самое будут делать Изяслав или Болеслав.

На следующий день духовенство с мощами, хоругвями и образами вышло далеко за Золотые ворота. Депутаты несли хлеб-соль и ключи от города. За ними тянулись толпы испуганных людей всех званий.

Когда вся эта процессия подошла к реке Лыбеди, войска Болеслава и дружина Изяслава начали переправляться через реку. Киевляне остолбенели от страха при виде многочисленного войска в блестящих шлемах и панцирях.

Изяслав с Болеславом ехали впереди. Подъехав к группе людей, выдвинувшейся вперёд, они остановились; духовенство осенило их крестами, а остальные упали на колени и хором, прокатившимся глухим стоном, воскликнули:

— Милости, милости просим!..

Из толпы вышел киевский тысяцкий и с поклоном поднёс князю на серебряном блюде ключи от городских ворот.

— Милостивый князь, — сказал он, — киевляне просят прощения. Мы станем повиноваться тебе, возьми ключи от города и правь нами!

Послы вручили князю ключи. Теперь только покорностью они и могли усмирить бурю, грозившую им.

Изяслав принял ключи и торжественно вошёл в город.

Князь и король уже давно расположились на княжьем дворе, а войска всё ещё продолжали входить; казалось, что им не будет конца. За ляшскими латниками, закованными в тяжёлые немецкие доспехи, ехала лёгкая кавалерия, за ними шла дружина Изяслава, потом княжеская и боярская рать, а затем ляшская и Полянская пехота с обозом и запасными лошадьми.

Желая смягчить гнев князя и расположить к себе короля польского, киевляне начали сносить на княжий двор богатые подарки, и не прошло нескольких часов, как просторная площадь была завалена грудами собольих и куньих шуб, тканями, переливавшимися яркими цветами, и искрившейся на солнце золотой и серебряной утварью.

— Видно, ты порядочно насолил киевлянам, — сказал король Изяславу, — если они так кланяются тебе.

— Да, кланяются, — ответил князь, — но я не особенно верю их поклонам... Знаю я их!

— Боишься? — пошутил Болеслав.

— Не боюсь, а знаю! — подчеркнул князь. — Кажется, всё спокойно, а только крикнет кто-нибудь: «Зачем впустили этого рыжебородого в Киев? Да разве не найдётся лучших князей?» — и этого будет достаточно, чтобы всё изменилось...

Приближался вечер. Большая часть войска уже была расставлена по квартирам. Для Болеслава и приближённых Изяслав определил Красный двор над Днепром; король намеревался отправиться туда только завтра, а первую ночь провести с князем.

Не успели ещё успокоиться на княжеском дворе, как на Подоле ударили в вечевой колокол.

Посланный на вече отрок вернулся и доложил:

— Киевляне боятся ляхов, милостивый княже, и желают, чтобы ты приехал на вече и поручился за их безопасность... Иначе угрожают взбунтоваться до последнего человека и драться с войсками до тех пор, пока их всех не перебьют.

Выслушав молча отрока, Изяслав выслал его.

— Ну вот, видишь, — обратился он к Болеславу. — Что я тебе говорил.

— Ты уже слишком много позволил Мстиславу, — задумчиво сказал король.

— Этого не воротишь... Я знаю, что они боятся не столько ляхов, сколько вот этой руки!

При этом князь поднял свою руку.

Настало минутное молчание.

— Надо тебе, милостивый король, — продолжил он, — съездить к ним... Убеди их, что ты приехал ко мне как гость и скоро уедешь...

Болеслав, позвав отрока, велел седлать коней и в сопровождении конного отряда отправился на вече.

У него достаточно было смелости, чтобы удовлетворить своё любопытство. Ему хотелось видеть бушующую народную волну, которая, расходившись, свергала князей с престола.

Киевляне тут же узнали, что сам король приедет на вече. Весть эта молнией пролетела по всему Подолу.

Вскоре королевский отряд остановился на площади, где висел вечевой колокол. Варяжко подошёл к королю и спросил:

— С миром или с войной приехал ты к нам?..

— С миром, с миром, киевляне! — громко сказал польский король. — Мой свояк Изяслав просил меня защищать его от Всеслава, и я обещал ему, но я не намерен воевать с народом.

— Умные речи твои, король, — отозвался белгородский посадник. — Народ виноват лишь в том, что желает спокойствия и добра.

При этом он повернулся к народу, толпившемуся вокруг колокола, и громко крикнул:

— Слышите, что говорит король? Он не желает нашей гибели...

— Не желаю, киевляне, — повторил Болеслав. — Мы только отдохнём и вернёмся восвояси, не причинив вам никакого вреда.

Варяжко торжествовал.

— Мы верим тебе, — сказал он королю. — Будь нашим гостем и оставайся с нами, пока тебе не надоест: а если на нас обрушится гнев князя нашего Изяслава, просим быть нашей защитой. Если ты любишь свой народ, то и нам зла не пожелаешь.

Король поклонился и уехал. После отъезда короля на княжий двор народ, успокоенный его словами, стал расходиться по домам.

— Польский король будет нашим защитником перед князем, — раздавалось по всему городу.

IV. СУЖЕНЫЙ

После ареста воеводы Коснячки Люда и Добромира сели у окна и стали ждать. Проходили долгие часы, а отец всё не возвращался. Люда посылала отрока на княжий двор узнать об отце, но ему неопределённо ответили: «Воеводу задержал князь...» Уже Болеслав и Изяслав вошли в Киев и заняли княжеский дворец, а воеводы как не было, так и не было. Ни от кого даже нельзя было узнать, куда девался старик: все видели, как его насильно увезли на княжий двор, но никто не видел, чтобы он уехал оттуда.

Так прошло два дня.

Людомира плакала и молилась.

На утро третьего дня взошло прекрасное весеннее солнце и рассеяло туман, расстилавшийся над водой и лесами, но не развеяло тоски молодой девушки. Снова была разослана челядь по всему Киеву, и Люда ожидала вестей.

Киев начал оживляться. Со всех сторон тянулись вооружённые польские отряды, конные и пешие; одни въезжали на княжий двор, другие останавливались у Десятинной церкви, третьих отсылали на Красный двор, куда сегодня собирался переехать король Болеслав; часть войск было велено разместить в Берестове и в прилегающих деревнях.

Людомира продолжала смотреть через окно на дорогу и вдруг увидела Богну Брячиславовну. Девушка торопилась и шла, наклонив голову, так быстро, что служанка едва поспевала за нею. Поравнявшись с теремом воеводы, она точно тень проскользнула в калитку, вбежала в сени и исчезла. Ещё минута — и она уже в светлице Люды. Богна вся дрожала и была в отчаянии; она хотела что-то сказать, но не знала, с чего начать.

—Что с тобой? — спросила Люда.

— Ничего... я бежала к тебе... — девушка осеклась.

— И что же? Ты знаешь что-нибудь об отце? Говори!

— Да, знаю, — нерешительно сказала та, пряча взгляд.

Люда испытующе посмотрела на Богну.

— Он всё ещё на княжьем дворе?.. Ведь он туда поехал...

— Да... поехал... но уже больше... не вернётся, — пролепетала Богна.

— Почему не вернётся?

— Не может... Мстислав отомстил ему... он умер...

Людомира залилась слезами. Прошло много времени, прежде чем Богна смогла рассказать, что случилось с воеводой. Узнав, что по приказу князя его повесили в Дебрях, Людомира закричала и с обезумевшим видом бросилась вон из дома. Добромира кинулась было за нею, но старые ноги её не могли поспеть за девушкой, и она скоро потеряла её из виду.

А Людомира всё бежала вперёд, шепча одно: «В Дебрях... он в Дебрях...» Миновав калитку за княжеским двором, она долго мчалась по узкой лесной тропинке, ведущей к Печерской лавре, пока не упала от усталости. Лесной холод освежающе подействовал на её разгорячённый мозг, она пришла в себя и осмотрелась: вокруг был гигантский лес, упиравшийся вершинами в небо. С обеих сторон прижимались к громадным берёзам и осинам кустарники орешника, покрытые молодыми, пушистыми и ещё не совсем распустившимися листьями; на мягких почках спокойно висели крупные капли росы, отливавшей на солнце всеми цветами радуги.

Встав и прислонившись к дереву, Люда прислушалась. Вместе с лёгким дуновением ветерка до её слуха доносилось какое-то эхо. Вскоре она разобрала, что это шумит мельничное колесо на Крещатике.

Она не знала, куда идти дальше, и решила пойти налево. Долго она шла в лесной тишине, пока из-за холма не мелькнул золотой крест. Она сделала ещё несколько шагов, вышла на небольшую поляну и увидела Днепр. За широкой тёмной зеркальной поверхностью реки тянулся громадный луг, называемый Туруханьим островом; далее блестел второй рукав Днепра, а за ним вновь зеленел лес.

Людомира вернулась на тропинку, ведущую к монастырю, и остановилась; ей показалось, что от тропинки ответвляется ещё одна тропа, по которой недавно кто-то прошёл. Молодая травка была измята, орешник поломан, листья и земля как бы истоптаны копытами лошадей. И Люда пошла по этим следам.

Вскоре перед нею открылась лесная прогалина, посередине стояли два дуба, на сучьях которых болтались трупы повешенных. Вершины дубов были покрыты стаями воронов, слетевшихся к добыче. Они сидели и на телах повешенных.

Люда, испуганная этою сценою, которую она видела первый раз в жизни, попятилась назад, и вдруг ей показалось, что она узнает знакомую одежду... Она невольно подалась вперёд, но в тот же миг до её слуха долетело рычание медведя. Она не видала его, но рёв раздавался неподалёку. Люда подошла ближе и среди повешенных узнала своего отца. Вглядываясь в него, она заметила медведя, который, усевшись на ветвях, лапами качал их, так что трупы колыхались, будто только повешенные.

Девушка окаменело смотрела на эту ужасную картину, как вдруг ветвь, на которой висели два трупа и сидел медведь, хрустнула и они свалились на землю.

Медведь, заметив девушку, не стал убегать; он только отошёл на несколько шагов от трупа и сел. Время от времени он настораживал уши, прислушивался, но не спускал глаз с молодой девушки.

Не отводя взора от тела отца, Люда приблизилась к нему и встала на колени. В тот же момент между ветвями просвистела стрела и вонзилась в левый бок медведя. Раненый зверь рявкнул от боли и гнева, ударил себя лапою по морде, выдернул стрелу из раны и тут же повалился на спину. Рана оказалась смертельной. Всё это произошло в одну минуту. Людомира отскочила от трупа отца и в то же мгновение услышала человеческие голоса и топот коней. Она оглянулась — не свои... По одеждам она догадалась, что это не половцы, но и не свои... Правда, разговор был похож на русский, но звучал совсем иначе.

— Ляхи! — вскрикнула девушка и вновь припала к трупу отца.

Действительно, это были ляхи; один из опоздавших отрядов Болеслава проезжал тропинкой к месту своей стоянки в Берестове; услыхав рёв медведя, отряд остановился и несколько всадников отделились от него...

Всадники выехали на прогалину. Ехавший впереди всех воин, убивший медведя, видимо, принадлежал к богатому роду и считался не последним в дружине. Его рослый конь имел красивый стальной нагрудник и такой же чешуйчатый наголовник; на голове у всадника блестел стальной шлем, на груди — чешуйчатая рубашка, а на ногах — наколенники; сбоку висел длинный меч, а через плечо — лук и сайдак.

Этот рыцарь был одним из приятелей короля Болеслава; он был несколько старше его и звался Болех из рода Ястрженбец. Он сошёл с коня, бросил поводья находившемуся при нём отроку и подошёл к девушке, стоявшей на коленях возле трупа.

— Успокойся, девушка, — заговорил он ласково, — теперь ты в безопасности...

Слыша за собою хруст сучьев, ломавшихся под тяжестью всадников и коней, Людомира ещё больше испугалась.

— Что с тобою, моя милая? — спросил Болех.

С трудом молодая девушка выпрямилась и подняла свои глаза.

— Отец, — сказала она, показывая на труп. — Я пришла похоронить его... — и опять заплакала.

Эти слова вызвали сочувствие окружающих.

— Отец... отец!.. — отозвалось несколько человек.

На прогалину начали въезжать остальные всадники; они окружили Люду, убитого медведя и трупы, лежавшие на земле и болтавшиеся ещё на дубах.

Кто-то из отряда, по-видимому, слышал от киевлян о расправе Мстислава и каким образом он расчищал путь своему отцу в город, поэтому легко догадался, что это за трупы.

— Го-го!.. — грубо отозвался он. — Так вот где Мстислав исполнял своё правосудие!

Людомира поняла; эти слова вызвали в ней жалобный вопль, она нагнулась над трупом и начала покрывать холодное тело горячими поцелуями и слезами.

— Бедный мой, бедный отец!.. Чем же ты провинился, что им понадобилась твоя жизнь?

Вся эта сцена производила потрясающее впечатление на присутствовавших; но все сохраняли молчание, не зная, что делать.

Один из всадников обратился к Болеху:

— Не плакать же ей здесь целый день!

— Надо бы отвезти её домой! — заметил Болех и потом как бы про себя прибавил: — Дать бы знать на княжий двор... надо похоронить старика... да и других... Не ждать же, пока их растерзают дикие звери!

Кто-то из всадников громко заметил:

— Изяслав велел своему сыну повесить их, а теперь станет сам хоронить? Вздор какой!

Разговор прекратился, но вопрос, что делать с молодою девушкой и трупами, не был решён.

— Хватит плакать, красавица, — наконец не выдержал Болех. — Я прикажу отвезти тебя домой, при трупах оставлю стражу, а потом пришлю людей, чтобы похоронить твоего отца.

— Нет, — замотала головой Люда, — я никуда отсюда не пойду.

— Да нельзя здесь тебе оставаться! — воскликнул Болех и позвал одного из воинов: — Мечек, выбери себе ещё двоих и останься здесь, пока не придут люди похоронить трупы.

От отряда отделились несколько человек и окружили Мечека. Болех посадил Люду к себе в седло; она уже не возражала, словно потеряв дар речи. Отряд выехал из чащи на тропинку, построился в ряды и медленно двинулся к Крещатику, на мостик, перекинутый через ручей, который стремился между вербами к Днепру.

За ручьём тропинка круто пошла в гору, затем вниз и вот уже вновь зазеленел вдали Турханов остров и заблестел на солнце крест монастыря Святого Николая.

Здесь дорога разветвлялась: одна вела на Берестово, другая налево, за Печерскую лавру, на Выдубичи, где был княжеский терем, отведённый для короля Болеслава. Отряд свернул налево.

Людомира отсутствующим взором смотрела вокруг, что происходит.

Когда отряд выехал на поляну, Людомира спросила:

— Куда ты меня везёшь?

— На Красный двор, — отвечал Болех.

В ту же минуту между деревьями замелькал частокол и показались постройки Красного двора.

Детинец был переполнен солдатами; когда Болех въехал в него, дружинники, видя в седле женщину, начали шутить.

— Эге, брат, — говорили они, — ты, кажется, не зевал.

Однако, когда люди Болеха рассказали о том, где и как они нашли девушку, все притихли.

Дали знать королю, который находился в горнице. Спустя несколько минут он вышел во двор и с удивлением начал рассматривать красивую девушку.

Почувствовав его взгляд, Люда подняла на короля голубые глаза и пристально стала вглядываться в него, как будто узнавая.

Вдруг она закрыла лицо руками и вскрикнула:

— Боже, Боже!..

Она вспомнила. Король был тем самым человеком, который ей привиделся в оконце девичьей светёлки.

«Суженый» вновь явился перед её глазами.

Болеслав, по-своему истолковав восклицание Людомиры, подошёл к ней.

— Успокойся, красавица, — мягко сказал он, — мы не сделаем тебе ничего плохого. Мы не так злы, как ты думаешь.

Девушка задрожала, но продолжала молчать.

— Как же нам звать тебя, милая?

— Люда, — тихо ответила она.

— Ну, успокойся. — Король положил руку на её плечо. — Я сейчас пошлю людей привезти твоего отца... Где ты желаешь его похоронить?

Людомира подняла на него глаза:

— Не... знаю...

— Где хочешь, там и похороним.

— У могилы Аскольда... а то на Выдубичах, — нерешительно сказала она. — Там ему будет спокойнее.

Ободрённая и подкупленная вежливостью и добротой Болеслава, Люда немного успокоилась.

Так Людомира поселилась на Красном дворе. Хотя Болеслав и обещал отослать её домой, как только стихнет шум в городе, но это так и осталось обещанием.

Несколько дней кроме девушек, прислуживавших ей, никто к ней больше не входил. Из окна она видела только широкую ленту Днепра, уходившую от неё далеко, да на дворе движение коней и солдат. И больше ничего не было.

Через несколько дней она пожелала вернуться домой, о чём и передала через одну из девушек.

Вскоре после этого в терем вошёл красивый мужчина, и она осталась с ним наедине.

Неизвестное доселе чувство сильно овладело ею, когда она встретилась взглядом с молодым рыцарем. Она не знала, что делать, а между тем что-то говорило ей, что этот рыцарь, когда-то ей привидевшийся, и есть король ляхов.

Несмотря на свой суровый вид, он так ласково, так нежно говорил с нею, что его слова казались песнями.

— Ты хочешь вернуться? — спросил он.

— Мне скучно здесь, — отвечала она, смотря ему прямо в глаза, а голос её дрожал от волнения.

— Подожди ещё, — нежно сказал король, привлекая её к себе и целуя. — Быть может, тебе не будет скучно.

Она не защищалась от поцелуев, лицо её вспыхнуло, и она еле слышно пролепетала:

— Милостивый... господин...

— Останься, дитя моё... — проговорил король. — Ты можешь вернуться во всякое время, когда захочешь.

И Людомира осталась. Какая-то могучая сила привязывала её к этому смуглому лицу и голубым глазам. Она любила короля и скучала о нём. Когда он был дома, она искала его глазами во дворе среди вооружённой дружины; а когда он уезжал, следила за ним взглядом, пока его золочёный шлем не скрывался из виду, и если он долго не возвращался, она становилась у окна, смотрела и ждала... ждала каждый день.

Прежде она больше тосковала о доме, а теперь уже привыкла к новому жилищу и тосковала только тогда, когда король долго не возвращался; лишь только он появлялся на пороге терема, она радостно приветствовала его. В сердце девушки постепенно зарождалась любовь, росла и невольно приковывала её к королю. Она была благодарна ему за его доброту и ласки. Она любила его за любовь к ней.

Через несколько недель своего пребывания на Красном дворе Людомира вспомнила о Добромире и заскучала о ней.

А мамка сидела одинокою в опустевших хоромах Коснячки. При известии о том, что его увёз на княжий двор Славоша, известный всем киевлянам как разбойник и палач, все отроки и гридни разбежались со страха. Всё ещё шло кое-как, пока Люда сидела дома, но вот Люды не стало, она ушла и бесследно исчезла.

Добромира, сидя в светёлке Людомиры, целыми днями пряла пряжу и смотрела в оконце, не увидит ли знакомого лица, о котором только и думала. Посередине двора, свернувшись кренделем, лежал верный пёс, который при каждом шорохе на улице поднимал голову и прислушивался. Добромира и он охраняли дом и добро воеводы.

Однажды, за два или за три часа до захода солнца, кто-то робко постучался в калитку. Пёс поднял голову и начал ворчать. Вскоре он замолчал и, насторожив уши, повернул голову к воротам; затем он встал, потянулся, отряхнул мохнатую шерсть и медленно пошёл к воротам. Подойдя к калитке и воткнув нос в щель, он понюхал и начал слегка вилять хвостом и повизгивать...

Стук в калитку усилился. Услыхала ли старуха чего на этот раз или её внимание было привлечено визгом собаки, но она встала, спустилась вниз и подошла к калитке.

— Кто там? — спросила она.

— Отворите! — отозвался чей-то женский голос. — Я пришла с весточкой...

Сердце старухи дрогнуло. Поспешно она отодвинула засов и отперла калитку, в которую вошла незнакомая ей молодая девушка.

— Люда прислала меня за вами, — сказала она.

— Люда?.. Люда!.. Да где же она? — радостно воскликнула Добромира.

— На Красном дворе...

Мамка сразу не поняла.

— Где, где? — повторила она.

— Около Выдубичей... На Красном дворе... в обозе ляшского короля.

Добромира всплеснула руками от страха и удивления.

— Бедная Люда! — воскликнула она и вперила свои глаза в девушку, как бы спрашивая её о подробностях, но девушка ответила ей другим восклицанием:

— О, она так счастлива, так счастлива!.. И только желает, чтобы вы были при ней.

— Счастлива?

— Да. Её король так любит...

— Король? Какой король? Ляшский?

— Ну да, Болеслав...

Всё это было непонятно Добромире, но главное — Люда была жива!

— Посиди пока, — сказала она девушке, — отдохни... Я только позапру все двери — и пойдём...

Не прошло и получаса, как Добромира с девушкой уже были в дороге. По пути девушка рассказала ей о том, как живёт на Красном дворе её питомица Люда.

— А Люда нашла ли отца-то? — спросила старуха.

— Да, нашла и похоронила близ могилы Аскольда.

При этом она рассказала, каким образом Люда отыскала его и как попала на Красный двор.

Солнце уже зашло, когда обе женщины вышли из лесу и перед ними замелькали постройки двора.

— Вот и Красный двор, — сказала девушка. Добромира глубоко вздохнула и ускорила шаг.

V. ПИР НА КНЯЖЬЕМ ДВОРЕ

В большой гриднице, во всю её Длину, и в примыкавших к ней комнатах были поставлены длинные столы, накрытые полотенцами, расшитыми цветными нитками, и ломившимися от обилия всевозможной посуды, напитков и яств.

Когда все расселись, в гридницу вошли несколько отроков, поклонились низко князю и королю, сидевшим во главе стола на возвышениях, и замерли. Один из отроков сделал шаг вперёд, опять молча поклонился князю и гостям и затем громко сказал:

— Милостивый княже, кушанье подано.

И пир начался. Каждый из гостей выбирал себе, что ему нравилось; под влиянием выпитого мёда и вина все оживились, и вскоре в зале стоял сильный гул.

— Да здравствует князь наш! — перекрикивая шум, крикнул кто-то из дружинников.

Варяжко, сидевший недалеко от князя, нахмурился и повёл косо глазами на дружинников; мёд уже произвёл своё действие на него.

— А какого князя вы хвалите? — резко спросил он. — Того ли, который вас одаривает, или того, которого мы должны одаривать куницами да соболями?

Казалось, что на эти слова никто не обратил внимания, потому что бояре продолжали шуметь, чокаясь и поднося чаши ко рту.

— Многие лета милостивому князю! — отозвался с другого конца стола боярин Чудин, желавший польстить князю.

Несмотря на общий шум, слова Варяжки не прошли не замеченными князем. Они кольнули в самое сердце; видно было, как он разгневался.

— Мне кажется, Варяжко, — проговорил он, — что из Белгорода ещё не принесли ни одной куницы...

Варяжко не растерялся.

— Успеешь, — резко отвечал он, — ещё доберёшься и до Белгорода... если киевлян успел побороть...

— Поборол, потому что они хотели бороться со мною, — возразил Изяслав. — Где борются, там один должен быть побеждён.

— Хорошо говоришь, князь! Жаль только, что ты побеждаешь своих, а половцев не умеешь победить.

— С Божьею помощью одолеем и половцев.

Варяжко на минуту задумался.

— Ас кем ты выступишь на половцев? — спросил он, помолчав. — Старую отцовскую дружину ты не уважаешь... Воевод всех перевешал... Разве с Чудином и Славошею пойдёшь на войну? Ты не любишь народа, а народ не любит тебя! Пока этот молодой король сидит у нас, — он кивнул в сторону Болеслава, — половцы молчат... у них тоже ведь собачее чутьё! А только гость уедет, и ты не справишься с ними... опят будет беда...

— Эй, ты, старик! — крикнул Чудин. — Какой мёд развязал твой язык?.. Не вишнёвый ли?

— Тот самый, который вам глаза затуманил, — отрезал Варяжко.

Отрок наливал в эту минуту мёд в чашу Варяжки; Чудин бросил на него злобный взгляд.

— Не пей, старик, — громко сказал он, желая обратить на себя внимание князя, — в Белгород не попадёшь...

— На Оболони застрянешь, — прибавил кто-то.

— Половцы схватят тебя...

Варяжко нетерпеливо разглаживал бороду и кусал усы.

— Половцы хитры, — отозвался он, — они знают, когда можно нападать на город... Когда в Киеве только такая дружина, как вы, то они каждый день поят своих коней в Лыбеди, а вот теперь, когда в городе дружины ляшские, пусть попробуют... Небось и носа не покажут.

Всё это очень не нравилось Изяславу, но он делал вид, что не обращает больше на Варяжку внимания, и продолжал разговаривать с королём.

Между тем Чудин старался изо всех сил понравиться князю.

— Полно болтать, старик! — обратился он к Варяжке. — Ведь прежде у нас не было ляшского короля, а мы сражались, однако, и с Всеславом и с половцами...

— Сражались, но были биты...

Наконец князь не выдержал и вступил в разговор.

— Ты знаешь, Варяжко, — сказал он, — что и отец мой наказывал дружинников, когда они не слушались его, а всё-таки народ его любил. Когда дружина провинилась, он пригласил её на двор пировать, но задал кровавый пир... а когда до него дошла весть о злодеяниях Святополка, он пожалел и сказал: «Жаль, что вчера я велел уничтожить мою дружину, теперь как раз она пригодилась бы».

Молодая дружина, льстя князю, дружно закричала:

— Ты прав, князь! Кто заслужил, того следует наказать...

Старики молчали. Слова Изяслава звучали угрожающе.

— А вас, киевляне, я позвал не на отцовский пир, — продолжил князь. — С вами я хочу жить весело, в дружбе и любви.

Он кивнул отроку, исполнявшему обязанности виночерпия, и что-то на ухо шепнул ему, чего среди общего шума не было слышно. Отрок наполнил чашу греческим вином и, поклонившись белгородскому посаднику, подал ему.

— Князь посылает вашей милости, — проговорил он.

Это было доказательством милости и прощения.

Варяжко встал, принял чашу и, повернувшись в ту сторону, где сидел князь, произнёс с поклоном:

— Если ты желаешь жить с нами в дружбе, то пусть тебе, милостивый княже, дружба будет наградой.

И он выпил чашу до дна.

Возле Варяжки сидел нахмурившийся Вышатич; он прислушивался к препирательству соседа с князем и молчал, а когда спор утих, обратился к нему:

— Ты уж чересчур сильно лаешься с князем.

— Не по головке же гладить его?.. Не за что...

— Да, своих гладить не за что, но не стоит гладить и пришельцев...

Эти слова не понравились Варяжке, и он быстро взглянул на Вышатича.

— А тебя какой змей укусил? Давно ли ты порицал князя, а теперь хвалить вздумал... Зависть в тебе кипит. У тебя Люда на уме, а у меня родная земля да народ!

Этот разговор не прошёл мимо внимания Чудина.

Было уже около пяти часов утра, когда Болеслав со своими приближёнными уехал на Красный двор. Изяслав с дружиной продолжал попойку.

Утренняя заря зарумянила край неба, когда дружина Изяслава стала разъезжаться по домам. Вышатич под впечатлением всего слышанного на пире ехал совершенно мрачный и нахмуренный. Рядом молча ехал боярин Чудин. Оба направлялись к Берестову и уже спускались к Крещатику, как вдруг Чудин заговорил:

— Заметил ты, как Варяжко выслуживается перед ляхами... пьёт за их здоровье...

— Пусть его выслуживается, — процедил сквозь зубы Вышатич, — пока Изяслав не придёт в себя... А он должен скоро опомниться!

— Конечно, — отвечал как бы нехотя Чудин, — дело клонится к тому, что скоро мы не будем знать, кто княжит у нас на Руси: Болеслав или Изяслав... Всеслав бежал, а на его место лихо принесло ляхов.

Настало минутное молчание.

— Да, навёл ляхов, — продолжал, помолчав, Чудин, — на свою голову... Они только жрут наш хлеб да насилуют женщин, и Бог весть, чем ещё кончится эта ляшская дружба...

Вышатич рассердился.

— И зачем это князь держит при себе этих ляхов?! — воскликнул он. — К чему он пьёт с ними и охотится?.. Гнал бы их прочь... Ведь мы прежде обходились без ляхов и теперь можем жить без них.

— Ещё бы не жить! — потакал Чудин. — Только бы он прогнал их... Но он не смеет: ляхи посадили его на отцовский стол.

Они опять замолкли. Чудин исподлобья посматривал на Вышатича, чтобы убедиться, какое впечатление произвели его слова, но Вышатич молчал.

— Впрочем, не ахти как трудно избавиться от ляхов, — пробурчал Чудин как бы про себя. — Русских много, а ляхов мало...

— Не драться же нам с ними.

— Драться!.. Гм! Всё может быть...

Вышатич бросил на Чудина недоверчивый взгляд.

— Сами-то не уйдут, — сказал он, — им привольно у нас, а Изяслав не прогонит... не посмеет...

Боярин улыбнулся и, наклонившись к уху Вышатича, таинственно сказал:

— Князь давно прогнал бы их ко всем чертям, да только он не хочет накликать беды на свою голову. Отпусти он ляхов, так Всеслав коршуном набросится на Русь, а пока ляхи здесь — боится.

— Коли так, то нечего делать... либо брататься с ляхами, либо...

Чудин опять сычом посмотрел на Вышатича.

— А есть средство, — сказал он. — Убирать их по одному так, чтобы и родная матушка не могла отыскать костей!

Вышатич отпустил поводья лошади, свободно шедшей по узкой лесной тропинке, и молча начал разглаживать усы и бороду.

— Так мы ничего не достигнем! — заговорил он. — Пока этот королёк будет сидеть у нас, — он показал рукой в направлении Красного двора, — ничего не выйдет. Одних упрячем, а ему пришлют других.

Лицо боярина Чудина, покрытое оспой и поросшее волосами, просияло. Сначала он улыбнулся так сильно, что его рот раздвинулся до ушей, а потом начал громко смеяться. Эхо подхватило его голос и разнесло по Дебрям.

— Ты говоришь словами Изяслава, — заметил он. — Сегодня после пира, когда Варяжко уже успокоился и Болеслав уехал домой, князь мигнул мне, чтобы я подошёл к нему. «Скверно, — сказал он. — Болеслав расположил к себе сердца киевлян! Пока он будет сидеть на Красном дворе...» Князь не кончил, но я угадал его думу.

— Да, ты прав! — воскликнул Вышатич. — Довольно нам дружиться с ляхами!.. — Он сжал кулак и, грозно махая им в воздухе, добавил: — Я скоро справился бы с ними!..

Боярин улыбнулся и бросил взгляд вокруг, желая убедиться, не подслушивает ли их кто-нибудь, а затем, нагнувшись к Вышатичу, вполголоса сказал:

— Князь Изяслав так же думает... Он сам мне сказал: «Слушай, Чудин, если Вышатич не свернёт голову корольку, который ухаживает за нашими девушками, так уже, видно, никто не свернёт...»

Разговор опять оборвался. Оба ехали молча по лесной тропинке. Прекрасное тихое утро окружало их. Солнце только что начало всходить, проникая золотистыми лучами через лесную чащу и отражаясь бриллиантовым блеском в каплях утренней росы, повисшей на листьях деревьев инеем и чириканье мелких лесных пташек, слышался голос чёрного дрозда, а издали, из середины высоких лип Крещатой долины, доносились соловьиные трели, отзывавшиеся громким эхом в Дебрях.

Оба всадника вслушивались в это шумное пробуждение утра, продолжая свой путь по тропинке, ведущей к Берестову. Они уже подъезжали к горе, из-за которой виднелся угол Соколиного Рога, как вдруг Чудин нарушил молчание:

— Однако соловьи лихо приветствуют Добрыню...

Похоже было, что боярин хочет завязать этот разговор с какою-то целью.

При имени Добрыни Вышатич быстро обернулся.

— Добрыню?! — повторил он и невольно взглянул в сторону Клова. — Разве он ещё там?.. Ведь говорили, что он ушёл в Псков.

— Да где же ему быть?.. Ходил в Псков, да едва унёс оттуда свою голову... Там не любят шутить... Князь Глеб приказал казнить всех колдунов... наш старик и сбежал.

— Давно он вернулся?

— Нет, зимой, пока Всеслав княжил в Киеве... О, это умная башка! — прибавил боярин будто про себя. — Он знает, что случится с каждым... Добрыня же предсказал Всеславу, что тот немного накняжит в Киеве... и угадал.

В этот момент они доехали до поворота небольшой тропинки, ведущей направо.

Чудин вдруг остановился.

— Знаешь что? — сказал он Вышатичу. — Эта тропинка ведёт к Добрыне... Давай спросим старика, пусть скажет нам всю правду... Он должен знать, менять ли нам князя ещё раз? — прибавил он, с затаённой ухмылкой взглянув на товарища.

Вышатич принуждённо улыбнулся, но видно было, что предложение боярина ему понравилось.

— Эхма, боярин! — отвечал он с напускною весёлостью. — Видно, захотелось знать, что тебя ожидает завтра... Но ведь с колдуном не легко справиться.

Чудин угадал желание Вышатича.

— Правда, люди говорят, что колдуны — бесовское наваждение... а что-то тянет к нему... Коли Добрыня гадает князьям, так, может, и нам...

— Ну что ж... — пробормотал он. — Можно и поехать. Не Бог весть, сколько крюку сделаем.

Оба всадника повернули на тропинку, ведущую к Кловскому ручью, но так как дорога была узка, то они ехали друг за другом: Чудин впереди, а Вышатич сзади.

С полчаса пробирались они по лесу, пока не выбрались наконец на небольшую поляну, на которой стоял дом Добрыни. Они остановились посередине и начали тихо разговаривать, посматривая на небольшую избу, почерневшую от дождей и непогоды. Вся крыша её поросла зелёным мхом и травой, из середины которой выглядывали кустами колосья ржи и лесной спорыньи. Через тёмно-бурый покров крыши прорывался дым, поднимался к вершинам деревьев и исчезал в золотистой солнечной выси. Чья-то . рука отодвинула слуховое оконце в стенке избы, выглянуло чьё-то лицо, опять спряталось, и окошечко опять задвинулось.

Невдалеке виднелась протоптанная тропинка, ведущая через кусты калины и орешника к ручью; за кустами мелькало колесо мельницы и слышался шум воды.

— Кто-то показался и спрятался, — заметил Вышатич. — Видно, боятся.

— Ну, здесь некому бояться, да и нечего, — ответил Чудин и, как бы в подтверждение своих слов, повернулся к избе и громко крикнул: — Эй, ты, старуха!.. Дома Добрыня?

Дверь избушки открылась, и на пороге показалась дряхлая старуха, опиравшаяся на клюку. Она посмотрела на всадников с любопытством и подозрением.

— Дома, — сказала она, — где же ему быть... Видно, на мельнице... Я сейчас позову его.

И старуха, боязливо озираясь, потихоньку поплелась по тропинке к мельнице.

В ту же минуту на другом конце тропинки, среди пышных кустов, показалась высокая фигура старика. Впереди бежала с лаем собака. Голова старика была довольно плешивая, но вокруг по краям плеши спускались на плечи длинные седые волосы. Борода тоже была седая и длинная. Он шёл не торопясь и рассматривая всадников.

Старушка увидела его первой и остановилась.

— Да вот и Добрыня, — сказала она.

Вышатич и Чудин повернулись к тропинке.

Старик, подходя к ним, поклонился в пояс с притворной покорностью.

— А мы к тебе, Добрыня, приехали в гости! — сказал Чудин.

Оба всадника сошли с коней, взяли их под уздцы и медленно пошли навстречу старику.

— Много чести для нищего и одинокого старца, — продолжая кланяться, сказал он. — Мне кажется, у вас другое в мыслях.

Все трое остановились, разглядывая друг друга.

— Простите, бояре, что я не приглашаю вас в избу, там тесно. Лучше пойдём к мельнице — там можно привязать лошадей и свободно поговорить!

Добрыня повернул назад. За ним пошли Вышатич и Чудин, ведя за собою коней.

Привязав коня к шлюзу, Чудин подошёл к Добрыне и положил ему руку на плечо:

— Так что, старик? Что ты нам скажешь?

Колдун посмотрел на прибывших, оглянулся кругом и снова обратил свой взгляд на них.

— Что же я могу сказать? — равнодушно отвечал он. — Вы сидите за столом князя и знаете, с кем он ест, с кем пьёт, с кем дружбу водит, кто ему приятель и кто ворог. А я что... вот иногда мне шумящие листья, а то и вода, а иногда и звёзды, которые смотрят на нас... ну вот порой кой-что они и скажут мне, а от людей я ничего не знаю...

Чудин нетерпеливо его оборвал:

— Нам всё равно, кто с тобою говорит... Если ты всё знаешь, скажи нам то, за чем мы приехали к тебе. Ведь ты же предсказал Всеславу...

— Правда... предсказал. — Добрыня призадумался. — Скажите мне, бояре, как думает князь поступить с тем?.. — Он показал в направлении Красного двора.

Чудин посмотрел на колдуна исподлобья.

— Плохо, — сказал он как бы про себя. — Народ льнёт к нему, что мухи к мёду.

— Да, ты прав, боярин, — сказал Добрыня, гладя свою длинную бороду, — льнёт народ, льнут девушки, только до добра это не доведёт!

Тут он посмотрел на Вышатича; тому явно не понравилось это замечание.

— Ну, так как же, Добрыня? — приставал Чудин.

— Гм! Ляхов нужно прогнать, вот и всё! Пусть идут себе, откуда пришли.

Чудину понравились слова колдуна.

— Так, так, ты прав, Добрынюшка... Видишь, и Добрыня то же говорит! — прибавил он, обращаясь к Вышатичу.

Захваченный врасплох, тот не знал, что сказать.

— Да что, — сказал он неохотно, — вся беда от ляхов.

— Конечно, конечно, — отвечал Добрыня, как будто он знал обо всём. — Он отнял у тебя твою сизокрылую.

Вышатич гневно нахмурился.

— Отнял... пусть держит... потом расплатится.

— Да тебе-то от этого не легче, когда он станет расплачиваться... Нужно теперь вырвать её из его рук.

Вышатич с сомнением покачал головою.

— Оберегают её... нам с тобой не отнять...

— А я скажу вашей милости, что есть средство...

В глазах Вышатича сверкнула молния. Он знал, что Люда не любила его, что она добровольно бросилась в объятия ляшского короля, но мысль, что он не может вырвать её из этих объятий, вызывала у него чёрную зависть.

— Какое? — быстро спросил он.

— Это уже моё дело. Мне жаль тебя, молодой боярин, и я исторгну твою возлюбленную хоть из ада. Да, исторгну, король сам прогонит её... но только по моей воле. Дай мне срок, надо подумать!

— Ну, а как насчёт ляхов? — спросил Чудин.

— Ловите их по одному, словно волков в засаде... Если это вам удастся, то Изяслав останется в Киеве.

— Ну будь здоров, — сказал Чудин.

— Поезжайте с Богом, бояре!

— Едем, — сказал Вышатич, посматривая на небо. — Солнце уже высоко, надо поспешить.

Они отвязали коней, подтянули подпруги, попрощались с Добрыней и той же тропинкой поехали под гору. Через полчаса, когда они опять взобрались на крутую гору, направо от них мелькнул между деревьями Соколиный Рог, а потом и заблестел крест на берестовском монастыре.

VI. СОКОЛИНАЯ ОХОТА

Недолго Чудин и Вышатич пробыли в Берестове. Боярин Чудин сумел уговорить Вышатича перейти на его сторону. Последний, не подозревая хитрости и обмана, запутался, как зверь, пойманный в сети. С виду казалось, что оба были согласны во всём и действовали единодушно, но в сущности это было иначе. Один старался услужить князю, другого угнетала сердечная боль и зависть... Обоим не терпелось действовать. Вышатич хотел только узнать, как к этому отнесётся князь. Скоро представился удобный случай, так как Изяслав призвал его к себе, чтобы посоветоваться, каким образом лучше прогнать половцев, которые ходили вокруг Киева, появлялись на Лыбеди и нападали на сады и огороды киевлян.

Чудин поехал вперёд, чтобы предупредить князя о том, что Вышатич приручён. Через два дня тысяцкий также явился на княжеский двор, и Изяслав встретил его с сияющим лицом.

— Ну что, боярин, разве у тебя мало рати для отражения половцев? Ведь они под твоим носом мелькают.

Вышатич махнул рукою:

— Эх, милостивый князь, не всем слухам верить. Половцы здесь не ради войны, а ради грабежа... Они переплывают реку толпами в десять — двадцать человек, покажутся, покричат и разбегаются. Не гоняться же нам за ними.

— Добро молвишь, боярин... Но народ кричит, что его никто не защищает.

Вышатич призадумался.

— У тебя, милостивый князь, есть приятели под боком хуже всяких половцев...

— Они такие же мне приятели, как и тебе! — воскликнул Изяслав с гневом. — Довольно уж я насмотрелся на эти забавы и охоты, пора всё кончить... Но раз ты затронул вопрос о ляхах, — прибавил он, — то говори, что слышно.

— Сидят они, как у Бога за печкой, пьют, едят и беседуют с твоими посадниками, воеводами и народом...

Изяслав нахмурился и опустил глаза.

— Говорят, скоро они поедут на Соколиный Рог охотиться на лебедей с соколами. Там будут все ляшские старшины, дружина и сам король.

Лицо Изяслава налилось кровью, и глаза заблестели, как у разъярённого тигра.

— Ну что ж, — криво усмехнувшись, сказал он, — путь едут. Быть может, это будет последняя ляшская охота на Русской земле.

Он внезапно поднял голову и решительно взглянул в глаза стоявшему против него Вышатичу.

— Боярин! Ты друг мне?

Вышатич поклонился.

— Милостивый князь, — ответил он. — Мой отец, дед и прадеды были друзьями князей и служили верой и правдой матушке-Руси.

— Хорошо, — сказал князь, — возвращайся домой и смотри в оба. Ты живёшь ближе всех к ним. Я пришлю к тебе посоветоваться.

Вскоре после этого Вышатич уехал, и князь остался наедине с Чудиным.

— Этот человек, милостивый князь, сослужит тебе верную службу.

— Да, если Болеслав не подкупит его.

— Не продастся: ведь у него отняли девушку.

— Да, ты прав, — усмехнулся князь, — где черт не справится, туда бабу пошлёт.

— Где Добромира? — вдруг спросил он. — Ведь это мамка Люды, и она ближе всех теперь ей.

— Добромира на Красном дворе.

— Тем лучше! Надо её умаслить, пусть она поговорит с Людой по поводу Вышатича... Чем черт не шутит...

Затем князь велел позвать гридня.

— Отыщи Славошу и прикажи ему прийти на великокняжеский двор, — приказал он отроку.

Тот ушёл, за ним ушёл и Чудин. Князь остался один в гриднице. Он сел в конце стола на скамейке, налил из кувшина вина в чашу и выпил его. Вскоре дверь княжеской гридницы скрипнула, и посланный отрок показался на пороге. Изяслав, нахмурившись, взглянул на него.

— Ну что? — спросил он.

— Славоша здесь, милостивый князь!

— Пусть войдёт.

— Ты должен мне сослужить верную службу! — медленно проговорил князь, уперев взор в вошедшего.

Тот слегка поклонился.

— На днях ляшский король, — продолжал Изяслав, — намеревается ехать на охоту в Соколиный Рог... Понимаешь? Необходимо, чтобы ты повидался с ним... Понимаешь?

Славоша продолжал кланяться, но молчал.

— Впрочем, это твоё дело. Увидишься ли ты с ним на охоте или дома, мне всё равно... Ведь ты знаешь, что я не забываю своих верных слуг.

Славоша опять поклонился.

— Повидайся с боярином Чудином...

Славоша упорно молчал.

— Знаешь Люду? — спросил князь.

— Знать-то знаю...

— Она на Красном дворе. Вероятно, сидит она там не по своей доброй воле, — сказал князь, нахмурив брови и глядя в пол. — Верно, силою похитил её этот бабник... а потому надо, чтобы и ты силою отнял её от него... слышишь?

— Слышу, милостивый князь!

Изяслав, чтобы ещё больше привлечь Вышатича, решил соединить его с Людой. Он не особенно рассчитывал на влияние Добромиры на Люду.

Славоша, поняв, что разговор окончен, поклонился и вышел.

На дворе он встретился с Чудиным.

— Ну что? — спросил боярин.

— Князь сказал, что ляшский король скоро поедет на охоту на Соколиный Рог, только я не поеду туда, — отвечал Славоша.

Чудин пытливо посмотрел на него.

— Он будет возвращаться через Дебри, — намекнул Чудин.

— Да, но там будет Болех, Вшебор, вся дружина, примажется наш Варяжко. А на кой мне бес все они!

Так или иначе, Изяславу не нравилось братанье Болеслава с русскими; он смотрел на это с недоверием и страхом. Якобы из-за половцев он разместил у городских ворот и у застав рать, а дружину собрал на Великом дворе. С заходом солнца никого не впускали и не выпускали из города.

Позднею ночью, когда везде уже огни погасли и только на стенах башен мелькали факелы, в ляшские ворота начали стучать двое всадников. Первого легко было узнать, это был конюх Изяслава; что касается второго, то на нём был надет шлем с забралом, закрывавшим ему всё лицо, и кольчуга.

— Без приказания князя не велено никого выпускать, — сказал стражник.

— Покажи знак, — сказал всадник в шлеме и кольчуге, обращаясь к товарищу.

Конюх вынул знак и показал его. Ворота тотчас открылись, и оба всадника, проехав их, повернули к Подолу.

Ворота снова закрылись, и первый стражник спросил у второго:

— Кто это? У них есть позволение от князя въезжать во все ворота во всякое время.

Другой огляделся и тихо произнёс:

— По голосу, мне кажется, это Славоша.

Уже начало светать, когда оба всадника доехали до Берестова и начали стучать в ворота хором Вышатича. Издали долетал какой-то шум, похожий на стук оружия, топот копыт, ржание лошадей и вой собак. Оба прислушивались. Наконец открылись ворота, и они въехали во двор. Едва отроки успели взять лошадей, как в дверях показался Вышатич.

— Бью челом, боярин тысяцкий!

Вышатич любезно приветствовал прибывших.

— Милости прошу, не побрезгуйте моим хлебом-солью!

— Отчего это у тебя, боярин, так шумно в Берестове? — спросил Славоша.

— Да вот, — скривившись, сказал Вышатич, — наши гости с Красного двора уезжают на охоту.

— Уезжают? Ну, пусть их едут на здоровье... желаю им весело поохотиться, — злобно усмехнулся Славоша.

Все вошли в гридницу.

Охотничий отряд короля Болеслава ехал через Дебри на Соколиный Рог. Впереди скакал король, рядом с ним находился неотступный боевой товарищ, Болех Ястржембец, а за ними тряслась длинная вереница бояр и сановников Изяслава. Там же был и Варяжко. За толпою бояр ехал сокольничий с любимым кречетом короля и целая толпа отроков, ловчих с соколами и конных псарей с собаками.

Спустившись лесной тропинкой к началу Крещатой долины, отряд выехал на широкую дорогу и вскоре приблизился к песчаному подножию Соколиного Рога.

Солнце уже взошло, когда Болеслав, бояре и сокольники взобрались на вершину Соколиного Рога и замерли, поражённые открывшейся перед ними картиной.

Налево, над Лыбедью, тянулись дымящиеся утреннею мглою леса, а справа туман уже рассеялся и можно было видеть толстые стены, вившиеся вокруг города, а за ними возносились высокие, золотистые купола монастырей Святой Софии, Святого Михаила, Десятинной церкви и многих других.

Воцарившееся молчание нарушил Варяжко.

— Милостивый король, — крикнул он, подъезжая к Болеславу. — Прикажи пускать соколов, потому что лебеди поднимаются!

Болеслав улыбнулся:

— О-го!.. Господин посадник, вы, кажется, боитесь, как бы ваши лебеди не улетели?

Он кивнул сокольничему:

— А ну-ка, сними колпачок с Русинка!

Русинок был любимый сокол короля.

Сокольничий снял колпачок, птица бросилась вверх.

Через минуту в синеве небес виднелась только чёрная точка. Над ивняком Лыбеди показалась целая вереница лебедей, которые, поднявшись над водою, образовали треугольник и направились к Соколиному Рогу.

Охотники невольно посмотрели вверх, где чёрная точка, увеличиваясь, стремительно падала на лебедей. Ещё минута и Русинок уже впился когтями в спину самого сильного лебедя, летевшего во главе треугольной вереницы. Лебедь жалобно закричал в его когтях.

— Молодец, Русинок! — послышалось со всех сторон. — Здорово он схватил его!

Приблизившись к толпе охотников, сокол выпустил лебедя из когтей, и тот замертво упал. Раздались радостные крики и шутки.

Охота продолжалась, сокольники пускали других соколов поочерёдно, но ни один из них не нападал с такою ловкостью и отвагою, как Русинок. Охотники разъехались по всему Соколиному Рогу.

Наконец король обратился к Болеху:

— Пора вернуться, поедем теперь через Дебри. По дороге мы можем поохотиться с собаками. Прикажи трубить, пусть собираются люди.

Болех кивнул трубачу, который быстро подъехал и начал громко трубить. Люди начали собираться вокруг короля, и вскоре отряд медленно двинулся к Дебрям.

Болеслав был доволен охотой, но Болех ехал около него задумчивый и угрюмый.

Когда они въехали в Дебри, Болеслав обратился к молчаливому товарищу:

— Однако лебедь, которого победил наш Русинок, был очень силён!

— Лебедь... да... силён.

— Долго он пел, пока тот не задушил его.

— Ну, наши не поют так долго, — сказал Болех, не поднимая головы, как будто про себя.

Король посмотрел на него.

— Какие наши? — спросил он. — Мне кажется, Болех, что у тебя что-то на уме... чего я ещё не знаю... но должен знать.

В свою очередь и Болех посмотрел на короля.

— Наши люди гибнут, точно их кто в землю прячет...

— Да, гибнут, — задумчиво сказал король, — но можно ли винить в этом кого-нибудь, кроме случайности?

Болех покачал головой:

— Да, так мы все думали, но теперь можно точно сказать, что всем этим управляет рука Изяслава.

Болеслав подпрыгнул в седле.

— Его рука?! — воскликнул он.

Болех смело взглянул на короля.

— На Руси, милостивый король, у тебя нет таких друзей, на которых ты мог бы рассчитывать... Твои друзья сеют и пашут в поле...

Всадники были так заняты своим разговором, что отстали от охотников на узкой лесной тропинке к Кловской долине. За ними следовал небольшой вооружённый отряд приближённой стражи короля.

Они уже приближались к оврагу, как вдруг Болех заметил седобородого старца, который, стоя на повороте тропинки, смотрел и как будто к чему-то прислушивался. Заметив издали приближающийся отряд, он быстро исчез в кустах орешника.

Осторожный Болех тотчас заметил, где он скрылся, и, приближаясь к этому месту, поехал осторожнее.

— Мне кажется, здесь мелькнула чья-то фигура, — сказал он.

— Быть может, кто-нибудь из охотников.

— Нет, если спрятался, значит, не охотник.

Они поехали дальше, но вдруг Болех остановил коня и устремил свой взгляд на орешник.

— Эй, ты, старый! — воскликнул он. — А ну-ка, покажись!

Хотя он не видел никого, но был убеждён, что там кто-то есть.

Эхо повторило его голос по лесу, но никто не показывался.

— Эй, малый! — крикнул Болех одному из отроков в отряде. — Ступай в кусты и посмотри, не спрятался ли там кто-нибудь.

Едва он успел это сказать, между деревьями показался старик.

Его подвели к королю. У старика была лозовая корзинка в руках с несколькими грибами.

— Кто ты? — спросил Болеслав.

— Бедный нищий, милостивый король. У меня тут избушка над Кловским потоком...

— Что же ты здесь делаешь и зачем прячешься?

Старик как будто удивился.

— Прячусь?.. Зачем же мне прятаться пред твоим светлым ликом, милостивый король? Вот за этим орешником моя хата и мельница. Я только вышел на минутку собрать грибков...

Болех, смотревший с недоверием на старца, прервал его:

— Как звать тебя? — спросил он.

Старик поклонился.

— Добрыней, батюшка, Добрыней. Все здесь знают Добрыню.

Действительно, имя этого старика король слышал уже не раз и не два; о нём говорили все... и Болех, и все остальные в дружине.

— Добрыней? — повторил король. — Какой же леший нас занёс к тебе?

По лицу старца мелькнула довольная улыбка.

— Так, видно, написано в книге судеб.

Болеслав улыбнулся:

— Говорят, что ты знаешь будущее человека. Значит, ты знал и о том, что встретишь меня сегодня? — прибавил он шутя.

Добрыня не растерялся:

— Да, знал, милостивый король, знал. Старуха мне сказала: «Зачем тебе шляться по лесу, обойдёмся и без грибов», но я всё-таки пошёл, потому — знал, что встречу тебя.

Он замолк на минутку и затем таинственно прибавил:

— Знал, милостивый король, не только то, что встречу тебя, но и то, что ожидает тебя.

— А, и это знаешь, — отвечал король. — Любопытно узнать, что ты знаешь. Говори, старик!

И они медленно поехали по тропинке, ведущей, по-видимому, к избе Добрыни. Старик шёл рядом с конём Болеслава.

— Что же мне говорить, милостивый король?.. У тебя велика дружина. Одних княжеских бояр сколько, да и Варяжко здесь. О, этот хорошо знает, где пьют хороший мёд, — прибавил он со злобой и посмотрел вперёд. Уж виднелась мельница, пруд, а за ним из-за кустов выглядывала избушка старика.

— Вот и моя усадьба, милостивый король. Пойду я, пожалуй.

— Ну, так что, Добрыня, — спросил напоследок король. — Ты мне так ничего и не скажешь?

— Надо прежде поспрошать звёзды, луну и солнце, — отвечал Добрыня, кланяясь королю. — Дай срок, милостивый король, я сам приду на Красный двор и всё расскажу.

— Приходи, приходи, старина! — смеясь, отвечал король. — Я угощу тебя и мёдом, и добрым словом.

Добрыня продолжал кланяться.

— Ты для всех добр, милостивый король. Отряд медленно двинулся в путь.

VII. ЧЕГО НЕ ЗНАЛ ДОБРЫНЯ

Разговор Болеха с королём на охоте открыл последнему глаза. Народ предпочитал видеть на великокняжеском престоле скорее Болеслава, чем князя Изяслава.

Изяслав был жесток с людьми, которых подозревал в измене, и поэтому не только тюрьмы были полны узников, но и все подвалы княжеского двора. Можно было ожидать, что не сегодня, так завтра между ляхами и дружиной князя произойдёт ожесточённая резня. Поэтому киевляне готовились к защите. Они хотели опять прогнать нелюбимого ими князя, но боялись начать борьбу на собственный риск. Они рассчитывали на помощь Болеслава и потому решили послать к королю Варяжко.

Хотя Варяжко ранним утром приехал на Красный двор, там уже всё было в движении. Добромира уже встала и, стоя у окна, молилась, крестясь на Печерскую церковь.

Заметив въезжавшего на Красный двор всадника, она сразу узнала его. Он сошёл с коня и начал разговаривать с Болехом. Добромира ничего не сказала об этом Люде, но насторожилась: его ранний приезд без свиты предвещал что-то недоброе.

Скоро Варяжко был позван к королю.

— Что это ты так рано приехал, господин посадник? — спросил король.

Варяжко поклонился:

— Да я, милостивый король, в качестве посла к тебе.

Король спокойно посмотрел на него:

— Какого?

— Киевляне послали меня к тебе... Когда ты приезжал к нам на вече, то обещал любить наш народ и защищать его... Теперь настало время доказать свою любовь. Долее мы не можем терпеть владычества Изяслава. Он бросается на людей, все тюрьмы и темницы переполнил народом; но этого ему мало: каждый день свежие трупы болтаются на сучьях в Дебрях.

Болеслав оживился.

— Радуюсь, — сказал он, — что вы вспомнили мои слова и приглашаете меня защитить вас. Однако дайте срок подумать.

— Да что тут думать, милостивый король, — возразил Варяжко, — только начни... Завтра же ступай на Киев, окружи его, подожги княжеский двор и поджарь в нём Изяслава и его палачей. Если его дружина станет сопротивляться, мы ударим сзади...

Болеслав внимательно слушал Варяжку, но соглашаться и открывать свои планы не торопился.

— Будьте терпеливы, господин посадник, — говорил он. — К таким делам нельзя приступать необдуманно. Сейчас я не могу дать вам положительного ответа. Повремените немного.

Они ещё поговорили некоторое время об общем положении Руси и поступках Изяслава. Варяжко уже хотел уйти, как вдруг что-то вспомнил и сказал:

— Милостивый король, не погнушайся моим советом и не сердись на старого Варяжко. Не езди больше на пир к князю. У нас поговаривают, что он готовит для тебя кровавый пир.

Король молча кивнул головой.

Долгое пребывание Варяжко у короля не прошло мимо внимания Добромиры. Для старой мамки не существовало ничего на свете, кроме Люды, единственного существа, для которого она жила и которое любила.

Пополудни Люда сидела у окна с шитьём в руках и смотрела на окрестности Днепра. В это время вошла Добромира. Люда взглянула на неё и тотчас заметила волнение.

— Что с тобою, мамушка?

— Варяжко был у короля.

Люда положила шитье на колени.

— Варяжко! Зачем? Ты виделась с ним?

— Нет, я только видела его на дворе. Он о чём-то советовался с королём...

Она вздохнула и бросила взгляд на Люду.

— Видно, у них есть о чём советоваться, — отвечала девушка.

Добромира снова вздохнула глубоко.

— Дай Бог, чтобы мне не пришлось оставить тебя.

Люда удивлённо раскрыла глаза.

— Зачем?.. Почему? Разве нам здесь плохо?

— Я не говорю, что нам плохо. Король любит тебя, добр к тебе... но...

— Да мне больше ничего и не надо, я ничего не хочу. Пусть только любит меня, а я буду верна ему вею жизнь.

Добромира покачала головой, как бы говоря: этого недостаточно.

Но сейчас мысли её были заняты чем-то другим. Подумав немного, она с сдержанным равнодушием сказала:

— Ко мне присылала Ростислава, чтобы я пришла к ней; но не сказала зачем.

— Ростислава? — спросила Люда. — И когда же ты пойдёшь?

— Хочу сегодня... приказала поспешить.

— Ну, так иди же скорее. Быть может, и впрямь что-нибудь важное...

Добромира ушла.

Прошёл день, другой, а Добромиры всё не было.

«Странно, как долго. Неужели она ещё не наговорилась со своими», — думала Люда.

Ни Люда, ни Добромира не догадывались о причине, ради которой Ростислава прислала нарочного из Киева. А действовала она по поручению Изяслава. Он считал Ростиславу более всех способной переговорить с Добромирой, чтобы та уговорила Люду вернуться домой и выйти замуж за Вышатича.

Ростислава два дня убеждала мамку согласиться с волей Изяслава.

Добромира слушала её, обещала поговорить с Людой, но, уйдя из Киева, тут же позабыла о своих обещаниях. Видно, осенний ветер навеял ей другие мысли.

«Пусть живёт с тем, кого любит, — думала она по дороге, — от этого её не убудет, а что Господь предназначил, то должно случиться...»

Вернувшись домой, Добромира не сказала ни слова, зачем призывала её Ростислава. А на вопрос Люды нехотя ответила:

— Да боялась, как бы её не обокрали.

— Не обокрали? — холодно спросила девушка и, помолчав, несколько веселее прибавила: — Ну, что там слышно в Киеве?

— Мало ли что говорят! Бают, мол, что ляхи скоро уйдут, — думая о чём-то другом, сказала Добромира.

Удивление и страх отразились на лице девушки.

— Уйдут?! Куда?

Руки Люды повисли плетями. Добромира уставила на неё свои неподвижные глаза.

— А он? — спросила Люда.

— Ну, видно, и он уйдёт.

Обе женщины долго и молча смотрели друг на друга.

Добромире было жаль бедную Люду. Она подошла к ней и поцеловала в лоб.

— Успокойся, дитя моё, — сказала она.

Вдруг во дворе послышался шум, лязг оружия и топот копыт. Люда взглянула в окошечко.

— Король приехал! — радостно воскликнула она.

Болеслав возвратился с объезда обоза, расположенного на холмах за Красным двором. Ещё отроки не успели отвести лошадей в конюшню, как привратник доложил, что какой-то старик желает видеть короля. Стоя посреди двора, Болеслав приказал привести его.

Это был Добрыня. Король сразу узнал его.

— Ты пришёл в самый раз, — весело сказал король. — Сейчас у меня много свободного времени и я охотно поболтаю с тобой...

Они пошли под навес. Болеслав шёл впереди, за ним следовал Добрыня, а позади — свита короля, отроки и слуги.

Присутствовавшие с любопытством смотрели на Добрыню. Они знали, что Добрыня колдун, и были заинтересованы.

В свою очередь и Добрыня осматривал поляков.

— Господи, сколько богатства, сколько славы, — сказал он, качая головой, — а между тем я хорошо знаю, милостивый король, что ты несчастлив.

Болеслав улыбнулся. Он догадывался, кем прислан колдун и с какой ролью.

— Посмотри на меня хорошенько, — отозвался король, — быть может, ты скажешь что-нибудь лучшее.

Добрыня внимательно посмотрел на короля и вдруг отвернулся и бросил взгляд вокруг.

— Нужно ли, милостивый король, знать всем то, что я хочу тебе сказать? — спросил он. — Удали слуг и дружину.

Большая часть слуг и свиты удалилась, и остались только Болеслав и его приближённые.

Добрыня поднял глаза и долго и внимательно всматривался в лицо короля.

— Ах, милостивый король, не знаю... не лучше ли мне помолчать...

Болеслав нахмурил брови.

— Говори, — решительно сказал он, — ты пришёл затем, чтобы сказать мне всю правду.

Решительный и строгий тон короля не понравился Добрыне, но он подчинился:

— Если ты приказываешь...

Люда, заметив, что король пошёл под навес, сошла вниз повидаться с ним, но, увидав Добрыню, остановилась у окна королевской гридницы и начала прислушиваться к их разговору.

— Ты по собственной воле, — продолжал Добрыня, — отдал своё счастье в руки нечестивых, и эти руки не пожалеют тебя...

Болеслав слушал с видимым неудовольствием.

— Говори яснее... я шуток не люблю. Скажи, чьи это руки, или я подумаю, что ты лжёшь.

Добрыня не ожидал такого оборота. Взглянув случайно в окно гридницы, он заметил стоящую там Люду, и у него блеснула мысль, как можно вывернуться из неловкого положения. Протянув руку, которая дрожала от страха, он указал на молодую девушку:

— Милостивый король! Твоё счастье в её руках. Это колдунья.

Глаза всех обратились к окну. Люда, услышав эти слова, сделалась белее полотна. Глаза её заискрились гневом, но она, поняв, кто её обвиняет, ни слова не сказала в свою защиту.

— Немудрено, что голод на Руси, — прибавил колдун, — ведь она весь урожай скрывает в себе. Прикажи ей распороть кожу под сердцем, и ты увидишь, что оно переполнено рожью и пшеницей.

Наступило глухое молчание. Болеслав сидел опустив голову, а Добрыня придумывал, что ещё сказать.

— Эта блудница опутала тебя своими чарами, да и тебя ли одного?!

Эти слова, по-видимому, укололи Люду в самое сердце. Она вышла из дома и встала между королём и Добрыней.

— Послушай, Добрыня, — сказала она, сдерживая гнев и слёзы, — так ли следует благодарить дочь Коснячки за хлеб, который ты ел у старого воеводы? Чем же я провинилась перед тобой, что ты так жестоко оскорбляешь меня? Я люблю его, — она кивнула на короля, — это правда; но неужели ты за это осмеливаешься оскорблять меня? — Она упала на колени пред королём. — Милостивый король! — воскликнула она. — Вскрой же моё сердце и убедись, есть ли там что-нибудь другое, кроме любви к тебе! Бойся этого колдуна! Он зол на тебя, если позволил себе оклеветать меня в твоих глазах.

Болеслав поднял расплакавшуюся Люду:

— Успокойся, дитя моё!

Сенные девушки отвели её в светлицу.

По уходе Люды король обратился к Добрыне:

— Скажи мне, Добрыня, вернётся ли ко мне моё счастье, если я отошлю домой эту девушку.

Добрыня с недоверием посмотрел на короля, словно боялся попасть впросак.

— Конечно, конечно, милостивый король! Дома ожидает тебя слава.

Болеслав с сомнением покачал головой.

— Хорошо. Скажи мне, Добрынюшка, а что меня ожидает, если я не отпущу от себя этой девушки?

— Сказать правду?

— Да, одну только правду.

— Если ты желаешь, я всё скажу... Знай же, что, прежде чем новая луна заблестит на небе, ты умрёшь!

Болеслав смерил его презрительным взглядом.

— Н-да... — сказал он, помолчав. — Теперь скажи мне, можешь ли ты угадать будущее каждого из присутствующих.

— Могу, Господь дал мне силу прорицательства.

Болеслав ещё раз презрительно посмотрел на него.

— В таком случае скажи мне, Добрынюшка, что тебя ожидает?

Старик не ожидал этого вопроса. Он вздрогнул, но не потерял присутствия духа. Надо было как-то выкручиваться.

— Знаю, милостивый король, — смело ответил он.

— Говори.

— Ты прикажешь своим отрокам повесить меня, но этим не спасёшь своей жизни.

Болеслав смотрел на Добрыню и качал головой.

— Теперь я вижу, что ты самый обыкновенный плут... Ты не угадал: я вовсе не думаю повесить тебя, а только прикажу выгнать тебя за ворота и больше никогда не пускать на Красный двор...

Добрыня еле успел прийти в себя.

— Милостивый король, — сказал он, кланяясь, — я говорил людям правду и угадывал их будущее, но ради тебя готов ошибиться, потому что ты милостив.

— Болех, прикажи отрокам отворить ворота! — крикнул король. — И пусть его с Богом проваливает на все четыре стороны.

Добрыня, кланяясь, вышел в широко открытые ворота. Болеслав, намереваясь уйти в гридницу, кивнул Болеху и сказал:

— Надо посмотреть за этим стариком. Он, похоже, был послан с великокняжеского двора. Пошли кого-нибудь посмотреть, куда он пойдёт.

Добрыня был очень рад, что его посещение закончилось для него так благополучно. Дойдя до леса, он исчез на узкой тропинке, ведущей на Берестово, к дому тысяцкого.

Уже было далеко за полночь, когда Добрыня вошёл на двор Вышатича. Хозяин встретил его невесело. Он был бледен и печален.

— Откуда ты, Добрыня? — спросил он.

— С Красного двора.

Лицо Вышатича несколько оживилось.

— Ну, что там хорошего?

Добрыня сжал кулаки.

— Ничего, — отрезал он.

— А что Люда? Осталась? — робко спросил Вышатич.

— Да, осталась, но придёт её черёд.

Воцарилось продолжительное молчание.

— Я знал... даже был уверен, что так случится, — наконец отозвался Вышатич. — Сердце человеческое сильнее твоих чар... Я знал, что она не будет принадлежать мне.

В его словах было столько печали, столько глубокой скорби, что даже Добрыне стало жаль молодого боярина.

— Вот увидишь, скоро она станет бить челом у твоих ног, — утешал его Добрыня. — Подожди до первой звезды, и я заговорю твою тоску, — прибавил он.

До первой звезды ещё было далеко; наконец и она появилась на небе. Добрыня взял за руку Вышатича и, обратясь лицом к звезде, начал что-то шептать. Вышатич стоял почти безучастно, не глядя на старого колдуна. Из всего заклятья до его слуха едва ли долетело несколько слов, и он, погруженный в свои мысли, равнодушно смотрел вдаль.

Кончив свои заклинания, Добрыня обратился к Вышатичу.

— Боярин, — сказал он, — теперь твоя тоска-кручинушка сгинет, как ночь перед солнцем...

Боярин молчал.

— Пора мне домой, — сказал колдун. — Я зашёл к тебе только на минуту повидаться.

Добрыня ушёл. Настала уже глухая ночь, а Вышатич всё ещё не входил в избу; сидя на лавке, он молчал и смотрел в темноту.

— Не помогут твои заклятия, старик, — пробурчал он тихо. — В любви большая сила, чем в твоих чарах. Люда любит его, а не меня. Ну, чем я виноват, что она меня не любит; да чем виноват и он, что она его любит? Ведь он не искал её, не посылал своих отроков в её дом, чтобы её вырвать из родительского гнезда. Кто виноват?

Он призадумался на минуту.

— Это рыжебородый разбойник велел повесить её отца, и если бы не это, то Люда никогда бы не попала на Красный двор. Теперь он льнёт ко мне... зовёт к себе, и я знаю куда. На кровавый пир. Нет, я не стану пировать на нём вместе с Славошей. Пусть он сам пьёт эти мёд и вино. Мне чужой крови не надо, нет, не хочу...

И так он долго сидел, смотрел на ночное небо и рассуждал, рассуждал... Уже давно петухи пропели полночь, небо искрилось звёздами, а вдали, из-за Днепра, показалось красное лицо луны. В Берестове все уже спали, кроме Вышатича. А тот всё продолжал сидеть и думать.

Но вот со стороны Печерской лавры послышался благовест, призывавший благочестивых людей к заутрене. Звуки колокола уныло летели над землёй и отзывались эхом далеко за горами.

Вышатич встал, обратился в ту сторону, где сиял золотистый купол церкви Печерского монастыря, и начал креститься, громко и отчётливо выговаривая слова: «Во Имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь». В голосе его слышались слёзы.

Но вот колокол умолк, а Вышатич всё стоял и думал. До рассвета ещё было далеко, как вдруг он встал и, выйдя за калитку, ровными, уверенными шагами отправился по узкой тропинке, ведущей к Печерской лавре и к колодцу Святого Антония.

Начинало светать, но до дня ещё было далеко. Время от времени до Вышатича долетал крик проснувшейся совы, чириканье птиц и рёв скота, выгнанного в долину. Наконец небо закраснелось. Вышатич спускался с горы к долине, через которую вела тропинка мимо колодца Святого Антония к Печерской лавре. Подойдя к колодцу, он перекрестился, взял деревянным ковшом воды, напился и пошёл дальше. Лавра была открыта.

Вход в неё был в виде небольшого отверстия, запиравшегося простыми, еле сколоченными и даже неотёсанными дверями. Издали видно было, как люди с зажжёнными свечами приближались к отверстию, открывали его и исчезали...

В то же отверстие вошёл и Вышатич.

Спустившись по ступенькам, он очутился в узком тёмном коридоре. Его обдало затхлым воздухом, смешанным с запахом восковых свечей и ладана. Среди темноты до него долетали глухие звуки пения, бродившие эхом в поворотах коридора мимо ниш, где почивали мощи святых затворников Печерской лавры.

В конце коридора виднелась маленькая церковка, откуда и доносилось пение.

Вышатич оперся о стену одной ниши и начал молиться. Быть может, он никогда так горячо не молился, как в эту минуту. Здесь он почувствовал себя ближе к вечному источнику мира и покоя.

Так он дождался конца заутрени; народ начал уже выходить из пещеры, но Вышатич всё ещё продолжал стоять, опершись о нишу. За народом начали выходить и чернецы, длинную вереницу которых замыкал отец Еремий. Это был аскет, который с минуты вступления в Печерский монастырь питался одним хлебом и водой, молился, поучал людей, лечил больных и переписывал разные божественные книги для монастыря. Ему было более ста лет, но он был ещё бодр и силён.

Идя по узкому коридору, он заметил Вышатича и узнал его; он знал воеводу Коснячку, знал Люду и весь Киев. Обратив внимание на его странный вид, Еремий не стал прерывать его размышлений; только кивнул ему головой и пошёл дальше.

Вскоре вышел и Вышатич. Молитва отчасти принесла ему облегчение, но на сердце всё ещё лежала тоска.

Когда он вышел из пещеры и его обдало свежим воздухом, ему показалось, что какая-то невидимая сила тянет его назад.

Он остановился и задумался.

— Пойду, — сказал он сам себе, — открою душу отцу Еремию, пусть он посоветует мне, как помириться с самим собою.

Келейка отца Еремии была неподалёку от Печерской церкви, на холме.

Вернувшись с заутрени, старик сел у стола, развернул пергамент и начал что-то писать. Вдруг он услышал, что за дверью кто-то рыдает... Он потихоньку отворил дверь кельи и увидел перед нею человека, стоявшего на коленях, который, наклонив голову к земле и закрыв ладонями лицо, громко рыдал. Еремий узнал в нём Вышатича, подошёл к нему и дотронулся до плеча.

— Что с тобою, мой бедный сын? — спросил он тысяцкого.

Вышатич приподнял голову и обхватил руками ноги Еремия.

— Благослови, отец! Мне тяжело жить на свете, и я не могу найти себе места.

Отец Еремий поднял руку над головой Вышатича и взволнованным голосом промолвил:

— Да благословят тебя, мой сын, святые Антоний и Феодосий печерские. Встань и войди в мою келью.

Вышатич встал и вошёл в келью. Монах посадил его на обрубке дерева, который служил ему креслом, встал перед тысяцким и начал всматриваться в его печальное лицо.

— Вот видишь, мой сын, до чего ты дошёл! В твоё сердце закралась зависть... Она возбудила мысль о мести, а месть заставила тебя решиться на преступление.

Вышатич опустил голову на грудь и молчал, но отец Еремий читал в его душе, как в открытой книге.

— Ты сошёлся с врагами Бога, и что же они дали тебе? Только привели тебя на край той пропасти, на котором сами стоят и ожидают Страшного Суда Божия...

Вышатич взял руку Еремии и покрыл её поцелуями.

— Отец, укажи мне дорогу, я заблудился, — рыдая, произнёс он.

— Бедное дитя! — сказал Еремия. — Тебе жаль Людомиры, но предоставь её собственной судьбе, какую ей послал сам Господь. Пусть будет так, как есть.

— Пусть будет! — отозвался Вышатич, точно эхо.

Старый чернец стоял задумавшись. Казалось, горькая судьба Вышатича всколыхнула в его душе прошлые воспоминания.

— Сын мой! — сказал он. — Я дожил до глубокой старости, хотя и не щадил своей жизни. Господь наградил меня здоровьем и спокойствием. Я победил искушение, которое влекло мне к себе, и в той келейке я нашёл спокойствие и тишину. Был и я молод, любил и часто плакал, потому что та, которая поклялась мне в своей верности, предпочла богатого боярина. Теперь она уже стоит пред престолом Всевышнего. Я давно простил её и в служении Господу нашёл новый труд и обязанности.

— Отец! — воскликнул Вышатич. — Вокруг нас измена. Я думал, что я служу матушке-Руси, но оказалось, что я был только оружием в чужих руках. Я думал, что в сердце Люды я похороню свои сомнения и печаль, но её сердце закрылось предо мною, и сегодня я ничего не желаю, кроме спокойствия, тишины и забытья... Благослови меня!..

VIII. НЕОЖИДАННОСТИ

Настала осень, и листья груш и яблонь золотились на солнце.

Никогда Болеслав не был так занят войском, как сейчас. Он усилил дисциплину и запретил удаляться из обоза в город. Этим он возбудил неудовольствие солдат, которые шептались между собой и роптали на короля, что он медлит вернуться в Польшу. Пока они пировали с киевлянами, всё было тихо и спокойно: они забывали о доме и отечестве; но как только король запретил отлучки из обоза, все начали сетовать и роптать. Однако, несмотря на это, войско слушало его, зная, что король не любит шутить. Правда, теперь солдаты уходили тайком и часто пропадали. Их начали разыскивать и одного находили убитым в лесу, другого вытащили из Лыбеди, третьего из Днепра... Болеслав ожидал подкрепления из Кракова, но паны всё ещё не присылали его. Тем временем войско его продолжало уменьшаться.

Болеслав с каждым днём делался грустнее и печальнее. Его раздражало то, что паны пренебрегают его просьбами и что на его желания отвечают молчанием, злило поведение Изяслава.

Поэтому неудивительно, что, находясь в таком настроении, он не хотел ни с кем видеться и не показывался даже Люде. Она заметила это и, вздохнув, сказала:

— Видно, он не любит меня.

Не видя любимого и не зная, чем это можно объяснить, Люда затосковала и стала всё чаще ходить в лавру и к Спасу, пытаясь хоть как-то отвлечься от своих мыслей.

Однажды в воскресенье она возвращалась с Добромирой домой, как вдруг пред самым Красным двором их нагнал Путята.

Люда обрадовалась ему, точно увидела родного отца.

— Ах, как я давно не видела тебя! — воскликнула она. — Как там живёт тётушка Ростислава? Что Богна? Все ли живы и здоровы?

И она забросала старика вопросами.

Лицо Путяты было чем-то озабочено.

— Слава Богу, всё ещё здоровы и живы... По крайней мере, я оставил их такими, но, Бог знает, вернувшись, найду ли их живыми.

Люда угадала его мысль.

— Значит, ещё не успокоился, — сказала она полушёпотом.

Они уже подходили к частоколу Красного двора.

— Мне хотелось видеть тебя, моё дорогое дитя, — ласково сказал Путята, — ну вот и увидел. Теперь я должен вернуться.

Люда поцеловала его руку.

— Спасибо тебе, дорогой отец! Приходи как-нибудь ко мне испить медку, да и Богну прихвати с собой, пусть она не чурается меня.

Путята поцеловал Люду в лоб.

— Прощай, будь здорова! — сказал он и хотел ещё что-то прибавить, но удержался, а когда Люда уже хотела войти в калитку, он нагнулся к её уху и шепнул:— Смотри, будь осторожна и не ходи в город после заката солнца!

— Почему? — спросил Люда.

— Уж слишком часто Славоша вертится около вас.

Добромира перекрестилась...

Люда любила сад Красного двора и часто сидела там. В тот же день после заката солнца Людомира опять пошла в сад, который скорее был похож на громадный лес, — обнесённый частоколом, как крепость. С одной стороны он примыкал к устью Лыбеди, с другой — граничил с Выдубычью, третьей подходил к стенам монастыря Святого Михаила, а четвёртой выходил на берег Днепра, широкого в этом месте, как море. Неподалёку от монастыря Святого Михаила, на высоком холме стоял Красный двор, обращённый лицом к Днепру и Переяславлю. Над Днепром возносился обрывистый песчаный берег, поросший мелким сосняком, волчаником и терновником. Далее обрыв этот делался покатее, и здесь, на полянке, ещё Всеволод приказал поставить деревянную скамеечку, на которой часто любил сидеть и издали смотреть на свой любимый Переяславль. Отсюда в ясный день были видны золотистые купола его церквей.

Эта же скамейка была излюбленным местом отдыха и Людомиры, особенно теперь, когда Болеслав целыми днями находился в обозе и когда печальные мысли не давали ей покоя. Здесь она чувствовала себя как-то свободнее и приятнее. Спрятавшись за толстыми дубовыми ветвями и вслушиваясь в осеннюю тишину и в ласковый шёпот деревьев, она смотрела на природу, которая раскрывалась перед нею.

Солнце уже закатилось, бросая на землю последние лучи, и на небе начали загораться одна за другой звезды. Ночь с каждой минутой делалась тише и глуше. Там и сям на берегах Днепра по направлению к Турханьему острову блестели на песчаных отмелях огоньки рыбачьих фонарей.

Вдруг Люде показалось, что между густыми ветвями мелькнула на Днепре лодка, направляясь к берегу. Она встала, отвела рукой листья и убедилась, что это действительно лодка, в которой сидело три человека. Двое из них лёгкими ударами весел направляли её к берегу.

Люда с напряжённым вниманием смотрела на лодку.

Наконец гребцы остановились, привязали лодку в лозняке, находившемся у частокола, и трое мужчин медленными шагами пошли в гору, по направлению к Красному двору. Через минуту они исчезли в лесной чаще.

Люда не могла понять, кто были эти люди и почему они ночью, как воры, подкрадывались к Красному двору. Она не знала, что делать: вернуться ли в терем или ждать, пока они подойдут ближе, и узнать, кто они. Люде стало страшно, и она хотела вернуться, но вдруг у неё мелькнула мысль, что это, может быть, король, и она остановилась. Ей недолго пришлось ждать. Скоро на поляне показалась длинная тень, потом вторая и третья. Все они промелькнули и исчезли. Люда притаилась и ждала.

Вскоре один из трёх незнакомцев остановился в нескольких шагах от неё, и только благодаря густым дубовым ветвям он её не заметил. За ним появились и остальные.

Люда стояла полуживая.

— Теперь уж скоро будет возвращаться, — сказал первый.

— Нужно прислушиваться к оклику, — ответили ему полушёпотом.

— Не бойся, старик не прозевает. Он и поныне не может забыть того, как его встретили на Красном дворе.

Люда угадала, о ком идёт речь, и внимательно прислушивалась.

— Пойдём подальше, к тем двум дубам. Ты, боярин, встанешь с одной стороны, а я с другой. Смотри только не промахнись.

В голове молодой девушки мелькнули слова Путяты. Из разговора неизвестных она догадалась, что они посланы Изяславом с худой целью и что один из них, видимо, Славоша.

Дыхание замерло в груди Люды. «Надо оповестить стражу, — подумала она. — Но как? Легко наткнуться на ножи разбойников».

Через минуту все трое отошли на тропинку и спрятались за дубами в ожидании сигнала, который должен был дать Добрыня, стороживший Болеслава, который, похоже, собирался здесь вскоре проехать. Люда решила перебежать тропинку наискось, между кустами, и войти в терем с противоположной стороны двора. Когда всё успокоилось и утихло, она потихоньку встала со скамеечки и пошла между кустами так тихо, что едва слышала собственные шаги. Добежав до терема, Люда оповестила стражу. Тотчас же послали в обоз предостеречь короля, чтобы он возвращался другим путём. В то же время солдаты окружили сад, отрезали злоумышленникам путь к лодке и начали разыскивать убийц.

Посланцы Изяслава, ни о чём не подозревая, спокойно ожидали проезда короля. Они уже давно слышали продолжительный свист Добрыни, означавший, что король оставил обоз. Убийцы ждали, но Болеслава всё не было. Добрыня видел, как король вышел из обоза, но не заметил, какой дорогой он пошёл. Вдруг на тропинке послышались шаги. Убийцы насторожились. Вскоре они услышали отчётливые голоса многих людей, которые заполнили весь сад. Это встревожило Славошу.

— Плохо, — шепнул он одному из товарищей. — Кажись, Добрыня изменил!

А шум всё приближался. Громкие шаги, стук оружия говорили о том, что вместо Болеслава по саду движется толпа вооружённого народа. Трое злоумышленников, не сговариваясь, побежали к лодке. Но и там их ждали вооружённые люди. Убийц схватили и связали.

— Э-э, ночные пташки собрались на охоту! — послышались голоса.

— Отведём их во двор. Пусть там посидят до утра. Днём мы увидим, кто они такие.

Их схватили под руки и повели...

Ранним утром все трое стояли перед Болеславом. Он молча посмотрел на них и на одном задержал свой взгляд. Это был красивый мужчина 22—23 лет, старавшийся гордо держать себя пред королём. Где-то Болеслав его видел, но где — вспомнить не мог.

— Кто вы? — спросил он.

— Слуги княжеские.

— Слуги? А как же вы служите князю?

Разбойники молчали.

— Значит, вы служите князю с ножами в руках? Кто вас послал?

— Тот, кто имеет право посылать, — отозвался один из разбойников.

Болеслав кивнул Болеху:

— Прикажи повесить этих негодяев. Какой жизнью жили, такой смертью путь умрут.

— Кого ты приказываешь вешать? — гордо спросил красивый мужчина. — Не меня ли?

— Всех троих, — спокойно ответил Болеслав.

— Меня? Сына?..

Болеслав внимательнее посмотрел на него и наконец узнал. Это был Мстислав.

— Да, и тебя прикажу повесить, — коротко сказал король.

— Не смеешь! Завтра же ты сам поплатишься своей головой.

Король махнул рукой страже:

— Отвести этих негодяев.

Стража схватила их и повела за ворота.

— Ну говорите, где вас вешать? — шутили солдаты.

Угреватое лицо Славоши покраснело от гнева.

— Вешай где хочешь, ляшская собака. Сегодня ты нас повесишь, а завтра повесят тебя.

— О, какой грозный! Не поздно ли?

Отряд шёл по лесной дороге, пока не увидел поляну, на которой одиноко рос развесистый дуб.

— Здесь хорошо и недалеко от дороги.

— По крайней мере, вас будут видеть здесь другие и у них отпадёт охота заниматься разбойничьим ремеслом.

Все остановились под дубом. Прежде всего набросили петлю на шею Славоши. Он стоял спокойно и молча, как и всегда, когда исполнял княжескую волю — вешал и убивал. Двое людей держали его, а двое других начали тянуть за другой конец верёвки. Лицо Славоши исказилось, налилось кровью, он захрипел и замотал ногами, точно отыскивая точку опоры или желая убежать. Один из солдат полез на дуб, взял конец верёвки, обмотал его вокруг ветки и завязал.

Так кончил свою жизнь Славоша.

— Ну, князёк, теперь твой черёд, — заухмылялись солдаты. — Будьте ласковы, позвольте забросить петельку на вашу белую шейку.

— Смотри, как бы завтра на твою шею не набросили петлю, — огрызнулся Мстислав. — У Изяслава немало верных слуг.

Однако солдаты не обращали на это внимания.

Когда всех троих повесили, отряд постоял ещё несколько минут, чтобы кто-нибудь не обрезал верёвки, и возвратился на Красный двор.

Добрыня в тот вечер, когда давал сигналы Славоше и двум другим, долго ждал в условленном месте, но никто из княжеских послов не возвращался. Он не знал, что с ними случилось, но предчувствовал что-то недоброе. Уже полночь минула и заря вечерняя погасла, а убийцы не появлялись. Он ждал.

Лишь когда солнце взошло, он решил возвращаться.

Однако он не пошёл по обычной дороге, опасаясь встретиться с польскими солдатами. Он углубился в лес и пошёл по тропинкам, которые ему были хорошо известны, в Киев на Княжий двор.

Тропинка как раз вела через ту поляну, на которой повесили Славошу, Мстислава и третьего разбойника. Выйдя из леса на поляну, он сразу увидел трупы и в одном из них узнал Славошу.

— Да, напрасно я ожидал вас, — прошептал он.

В другом трупе Добрыня узнал Мстислава, и его охватил ужас. Опрометью бросился он в лес и долго шёл, не разбирая дороги.

Было уже за полдень, когда Добрыня пришёл на Княжий двор. Гридни впустили его без доклада. Едва он показался в дверях княжьей гридницы, Изяслав сразу обратил на него свой вопросительный взор.

— Где Мстислав? — спросил он сурово.

— Всё в руках короля, — поклонился Добрыня.

Изяслав молча прошёлся по избе, потом сел у стола.

— Где же они? — спросил он.

— Им не вернуться к тебе, милостивый князь, — отвечал Добрыня. — Король приказал их повесить.

— Что?! — князь ударил по столу кулаком. — Ты... ты лжёшь!..

— Нет. — Добрыня покачал головой.

— Ты видел их трупы?

— Видел, милостивый князь.

Князь повернулся лицом к окну и неподвижно стоял несколько минут. Затем он повернулся к отроку и громко сказал:

— Позвать сюда конюхов и гридней.

Через несколько минут в гридницу вошло несколько плечистых людей. Изяслав, по-прежнему стоя у окна и не поворачиваясь к ним, ровно произнёс:

— Возьмите Добрыню и посадите в мешок.

Конюхи схватили Добрыню и увели.

На следующий день князь созвал всех воевод, бояр и старшин на совет, где обвинил своего бывшего союзника в предательстве и желании занять княжеский престол. Совет решил собрать дружину, рассеянную по всем окрестностям, и объявить войну. Изяслав обратился к Чудину:

— Боярин, поезжай к Вышатичу. Пусть тоже приведёт своих отроков.

Чудин в тот же день поехал в Берестово, но когда он въехал во двор тысяцкого, его поразила необыкновенная тишина. На дворе не было никого, и только спустя несколько минут явился заспанный челядинец и взял у него коня.

— Тысяцкий дома? — спросил Чудин.

— Не, ушёл куда-то.

— Когда вернётся?

— Не знаю. Уж третий день его нет... Ах, да, я и забыл, — вдруг добавил слуга. — Ведь он приказал послать князю какое-то письмо.

— Какое?

— Не знаю. Кажись, на столе лежит!

Письмо гласило следующее:

«Пошли, князь, на моё место другого тысяцкого. Я поступил на службу к другому».

IX. РАЗНАЯ СУДЬБА

Была поздняя, тёплая, ветреная осень, и Болеслав держал свои войска в лагере. Неудовольствие их росло с каждым днём, и если ещё не было бунта, то только благодаря тому, что Болеслав обещал солдатам устроить их зимой на удобных квартирах. Куда он хотел их вести — никому не было известно. Он ожидал помощи из Кракова, но вместо этого получал невесёлые известия. И панство и духовенство были недовольны отсутствием короля.

Но ни тех, ни других Болеслав не посвящал в свои планы. Отношение короля к шляхте давно приобрело ему врагов в совете и в сенате.

Когда стало известно, что Изяслав открыто посягает на жизнь короля и намеревается выставить против него вооружённую рать, путь, который избрал сам польский король, был уже начертан. Придёт ли помощь или нет, но он решил покончить с Изяславом, занять Киев и венчаться на княжение; а затем, оставив наместника на Руси, с собственными и русскими войсками двинуться в Краков и положить конец неудовольствию и бунту шляхты.

Это был смелый план, но в духе Болеслава.

Тем не менее он надеялся на подкрепления из Кракова и не предпринимал пока никаких действий.

Поздняя осень заканчивалась в тоскливом ожидании и сомнениях. Однажды утром в детинец Красного двора въехал какой-то рыцарь с конным отрядом и приказал доложить о себе королю.

Его пустили. Он пробыл у короля несколько часов; нерассёдланная лошадь ожидала его у крыльца. Наконец он вышел и, вскочив в седло, немедленно уехал с Красного двора. Отряд, сопровождавший его, двинулся следом.

После этого разговора с неизвестным рыцарем Болеслав остался один и долго сидел, подпёрши рукою голову, в глубокой задумчивости. Всем было ясно, что рыцарь приехал из Польши, но вот с чем.

Прошёл час после его отъезда, а Болеслав продолжал сидеть на том же месте и в том же положении; на его лице видна была печаль и на глазах блестели слёзы.

Вдруг скрипнула дверь. Болеслав встрепенулся и поднял голову:

— А, это ты, Болех!

— Я. Пора ехать в обоз.

Они встретились взглядами. Болех был удивлён внезапной переменой в лице короля.

— Наконец я дождался посла, — сказал король, глядя в упор на Болеха.

— А, значит, это был посол? — спросил Болех.

— Да, посол.

— И что с помощью?

Лицо короля исказилось от горькой улыбки.

— Видно, эту помощь мне придётся добывать саблей. Говорят, что я нужен дома. Действительно, им нужен король под боком, чтобы исполнять их приказания. Но я хочу быть королём для Польши, думать о её величии, будущем и славе, а не о воеводах, которые заботятся только о своих уделах... Прикажи, чтобы всё было готово, — прибавил он после минутного молчания, — и мы тотчас поедем в обоз.

Прошло несколько дней после отъезда посла, король всё сидел и без конца советовался со старшинами. Людомира видела короля очень редко, если он и приходил к ней, то только на короткое время, когда уезжал в обоз или уходил на совет. Всё это не предвещало ничего хорошего.

Однажды, сидя одна в светлице, она думала о короле, как вдруг дверь открылась и он вошёл в горницу. Люда сразу заметила его печальное лицо.

— Что с тобой, мой повелитель? — спросила она.

Болеслав привлёк её голову к своей груди и поцеловал в лоб.

Люда долго стояла, прижавшись к нему, а когда подняла на него свои глаза, в них было столько печали, скорби и любви, что сердце короля заныло.

— Жаль мне тебя, дитя моё! — сказал он.

Людомира широко раскрыла глаза.

— Ты уезжаешь?

— Да, уезжаю... — голос короля прервался. — Быть может, я ещё вернусь, — спустя минуту добавил он.

— Когда?

— Вернусь, если буду жив, — сказал он задумчиво. — У меня врагов больше дома, чем на Руси, и если мне удастся победить их, то непременно вернусь.

Уже совершенно стемнело, когда король ушёл из светлицы Люды задумчивый и грустный. Все его планы и надежды развеяло ветром. Недальновидность шляхты лишили его последней надежды: он должен был вернуться, так как война отняла бы у него много времени, и тогда было бы уже поздно возвращаться домой, да и незачем.

Незадолго до рассвета король приказал двинуться в путь по дороге на Васильев. Скоро все узнали, что поляки двинулись в Польшу, и когда о том уведомили Изяслава, он не поверил.

— Ушёл! Куда?

— В Польшу.

— В Польшу? Не может быть. Нет, он, видно, хочет напасть исподтишка.

Собрав небольшую рать и дружину в Киеве, он запёрся на княжеском дворе и ожидал нападения. Но вот прошло несколько дней, а ляшские войска всё не появлялись под Киевом. Наконец пришло известие, что Болеслав действительно ушёл через Перемышль в Польшу.

Изяслав не мог объяснить себе его поступка и распространил слух, что король убежал из Киева от страха перед ним.

Красный двор опять опустел. Окрестные жители проходили мимо, да и князь никогда не заглядывал в него. Единственными жителями в нём были Добромира и Люда. Последняя жила в той самой светёлке, в которой протекли счастливейшие дни её жизни. Она не хотела уходить с Красного двора. Она похудела и побледнела и ходила по всем комнатам Красного двора как привидение. Из-за этого распространился слух, что на Красном дворе живут домовые. Каждый теперь старался обойти этот дом, Берестов тоже опустел, а в Печерском монастыре стало одним монахом больше.

Добромира каждое утро ходила в сад, собирала сухие сучья и на них готовила обед. Откуда она доставала провизию — Люда не знала. Она целыми днями сидела у окошка своей светёлки, смотрела на Днепр и на далёкую равнину.

Прошло много времени... Люда постепенно начала успокаиваться и чаще ходить в пещеру Святого Антония, в которой оставалась подолгу. Добромира, глядя на неё, только качала головой.

Так Люда дождалась весны; но и она не, принесла ничего нового. Изяслав всё ссорился с киевлянами, и народ со дня на день ожидал Всеволода Переяславского. Однажды Добромира вернулась из церкви такая радостная и сияющая, какой её Люда никогда не видела.

— Что с тобой, мамушка? — спросила она.

Добромира привлекла Люду к себе и поцеловала в лоб.

— Сегодня я сподобилась причаститься, и Господь осенил меня одной мыслью, — туманно ответила она. — О, если бы Он позволил мне исполнить её!..

Людомира не поняла её.

Через несколько дней они собрались в Китайскую пустынь, где под горой, говорили, молился в пещере какой-то аскет, к которому народ шёл толпами за отпущением грехов. Сходить туда предложила Добромира.

Пройдя Выдубичи, они часа два шли лесом, пока не приблизились к небольшому холму, на вершине которого находилась небольшая деревянная церковь и несколько низеньких избушек.

— Ну, теперь уж недалеко, — устало сказала Добромира при виде этой картины. — Я здесь передохну, а ты иди по этой тропинке в гору... и на другой стороне найдёшь пещеру.

Люда отыскала пещеру и, войдя в неё, пошла по длинному, узкому коридору. Сначала ей освещал путь дневной свет, а затем, по мере того как она удалялась от входа, свет этот мерк, и вскоре сделалось совсем темно, точно ночью. Наконец впереди забрезжил красный огонёк. Она дошла до конца пещеры и очутилась в небольшой клейке, где стоял глиняный светильник.

В пещере не было никого, и Людой овладел страх. Она хотела вернуться, но тут услышала позади себя чьи-то шаги.

Люда обернулась и увидела фигуру монаха в лохмотьях, приближавшуюся к ней.

— Отец! — сказала она, протягивая к нему руки, но тут свет упал на его лицо. Люда вздрогнула, отшатнулась, закрыла лицо руками, жалобно простонала: — Господи! За что же Ты меня так жестоко наказываешь? — и упала без чувств к ногам пустынника.

Это был Вышатич.

Он приподнял её и привёл в чувство, а затем и сам встал пред нею в оцепенении и сделался бледным как мрамор. Люда не смела взглянуть на него.

— Бедная сестрица, — наконец совладав с собой, сказал он, — чем я могу тебя утешить. Поищи сама утешения у того источника, из которого пьют все жаждущие мира. Господь ниспосылает нам судьбу, и в нём одном это утешение. Я победил в себе сильнейшую страсть, победил самого себя и здесь, в этой келейке, в которую никогда не заглядывает дневное светило, нашёл душевное спокойствие.

Люда, вся дрожа, слушала Вышатича, тогда как бывший тысяцкий приподнял руку, сложил перст и осенил её крестным знамением.

— С Богом, сестра, — произнёс он...

Когда Люда ушла, Вышатич упал на колени перед изображением креста, который он сам начертил при входе в пещеру, и начал молиться и плакать...

Люда, выйдя из пещеры, увидела Добромиру и со слезами бросилась ей на шею.

— Ах, матушка! — воскликнула она. — Ведь это он, Вышатич, кается за мои прегрешения.

Добромира знала, что Люда увидится с Вышатичем. Исповедуясь у отца Еремия, она узнала от него, где Вышатич, и решила свести их. Ей думалось, что молодой боярин простит её любовь к королю, что бедная дочь воеводы Коснячки полюбит того, который когда-то был другом её семьи, и тогда закончатся страдания обоих. Но она ошиблась. Вышатич не пожелал вернуться в мир...

Солнце уже клонилось к вечеру, когда Добромира с Людой сходили с горы, пробираясь на дорогу к Красному двору. Уже в лесу Люда вдруг остановилась и пристально посмотрела на Добромиру.

— А знаешь, мамушка, — неожиданно сказала она. — Не пора ли нам проведать наш дом?

Мамка обрадовалась:

— Да, пора, моё дитятко, пора...

Не заходя на Красный двор, они тут же отправились в город.

Переночевав в пути, они утром подошли к калитке двора Коснячки. С бьющимся сердцем Люда толкнула дверь. Заржавевшие петли заскрипели, и обе женщины невольно вздрогнули.

Во дворе было пусто, глухо и печально. Не было даже собаки, которая когда-то с нетерпением ожидала прихода Люды и Добромиры. Весь двор зарос крапивой, она же красовалась и у частокола, сделанного из дубовых брёвен. Тропинка, ведущая к дому, тоже заросла; словом, везде было запущение.

Обе женщины подошли к дому.

— Кончился сон, — сказала Добромира. — Пора приниматься за дело.

— Да, ты права, мамушка, — вздохнула Люда.

И женщины принялись за работу.

Прошло много дней. Однажды ночью давно уже выпущенный князем на свободу Добрыня возвращался с Кожемякой в свою избу в лесу. Он шёл по пустынным улицам, избегая людских взоров. Проходя мимо калитки терема Коснячки, он вдруг увидел свет, мелькавший в окне. Будучи убеждён, что Болеслав увёз Люду с собой, Добрыня удивился и подошёл поближе. В этот момент в окне мелькнула тень, показалась рука и через минуту выглянула женская фигура.

Добрыня вздрогнул.

— Люда, — прошептал он.

Он был зол на неё. Из-за неё он лишился княжеских милостей, был осмеян и унижен.

— Хорошо, моя пташечка, я выкурю тебя отсюда! — покачал он головой и удалился.

Через несколько дней Добрыня вновь пошёл в город и зашёл на княжеский двор. Увидев князя, Добрыня бросился к его ногам и начал целовать землю.

— Встань, встань, Добрыня! — сказал Изяслав.

— Зачем пришёл?

— Пришёл предупредить тебя, чтоб ты приготовился встретиться с врагом.

Князь вздрогнул, чего-чего, а неприятелей, у него было много.

— О ком ты говоришь?

— Болеслав уже прислал своих шпионов, верно, и сам скоро приедет.

— Ты видел их!

— Видел, милостивый князь.

— И покажешь?

— До самых ворот доведу.

Изяслав задумался.

— Кто?

Колдун наконец встал и поклонился в пояс.

— Ты знаешь Люду, милостивый князь? Ляшский король, отъезжая, прихватил её с собой, но не надолго: она уже вернулась и поселилась в своём доме.

— Ну и что?

— А чего она вернулась? Чтобы подговорить народ против тебя. Попомни мои слова, князь, вскоре вновь зазвенит вечевой колокол.

Изяслав сжал кулаки.

— Тогда надо разорить это волчье гнездо.

Отпустив Добрыню, князь стал думать, что именно делать с Людомирой. Жажда мщения усиливалась с каждой минутой.

«Я велю изорвать её на куски и выбросить собакам и воронам на съедение, — свирепо думал он. — Пуст знает Болеслав, что его встретит в Киеве, если он посмеет протянуть руку за великокняжеским венцом».

Между тем Люда и Добромира не догадывались, что над ними нависло новое несчастье.

Однажды ранним вечером во двор терема Коснячки въехала толпа всадников, вооружённых топорами и мечами. Добромира выглянула в окно, с ужасом отскочила и перекрестилась. Она припомнила такую же толпу вооружённых всадников, которые год назад приехали схватить старого воеводу и отвести его на княжеский двор.

— Уходи, моё дитя, уходи! — крикнула Добромира Люде.

— Что случилось?

— Княжеские конюхи уже на дворе. Уйдём скорее!

В этот момент дверь в комнату с шумом распахнулась и несколько человек показалось на пороге...

Женщины прижались друг к другу.

— Что вам нужно? — дрожащим от страха голосом спросила Добромира.

— Да не тебя, старая карга. — Вошедшие схватили Люду и начали отрывать от Добромиры.

— Иди, иди, милая, — сказал кто-то. — Мы отведём тебя к ляхам, там тебе будет лучше.

Женщины не понимали, что происходит.

— Чего? Зачем? — спросила Добромира.

— Ты, старая, молчи! — отозвался другой. — Тебя не спрашивают... А зачем её ляшский король прислал сюда?

— Король?.. Прислал?..

— Ну да. А вы думали, что князь ничего не знает?

— Да что вы! Никак, белены объелись! — вскричала мамка.

Конюхи повалили Люду на пол.

— Волоки, волоки её!

— Пусть головой выметет лестницу!

По лестнице её стащили на двор, связали руки и привязали позади седла так, что Люда, перегнувшись через лошадь, касалась волосами и руками земли.

— Стойте, живодёры! — кричала Добромира. — Не мучьте её! Я пойду к князю. У него тоже есть дети, он смилуется, подождите!

— Ступай хоть на все четыре стороны! — отозвался один из конюхов. — Нам нет дела до тебя, а уж мы знаем, что с ней сделать.

Добромира, заломив руки, плакала, умоляла и наконец наклонилась, чтобы поцеловать в лоб Люду и скорее бежать на княжеский двор.

Едва она прикоснулась губами к лицу девушки, как та открыла глаза.

— Останься, мамушка, здесь, со мной, останься! — Она приподняла руки и ухватилась за шею мамки. — Не оставляй меня одну.

В это время ворота скрипнули, и отряд начал выезжать со двора. Люда продолжала держаться за шею мамки. Лошадь, на которой она была, двинулась за другими. Руки Люды стиснули шею мамки и потянули за собой старуху.

— Оторвите эту старую колдунью! — крикнул кто-то.

— Не время: соберутся люди. Она сама отстанет.

И отряд, окружив коня с девушкой, поехал прямо к Золотым воротам.

— Только бы нам выехать на дорогу к Васильеву, — сказал кто-то.

— Да пошто нам ехать на Васильев? Повернём сейчас на Шулявку.

И действительно, отряд выехал на песчаную дорогу, повернул к Шулявке, а затем рысью помчался на мост, перекинутый через Лыбедь. Ноги Добромиры тащились по земле, цеплялись о камни и ударялись о деревья, но старая мамка крепко держалась руками за плечи Люды.

Наконец их руки устали и они отпустили друг друга, старая мамка упала на землю. Бежавшие позади кони перепрыгнули через неё и помчались вперёд. Старуха только слышала бешеный топот и хохот конюхов. Отряд, проехав за густые кусты лозняка, исчез из виду.

Добромира полежала минуту на земле, затем вскочила на ноги и побежала за отрядом.

Миновав кусты орешника, отряд остановился.

— Ну хватит, мы далеко за городом, — сказал начальник отряда. — Пора кончать с нею.

Конюхи отвязали от коня Людомиру; она еле дышала от боли и страха.

— Ну, давай верёвки! — приказал чей-то голос.

Один из конюхов начал распутывать постромки. Другие подошли к лежащей на земле Люде, взяли её за ноги и потащили к коню.

Вдали показалась запыхавшаяся Добромира. Кто-то из конюхов обратил на неё внимание.

— Вот живуча, — сказал он.

Конюхи подволокли Люду к рассёдланному и разнузданному коню, надели ей на одну ногу петлю из верёвки, а другой её конец крепко привязали к лошадиному хвосту.

В этот момент прибежала Добромира... Теперь она догадалась, каким образом окончатся страдания Люды.

Собрав все свои силы, она растолкала конюхов и грохнулась на землю возле Люды.

— Уберите прочь старуху! — крикнул начальник.

— Нет, нет! — воскликнула мамка — Я хочу умереть вместе с нею.

— Уберите её!

Один из конюхов подошёл, схватил за руку и оттащил Добромиру в сторону.

Отряд разделился надвое, и в тот же момент раздался громкий свист, крик и посыпались удары на коня, к хвосту которого была привязана Люда. Конь не сразу двинулся с места; он скосил глаза, посмотрел на лежащую на земле Люду и захрапел. Затем он сделал прыжок и бросился через заросли и кусты.

Добромира с воем побежала за лошадью. До её слуха долетал хруст сухих веток, топот коня и глухой стук тела о землю и деревья.

Княжеские слуги сели на коней и по лесной дороге отправились к Лыбеди, куда побежала лошадь. Они обогнали Добромиру и поехали дальше, к мосту и мельнице на Лыбеди. Мост был узок и оканчивался плотиной, обсаженной по обеим сторонам ивами.

Едва они выехали на поляну, как заметили между вербами коня, а неподалёку от него — старого мельника, который осторожно приближался к животному. Верёвка, которой была привязана Люда, зацепилась за пень, и лошадь, вся в пене, как обезумевшая лягалась, хрипела и рвалась вперёд, подальше от своей страшной ноши.

Наконец часть хвоста лошади оторвалась, и она, почувствовав себя свободной, помчалась под гору. Мельник подошёл к истерзанному трупу Люды, остановился и печально покачал головой.

Подъехали конюхи и, убедившись, что Люда мертва, весело повернули обратно в Киев.

Добромира, вся запыхавшись, добежала до трупа Люды, упала на землю и замерла...