Александр Печерский: Прорыв в бессмертие

Мы победили

Мы вышли из леса. Километра три шли открытым полем. Неожиданно нам прегратил путь ров шириной в пять-шесть метров, заполненный водой. Похоже, глубокий, вброд его не перейти. Пошли вдоль берега. Вдруг метрах в пятидесяти от нас мы заметили группу людей. Легли. Я поручил Аркадию разведать.

Аркадий пополз по-пластунски. Прислушался — кто-то говорит с кавказским акцентом. Так мог говорить только наш Шубаев-Калимали! Так и есть. Шубаев со своей группой успел уже наскоро соорудить плот и переправиться через ров на ту сторону. А там опять лес.

Аркадий вернулся с радостным сообщением. Мы переправились через ров, обрадовались встрече.

О Люке Шубаев тоже ничего не знал. Но Шлойме он видел. Шлойме был тяжело ранен еще до того, как добрались до леса, километра три он еще шел, но потом обессилел и уже не мог держаться на ногах. Просил пристрелить его. Польские евреи сказали, что берут его на себя, не оставят раненого. Вместе с Борухом попытаются разыскать польских партизан. И Шубаев оставил с ними Шлойме, лежащего на носилках. По виду, Шлойме вряд ли доживет до утра…

Какая горечь, какая боль! Вырваться из лагеря и умереть, оказавшись на свободе!.. Столько дней мы с ним пробыли вместе в лагере. Дни, равные годам. Жили как братья. О чем только мы с ним не переговорили по ночам, лежа рядом на нарах. Его ясный ум, спокойствие, отвага, преданность поддерживали меня в трудные минуты. Восстание готовили мы вместе. Советовался с ним и о каждой мелочи, и о важных делах. Достаточно было, чтобы Лейтман кивнул головой, как я верил: иначе не может быть. Шубаев передал мне от Шлойме последний привет, его благодарность… Кого надо благодарить за то, что мы сейчас на свободе, если не Шлойме? Что с ним стало? Получу ли я когда-нибудь весточку о нем?

А Люка? Ее подарок я носил на своем теле. Она мне так доверяла… Где она сейчас, что с ней стало?..

Теперь в нашей группе пятьдесят семь человек. Такой большой группой трудно идти незаметно. Откуда-то доносится шум — и все стихает. Затаив дыхание, пошли дальше. А тут вдруг одна женщина раскричалась, как у себя дома: — Мойше! Где ты?

Правда, не очень громко, только чтобы ее Мойше отозвался. Но всем показалось, что этот крик: «Мойше, где ты?» разлетелся на многие километры вокруг. Так что же делать с ней? Шлойме безусловно покачал бы головой: «Нет».

Прошли пять километров. Послышался грохот проходящего поезда. Перед нашими глазами предстала открытая местность, кое-где заросшая кустарником. Мы остановились. Скоро рассвет, и надо подумать, где провести день. Было ясно, что днем нас будут искать. Лесочки в этих краях небольшие и легко просматриваются во всех направлениях. Я посоветовался с Цыбульским и Шубаевым, и мы решили, что лучше всего рассыпаться здесь, в зарослях кустарника. Именно потому, что местность открытая да еще поблизости железная дорога, никому и в голову не придет искать нас здесь. Но надо хорошо замаскироваться, лежать неподвижно и не пикнуть.

Я послал пару человек просмотреть, как далеко распространяются эти заросли во всех направлениях. Только после этого все улеглись.

Начало светать. Моросил дождик. Теперь, при свете, можно было осмотреться, где мы находимся. Аркадий и Борис Цыбульский направились в одну сторону, мы с Шубаевым — в другую. Прошли с полкилометра и очутились в открытом поле. На горизонте, довольно далеко от нас виднелся лес. Мы вернулись назад, легли отдохнуть. Через полчаса вернулись Аркадий с Цыбульским. Они рассказали, что приблизительно в километре отсюда находится железнодорожная станция, недалеко от нее работают поляки, без охраны. Больше ничего не разузнали.

Поближе к железной дороге мы поставили двух человек, замаскировав их, чтобы они наблюдали за всем, что там происходит, и нам сообщали. Каждые три часа меняли наблюдателей.

Целый день над нами летали самолеты. Два самолета прошли совсем низко. До нас доносились голоса работавших на путях поляков. Мы лежали прикрытые ветками, неподвижно, словно вросли в землю. Никто не двинулся с места, пока не стемнело. Так мы провели первый день нашей свободы — 15 октября 1943 года.

С наступлением вечера мы поднялись со своих мест. Заметили двух человек, передвигавшихся с большой осторожностью, и поняли, что это, должно быть, наши, собиборовцы. Оказалось, что они уже были у реки и вернулись обратно.

— Почему же вы не переправились? — удивились мы.

И они рассказали, что неподалеку от Буга они попали на хутор, и там их предупредили, что ночью к берегу прибыло много солдат и переправы строго охраняются.

Как у всех вновь прибывающих беглецов, я спросил, не повстречались ли им Люка и Шлойме. Они сказали, что встретили Люку в лесу, она была вместе с польскими евреями.

Значит, она жива, дышит свободным воздухом. Где она теперь? Кто ее ведет? И какими путями — к жизни…

Мы шли, растянувшись цепочкой по одному, в том же порядке, что и вчера. Впереди я, за мной Цыбульский, замыкающими — Шубаев и Аркадий. Прошли километров пять, вступили в лес и только здесь остановились.

Дальше продолжать путь такой большой группой было неразумно. Такое скопление людей слишком заметно, да и трудно с жизнеобеспечением.

Я обратился к собиборовцам:

— Товарищи, мы разобьемся на шесть групп. Желаю вам всем счастливого пути. Будьте счастливы и живите.

Мы обнимались, целовались. Кто-то тихо сказал:

— Спасибо тебе, Саша! Мы тебя никогда не забудем.

Моя группа состояла из девяти человек, это Шубаев, Борис Цыбульский, Аркадий Вайспапир, Михаил Ицкович, Семен Шавуркевич и еще трое, не считая меня.

Мы шли на восток, ориентируясь по Полярной звезде. Стояли звездные ночи. Первая наша задача — переправиться через Буг. Надо было найти подходящее место и выбрать время. На затерянных хуторах мы добывали себе продукты и нужные сведения. Нас предупреждали, какие надо обходить места.

Вышли на хутор Ставки — в полутора километрах от Буга. Целый день оставались в лесу, наблюдали за хутором. Весь хутор — всего один двор. Когда стемнело, мы отправились к хутору вчетвером: я, Цыбульский, Вайспапир и Шубаев. Пятеро остались наблюдать, чтобы оповестить в случае опасности и необходимости убираться восвояси.

Я постучал в окно. Отодвинулась занавеска. Через минуту открылась дверь. В хате горела лампочка. У стола стоял босой парень лет двадцати восьми с длинными светлыми волосами, ниспадающими на бледный лоб, в расстегнутой рубахе, широких шароварах. Он стоял у стола и резал табачные листья. У печи сидел старик. Справа, в дальнем углу, у подвешенной к потолку люльки сидела молодая женщина. Она, мерно нажимая ногой на веревку, укачивала ребенка и одновременно пряла.

— Добрый вечер. Можно войти?

— Войдите, — откликнулся парень на чистом русском языке.

— Хозяйка, занавесьте окно, — попросил Борис.

— Можно, — согласилась женщина и поднялась от люльки.

— Садитесь, — предложил старик.

Мы сели. Хозяева молчали.

— Не скажете ли нам, где можно переправиться через Буг? — нарушил молчание Шубаев.

— Не знаю, — ответил молодой.

— Вы, отец, наверно, живете здесь давно, — обратился Шубаев к старику, — вы должны знать. Говорят, что возле этого хутора где-то есть неглубокое место, и там можно вброд перейти Буг.

— Раз вам сказали, то переходите. Мы не знаем, мы к Бугу не ходим и даже не имеем права ходить. Посидите, отдохните. Мы вас не гоним. Здесь сейчас неспокойно. Немцы кругом шныряют. Говорят, что из печей, где нацисты сжигают людей, вдруг стали выскакивать живые трупы и гоняться за немцами. Кого поймают, схватят за горло, и душат его. Еще говорят, что там недалеко стоял полк немецкий. Сперва они взялись за оружие, а потом со страху побросали автоматы и разбежались куда глаза глядят.

Разговаривали мы около часа. Мы рассказали, что бежим из плена и хотим добраться домой, кто в Донбасс, кто в Ростов. И бояться нас нечего.

— Вот что, ребята, — заговорил молодой после долгого молчания. — Место это я вам покажу, но близко к реке с вами не пойду. Дорога сама вас выведет. Вы должны знать: охрана берега сейчас усилена. Из лагеря, где из людей делают мыло, расположенного недалеко отсюда, разбежались узники. Теперь немцы переворачивают всё, ищут сбежавших. Если вам удастся переправиться — ваше счастье. Но если провалитесь — не губите меня.

— Будь спокоен друг, добрый человек. Сказать спасибо за такую помощь — это ничего. Слова в этом случае мало что значат. Пошли, пока луна не взошла.

— Подождите, — сказала молодая, — я вам хлеба дам на дорогу.

Мы поблагодарили хозяйку и попрощались со стариком, а он нас перекрестил.

Это произошло в ночь с 19-го на 20 октября 1943 года. Мы благополучно переправились через Буг и очутились в белорусских лесах. Два дня бродили мы по оккупированной фашистами советской земле. 22 октября в районе Бреста встретились с первыми партизанами. Восемь человек было принято в партизанский отряд имени Котовского. Меня зачислили в отряд имени Щорса.

В этот отряд я пошел потому, что меня пообещали включить в диверсионную группу, которая должна была в ближайшее время отправиться на железную дорогу взрывать вражеские эшелоны.

О моей жизни и работе среди партизан отдельная глава, которую, может быть, когда-нибудь напишу. Я дожил до того дня, когда наш отряд соединился с Советской армией, и заменил на своей фуражке красную ленточку на красную звездочку. Опять бои… В августе 1944 года я был тяжело ранен, пролежал четыре месяца в госпитале, после чего получил назначение в резервный полк, а затем вернулся домой, в Ростов.

О том, как разворачивались события в Собиборе после нашего бегства, я узнал много позже.

Еще вечером того же дня, когда мы бежали из лагеря, то есть 14 октября, по железнодорожному телеграфу пошла срочная телеграмма: «Немедленно направить войска и догнать сбежавших из лагеря». Из Берлина поступил срочный секретный приказ: уничтожить восставших любой ценой. Молодая женщина, работавшая телеграфисткой на Хелмском вокзале, рискуя жизнью, задержала телеграмму на четыре часа. Немало беглецов было поймано, но многим удалось добраться до партизан. Другие нашли убежище у польских крестьян.

Гитлеровский лагерь смерти Собибор, где за время его функционирования были истреблены сотни тысяч евреев, 14 октября 1943 года прекратил свое существование. Уже 16 октября в Собибор — по приказу Гиммлера — прибыла специальная саперная часть. Динамитом взорвали практически все помещения лагеря и сторожевые вышки. Столбы, вместе с колючей проволокой, вырвали из земли. Бульдозеры, экскаваторы, работавшие на рытье ям для захоронения останков, погрузили на платформы и увезли из лагеря. Также были вывезены агрегаты, подававшие газ в «баню», и вагонетки. Даже гусей и кроликов забили на месте.

Читателя, возможно, заинтересует судьба тех, кто много лет назад бросился на штурм проволочных заграждений Собибора. Позже в печати я иногда встречал имена бывших лагерников, кому удалось спастись. Особенно больно за тех, кто погиб после побега. Так, Калимали — Александр Шубаев — пал смертью храбрых в партизанском бою с немецкими оккупантами.

На всю жизнь останется в моей памяти Борис Цыбульский, донбассовец, высокий, подвижный здоровяк лет тридцати, с крупными чертами лица, с черными глазами, бывший мясник и биндюжник, несколько грубоватый, но добродушный и веселый, немного болтливый. В его грубости было больше напускного, а в сердце — много человеческого тепла. Он помогал истощенным людям идти, когда те уже еле могли передвигаться, и делал это так деликатно, чтобы у них и в мыслях не было, что он поступает так из-за жалости. Наоборот, подбадривая их своими веселыми шутками и поговорками, даже вызывал смех. Решительный, отважный. Ему можно было поручить самое трудное и опасное дело, сделает — рука не дрогнет.

Он и выполнил ответственное задание, ликвидировав во втором лагере в Собиборе четырех фашистов. Мы вместе бежали, вместе переправились через Буг. На второй день после переправы, когда мы уже были в партизанской зоне, Цыбульский заболел воспалением легких. С большим трудом донесли его до какого-то села. Там мы Бориса, по его же просьбе, оставили. С ним вызвалась остаться одна женщина, бежавшая из гетто и присоединившаяся к нам после переправы.

А мы вступили в партизанский отряд и получили боевые задания. Руководители партизанского отряда заверили, что нашему товарищу будет обеспечен уход, так как он находится в партизанском крае. В апреле 1944 года с горечью мы узнали, что Борис Цыбульский скончался от воспаления легких.

Как я уже говорил в начале повествования, на советской земле нас собралось семь собиборцев — активных участников и организаторов восстания в лагере смерти: Аркадий Вайспапир, Алексей Вайцен, Семен Розенфельд, Ефим Литвиновский, Наум Плотницкий и Борис Табаринский.

О каждом из них я и хочу сказать несколько слов.

Аркадий Вайспапир. Родом из старой еврейской колонии Бобровый Кут на Херсонщине. Там родились его дед-кузнец и отец — полковой бригадир. Там же Аркадий окончил десятилетку, оттуда накануне войны ушел в Красную Армию и служил на границе, недалеко от Бреста.

Под Черниговом он был ранен в третий раз. Товарищ перевязал рану и нес его на себе до реки Десны. Аркадий потерял сознание. Когда пришел в себя, почувствовал острую боль и влажный холод. Над рекой гремело эхо орудийных залпов. В воздухе беспрерывно свистели пули и с воем разлетались осколки. Рядом с ним лежал мертвый товарищ, тот, который его сюда принес.

Как добраться до воды, чтобы хотя бы губы смочить? Аркадий попытался подняться, но тут же упал. Стало чуть легче, когда удалось развязать бинт, которым товарищ перевязал ему ногу, и выпустить из раны немного крови.

Появились немцы, бросили его в кузов грузовика, где уже лежали еще восемь красноармейцев.

Дальше — гомельский лагерь, бобруйский, минский, Собибор. Об этом я уже рассказал. Участие в организации восстания, бегство, переправа через Буг, вступление в партизанский отряд, соединение с Советской армией. Участие в боях, победа.

Ефим Литвиновский. Служил в 14-й Кубанской кавалерийской дивизии. В плен был захвачен немцам на поле боя, когда лежал раненый, без сознания. Попал в минский лагерь, оттуда в Собибор. Участвовал в организации восстания в Собиборе, бежал, сперва попал в польский партизанский отряд. Потом в Сковорожницких лесах встретился с группой красноармейцев, бежавших из плена. Командиром этой группы был Федор Ковалев. Вместе они вступили в прославленное партизанское соединение дважды Героя Советского Союза Федорова.

Как и многие из бывших лагерников, закончил войну в рядах Советской армии. Живет в Куйбышеве.

Наум Плотницкий. Как и все мы, долго партизанил, войну завершал в регулярных войсках. Живет в Пинске…

Борис Табаринский. Родился в 1917 году в Минске. Отец рабочий. Борис окончил семилетку и пошел работать на кожевенно-галантерейную фабрику, на первых порах учеником. Затем работал закройщиком, гальванистом. На этой же фабрике работали его браться Зисель, Яша и их дети.

Война застала его в Минске. Борис был младшим лейтенантом запаса и сразу явился в военкомат. Там ему велели ждать вызова. Но Минск был захвачен немцами через несколько дней после начала войны. Борис с сестрой Маней пытались вырваться из окружения. Днем и ночью шли они со многими беженцами на восток.

На Московской магистрали немцы перерезали им дорогу и заставили повернуть обратно. Когда они добрались до Минска, их дом, в числе множества других, уже был разрушен. Ежедневно их гоняли на расчистку города. В июле-августе 1941 года всех минских евреев согнали в гетто.

7 ноября 1941 года, в день праздника Октябрьской революции, гитлеровцы провели в Минске свою первую акцию — вывели из гетто 20 тысяч евреев и расстреляли. Через две недели, 20 ноября, провели вторую акцию: снова расстреляли несколько тысяч человек, в первую очередь врачей, инженеров, людей с высшим образованием.

Позже Борис попал в эсэсовский рабочий лагерь на Широкой, а в сентябре 1943 года вместе с другими евреями его отправили в Собибор.

«Наилучший день в моей жизни, — любил говорить Борис Табаринский, — это день восстания в Собиборе — 14 октября 1943 года. Помню, как мы прорывались из лагеря, как потом, на второй день, прятались вместе с тобой в зарослях кустарника возле железной дороги. Ты принял правильное решение разделить большую группу на несколько маленьких. Мы разошлись по нескольку человек, и нам удалось уйти от преследователей и встретить партизан».

Борис Табаринский и Аркадий Вайспапир вступили в партизанский отряд имени Фрунзе. В отряде Табаринский был пулеметчиком. Во время одного боя с фашистами он попал под сильный огонь противника. Взрывной волной его отбросило от пулемета. Сколько он ни пытался вернуться к пулемету, ему никак не удавалось. Это заметил Аркадий, он сумел ползком добраться до огневой точки и схватить пулемет. Вместе с Борисом они отползли в менее опасное место и оттуда открыли огонь по фашистам.

Из партизанского отряда Борис Табаринский ушел в Советскую армию и до конца войны был на фронте. Участвовал в боях за Варшаву, Восточную Пруссию, брал Данциг, форсировал реку Одер. Победу он праздновал в Штеккене.

В 1947 году демобилизовался и вернулся в Минск. Поступил на ту же кожевенно-галантерейную фабрику, где работал до войны.

Алексей Вайцен. И после войны он в течение двадцати пяти лет служил в армии. Теперь он, конечно, вышел на пенсию, живет в Рязани.

Теперь о Семене Розенфельде. Когда началась война, Семену Розенфельду не было и девятнадцати лет. Он успел окончить десятилетку в местечке Терновке Винницкой области и был призван в армию. Служил в 152-м отдельном артиллерийском полку 4-го стрелкового корпуса, который дислоцировался в Гродно. О нападении фашистов на Советский Союз узнал не из радиопередач, а по начавшейся стрельбе.

Отходя от границы, остатки его полка остановились неподалеку от шоссе, забитого немецкими грузовиками. Фашисты чувствовали себя настолько уверенно, что на ящиках со снарядами, которые везли на фронт, они беспечно поставили патефон, и вместе с грохотом немецких моторов разносились звуки русских песен.

«Можете себе представить, как мы были измотаны, — вспоминает Розенфельд. — До сих пор не могу понять, откуда у нас взялись силы. Мы моментально окружили шоссе и буквально в считаные минуты все, что находилось на шоссе, было охвачено огнем. Вот вам русские песни!»

В дальнейшем Розенфельд разделил нашу общую судьбу: минский лагерь, Собибор, восстание. Но его постигла неудача — он был ранен. Спустя три часа после бегства из лагеря он почувствовал сильную боль в правой ноге. Плохо: с самого первого дня свободы — калека. Розенфельд вместе с двумя мальчиками, братьями Моником и Юзиком, отстали от группы Боруха и направились на юг к Савнинским лесам. Местные сказали им, что там действует партизанский отряд. Две недели блуждали они по лесу, пока наконец у хутора Яново не наткнулись на потушенный костер. У костра стояла накрытая ветками пузатая макотра, полная вареного гороха. Ясно, что неподалеку кто-то должен быть. В ста метрах от костра они обнаружили блиндаж, в котором жили пять собиборцев, пришедших сюда десять дней назад, и еще три чешских еврея: Шнобель, Карнишовер и Зильберман. Они бежали из другого лагеря.

В начале декабря выпал первый снег, и, по-видимому, по следам на снегу сюда добралась группа вооруженных польских националистов-аковцев. Из шести человек, не успевших скрыться в блиндаже, пятеро были убиты, одному удалось бежать. Гранатой, брошенной бандитами, был убит еще один человек. Бандиты стали разбирать бревна, которыми был накрыт блиндаж.

У Розенфельда в кармане было три патрона. Он их наскоро связал и положил на бревна, а под ними пристроил горящую свечу. И, представьте себе, патроны выстрелили. Этого было достаточно, чтобы бандиты разбежались.

Теперь в блиндаже их осталось четверо. Почти семь месяцев они еще скрывались у добрых людей на хуторах между Люблином и Хелмом.

Во второй половине 1944 года Красная Армия освободила Хелм. Рана у Розенфельда продолжала кровоточить, но он пошел к советскому коменданту и буквально потребовал отправить его на фронт.

Под Лодзью он солдат, у Познани — сержант. И опять ранение: в правую ногу и правую руку. Обратно в Лодзь, в госпиталь, но на сей раз ненадолго. Когда рейхстаг был еще окутан дымом, у его стены вместе с тысячами других солдат стоял воин. Это был Семен Розенфельд. В неполные двадцать три года голова его была убелена серебристой сединой, а лоб покрыт глубокими морщинами. Он только на минуту перекинул автомат на левое плечо и осколком он выцарапал на стене: Барановичи — Собибор — Берлин!