Александр Васильевич Колчак. Жизнь и деятельность

13. КАТАСТРОФА И ЕЕ ПРИЧИНЫ

Враг был у ворот Омска. Угроза белому делу в Сибири была смертельной. Все внимание А. В. Колчака поглотили выработка плана дальнейших действий и воплощение его в жизнь. В начале мыслилось закрепиться под Омском, дать красным сражение. Многие, включая М. К. Дитерихса, считали, что нужно сохранить армию, начать эвакуацию и отвод войск с боями в глубь Сибири. Вновь назначенный главнокомандующий фронтом генерал К. В. Сахаров ратовал за активные действия. Это, собственно, и предопределило его назначение. Выбор Колчака был крайне неудачным. Самоуверенный генерал не имел данных и для командования армейским соединением. Сахаров не сумел организовать ни оборонительного рубежа, защиты столицы Верховного правителя и его правительства, ни своевременного продуманного отступления. В результате неоправдавшейся надежды отстоять Омск, вновь остановить красных, колчаковцы с эвакуацией крайне запоздали. Только 10 ноября эвакуируется правительство. Новой резиден-цией Верховного правителя и его правительства был намечен Иркутск. Сам же А. В. Колчак с отъездом медлил. Более того, он принял решение отходить вместе с войсками и дожидался их подхода, полагая, что присутствие военного вождя при действующей армии пойдет ей на пользу, а значит, и всему делу.

Одной из определяющих причин такого решения было стремление Колчака предотвратить захват кем-либо (челословаками, союзниками или партизанами) золотого запаса. Предложение генерала М. Жанена передать золотой запас под охрану войск западных союзников Колчак решительно отверг, заявив, что пусть лучше он достанется большевикам, но останется в России, чем будет увезен за границу. И на самом деле; Жанен был всего лишь генерал в своей стране, и обеспечить полную гарантию сохранности ценностей он и при желании был не в состоянии. Все ценности были погружены тайно, ночами, в специальный эшелон с госпитальными знаками Красного Креста, и его охрана ждала часа отправления. Среди специальных грузов был и вагон с собранными вещами царской семьи и вещественными уликами об их преднамеренном убийстве. По поручению Колчака генерал Дитерихс доставил эти вещи во Владивосток, а там их погрузили на английский крейсер «Кент».

В армии после крупных неудач на Урале вызревала оппозиция (и уже не «гайдовская», чисто военно-карьерная), а собственно политическая, главным образом в лице командующего 1-й Сибирской армии (до того — корпусом) генерал-лейтенанта А. Н. Пепеляева. В момент реорга-низации фронта, образования указанной армии и его нового назначения 21 июля, Пепеляев направил письмо Гайде, уезжавшему в Сибирь, надо полагать, в расчете на ознакомление с его содержанием Верховного правителя. Пепеляев указывал на тяжелое положение армии, ее разложение, иссякающую поддержку ее населением. Он предлагал ряд мер по выходу из создав-шейся ситуации, в центре которых было торжественное объявление «о созыве Учредительного собрания». В последующих разговорах с Главнокомандующим фронтом М. К. Дитерихсом, другими генералами Пепеляев выдвигал требование созыва уже теперь земского собора и т. д. Сначала тайно, а потом и явно генерал блокировался со старшим братом, министром внутренних дел В. Н. Пепеляевым. Колчаку обо всем этом стало известно, хотя само письмо Гайде, возможно, так в его руки и не попало.

28 июля А. В. Колчак направил А. Н. Пепеляеву письмо по поводу его позиций, содержания разговора с генералом М. К. Дитерихсом, состоявшегося между ними в Тюмени. Колчак соглашался с фактом разложения армии, выражая вместе с тем надежду на ее оздоровление, он по-прежнему выражал идею созыва Национального Учредительного собрания, но полагал, что для его избрания время не созрело, в том числе и по причине ухудшения положения и в войсках, и в целом в регионе и стране. «Я считаю немедленный созыв Учредительного собрания помимо фактической невозможности „немедленно“ это сделать, гибелью всей огромной и успешной в общем борьбы с большевизмом. Это будет победа эсеровщины, того разлагающего фактора государственности, который в лице Керенского и К° естественно довел страну до большевизма». И далее он указывал на соучастие эсеров в разрушении существующего режима, угрозу большевизма. Его установка заключалась в консолидации сил, в сохранении совершаемых армией успехов. Колчак считал, что «какой-то „земской собор“… в настоящих условиях» к таковым не приведет. Он требовал от командующего армией подчинения и активных действий. И если в июле Колчак отвергает предложения А. Н. Пепеляева, осенью он к ним возвращается. Он лихорадочно размышляет над государственно-политическими мерами, которые бы позволили смягчить недовольство его политикой слева, сбить накал революционного движения, найти поддержку у эсеров и меньшевиков.

Именно в это время и в составе правительства, и особенно вне его, выдвигались требования созвать, не дожидаясь Учредительного собрания, представительное учреждение, демократизиру-ющее существующий режим, вызывающее доверие как можно больших слоев населения, в том числе его низов. Резко спланировал влево лидер кадетов В. Н. Пепеляев, задававший тон в правительстве. Колчак пошел навстречу этому течению и уже в пути следования поезда 16 ноября издал указ о выборах до 1 января 1920 г. «Государственного земского совещания». Вначале предполагалось наделить этот орган парламентского типа ограниченными функциями, несколько позднее было решено придать ему законодательные права. Но указ запоздал. Будь он издан и реализован ранее, положительный результат и в чрезвычайной военной обстановке мог бы быть.

Колчак предпринял шаги и по реорганизации правительственного и собственного аппарата власти. 22 ноября председателем Совета министров он назначил В. Н. Пепеляева. Состав Совета министров претерпел изменения. В частности, военным министром стал генерал от артиллерии М. В. Ханжин. Накануне, 21 ноября, Колчак организовал Верховное совещание при Верховном правителе. Главной задачей нового органа была координация действий фронта и тыла. Но эта крупная реорганизация управления оказалась тоже и запоздалой, и неэффективной (поскольку в состав Верховного совещания включались некоторые министры, требовалось присутствие их или их заместителей, и правительство как бы раздваивалось, что не сулило его консолидации и улучшения работы вообще). Надежды на чисто военный успех тоже оказались призрачными.

А. В. Колчак выехал из Омска 12 ноября, за два дня до его падения. Его поезда были обозна-чены буквами А, В, С, Д, Е. Помимо них шел еще блиндированный поезд. Сам Верховный правитель ехал в поезде В; а в А, С, Д, Е находились его генштаб, канцелярия и охрана. Обстано-вка в пути следования была крайне напряженной. Предугадать, что она окажется именно такой, было невозможно.

До последнего момента не начинали эвакуацию и чехословаки, занимавшие под личный состав и огромное количество разного имущества массу эшелонов на пространстве в тысячи километров от Омска до Иркутска.

Примерно в 20 тысячах вагонов (по одному на двух челословаков) с соответствующим количеством паровозов находилось и военное имущество корпуса, и великое множество ценностей, награбленных или приобретенных путем спекуляций и прочих нечистых методов. Это было золото, серебро (многие тонны), деньги, машины, оборудование предприятий, ценное сырье, включая цветные металлы, сахар и прочее. Везли всё: граммофоны, швейные машины, предметы женских украшений, породистых лошадей, экипажи, даже собрание книг Пермского университета.

Увезено было богатств на сотни миллионов золотых рублей. (В Праге потом легионеры корпуса открыли крупнейший банк — легиобанк. Деньги пускались в дело, часть доходов шла на безбедную жизнь офицеров и солдат, находившихся прежде в России.)

Тлевший длительное время конфликт между правительством Колчака, командованием его армии и чехословацким политическим и военным руководством, за спиной которого стояли М. Жанен, союзники, вылился в серьезнейшее враждебное столкновение. Оно послужило одной из главных причин последовавшей трагической развязки. Жанен, оправдываясь, потом заявит, что не мог же он пожертвовать чехословацким войском ради одного Колчака. Жертвой во многом оказались и войска Колчака, и огромная масса беженцев, спасавшихся от красных…

Да, чехословаки оказались в двусмысленном и трудном положении. Фронт они покинули давно, еще до нового года. Но волею союзных правительств их удерживали в России. На фронт вернуть их так и не смогли, а использовали лишь при охране железной дороги, где они, кстати сказать, и «оперились» так основательно — завладели подвижным составом. В условиях поражений армии Колчака и быстрого продвижения Красной армии перед ними было два выбора: либо выступить на стороне белых, либо пойти на компромисс с красными и повстанцами с целью самосохранения и последующей эвакуации на родину. Руководством корпуса было принято решение в пользу компромисса с красными.

На железнодорожной магистрали чехословаки, по-прежнему сохранявшие отмобилизо-ванное, боевое состояние, представляли большую силу. Национальный совет при корпусе предпринимает демонстративные шаги к отмежеванию от правительства А. В. Колчака и его самого. 13 ноября советом был принят и опубликован меморандум, в котором говорилось о «невыносимом состоянии» корпуса, необходимости «свободного возвращения на родину», делались выпады в адрес русских военных органов, обвинения в «произволе», «беззаконии» и пр.

Разгневанный А. В. Колчак потребовал прекращения сношений с подписавшими меморан-дум Б. Павлу и В. Гирсой. Однако чехословацкие лидеры своей позиции не изменили. Когда поезда Верховного правителя продвинулись в район Новониколаевска, уперлись в эшелоны чехословаков и Колчак потребовал его пропустить, то получил отказ. И ничего не смог поделать, простоял в Новониколаевске до 4 декабря. А. В. Колчак принял решение, оставив войска, быстрее проследовать в Иркутск, к правительству. Но это решение реализовать не удалось. Верховный правитель фактически превратился в заложника чехословаков, будучи оторванным и от правительства, и от армии.

Армия продолжала терпеть поражения, и уже не столько от красноармейских частей, сколько от повстанцев и партизан. Восстания возникали одно за другим, и в них вовлекались распропагандированные большевиками и левыми социалистическими группами деморализо-ванные солдаты погибающей армии. Крупнейшие удары по армии Колчака были нанесены в районе Новониколаевска и в Красноярске, после чего она по существу распалась. Жалкие ее остатки, не имея возможности отступать по железной дороге, занятой чехослова-ками, двигались к Иркутску в лютые зимние морозы по бездорожью. Это было уже не войско. Казалось, солдаты и офицеры обезумеют от обморожений, тифа, недоедания, голода, безысходности, превратятся в неуправляемое стадо. Но после замены К. В. Сахарова (был арестован братьями В. Н. и А. Н. Пепеляевыми, и Колчак согласился на его смещение) на посту главнокомандующего в начале декабря 1919 г. В.О. Каппелем положение в войсках изменилось. Этот 36-летний генерал-лейтенант, отличавшийся многократно, но не выделенный особо, долгое время остававшийся командиром корпуса, проявил себя блестяще. Он смог в тягчайших условиях сплотить разлагающиеся войска (2-й и 3-й армий, командующие С. Н. Войцеховский и К. В. Сахаров; остатки 1-й из состава фронта вышли), подчинить их своей воле и вывести их к Иркутску, обойдя уже потерянный Красноярск. Потом эти войска прорвались на восток, где еще долго оказывали сопротивление большевикам. Сам В. О. Каппель во время похода заболел и умер 26 января на разъезде Утаи, близ Иркутска*. Его дело завершил генерал-лейтенант С. Н. Войцеховский.

* Колчак намеревался присвоить Каппелю звание полного генерала — генерала от инфантерии, но не успел.

В Нижнеудинске, за Красноярском, поезда Верховного правителя (уже только два — его собственный и с золотом) 27 декабря на две недели были задержаны чехами. Здесь Колчака догнал со своим вагоном председатель Совета министров В.Н. Пепеляев. Под видом охраны от нападения чехословаки фактически взяли поезда Верховного под контроль, а его под негласный арест. Колчаку была вручена телеграмма генерала М. Жанена с требованием оставаться на месте до выяснения обстановки. А обстановка оказалась более чем сложная и запутанная.

21 декабря вспыхнуло восстание в Черемхово, на пути к Иркутску, а спустя 3 дня — и в предместье самого этого города — Глазкове. В самом Иркутске к восстанию готовились как большевики, так и эсеры, и меньшевики. Во главе первых стояли Сибирский областной и Иркутский губернский подпольные комитеты РКП(б) и Революционный военный штаб, а во главе вторых — Политический центр, сформированный 12 ноября в Иркутске из представителей Всесибирского краевого комитета партии эсеров, Бюро сибирских организаций РСДРП (меньше-виков) и др. Политцентр, председателем которого был член Учредительного собрания эсер Ф. Ф. Федорович, ставил целью свержение власти Колчака, недопущение победы коммунистов и создание в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке «буферного» демократического государст-ва. Союзники, их миссии в Сибири, в сущности, переориентировались, отвернулись от Колчака и возлагали надежды уже на соцпартии, Политцентр. Коммунисты, имея контакты с Политцент-ром, позволили ему проявить инициативу и начать восстание. Начатое 24 декабря солдатами в Глазкове, оно

27 декабря распространилось на город. 5 января 1920 г. была провозглашена власть Политцентра. Его члены преувеличивали свои возможности удержания власти. Коммунисты выжидали благоприятный момент с тем, чтобы устранить Политцентр и перехватить власть.

Предпринятые А. В. Колчаком и членами его правительства усилия по привлечению сёменовцев и японцев для подавления побеждавшего в Иркутске восстания успеха не имели. Части Семенова так и не смогли прорваться в город. В это время шли большие «игры», в которых были задействованы и Совет министров Колчака, и чехословацкое руководство, и генерал Жанен, координировавший все дело, и Политцентр, и большевистское руководство с его организациями на пути от Нижнеудинска к Иркутску. Коммунисты требовали от чехословаков выдачи им Колчака, Пепеляева и золотого запаса взамен предоставления возможности ухода корпуса из Сибири. Потом и Политцентр солидаризировался с этим требованием.

Тем временем шли переговоры между Жаненом, Политцентром и Советом министров о сдаче последним власти Политцентру. Безвластное уже правительство, в котором при отсутствии его главы и заместителя С. Н. Третьякова председательствовал кадет А. А. Червен-Водали, затягивало переговоры, обговаривая некоторые условия, в частности, пропуск войск на восток. Правительство надеялось на успех сёменовцев и активную поддержку японцев. Но после неудачи семеновских частей оно фактически власть сдало. 3 января 1920 г. Совет министров посылает Колчаку в Нижнеудинск телеграмму с требованием об отречении от власти, передачи ее, как Верховному правителю, А. И. Деникину. А. В. Колчак в безысходном положении это требование выполнил, издав 4 января 1920 г. свой последний указ. Вместе с тем он предоставил «всю полноту военной и гражданской власти на всей территории Российской Восточной окраины» атаману Г. М. Семенову.

А. В. Колчак отдавал себе отчет, что он в ближайшее время может погибнуть и, следовате-льно, не сможет продолжить борьбу за освобождение России от деспотии коммунистов. Мозг его сдавливала мысль, что, может быть, следует разделить судьбу гибнущего белого дела в Сибири, уйти из жизни. «За все надо платить», — говаривал он не раз. Но правильно ли это будет, и погибло ли дело? Он и его помощники обдумывали вопрос о спасении, уходе с охраной в Монголию. После того, как выяснилось, что солдаты конвоя перешли на сторону руководимых большевиками нижнеудинских рабочих, а офицеры высказались за то, чтобы скрываться поодиночке, Колчак понял, что он предан и практически спасения нет. Теплилась слабая надежда на представительства союзников, генерала Жанена. Но он нутром, по поведению чехословаков, чувствовал, что предан или будет предан и ими.

Сколь бы А. В. Колчак ни был мужественным, а он был именно таким, он тяжело переживал все происшедшее. М. Жанен, наблюдая состояние А. В. Колчака еще в период эвакуации, отмечал: «Колчак похудел, подурнел, выглядит угрюмо, и весь он, как кажется, находится в состоянии крайнего нервного напряжения. Он спазматически прерывает речь. Слегка вытянув шею, откидывает голову назад и в таком положении застывает, закрыв глаза». Но такие проявления наблюдались, видимо, все же в минуты крайнего нервного напряжения, слабости. В общем же он проявлял завидную в его положении выдержку. Но близкие люди, ехавшая с полдороги с ним А. В. Тимирева (он ее, больную испанкой, перевел из вагона эшелона с золотым запасом к себе) не могли не заметить огромную в нем перемену. Он враз поседел и сильно осунулся. И все же какая-то слабая надежда на спасение, личную безопасность в нем еще теплилась. Он мало верил союзникам, но решил все-таки положиться на них. В Нижнеудинске Александру Васильевичу было заявлено, что он взят под международную охрану. Личная охрана его (остатки конвоя) была удалена и заменена чехословацкой. На деле же новая охрана его уже не «охраняла», а «стерегла». Ему, как и Пепеляеву, был предоставлен только один вагон (2-го класса). Оба вагона были расцвечены союзными флагами. «Золотой эшелон» еще 3 января был передан под чешскую охрану. Вагоны Колчака и Пепеляева прицепили к эшелону одного из чехословацких полков и отправили на Иркутск. В Черемхове, где фактическая власть уже тогда находилась у коммунистов, по их настоянию, в вагон села и их параллельная «охрана» из 8 вооруженных рабочих во главе с командиром партизанского отряда В. И. Буровым.

Значение золотого эшелона никак не исчерпывалось его огромной стоимостной ценностью. Оно непосредственно влияло на формирование политики и реальных шагов самых различных сил. Эшелон стал предметом торга и одним из факторов решения судьбы А. В. Колчака. Многие его сподвижники и современники не без оснований считали, что его заявления еще в Омске, что золото да и награбленные чехословаками огромные ценности являются достоянием России и он не допустит их вывоза за границу явилось главнейшей причиной их предательства, вступления в торг за счет его головы и с эсеровско-меньшевистскими, и с большевистскими представитель-ными органами. И те, и другие довольствовались сдачей им Колчака и части ценностей в виде лишь, можно сказать, «распространенного» золотого эшелона. Колчак, все еще надеявшийся на сохранение антибольшевистского режима хотя бы в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке, ускорил развязку, акт предательства своим телеграфным приказом владивостокским властям о проверке огромного имущества, товаров и ценностей, вывозимых чехами на союзных кораблях на родину. О ней стало известно чехословацкому руководству, хотя и использовался окружной телеграфный путь. Кем же и как охранялся золотой эшелон? О том, как он потом из Иркутска в Казань возвращался, написано много, в том числе о чекисте А. А. Косухине. Об эшелоне Колчака в этом плане — ничего. Исходно можно было предполагать, что коль скоро достоянием России Колчак чрезвычайно дорожил, прежде всего специально из-за него эвакуировался в последний момент и двигался вместе с отступающей армией, то и охрану к эшелону должен был поставить надежную и во главе нее поставить офицера, лично ему известного. Так оно и было. Начальником команды охраны был назначен офицер не высокого чина, но в высших военных кругах известный и проверенный — поручик М. К. Ермохин. Екатеринбуржец Ермохин был участником 1-й мировой войны, добровольцем антибольшевистских формирований генерала князя В. В. Голицына, его 7-й Уральской горных стрелков дивизии. Военными деятелями он вскоре используется в комендантской службе Екатеринбурга, затем генерал-лейтенант М. К. Дитерихсом был привлечен к охране места поиска и раскопок захоронения останков царской семьи. С назначением Дитерихса Главкомом фронта Ермохин был назначен начальником отряда по охране его лично и штаба. Сопровождал генерала и при поездках его с фронта в Ставку, в резиденцию Колчака, который имел возможность его узнать. После ссоры Дитерихса с Колча-ком, назначении им Главкомом фронта другого генерала — К. В. Сахарова, использовавшего свою третью охрану, команда М. К. Ермохина получила новое, специальное поручение. Колчак сам встретился с Ермохиным, разъяснил задачи и особенности предстоящих действий в пути следования эшелона в составе поездов Верховного правителя.

Команда поручика М. К. Ермохина на всем пути следования успешно охраняла поезд, вплоть до Нижнеудинска, где Колчак фактически был взят чехословацким командованием под неглас-ный арест, а русская охрана заменялась. Ермохин со своими солдатами и офицерами отказывал-ся сдать эшелон чехословацкой команде, тем более — разоружиться, и только тогда, когда получил личный приказ Верховного, охрану все же сдал, подчинился. Но оружие команда не сдала и некоторое время продолжала выполнять охранные функции, только во внешнем кольце. Внутреннюю, непосредственную охрану стали нести чехословаки, и сразу же начались крупные хищения золота. В дальнейшем ермохинцы разделили участь терпящей поражение армии. Сам он некоторое время служил в войсках атамана Г. М. Семенова, затем эмигрировал в Маньчжу-рию. Жил с семьей в нужде, что свидетельствовало о его и его команды непричастности к кражам золота, вопреки заявлениям чехословаков о том, что они начались еще до них.

Эшелон прибыл в Иркутск днем 15 января. Колчак и его сподвижники, офицеры, которых в вагон набилось очень много, с тревогой рассуждали о том, куда и под чьей охраной их повезут далее: в Харбин или во Владивосток? А дороги дальше Иркутска вагонам Колчака и Пепеляева уже не было. Все заведомо и определенно было решено. Не известить Колчака, не сделать ему через кого-то даже намека на то, что союзники не помышляют о его спасении, — это и есть не что иное, как акт предательства. Что бы потом ни говорил Жанен, а совершено было именно предательство. Знай о предрешенности вопроса о выдаче его повстанцам, Колчак сам предпринял бы более действенные шаги к организации освобождения и побега.

Приведем отрывки из воспоминаний начальника штаба Верховного правителя и Главноко-мандующего генерал-лейтенанта М. И. Занкевича, составленных по свежим впечатлениям, еще в 1920 г., об обстоятельствах готовившегося предательства А. В. Колчака союзным командовани-ем во главе с генералом М. Жаненом и чехословацким руководством. Во время двухнедельного «стояния» поездов Колчака в Нижнеудинске «…чехами, — писал Занкевич, — была получена новая инструкция из Иркутска из штаба союзных войск, а именно: если адмирал желает, он может быть вывезен союзниками под охраной чехов в одном вагоне, вывоз же всего адмиральского поезда не считается возможным.

Относительно поезда с золотым запасом должны были последовать какие-то дополни-тельные указания…

Адмирал глубоко верил в преданность солдат конвоя. Я не разделял этой веры… На другой день все солдаты, за исключением нескольких человек, перешли в город к большевикам. Измена конвоя нанесла огромный моральный удар адмиралу, он как-то весь поседел за одну ночь…

Когда мы остались одни, адмирал с горечью сказал: «Все меня бросили». После долгого молчания он прибавил: «Делать нечего, надо ехать». Потом он сказал: «Продадут меня эти союзнички»… я самым настойчивым образом советую ему этой же или ближайшей ночью переодеться в солдатское платье и… скрыться в одном из проходивших чешских эшелонов… Адмирал задумался и после долгого и тяжелого молчания сказал: «Нет, не хочу я быть обязанным спасением этим чехам»…

Вагон с адмиралом был прицеплен к эшелону 1-го батальона 6-го чешского полка…

Перед самым отходом поезда в Иркутск, начальник чешского эшелона, к которому был прицеплен вагон адмирала (майор Кровак), сообщил мне следующие, полученные им из штаба союзных войск, инструкции:

1. Вагон с адмиралом находится под охраной союзных держав.

2. На этом вагоне будут подняты флаги Англии, Северо-Американских Соединенных Штатов, Франции, Японии и Чехо-Словакии.

3. Чехи имеют поручение конвоировать вагон адмирала до Иркутска.

4. В Иркутске адмирал будет передан Высшему Союзному Командованию (т. е. генералу Жанену).

Действительно, битком набитый людьми вагон с адмиралом вскоре изукрасился флагами перечисленных наций и, в таком виде, в хвосте чешского эшелона, двинулся в Иркутск…

Было уже почти темно…, когда поезд пришел на ст. Иркутск. Начальник эшелона почти бегом направился к Сыравану. Спустя некоторое время он вернулся и с видимым волнением сообщил мне, что адмирала решено передать Иркутскому революционному правительству. Сдача назначена на 7 часов вечера…».

Итак, вагонц стояли в Иркутске. Поздно вечером, около 9 часов, А. В. Колчаку и В. Н. Пепеляеву объявили, что они арестованы Политцентром. Конвой во главе с заместителем командующего войсками Политцентра капитаном А. Г. Нестеровым сопроводил Колчака, Пепеляева, некоторых офицеров в губернскую тюрьму. Колчака поместили в камеру № 5. Она оказалась его последним пристанищем на этом свете. Камера холодная. Хотя Анна Васильевна незадолго до отъезда из Омска утеплила ему шинель, но все равно было холодно. Он был простужен. Общие условия содержания адмирала были пакостными…

О. Гришина-Алмазова, вдова генерала А. Н. Гришина-Алмазова, также заключенная в губернскую тюрьму, в дальнейшем освобожденная и эмигрировавшая, писала: «Адмирал был помещен в нижнем этаже, в одиночной камере № 56*…(номер камеры назван неточно; она имела № 5-й.)

Одиночный корпус в три этажа помещался в отдельном дворе, в котором было 64 камеры. Камеры были невелики: 8 шагов в длину, 4 — в ширину. У одной стены железная кровать. У другой — железный столик и неподвижный табурет. На стене полка для посуды. В углу выносное ведро, таз и кувшин для умывания. В двери камеры было прорезано окошко для передачи пищи. Над ним небольшое стеклянное отверстие — волчок. Колчак очень волновался. Он мало ел, почти не спал и, нервно кашляя, быстро шагал по камере, измученный ежедневными томительными допросами и подавленный безмерностью катастрофы, ответственность за которую он не хотел перелагать на других…

Свет гас в 8 часов. Из коридоров, освещенных огарками свечей, доносилась лишь брань красноармейцев, суливших расстрелы и казни».

21 января Политцентр вынужден был передать власть коммунистам, созданному ими Военно-революционному комитету во главе с А. А. Ширямовым.

Еще до ареста А. В. Колчака. 7 января, Политцентром была создана Чрезвычайная следстве-нная комиссия под председательством меньшевика К. А. Попова, которого затем ревком заменил большевиком, председателем Иркутской губчека С. Г. Чудновским. Следственная комиссия готовилась к обстоятельному допросу А. В. Колчака и приступила к нему 21 января. Последний допрос состоялся 6 февраля, когда вопрос о расстреле был уже решен. По поведению допраши-ваемых, общей обстановке Колчак чувствовал, что будет расстрелян. Ведь он давно уже ленин-ским руководством был объявлен вне закона. Однако Александр Васильевич надеялся, что все же будут соблюдены формальности: будет суд и казнь состоится по его приговору.

В январе А. В Колчак был объявлен «врагом народа». В какой момент, кем? Правительствен-ного документа на этот счет никогда опубликовано не было. Возможно, само оно такового не принимало, его руководство давало лишь распоряжение в том или ином виде. Или «врагом народа» Колчак был объявлен местной властью, по своей инициативе.

Имеется такой документ, как «Телеграмма Сибирского ревкома и Реввоенсовета 5 армии всем ревкомам и штабам в Восточной Сибири об аресте Колчака» от 18 января 1920 г. Текст ее гласит: «Чита, Верхнеудинск, Иркутск. «Именем Революционной Советской России Сибирский революционный комитет и Реввоенсовет 5 армии объявляет изменника и предателя рабоче-крестьянской России Колчака врагом народа и вне закона, приказывают вам остановить его поезд, арестовать весь штаб, взять Колчака живого или мертвого. Перед исполнением этого приказа не останавливайтесь ни перед чем, если не можете захватить силой, разрушьте железнодорожный путь, широко распубликуйте приказ. Каждый гражданин Советской России обязан все силы употребить для задержания Колчака и в случае его бегства обязан его убить.

Председатель Сибревкома Смирнов Реввоенсовет 5 Грюнштейн (Врид) командарма 5 Устичев».

Из документа видно, что сибирское руководство на 18 января еще не знало об официальном аресте Колчака Политцентром в Иркутске за 3 дня до того. 21 января с передачей им власти большевистскому губревкому Колчак официально стал уже его арестантом. Вероятно, в тот же день (20 января) или на следующий И. Н. Смирнову стало известно, что Колчак находится в тюрьме. По крайней мере из документа от 23 января это видно. И. Н. Бурсак (Б. Блатлиндер), вступавший в должность коменданта Иркутска, называет время переговоров его со Смирновым даже «17 или 18 января». Здесь, конечно, издержки памяти. Переговоры могли состояться не ранее 20 января. Но нас больше интересует поставленный выше вопрос: кто и когда объявил Колчака «врагом народа» и «вне закона», о чем сказано в телеграмме Сибревкома и РВС-5. В ней речь идет о принятии такого постановления центральной властью вообще. В постановлении же Иркутского Военревкома о расстреле А. В. Колчака и В. Н. Пепеляева в мотивировке этого акта сказано о принятии такового «Советом Народных Комиссаров» республики. Текст постановления не приводился ни в этом, ни в других случаях и им. Мотивировка могла быть дана на основе той телеграммы и информации из последующих переговоров и от высылавшегося через линию фронта непосредственного представителя Сибревкома. Обращает на себя внимание адресное указание на высший орган, принявший постановление, — Совнарком. Скорей всего так оно и могло быть. Решить вопрос мог этот орган, если не официально, коллективно, то лично его председатель, вождь В. И. Ленин. Но опять же документа или упоминания о принятии такого решения в Москве не обнаружено, по-видимому, и не будет обнаружено, ибо бытовала практика принятия и отдачи Лениным лично самых кардинальных распоряжений на места, причем сугубо конспиративно, тайных. Что касается даты принятия в Москве решения (в том или ином виде) об объявлении А. В. Колчака вне закона, то она вырисовывается достаточно отчетливо: 20-го же января или днем двумя ранее. Сдается, что так произошло и на сей раз. Сибревкомом и РВС-5-й, тем более Иркутский ревком постановления не имели, а действовали лишь на основе шифрован-ных телеграфных распоряжений. Сибревком и Реввоенсовет-5 получили распоряжение лишь в таком виде, и не они сами его выработали. В высшей степени маловероятно, что Смирнов решился на такое самостоятельно. Тем более, что в его телеграмме на места речь идет не только о «задержании», но недвусмысленно и об убийстве Колчака. Сам по себе этот факт, логически связанный с последующими, причем совместными, действиями центральной и местной власти тому подтверждение. Как видим, дело изначально ставилось на неправовые рельсы, и при оценке личности Колчака, как политического противника, и как военнопленного.

Для А. В. Колчака допрос имел особое значение. Он давал показания охотно, стремясь оставить для истории, потомства и собственные биографические данные, и сведения о тех крупнейших событиях, в которых ему довелось непосредственно участвовать. Но вот начавшийся без особой торопливости, по определенному плану ход допроса был свергнут. С участием С. Г. Чудновского он вылился не в вопросительную, а чисто обвинительную форму с прерыванием обвиняемого на полуслове. Следствие уже не интересовали свидетельства виднейшего сына России об эпохе, ибо поступил приказ о его немедленном расстреле.

Долго, даже в зарубежной исторической и мемуарной литературе, считалось, что решение о расстреле А. В. Колчака было вынужденным и принято на месте — иркутскими коммунистичес-кими руководителями. Эта версия шла от мемуаристов, организовавших и производивших казнь. Для культивирования этой версии было использовано такое основание: приближение отступаю-щих войск белых к Иркутску и предъявление их командующим С. Н. Войцеховским ряда требо-ваний, в том числе — об освобождении и передаче А. В. Колчака представителям союзников для отправки за рубеж. Таковое действительно поступило Колчак узнал о нем от Тимиревой. Анна Васильевна, беспредельно любящая Александра Васильевича и преданная ему, добровольно дала себя арестовать, чтоб разделить судьбу дорогого человека, быть близ него. В тюрьме они пытались обмениваться через солдат охраны записками. Иногда это удавалось. Узнав о приближении к Иркутску каппелевцев, их требовании, Тимирева переслала Колчаку записку с сообщением об этом. Он ее получил. И ответил, заметив, что из ультиматума Войцеховского «скорее… ничего не выйдет или же будет ускорение неизбежного конца»*.

* Оставшаяся на всю свою долгую и тяжкую жизнь верной удивительно светлой любви, А. В. Книпер-Тимирева в 1970 г. писала:

Каппелевцы, их командование, находясь в отчаянном положении, в сущности, скорее всего, блефовали, Они вряд ли имели реальные шансы штурмом захватить Иркутск, тем более потом вырваться из него. В их рядах насчитывалось не более 6-7 тыс. человек, многие из которых были больны. Силы же красных повстанцев в это время в самом Иркутске были примерно такими же, а в его районе в целом — много больше. К концу января повстанческо-партизанские отряды, сведенные в Восточно-Сибирскую советскую армию, насчитывали до 16 тыс. бойцов. К тому же чехословаки уже вовсю «подыгрывали» красным. По пятам белых устремились части 5-й армии красных. Игра генерала С. Н. Войцеховского была проигрышной. На штурм Иркутска он так и не решился и через Глазково, занятое чехословаками, ринулся к Байкалу. Ни командование 5-й армии, ни Иркутский ревком, ни подчинявшееся ему командование повстанцев всерьез ультима-тум не восприняли. Ультиматум их не испугал. Напротив, командующий повстанческой армией Д. Е. Зверев требовал от С. Н. Войцеховского сдачи оружия и пр. Реальных шансов на освобож-дение Колчака у каппелевцев не было.

Как уже отмечалось в историографическом разделе биографии, Колчак физически был уничтожен по заблаговременно поступившему зашифрованному указанию не из Иркутска и при таких обстоятельствах. Приведем о его гибели наиболее достоверные данные по первоисточникам.

Упоминавшаяся О. Гришина-Алмазова, по ее словам, получившая сведения о предстоящей казни А. В. Колчака и В. Н. Пепеляева еще 5 февраля, рассказывала, как в ночь на 7 февраля в тюрьму прибыли «тепло одетые красноармейцы» и «среди них начальник гарнизона, ужасный Бурсак». Сначала вывели Пепеляева, сидевшего на втором этаже, затем, как она наблюдала через волчок, сорвав с него шляпной булавкой бумажку на клее, — Колчака. «Толпа двинулась к выходу, — отмечала она. — Среди кольца солдат шел адмирал, страшно бледный, но совершен-но спокойный. Вся тюрьма билась в темных логовищах камер от ужаса, отчаяния и беспомощ-ности». В эту морозную, тихую ночь А. В. Колчака и В. Н. Пепеляева под руководством председателя губчека С. Г. Чудновского, начальника гарнизона и одновременно коменданта города И. Н. Бурсака и коменданта тюрьмы В. И. Ишаева вывели за город, к устью реки Ушаковки при впадении ее в Ангару.

По рассказам участников расстрела, Колчак и все эти дни, и в крестном пути на голгофу был мужественен и внешне поразительно спокоен. А внутренне, душевно? К дню казни он, 46-летний, был уже совершенно седым.

Чудновский осуществлял общее руководство казнью, Бурсак — непосредственно командовал расстрельщиками, отдал приказ, который в последний раз довелось услышать Колчаку.

Бурсак описал этот момент так: «Полнолуние, светлая, морозная ночь. Колчак и Пепеляев стоят на бугорке. На мое предложение завязать глаза Колчак отвечает отказом. Взвод построен, винтовки наперевес. Чудновский шепотом говорит мне:

— Пора.

Я даю команду:

— Взвод, по врагам революции — пли!

Оба падают. Кладем трупы на сани-розвальни, подвозим к реке и спускаем в прорубь. Так «верховный правитель всея Руси» адмирал Колчак уходит в свое последнее плавание.

Возвращаемся в тюрьму. На обороте подлинника постановления ревкома о расстреле Колчака и Пепеляева пишу от руки чернилами: «Постановление Военно-революционного комитета от 6 февраля 1920 года за № 27 приведено в исполнение 7 февраля* в 5 часов утра в присутствии председателя Чрезвычайной следственной комиссии, коменданта города Иркутска и коменданта иркутской тюрьмы, что и свидетельствуется нижеподписавшимися:

Председатель Чрезвычайной

следственной комиссии

С. Чудновский

Комендант города Иркутска

И. Бурсак»**

* Постановление, составленное в ту же ночь, чаще датируется 7-м февраля.

** В воспоминаниях, так сказать, неофициальных, неопубликованных, Бурсак говорил: «Перед расстрелом Колчак спокойно выкурил папиросу, застегнулся на все пуговицы и встал по стойке „смирно“. После первого залпа сделали еще два по лежащим — для верности. Напротив Знаменского монастыря была большая прорубь. Там монашки брали воду. Вот в эту прорубь и протолкнули вначале Пепеляева, а затем Колчака вперед головой. Закапывать не стали, потому что эсеры могли разболтать, и народ бы повалил на могилу. А так — концы в воду».

В 5 часов утра 7 февраля 1920 г. большевистский залп скосил Александра Васильевича Колчака, бывшего Верховного правителя России, ее прославленного адмирала и великого патриота, так радевшего за ее честь и величие. Не в земле суждено было найти покой его телу. Ангара — водная бездна приняла его.

Известный поэт русской эмиграции Сергей Бонгарт скорбно откликнулся на смерть вождя белого движения, одного из наиболее выдающихся флотоводцев в славной истории Российского государства такими стихами:

* Поэт не был осведомлен о точном месте и обстоятельствах расстрела А. В. Колчака, отсюда — изображение черты города — «перрон». Слух о якобы имевшемся у Колчака до момента расстрела золотого портсигара, воспринятый Бонгартом, породил легенду, бытующую и поныне.

Трагедия А. В. Колчака завершилась его смертью, но от нее пошли волны и отзвуки, волнующие нас поныне.