Ухудшение положения в армии и флоте, снижение их боеспособности напрямую были связаны с состоянием тыла. Недостаточная подготовка России к войне, шаги по наверстыванию упущенного далеко не всегда давали должные результаты. Шаг за шагом промышленность, а также транспорт, работавший с перегрузкой, финансовая система не выдерживали возраставших требований войны и приходили в расстройство. Ухудшался жизненный уровень масс. Углубля-лись социальные противоречия. Отсутствие действенных демократических институтов, государ-ственных органов, способных в какой-то мере примирять противоречивые, конфликтующие стороны, взаимная неуступчивость низов и верхов привели к социальному взрыву. Стихийные выступления рабочих в Петрограде, начавшиеся в конце февраля 1917 г., и распространявшиеся по другим городам, охватывавшие и солдат, переросли в вооруженные столкновения, вылились в мощную демократическую революцию. В результате 2 марта Николай II отрекся от престола. Монархия пала. Возникший еще до того Временный комитет Государственной думы с согласия исполкома Петроградского совета рабочих депутатов сформировал Временное правительство, к которому и перешла власть.
Февральская революция подняла Россию на дыбы. Ситуация в стране, на фронте, на флотах, включая Черноморский, коренным образом изменилась, причем преимущественно в худшую сторону. В стране под воздействием стихии и анархистских, большевистских и левосоциалис-тических течений нарастали дестабилизация, развал по всем направлениям и хаос. Все это остро сказалось и на военно-морских силах, даже на относительно благополучном Черноморском флоте. Дисциплина расшатывалась, чему в огромной степени способствовал так называемый «Приказ № 1» Петроградского совета, содержавший требование передачи власти в войсках и на флоте самочинно возникавшим солдатским комитетам и советам, фактически сковывавшим действия командного состава. Все чаще солдаты и матросы не выполняли приказы, дезертирова-ли. Сильнейшему анархо-большевистскому влиянию подвергся Балтийский флот. В начале несколько иным было положение на Черноморском флоте. В нем, как и всюду, усилилась разно-родная партийно-политическая деятельность. Весьма интенсивно росла и стала многотысячной организация социалистов-революционеров. Имелась и организация РСДРП. До апреля она была объединенной. Затем большевики из нее вышли, но их самостоятельная организация была пока малочисленной и влияние ее было крайне ограничено. Поэтому и в выборных органах долго господствовали эсеры и меньшевики. Лидером был меньшевик Н. Л. Канторович, ладивший с командованием.
Дисциплина и влияние комсостава во флоте первое время сохранялись. И в этом была прежде всего заслуга Колчака. Ему впервые пришлось столкнуться с политическими проблема-ми, включиться в политическую борьбу, учиться ее азам.
А. В. Колчак пытался освоиться в новой ситуации, старался не выпускать бразды правления флотом из своих рук. Но уже в это время, а в дальнейшем особенно, проявилась не только его непредрасположенность к политической деятельности, но полная неподготовленность к ней, тем более, к тем ее требованиям, которые возникали в 1917 году. Это признавал он сам, подчерки-вая, что ни в кругу знакомых, ни среди сослуживцев политикой никогда не занимался. Вся его среда была далекой от этой сферы человеческой деятельности. «В вопросах политического и социального порядка, сколько я припоминаю, у меня вообще никаких воспоминаний не осталось».
В литературе с давних пор поднимается вопрос о политических убеждениях Колчака. Обычно отмечается, что он был в плену монархических воззрений и устремлений, причем его взгляды в этом не претерпевали изменений. Авторы спешат окрестить его законченным и последовательным монархистом. Все было не так просто. Колчак впоследствии пытался дать самооценку своих взглядов на государственное устройство России. На допросах в Иркутске говорил: «Я относился к монархии, как к существующему факту, не критикуя и не вдаваясь в вопросы по существу об изменениях строя». На прямой вопрос, был ли он до революции 1917 г. монархистом, Колчак ответил откровенно и точно: «Я был монархистом и нисколько не уклоняюсь… Я не могу сказать, что монархия — это единственная форма, которую я признаю. Я считал себя монархистом и не мог считать себя республиканцем, потому что тогда такового не существовало в природе. До революции 1917 года я считал себя монархистом». Итак, как офицер, давший присягу императору, Колчак воспринимал монархию в России как факт. Но он не был монархистом того круга, представители которого иного политического строя, кроме монархии, не воспринимали. Он мог воспринять и республиканский строй, в том случае, если он, по его мнению, мог иметь позитивное значение для России, для ее блага.
А. В. Колчак далеко не всегда был удовлетворен монархическими порядками в стране, действиями царского правительства, военных ведомств. Он говорил, что положительно оценивал появление Государственной думы, активно соучаствовал в ее работе, т. е. вполне воспринимал конституционную монархию. И это действительно было так. Колчак не сразу, но принял свержение монархии, нарождавшийся республиканский строй. Объяснял он это так: «Когда совершился переворот, я получил извещение о событиях в Петрограде и о переходе власти к Государственной думе непосредственно от Родзянко, который телеграфировал мне об этом. Этот факт я приветствовал всецело. Для меня было ясно, как и раньше, что то правительство, которое существовало предшествующие месяцы, — Протопопов и т. д., — не в состоянии справиться с задачей ведения войны, и я вначале приветствовал самый факт выступления Государственной думы, как высшей правительственной власти…
Я приветствовал перемену правительства, считая, что власть будет принадлежать людям, в политической честности которых я не сомневался, которых знал, и поэтому мог отнестись только сочувственно к тому, что они приступили к власти. Затем, когда последовал факт отречения государя, ясно было, что уже монархия наша пала, и возвращения назад не будет. Я об этом получил сообщение в Черном море, принял присягу вступившему тогда первому нашему Временному правительству. Присягу я принял по совести, считая это правительство как единственное правительство, которое необходимо было при тех обстоятельствах признать, и первым присягу эту принял. Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии, и после совершившегося переворота стал на точку зрения, на которой я стоял всегда, — что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу родине своей, которую ставлю выше всего, и считаю необходимым признать то правительство, которое объявило себя тогда во главе российской власти.
…Для меня было ясно, что монархия не в состоянии довести эту войну до конца, и должна быть какая-то другая форма правления, которая может закончить эту войну».
Так что А. В. Колчак воспринимал и республиканское правление, считал восстановление монархии практически уже невозможным. Определение будущего строя России Колчак связы-вал в это время, как и в дальнейшем, с созывом Учредительного (Национального) собрания.
А. В. Колчак стал получать телеграфные вести о революционных событиях в Петрограде из Морского Генштаба с 27 февраля. Они гласили о выступлениях рабочих, бунтах в столичном гарнизоне, захвате власти в городе восставшими. Эти телеграммы А. В. Колчак получал в пути, когда он шел с двумя миноносцами по вызову главнокомандующего Кавказским фронтом Великого князя Николая Николаевича. 1 марта командующий флотом получил телеграмму от морского министра И. К. Григоровича, в которой сообщалось, что в Питере удается восстано-вить порядок. Министр оптимистически сообщал: «Характер событий совершенно исключает какую бы то ни было внешнюю опасность, и надо думать, что принятыми мерами страна избежит сильных потрясений внутри». По получении телеграммы И. К. Григоровича Колчак сразу же отплыл из Батума (Батуми) в Севастополь.
Еще до прибытия туда Колчак получил упоминавшуюся уже телеграмму от председателя Государственной думы М. В. Родзянко, в которой говорилось об образовании Комитета Государственной думы, взявшего на себя восстановление порядка. Родзянко призывал Черноморский флот соблюдать спокойствие, продолжать боевую работу.
2 марта Колчаку стало известно об образовании Временного правительства из разосланной им радиотелеграммы. Реакция Колчака на все эти сообщения, телеграммы была неоднозначной. Первоначально, до полного выяснения ситуации в центре, он предпринимал меры к нераспрос-транению информации, даже на время прервал телеграфно-почтовую связь. По прибытии в Севастополь Колчак собрал комсостав флота, огласил полученные известия. Выслушав мнение подчиненных, дал распоряжение информировать личный состав флота строго по инстанции, а затем издал приказ с изложением полученных сведений и призывом к флоту, портам и населе-нию районов, подчиненных ему, напрячь все силы для исполнения патриотического долга — успешного завершения войны, соблюдения спокойствия. Реакция же его на радиограмму Временного правительства была такой: он телеграфировал в ставку, что может дать распоряже-ние о подчинении флота, частей и районов новому правительству только по получении от штаба Верховного главнокомандующего соответствующего распоряжения и просил определенных указаний. То есть, говоря военным языком, Колчак соблюдал уставные положения, не опережал решений высшего командования, сохранял субординацию.
Из ставки поступило телеграфное разъяснение: «Наштаверх сговаривается с главнокоман-дующим о том, чтобы от имени армии принять манифест и присягнуть Михаилу Александро-вичу, с тем, чтобы Михаил Александрович (младший брат царя. — И. П.) объявил манифест о том, что он по наступлении спокойствия в стране созовет Учредительное собрание». Колчак, солидаризируясь со ставкой, издал 2 марта приказ с требованием непоколебимо выполнять свой долг перед монархией. Он приказал привести войска к присяге новому монарху, а потом, по получении новой информации, отменил этот приказ. Опасаясь восстания на судах флота, особен-но на тех, которые имели частое общение с берегом, он отдал приказ о выходе в море под пред-логом проведения учебной стрельбы 2-й бригады линейных кораблей и дивизиона миноносцев.
Вопреки усилиям Колчака вести о событиях в Петрограде распространялись слухами, проникали и в местную печать, становились достоянием гласности. И далеко не в том виде,как сообщалось командованием флота, кораблей и воинских частей. Стали поступать столичные газеты, в том числе социалистические, с призывами к свержению существующего государствен-ного строя. Брожение среди матросов усиливалось, особенно в связи с приказом о выходе кораблей в море. 4 марта в Севастополе начался митинг. Настроение моряков резко менялось, левело. Но основная масса их еще доверяла комсоставу, особенно самому Колчаку. Требовали его прибытия и выступления на митинге. Колчак решил явиться на него. Но он предварительно принял меры к ослаблению агитации леваков. Послав в казармы по два представителя от каждой роты, с кораблей, береговых команд и из гарнизона Севастопольской крепости, он стремился и к успокоению моряков, и к формированию специального органа, работающего под его, командую-щего, влиянием. Приехал А. В. Колчак на митинг на автомобиле. Моряки и солдаты встретили его восторженно, несли на руках. Слушали с огромным вниманием, доверием. А он говорил о необходимости сохранения дисциплины, о продолжении войны до победного конца. Дал информацию о положении в столице. Успех выступления был полный. Взаимопонимание подтверждалось бурными аплодисментами. В ответ на требование участников митинга послать телеграмму приветствия Временному правительству Колчак ответил согласием. Телеграмма была послана.
Таким образом, состоялось признание и Колчаком, и флотом Временного правительства. На митинге был избран Центральный военный исполнительный комитет (ЦВИК), позднее сливший-ся с советом рабочих депутатов порта. ЦВИК возглавил известный меньшевик, участник восста-ния на броненосце «Потемкин» в 1905 г., авторитетный тогда среди моряков, — Канторович. С советами, солдатскими и матросскими комитетами Колчак старался сотрудничать, и это доволь-но длительное время получалось у него вполне. С поступлением известий об отказе принять верховную власть Михаилом Александровичем Колчак пришел, как он отмечал позднее, к мысли, что с монархией в России, очевидно, покончено. Издав в соответствии с официальным сообщением приказ, он в нем вновь делает упор на сохранение во флоте дисциплины и порядка. Победа революции стала фактом, и Колчак принимает его, ждет изменений к лучшему в стране, армии и на флоте. 5 марта он организовал по случаю победы революции парад войск. Позднее Колчак присоединился к предложению о торжественном перезахоронении останков лейтенанта П.П. Шмидта и активно участвовал в нем.
Несмотря на многочисленные политические перипетии в стране и Черноморье, Колчак последовательно, до конца борется за сохранение боеспособности флота, всемерно противодей-ствуя разложенческим элементам, тем самым выполняя долг гражданина, патриота своей Родины. И здесь он проявляет, пожалуй, не свойственную ему прежде гибкость. Это были первые уроки, первые шаги в сфере политической деятельности.
Ни в первые недели после февральской революции, ни позднее на Черноморском флоте разнузданность матросов, анархиствующих, уголовных элементов среди них не дошла до той степени, как на Балтике. Колчак тяжело переживал чудовищно жестокие убийства командую-щего Балтийским флотом вице-адмирала А. И. Непенина, многих других адмиралов и офицеров. Колчаку в его работе в советах, комитетах, в массах существенно помогал полковник А. И. Верховский — начальник штаба ударной дивизии, пользовавшийся доверием Временного правительства. Он придерживался умеренно социалистических, демократических взглядов, входил в совет в качестве заместителя (товарища) председателя.
Колчак предупреждал моряков, что, учитывая начавшийся развал вооруженных сил России, германское командование вместе с турецким могут активизировать свои действия на море, вырвутся из фактической блокады, что в случае бездействия Черноморского флота, снятия опасности нападения на Босфор и Константинополь противник может бросить крупные сухопутные силы на север и сокрушить Румынию, русские войска на ее территории, что приведет к крайнему ухудшению всей обстановки на фронте. Он внушал подчиненным необходимость не только сохранения боеспособности, но и еще большей активности флота. И в середине марта Колчак под личным командованием, держа адмиральский вымпел на линкоре «Императрица Екатерина», вывел часть флота в море, к турецким берегам. 13 марта А. В. Колчак записал: «…День ясный, солнечный, штиль, мгла по горизонту. Гидрокрейсера продолжают операции у Босфора — я прикрываю их на случай выхода турецкого флота. Конечно, вылетели неприятельские гидропланы и появились подлодки. Пришлось носиться полными ходами и переменными курсами. Подлодки с точки зрения линейного корабля — большая гадость; на миноносце — дело другое… Неприятельские аэропланы атаковали несколько раз гидрокрейсера, но близко к нам не подлетали. К вечеру только закончили операцию; результата пока не знаю, но погиб у нас один аппарат с двумя летчиками. Возвращаюсь в Севастополь. Ночь очень темная, без звезд, но тихая, без волн. За два дня работы все устали, и чувствуется какое-то разочарова-ние. Нет, Сушон (немецкий вице-адмирал, командующий турецким флотом на Черном море) меня решительно не любит, и если он два дня не выходил, когда мы держались в виду Босфора, то уж не знаю, что ему надобно». Запись от 14 марта: «Сегодня надо продолжать практическую стрельбу. Утром отпустил крейсера, переменяя миноносца у „Екатерины“, и отделился. Погода совсем осенняя, довольно свежо, холодно, пасмурно, серое небо, серое море. Я отдохнул эти дни и без всякого удовольствия думаю о Севастополе и политике. За три дня, наверное, были „происшествия“, хотя меня не вызывали в Севастополь…» Эта запись сделана уже после боевой операции, на обратном пути.
Принятие мер по защите своего флота, его главной базы, российского побережья, выходы боевых кораблей к Босфору, поддержание минных заграждений в надлежащем виде на протяже-нии всего времени и после Февральской революции, пока Черноморским флотом командовал Колчак, сковывали действия противника. Выходы его кораблей в море тем более — операции по-прежнему были исключены. С уходом Колчака с поста командующего, с июня 1917 г., «все вернулось на круги своя»: корабли противника вырвались на оперативный простор и стали вновь курсировать по Черному морю, совершать нападения на порты, на корабли, на транспорты и пароходы в море.
В апреле 1917 г. А. В. Колчак был вызван военным министром в Петроград, затем в Псков на совещание главнокомандующих и командующих сухопутными и морскими силами. Он выехал туда и пробыл в столице несколько дней. По приезде явился к министру А. И. Гучкову, которого хорошо знал прежде по работе в Государственной думе, а незадолго до приезда в столицу встре-чался уже как с министром в Одессе, беседовал и близко познакомился с ним. На заседании, проводившемся Гучковым, выступали с докладами, наряду с представителями сухопутных войск, начальник штаба Балтийского флота Чернявский и командующий Черноморским флотом Колчак. Вырисовывалось контрастное положение этих флотов. На первом из них оно было очень тяжелым. Флот неудержимо разлагался, выходил из подчинения правительству. Революцион-ность многих матросов нередко выливалась в анархию, уголовщину; самосуды, просто убийства становились чуть ли не повседневными. Сотни заслуженных людей из командного состава были истреблены. В докладе Колчака речь шла не только о Черноморском флоте, но и о вооруженных силах страны вообще, содержались предложения по предупреждению их разложения. Доклад его произвел большое впечатление, запомнился участникам заседания своей логичностью и образностью. Молва давно уже и по справедливости отмечала ораторский талант Колчака.
В это время Колчаку импонировал состав Временного правительства. Он связывал с ним большие надежды на спасение России. В дальнейшем, когда военным и морским министром стал А. Ф. Керенский, тем более когда он возглавил правительство, отношение Колчака к нему, к правительству вообще решительно переменилось.
А. И. Гучков сделал А. В. Колчаку предложение, очевидно, вынашивавшееся и прежде, возглавить Балтийский флот и спасти его от разложения. Сам Колчак передает этот щекотливый момент следующим образом: «…Гучков сказал мне: „Я не вижу другого выхода, как назначить вас командовать Балтийским флотом“. Я ответил: „Если прикажете, то я сейчас же поеду в Гельсингфорс и подниму свой флаг, но повторяю, что считаю, что у меня дело закончится тем же самым, что у меня в Черном море. События происходят с некоторым запозданием, но я глубоко убежден, что та система, которая установилась по отношению к нашей вооруженной силе, и те реформы, которые теперь проводятся, неизбежно и неуклонно приведут к развалу нашей вооруженной силы и вызовут те же самые явления, как и в Балтийском флоте“. Я указал, что у меня во флоте не так благополучно, как кажется».
Колчак объективно оценивал разницу в положении двух флотов. Черноморский был как бы на удалении от Германии, от революционных центров страны. Его корабли постоянно были в плавании, меньше общались с берегом, на них, к их экипажам, труднее было проникать антиго-сударственным элементам. Колчак был весьма близок к истине, полагая, что причиной интен-сивного развала Балтийского флота «была немецкая работа». По этому поводу он говорил: «Гельсингфорс тогда буквально кишел немецкими шпионами и немецкими агентами, так как по самому положению Гельсингфорса, как финского города, контроль и наблюдение над иностран-цами были страшно затруднены, ибо фактически отличить немцев от финнов или шведов почти не было возможности».
Теперь, спустя многие десятилетия, мы наконец узнали, что, получая миллионы немецких марок от германских властей, некоторые националистические (в Прибалтике, на Украине и т. д.) и левосоциалистические силы, прежде всего большевики во главе с Лениным, еще до Февраль-ской революции, но особенно после нее, развернули активную антивоенную пропаганду и агитацию, работу по разложению армии и флота, правильно рассчитав, что так легче будет прорваться к власти, и преуспели в этом отношении. Борьба правительственных, политических сил против них оказалась малоэффективной.
А. И. Гучков от своего намерения назначить А. В. Колчака командующим Балтийским флотом отказался не сразу. Но в итоге — внял Колчаку и оставил все как есть.
В Петрограде Колчак встретился с М. В. Родзянко, получил дополнительную информацию о положении в стране, в правительственных и иных структурах. Колчак высказал опасение, что его флот может постигнугь та же участь, что и Балтийский, советовался о средствах и методах борьбы с разлагающей антивоенной и антиправительственной пропагандой. Родзянко пореко-мендовал Колчаку встретиться с лидером правых меньшевиков, стоявших на революционно-оборонческих позициях, Г. В. Плехановым, и спросить его совета по этому вопросу. Колчак выполнил рекомендацию. Об этой встрече вспоминал К. И. Иорданский, на квартире которого, по приезде из эмиграции, проживал Плеханов.
Визит адмирала, энергичного, собранного, с интеллигентным лицом, запал ему в память. После встречи Плеханов со свойственным ему остроумием рассказывал: «Сегодня… был у меня Колчак. Он мне очень понравился. Видно, что в своей области молодец. Храбр, энергичен, не глуп. В первые же дни революции стал на ее сторону и сумел сохранить порядок в Черномор-ском флоте и поладить с матросами. Но в политике он, видимо, совсем неповинен. Прямо в смущение привел меня своей развязной беззаботностью. Вошел бодро, по-военному, и вдруг говорит:
— Счел долгом представиться Вам, как старейшему представителю партии социалистов-революционеров.
Войдите в мое положение! Это я-то социалист-революционер! Я попробовал внести поправку:
— Благодарю, очень рад. Но позвольте Вам заметить…
Однако, Колчак, не умолкая, отчеканил:…представителю социалистов-революционеров. Я — моряк, партийными программами не интересуюсь. Знаю, что у нас во флоте, среди матросов, есть две партии: социалистов-революционеров и социал-демократов. Видел их прокламации. В чем разница — не разбираюсь, но предпочитаю социалистов-революционеров, так как они — патриоты. Социал-демократы же не любят отечества, и, кроме того, среди них очень много жидов…
Я впал в полное недоумение после такого приветствия и с самою любезною кротостью постарался вывести своего собеседника из заблуждения. Сказал ему, что я — не только не социалист-революционер, но даже известен, как противник этой партии, сломавший немало копий в идейной борьбе с нею… Сказал, что принадлежу именно к не любимой им социал-демократии и, несмотря на это, — не жид, а русский дворянин, и очень люблю отечество! Колчак нисколько не смутился. Посмотрел на меня с любопытством, пробормотал что-то в роде: ну это не важно, — и начал рассказывать живо, интересно и умно о Черноморском флоте, об его состоянии и боевых задачах. Очень хорошо рассказывал. Наверное, дельный адмирал. Только уж очень слаб в политике…».
Не исключено, что Г. В. Плеханов несколько утрировал относительно политического уровня подготовки А. В. Колчака, но суть от этого не меняется: Колчак действительно находился в начальной стадии политической подготовки. Вести работу в условиях революции ему было крайне трудно. Приходилось в основном, как и прежде, опираться на личный авторитет, заслуги перед флотом.
Итоги беседы с Плехановым сам Колчак излагал так: «Я… сказал, что… обращаюсь к нему… с просьбой помочь мне, приславши своих работников, которые могли бы бороться с этой пропагандой разложения, так как другого способа бороться я не вижу в силу создавшегося положения, когда под видом свободы слова проводится все, что угодно. Насильственными же мерами прекратить, — в силу постановления правительства, — я этого не могу, и, следователь-но, остается только этот путь для борьбы с пропагандой.
Плеханов сказал мне: «Конечно, в вашем положении я считаю этот способ единственным, но он является в данном случае ненадежным». Во всяком случае, Плеханов обещал мне содействие в этом направлении, причем указал, что правительство не управляет событиями, которые оказались сильнее его».
На квартире заболевшего А. И. Гучкова было намечено заседание правительства. Но из-за начавшейся вооруженной апрельской демонстрации оно было кратким. И там А. В. Колчак просил о помощи в борьбе против левых агитаторов, на сей раз — А. Ф. Керенского, как имеющего «связь с политическими партиями». Тот обещал.
От совета командующих армиями в Пскове Колчак вынес тяжелейшее впечатление о состоянии войск, о братании на фронте с немцами, о развале. И хотя выхода из создавшегося положения в ставке найдено не было, обмен информацией и соображениями свелся все же к мнению, что войну прекращать нельзя. Колчак сделал вывод, что правительство, состоящее из честных людей, но отвергающих в критической ситуации насильственные методы борьбы с угрозой существующему строю, бессильно, бесперспективно. Он считал отказ генералу Л. Г. Корнилову (командующему столичным военным округом) в подавлении вооруженной демон-страции ошибкой. Как и отказ в его просьбе, в случае необходимости, применить во флоте, в районе его дислокации, такой же метод. Колчак был убежден, что в то время сил и влияния командного состава и в столице, и на юге для этого было еще достаточно.
Выступая на собрании членов офицерского союза и делегатов армии, флота и рабочих, А. В. Колчак информировал о положении в центре, действиях Временного правительства, давал всему собственные оценки и выдвигал задачи военного и общественного характера. Приведем некото-рые положения из его доклада (сообщения): «По приказанию Военного Министра мне пришлось на этих днях побывать в Петрограде, встретиться с членами кабинета министров, общественны-ми и политическими деятелями, принимать участие в обсуждении государственных вопросов. Это обстоятельство дало мне возможность более ясно познакомиться с теми вопросами, о которых суждение могло основываться на прессе, частных сообщениях и слухах, и я, вернув-шись к месту служения своего… решил ознакомить вверенный мне флот с положением нашей родины в конце третьего года Европейской войны и двух месяцев, истекших после государ-ственного переворота…
Я хочу сказать флоту Черного моря о действительном положении нашего флота и армии, о том, что из такого положения вытекает, как нечто совершенно определившееся, и какие последствия влечет это положение в ближайшем будущем.
Мы стоим перед распадом и уничтожением нашей вооруженной силы… Причины такового положения лежат в уничтожении дисциплины и дезорганизации вооруженной силы и последу-ющей возможности управления ею или командования… Старые формы дисциплины рухнули, а новые создать не удалось, да и попыток к этому, кроме воззваний, никаких, в сущности, не делалось…
Появилось явление отказа команд работать для укрепления позиций, идти на смены и т. д. «Братающийся» неприятель посещал наши окопы… неприятель широко использует этот обычай для целей разведки и изучения наших позиций…
К сожалению, мне пришлось 20, 21-го апреля в Петрограде быть свидетелем событий, носивших характер уже не академический, а угрожающий внутренним пожаром, который называется гражданской войной.
Я убежден, что каждому из 1000 демонстрантов, выступавших на улицах под плакатами и знаменами с надписями: «Долой Временное правительство», «Долой войну», «Война войне», вопрос о смене правительства был полностью безразличен, но кому-то он был нужен. Он был нужен тем кругам, тем лицам, которые ведут антигосударственную работу с явной тенденцией к уничтожению всякой организации и порядка…
Какой выход из этого положения, в котором мы находимся, который определяется словами: «Отечество в опасности», я скажу более «Отечество в критическом положении!?»
Этот выход лежит в сознании этой опасности и необходимости всем, кто имеет силу смотреть ей в глаза, объединиться во имя спасения Родины. Это объединение должно быть выражено в форме искреннего признания Временного Правительства как Верховной власти. Как представители вооруженной силы мы должны признать единственно верную формулу: «Наша политика есть повеления этой Верховной власти» и явиться надежной опорой для нее.
Первая забота — это восстановление духа и боевой мощи тех частей армии и флота, которые ее утратили…
Цель моего сообщения заключалась в том, чтобы представить действительность такой, какой я ее понимаю… Надо приложить силы для одной цели — спасения Родины…».
Тяжелое положение в стране, на фронте все же не обескуражило Колчака. Он был человеком действия, не увиливающим от трудностей. Еще в самом начале революции, как отмечал М. И. Смирнов, Колчак сделал военному и морскому министру заявление, что считает возможным продолжать командование флотом до тех пор, пока не наступит «одно из трех обстоятельств: 1) отказ какого-либо корабля выйти в море или исполнить боевое приказание; 2) смещение с должности без согласия командующего флота кого-либо из начальников отдельных частей, вследствие требования, исходящего от подчиненных; 3) арест подчиненными своего начальни-ка». Какое-либо из этих обстоятельств на его флоте к концу апреля еще не возникло. Сразу по прибытии в Севастополь (вероятно, 24 апреля), А. В. Колчак приказал собрать свободные от боевого задания команды и выступил перед ними. Затем, 25 апреля, было создано делегатское собрание. Оно состоялось в крупнейшем помещении Севастополя — цирке Труцци. По просьбе его организаторов Колчак выступил с докладом «Положение нашей вооруженной силы и взаимоотношения с союзниками». Колчак говорил, что в разгар войны страна стоит перед распадом и уничтожением вооруженных сил. Он убеждал, что отказом принимать дальнейшее участие в войне Россия настраивает против себя союзников, что стране грозит зависимость от Германии. Его речь заканчивалась словами: «Какой же выход из этого положения, в котором мы находимся, которое определяется словами „Отечество в опасности“… Первая забота — это восстановление духа и боевой мощи тех частей армии и флота, которые ее утратили, — это путь дисциплины и организации, а для этого надо прекратить немедленно доморощенные реформы, основанные на самоуверенности невежества. Сейчас нет времени и возможности что-либо созда-вать, надо принять формы дисциплины и организации внутренней жизни, уже существующие у наших союзников: я не вижу другого пути для приведения нашей вооруженной силы из „мнимо-го состояния в подлинное состояние бытия“. Это есть единственно правильное разрешение вопроса».
Тогда вообще и в этом конкретном случае речи командующего флотом встречались все еще бурными аплодисментами. Большевики и анархисты тогда на Черноморском флоте были слабы, заметной поддержкой не пользовались. Можно привести характерный эпизод. На флоте, в воин-ских частях и среди рабочих к началу мая распространились слухи, что в Крым может приехать В. И. Ленин. Большевики вели агитацию за его приезд. В ответ началась контрагитация. На делегатском собрании 4 мая из 409 голосовавших 340 были против приезда Ленина, 49 воздер-жались и лишь 20 высказались за приезд. На основе этого решения ЦВИК разослал по южным приморским городам телеграмму с распоряжением — ни в коем случае не допускать приезда Ленина. Лозунг «Война до победного конца!» на митингах, демонстрациях в Севастополе был довлеющим.
Усилия Колчака, как командующего, по предотвращению анархии, развала флота пока давали свои плоды. Более того, болея за общее состояние военных и морских сил России, он предпринял важный шаг по распространению здорового духа черноморцев на разлагающийся Балтийский флот, на сухопутные войска крупных гарнизонов и фронта. После триумфального выступления Колчака 25 апреля ЦВИК принял (подсказанное и одобренное командующим) решение об организации и посылке делегации Черноморского флота с целью агитации за сохранение боеспособности войск и продолжение войны. В большую делегацию (210 человек, позднее дополненную еще 250 матросами и солдатами) были включены социалисты и беспартийные, придерживавшиеся патриотической ориентации.
Группы моряков из состава этой делегации побывали в Москве, Петрограде, Гельсингфорсе, на Балтийском флоте. Ее члены затем разъехались по фронтам, выступали в действующих частях. Они преследовали главную цель — сохранить боеспособность войск, пресечь в них анархию, большевистское разлагающее влияние.
До какой— то степени делегация, деятельность которой получила широкую известность, сыграла свою роль, благотворно влияла на матросов и солдат. Способствовала она и распростра-нению сведений о действиях и взглядах Колчака. Московский городской голова запросил у адмирала текст одной из его речей для многомиллионного тиражирования и распространения по стране. О Колчаке, Черноморском флоте, его успехах в борьбе с противником и анархией писали в прессе. Слава и престиж Колчака поднялись весьма высоко. Но, как он сам чувствовал, не миновать было и его флоту разложения. В какой-то степени шаг командующего, ЦВИК по формированию и посылке делегации отрицательно сказался на положении в Черноморском флоте, ибо уехали наиболее патриотически настроенные матросы и солдаты. В дальнейшем большинство из них вернулись в Севастополь, но далеко не все. На фронте члены делегации не ограничивались агитацией, но и пытались воодушевить солдат, сами шли в бой, и часть из них там полегла или была ранена.
В мае положение во флоте прогрессирующе ухудшалось. Отказалась от выхода на боевое задание команда миноносца «Жаркий». Колчак и совет матросских и солдатских депутатов попытались воздействовать на экипаж, но их усилия оказались тщетными. Командующий вынужден был вывести миноносец из состава действующих сил. Сходный конфликт затем произошел на миноносце «Новик», но командующему удалось его уладить. Возник прецедент со старшим помощником капитана Севастопольского порта генерал-майором береговой службы Н. П. Петровым. Его обвиняли в корыстных злоупотреблениях. Советом, состав которого сильно изменился, была создана комиссия, которая потребовала от командующего флотом ареста этого генерала. Колчак отказал, заявив, что даст санкцию на арест официальному следствию, если оно в процессе расследования дела выявит действительные признаки преступления. Конфликт разрастался. Петров без санкции Колчака был арестован, что означало игнорирование мнения командующего. Одним словом, возникла именно та ситуация, при которой, как ранее предупре-ждал Колчак, он откажется от руководства флотом. 30 мая на линкоре «Георгий Победоносец» А. В. Колчак в своеобразном дневнике — набросках писем своей подруге А. В. Тимиревой писал: «Позорно проиграна война, в частности кампания на Черном море, и в личной жизни нет того, что было для меня светом в самые мрачные дни, что было счастьем и радостью в самые тяжелые минуты безрадостного и лишенного всякого удовлетворения командования в послед-ний год войны с давно уже витаемым гнетущим призраком поражения и развала… Не знаю, насколько это справедливо, но мне доказывали, что только я один в состоянии удержать флот от полного развала и анархии, и я заставил себя работать…
До сего дня мне удавалось в течение 3-х месяцев удерживать флот от позорного развала, сохраняя дисциплину и организацию. Сегодня на флоте создалась анархия и я вторично обратился к правительству с указанием на необходимость моей смены. За 11 месяцев моего командования я выполнил главную задачу — я осуществил полное господство на море, ликвидировав деятельность даже неприятельских подлодок».
Чувствуется некоторая удовлетворенность положением на флоте, своей работой, но огромная тревога за общее положение в стране, на фронте и за будущее Черноморского флота…
В конце мая речь уже идет о вторичном заявлении Колчака об отставке. Первый раз оно было сделано именно в связи с инцидентом с генералом Петровым. О мотивах просьбы об отставке Колчак говорил следующее: «Состав совета изменился. Верховский оттуда ушел; часть людей, с которыми я работал в согласии, ушли и заменились другими, и таким образом прервалась всякая связь у меня с этим советом. Я перестал бывать там, они перестали приходить ко мне. Взвесивши все эти обстоятельства, я признал по совести, что дальнейшее мое командование флотом является совершенно ненужным, и что я могу по совести сказать, что я больше не нужен совершенно».
А. Ф. Керенский (к тому времени — военный и морской министр) в ответ на заявление об отставке сообщил, что считает ее нежелательной, просил подождать до его приезда в Севастополь и сказал, что надеется на устранение трений. Керенский прибыл в Одессу. Колчак отправился туда на встречу с отрядом миноносцев, доставил Керенского в Севастополь, а затем — обратно в Одессу. Это зафиксировано записью Колчака от 20 мая, по возвращении в Севастополь, Следовательно, министр Керенский находился в Севастополе в середине мая. На сей раз предоставилась возможность для близкого знакомства Колчака с Керенским. В пути они часами беседовали. Колчак вынес неприязненное впечатление о Керенском, которое в дальней-шем усугублялось. «Керенский, — отмечал он, — как и всегда, как-то необыкновенно верил во всемогущество слова, которое, в сущности говоря, за эти два — три месяца всем надоело, и общее впечатление было такое, что всякая речь и обращения уже утратили смысл и значение, но он верил в силу слова. Я доказывал ему, что военная дисциплина есть только одна, что волей-неволей к ней придется вернуться и ему…».
А. Ф. Керенского в Севастополе встретили хорошо. Он усиленно проявлял демократизм, здороваясь за руку с большой массой матросов. Много выступал, объезжая суда. Колчак все время его сопровождал. По мнению Колчака, речи министра не производили впечатления, тогда как он сам был ими доволен: «Вот видите, адмирал, все улажено; теперь приходится смотреть сквозь пальцы на многие вещи; я уверен, что у вас не повторятся события. Команды меня уверяли, что они будут исполнять свой долг». Керенский старался поладить с выборными органами, в сущности поддерживая их в противостоянии командующему. И все-таки министру удалось уговорить Колчака остаться во главе флота.
А. Ф. Керенский о поездке в Севастополь и А. В. Колчаке в воспоминаниях повествовал следующее: «…Не смог побывать на самом фронте, поскольку должен был выехать вместе с адмиралом Колчаком и его начальником штаба капитаном Смирновым в Севастополь, в штаб Черноморского флота, чтобы попытаться уладить острые разногласия адмирала с Центральным исполнительным комитетом Черноморского флота и местным армейским гарнизоном».
«Адмирал Колчак был одним из самых компетентных адмиралов Российского флота и пользовался большой популярностью как среди офицеров, так и среди матросов. Незадолго до революции он был переведен с Балтики и назначен на пост командующего Черноморским флотом. В первые же недели после падения монархии он установил отличные отношения с экипажами кораблей и даже сыграл положительную роль в создании. Центрального комитета флота. Он быстро приспособился к новой ситуации и потому смог спасти Черноморский флот от тех кошмаров, которые выпали на долю Балтийского.
Матросы Черноморского флота были настроены весьма патриотически и горели желанием вступить в схватку с противником, и когда я прибыл в Севастополь, офицеры и матросы только и говорили, что о высадке десанта на Босфоре. На фронт была даже направлена делегация матросов с наказом убедить солдат вернуться к выполнению своего долга. Казалось, в таких условиях конфликт между адмиралом и Центральным комитетом был маловероятен. Тем не менее он возник.
Центральный комитет издал приказ об аресте помощника начальника порта генерала Петрова за отказ выполнять распоряжения Центрального комитета, на которых не было подписи командующего флотом. Это было серьезным нарушением дисциплины, однако, 12 мая Колчак передал князю Львову прошение об отставке, сославшись на то, что не может более мириться с создавшимся положением. Сохранить адмирала на его посту было жизненно необходимо, и князь Львов попросил меня отправиться в Севастополь и постараться уладить конфликт.
В тесной каюте торпедного катера, на котором мы шли в Севастополь, у нас с Колчаком состоялся продолжительный разговор. Я приложил максимум усилий, чтобы убедить его в том, что этот инцидент не идет ни в какое сравнение с тем, что произошло с командующим Балтий-ским флотом, что у него нет основания для расстройства, что положение его намного прочнее, чем он предполагает. Не найдя никаких логичных возражений против моих доводов, он в конце концов воскликнул со слезами на глазах: «Для них (матросов) Центральный комитет значит больше, чем я! Я не хочу более иметь с ними дела! Я более не люблю их!…» Что можно было ответить на эти слова, продиктованные не столько разумом, сколько сердцем?
На следующий день после долгих разговоров и уговоров мир между Колчаком и комитетом был восстановлен. Однако их отношения уже никогда не были такими, как прежде, и спустя ровно три недели возник новый острый конфликт. На этот раз адмирал Колчак в тот же вечер, даже не сообщив о своем решении правительству, сел вместе с начальником своего штаба в прямой поезд на Петроград, навсегда распрощавшись с флотом».
В общем и целом внешний рисунок событий в Севастополе передается верно. Керенский лишь обходит вопрос о подлинном характере совета, его сильной последующей радикализации, неуклонном стремлении подмять под себя командование флотом.
После отъезда Керенского положение в Севастополе не только не улучшилось, но продолжа-ло стремительно ухудшаться. Этому в огромной степени способствовало прибытие 27 мая делегации oт Балтийского флота. Она была составлена из членов большевистской партии и им сочувствующих анархистов. Многие из членов делегации, одетых в матросскую форму, были партийными функционерами. Тогда же большевистский ЦК направил в Крым группу видных партийцев, в том числе Ю. П. Гавена, которому Я. М. Свердлов давал напутствие: «Севастополь должен стать Кронштадтом юга». Попытки помешать деятельности большевиков из Питера и Кронштадта оказались тщетными. Они, прибывшие в большую ставку для компрометации офицерства и лично командующего флотом, были опытнее в проведении антиармейской агитации против всего от «старого строя», чем местные большевики. Агитаторы упрекали моряков: «Товарищи черноморцы, что вы сделали для революции, вами командует прежний командующий флотом, назначенный еще царем, вот мы, балтийцы, убили нашего командующего флотом, мы заслужили перед революцией и т. п.». Как отмечал М. И. Смирнов, «арестовать этих агитаторов не было сил. Их речи имели большое влияние на некультурные массы матросов, солдат и рабочих. Влияние офицеров быстро падало».
Тяжело переживал А. В. Колчак эти события на флоте, тот шквал беззастенчивой клеветы, который обрушился на него. Началась спекуляция на якобы имеющихся у него крупных помещичьих владениях, на том, что из-за них он лично заинтересован в продолжении войны и т. д. Честнейшему человеку, бессребренику, подвижнику, ничего не нажившему за все годы своей службы и никогда не стремившемуся к обогащению, ему было крайне оскорбительно слышать все это. Человеческое достоинство его попиралось. Во дворе Черноморского экипажа состоялся митинг, на который собралось около 15 тысяч человек. И Колчак решил поехать на митинг. «Там какие-то неизвестные мне посторонние люди, — рассказывал он, — подняли вопрос относите-льно прекращения войны, представляя его в том виде, в каком велась пропаганда у нас на фронте, — что эта война выгодна только известному классу. В конце же концов, перешли на тему относительно меня, причем я был выставлен в виде прусского агрария.
В ответ на это я потребовал слова и сказал, что мое материальное положение определяется следующим. С самого начала войны, с 1914 г., кроме чемоданов, которые я имею и которые моя жена успела захватить с собой из Либавы, не имею даже движимого имущества, которое все погибло в Либаве. Я жил там на казенной квартире вместе со своей семьей. В первые дни был обстрел Либавы, и моя жена, с некоторыми другими женами офицеров, бежала из Либавского порта, бросивши все. Впоследствии это все было разграблено в виду хаоса, который произошел в порту. И с1914 г. я жил только тем, что у меня было в чемоданах в каюте. Моя семья была в таком же положении.
Я сказал, что если кто-нибудь укажет или найдет у меня какое-нибудь имение или недвижи-мое имущество, или какие-нибудь капиталы обнаружит, то я могу охотно передать, потому что их не существует в природе. Это произвело впечатление, и вопрос больше не поднимался».
В данном случае, на конкретном митинге, видимо, случилось именно так. Но политические недруги его в дальнейшем не раз возвращались к подобным инсинуациям. В большевистских изданиях вообще каких только измышлений не писали о Колчаке, вплоть до того, что он и в боевых-то действиях никогда не участвовал, и адмиральское звание получил, будучи придвор-ным, хорошо танцуя на паркете царских дворцов, и т. п.
Обстановка в Севастополе к началу июня накалилась. На заседаниях совета, митингах в эти дни шла речь о якобы готовящемся офицерами во главе с Колчаком контрреволюционном выступлении, о необходимости их разоружения и ареста. Такие требования, в частности, выдви-гались на наиболее бурных митингах 5 и 6 июня. 6 июня делегатское собрание постановило: «Колчака и Смирнова от должности отстранить, вопрос же об аресте передать на рассмотрение судовых комитетов. Командующим избрать Лукина и для работы с ним избрать комиссию из 10 человек». Резолюция была предложена большевиками, которых среди делегатов было уже много, влияние эсеров и меньшевиков среди матросов и солдат быстро шло на убыль. Колчак «большевизироваться» никак не мог. Оставаться далее командующим он тоже не мог, тем более, что существовало постановление делегатского собрания о его снятии, начались обыски и разоружение офицеров. Колчак большую часть времени проводил на корабле, в семье бывал изредка, чтобы жена и малолетний сын не были свидетелями его унижения. 6 июня он приказал вступить в командование флотом упомянутому контр-адмиралу В. К. Лукину и отправился на флагманский корабль линкор «Свободная Россия» (прежде — «Георгий Победоносец»). Там он собрал команду, еще раз выступил перед моряками. Успеха его речь уже не имела. Судовой комитет разоружил офицеров, предложили сдать оружие и Колчаку. Он вынес из каюты свое почетное Георгиевское оружие — золотую саблю — и бросил ее в море. Легенда приписывает ему фразу, произнесенную при этом: «Море мне ее дало, морю я ее и отдаю». Тут, видимо, сказалась минутная вспышка гнева. До этого момента Колчак намерен был почетное оружие отдать насильникам. Об этом можно судить по переданному им по телеграфу приказу. Текст его гласил: «Считаю постановление делегатского собрания об отобрании оружия у офицеров позорящим команду, офицеров, флот и меня. Считаю, что ни я один, ни офицеры ничем не вызвали подозрений в своей искренности и существовании тех или иных интересов, помимо интересов русской военной силы. Призываю офицеров, во избежание возможных эксцессов, добровольно подчиниться требованиям команд и отдать им все оружие. Отдаю и я свою Георгиевскую саблю, заслуженную мною при обороне Порт-Артура*. В нанесении мне и офицерам оскорбления не считаю возможным винить вверенный мне Черноморский флот, ибо знаю, что преступное поведение навеяно заезжими агитаторами. Оставаться на посту командую-щего флотом считаю вредным и с полным спокойствием ожидаю решения правительства». С полным ли спокойствием оставлял Колчак боевой командный пост? Нет, конечно, В те дни он записывал в черновике письма А. В. Тимиревой: «Я хотел вести свой флот по пути славы и чес-ти, я хотел дать Родине вооруженную силу, как я ее понимаю, для решения тех задач, которые так или иначе, рано или поздно будут решены, но бессмысленное и глупое правительство и обезумевший, дикий (и лишенный подобия), неспособный выйти из психологии рабов народ этого не захотели».
* По описанию В. В. Князева, в прошлом чинного адъютанта А. В Колчака, матросы достали со дна саблю и вернули ее владельцу. В конце июня в Петрограде Союзом офицеров армии и флота Колчаку за мужество и патриотизм вручено «оружие храбрых» — золотой кортик и адрес в знак глубокого к нему уважения.
При внешнем спокойствии в те дни у Колчака в душе бушевала буря, вызванная прежде всего тем, что рушился флот, то дело, которому он служил и в котором добивался успеха.
Колчак приказал спустить свой флаг командующего и отправил Временному правительству телеграмму об отказе от командования флотом и передаче его Лукину. После этого долго заседа-ло делегатское собрание, ожидали запрошенные от команд и частей резолюции, как поступить с А. В. Колчаком, а также с начальником штаба капитаном 1-го ранга М. И. Смирновым, следует ли их арестовать. Выяснилось,что за арест Колчака было вынесено только 4 резолюции, а против ареста 68 (относительно Смирнова соответственно 7 и 50). О чем это свидетельствовало даже в тогдашней, большевизировавшейся обстановке? О сохранявшемся на кораблях уважении к своему адмиралу, хотя матросы уже переходили на противоположные ему позиции. На собрании была оглашена полученная ночью телеграмма, подписанная главой правительства Г. Е. Львовым и министром А. Ф. Керенским, Ее текст гласил:
«Временное правительство требует:
1) немедленного подчинения Черноморского флота законной власти;
2) приказывает адмиралу Колчаку и капитану Смирному, допустившим явный бунт, немедленно выехать в Петроград для личного доклада;
3) временное командование Черноморским флотом принять адмиралу Лукину, с возложением обязанностей нач. штаба временно на лицо по его усмотрению;
4) адмиралу Лукину немедленно выполнить непреклонную волю Временного правительства;
5) возвратить оружие офицерам в день получения сего повеления. Восстановить деятельность должностных лиц и комитетов в законных формах. Чинов, которые осмелятся не подчиняться сему повелению, немедленно арестовать, как изменников отечеству и революции, и предать суду. Об исполнении сего телеграфно донести в 24 часа. Напомнить командам, что до сих пор Черноморский флот считался всей страной оплотом свободы и революции».
Делегатское собрание приняло решение подчиниться приказу правительства. Но такое решение стоило не столь уж много и давало лишь небольшую отсрочку. Большевизация и разложение Черноморского флота продолжались.
Итак, 6 июня 1917 г. оказалось тем днем, когда А. В. Колчак раз и навсегда был отставлен от Российского флота, а флот потерял одного из виднейших адмиралов за всю его историю! О том, что значил уход Колчака, красноречиво свидетельствует тот факт, что, узнав о нем, командова-ние турецкого флота решило незамедлительно его использовать. Вице-адмирал В. Сушон бросил мощный быстроходный крейсер «Бреслау» через протраленный участок в минном заграждении к российским берегам и практически беспрепятственно учинил разгром укреплений у устья Дуная, высадил десант, захватил пленных и вернулся на свою базу, пользуясь бестолковщиной, неупра-вляемостью действий русских кораблей. Новый командующий Черноморским флотом В. К. Лукин уклонился от личного руководства операцией и выхода в море. На кораблях, в основном среди офицеров, предпринимались усилия по возвращению Колчака на флот, велась агитация за это.
По окончании первой мировой войны немцы оценивали деятельность своего противника — адмирала Колчака — очень высоко.
«Колчак был молодой и энергичный вождь, сделавший себе имя в Балтийском море. С его назначением деятельность русских миноносцев еще усилилась. Сообщение с Зунгулдаком было значительно стеснено (Зунгулдак — каменноугольный центр, расположенный на Черноморском побережье Турции, блокированный флотом под командированием Колчака. — И. П.). Подвоз угля был крайне затруднен, угольный голод (в Турции) все больше давил. Флот был принужден прекратить операции». «Постановка русскими морскими силами мин перед Босфором произво-дилась мастерски». «Летом 1916 года русские поставили приблизительно 1800-2000 мин. Для этого они пользовались ночами, так как только ночью можно было подойти к берегу, и новые мины ложились так близко к старым, что можно было только удивляться ловкости и увереннос-ти, с которыми русские сами избегали своих собственных раньше поставленных мин». «Стано-вилось все более очевидным, что при обычной энергии русского флота эти операции были только подготовительными к другой активной на другом пункте побережья». «На все надобно-сти Оттоманской империи пришлось ограничиться 14000 тоннами угля в месяц, прибывшего из Германии. Пришлось сократить железнодорожное движение, освещение городов, даже выделку снарядов. При таких безнадежных для Турции обстоятельствах начался 1917 год. К лету деятельность русского флота стала заметно ослабевать. Колчак ушел. Россия явно выходила из строя союзников, ее флот умирал. Революция и большевистский переворот его добили»
И действительно Черноморский флот при Колчаке оказался на высоте. Об этом говорит уж одно то, что за все время командования им адмиралом Колчаком русская транспортная флотилия потеряла всего один пароход, действовала свободно. Снабжение русских армий было, таким образом, обеспечено, и директива — неограниченное господство на море была прекрасно реализована.
А. В. Колчак, хотя и предвидел такой финал деятельности Черноморского флота, все же очень тяжело переживал случившееся. Это отмечают многие люди, встречавшиеся тогда с ним. Человек талантливый, энергичный и в то же время впечатлительный, нервный, он как личную трагедию воспринял разрушение флота.
10 июня, прибыв в Петроград и устроив семью на частной квартире, Колчак явился в минис-терство. Информацию о том, что в Севастополь направляется особая комиссия по расследова-нию всего случившегося, надежды начальства на то, что вскоре все должно наладиться, он воспринял скептически и сказал, что во всяком случае назад не вернется.
На заседании правительства А. В. Колчак выступил с докладом. Он охарактеризовал положение флота, тенденции к его развалу. К изменившемуся в начале мая 1917 г. составу правительства его критическое отношение усилилось. Он не счел необходимым это скрывать и выступал с прямыми и резкими осуждениями. Особое внимание обратил на неспособность правительства спасти флот, как боевую силу. Он, в сущности, обвинял правительство в беспомощности, в непринятии должных мер к сохранению флота и армии.
Доклад, по отзывам, произвел сильное впечатление. И хотя министры в большинстве своем не могли согласиться со многими оценками Колчака, отношение к нему, герою войны, было почтительным. По возвращении комиссии из Севастополя, пришедшей к выводу, что все действия его там были правомерными, Колчаку предложили вернуться к командованию флотом. Это предложение он отверг категорически. Шли дни, недели, а боевой адмирал во время грандиозной войны, в то время, когда Родина терпела поражения, оставался не у дел.
Можно предполагать, что правительство оставляло А. В. Колчака не у дел не случайно, а из опасения, что он включится в активную деятельность против него самого. Особенно, если иметь в виду отношение к Колчаку Керенского, в чьем прямом подчинении, как министра, он находил-ся и который в правительстве уже в то время играл особую роль. По всем данным, он относился к Колчаку настороженно, как к возможному сопернику в борьбе за власть. Пресса имя Колчака, особенно после освобождения его от командования флотом, выступления с докладом на заседа-нии Временного правительства, при нахождении его в столице, поднимала на щит весьма высоко. Страницы некоторых газет буквально кричали: «Адмирал Колчак — спаситель России», «Вся власть — адмиралу Колчаку» и т. д. Военные, правые круги прочили его, наряду с Л. Г. Корниловым, некоторыми другими генералами в диктаторы России в надежде на предотвраще-ние хаоса и катастрофы. Керенский, сам стремящийся к высшей власти, не мог не создавать препятствий своим возможным конкурентам. Он имел сведения о причастности Колчака к деятельности «Республиканского центра», нелегально сплачивавшего силы для военного переворота.
Колчак действительно был связан с этим центром, в дальнейшем сам отмечал, что участво-вал в нескольких его заседаниях. Он не скрывал солидарности с генералом Л. Г. Корниловым во мнении, что для спасения войска и страны необходимы и военные, насильственные методы борьбы. Колчак не говорил о степени вовлеченности его в подготовку военного переворота. Видимо, непосредственного участия во всем этом он не принимал. Иначе он бы не покинул на длительное время пределы России. Колчак оставался не у дел и в июне, и в июле. Неизвестность, неустроенность для него, человека действия, была мукой. Нужно было искать из сложившегося положения выход.