Александра

Всё расскажу неложно, что ты хочешь знать,

С начала. Ну, а если речь затянется, —

Прости, владыка[1]: дева тут не тихая,

Как прежде, пролила из уст пророчества, —

Нет, вопль издав огромный и всесмешанный,

Вкусивши лавр, слова вещала Фебовы:

Казалось, это голос Сфинкса мрачного.

Что у меня и на́ сердце, и в памяти,

Услышь, о царь, и, крепким перебрав умом,

10 Пройди, развертывая песни, полные

Загадок темных; пусть стезя понятная

Тебя во тьме ведет прямой дорогою.

А я, порвав нить ленты заграждающей,

Вступаю на пути речей двусмысленных —

Бегун крылатый, — от столба отправившись.

Перелетала холм крутого Фегия[2]

Проворно Эос на крылах Пегасовых[3],

Титона ж — это брат единокровный твой[4] —

Она на ложах Керны[5] ждать оставила.

20 Отчалив в тишине от камня по́лого,

Пловцы стремились от земли[6]. Фетиду же,

Губительницу девы[7], били веслами

Красивые на вид и многоногие,

В цвет аиста, юницы фалакрейские[8],

Являя, словно перья, над Калиднами[9]

Изгиб кормы и паруса простертые

В пылающем дыханье ветра с севера.

И тут, уста открывши вдохновенные

На Ате, на холме, коровой избранном[10],

30 Так Александра начинала речь свою:

Увы, увы, несчастная кормилица[11],

Ты, факелами встарь уже сожженная[12],

Что нес тот лев, зачатый за три вечера[13],

Хоть злой Тритонов пес и разжевал его.

Тот вырвал у него живьем нутро, но был

Так опален на очагах безогненных,

Что волосы от пара пали на землю[14], —

Детоубийца[15], пагуба земли моей,

Вторую мать, бессмертную, ударивший

40 Стрелою тяжкой[16]; посреди ристалища

Отца в борьбе сдержавший напряженьем рук

У Кронова холма[17], где землеродного

Курган Исхена страхом для коней стоит[18];

Сразивший псицу дикую — Авсонии

Укромные заливы стерегла она,

Ловя добычу над своей пещерою,

Не псицу — львицу, что быков похитила

(Но, тело сжегши, воскресил отец ее,

И пред подземной Лептинидой чужд ей страх) [19].

50 Он одолел Аида[20]; самого ж его

Убил мертвец — обманом, без оружия[21].

А ныне вновь тебя, многострадальная,

Сожгут, я знаю, руки Эакидовы[22]

И пепел, что в Летрине сохраняется, —

Спаленного останки сына Тантала[23], —

Да оперенье от Тевтара-пастыря[24].

Всё выведет на свет жена ревнивая[25]

И мстить своей земле отправит отрока,

Уязвлена укорами отцовскими,

60 Обижена изменой с чужеземкою.

Когда ж увидит, в снадобьях искусная,

Что ране мужа нету исцеления —

Ведь стрелами, гигантов сокрушившими,

Пронизал лучник лучника[26], — погибнет с ним:

Стремглав с высоких башен с шумом бросится

На место, где скончался милый только что,

Снедаемая страстью к мертвецу, отдаст

Свой дух его устам, еще трепещущим[27].

Тебя оплачу дважды, трижды, родина:

70 Увидишь ты опять копья владычество,

Дома свои, огнем опустошенные.

Опла́чу гроб отважного ныряльщика[28]:

Он, внук Атланта, сшитый мех взял некогда,

Обвил тем мехом тело и поплыл один,

Уподобляясь неводу истрийскому,

Что на четверке кольев расставляется;

Зеринф покинул он ритимнской чайкою[29] —

Пещеру той богини, что собак разит[30].

Кирбантов крепость, Саос[31], разрушал тогда,

80 Всю землю затопляя, Зевсов дождь. И ниц

Клонились башни, жители ж судьбу свою,

Плывя, в последний раз очами видели.

Плоды дубов и грозди виноградные

Вкушали там, резвясь, киты с дельфинами,

Тюлени же на ложах свадьбы правили.

Бежит, я вижу, окрыленным факелом

Пефнейской псицы похититель[32] — та была

Порождена в воде плывущим коршуном[33],

На свет же появилась, скорлупу взломав.

90 Ужо, о белогузый мореход[34], тебя

Дорога к Ахеронту примет[35] — ты теперь

Не ходишь больше отчими гноищами,

Как прежде, в час, когда красу богинь судил[36].

Ты вместо стойл — чрез Челюсти ослиные,

Чрез Лас[37] пройдешь; покинешь ясли, полные

Кормов овечьих, весла сухопутные[38], —

Помчит тебя корабль, Фереклом[39] сделанный,

К двойным проходам, к тихой глади Гифия[40],

И там, кривые зубы корабля вонзив

100 В утесы, чтобы мощь прибоя сдерживать,

Дашь отдых судну с девятью полотнами[41]

И, словно волк, невесту украдешь свою,

Безмужнюю[42], двух дочерей[43] лишенную —

Голу́бок, прямо в петлю чужака опять[44]

Попавшую добычей, в птицелова сеть,

В то время как на берегу овец она

Сжигала Фисам с Биною-богинею[45].

За Скандией, за мысом за Эгиловым[46]

Помчишь, лихой ловец, добыче радуясь.

110 Страсть изольешь ты на змеином острове

У Акты — змеецарь, сын Геи, правит там[47].

Вторично ж с ней Киприду не познать тебе[48],

Холодный призрак будешь обнимать во сне,

Но сон пройдет — и ложе ощутишь пустым:

Тебя суровый муж жены-флегреянки,

Тороны, — тот, которому неведомы

Ни смех, ни слезы, ибо их лишился он[49];

Который прибыл в старину из Фракии

К прибрежью, бороздимому ударами

120 Тритоновыми[50], — прибыл не морским путем,

А, словно крот, тропой непроторенною,

В щели пещеры просверлив отверстие,

Прошел под морем, отпрысков покинувши,

Что чужаков губили поединками

(Взмолился он к отцу, чтоб тот помог ему

Вернуться в край родной, откуда некогда

В Паллену — мать гигантов[51] — перебрался он);

Он, как Гуней[52], поборник справедливости

И страж Ихнеи, Гелиевой дочери[53],

130 Насильственно расторгнет нечестивый брак

И разлучит тебя с твоей зазнобою.

Ты не стыдился тех, кто Химерея гроб

И Лика здесь почтил по прорицанию,

Любви Анфея, пира с чужеземцами,

Когда вас Эгеон очистил льдом своим[54].

Дерзнул ты божью правду преступить, блудник,

И стол попрать, Фемиду ниспровергнувши,

Нрав показав кормилицы-медведицы[55].

И вот, впустую струны тронув, грянешь песнь[56],

140 Ни хлеба, ни награды недостойную.

Отечество оплакав, встарь сожженное,

Придешь, руками обнимая только тень

Плевроновой вакханки[57] о пяти мужьях —

Хромые дщери Моря долговечного[58]

Соткали ей тройными веретенами

Судьбу: с пятью изведать ложе брачное.

Вначале двух волков увидеть, хищников,

Или орлов с глазами похотливыми[59].

Еще того, кто корнем от карийских вод,

150 Из Плина вырос, варвар-полукритянин,

Эпеец, не аргивянин беспримесный[60].

А дед его[61] Эннеею, Геркинною,

Эриниею, Меченосной Фурией[62]

Разжеван был и погребен в гортани ей,

Когда она вкусила от плеча его;

Вторично он возрос и, Навмедонтовой

Тяжелой страсти избегая всячески,

В поля Летрины послал Эрехтеем был[63],

Чтоб ровной сделать там скалу Молпидову —

160 Заколотого Зевсу Дождевому плоть[64], —

Чтоб тестя сокрушить, зятьев губителя[65],

Нечистым ухищреньем, что Кадмилов сын[66]

Измыслил. Тот, хлебнув в последний раз, ушел

В Нереевы могилы, давши имя им,

Но прежде истребил весь род проклятием[67] —

Возница, тот, кто правил Псиллой быстрою

И с ней Гарпинной, что подобна Гарпиям[68].

Потом четвертого увидит — ястребу

Стремительному брат он; это тот, кого

170 Провозгласят вторым из всех сородичей

В смертельной схватке[69]. Наконец, и пятого[70]

Заставит по ночам на ложах мучиться

И сохнуть по красе ее приснившейся.

А пятый наречен в мужья китеянке

Чужелюбивой[71], беглеца энонского

Сын, сделавшего войско шестиногое

Из муравьев людским[72]; он — пеласгический

Тифон, кому, седьмому из детей, огня

Единственному избежать достанется[73].

180 А тот[74] придет обратною дорогою

И пчел кровавых из расщелин выгонит[75],

Как юноша, что дымом взволновал гнездо.

Они же ветрам в жертву, кровожадные,

Юницу принеся, того родившую,

Кто, змей скиросский, в имени войну несет[76];

Ее искать вкруг моря Салмидесского[77]

Начнет супруг, губительницу эллинов[78].

На пенном берегу он будет долго жить,

У Кельтра[79] вод болотистых, всё думая

190 С тоскою о жене — о той, которую

Лань от мечей спасла, гортань подставивши.

И будет путь пустынный назван в честь его

На берегу морском[80], в честь жениха, судьбу

Клянущего, и плаванье бесплодное,

И ту старуху с ликом изменившимся[81]

Близ жертвенных сосудов с омовеньями,

Близ чаши, что бурлит огнем Аидовым,

Глубинным: в чашу дует жрица черная[82],

Безжалостно варя в ней человечью плоть.

200 И будет он бродить по скифским местностям

Пять полных лет, рыдая о возлюбленной.

А те, вкруг алтаря пророка Кронова,

Пожравшего птенцов-малюток с матерью[83],

Соединят себя вторично клятв ярмом[84],

Вооружатся веслами тяжелыми

И Вакха воспоют, что спас от прежних бед,

Упасть врага заставивши[85]; ему, Быку[86],

В покоях у пещеры бога, прибыли

Дающего[87], Дельфийского, владыка войск

210 Губительных[88] начнет обряды тайные.

За жертвы те отплатит неожиданно

Бог-Виноградарь, Фигалийский, Факельный[89]:

Льва оторвет от пира, ногу лозами

Ему опутав, колос погубить не даст

Стригущим зубом, челюстью прожорливой[90].

Давно уж вижу — беды, словно змей клубок,

Ползут по морю; слышу их шипение,

Что нам грозит пожаром разрушительным.

О если б в Иссе многоводной Кадм тебя

220 Не насадил, Прилид, губитель родичей,

Четвертый от Атланта бесталанного

Посев, путеводитель силы вражеской,

Прорекший ей к победе всевернейший путь![91]

О если бы Эсаковы пророчества

Отец мой не отринул, как кошмар ночной,

Обрек бы общей участи за родину

Двоих, в огонь лемнийский их отправивши![92]

Тогда бы нас не захлестнула зол волна.

И вот уж смотрит Палемон, детей гроза[93],

230 Как закипает парусными чайками[94]

Жена Огена, титанида древняя[95].

И вот уж гибнет двойня со родителем,

Что поражен в ключицу тяжким жерновом,

Хоть прежде и спаслись они, когда отец —

Питомец чаек, рыбаками пойманный,

Друг водорослей, раковин закрученных —

Поверил наговорам из флейтиста уст

И их — злодей, детей губящий собственных, —

В ларце закрыв обоих, в море выбросил[96].

240 А с ними и советчик, позабывший вдруг

Запреты передать богини-матери,

Мечом пронзенный в сердце, рухнет замертво[97].

И вот Мирина[98] стонет, стонут вместе с ней

Морские берега, внимая конский храп,

Когда, свершив прыжок свой пеласгический,

Ногой проворной выбьет волк пылающий[99]

Из дальнего песка и шум, и блеск ключа,

Источники откроет, встарь закрытые.

И вот сжигает землю всю Арес-плясун,

250 Ведя свою кровавую мелодию;

Мой край передо мной опустошаемый

Лежит; трепещут пашни, как колосьями,

Блистающие копьями. И в уши мне

С высоких башен горький вопль вонзается,

Стремясь к эфирным пажитям безветренным:

Плач женщин, одеянья разрывающих, —

На них несчастье за несчастьем рушится.

Но будет зло одно, из зол сильнейшее,

Что разорвет тебя, о сердце бедное[100]:

260 Орел-воитель, черный и стремительный,

Сверкая взором, роя землю крыльями,

Из уст, кружа по колеям извилистым,

Вопль издающий, что бросает в холод всех, —

Возлюбленного брата твоего схватив,

На воздух поднявши, питомца Птоева[101],

Когтями, клювом тело будет рвать, сквернить

Убийством землю, водоемы здешние,

На колеснице им ровняя борозду.

Возьмет потом он выкуп за тельца того —

270 Сверкающий металл пактольский[102], взвешенный

Точнейшими весами; но со временем

Отдаст такой же выкуп, за себя уже[103],

И в урну Вакхову сойдет[104], оплаканный

От нимф, которым мил Бефир сверкающий

И башня Либетрийская над Пимплией[105], —

Торговец трупами; страшась заранее

Судьбы своей, наденет женский пеплос он,

Коснется челнока у стана ткацкого[106],

Последним выпрыгнет на берег вражеский, —

280 От братнего[107] копья он и во сне дрожит!

О божество, какой уничтожаешь столп,

Отняв опору у несчастной родины!

Однако ж не без кары, не без горьких слез

И скорби рать разбойная дорийская,

Глумясь, смеется над судьбой сраженного:

Нет, к кораблям своим последний бег свершив,

Спасая жизнь, объята будет пламенем[108],

Взмолится к Зевсу, беглецов спасителю[109],

Чтоб горьких Кер отвел он от разгромленных.

290 Тогда уже ничто — ни ров, ни лагеря

Оплот, ни колья, словно крылья вбитые,

Ни стен зубцы, ни насыпь — не поможет им.

Как пчелы, коих гонит дым порывистый

И смешанный с огнем, они попрыгают,

Ныряльщикам подобны, с верхней палубы

На скамьи, на корму густыми толпами

И кровью обагрят чужой страны песок.

Героев многих, что добычу эллинам

Несут на копьях и гордятся предками,

300 О Гектор, растерзает сила рук твоих,

Убийством брызгая, стремясь к сражениям.

Но я страданья понесу не меньшие,

Всю жизнь пропла́чу по твоей могиле я:

Несчастным, о, несчастным мне предстанет свет

В день высшего из бедствий всех, которые

Свершило время, круг вращая месячный[110].

Твое опла́чу отрочество млечное,

О львенок, столь любезный всем сородичам:

Свирепого дракона огненосною

310 Любовною стрелой ты поразишь своей,

И ненадолго он совьется петлями;

Ты, укротив его, а сам нетронутый,

Лишишься головы на алтаре отца[111].

Ах, горе! Двух опла́чу соловьев-сестер[112]

И с ними твой удел, щеница горькая[113].

Одну сестру земля, что порождает нас,

Разверзнувшись, сокроет в щели-логове,

Взирающую в страхе на окрестный стон[114],

Где смерть свою нашла — в той роще дедовой[115] —

320 С детенышем прелюбодейка тайная:

Он грудь еще не тронул материнскую,

Она еще омыта не была, родив[116].

Тебя же жертвой к диким брачным празднествам

Лев ненавистный поведет, Ифиды сын[117],

Как будто подражая мрачной матери[118],

Которой[119] горло взрежет, кровь сольет в сосуд

Ужасный змей[120], палач телицы взвенчанной,

И сокрушит мечом, принадлежавшим трем[121],

Волкам ту жертву бросит Кандаоновым[122].

330 Тебя ж на берегу, старуху-пленницу[123],

Долонки, возмущенные проклятьями,

Побьют камнями волей всенародною:

Дождем тебя хитон оденет каменный,

И ты навеки станешь Майрой[124] траурной.

А тот[125] алтарь украсит Агамемнонов[126],

Рассыпав по нему седые локоны

(Бедняк, что куплен покрывалом сестринским

И возвратился на руины родины,

Во мрак забвенья спрятав имя прежнее[127]),

340 Когда с ужасным гребнем змей, земли родной

Предатель, запалит тяжелый факел свой

И выпустит на свет отродье мерзкое,

Засов с утробы конской отодвинувши[128].

А той лисы с повадкою Сизифовой

Сородич[129] свой зажжет сигнал губительный

Тем, кто отплыл к теснинам близ Левкофрии,

К двум островам Поркея детоядного[130].

Меня ж, утех супружества лишенную,

Чье тело в терем каменный заточено,

350 Под крышею без потолка — тюрьма тюрьмой —

И спрятано во мрак девичьей горницы, —

Ведь прогнала я с ложа бога страстного[131],

Форея-бога[132], Птоя, Ор водителя[133],

Как будто бы до старости безбрачие

Хранить стремясь, Палладе в подражание

(Ей брак не люб, милы врата с добычею[134]), —

Меня, голубку, силой к ложу коршуна

Потащат, впившись челюстями хищными[135],

И умолять я буду о спасении

360 Богиню — Деву, Чайку, Стад прибытчицу[136];

Она ж, на кровлю теремов из дерева

Глаза подняв, на войско будет гневаться,

Она, что пала с неба, с трона Зевсова,

Бесценным даром деду моему, царю[137].

За ту одну обиду — тьмы детей своих

Оплачет вся Эллада[138] у пустых гробниц,

Не на утесах тех, где лягут кости их,

Без пепла, что с кострища погребенья взят

И в урны помещен, — велит обычай так;

370 Лишь имя горькое, пустые надписи,

Горячими слезами их родителей,

И чад, и жен стенаньями омытые.

О ты, Офельт, и ты, Зарак, утесов страж,

Вы, скалы близ Триханта, ты, Недон крутой,

Вы, дирфоссийские и диакрийские

Ложбины все, и ты, жилище Форкина![139]

О сколько стонов вы тогда услышите —

На берег трупы хлынут, щепы палубы!

Какой прибоя рев — не превозмочь его:

380 Волна влечет назад водоворотами!

Какая тьма тунцов[140], по швам разорванных,

На сковородах-скалах! Их, сошед с небес,

Перун вкусит, во мраке сокрушаемых,

Когда бессонный враг, явивши навык свой,

Им, с головами от вина тяжелыми[141],

В густой ночи покажет путеводный свет!

Того[142], как зимородка, что нырнул, волна

В пролив потащит узкий[143], обнаженного,

Меж двух утесов, как леща, вертя его;

390 На скалах Гир[144] сушиться будет он — но тут

Опять хлебнет морской воды, отброшенный

От берега копьем трехкоготным[145]: его

Каратель грозный, что служил работником[146],

Ударом приобщит китов движению —

Кукушку ту, что празднословно хвастает.

И хладный труп дельфина будет выброшен

На землю, и лучом иссушен солнечным.

Гнилую эту плоть морскими травами

Сестра Несеи скроет в сострадании,

400 Кинефия, гиганта-Диска, сручница[147].

Его могила, трепеща, эгейский рёв

Услышит рядом с перепелкой каменной[148].

В Аиде мелинейскую, кастнийскую

Богиню[149] укорять в печали будет он:

Она его заманит в петли похоти —

Любви, да не любви: в ловушку горькую

Эриний разрушительных запрёт его!

И вся земля исполнится рыданием,

Границы у которой — там Ареф, а тут

410 Крутой проход, что из Либетра к Дотию[150].

Придется долго, долго им оплакивать, —

На ахеронтских даже берегах — мой брак[151]:

Какая рать к морским в утробы чудищам,

Размолота зубами многорядными,

Пойдет! Другие ж — чужаки в земле чужой —

Найдут могилы, далеко от родичей.

Того Эйон бисалтский, у Стримона вод,

Там, где живут апсинтии с бистонами,

С эдонами, — укроет, никогда Тимфрест

420 Скалистый не увидит воспитатель-краб[152];

Он больше всех на свете ненавистен был

Отцу, за то глаза ему пронзившему,

Что ложе он делил с чужой голубкою[153].

В Керкафа долах будут похоронены

Три чайки[154], недалёко от алентских струй:

Молосса, Койта и Кипея лебедь[155], что

Детенышей свиньи не сможет счесть, хоть сам

В премудрый спор он вовлечет соперника,

Пророчество о смоквах предложив ему,

430 Но, проигравши, встретит смертный жребий свой[156];

Другой — от Эрехтея поколение

Четвертое[157], Эфона брат, как врал один[158];

А третий — сын того, кто твердым заступом

Эктенов рушил башни деревянные[159],

Но бог-Громовник, бог-Советчик, Мельник-бог[160]

Бич очищенья бросил на главу его,

Когда вооружили Ночи дочери[161]

К смертельной схватке тех, кому был брат отцом[162].

А двое, псы Дерена[163], где Пирам-река[164]

440 Струит волну, междоусобной распрею

Друг друга сокрушат, метнув копье и клич,

Там, под твердыней дочери Памфиловой.

Магарс у моря встанет на холме крутом,

Посередине между их курганами,

Чтоб не смотрели, даже и в Аид сойдя,

Взаимно на могилы, кровью мытые[165].

А пять скитальцев[166] в Сфекию Рогатую

Прибудут и в Сатрах, в страну Гилатову

Там, где Морфо Зеринфская, останутся[167]:

450 Один[168], отцовским сетованьем изгнанный

От вод Бокара и из нор Кихреевых[169],

Сородич мой и он же — вред для родичей,

Тот отпрыск незаконный[170]; брата пагуба

Единокровного, что на стада свой гнев

Излил[171], — а шкура зверя кровожадного

Его неуязвимым в битвах сделала;

К Аиду, к мертвым, он имел один лишь путь —

Тот путь, что утаен в колчане скифском был,

Когда, сжигая тук отцу Комиру, лев

460 Молитвы возносил, — и тот внимал ему, —

Орленка заключив в свои объятия[172].

Родитель не поверит[173], что свирепый бык,

Лемнийский Энио перун[174], которого

Никто не победил, — вонзил в себя тот меч,

Что был подарен чужаком-врагом[175], свершив

На острие прыжок самоубийственный.

Нет, далеко им будет изгнан с родины

Трамбела[176] брат и он же — моей тетки сын,

Что в дар была дана тому, кто башни брал.

470 Когда-то граждан убедил отдать ее

Один болтун[177], трех дочерей посеявший,

На мрачный ужин псу тому, что в моря цвет,

Что всю-то землю замутил водой морской,

Когда он извергал из челюстей прилив,

Волной равнину поглотив окрестную.

Но вместо птички скорпион попался в пасть,

И тут, познав страданья тяжесть, Форку он

Взмолился, сам не зная, как беду избыть[178].

Второй[179], придя селянином, отшельником

480 С материка на остров, сын дубового

И волчьего народа (Никтим — жертва их),

Что до луны еще для пищи желуди

Среди зимы себе на углях жарили[180], —

Медь будет добывать и, роя заступом,

Руду по глыбе извлечет из шахт своих[181].

Его отца этейский клык, вонзившись в пах,

Убил, на члены тело растерзал его[182].

И в смертной боли он узнал: правы слова,

Что даже между ртом и винной чашею

490 Немало зол судьба вращает хитрая[183].

А сам тот клык, в крови белея пеною

И глухо лязгнув, отразил убившего[184],

Лодыжку плясуна пронзил без промаха.

А третий[185] — сын гиганта, что оружие

Взял из пустой скалы[186]; к нему идейская

Юница[187] поспешит на ложе тайное —

Та, что потом живой еще в Аид сойдет

От горя безысходного, Мунита мать,

Который, на охоте злой ехидною

500 Крестонской[188] поражен в пяту, скончается;

Ведь мать его[189] отца, что в Трое пленница[190],

Младенца в руки передаст отцовские,

Тьмой вскормленного[191] львенка; только ей одной

Актейцев волки[192] цепь надели рабскую,

В возмездье за вакханки[193] похищение, —

Те, у которых скорлупой яичною[194]

От копий защищают шлемы головы.

А больше ничего они не тронули,

На диво всем, как будто запечатано.

510 За это к звездам их подымет лестница[195],

Тех полусмертных[196], близнецов, что взяли Лас.

О Зевс спаситель! Их хотя б в страну мою

Не посылай спасать коростелиху ту[197],

Похищенную вновь; пусть на своих судах

Крылатых в гавань бебриков[198] прибыв, они

С кормы не спрыгнут быстрою босой стопой.

Равно и те, кто этих львов могучее[199],

По силе несравненны; Энио, Арес

Их любят и богиня Троеродная,

520 Гомолоида, Лонгатида, Бычья, Мощь[200].

Зачем тогда работники трудились те,

Дримант с Профантом, что владеет Кромною,

Град возводя вождю-клятвопреступнику![201]

Хватило дня бы тем волкам-губителям[202],

Чтоб, вторгнувшись, предать всё разрушению,

Хотя б и канастрейский наш гигант[203] стоял

Пред башнями, как мощный от врагов оплот,

Что превосходит всех в копьеметании,

Ударить жаждет стад опустошителя.

530 И первым кровью обновит копье его

Отважный ястреб, с пылом совершив прыжок,

Из греков лучший — с давних пор готов ему,

Погибшему, могилою долонков брег —

Мазусия, конечный Херсонеса рог[204].

Но есть один — и паче наших чаяний! —

Заступник благосклонный — демон Дримний — нам,

И Проманфей, Гирапсий, Эфиоп — всё он[205]:

Он в день[206], когда скиталец похотливый тот,

Налетчик, хищник будет принят в доме их,

540 Тех, коим суждено изведать горькое

И стыдное, и на пирах и празднествах

Они почтят дарами Крага[207] грозного,

Им разговор содеет ссорой тяжкою.

Начнут со слов и будут оскорбленьями

Друг друга мучить и терзать, а после же

Двоюродные братья в битве схватятся,

За птиц вступившись — за сестер двоюродных

И за невест, — насильственно похищенных,

Возмездия ища за брак без выкупа[208].

550 О, много стрел увидит Кнекион-река[209],

Что будут их орлиным духом пущены,

Ферейцы[210] не поверят, в страхе слушая.

Один, пронзив ствол полый дуба мрачного

Крушиной, поразит в стволе сидевшего

Льва, что с быком сойдется на смертельный бой.

Другой же лев, быку прорвав бока копьем,

Повергнет наземь. Но ему второй удар

Вдруг нанесет баран бесстрашный, памятник

Метнув в него, что из Амикл взят, с кладбища.

560 Но тут на помощь меди и перун придет,

И два быка падут[211]; мощь одного из них

Сам Орхией, Тельфусий-бог, Скиаст[212] не смог

Унизить, в битве с ним когда свой лук согнул.

Одних возьмет Аид, других Олимпа дол

Гостями встретит, но поочередными —

Братолюбивых, смертных и бессмертных враз[213].

Их копья упокоит божество для нас,

Хоть небольшую помощь давши в бедствиях.

Других, однако, двинет тучу страшную:

570 Их силу сын Рео сдержать не сможет, хоть

Их призовет на девять лет на острове

Остаться — в подчинение пророчеству[214], —

Пообещав, что пищу безупречную

Три девы[215] всем доставят, кто пребудет там,

На высях Кинфа, близ Инопа странствуя,

Кто будет пить струю Тритона нильского[216].

Пробластом[217] смелым девы те воспитаны —

Искусницы зерно молоть на мельнице,

И вина делать, и жать масло жирное,

580 Зарека[218] внучки: воду претворят в вино!

Они и голод, войско истребляющий

Тех псов чужих, смирят[219], когда придут они

На ложе, где Сифона дочь покоится[220].

Старухи-девы это им накаркали,

Те, что на медных веретенах нить прядут[221].

Кефей с Праксандром — отпрыски безвестные,

А не народов, кораблей владетели, —

Четвертый с пятым в край придут, где Голгами

Богиня правит[222]. Тот[223] толпу лаконскую

590 С Терапны приведет, другой[224] вождем придет

Войск от Олена, Димы, всех бурейских сил.

А этот Аргириппу в крае давниев

Воздвигнет, у Филама авсонийского[225];

Увидит он друзей судьбину горькую,

Что птичий облик примут и, пернатые,

Подобно рыбакам, жить будут на море,

На ясноглазых лебедей похожие.

И, клювами икру хватая рыбную,

Населят остров, в честь вождя их названный[226];

600 На склоне там, театр напоминающем,

Свои жилища возведут ударами —

Рядами, тесно, Зету[227] подражаючи.

И на охоту вместе полетят они,

И ночью спать в леса; пугаясь варваров,

Они от них бегут — лишь пеплос греческий

Привычен как местечко им для отдыха

За пазухой[228]. И хлеб берут из рук они,

И крошки за едой, воркуя дружески,

Припоминая грустно долю прежнюю.

610 Для их вождя началом бедствий, странствия,

Скитаний станет рана той трезенянки[229],

Когда собака дерзкая и буйная

Вдруг воспылает к ложу. Но спасет его

От смерти, от ножа алтарь Гоплосмии[230].

Шагая, как колосс, землей Авсонии,

Свои поставит ноги он на камни те,

Что заложил Амебий, созидатель стен[231],

Что взяты на корабль, балластом будучи.

Судом Алена-брата одураченный[232],

620 Пошлет проклятья на поля окрестные,

Чтоб от Део[233] им урожая не было

Обильного, хоть пашни орошает Зевс;

Лишь разве только этолиец родственный

Быками проведет бразды при пахоте[234].

Он землю всю столпами неподъемными

Уставит, и никто не сможет силою

Переместить их хоть на шаг: придут они

Обратно, хоть без ног, придут немедленно,

На берегу следы оставив странные.

630 Ио равнины полой обитатели

Согласно гордым богом назовут его[235]:

Им змей убит, что разорил феаков край[236].

А те к омытым волнами Гимнесиям

Придут, как раки, в шкуры все одетые[237],

И будут жить там без плащей, без обуви, —

Зато по три двойных пращи на каждого[238]:

Научатся младенцы, как метать из них,

У матерей быстрей, чем есть научатся:

Никто из них и хлеба не попробует,

640 Пока, метнувши камень, не собьет кусок

С того столба, где, как мишень, поставлен он.

Взойдут они на берега суровые,

Там, где иберы[239], где врата Тартесские[240], —

Из старой Арны родом, главы теммиков, —

Холмы же будут помнить леонтарнские,

И Скол, и Грайю, и Онхест с Тегирою,

Гипсарна воду, струи фермодонтские[241].

Других же[242] к Сирту и к ливийским пажитям[243]

Забросит, и к теснинам у Тирсенских вод[244]

650 (Чудовище там, моряков губившее,

Устроилось, но Мекистей сразил его,

Копальщик, Быкогон[245], одетый шкурою),

К утесам соловьев, что схожи с гарпией[246], —

И их Аид, что всех и вся принять готов,

Поймает и проглотит до единого,

Истерзанных различными мученьями;

С дельфином на щите, один лишь выживет,

Тот, что украл богиню финикийскую[247].

Увидит он жилище одноглазого,

660 И людоеду грозному протянет он

Бокал с вином — отведать после трапезы[248].

Увидит тех немногих, что от стрел спаслись

Певкея, Кераминта и Палемона[249]:

Они расколют вдребезги суда его,

Как рыб, повесят на веревках спутников.

На них несчастье за несчастьем рушится,

И каждая беда страшней, чем прежняя!

Какая только не пожрет Харибда их?

Эриния какая, псица-девушка?[250]

670 Сирена ли, кентавров погубившая,

Этолянка, куретянка ли[251] — песнею

Не убедит погибнуть их от голода?

Какую не увидит он драконицу[252],

Которая людей зверями делает,

Мешая снадобья? А те, несчастные,

В свиных хлевах оплакивая жребий свой,

Питаться будут жмыхом, с сеном смешанным,

С гребнями виноградными. Спасет же их,

Придя и корень «моли» дав, Бог прибыли,

680 Бог Нонакрийский, Трехголовый, Блещущий[253].

Еще он вступит в мрачный край, где мертвые,

Чтоб отыскать там старца-прорицателя,

Того, что испытал любовь двуполую[254].

Он в яме брызнет душам кровью теплою

И, мертвецов пугая, меч подымет свой.

И там услышит голоса он призраков,

Что тихо и невнятно с ним беседуют[255].

Затем на остров, пламенем сверкающий[256],

Что сокрушил гигантов спины, с ними же

690 Тифона тело дикого, прибудет он

Один. Там поселил однажды царь богов

Род обезьян противных — издеваться чтоб

Над теми, кто против Кронидов[257] выступил.

Минует он могилу Бая-кормчего[258],

Жилища киммерийцев[259], ахеронтскую

Струю, что восстает волной ревущею[260],

И Оссу[261], и тропу коров, что некогда

Насыпал лев[262], и рощу Адской Девушки[263],

И огненный поток: там неприступную

700 Вершину тянет к небу Полидегмон-холм[264],

И из его ущелий все источники,

Ручьи текут чрез землю авсонийскую.

Покинет он высокий склон Летеона[265],

И озеро Аорн уединенное[266],

Поток Кокита, в темноте рокочущий,

И Стикса мрачного струю; там некогда

Бессмертным Термией[267] для клятвы место дал

И в золотой сосуд оттуда воду лил

Когда он на гигантов, на титанов шел.

710 Затем Даире с мужем[268] посвятит он дар,

И шлем повесит он на самый верх столба.

Трех дочерей убьет он сына Тефии,

Напевам вторящих певицы-матери[269]:

Они прыжком со скал самоубийственным

В тирсенских волнах крылья оросят свои,

Там их веретено завертит горькое.

Одну к Фалерской башне[270] море выбросит,

И Гланис, землю моющий, возьмет ее.

Туземцы деве той воздвигнут памятник

720 И жертвами чтить будут, возлияньями

Богиню-птицу Партенопу каждый год.

На Энипеев брег, что в море выдался,

Другая будет брошена — Левкосия[271],

И, долго лежа на скале, даст имя ей,

Где жадный Ис с Ларисом низвергаются.

А Лигию прибьет к Терине вал морской,

И воду изрыгнет она; у берега

Схоронят мореходы средь камней ее,

Где Окинар бурлит водоворотами[272].

730 Поток могучий, волорогий место то,

Где дева-птица спит, очистит струями.

Из трех сестер-богинь в честь первой названной

Тот, кто весь флот Мопсопа приведет сюда[273],

Устроит с моряками праздник факельный,

Пророчество свершив; неаполиты же

Его прославят, что вкруг тихой гавани

Живут Мисенской, топчут склоны твердые.

Запрет все ветры вместе в бычьей шкуре он[274],

Но будет снова окружен несчастьями,

740 Да бич-перун к тому же поразит его.

Он чайкой оседлает ветвь смоковницы,

Чтобы водоворот не поглотил его,

Когда поток в Харибду низвергается.

А после ласк недолгих с Атлантидою[275]

В ладью взойдет беспечно самодельную,

Что неспособна и доплыть до гавани,

И поведет, несчастный, судно шаткое,

Что кое-как на средний киль нацеплено.

Но будет, как птенец неоперившийся

750 Супруги зимородка, Амфибеем[276] он

В пучину сброшен, с мачтами и с палубой, —

Ныряльщик, что в канатах весь запутался.

Бессонный, будет он носиться по морю,

В соседстве с анфедонцем, что из Фракии[277];

За ветром ветр своими дуновеньями,

Как ветвь сосны, как пробку, закружат его.

Едва его спасет от волн губительных,

Дав покрывало, Бина[278]. В ранах грудь его

Вся будет, да и руки в кровь разодраны

760 От скал подводных: ведь за них хвататься он

Начнет. Прибудет он на Гарпу, остров тот,

Что ненавидит Крон, лишенный мужества[279], —

Просителем нагим в печали явится[280],

Измышленные беды всем поведает[281]:

Чудовища проклятье ослепленного

Исполнится…[282] Но нет еще! Не ввергнул бы

В забвенье сон Меланфа, Лошадей вождя[283].

Придет, придет он в Рифра гавань тихую,

К холму Нерита[284]; но увидит — дом его

770 Опустошен лежит до основания

Насильниками девушек[285]. Лисица же

Развратом благовидным разорит весь дом,

Растратит на пиры богатство мужнино[286].

А сам претерпит больше, чем при Скеях[287], он

Различных бед: получит от рабов своих

Угрозы злобные и наказания

Позорные[288]. И сам себя подставит он

Ударам рук и черепков метаниям.

Удары не чужды ему: обширная

780 Печать Фоанта на боках останется,

Бичей его, которыми мучителю

Без стона поразить себя позволит он[289],

Покроет добровольно тело язвами,

Чтобы, к врагам пробравшись соглядатаем,

Своей обидой мнимой обмануть вождя.

Склон теммикийский, холм богини-Флейтщицы[290]

Его родил — нам бедствие страшнейшее.

Из моряков один домой вернется он.

И вот, как чайка, по волнам бегущая,

790 Как раковина, морем вся потертая,

Прибудет он к именью, разоренному

Пирами Прониев[291], спартанкой дикою[292],

Умрет, как ворон, дряхлый[293], при оружье он

В лесах неритских, больше уж не друг морям.

Сразит его, вонзившись в бок, губящая

Та пика, что несет сардонской рыбы шип.

И назовется сын отца убийцею[294],

Ахилловой супруги брат двоюродный[295].

Когда ж умрет — пророком назовет его

800 Весь евритан народ и те, кто в Трампии

Живет высокой[296], где потом тимфейский змей,

Эфиков вождь, убьет, пируя, юношу

Геракла, в ком Эака и Персея кровь,

Да и Теменов род отнюдь не чужд ему[297].

Гора тирсенов, Перга, примет прах его,

В земле Гортинской на костре сожженного[298].

Последний вздох испустит он в стенаниях

О сыне, о жене[299], убив которую,

Супруг и сам пойдет к Аиду вслед за ней:

810 Сестры рукою горло перерезано[300]

Той, у кого Главкон, Апсирт в сородичах[301].

Страданий стольких груду увидав, уйдет

Второй уж раз в Аид[302], откуда нет пути,

Ни разу в жизни не познав спокойный день.

Уж лучше бы, несчастный, ты на родине

Остался, там быков гоняя по полю,

Осла в ярмо к ним привязав работником,

Изобразив безумие притворное[303],

Чем зол таких изведать испытание!

820 А тот[304], ища супругу злополучную,

Похищенную, вести собираючи,

Влюбленный в призрак, что растаял в небе вдруг[305], —

В какую он не попадет морскую глушь,

Какую сушу не обшарит в поисках?

Сначала он узрит места Тифоновы[306],

Старуху древнюю, окаменевшую[307]

И брег эрембов[308], в море выступающий,

Что мореходам тяжек; укрепление

Несчастной Мирры[309] — ей кора древесная

830 От родов исцеленье даст болезненных —

И гроб Гаванта, жертвы муз[310]: оплакан он

Богиней-Чужестранкою, Схенедою,

Арентою[311], — кабан убил клыком его.

Увидит также башни он Кефеевы[312],

Гермеса след ноги гостеприимного[313]

И две скалы, к которым то животное

Рванулось, пира жаждя. Но не женщина —

Орел попал златорожденный в челюсти,

Мужчина-мститель в окрыленной обуви![314]

840 И чудище то гадкое, без жил совсем,

Убито будет, скошено серпом жнеца —

Того, что человека и коня извлек

Из шеи ласки, взором убивающей[315], —

Того, что в изваянья превращал людей

От головы до пят, одевши камнем их;

Похитил он светильник, что троим служил[316].

Увидит пашни, летом орошенные[317],

Поток Асбиста[318], ложа там прибрежные,

Когда возляжет со зверьми зловонными[319].

850 Всё он претерпит для эгийской псицы той,

Трехмужней и рождавшей дочерей одних[320].

Придет скитальцем к войску он япигскому[321],

Дары повесит деве здесь Скиллетии[322]:

Кратер тамасский[323] и из бычьей кожи щит,

Супруги обувь — варварскую, мягкую[324].

Придет и в Сирис, в глубину Лакиния[325]:

Насадит там юница для Гоплосмии-

Богини[326] сад, растеньями украшенный.

Закон там будет: женщинам оплакивать

860 Эака внука и Дориды[327], молнию,

Чей в девять рост локтей, в бою губящую;

И не носить ни злато на телах своих

Сияющих, ни пеплосы роскошные

Окрашенные пурпуром: ведь этот край

Дало богине божество для жительства.

Придет потом в угрюмое ристалище

Быка, что чужаков губил[328]; царицы он

Алента и Лонгура, Колотиды, сын[329].

Там Кронов серп упал, там воды Конхии[330].

870 Гонусу обогнет, сиканов пашни он[331],

Ограду волка в шкуре, кровожадного,

Которую Крефея внук, причалив тут,

Построил с мореходов полусотнею[332].

Там масло на камнях, с минийцев счищено,

Лежит доныне: ни волне не смыть его,

Ни проливным дождям, хоть будут век идти[333].

Других[334] пески оплакивают с рифами

Земли Тавхирской: ведь туда их выбросит,

В пустыню, в те места, где сам Атлант живет,

880 И все в увечьях будут от крушения.

Мопс, что из Титерона[335], моряками там,

Умерший, погребен, и над могилою

Весло с «Арго», которым греб, воздвигнуто,

Поломанное: мертвецам в сокровище.

Поток Кинифа, орошая струями

Авсигды[336], утучняет их. Нерееву

Там отпрыску, Тритону[337], щедрый дар дала

Колхидянка[338] — кратер, из злата кованый,

За то, что путь он указал меж рифами,

890 Каким Тифид провел корабль в сохранности[339].

Взять грекам эти земли во владение

Бог двуобразный, моря сын предскажет — в час,

Когда народ ливийский, дикий эллину

Дар возвратит и из родной земли уйдет[340].

Страшась его желанья, всё имущество

Асбисты скроют в самой глубине земли;

Вот там вождя кифейского злосчастного[341]

С людьми его Борей на берег выбросит,

Да сына Тенфредона Палавтрейского,

900 Царя у амфрисийских евриампиев[342],

Да тех владыку мест, где волк скалою стал,

Пожравший выкуп, и тимфрестских скал еще[343].

Одни из тех несчастных об Эгонии

Тоскуя, об Эхине, о Титаре — те,

Те — о Трахине, Ире, Гонне — городе

В земле перребской, о Фаланне, пажитях

У Олоссонов и о Кастанее[344], — век

Рыдать без погребенья будут в скалах там.

Одно несчастье за другим воздвигнет бог,

910 Пред возвращеньем даст сплошные бедствия.

Эсара струи примут и в Энотрии

Кримиса-городок того, кто, раз змеей

Укушенный, убийцей стал зачинщика[345]:

Сама Труба-богиня острие рукой

Направит, тетивой звеня меотскою[346].

У Дира берегов поджег он некогда

Льва дерзкого и принял змея скифского

Кривого, что клыком звенит без промаха[347].

А павший — будет погребен напротив он[348]

920 Алея, Патарея храма[349]; бурно там

Крафид с Навефом[350] в море изливаются.

Убьют же авсонийские пелленяне

Его, линдийцам помогать пришедшего[351]:

Далече от Фермидра, от карпафских гор[352]

Тех Фраский[353] занесет собакой огненной,

Чтоб землю заселили чужестранную.

И там, в Макаллах, над его могилою

Храм возведут великий[354]: бога вечного

Почтут в нем возлияньями и жертвами.

930 Коня ж строитель[355] в гаванях Лагарии —

Тот, что копья боится, строев воинских,

Отплачивая клятвопреступление

Отца[356] (из-за овец, копьем захваченных,

Когда ворвались в башни Комефо войска,

Чтоб брак свершить обещанный[357], поклялся он,

Несчастный, Кидонийской Алетидою,

Фрасо[358], и с нею — богом, что в Крестоне чтут,

Кандаоном, Мамертом[359], волком-воином, —

Тот, что во чреве матери позорный бой

940 Затеял, брата кулаками потчуя,

Еще не видя даже яркий свет Тито[360],

И не пройдя чрез муки схваток родовых, —

За это породил и сына-труса он,

В бою кулачном славного, а в битве — нет,

В ремеслах же особенно полезного), —

Близ Кириса-реки, близ Килистана струй[361]

Поселится, пришлец, вдали от родины.

Орудия ж, которыми он статую

Создаст — ту, что нам будет неизбывным злом, —

950 В дар принесет он в Миндии[362] святилище.

Другие ж землю населят сиканскую,

Придя в нее в скитаньях; Лавмедонт[363] туда

Послал трех дочерей Фенодамантовых,

Разгневанный бедой с китом прожорливым,

Чтоб там зверям их на съеденье отдали

В краю далеком, лестригонском, западном,

Где всё вокруг — пустыня необъятная.

Но там они великий храм богине в дар

Зеринфской, матери борца[364], построили,

960 От смерти спасены и одиночества.

Одну из них[365] в супруги взял Кримис-река,

Представ в собачьем облике, и демону

Звероподобному она детеныша

Прекрасного рождает[366]. Основателем

Трех городов он станет; отпрыск Анхиса

Побочный будет на трехшеий остров[367] им,

На самый край, доставлен из дарданских мест[368].

Несчастная Эгеста, волей демонов

Твоим уделом будет вековечное

970 Рыданье по моей сожженной родине[369].

Оплакивать ты будешь в одиночестве

И непрестанно башен разрушение

Еще так долго! Весь народ твой в темные

Одежды облачится умоляющих

И жизнь в грязи, в печали повлечет свою.

Нечесаные локоны на спинах их

Напоминать всем будут о беде былой.

А многие вкруг Сириса, Левтарнии[370]

Населят пашни. Злополучный там лежит

980 Калхант: считал маслины по-сизифовски[371]

Бесчисленные он — и под ударом пал[372].

Синид проворный там бежит потоками,

И орошает он ложбину Хонии[373].

Подобный Илиону град в недобрый час

Они населят[374], огорчат Добычницу,

Трубу-богиню[375]: перебьют в дому ее[376]

Ксуфидов, мест тех прежних обитателей.

Закроет статуя глаза бескровные,

Взирая, как ахейцы — волки дикие —

990 Ионян режут в пагубной усобице:

Жрец города и жрицы отпрыск, падая,

Сам первый обагрит алтарь свой собственный.

А те — мысы тилесские суровые

Получат, с ними — Лина холм приморского[377],

Где будет амазонки обиталище[378],

Возложат на себя ярмо рабыни той, —

Служанки быстрой девы в медном поясе,

Волнами занесенной в землю чуждую.

А глаз пронзенный девы той, погибшей уж,

1000 И этолийцу обезьяновидному

Смерть принесет: копьем заколот будет он[379].

Кротонцы город тот разрушат некогда,

Что создан Клетой, амазонкой храброю,

И назван в честь ее, и умертвят саму[380].

Но прежде многие падут, сраженные

Рукой ее на землю; не без трудностей

Лавреты дети[381] ниспровергнут башни те.

Другие же в Терине — орошает там

Водою светлой землю Окинар-река —

1010 Поселятся, в скитаньях утомленные.

Того же, кто вторым по красоте слывет[382],

А вместе с ним — и кабана-воителя

От струй ликормских, Горги сына мощного[383],

Фракийские к ливийским поведут пескам

Ветра, врываясь в паруса надутые;

Потом обратно ветер Нот из Ливии

К ущельям гор Керавнских, к Аргиринам их

Помчит свирепым вихрем, пастырь волн морских[384].

Там жизнь скитальцев поведут печальную,

1020 Лакмонского Эанта[385] будут воду пить.

Крафид соседний примет их и местность Скал[386]

В свои пределы — в Полах, рядом, колхи там:

Их Идии супруг послал, суровый вождь

И Эи, и Коринфа, свою дочь искать,

Корабль, что деву увозил, преследуя, —

Они ж осели там, где столь глубок Дизер[387].

Другие странники Мелиту-остров[388], близ

Офрона, населят: кругом на берег там

Прибой сиканский от Пахина-мыса[389] мчит,

1030 От места, где холмистая возвышенность

Потом в честь Сизифида[390] будет названа,

Где есть преславный девы Лонгатиды[391] храм,

Где воды хладные река Гелор струит.

Убийца деда, волк[392], в Офроне будет жить,

Тоскуя по Коскинфу[393], прежней родине, —

Тот, кто, взойдя на скалы в море, гражданам

Прикажет для похода снаряжать суда[394]:

Ступать убийце по родной земле ногой,

Покуда не свершится срок положенный,

1040 Служанка правды не велит, Тельфусия,

Щеница, у реки Ладон живущая[395].

Спасаясь от борьбы со злыми змеями[396],

Оттоль он в город приплывет Амантию,

И там он по соседству с атинтанами

Населит у Практиды холм крутой и пить

Начнет из Полианфа Хаонийского[397].

Другой — один из братьев двух[398] — в Авсонии,

Где кенотаф Калханта[399], будет жить, и там

Чужая пыль осядет на костях его.

1050 Он всем, кто на его могиле ляжет спать

В овечьей шкуре, даст во сне пророчество.

Целителем его прославят давнии:

В Алфена[400] струях омываясь, будут звать

Помощником явиться сына Эпия[401],

И к людям, и к скоту чтоб благосклонен был.

Прискорбный, ненавистный там наступит день

Однажды для послов, что из Этолии

Придут в края салангские, ангесские[402]

Просить, чтоб возвратили им наследственный

1060 Удел царя их — пашни с почвой тучною.

Зароют их нещадно в землю черную,

Живыми скроют в глубине расщелины.

Над трупами, без чести погребенными,

Насыплют камни памятником давнии:

Возьмите, дескать, землю, коей вепря сын

Бесстрашного владел (пожрал тот мозг чужой) [403].

В Темессу ж моряки прибудут отпрысков

Навболовых[404] — туда, где в Лампетийскую

Тефиду рогом твердый мыс склоняется

1070 Гиппонский[405]. Станут вместо Крисы пажитей[406]

Возделывать кротонские заморские

Бразды, быками вспахивая. Будут всё

По родине Лилее, Анемории,

Амфиссе, славным Абам тосковать они.

Несчастная Сетея! Страшный жребий ждет

Тебя: на этих скалах распростерта ты

В оковах медных будешь и в мучениях

Умрешь — за то, что корабли владык сожжешь;

Оплачешь около Крафида плоть свою,

1080 Подвешенную коршунам на пиршество.

Утес же тот, в пучину выдающийся,

Названьем о твоей напомнит участи[407].

А те от струй Мемблета пеласгийского

Отплывши и от острова Кернейского,

Поля луканские заселят — путь там есть

Тирсенский, где кружат Ламета омуты[408].

Несчастья и страданья обуяют тех,

Кому не даст судьбина возвращения,

За то, что надо мною надругаются.

1090 Но те, кто по домам вернется радостно,

Не смогут тоже пламя благодарных жертв

Зажечь, обет Кердилу дав, Ларинфию[409].

Еж истребит различными уловками

Их всех: обманет кур, что стерегут очаг,

Погубит петухов[410]. Его же горести

Не прекратят огни, суда губящие:

По сыну будет плакать он убитому,

В Мефимне[411] скрытому могилой свежею.

Один[412] в ловушку в ванне попадет своей:

1100 Пытаясь выбраться из петли душащей,

Запутавшись в сети, рукой незрячею

Хвататься будет за ее сплетения.

К горячей кровле бани вверх подпрыгнет он,

Мозг выплеснется на котел с треножником

Из топором разрубленного черепа.

Его печальный дух к Тенару двинется,

Своей увидев львицы[413] попечение.

И я на землю рухну возле ванны с ним[414],

Мечом халибским[415] насмерть сокрушенная,

1110 Разрублена, как ветвь сосны, как дуба ствол,

Когда нагорный лесоруб работает.

Мне в спину, в горло нанесет широкое

Удар, мне тело разорвет холодное

Свирепая змея; на шею вставши мне,

Она свой дух насытит желчью дикою.

Как будто я не пленница — любовница,

Из ревности мне будет мстить безжалостно.

Я тщетно буду мужа-господина звать

И вслед за ним помчусь, уже крылатая.

1120 А их щенок[416], отцову смерть преследуя,

В ехидны чрево меч своей рукой вонзит,

Зло скверны родовой леча таким же злом.

Супруга же, владыку девы-пленницы,

Зевесом нарекут спартанцы хитрые,

У Эбалидов он получит почести[417].

Ждет и меня людское поклонение:

Забвением оно не уничтожится.

Мне храм воздвигнут давниев старейшины

У Сальпы берегов и те, которые

1130 Живут в дарданском граде возле озера[418].

И девы, что ярма избегнуть брачного

Хотят и отвергают женихов своих, —

Те, хоть и носят кудри, как у Гектора,

Уродливы иль рода не почтенного, —

Приобретут, мою обнявши статую,

Надежную защиту от замужества —

Эриний одеяние и цвет лица,

От снадобий волшебных изменившийся.

И долго эти жены жезлоносные

1140 Бессмертною богиней будут чтить меня.

Но причиню я горе многим женщинам,

Дев-дочерей лишаемым; вождя того,

Киприду оскорбившего насилием,

Вовеки проклиная, во враждебный край

Пошлют их, обреченных на безбрачие[419].

О Сперхией, Боагрий, о Ларимна, Кин,

Фалориада, Скарфия, и этот град,

Что Нариком зовется, стогны Фрония

Локрийского и долы Пиронейские[420],

1150 Весь Годедока дом, отца Илеева[421],

Вы за кощунство надо мной заплатите

Гигее пеню, той богине сельских мест[422]:

Тысячелетний срок вы дев, по жребию

Избравши, содержать без брака станете.

Потом же ждет их смерть без погребения:

В чужой земле песком их занесет волна,

Когда, спалив тела их на дровах сухих,

Гефест с высот Трарона в море выбросит

Прах той, что здесь погибла[423]. Остальные же

1160 В ночную пору, смерти обреченные,

Прибудут к нивам дочери Сифоновой,

Испуганно смотря на тропы тайные,

И прибегут в Амфирино святилище,

Чтоб на коленях умолять там Сфению[424].

Богини землю будут в чистоте держать —

И мыть, и убирать, коль уж спаслись они

От гнева беспощадных граждан: каждый ведь

Из илионян будет их выслеживать

С мечом в руках зловещим, или с камнем, иль

1170 С секирой для быков, с дубьем с Фалакрских гор,

Дабы насытить кровью руку жадную.

И если кто убьет тот род отверженный, —

Не покарает, наградит народ его.

И для тебя, о мать моя несчастная[425],

Настанет слава громкая: ведь Перса дочь,

Трехликая Бримо[426], тебя охранницей

Возьмет, чтоб воем по ночам людей страшить,

Которые не чтят несеньем факелов

И жертвами ее изображения —

1180 Стримона, Фер владычицы, Зеринфии[427].

И кенотаф святой на мысе острова,

Пахине, возведет тебе хозяин твой[428]

Собственноручно, злые сны увидевши,

Чтоб упокоить у Гелора струй тебя.

У берегов тебе он возлияния

Свершит, смягчив богини трехголовой гнев.

Ведь сам он жертвоприношенье мрачное

Начнет Аиду[429], первым бросив камень свой[430].

А ты, единокровный, что милей мне всех[431],

1190 Опора дома нашего и родины,

Ты бычьей кровью не вотще обрызгаешь

Алтарь, даря престолов Офионовых

Владетелю[432] начатки жертв обильные.

На родину свою он заберет тебя[433],

В страну, что больше всех воспета греками.

Когда-то мать его[434], в борьбе искусная,

Изгнавши в Тартар прежнюю владычицу[435],

В земле той в тайных муках родила его,

Супруга ж, детоядца нечестивого,

1200 Сумела обмануть. Во чрево принял он

Не пищу ожидаемую — камень лишь,

Завернутый ему в пеленки детские, —

Своих могила чад, кентавр безжалостный[436].

На Островах Блаженных[437] будешь жить, герой

Великий и от чумных стрел спасающий:

По прорицаньям Терминфея, Лепсия,

Врача[438] народ Огига[439], там посеянный[440],

Тебя возьмет из гроба офринейского[441]

В Калидна крепость и в страну аонскую[442],

1210 Чтоб ты их спас, страдающих от войск чужих,

Что разоряют область и Тенера храм[443].

Вожди эктенов славу величайшую

Взрастят твою, с богами равной сделают.

И в Кносс еще придет мое несчастие,

В дома гортинских[444] воевод; и все они

Разорены окажутся. Без устали

Тот рыболов[445] помчит свой струг двухвесельный

И в Левке, царство сторожить оставленном,

Возжжет вражду обманными уловками.

1220 Тот ни детей не пощадит, свирепствуя,

Ни Меду, своего жену хозяина,

Ни Клисиферу-дочь, хоть обещал ее

Отец ему — пригретой на груди змее:

Всех в храме он убьет рукой нечистою[446],

Как в яме той Онкейской, их замучивши[447].

А после славу рода наших прадедов

Потомки приумножат величайшую[448],

Венок победный обретут копьем своим,

Возьмут и скипетр, и единовластие

1230 Над сушей и над морем. Мою бедную

Отчизну не постигнет мрак забвения!

Таких-то родич мой[449] оставит отпрысков —

Львят-близнецов[450], неукротимой мощи род.

Он сам, рожденный Кастнией, Херадою[451], —

В совете лучший, на войне без промаха.

Вначале в Рекел он придет, поселится,

Где Кисса склон крутой и где лафистии —

Те жены, что с рогами[452]. Из Алмопии[453]

Затем, скитаясь, попадет в Тирсению,

1240 Где льет Лингей свою струю горячую,

Где Писа и Агилла многоовчая[454].

С ним враг войска соединит по-дружески,

Молитвами и клятвой убедив его, —

Тот карлик[455], что изведает в скитаниях

Земли и моря все углы, — а также и

Мисийского царя[456] два сына, коему

Копье согнет Экур[457] и свяжет лозами

Все члены, — волки пылкие: Тархон, Тирсен,

Что оба в жилах кровь несут Гераклову.

1250 Там стол он обнаружит, полный яствами,

А стол потом съедят его же спутники,

Напомнив тем о древних прорицаниях[458].

И в местности, где боригоны[459] селятся,

За давниями он и за латинами

Поставит тридцать башен[460], сосчитав число

Детей свиньи чудовищной, которую

С Идейских гор, дарданских мест доставит он:

Ведь столько же родит она детенышей[461].

Он в городе одном[462] поставит статую

1260 Из меди ей и поросятам вскормленным.

Храм возведя для Паллениды, Миндии[463],

Он поместит туда богов отеческих.

Их статуи, — детей, супругу бросивши

И всё свое огромное имущество, —

Всего превыше, наравне оценит он

Со стариком отцом, одев покровами,

Когда, отчизну грабя, псы-копейщики

Лишь одному ему позволят вывезти

Из дома что-нибудь, что пожелает он[464].

1270 Так даже и противники почтут его

Благочестивейшим[465]; создаст он родину,

Воспетую в сраженьях и счастливую

В потомках, там, где крепость и нагорный лес

Киркея[466], где Ээт великий[467] — тут «Арго»

Имел стоянку, — струи Форки, озера

Марсийского[468], поток Титона, мчащего

В подземные неведомые пропасти[469],

Зостерия[470] гора — у ней жилище есть

Ужасное Сивиллы-девы[471]: пропастью

1280 Оно зияет, что покрыта кровлею.

Невзгоды эти страшные на тех падут,

Что родину мою опустошить хотят.

Что общего у Прометея матери

Несчастной с Сарпедоновой кормилицей?[472]

Их море Геллы, скалы Симплегадские

И Салмидес[473], где губит чужака прибой,

Близ скифов разделяет тяжким льдом своим,

И Танаис, что середину озера[474]

Струею прорезает, не смешавшись с ним, —

1290 Меоты там, чьи ноги обморожены.

Во-первых, Карны[475] моряки будь прокляты,

Псы, что телицу-деву волоокую[476]

Из Лерны[477] увезли, — торговцы, волки те —

Супругой гибельной владыке Мемфиса[478],

На двух материках зажегши огнь вражды:

За оскорбленье грабежа тяжелого

Куреты — Иды кабаны[479] — отмщения

Ища, юницу-пленницу похитили,

Прибыв на корабле, что знак быка имел[480],

1300 И из Сарапты привезли в Диктейский храм,

Астеру в жены — полководцу критскому[481].

Но, получивши равное за равное,

Не удовлетворились: рать разбойную

Послали с Тевкром и его родителем —

Скамандром Дравкием[482] — на землю бебриков,

С мышами чтоб сражаться[483]. И от корня их

Моих родоначальников Дардан родил

С женой Арисбой, благородной критянкой[484].

Волков Атрака[485] выслали, чтоб добыли

1310 Руно те для вождя в одной сандалии[486] —

То самое, которое дракон хранил.

В Китею, край ливийцев[487], прибыл вождь, и там

Он гидру усыпил о четырех ноздрях[488],

Дав снадобья, быков же огнедышащих

Запряг в ярмо, и сварен был в котле он там[489].

Баранью шкуру взял он без желания[490],

Увез и птицу, что сама пришла к нему, —

Губительницу брата и детей своих[491], —

И поместил на судно говорящее:

1320 Оно из балок хаонийских[492] глас людской

Издавши, путь указывало в море им.

А после тот, кто обувь своего отца

Извлек из-под скалы, и меч, и перевязь[493],

Сын Фемия[494] — давно его кончина ждет

Печальная на Скиросе, падение

С крутых утесов, морем омываемых[495], —

Пришел со зверем-мистом[496] — тем, что грудь сосал

Побед богине, хоть был ненавистен ей[497], —

И возбудил вражду двойную: пояс он

1330 Похитил и увез из Фемискиры с ним

Орфосию, что луком укрощала всех[498].

Ее же сестры, девы Непунидины[499],

Отправились, покинув Эрис, Лагм, Телам,

И струи Фермодонта, и Актейские

Высоты, через мрачный Истр, нести дабы

Возмездие, а с ним — грабеж безжалостный,

На скифских конях, с кличем боевым своим

На греков и потомков Эрехтеевых.

Придя, всю Акту разорили копьями,

1340 Огнем спалили пашни Мопсопийские[500].

А дед мой[501], овладев равниной Фракии,

Страной эордов, галадрейцев землями,

Пеней установил своей границею[502].

Надел ярмо на шею им, оковы он,

По силе — юный воин, лучше всех в роду.

Европа же в отместку, пастуха послав,

Что в шкуру льва одет, судов с полдюжиной,

Сравняла холм крутой с землей мотыгами[503].

Горгада[504], бедствий всех его виновница,

1350 В удел богов возьмет его, раскаявшись.

А соколы потом[505], что Тмол покинули,

Кимпс, и Пактола струи златоносные[506],

И воды озера, — там, где Тифонова

Супруга в глубине имеет логово[507],

В Агиллу ворвались — ту, что в Авсонии, —

И страшную борьбу там с лигистинами[508]

Затеяли, а также и с потомками

Гигантов из Сифонии[509], в бою сойдясь.

И взяли Пису, и приобрели копьем

1360 Всю землю, покорив, что простирается

Близ умбров и Сальпийских гор[510] возвышенных.

И вот — последней искрой[511] пробуждается

Раздор старинный, вспыхивает огнь, что спал

С тех пор, как из Риндака воду черпали

Пеласги иноземными кувшинами[512].

Тут отомстит Европа разъяренная

Тройным и четверным ущербом недругам,

Опустошивши земли те заморские.

Придет вначале Зевс — тот, что Лаперсию

1370 Одноименен Зевсу[513]; словно молния,

Ударом громовым сожжет врагов дворы.

С ним я умру и, к мертвецам попав уже,

Услышу то, что дальше говорить хочу[514].

Придет второй, сын первого[515], — того, что в сеть

Попал, немою рыбою запутавшись.

Спалит чужую землю, по пророчеству

Врача придя с многоязычным полчищем.

Владыки-дровосека отпрыск третьим к нам

Придет[516]. Обманет деву он бранхийскую,

1380 Дочь гончара: попросит дать земли комок,

С водою смешанный, — ему, мол, нужен он,

Чтобы печать приладить к письменам своим[517].

Во Фтирах[518] учредит он царство горное,

Карийцев победив, что станут первыми

Наемниками[519]. Там блудница, дочь его,

Срамное место гладя, презирая брак,

Найдет местечко в лупанарах варварских[520].

Четвертые придут — ростки Димантовы[521],

Те Кодры[522], что с лакмонских, китинейских мест[523].

1390 Они населят Сатний-гору, Фигр[524], еще

Тот полуостров, что считался некогда

Землей богине ненавистным ставшего

Кирите[525]; он имел лисицу-дочь — могла

Она преображаться, принося ему

Доход, чтоб страшный голод утолял он тем,

Эфон, пахавший плугом земли чуждые[526].

Но вот опять фригиец[527], мстя за братьев кровь,

Враждебно разорит страну, вскормившую

Судью над мертвыми, что возвещает им

1400 Законы правды нелицеприятные[528].

Фригиец тот отрежет уши некогда

Ослиные свои; виски украсит он

Мух-кровопийц пугающей повязкою[529].

Поработит всю землю он Флегрейскую,

Хребет Фрамбийский, вместе с ним — прибрежный мыс

Титона, также и сифонов пажити,

Паллены пашню[530], — утучнил Брихон ее,

Помощник землеродных, волорогий бог[531].

Тем и другим немало принесет беды

1410 Кандей, или Мамерт, иль как назвать его,

Который кровожадно в битвах тешится[532].

Но не уступит мать Эпиметеева[533],

На место всех гиганта одного пошлет,

Персея поросль[534]: он пройдет и по морю,

Как по пути сухому, и по тверди он

На веслах поплывет[535]. Дома же Лафрии,

Мамерсы, буйным пламенем сожженные,

А с ними — и оплоты деревянных стен

В злодействе обличат слугу Плутонова,

1420 Вещавшего неправду прорицателя[536].

Огромным войском всё-то будет съедено,

И даже будет содран слой коры двойной

С деревьев и плодовых, и лесных в горах.

Любую реку выпьют так, что высохнет,

Стараясь жадно жажду утолить свою.

И тучи стрел пошлют они, что издали

Свистят над головой: как киммерийский мрак,

На солнце тени лягут, заслоняя свет[537].

Но цвет его — не дольше, чем у локрских роз[538]:

1430 Спаливши всё, как будто колос высохший,

На корабле в обратный путь он ринется,

Сойдясь вплотную с башнею дубовою[539],

Как дева в мрачных сумерках, которую

Вдруг устрашат мечом, из меди скованным.

И много между тем сражений, смертных битв

Ослабят хватку тех мужей, что борются

За власть: в эгейских бурях — те, другие же —

На вспаханной земле[540]. Ну, а впоследствии

Лев пылкий успокоит всю сумятицу,

1440 Что от Эака и Дардана род ведет,

И халастреец, и феспрот в лице одном[541].

Дом родичей своих разрушив полностью,

Вождей аргивян[542] оробевших вынудит

Льстецами стать Галадры волка-воина[543]

И древний скипетр царства протянуть ему.

С ним через шесть родов единокровный мне

Борец один сведя копья могущество,

Договорившись на земле и на море,

Как старший из сородичей прославится,

1450 И лучшую добычу он копьем возьмет[544].

Но что же я кричу так долго, бедная,

Камням глухим, волне немой, во мрак лесной,

И крик мой — только рта пустое хлопанье?

Лепсийский бог лишил людей доверия

К моим словам и ложной клеветой обвил

Мой истину несущий дух пророческий

За то, что не попал ко мне на ложе он.

Но правда вскроется: людей научит зло,

Когда спасти не будет средства родину,

1460 Чтить ласточку, от Феба вдохновленную[545].

Сказала это всё и, устремясь назад,

Пошла в свою темницу, и сирены песнь

Стонала в сердце у нее последняя, —

Кларосская ль менада[546], или дочь Несо —

Вещунья Меланкрера[547], или чудо Фикс?[548]

Из уст лились слова невыразимые.

А я, о царь, явился возвестить тебе

Неясные речения пророчицы.

Ведь ты меня поставил охранять ее

1470 В жилище каменном и слово всякое,

Что скажет, доносить тебе без пропуска.

Пусть бог устроит, чтоб пошли слова ее

На лучшее, — тот бог, что твой престол хранит

И бережет наследье древних бебриков.