Александра Коллонтай. Валькирия революции

Глава одиннадцатая. Возвращение в скандинавский рай

Александра Коллонтай вернулась в Москву в июне 1927 года — в тот самый момент, когда подготовка к XV съезду ВКП(б) обострила обстановку до предела. Каждая из сторон готовилась к столкновению, как все понимали, неизбежному. Три месяца спустя Коллонтай сообщили о ее назначении в Осло — на ту же должность, которую она с таким удовольствием занимала ранее. Марсель Боди с тревогой отзывался об этом назначении. Когда он весной того же года был проездом в Осло, тогдашний посол СССР в Норвегии по прозвищу Макар задал ему вопрос: «Александра Коллонтай уступит мне свое место [она еще находилась в Мексике. — Примеч. авт.], чтобы занять мое?» По словам Боди, Александра ухватилась за это предложение, а Литвинов поддержал ее кандидатуру при обсуждении в Центральном комитете. Думается, этот рассказ свидетельствует о желании Сталина одновременно уладить две проблемы: пристроить Коллонтай после Мексики, держа ее подальше от Москвы и ожесточенных политических схваток, и найти преемника для Макара, который умудрился подпортить российско-норвежские отношения своими многочисленными промахами.

Коллонтай получила официальное известие о своем назначении в конце октября. Молотов, который готовился занять место Бухарина во главе Коминтерна, принял ее для того, разумеется, чтобы удостовериться в ее верности линии Сталина и напомнить ей, какое значение тот придавал Коммунистической партии Норвегии, одной из наиболее близких к Москве. Коллонтай сумела заверить Сталина в своей благонадежности. Она сделала это во время беседы с Молотовым, но в первую очередь благодаря своим публикациям.

Из очерков А. М. Коллонтай о В. И. Ленине «Голос Ленина». 1927. Машинописный текст с правками А. М. Коллонтай [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 1. Д. 216. Л. 3–4]

30 октября 1927 года она опубликовала в «Правде» важную статью, которую затем широко растиражировала коммунистическая пресса, особенно во Франции. В связи с отбором делегатов для близившегося XV съезда ВКП(б) Коллонтай в своей статье воспевала единство, выражая надежду, что съезд единодушно осудит оппозицию. Это верный способ, писала она, держать руку на пульсе моральной эволюции масс, приверженных единству партии. Она утверждала: «Массы не верят в оппозицию. Они воспринимают каждое заявление оппозиции с иронией. В настоящий созидательный период необходимо не только единство действия, но и единство духа, мысли». По ходу изложения Коллонтай, между прочим, делала отсылку к ленинским принципам, которые оспаривала в таком уже далеком прошлом. «Оппозиция, — добавляла она, — должна перестать нарушать единство партии, перестать быть в конфликте с волей миллионов членов партийной общественности».

Как же идеалистка и в прошлом революционерка могла встать на такую странную для нее позицию? Коллонтай сама пребывала в некотором замешательстве. Хотя она и написала эти строки, столь приятные Сталину, но в то же время нанесла визит Наталье Седовой, жене Троцкого, которому на грядущем съезде предстояло стать главной мишенью для критики.

Дни, наступившие вслед за публикацией вышеуказанной статьи, ознаменовались в Москве сильнейшими столкновениями между сторонниками Сталина и теми, с кем он боролся. 7 ноября, в десятую годовщину революции, столичные улицы наводнили участники двух демонстраций. С одной стороны, официальная демонстрация, организованная партией, собрала огромные толпы. С другой стороны, оппозиция изо всех сил старалась быть заметной, в адрес Троцкого летели оскорбления от демонстрантов из лагеря противников, а попытка выхода из оппозиции завершилась полным провалом.

Созванный в начале декабря 1927 года XV съезд ВКП(б) утвердил политическое поражение оппозиционеров. Сталин добился исключения из партии своих противников и потребовал от них выступить с публичной самокритикой. Если Зиновьев и Каменев согласились подчиниться этому требованию, то Троцкий и его ближайшие друзья отказались унижаться подобным образом. Оппозиционеры в массовом порядке были изгнаны из партии, а лидеры оппозиции отправлены в ссылку: Раковский — в Астрахань, Преображенский — на Урал, Радек — в Сибирь, Троцкий — в Алма-Ату. Последний так противился отданному ему приказу, что его пришлось силой сажать в поезд. Иоффе, преданный Троцкому совершил самоубийство 16 ноября, оставив ему прощальное письмо, в котором призывал его продолжать борьбу, «следуя примеру Ленина».

Александра Коллонтай покинула родину 27 декабря 1927 года, отбыв в Осло. Она благоразумно сторонилась этого трагического спектакля, который явил зрителям развал всей оппозиции и удостоился двусмысленного комментария Бухарина в адрес Зиновьева и Каменева после их отречения: «Железный занавес истории вот-вот должен был упасть на вас, но вы вовремя спаслись». Слова столь же ироничные, сколь и оскорбительные!

Отбытие послом в Осло в конце декабря стало для Александры спасительным решением. Топор не обрушился на ее голову, тогда как почти все ее друзья пали его жертвой. Конечно, Шляпников был еще жив и писал мемуары. Дыбенко командовал войсками в Средней Азии, его открытая, резкая неприязнь к Троцкому в какой-то мере его обезопасила, по крайней мере на первом этапе радикальных чисток.

Целая и невредимая, Александра Коллонтай отправила сообщение с утешениями жене Троцкого, высланного в Алма-Ату. Это единственный раз, когда она продемонстрировала свою солидарность с оппозицией.

В Осло, укрывшись в своем посольстве, Коллонтай постаралась доказать Сталину, что она полезна своей стране и может ему пригодиться.

Прежде всего ей требовалось воссоздать атмосферу доверия, поскольку образ действий ее предшественника Макара нанес серьезный удар русско-норвежским отношениям. Она писала Литвинову, что ощутила в Осло такую же атмосферу недоверия к Москве, как и в Мехико, и что она приложит усилия к тому, чтобы восстановить связи, существовавшие в прошлом. Ей открывались три области для ведения переговоров. Прежде всего ей предстояло развить торговый обмен, который был довольно вялым, затем урегулировать наболевший вопрос рыболовецкого промысла в арктических водах, против чего, как часто бывает, выступали прибрежные жители, и, главное, успешно завершить подписание договора о ненападении между Норвегией и СССР. В последнем пункте СССР чувствовал себя особенно уязвимым из-за угрозы, исходившей от Англии, которая желала ослабить советское влияние во всем скандинавском мире, и это желание, ввиду недавнего разрыва отношений между Москвой и Лондоном, сильно беспокоило СССР.

Чтобы убедить своих собеседников в доброй воле советской стороны, Коллонтай избрала крайне сдержанный язык и стиль ведения переговоров, представив позицию своей страны в наиболее приемлемом для Осло виде. Литвинова даже раздражали, как он считал, излишние и ненужные уступки.

Кроме того, Коллонтай силилась сделать из своего посольства место проведения приемов и встреч на высшем уровне. Здесь она принимала Илью Эренбурга, восхвалявшего современное в искусстве и искусство революционное. Когда же ее саму пригласили почтить память Ибсена, она, пользуясь случаем, в разговоре о «Кукольном доме» смогла продемонстрировать, что Нора, героиня Ибсена, являлась образцом эмансипации для всех женщин своего поколения, показав, что мужа можно бросить без всяких последствий и что значение имеет лишь признание женщин равными мужчинам.

По прибытии в Осло Коллонтай смогла обосноваться в бывшем посольстве царской России, что позволило ей придать особый лоск ее приемам, хотя она и сетовала на то, что, будучи не только послом, но и женщиной, вынуждена по старинке браться за все, что вменялось в обязанность ей подобным, включая работу и домашние дела. Но этого оказалось недостаточно, чтобы замедлить ее активность и тем более помешать ей писать. Во время своего пребывания в Норвегии она продолжала вести дневник, который из осторожности, как всякий советский гражданин, привыкший к полицейским нравам своей страны, закрывала на ключ в ящике письменного стола, надеясь защитить его от посторонних глаз.

Всегда очень активная, она ненадолго принимала у себя Мишу с семьей, а также некоторых друзей. Она считала, что использовала два своих норвежских года наилучшим образом и сумела удовлетворить Центральный комитет. Она действительно примирила Осло с Москвой. К тому же ее здоровье улучшилось, поскольку скандинавский климат подходил ей лучше мексиканского, и мирная жизнь в Осло стала для нее отдохновением от напряженной политической обстановки в СССР. В результате она изумила Эренбурга своей вечной молодостью, обаянием и элегантностью; по возвращении в Москву он написал о Коллонтай восторженный рассказ.

Александра Коллонтай. Швеция, Стокгольм, 1930. [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 1. Д. 31. Л. 74]

В апреле 1928 года она испытала удовлетворение от того, что Москва признала ее усилия. Она получила от Чичерина послание, предписывавшее ей вернуться на несколько дней в Москву. Ей поручали неожиданное и почетное задание. Король Афганистана Аманулла-хан собирался совершить официальную поездку в СССР в сопровождении королевы. Чтобы его принять, советское правительство сочло необходимым обратиться к женщине просвещенной, прекрасно образованной и свободно разбиравшейся в протокольных вопросах. По характерным для советской политики причинам супруга ни одного высокопоставленного партийного деятеля СССР не годилась на эту роль, но Коллонтай, в силу ее дипломатического опыта и аристократического происхождения, это задание подходило. Поступившее предложение одновременно взволновало Коллонтай и привело в восторг, и она устремилась в Берлин (в не в Париж), чтобы обзавестись достойным случая гардеробом. В Москву она вернулась роскошно одетой.

Она превосходно исполнила свою роль. Всегда находясь возле короля и недалеко от Сталина, она показала афганской королевской чете Ленинград, императорские дворцы и вела долгие беседы с Амануллой-ханом. Когда тот поведал ей, что королева Сорайя его вторая супруга, но при этом он не развелся с первой, Коллонтай сделала вывод, что король благосклонно относится к свободе в любви, к новому взгляду на отношения между мужчиной и женщиной, а значит, идейно ей близок.

И королева Сорайя также показалась ей женщиной современной. Она доверила дневнику свое несколько искаженное понимание королевских откровений. Во время этой «королевской» миссии Коллонтай как-то случайно встретила Дыбенко на одном из приемов и отметила про себя (о чем говорит ее дневниковая запись), что страсть, которую она к нему некогда испытывала, угасла. С того дня она навсегда перевернула в своей жизни страницу с Дыбенко.

Королевское приключение развлекло Коллонтай и принесло ей пользу, ибо она превосходно исполнила свою роль и впечатлила всех, с кем встречалась, легкостью в обращении и элегантностью.

Когда королевский визит завершился и Коллонтай готовилась вернуться в Осло, ей позвонил по телефону Сталин, и они имели долгую беседу. Он сказал ей, что сомневается в лояльности Коммунистической партии Норвегии по отношению к Москве. Однако Александра Коллонтай заранее поняла, что ей нужно сказать Сталину и что тот желал услышать, и, таким образом, постаралась его обнадежить. Она ручалась за лояльность норвежских коммунистов, мало заботясь о том, правда это или нет.

Затем у нее состоялась встреча, на которой она прониклась симпатией к Анастасу Микояну — народному комиссару внутренней и внешней торговли СССР. Она расхваливала ему достоинства норвежской рыбы, объясняя необходимость закупки рыбы, выловленной норвежцами, ибо это являлось гарантией их политической преданности, которая так заботила Сталина. Микоян понял намек и поручил Коллонтай закупить у Норвегии большое количество трески. Получив задание, Коллонтай возвратилась в Осло, где ее встретили с восхищением и радостью.

К тому же благодаря еще одному подвигу СССР Коллонтай через какое-то время стали уважать в Осло еще больше. Норвежская полярная экспедиция под руководством исследователей Нобиле и Амундсена стала жертвой непогоды и технических неполадок. Исследователи пропали, спасательные отряды отправились на их поиски. Нобиле, которому удалось выжить, был спасен советским ледоколом «Красин». Его возвращение стало в Осло событием национального масштаба, а его спасение советской командой освятило вновь завязавшуюся дружбу между двумя странами.

Советский посол также извлекла пользу из этого успеха. Но ее пребывание в Осло прервал новый вызов в Москву. Александру вызвали летом для участия в собрании исполкома Коминтерна. Сталин считал ее присутствие необходимым для того, чтобы она просветила партию о разногласиях между сторонниками и противниками Троцкого внутри Коммунистической партии Норвегии. На этом собрании она повстречала Мориса Тореза, имевшего репутацию одного из преданнейших сторонников Сталина, Анри Барбюса и Георгия Димитрова, чья репутация в Коминтерне была уже изрядно подпорчена.

Коллонтай в очередной раз имела возможность наблюдать атмосферу подозрительности, царившую в СССР. Только что началось так называемое Шахтинское дело — крупный процесс, на котором инженеры и технические специалисты обвинялись в саботаже советской экономики, — и это создавало еще более удушающую политическую обстановку. Дело закончилось вынесением смертных приговоров. Для Александры, которую всегда ужасала смертная казнь, такой вердикт был невыносим, но она знала, что время возмущения прошло и благоразумие требует от нее молчать ради того, чтобы обезопасить себя и Мишу. Поэтому она продолжила свое пребывание как ни в чем не бывало.

Фрагмент статьи неизвестного автора «Интервью Коллонтай о русском театре» из норвежской газеты «Наше Время» («Vor Tid»). 24 ноября 1928. На норвежском языке. [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 2. Д. 27. Л. 4]

Ее московская жизнь состояла преимущественно из встреч, иногда чисто светских и продиктованных благоразумием, иногда дружеских, где она обнаруживала близких себе людей, которые, так же как она, боялись и молчали, объятые ужасом. По воле Сталина Коллонтай, как обычно, поселили в прекрасном гостевом доме Народного комиссариата иностранных дел, расположенном напротив Кремля. Именно здесь она приняла Дыбенко, сосланного на весьма неблагодарную командную должность в Средней Азии и срочно приехавшего в Москву ради встречи с ней. Его речи были пропитаны горечью, он жаловался на судьбу. Но беседа велась в осторожном тоне и ограничилась личными делами.

Коллонтай также приняла прибывшую с визитом американскую журналистку Луизу Стронг. Эта коммунистка, которую восторгало все, что она видела, не внушала ей никакого доверия, и разговор у них получился безупречно банальный. Луиза Стронг с удовольствием доложила об их беседе кому следует. До отъезда Коллонтай снова увиделась со Сталиным. Он настойчиво твердил ей, что нужно присматривать за Коммунистической партией Норвегии и информировать его о малейших отклонениях от официальной линии.

Александра отправилась в Осло проездом через Берлин, где собиралась встретиться с Боди. Они заранее договорились, что поживут какое-то время в Лиллехаммере, близ Осло, где она намеревалась отдохнуть, что стало ей просто необходимо после напряженных дней, проведенных в Москве. В течение трех недель они жили вместе, работали бок о бок и главным образом вели тревожные разговоры. В 1928 году некоторые советские партийные руководители, дипломаты мечтали бежать из СССР при первой удобной возможности, предвидя неистовство грядущих чисток. Боди, как известно, в этот раз порывался предложить такой вариант Александре. К тому же их совместное пребывание в Норвегии было своего рода тайной, они никого об этом не извещали. Но в 1928 году Коллонтай считала, что бежать ей не время. Как и большинство ей подобных, ее сковывал страх навлечь на себя сталинский гнев. Она не могла бросить в России Мишу и других близких, сделать их заложниками Сталина.

А. М. Коллонтай (3-я слева) среди участниц одного из совещаний женщин Востока. Москва, 1930-е. [РГАКФД]

После краткого мига счастья и страха, которые Коллонтай и Боди разделили друг с другом, настал час расставания. Боди отправился — на сей раз открыто — в Осло, чтобы там присоединиться к жене и дочери и вместе с ними покинуть Норвегию. Оставшись в одиночестве, Коллонтай вновь принялась за работу, но оказалась в особенно неблагоприятных условиях. В конце 1928 года пресса отзывалась об СССР крайне неодобрительно. В Париже советская власть похитила белого генерала Кутепова, который бесследно исчез. Разразился грандиозный скандал, и «рука Москвы» стала предметом всеобщего осуждения. В Осло после этого похищения все норвежцы, встречавшиеся Коллонтай, выражали ей свое негодование, а она была вынуждена отстаивать заведомо проигрышные позиции. Ей пришлось приспосабливаться к более жесткому курсу Москвы. Вот почему, когда находившаяся в изгнании великая русская балерина Анна Павлова появилась в Осло, Коллонтай, возможно, полагавшая, что за ней следят, заявила норвежскому Министерству иностранных дел ноту протеста в связи с приемом, оказанным «женщине, которая предала Россию». Образ Коллонтай в глазах общественности померк.

Ей пришло время покидать Норвегию, и такой шанс представился: умер советский посол в Стокгольме Виктор Копп. Конечно, назначению Коллонтай в Швецию, чего она так желала, мешало одно обстоятельство — с 1915 года она являлась персоной нон грата в этой стране. Оценивая свои шансы на то, что ее примут, Коллонтай провела целое расследование и написала Литвинову, что ее назначение будет одобрено. В октябре 1930 года она прибыла в Стокгольм. Несколько недель спустя она представила свои верительные грамоты шведскому королю, и еще через две недели запрет, действовавший в отношении нее с 1915 года, был снят.

Тем не менее не все было так просто с этим новым назначением. Швеция с СССР находились в отвратительных отношениях, поскольку в свое время Швеция взяла на себя инициативу и предложила всем Скандинавским странам связать себя антисоветским пактом. Поначалу немногие шведы рисковали отвечать на приглашения Коллонтай. Конечно, у нее уже имелось там несколько друзей, включая детей бывшего лидера Социал-демократической партии Швеции (СДПШ) Карла-Яльмара Брантинга, с которым Александру многое связывало. Но он умер в 1925 году, и с СДПШ Александра с тех пор держалась на расстоянии.

Перечень деловых встреч и визитов А. М. Коллонтай, наброски распорядка дня, планов работы и др. Ноябрь 1929–1935. [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 1. Д. 16. Л. 1–2]

Однако проблемы, с которыми Коллонтай приходилось иметь дело, заслуживали внимания. Недоверие шведов к СССР и его политике можно было преодолеть лишь со временем, а до тех пор следовало вести переговоры по конкретным проблемам, которые проще решить. Во главе повестки дня стоял вопрос о долгосрочном кредитном соглашении, заключения которого СССР хотел добиться от Швеции, чтобы развивать торговый обмен с этой страной. Не менее важную часть задания, порученного Коллонтай, представляло возвращение золота, которое Керенский, будучи главой правительства, поместил на хранение в разные шведские банки. После длительных переговоров Александра Коллонтай добилась того, что в 1933 году это золото вернулось в страну.

В следующем году ей удалось заключить со Швецией экономическое соглашение. В обмен на крупный шведский заем Россия должна была импортировать промышленное оборудование. Это соглашение, поначалу считавшееся выгодным для обеих сторон, впоследствии вызвало резкую неприязнь у шведского правительства. Коллонтай, оценивая политические последствия такой реакции, отказалась от принятых обязательств. Но этот отказ компенсировался заключением другого, не менее важного, соглашения, которое объединяло СССР, Швецию и Финляндию в рамках общего проекта по экспорту меди.

В 1934 году Александра Коллонтай, больше, чем когда-либо, убежденная в важности культурных связей для облегчения понимания между народами, сумела поставить на ноги Русско-шведское культурное общество, в рамках которого происходили многочисленные встречи писателей и художников. Посольство СССР, которое шведское общество одно время бойкотировало, вновь стало местом, куда все хотели быть приглашенными. Жители Стокгольма ценили возможность услышать Давида Ойстраха, встретиться и подискутировать с такими писателями, как Илья Эренбург или Михаил Шолохов. И Коллонтай, всегда элегантная и прекрасно принимающая гостей, сумела сделать свое посольство одним из самых востребованных мест Стокгольма. Она была все так же привлекательна, но ее старый друг Иван Майский, советский посол в Лондоне, побывав у Коллонтай с визитом в 1932 году, отметил произошедшую с ней перемену: «Она всегда казалась столь же молодой, но внутренне она стала гораздо серьезнее, глубже». Он не единственный подметил ее часто встревоженный вид и крайнюю осторожность в выражениях, что составляло основной смысл заметок Майского.

Письма П. Е. Дыбенко на имя А. М. Коллонтай о военных действиях и обстановке на фронтах гражданской войны, планах поездок и личных вопросах. 20 сентября 1932. Подлинники. Автограф П. Е. Дыбенко [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 1. Д. 430. Л. 5–6 об., 25–26]

Письмо членов советской колонии в Стокгольме на имя А. М. Коллонтай с поздравлением по случаю награждения орденом Ленина за заслуги в организации женского рабочего движения. 8 марта 1933. [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 1. Д. 17. Л. 1]

Письмо А. М. Коллонтай из Стокгольма на имя Н. К. Крупской о женском дне 8 Марта и о книге воспоминаний Н. К. Крупской о В. И. Ленине. 14 марта 1933. [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 1. Д. 362. Л. 1–1 об.]

Обязанности, принятые Коллонтай на себя в Стокгольме, не помешали ей расширить круг своей деятельности. В 1934 году СССР вступил в Лигу Наций, которую Германия покинула годом ранее. Александра Коллонтай тогда входила в состав советской делегации и приняла очень активное участие в работе комиссии по правам женщин, а также комиссии, занимавшейся проблемой трафика опиума.

Ей пришлось несколько раз за год съездить в Женеву, и она получила тем большее удовольствие от участия в этих заседаниях, что установила связь с некоторыми делегатками, столь же увлеченными женским вопросом, как и она. Они были шведками, англичанками, американками, а все вместе — феминистками, позволившими Коллонтай вернуться к милому ее сердцу делу. Это казалось ей тем более важным, что в родной стране все достигнутое в данной области благодаря ее усилиям оказалось практически уничтожено.

Женотдела больше не существовало. Еще на XVI съезде ВКП(б) Каганович заявил, что сопротивление женщин коллективизации свидетельствовало об их отсталости. Чтобы преодолеть эту отсталость, нужно, говорил он, заняться их политическим воспитанием, вместо того чтобы без конца обсуждать их права и условия жизни. Это камень в огород Александры Коллонтай и всех, кто работал на укрепление Женотдела. Партотделы, занимавшиеся женщинами, были тогда объединены с отделами пропаганды и агитации, особенно в сельской местности. Женщинам следовало всецело посвятить себя выполнению норм, предусмотренных пятилетним планом, а не заострять внимание на своих специфических проблемах. Больше никто не осмелился поднять вопрос о Женотделе. Институт брака восстановили. Женщины по-прежнему каждый год отмечали 8 Марта, но это все, что осталось в наследие от той битвы, которую Александра Коллонтай так яростно вела с самого начала своей политической жизни.

Письмо Н. К. Крупской на имя А. М. Коллонтай о своей книге воспоминаний о В. И. Ленине, об активизации работы среди женщин и женском дне 8 Марта. 30 марта 1933. [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 1. Д. 362. Л. 2–2 об.]

В некотором смысле ее выбор был продиктован тем, что она являлась послом. Здесь она пребывала вдали от событий, сотрясавших СССР. Мише удалось устроиться на работу за границей, и он поручил сына заботам Александры. Казалось, что семья Коллонтай в безопасности — при том очевидном условии, что Сталин сохранит уверенность в ее лояльности.

Судя по годам, проведенным Александрой в Стокгольме, ее выбор в этом отношении однозначен. Еще в 1927 году она внесла свой вклад в дискредитацию Зиновьева и Каменева. Когда в ноябре 1929 года партия вынудила «правых уклонистов» Бухарина, Рыкова и Томского подвергнуть себя унизительной самокритике, обвинить самих себя во «фракционности», она присоединилась к тем, кто нападал на них. В своих мемуарах Анжелика Балабанова выразила сожаление по поводу соглашательства Коллонтай, а Виктор Серж подытожил: «Женщина-оппозиционер встала в один ряд со всеми».

Александра Коллонтай. 1934. [РГАКФД]

Впоследствии Коллонтай не раз представлялся случай продемонстрировать полное единение со Сталиным как на словах, так и на деле. Еще в ее бытность послом в Норвегии Троцкий, задумавший бежать в эту страну, попросил визу и помощи у своей соотечественницы, которая ему отказала. Затем он адресовал ту же просьбу Швеции и еще раз обратился к Коллонтай как к представителю СССР в этой стране на тот момент. Во второй раз он получил от нее неприязненный ответ. Он с горечью отметил, что если раньше она была «левее» Ленина и его самого, то теперь переметнулась на сторону Сталина.

Коллонтай сделала стратегический и понятный выбор. С 1927 года политический ландшафт СССР формировала власть Сталина и все ей сопутствовавшее, включая устранение старых большевиков. Чистки, начавшиеся в 1920-х годах, непрестанно расширялись и видоизменялись. Соперников (точнее, тех, кого Сталин считал таковыми) поначалу сокрушали политически и вынуждали сознаться в своих «преступлениях», а затем окончательно уничтожали. В 1927 году такая участь постигла левых, в 1929 году — правых. В 1933 году крупная чистка затронула партию на всех уровнях, устраняя неугодных. В 1934 году убийство Кирова в Ленинграде положило начало террору, вымывавшему волна за волной целые категории населения (белых офицеров, рядовых членов партии, ответственных работников различного уровня), которых судьба приводила в ГУЛАГ, отныне прекрасно организованный, или на эшафот, ибо смертная казнь была восстановлена, чем Александра Коллонтай больше не возмущалась, по крайней мере публично.

А. М. Коллонтай на приеме. Швеция, Стокгольм, 1934. [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 1. Д. 31. Л. 77]

Наконец, с 1936 года показательные процессы привели к гибели всех соратников Ленина, вынужденных к тому же обвинить самих себя в самых невероятных преступлениях, начиная с саботажа экономики или покушений на убийство сторонников Сталина и заканчивая предательством родины. Гитлер, тем временем пришедший к власти в Германии, обычно изображался тем, кто подстрекал к такому предательству и кому оно выгодно. И поверх голов всех, кто подвергся чистке, возвышался враг революции и социализма — Троцкий.

Советская армия также не избежала неистовства Сталина, и Коллонтай наблюдала, как в этом вихре исчезают те, с кем она когда-то делила свою жизнь. Шляпникова вынудили «сознаться» в 1930 году. Арестованный и подвергшийся пыткам в 1935 году, он умер в тюрьме, где его, вполне вероятно, убили. Дыбенко поначалу, казалось, пощадили, так как он входил в число судей, отправивших на смерть Тухачевского и других крупных военачальников, но впоследствии и он был арестован и расстрелян.

Полпред СССР в Норвегии А. М. Коллонтай. Москва, 1935. [РГАКФД]

Анкета с биографическими сведениями А. М. Коллонтай. 1935. [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 1. Д. 19. Л. 2–3]

Коллонтай знала обо всем, но не проронила ни слова. Не ускользнул от ее внимания и тот факт, что в 1938 году лишь два соратника Ленина оставались еще живы, уцелев в этой буре: Сталин и она сама. В 1936 году, беседуя с Марселем Боди во время прогулки в лесу близ Стокгольма, вдали от ушей тех, кто мог передать содержание их разговора Сталину, Коллонтай заметила: «Мы просто должны делать то, что нам говорят. Между мной и моими сотрудниками нет ни товарищества, ни дружбы. Наши отношения холодны, и недоверие повсюду». И добавила: «Я поняла, что Россия не может перейти от обскурантизма к свободе за несколько лет. Диктатура Сталина или кого-нибудь другого, того же Троцкого, была неизбежна. Эта диктатура проливает много крови. Но ведь и при Ленине пролилось много крови, и, вероятно, много невинной крови».

Во время этой прогулки Коллонтай сделала Боди признание, заставившее того вздрогнуть. Не сделала ли она его хранителем ужасной государственной тайны? Она рассказала, что Давиду Канделаки, главе торгового представительства СССР в Стокгольме, приближенному, насколько она знала, к Сталину, поручено последним доставить послание Гитлеру для заключения торгового договора с Германией. Сталин хотел избежать столкновения с Германией и заверил ее в своих мирных намерениях. Видя смятение Боди, Коллонтай настаивала: «Сталин больше всего боится войны с Гитлером и стремится переключить его внимание на западные державы, а ради этого он готов вести с ним переговоры». Боди, обязавшись не разглашать эти секретные сведения, решил, вероятно с согласия Коллонтай, по возвращении сообщить их Леону Блюму. Последний отказался ему верить, будучи полностью убежден, что Сталин не может искать контакта с Гитлером. «Все говорит против этого и всегда будет говорить», — возразил Блюм.

Полпред СССР в Швеции А. М. Коллонтай беседует с министром иностранных дел Швеции М. Сандлером. Швеция, 1937. [РГАКФД]

Это не рядовой эпизод. Он свидетельствует о трезвомыслии Коллонтай. Конечно, в трагический период 1936–1939 годов она чувствовала себя обязанной — ради собственного выживания — всецело и напоказ держаться «линии» Сталина. Но, получив сведения, важность которых для будущего понимала, она постаралась передать их западным руководителям, и делала это с риском для собственной жизни. Она убедилась в этом вскоре после того самого разговора с Боди, так как во время одной из поездок в СССР в 1938 году (ее тогда за год вызывали в Москву дважды) Ежов пригласил ее для беседы и долго расспрашивал о Боди, о содержании их недавних разговоров и назвал Боди «предателем». Коллонтай покинула встречу с мыслью, что репрессии вот-вот обрушатся на нее. Ее беспокойство оказалось напрасным, и она сумела вернуться в Стокгольм.

Правда, в тот период она предоставила Сталину несравненные гарантии своей верности. В то самое время, когда старая большевистская гвардия ликвидировалась или была на пути к тому, Коллонтай опубликовала два текста — статью в газете «Известия» и исправленную версию очерка, написанного еще в 1927 году и посвященного женщинам — героиням революции.

Статья в «Известиях» восходила к публикации 1919 года, в которой рассказывалось о том решающем дне, когда на квартире у меньшевика Суханова было принято решение об Октябрьском перевороте. В статье 1919 года отмечалось сдержанное отношение Каменева и Зиновьева к ленинской идее немедленного государственного переворота, но о самих оппозиционерах и их идеях говорилось с сочувствием, подчеркивалось, что обсуждение проходило в атмосфере «коммунистического товарищества». В 1937 году Коллонтай нарисовала совсем иной портрет — «предателей Ленина и партии», которыми овладел страх перед необходимостью действовать. Точно так же в 1919 году она приветствовала революционный пыл товарища Троцкого, который в 1937 году стал «Иудой Троцким, предателем и будущим агентом гестапо». И последняя неожиданность заключалась в том, что Сталин, отсутствовавший в версии 1919 года, в 1937 году стал «самым точным и решительным проводником политики Ленина и партии», сумевшим еще в 1917 году разоблачить «банду предателей революции — Троцкого, Зиновьева и Каменева».

Что касается очерка «Женщины в 1917 году», то в его первоначальной версии на первом плане стояли революционерки, такие, как Крупская и сестры Ленина, тогда как в 1937 году он превратился в оду бастующим прачкам, безликой массе, собравшейся на первую конференцию работниц Петрограда. Блистательные женщины той эпохи, которых прославляла сама Коллонтай, были заменены толпой во главе с «гениальным Сталиным» и Лениным…

Продемонстрировав таким образом свою верность Сталину, Коллонтай, о чьем скором аресте уже писали некоторые европейские газеты, смогла вернуться невредимой в Стокгольм.

Ее внимание в тот момент переключилось на новую революционную надежду, центром которой должна была стать Испания. Эта страна, вызвавшая в Коллонтай задор, направила послом в Стокгольм женщину, которая, как и она, являлась живым доказательством того, что коммунистическая дипломатия открыта для так называемого слабого пола. Эту женщину по имени Изабель де Паленсия Коллонтай приняла с распростертыми объятиями. Они подружились и стали вместе трудиться в поддержку революции.

Министр иностранных дел Швеции М. Сандлер, находившийся в СССР с официальным визитом, во время осмотра канала Москва — Волга. Среди сопровождающих лиц — посол СССР в Швеции А. М. Коллонтай. 1937. [РГАКФД]

Коллонтай проводила в своем посольстве концерты и светские вечера, чтобы собрать средства для испанских республиканцев. Она даже попросила сотрудников посольства отчислять из своей зарплаты определенную сумму в качестве помощи детям и женщинам молодой республики. На заседании Лиги Наций в Женеве она присоединилась к скандинавским делегатам, которые вместе с ней от имени СССР выступили с призывом поддержать лагерь республиканцев. Изабель де Паленсия написала биографию Коллонтай, в основу которой положила свои воспоминания, ставшие ценным свидетельством их энтузиазма, совместных усилий и ужасного разочарования, которое они испытали впоследствии, когда республика рухнула.

Но Испания оказалась далеко не единственной катастрофой, которую довелось созерцать двум дипломаткам. Пока Франко громил республику, Гитлер сумел завладеть Чехословакией, расторгнув все договоренности, достигнутые с ним в Мюнхене при участии лидеров западных стран — Чемберлена и Даладье.

Александра Коллонтай поделилась своими переживаниями со своим лечащим врачом Адой Нильссон, с которой быстро очень сблизилась. После отъезда из Стокгольма Изабель де Паленсии и еще более тягостного для Коллонтай отъезда Зои Шадурской, в течение долгого времени работавшей там же в торговом представительстве, Ада Нильссон стала единственной подругой, которой Коллонтай могла в разговоре безбоязненно открыть сердце. Накануне одного из своих вызовов в Москву в 1938 году Коллонтай сообщила ей о своих опасениях и попросила в случае ее невозвращения забрать ее бумаги и спрятать в укромном месте, чтобы однажды просвещенные умы узнали о ее вкладе в установление исторической правды.

Именно к Аде Нильссон Коллонтай обратилась в августе 1939 года, когда произошло событие, о котором она тремя годами ранее по большому секрету поведала Боди, — заключение германо-советского пакта. Оно не стало для нее сюрпризом, но все равно потрясло ее. И в то же время она не могла отмежеваться от своей страны. Это проявилось в том, как Коллонтай говорила о случившемся со своей конфиденткой. Ада Нильссон впоследствии утверждала, будто Коллонтай совершенно не ожидала германо-советского пакта, тогда как Боди свидетельствовал об обратном. Коллонтай не только рассказала ему о миссии Канделаки, но и добавила, что подозревает Сталина в возможности заключения такого пакта. Правда, и Бухарин в то же самое время питал такие подозрения.

Когда в соответствии с секретными протоколами к пакту Гитлер в начале сентября вторгся в Польшу, Коллонтай написала Аде Нильссон длинное письмо в попытке объяснить — даже оправдать — пакт и политику Сталина. Как же СССР прошел путь от поисков коллективной безопасности, воплощенных в фигуре Литвинова, к союзу с Гитлером? Ответ Коллонтай заключался в том, что СССР прикладывал отчаянные усилия ради обеспечения мира силой переговоров, а не оружия и, чтобы достичь этого, подталкивал государства в сторону более передовых международных отношений, отмеченных печатью прогресса. Она добавляла, что, заключив пакт, СССР действовал в соответствии с целями Лиги Наций.

Это письмо вызывает удивление и жалость. Как понять, почему Коллонтай, дальновидная и опытная в политических вопросах, не прибегла к более правдоподобным аргументам: слабости западных демократий перед лицом Гитлера, которую показал Мюнхен, испытываемой Сталиным необходимости выиграть время для подготовки к неизбежному столкновению с Гитлером, чтобы потом договориться с Францией и Англией? Действительно, Гитлер никогда не скрывал своих территориальных притязаний на Востоке. Он считал богатую хлебом Украину, Кавказ с его нефтью и даже Сибирь сферой естественной экспансии германской нации ради освоения ею жизненного пространства (Lebensraum). То, что Коллонтай забыла о таких правдоподобных доводах и вместо этого заявляла, будто, имея дело с Гитлером, Сталин толкает мир вперед, — плохо соотносится с ее тонким умом и, скорее всего, свидетельствует о сильном замешательстве.

Подруга Коллонтай Изабель де Паленсия внимательно следила за ее высказываниями в защиту германо-советского пакта и в биографии Коллонтай написала следующее: «Почему люди так возмущены этим пактом? В Англии лорд Ванситтарт в течение многих лет ориентировал английскую политику таким образом, что сделал Гитлера оплотом против России».

Однако именно после статей о революции, отредактированных согласно требованиям сталинской эпохи, после жалких оправданий пакта, заключенного с Гитлером, Коллонтай предстояло вновь превратиться во взыскательного и здравомыслящего бойца, которым она была так долго. 1939 год стал поворотным моментом в ее умонастроениях и поведении. Коллонтай, уютно устроившаяся в положении преданного посланника Сталина, укрывшаяся в Швеции, кое-как исполнявшая свои дипломатические обязанности, хотя и сделавшая несколько действительно полезных вещей для своей страны, стала подлинной вершительницей внешней политики СССР, которая сыграла важную роль в отстаивании советских интересов в скандинавском мире и при этом силилась защитить этот мир от притязаний Сталина.

Полпред СССР в Швеции А. М. Коллонтай, министр иностранных дел Швеции М. Сандлер и другие на заседании 4-й сессии ЦИК СССР 7-го созыва. 1937. [РГАКФД]

В течение пяти лет Коллонтай будет выстраивать подлинно дипломатические отношения не только на личном, но и на государственном уровне. Разумеется, Сталин понимал, что в тот момент Коллонтай была ему полезна не тем, что льстила ему или заверяла в своей преданности, а тем, что служила своей стране, своим авторитетом и способностями помогая ей преуспеть в соблюдении государственных интересов.

В эти годы Коллонтай не пользовалась какой-то удивительной свободой. НКВД как никогда прежде будет находиться рядом с ней, в ее тени, в самом сердце посольства. Агенты этой зловещей структуры продолжат шпионить, следовать за ней повсюду, рыться в ее бумагах, которые они фотографировали и без конца отправляли в Москву. Тем не менее она будет действовать по-своему, часто самовольно и без чьего-либо вмешательства.

Если вспомнить, что в эти годы весь дипломатический корпус подвергся чистке, неугодные лица были устранены и заменены блеклыми и послушными аппаратчиками, можно только в очередной раз удивиться судьбе, уготованной Коллонтай. Правда заключается в том, что в сентябре 1939 года Сталин учел скандинавский опыт Коллонтай, который очень пригодился ему в приграничном районе страны, где он столкнулся с критической ситуацией. И, вполне вероятно, гарантии, данные Коллонтай в 1935–1939 годах, помогли убедить Сталина в том, что он может использовать ее, ничем не рискуя.