Аленький цветочек

Сундук мертвеца

– Ну, Господи, благослови! – Перекрестясь, Натаха сбросила полусапожки от Армани, тяжело вздохнула и, ловко наворачивая портянки, переобулась в кирзовые «прохаря» – великоватые, грязные донельзя. Теперь сменить кожаную куртку на замызганный ватник, прикрыть модную стрижку шапчонкой-петушком, натянуть замшевые, на меху, перчатки – и всё по железке, готовность ноль. Большой стройностью Натаха не отличалась, а потому, поёрзав на автомобильном сиденье и согнувшись-разогнувшись несколько раз, изрядно запыхалась.

Почему «боевое» снаряжение нельзя было стирать и почему переодевались всегда в машине, а не, например, дома, – Натаха и её спутники, наверное, не взялись бы ответить. Должно быть, первый раз всё состоялось стихийно, а потом стало традицией, нарушать которую они уже не решались. Люди, занимающиеся делом принципиально непредсказуемым и зачастую опасным, почти все весьма суеверны. Бытие определяет…

Серый, сидевший на водительском месте, деловито обездвиживал «мерседес» – малтилок, грабли на педали, кочергу на руль, карточку антиразбоя на грудь, поближе к сердцу. Потом тоже принялся переодеваться. Делать это, не вылезая из-за баранки, было ещё неудобнее, чем на заднем сиденье.

– Надо было всё же тебе священный долг-то исполнить. – Юркан, сидевший сзади, рядом с Натахой, уже завершил облачение и теперь, ухмыляясь, наблюдал, как Серый неловко натягивает общевойсковые, болотного колера защитные бахилы. – Не вертелся бы сейчас как уж на сковородке. В непобедимой ведь как? Не умеешь – научим, не хочешь – заставим…

Это тоже была семейная шутка, традиционно произносимая при каждых сборах «на дело». Лет двадцать назад Юркан избавил кореша Сергуню от армии. Путём инсценировки нападения. С печальным результатом в виде сотрясения мозгов, якобы перешедшего в «УО» – умственную отсталость; в те благословенные времена медики наивно считали, будто недоумки армии не нужны. Самого «нападавшего» стукнуть по кумполу было некому, и он вскоре загремел прямым ходом в Афган. Где заработал вначале гепатит, а потом душманскую пулю. От всего этого теперь плохо гнулась рука и нутро не принимало ни вина, ни пива – только водочки, да и то по чуть-чуть. Вот такие воспоминания.

– Всё! Зер гут, камараден! – выдал Серый ещё одну ритуальную фразу. Справился наконец с бахилами и натянул старую, неимоверно грязную курточку-болонью. – Выходим, господа!

Вылезли, взяли из багажника сумки и под вяканье принявшего стражу «Клиффорда» двинулись проходным двором на соседнюю улицу. Был пятый час вечера, самое подходящее время. Люди возвращались с работы, малышню вели по домам, бомжи ещё промышляли вдали от берлог… Никто не помешает.

Вскоре они подошли к большому четырехэтажному дому, сразу видно, расселённому, – с улицы он был заколочен.

– Лево руля. – Серый, ходивший сюда на разведку, уверенно свернул за угол во двор, и они увидели свисающую на одной петле дверь некогда чёрного, а в советские времена самого что ни есть парадного входа. – Медам, месье, прошу!

Всё было как всегда. Изнутри густо тянуло зловонием. Постарались кошки, бомжи и случайные, скорбные животами прохожие.

– Никакой сознательности в народе… – раздражённо бормотал Юркан, первым поднимавшийся по загаженной лестнице. Он внимательно смотрел под ноги, стараясь ни во что не ступить. Юмор ситуации состоял в том, что им самим, если всё пойдёт хорошо, предстояло покинуть это здание лишь через несколько часов. А это значило, что в миазмы разорённого дома вольётся и их скромная лепта.

Между тем когда-то, при жизни, дом был вправду очень славным. Даже в старой части города не всюду встретишь подъезды, сплошь выложенные рельефными изразцами, и эти изразцы за сто лет не утратили ни блеска, ни красок, подобранных с изяществом и художественным вкусом. Вился с плитки на плитку совершенно живой плющ, сквозь густые листья синел заброшенный пруд, в таинственном полумраке расцветали золотые и белые лилии…

Хоть отколупывай и к себе в квартиру тащи.

Натаха по-хозяйски осматривалась по сторонам:

– Однако хороший дом, почти не разбомбленный,16 так, падальщики17 поковырялись…

– Дай-то Боженька, чтобы без «синего фона», – проворчал Юркан.

– Типун тебе на язык! – Натаха сразу остановилась и проворно поплевала через левое плечо. – Тьфу, тьфу, тьфу!

– Ты, Юрка, накаркаешь. – Серый зачем-то выключил фонарь и сказал с нарочитой бодростью, словно объясняя кому-то: – Мы честные чердачники, не могилы роем…

И не двинулся с места, пока жадно, в две затяжки, не выкурил затрещавшую сигарету.

Воистину профессиональный фольклор ещё ждёт своих Колумбов от филологии. Может, когда-нибудь и дождётся. Начали же у нас с грехом пополам изучать воровской эпос, подвели теоретическую базу под детские страшилки о Чёрной Руке… Так вот, на любом заводе, где есть хоть одна мало-мальски серьёзная печь, вам непременно расскажут, как однажды сломался манипулятор, шурующий в этой самой печи, и, ухватив за шкирку, поволок в пламя рабочего. Люди, лазающие под землю, поведают про Горбатого каменотёса и «дедушку шубина» (именно так, с маленькой буквы), устраивающего завалы. Ну а «синий фон» – это бич Божий профессиональных кладоискателей. Кто видел его – утверждает, будто это такое свечение ярко-синего или голубого тона. Вот только видевших и способных позже что-либо утверждать очень немного, ибо встреча с «фоном» обычно заканчивается гибелью или умопомешательством. Потому как вызывает он панический страх, предвещает всевозможные беды и даже может выдернуть все кости, оставляя от человека бесформенную кровавую груду. «Ведьмин студень» братьев Стругацких, но не где-то «у них там», а здесь у нас в России, в Питере, и, если подумать, все соглашаются, что дыма без огня не бывает…

…На чердак вела лестница с обломанными ступенями. Первым по ним вскарабкался Серый. Он поднялся легко, без напряжения: не зря (даром что головкой ударенный) занимался когда-то самбо и «работал по камээсу».18 Следом влезла Натаха – именно влезла, задыхаясь, пыхтя, любовь к компьютеру и эклерам давала о себе знать. Юркан одолел ступени последним, проклиная раненую руку и вполголоса матерясь.

На чердаке царили грязь и полумрак. Пол был покрыт вековой слежавшейся пылью, неким подобием не то ваты, не то войлока, при малейшем сотрясении испускавшим густое, медленно оседавшее облако.

– Ну, приступим, благословясь… – Осмотревшись, Серый вытащил из сумки маленькую мотыгу, отошёл в угол и, отворачивая лицо, принялся рыхлить «археологический слой». Потом достал лопатку и опустился на корточки, деловито начиная раскопки.

– Аминь. – Натаха и Юркан тоже взялись за мотыжки, пыльная туча поползла к стропилам из трёх углов сразу. Процесс пошёл.

Скоро все надсадно кашляли, но респиратора не надел ни один. Не признавали. Хотя и могли купить в ближайшем хозяйственном магазине. Расея…

– Есть контакт! – скоро крикнул из своего угла Серый. В его руках тускло мерцала здоровенная пивная бутылка, украшенная горделивой надписью полукругом: «Калинкин. Петроград. Заявлено отделу промышленности».

– Десять баксов, – ободряюще прокомментировала Натаха. Да уж – это вам не современный «Калинкин», посуду от которого ещё не всюду берут, а если берут, то за гроши!

Сама «атаманша» тоже не теряла даром времени и была по обыкновению удачливей мужиков. На свет Божий явилась петля из красной муаровой ленты с тонкими желтыми полосками по краям. Потом золотой галун от офицерского погона с двумя малиновыми просветами и тремя звёздочками, вышитыми мишурой.

– Подполковник Стрелков! – Сразу заинтересовавшись, Юркан подошёл поближе, осторожно осмотрел находку. – А ведь это скорее всего темляк. Цветов ордена святой Анны. – И деловито прокомментировал: – Обычно жаловали за геройство.

Мог ли знать храбрый боевой офицер, принимавший награду, где она в конце концов окажется и какие руки её будут держать…

Между тем процесс споро шёл вглубь и вширь, постепенно охватывая всю чердачную площадь. Одна за другой из пыли извлекались находки: аптечные пузырьки с двуглавыми орлами, позеленевшие монеты, пара непонятных медяшек с эмалевыми глазками, старинные пуговицы. Всеобщее ликование вызвала находка Юркана – четырёхгранная бутылочка, сплошь покрытая рельефными ликами святых и испещрённая славянской вязью. «Вера твоя спасет тя, – значилось на одной из граней. – Иди с миром. Святая вода Угрешского монастыря».

– Вот он, опиум для народа! – Натаха восхищённо повертела бутылочку, любовно погладив, вернула хозяину. – Полста баксов, Юркан. С тебя причитается!

– Да уж. – Тот убрал добычу в сумку и, вытерев трудовой пот (на лице образовались грязные разводы), внимательно оглядел чердак. – Да, как говорил Горбач, вот где собака порылась. Здесь, пожалуй, всё.

Отдых получился коротким – особо рассиживать было недосуг. Выкурили по сигаретке и спустились вниз, в квартиры. Вскрывать полы, простукивать стены, методично взламывать подоконники…

– Хор-роший дом! – Юркан потрогал медную, отлично сохранившуюся ручку на первой же двери, но брать не стал. Шагнул внутрь квартиры и вытащил титановую фомку: – Ну-с, приступим…

Это раньше, пару лет назад, поиск ручек, шпингалетов и прочей фурнитуры был прибыльным делом. Отчищенная от краски и окислов, отполированная специальной пастой, «медяшка» расходилась влёт и приносила за месяц до полуштуки баксов дохода. Теперь рынок заполонили новоделы, и покупатель, сбитый с панталыку блестящими импортными финтифлюшками, перестал ценить настоящую вещь. Сбили, сволочи, цену!

– Сама пойдёт!.. – Юркан с Серёгой стали с треском отрывать половицы. Под ними в серой лохматой пыли кое-где виднелись монеты, в основном советские копейки выпуска шестьдесят девятого года. Видимо, играли свадьбу, и молодых по традиции осыпали деньгами. А может, дети баловались, устраивали между перекрытиями «клад»… В общем, мелочевка, ничего особенно интересного. Натаха критически посмотрела на парней и занялась подоконником. Распотрошив его, она сунула руку в открывшееся углубление и извлекла завёрнутый в промасленную тряпочку револьвер. Рядом лежало разрешение на право его ношения, выданное в 1918 году Василеостровской ЧК на имя некоего Хаима Абрамовича. Носившего смешную фамилию Сруль.

– Наградной! – Юркан поскрёб ногтем золочёное рифление, игравшее в луче фонаря. – Самовзводный, вот это я понимаю! К нему шашка вообще-то полагалась… Золотое оружие за доблесть. Зуб даю, что Сруль его спёр…

Натаха торопливо полезла в тайник проверять, нет ли там ещё и золотой шашки, а Юркан высыпал в ладонь тупоголовые патроны, поставил на место барабан, нажал спуск.

– Ишь ты! Полный порядок! Хоть сейчас буржуев стрелять… – Щёлкнул пару раз курком, зарядил наган, вернул Натахе. – Дома только не храни, стрёмно.

Та фыркнула:

– Не учи задницу вытирать.

Оружие она действительно находила не впервой, правда, так и не выучилась в нём разбираться.

Кладоискатели двинулись дальше. В соседней комнате на полу валялись грязный матрас, тряпьё, пустые флаконы отравы, именуемой в народе «красная шапочка»… И повсюду – кучи дерьма.

– Бомжи! – Серый сплюнул с отвращением, выругался. – Гадят, где живут, сволочи. Всё, больше не буду от «Бочкарёва» бутылки им оставлять.

Запашок в комнате вправду стоял – хоть оглобли заворачивай. Впору пришёлся бы даже не респиратор, а полный противогаз. Однако порядок есть порядок! Назвался чердачником – о белых перчатках можешь забыть. Чертыхаясь, крутя носами, троица начала потрошить бомжовник и вскоре лишний раз убедилась, что, не извалявшись в дерьме, ничего в этой жизни не добьёшься. В толстой капитальной стене опять же под подоконником Натаха вскоре настукала ещё один тайник. Когда оторвали фанерный лист, обклеенный грязными обоями, стал виден старинный, сугубо довоенного образца чемодан. Фанерный, лакированный, с деревянными рёбрами, чтобы не царапался и легче скользил по полу, если придётся тащить. Должно быть, примерно в такой и укладывал свой немудрёный скарб герой «Поднятой целины». Сколько лет пролежал чемоданчик в своём тайном гнезде, сколько поколений успело вырасти и состариться, не подозревая, что за тонкой фанеркой ждёт своего срока натуральный – натуральнее некуда – клад?..

– Ну, Натаха, в ЧК тебя носили бы на руках!.. Ты у нас часом не экстрасенс-лозоходец? – Серый попробовал вытащить чемодан, но тот сидел плотно, и подгоняемый нетерпением кладоискатель стал выкорчёвывать его фомкой: – Не могли побольше дырку сделать, гады… спешили, наверное… Или просто намертво врос?

– Э, аккуратней! – заволновалась Натаха. – Раритет мне не попорть!

– Сама не учи, – буркнул Серый, налегая покрепче.

Наконец чемодан отделился от стены и тяжело вывалился наружу. При этом внутри отчётливо брякнуло. Натаха жадно схватила его за ручку и попробовала оттащить для осмотра и вскрытия, но едва смогла сдвинуть с места. Что бы там, внутри, ни хранилось, явно это были не штопаные рубашки коммуниста Давыдова!

– Ни хрена себе подарочек! – Серый с подошедшим Юрканом кое-как выволокли добычу на середину комнаты, начерно обмахнули от пыли и кирпичного крошева. Натаха потянулась к замкам, каким-то чудом не заржавевшим…

…И в это время на лестнице послышались голоса и шаги, заставившие чердачников насторожиться, а ещё через минуту в комнату ввалились её нынешние обитатели – двое пьяненьких граждан, выглядевших классическими иллюстрациями к слову «говнюк». Да и то сказать, разило от обоих так, будто всю сознательную жизнь они провели в выгребной яме.

Обнаружив в «своей» комнате неожиданных посетителей, бродяги сперва заторможенно уставились на «оккупантов». Потом оказалось, что они пребывали как раз на том градусе, когда русский человек начинает выяснять отношения.

– На н-н-нашу плацкарту! – возмутился более рослый. Страшно округлил щёлки глаз… и вдруг бешено заорал, затопал, брызгая слюной: – Ушатаю! Разд-д-дербаню! На ноль помножу!..

Мирного обывателя подобное в самом деле могло перепугать не на шутку, и, похоже, бомжи не раз уже имели случай в том убедиться. Второй говнюк стоял молча, пускал пьяные слюни и, глядя на товарища, радостно кивал – да, да, мол. Он такой. Замочит враз!

Юркан, сидевший на корточках, медленно поднялся. Какая там плохо работающая рука, какая больная печёнка! Разворот плеч, нехороший блеск глаз, отчётливо различимый даже в потёмках… Это был не спектакль. Это… в общем, сразу видать, что действительно замочит и не чихнёт.

– А по рогам? – спросил он вроде негромко, но голосистый бродяга почему-то мигом умолк. – Есть желающие?..

Желающих не нашлось.

Юркан сплюнул в сторону бомжей и кивнул Серому с Натахой на чемодан:

– Пошли отсюда, а то вконец говном провоняем…

В длинном коридоре бывшей коммуналки они завернули в первую же попавшуюся комнату, вновь опустили тяжеленный чемодан на пол и, изнемогая от любопытства, открыли-таки устоявшие перед десятилетиями замки.

…И картина открылась такая, что от увиденного Натаха ахнула, Юркан обалдело перекрестился, а Серый тихо и восторженно загнул в семь этажей. Всем троим, читавшим в детстве Майн Рида и Стивенсона, полезли в голову мысли о свирепых и коварных пиратах… о побелевших скелетах, указывающих на юго-запад… о зарезанных и удушенных компаньонах. Десяток человек на сундук мертвеца… Йо-хо-хо и бутылка рома…

Это поистине была удача, которая выпадает один раз в жизни. Не чаще.

– Ну вот, братцы, теперь мы можем и завязать… – тряским шёпотом выговорила Натаха. – Здесь на всех хватит…

Она не договорила.

Громоподобно хлопнула дверь с лестницы, и в коридоре послышались шаги. Тяжёлые, полные уверенности и ощущения силы, они заставили троицу кладоискателей затаиться и замереть не дыша. Потом что-то щёлкнуло, и прозвучал голос:

– Первый, слышишь меня? Попали в цвет. Заходим…

Голос вроде как голос, но было в нём что-то очень нехорошее. Что-то, вызывавшее желание немедленно оказаться где-нибудь в другом месте. Как можно дальше отсюда…

– Конкурирующая фирма, мать их… – одними губами выдохнул Серый и, видимо не надеясь на самбо, вытащил нож-прыгунок. Щелчок лезвия показался оглушающе громким. – Похоже, сваливать надо…

– Нет уж, на хрен! – Сверкнув глазами, Натаха схватила револьвер, стволом указала на добычу: – Сука буду, не отдам!

Парни даже не подумали снисходительно улыбнуться. Они знали, что безобидная с виду любительница пирожных была способна на ярость загнанной кошки. Пару лет назад она у них на глазах так отделала фомкой конкурента-беспредельщика – небось мало не показалось. Опять же и содержимое чемодана было таково, что бросить его при первом признаке опасности – потом себе не простишь…

Юркан подкрался к двери и осторожно прижался к ней ухом. То, что он там услышал, весьма ему не понравилось.

– Ребята, это не конкуренты… – В голосе афганского ветерана послышался натуральный испуг. – Что-то не видел я раньше чердачников с рацухами… Спецы или бандиты, как пить дать… Короче, линяем по-тихому…

И в это время из бомжовника раздался ужасающий рёв. Утробный, животный, бессмысленный. Так кричат в нестерпимой муке, когда человеческое существо преображается в ком страдающей плоти, лишённой воли и разума. На миг смолкнув, вопль тут же возобновился на более высокой ноте и сорвался на визг.

– Дай-ка мне… – Смутная угроза сменилась реальной, и Юркан пришёл в чувство первым. Он вынул из ватной Натахиной руки револьвер, взвёл курок, нахмурился, бесшумно приоткрыл дверь и осторожно глянул в щёлку: – Выходим…

Серый с Натахой как перышко подхватили на руки чемодан, который только что с трудом двигали по полу, и на цыпочках, не дыша, следом за Юрканом двинулись по коридору. Стихающие звуки человеческих страданий послужили беглецам жутковатым, но надёжным прикрытием: те были слишком заняты. Кто из них различит тихие шаги, нечаянный скрип рассохшейся половицы… Обливаясь потом, трое чердачников наконец выбрались на лестницу… и тут нервы сдали у всех троих одновременно. Стало некогда думать ни о «Первом», возможно ждущем внизу, ни о дерьме под ногами. Серый, Натаха и Юркан сломя голову припустили вниз по скользким, густо загаженным ступеням и – не иначе, помогла святая водичка, давно высохшая в старинной бутылке! – достигли парадного, некоторым чудом не напоровшись на засаду, не свернув шеи и даже не уронив чемодан. Выскочили на улицу, бросились бегом через двор… и, с выпрыгивающими из горла сердцами, еле заставили себя подойти к «мерседесу» нормальным человеческим шагом, не привлекая нежелательного внимания. Вякнул «Клиффорд», взревел двигатель, и «мерс» резко, с проворотом колёс, улетел в транспортный поток, довольно бурный, несмотря на вечернее время. На часах была половина одиннадцатого…

Настоящий полковник

Рита-Поганка переминалась с ноги на ногу и чувствовала, что неотвратимо превращается в сосульку.

Её бабушка Ангелина Матвеевна, выросшая под Краснодаром, а ныне коротавшая старость у внучки, непререкаемо полагала: порядочному рынку следовало открываться часов этак в шесть утра, а к полудню – полностью прекращать свою деятельность. Увы! Что справедливо жарким летом в благословенных южнорусских губерниях, то совсем не обязательно работает в Санкт-Петербурге, на Варшавской улице, в месяце марте. Рано утром, когда ростовчане и краснодарцы стремятся переделать «по холодку» как можно больше дел, платёжеспособному Питеру не до покупок. Народ либо едет на службу, либо ведёт в школу внуков, либо же ещё не проснулся. Так что как следует, в полную силу Варшавский продовольственно-вещевой рынок принимается функционировать часам этак к одиннадцати. В данный момент до этого было весьма ещё далеко…

Молодая женщина, к которой за острый язык и непредвзятость суждений начало уже прочно прилипать прозвище Поганка, поправила пальцем свечку, горевшую в большом аквариуме с цветами, и посмотрела в небо – пасмурное, разрисованное багровыми рассветными клочьями. Да уж, «по холодку»!.. Ночью опять прошёл снег. Может, самый последний снег перед тем, как всё возьмётся таять уже окончательно…

Рита переступила с ноги на ногу в огромных – валенках с замызганными галошами… И вспомнила, как в прошлом году они что-то отмечали у подруги на даче, и тоже всю ночь шёл снег, так что утром подругин муж еле пробился по заваленной улице на своём «москвиче». Тогда было весело: истошно взвывал двигатель, буксовали колёса, три хохочущие женщины дружно толкали в корму… Через неделю ожидался уже апрель, и они, помнится, сообща постановили: вряд ли ещё следует ожидать больших снегопадов. Ну так вот – на небесах явно услышали их легкомысленный трёп. На другую же ночь уходящая зима расстаралась и выдала всё, на что не могла раскачаться в свои «штатные» месяцы. Питерский спецтранс двое суток потом не мог отскрести проспекты, а тот дачный посёлок (куда спецтранс наведывался исключительно по великому блату, подкреплённому длинным рублём) завалило по окна. На радость местным калымщикам с их всепогодными «Нивами», тут же выехавшим спасать из российских сугробов погибшие там «Гранд Чероки» и «Мицубиси Паджеро»…

– Тьфу-тьфу-тьфу!.. – Рите-Поганке очень не хотелось, чтобы на небесах её подслушали снова. За неполный месяц, что она здесь работала, ей до смерти надоел холод. Но хуже всего было то, что Варшавская улица действовала как аэродинамическая труба. Причём непонятно в какую сторону. Не только южный и северный, но также все прочие ветры достигали здесь неистовой силы. К изучению этого явления следовало бы приставить учёных. Рита была далека от науки, она знала только, что скоро обзаведётся хроническим насморком, и ей это не нравилось.

Ладно!.. Уже совсем скоро пойдут покупатели, и о холоде на некоторое время удастся забыть…

Женщина похлопала себя по бокам руками в толстых засаленных рукавицах. От резкого движения с ближнего мусорного бачка взлетел голубь. Впрочем, рыночный сизарь, привыкший хватать съестное прямо из-под человеческих ног и собачьих носов, был не пуглив и скоро опустился обратно. Рита пригляделась… Сначала ей показалось, что у голубя прилипли на головке снежные хлопья. Но нет – пушистый белый гребешок, каких вообще-то у голубей не бывает, явно не имел «внешнего» объяснения. Он просто там рос.

«Мутант! – Рита невольно покосилась на обгорелые руины многоэтажного здания, отчётливые и жуткие на фоне светящегося серого неба. (Обычно она изо всех сил старалась в ту сторону не смотреть.) – На том спасибо, не двухголовый… Чего только не дождёшься… в наше-то время да в здешних местах…»

Однако допускать мысль о мутантах, возникающих непосредственно рядом, совсем не хотелось, и Поганка решила: а может, голубь был просто такой породистый. Пушисто-хохлатый. С чьей-то голубятни улетел, удрал, наверное, чтобы не съели. Держат ведь, говорят, некоторые до сих пор…

Решив проверить это предположение, Рита отошла от своего аквариума и осторожно потянула к сизарю раскрытую ладонь, выпростанную из рукавицы. Пальцы у Риты были именно такие, какие бывают у тридцатипятилетней женщины «со следами высшего образования», не от хорошей жизни подавшейся в рыночные торговки. Ещё не опухшие-оплывшие-бесформенные, но уже огрубевшие, с красными пятнами на костяшках. И ногти – наманикюренные, но обломанные и обгрызенные…

По Ритиной логике, домашний породистый голубь из голубятни должен был быть совершенно ручным. Увы!.. Чистота её намерений вызвала у обладателя хохолка вполне обоснованные подозрения. Когда рука приблизилась на критическое, с его точки зрения, расстояние, мутант – или не мутант, кто его разберёт, – захлопал крыльями и нервно взлетел. Женщина вздохнула, проводила его взглядом и тут увидела, что к ней приближался первый за весь день покупатель.

О-о-о. Это был не совсем обычный покупатель. Вернее – совсем даже не обычный.

Он появлялся каждый будний день, весь неполный месяц Ритиной рыночной биографии, и остальные ларьки ему были без надобности. Его интересовали только «Цветы Кавказа», да и то, надо думать, не из-за особой Поганкиной привлекательности, а потому, что других цветочников поблизости не наблюдалось. Они с Ритой уже вторую неделю здоровались, даже иногда обсуждали погоду, и надо ли говорить, что она загодя откладывала для него цветочки получше, а выбранный продавала со скидкой, возмещая затем разницу за счёт других покупателей. Обыкновенных.

Она только никак не могла решить для себя, кто же он такой.

Одет всегда очень добротно. Явно не бедствует. Розочки по полтинничку берёт не поморщась. Но не из новых русских. Рылом не вышел. У тех ряшки… как бы поприличней сказать… такие авторитетные. А этот – сала ни грамма, скулы углами. И новый русский приезжал бы на «мерседесе», а этого привозит тёмно-зелёная «Волга», и сидит он спереди-справа, рядом с водилой. Был бы лет на двадцать постарше – Рита сочла бы его руководителем предприятия старого советского образца. Замдиректором или вовсе директором. Может быть (судя по тому, как он всегда поступал с купленным у Риты цветком), даже того научного института с обманчиво-нейтральным названием, который раньше занимал сгоревшее здание… Хотя нет. Таких советских директоров отродясь в природе не бывало. Где лысина, где нездорово-отёчная физиономия и деревянная фигура завтрашнего инфарктника?.. Фиг вам. Олимпийский чемпион на покое. А может, и не на покое. От того места, где всегда останавливалась машина, и до Ритиной «точки» вела асфальтовая дорожка, сплошь покрытая чудовищным гололёдом. С раннего утра дорожку до зеркального сияния раскатывали весёлые студенты из расположенных поблизости общежитий. Потом, ругаясь и шаркая, добавляли глянца рыночные покупатели. Так вот, мужчина ходил по этому катку, совершенно не осторожничая. Но Поганка ни разу не видела, чтобы он поскользнулся.

Он подошёл, поздоровался, и Рита радостно захлопотала:

– Вот свеженькие, очень советую… Долго не вянут и холода не боятся… Хозяин завёз, небось думал – к праздничку раскупят. А наши и не думали…

Праздничек действительно ожидался не из тех, на которые россияне привычно дарят цветы: годовщина выборов президента. Мужчина кивнул и вдруг спросил:

– А куда пивной ларёк делся? Конкуренты украли?

Упомянутый ларёк он не посещал никогда, но тот факт, что на его месте остался лишь рельефный след на снегу, оказывается, заметил. «Ишь, какие мы наблюдательные… А со стороны кажется – ни налево, ни направо не смотришь…»

Вслух она ответила:

– Так разорились. Вы слышали, может? В который раз пиво закупили, а оно взяло и скисло. Начали торговать, мужики чуть стёкла им не побили… Да что пиво – молоко долговременное, в пакетах, и то портится… даже в газете писали…

Мужчина интереса не проявил. Молча кивнул, взял протянутую Ритой бледно-лососёвую розу и вытащил кошелёк. «Да кто ж ты такой?» – в тысячу первый раз подумала рыночная цветочница. Не в пример некоторым, «её» покупатель не благоухал дорогими парфюмами и был коротко стрижен – хотя и не по-бандитски (а надо сказать, что мысль о бандитах у Поганки мелькала). Русые волосы были пушистыми ровно настолько, чтобы, несмотря на аккуратный ёжик, производить впечатление неисправимой кудлатости. В них блестела густая яркая седина. «А вдруг ты военный? – осенило вдруг Риту. – „Настоящий полковник“»…

Строчка из популярной песни, посвящённой на самом-то деле женскому одиночеству и несбыточному ожиданию принца, внезапно сработала как катализатор. На глаза навернулись слезы, выжатые вовсе не холодом и не поднявшимся ветром.

– Мужчина!.. – жалобно проговорила Поганка. – Вот вы всё ходите, ходите… цветочки берёте… А взяли бы да хоть разочек к бедной девушке в гости зашли! По-простому-то…

Он, успев кивнуть ей на прощание, уже поворачивался идти. Занятый своими мыслями, он, конечно, не ожидал подобных речей (которые саму-то Риту застигли врасплох). Он вскинул голову и пристально посмотрел на неё. Ой, глаза были!.. Рентгеновские!..

– Так ведь побрезгуете… знаю я вас… – всхлипнула цветочница.

В настоящий момент её женская биография действительно сворачивала прямым ходом в тартарары. Отвернувшись, Поганка сердито высморкалась, буркнула «извините» и вытерла руку о некогда белый передник. И по ходу дела вспомнила, где последний раз видела точно такие глаза. Видела! Только на более молодом и специфически напряжённом лице. В приёмной Большого дома вот где. Что характерно, цвет тех глаз Рига не запомнила. Не запомнила и теперь.

– Если бы брезговал, не покупал бы у вас. – неожиданно ответил мужчина.

– А… – Рита безнадёжно махнула рукой. – Я вообще-то во-о-он в том доме живу… Видите, где антенна сломанная висит? – Он не посмотрел, но терять было нечего, и она продолжала: – Пятый подъезд, пятьдесят восьмая квартира… Предпоследний этаж… Мало ли… соскучитесь как-нибудь вечерком…

– Спасибо, – кивнул «настоящий полковник». Повернулся – уже окончательно – и зашагал вдоль решётчатой выгородки, гордо именовавшейся автосалоном. Он шел туда, где подпирал клочковатое утреннее небо пятнадцатиэтажный угловатый огарок бывшего «Гипертеха». Ритина подружка Натаха своими глазами видела, как это было. Как рвались из окон раскалённые рыжие протуберанцы и по асфальту хлестали шрапнелью осколки стёкол, лопнувших от непомерной температуры, как теснились тревожно-красные машины пожарных и завывала «скорая помощь», а поодаль стояли растерянные и продрогшие сотрудники института, выбежавшие из своих лабораторий в одних пиджачках и рабочих халатах. И лез в такое же утреннее – только осеннее и дождливое – небо клубящийся дымный столб, сплошной и монументальный, словно в передаче про камчатский вулкан, но вулкан – это далёко и по телевизору, а здесь всё происходило прямо посреди Питера – и очень взаправду…

…Тёмно-зелёная «Волга» тронулась с места и не спеша передвинулась к перекрёстку, чтобы подобрать Поганкиного покупателя и не заставлять его далеко возвращаться. Всё как всегда, всё по заведённому ритуалу. Почти на самом углу беспомощно замер большой импортный джип. Возле него раздраженно метался владелец – насколько могла разглядеть Рита, с физиономией не то что «семь на восемь», а что ни есть «семнадцать на восемнадцать». Ещё одна закономерность. Именно в этом месте Рита почти каждый день наблюдала заглохшие иномарки. Явно не нравилось что-то тонкой импортной электронике. Отечественные автомобили, примитивные и надёжные, как утюги, брали иномарки «на галстук», и метров через сто те заводились как ни в чём не бывало.

Водитель «Волги» вылез наружу и подошёл посочувствовать джиповладельцу. Тот, судя по жестам, прочувствованно и в ярких красках изложил ему свою точку зрения на случившееся. Потом вытащил сотовый и начал звонить. Кажется, из этого тоже никакого толку не вышло. Мужик так тряс маленький аппарат, словно собирался расколотить, его о заледенелый асфальт. Водитель «Волги» пожалел ни в чём не повинную технику. Подозвал багрового, точно свёкла, мордоворота и выудил из «Волги» трубку автомобильной связи. Та хоть и трещала помехами, реагируя на «нехорошее место», но связь обеспечивала. «Семнадцать на восемнадцать» набрал номер, дождался соединения и заорал так, что отдельные метафоры долетали даже туда, где стояла Поганка. Женщина прислушалась с пробудившимся профессиональным интересом.

Между тем её недавний собеседник, держа в руке розу, подошёл к рубчатому бетонному забору, который ограждал пепелище от бомжей, мародёров и малолетних любителей поиграть в сталкеров. Между монолитными плитами были щели, но такие, что не пролезла бы и кошка. Мужчина поднял голову и долго смотрел на изуродованный фасад. Туда, где раньше было одно из многих окно, и свет в нём, случалось, не погасал круглые сутки. Теперь…

– Спи спокойно, – проговорил он негромко. И опустил розу в щель, законопаченную раствором примерно на метр от земли. Он специально выбрал именно эту щель, чтобы не видеть, как цветок падает наземь с той стороны и остаётся одиноко и беззащитно лежать среди принесённых вчера, на той неделе, полгода назад… обращаемых и уже обращённых в прах дождём, морозом и временем…

Он молча постоял ещё немного, не обращая внимания на взгляды редких в это время прохожих. Потом вздохнул и пошёл к ожидавшей машине. «Семнадцать на восемнадцать» зябко топтался возле мёртвого джипа, свирепо вглядываясь в уличную даль – где там черти носят вызванную подмогу?.. Когда Ритин покупатель прошёл мимо него, он посторонился. Инстинктивно, без осознанной мысли о том, почему и зачем. А тот сел на правое сиденье «Волги» и кивнул водителю:

– Поехали.

Автомобиль тронулся, обогнул джип и скрылся из глаз. Женщина с безвкусно накрашенным, пятнистым от холода лицом, стоявшая возле аквариума с цветами, почувствовала себя очень несчастной, вздрогнула под толстой стёганой курткой и подумала: «Не придёт…» И правда – в самом-то деле, а что ему приходить?! Ему… такому… да в гости к какой-то вульгарной цветочнице, которой перед выходом на работу самой на себя в зеркало страшно смотреть?.. Им бы встретиться в другое время и в другом месте, когда она… Э, да что теперь. Взялся за гуж – не говори, что не дюж…

Рита оглянулась по сторонам: не видит ли кто? Быстро стянула рукавицу… извлекла из внутреннего кармана чистенький носовой платочек… промокнула глаза, высморкалась и воровато-быстро пшикнула в нос из импортного флакончика с лекарственным спреем. Насморк, кажется, был настроен серьёзно.

Работёнка не для слабонервных

Как известно, учёные – это люди, удовлетворяющие своё любопытство за государственный счёт. Иногда государство им за это даже ещё и платит зарплату.

После того, как в достопамятном эксперименте что-то – что именно, до сих пор оставалось загадкой – пошло не так и здание на Бассейной выгорело дотла, научно-оборонную контору с безобидным названием «Гипертех» оперативно переселили от греха подальше под Гатчину. Туда, где неподалёку от объездной дороги тихо ветшал недостроенный гостиничный комплекс. Здания потребовали переделок, в некоторых корпусах ещё и до сих пор тянулся ремонт, но научным маньякам не до евростандарта. Был бы стол, куда поставить компьютер!

Мощный «Селерон» имел быстродействие за пятьсот мегагерц, но для задачи, над которой он в данное время трудился, и того было мало. Правду сказать, исследователей гораздо больше устроил бы хоть завалященький «Крэй»,19 но… на безрыбье…

В тридцать пятой лаборатории происходил очень долгий и трудоёмкий вычислительный эксперимент.

Компьютер негромко шуршал вентиляторами, обдувавшими перегретые от умственного усилия микросхемы. Кроме этого, в комнате было слышно дыхание четверых людей и размеренный стук резинового набалдашника о линолеум. От двери к окну, меряя шагами черно-синие квадратики пола и заметно прихрамывая, нервно расхаживал всклокоченный седовласый начлаб. Его молодые коллеги втроём нависали над вычислительной машиной. Все трое вглядывались в экран, на котором со страшной медлительностью возникала яркая цветная картинка.

Вот к ней добавилось ещё несколько точек, и длинноволосый очкарик, сидевший за клавиатурой, оглянулся через плечо:

– Лев Поликарпович, пошёл первый аккорд!

Профессор Звягинцев застыл в центре комнаты, тяжело опираясь на трость.

– Расхождение?..

– Не видно пока, – отозвалась полная темноволосая девушка. Она терзала в зубах незажженную сигарету. Курить в присутствии компьютера было категорически воспрещено, а уходить в отведённое место, на лестницу, – не тот момент.

Светящиеся часы над дверью показывали семнадцать ноль-ноль. Мартовское солнце за окнами отчётливо клонилось к западу. На это никто не обращал внимания.

Компьютер выдал ещё одну точку и опять надолго задумался…

Вычислительный эксперимент – это, выражаясь антинаучно, когда часть большой разветвленной программы притворяется экспериментальной установкой. А другая её часть изображает объект, с которым установка работает. В данном случае – крохотную горошинку вакуума, в которую виртуальным образом нагнетается магнитное поле и синхронно бьют виртуальные же лазерные лучи.

Вычислительный эксперимент хорош тем, что любые параметры установки можно как угодно менять простым движением клавиши. Представили, как это выглядело бы «вживую», на огромном дорогостоящем агрегате?..

А кроме того, даже самая зубодробительная неудача виртуального эксперимента не заставит компьютер шарахнуть настоящим огнём, раскурочить здание, унести жизни… Не понравился результат – остановил, сбросил, поменял, что находишь необходимым, и запустил снова…

Однако слова «смоделировали на машине» очень просто звучат только в кратких научных докладах, которые делают профессионалы и слушают такие же профессионалы. А также в наукообразной фантастике, читая которую реальные специалисты умирают от смеха. Чтобы поставить виртуальный эксперимент, надо для начала уметь описать поведение объекта и установки на языке математических формул. Всяких там конгруэнтностей и дискриминантов, от одного вида которых у большинства нормальных людей ум немедленно заходит за разум. Но это, повторим, для начала. Формулы ещё надо перевести на язык, понятный компьютеру. И то, как это делается, – тоже целая наука и тоже не для слабонервных. Машине ведь не скажешь: возьми-ка мне интеграл. Ей надо объяснить всё подробно, шажок за шажком. Предложить метод. А методам, в данном случае возможным, – имя легион. Который выбрать?.. Снова наука…

А внешне всё просто. Два слова. «Учёные подсчитали»…

Настоящее дело никогда не делается скоро. Даже при условии четырёх могучих умов и быстродействующего «Селерона».

Электронные часы на стене показывали семнадцать пятнадцать.

Каждая секунда реальной работы как-бы-установки и как-бы-объекта проворачивалась в недрах машины более часа. Внутри маленького узелка пустоты отслеживалось множество точек, влиявших одна на другую, и происходившее с ними вычислялось по методу последовательных приближений. Который вовсе не предназначен для тех, кому результат требуется побыстрее. То есть – опять же не для слабонервных, не могущих терпеть ожидания…

…Картинка на экране обзавелась крохотным локальным экстремумом, и трое, влипшие в дисплей, разом вдохнув, так и застыли. Теоретически процесс должен был напоминать священную Фудзи с японской гравюры: предгорья, предгорья, а потом – величественный взлёт к озарённой светом вершине. Лавинообразное изменение свойств пространства и времени. Четырёхмерный мир, впервые дающий потрогать себя, попробовать на зуб…

Так вот – до сих пор «гора Фудзи» в некоторый момент упорно начинала извергаться, разваливаться и таять, как мороженое на асфальте. Этак на четвёртом часу эксперимента, когда уже идёт пар из ушей и всем кажется, будто наконец-то подвалила удача. И вот тут начинаются настоящие чудеса. Взять хоть упомянутое расхождение, то самое, которого, точно д’Артаньян вызова на дуэль, ждал профессор Звягинцев. Требующее безотлагательного истолкования. Если нечто принципиально незыблемое начинает ёрзать, как обмылок по банному полу, то в чём неправильность? В изначальной физической теории? В избранном математическом методе? В накопившихся погрешностях? В самом программировании, наконец?..

То есть – снова пар из ушей. Иногда на несколько дней. Потом раздаётся счастливое «Всё ясно!!!», и действительно становится всё ясно, и даже делается не очень понятно, как умудрились проглядеть нечто столь очевидное. Яростные переделки в программе… ловля «мышей»… новый запуск… полдня нервного ожидания… и опять пшик.

…Процесс на экране благополучно пережил свой экстремум и начал выстраиваться дальше.

– Лев Поликарпович, вроде прошли… – Голос девушки дрогнул.

– Расхождение? – снова остановился профессор. – Альберт! Тебя спрашиваю!

Третий из молодых сотрудников, красивый и крепкий, спортивного вида парень, хотел было ответить «никаких признаков», но передумал и выразился более обтекаемо:

– Не видно пока.

Звягинцев мотнул головой и, стуча палкой, возобновил свой нескончаемый марафон. Подчинённым его хождение напоминало тигра в клетке, а ему самому – болтание в проруби той самой штуковины. Иногда профессору казалось, что удачи по определению не будет и лет через десять на прочном линолеуме образуется вытоптанная тропинка. Так неужели…

– Неужели нащупали?.. – Девушка передвинула сигарету во рту из левого угла в правый. У неё было редкое и необычное имя: Виринея. Такое имя подразумевает бледную таинственную красавицу с повадками лесной колдуньи. Его обладательница куда больше соответствовала сокращённому варианту, а точнее профанации: Вера.

– Постучи по дереву, – вскинул глаза длинноволосый.

– Не суеверна, – буркнула научная сотрудница. И в подтверждение своих слов постучала по собственной голове – прямо скажем, далеко не «деревянной». Очкарик оглянулся было в поисках подходящего предмета (не по пластиковому же столу…), но тут кое-что неожиданно привлекло его внимание, и он возмущённо завопил:

– Кто подсунул?.. Убью!!!

Остальные вздрогнули и посмотрели сперва на компьютер (Господи, что?!!), потом – туда, куда смотрел их товарищ.

Виновник переполоха покоился на очкариковом столе.

Это был тяжеленный доисторический трансформатор, сгоревший ещё при Брежневе, а может, даже и при Хрущёве. Одному Богу известно, кому понадобилось спасать его из прежнего здания и с каким барахлом он прибыл сюда. Но факт оставался фактом: от оборудования, купленного за миллионы, остались покорёженные, не подлежащие ремонту ошмётки, а мятый ком жжёного провода в допотопной хлопчатой оплётке целёхонький, даже не намокший в липкой пене, которой тушили пожар, переехал за сорок километров на новое место. Вероятно, ему предстояло пережить, всех и вся и встретить тот день, когда сегодняшняя «безумная» теория уйдёт с переднего края науки в глубокий тыл, в разряд скучных банальностей.

Где конкретно он пылился там, на Бассейной, теперь никто уж не помнил. Валялся, наверное, в далёком тёмном углу, под кучей такого же хлама. Но вот здесь, в новом помещении, «неупокоенный мертвец» явно обрёл новую жизнь. И с ней личность, активно жаждавшую самоутверждения. Он вышел на свет и стал центром внимания. Реликт прошлого успел побывать на всех столах и под ними (исключая разве профессорский) и в данный момент завершал, должно быть, сотый виток. Обитатели комнаты номер триста три привыкли руководствоваться научной логикой, а она не позволяла однозначно утверждать, что «транс» был спихнут коллеге, без промежуточных звеньев, именно тем сотрудником, на чьём столе его видели накануне. Оттого почти ежедневный вопль «Кто подсунул?.. Убью!!!» (с вариациями) стал уже чем-то вроде семейной шутки, без которой не полон день.

В данный момент трансформатор мирно покоился на столе очкарика Вени, придавив своим весом изрядную пачку компьютерных распечаток и чёрканых листков с выкладками. Когда он там возник, даже приблизительно сказать было невозможно. Утром его, во всяком случае, не было. А потом они запустили машину и… В общем, Веня оглянулся только теперь. Да и то случайно.

– А что, – невинно заметила Виринея. – Очень неплохое пресс-папье. Оригинальное такое. Идёт тебе, я бы сказала.

– Мыслям весу придаёт, – хихикнул Альберт.

– Можно использовать как весомый аргумент в научном споре… – продолжила Виринея.

Веня решил считать их высказывания уликами и открыл было рот, собираясь изобличать. Но в это время компьютер разродился ещё одной точкой, и все трое снова влипли в экран. Расхождения не было.

Собаки и Собакин

Иногда мартовский ветер растаскивал тучи, и тогда начинало всерьёз вериться, что скоро наступит весна. Но только на краткое время. Большей частью небо лежало непосредственно на крышах, без устали пополняя царившую внизу талую слякоть. Старший участковый инспектор майор милиции Собакин шёл по своей земле, и его душевная погода была весьма под стать внешней. В подобный денёк действительно всего меньше захочешь отговаривать ближнего от суицидальных попыток. Скорее уж табуретку ему пододвинешь и верёвку намыленную подашь… Да ещё скажешь напоследок: ты меня подожди там, браток, я не задержусь.

Нет, если серьёзно, то Андрон Кузьмич Собакин, конечно, в петлю не собирался. Тем не менее, пока шёл из дому, мысли одолевали его всё более мрачные. Одна за другой вспоминались обиды, накопленные за двадцать три года охраны общественного порядка. Погода повлияла, другое ли что?.. Матушка Андрона Кузьмича в начале каждого месяца вырезала из газеты квадратик в рамочке, напоминающей траурную: перечень геофизически неблагоприятных дней. Весь месяц постепенно желтеющий бумажный квадратик оставался на виду, прижатый маленьким магнитом к массивным металлическим настольным часам. Часы эти, исправно тикавшие в кухне сколько Андрон себя помнил, являлись подлинным шедевром советской промышленности. Безо всякой иронии! Они изображали Данилу-мастера и Хозяйку Медной горы и выглядели сущим антиквариатом, хотя на самом деле в точности такие выпускали и по сей день. Андрон над своей геофизически озабоченной матушкой беззлобно подтрунивал. Говорил, что газетный квадратик ей нужен был для того, чтобы, не дай Бог, не забыть и в должный момент почувствовать себя плохо. При этом как бы подразумевалось, что погода-природа способна влиять только на старых перечниц, да и то не на всех, и уж никоим образом – на бравых, ни огня, ни воды не боящихся старших участковых…

«Ох, грехи наши тяжкие». Андрон Кузьмич пообещал себе при случае заглянуть в матушкин календарик. То, что лично у него сегодняшний день был тяжёлым и неблагоприятным, сомнению не подлежало.

И обиды, что характерно, всплывали всё самые безутешные, неутолимые и горькие. Старший участковый, называется. А над кем? Если старший, значит, вроде бы должны быть и младшие?.. Кошкин хвост. Рядовые участковые блистали категорическим и полным отсутствием. Андрон Кузьмич боролся с преступностью, как геройский шериф из американского боевика: в одиночку. А впрочем… Народу на его земле с некоторых пор существенно поубавилось. После взрыва и пожара в якобы безобидном НИИ на участке наблюдался неуклонный отток населения, словно здесь, как в фокусе линзы, сконцентрировались все демографические проблемы России. Кто мог – уже перебрался отсюда, остальные завидовали и мечтали. Собакинский участок, сплошь застроенный хрущёвскими пятиэтажками, и так-то лет двадцать уже не отличался престижностью, но теперь народ отсюда попросту разбегался. Спросите почему? А кому понравится подобная жизнь? Свет мигает, телевизор не ловит, давление пульсирует, иномарка, если таковая имеется, глохнет, едва въехав во двор… Хотя нет – теперь уже и на улице… И не только «форды» с «мерсюками»…

Оглянувшись на звуки мата, Собакин увидел грузовик «ГАЗ» с надписью «Хлеб» на фургоне. Из-под открытого капота виднелся зад в потёртых джинсах и ниагарским водопадом изливалось непечатное.

– Ты… это! Заткни фонтан! – Подойдя, майор решительно дёрнул сквернослова за штанину, голос его сделался грозен и зазвучал металлом. – Права и путевой лист, живо! Груз к осмотру!

Тут надо рассказать, что фигурой майор не очень-то вышел. Был приземист, квадратен и кривоног. И в смысле физиономии, как и телосложения, увы, не Шварценеггер, а скорее уж его киношный «близнец» Денни Де Вито. Однако, во-первых, корявое дерево, оно в корень растёт. А во-вторых, все мамины-папины проектные недоделки с лихвой компенсировались молодецкой подтянутостью, уверенностью в движениях и, главное, непревзойдённым блеском ладно подогнанной милицейской формы. Фуражка, которой позавидовал бы иной южноамериканский диктатор, для поддержания трамплинообразности таила в себе, если кто не знает, зашитую ложку. Погоны – со вставками, этак крылато изогнутые. Бриджи, вздёрнутые помочами под самое горло. Добавьте к этому сапоги с накатом, на одну портянку, хромовые, проваренные в гуталине… и получится сущий орёл профилактической службы. Гроза преступников и хулиганов.

– Агрегат не едет, майор. – Водитель, вихрастый и не по возрасту многоопытный парень, мрачно соскочил наземь и, даже не подумав вытаскивать документы, сразу открыл дверцу фургона: – Как тут на хрен не выругаться…

Зло сплюнул и с обречённым видом вытянул лоток аппетитно пахнущей сдобы.

– Ну ты это, это… не очень… смотри у меня. – Собакин сделал стойку и незаметно проглотил слюну. Маковые рулеты составляли его тайную слабость. – А то я тебя живенько это самое. По мелочи. По мелкому хулиганству.

Брать надо уметь правильно. Так, чтобы и себя не обидеть, и водила не поднял детский крик на лужайке. Классиков надо читать. У Гоголя, к примеру, ясно сказано – брать надо по чину. За годы службы Андрон Кузьмич эту науку освоил во всём мыслимом совершенстве. Сдёрнул с лотка всего одну плюшку, чтобы и грабителем не выглядеть, и опять-таки чтобы фигура ещё больше не раздалась… Нет, имелись, имелись в жизни и некоторые светлые стороны. Сразу подобрев, он подмигнул шоферу:

– Счастливого пути.

Перспектива дотянуть до пенсии стала казаться уже не такой утопичной. И то сказать, до неё, до родимой, осталось совсем немного, совсем чуть-чуть. Поступив на службу во внутренние органы, ефрейтор-танкист Андрон Собакин успел застать ещё легендарного министра Щёлокова, позже объявленного взяточником, а также неподъёмную рацию «Сирена»… и – вот это была ещё одна его слабость – хрустящий, целиком умещающийся в кармане галифе нарезной батон за двадцать две копейки. С тех пор сквозь его жизнь прошло всё. И гнусные хмыри из прокуратуры и из Особой инспекции ГУВД. И ежедневная куча дерьма на коврике перед входной дверью. И крики бесстрашных в своей неуловимости цыганят: «Дядька Андрон – штопанный г…н!»

«Кстати…»

Нет худа без добра – малоприятное воспоминание по ассоциации вызвало мысль о волнительном свидании, ожидавшемся вечером. Образ дамы сердца, пронёсшийся перед умственным взором, заставил Андрона Кузьмича улыбнуться и бодрым шагом пересечь Бассейную улицу. Свидание следовало проводить по высшему уровню. А это требовало неторопливой и вдумчивой подготовки.

Когда-то – а на самом деле не так уж давно – любимый населением продовольственно-вещевой рынок располагался гораздо ближе к Бассейной, так что в полдень, особенно зимой, когда питерское солнце ходит низко над горизонтом, пятнадцатиэтажная тень «Гипертеха» накрывала его почти полностью, а учёные тётки поглядывали сквозь зеркальные окна лабораторий, планируя покупки в обеденный перерыв. Теперь всё изменилось. Ещё по осени, когда башню опустошил мигом засекреченный взрыв, рынок начал стихийно отползать прочь. В ларьках, стоявших слишком близко к тому, что у журналистов штампованно именуется «эпицентром», взялось без конца происходить скверное. То чуть не средь бела дня самым наглым образом обворуют, то кассовый аппарат примется выдавать такое, что у продавца встают волосы дыбом, то безобиднейший кипятильник мгновенно выжаривает всю воду в чайнике и взрывается, как фашистский фугас…

Андрон Кузьмич был о тех событиях осведомлён в самомалейших деталях. Поскольку имел в происходившем свой кровный интерес. Пусть косвенно, через уже упоминавшуюся даму сердца, но имел.

Теперь от Бассейной до ворот рынка приходилось топать метров пятьсот через кочковатый пустырь. Летом пустырь зарастал поистине роскошным, в хороший человеческий рост, густым, как джунгли, бурьяном. Ныне этот бурьян торчал из талых сугробов коричневыми растопыренными скелетами, и под ним рылись в поисках съедобных отбросов бродячие псы. Всех их Собакин давно знал «в лицо». В большинстве это были смиренные шавки, суровой борьбой за существование накрепко отученные качать какие-либо права. Все, кроме одного. Этот единственный при виде старшего участкового поднял лопоухую голову, чтобы прямо, без страха, хотя и без вызова, заглянуть ему в глаза. Здоровенный кобелина – судя по всему, нечистопородный ротвейлер – появился на пустыре около Нового года. На шее у него до сих пор болтался ошейник, но теперь только этот драный ошейник и связывал его с миром ухоженных домашних собак. А первое время ошейник отнюдь не был драным, и ему вполне соответствовал весь остальной имидж. Гладкие бока, воронёный лоск шерсти, независимый взгляд… Дескать, ну да, хозяин на минуточку отлучился, но ведь сейчас он придёт, он непременно придёт…

Несколько месяцев превратили упитанного красавца в скелет, обтянутый тускло-бурой потрёпанной шкурой. На крупе образовалась проплешина размером с мужскую ладонь, а в гноящихся, утративших надежду глазах вспыхивало какое-то подобие радости, только если жалостливая девушка из ларька «Свежая птица» выбрасывала на снег залежалую куриную лапку. В дикой среде большого города такой собаке очень трудно выжить. Будет настоящее чудо, если дотянет до лета…

Блюдя порядок, Андрон Кузьмич несколько раз наводил справки, не приставал ли новичок к покупателям и продавцам, не хватал ли с прилавка куски. Ларёчники отводили глаза, но в ответах были единодушны: нет, никогда. Просил – да. Один раз урну перевернул, заметив, как в неё бросили недоеденный пирожок. Но чтобы разбойничать – такого не замечали.

Собакин строго погрозил собаке пальцем. Кобель снова посмотрел на него и даже неуверенно вильнул обрубком хвоста, но человек шёл мимо и не собирался лезть в карман за подачкой, и нечистопородный вернулся к своим раскопкам.

Андрон Кузьмич между тем миновал распахнутые ворота и остановился возле ларька с надписью «АПТЕКА».

– Как дела, Андрей Михайлович? – спросил он заведующего, тощего и печального южанина с пышной копной вьющихся волос. Секунду для приличия помолчал и добавил: – Мне бы… это. По контрацептивной части…

– Да разве это дела? Разве это торговля? – Андрей Михайлович, досконально знающий земную жизнь, порывисто поднялся и с удручённым видом извлёк цветастую коробочку. На ней извивалась от страсти пышногрудая красотка, основным элементом одежды которой являлся расписной кивер. – Вот, рекомендую, «гусарские». Ароматизированные, лабрикатизированные… с левой резьбой…

По российскому паспорту Андрей Михайлович звался Абрамом Менделевичем. Собакин, однако, вырос в те времена, когда назвать еврея его еврейским именем считалось как бы даже не очень пристойным. Куда приличнее было принижать языковые способности собственной нации, притворяясь, будто русскому человеку, ну хоть тресни, не выговорить иноплеменное имя. Вот и звучал в устах участкового неизменный «Андрей Михайлович». Принимаемый, что характерно, без возражений. Аптекарь тоже не первый день жил на свете и понимал, что Собакин попросту старался быть вежливым.

– Рахмат, – с чувством отозвался Андрон Кузьмич. И убрал коробочку на грудь, в маленький кармашек, где у него обычно хранилось удостоверение.

Помолчал, зыркнул из-под бровей по сторонам и начал степенно откланиваться:

– Вы, Андрей Михайлович, если это… того… не все у нас порой… то мы завсегда… в незримый бой.

И двинулся дальше, довольный собственным остроумием.

А погода между тем окончательно испортилась. С неба повалили мокрые густые хлопья, и покупатели, рысью сновавшие от ларька к ларьку, перешли на короткие спринтерские перебежки. Обнаружив, что с козырька аптечной точки ему всё-таки накапало за шиворот, Собакин оглянулся на обгорелый, с темными провалами окон фасад с такой ненавистью, словно именно «Гипертех» был во всём виноват. Секретный объект, едрёна мать! Прапора ГБ на входе, наверняка сколько этажей наверх, столько и вниз, старшего участкового на порог даже не пускали! Вот и довыпендривались. Поделом…

На самом деле его гнев, как и многое в этой жизни, объяснялся причинами экономическими. «Эх, мать вашу…» Майор подошёл к давно отодвинутому в сторонку, крашенному а-ля трактор «Кировец» ларьку, потрогал ржавый, уныло скрипнувший замок.

– Ну здорово, кормилец… Поилец…

Это были далеко не пустые слова. В счастливые, безвозвратно улетевшие времена майорская дама сердца торговала здесь пивом. Ах, каким пивом! И как внезапно оборвалось счастье. Пиво, сколько его было, скисло однажды всё целиком и полностью, без предупреждения. Случились, такую мать, необратимые изменения в химическом составе. Чтобы расплатиться, пришлось продать любимого кровного «жигуля». А вот киоск не загнать. Нестандартный. На одной погрузке-перевозке разоришься…

Майор похлопал невезучую собственность по жёлтому боку и в сердцах грохнул кулаком в дверь соседнего ларька, ликёро-водочного.

– Открывайте, милиция!

Собакина здесь знали хорошо. Пузатенький усатый мужичок, он же продавец и он же хозяин, без лишних разговоров вытащил стакан.

– Седай, Кузьмин. Примешь? Погода-то шепчет.

Его щекастое, с тройными брылями лицо было нежно-розовым, как это бывает у запойно пьющих людей.

– Не, Жорик. Мне бы того. С собой. – В ларьке стоял дивный запах сала и маринованного чеснока, и старший участковый проглотил слюну. Жорик не спешил убирать стакан, и Собакин пояснил: – В гости собираюсь. По бабам.

Лихо подмигнул и развёл руки, обозначая роскошные габариты избранницы.

– Дело хорошее, одобрил щекастый и снял со стеллажа бутылку. – Вот, рекомендую, ликёр «Кавалерийский», с женьшенем. Мужики говорили, очень способствует…

Тут он мог быть спокоен. Женьшень, пресловутая «Виагра» и прочие «способствующие» в любовных успехах снадобья Андрону Кузьмичу пока ещё отнюдь не требовались. И без них был молодец хоть куда. Усмехнувшись, Собакин взял презент… и непроизвольно содрогнулся. На этикетке призывно извивалась давешняя красотка в кивере, ну точно спрыгнувшая с упаковки тех самых… с левой резьбой…

– Рахмат. – Слегка помрачнев, майор спрятал ликёр в один из необъятных карманов и снова окунулся в промозглый полумрак непогоды, якобы весенней. «Теперь – букет…»

А вот с букетом случился облом. Тем более обидный, что Андрон Кузьмич подобной пакости ожидал всего менее. Новенькая продавщица-цветочница оказалась редкостной стервой. Напрасно Собакин ей деликатно намекал сперва на санэпидстанцию, потом на налоговую полицию и в конце концов – на пожарного инспектора, всему рынку известного придирчивостью и неподкупностью. Ничто не помогло! Действительно Поганка, лучше прозвища не придумаешь. Это ж надо – разговаривает нагло, грозит (Его! Собакина!..) познакомить с прокурором по надзору. И вообще сулит если не по судам затаскать, так кляузу накатать в ГУВД уже точно… Ох, мать её за ногу. Пришлось-таки затаить злобу и ретироваться.

«Ну, сука, я тебе устрою…» Не совсем ещё ясно представляя, какой конкретно уют он устроит строптивой торговке, Собакин пересёк бывшую футбольную площадку, сплошь в жёлтых пятнах человеческой и собачьей мочи, и вошёл в мрачное, напоминающее острог здание. Здесь, на первом этаже общежития, и находился рабочий кабинет майора – местный пост охраны правопорядка. «Я тебе устрою, сука, лютики-цветочки!» Зло бренча вытащенными из кармана ключами, Собакин приблизился к двери, и настроение у него испортилось окончательно. О, Господи, каждый Божий день одно и то же! На двери поста безопасности был мелом изображён сам Собакин в виде непотребного кривоногого двортерьера. С преувеличенными признаками пола. И, видимо, для ясности рядом значилось крупными печатными буквами: ЕДУЧИЙ МАЙОР КАБСДОХОВ.

«Ах, сволочи… давненько у вас паспортный режим никто не проверял…» Свирепея, Собакин щёлкнул тугим замком, вытер похабщину загодя намоченной губкой и принялся готовиться к службе. Разделся, подключил телефон (а хоть и не подключай его, один чёрт – аппарат хоть и звонил иногда, но в трубке ничего не было слышно), поставил на электроплитку чайник и, со вздохом опустившись в старое продавленное кресло, глянул на часы. До свидания с дамой сердца оставалась ещё целая вечность.

«…And have a nice day!»

20

Когда электронные часы показали семнадцать двадцать пять, из-за расположенной под ними двери в коридор послышалось ожесточённое царапанье, а потом – истошное «Мяу!!!». Альберт повернул ручку, и в комнату лохматой шаровой молнией влетел кот – большой, полосатый, тёмно-рыжий по более светлому. На линолеуме ему было не разогнаться: когти проскальзывали, кота заносило на поворотах, однако, давно привыкший, он стремительно пересёк комнату и исчез под столом профессора Звягинцева. Не то чтобы начлаб подкармливал или баловал его больше других; скорее наоборот, и к тому же под столом витал собачий запах, принесённый на хозяйских ботинках. Просто там было самое надёжное, недосягаемое ни для каких гонителей убежище, и кот знал это прекрасно.

Он вообще отличался отнюдь не средним умом. Не зря же он был не просто так себе кот, не какой-нибудь Барсик-Мурзик и даже не Чубайсик, как принято сейчас называть рыжих, а Кот Дивуар. Что, как мы с вами понимаем, проливает новый свет на название одной славной африканской страны…

Причина его столь поспешного бегства выяснилась буквально через минуту. Раздалось вежливое «тук-тук», и на пороге возникли люди, которых почему-то принято ассоциировать с гулким сапожным топотом и лязгом оружия. Трое молодых людей в сером «городском» камуфляже были институтской охраной, ну а стерегли весьма режимное предприятие далеко не вохровцы с берданками. В приоткрытую дверь заглядывал самый натуральный спецназ.

Профессор Звягинцев оглянулся от окна:

– В чём дело? Не мешайте работать!

Охрану здесь весьма не любили, и охрана хорошо это знала.

– Лев Поликарпович, – виновато развёл руками рослый парень с капитанскими звёздами на плечах. – Пять тридцать почти. Приказ… праздничный… чтобы после пяти тридцати – нигде никого. И всё опечатать.

Откуда взялся подобный приказ, было известно и одним и другим. Преемственность тянулась ещё с тех времён, когда в научных институтах перед праздниками все пишущие машинки – или хоть каретки от них – обязательно складывались в надёжное помещение и там запирались. Ибо что скорее всего сотворит советский человек, осчастливленный трёхдневным досугом? Правильно. Помчится в родную контору, схватит раздолбанную «Ятрань» и все трое суток будет печатать нечто антисоветское. Нынешний заместитель директора по общим вопросам, писавший приказы по институту, был всем известным сторонником демократии и реформ. Однако в основе его творчества всякий раз лежал прошлогодний приказ. А потому… И вообще, после всем известных событий…

Кот Дивуар раздражённо зашипел из-под стола, выражая общие чувства.

Длинноволосый Веня Крайчик впился взглядом в экран, оттягивая неизбежное и изо всех сил гипнотизируя машину: ну выдай ещё хоть точечку! Ну выдай!.. Остальных перспектива провести три дня в мучительной неизвестности: так что там процесс – пошёл? не пошёл?.. – привела в состояние, близкое к буйному.

– Вам, может, ленту из принтера вытащить и отдать? – ядовито осведомился Альберт.

– Вы слова такие – «Нобелевская премия» – когда-нибудь слышали? – в тон ему поинтересовалась Виринея. И бросила в мусорник изжёванную сигарету: – А её примерно за то и дают, чем мы тут занимаемся. Ну, я понимаю, капитану Гринбергу простительно не знать, он считает, что компьютер – это такой большой электронный пасьянс… – С упомянутым капитаном у девушки были свои отношения и свои счёты. – …Но вы-то, Глеб Георгиевич, вы-то!

При этом умом она понимала – на самом деле охранники проявили очень большую воспитанность, зайдя лично предупредить. Могли бы просто перебросить в коридоре общий рубильник. Имели право. А что при этом тю-тю все результаты и выстраданная программа, которую на жёсткий диск, естественно, не «спасли», – не их проблема. О выключении ровно в пять тридцать все были предупреждены загодя.

– Почему же только пасьянс, – проворчал капитан Гринберг. Он был курчавый и черноволосый, с характерными чертами лица, у определённого круга людей вызывающими антисемитские настроения: этакое «горе в чекистской семье». – Ещё можно голых девок по Интернету смотреть…

Виринея вспыхнула и на секунду не нашлась, что ответить.

Глеб вздохнул и посмотрел на часы:

– Выключайте, пожалуйста, технику. Мы и так уже вас позже всех остальных…

– Эйнштейн от гестаповцев в Америку убежал, – заметил Альберт. – Тоже работать, наверное, не давали.

Спецназ на сравнение не отреагировал. Не такое выслушивали молча, с непринуждённой улыбкой. Хотя, конечно, со всеми этими гениями дело иметь – работка не для слабонервных.

– После праздника вернётесь, доделаете. На свежую голову.

– Праздничек!.. – вновь ринулась в бой Виринея. – Подумаешь, какой царь-батюшка на трон вступил! Чиновника в Кремль выбрали! Праздничек!..

Глеб пожал плечами:

– Мы приказы не пишем…

– И вообще, вы-то домой поедете, а наши ребята на вахте будут сидеть, охранять, – подал голос второй его подчинённый. – Имейте уважение.

Он носил боевое прозвище Монохорд. Когда спрашивали, что это такое, он гордо поправлял: «Не путать с „крипторхом“!» Переодеваясь в штатское, он с мальчишеской удалью цеплял на грудь большой жёлтый значок, гласивший: «Глупый пингвин робко прячет, хитрый – нагло достаёт…»

Веня решил любой ценой выиграть несколько драгоценных секунд.

– Господи помилуй, – сморщился он. – Да через нашу вахту слона можно вывести! Режим, режим… звон один. Даже датчики на металл…

Он хотел добавить «…жаба задушила приобрести», но не добавил, потому что в это время произошло сразу несколько событий.

На часах сравнялась половина шестого.

Глеб Буров нахмурился и посмотрел на комнатный шкаф с электрическими рубильниками.

Компьютер наконец-то выкатил долгожданную точку.

И в довершение всего дверь распахнулась шире, камуфляжные фигуры подались в стороны, и в лабораторию заглянул лично Чёрный Полковник.

На самом деле Иван Степанович Скудин по прозвищу Кудеяр, институтский замдиректора по режиму, ничего особо чёрного в своём облике не имел и вдобавок был по-прежнему подполковником. Кто ж ему даст лишнюю звезду после взрыва вверенного объекта? На том спасибо, что не разжаловали вообще. Хорошо знавшим Кудеяра было известно, как мало беспокоило его это обстоятельство. Он в тот день потерял нечто, не подлежавшее измерению ни в каких звёздах.

Его взгляд тут же скрестился со взглядом профессора, и на тонких планах бытия, без сомнения, прозвучал ледяной перезвон шпаг.

«Па-ску-дин!.. – внятно отчеканили глаза начальника лаборатории. – Мою девочку…»

Он знал, что накануне трагического дня у Марины случилась с мужем какая-то размолвка. Мало ли чего не бывает между супругами, но Лев Поликарпович до сих пор был убеждён – именно из-за этой размолвки Марина допустила во время эксперимента ошибку, за чем-то не уследила, и в результате…

«Хрен старый, – не менее внятно ответили глаза Кудеяра. – Мою девочку…»

Он придерживался консервативных взглядов на вещи. По его нерушимому мнению, где возникала хоть тень реальной опасности, там было не место для женщин. Особенно для беременных. Маша как раз накануне допустила его в свой большой женский секрет. И всерьёз разобиделась, когда он тут же принялся сдувать с неё пылинки, навсегда отобрал сигареты и вообще начал обращаться точно с ёлочной игрушкой. В частности, попытался настоять на немедленном уходе в длительный отпуск… Сам он жалел лишь о том, что не засадил её под домашний арест – и пускай бы сердилась на него сколько угодно. Милые бранятся – только тешатся. А вот то, что в критический момент Маша оказалась рядом со взорвавшейся камерой, а орава так называемых мужиков во главе с папенькой – на другом конце обширного зала, это… это…

То есть все полтора года с тех пор профессор и подполковник старательно избегали друг друга. Работая на одном предприятии, это устроить не очень легко, но им удавалось. Когда же они всё-таки сталкивались нос к носу, вот как теперь, – воздух между ними сразу начинал дрожать и потрескивать от взаимного напряжения.

С минуту в комнате держалась поистине гробовая тишина. Не подавал признаков жизни даже Кот Дивуар. Лишь компьютер продолжал тихонько шуршать: Веня Крайчик (благоразумие возобладало) остановил-таки процесс и теперь лихорадочно спасал данные и программу.

– Good bye and have a nice day! – женским голосом попрощался с присутствующими «Селерон».

– Пока-пока, – ответил Веня шёпотом. Обычно он произносил это громко и с выражением, но сегодня явно был не тот день. Компьютер пискнул последний раз, и на экране воцарилась первозданная чернота.

Лев Поликарпович Звягинцев сдвинулся с места – и медленно, тяжелее обычного опираясь на палку, прошествовал к шкафу. Так жертвы инквизиции восходили на костры из собственных книг. С таким лицом Галилей21 мог бы произнести своё знаменитое «Вертится!». Дверца шкафа проскрипела на перекошенных петлях. Гулко клацнул рубильник…

Кудеяр коротко кивнул, и «гестаповцы» бесшумно растворились за дверью.

Минут через пятнадцать со стоянки отчалил профессорский сорок первый «москвич». На довольно грязном боку машины некий умник, почему-то уверенный, будто «танки не моют», начертал шаловливым пальчиком: «ВПЕРЁД, НА БЕРЛИН!». Автомобилю было лет пять, из них почти полтора он носил на стекле жёлтую инвалидскую нашлёпку. Льву Поликарповичу трость нужна была не для дешёвых эффектов. Во время взрыва ему на левую ногу грохнулся тяжёлый металлический стеллаж. Возраст есть возраст – сломанная ступня зажила, но подвижность утратила.

Общий интеллектуальный коэффициент пассажиров машины, по обыкновению, пребывал на недосягаемой высоте. И не подлежало никакому сомнению, что диспут на тему «прошло – не прошло» обещал занять все сорок километров до Питера. Хотя говорить вне института о служебных делах сотрудникам было, по понятным причинам, строжайше запрещено.

«Москвич» цвета арахис виртуозно вырулил за ворота. Личность проявляется во всём: поставив ручное управление, профессор освоил его так, что со стороны нельзя было догадаться. Проводив взглядом удаляющуюся серовато-бежевую корму, подполковник Скудин, уже переодевшийся в цивильное, отошёл от окна и, ещё немного помедлив, побрёл по лестнице вниз.

Лестница была сплошь заляпана белой краской. Там и сям на стенах и потолке виднелись следы старой проводки, выключателей и осветительных плафонов. Что годилось для, прямо скажем, далеко не пятизвёздочной советской гостиницы, совершенно не подходило научному институту. Ремонт успели полностью завершить только в административном строении. Лабораторные корпуса, как заведомо менее важные, приводились в порядок по мере финансовой возможности. Подполковник вспомнил старое здание на Бассейной и как по окончании рабочего дня он молодецким галопом (плевать на звёзды и должности!) слетал по этажам вниз – туда, где, ускользнув от родительских глаз, его дожидалась Марьяна…

Двух лет с тех пор не прошло, а ему казалось – все двадцать. Тогда он жил. Теперь – доживал. Иногда ему хотелось уморить начальство рапортами и прошибить лбом нужное количество дверей, но добиться, чтобы его перевели назад. В джунгли. Там тоже водились свои призраки, но с ними встретиться было бы легче. Так ему казалось. Быть может, он ошибался.

Тяжёлая дверь закрылась у него за спиной. Вокруг института стоял густой березняк, и на прозрачных голых деревьях видны были пустые птичьи гнёзда.

Ошибка-2000

Иван возвращался в город наедине с водителем «Волги»: у его ребят был собственный транспорт. Вайя, Верево, Зайцево – привычные указатели вспыхивали в косом солнечном свете. Машина подбиралась к возвышенности, расположенной посередине пути, когда Скудин заметил впереди то, что ему сейчас всего менее хотелось бы видеть. А именно, знакомую серовато-бежевую корму с жёлтым инвалидским квадратиком на стекле. Мало ли на свете сорок первых «Москвичей» цвета арахис, оснащённых ручным управлением?.. Но глаз уже различил безошибочно узнаваемые силуэты возле замершего на обочине автомобиля. Неподалёку стояли бело-синие гаишные «жигули». Молодой инспектор внимательно изучал звягинцевские права и, кажется, соображал, как же поступить с их обладателем. Трое пассажиров «москвича» размахивали руками, нервно и горячо доказывая что-то сержанту… то есть усугубляли ситуацию как только могли.

– Притормози, – велел Скудин водителю.

Сообразительный Федя уже сбросил газ, предвидя нечто подобное. «Волга» плавно ушла на обочину и замерла. Иван выбрался наружу. Солнце, досуха вылизавшее шоссе, ещё не село, но – «марток, надевай трое порток!» – северный ветер дышал арктическим льдом, особенно злым после натопленной внутренности автомобиля. Подполковник запахнул тёплую куртку и пошёл по асфальту назад, навстречу оглянувшемуся гаишнику.

Тот встретил его на полдороге, широко улыбнувшись:

– Здравствуйте, Иван Степаныч!

Местная автоинспекция знала «в лицо» не только зелёную «Волгу», но и самого подполковника.

– Добрый вечер, Серёжа, – поздоровался Скудин. Потом кивнул на инвалидный «москвич», вокруг которого по-прежнему кипели страсти. – Что натворили-то?

– Да ничего особо серьёзного. – Парень махнул рукой в форменном рукаве. – Дедуля под знак влетел. Ограничение шестьдесят, а он девяносто два чешет. Во пенсионеры-инвалиды пошли! Сам-то ладно, осознал сразу, а вот пассажиры… – Гаишник покачал головой и опять улыбнулся. Потом смекнул: – Вы, товарищ подполковник, их что, знаете?

– У меня в институте работают. Учёные. – Иван доверительно взял сержанта под локоть и отвёл его на несколько шагов прочь. – Можно тебя попросить? Если обстоятельства позволяют, как насчёт ограничиться… устным внушением?

– О чём речь, Иван Степаныч. Без вопросов, – молодой инспектор откровенно обрадовался возможности что-то сделать для подполковника. – Внушим и отпустим. Решили проблему?..

– Спасибо, Серёжа. Буду очень обязан.

Тёмно-зелёная «Волга» резво разогналась и вновь покатила в сторону города. Минут через десять в том же направлении тронулся и арахисовый «москвич». Он строго держал дозволенную скорость, и внутри царила полная тишина.

Это была суббота, надолго ставшая для питерских автомобилистов той самой. Первый густой снегопад приключается каждую осень, но не всегда его сопровождает ещё и резкое похолодание, в результате чего улицы и загородные дороги превращаются в сплошной и очень коварный каток… по которому беспомощно елозят автомобили, застигнутые врасплох на летних, гладких, а кое у кого и натурально лысых колёсах. Было самое начало ноября, народ в выходные вовсю ещё мотался на дачи, так что количество аварий принялось расти с самого утра, грозя стать рекордным.

Двое гаишников, стоявших на Киевском шоссе, издалека заприметили баклажанно-фиолетовую «четвёрку». Все знают, что «четвёрки» с их вместительными багажниками часто покупают хозяйственные огородники и садоводы. Трое молодых мужчин, сидевших внутри, и выглядели самыми что ни есть дачниками, собравшимися закрывать на зиму домик… только вот ехал «баклажан» слишком рискованно, то и дело виляя кормой, и инспекторы помахали ему полосатым жезлом, предлагая остановиться. Лучше предупредить, пока не дошло до беды!

«Четвёрка» послушно заморгала поворотником и начала было притормаживать… но гаишник ещё не успел подойти к водительской дверце, когда справа резко опустилось стекло, и молодой лейтенант увидел наставленное на него автоматное дуло. Он успел только ахнуть. В следующий миг его отшвырнуло назад и ударило спиной о борт милицейского «жигуля», тотчас окрасившийся кровью. Его напарнику повезло больше: он почуял неладное за миг до того, как началась стрельба, и ужом юркнул за машину. Фиолетовая «четвёрка» бешено взревела двигателем и рванула вперёд. Номера у неё были весьма естественно припудрены снегом…

Как позже выяснилось, двое из троих были небезызвестные в криминальном Петербурге бандиты Шампур и Казак, в миру, соответственно, Андрей Артамонов и Михаил Казаченко. И везли они с собой в машине такой арсенал, что при виде гаишников немудрено было психануть. Вот братки и психанули – по полной программе.

Однако все трое были тёртые калачи и, в упор расстреляв лейтенанта, не просто наобум святых бросились наутёк. О нет, никакой паники! Они стали уходить достаточно грамотно и, возможно, сумели бы оторваться – пока рядом с местом преступления испуганно тормозили машины, пока уцелевший гаишник кричал в рацию, вызывая подмогу…

…Если бы не случилось так, что с другой стороны ехал ничем не примечательный казённый «уазик», а в нём за рулём сидел Иван Степанович Скудин и у него работало радио, настроенное как раз на нужную волну.

Самого эпизода со стрельбой Иван не видел, но его последствия – во всех подробностях. Он вспомнил просвистевший навстречу «баклажан» и мигом развернулся в погоню.

У бандитов был классный рулевой, но Скудин взял его, как волк зайца. Километра через полтора он настиг «четвёрку», поравнялся с ней и без долгих миндальничаний ударил, выталкивая с дороги. Его манёвр ничем не напоминал подобные эпизоды в кино, где два автомобиля нескончаемо пихают друг друга бортами на радость неискушённому зрителю. Люди, прошедшие специальную подготовку, это делают совсем не зрелищно – в один заход, одним прицельным швырком. Канава вдоль шоссе была широкая и глубокая. «Четвёрка» тяжело ударилась в противоположный склон, и из радиатора взвилось шипящее облако. Водительскую дверцу заклинило, рулевой остался висеть внутри, зажатый между сиденьем и сдавившей рёбра баранкой. Шампур и Казак, слегка оглушённые, тем не менее выскочили наружу и бросились наутёк через поле. Иван покинул «Уаз» и перемахнул канаву следом за ними.

Кто сказал, что мужик в сорок лет уже не так быстр и поворотлив, как в двадцать?.. Если он всё это время валялся на диване и пил водку – тогда, наверное, оно так и есть. Сначала Иван догнал Шампура, и позже бандит рассказал: его больше всего изумило, что преследователь даже не запыхался. А в тот момент уголовник, не сдрейфив, попробовал показать какое-то карате, дополненное ножом. Скудин одолел искушение надеть сукина сына на его же свинокол и ограничился тем, что отправил братка в глубокую кому. Потом двинулся за вторым. Когда Казак понял, что не уйдёт, он начал стрелять. Он успел выстрелить дважды. Кудеяр не впервые видел направленный на себя ствол. Кротости характера это ему не прибавляло никогда. Третья пуля ушла высоко в небо, а Казак рухнул наземь, скуля, сворачиваясь в позу зародыша и прижимая к животу правую руку. Которую ему позже всерьёз чинили врачи в тюремной больнице. По дороге Иван подцепил за ворот Шампура и потащил обоих волоком по свежему снегу.

Подъехавшая милиция удостоверила скудинскую личность и рассказала, что лейтенант, когда его загружали в машину реанимационной бригады, ещё дышал…

Возвращаясь вечерами со службы, Кудеяр очень редко просил водителя остановиться, так что тот спрашивал: «Заехать куда-нибудь, Иван Степанович?» – больше для проформы. Но сегодня был во всех отношениях неправильный день. Иван принял внезапное решение ещё на шоссе, тут же квалифицировал его как дурацкое и отставил, но… «Волга» едва миновала Среднюю Рогатку и добралась до перекрёстка, где на Московский проспект выворачивает трамвай, когда он сказал водителю:

– Останови, пожалуйста. Дальше сам доберусь.

Водитель Федя изумлённо попрощался с ним и отчалил.

Кудеяр засунул руки поглубже в карманы и огляделся.

Одно дело – проноситься мимо на автомобиле, совсем другое – топать пешком. С позапрошлого года, когда они здесь гуляли с Марьяной, на Московском мало что изменилось. Прибавилось-убавилось несколько вывесок, а так всё было по-прежнему. Иван пересёк тротуар и потянул стеклянную дверь. Магазин «Хлебный дом» никуда не делся со своего места, а он помнил, какие здесь раньше были торты…

Торты – что даже несколько странно по нынешним временам – тоже оказались на месте. Целый длинный прилавок. Времена, когда напуганный дороговизной покупатель дружно дезертировал из магазинов, успели миновать (возможно, до следующего долларового обвала), и народу у прилавка было хоть отбавляй. Женщина, отчего-то сердитая на весь белый свет, катила сквозь толпу складную коляску. Перемазанный кремом отпрыск истошно орал и брыкал ногами. Секундой раньше он капризно зафитилил купленное ему пирожное прочь, на грязный пол, и теперь гневался, отчего это мама не бежит подбирать и не уговаривает доесть.

– Мужчина, дайте пройти!.. – обратилась (если это можно назвать «обратилась») женщина к Скудину. На самом деле он совершенно ей не мешал, но раздражение требовалось сорвать. Иван поспешно отступил прочь и подумал о своём сыне или дочери, так и не родившемся. Почему он был настолько уверен, что их с Машей ребёнок нипочём не стал бы швыряться пирожными и вопить как резаный, заставляя взрослых краснеть?.. Это был бы хулиганистый, благо есть в кого, но добрый и разумный малыш…

– Выбрали что-нибудь? – улыбнулась Ивану юная продавщица. Он собрался ответить, но в это время из резко распахнувшейся двери снова дохнуло Арктикой, и к прилавку, слегка задев Скудина рукавом, проследовал рослый, полноватый молодой человек. По стеклу этак хозяйски брякнули автомобильные ключи на брелоке, украшенном трёхлучевой мерседесовской звёздочкой:

– Девушка, мне «Ночную розу»! И пирожных разных коробочку…

Очередь за тортами была длиной ровно в три человека. Парень и в мыслях не держал кого-то обидеть. Он просто не заметил стоявших. Продавщица замешкалась, соображая, кого обслуживать первым. Резвый малый не снизошёл даже до ссылки на нетерпеливую подругу, ждущую в «мерседесе»: пропустите, мол, товарищи-господа, не то прямо тут помру от любви!.. Даже и того не сказал, а таких, страдающих полным отсутствием воображения, Кудеяр, ох не любил.

– Слышь, друг, – сказал он негромко, – очередь тут.

Парень едва покосился:

– А я спешу, дядя.

Кудеяр взял его руку с ключами и без усилия снял её со стекла, улыбнувшись в ответ:

– А я тоже, племянничек.

Хотя в действительности не спешил никуда.

Улыбка, если вдуматься, – это оружие. Как и все прочие человеческие проявления, умей только использовать. Улыбкой можно обаять человека, привязав его к себе на всю жизнь. А можно перепугать до смерти. В такие убийственные крайности Иван вдаваться не стал, но парень что-то понял (не разумом, конечно, – инстинктом) и посторонился:

– Да ладно тебе, дядя… покупай.

– Мне вот этот, пожалуйста. – Иван ткнул пальцем в бело-взбито-сливочный куб. Тот был почти лишён каких-либо архитектурных излишеств, но почему-то стоил как несколько богато разукрашенных кремовых башен, выставленных по соседству. Верхняя грань куба была залита абрикосового цвета глазурью, на ней красовалась надпись: «2000». Оставалось надеяться, что торт не валялся здесь со времён встречи юбилейного года. А может, это проявилась на кондитерской фабрике пресловутая «ошибка-2000»?.. Не возымев грозных последствий, которых от неё ждал весь мир, она, насколько было известно Ивану, до сих пор «вылезала» разными мелкими пакостями…

Он расплатился, взял торт и вышел наружу. Тут оказалось, что Арктикой в воздухе веяло не случайно. Как раз с той стороны, куда направлялся Иван, наползала низкая тёмно-серая туча; вероятно, следовало ждать снегового заряда. Солнце уже скрылось, вот-вот ударит ветер и полетят в лицо липкие, с пятирублёвую монету, снежные хлопья… Скудин машинально глянул на номер стоявшего у поребрика «мерседеса» (в котором, кстати сказать, никакой подруги не наблюдалось) и двинулся вперёд по проспекту. Может, ещё в какую лавочку завернуть, кагора купить?..

Поганкины палаты

22

Квартира была двухкомнатная и по «хрущобным» меркам даже просторная. Однако иногда Рита начинала понимать, почему подруга Натаха сбежала отсюда при первой возможности. Впрочем, сегодняшний вечер по некоторым верным приметам обещал быть спокойным, без стихийных бедствий и полтергейстов. Рита твердо сказала себе, что расслабляться нельзя и что, скорее всего, нынешнее благолепие есть обманчивое затишье перед бурей. Тем не менее ванну удалось наполнить без неприятностей. Трубы не начали гудеть, отхаркиваясь коричневой ржавчиной, газовая колонка шумела ровно и деловито, не грозя Хиросимой и не порываясь угаснуть… То есть настал всё же миг, когда – Господи, до чего ж хорошо! – Рита действительно погрузилась в чистую, горячую, ароматную воду. Блаженно вытянувшись, молодая женщина пошевелила измёрзшимися за день пальцами ног… и в памяти всплыл эпизод «стриптиза по-русски», виденный по телевизору давным-давно, ещё на заре Перестройки. Помнится, заиграло бессмертное «Не спи, вставай, кудрявая!..» и на сцену, неуклюже переставляя точь-в-точь Ритины валенки, вразвалку выбралась жуткая бабища. Ватник, стёганые штаны и толстый, неопределённого цвета платок, спущенный на самые брови… Подозрительно оглядевшись, тяжеловесная «бабец» отложила метлу, отставила ржавый лом и снеговую лопату… и принялась порхать!!! Под умилённые рыдания всё понявшего зала. И вот полетела наземь серая телогрейка, размотался платок, упали ватные брюки… Свалились нежно-голубые, с начёсом, панталоны «made in USSR»… Выскочил откуда-то парень в опрятной спецовке – и подхватил, закружил точёную фигурку, украшенную лишь радужными лепестками бикини…

Рита откинула нашампуненную голову на гладкий эмалевый край, с наслаждением слушая, как возле ушей лопаются невесомые пузырьки пены. Каждый день (если, конечно, удавалось мирно поладить с трубами и колонкой) она вот так смывала с себя Поганку-цветочницу и вполне понимала змей, меняющих кожу. Не сказать чтобы она возвращалась с рынка физически грязной. Ощущение замаранности было более глубоким и тонким. Таким, что мылу вроде бы не полагалось от этого помогать. Но ведь помогало! Из душистой ванны Рита выбиралась совсем другим человеком. В самый первый вечер она, помнится, насмешливо сравнила себя с Афродитой, восстающей из пены. Это сравнение, приправленное изрядной долей цинизма, с тех пор всякий раз приходило ей на ум. Да уж. Афродита…

…Дверной звонок разразился пронзительной трелью как раз в тот момент, когда Рита повесила полотенце и перешагивала через край ванны, на ходу заворачиваясь в пушистый белый халат. Рита чуть не поскользнулась, вздрогнув от неожиданного и резкого звука. Вообще говоря, у звонка в этой квартире был свой особенный нрав. И повадки, далёкие от тривиальных. Сколько раз он выдёргивал её из уютного кресла, а то вовсе из постели, и она мчалась в прихожую, теряя спросонок шлёпанцы… только затем, чтобы убедиться – ложный шухер, перед дверью никого нет.

– Иду!!! – на всякий случай заорала она во всё горло, хорошо зная, что тонкая дверь даже менее громкий вопль пропустит без особых помех. – Иду!..

Быстренько обмотала голову полотенцем и, не найдя тапок, босиком бросилась открывать. На коридорном линолеуме оставались мокрые следы. Звонок был способен запросто испустить ещё трель, да не одну, ибо редко заглядывавшие деятели жилконторы почему-то считали, что в квартирах обитают безнадёжно глухие… а «эффект второго сапога» Рита до смерти не любила.

Звонок не зазвонил: на сей раз она успела вовремя. Глазок в двери отсутствовал, и Рита громко спросила, протягивая руку к замку и одновременно подхватывая сползшее с волос полотенце:

– Кто там?..

– Гость, – долетел с другой стороны мужской голос, показавшийся смутно знакомым. – Приглашали?

«Ой, мамочки!» Рита открыла дверь и отступила в прихожую, остро осознавая всё великолепие куцего, с оторвавшимся пояском халата, мокрых волос и голых босых ног. Добро бы почтальон или сантехник! Но предстать в таком виде – перед ним!..

«Я дурак, – хмуро подумал Скудин, стоявший на площадке с тортом в руках и кагором за пазухой. – И шутки у меня дурацкие…»

Он угодил-таки в снежный шквал, и сколько ни отряхивал куртку – на лестничный бетон гулко шлёпались талые капли.

– Вы проходите, пожалуйста, – выговорила Рита… И вдруг прыснула, а потом расхохоталась очень искренне и оттого заразительно: – Ой, мамочки, вот это конфуз!..

Скудин сперва ощутил ещё большую неловкость, но потом вдруг успокоился. Да что он, действительно? Оба взрослые люди. Не к девочке-однокласснице тайком от родителей в гости пришёл. Подумаешь, кто в каком неглиже. А то не видал он женщин в банных халатах… И даже совсем без халатов…

Большая комната была разгорожена шкафами: спаленка у окна и коридорчик вдоль стенки. Туда был втиснут раздвижной стол, крохотный диванчик и телевизор, не работающий ввиду сломанной антенны на крыше. Чтобы поддержать имидж Поганки, Рите следовало бы проводить гостя в этот закоулок, с гордостью поименовав оный холлом, на худой конец – залой. Увы! Психологический настрой – тонкая и коварная штука. Целенаправленно выйдя из образа, Рита не сумела оперативно «впрыгнуть» в него снова.

– Я сейчас! – заметалась она. – Вы проходите, пожалуйста…

И скрылась за шкафами, чтобы через секунду вернуться уже в мягких домашних джинсах и беленькой футболке с изображёнными на ней возящимися котятами. Шмыгнула мимо Скудина в кухню:

– Вы садитесь, сейчас чайник согрею…

Иван садиться не стал. Вместо этого он с тортом и бутылкой пошёл следом за Ритой:

– Может, чем помогу?

Он давно сделал вывод – во всех сколько-нибудь симпатичных ему российских домах основная жизнь происходила на кухне. То же было и здесь. На полированной поверхности «парадного» раскладного стола просматривался тонкий, но отчётливый слой пыли. Явно не сфера каждодневных интересов хозяйки. Так зачем создавать лишние сложности, вынуждая таскать чашки-ложки в несвойственную им зону квартиры?.. А кроме того, обитавшая здесь женщина становилась Ивану чем далее, тем более интересна. Он, конечно, не сунулся за ней в спаленку, но край секретера и серо-пластиковый бок ноутбука на нём отлично просматривались и из «холла». Не говоря уж об элегантной дублёнке в прихожей и о запахе дорогого шампуня, распространявшемся со стороны ванной… Классический, то есть, обиход вульгарной цветочницы с рынка. Ну-ну. «Кто ты на самом деле такая, вот что интересно было бы знать?..»

А с другой стороны, его-то каким боком это касалось?..

Поставить на плиту чайник Рита гостю категорически не доверила. Разжигание огня в этой квартире было небезопасным процессом, требующим сноровки и почти молитвенного сосредоточения. Рита лишь благодаря острому нюху дважды избегала взрыва духовки. Оба раза панически вызванные газовщики констатировали полную исправность всей техники.

Однако сегодня духи, обитающие в плите, ей явно благоволили. Чайник нагрелся в срок, который следовало признать рекордно коротким, и жизнерадостно заверещал.

– Вам чаю или кофе?

– Кофе, – попросил Иван, водружая и развязывая свой торт. Вообще-то он больше любил чай, но решил выяснить, какой кофе она держит в хозяйстве. Уж верно, не дешёвенький «Бразилиан», продаваемый в баночках по цене плохой колбасы. И не индийский «Mysore», транскрибируемый неунывающими россиянами как «Мусор». Точно! Скудин сразу понял, что его маленькое расследование взяло верное направление. «Моккона», появившаяся перед ним, была сортом далеко не для бедных. И к тому же требовала настоящего ценителя. Ну-ну!

Он сам нашёл в ящике стола тёмный от прожитых лет штопор и принялся лишать невинности бутылку с кагором. Хозяйка дома зашарила по шкафам в поисках рюмок и наконец извлекла из глубины буфета две занюханные, потребовавшие ополаскивания стопки. «А квартирка-то не твоя, – сделал вывод Иван. – Чтобы в собственной кухне да сразу рюмочку не найти?..»

– Анапский! Прелесть какая!.. – присмотревшись к бутылке, радостно изумилась молодая женщина. И тем, что называется, выдала себя окончательно. «Да тебе, милая, только портвейн от политуры положено отличать. А ты?..»

Иван налил бархатно-красное вино в чисто отмытые стопки:

– Ну что ж… будем знакомы…

– Ой! – спохватилась Рита. – Вот именно. Маргарита Даниловна.

– Иван Степанович.

Чокнулись. Выпили.

Существует целая наука о том, какое вино с какой едой следует подавать. Надо прислушиваться к рекомендациям и советам этой науки, чтобы не осрамиться перед гостями, выставив под селёдку ликёр…

Но.

Следует также помнить, что главное во вкусе вина – это не кислота, не терпкость, не сладость и подавно не градусы, а трудно описываемое словами, однако безошибочно ощущаемое благородство. И если таковое имеет место быть, вино с равной лёгкостью уживается и с салатом «оливье», и с шашлыками, и со сладким десертом…

– Прелесть какая. – Рита поставила стопку и запустила чайную ложечку в свой кусок торта, состоявший, как выяснилось, на добрую треть из взбитых сливок. Иван тоже отпробовал торта, нашёл его отменно съедобным и приготовился к новой фазе интересного разговора. Чёрт возьми, ему начинало казаться, будто он сотворил не совсем уж махровую глупость, притащившись сюда… Тут в кухонное окно шарахнул такой залп ветра со снежной шрапнелью, что стёкла вздрогнули и затрещали. Рита оглянулась, зябко поёжившись. Южное солнечное тепло только успело достигнуть желудка, а вот ноги мгновенно заледенило промчавшимся по полу сквозняком. Она решила не рисковать.

– Я сейчас! – И опять убежала.

– Дело хорошее, – одобрил Иван, когда она вернулась в толстых, домашней вязки носках. А Рита, вновь усевшись за стол, съела ещё ложку торта и, словно прочитав мысли гостя, негромко ответила на его невысказанный вопрос:

– Я вообще-то в разводе…

– А я вдовец.

В Ритиных глазах отразилась цепочка мгновенных сопоставлений. Насколько мог судить Иван, совершенно правильных.

– Царствие Небесное… – Её пальцы коснулись и сжали его руку, лежавшую на столе. Рита вновь наполнила рюмки благородным кагором: – Земля пухом… Давайте помянем…

Выпили. Помянули. Помолчали. Потом Рита спросила:

– Она… там работала?

Иван пожал плечами:

– Там даже тел не нашли. Одна копоть по стенкам. – Он говорил самым будничным тоном, без желваков на щеках и трагического надрыва, но после месяца на цветочном посту Рита хорошо понимала, какова была цена его спокойствию. А он вздохнул и добавил: – Ребёнка мне обещала.

– Господи!.. – ахнула Рита. И… отчаянно, неконтролируемо разревелась.

Её собственная, очень давнишняя, первая и единственная беременность завершилась абортом. Дело было на первом курсе; отцу ребёнка, Ритиному ровеснику, «проблема» оказалась без надобности. («Всё правильно, – хмуро подумал Иван. – Уложить девчонку в постель, позабыв от восторга натянуть элементарный презерватив, – это мы мигом. А взять на себя мужскую ответственность за будущего ребёнка и за ту, что сделала тебя, сопляка, мужчиной, – это нет, это нам ещё рано, это мы ещё маленькие…») Саму Риту… о нет, мать не тащила её насильно в больницу, не угрожала выгнать из дому. Хотя лучше бы угрожала. Тогда Риту, может, спасли бы природные упрямство и гордость. А так… Постоянная промывка мозгов – тихие материнские слезы под лозунгом «я для тебя… я на трёх работах… чтоб выучилась… а ты!» – возымела должное действие. Плюс косые взгляды соседок, которым, конечно, до всего было дело: «Яблочко от яблоньки…» Соседки помнили Ритину мать точно в таком же положении; Ритин отец, проходивший под кодовым названием «Данила-мастер», тоже предпочёл кануть в безвестности. И наступил день, когда на вопрос равнодушного врача в женской консультации: «Аборт делать будешь?» – Рита тихо выговорила: «Да…» И жизнь пошла дальше своим чередом. Учёба, работа, замужество. Когда выяснилось, что детей иметь Рита категорически больше не может, супруг оформил развод. Матери, жившей в Луге, она с тех пор звонила реже и реже…

Всё это она вывалила Скудину задыхаясь, всхлипывая и икая. То есть в «мирной жизни» Рита, конечно, давно своё горе пережила. Не падала в обморок при виде играющих на улице ребятишек, не глядела с тоской вслед молодым мамашам с колясками. Коллеги (далеко не по рынку) прозвали её «железной леди», и было за что. Но… вот случается же. Синдром попутчика в поезде, которого не увидишь назавтра и которому именно оттого изливаешь всё самое сокровенное. А если он ещё и сознаётся в сходной беде?! И вот коротнуло. И вот прорвало. И понесло…

– Училась-то где? – спросил Иван. Он передвинул свою табуретку и обнимал плачущую женщину, гладя по голове. Рита, переставшая притворяться Поганкой, была очень даже симпатична ему. Нежное, не испорченное «боевой раскраской» лицо, ухоженная фигурка… И под футболкой на ней совсем ничего не было надето. «Интересно, чем же это у нас с ней кончится?..»

Рита честно ответила:

– В ЛИАПе…23

Вот это было не совсем в точку: Кудеяр ждал, что она упомянет филфак или скорее даже журфак. А впрочем… чем только наши технари нынче не занимаются. От бескормицы-то.

– Ты, – посоветовал Иван, – на базаре своём поосторожней смотри. За деньги они… маму родную, не то что тебя.

Рита в последний раз утёрла платочком слезы и сопли и собралась было отстраниться, но возле Ивана Степановича было до того тепло и надёжно, что отстраняться расхотелось, и она осталась сидеть как сидела. Только спросила:

– А сам-то чем занимаешься?

Иван усмехнулся:

– А я этот их институт охраняю.

Звук, раздавшийся со стороны коридора, он услышал гораздо раньше Риты. Это было тяжёлое, полновесное шлёпанье водяных капель. И производили его вовсе не талые хлопья, исступлённо молотившие по отливам с той стороны. Нет! Не атакующая автоматная дробь, а этакие шаги Командора. Неторопливые и неотвратимые.

Кап… Кап. КАП.

И раздавались они изнутри квартиры, из маленькой комнаты.

– У тебя там что, фрамуга открыта? – насторожился Иван.

– Мамочки!!! – Рита вывернулась из его рук и, снова потеряв тапки, пулей вылетела из кухни.

Иван подоспел следом, когда она уже зажгла в комнате свет.

– Мамочки, – ахнула Рита.

Кобры выползают из нор

Картина, открывшаяся их глазам, действительно повергала в отчаяние. Было полностью ясно: квартирный полтергейст нарочно вводил Риту в заблуждение, притворялся паинькой и усыплял её бдительность, чтобы сполна отыграться именно теперь. По полу во всё возрастающем темпе стучала капель, грозившая перейти в потоп, если не в камнепад. Дальний угол потолка густо пропитался водой, уподобившись перевёрнутому болоту. Штукатурка на глазах разбухала, всерьёз подумывая обваливаться. В нескольких оформившихся центрах собирались, то и дело срываясь вниз, крупные капли. Пахло тёплым, мокрым и затхлым. «Бирма. Сезон дождей…» – подумал Иван. Спасибо хоть это была просто вода. Не кровь, например. А то мало ли что в наше просвещённое время может протечь с потолка.

Но так или иначе, готовый извергнуться гейзер сочился прямо на кое-как застланную кровать. Старую, железную, выкрашенную голубой и серой краской и казённую до последней заклёпки. Древнее шерстяное одеяло, прикрывавшее сетку, было уже полностью мокрым. Рита стояла перед кроватью на коленях и силилась вытащить из-под неё угодивший в «зону затопления» большой чемодан. Чемодан принципиально не поддавался. Скудин отстранил женщину, нагнулся и выволок упрямца наружу. Это оказался даже не совсем чемодан, а натуральный дорожный сундучок довоенного образца. Фанерный, с четырьмя деревянными рёбрами по крышке и дну. Жизнь явно била его, но до сих пор сундучок оказывался прочней. И стало ясно, почему Рита никак не могла его вытащить: весил он уж точно раза в полтора побольше её самой. «Что там у неё, интересно? Кирпичи золотые?..» Рита между тем бросилась в ванную (где – о Господи! – до сих пор благоухало чудесной импортной пеной!) и примчалась обратно с тряпкой и пластмассовым тазиком. Taзик тотчас отправился на кровать, а тряпкой она принялась бережно протирать спасённый сундук. «Действительно, золотые…»

С потолка на кровать звучно шлёпнулся первый кусок штукатурки. Потом ещё и ещё.

Иван уже понял, что в этой маленькой комнате было устроено нечто вроде склада. Почти никакой мебели, сплошные ящики и коробки. Все как одна тяжеленные. «Тоже с драгоценностями небось», – подумал он, помогая Рите переставлять и перетаскивать их подальше от опасного места. Вслух же сказал:

– Иди аварийку вызови, что ли.

Рита чуть не плакала. Нет, такой пакости от квартирного домового она всё-таки не ждала. Болтовня это всё, будто полтергейстам якобы свойственно некоторое благородство!

И тут в дверь снова начали трезвонить. Но не так, как звонил Скудин, а нетерпеливо-напористо: дзынь! Дзынь-дзынь!.. Дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-ДЗЫНЬ!!!

Рита бросила тряпку в таз и с невнятными стенаниями унеслась открывать. Иван успел испытать некоторое облегчение, вообразив себе соседа сверху, устроившего этот потоп и, что называется, осознавшего весь ужас содеянного. Вот тут он крупно ошибся.

Щёлкнул замок – и со стороны прихожей долетела серия изумлённых матюгов, произносимых несколько запыхавшимся мужским голосом. Краткий смысл их сводился к следующему:

– Блин!.. Опять ты!..

Рита пищала что-то в ответ, но её голос терялся под лавинным обвалом мужского рыка, в котором всё явственней слышались агрессивно-властные нотки. Иван ещё раз посмотрел на потолок, убедился, что гидрологическая ситуация вроде стабилизировалась, и тоже вышел в прихожую.

Сделал он это весьма вовремя. Рита из последних сил держала оборону на пороге квартиры и пыталась закрыть дверь, а со стороны лестницы, не давая ей захлопнуть замок, надвигался невысокий, но квадратно-кряжистый краснолицый мужик, облачённый в тёмно-синюю офицерскую нижнюю рубашку и такие же кальсоны.

– Да я тебя, шалаву!.. – выкрикивал он в перерывах Между многоэтажными лирическими отступлениями. – Протокол!.. Сто первый километр!..

Появление возникшего из глубины квартиры Ивана дало ему новую пищу для вдохновения.

– Ага!.. – заорал он, явно обрадовавшись. – Значит, ещё и гостей водить?.. И почём в час?..

Развить эту многообещающую посылку ему, увы, не пришлось. Иван отодвинул Риту, молча вышел вперёд и взял мужика за грудки. Ощутив, как ноги неотвратимо отделяются от пола, тот впал в крайнее изумление и заткнулся.

– Ваня, Ваня!.. – Рита заметалась вокруг, не решаясь ухватить Скудина за свободную руку. – Он… Он… Это же наш участковый…

– Вот как? Участковый? – Кудеяр не спеша поворачивал барахтавшегося Собакина так и этак, рассматривая, словно некую диковину. – Что же ты, участковый? Дела у тебя другого нет, как в подштанниках по лестнице бегать и на честных девушек нападать?

Вот уж кого чумазая и всклокоченная Рита в данный момент всего менее напоминала, так это честную девушку, но дело не в том. Иван говорил скорее задумчиво, нежели с угрозой, но взгляд оставался тяжёлым. Не внушал, прямо скажем, такой взгляд энтузиазма к дальнейшему спору. Тем не менее наконец-то выпущенный Собакин проворно отскочил прочь и опять закричал – хотя децибелов на сорок потише, чем минуту назад:

– Вы с ней что там, в ванне плескались?..

– Ага, – понял Иван. – Стало быть, участковый, и тебя залило? – Не дожидаясь ответа, обернулся к Рите: – Останешься здесь. А мы с тобой, – это снова относилось к Андрону, – наверх. Там у тебя кто живёт?

Слава Богу, они оказались всё-таки на одной стороне.

– Блаженный один… – Марши на лестнице были не особенно длинные, но довольно крутые, и Собакин сразу безнадёжно отстал. – Его тут все Ихтиандром…

Скудин кивнул и позвонил в Ихтиандрову дверь. Никто не отозвался ни на первый, ни на пятый, ни на десятый звонок. Иван вздохнул, слегка отстранил участкового и вышиб дверь точным ударом ноги. Хотел просто сломать замок, но тот оказался неожиданно прочным «Цербером» о трёх калёных стальных ригелях. Зато дверную коробку ставили явно в конце месяца. А может, даже квартала. Или просто с превеликого бодуна. Она и рухнула внутрь вся целиком, унеся с собой вешалку с двумя старенькими пальто. Взвилась пыль.

Скудин с участковым Собакиным проникли в прихожую и сразу обнаружили первоисточник потопа. Жителя этой квартиры Ихтиандром именовали не зря: он держал целое рыбоводческое хозяйство. Спал на убогом диване, одежда вмещалась в старый покосившийся шифоньер… а всё остальное место занимали аквариумы. Современнейшие, роскошные. Устроенные по всем правилам – с освещением, поддувом воздуха и автоматическим подогревом. В аквариумах хорошо себя чувствовали дивные тропические рыбки – радужные, переливчатые, чуть ли не светящиеся. Главное же место занимал прозрачный параллелепипед литров не менее чем на двести. И плавали в нём какие-то заморские редкости со среднего карпа величиной.

Ну то есть «стоял», «плавали» – всё во времени сугубо прошедшем. От огромного аквариума осталась лишь мощная сварная конструкция на пьедестале. Вода, все двести или сколько там литров, успела уйти вниз; на мокром линолеуме блестели осколки стекла, лежали обмякшие водоросли и отчаянно прыгали невезучие рыбины. Красные и сине-зелёные. Кроме них, никого живого в квартире совершенно точно не было. Иван услышал бы. Он живо присел и стал собирать хвостатых-чешуйчатых пострадавших.

– Ты чё?.. – опешил Собакин. – Они, может, ядовитые!..

Он успел решить, что Риткин гость собрался зажарить откормленных рыбок. В качестве моральной, так сказать, компенсации за ущерб. Во всяком случае, у него самого при виде довольно-таки мясистых «карасей» первая мысль была именно о сковородке.

Иван поднял голову.

– Воду в ванной открой.

Андрон пожал плечами, но повиновался. Когда минутой позже Скудин пришёл туда со спасёнными рыбами, участковый из общих соображений раскочегаривал колонку. Соображения были правильные. В мартовской водопроводной водичке теплолюбивые аквариумные неженки загнулись бы наверняка. Иван отрегулировал температуру, сделав струю чуть тепловатой, и выпустил принесённых в мокрой тряпке страдальцев. Надо думать, после аквариумного комфорта они райского блаженства не ощутили, но спасибо и на том, что не в масло да не на плиту. Собакин с запоздалым одобрением покивал головой. Рыбёха – она тоже тварь Божия и жить хочет. Спасли – пустяк, а приятно!

Иван тратить время на умиление не стал. Вернулся в комнату и снова уселся на корточки, рассматривая осколки стекла. И чем больше смотрел, тем меньше ему нравилось неожиданное происшествие. Он ли да не знал такое стекло! Если он ещё не ослеп, оно происходило с оборонного завода – толстое, броневое, танковые триплексы из такого делать, на худой конец – колпаки для «папамобиля»,24 но уж никак не аквариумы! Ну ладно – захотелось человеку, собрал денег и осчастливил отечественную оборонку… Так что ж это за сила понадобилась, чтобы подобный аквариум угрохать?.. Из гранатомёта по карасям?.. Ой, мамочки. Да и не было тут ни выстрела, ни стрельбы. Медицинский факт, не было. Иван поднял правильной формы осколок, повертел в руках, осторожно понюхал… Он помнил, каким образом такое стекло, не очень боящееся даже автомата Калашникова, в конце концов уступает напору. Оно обрастает паутинами трещин и проминается, до последнего держась на внутренних эластичных слоях… Чтобы оно взяло да разлетелось наподобие гранёного хрусталя или тех сахарных пластин, которые бьют на съёмках «вылетающие сквозь стекло» каскадёры?..

Не, ребята. Чудес на свете не бывает…

Кудеяр в серьёзной задумчивости тёр рукой подбородок, когда с лестницы снова раздались истошные Ритины крики:

– Ваня!.. Ваня!..

Он сунул осколок в карман, выскочил за дверь и свесился через перила:

– Что ещё?

Спросил по инерции – можно было обойтись, ибо всё стало сразу ясно и так. Рита металась по площадке перед своей дверью, а из прихожей на лестницу торжественно выползало густое облако пара. Снова пахло мокрым и затхлым, но теперь ещё и горячим.

Иван в три прыжка слетел вниз и почти вслепую устремился в квартиру. Там густым молоком плавал банно-тропический туман и раздавались весьма характерные звуки – плеск и шипение. «Бирма. Сезон дождей. Кобры выползают из нор…» Участковый Собакин проявил себя по-мужски. Загасил в Ихтиандровой ванной газовую колонку и прибежал следом за Скудиным.

Новая волна наводнения, как выяснилось, постигла всё ту же маленькую комнату с её многострадальным «факультетом ненужных вещей». Проникнув туда, Иван обнаружил, что оправдались его худшие предположения: прорвало батарею центрального отопления. Свистящие струи хлестали из-под подоконника, щедро поливая только что отодвинутые ящики и заботливо вытертый сундучок. Сокровища затонувших галеонов опять шли на дно. Иван сдёрнул с железной кровати одеяло, мокрое и заляпанное растаявшей штукатуркой, и пошёл «на амбразуру», держа одеяло перед собой; как щит. Струи, бившие навстречу, показались ему крутым кипятком. «А ещё говорят, будто температуру в сети снизили…»

В это время с лестницы долетел новый голос. Для разнообразия – женский. И весьма далёкий от каких-либо матюгов. Даже, можно сказать, совершенно наоборот.

– Андроша!.. Андрончик!.. Дорогой мой! Ты не ранен? Ты цел?.. – вопрошал он с такой упоительной заботой, что перед мысленным взором Скудина тотчас возникли пышные кремовые торты. – Андрошечка, у тебя всё в порядке? С тобой ничего не случилось?..

Участковый успел сунуться в горячий туман и выскочить обратно, словно поплавок из воды.

– Клавка! Быстро Евтюхову звони! – взял он на себя тактическое командование. – Пусть живо отопление перекрывает! Батарея лопнула!..

Иван, тихо рыча, между тем заблокировал батарею одеялом. Заткнуть течь он, естественно, не надеялся – но хоть лилось теперь не на коробки с золотом инков, а по одеялу непосредственно на пол, и то хорошо. Увы, свёрнутый шерстяной жгут держаться между батареей и подоконником никак не хотел – Кудеяр то и дело поправлял его, заново шпарясь. «Эсминец „Стерегущий“ погибает, но не сдаётся. Открыть кингстоны!»

– Ваня? – Рита возникла рядом с ним из клубящихся облаков, словно мокрый и растрёпанный ангел. Мигом оценила ситуацию – и загнала в щель наконец-то дождавшиеся применения тапочки. Иван вновь принялся оттаскивать ящики, ставя их почти на прежнее место. Внутри ящиков что-то тяжело брякало и звенело. Вернувшийся участковый принялся деятельно помогать.

Этажом ниже незримая Клава усердно крутила диск телефона. По стенам и потолку Клавиной квартиры текло всё сильней, так что мифологическое существо под названием «сантехник Евтюхов» вызывалось ею с азартом древнего чернокнижника, материализующего демона в пентаграмме.

– Райка, ты?.. – Она кричала в трубку изо всех сил, и Скудин с соратниками слышали её как бы дважды – через лестничную клетку и непосредственно сквозь пол. – Райка, беги быстро в сортир, зови Евтюхова!.. Что?.. Как это занят!!! Здесь кипятком заливает! Батарея!.. Нет, не у меня, надо мной! Да, да, пускай ноги в руки…

После чего раздался приглушённый перекрытиями скрежет отодвигаемой мебели. Участковый Собакин всплеснул руками и срочно отбыл на помощь. Не оставлять же хрупкую женщину наедине со шкафами!

Сантехник Евтюхов появился с рекордной по нынешним временам быстротой. Знала, наверное, Клава какое-то заветное слово. Внешне он был точно таким, каких некогда рисовали в журнале «Крокодил» ядовитые советские карикатуристы. Среднего роста, неопределённого возраста (что угодно от сорока до семидесяти), при всесезонной кепке и зарослях сивой щетины, с окурком на губе, в засаленной одежонке, некогда бывшей тёмно-полосатым костюмом. С явными следами пьянства – и неожиданными на опухшей «морде лица» совершенно трезвыми глазками.

У него был вид посвящённого, причастного к тайнам, о которых всем прочим не положено даже догадываться. Сантехник Евтюхов окинул зону разрушения зорким взглядом полководца, подоспевшего к битве, сказал «ага» и неспешно удалился по лестнице вниз. Перед умственным взором Скудина пронёсся кошмар: нескончаемые поиски ключа от подвала… сбивание замка «под вашу ответственность»… и далее абсолютная невозможность разобраться, какой вентиль что закрывает. По счастью, сантехник Евтюхов полностью соответствовал русской пословице: «Пьян да умён – два угодья в нём». Пьян ли на данный момент был Евтюхов, не удалось сразу установить даже многоопытному спецназовцу, но вот что умён – никакому сомнению не подлежало. Буквально через пятнадцать минут напор кипятка начал слабеть и скоро вовсе иссяк. Получив передышку, Иван оглядел свои джинсы, только годившиеся в стиральную машину, попробовал отжать рукава свитера, предназначенного для будничной службы… «Сходил, называется, к женщине в гости!»

Он стал раздеваться, по возможности уберегая обваренные руки, и тут в Ритину квартиру вернулись участковый Собакин и Клава. Было неясно, за которым хреном их опять принесло, но… «Ваня, посмотри, какая женщина!..» Иван посмотрел на «хрупкую женщину» один раз и мгновенно забыл, о чём собирался подумать.

О-о! Клава элементарно потрясала воображение.

На её фоне кустодиевские купчихи, Венеры, Данаи и прочие выразительницы «полнокровной женской красы» – бледнели, меркли и исчезали. Ввиду абсолютной невозможности что-либо выражать.

Она была грандиозна, роскошна и великолепна. Она колыхалась, благоухала мёдом и ванилью и сияла зефирным бело-розовым светом. Её следовало исчислять не в килограммах, а в мегатоннах. Рита рядом с нею сразу стала казаться тощим цыплёнком, коих (старшее поколение не позволит соврать) в древности называли «физкультурниками» за синюшный оттенок, близкий к тогдашним спортивным костюмам, и продавали по рубль ноль пять.

Участковый Собакин успел приодеться и исполниться решимости на всякий случай проверить скудинские документы. «Ходють тут всякие, понимаешь…» При виде Ивана, голого по пояс и очень недовольного происходящим, решимость Андрона как-то сразу увяла.

– А… – сказал он. – Ну-ну…

И стал смотреть в другую сторону.

Клаву зримыми свидетельствами суровой мужской биографии смутить оказалось труднее.

– Что вы, милочка!.. – устремилась она к Рите. – Пожалуйста, не делайте этого!..

Руки у Скудина вправду сплошь пошли волдырями, и половина уже прорвалась. Некогда на курсах домашней медсестры Риту обучили оказывать первую помощь и даже делать уколы, но с тех пор ей заниматься этим не приходилось. Неиспользуемые же знания имеют свойство выветриваться, и, вспомнив популярное народное заблуждение, она попыталась намазать Ивану ошпаренные места подсолнечным маслом.

– Надо скорее под водичку холодную, – распорядилась Клава. Противостоять её ласковому напору стал бы только клинический идиот. – И столетничком смазать… Андроша! Андрошечка, милый, не принесёшь?.. Там у меня на окне. Оторвёшь листок, хорошо?..

Милый Андрошечка послушно отправился вниз.

Кабинет был просторный, устланный красным ковролином, с Т-образным полированным столом и барельефом рыцаря революции на обитой дубом стене. Время на дворе такое, что можно бы и снять, но… нехай висит. В знак традиции и преемственности поколений…

Внутри было тепло и покойно, а за огромными пуленепробиваемыми окнами кружились в танце мохнатые снежинки, деревья парка завернулись в белое кружево, на крыше КПП намело пушистую шапку сугроба. Зима, Ленобласть, засекреченный объект, известный кому надо под короткой аббревиатурой – АКБ. Только не конструкторское и не бюро.

В кабинете находились двое мужчин. Оба с суровыми взглядами и при широких лампасах. Один – ажно семизвёздочный: с тремя на каждом погоне и ещё одной, геройской, на груди. Он расположился в большом кожаном кресле, уютно вмещавшем расплывшуюся от начальственной жизни фигуру. Другой, обыкновенный генерал-майор, был подтянутым и широкоплечим, с рваным шрамом через левую щёку. Он сидел на краешке стула и разборчиво, с военной простотой прояснял обстановку.

– Пирамида?.. – мрачно перебил семизвёздочный. – Господи, пирамида-то тут при чём?..

На столе перед генералами остывал в мейсенском фарфоре китайский, добротно заваренный чай, лежали бутерброды с икрой, сервелатом и сёмгой, прозрачный пальчиковый виноград и чёрные испанские маслины… Обстановка, однако, вырисовывалась такая, что военачальникам было не до деликатесов.

Агентурный источник сообщал недоброе. Дело касалось Дмитрия Саранцева, шефа службы безопасности «Тройки» – секретного, особо охраняемого института, профанам известного как «Гипертех». Так вот, этот Саранцев с подчинёнными организовали кооператив. Самым легальным образом. Организовали и организовали – каждый по-своему с ума сходит, и в особенности от безденежья. Но вот то, что они собрались пустить на продажу изделие своего института, а именно «Наркоз-1»… при упоминании о котором в кабинетах куда как повыше здешнего начинали встревоженно озираться…

«Наркоз-1» был из области психотропной техники, что весьма скверно уже само по себе. Правительства и спецслужбы, пребывающие в здравом рассудке, от таких «Наркозов» открещиваются как от чумы: не знаем, не разрабатываем, вообще первый раз слышим, и как только вы про нас могли такое подумать?.. Однако разрабатывают, изготавливают и испытывают. И мы, и «они». И всегда находятся покупатели, которые открещиваться не будут. Саранцевская шарашка как раз с такими и столковалась. Конкретно – с чеченскими сепаратистами.

Не слабо как таковое, но соль проблемы заключалась даже не в этом. Источник утверждал, будто покупатели собирались тайком провезти устройство в Египет и… смонтировать его в пирамиде Хеопса. Которая – Господи, спаси и помилуй, – должна была послужить чем-то вроде передающей антенны…

Бред? Не бред?.. Рыцарь революции бестрепетно взирал со стены. Когда-то у нас на всём серьёзе сажали «за попытку прорыть туннель до Америки»…

Между тем в стране пирамид ожидали визита главы Государства Российского. И без посещения Долины Царей сей визит уж точно не мог обойтись.

– Так вот, если верить источнику, – подытожил генерал-майор, – цель всей акции – внушить президенту навязчивую мысль о выводе войск и предоставлении Ичкерии независимости…

– «Чёрт с ней, с Австралией, но в полку должен быть порядок»25, – невесело пошутил семизвёздочный.

Во всякой шутке есть доля шутки… Безопасность Самого – дело, не терпящее ни мелочей, ни случайностей. С одной стороны, «дело Саранцева» здорово отдавало заговором инопланетян. С другой… «Наркоз» – это не огненный меч Люка Скайуокера26, это штука серьёзная… И спёрли, то бишь увезли продавать, его не в кино.

– А источник твой, Пал Андреич?.. – спросил хозяин кабинета.

Увы, агентурный источник был двойным. Он работал на ФСБ и на Генштаб. То есть имела место ещё и межведомственная интрига. Чтобы не скучно было, наверное.

– Ёшкин кот. – Семизвёздочный насупился и потёр ладонью могучие складки, бугрившиеся на затылке. – Ну и какие будут предложения?

Он с отвращением покосился на бутерброды. Похоже, слетать пострелять олешков в эти выходные опять не придётся. Чертова служба…

Генерал-майор заглянул в бумажку:

– Давайте для начала послушаем эксперта. Вот… Звягинцев Лев Поликарпович, профессор, доктор технических наук… работает там же. Начальник тридцать пятой лаборатории. Крупный, говорят, специалист.

– Запускай. – Семизвездочный выпрямился в кресле и сдвинул выцветшие кустистые брови. – Пусть скажет правду.

Эксперт оказался крепким пожилым дядькой в поношенном костюме без галстука. Он отказался от чая, осторожно опустился в кресло и посмотрел на барельеф Дзержинского.

– Итак, чем обязан?

Интеллигентное породистое лицо было принципиально бесстрастным.

– Уважаемый Лев Поликарпович, у нас к вам вопрос… – Генерал-майор взял виноградину, положил в рот. – Расскажите нам про изделие «Наркоз-один». На что оно в действительности способно?

– А это смотря где установить. – Звягинцев пожал плечами, а Павел Андреевич про себя отметил, что учёный отвечал не задумываясь: предмет разговора, видимо, был знаком ему до мелочей. – Если вывести на орбиту, захватит территорию, равную по площади Красноярскому краю. А можно подключить к канализационным, водопроводным или телевизионным сетям… – И усмехнулся: – Помнится, в девяносто шестом рейтинг президента тогдашнего с пяти процентов до шестидесяти – за неделю… Я, знаете ли, далёк от политики – никак у нас снова выборы на носу?

– Что вы. Лев э-э-э… Поликарпович, что вы. – Семизвездочный криво улыбнулся, однако далее разубеждать не стал, лишь спросил: – А вот если, к примеру, этот ваш генератор засунуть в пирамиду к Хеопсу… Совсем чепуха? Или не совсем?

«Ну скажи, скажи, что – полная чушь…»

– Хм, вопрос интересный. – Звягинцев сразу оживился и запустил пальцы в густые, отливающие серебром волосы, мигом уничтожив ровный пробор. Встал с кресла и начал расхаживать по кабинету, заставляя генералов вертеть головами. – Ведь что такое психотропный генератор? Источник частот, близких или равных собственным частотам психической энергии человека или других живых существ. А пирамида – это считается установленным – сама по себе приёмопередатчик, работающий в том же диапазоне. Так что, возможно, разговоры о Вечности, об остановленном времени… Экстрасенсы даже видят потоки энергии… голубоватую ауру… феерическое зрелище, говорят. Вот чем на самом деле жрецы с фараонами занимались, а мы – базис, надстройка… Тут вам и подавление недовольства, и поднятие боевого духа во время войны… Атмосферное электричество, разливы Нила… А если туда ещё и «Наркоз»… Смонтировать его – пара пустяков, на то и рассчитан… подобрать частоту, ввести в резонанс… Да, разрешите спросить – испытания где будут? В Египте или у нас?.. Если у нас, то на каких примерно широтах?

Он ничего не знал о деятельности Саранцева и вопрос насчёт пирамиды воспринял как конкретное руководство к действию. Следовательно…

Генералы переглянулись.

– У нас, Лев Поликарпович, интерес чисто академический. – Генерал-майор выбрал маслину и не торопясь разжевал. Дело могло обернуться по-всякому: кабы не пришлось до конца дней питаться пшённой кашей на водичке. – И ещё вопрос, уже не научного свойства, а просто человеческий. Что, с вашей точки зрения, представляет собой Дмитрий Дмитриевич Саранцев? В двух словах, если можно.

И вот тут-то учёный муж удивил отвыкших удивляться чекистов. К чёрту профессорскую респектабельность! Звягинцев ответил со всей мужской прямотой:

– Могу и одним. Дерь-мо!.. А если чуть подробнее, «Засранцев» ваш – ворюга и пьяница, каких мало. Да ещё и стукло комитетское.

Генерал-майор откровенно расхохотался.

– Не любите вы, Лев Поликарпович, органы… – Семизвёздчатый встал, вытащил из сейфа бумажный листок, положил перед Звягинцевым: – Распишитесь, пожалуйста. Вот здесь, здесь и здесь. О нашем разговоре, сами понимаете, никому. Спасибо вам большое. Сейчас вас отвезут… – Он выдержал достойную паузу и окончил: – …на работу.

– Чёртова перестройка! – Дверь за экспертом наконец закрылась, и семизвёздчатый, откинувшись в кресле, повернулся к генерал-майору, доедавшему бутерброд. – Что ж, Пал Андреич… давай будем определяться. Не то… «Москва бьёт с носка»… Кого пошлём на перехват? «Смерч», «Циклон», «Ураган»? Может, «Цунами»? – Он отхлебнул остывшего чая, сморщился и придавил кнопку селектора: – Дежурный, завари-ка по новой…

– «Смерч» с «Циклоном» на манёврах, где Макар телят не гонял, в «Урагане» жуткий недокомплект, а в «Цунами»… – Генерал-майор о чём-то подумал и нехотя опустил тарелку с бутербродами на стол. – В «Цунами» совсем худо. Вчера весь личный состав отравился… глазированными сырками… пластом лежат, лакомки несчастные. Зато… У нас тут прямо под боком, в рекреационном центре, долечивается подполковник Скудин с остатками своей группы, вы помните, наверное, Владимир Зенонович, они почти все… в Санта-Крус де ла Сьерра. До конца прикрывали отход…

Он сразу пожалел о том, что сказал.

– Как же, как же. Вечная память. – Генерал-полковник важно кивнул. – Очень хорошо. Давай этого Скудина с его людьми и пошлём.

Павлу Андреевичу очень не понравился начальственный согласный кивок…

– А потом? – спросил он, что называется, в лоб.

– А потом по нулевому варианту. Не мне тебя учить. Пусть останутся на родной стороне.

«А ху-ху не хо-хо?.. – зло подумал генерал-майор. – Вот потому я никогда в твоём кресле и не буду сидеть, сукин ты сын…»

– Иди, исполняй, – кивнул на дверь семизвёздочный.

Однако Павел Андреевич остался сидеть. Да, подход-отход к начальству – очень важная штука. Иронизируйте сколько угодно, но слово, вовремя и – главное! – нужным тоном сказанное вот в таком кабинете, может застопорить или продвинуть карьеру. А может, вот как теперь, погубить или спасти несколько жизней…

– Если позволите, Владимир Зенонович… – проговорил он, ощущая, что шрам на щеке вот-вот задёргается и тем выдаст его. – Я подполковника Скудина знаю лично. Очень хорошо знаю. И полагаю, что нулевой вариант в данном случае был бы нецелесообразен. – Он говорил очень спокойно, стараясь подбирать убедительные аргументы и не срываться в эмоции. Шеф недовольно поднял голову – что, мол, ещё за возражения? – но он продолжал упрямо и убеждённо: – Крайне нецелесообразен. Это спецы экстра-класса, которые… В общем, их просто так не заменишь. Поэтому я предлагаю по окончании операции назначить Скудина с его людьми в охрану «Тройки». Вместо… Засранцева. Тем более что за их головы кокаиновый картель Кхуна Са назначил страшные миллионы, то есть парни всяко на некоторое время «невыездные»…

– Добро, Павел Андреевич. Уговорил. Действуй. – Семизвёздочный удовлетворённо кивнул. – Пусть герои остаются на родной стороне. Но – под твою ответственность. Под твою персональную…

Вновь появился сантехник Евтюхов. Задумчиво, с видом эксперта осмотрел развороченную батарею. Прочувствованно матюгнулся и вынес вердикт:

– Ёж твою сорок через семь гробов налево.

– Спасибо вам большое, – сказала Рита.

– Из спасиба, девка, шубы не сошьёшь, – сразу помрачнев, обиделся Евтюхов. – Я для спасибов специальную фляжку держу…

Рита не придумала ничего лучше, чем вручить ему бутылку кагора, которую они с Иваном не успели даже ополовинить.

– А-а, этот… анапский… – разочарованно протянул сантехник. Его приговор был беспощаден: – Самое дерьмо, глистов только морить… Ну, зелёная, сама пойдёшь?

Лихо закрутил бутылку – и мастерски, в два булька, отправил анапский винтом в лужёную глотку. Рита, запоздало осознавшая свою оплошность, почувствовала себя так, словно благородное бархатное вино у неё на глазах спустили прямо в канализацию. Да. А ведь могла бы вовремя вспомнить про депаспортизованное спиртное, сохранявшееся в буфете, надо полагать, как раз для такого случая… Да.

– Не тридцать третий портвешок, конечно… – крякнул сантехник презрительно. И отбыл наконец вместе с Клавой и Собакиным, не забыв прихватить пустую бутылку. Пригодится: с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Закрыв за ними дверь, Рита первым делом побежала на кухню – ставить чайник. Снаружи вовсю продолжала бушевать заблудившаяся и подтаявшая арктическая метель – в квартире, лишённой «геотермального источника» в виде батарейного кипятка, ощутимо захолодало. Пробегая мимо зеркала, Рита мельком взглянула на растерзанное, в грязных разводах отражение и содрогнулась. (Есть анекдот. Встретились жёны новых русских: «Мой-то какой сволочью оказался!» – «А что?!» – «Да попросила давеча двести баксов на салон красоты, а он на меня посмотрел и пятьсот выдал…») От того, что увидела в зеркале Рита, по идее должен был бы в ужасе шарахнуться страшный волосатый орангутан. Не говоря уже об интеллигентном Иване Степановиче. Увы, ей, как и большинству озабоченных своей внешностью женщин, было невдомёк, о чём в действительности думает мужчина.

«А девушка-то с талией, – провожая её глазами, оценил Кудеяр. – С ножками девушка…» Стихийных бедствий вроде больше не ожидалось, и его мысли понемногу возвратились к приятному. Рита носилась туда-сюда по квартире, словно маленький вихрь. Иван караулил закипающий чайник и развлекался, мысленно сравнивая Риту с Клавой. Эта последняя была весьма далека от его личного идеала девичьей красоты, но отменный вкус участкового никакому сомнению не подлежал. «Такую в любое место лизни, халвой небось отдаёт. А бюст… Как говорят в подобных случаях на Востоке – на одну лечь, другой накрыться…»

– Снимай штаны! – прозаично велела материализовавшаяся из комнаты Рита. Скудин поднял бровь, и она сунула ему лохматую махровую простыню, восхитительно сухую и уютную даже на вид. – Хочешь радикулит заработать?

Зарабатывать радикулит Иван не хотел и послушно принялся раздеваться. Здесь же, на кухне, оставшейся посреди квартирного потопа единственным более-менее сухим Араратом. Рита тактично отвернулась к пеналу.

Сама она успела причесаться и переодеться всё в тот же трогательный беленький халат с оторванным пояском. Скудин фыркнул у неё за спиной, и она обернулась. А обернувшись – расплылась в неудержимой улыбке. Итак, наводнение поставило их на одну доску, заставив предстать друг перед другом в одинаковом неглиже. Всё, никаких больше тюрбанов из полотенца на фоне чуть ли не костюма и галстука!.. Правда, Иван в «дезабилье»27 напоминал не ощипанного цыплёнка, а скорее уж римского императора в банный день. Этакий босоногий амбал в кокетливо-розовой простыне, накинутой наподобие тоги… Аве цезарь!

Рита подобрала его промокшие джинсы и повесила на кухонную бельевую верёвку, чтобы позже пройтись по ним утюгом. Почему-то ей вдруг стало ещё смешнее, она спросила себя, до какой стадии, интересно, дойдёт это их взаимное раздевание, и одновременно попыталась сообразить, не отыщется ли в глубинах буфета бутылочка коньяка. Ах, дивный анапский кагор!.. То-то славно разбежался бы он теперь по жилам и жилочкам, изгоняя и холод, и пережитое напряжение… и остатки взаимной неловкости…

…О нет, только не это! В дверь опять начали трезвонить.

Homo banditicus

Это было даже не собакинское «Дзынь! Дзынь!!». На сей раз звонок просто бился в истерике, заходясь одной сплошной трелью: «Дзз-ззз-ззз!!!»

Таким манером только сообщать о вулкане, внезапно пробудившемся в глубинах подвала. Или спасать табельный ствол, по нечаянности оставленный у соседки.

– Пожар в бардаке во время наводнения!.. – Рита чуть не выронила скудинские джинсы и уже привычно бросилась открывать. – Ну что там ещё, Андрон Кузьмич? Третья мировая война?

…Хуже. Причём существенно хуже.

На пороге стояли двое молодцов настолько мерзкого вида, что попробуй покажи таких в сериале про российскую мафию – и в газетных рецензиях заклюют наповал, скажут, что теперь таких не бывает. Ой бывают!.. Да ещё как бывают-то!.. Подобная разновидность человеческого существа имеет место у всех народов и во все исторические эпохи. Она даже не очень меняет свою характерную внешность. А именно: тупая наглая харя, не заслужившая называться лицом, отмороженный взгляд… плюс примета нашего времени – шишковатый череп, стриженный «а-ля зэк»…

Хомо бандитикус постсоветикус вульгарис.

О котором хорошо теоретизировать издали. А столкнувшись нос к носу, вряд ли успеешь и пискнуть.

– Нишкни, сука! – Не особенно громкий, но властный и полный гипнотизирующей угрозы рык человека уверенного, очень хорошо сознающего, что творит. Рот Рите мгновенно зажала крепкая, пахнущая табаком ладонь, и между ног, пакостно раздвигая полы халата, больно сунулось пистолетное дуло.

И происходило всё это не в злопыхательском боевике «из жизни криминальной столицы», а прямо здесь и сейчас. Происходило абсолютно всерьёз. И не с кем-то посторонним, а с ней…

– Дёрнешься, лишнюю дырку сделаю. – Спокойная констатация факта, который не замедлит произойти. – Гони чемодан!..

Видимо, в глазах молодой женщины отразилась приемлемая стадия ужаса, потому что жёсткие пальцы покинули рот и перебрались на горло. Рита сумела разлепить мгновенно пересохшие губы:

– К-к-акой чемодан?..

Голос был совершенно чужой. Взгляд метался с одного лица на другое, но, если бы прямо сейчас их спугнула милиция и потом обратилась к Рите за словесными портретами, она не смогла бы назвать даже цвета глаз и волос.

– Темнишь, сука?

Пощёчина едва не сломала ей шею. Половина лица немедленно отнялась. Подобное с ней было только один раз, в детстве, когда она играла с мальчишками в футбол и ей засветили мячиком по лицу. А жёсткая хватка опять перекрыла кислород, и сквозь звон в голове она услышала голос, передразнивший:

– Какой, какой! Тот самый!.. Эта твоя тоже сразу не раскололась, а оттрахали паяльником в задницу – шёлковая стала. Тебе, значит, тоже память освежить треба? Это мы щас… даже и без паяльника…

«Хомо бандитикус» в четыре руки подхватили Риту и поволокли её в комнату. Она беспомощно трепыхалась: её физическая сила здесь просто не существовала. Но сдаваться было невозможно, она попыталась ухватиться хотя бы за ручку двери… Так называемая мёртвая хватка продержалась примерно секунду.

О присутствии в своей квартире гостя, задрапированного в махровую простыню, Рита успела начисто позабыть. Поэтому то, что произошло дальше, для неё явилось полной неожиданностью.

А произошло следующее. Мимо Риты бесшумно, но очень весомо пронеслось… нечто. Космический крейсер с лазерными пушками и гравизахватами. «Звезда Смерти»28 на субсветовой скорости. Короче, явление, трудно объяснимое с позиций классической физики. Совсем рядом что-то мерзко и влажно хрустнуло, две из четырёх державших её лап пропали неизвестно куда (Рита сейчас же заново вцепилась в ту самую дверь, от которой её оторвали мгновением раньше). Мелькнула, удаляясь, только что нависавшая рожа. Смятая, как пластилин, эта рожа больше не могла самоуверенно скалиться, в сплошном кровавом пятне выделялись только белки глаз, закаченных под лоб. Участь второго бандита Рита разглядела получше. Он выпустил её и целых полтора шага валко пятился прочь, имея на лице вовсе не свойственное таким людям виноватое выражение. А потом громко икнул и грузно, аморфным студнем, осел – вернее, стёк – по стене на пол.

И всё. Как у классика: дальше – тишина.

Лишь на кухне мурлыкал голосом Киркорова трёхпрограммник, который она только что за каким-то хреном включила:

– «Ты украдёшь, а я сяду!..»

Скудин между тем деловито вязал бандитов их же собственными ремнями. Это вам не кино, где героев связывают явно затем, чтобы они тотчас же развязались! Здесь шанса не будет – не освободят добрые люди, так и проваляетесь, пока не помрёте… Кудеяр извлёк из чьего-то кармана нож, распорол обоим штаны с трусами от пояса до колен, обыскал… Положил пленников спина к спине и принялся рассматривать трофеи. Они не особенно удивили его, скорее наоборот. Примерно такого набора и следовало ожидать. Удостоверения сотрудников охранной фирмы «Кураре». Два ствола, причём не какие-нибудь там ПММ или «Иж». Нет, тут всё было как у людей – у одного пятнадцатизарядная «Беретта», у другого «Вальтер ППК»… И, что самое интересное, – на оба присутствовали разрешения. То ли научились липовые делать такие, что не отличишь, то ли менты скурвились совсем… Ключи от «опеля» на брелоке. Вот это очень хорошо. Значит, вся компания в сборе и не придётся возиться с ожидающим на улице рулевым… Деньги, дубовые и зелень. Просто отлично. Так, а это у нас что в баночке из-под «Компливита»?.. Витаминчики?.. Наркота, как пить дать, экстази какое-нибудь. Сейчас вам, ребята, будет и без допинга весело… А вот действительно хорошая штука – нож разведчика. Рукоятка такого ножа ещё и стреляет, причём пуля с двадцати метров пробивает пехотную каску. Хороший ножичек, пригодится. И очень скоро…

– Рита, – попросил Иван. – Будь добра, принеси чайничек. Если остыл, подкипяти, хорошо?

Рита всё ещё стояла статуей у двери, судорожно вцепившись в металлическую ручку, и никак не могла от неё отлепиться. Позже она пришла к выводу, что её больше всего потряс именно обыденный тон, которым Скудин попросил принести чайничек. Где ж ей было знать, что по его меркам и в самом деле ничего особенного не произошло. Подумаешь… пару недоумков вежливости поучить…

Молодая женщина кое-как разомкнула сведённые пальцы и молча медленно побрела на кухню, потом назад. Адреналин запоздало выстрелил в кровь, тело слушались с трудом, Риту с головы до пяток била крупная, идущая изнутри дрожь…

Чайник, как выяснилось, за время недолгого коридорного сражения как раз успел закипеть.

– Спасибо. – Скудин взял его у Риты и застенчиво улыбнулся. – Ты вроде обещала штаны мне погладить? Будь добра… только дверь закрой поплотнее на тряпочку. И радио, если можно, погромче вверни…

У неё мелькнула дикая мысль о соседях, которых могли потревожить вопли из трёхпрограммника. Или… другие вопли. Иного происхождения и качества. Которые скорее всего сейчас раздадутся в прихожей. Она ведь понимала, что Иван не кофе себе заваривать собирался…

Что характерно: правозащитный зуд на неё отнюдь не напал.

А Кудеяр, выждав, пока за ней закроется кухонная дверь, начал понемногу освежать бандитов кипяточком из чайника. Тонкой струйкой по окровавленным харям. Бодрит, говорят, не хуже водички колодезной. Плюс ощутимый воспитательный эффект. Обмякшие тела зашевелились, раздались сперва стоны, потом крики и наконец – витиеватый мат пополам с чудовищными угрозами. Всё в порядке! Очухались. Может, даже и жить будут.

– Спрашиваю только раз. – Скудин наклонился над бандитом, который был справа, и, чтобы тот всё понял сразу, на ширину клинка отрезал ему ухо. – Кто послал? Где девушка? Паяльником которую?

В ответ – судорожные телодвижения, стоны, невнятные звуки а-ля хрестоматийный Герасим. Информации – ноль. Скудин понял по мимике, что у парня была сломана челюсть, досадливо сплюнул и занялся вторым. Это был малый крепкий, накачанный. Сквозь дыру штанов у него на бедре виднелась татуировка.

– Где девушка? – вновь спросил Скудин. И без церемоний ткнул клиента трофейным ножом прямо в татуировку на заднице. Неглубоко, но чувствительно. – Считаю до трёх…

Психологический контакт был установлен моментально.

– Не надо… – Бандит дернулся, охнул и разлепил вздувшиеся губы. – Не надо…

В переводе на цензурный язык его чистосердечная исповедь свелась примерно к следующему. Девка Натаха, чьим местонахождением интересовался Иван, в данный момент пребывала на своей «хате». Адрес которой, естественно, прилагался. Там же имел место и девкин «козёл» по имени вроде бы Серый. Но он сглупу дал бой и кого-то даже помял, и ему, чтоб не дёргался, так вмазали по рогам, что он клюв прикрыл и накрылся кедами. А послал братков по девкину душу Фима-звеньевой, тот, который бегает в поддужных у Семёна Рыжего. Послал за «углом», чемоданом то бишь. Вот они как могли его и искали…

– Аквариум – ваша работа? – полюбопытствовал Кудеяр. Указал наверх и плавно повернул клинок. – Если ваша, то как?

– Мамой клянусь, я не при делах. – Бандит взвыл, выгнулся от боли, показывая разом все фиксы во рту. – Не при делах я… Не при делах…

– Не ори, – посоветовал Иван. – Говори толком.

Великая всё же вещь психология. Если с самого начала правильно подобрать к человеку ключик, можно узнать удивительно много нужного и полезного. Например, где налётчики поставили «опелёк», сколько человек засело в квартире у Натахи… и так далее, и тому подобное. К вопросу об аквариуме Иван возвращался несколько раз, пока не удостоверился: сотрудник фирмы «Кураре» действительно был ни при чём. Ладно! Не знаем как, но попробуем догадаться зачем. Может, надеялись, что из затопленной квартиры этажом ниже в первую очередь поволокут самое ценное?.. Старинный ободранный чемодан, например?.. А коли так, значит, и проснувшаяся долина гейзеров – тоже та ещё случайность. И, следовательно, за всем этим кто-то стоит. Кто?..

Интересный повод для размышлений, но отложим их на потом. До более спокойных времён. Иван подошёл к телефону, набрал по памяти номер:

– Привет, это я. Что поделываешь? С младшеньким пиво пьёте? А мама не ругает?.. – Его подчинённый Глеб Буров жил в коммуналке вдвоём с мамой, плюс Борька Капустин в качестве, как он сам говорил, приживалки. – Не ругает, говоришь? С вами кружечку поднимает?.. Ну тогда-то… А теперь слушай сюда. По такому-то адресу хорошую девушку паяльником… Да, четверо отморозков. Крутые, на стволах, две тэтэшки, пээм и чезе-семьдесят пятый, и похоже, что все уже вмазавшиеся… Прогуляйтесь с младшеньким, хорошо? Косточки хоть разомнёте, а то засиделись небось… На твоё усмотрение, но я бы без сантиментов… Я с Пархатым попозже подгребу, встретимся на лавочке у парадной. Да брось ты, все бабушки-старушки спят уже… С дедушками своими…

«А может, с чужими». Он отключился, набрал ещё номер.

– Привет, ты где? Ах, в алькове?.. Значит, извинись перед дамой и снаряжайся. Буду в течение часа, тема есть. Всё, пока.

Рита на кухне действительно выгладила, вернее, высушила утюгом его многострадальные джинсы. На гладильной доске перед ней стояла бутылка коньяка, обнаруженного-таки в буфете. Рита успела почти ополовинить её. Но абсолютно не захмелела. Её только стало немного меньше трясти. А под левым глазом уже наливался внушительный кровоподтёк.

Скудин без церемоний влез в джинсы, сунул ноги в полусырые носки…

– Вот что, – хмуро сказал он Рите. – Не понял ещё, что конкретно там за дела, но история хреновая. Хорошим не кончится. Одним словом, убираться тебе надо отсюда. Съезжать немедленно. – Она тупо кивнула, не двигаясь с места, и он добавил резко: – Всё, финиш! Кончилась рыночная эпоха. Ты, женщина-загадка, где живёшь-то у нас?

– Около Техноложки… – И заметалась: – Господи, да куда ж я уеду… у меня роза на воду поставлена, выручку опять-таки надо отдать…

Иван решил применить шоковую терапию.

– Не уедешь – достанут, – сообщил он ей отрывисто, глядя в глаза. И в его голосе прозвучала такая страшная убедительность, что Рита сразу представила себе всё. Всё то, что по счастливому стечению обстоятельств с ней не случилось сегодня. Она вообще-то знала лучше многих, где что происходит. И как. Да сейчас и любой обыватель такого может порассказать – Стивен Кинг с Дином Кунцем29 от зависти позеленеют.

– Десять минут на сборы и время пошло! – скомандовал Кудеяр. Он уже натянул отволглый тельник – влажную рубашку и любимый свитер из альпаки, сохраняющий, хвала Аллаху, тепло даже в мокром виде. Рита носилась по квартире, перескакивая через поверженных, на ходу теряя и бестолково укладывая пожитки…

Собравшись наконец, растрёпанная, в коричневой, местами подмоченной дубленке, с сумкой через плечо, она выглядела форменной сиротой казанской. «Хватай мешки, перрон отходит», – вспомнил Иван… и тут же самокритично подумал, что вряд ли выглядит лучше. С дурацким доисторическим чемоданом в руках. Неподъёмным к тому же. А как бросить? Столько суеты вокруг него, ажно людей убивают. Обязательно надо забрать. Хотя бы из принципа.

Захлопнув дверь, они вышли на лестницу и стали в темпе спускаться по обшарпанным ступеням. До свидания, хрущоба эпохи развитого социализма! Всё ты пережила – и расцвет застоя, и застой расцвета. И обещанную победу коммунизма, и Перестройку, и реформы, и демократию. Ничто тебя не берёт – сколько простояла и ещё простоишь!..

– Подожди-ка… – Cпустившись на этаж, Скудин усмехнулся и принялся звонить в квартиру сладкой женщины Клавы. Там долго не отзывались, но Иван был упорен. Жал кнопку, пока не послышались шаги.

– Кто там?

– Соседи! – Скудин поставил на площадку чемодан и подмигнул Рите, чтобы убралась из зоны видимости. – Ваши, сверху!

– А-а. – Щёлкнул засов, и дверь отворилась, показав хозяйку дома в несколько легкомысленном канареечном капоте. – Что такое случилось? Андрошечка, подойди!..

Клавдия выглядела уже не бело-розово-зефирной, а самой что ни есть бисквитно-кремовой. С большими такими ярко-алыми розами, цветущими на упругих щеках. Видно, участковый Собакин по достоинству ценил отваленное судьбой сокровище и зря времени не терял.

– Вот-вот. Мне бы Андрона. На минутку. – Скудин широко улыбнулся и, не удержавшись, откровенно залюбовался великолепием Клавдиных мегатонн. – По приватному делу.

Тут появился ничего не понимающий Собакин, и Кудеяр протянул ему ключи. Ткнул пальцем в потолок:

– Это от квартиры, где твои подполковничьи погоны лежат. Ты меня хорошо понял, майор? Не опоздай.

Подмигнул участковому, захлопнул дверь, пресекая возможные «почему». Подхватил чемодан и рысью устремился за Ритой.

Уже в дверях подъезда они встретили тощего бородатого человека в очках. Он очень бережно нёс за пазухой вместительную ёмкость, в которой кишели мальки. Аквариумист ещё не подозревал о горестном сюрпризе, ожидавшем наверху, и его лицо светилось тихим блаженством. Ихтиандр. «Мы дьяволу морскому везём бочонок рому, ему не устоять»…

На улице вновь успела радикально перемениться погода. Снеговой заряд иссяк, стремительный шквал умчался за горизонт, в ясном чернильном небе по-рождественски серебрилась луна. Там, где днём были лужи, теперь трещал под ногами ледок. Штормовой ветер «надул» небольшой, но внятный морозец.

Рита вытащила сигареты – «Мальборо», кстати, – одну сунула в рот и зашарила по карманам, ища зажигалку. Скудин молча протянул руку, вытащил у неё сигарету и так же молча растёр ногой по асфальту. Когда он запретил беременной Маше курить, он пообещал бросить с ней вместе. Когда Маши не стало – бросил один, в память о ней. А теперь отбирал сигареты у совсем чужой ему женщины… Или уже не чужой?

Золото партии

Новенький «Опель Фронтера» стоял в точности там, где указали поливаемые кипяточком бандиты. Повинуясь команде с брелока, джип пару раз тявкнул, мигнул фарами и с гостеприимным щелчком отпер замки – прошу, мол!

– Залезай. – Скудин швырнул в салон чемодан, порядком-таки оттянувший ему руки, уселся, запустил двигатель… Водительское кресло пришлось до упора отодвинуть назад, и он вспомнил, как смеялась Марина: ты, мол, на вид больше своей «девятки», и как только вмещаешься – ну точно зонтик японский, в три сложения…

Джип взял с места и, негромко урча, понёс мужчину и женщину, как предполагалось, подальше от неприятностей.

«Тише едешь – дальше будешь. В том числе и от Госавтоинспекции», – гласит шофёрская мудрость. Скудин плавно влился в густой транспортный поток на Московском проспекте, только удивляясь про себя – и откуда бы в поздний час да столько народу? Он бы ещё понял, если бы все тянулись к выезду из города – март, не март, а три праздничных дня впереди всё же навевают дачное настроение, – но к центру?.. Иван раздумывал об этом, пересекая Кузнецовскую улицу, затем Благодатную… а под железнодорожным мостом обратил внимание на машину, следовавшую за его «Фронтерой» примерно в десяти корпусах.

Машина ему сразу же весьма не понравилась. Это было интуитивное, ничем не подкреплённое чувство, но интуиции Иван привык доверять. Он чинно-благородно проехал Московские ворота, спокойно встал по «помидору» на углу Черниговской… но едва на светофоре загорелся жёлтый – дал такой старт, что Рита, вдавленная в кресло, только пискнула, а джип обиженно взвыл сперва двигателем, а после колёсами. Стремительно промелькнули огни бензоколонки, и фары позади отстали. Выжимая из «Фронтеры» все соки, Кудеяр домчался до Смоленской, ушёл направо, возле элеватора выключил ходовые огни, юркнул влево на Заозёрную, развернулся на набережной Обводного… вновь включил огни, шастнул под красный обратно на Московский проспект и улетел через канал к Техноложке.

«Опаньки…» Подгадав брешь в плотном встречном потоке, Иван шмыгнул (плюнув на сплошную осевую) влево по Пятой Красноармейской, проехал перекрёсток и затормозил. Если хорошенько подумать – ничего уж такого особенного, нормальный «новорусский» стиль вождения. Ходящие и ездящие по питерским улицам подтвердят: навороченные иномарки и безо всяких погонь носятся так, словно от киллеров удирают. А уж Правил дорожного движения их водители совершенно точно никогда даже издали не видали.

– Телефон свой давай, – буднично приказал Кудеяр.

Молодая женщина схватилась было за сумочку, где у неё хранился мобильник, потом поняла и ошалело пробормотала семь цифр. Иван кивнул, запоминая. Вытащил из кармана полдюйма бандитских денег, всё так же буднично сунул их Рите:

– Жить хочешь – нигде не светись, сиди дома. Завтра позвоню. – И усмехнулся, неожиданно подмигнув: – Спасибо за божественный вечер!

Рита неловко полезла наружу из высокого джипа, прижимая к груди сумку с ноутбуком и пугливо косясь на загромоздивший половину заднего сиденья Натахин чемодан. Претендовать на него она ни в коем случае не собиралась – свят, свят. свят! Пускай лучше Иван увезёт его куда подальше да и утопит. Выбрав в Неве местечко поглубже…

Едва за ней захлопнулась дверца, «опель» сорвался с места и этак тихо-стремительно ушёл в темноту, лишь кое-где робко нарушаемую мертвенными синеватыми фонарями. Красноармейские улицы, более-менее симпатичные летним днём, поздно ночью в марте – далеко не Невский проспект…

– Остерегайтесь торфяных болот, – вслух выговорила Рита. Звук собственного голоса заставил её вздрогнуть и остро осознать, что она осталась одна. Случись что – и уже никакой Иван Степанович не вылетит, теряя махровую простыню, в одних трусах ей на помощь. Она затравленно огляделась и припустила дворами домой. Было страшно. Дорогу перебегали коты, все как один чёрные, самостоятельные и свирепые. Каждый случайный встречный был наёмным убийцей, прячущим в кармане «Беретту» с глушителем. Драные пластиковые пакеты в помойках начинали шевелиться и подозрительно громко шуршать именно в тот момент, когда Рита к ним приближалась. Под ними тикали бомбы.

Скудин тем временем проскочил Загородный и, не давая себе расслабиться, уже за Обуховским мостом снова засек хвост. Никуда, оказывается, не девшийся. И преследовало Кудеяра всё то же авто, приметное до изумления. На таких не серьёзным преследованием, а только наглыми выходками заниматься. Под днищем машины горели синеватые огоньки, направленные непосредственно вниз, на асфальт, – в результате приземистая иномарка как бы плыла в облачке замогильного света. Плюс опять-таки подсинённая оптика и жёлтые противотуманки под бампером… Вот только, несмотря на такую дурацкую «внешность», хватка у преследователей была бульдожья. «Интересно, как они меня опять вычислили?..»

Вообще вопросов было много. Для начала – откуда вообще взялся хвост? Неужели Собакина так быстро купили на корню? Или бандюки друг друга дублировали?..

Что-то сегодняшний день был полон загадок, неопределенности и таинственности, а этого Скудин ужас как не любил. «Ладно, сволочи, будут вам гонки с препятствиями…»

Изрядно попетляв по городу, уже начиная коситься на указатель бензина, он выкатился на Каменный мост и по Гороховой, через Мойку, мимо зловещего здания номер два (а вы думали, почему Гороховая когда-то называлась «Дзержинского»? Ну то-то же…) выехал на Адмиралтейский проспект, а чуть позже на Английскую набережную. Преследователи и не думали отставать, наоборот, вовсю пытались деморализовывать Кудеяра, уверенно держась в десяти корпусах: «Никуда ты, голубчик, не денешься со своим чемоданом. Нашим то есть чемоданом… Лучше отдавай по-хорошему…» Правду молвить, Иван больше забеспокоился бы, если бы эти орлы отстали от него на Красноармейских и пришлось бы серьёзно тревожиться, не перехватили ли Риту. Но этого не случилось, и он ощущал только азарт. Перевалив бывший Благовещенский мост, Иван ушёл с набережной на Восьмую линию… и вдруг, резко дав по газам и в очередной раз наплевав на все правила, рванул по направлению к Смоленке – что-что, а уж Васькин остров он знал, как собственную портянку. Сразу за Средним джип сбавил ход и резко, под обиженный колёсный скрип, повернув, по-пластунски заполз в узкую, похожую на кишку подворотню. Вдоль бортов оставались сантиметры зазора, но Кудеяру хватило. Он усмехнулся и затормозил окончательно, поставив «Фронтеру» раком, – ни пройти, ни проехать. Теперь – сломать ключ в замке зажигания, ужом выползти из салона и (опять же с чёртовым чемоданом под мышкой) сделать то единственное, о чём суворовским солдатам дозволялось отвечать «Не могу знать!». Сиречь ретироваться. Или, если по-нашему, по современному, – живо рвать когти. Что Скудин и сделал, причём с быстротой, наверняка изумившей преследователей. Как раз когда он заворачивал за угол, стену у него за спиной осветили знакомые синеватые фары. Иван воспрянул душой, почувствовав себя в привычной стихии, и весело прибавил шагу по родным и таким понятным джунглям… каменным, тесным, вонючим. Путь его лежал к дому, где проживал офицер ГБ Евгений Додикович Гринберг.

Евгений Грин в отличие от однофамильца Александра не писал дивных книжек о любви и приключениях на далёких морях. Говоря откровенно, он книжек особо и не читал. Некогда было. Безопасность Родины отнимала все соки и время. А виной тому были дурные гены Евгения Додиковича по мужской линии. Прадед, Аарон Абрамович, охранял знаменитый Гохран и ни на миг не забывал мудрую истину: что стережём, то и имеем. После него осталась ёмкость (по непроверенным слухам – здоровенный горшок) кое с чем, зарытая где надо, и маузер-раскладка с надписью: «Борцу с мировой буржуазией Аарону Гринбергу». Дедушка, Самуил Ааронович, радел о достоянии республики не меньше прадедушки. Он трижды был репрессирован, что не помешало ему вместе с генералом Серовым спереть из Берлина корону бельгийской империи. После него остались уже две ёмкости кое с чем, зарытые где надо, и два комплекта оружия с дарственными надписями. Папа, Додик как-бы-Семёнович, был заслан резидентом в Штаты и до сих пор сидит себе тихо где-то в Иллинойсе. Так тихо, что не могут найти. Ни наши, ни ЦРУ с ФБР…

А вот Женя Грин вливался в чекистские ряды с трудом. Органы безопасности ещё не очухались от очередной волны отъездов и политику держали бескомпромиссную: «жидов не берём!» Ну да на всякую хитрую гайку, как известно, найдётся и болт с резьбой. Бедному еврейскому мальчику не дали пропасть тетя Хая, дядя Моня и чекист-орденоносец, престарелый, но несгибаемый рабби Розенблюм, помнивший ещё геройского гринберговского прадеда. Сели на «Стрелу» и поехали брать Москву измором. И взяли, что характерно. «Ладно! – сказала Родина. – Банкуйте, хрен с вами!» После чего Женя Гринберг получил всё, что хотел, и даже более. Его научили быстро бегать, метко стрелять, прыгать с парашютом, крушить империалистам, прямо скажем, не только плавающие ребра… и, навесив погоны прапорщика, загнали на чужбину кормить москитов и мух цеце. Не раз в минуты душевного смущения Грину хотелось плюнуть на всё, выкопать один из дедушкиных горшков и рвануть в Иллинойс к папе. Но он крепился, вынимал пожелтевшее фото прадеда, вглядывался в его мужественные черты. Аарон Гринберг был запечатлен на боевом коне, с кривой шашкой наголо, ветер раздувал его густые, лихо закрученные пейсы. На сдвинутой на ухо, истёртой в классовых сражениях камилавке32 чётко выделялась пятиконечная звезда…

«Вот это вонища!», – восхитился Скудин, вбегая в тускло освещённый подъезд. Поднявшись на второй этаж, он остановился перед обшарпанной, украшенной подозрительными пятнами дверью. Дверь эта от сотворения мира не знала краски и кисточки, зато на соответствующей высоте красовался характерный потёк, липко продолжавшийся на полу. И вообще чувствовалось, что усилия губернатора по расселению коммуналок не скоро ещё достигнут окончательной цели. Резиновый коврик у порога был вытерт до дыр, кнопки звонков гроздьями висели на проводах, и к ним страшно было притрагиваться. Каждой кнопке соответствовали разномастные, вкривь и вкось сделанные подписи. Фамилии у гриновских соседей были одна к одной. Писукины, Калогрёбовы, Вшегоняловы… и ещё легион точно таких же. Случайный человек призадумается, стоит ли подходить близко к подобной двери и уж тем более в неё звонить. Скудин случайным человеком не был. Он хорошо знал, куда шёл. Он надавил первую же кнопку и не дрогнул, когда голые провода ответили фонтанчиком электрических брызг. Где-то наверху еле слышно заурчал сервомотор видеокамеры, потом щёлкнули, отпираясь, электромагнитные замки, и массивная, идеально закамуфлированная бронедверь отворилась.

– Здравствуйте, Иван Степанович.

На пороге застыла стройная, распутноглазая девица, при взгляде на которую Скудин почему-то вспомнил инфернальную горничную из «Мастера и Маргариты». На той, как известно, не было ничего, кроме кокетливого кружевного фартучка, белой наколки и золотых туфелек. Гриновская девица была одета, но одета по принципу «более чем нагая». Скудин уже видел её однажды, и звали девку… Ванда? Хелена? Брунхильда? Матильда? Колетта-Полетта-Жанетта-Жоржетта-Мариэтта?.. По мнению Скудина, радость от подобных подружек-однодневок была более чем сомнительная. «И ещё за Виринеей ухлёстывает, стервец…»

– Меня Бригиттой зовут, – девица закрыла дверь, обворожительно улыбнулась и, оставляя за собой в воздухе волну тонкого благоухания, повела Ивана в недра квартиры. – Пожалуйте в малую гостиную, Евгений Додикович сейчас будут.

Никаких соседей, да ещё с указанными выше фамилиями, в этой квартире, естественно, не наблюдалось. Всеми её квадратными километрами Евгений Додикович повелевали единолично.

Скудин равнодушно прошагал по узорчатому паркету, изрядно-таки на нём наследив: его ботинки, пострадавшие от Ритиного потопа, так и не успели просохнуть. Наконец Бригитта распахнула перед ним последнюю дверь, и «сундук мертвеца» со стуком встал на пол в небольшой (по местным масштабам) комнате, выдержанной в стиле постперестроечного ренессанса. Тотальный евроремонт, немецкие стеклопакеты, французские жалюзи, японская электроника и, естественно, итальянская мебель. На стене – портрет хозяина дома во весь рост, маслом, по полной боевой. В «афганке», с «абаканом» в руках, на фоне горящего американского танка «М-66».

– Располагайтесь, Иван Степанович. – Бригитта, словно заправская стюардесса, указала Ивану на кресло, но в это время дверь снова раскрылась, и в гостиной появился Гринберг. Во рту он держал трёхдолларовую сигару «Корона коронас», какую обычно курят биржевики.

– Салют, командир. Э, а с руками у тебя что?..

На руках у Кудеяра красовались повязки, сообща намотанные Ритой и Клавой. Аккуратные белые бинты успели вымокнуть и запачкаться. Иван отмахнулся:

– Да так…

Гринберг допытываться не стал.

– Чай, кофе, пожрать?

Всё верно, какая может быть война на голодный, желудок.

– Потом, Жень, потом. – Скудин безо всяких объяснений кивнул ему на чемодан. – Убери. Подальше. И собирайся в бой.

– Надо будет, позовёте… – Бригитта сразу заторопилась, опустила глаза и деликатно вышла из комнаты. Сразу видно, не дура. Меньше знаешь – лучше спишь.

– Банк взял, командир?.. – Гринберг взялся за чемодан и крякнул от неожиданной тяжести. Со спины он напоминал замученного реформами учителя или врача – низкорослый, тщедушный, в неброском, старомодного покроя костюмчике. Да только внешность обманчива, и это касалось как самого Гринберга, так и его одежды. Зря ли по телефону ему было велено «снаряжаться»! Задрипанный с виду костюмчик на самом деле гордо именовался «БЖ-СН», сиречь бронекостюм скрытого ношения, защищающий от пистолетных пуль и осколков гранат. А сам Гринберг… Внимательный наблюдатель вскоре разглядел бы в плюгавом «учителе-враче» и особую жилистую стать, и экономную грацию движений, а в речи уловил спокойную артикуляцию, проистекающую из душевного равновесия и осознания собственной силы. Академического вида еврейчик мастерски стрелял из всего, что было способно худо-бедно стрелять, был жесток в рукопашном бою и мог с двадцати шагов загнать гвоздь-двухсотку противнику в лоб.

За стеной между тем мягко, на грани инфрачастот, затворилась дверь сейфа, послышались шаги, и снова появился Гринберг. Одетый ещё и в бронекуртку с прочными вкладышами от злодейских пуль и ударов.

– Командир, взять чего-нибудь? – Последовал неопределённый взмах руки в глубину квартиры. Там, как Скудину было отлично известно, таился секретный арсенал, чуть ли не «Спрингфилд» и «Пикатинни»,33 вместе взятые. – Калибром этак на девять?..

– Не надо, – мотнул головой Скудин. – Вирус с Монохордом, наверное, уже всё уладили. Только нас ждут.

– Ясно. – Грин вжикнул молнией и повернулся к двери, в голосе его появились властные нотки. – Бригитта, ты где? – И, едва та явилась на зов, повелел: – Закажи ужин на квартет, что-нибудь из кавказской кухни, уж будь добра. Только не звони в «Сулико», я тебя умоляю… – И, повернувшись к Скудину, пояснил: – У них, чтоб им, в прошлый раз базартма ни к чёрту была. Петрушки напихали вместо киндзы…

…Натахин дом найти оказалось нетрудно. У крайнего подъезда царила невесёлая суета.

– «Случилось страшное», – вполголоса прокомментировал Скудин.

Действительно – случилось. В мартовской тьме слепили маячками глаза уже ненужные «скорые»: единственная, подхватившая ещё живую жертву бандитов, давно укатила, остальные ждали неизвестно чего. Пыхтели жёлтые «УАЗы», доставившие милицию, начальственно загородил проезд микроавтобус с грозной надписью «Дежурный ГУВД»… Сновали стражи порядка, равнодушно покуривали парамедики, чуть в сторонке толпились, перешептывались полуночные собачники – как же, бесплатная развлекуха!

– Резали? – стыдясь, ужасаясь и вожделея, спрашивал кто-то. – Или стреляли?..

Разнокалиберные барбосы скулили, чуя смерть, и робко прижимались к хозяйским ногам, но на них не обращали внимания.

– Генриетта Карловна, вы только посмотрите, ещё одного тащат. Уже четвёртого, я считала…

Воздух отдавал бедой, ядовитым бензиновым выхлопом и папиросным дымом, в теплоцентре дрались и приглушённо орали коты, лица у ментов были вытянувшиеся, недовольные. Они на своём веку видали и не такое, но – подарочек, блин, да ещё в предпраздничный вечер! Пять жмуров – и потерпевшая в глубокой отключке. Притом что ни свидетелей, ни следов, то есть заведомый глухарь. Да ещё жмуры, прямо скажем, такие, что невольно просится мысль насчёт пресловутой «Белой стрелы»34… И всё это на ночь глядя, когда нормальные люди, раскупорив пиво, сидят перед ящиком с интересной программой…

Монохорда с Мутантом, они же Килатый и Вирус, и прочая, и прочая, среди всей этой суеты не наблюдалось. Сделали дело и благоразумно отвалили в сторонку. Не маленькие. Скудин огляделся и потянул Гринберга к соседнему дому; из подъезда с самым скучающим видом возникли тайные виновники торжества. Борис и Глеб. Святые угодники. Как сказал совсем по другому поводу один добрый знакомый авторов этих строк – «незачем вам даже знать, что такие люди вообще есть…»

– Привет, славяне.

– Привет, – отозвался Глеб Буров, он же Вирус, он же Шкаф, он же Гибрид, он же Мутант. Телосложением он напоминал самого Кудеяра, но, в отличие от него, внешностью обладал удивительно мирной, домашней. Не заподозришь, что способен хоть муху обидеть. Между тем эту самую муху он мог сплющить ударом кулака. Да не на стенке, если вы об этом подумали, и даже не ногой на стекле, как Оливье Грюнер в кино, – а прямо в воздухе, на лету.

– Ну что, Глебушка? – больше для порядку спросил Иван. – Я вижу, управились без проблем?

– Дурное дело нехитрое… – Глеб виновато улыбнулся, пожал плечами, вздохнул. – Девчонку жалко. Совсем никакая, ожоги, разрывы, кровотечения внутренние… Медики быстро подъехали, так что жить будет… Те четверо мужику её рёбра поломали, да неудачно, осколок печень прошёл…

– Холодный, – подытожил Капустин. – Ну и те отморозки… За стволы зачем-то хвататься начали… Зря они это. Теперь тоже холодные. – Он замолчал, чиркнул спичкой, закурил и добавил не по-христиански:

– Туда и дорога.

Вид и «выхлоп» обоих вполне соответствовали занятию, в котором Глеб сознался Кудеяру по телефону: товарищескому распитию пива. На троих с Глебовой мамой. Два решительно неженатых боевых друга действительно делили комнатку в коммуналке на Загородном. Мы сразу попросим читателя великодушно воздержаться по этому поводу от каких-либо «голубых» подозрений. Всё, как обычно и бывает в нашем Отечестве, объяснялось намного прозаичней и проще. Дело в том, что по прибытии на жительство в Питер это самое Отечество отмерило капитану Капустину квадратных метров в угловой квартире пятиэтажки, которую на самом деле пора было сносить уже лет пятнадцать назад. Глеб, явившийся проведать новосёла, только обвёл глазами чёрный от плесени потолок, заглянул в угол на стыке стен, где упорно пытались образоваться сосульки, и дал подчинённому на сборы двадцать минут. Больше Капустин место своего предполагаемого жительства ни единого разу не посещал. Возможно, соседи сообща устроили в его комнате «ледник». Ещё более вероятно – узнай они о его воинской специальности, как пить дать, упали бы в ноги, попросили свою текущую по всем швам, латаную-перелатаную «хрущобу» к чертям собачьим взорвать.

Интерес к противоположному полу и пиротехнике возник у него с младых ногтей, причём практически одновременно. Ещё в детском садике он влюбился в белокурую девочку Люсю со смешным хвостиком на голове, а свою первую дымовуху – из целлулоидной расчёски, завёрнутой в фольгу от шоколадки, – устроил в первом классе на большой перемене. Потом пошли «поджиги», заряженные спичечной серой, жестянки с киноплёнкой – пробитые в трёх местах и взлетающие из костра, точно взбесившееся НЛО. А также маленькие бомбочки-швырялки, одна из которых зацепилась за перчатку и нещадно посекла новую куртку-болонью. За куртку Борька был выпорот, после чего работал всегда без перчаток. В пятом классе, начитавшись Циолковского, он начинил артиллерийским порохом сифон из-под газировки, смастерил направляющие и скомандовал сам себе: «Ключ на старт!..» Массивная ёмкость, оплетённая металлической сеткой, с рёвом устремилась в вечернее небо. Вычертила в нём великолепный зигзаг и эффектно возвратилась на землю. Прямо на капот ни в чём не повинному соседскому «запорожцу»….

Время шло… В восьмом классе он научился плавить тол и, узнав на уроке химии, что щелочные металлы бурно реагируют с водой, немедля решил проверить это на практике. Стибрил заветную баночку и провёл эксперимент тут же на перемене, спустив содержимое в фановую систему. Экзотермическая35 реакция получилась что надо. Звук взрыва докатился аж до учительской, а унитаз разлетелся на миллион маленьких белых кусочков. К концу десятого Борька Капустин был уже близко знаком с милицией, что, естественно, не вязалось с репутацией хорошего домашнего мальчика, будущего студента престижного вуза. Пришлось подаваться на учёбу куда подальше. «Куда подальше» в России соответствует, как известно, Сибири. Так Борька оказался на Нижнетагильском заводе-втузе. В общаге квартирного типа. Для пиротехнических опытов на медном комбинате обнаружилось редкостное раздолье… В общем, до диплома Капустин не дотянул. Скажем прямо – очень драматично не дотянул. Настолько, что иного выхода, кроме как в солдаты, попросту не осталось. И вот тут, на его счастье, подвернулся вербовщик из госбезопасности.

В учебном центре Борькины способности расцвели пышным цветом. Плюс бега по полной боевой, стрельба, напалм, парашют, рукопашка, собаки. Всё это с отличием. А потом – те же самые джунгли, куда в своё время угодил Женя Грин. Дождевые леса, буш, саванна, чёрные мамбы, жирафья лихорадка и вирусы попугаев. А также мины, мины, мины. Всех мыслимых и немыслимых типов. Поставленные, снятые, обезвреженные, подорванные… И как венец блистательной карьеры – плен. Яма с дерьмом. И ножичек узкоглазой садистки, прошедшийся по самому ценному, что у мужика есть.

Диагнозу, прямо на месте вынесенному друзьями, – «жить и баб трахать будешь» – он сперва не поверил. Поставил на себе большой чёрный крест и очень серьёзно захотел в петлю.

«Лейтенант, это же парный орган, – вселил надежду врач-подполковник, делавший Борису операцию в госпитале под Рангуном. – Понимаешь? Пар-ный… Эка беда, монохорд… Как кто? Это тот, у кого „хорда“ только одна… Подожди немного, ещё все тётки твои будут…»

Сам, видать, не дурак был по женской части, как в воду глядел.

Первый же послеоперационный опыт показал, что все параметры соответствовали норме, и Борька, осознав бренность своей земной жизни, стал бурно навёрстывать упущенное. Чтобы какая-то там китайская девка да русского мужика?.. Да ни в жисть!..

Он с большим успехом доказывал это миру и по сей день.

Кабинет Гринберга представлял собой просторную комнату с настоящим действующим камином. Этакий охотничий домик: выйдешь за дверь – и шагнёшь прямо на альпийские луга, увидишь в синем небе снежные вершины и услышишь издалека йодль36 горного пастуха…

Всё было на месте – звериные головы вдоль стены, чучела медведей по углам, шкафчик с бронированными стёклами, сквозь которые виднелись ружейные стволы. Пол был застлан шкурами пантер, под потолком зигзагом изгибалась набитая опилками анаконда, над подозрительно широкой, с водяным матрасом, оттоманкой висел очередной портрет хозяина квартиры. На сей раз полотно живописало Гринберга на охоте. Клыкастый слон, задирая хобот, мчал Евгения Додиковича на своей широкой спине, а тот палил почти в упор во взметнувшегося в прыжке бенгальского тигра. Стлался сизый дым, утреннее солнце играло в хрустальных каплях росы… Свирепый хищник был роскошно-полосатым, индус-погонщик белым от страха, девственная природа величественной и зелёной. Гринберг играючи держал ровную мушку и едва заметно улыбался.

– Так, – пояснил он дружно хмыкнувшим зрителям, – ничего особенного, одна художница рисовала… – Зачем-то оглянувшись, нащупал потайную кнопку, и полотно отодвинулось в сторону, обнажив нишу с огромным сейфом фирмы «Сименс и K°». – Она была на втором слоне.

Щёлкнули хитроумные замки, открылась тяжеленная дверь, и на свет Божий появился многострадальный чемодан. На фоне окружающей роскоши выглядел он до крайности неприглядно – обшарпанный, в белёсых разводах.

– Ну, братцы, будем разбираться… – Скудин осмотрел трофей со всех сторон, приложился ухом к крышке, поманил Капустина. – По мне так всё нормально. Боря, оцени, не фугас?

– Бережёного Бог бережёт, – буркнул Монохорд. – Как сказала монашка, надевая на свечку презерватив… Нет, не фугас. – Маленький нож в умелых руках проворно справился с замками, и Борис осторожно поднял крышку. Первым заглянул внутрь, и лицо у него вытянулось. – Ну, дела!.. Золото партии!..

Половину чемодана занимали какие-то бумаги. Пожелтевшие, хрупкие, они выглядывали краешком сквозь истлевшую клеёнку, которой их когда-то заботливо обернули. Всё оставшееся место было забито многочисленными мешочками, а в мешочках… Ой, мамочки. Золотые пятёрки, полуимпериалы, червонцы. Ещё какие-то монеты неведомых стран, неизвестных названий и номиналов. Драгоценные кольца, серьги, браслеты. Не менее десятка массивных, похожих на луковицы, часов, жёлтая стопка увесистых портсигаров. В отдельном мешочке, россыпью, стоматологические изделия: коронки, протезы, мосты…

– И точно, золото партии. – Гринберг отточенным движением выудил древнюю, тускло блеснувшую пятнадцатирублёвку, со знанием дела взял на зуб, сплюнул прямо на штучный пол и констатировал: – Настоящее. Царская чеканка.

Если следовать индусскому учению о кастах – варнах, Евгений Додикович был, без сомнения, уникумом, солдатом и барыгой в одном лице.

– Добротно сделано. – Кончиками пальцев Глеб вытащил из развалившегося кожаного мешочка старинное кольцо, потёр и залюбовался игрой света в прозрачном, не тронутом временем камне: – Красота…

У его мамы такого не было никогда. И, по-видимому, не будет.

– Бриллиант, – покосился Грин. – Чистой воды. Не меньше двадцати штук баксов потянет.

Подобных колец в мешке было, может, сто, может, двести.

Капустин не без брезгливости поднял искусственную челюсть, посмотрел, повертел, равнодушно бросил назад в чемодан.

– Помню, дрался с одним, так у того все фиксы повылетали. С одного удара… Раньше крепче делали, как я посмотрю. Жень, ты там что-то насчёт ужина говорил?

Пожрать он был далеко не дурак, зато по части золота ему всегда было «фиолетово» – в гробу карманов нет…

– Я – «за», – откликнулся Глеб.

– Команди-и-ир, – пропел Гринберг.

В самом деле, Кудеяр был единственным, кто никак не выразил своего мнения ни о найденном кладе, ни о перспективе поужинать. Иван держал в руках толстую тетрадь, извлечённую из обрывков древней клеёнки. И ошалело вглядывался в пожелтевшую бумагу. Среди убористой тарабарщины непонятных, явно шифрованных знаков ему бросилось в глаза изображение сложной спирали. Точно такой, в какую свернулась когда-то Машина веточка…

– Команди-и-ир… – уже шёпотом повторил Гринберг. Иван опять его не услышал.

«Что за чёрт!» Он выхватил из пачки другую тетрадь, потоньше первой, раскрыл наугад, и глаза его изумленно расширились.

«26.07.38. Сегодня, возвращаясь с Чёрной тундры, познакомился со здешним егерем, Василием Скудиным. Замечательный человек, настоящий русский северянин. Кажется, я ему тоже понравился. Звал в гости…»

Это был дневник. Старый, беспощадно истрёпанный пролетевшими десятилетиями, украшенный известковыми потёками и кое-где подмоченный во время сегодняшнего потопа. Между его обложкой и заглавным листом была вложена фотография мужчины в фас и профиль, какие обычно помещают в уголовных делах. Человек на снимке был удивительно похож на Льва Поликарповича Звягинцева, только моложе и полнее и притом – очень коротко стрижен. «Если не сам профессор, то близкий родственник», – озадаченно подумал Иван. Впрочем, долго гадать не пришлось. Внизу на фотографии было подписано по чёрному фону корявыми белыми буквами:

Бабушка и внучка

Хотим мы того или не хотим, а только на дворе у нас век сериалов. И не каких-нибудь там убогих трилогий с тетралогиями, а самых что ни есть полнометражных. Если сериал телевизионный, то уж такой, чтобы смотреть его по будням как минимум год. А книжный – чтобы корешки на полке мерить рулеткой…

Рита оторвала взгляд от экрана компьютера, в который пялилась последние полчаса безо всякого толку, и посмотрела в окно. Зябко вздрогнула… Кажется, Иван Степанович посчитал её журналисткой, взявшейся работать на рынке ради бесстрашного журналистского расследования. Вот тут он ошибся. Отработав несколько лет инженером, Рита в самом деле сменила стезю – стала писательницей. Писательницей-детективщицей из тех, что во множестве последовали за королевой жанра, Александрой Марининой. На королевские и прочие титулы Рита не претендовала и в рейтинг-листах, вывешиваемых крупными магазинами, свой псевдоним с трепетом не выискивала. Но то, что книжки её не терялись в сплошном море «женского» детектива, захлестнувшем лотки, – это ей было известно доподлинно. И гонораров от издательства «Букварь», где её издавали, им с бабушкой на жизнь покамест хватало. Даже вот мобильник купили… Чего ещё?..

Писала она под псевдонимом – Жанна Осокина, а её постоянную героиню звали, естественно, Рита. Рита-книжная не была ни суперменшей, ни искательницей приключений, ни лихим офицером уголовного розыска. Просто женщиной, живущей в Питере и время от времени помимо воли влипающей в различные ситуации. Из которых, хочешь не хочешь, приходилось выпутываться…

Про себя Рита считала, что именно это составляло сильную сторону её писаний и обеспечивало им какой-никакой успех у читателей. Можно, конечно, накрутить сногсшибательную интригу, завалить страницы трупами, залить их кровью… и иными жидкостями физиологического происхождения. Ну и дальше что? Ты напишешь про пятьдесят мертвецов, а кто-то другой тут же перещеголяет тебя, написав про пятьсот. Ты постельную сцену – а конкуренты уже весь содом и гоморру пополам с некрофилией. И так далее до бесконечности. Не секрет: если писателю по большому счёту нечего сказать, он отправляет своего героя спасать мир. Ибо полагает, что огромность поставленной задачи автоматически делает произведение интересным. А ты попробуй-ка проведи этого героя через обычные жизненные ситуации. Простые, каждодневные, узнаваемые и оттого по-особому безысходные. Слабо? А сплести из них по-настоящему интересный сюжет – без мировых заговоров и сверхчеловеческих страстей? А ещё и рассказать обо всём художественно, то есть так, чтобы читатель, закрыв книжку, не в скупку её поволок и не в мусорник выкинул, а на полку поставил – перечитывать?..

Между прочим, никто не говорит, что это легко. Это трудно. Ещё как трудно…

Вот потому-то Рита и сидела перед ноутбуком уже в полном отчаянии, потратив битые полчаса на безуспешный поиск нескольких верных, никакими другими не заменяемых фраз.

Хорошие произведения не пишутся быстро. Вот только издательству, у которого сроки, рекламные акции и книжные ярмарки, этого не объяснишь. И, опять-таки, есть семейный бюджет, требующий постоянных вливаний. За колбасу в магазине платят рублём, а не отчётами о творческих муках. «Он знал, что вертится Земля, но у него была семья…»

…Всё!!! Рита решительно выключила компьютер и вылезла из-за стола. Как это очень часто бывает, необходимые слова, которые она так долго высиживала, тотчас явились на ум. Захотелось немедленно включить машину и продолжить литературный процесс, но Рита знала, что это не прорыв вдохновения, сулящий несколько хороших страниц, а всего лишь искорка, выскочившая из подсознания. Она записала осенившее на бумажке, сохранявшейся рядом с компьютером как раз для подобного случая. Не зафиксируешь сразу, нырнёт обратно в потёмки, и потом ни за что будет не вспомнить. Дело известное, не единожды проверенное…

Молодая женщина стала собираться на улицу.

На самом деле ей было не свойственно работать по утрам, она вела образ жизни типично «совиный», предпочитая трудиться над приключениями Риты-книжной исключительно в тихие ночные часы. И вообще на сегодня у неё была намечена поездка на рынок: надо же, в конце-то концов, хозяину выручку сдать, а то некрасиво получится… Ну и что? Проснувшись для разнообразия раньше бабушки-«жаворонка», Рита с отвращением посмотрела в окно и… прочно засела сочинять.

Она была не чужда психологии и привыкла смотреть правде в глаза. Так вот, правда состояла в том, что идти на улицу было страшно. Страшно до судорог, до мерзкого бурчания в животе. То бишь занималась она всё утро не столько сочинительством, сколько оттягиванием неизбежного.

«Ну, хватит. Если не выйду сейчас – так и буду сидеть, пока в психушку не закатают!»

Рита начала одеваться. Бесформенные старые джинсы, не очень-то презентабельные, зато совсем не стесняющие движений. Лёгкие корейские сапожки, откровенно пасующие перед лицом российского марта, зато, в отличие от чего-то более тёплого и красивого, позволяющие быстро бежать. Поясная сумочка для денег, которую не заметно под одеждой и которую грабители с неё не сразу сорвут. Куртка с капюшоном, в которой Риту на улице неизменно принимали за мальчика…

Бабушка кормила на кухне соседскую кошку Василису.

– Деточка, – сказала она, – ты смотри, может, лучше я к Бахраму твоему съезжу?

Любая нормальная бабушка готова за внучку хоть к чёрту в пасть, хоть в бандитский притон… если только не рассыпется по дороге. Однако в данном случае это были не пустые слова. Подумаешь, семьдесят восемь! И поехала бы, и в целости передала деньги. И, не исключено, разогнала бы к шутам собачьим всех тех, от кого Рита собиралась трусливо улепётывать в своих корейских сапожках. Ангелина Матвеевна до сих пор сохраняла крепкую стать и отвагу, увы, не передавшуюся наследнице. В тридцатые годы теперь уже, страшно подумать, прошлого века бабушка была спортсменкой-осовиахимовкой, прыгала с парашютом и увлечённо занималась радиолюбительством. Потом началась война, и вчерашняя школьница оказалась в действующей армии. Была партизанская школа в Боровичах, где, снабдив псевдонимом, её научили владеть оружием и пользоваться немецким радиожаргоном. И временно оккупированный Тихвин, из которого юная разведчица посылала шифровки при посредстве рации «Белка», замурованной в стену. Вероятно, немцы в конце концов заинтересовались бы антенной, замаскированной под бельевую верёвку, но их, слава Богу, успели вовремя вышибить вон. Боевая бабушкина карьера завершилась вполне в духе времени. В сорок пятом с радистки-разведчицы взяли страшную подписку о неразглашении – и отпустили на все четыре стороны, не выдав на руки никакого, даже самого липового документа. Секретность! В результате которой, согласно бумагам, три с лишним года, пока вся страна воевала или трудилась в тылу, здоровая деваха валандалась неведомо где. Много позже, уже бабушкой, Ангелина Матвеевна попробовала было настоять на своих ветеранских правах. Однако секретность всё ещё действовала, и она получила от ворот поворот. Смертельно обидевшись, бабушка зареклась когда-либо обращаться к чёртовым комитетчикам. За неё это ещё через несколько лет, в Перестройку, сделала внучка. Осталось неизвестным, какого уровня достигло письмо, адресованное на XIX Партконференцию, Горбачёву, – не суть важно. Главное, что бабушку, уже переехавшую в Ленинград, пригласили в Большой дом и торжественно вручили ветеранское удостоверение. Выданное ажно ФСБ. «Сгодится чиновников в жилконторе пугать», – рассудила Ангелина Матвеевна. С тех пор она проделывала это неоднократно. И с неизменным успехом.

Самой большой своей жизненной неудачей Ангелина Матвеевна считала собственную дочь, Ритину мать. А самой крупной и непоправимой ошибкой – то, что, узнав о беременности внучки, в тот же самый день не примчалась наводить порядок в семье. Когда она всё-таки приехала, злосчастный аборт успел состояться. Ангелина Матвеевна с порога залепила дочери оплеуху. И никогда больше с нею не разговаривала. С тех пор минуло шестнадцать лет. Ритин так и не родившийся сын теперь бы уже заканчивал школу. Ритина мать иногда делала вялые шаги к примирению, но Ангелина Матвеевна оставалась тверда.

Короче – та ещё была у Риты бабушка. Рита её очень любила.

– Как доберёшься, сразу мне по сотовому позвони, – строго напутствовала Ангелина Матвеевна внучку. Она была в курсе всего случившегося в «Поганкиных палатах» и теперь, естественно, волновалась, отпуская ребёнка одного в такое опасное место.

– Позвоню, бабуленька. Если только сотовый там работать захочет. Я же тебе рассказывала…

– А ты из автомата возле метро. Ну, беги. Да смотри возвращайся скорее. А я блинов напеку…

Государственная измена

– Итак?.. – Веня Крайчик завязал скользкий тефлоновый проводок ещё одним узелком. – На ящик коньяка – слабо?..

Виринея пожала плечами:

– Да у тебя, извини, зарплаты не хватит проставиться.

– А что ты за меня беспокоишься? Покупать-то тебе. Ну так как? Одолеешь?

– Легко. Хотя бы затем, чтобы посмотреть, как ты весь его выпьешь. Тебе же пробку от лимонада понюхать – ты и под стол упадёшь…

– Я?!.

– Очковая змея.

– Ладно, ладно, – вмешался Альберт. – Этак вы, братья-сёстры-славяне, никогда не договоритесь. Слушайте сюда. На бутылку. И в любом случае распиваем все вместе. Идёт?

– Идёт.

– Идёт.

Веня сосредоточенно накинул проволочную петлю на поясной ремень.

– Венечка, – проговорил Альберт осторожно, – а ты полностью уверен, что она не развяжется? Тефлон всё-таки… Я бы реп-шнура тебе лучше принёс…

Веня испепелил его взглядом поверх очков:

– Если руками вязать, то не развяжется. Я всё-таки в молодости на швертботе37 ходил.

– А я горным туризмом занимался. Тоже кое-что в узлах понимаю.

Никому из них ещё не было тридцати лет, и потому-то они очень любили ссылаться на «давно прошедшую» молодость. Так двенадцатилетний авиамоделист говорит репортёру: «Я с самого детства…»

Веня опробовал надёжность петелек на ремне и стал подвязывать к ним трансформатор. Тот самый, кочевавший по лабораторным столам. Сегодня в обеденный перерыв Веня собирался вынести его через проходную и торжественно похоронить в мусорном баке. Умыв попутно охрану и выиграв спор, возникший в ходе приготовлений. Хороший коньяк – он тоже на дороге ведь не валяется…

Первый послепраздничный день для этой цели выбран был не случайно. Начать с того, что Лев Поликарпович (вот уж кто наверняка пресёк бы противозаконные Венины поползновения!) на рабочем месте отсутствовал. В данный момент профессор сидел на дирекции, с угрюмым нетерпением выслушивая хозяйственный доклад заместителя по общим вопросам: котельная, уборщицы, столярная мастерская… Самое что ни есть интересное для учёного мужа. А никуда не денешься, руководитель подразделения – хошь не хошь, сиди. Молодые сотрудники дали начлабу ужасную клятву ничего не менять в условиях опыта, просто запустить программу и ждать. Только потому, надо думать, Лев Поликарпович с дирекции до сих пор и не сбежал.

…А кроме того, охрана наверняка не ждала столь скорого выполнения Вениной угрозы «вывести слона». Через месяц, ну там через неделю… Но в первый же рабочий день? Ни за что. Ну а он за три выходных разработал остроумнейший план. Даже явился на службу в выкопанном на антресолях долгополом плаще, которому на самом деле был далеко ещё не сезон… И убедился, минуя турникет, что Бог воистину есть и что правду Он видит. На вахте сидела в полном составе личная гвардия Кудеяра. Та самая троица, что перед праздником так беспардонно загубила им опыт. В приличных местах офицеры пропуска у сотрудников не проверяют, но в нынешнем «Гипертехе» всё делалось не как у людей. Чёрный Полковник был мужик суровый – и своему комсоставу облениться и заржаветь не давал.

«Неужели не холодно?» – участливо спросил Веню вежливый Глеб. – «Закаляюсь!» – гордо выговорил Веня, хотя губы, правду сказать, слушались плохо. С Московской площади до самого института они, как обычно, ехали со Львом Поликарповичем на его арахисовом «москвиче». Внутри машины было тепло, но во всём остальном мире стоял по-прежнему март: пока двигались от автостоянки до проходной (а темп задавала хромота профессора), молодой научный сотрудник успел продрогнуть насквозь и почти пожалеть о задуманном. Теперь время близилось к двенадцати тридцати, Веня давно отогрелся и снова был полон боевого духа. В двенадцать тридцать начинался обеденный перерыв; скоро Вене предстоял небольшой адреналиновый допинг и вечная слава в изустных анналах родной конторы, а «сатрапам» из институтской охранки – столь же вечное посрамление.

Рядом на столе тужился и пыжился «Селерон». Машина трудилась над повторением опыта, так бесчувственно прерванного три дня назад. Последнюю тогдашнюю точку она воспроизведёт не ранее чем через час после обеда. До тех пор на экране ничего интересного не произойдёт, а значит, можно со спокойной совестью заниматься военными приготовлениями. Тем более что виноваты в вынужденном простое были всё те же «опричники», сорвавшие опыт, да и начальство – так уж нынче сложилось – не смотрит… В общем – «trickle, trickle, little chip».38 А мы тем временем…

Вене пришлось ещё потренироваться, чтобы с подвешенной между ног тяжеленной металлической балясиной сохранять хоть видимость нормальной походки. Спасибо покойному дедушке, такому же, как и внук, долговязому: его старорежимный плащ (как водится – снова модный) спускался гораздо ниже колен, но и того еле хватало. Железяка, назначенная на роль «слона», была-таки неудобна чертовски. Ладно! Не за десять вёрст с ней идти, можно и потерпеть!..

В общем, к двенадцати тридцати всё было готово. Заговорщики вышли из комнаты и заперли дверь, оставив компьютер трудолюбиво двигать науку. А что с ним сделается, с компьютером? Небось не телевизор «Радуга», не загорится. И не реальная модельная установка, Чернобыля не устроит…

Скудинская гвардия присутствовала на вахте по-прежнему в полном составе. Женя Гринберг и Боря Капустин несли боевое дежурство, а рядом с Борисом стоял Глеб Буров, очень кстати завернувший к соратникам. Он держал в руках аккуратный пакетик с блинами, только что принесёнными из фирменного ларька, недавно выросшего у дороги. Сквозь полиэтилен просвечивала клетчатая салфетка и распространялся совершенно немыслимый запах. Кот Дивуар, в целом весьма не жаловавший институтских секьюрити, таился в ближнем углу вестибюля и не сводил с Глеба зачарованных глаз. Кончик рыжего хвоста подрагивал, выдавая напряжённое ожидание. Сердобольные «гестаповцы», случалось, оставляли-таки кусочек полакомиться…

Виринея первой двинулась на прорыв. Полчаса назад она яростно препиралась с Веней, утверждая, мол, ничего не получится, но вот дело дошло до решительных действий – и корпоративная солидарность возобладала. Девушка поправила волосы и просто-таки павой проплыла мимо восхищённой охраны, этак многозначительно подмигнув лично Евгению Додиковичу Гринбергу.

– Риночка… – Глаза капитана Грина, провожавшие её синюю куртку-дутик, тотчас подёрнулись неизбывной тоской. Однако цена ему как профессионалу была бы ломаный грош, если бы, даже глядя вслед далеко не безразличной ему женщине, он перестал внимательно фиксировать всё остальное. А именно. Бескорыстный интерес на физиономии Альберта – ну ни дать ни взять российский любитель футбола, ожидающий, кто кого нынче побьёт, «Арсенал» или «Манчестер Юнайтед». Жгучее нетерпение в глазах Виринеи, занявшей позицию готовности у выходной двери. И наконец – фальшивую улыбку, взмокший лоб и весьма неестественный шаг Вени Крайчика, явно занимавшего в этой таинственной диспозиции центральное место. Веня, ко всему, был облачён в идиотский доисторический плащ чуть не до пят. Горец Маклауд, скрывающий от посторонних взоров катану. Венин плащ было невозможно объяснить ни веяниями моды, ни температурой на улице. Вывод напрашивался только один…

Жене не потребовалось переглядываться с Борисом и Глебом. Он лишь краем глаза покосился на них – и шестое чувство, которое возникает между людьми, вместе пролившими не одно ведро крови, сказало ему: они тоже всё видели. И пришли к тем же заключениям, которые сделал он.

Что ж, чудненько. Женя решил достойно ответить на задуманную учёными провокацию, а заодно оттянуться по самой полной программе. Он дал Вене миновать турникет и пройти ровно три шага. И когда у того только-только начала воспарять душа в радостном облегчении: удалось?!! удалось?!! – Женя слегка придержал стремившегося следом Альберта… и гаркнул в беззащитную Венину спину страшным повелительным голосом:

– Крайчик!

…Надобно ещё знать, что это за голос. Если человеку, спокойно моющему окно на восьмом этаже, в подобном вокальном режиме рявкнуть «прыгай», он прыгнет. Гарантия, при умелом исполнении, стопроцентная. Женино исполнение было очень умелым. Веня обернулся так, словно услышал позади себя как минимум «стой, стрелять буду». Паника на его лице странным образом мешалась с ещё не угасшей улыбкой самодовольного ликования, адресованной Виринее…

Вот тут и произошла окончательная катастрофа.

От резкого движения узел на скользком тефлоновом проводке, почти сразу начавший давать слабину, разъехался уже полностью. Пудовый «транс», увлекаемый мировой гравитацией, неудержимо пошёл вниз. Перепуганный злоумышленник даже не попытался стиснуть его коленями, лишь начал раскрывать рот…

Реликт прошлого рухнул на полированный камень вестибюльного пола, произведя звонкое и оглушительное грох!!!

Последующее заняло доли секунды.

Эхо падения ещё отражалось от потолка, когда Борис и Глеб, вполне оценившие замысел капитана Грина, разом выпорхнули через турникет. Выпорхнули мощно, легко и красиво до невозможности: подобной синхронности действий ни в каком боевике не увидишь. Бедный Веня и пискнуть, что называется, не успел. Его щека оказалась мгновенно вжата в холодный и влажный каменный пол, так что очки съехали на сторону и он перестал что-либо чётко видеть – кроме неправдоподобно огромного рубчатого ботинка в сантиметре от своего носа. Другой такой же ботинок весьма ощутимо попирал его спину. Руки словно сами собой распластались крестом, а ноги, наоборот, завернулись одна за другую – это для того, чтобы опасный преступник не сумел сразу вскочить и наброситься на стражей порядка. Автоматное лязганье над головой и жуткие вопли, смысл которых несчастный Веня просто не в силах был уразуметь…

Другие участники заговора, надо отдать им должное, подельника своего в беде не покинули.

– Садисты!!! Не смейте!.. – рванулась назад Виринея. Ей показалось, будто Глеб собрался прибегнуть к наручникам.

Альберт, спортивный, но не наделённый ловкостью спецназовца парень, лез через заблокированный турникет и тоже храбро рвался в неравную битву.

– Не трогайте!..

Между тем к Вене, избавленному благодаря атаке друзей от психологического прессинга, вернулись временно парализованные мыслительные способности. И он сообразил, что уложили его на самом-то деле исключительно нежно и бережно – ну просто как младенчика в колыбельку. Не ушибли (а могли, ещё как могли…). Не затоптали слетевшие с переносицы сложные астигматические линзы. Даже расклячили его не на затоптанном и грязном пятачке пола, а чуть в стороне, там, где недавно прошлась тряпкой добросовестная тётя Паня… Веня приободрился, осторожно влез физиономией обратно в очки и стал с интересом наблюдать за происходившим вокруг.

Вот Глеб аккуратно отцепил от своего рукава повисшую на нём Виринею, отставил брыкающуюся девушку в сторону и легонько встряхнул:

– Без истерик, гражданочка! Хищение ценного научного оборудования. Явно с целью передачи враждебным разведывательным организациям…

Стратегическая ценность древнего и к тому же горелого трансформатора была понятна, что называется, даже ежу. Альберт перестал вырываться у сграбаставшего его Монохорда и прислушался.

– По факту данного преступления, – тоном сталинского следователя продолжал Глеб, – несомненно будет возбуждено уголовное дело по статье «государственная измена». Всем присутствующим предлагаю выполнить гражданский долг и записаться в свидетели…

– Сатрапы!.. – вздёрнула подбородок Виринея. Она смутно помнила, будто когда-то был вроде фильм, не то спектакль, названный её именем, – про казнённую революционерку.

– Всех не перевешаете, – включился Алик. И гордо выпрямился, насколько позволяли заломленные за спину руки. Монохорд скроил жуткую рожу и сделал вид, что вот сейчас согнёт его в бараний рог.

– НАТО за нас отомстит… – просипел с пола «государственный изменник».

Другие сотрудники, остолбенело взиравшие на зверское задержание, постепенно пришли в себя, поняли, что происходит, и начали откровенно прикалываться.

– Болтун – находка для шпиона! – провозгласил молодой лаборант.

– Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст, – вспомнил молодость его седовласый руководитель.

– Мы сдали того фраера войскам энкавэдэ, с тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде!.. – неожиданным басом пропела уборщица тётя Паня.

Дело определённо шло к тому, чтобы звягинцевская молодёжь прогулялась-таки за коньяком – да и «уговорила» его после работы совместно с охраной… Увы! Вмешался, и очень некстати, Его Величество Случай. В лице замдиректора по общим вопросам Андрея Александровича Кадлеца, которого чёрт занёс к проходной именно в этот момент.

Его фамилия имела ударение на первом слоге (о чём сам он не забывал бескомпромиссно напоминать окружающим), но, естественно, давала сотрудникам «Гипертеха» обильную пищу для лукавой фантазии. Андрей Александрович обладал ровно той внешностью, которую, думая о хозяйственном руководителе застойных времён, воображала себе Рита-Поганка. Этакий монолит, насмерть вросший в негнущийся официальный костюм. Плюс неразлучный «совершенно секретного» вида импортный кейс с цифровыми замочками. Андрей Александрович был, естественно, крупным реформатором и демократом и при случае намекал на почти мученичество при проклятом тоталитаризме. В институте Кадлеца называли «демократическим задвиженцем» и подозревали за ним тайное членство в какой-нибудь компартии самого фундаменталистского толка. Прославился же он тем, что, едва вступив в должность, распорядился отправить на перекраску выделенную ему бежевую «Волгу». Крупному начальнику – да не на чёрной? Нонсенс, господа-товарищи. Западло…

И вот этот-то заместитель директора весомо и важно проследовал к запертому турникету, чтобы обозреть театр военных действий и жестом памятника вождю простереть над ним руку:

– Что за безобразие здесь происходит? Я требую немедленных объяснений!..

Кот Дивуар, забравшийся под стол Бори Капустина, терзал, воровато прижав уши, когтистой лапищей украденный пакетик с блинами…

Сукин сын

Рита шла по Бассейной, направляясь к своему – или уже не своему? – рынку, и чувствовала, что постепенно успокаивается. То есть, пока заставляла себя выйти на улицу, она успела десять раз помереть прежде смерти и перепсиховалась, что называется, по полной программе. От её дома в дебрях Красноармейских улиц до станции метро, именуемой питерцами «Техноложкой», было ровно два с половиной шага. Погода стояла вовсе не жаркая, но чисто от мандража Рита взмокла, как в бане. Смех и грех: по-видимому, при этом запустился какой-то физиологический процесс, содействующий успокоению нервов. Так бывало у неё в детстве, когда она занималась гимнастикой. Нет, не всерьёз, просто в оздоровительной группе. Бывало, она являлась на тренировку всеми обиженная, с какими-то школьными неурядицами плюс неизбежная выволочка от матери. Как у Маяковского: «Придёшь усталый, вешаться хочется…». Но вот оставалось позади часовое занятие, и Рита, распаренная и усталая, жадно вдыхала морозный воздух, казавшийся после душного зала необыкновенно свежим и вкусным, недоумевая: «И из-за такой-то чепухи я расстраивалась?..»

Пока она ехала четыре остановки до «Парка Победы», народ в метро постепенно перестал казаться ей скопищем киллеров, жаждущих её крови. Она поднялась по эскалатору с чудесным ощущением освобождения… и первым делом купила мороженое. Трудясь над своими детективами, она почитывала всякую специальную литературу и знала, что углеводы опять же способствуют оптимистичному взгляду на жизнь. Пока она убирала в кошелёк сдачу, в небе над Московским проспектом проглянуло весёлое солнце, и неопределённо-серый день сразу стал весенним. Рита цинично усмехнулась, разорвала обёртку и запустила зубы в хрустящую шоколадную глазурь. Никогда ещё сахарная трубочка не казалась ей такой вкусной.

Щурясь от яркого света, прямо-таки звеневшего в лужах и битых сосульках, Рита дошагала почти до середины Бассейной… и вот тут-то, возле жёлтого здания техникума, её осенила такая мысль, что она остановилась как вкопанная – и была тотчас вполголоса обругана каким-то мужчиной, едва не налетевшим на неё сзади.

– Корова, – буркнул, удаляясь, невежливый дядька в зелёной куртке-пуховке, но Рита едва ли расслышала.

– Во дела, подруга, – пробормотала она вслух.

До неё вдруг дошло, что в её собственной, насквозь реальной жизни последнее время начало самым подозрительным образом сбываться многое из того, что она на досуге придумывала для своей героини, Риты-книжной. Господи, всё-то у неё было не как у приличных людей, то есть у приличных писателей!.. Ну нет бы рожать книжные главы, руководствуясь собственным жизненным опытом, сдобренным рассказами бывалых людей! А вот фиг вам. У неё, стало быть, сперва сочиняется, а в жизни происходит потом. Взять хоть нападение бандитов, из чьих лап Риту-книжную вырывал вовремя появившийся супермен. Как резво она барабанила по клавишам неделю назад, загоняя в компьютер этот эпизод, как после перечитала – и «в зобу дыханье спёрло» от авторского самодовольства! А вскоре… нате вам пожалуйста. И ведь, как она теперь с пронзительной отчётливостью понимала, это был далеко не единственный случай. «Ворона каркнула во всё воронье горло…»

Рита вновь усмехнулась, уже не цинично, а попросту горько. Ну и что теперь прикажете делать? Срочно устроить Рите-книжной свадьбу с вышеупомянутым суперменом? Ненавязчиво смахивающим на Ивана Степановича?.. И кучу детишек?..

Она медленно дожевала вкусную вафлю и выбросила в урну обёртку. Было у неё сильное подозрение, что вновь открытый магический закон в данном случае не поможет.

Рита в задумчивости перешла Варшавскую улицу и двинулась дальше вдоль сетчатого забора автостоянки.

Её рыночный хозяин звался Бахрамом Ерджаниковичем Копалиани. Вот так, ни больше, ни меньше. Для всякого, кто хоть смутно представляет себе Кавказ и положение в том регионе, – абсолютно дикая смесь: этакий «Азербайджан Армянинович Грузинов». Но, как и почти всё невероятное, Бахрамовы паспортные данные объяснялись очень закономерно и просто. Дело в том, что у Бахрама был дедушка, который наверняка нашёл бы общий язык с Ритиной бабушкой. Почтенный батоно39 Ростом прошёл всю войну, хотя уже тогда был немолод. Обратно в родные горы он привёз геройские ордена и медали и неизгладимые воспоминания о фронтовом братстве, включавшем едва ли не все народы Союза. Что и сказалось на его младших детях и внуках. Потомство дедушки Ростома ещё не дотягивало количеством до числа всех советских народов, но он продолжал над этим работать. Во всяком случае, русские, украинские, азербайджанские, казахские, армянские и прочие имена в его семействе водились. И мнение по данному поводу менее интернационалистично настроенных соседей его не особенно волновало. Семья дедушки Ростома обитала в сущем орлином гнезде, в труднодоступной горной долине. С началом безвластия и локальных конфликтов долина превратилась во что-то наподобие суверенной республики – оценив обстановку, аксакал тряхнул фронтовой стариной, стратегически перекрыл немногие тропы и попросту не пустил к себе ни единого боевика. Хотя желающих было с избытком…

Зато в заоблачную «республику» стали вполне беспрепятственно проникать беженцы. Из Осетии, из Карабаха, из Абхазии и Чечни. Со всех сторон многогранных кавказских конфликтов. Приходили и оставались жить. Строились, присматривались друг к другу, засылали сватов… По национальному составу миниатюрный советский союз тоже пока ещё не дотягивал до большого, распавшегося. Однако обещал со временем дотянуть.

Как рассказывал Бахрам – в их поселении надо всем господствовала старинная сванская башня. Выстроенная очень прочно и мудро. С какой бы стороны ни скатывалась лавина – непременно разбивалась о несокрушимое каменное ребро…

А кроме того, в суверенной долине по удивительному капризу природы необыкновенно здорово росли розы. Батоно Ростом упорно мечтал о маленьком заводике по производству душистого масла. В данный момент он сколачивал стартовый капитал, рассылая внуков с правнуками торговать цветами в российские города. Бахрам клялся Рите, что розы из долины вывозили с помощью бронетехники, подобранной на местах ближайших боёв и отремонтированной силами местных умельцев. Рита не верила. Пока он не продемонстрировал фотографию…

Вот такой ларёчный хозяин. Жуткая стыдобища была бы пропасть неизвестно куда со всей выручкой, правда?

…Если двигаться от Бассейной, то, чтобы попасть к уже-не-Ритиному торговому месту, надо было идти почти через весь базар. Рита шагала вдоль длинного ряда лотков и ларьков, кивая знакомым девчонкам-продавщицам, улыбалась примелькавшимся алкоголикам и с новой силой испытывала уже знакомое чувство освобождения. Вначале она было решила, что празднует освобождение от Риты-Поганки, но скоро поняла, что ошиблась. Нет! Образ Поганки теперь вызывал у неё скорее лёгкую ностальгию. А суть дела заключалась в том, что, ступив на территорию рынка, она окончательно перестала бояться. Когда-то в детстве, когда перед ними, подросшими девочками, впервые поднялся вопрос о приставучих мужчинах, Рита спросила свою одноклассницу, не боится ли та дворового хулиганья. «Кого-кого?.. – искренне изумилась Наташа. Она была дочерью дворничихи. – Да я только закричу, все наши хулиганы меня сразу выручать прибегут…»

Рита уже завидела впереди яркую надпись «Цветы Кавказа» и рукой, засунутой в карман, помимо воли принялась нащупывать под курткой сумочку с деньгами, когда её внимание привлёк какой-то шум возле мясного ларька. Это, собственно, был как бы и не ларёк, а небольшой магазинчик. Вот хлопнула дверь, и наружу заполошно выскочили две женщины. Обе казались изрядно напуганными, но в то же время явно сгорали от любопытства. Они не побежали прочь, а присоединились к скопищу десятка в полтора человек, напряжённо ожидавшему чего-то. Наблюдательная детективщица сразу вспомнила, где видела подобные лица. Однажды на Московском проспекте столкнулись машины, авария была очень скверная, с вызовом «скорой». И родные сестры сегодняшних тёток проталкивались к центру событий, возбуждённо выспрашивая: «А кровь, кровь есть?..»

Только одна пенсионерка спешила прочь, торопясь увести внучку. Рита спросила её:

– Не скажете, что там такое?

Старая женщина окинула её неодобрительным взглядом – «И эта туда же!» – однако ответила:

– Да милицию вызвали. Собаку бродячую застрелить. – И потянула за руку внучку: – Пошли, Анечка…

То, что дальше сделала Рита, ни в какие понятия о здравомыслии категорически не укладывалось. Бывает, мы совершаем поступки, которые много лет потом нас самих изумляют: ой, Господи! Да я ли этакое содеял?.. И как быть-то могло?

А вот могло, оказывается, могло. То ли планеты как-нибудь по-особому сошлись, то ли пятно на солнце выскочило, то ли ещё что… Знакомимся с девушкой, через пять минут оказываемся с ней в загсе, потом живём долго и счастливо и умираем в один день. Или – бросаемся, расплёскивая корейскими сапожками талые лужи, к двери ларька, из-за которой вот-вот должен прозвучать сухой хлопок выстрела. Стремительно распахиваем её и…

Продавец жался в углу за прилавком. В руках у него был тяжёлый нож-топорик для разрубания мяса, но держал он его не угрозы ради, а как бы желая заслониться широким лезвием, словно щитом. А прямо перед Ритой, спиной к ней, стоял участковый Собакин. Он не оглянулся на резкий скрип распахнувшейся двери. Цепко расставив ноги в неизменных хромовых сапогах, он медленно расстёгивал кобуру. Он не спускал глаз с четвероногого правонарушителя: вдруг бросится!

Но пёс бросаться не собирался. На это у него ни сил, ни гордости уже не осталось. Крупное, побольше средней овчарки, облезлое тускло-бурое чучело обречённо сгорбилось возле дальней стены. Пёс часто дышал, приоткрыв пасть, и на обращённом к людям боку рельефно просматривались все рёбра. Выражение гноящихся глаз было отчётливо скорбным. «Кончайте, что ли, скорей…»

– Андрон Кузьмич!!! – завопила Рита. – Андрон Кузьмич, погодите!!!

Собакин, уже взявшийся за пистолет, нехотя оглянулся на неё через плечо:

– Тебя только не хватало. А ну выдь!

Но эмоциональный вихрь, внёсший Риту внутрь магазина, ещё не иссяк, и она ринулась между участковым и псом.

– Он что, покусал кого-нибудь? Покусал? Ну, скажите, покусал кого-нибудь или нет?

Андрон покосился на продавца.

– Да нет вроде, – пробормотал мясник.

– Он ваше мясо украл? – продолжала наседать Рита. – Бифштексы поел? Куриц импортных попортил? Господи! Живое существо несчастное из-за куска убивать!!!

Костей и недоеденных ошмётков на полу, кстати, видно не было, и продавец снова помотал головой, опуская свой нож. Определённо не он был инициатором всей этой затеи. И уж всяко ему не улыбалось отчищать свой магазинчик, в котором после собачьего расстрела не скоро небось возобновится нормальная торговля. Если возобновится вообще. Кто к нему пойдёт-то после такого?

Пёс между тем почувствовал неожиданное заступничество, и в нём встрепенулась некоторая надежда. Молодая женщина ощутила, как он ткнулся в её ладонь горячим, больным, потрескавшимся носом. Потом робко лизнул. Тут Рита поняла, что будет отстаивать этого чужого, никогда близко-то не виденного пса поистине до последнего.

– Так скажите хоть, что он натворил?!

– Да что. Побирался, – буркнул продавец. – Жорева поклянчить… подкармливаю я его иногда… если какой кусочек заветрится. Мужик один на лапу ему наступил… он взвизгнул, мужик испугался… Замахнулся авоськой, а он на него гавкнул…

Кобелина, нечистопородный ротвейлер, в самом деле мог перепугать кого угодно. Особенно в своём нынешнем состоянии. Взъерошенная шерсть, розовая проплешина на спине, позвонки, торчащие, словно гребень у динозавра… «Уберите собаку, она бешеная! Она укусит сейчас! Милиция! Где милиция? Я жаловаться буду…» Андрон хмуро поглаживал пальцами кобуру. Предстоявшее мероприятие его тоже не приводило в восторг. Однако авторитет следовало соблюсти. Он сурово проговорил, обращаясь к Рите:

– Или пристрелю сейчас, или забирай куда хочешь.

– А вот и заберу! – ответила Рита. Больше всего её волновало, где бы взять верёвку для поводка. Покамест она крепко ухватила пса за грязный ошейник, благо это можно было сделать не наклоняясь. – Ну? Пошли, сукин сын.

Кобель покорно поплёлся с ней к выходу.

Мужика, потребовавшего над собакой расправы, Рита вычислила сразу. Крупный, полноватый дядька лет под шестьдесят, при очках, в толстом зелёном пуховике и меховой шапке резко выделялся среди любопытствующих тёток. В отличие от них, ему было не всё равно, чем кончится дело. У него было лицо человека, уверенного в торжестве справедливости. Рита и пёс улыбнулись ему одинаково – в сорок два зуба.

Праведная суровость на лице мужика сменилась недоумением, быстро перешедшим в откровенную злобу.

– Товарищ милиционер!..

– Собака не бродячая, она принадлежит гражданке, – громко объявил участковый. – Товарищи, расходитесь!

– Таких гражданок под суд надо отдавать! – возмутился зелёный пуховик. – Безобразие!.. – И нацелил палец непосредственно на Риту. – А псину твою ещё раз увижу – застрелю! Сам застрелю! Безо всякой милиции!..

Законность подобного обещания вызывала массу вопросов, и Андрон Кузьмич грозно нахмурился, но Рита не стала прибегать к его помощи. Она набрала полную грудь воздуха… и ответила мужику в лучших традициях Поганки-цветочницы.

– Валяй, стреляй! – радостно заорала она. – А я тебя, гада сволочного, кастрирую! Тупыми ржавыми ножницами!.. – Голос сам собой вышел на нечеловечески громкий и пронзительный регистр, от которого начало закладывать уши. – Если только найду что отрезать!.. У тебя, у труса вонючего, небось и яиц в штанах нет!..

Зелёный пуховик мелькнул, исчезая за хлебным ларьком. Чувство освобождения было всеобщим. Над Варшавским рынком победно горело синее весеннее небо.

Участковый откашлялся и уже сам мстительно наставил на Риту крепкий указательный палец.

– А вас, гражданочка, вынужден оштрафовать! – объявил он очень официально и подчёркнуто громко. – За выгуливание животного в неположенном месте… Без намордника и поводка…

– Да пожалуйста, Андрон Кузьмич! Штрафуйте на здоровье! – ликуя, ответила Рита. – Сколько с меня?

Между прочим, эпизода со спасением «сукиного сына» в биографии Риты-книжной не значилось. Пока не значилось…

«Эники-беники ели вареники…»

Желтоватое послеобеденное солнце щедро лилось в окна директорского кабинета. Переезд сюда, под Гатчину, происходил осенью – поздней и весьма непогожей, отопление, с грехом пополам запущенное в едва очухавшихся от долгостроя корпусах, работало ещё еле-еле… Кабинет окнами точно на юг показался тогда очень комфортным. Представить себе, что когда-нибудь в нём будет жарко, казалось решительно невозможным. Однако потом наступила весна, а за ней совершенно африканское лето, и академик Пересветов изменил своё мнение. Однако поезд, как говорится, уже уехал. Язвительный начлаб Звягинцев предлагал директору учредить ещё один кабинет, пусть, мол, будут «летний» и «зимний» – благо исторических, наших и зарубежных, прецедентов хоть отбавляй. На такой шаг у Валентина Евгеньевича Пересветова, как он сам говорил, не хватило раскованности. Заместитель по общим вопросам Кадлец подошёл к делу серьёзнее: в кабинете директора повесили жалюзи. Не хухер-мухер – вертикальные, благородных кремово-серых тонов. Жалюзи, правда, не перекрывали свет полностью, лишь нарезали его на тонкие полосы: люди за длинным столом щурились и двигали головами, пряча в тень то один глаз, то другой, поскольку оба спрятать не удавалось.

В настоящий момент в кабинете, кроме самого директора, присутствовали всего трое. Происходил «разбор полётов» по поводу ЧП, имевшего произойти в обеденный перерыв. Академик, за свою долгую жизнь видевший многих и многое, сидел к свету спиной и рассматривал «воюющие стороны».

Вот Андрей Александрович Кадлец. С ударением на «а». У него вид человека, намеренного любой ценой исполнить свой долг. Он сам понимает, что меры, которые он предложит, будут скорее всего, как сейчас говорят, непопулярными. Ну так что ж! «Прежде думай о Родине…»

Профессор Звягинцев всклокочен ещё больше обычного, он готов за своих подчинённых на амбразуру (на пенсию, на укрепление сибирского филиала – нужное подчеркнуть). Он то и дело нервно проводит рукой по волосам, думая, наверное, что приглаживает их, но на самом деле седые пряди лишь окончательно поднимаются дыбом…

…И заместитель по режиму Скудин, как обычно, непроницаемо-хмурый. Он единственный из троих, кто сидит совершенно неподвижно и не щурится от яркого света. Академику трудно избавиться от мысли, что именно так, замерев в сосредоточенной готовности, выжидает на своей позиции снайпер.

А в геометрическом центре далеко не любовного треугольника, на столе, сиротливой кучкой – три конфискованных пропуска.

Как гласила беспристрастная хроника событий, вначале заместитель директора по общим вопросам отлучил от рабочего места одного только Крайчика, но двое других – Башкирцева и Головкин – устроили такой тарарам, что карающая длань не миновала и их. Причём Башкирцева свой пропуск Кадлецу не отдала, а швырнула (хорошо не в физиономию, а всего лишь под ноги). За это Андрей Александрович хотел уже изменить провинившимся «меру пресечения», вплоть до заключения в запираемую подсобку… и заключил бы, но тут в вестибюль вышел Иван Степанович Скудин. И быстренько исчерпал ситуацию, в шесть секунд выгнав мятежных гениев вон. Пока те уже вовсе не обессмертили свои имена.

Теперь вся троица маялась снаружи, избрав наблюдательным пунктом блинный ларёк у дороги, и зябла на мартовском ветерке, ожидая решения своей участи. Иссяк бунтарский запал, выкипел адреналин, и было им, должно быть, хреново. Четверть часа назад к ним присоединились Глеб и Женя с Борисом, сдавшие боевое дежурство. Спецназовцы перед законом и администрацией были чисты, аки голуби, и, исполнясь христианского сочувствия к своим недавним жертвам, поминутно бегали узнавать, как дела. Ларёк хорошо просматривался из директорского окна. Кудеяр косился против света, сдерживая усмешку. Не подлежало никакому сомнению, что один из его подчинённых в данный момент обольщал директорскую секретаршу. Производя между тем под начальственной дверью акустическую разведку.

Увы – ничего утешительного подслушать ребята пока не могли, ибо речь держал Андрей Александрович Кадлец.

– Полагаю, коллеги, вы все уже в курсе возмутительного ЧП, имевшего место сегодня в начале обеденного перерыва…

Они были в курсе. Подполковник почти всё видел сам. Профессору рассказали – естественно, с легендарными подробностями, коими закономерно оброс реальный сюжет. Иван кивнул, очень скупо, вернее, просто моргнул. Звягинцев возмущённо фыркнул, вскидывая голову, и Кадлец повернулся к нему:

– Прежде чем вы, уважаемый Лев Поликарпович, по обыкновению перебьёте меня и начнёте кричать, позвольте мне…

– Я? Перебивать, да ещё и кричать?..

– Хорошо. Эмоционально высказываться. Так вот, позвольте для начала напомнить вам аналогичный эпизод, уже бывший во вверенном нам институте два с чем-то года назад. Припоминаете?.. В тот раз мы тоже имели дело с попыткой вывоза одного из приборов, разработанных в нашем институте. С целью последующей продажи означенного изделия за рубеж…

Лев Поликарпович нехорошо сощурился:

– Тоже?..

– Согласен, аналогия не полна. Тогда был организован так называемый кооператив и, следует признать, должным образом оформлены все документы. В наше время нравы расхитителей, видимо, сделались проще…

Профессор Звягинцев переложил палку из левой руки в правую:

– Не называйте моих сотрудников расхитителями!

– И опять вы правы, дорогой Лев Поликарпович. Как называть этих людей, должен будет решить суд. Я имею основания думать, что два года назад была дана адекватная оценка действиям граждан, применивших пресловутые законы рынка к изделию, разработанному в нашей организации. Я полагаю, должные выводы будут сделаны и по результатам нынешнего происшествия…

– Сравнили Божий дар и яичницу!.. – Пятерня Льва Поликарповича стремглав пролетела по волосам, подняв их воинственным «ирокезом». – Горелый трансформатор, которому самое место на свалке, с «Наркозом-один»!..

– С изделием, – тотчас поправил Кадлец. И огляделся по сторонам, словно в поисках скрытых видеокамер и микрофонов, установленных ЦРУ.

– Да бросьте вы! – отмахнулся начлаб. – Давайте ещё вспомним, как за колоски когда-то расстреливали…

Его очень тянуло вставить «такие, как вы». Не вставил. Треклятое воспитание помешало.

– Не передёргивайте, дорогой Лев Поликарпович, не передёргивайте, – обиделся зам по общим вопросам. – Ничего себе «колоски»! Даже если рассматривать случившееся по самому безобидному варианту, и тогда получается, что из нашего института пытались вынести добрый пуд цветного металла. А именно меди. Да суть ведь даже и не в валютной стоимости похищенного! Вы помните, чем кончилось в первый раз? Когда, повторюсь, хищение было успешно замаскировано под легальную коммерческую деятельность?..

Академик и профессор, естественно, помнили. «Гипертех» тогда несколько месяцев вибрировал от подвала до крыши, и директор, чудом усидевший в своём кресле, прилюдно поклялся: больше никаких кооперативов, малых предприятий, обществ, товариществ с ограниченной ответственностью и иных «велений эпохи», чтоб их все разорвало!.. Кудеяр помнил то же самое дело несколько с другой стороны. В его воспоминаниях присутствовал поезд, остановленный глухой ночью посреди длинного перегона. Стремительный бросок в темноте, чей-то мат, несколько сдуру сделанных выстрелов… и беспомощные глаза людей, нежданно-негаданно ощутивших стальной холод наручников.

Саранцева со товарищи Скудин тогда сдал с рук на руки, и о дальнейшей судьбе горе-кооператоров можно было только догадываться. А потом Иван под большим секретом узнал, что его собственная группа вполне могла удостоиться высоких правительственных наград. За мужество и профессионализм. Посмертно… Если бы не сработали кое-какие старые связи…

…То бишь Кадлец, тонкий психолог, угодил в точку. У всех троих воспоминания были не из тех, которые хотелось бы реанимировать. В директорском кабинете на некоторое время воцарилась неловкая тишина.

– Так вот, – проговорил Андрей Александрович после паузы, – я полагаю, что нам с вами, коллеги, следует принять по сегодняшнему ЧП немедленные и адекватные меры. Пока их не приняли вместо нас совсем другие инстанции. У меня всё.

Он опустился обратно в кресло. Скудин искоса рассматривал его уже не новый, но хорошо сшитый и хорошо сидевший пиджак. Да, подход-отход к начальству – вот, без сомнения, самое важное, что следует знать и уметь. В особенности если желаешь зарабатывать очередные звёздочки не в джунглях с автоматом, а на кабинетных коврах. Про себя Кудеяр считал эти ковры гораздо опаснее тропических зарослей, где водятся рогатые гадюки, волосковые черви и злобные наркобароны.

Профессор Звягинцев посмотрел на директора и тяжело поднялся.

– Я… – начал он, но зам по общим вопросам, спохватившись, перебил:

– Минуточку! Дорогой Лев Поликарпович, прошу меня извинить… Хочу лишь добавить, что лично мною кое-какие меры уже, так сказать, приняты. Я своей властью отстранил Крайчика от работы, отобрав у него пропуск. При этом двое других подчинённых уважаемого господина профессора вели себя самым возмутительным и вызывающим образом, что, на мой взгляд, свидетельствует о крайней политической близорукости этих молодых людей… имеющих, кстати, довольно высокий уровень допуска… если не о пособничестве! Я уже подготовил проект приказа по институту…

Он клацнул замочками неразлучного «совершенно секретного» кейса и пододвинул директору через стол лист бумаги. Академик, протиравший очки, неторопливо надел их и бегло просмотрел написанное, но в руки лист не взял. Иван заметил, что глава «Гипертеха» даже поморщился – еле заметно, должно быть, непроизвольно. Так вздрагивают лицевые мышцы у человека, учуявшего близкий запах сортира. А Кадлец, очень довольный собой, продолжал:

– Вероятно, нам с вами следует говорить не просто об отстранении, но даже насчёт подписки о невыезде. Во всяком случае, мы обязаны без – промедления собрать и передать в следственные органы все необходимые материалы. Акт задержания, объяснительную записку нарушителя, представление администрации и прочее… Хотя это уже в компетенции уважаемого Ивана Степановича… Вот теперь у меня действительно всё.

Он, видимо, ждал, что Скудин проявит энтузиазм и они на пару углубятся в родные его сердцу дебри чекистской казуистики. Однако Иван промолчал. То есть вообще никак не отреагировал на прозвучавший призыв. Забинтованные («Да так… Слегка обварил…» – нехотя объяснил он утром директору) кисти неподвижно лежали на полированной столешнице, выглядывая из рукавов камуфляжа.

– Так мне можно сказать?.. – негромко и зловеще проговорил Звягинцев. – Или вы сейчас ещё что-нибудь вспомните?..

Кадлец выставил ладони, словно обороняясь:

– Нет, нет, дорогой Лев Поликарпович. Говорите, пожалуйста.

Начлаб выбрался из-за стола и стал расхаживать по кабинету. Резиновый наконечник его палки почти беззвучно приминал толстый синтетический ворс.

– Я тут, слушая вас, Андрей Александрович, один случай припомнил… Я когда-то, лет тридцать с лишним назад, сподобился поработать некоторое время в ГОИ40… Так вот, к нам ходил иногда консультировать профессор Болдырев, Царство ему Небесное. Большой был учёный… И, как положено хрестоматийному профессору, – жутко рассеянный…

Академик, тоже хорошо знавший Болдырева, понимающе улыбнулся. Он помнил и эту историю, и не только её. Скудин промолчал. Кадлец заинтересованно слушал.

– Всегда ходил с портфельчиком, – продолжал Звягинцев. – Старым, драненьким и тощим – один листок положить. А у нас ребята были всё молодые, вроде моих нынешних. И такое же хулиганьё. Мы в те времена лампами занимались, в углу комнаты большая коробка стояла, в неё горелые складывали… И вот какой-то шутник возьми да и набей этими самыми лампами Болдыреву портфель под завязку. Как потом выяснилось – поспорили, заметит он или не заметит…

– И как? – спросил Кадлец любопытно.

– А никак! Не заметил! Берёт свой портфель, раздутый, словно туда мяч футбольный засунули, и спокойно топает в проходную. А там охрана, которая и его самого, и портфель, естественно, помнит. «Постойте-ка, это у вас там что такое?» – «Как что? Ничего!» – «Откройте, пожалуйста». Он открывает. Немая сцена. Я вас попрошу – представьте на минуточку! В те-то времена!.. На выходе из ГОИ с тремя десятками радиоламп! И что горелые – ещё поди разбери!.. – Лев Поликарпович повернулся к Кадлецу, потом к Скудину и, кажется, едва удержался, чтобы не ткнуть в этого последнего палкой: – Так вы что думаете, Болдырева схватили-скрутили? Надели наручники? По полу размазали? Под суд отдали?.. Ни в коем случае! Спокойно во всём разобрались и отпустили. Ещё извинились… за некоторых остолопов…

Скудин в первый раз подал голос:

– А начальника охраны как звали, не помните?

– Отчего не помнить. Кольцов Павел Андреевич. Совсем молодой офицер, помоложе вас был…

– Угу, – буркнул Скудин удовлетворённо.

Кадлец тем временем провёл какие-то аналогии и обиделся:

– Не пойму, Лев Поликарпович, кого в данной ситуации вы называете остолопом? Или вы хотите сказать, вашему сотруднику кто-то из шалости привязал этот трансформатор, а он…

– Я ничего не хочу сказать! – отрезал, остановившись, начлаб. – Я хочу сказать, вы тут из мухи мамонта делаете! Они же молодые!.. Мальчишки… с девчонками…

– Вот именно, – кивнул Андрей Александрович. – Вам, вероятно, известно, сколько таких же мальчишек-компьютерщиков, как ваш Крайчик, причём не менее талантливых, по улицам ходит. Я знаю, сейчас это не в моде, но правильно было всё-таки сказано: незаменимых у нас нет. Подберём хорошего парнишку… толкового, порядочного… с безупречной характеристикой и анкетными данными… и пускай себе трудится. А этого Крайчика…

– Да? – Профессор прищурился и подался вперёд, опираясь на палку, – Вот у вас на даче яблоня мало яблок дала, так о чём думать – на дрова её! И скорей новую посадить, чтобы на следующий год… Господи! Её же вырастить надо! Вы-рас-тить!..

– Я уж вижу, кого вы там у себя вырастили…

– А я вижу, что вы талантливого парня за мальчишескую выходку в Сибирь готовы упечь! Чтобы только вам самому, не дай Бог, сверху фитиля не спустили!.. Вы думаете – начальники в институте главные люди? У кого зарплата побольше и кресло помягче, те и важнее?.. Мы с вами и Валентин Евгеньевич?.. Самые ценные кадры? Нет!!! Они!!! Вот эти Крайчики, Башкирцевы, Головкины!.. Это их исследования, их разработки! Идеи!.. Изобретения!.. Вам известно хоть, что Веня Крайчик ещё в двадцать два года…

– Валентин Евгеньевич, – воззвал к академику Кадлец, – вы слышите? По-моему, у господина профессора…

Но Льва Поликарповича было уже не остановить. Его палка взлетела-таки и воинственно нацелилась на заместителя по общим вопросам.

– Я вам не «господин»! И не смейте применять ко мне это ваше модное слово!.. Это они – господа! Потому что это они до седьмого пота работают! Они дома за футболом сидят – и тут у них озарения случаются! А мы – обслуживающий персонал! Это мы с вами всё делать должны, чтобы им лучше работалось! А не на Колыму из-за говённого трансформатора отправлять!!!

Директор постучал по столу крепким прокуренным ногтем. Все обернулись.

– Погодите бушевать, Лев Поликарпович, – примирительно сказал академик. – Никто никого в Сибирь пока не ссылает, мы просто все вместе раздумываем над ситуацией. И если я правильно схватываю вашу мысль, вы желаете нам сообщить, что действия Крайчика никакого враждебного или корыстного умысла не содержали?

– Никакого! – Профессор твердо выставил подбородок. – И вообще ничего, за что следовало его бросать на пол, заковывать в наручники и топтать сапогами!

– Что ж вы так, Иван Степанович? – улыбаясь одними глазами, спросил академик. – Сразу в наручники и сапогами топтать?..

Иван только вздохнул – неслышно и незаметно. Старая песня. Опричники, сатрапы, гестаповцы. Между прочим, на атомных станциях самый последний охранник доподлинно знает, где и какие кнопки надо нажать, чтобы устроить реактору эвтаназию.41 Пока научные экспериментаторы его до буйного помешательства не довели. Если бы тогда у Марины в лаборатории такой «опричник» стоял… Успел бы, может, отреагировать…

Между тем Кадлец безошибочно уловил общее направление ветра.

– Вот именно, Валентин Евгеньевич! Очень верно подмечено. Я как раз собирался особо поговорить о наших охранниках. Да, они пресекли попытку похи… выноса оборудования. Но ведь Крайчик, по сути, уже миновал проходную! То есть налицо потеря бдительности у ваших, Иван Степанович, подчинённых. Если бы не счастливая случайность…

Скудин поневоле вспомнил фразу своего собственного шефа, высказанную очень давно и совсем по другому поводу. «Фитиль готов. Ищут жопу…»

– А кроме того, Валентин Евгеньевич, я много раз уже вам докладывал и, не обессудьте, ещё раз повторю: лично мне непонятно, почему в самом захудалом провинциальном аэропорту есть и просвечивание, и рамка, и ручные металлоискатели… и специально натасканные служебные собаки! А у нас проходная, как… как на фабрике мягкой игрушки! Я не спорю, и без соответствующего оборудования можно поддерживать порядок, но только если этим занимаются по-настоящему компетентные люди… Преданные Родине и своему делу…

Кудеяр вспомнил вершины гор, затянутые промозглым туманом. Рослые деревья, о чью древесину тупится стальной нож, их широкие перистые листья, размеренно капающие влагой… Окровавленные столбы на поляне и проволока, впившаяся в голые беспомощные тела… «Эники-беники ели вареники…» Укажи, считалочка, – на кого?..

– …Таким образом, действия личного состава, Иван Степанович, к моему великому сожалению, никакой критики не выдерживают. Ваши люди заслуживают сурового взыскания, а может быть, следует подумать и о кадровых мероприятиях… Иван Степанович, вы согласны?

Скудин повернулся на стуле и улыбнулся ему. Ласково так, доверительно улыбнулся. Очень уж он не любил, когда кого-то привязывали к столбам. Он поинтересовался со всей солдатской прямотой:

– А ху-ху не хо-хо?..

Кадлец был настолько уверен, что найдёт в нём союзника, что на мгновение обалдело умолк. Ему было даже не до скудинской грубости – все, в конце концов, мужики, все ценители настоящего русского слова. Пока он соображал, на кого бы ещё перевести стрелки и можно ли в случае чего обойтись дежурным «Запомните, я предупреждал…» – в кабинете послышался смех. Негромкий и очень довольный. Смеялся директор.

– А о чём, собственно, мы с вами здесь спорим? – сказал он, вновь снимая очки и принимаясь их протирать. – Что такого произошло? На самом деле молодые сотрудники Льва Поликарпович, подчиняясь моему распоряжению…

– Негласному, – тотчас подсказал профессор.

– …Подчиняясь моему негласному распоряжению, в целях проверки режима имитировали попытку выноса из института ценного оборудования. Для каковой был использован неработоспособный, давно списанный трансформатор. Имитация выноса была выявлена и своевременно пресечена сотрудниками охраны, осуществившими показательное задержание… по ходу которого они проявили не только должную бдительность и оперативность, но и гуманизм, достойный сове… российских органов безопасности. Следует отметить разумную инициативу заместителя директора Кадлеца, который, не будучи предупреждён о моём распоряжении, действовал по обстоятельствам… Всем всё ясно? Вопросы какие-нибудь есть?..

…У часового были американские ботинки со стоптанными подошвами, смуглый поджарый зад и свирепый затяжной понос. «Вот засранец!..» Уворачиваясь от зловонного потока, Скудин плотно прижался к стене, задержал дыхание, а сверху, сквозь ячейки ржавой, донельзя загаженной решетки всё не прекращался мерзкий водопад – под удовлетворённое кряхтенье и оглушительные звуки ветров.

– Интересно, чем их тут кормят? – Лейтенант Капустин отвернул лицо от тучи брызг и, не удержавшись, сплюнул. – А может, прав Гашек и всё в мире дерьмо? Вы как думаете. Пал Андреич?

Говорил он тихо, задыхаясь, мешали сломанные рёбра.

– Немцы утверждают – всё, кроме мочи… – Третий обитатель ямы, военный советник по кличке Капитан Кольцов, невесело усмехнулся и сбил щелчком наглую мокрицу, выбравшуюся с поверхности жижи ему на щеку. – Это разве говно? Вот в больших кабинетах нахлебаешься, так уж нахлебаешься…

Он был тёзкой «адъютанта его превосходительства» из одноимённого фильма, отсюда и прозвище.

Наконец часовой иссяк, выпустил напоследок реактивный звук, и в яме настала тишина, лишь напоминала о себе гнусная капель с решётки, тихо плескалась, доходя до плеч, зловонная жижа и по-прежнему гудели тучи свирепых, жалящих до крови насекомых.

– Ты, Борька, слушай да жизни учись… – Скудин попробовал шевельнуть правой рукой и сразу закусил губу, чтобы не взвыть. – Я когда новобранцем был, у нас байку рассказывали… Засекли, значит, солдатика одного, который чужие посылки, чьими-то мамами собранные, потрошил. Ну и… подпилили в сортире одно очко, а сами, как увидели, что он идёт, все остальные быстренько заняли. Он и провалился. Народ тут же дёру… Часа два он там барахтался и орал. Наконец вытащили… Так что ты думаешь? Не спасли.

– Ожоги? – Спросил Павел Андреевич.

– Они самые. То есть нам грех жаловаться. Ялта. Чёрное море…

– «Самое синее в мире…» – шёпотом запел Кольцов. Иван и Борис подтянули – тоже шёпотом, но от души. То-то часовые, наверное, удивлялись.

У Скудина была перебита ключица. С позволения сказать, удачно: без разных там оскольчатых обломков, проткнутых лёгких, порванных артерий. Другим повезло меньше. У Бориса Капустина были сломаны рёбра и отбито нутро. Капитану Кольцову, помимо контузии, в хлам располосовало плечо и левую щёку – ещё денёк-другой в этой говённой яме, и гангрены не миновать. Остальным миротворцам, летевшим с ними в патрульном вертолёте, не повезло вообще, их изуродованные трупы, оставшиеся в густом лесу неподалеку от бирманского городка Ма Сай, теперь обгладывало зверьё. Хотя… если подумать, то вместо нормального везения-невезения здесь получалась сплошная теория относительности. Такие всё дела, что умереть или остаться в живых – ещё неизвестно, что лучше. Господин Кхун Са – тот желтомордый, чьи люди их сперва сбили, потом подобрали и в итоге сунули в эту дыру, – был самым, по непроверенным данным, богатым и влиятельным наркобароном знаменитого «Золотого треугольника». Владельцем… хорошо бы заводов, газет, пароходов, так нет же – необъятных опиумных плантаций и личной армии в пятнадцать тысяч штыков. С такой оравой, да сидя в непролазных горах, можно позволить себе перманентную войну против всех. Резвись не хочу – показывай кукиш правительству, таиландским пограничникам, Каренскому42 национально-объединённому фронту… не говоря уж об американцах, известных борцах с чужим наркобизнесом. Головорезы Са чхать хотели и на движение неприсоединения, и на сепаратистские лозунги, и на призывы превратить Азию в зону мирного процветания. Кто не с нами, тот против нас! Для начала – в яму с дерьмом, а там видно будет… Собственно, видеть-то особенно нечего: перспектива одна. Смерть. Быстрая или медленная. Тех, кому всё-таки удастся чудом бежать, ждет жесточайшая форма малярии. Форма, излечиваемая лишь делагилом – замечательным средством, которое не имеет сертификата Красного Креста, ибо разрушает печень. Увернёшься и от этой кончины – настигнет амёбная дизентерия, буквально пожирающая кишечник. Прибавить ядовитых змей. Помножить на мух, кладущих яйца под кожу… а кожные и желудочные заболевания тебя сами разделят. Куда ни кинь, всюду клин.

– Точно, курорт, товарищ капитан. Пицунда. – Хмыкнув, Капустин ссерьезным видом кивнул и отогнал от подбородка плавающие на поверхности плотные составляющие. – У нас тоже на учебке был случай… Т-«семьдесят второй» в выгребную яму заехал. И сел. По самый водительский люк. За моё-моё – гусеницами скребёт, ни туды, ни сюды, тащить надо… Поздняя осень, дерьмо на грани замерзания… а буксирные крюки, между прочим, приварены к нижнему скосу брони… И как на грех – ни одного защитного костюма. Так что у нас здесь точно неплохо…

– А я, ребята, вот о чем думаю. – Кольцов глубокомысленно выпростал здоровую руку из жижи и стал чем-то похож на философа Античности. А что? Такой же голый, только не в бочке, а в яме, и вся-то разница. – Взять, к примеру, наш Ленинград. Четыре с лишним миллиона народу, и все ведь, пардон, писают-какают! Допустим, по килограмму за сутки… – Никто не возразил ему: смуглозадый страж только что вылил на них существенно больше. – Не меньше четырёх тыщ тонн получается, – продолжал Кольцов. – Шестьдесят вагонов дерьма, эшелон целый. Ежедневно. А учесть всяких приезжих, туристов, транзитников… кошек с собаками… Не колыбель революций, а сплошное говно!

Бытие определяет сознание: когда сидишь по уши в дерьме, то и разговоры начинаются такие… фекальные.

– Да… оригинальный подход… – Скудин усмехнулся и с новым интересом взглянул на Кольцова. – Не разгляжу что-то ваших погон, Пал Андреич, но излагаете прямо по-генеральски… Да не прячьте вы плечо от мух! Пусть яйца отложат. Опарыши хоть некрозную ткань выжрут, когда гноиться начнёт. Первое дело против гангрены…

– Думаю, – воистину философски отозвался Кольцов, – у меня и без опарышей до гангрены ни в коем случае не дойдёт…

– Утешает, – вздохнул Борька. – Только на то и надежда.

Так они просидели весь день – неторопливые разговоры, тёплая жижа, вонь, которая сперва сводила с ума, а потом перестала чувствоваться… жалящие рои насекомых. Вечером, когда догорали быстрые сумерки, наверху послышались крики, решётка издала душераздирающий скрежет, и в яму столкнули негра. Огромного, двухметрового, – тот же капитан Скудин, только чернокожий. Уровень дерьма сразу ощутимо повысился.

– How do you do, gentlemen?43 – шумно отплюнулся новоприбывший. И как ни в чем не бывало раздвинул в улыбке опухшие от побоев баклажановые губы. – Ду ю спик инглиш? Парле ву франсе? Шпрехен зи дойч? По-рюсски х…чим?

Поперёк лба у него шёл длинный прямой шрам, левое ухо наполовину отсутствовало, а глаза – при вполне африканских чертах – оказались неожиданно серые. В целом парень держался с куражом отъявленного солдата удачи.

– О, нашего полку прибыло. – Обрадовавшись, Кольцов придвинулся ближе и бодро кивнул. – Вам крупно повезло, мой темнокожий брат, мы здесь как раз русские.

Его рана была уже в том состоянии, от которого гражданский медик неминуемо рухнул бы в обморок.

– Я предполагайт, вы не есть расист или педераст. – Негр тоже обрадовался и ещё круче вывернул разбитые губы. – Я есть преподобный Джон Смит. Смирный служитель Боговой мамы…

А сам спрятался по шею в дерьмо, укрывая от нескромных взглядов татуировку «тюленей» – элитной разведывательно-диверсионной группы ВМС США.

– Мир вам, преподобный… – Скудин сделал вид, что перекрестился, и остальные дружно зашипели на него, ибо от движения по поверхности жижи пошла волна. – Неисповедимы пути Господни, мы здесь тоже все братья во Христе… из православной миссии спасения. В скорби, в тщании, с верой в сердцах… Да, и на правах старожила позвольте предостеречь вас от желания помочиться: здесь обитает волосковый червь, который может забраться внутрь и выгрызть мужское естество…

Это последнее он произнёс по-английски. Шутки в сторону – червь действительно обитал.

– Пускай выгрызайт. – Негр вздохнул, глаза налились тревогой, но ненадолго: – Плевайт! Жёлтый Жемчужин всё равно откарнайт. О-о, грязный бледиш…

– Кто?.. – Скудин вздрогнул и переглянулся с Кольцовым. Тот зябко поёжился, помрачнел и спросил американца:

– «Мисс Белые Шорты»?..

– Да, да. Я же говорью, грязный бледиш… – Джон Смит хмуро кивнул, насупившись, заскрёб себя пятернёй. – Насрайт, пусть лучше червь…

Имя Жёлтой Жемчужины было известно всей Бирме. Племянница и правая рука всесильного Кхуна Са, она была прекрасна, как утренняя заря, любвеобильна, как самка гамадрила, и жестока, как сытая кошка. В её распоряжении был батальон головорезов, современнейшие виды оружия и личный вертолет «Скорпион», которым она управляла с бесстрашием камикадзе. Как говорили, одно время она состояла шлюхой в притоне, откуда и вынесла садистскую ненависть ко всем на свете мужчинам. По слухам, любила самолично кастрировать пленных. Настроение в яме сразу упало – было похоже, проверять справедливость этих слухов им придётся на собственной шкуре…

На следующий день невидимое в тумане солнце стояло уже высоко, когда решётка снова приподнялась. На сей раз в яму опустили лестницу, железную, донельзя ржавую, похожую на судовой штормтрап. Затем на краю возник человек с израильским автоматом «Узи». Он недобро улыбнулся и выпустил короткую очередь. Пока что – в дерьмо.

– Get out, you bastards! Understood?44

Чего уж тут не понять… Пленники один за другим выползли на поверхность, на потрескавшиеся плиты, которыми был вымощен двор древнего буддийского храма. Храма, сразу видно, заброшенного – тысячелетние полуразрушившиеся стены, буйная растительность, лезущая отовсюду между камнями, обветшалые многоярусные рельефы, изображающие будд – высшие существа, достигшие просветления, но отказавшиеся от перехода в нирвану… Мир, покой, самоотречение – полное, на грани экстаза. Мессия будущего, Будда Майтрейя, что означает Любовь, уже вышел из позы лотоса и в знак Своего близкого прихода опустил левую ногу на землю…

– You, fucking bastard! – Человек с «Узи» оглядел богатырскую фигуру Скудина и, видно найдя Ивана всё ещё опасным, деловито прострелил ему бедро. Потом, подозрительно покосившись на негра, продырявил ногу и ему. Махнул рукой: – Move it!45

Похоже, всё, что он делал, очень нравилось ему.

– Go, go!46 – С десяток раскосых, вооруженных винтовками «М-16», принялись пихать пленников к проходу в стене. За ней оказался разбит настоящий военный лагерь – плац, казармы, открытая столовая. Свечками застыли вышки охранения, у ангаров виднелись машины… Пресловутый «Скорпион» на вертолетной площадке… Скудин поймал себя на том, что помимо воли ищет зримые следы присутствия «мисс Белые Шорты». Может, негр всё-таки ошибался?..

– You motherfuckers!47 – Пленников (кто сопротивлялся или медлил – прикладами, прикладами по больным местам!) прикрутили к врытым в землю столбам, быстренько облили из шлангов – чтобы своим видом и запахом не оскорбляли эстетические чувства, у кого-то сильно, видимо, развитые… Автоматчик сам проверил надёжность пут, жестом отпустил азиатов и, усевшись в тенёчке под кроной янгового дерева, не спеша закурил сигарету: – Yesterday all my troubles seemed so far away…48

Произношение выдавало в нем истинного сына туманного Альбиона.

– Как, брат, ваш нога? – Джон Смит оказался рядом со Скудиным, на соседнем столбе, и это обстоятельство почему-то весьма обрадовало обоих. – Страдание очишайт душа…

За ночь разбитое лицо негра страшно распухло, превратившись в тотемную маску каннибальского племени.

– Ангел Господень укрепляет дух мой… – Скудин тягуче сплюнул, кривясь. – Исповедаться не хочешь, братишка? А то ведь грехов небось по самое «не балуйся»…

Пуля зацепила у него в ноге крупный сосуд, правда, к сожалению, не артерию: никакой надежды умереть или хоть вырубиться прежде, чем за него возьмутся вплотную. Тем не менее от потери крови Ивана мутило, в голове тяжело отдавался раскатистый колокол – вечерний звон, вечерний звон, как много дум наводит он. Всё. Конец. Финита. Абзац чёрному котёнку…

– О, ноу, – отказался от исповеди негр и пояснил с усмешкой: – Don’t see any sense…49

В это время из аккуратного коттеджа, стоявшего неподалёку от вертолетной площадки, вышла и неторопливо направилась к пленным стройная черноволосая женщина в белых шортах. О, эти неизменные шорты с широким ремнём и «Браунингом хай пауэр» в заказной кобуре… Женщину сопровождал плотный шан50 с автоматом наперевес, за собой он катил что-то похожее на небольшой сервировочный столик. Миниатюрные колёсики, предназначенные для гладких паркетов, подпрыгивали на неровностях каменных плит, из-под белоснежной салфетки раздавался отчётливо узнаваемый металлический перезвон…

Человек с «Узи» сразу оборвал пение, вскочил, его лицо засияло подобострастием.

– Here they are, miss Pearl!51

– I see, Bob. I see. – Жемчужина, а это была, без сомнения, она, обвела глазами пленных и очаровательно улыбнулась. – What men!..52

– Ну? – давя подступившую панику, мрачно осведомился Иван. – Кто на новенького… Ну-ка… Эники-беники… ели вареники…

– А не пошёл бы ты, капитан!.. – задёргался на своём столбе. Борька Капустин. Детская считалочка, указавшая на него, была, конечно, чепуховиной, но…

– What men, – повторила «мисс Белые Шорты».

Ее английский был великолепен, манеры безупречны, внешность ослепительна, в ней чувствовалась изрядная доля китайской крови. Впрочем, Жёлтая Жемчужина никогда этого не скрывала, даже наоборот, в своих прабабках она числила знаменитую пиратку мадам Вонг. Жестокость и жадность которой давно вошли в поговорку…

– Well, well, well…53 – Племянница наркобарона не спеша осмотрела всех пленников и… остановила-таки свой выбор на Борисе Капустине. Может, он показался ей самым заморённым, а может, самым отчаянно-злым. Она грациозно присела на корточки и сделала знак рукой: – Chung!

Толстяк по имени Чанг подкатил столик, с поклоном сдёрнул накрахмаленную салфетку… В мутном свете блеснул никель хирургических инструментов. Всякие там щипчики, пилочки, скальпели… Они завораживающе сияли, сразу видно – острые, с любовью отточенные… Ох, не спешил Будда Мантрейя приходить на грешную землю…

– Иди на хрен, сука! – взвыл Капустин. Капитан Кольцов до боли зажмурился, негр презрительно харкнул. В серых глазах не было ни тени испуга.

– Excellent54. – Жемчужина улыбнулась и, не оборачиваясь, привычно, ощупью взяла что-то со столика. Ещё нескончаемый миг… и раздался страшный крик Борьки, а у остальных стали подниматься дыбом и седеть волосы, потому что не приведи Бог даже издали услышать такой крик. Потому что вот так – действительно нечеловечески – кричат не просто от боли и не просто от страха. Это – последняя мука, последняя судорога ещё живого и способного жить тела, осознающего бесповоротное восшествие смерти, и при этом ты понимаешь, что очень скоро всё то же самое предстоит и тебе…

– Excellent… – Жемчужина облизнула пересохшие губы и отступила полюбоваться работой. Капустин висел мешком, неровно и коротко всхлипывая. По левому бедру ветвились кровавые ручейки. Тонкая рука женщины вновь потянулась к его изувеченной плоти…

…И в это время винтовочная девятимиллиметровая пуля, бесшумно прилетевшая из глубины джунглей, разорвала ей позвоночник. Жемчужину отбросило, как тряпочную куклу, прямо на Борьку, и она, потеряв всякую грацию, свалилась к его ногам – обездвиженная, но не убитая, с дёргающимся ртом и вмиг обезумевшими живыми глазами. Англичанину Бобу и шану по имени Чанг повезло существенно больше. Вот уж действительно притча о везении и невезении!.. Один рухнул с простреленным черепом, другой с продырявленной грудью, – они умерли сразу, так и не поняв, что случилось, не успев схватиться за оружие. Последующие несколько секунд Ивану запомнились смутно. Рельефы будд ожили и начали стремительно выпрыгивать из стены. Ползущий туман был облаками, по которым они ступали. Они двигались неуловимо быстро, быстрее, чем Кудеяр был нынче способен воспринимать. Вот тихо щёлкнули кусачки, расправившись с проволочными путами, и Скудин обнаружил, что сидит на земле, а на него в упор смотрит жуткая рожа. Этакий лесной призрак, бестелесный, безжалостный и в целом смертельно опасный. Кошачьи движения, густой маскировочный грим, родные, знакомые, сверкающие яростью голубые глаза. Глебка Буров по кличке Мутант. Пришёл-таки… Будда Любовь на грешную землю. Аллилуйя!!!

Кто-то уже подхватил на руки Борьку Капустина, тот плакал, корчась от боли, чудовищно матерился и без конца спрашивал: «Что у меня там?..» – «Жить и баб трахать будешь, – утешали его, – вторая половинка на месте…» Преподобный Джон Смит вполне профессионально перетягивал Скудину ногу.

– Glory hallelujah!..55 Кто есть эти?

– Братья во Христе. – Иван сморщился и уже почти на бегу вколол негру протянутый Глебом шприц-тюбик обезболивающего. – Аллилуйя…

Жизнь. Жизнь. Мощными ударами пульсирует сердце, и наполняет лёгкие воздух, и здоровая рука снова свободна и может держать автомат…

Менее чем через минуту всё было кончено. Янговые деревья по-прежнему роняли с листьев росу, а горные вершины истаивали в клубящейся пелене. У столбов остались три тела, два мёртвых и одно ещё живое, мечтающее о смерти. Столик с инструментарием даже не перевернулся…

Стеклянный ларёк под зелёным колокольчиком крыши, стоявший прямо напротив проходной нового «Гипертеха», у выезда на гатчинскую объездную, назывался симпатично и подходяще: «Теремок». Внутри посменно работали мальчики в бордовых форменных курточках и сугубо «дореволюционных» фуражках. Всегда разные, всегда по двое и всегда – что ни есть самого «пэтэушного» возраста. Отъявленная молодость не мешала им с ловкостью фокусников размазывать текучее тесто, превращая его в тонкие, геометрически правильные блины. Снабжать их двадцатью двумя видами начинки и выдавать аккуратно упакованными – на картонной тарелочке, если клиент желал перекусить прямо здесь, или в фольге и мешочке, если «с собой». К блинам прилагались чай, кофе, морс и бульон.

Виринея дожевала и вытерла губы сине-белым бумажным квадратиком. Обычно она далеко не каждый день здесь продовольствовалась. Многолетняя борьба на измор с неудержимо расплывавшейся талией была бескомпромиссной (с обеих сторон), в «мирной жизни» Виринея питалась сырой морковью и яблоками. Но сегодня… Которым был этот блин, она не считала, а с какой начинкой – про то вкусовые рецепторы забыли ей доложить. Рядом так же уныло курились на мартовском ветру пластиковые чайные стаканчики Альберта и Вени. Мысль о последнем ужине перед казнью успела, кажется, посетить всех троих. И осталась невысказанной.

А вот другую мысль высказали. О том, что Виринея и Алик были виновны только в хамстве по отношению к Андрею Александровичу Кадлецу. Тогда как Веня… Он сам первым и вербализовал эту посылку, героически предложив взять всё на себя и пострадать в одиночестве. «А то групповуха будет, ребята…» – «Да ты знаешь хоть, что такое „групповуха“? – немедленно заорала на него Виринея. – Объяснить тебе? Объяснить?..»

В возрасте мальчишек, обернувшихся за стеклом «Теремка», Виринея была благородной хулиганкой. Она дралась в школе на переменах, не щадя и не боясь даже лбов-старшеклассников, отпускавших в спину девочкам пошлые замечания. Она, впрочем, не лазила на подъёмные краны и не свешивалась с балконов двадцатого этажа, как это принято у подростков, испытывающих и доказывающих свою «крутость». Бог не обидел Виринею воображением и умом, и она предпочитала ставить мысленные эксперименты. Например, такой. «Кругом разлился и вот-вот вспыхнет бензин, я стою посередине, и со мной близкий мне человек, который не может бежать. Раненый, например. Спрашивается в задачнике: брошу я его или нет?»

Ситуация была почерпнута из американского фильма. Мужественный киногерой, конечно, друга не бросил, но и бензиновой вспышки удалось счастливо избежать.

А если бы не удалось?..

Мысленное испытание так подействовало на юную Виринею, что однажды даже приснилось. Она очень хорошо помнила: во сне она никуда не побежала, до последнего пытаясь сдвинуть тяжёлое, не ей по силёнкам, беспомощно обмякшее тело… чтобы в критический миг проснуться у себя дома, под знакомым одеялом. Она никому не рассказывала этот сон, хотя втайне гордилась. Наяву, к сожалению, вот так просто не вынырнешь из тягостной ситуации. Некуда.

Правда, наяву ничего особенно страшного как бы и не происходило. Никто не собирался поджигать бензиновую лужу или заниматься ещё каким-то смертоубийством. Будет большая ругань, после которой им с Альбертом пропуска скорее всего вернут. Веньке же…

Нет, его тоже никто на инквизиторской костёр не потащит. Его даже в тюрьму вряд ли упекут. Так, будет кое-что по мелочи. Увольнение… подбитая на взлёте карьера учёного…

Внутренне содрогаясь, Виринея примеривалась к очередному блину и обдумывала, что в итоге будет говорить дома… Когда взгляд, брошенный в сторону такой своей и такой болезненно-чужой теперь проходной, открыл ей Монохорда – капитана Бориса Капустина, вприпрыжку мчавшегося к «Теремку».

Глаза у Виринеи были «минус пять», она плохо видела вдаль и, не желая привыкать к очкам, таскала в кармане маленький раскладной театральный бинокль. Однако в экстремальных ситуациях её зрение обретало необычайную остроту. Например, когда она бегала трусцой и впереди показывался собачник, она за квартал видела, на поводке ли ротвейлер. Вот и теперь она с доброй сотни метров различила три пропуска, которыми размахивал Борис. Хотя ей его-то самого полагалось бы узнать только вблизи.

– Амнистия!.. – что есть мочи вопил Монохорд, гигантскими прыжками перелетая через замёрзшие лужи. – Амнистия!.. Батя отбил!..

«Батя» было одним из прозваний Ивана Степановича Скудина, он же Кудеяр, он же Чёрный Полковник. Капустин не был бы Капустиным, если бы не приписал всю заслугу по «спасению утопающих» токмо и единственно любимому командиру.

Виринея бегом бросилась Борису навстречу и, подпрыгнув, повисла у него на шее. Вот когда её заколотило и начали душить слезы. Могучий спецназовец расплылся в хищной ухмылке и, чмокнув Виринею мимо темечка, заключил девушку в объятия. Глаза присутствовавшего при этом капитана Грина тотчас наполнило выражение, по сравнению с которым вся скорбь его народа была легкомыслием карнавала. Бог, по какой-то Ему лишь ведомой причине, очень не любил последнее время бедного Женю. Что в тот вечер перед праздниками, что сегодня – и почему всё радостное и хорошее раз за разом доставалось другим?..

До завершения рабочего дня оставалось ещё часа два с половиной. Неприятности мгновенно стали казаться и мелкими, и далёкими, и вообще очень легко одолимыми. Зато вспомнилось, что в запертой комнате всё ещё трудился компьютер и шёл своим ходом вычислительный эксперимент. Виринея, Алик и Веня, успевший чуть не насмерть задубеть в тонком дедушкином плаще, устремились назад к институту.

Уже внутри им встретился мэнээс56 из соседней лаборатории.

– Ну вы, однако, даёте, – приветствовал он амнистированных. – Кадлец к себе пошёл, как сушёных тараканов наевшийся! А какую Лев Поликарпович речь про вас закатил!.. – Младший научный сотрудник говорил так, словно сам ходил подслушивать возле директорской двери, либо был очень близок к первоисточнику. – Отбил-таки! Так Кадлецу и сказал: а ху-ху не хо-хо?..

– Как не стыдно, – пожурил Глеб, на всякий случай провожавший ребят. – Такие выражения при девушках. Безобразие.

Он улыбался. Веня протирал очки, запотевшие от тепла, и Глеб для страховки вёл его под руку.

Когда иссякли страсти в кабинете у академика Пересветова, профессор Звягинцев вылетел оттуда буквально со скоростью звука. Палка не палка – в иных обстоятельствах он делался проворен настолько же, насколько Виринея делалась зоркой. Он почти бегом пересёк внутренний двор, преодолел лестницу и стремительно прошагал по длинному коридору. Дверь триста третьей комнаты была заперта, но профессор носил в кармане свой ключ. Дважды щёлкнул, открываясь, замок…

Компьютер, пытавшийся виртуально повторить злосчастный Маринин эксперимент, стоял тылом ко входу. Лев Поликарпович со всей поспешностью обошёл его и стал смотреть на экран.

Спустя буквально минуту дверь снова приоткрылась.

– Вот!.. – Начлаб заговорил сразу, даже не подняв головы. – Видите?.. Всё правильно!.. Всё так, как я и говорил!.. Никакой ошибки не произошло! И Мариночка… Царствие ей Небесное… – тут он прокашлялся, – ничего не напутала! Взрыва не должно было быть! У неё всё должно было получиться…

– Лев Поликарпович, – отозвался голос, который он очень хорошо знал. Хотя предпочёл бы не знать совсем. Профессор наконец вскинул глаза. Потом разогнулся. Возле двери стоял Скудин. Он держал в руках большой пластиковый пакет. Неуклюже порывшись (бинты здорово-таки мешали), Иван вытащил какую-то фотографию и протянул Звягинцеву: – Узнаёте?

Сначала Льву Поликарповичу показалось, будто на старом, пожелтевшем от времени снимке был он сам. Но нет. Человек на карточке был полнее, моложе и с причёской, как сейчас бы выразились, «под бандита». Плюс надпись, которую изумлённый Звягинцев заметил лишь секунду спустя.

– Откуда у вас… это? – только и выговорил потрясённый профессор.

– Вы не поверите. Совершенно случайно в руки попало, – ответил Иван и про себя усмехнулся. Можно было спорить на что угодно: профессор не поверил ему. Наверняка первым долгом подумал о бездонных, страшно засекреченных чекистских архивах. Ну и пусть думает, как ему больше нравится, не спорить же. – Здесь ещё всякие разные материалы. Вот, посмотрите…

На экране компьютера сияла безукоризненно правильная радуга линий. Сквозь космическую черноту возносилась величественная красавица Фудзи, окружённая, словно королева придворными, локальными экстремумами предгорий. Четвёртое измерение впервые «показалось на люди», впервые позволило себя рассмотреть. Хотя бы издали, пока ещё виртуально…

Отцовский дневник

Есть анекдот, некрасиво порочащий нашу милицию. Идёт себе страж порядка по улице, никого, как говорится, не трогает. И вдруг его из придорожной канавы окликает какашка: «Привет, родственник!» – «Чего-чего? – оскорбляется милиционер. – Какой я тебе родственник?» – «А будто нет! И ты и я – из внутренних органов…»

Этот анекдот неизменно вспоминался Льву Поликарповичу Звягинцеву, когда он выводил своего барбоса гулять.

На улице Победы через каждые двадцать метров стоят скамеечки и при них – аккуратные белые урны. Тем не менее лишь немногие собаковладельцы удосуживаются подобрать за своими питомцами продукты их жизнедеятельности. Зима по-своему наводит порядок, покрывая всё человеческое безобразие снегом, но мартовские оттепели беспощадны. Питерская морось мгновенно сгрызает сугробы, и тут выясняется, что кусты сплошь забиты драными пластиковыми пакетами, пустыми бутылками от лимонада и даже коробками из-под автомобильного масла. Дорожка, устроенная безо всякого понятия о гидрологии, становится ложем местного моря. А на газонах, превратившихся в мокрые и чудовищно скользкие ледяные поля, ногу некуда поставить из-за расплывшихся собачьих кучек. Лев Поликарпович Звягинцев поднял воротник тёплой куртки, промерил палкой глубину ближайшей лужи и решил быть оптимистом. «Есть же что-то хорошее: и участок не сгорел, и шеф по морде получил…» – вспомнил он фразу из любимого когда-то сериала про полицейских. Нет, в самом деле. Сегодня выходной, то бишь можно ради разнообразия вывести четвероногое при дневном свете, а не в вечернем или предутреннем мраке, как в будни. Да ещё и обычного возмутителя порядка, толстого и злобного ротвейлера Боню (полностью – Тандерхеда фон Твилбеккер-Зее Билли Бонса Третьего) на несколько дней куда-то увезли. Ну и слава Богу. А то Лев Поликарпович во время прогулок постоянно с ним сталкивался, и невоспитанный Боня порывался свалить своего хозяина с ног, с рыком бросаясь на Кнопика. Хотя тот у него под брюхом мог пройти не сгибаясь, а значит, был в собачьей иерархии не конкурент и, следовательно, не объект для гнева.

– Гуляй! – Профессор снял с тормоза удобный поводок-рулетку, и пёсик по обыкновению галопом бросился через лужи. Катушка с узкой импортной лентой тихо стрекотала, разматываясь. Профессор заранее знал, под каким деревом его питомец любит присаживаться, и подавил искушение заставить его поторопиться. Как ни хотелось ему поскорее снова зарыться в переданные Скудиным тетради, сворачивать собачью прогулку не годилось ни в коем случае. Тем более что Кнопик был кобельком, а значит, на улице не только и даже не столько физически разминался и делал свои дела, сколько помечал и обнюхивал знакомую территорию. «Новости собачьего Интернета, – говорил об этом сам Лев Поликарпович. – Причём в сугубо интерактивном режиме…» Жажда информации была близка и понятна профессору, лишать любимца доступа к ней он не стал бы ни за какие блага.

Кнопик, однако, сырости очень не любил и, едва добравшись до угла с Московским проспектом (того самого, между прочим, угла, где не так давно взорвали в машине депутата), без понуканий заторопился обратно.

– Куда с грязными лапами? А ну, сидеть!

Дома Лев Поликарпович поставил на плиту собачью кашу (всё по науке, куриные шейки с овощами и смесью из четырёх круп), хотел было заодно сварить себе кофе, но заторопился, мысленно махнул рукой, – попозже, через часок! – и поспешил в кабинет, где ждали его отцовские рукописи.

Он разложил их на столе, ещё раз оглядел и задумчиво усмехнулся. Вот ведь загадка природы. Нет, не «мартышкина спираль», а… Иван Степанович Скудин. Дуболом. Гестаповец. Солдафон. Бывший зять, ненавистный и недостойный… И вот поди ж ты – человек оказался. С принципами. Поразительно…

Тетрадей было девять. Восемь толстых, убористо исписанных шифрованным текстом. И одна потоньше, с выдранным началом, дневник. Звягинцев бережно взял её, придвинул поближе лампу, ибо короткий питерский день за окном уже догорал. Раскрыл, начал читать с того места, на котором остановился перед прогулкой.

12.07.38. Энкавэдэшник Хомяков вызывает у меня рвотный рефлекс. Думаю, не только у меня. Вот такие и позорят советские органы. Проныра, выжига, плут и, как мне кажется, копается в моих вещах. Да и господин фон Трауберг больше похож на нациста, чем на учёного. Что ж, ребус мой, кажется, хорош, пусть разгадывает кто сможет…

14.07.38. Здешний комар – это огромное породистое насекомое, чрезвычайно кровожадное и вездесущее. А вообще природа великолепна. Вокруг горы, склоны заросли сосной и берёзой. Несмотря на лето, по вершинам и в ущельях лежит снег, ручьи чисты, прозрачны и холодны до того, что зубы ломит. Кстати о зубах… Господин фон Трауберг заговаривает их весьма ловко, будто в самом деле учился у известного профессора Хемницера. Зато не может отличить уравнение Максвелла от бинома Ньютона. А вот ружьём, между прочим, владеет как ворошиловский стрелок. Не зря, видать, газеты только и пишут, что о дружбе ихнего Гестапо с нашим НКВД…

15.07.38. Сегодня получило продолжение недавнее знакомство с чрезвычайно интересным, неординарным местным жителем, потомственным «знающим человеком» Арсением Даниловым. Вначале он отнёсся ко мне крайне настороженно, даже притворился, будто не понимает по-русски, причина вскрылась чуть позже. Его отца, известного нойду, в двадцатом году, во время борьбы с пережитками прошлого, полномочные представители советской власти утопили в Ловозере. Сегодня Данилов сказал, что у меня хорошая душа, и пригласил в гости на оленью печёнку. Обязательно зайду; в нем чувствуется какая-то скрытая сила, обладание тайным, уже давно забытым знанием. Зря всё-таки допускаются подобные перегибы, но не с Хомяковым же их обсуждать…

17.07.38. Сегодня экспериментировал у замшелой, очень похожей на искусственную, пирамиды, такие обычно располагаются над местом пересечения двух или больше подземных потоков. Фантастика! Объективно – сильное поле неизвестной природы и явное нарушение законов гравитации. Субъективно – выпадение сознания из привычного пространственно-временного континуума. Чувство такое, будто все законы классической физики здесь ниспровергаются, переставая работать. Испытываю едкое торжество, моя теория об инвариантности вектора времени получила пусть косвенное, но подтверждение на практике. Величайшее заблуждение человечества в том, что оно считает хрональное движение одномерным. Время так же объёмно, как и пространство. Спираль, только спираль!

19.07.38. Удивительно интересный, наполненный день! Был в гостях у Данилова, выпили водки, разговорились. Арсений рассказал мне поразительную легенду о древнем городе, находившемся на самом полюсе. Этот город якобы населяли таинственные люди Оси. Будто бы там над огромным вертящимся озером висел в воздухе гигантский храм, и это место было средоточием магической силы древних. Оттуда они совершали путешествия в самые глубины Вселенной. Чем не легендарная Гиперборея? Чем не торжество моих предположений, что время есть мера движения. Выйти из линейного потока, превратить вектор в кривую, и пространственная протяженность в привычном понимании сократится до точки. А вот как это сделать – смотри тетрадь номер один…

21.07.38. Поднимались на гору Чёрную, по-местному – тундру. Сказочная природа, девственный мох, огромные, в три обхвата, величавые ели. Лопарь-проводник рассказал о карликовой народности «чудь», по его словам, ушедшей давным-давно под землю, причём вход в их загадочную страну, что интересно, находится где-то здесь рядом. Мне сразу вспомнилась наша русская легенда о граде Китеже, жители которого не захотели жить под монгольскими захватчиками. Схожий сюжет связан со сказочным подземным государством «Агарти». Потом на ум пришла концепция полой земли, и уже совершенно неожиданно в памяти всплыл рассказ о степном охотнике, отыскавшем лаз в сокровищницу древних знаний. Чтобы тайное осталось тайным, ламы вырезали ему язык… Пока проводник рассказывал, Хомяков с улыбочкой покуривал, хмыкал, потом сказал: «Вот оно, религиозное мракобесие». Фон Трауберг, наоборот, был серьёзен, задал массу вопросов, глаза его за стеклами пенсне блестели, как у волка при запахе свежей крови. На редкость странный тип. Его русский великолепен, практически без акцента, никаких проблем с падежами. Кто же он такой, чорт побери?

Наименование нечистого духа в отцовском дневнике было написано по-старому – через «о». Лев Поликарпович оторвался от тетради, невидяще уставился в тёмное окно. Глубоко, тяжело вздохнул… И вдруг, ахнув, устремился на кухню – собачью кашу на плите явно пора было спасать.

Вернувшись, профессор возобновил чтение.

23.07.38. Сегодня особый день, наконец-то свершилось, я смог понять главное. Самую суть. Ухватил жар-птицу за хвост!!! Чувство самодовольства прямо-таки распирает меня, хочется громко закричать: «Слушайте меня, люди, я объясню вам наконец, как устроен этот мир». И добавить: «Я гений, потому что только гений способен постичь столь гениальную простоту». Однако хватит эмоций, изложу вкратце, чтобы не получилось, как с теоремой Ферма57. Итак, трёхмерность есть функция наших внешних чувств. Время представляет собой границу этих ощущений. Настоящая реальность как минимум шестимерна, и вот этот-то мир мы пытаемся воспринимать сквозь убогую щель наших чувств, самонадеянно даём определение трёхмерного пространства и приписываем ему свойства евклидова континуума. Любое шестимерное тело становится для нас трехмерным, существующим во времени, а свойства пятого, шестого и так далее измерений остаются нашему восприятию вообще недоступными. Весь фокус в нас самих! И ещё кое в чём. Зрящий в корень да увидит…

25.07.38. Сижу, напрягаю серое вещество. «Ребус» что надо, но и времени же отнимает! Хомяков смотрит с подозрением, говорю, что нездоров, страдаю желудком. Что есть, кстати, правда святая, – застарелый мой гастрит в последнее время даёт о себе знать. Нервы, возраст, пища походная…

26.07.38. Сегодня, возвращаясь с Чёрной тундры, познакомился со здешним егерем, Василием Скудиным. Замечательный человек, настоящий русский северянин. Кажется, я ему тоже понравился. Звал в гости. Наверное, такими были древние воины нашей Руси. Нынче люди подобного склада – редкость. Всё больше Хомяковы вокруг…

28.07.38. Вот уж воистину богата чудесами кольская земля! Сегодня произошёл странный случай. При обследовании склонов небольшой сопки-«вараки» я вдруг испытал панический, на грани потери самоконтроля страх. Этот непонятный, спонтанно возникший ужас вверг меня в полное оцепенение, некое подобие прострации, ощущаемой во сне, когда ты полностью осознаёшь происходящее, но не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой. То же самое, видимо, испытали и лопарь-проводник, и Хомяков, и фон Трауберг. Все застыли неподвижно, словно столпы соляные. Явление коснулось и животных: лайка-медвежатница жалобно заскулила, поджала хвост и прижалась к ногам нашего проводника. А он мне рассказывал, что эта собака прошлой зимой спасла ему жизнь, отважно бросившись на медведя. На мгновение потемнело в глазах, смолкли все звуки, потом всё прошло, как будто разум вынырнул из глубокой, непроглядной пучины. Позже проводник объяснил, что мы, как видно, повстречались, ни больше ни меньше, с таинственной «волосатой бабой». Так саамы называют загадочное существо, обитающее в глухих местах и якобы умеющее убивать «голосом и взглядом». Сказка-ложь?..

30.07.38. Величайшая иллюзия человечества – это осознание себя в едином хрональном потоке. Мы пытаемся втиснуть всё пространство времени в одну линию Большого Времени, общего для всех и вся. Это заблуждение! Нет «времени вообще», каждое отдельно существующее тело, отдельная система имеет своё собственное время! Сразу же возникает вопрос его кривизны. Круг времён… Всё возвращается на круги своя… Как звучит, а! Вот вам и древние с их мифологией, которую мы отменили, не удосужившись разобраться. Но если круг, то сразу возникает мысль – хорошо бы рассчитать его радиус. А может, не «круг времён», а, например, шар? Этакая хрональная сфера? И где в ней вход-выход? Замкнутость – или?..

02.08.38. Наконец-таки собрался зайти в гости к Скудину. Он семейный, дома у него завидный мир и уют, сынишке годика три. Жена Тамара – женщина явно неординарная. Она не просто очень красива, её внешность почему-то сразу заставила меня подумать о ведьмах. И действительно, как оказалось, у неё стойкая репутация ворожеи и целительницы. За что, собственно, её некоторое время назад и сослали сюда из-под Смоленска. Этакая Олеся писателя Куприна, недавно вернувшегося из эмиграции. Только огненно-рыжая и чертовски уверенная в себе. Когда после обеда стали пить чай, Тамара взяла пирожок, что-то пошептала над ним и протянула мне – мол, съешь, только медленно, и живот твой пройдёт. Странно, как она узнала о моем гастрите? Удивительная наблюдательность. Я посмеялся, конечно, но объяснять, что мы, материалисты, в заговоры не верим, показалось мне неприличным. Чтобы не обидеть, сказал «спасибо» и съел, медленно, как велела. В сущности, если она и ведьма, то добрая. Пирожок, кстати, очень вкусный был, с черникой…

04.08.38. Сегодня за обедом неожиданно понял, что напрочь забыл о своём желудке. Ни тяжести, ни других неприятных симптомов, аппетит отличный, всё перевариваю прекрасно! Долой материализм, он так же неполон, как и наше традиционное представление о пространстве и времени! Царица Тамара, волшебница моя рыжеволосая! Завтра же зайду, поклонюсь в ножки. Столь же прекрасна, сколь и умна, редкое сочетание в человеке. Кое-кого мне, между прочим, напоминает…

Профессор Звягинцев снова отодвинул отцовскую рукопись. Оглянулся, развернув крутящееся кресло. Марина и её мать безмолвно смотрели на него со стены. Лев Поликарпович почувствовал, как застилает глаза туман. Столь же прекрасна, сколь и умна… Сдёрнул с носа очки и принялся яростно их протирать.

Об. 08.38. Приснился ошеломляюще яркий сон, настоящее озарение. Я увидел тело времени в виде огромного, медленно распускающегося бутона. Проснулся, зажёг лампу, стал писать. Если вдуматься, в каждое мгновение в каждой точке трёхмерного мира существует целая гамма возможностей. В линейном времени, в четвёртом измерении, осуществляется только одна из них, все неосуществлённые возможности в совокупности составляют пятое измерение. Линейное время, замкнутое в круг, оставляет в каждой точке неосуществленные возможности, но эти возможности, нереализованные в одном времени, осуществляются в шестом измерении, которое представляет собой совокупность всех времён. Его линии, идущие во всевозможных направлениях, образуют тело или трехмерный континуум времени, в котором нам, к сожалению, известно лишь одно направление. По отношению ко времени мы остаёмся одномерными существами и поэтому не видим ни параллельного времени, ни его углов, ни поворотов. Ни параллельных миров? Спрашивается, куда же ушла пресловутая чудь? Как сквозь землю провалилась? Очень символично…

08.08.38. Вчера фон Траубергу зачем-то понадобилось посетить остров Костяной, древнее культовое место саамов. Он не случайно так называется, говорят, там полно сложенных особым образом оленьих черепов и рогов. Ещё говорят, что остров этот плавающий, и когда он движется вдоль озёрных берегов, на его остром мысу появляется владычица вод – прекрасная темноволосая Сациен, любительница соблазнять мужчин. В общем, лопарь-проводник наотрез отказался плыть на Костяной. Я, полагая, что не стоит лезть туда, куда не просят, тоже воздержался от прогулки по озеру. Так что фон Трауберг отправился на Костяной в компании с Хомяковым. Вот настоящие материалисты – никакие предупреждения не подействовали. «Духи накажут», – сказал проводник. Насмотревшись на здешние чудеса, я, признаться, весь день ожидал шторма, грозы или хотя бы проливного дождя, но погода так и простояла отличная, на небе не было ни облачка. Зато сегодня ближе к вечеру с фон Траубергом и Хомяковым начало твориться нечто из ряда вон выходящее. Оба вдруг громко запели, словно кликушествуя, дурными голосами, внешность их странно изменилась, кожа на головах стала плотно обтягивать черепа, что создаёт видимость живого трупа, у обоих цвет лица восковой, движения неестественны. Такое впечатление, будто напрочь сошли с ума. Слава Богу, часам к двенадцати наши «кликуши» почти одновременно угомонились и, обессилев, упали как мёртвые. Завхоза Потапа от увиденного пробрала – и смех, и грех! – медвежья болезнь. В общем, весело было…

12.08.38. Болезнь Хомякова и фон Трауберга всё усугубляется, теперь они поют ночами до рассвета, причём поют нечто явно осмысленное, хотя и непонятное. Как объяснил Данилов – на юкагирском, ламаитском и якутском языках. Откуда, спрашивается? Недуг этот по-местному называется «меречкой», «мереченьем». Население объясняет его кознями духов, разгневавшихся на людей, которые осмеливаются нарушать их покой. Впечатление такое, будто в наших материалистов действительно вселились бесы. И кричат столь сильно, что невозможно сосредоточиться. Похоже, что экспедиция наша входит в завершающую фазу. Какие уж тут исследования. Ни дать ни взять нам оттуда, из какого-то высшего измерения, суют палки в колёса. Видимо, не понравились. По крайней мере, некоторые из нас. Посоветоваться, что ли, с Тамарой Григорьевной? Не удивлюсь, если вдруг что подскажет…

15.08.38. Не сглазить бы – похоже, обнаружился способ определения констант для системы уравнений, описывающих состояние индивидуальной сферы времени. Вышел на него совершенно интуитивно, на грани иррационального. Наверное, это местная природа так подействовала на меня. Здесь кожей чувствуешь какую-то энергию, идущую от скал и лесов. Даже жаль, что скоро придётся уезжать. Завтра прибывает гидроплан. Экспедицию эвакуируют. Хомяков с фон Траубергом уже совсем не в себе, голосят теперь и ночью и днём, думаю, им прямая дорога в жёлтый дом. Положа руку на сердце, ни того, ни другого мне совершенно не жаль…

По улице далеко-далеко…

Володя Гришин, бывший муж Марины, жил на Чёрной Речке. От улицы Бассейной, где обитал профессор Звягинцев, почти через весь город. Ну там, не через весь, но через самую населённую и забитую машинами его часть – уж точно.

Давиться в пробках вечернего часа пик Лев Поликарпович был не любитель. Вернувшись из института домой, он загнал арахисового «москвича» в гараж и поехал к Володе на метро.

Когда Марина была маленькой и вечерами гуляла с папой около дома, она всё собиралась однажды отправиться по Бассейной «далеко-далеко» – за железную дорогу, мимо дымящей трубами ТЭЦ, до самого моря. Она даже, как умела, готовилась к этому путешествию. Прочитав книжку про Чипполино – а вернее, изучив в ней картинки, – начала собирать какое-то необходимое, по её мнению, имущество: любимый мяч, кубики… Делала узлы из платков и привязывала их к палкам. Чтобы можно было закинуть на плечо и нести в дальний путь. Как бездомный Чипполино, уходивший на картинке в огромное закатное солнце…

Путешествие по Бассейной, конечно, так и не состоялось. Но, став уже взрослой, Марина однажды созналась отцу, что иногда во сне отправляется в своё «далеко-далеко» – и знакомая, короткая, в общем-то, Бассейная чудесным образом выводит в неведомые уголки города и всё никак не кончается…

Попадая на улицу Савушкина, Лев Поликарпович всякий раз вспоминал тот давний разговор с дочерью. Наверное, оттого, что улица Савушкина имеет длину, действительно подходящую для путешествий, и это отчётливо ощущается сразу, стоит только на неё выйти. И ветер всегда по ней разгуливает, точно по океанской набережной, и гонит по лужам блестящую рябь, и нацелена она плюс-минус точно туда, где, пронизав рваные облака, в Питере за мокрые крыши опускается солнце…

В нашем городе есть несколько кварталов, сразу после войны построенных пленными немцами. Там стоят небольшие, аккуратные, одинаковые дома, и квартиры, расположенные на втором этаже, имеют свои собственные подъезды. С такими узкими лестницами, что можно стукнуться локтями одновременно в обе стены. Подойдя к знакомой двери, Звягинцев не на шутку разволновался. Поневоле вспомнилось, как он приходил сюда, когда ещё была жива Марина. И, выйдя замуж, целых полгода пыталась сосуществовать вот с этим самым Володей… Потоптавшись туда-сюда по асфальтовому проезду, вдоль трясущихся на ветру голых кустов, профессор надавил кнопку звонка.

Володя спустился открывать, одетый по-домашнему – в яркую тенниску, явно происходившую с раскладушек second hand возле метро, и древние лыжные штаны. Эти последние Лев Поликарпович помнил столько же, сколько и самого Володю; неснашиваемый послевоенный трикотаж перешёл от отца к сыну и обещал прослужить ещё долго. В Маринины времена Володя был кандидатом наук, теперь стал доктором. Чего доброго, в членкоры в обозримом будущем выйдет. И, можно не сомневаться, будет носить всё те же штаны. Следует только надеяться, на вручение ему Нобелевской премии он всё-таки в них не придёт. А впрочем, Бог с ним, пускай приходит в чём хочет. Профессор Звягинцев полагал, что гений имеет право на любые причуды. А то, что Володя Гришин был гением, сомнению не подлежало.

– Да бросьте, Лев Поликарпыч, какие тапки… Заходите, пожалуйста.

Несмотря на учёную степень, сорок лет и экономические реформы в стране, Володя выглядел очень неплохо – ни лысины, ни жировых отложений, он носил густую бороду а-ля ассирийский царь Хаммураппи и в целом здорово напоминал Фиделя Кастро во дни его бурной революционной молодости.

– Здравствуй, Володя. – Звягинцев пожал крепкую руку коллеги, снял пальто и шляпу и по домашней привычке водворил палку в угол возле двери. – Как жизнь молодая?

Спросил больше для порядка, ибо слишком хорошо знал, как живется ныне работникам умственного труда. Если, конечно, они не свалили в нью-йоркские таксисты, не синтезируют наркоту или, к примеру, не делают радиомины. Наплачется когда-нибудь наше государство, бросившее чистую науку в прорубь с камнем на шее…

– Живы пока. – Гришин саркастически хмыкнул и показал рукой в глубь квартиры. – Прошу, Лев Поликарпыч.

Апартаменты, спланированные опять-таки немцами, были по нашим понятиям нетривиальные. Полуторакомнатные, плюс обширный альков. Мебель конца восьмидесятых из древесно-стружечной плиты, недавно облагороженная самоклейкой «под мрамор». Телевизор с заросшим пылью экраном, явно очень редко включаемый. Компьютер на письменном столе, кожух снят, рядом куча лазерных дисков и какие-то дополнительные устройства в коробках, ещё не распакованные. На стене между книжными полками – большое фото Марины. Марина держала на руках Кнопика в бытность его щенком. И широко улыбалась.

«Что толку теперь фотографии по стенкам развешивать… Лучше бы ты её при себе удержал, пока женаты были. Может, тогда бы она…» Звягинцев усилием воли оборвал непрошеную мысль, тяжело опустился в кресло и вытащил из кейса стопку заветных тетрадей:

– Вот, Володя. Посмотри.

Не приведи Господи никому пережить детей своих…

– Так, так! – Хозяин квартиры, уже направлявшийся в кухоньку варить гостю кофе, тотчас забыл, куда и зачем шёл. Бережно взяв тетради, Володя даже не удосужился сесть – сразу зашуршал плохо гнущимися страницами. – Да, это не какая-нибудь там лабуда с банальной двойной перестановкой,58 – прокомментировал он погодя. В голосе его слышался восторг, который он и не думал скрывать. – Здорово, Лев Поликарпович, вот уж угодили так угодили! Есть над чем голову поломать!

Тонкое Володино лицо сделалось как у охотника, заметившего след редкой дичи. При виде взрослого мужика, чуть не пускающего слюни над кипой старой бумаги, испещрённой какими-то закорючками, нормальный обыватель в лучшем случае покрутил бы пальцем у виска. Однако профессор Звягинцев именно такую реакцию и предвидел. Чего ещё ждать от человека, у которого фундаментальный труд «The Code Breakers»59 был настольной книгой ещё в школьные годы. Который, помимо своей «родной» математики, знает шесть языков, из них три мёртвых, и страшно комплексует оттого, что не может, видите ли, читать без словаря Тексты пирамид.60 Что же касается тяги и способностей к криптографии, то их Володя получил по наследству. Ещё дед его, сотрудник царской охранки, расшифровывал, сидя на Шпалерной, переписку лидера большевиков, работавшего, под псевдонимом «Николай Ленин». Расшифровывал, к слову сказать, не слишком при этом потея. Володин отец, сотрудник Спецотдела,61 участвовал в разработке «Русского кода».62 Видный, как говорили, был специалист. Однако, случись всем троим соревноваться, внук заткнул бы за пояс и деда, и отца. Причём без труда.

Несмотря на подобное – сплошные спецслужбы – генеалогическое древо, Лев Поликарпович относился к Володе безо всякой предвзятости. Наверное, оттого, что тот лично сам с «компетентными органами» контактов не имел никаких и никогда, разве только во время присвоения «детской» формы допуска во время учёбы. Володя вообще не интересовался политикой и вряд ли знал, кто у нас сейчас президент. Загадки истории, нераскрытые тайны древности – вот что вызывало у него благоговение и восторг, вот что заставляло до одури ломать голову и просиживать за компьютером ночи напролёт. Вот тут круг его интересов представлял собой скорее разомкнутую окружность: от розенкрейцеровской символики в творчестве Шекспира до загадочного текста Весткарского папируса.63

В настоящее время Володя занимался личностью аббата Тритемия, чья жизнь была полна тайн, недомолвок и загадочных обстоятельств.64 В общем, за что ему предстояло получать Нобелевскую, за теорему Ферма или за расшифровку манускрипта Войнича,65 – вопрос оставался открытым.

– Так, так… – Быстро пролистав последнюю тетрадь, Гришин закурил, извиняющимся жестом отогнал табачный дым от Звягинцева: – Интересно!

– Это… – начал было профессор, но Володя, кажется, даже не услышал.

– Лев Поликарпыч, – выговорил он почти с мольбой, – вы в самом деле не возражаете, чтобы я попробовал это на зуб?

Глаза его блестели, всё тело напряглось, борода колюче топорщилась. С таким видом наркоман говорит о новом, ещё неосвоенном зелье. Вне сомнения, Володя Гришин полагал перманентное напряжение всех наличных извилин единственно возможным способом жизни. Крылатое выражение «пока я мыслю, я существую» известно всем. Увы, абсолютное большинство народа ведёт себя так, что мыслительного процесса не заподозришь. Что у нас, что за океаном. Выпивка, секс да сериалы по ящику, от которых мозги уподобляются арбузу: полоски ещё видны, а вот извилин… В этой квартире обитал яркий образец прямо противоположного свойства. Что тоже имело свои издержки.

– Послушай, Володя… – Звягинцев обстоятельно щёлкнул замками опустевшего кейса. Ему не хотелось показывать, как дрожат руки. – Это тетради моего отца. Ты уж извини, если от важных дел тебя отвлекаю.

Володя, снова вскинувший голову от драгоценных бумаг, в этот раз против обыкновения не перебил его на полуслове. Быть может, развод с любимой, как выяснилось, женщиной кое-чему его научил.

Лев Поликарпович отказался от предложенного кофе и спустился на улицу, чуть не забыв палку в прихожей. Перед его глазами плыло лицо широко улыбающейся Марины. «Пап, а давай пойдём по улице далеко-далеко? Вот просто пойдём и пойдём…»

Солнце успело скрыться за горизонтом, и из мокрых кустов выползали густые, далеко ещё не весенние сумерки. Они надёжно окутали и укрыли фигуру рослого, плотного человека, неподвижно стоявшего возле угла соседнего дома. Человек был облачён в долгополое бесформенное пальто и «всесезонную» шляпу, низко надвинутую на лицо. Плюс тёмные очки в пол-лица, плохо соответствовавшие освещению и времени суток. Он проводил взглядом удалявшегося профессора и стал смотреть на окна квартиры на втором этаже.

При полном параде

«Может, взять да покраситься?»

А что? Посмотришь на улице – мужики чуть не через одного крашеные. Осветлённые, мелированные и какие угодно. Не говоря уже про рекламу на телеэкране. Все эти так называемые мужчины, которым другого дела нет, кроме как трясти перед камерой ухоженными локонами. Естественно, без единого седого волоска. Не с чего, наверное, было их наживать.

«Или вообще наголо? Под Котовского…»

Утро есть утро. Чего только спросонья в голову не взбредёт. В ту самую, полуседую и неисправимо кудлатую. Маша сейчас взъерошила бы ему вихры и заявила, что седина бобра не портит. А он бы ей ответил…

Сегодня она опять приснилась ему. Это был очень страшный сон. Он снился Кудеяру время от времени все полтора года вдовства, повторяясь почти один к одному, но от этого только становился страшнее.

Вот и сегодня ночью Иван задыхался и прыгал через ступени, мчась бесконечными лестницами на седьмой – из пятнадцати – этаж потрясённого взрывом, объятого пламенем «Гипертеха». Туда, где рушились горящие стены обширного лабораторного зала. Ещё полуторасаженный прыжок… и ещё… и ещё…

«Ваня!..»

Ему говорили, что Маша и с нею двое сотрудников погибли мгновенно, и атомы, на которые их разнесло, смешались с хлопьями жирной сажи, повисшей на потолке. Во сне всё было не так. И он был не в Москве, куда уехал в действительности, и Машу не убило сразу при взрыве. Она отползала на четвереньках по опрокинутому железному шкафу, отбиваясь от огня рабочим халатом, и звала его на помощь, звала…

«Ваня!..»

Иван рванулся вперёд, чтобы бешеными скачками преодолеть пылающий пол, подхватить на руки, унести… Незримая стена встретила его в двух шагах от Маши и отбросила прочь. Он вновь бросился на приступ и врезался в эту стену с такой силой, что затрещали суставы и кости… Прозрачная преграда оставалась неодолимой.

«Ваня…»

И тогда он проснулся, взмокший и обессиленный. Проснулся, чтобы зачем-то продолжать жить без неё…

Скудин хмуро посмотрел в зеркало, поудобнее перехватил опасную бритву и принялся соскабливать с лица мыло вместе со щетиной. Всякие там станки «Жиллет», которых лучше для мужчины нет, он не уважал. Баловство.

Часы показывали начало восьмого. Зарядка сделана, холодный душ принят. До прихода машины оставалась варка пельменей – и тоскливый завтрак в компании с Валькой да Жириком.

Сегодня ему предстояло дело особого рода.

Лев Поликарпович Звягинцев, конечно, сам ничего Ивану не говорил. Но он пожаловался своей молодёжи, Виринея по секрету сообщила Гринбергу, а уж тот во всех деталях и красках, с подробностями и собственными дополнениями, передал командиру. Кудеяр не особенно удивился, узнав, что по прочтении отцовского дневника профессор исполнился нетривиальных научных идей и буквально бегом устремился к академику Пересветову. «Надо, – сказал он, – срочно экспедицию собирать! На Кольский!» – «Друг мой, – будто бы устало и мудро ответил ему Валентин Евгеньевич, – ты бы лучше огород готовился возле института разбивать. Как пулковские астрономы, которые возле обсерваторий капусту сажают. Где я тебе денег ещё и на экспедицию наскребу? Чего доброго, вообще тему придётся закрыть…» Рассказывая это Гринбергу, язвительная Виринея чуть не плакала, так что Женя пришёл к подполковнику весьма удручённый. «Мне, может, дедушкин горшок выкопать, а, командир?.. Посоветуй…» – «Погоди, – сказал Кудеяр. – Без самопожертвований обойдёмся». И, выманив профессора Звягинцева из лаборатории, отозвал его в уголок коридора. Через пять минут Лев Поликарпович заметно посветлел лицом, а ещё через пять они вчерне разработали план, в котором каждому отводилась одинаково важная роль.

Вечером того же дня профессор звонил из дому в Америку другу Иське и думать не думал о зубодробительном счёте, который ему за эти переговоры пришлют.

Сегодня пришла очередь действовать Кудеяру. Следовало предпринять всё возможное, чтобы не оплошать.

Повесив полотенце, Скудин вышел в коридор и принялся накручивать диск телефона. Рановато, конечно, но вечерами у Риты линия была непробиваемо занята. Ничего не поделаешь, коммуналка. Коридор один, сортир один, телефон тоже один.

– Слухаю! – сняли наконец на том конце трубку.

Скудин уже знал, что Ритина бабуля, славная, в общем-то, старушенция, была глуховата. Орать было без толку, подполковник только добился бы нашествия собственных соседей. Он решил использовать военные средства в мирных целях и выговорил каждое слово особым образом, раздельно, точно на морозе:

– Здравствуйте. Ангелина. Матвевна. Будьте. Так. Добры. Риту.

Спецназовский приём подействовал, как и всегда, безотказно. Зато… Увы, на мгновение утратив бдительность, Иван выболтнул слова, являвшиеся кое для кого кодовыми. Вопль воодушевлённого Жирика, раздавшийся прямо над ухом, заставил Кудеяра вздрогнуть.

– Так добр-р-ры, так добр-р-ры! – Попугай взмыл на стенной шкафчик и гордо распушил хохолок. – За чир-рик р-раком, за чир-рик р-раком!

Скудин замахнулся на него носками, которые держал в руке, заранее, впрочем, зная, что это бесполезно. Вставать на путь исправления попугай отказывался категорически.

– Риту? Это можно, в ванной моется. – Бабушка тоже узнала Скудина, закашлялась, со стуком опустила трубку на что-то твёрдое и начала удаляться, крича на ходу: – Рита! Рита! Хорош плескаться, тебя твой мужик к аппарату требует!

«Твой мужик». Скудин про себя усмехнулся. Он никогда не был монахом, но своё отношение к Рите с некоторых пор уверенно квалифицировал как братское.

Ритин голос в трубке был осторожен:

– Слушаю?

– Рита, привет, это я. – Скудин переступил по полу босыми ногами и тотчас вспомнил, как они стояли друг против друга в дверях «нехорошей» квартиры: он чуть ли не при полном параде, она – в банном халатике и босиком. Тогдашние происшествия быстренько их уравняли. И вот что-то подобное, кажется, происходило опять.

– Здравствуй, Ваня!

В голосе молодой женщины прозвучало явное облегчение.

– Извини, если не вовремя. Как там Натаха-то, не лучше?

Он знал, что накануне она собиралась к подруге в больницу.

– Ой… – Было слышно, как Рита судорожно сглотнула. – Лежит трупом… смотрит в одну точку… А глаза… пустые, мёртвые… Ваня… – Рита всё-таки не выдержала и разревелась взахлеб. – Господи, за что это ей, ведь кошек бездомных кормила, хека покупала без хребта… Оттаивала в мисочках, чтобы мерзлого не наглотались… Говорила, иначе животы заболят… Я ещё нос воротила, пахнет, мол, по всем комнатам…

Вот такие пироги. Жила себе девка, жила, как умела. Не строитель коммунизма, конечно, но и не киллерша какая-нибудь, не бандерша. А потом появились четыре ублюдка с паяльником. Из-за чемодана поганого. Как её на том свете рассудят – заслужила? Не заслужила?.. Скудин про себя полагал, что не заслужила. Таких видел, противу которых Натаха – ангел небесный. Особенно по нынешним временам.

– Никого не узнаёт, Ваня, ходит под себя, доктор, симпатичный такой, говорит – полностью распалась как личность, одни рефлексы остались…

Что в переводе с врачебного означало – крыша съехала напрочь.

– Может, надо чего? Денег? – Скудин хрустнул пальцами, снова переступил по полу, в глаза его в этот момент лучше было не заглядывать. – Лекарство, может, какое? Ты скажи, мы мигом достанем.

А в глубине души было жаль, что Глеб с Борисом кончили тех сволочей слишком уж быстро. Тоже, святые угодники. Мать их. Перед умственным взором Кудеяра пронеслось согревающее душу видение рашпиля и плоскогубцев. Ещё фигурировала табуретка, перевёрнутая ножками вверх. Как раз на весь квартет и хватило бы… Паяльник – тьфу, детский садик на травке. А впрочем, Натахе-то от этого лучше бы уже не стало…

– Нет, Ванечка, спасибо, всё есть… – Рита взяла себя в руки, голос её перестал срываться. – Ты… лучше мне ещё как-нибудь позвони…

– Ладно. – Скудин непроизвольно глянул на часы и кивнул, хотя Рита не могла его видеть. – Счастливо. Ты осторожнее там.

Вешая трубку, он успел услышать на другом конце однократное басовитое гавканье. Странно. А впрочем, не его дело.

Отскрёб ногтем от телефона присохшую белую каплю и отправился на кухню разбираться с пельменями. В магазинчике неподалёку бесперебойно продавали его любимый сорт – «Семейные». Вот так, пельмени есть, а семьи всё равно нет. И в перспективе не предвидится…

Грязную посуду он сложил в раковину – никуда не денется, потом. Снова вспомнив нехорошим словом телерекламу, выволок из шкафа пропахшую нафталином парадку. Надел, посмотрел в зеркало. Всё как надо, на ботинках блеск, на брюках складка. Не говоря уже про нашивки за ранения и награды…

– Уср-р-раться! Уср-р-раться в доску! – Жирик в восторге забил крылами и, видимо, от нахлынувших чувств густо обляпал пол – к счастью, по мундиру всё же промазав. – За чир-рик! За чир-рик!

Снизу дважды бибикнула тёмно-зелёная «Волга». Бибикнула осторожно, деликатно, этак шёпотом. Пора было ехать пред светлые генераловы очи. Прогибаться перед начальством. Отход-подход… Тьфу. Здесь тебе, подполковник, не джунгли.

– Благослови, пернатый. – Скудин подмигнул Жирику, включил сигнализацию и тоже «шёпотом» притворил квартирную дверь.

– Здравствуй, Федя, – отозвался он на приветствие водителя. – Давай в контору.

Многоопытный Федя сразу подобрался, улыбаться перестал. Знал небось, что лучше быть поближе к кухне, а от начальства – подальше. Знал и все эти шуточки, что у главнокомандующих лампасы и лбы – ширины одинаковой, а извилина одна, да и та снаружи. От фуражки.

На Захарьевской, почти начисто вытоптанной джипами бандитов, приглашаемых давать показания в соответствующий отдел, припарковаться оказалось непросто, но Федя справился. «Волга» – символ советского благополучия – сразу стала казаться маленькой, тусклой и неприметной среди сверкающих громад «Ландкрюйзеров», «Дефендеров» и «Лендроверов». Впрочем, сами они тоже терялись на фоне серого дома, такого большого, что из его окон некогда – а на самом деле и до сих пор – напрямую видна была Колыма. Скудин вошёл в боковой подъезд, миновал прапорщиков на вахте и, сдав шинель в гардероб, двинулся по лестнице вверх. Награды позванивали в такт шагам, как колокольцы в колхозном стаде. Ну и шут с ними, пускай звенят. Всерьёз раздражал Кудеяра только орден Большого Чёрного Гиббона, который вообще мешал нормально шагать. Орден, выданный далёкой африканской республикой Серебряный Берег, представлял собой стилизованную набедренную повязку из обезьяньих хвостов. И носить его полагалось на соответствующем месте. То бишь на бёдрах. Всякий раз, когда приходилось надевать эту высокую правительственную награду, Иван чувствовал себя идиотом. Но и чёрт бы с ней, с меховой набедренной повязкой поверх мундира, – так спереди ещё болтался череп того самого гиббона, язви его в корень. Из серебра, в натуральную величину. Саблезубо оскаленный и со здоровенными рубинами вместо глаз!.. Голова примата вызывала ужас у всех встречных чекистов, но и это можно было бы пережить… если бы тяжеленная чертовина при каждом движении не колотила немилосердно прямо в пах. Иван давно уже подозревал, что орден являлся замаскированным орудием пытки, и с каждым шагом вспоминал Монохорда Капустина – как же я тебя понимаю, Боря, ох, как же я тебя понимаю!..

Всё-таки он без потерь и опоздания добрался до небольшой, не испорченной особыми излишествами приёмной. И, храня каменный вид, представился дежурному капитану:

– Подполковник Скудин. Мне назначено на десять ноль-ноль.

– Минуточку… – Тот не глядя потянулся к местному телефону и чуть не промахнулся по трубке – смотрел, точно загипнотизированный, на – серебряную обезьянью башку, где ж ему, служаке кабинетному, было видеть что-то подобное. Но выучка не подвела, всё-таки поднял трубку, прошептал в неё нужное заклинание и кивнул на дверь: – Пожалуйста. Павел Андреевич вас ждёт.

– А-а, Ванечка, привет, привет! Ну проходи, садись! Что тут у тебя? Рассказывай.

В генеральском кабинете Ивана встретили как родного. Что ни говори, а совместное сидение в дерьме очень сближает. Бывший Капитан Кольцов рявкнул по селектору насчет кофе, внимательно просмотрел содержимое скудинской папки – сметы, экспедиционные планы, маршрутные листы (все – украшенные печатями, штампами «согласовано» и размашистой директорской подписью). Крякнул, почесал шрам на щеке и снял телефонную трубку:

– Владимир Зеноныч, Кольцов беспокоит… Вы бы не смогли уделить мне пару минут? Я касательно дела Скудина, да, того подполковника из «Тройки». А, помните? Ну и память у вас, Владимир Зеноныч, дай Бог каждому… Так мы забежим? Ну конечно же, быстро, вся документация в пакете. Есть! Конечно, без соплежевательства… – Повесив трубку, он подмигнул Скудину. – Слыхал, что начальство велело? Без соплежевательства! – И, не дав ему допить кофе, быстро потащил на самый верх, в обиталище генерала. Который с ними, увы, вместе в дерьме не сидел.

Приемная у того была куда как попросторней. С тотемическим портретом российского Президента, с офицером на побегушках – да не каким-нибудь капитаном несчастным, а целым полковником. Ордена Чёрного Гиббона этот полковник, правда, тоже доселе никогда не видал – и навряд ли увидит. А сам памятливый Владимир Зенонович с тех пор, как ему довелось некогда решать скудинскую судьбу, из семизвёздочного стал ажно девятизвёздочным. Полным генералом.66

– Ишь, каков орёл! – Он сам был награждён десятком иностранных орденов, но и его взгляд намертво приковала к себе многострадальная скудинская ширинка. – Ух ты, четвёртой степени! С рубинами и клыками! Погоди-ка – к нему ещё, я слышал, гарем полагается?

– Так точно, товарищ генерал армии. – Скудин вытянулся и замер, давая рассмотреть гиббонью голову со всех сторон. В полной красе, с хибангинскими рубинами и клыками, вручную выточенными из бивня чёрного жертвенного слона.

Его страшно тянуло слегка согнуть ногу и незаметно закрыться бедром. Так, на всякий случай.

– Ну и как он? Гарем?.. – Впрочем, шутливый тон был мгновенно оставлен, девятизвёздочный удовлетворил своё любопытство и вновь превратился из восторженного созерцателя в сурового начальника. – Прошу садиться. Ну? Что тут у вас?

«Без соплежевательства». Скудин выложил свою папку на стол.

Генерал мельком просмотрел бумаги, выдержал паузу, закурил и со значением выпустил дым в потолок.

– Значит, собрались в экспедицию. На свежий воздух. В родные края…

– Так точно, товарищ генерал армии. – Скудин вытянулся в кресле и глянул на Владимира Зеноновича честными немигающими глазами. – Как вы совершенно верно заметили. На Кольский.

Подход-отход от начальства…

– А может, лучше в Чечню? Там тоже воздух, говорят, свежий… – Девятизвёздочный ласково усмехнулся, посмотрел на невозмутимого Скудина и, видимо, понял, что шутка пропала впустую. Этого никакой Чечнёй не прошибешь, даже и юмора не поймёт. Откозыряет и поедет… и очень скоро воевать там станет не с кем. Генерал сунул сигарету в пепельницу и вновь стал серьёзен. – Ладно, Бог с ним… но вот Америка здесь при чём? И что ещё за Шихман? Своих сионистов нам мало? Всяких Айсбергов-Вайсбергов-Рабиновичей…

В его голосе отдалённо послышались нехорошие нотки.

– Шихман, товарищ генерал армии, – глава индивидуального частного предприятия, финансирующего экспедицию, – Скудин подпустил точно отмеренную дозу патриотической горечи. – Коренной россиянин, можно сказать, из поволжских немцев… троюродный шурин бывшего премьера Черномырдина. – «Если уж это для тебя не авторитет…» – Американские учёные, которых он теперь представляет, готовы безвозмездно передать лаборатории профессора Звягинцева уникальную, особо точную аппаратуру… если только мы им разрешим хоть одним глазком взглянуть на криптозоологического реликта, обитающего в кольской тайболе. Конечно, ежели случай позволит его пронаблюдать. Между прочим… – Неотрывно следя за выражением лица генерала, Кудеяр пришёл к выводу, что пришла пора наносить упреждающий удар, и снайперски нанёс его: – Товарищ Шихман поручил мне передать некоторую сумму на реставрацию памятника Юрию Владимировичу Андропову… внучатая племянница которого доводится ему пятой свояченицей…

С этими словами Иван извлек чудовищно раздутый конверт и скромно положил на край стола. Взгляд его был всё так же честен и чист:

– Вот, товарищ генерал армии. Валютный вклад, как теперь принято говорить.

Холодная голова, горячее сердце, что там ещё.

– Смотри-ка, и в самом деле патриот! – Сразу повеселев, девятизвёздочный хмыкнул и, смахнув, как нечто незначительное, конверт в ящик стола, мельком покосился на Кольцова. – Зайдёте потом, Пал Андреич, заприходуем по всей форме. – И подытожил: – Ладно, быть по сему. Езжайте, благословляю. Визу Шихману вашему выправим. И воздушный коридор дадим американским интернационалистам, пусть на здоровье изучают своего снежного человека… Вот только будет у меня к тебе, подполковник, личная просьба. Приватного, можно сказать, свойства.

Генерал резко замолчал. Открыл на своем столе небольшую панель и нажал две кнопочки. Под ними тотчас забегали красные точки светодиодов. На окна плавно опустились плотные мохнатые шторы из особой, ни в каких магазинах не продающейся ткани, послышалось чуть различимое гудение, воздух в кабинете слегка завибрировал. Красные огоньки сменились зелёными: система защиты от прослушивания вышла на рабочий режим.

Скудин вновь напряжённо выпрямился в кресле.

– Слушаю, товарищ генерал армии…

– Так вот, подполковник. Есть у меня сынок… шустрый мальчонка…

«Так-так». Дело, кажется, принимало не совсем уж безоблачный оборот. Кудеяр знал: рано овдовевший Владимир Зенонович был женат вторым браком на женщине много моложе себя. Оттого и единственный отпрыск пребывал в том возрасте, в котором могли бы сейчас быть генеральские внуки. И вот с этим сынулей явно происходило что-то не то. Упомянув о недоросле, девятизвёздочный зримо погрустнел и нахмурился. «А я тут при чём?! – мысленно рассвирепел Кудеяр. – Твои проблемы, ты и…»

– Не буду утомлять подробностями, но надо бы ему, подполковник, на воздух. Не в Чечню, конечно… – Генерал вспомнил собственную неудачную шутку и ещё круче свёл тяжёлые брови. «Конечно», – подумал Иван. А Владимир Зенонович продолжал: – Просто… по-спартански, знаешь, по-суворовски, чтобы, как говорится, в здоровом теле здоровый дух… А то что-то засиделся он у меня в городе, сам понимаешь, переходный возраст, акселерация… искушения всякие… Мужской пример нужен. Возьмите-ка его с собой на Кольский, а я американцам устрою такой зелёный свет, что этот их реликт позеленеет.

Лицо девятизвёздочного светилось сумасшедшей надеждой.

– Всемерно рад помочь, товарищ генерал армии. – Скудин кивнул и тоже решил пошутить: – На время экспедиции будет сын полка.

– Ну-ну. – Расплывшись в улыбке, генерал поднялся и от души пожал Скудину руку. Кудеяр, как полагалось, вскочил, и серебряный череп весомо приложил его по и так уже изрядно намозоленным частям анатомии. Обрадованный Владимир Зенонович ничего не заметил. – Я, подполковник, на тебя очень надеюсь…

«Ох». Иван, конечно, мигом заподозрил, что генерал чего-то крепко недоговаривал… Ну да где наша не пропадала. Довести до потребных кондиций барского отпрыска – это гвардейскому спецназу раз плюнуть. Ну там, два раза.

Генерал, однако, смотрел на него, как смотрят на камикадзе.