Алтай в зеркале мифа

К читателю

Алтай — это имя горной страны. На космических снимках она — как запятая между морем тайги и морем пустынь. Крутые завитки алтайских хребтов сцепили Сибирь и Монголию — два мира, две судьбы. Жемчужиной Азии назвал Алтай Н. К. Рерих. Родиной зовут его десятки тысяч людей. Это слово многократным эхом отдается в их песнях и плачах, легендах и мифах.

Алтай соразмерен человеку. Он надежен и вечен. Он бережно хранит в себе кости предков и обещание новой жизни, одаряет своих сыновей последним снегом и первой травой, синей тенью лесов и жарким маревом летних долин. На перевалах стоят увешанные лентами деревья — знаки договора людей со своею землею. Кажется, что и само время течет на Алтае двумя несмешивающимися потоками: поверх — сиюминутное и преходящее, а в глубине — всегдашнее и истинное. Здесь живы еще уважение к мудрому слову старшего, скромное и непоказное гостеприимство. Надо видеть неспешность и сдержанность здешних стариков. Чтобы оцедить в полной мере гармонию и доброту народной мысли, надо понять, что жизнь на Алтае — это трудная[1] работа.

Алтай болен. Болен давно. Задолго до семнадцатого года обозначились те недуги, что нынче скрутили его. Вы любуетесь сияющим двузубцем Белухи? Смотрите ниже. Вы видели эти нищие села, покосившиеся кошары, непроезжие дороги, вырубленные кедровники? Вы чувствовали эту неприязнь к приезжим (просто к чужим!), настороженность и замкнутость? Вы не видели (невзначай), как всадник в сердцах хлещет коня, посылая его в дикую скачку — просто так, чтобы обоим выбиться из сил? Ребятишек, не вполне владеющих родным языком? Здесь люди редко думают о будущем и живут как будто в вечно длящемся сегодня. Народ выпал из ритма времени и пространства. Он устал от игры, правила которой ему непонятны, а цель неизвестна. Он измотан ощущением случайности своего существования. Не стоит обольщаться тем, что издаются книги на алтайском языке, летают в дальние села вертолеты, множатся киловатт-часы и гектары. Подспудно копится не просто усталость — неверие в себя, темная энергия отрицания всего.

Алтай — это слово звучит как пароль в прокуренных кухнях и в очередях к билетным кассам. Не успели перейти на оседлость коренные жители гор, как Алтай затопила новая волна кочевников. Сюда едут альпинисты и лозоходцы, уфологи и просто туристы. Они ищут Беловодье и Шамбалу, медитируют на горных перевалах, поют по утрам протяжные гимны. Для них Алтай — праздник. Они ищут на Алтае себя, снисходительно или безразлично поглядывая из окна автобуса на почерневшие крыши аилов, скудный быт чабанов. Так встречаются, не узнав друг друга, два культуры. Для паломников Алтай прежде всего природный феномен, они не думают о его культурном содержании. Что ж… В детстве нам всем забыли сделать прививки от европоцентризма, непростительного и даже постыдного в конце XX века. Нет, искушения Востоком не избежали и мы, но символами его стали мистика Тибета и ускользающие парадоксы дзэнских притч. А как же духовное наследие Алтая?

— Но почему Алтай? — спросил однажды знакомый, посвященный в замысел этой книги. — Я понимаю, природа там — нет слов. А остальное… Мало ли на земле мест, где история и древнее, и богаче событиями? Народов, что дали миру образцы высокого искусства, мысли, письменность наконец. Ведь в фундаменте нашей цивилизации — их достижения. Вот там — мифы, герои, деяния. Гильгамеш, Один, Прометей… А здесь? Ну о чем может поведать нам культура аборигенов Сибири? Видел я все это в музее. Топтание на одном месте. Из века в век одно и то же: войны, набеги, охота, продымленные юрты и, наконец, бедность, нужда, прозябание. Давай уж признаем, что одни работали на будущее, другие стояли на обочине Истории. Ну не виноваты они — так получилось…

Признаюсь: мне не удалось тогда переубедить собеседника. Не уверен, что получится и теперь. Но все-таки — Алтай! Сколько можно эксплуатировать хрестоматийные сюжеты из мифологии Египта и Греции?! Они прекрасны, но зачем же ограничиваться античностью и Передним Востоком? Наши соотечественники без труда опознают величественный силуэт усыпальницы Хеопса, но они не знают, как хоронили своих умерших племена Сибири. Утверждение, что все человеческие культуры равноценны, остается, увы, лозунгом и для многих не наполнено реальным содержанием. Предрассудки, рожденные иллюзией полузнания, не дают людям разных культур вглядеться в лица друг друга. Немало людей считает, что культура должна воплощаться в храмах и городах, рукописях и идеях. А ведь скромное вещественное оформление быта — отнюдь не свидетельство бесталанности народа. Культура далеко не всегда стремится к овеществлению. Как — да и зачем — сравнивать Европу и Сибирь, если «шкала ценностей» отражает реалии только европейских культур? И здесь заведомо не годятся сравнения типа «больше — меньше», «дворец — юрта». Следует признать не только равноценность культур, но и самоценность каждой из них. Нужно ли сводить представления о путях исторического развития лишь к одному, как наиболее удачному, отводя иным роль проселков и тупиков? Кстати, полагая настоящим и истинным только свое, отводя иному роль периферии и окраины, мы — вольно или невольно — отдаем дань старому как мир мифу. Противопоставление своего и чужого, связанное с идеализацией первого и отталкиванием второго, — краеугольный камень мифологического сознания, весьма активного и поныне. Привычка делить мир на «старших» и «младших» — в крови европейской цивилизации. (Впрочем, и державный Восток отвечал тем же.) Такие привычки изживаются болезненно и неохотно, они удобны: ведь так много можно «объяснить» элементарным делением людей на «своих» и «азиатов». Здесь истоки покровительственного отношения к «младшим» братьям, подоплека решений типа: «Кочевой образ жизни не созвучен социальному прогрессу». Еще немного, и неразумных начинают усиленно опекать, тащут по воображаемой лестнице исторического прогресса, заставляя перепрыгивать через ступени.

Между тем в мировой культуре нет должников и заимодавцев. Единство мировой цивилизации интересно как раз многообразием конкретных проявлений культур, их несхожестью и разноголосицей. Культура не бездонная копилка. В процессе эволюции общество не только обретает, но и утрачивает что-то из своих предшествующих состояний, ценностей. Даже письменность (казалось бы, бесспорное благо, инструмент сохранения культуры) отчасти сковывает полифонию культуры, наделяет язык единообразием форм, стремится сделать их незыблемыми. Государственность привносит в жизнь людей жесткие структуры и установления. Религия нагружает канонами и догмами. Стихия живой культуры формализуется. Тем более интересно обращение к наследию пародов, которые до недавнего времени ориентировались на фундаментальные ценности в их, так сказать, первозданном виде. Таковы культуры народов Сибири.

Следует иметь в виду и следующее. В Сибири люди очень рано исчерпали возможности развития экономики и технологии, жестко обозначенные природой. Народ, живший в тайге или горах, уже несколько тысяч лет назад сделал почти все, что было возможно, для усовершенствования ловушек и снастей, орудий труда. Прогресс в технологической сфере в дальнейшем сводился к улучшению частностей. Ресурсы сибирской природы не безграничны — она может отдать человеку не так уж много, ограничивая тем самым и численность этноса, формы его расселения. В некоторых местах у аборигенов был, казалось, шанс перейти к производящему хозяйству. Но и здесь возможности ограничены климатом, малой плодородностью почв. Можно предположить, что общество, выйдя на уровень динамического равновесия с Природой, не стремилось к его нарушению. Искушение неведомым, новым не в силах поколебать людей, ценящих скромный комфорт наличного бытия, знающих цену каждому добытому лосю и выращенному урожаю. Возможность движения вперед в таких условиях реализовать трудно. Здесь, в новой, «культурной» оболочке, действует инстинкт самосохранения. Рисковать трудно, если расплатой может стать потеря равновесия, достигнутого с таким долготерпением. Чем же заполняются последующие века? Возможно, содержанием исторического процесса становится не движение «вперед и вверх», а тщательное и многократное переживание уже созданного, шлифовка социальных институтов и их идеологической подоплеки, обдумывание услышанного от отцов и дедов. Консерватизм? Бесспорно. Но время от времени формируются условия для подъема, консолидации, а затем вновь упадок и регресс. В подобной ситуации народ реализует свой творческий потенциал не в технологической или социальной сфере, а в области интеллекта, мысли и слова. А ведь мы так мало знаем об этом…

Жизнь народов Сибири — это не черновики Истории или ее «неудачные варианты». Это просто иной путь, единственно возможный в их экологической нише. Народы Сибири создали все необходимое для полноценной жизни общества в тех условиях, которые и сейчас считаются трудными, накопили уникальный опыт хозяйственного и духовного освоения пространства, сполна заплатив — за обретение Родины. Они не получили от судьбы другого шанса, но свой единственный использовали достойно. Мы же порой числим отдельные приметы их старого быта музейными диковинами, а саму культуру подвергаем унизительному досмотру: это — заблуждение, это — пережиток… Архаичная культура не нуждается в защите или оправдании, она требует понимания.

В истории аборигенов Сибири нет летописей, дат и имен, а есть темные провалы и череда однообразно текущих веков. Подчас ей недостает динамизма европейской истории, и дефицит информации лишь усугубляет у стороннего наблюдателя ощущение безвременья. Эфемерные ханства и княжества, оставившие после себя оплывшие валы городищ и вереницы могильников. И все же… Предки народов Сибири сохранили самое, кажется, хрупкое из создаваемого человеком — слово. А в нем сокрыт целый мир — мир духовных исканий, надежд и разочарований, мир гармоничный и наивный, мудрый и… Впрочем, не будем торопиться с оценками. Не так уж сложно расставить плюсы и минусы, но зачем?

Есть два, как минимум, способа познакомить читателя с алтайскими мифами. Можно опубликовать тексты мифов, легенд и преданий, скомпоновав их тематически (мифы о сотворении мира, о животных, о светилах и т. д.), сопроводив тексты комментариями. Такие опыты уже были, и благодаря им читатель мог ощутить разнообразие мифологической традиции. Но, читая только тексты мифов — разрозненных и переосмысленных, трудно представить себе цельную картину мироощущения алтайцев и их предков. Для того чтобы залатать многочисленные «прорехи» в картине мира, приходится привлекать не только мифы (их не так уж и много), но и эпические сказания, шаманские призывания, пословицы и загадки, приметы и поверья. Этот путь неизбежно уводит нас от полного изложения разнообразных текстов, но позволяет выявить варианты и подробности устройства мифической Вселенной, понять логику народной мысли.

Каким видели Алтай его обитатели, каким они мыслили его — вот тот вопрос, на который мы хотели бы найти ответ.