Альбуций

СМЕРТЬ ЦИЦЕРОНА

У подножия крепостной стены тоже цветут розы, только желтые, крошечные, дикие, запорошенные пылью, которую не смывает даже утренняя роса. Стоит середина сентября 48 года. Цезарь находится в Трое, где оплакивает Энея, освобождает город от налогов и покидает новые террасы, защищенные каменным барьером. Илион голосует за возведение статуи Цезаря. Выбитая на нем надпись пережила века: «Гаю Юлию Цезарю, сыну Гая, верховному жрецу, императору, потомку Ареса и Афродиты, возрожденному богу, спасителю человечества».

Иногда человечеству выпадает счастье не знать спасения. В конце сентября Цезарь решает вновь посетить Родос. Он посещает Родос. Вспоминает детские годы. Едет на могилу своего учителя Аполлония. Цезарю пятьдесят два года, он наслаждается жизнью и странствиями. За спиной у него одиннадцать лет непрерывных войн. Он садится на корабль, который доставляет его с Родоса в Александрию. Под навесом, растянутым на палубе, в бронзовой вазе стоит огромный букет пурпурных роз. 2 октября судно входит в гавань, причаливает к берегу. Цезарь спускается по деревянным сходням, ступает на землю; ему подносят голову Помпея. Он отворачивается. Ему подносят перстень с печатью, принадлежавший Помпею: слезы брызжут у него из глаз. Он прикрывает глаза рукою. Идет по пристани, в толпе греков и египтян. Что-то неожиданно сломалось в нем. Он лишился врага. Кончено извечное соперничество, которое всю жизнь подстегивало его. То, что на протяжении двадцати трех лет вдыхало в него энергию, теперь, чудится ему, бесследно исчезло — и душа опустела.

Чуть позже он скажет:

— Пережить другого всегда постыдно.

Ему уже не так легко дышится. От езды в носилках ломит все тело. В 47 году Цезарь верхом прибывает в Малую Азию, возвращает Армению Дейотару, Каппадокию — Ариобарзану. Это занимает у него пять дней. 2 августа 47 года, находясь в Зеле, он диктует рабу-писцу проект приветствия для своего триумфа. Он утомлен. Пишет в Рим: «Veni, vidi, vici», изобретая, таким образом, и телеграмму, и рифму.

Цезарь подсчитал, что его «груда мертвецов» составляет примерно 1192000 убитых врагов; никто, по его мнению, не воевал лучше, и ни один полководец, ни современный, ни древний, не может с ним соперничать.

В 46 году (то есть на 708-м году существования Рима) Альбуций впервые увидел жирафа и буквально влюбился в него. Этой радостью он был обязан Цезарю; чтобы накормить животное, ему подавали траву на шестах пятиметровой длины. Альбуций восторженно созерцал это существо, жующее пищу совсем как человек. Он любовался стройными, длинными ногами жирафа, его неспешной грациозной поступью, нежной пятнистой желто-коричневой шкурой. Его восхищали большие темные глаза с длинными ресницами, выразительный, чуть удивленный взор, коротенькие смешные рожки с кисточками на концах, молчание, изредка прерываемое шумными вздохами и фырканьем. Он смотрел, как жираф спит ночью стоя, в загоне близ Помпеева форума, и не мог прийти в себя от изумления. Готовился четверной триумф Цезаря.

В триумфе по Марсову полю проследовали слоны, жираф, Клеопатра во всем своем великолепии, пленная Арсиноя, восковой Катон, пронзающий себя мечом, Верцингеторикс — живой и в цепях, две галеры, поставленные на колеса. Этот «смутный год» — 708-я годовщина Рима и 46-й год до явления Иисуса из Назарета — насчитывал 445 дней. Цезарю исполнилось пятьдесят шесть. Изменив, по предложению Созигена, календарь Нумы, он испытал от этого удовольствие, непонятное даже ему самому. Он пожелал озарить свое имя сиянием самого теплого месяца в году, и квинтилий стал называться июлем.

На 709-м году Рима, в один августовский вечер, стоя на берегу Тибра, Цезарь изрек по поводу Долабеллы и Брута: «Толстые и аккуратно причесанные мне не страшны. Я боюсь тощих и бледных». Эти слова Цезаря могли бы принадлежать декламатору.

Есть и другое изречение Цезаря, которое мне хотелось бы привести здесь, ибо оно столь же прекрасно, сколь и горестно. Обезглавив Помпея, сторонники Цезаря понуждают его уничтожить и Цицерона. Цезарь отказывается. Он говорит: «Цицеронов не убивают. Нельзя обрекать на вечный мрак то, что бросает на вас тень». Он любил власть и добился для себя всей ее полноты. Но он не хотел такого господства, которое бы его принизило, сделало его судьбу, его жизнь менее необыкновенной, менее божественной. Увы, в отличие от честолюбия Марка Цицерона притязания Гая Цезаря не находили поддержки у окружающих. Он ожидал награды, но не знал, в какой форме, в какой монете она могла бы выразиться и кому пристало ее выдавать. Вокруг него образовалась пустота. Юлии больше не было. И только два его секретаря записывали мысли, которых не понимали: «Отныне одна усталость вознаграждает меня за все усилия. Даже ненависть к соперникам и та перестала наполнять мою жизнь. Член мой ослабел и способен извергнуть лишь несколько жалких капель. Все, что я делаю, обречено на небытие или тонет в безграничном пространстве. Вокруг меня пусто. Стоит мне пристальнее взглянуть на тех, кто мне нравится, как я читаю страх в их глазах».

О жизни Гая Альбуция Сила при диктатуре нам известно лишь то, что он находился в этот период в Риме, что он остался в живых и что он до самой смерти был верным сторонником Помпея. Цезарь не удостаивал вниманием его романы, а быть может, и не знал об их существовании. Сохранился роман Альбуция об убийстве Цицерона, похоже написанный с рассказа очевидцев и весьма щедрый на восхваления. Роман этот относится в 35 году (Альбуций упоминает в нем о смерти Саллюстия). Текст его поистине замечателен, хотя историки презрительно трактуют его как несерьезный. Но видел ли кто-нибудь из нас историка, который был бы серьезен? Историки — народ боязливый, они изображают уверенность в том, что все творящееся в мире людей взаимосвязано. И потому отчаянно цепляются за королей, как истерички — за ляжки любвеобильных мужчин. Они больны страхом и привержены мифам куда более самих декламаторов, с их пылкими измышлениями на форуме. Они же щеголяют знанием дат, стараясь затмить точностью математиков. Кто любит убаюкивать себя тихим шепотом? — Коллекционеры, воздвигающие каменные дамбы в защиту от океана. Я собираю и пересказываю эти отрывки из двадцати страниц, написанных Альбуцием в то время, когда умирал Саллюстий. И неожиданно мне приходит в голову, что именно Саллюстий был женат вторым браком на первой жене Цицерона. Сцена эта грубовата и нелицеприятна, Альбуций лишь вскользь упоминает о ней в своем романе. Марк Туллий Цицерон только что примкнул к партии Помпея. Теренция входит в библиотеку мужа. Марк, раздраженный неожиданной помехой в работе, оборачивается к супруге. Вокруг него сидят рабы-стенографы. «Друг мой, — громко объявляет Теренция, — ваше решение было признано ошибочным. Вы принадлежите к партии побежденных. Я развожусь с вами». — И вскоре выходит замуж за одного из фаворитов Цезаря — Гая Саллюстия Криспа, в ту пору еще не историка.

В 35 году, сразу после кончины Саллюстия, Альбуций создал роман «Попиллий, убийца Цицерона» (Popillius Ciceronis interfector). Первая сцена разворачивалась в претории. В коротком идиллическом экскурсе в прошлое — около 105 года — Альбуций описывал детство Цицерона, жизнь мальчика в семье крестьян-вольсков, игры на берегах Лириса, каморку, примыкавшую к мастерской сукновала, откуда шла едкая вонь мочи. Затем следовало восторженное повествование о его блестящей карьере: знаменитый адвокат-ходатай по имущественным спорам, затем претор, затем консул, затем Отец Отечества, затем авгур, затем император, колеблющийся между партиями Помпея и Цезаря и жаждущий для себя триумфа, квадриги и вышитой тоги. Далее Альбуций рассказывает о Попиллии: обвиненный в отцеубийстве, тот в слезах стоит перед судьями. Толпа требует предать его смерти. И тут Альбуций выводит на сцену Цицерона, который произносит речь и этой речью спасает Попиллия.

Вторая глава чрезвычайно коротка: Альбуций всего в нескольких словах пишет об ужасной смерти Цезаря и о Бруте, который той же ночью бродит по Риму, взывая о помощи с криками «Цицерон! Цицерон!», словно хочет защитить себя именем великого консула. Неожиданно действие сменяется июлем 44 года, когда были устроены игры, посвященные душе Цезаря, и в небе над Римом засияла «sidus Julium» — звезда Цезарей. Речь идет о комете, которая непреложно доказала римлянам, что Гай Юлий Цезарь был богом и что его душа, явившаяся таким образом, вновь подает им знак, взывает о мщении. Этот миг и стал зарею Империи. Октавиан тотчас использует полет кометы — «sidus», звезды Цезаря, — чтобы стать жрецом: из ее огня он сотворяет свой персональный нимб. Альбуций описывает Цицерона: тот ничего не понимает и, вообразив, будто это он манипулирует Октавианом, заразившимся «звездной болезнью», требует головы Антония. Октавиана пока еще зовут не Августом, а «Divus Julius».

Сцена третья: октябрь, Болонская равнина, маленький островок посреди Рено. Антоний, Октавиан и Лепид ведут торг по поводу необходимых убийств. Первым в списке стоит Цицерон. Октавиан вспоминает речь своего дяди и подтверждает ее свидетельством Саллюстия, одного из своих офицеров, находящихся тут же рядом. Но его доводы тщетны. Лепид и Антоний жаждут крови. Антоний вызывает Попиллия, отводит его в сторону, под сень оранжевой ивы. И приказывает Попиллию убить Цицерона.

— Цицерон — мой отец, — отвечает Попиллий, — поскольку я обязан ему жизнью. Я не могу выполнить твою просьбу.

— Я твой генерал, а ты мой солдат, — говорит Антоний.— Республика сможет обрести мир, только если этот человек умрет.

— Значит, я буду первым в истории, кто дважды совершит отцеубийство.

— Ты должен убить его своей рукой, — сказал далее Антоний Попиллию (по версии Квинта Атерия), — именно потому, что был привязан к нему; пускай же он коснется своей судьбы: «Molestius feret se a Popillio occidi quam occidi» (Смерть от руки спасенного им Попиллия будет для него вдвое горше, нежели сама смерть).

И последняя сцена: в нескольких строках Альбуций описывает, как Цицерон последний раз спасается бегством, покидает Тускул, добирается до Астуры, а оттуда, на судне, до своей усадьбы в Гаэте. Столетние юпитеровы вороны налетают на реи и яростно рвут клювами снасти, пока Цицерон мирно спит в каюте. Это происходит 7 декабря 43 года. Пока он садится в носилки, чтобы пересечь лес и покинуть Гаэте, отряд солдат под командованием Попиллия подходит к стене, окружающей усадьбу. Вольноотпущенник по имени Филолог предает своего хозяина и указывает тропу, по которой ушли Цицерон и его люди. Попиллий спешит следом. Цицерон замечает его, велит носильщикам остановиться, раздвигает занавеси носилок и пристально вглядывается в Попиллия, поднеся левую руку к морщинистому лицу и поглаживая заросший щетиной подбородок. Попиллий называет себя. Цицерон с улыбкой отвечает:

— Popillio semper vaco (Для Попиллия у меня всегда найдется свободное время).

Попиллий резко говорит:

— Я принес тебе много свободного времени,— и одним взмахом меча отсекает Цицерону голову вместе с шеей (caedit cervices tanti viri et umero tenus recisum amputat caput). Затем Попиллий отрубает ему кисти рук. Отправляет голову и руки Цицерона Антонию. Антоний приказывает выставить их на рострах.

Роман всегда правдоподобнее хаоса реальных жизней, которые он собирает воедино и упорядочивает в виде искусно выстроенной интриги и убедительных подробностей. Даже история подчиняется закону интриги хотя бы потому, что политика сама по себе интрига, если она воплощает существование целого народа в истории отдельной семьи, где все вертится вокруг злодейски убитого отца, или в бесконечном сериале, где враждуют меж собой многочисленные родственники. Альбуций опустил в своем романе один реальный эпизод, облюбованный всеми без исключения историками. Когда Антонию вручили голову Цицерона, Фульвия попросила дать ей эту голову перед тем, как прибить ее на ростры. Она с трудом разомкнула челюсти Марка Туллия Цицерона, вытащила наружу его язык и воткнула в него иголки, чтобы он не смог говорить в аду и порочить их имена, жалуясь теням других умерших.

Но Альбуций не удержался от искушения закончить «Popillius Ciceronis interfector» двумя пассажами, скорее жалостными, нежели педантически точными: «Попиллий стал примером для всех нас: Nullos magis odit quam quibus plurimum debet» (Особенно он ненавидит людей, коим обязан более всего на свете). И добавляет, перед тем как завершить роман: «Все головы непрестанно поворачиваются к рострам, и непрестанно, их взорам предстают глаза и руки красноречия, выставленные напоказ». Концовка же декламации была на редкость безвкусной, такую мало где встретишь. Сенека яростно осуждал ее. В ней Альбуций описывает свояченицу Цицерона, Помпонию, которая, желая отомстить за него, но не осмеливаясь обрушить свой гнев на Антония или Попиллия, подвергла пыткам Филолога в деревянной пристройке виллы в Гаэте. Она морила его голодом и время от времени вырезала из его тела небольшие кусочки мяса, заставляя съедать их. Однажды, незадолго до того как он испустил дух, а было это в январские иды, она вырвала ему язык, разрезала его на ломтики и стала давать по ломтику раз в три дня, засовывая в рот и приговаривая: «Ешь, Филолог, ешь свой язык!»