Альманах Felis №001

Об авторе

Образование – высшее: факультет режиссеров ТВ Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии имени Н.Черкасова.

Родился 8 апреля 1946 года в Брянской области. В 16 лет, после окончания школы, работал на Брянском электровакуумном заводе слесарем КИПиА. В 1967 году – после победы на конкурсе – фотокорреспондент Брянского телевидения. С 1969 года – кино-телеоператор. С 1974 года – режиссер Мангышлакского ТВ (Город Шевченко, Казахская ССР). С 1977 года – главный режиссер Мангышлакского ТВ. С 1989 года – директор студии телевидения космодрома Байконур. С 1997 года – директор и главный редактор государственной телерадиокомпании «Тверь», (филиала Всероссийской государственной телерадиокомпании). С 2008 года на пенсии. Имеет Государственные и Правительственные награды РФ, награды общественных организаций и Русской православной церкви. Прозаик, член Международного Союза писателей "Новый современник". Член Союза журналистов СССР с 1969 года, Союза журналистов России с 1993 года. Лауреат многих литературных конкурсов, печатался в различных периодических изданиях и литературных сборниках. За литературную деятельность награжден медалью им.Ф.М. Достоевского «За Красоту, Гуманизм, Справедливость» и «Звездой Ампары» за победы в конкурсах фантастического рассказа. Выпустил книги рассказов «Острова моей памяти», и двухтомник «Белый свет».

Из цикла рассказов «Дед Валериан и я»

– Вот ты учёный человек! Не то что я, серый лапотник. Вот скажи мне, почему как в книгах Россию описывают, так сразу березу вспоминают? Не сосну, коей в России не меряно, не ель, не осину, не дуб, не клен, а березу? Вот почему так?

Дед Валериан ворочает хворост в костре и сквозь пламя серьезно смотрит на меня, ожидая ответа. Это у нас с ним давняя игра такая. Он меня «ученым» кличет, а себя «серым лаптем», неучем. Придуривается, иронизирует. А в свое время был он инженером в Эмтээсе и даже председателем колхоза какое-то время. А закончил он сельхозакадемию, и не такой уж он тупой, как прикидывается. Хитрость все это. Для интереса. Он старше меня лет на двенадцать и потому, пользуясь правами старшего, называет порой пацаном. И имя мое переделал. Не нравится ему мое имя Геннадий, Гена, Генка. Гейкой меня кличет. А в хорошем расположении духа и дедом Гейкой.

Еще светло было, как мы расположились с ним в рощице, что рядом с селом, подалее от глаз людских. Хотелось просто посидеть, потолковать, – давно не виделись. Я люблю деда Валериана за философский какой-то склад ума. С ним интересно разговаривать. Особенно после стакашка малого. Да под зеленый лучок с солью и ржаным хлебушком.

Отпуская деда Валериана на волю, жена его, смахивающая на постаревшую актрису Зою Федорову, ворчала: «Опять тары-бары! Нет хлев починить – стоит без ворот нарастопашку[1]!»

И хотя в хлеву пусто, нет никакой живности, ворчит она для порядку, чтоб Валериан знал свое место. Однако со мной отпускает безропотно – не такой частый гость я у них.

А перед тем втихомолку жаловалась мне, что Валериан к старости стал увлекаться, самогоночкой баловаться. Боится, как бы в бОльшую привычку не вошло.

– Почему береза? – отзываюсь я. – А кто его знает! Может, потому, что Есенин березу любил и воспел ее в стихах своих. Не знаю, дед Валериан, право слово, не знаю.

– Вот! И никто не знает. А самое русское дерево на Руси – рябина. Не думал об том?

Я задумываюсь. Что-то есть в словах Валериановых, какая-то правда. И сразу перед глазами детские воспоминания. Дедова хата, где на чердаке висели березовые веники и связки рябины. Перемерзшей за зиму, сморщенной, но вкусной.

Свежая рябина и горька, и кисловата, много ее не съешь. А как морозом прихватит, становится вкус совсем другой у рябины: и от горечи немножко остается, а все-таки сладкая. И никакой тебе оскомины.

За зиму цвет другим у ягод стал: и хоть по-прежнему красные, но многие ягоды почти коричневые, ореховые, другие янтарные, ярко-желтые. Ой, и вкусно же!

Право не знаю, какие витамины в рябине, но наши вечно недоедавшие организмы требовали сладкого и чего-то еще…

И мы ели эту рябину горстями, набивали ее за обе щеки и жевали, жевали, жевали!

Вспомнилось, как мне было обидно, когда однажды я принес домой вот такой хваченной морозом рябины и выложил своим детям: угощайтесь! Они съели по ягодке и отодвинули ее в сторону – не понравилось. Конфеты вкуснее.

Мне жаль, что они, выросшие в городе, совершенно не общались с природой. Виноват в этом и я, конечно. Вечная погоня за заработком, желание жить не хуже других обернулись тем, что дети были предоставлены сами себе, жили в отрыве от природы. Они что-то потеряли из-за этого, что-то неуловимое, хорошее. Что-то прошло мимо их душ. Природа делает человека проще, мягче, добрее. Только работа на земле облагораживает и умиротворяет человека.

А с другой стороны, зачем им это все??? Чтобы жить сейчас, нужны алчные, хваткие, бессердечные, с крепкими челюстями. Закон джунглей! Не ты – так тебя!

Уже вечереет. Мои размышления прерывает фигура, появившаяся из-за кустов.

– От! – радостно перхает Валериан. – Лукьяновна! Пришла все-таки! Как нашла то нас?

– Мне ли не найти? – отвечает Нина Лукьяновна, жена Валериана. – Что я, ваших мест заповедных не знаю! Нате, вот вам! Закуска!

Она протягивает кисть рябины, огромную, тяжелую. В отсвете костра рябина светится кроваво-красным цветом, рубиновой россыпью.

– Вот угадала, Лукьяновна! Вот угадала! А мы только что про рябину говорили… Ну, что… под рябину?

Сказав это, Валериан опасливо покосился на жену.

– А и что ж! И я с вами! – сказала Лукьяновна.

Мы налили и выпили по маленькой.

Потянулись к рябиновой грозди, каждый оторвал несколько ягод и бросил их в рот. Рябина была уж хваченная морозцем, все-таки сентябрь на дворе. Но еще не дошедшая до той кондиции, когда ею можно лакомиться. А как закуска – в самый раз!

– Мы с Гейкой про рябину толкуем, – разъяснил Валериан Лукьяновне. – Почему не рябина символ России? Может, ты знаешь?

– Крови много на Руси пролито. Оттого и рябина красная растет. Напоминает. Помните, мол, люди, чего вам всем сегодняшняя жизнь стоила, сколько крови за нее пролито от Рождества Христова, а может еще ранее… Напоминает, что жив корень славянский и будет жить.

А почему не она российский символ, не ведаю. Наверное, забыли люди про то… Особенно в городах своих!

Мы замолчали. Объяснение было неожиданное и тревожное какое-то.

Вспомнилось. Осенью похолодает. Лесные опушки насквозь просвечивает. Паутинки посверкивают на мокрой росной траве. Идешь так вот, и вдруг из перелеска как будто выходят нарядные, увешанные гроздьями рябины. Предлагают: мимо не проходите, не проглядите, не пренебрегайте нашей ягодой! Щедрые мы! От души предлагаем!

Их ветерком обдувает, ершит, и птицы на каждой ветке жируют. С ветки на ветку перепрыгивают – друг другу в гости ходят: отведайте, у нас слаще! А рябины стоят себе, покачиваются, сами собой любуются…

– А еще рябина – дерево любви, – неожиданно заявляет Лукьяновна.

– Ну, ты старая что это, а? О любви заговорила!

– Помолчи, Валериан, знаю, что говорю! Когда парень к девке на свидание первый раз идет, должен он кисть рябины ей подарить, а та поставить или повесить на видном месте эту рябину дома. Чтобы рябина та долго напоминала об этом парне. Рябину надо дарить, а не розы глупые, которые завянут завтра же. И потом, в семейной жизни, всегда должна рябина быть. Семейная жизнь, она поначалу горьковатая, как рябина, которую морозцем еще не прихватило. Характеры притираются друг к другу, прилаживаются. И только пройдя через испытания, сладкая жизнь сладится. Сладкая, как рябина после морозов. После испытания холодом. Так-то вот!

Вот как неожиданно Лукьяновна открылась. Теперь я вспомнил, что в их доме везде кисти рябины висят. Неспроста, значит!

– Лукьяновна! А дед Валериан вам дарил рябину? Ну, в первый раз?

– А куда же он денется? Конечно, дарил! – залучилась морщинками Лукьяновна. – И я ему дарила, привораживала!!! Я ж его сразу распочухала[2]!

– Ну, так уж и привораживала! – притворно начал серчать дед Валериан. Но видно было, что ему это приятно.

– А и не делся никуда! Обурала[3] я тебя! На всю жизнь! – засмеялась Лукьяновна.

Мы еще посмеялись, выпили остатнюю и стали собираться. И так мне не захотелось уходить отсюда…

– Лукьяновна! Дед Валериан! Вы ступайте, а я здесь заночую… У костерка! Когда еще такой случай выпадет?

Старики дружно запротестовали, потом смирились. Валериан вынул из телогрейки здоровенный нож-складень и сказал: «Лапничку нарежь! На голой земле не лежи!»

– Учи ученого! – ответил незлобиво я.

Старики ушли. Я нарезал лапника, устроил себе мягкое ложе и лег. Я долго смотрел на угасающий костер и не заметил, как заснул.

Проснулся я от какого-то шороха. Уже светало. Я осторожно открыл глаз и увидел, как на расстоянии вытянутой руки, спокойно завтракает оставшейся вчера рябиной дрозд. Я лежал и наблюдал за ним сквозь прищуренные веки. Дрозд позавтракал, почистил перышки и был таков.

Мы стояли на дороге и ловили попутную машину. Наконец подъехал раздолбанный грузовичок. Подъехал и остановился возле нас.

– Дед Валериан! Сам едешь или гостя провожаешь? – спросил водитель.

– Да гостя дорогого провожаю. Ты, Сашок, доставь его в целости! Смотри у меня!

Дед повернулся ко мне.

– Давай обнимемся, что ли! Увидимся ли еще? А, дед Гейка?

– Один Бог ведает, дедушка Валериан! Ну, прощайте! Лукьяновна! Давай и с тобой обнимемся. Берегите тут друг друга.

Мы обнялись, и Лукьяновна сунула мне в руки какой-то сверток: «Это так! На память!»

И вытерла платочком выступившую слезу.

В зеркале заднего вида, я долго еще видел их, маленьких, на фоне дороги и бескрайнего поля. Сердце отчего-то защемило, и я полез в карман за валидолом. Сверток, положенный рядом на сидении, неожиданно развернулся.

– Ух ты! – раздался восторженный голос Сашка. – Это где же Лукьяновна такую красоту раздобыла?

Это была рябина. Необыкновенная рябина. Ягоды крупные, как виноград. В кабине даже стала светло от этого удивительного цвета.

Я оторвал небольшую веточку и приладил ее, зацепив за солнцезащитный козырек в кабине. Так мы и ехали. Ехали и любовались на эту гроздь.

Автор о себе

По профессии я петрограф (описыватель и исследователь горных пород), по призванию – служитель Слова. Это замечательное сочетание расширяет горизонт, позволяет не только воспринимать Мир сердцем, но и приближаться к постижению тайн Божественной Вселенной и нашего человеческого бытия.

Жила на Украине, в Ленинграде, на Чукотке, в Казахстане, в Магадане. Работала в экспедициях, преподавала петрографию и минералогию. Сейчас обосновалась в Горном Алтае.

Пишу с детства. Написано немало. Издаваться не приходилось, но я верю, что живое слово прокладывает себе дорогу подобно родникам.

Акварели

Придёт время, и наша глубинная память на новом витке раскрытия нашего сознания вернёт нам волшебство соприкосновения с прекрасным, пока не познанным нами миром деревьев – наших верных, но преданных нами друзей. Скорее, не друзей, а братьев и сестёр, по виду молчаливых, но обладающих таким даром красноречия, которому могут позавидовать многие из нас. Когда они вопиют о пощаде, стон стоит над всей Землёй. Когда они отдают нам свою живую энергию, в ней столько тепла, столько светлой пронзительной радости дарения, что мы ощущаем эти волны каждой клеткой своего существа. Если бы мы умели слышать, мы бы определяли безошибочно, когда они грустят, когда тоскуют до слёз, когда охвачены ликованием, когда замирают в глубокой тихой задумчивости, когда дремлют, когда разговаривают друг с другом. Когда они крепнут духом в расцвете сил, когда стареют и с мудрым спокойствием взирают на буйный поднимающийся молодняк.

По тембру голоса, по силе, проявленной открыто и очевидно в стати, в мощи укоренения, в рисунке ветвей, по тому, как они перешёптываются листвой, как они в пору цветения зазывают крылатых гостей, нетрудно определить в этих Божественных созданиях преобладание мужского или женского начала.

Вот Дуб. В нём нет лёгкости, грации, мягкой приветливости, нередко характерна какая-то корявость, не скрытая, а словно выставляемая напоказ как свидетельство несгибаемого упрямства. Листва жестковата, в ветвях ощутима упругость стали… Даже на расстоянии улавливаешь эту крепость живущего в нём духа, а как прислонишься – энергия течёт потоком, отдаётся бескорыстно и безоглядно, только откройся и принимай!

Или его величество Кедр! Он ещё малыш, а у него уже – царственная осанка. Подрастёт – одно лишь слово к нему применимо: несравненный. В нём, кроме Могущества, зашифрованы великая Красота и тайная властная сила. Он исцелит, он накормит, он напоит душу благостным покоем и трепетом перед чудом и магией Природы. Он, если подойти к нему с чистым сердцем и, поклонившись в пояс, пояснить действительную необходимость в использовании его тела, отдаст себя с радостью чистой жертвы. Только нужно сразу, тут же, посадить ему замену. Но если чья-то недобрая безжалостная рука без особой нужды, а по алчности и слепоте поднимет на него топор, в этой низкой душе навеки запечатлеется чёрное пятно: было совершено непростительное убийство.

Берёза. Душа России. Недаром о ней столько сложено песен. Кто же усомнится, что в ней, как и в многострадальной нашей Родине, противоречивой, но с такой полнотой отражающей всю глубину, всё многообразие явлений Мира, преобладает женская суть? Белоствольная красавица, неприхотливая, уживчивая, она здравствует в любом климате, на всяком рельефе. Пышная, развесистая в южных краях, стройная без излишеств на наших сибирских просторах, на севере она приникает, прижимается к земле, к скалам, превращается в карлика, но остаётся той же берёзонькой. А встретишь ли ещё такую щедрость самоотдачи? Как истинная женщина, как наша земля, отдаёт она себя великодушно до самозабвения. Ещё снега не стаяли, она уже спешит оздоровить нас соком. Солнышко стало пригревать сильнее – появились почки – лекари от всех недугов. Распустились листочки с копейку размером – не ленись, собирай, зимой ох как пригодятся. А веники, расчудесные берёзовые веники, – какая же русская банька без них обойдётся? Какие же самые лучшие, самые жаркие дрова? Всё берёза. Когда поднимается дымок над крышами, это сгорает она, отдавая нам своё тепло. Её сверлят, её обирают, её рубят, её пилят, а она вновь и вновь возрождается, поднимается – светлая краса наша. Пристроится в любом месте нежданно-негаданно – на пригорке, на выступе скалы, в овраге, на болотистой почве, потом к ней присоседится подружка, а там, глядишь, и рощица образовалась… Неуничтожимая по природе. Как мы, как наша Россия.

Смолистые сосна, сосна, пихта, ель – благодать, как в храме. Липа – кормилица пчёл. Рябина – украшение и сердце нашего русского пейзажа. Черёмуха, вспыхивающая по весне белым цветением по опушкам и речным берегам… Простите, что не могу написать обо всех вас, мои дорогие родственники и родственницы, в коротеньком эссе.

Простите нас всех за беспощадное, бездумное, подлое к вам отношение. Сначала были времена, когда дерево было воистину свято. К нему подходили с поклоном, с открытым сердцем, общались с ним, как с сородичем. Потом были времена, когда деревья рубили без всяких поклонов и лишних слов. Потом – пилили. А сейчас в ходу другой глагол – выкашивать. Выкосили сосновую рощу. Выкосили берёзовый лес. Выкосили заросли черёмухи для сбора плодов, которые принимают по десять рублей за килограмм. И не видим эти слёзы. И не слышим эти стоны. Доколе?

– Где ты живёшь?

– На одной небольшой планете в окраинной части Млечного Пути.

– Расскажи, как там.

– О! Это трудно передать словами. Там есть Река, которая берёт начало в Горном Озере и, постепенно набирая силу, течёт широко и вольно среди залесённых гор. По весне, переполненная талыми водами, она становится шумной до гула, мощной и грозной, беспощадной к тем, кто не уважает её крутой нрав. К тому времени, когда по берегам зацветают черёмухи и воздух наполняется пряным ароматом и соловьиным пением, Река успокаивается, светлеет и входит в привычное русло. Ещё раз она демонстрирует свою силу и власть во время таяния ледников, а потом до глубокой осени, прохладная и прозрачная, струится легко, будто скользит по камням и перекатам.

Там горизонт непрерывен, радуга видится от края до края, в небо шагаешь прямо с крыльца, а зимой всё белым-бело, и снег никогда не темнеет.

Там есть Гора, среди многих единственная. Другие, накрытые небом, словно куполом, всей своей массой тяготеют к земле и разнятся лишь очертаниями да иногда лесным убранством, Гора же вознесена ввысь и словно плывёт над землёй среди облаков, погружённых в бездонную синь. Оглядывая окрестные долины, она думает свою величавую неземную думу или дремлет в ожидании более активных времён. Пока в поднадзорной ей округе жизнь течёт размеренно. В реках ещё полно рыбы, в лесах – орехов, ягод и дичи…

– Как, должно быть, счастливы там люди…

– Нет. Ведь они не знают, что живут в раю.

Зачарованный лес на дальнем берегу в лёгком колеблющемся мареве, делающем зыбкой и неуловимой не только границу с небом – сквозным, объёмным, с редкими ажурными облаками, плывущими у самых глаз, – но и береговую линию, которая, прерываясь длинной, через всю реку, солнечной дорожкой, вдруг словно исчезает, растворяется в снопах вибрирующего света.

И нет в этом пространстве отдельных звуков – шум реки, птичьи голоса, едва заметные дуновения ветра сливаются с биением сердца.

И нет в этом пространстве отдельных красок – как нескончаемо переменчивы и как легко переходят друг в друга белизна облаков и синева неба, зелень первых сформировавшихся листьев и тёмные тона стволов, золото и серебро солнечных бликов.

И нет в этом пространстве ничего неподвижного. Бежит, струится река, травы тянутся к солнцу, набухают почки, расправляют лепестки медуницы и первоцветы. И даже в скамье, даже в избушке, стоящей у самой воды, даже в камнях, которыми усыпан берег, происходит нечто – то ли насыщение энергиями окружающего Мира, то ли разрушительные процессы, а скорее всего – то и другое одновременно.

Это жизнь Духа.

Сияющая янтарной желтизной бревенчатая избушка с островерхой крышей, резными наличниками и будто встроенными в берёзовый хоровод верандой и лоджией стоит у самой реки. Слева и справа тянутся перемежающиеся с хвойными и лиственными деревьями черёмухи. Противоположный берег – залесённый, круто поднимающийся склон, по которому, говорят, ходят медведи.

На балконе, попивая чай и мирно беседуя, сидят бабушка и приехавшая на каникулы внучка.

– Я просто в неё влюблена, – говорит внучка. – Она как будто сама здесь выросла. – И как это получилось, ба?

– Ну, это долгая история, – отвечает бабушка. – Избушки просто так не вырастают.

– Как это долгая история? – возражает внучка. – Ещё прошлым летом здесь было пустое место.

– Это просто так тебе казалось. На самом деле здесь жила Мечта – с тех самых пор, как мы переехали сюда и посадили вдоль берега приусадебный лес. Я очень живо представляла себе, как вырастут эти белоствольные берёзы, и как избушка окунётся в их ветви, и как я буду попивать чаёк с такой вот золотоволосой внучкой.

– Ты всё шутишь, ба, а я хочу знать правду. Ты намекаешь на то, что днём рождения избушки можно считать миг, когда в твоей голове родилась мысль о ней?

– Да нет же. Во-первых, мечта – это не мысль. Это несомненно более тонкая материя. Она рождается прямо из Духа. Но для этого Дух должен созреть. Ему должно стать тесно и неуютно в суете большого города, он должен устремиться на берег далёкой реки, где он может распрямиться и дышать вольно.

– Ну, ты даёшь ба. Чувствуется твоя литературная жилка. Короче, я поняла, что точка отсчёта – ваш отъезд из Большого города.

– Да нет же, конечно, нет, – смеётся бабушка. – Ведь ещё задолго-задолго до того как родилась Мечта, и за сотни тысяч лет до того, как родилась я, здесь должна была родиться и сформировать прекрасную долину эта река…

– Так я и знала, бабуля! Теперь в тебе заговорил геолог. Чувствую, что мы сейчас дойдём до большого взрыва.

– А вот и нет, – смеётся бабушка. – Как говорил Уолт Уитмен, «мы пойдём мимо и дальше».

– Куда же дальше, ба?

– К Божественному Замыслу!

Облако было невиданной красоты. Нежно-сиреневое, с перламутровыми переливами, причудливой, подвижной, как при слабом дыхании, формы. В его прозрачности, почти не препятствующей потоку солнечных лучей, угадывались непостижимая тайна и неизмеримая глубина. Лёгкое, исполненное природной грации, оно было как музыка ветра, как игра шаловливых небесных духов, как путешествие Света от Зари к Заре.

Его странствие длилось мгновенье и запечатлелось в её сердце навек.

С тех пор она не знала покоя. Она полюбила.

С рассветом она выходила на крыльцо и вглядывалась в пространство над головой, но видела лишь безбрежную синеву или совсем иные облака, которые бывали то тяжелы и мрачны, то воздушно-невесомы, то однообразно белы, то расцвечены многоцветной акварелью. Они то мчались, гонимые ветром, то зависали в бездонной лазури… Она обводила взглядом непрерывную линию горизонта в надежде увидеть хоть краешек, хоть частичку, хоть намёк на т о е ё Облако…

Когда она уже была готова утратить веру и погрузиться в отчаянье, в вечерний час к ней вернулось чудо. Это казалось таким невероятным, так мощно её потрясло, что она решила – расставание с Облаком было бы равноценно концу бытия.

Прежде в свободное время она развлекалась ловлей бабочек. Нет-нет, она не засушивала и не коллекционировала их, она ловила их, чтобы насладиться их красотой, словно вместившей и отразившей всю гармонию Мира, а затем выпускала их на волю. Но Облако она решила оставить себе.

Молнией она влетела в дом и вооружилась самым большим сачком – медлить было нельзя. Облако висело над горизонтом на расстоянии вытянутой руки. Она аккуратно подвела сачок и… Восторгу её не было предела. То, что она любила больше всего на свете, принадлежало теперь ей безраздельно. Ревность уже не подтачивала её сердце – никто больше не мог любоваться её Облаком, никому оно уже не посылало привет с небесной высоты.

Но открывать сачок она не решалась – мешал страх потери. Она уже не выходила с рассветом на крыльцо, не вглядывалась в небо, а день и ночь дежурила возле сачка с Облаком.

В один летний вечер, потеряв осторожность, она вышла из дома и тотчас увидела своё Облако. Беззаботно и радостно, открытое всем и всему, оно висело над горизонтом, и словно оно само, а не уходящее за горы Солнце излучало Свет и Тепло. Она бросилась в дом и приоткрыла сачок. Он был пуст.

Тогда она разрыдалась. Больше никогда, никогда то, что она любит больше всего на свете, не будет её достоянием.

Каждый вечер, выходя на крыльцо, она видела Облако, всегда другое – оно разрасталось, насыщалось новыми красками, было живым. Увы, она не испытывала радости, а только отводила в тоске взгляд.

Но вот однажды откуда-то из потусторонней дали, из-за осиянного заходящим солнцем горизонта, сквозь Облако пробился тёплый золотой Луч, проник в самое её сердце и распахнул его, как дверцу в Бесконечность. Душа её расширилась и покинула собственные пределы. Она утратила границы, полностью растворяясь в Облаке и в то же время растворяя его в себе. Её домом стало небо, с его беспредельностью и покоем, небо, которое так любило Облако.

Теперь они всегда вместе – прекрасное Облако и женщина, которая любит.

Вот течёт река. Широкая, быстрая, полноводная. Всегда разная. Слегка замутнённая, когда прогремят грозы и прольются дожди. Наступит череда ясных дней – она становится прозрачной, синей с поверхности, фиолетовой – у дна. Яростная, непредсказуемая во время весеннего пробуждения, когда несутся по ней, громоздясь друг на друга, тяжёлые льдины. Умиротворённая, почти притихшая, тёплая, излучающая покой – в золотую осень. Даже когда она кажется однообразной, это не так. Сегодня в ней отражается чистое небо, а завтра – замысловатый узор из облаков, меняющихся каждое мгновенье.

Одно в ней постоянно – она живая и она не кончается.

Такова и любовь.

Оно такое крохотное, что нано-частица в сравнении с ним – Джомолунгма, и при этом такое просторное, что в нём вмещаются не только Джомолунгма и все остальные земные горы, но и это высокое небо с веером сиреневых облаков, и россыпи звёзд там, в вышине, за облаками, и все далёкие неведомые миры… Солнце в сравнении с ним – тлеющий уголёк, но этот жар, даже когда находишься внутри него, не обжигает, а только насыщает теплом до самой глубины. Являясь источником Света, оно не ослепляет, а проникает в душу ровным голубым сиянием… Оно – сама Тишина, но именно в нём рождаются все звуки Мира. Оно невидимо, но обладает силой, способной удерживать в равновесии неисчислимые галактики. Оно неподвижно, но из этой неподвижности проистекают вихри, приводящие в движение всю махину Мироздания. К нему неприменимо не только понятие Пространство, ибо оно обнимает собою и вмещает в себе всё сущее, но и понятие Время, ибо оно не растёт, не разрушается, не стареет… К нему неприменимы понятия найти и потерять. Оно делится на бессчётное количество частей, причём, каждая часть равна целому. Оно живёт, дышит, и ритмам этого дыхания подчинено в этой безграничной Вселенной…

Об авторе

Акимов Михаил Вячеславович, родился в 1951 году в Вологде, в настоящее время проживает в Нижнем Новгороде. Образование высшее педагогическое. Женат, двое детей, два внука, внучка.

Публикации: журналы «Если» (№ 3 за 2005г. и № 1 за 2006г.) и «Реальность фантастики» № 6-7 за 2008 г. Книга «Фрэнки Ньюмен против Виртуальности» (фантастический детектив), YAM Publishing (Германия), 2012 г.

Консультант

…Нет, ну, надо же: во что планету превратили! Просто сумасшедший дом какой-то! Ох, попался бы мне этот Билл Гейтс… или кто там компьютер изобрёл? Как это – он здесь при чём? А при том: не изобрёл бы он компьютер – не сделали бы виртуализаторы, а значит, не хлынула бы в наш мир вся эта виртуальная братия! А то ведь до чего дошло: ночью по квартире всякие фредди крюгеры шарахаются, а днём… Я вот недавно над одним проектом работал – секретным, между прочим! – только закончил, выскакивают из-за спины два ваших Джеймса Бонда: один который Шон О’Коннори, второй – который Роджер Мур; и давай мой проектик с фотоаппаратов щёлкать! Это уж я потом узнал, что опять Виртуальные в районе Анкары прорыв устроили… А кому жаловаться? Премьеру вашему? Так он скажет: «А я здесь при чём? Обратитесь к Флемингу»! Вот так-то…

Из интервью русского учёного британскому телевидению.

Угораздила же меня нелёгкая выбрать эту работу! Нормальные люди работают с 9-ти до 6-ти, да ещё с перерывом на обед. А меня могут вызвать в любое время суток. Хорошо, если просто для консультации по видеофону – хотя, если в два часа ночи, то все равно приятного мало, – а то ведь могут сказать: «В связи с высокой опасностью фигуранта необходимо ваше личное присутствие»! Ну, и дальше – по отработанной схеме: через пять минут звонок в дверь, потом вертолёт, джип, а в конце пешком… И ведь даже не пробурчишь: «Какого чёрта, сегодня не моя очередь»! Это в отделе кино сотрудников полно, а в отделе литературы я один: не читает народ книжки-то, давно уже не читает… Эх, знали бы авторы всех этих боевиков и детективов, какого джинна они на свободу выпускают! Что характерно: прорывы Виртуальные устраивают часто, но ещё ни разу к нам не пролезла ни Красная Шапочка с пирожками для бабушки, ни Дон-Кихот, чтобы с ветряными мельницами сразиться… Зато Джек Потрошитель с Фантомасом у нас, похоже, уже прописались; а Терминаторов – так вообще по три штуки сразу появляется. У ребят из отдела кино ещё круче: они уже и с Хищниками сражались, и с Чужими… Не сами, понятное дело. Мы, консультанты, боевых действий не ведём, наша задача – подсказать, какие у фигурантов слабые места, каким образом они будут действовать в такой-то ситуации и прочее. Хотя от опасности, конечно, и мы не застрахованы.

А началась вся эта беда, когда построили виртуализаторы. Сделали их для себя, чтобы попадать в Виртуальность, и, конечно, потом возвращаться обратно. И никак не думали, что следом за своими кто-то посторонний может увязаться: ну, все эти литературные персонажи, киногерои… А оттуда как полезло! И всё супермены, чтобы одного такого победить, чуть ли не армия нужна. Поначалу совсем плохо получалось. Вот, скажем, был случай: прорвался оттуда Кощей Бессмертный, сколько реального народу положил – жуть! Три дня его завалить не могли, а ведь чего только ни пробовали: и напалмом жгли, и танками давили, ракетами с самолётов расстреливали – а ему всё нипочём! Наконец кто-то из России позвонил и сказал: бесполезно, мол, ребята, его по-другому гасить нужно. Полезли тогда спецназы в Виртуальность, разыскали этот самый дуб, решили проблемы с зайцем и селезнем, заполучили яйцо, вытащили иголку, сломали её – конец Коше! Вот после этого-то и стали по всему миру искать консультантов для борьбы с Виртуалами. А их не так-то уж и много оказалось. Конечно, когда кто-то из Мира Компьютерных Игр пролезает, тут вся страна компетентно советует, из какого оружия и куда в него лупить надо. А вот знатоков по кинофильмам – особенно старым – довольно мало осталось. Про литературу я вообще молчу. Вот и вертимся мы, как на сковородке: везде поспеть нужно. На зарплату, разумеется, не жалуемся. А что толку? Вот лично мне она зачем? Кручусь сутками напролёт, ем что попало и на ходу, сплю урывками… Когда раздаётся зуммер видеофона, меня охватывает непреодолимое желание сорваться с места и бежать, всё равно куда, лишь бы быстрее и не оборачиваясь…

Во, пожалуйста, звенит! Как говорится, стоит помянуть чёрта – и он тут как тут. Впрочем, судя по изображению на экране, это всё-таки не чёрт, а мой шеф Алекс Добсон. Хотя что-то общее у них, безусловно, есть.

– Слушаю, Алекс, что на этот раз?

– Привет, Дэн, – голос шефа звучал заискивающе, а глаза бегали по сторонам, и я обречённо понял, что придётся куда-то ехать, – тут позвонили из Брайтона, парень какой-то появился, судя по всему – явный Виртуал…

– Что за парень, опиши.

– Высокий, худющий, глаза лихорадочно блестят; одет в какие-то обноски: длинное пальто, а под ним, скорее всего, какое-то оружие, он его левой рукой прижимает, – как-то уж очень уверенно стал перечислять шеф. – Наши его пока не трогали: может, у него там автомат, а вокруг народу полно.

Я почувствовал облегчение.

– А на голове у него что? Какая-то дурацкая шляпа?

– Точно! – с восхищением глянул на меня Алекс. – Ты его вычислил?

– Ерунда, – совсем расслабился я. – Это Раскольников из романа Достоевского. Под пальто у него никакой не автомат, а просто топор, так что можете спокойно его брать. И вообще он человек не агрессивный. Главное, к старушкам не подпускать, а больше он никого не тронет.

И я, вопросительно взглянув на шефа, потянулся к кнопке отбоя.

– Подожди, Дэн, – торопливо сказал он, – про Раскольникова это я так, чтобы разговор начать. Его мы уже взяли: ребята из отдела кино идентифицировали. Правда, возились намного дольше, чем ты… Я ведь знаю, что ты только что вернулся из Атлантики после этого дела с пиратами, вот и неловко мне тебя дёргать. Да только, Дэн, ничего не поделаешь: какой-то суперопасный тип объявился. На транспорт набросился: два скоростных состава под откос пустил, кучу машин искорёжил… Вооружён серьёзно, а что за штука – не поймёшь: лучом стреляет, что-то вроде лазера. И сам полностью неуязвим, мы уже многое пробовали. Киношники дружно клянутся, что это по твоей части.

– Серьёзный мужик, – согласился я. – А одет во что?

– Тут вообще анекдот, – хохотнул шеф, – из одежды на нём только шляпа, чёрные очки и лакированные полуботинки.

Я испустил вопль отчаяния и обречённо уселся в кресло.

– Плохо дело, Алекс, действительно плохо… Это кто-то из интернет-писателей постарался. А их знаешь сколько? Миллионы! По тыще штук на каждого читателя! Вот и попробуй определить, кто это из них его сотворил.

– Ты уверен? Ну, насчёт интернет-писателей?

– Сто процентов, – горько вздохнув, сказал я. – Это я сужу по тому, как он одет. Ведь в интернет свои произведения прут все, кому не лень на клавиши нажимать. А литературным талантом Бог обидел. Вот и получается у них что-нибудь вроде: «В комнату вошёл человек в шляпе и жёлтых ботинках…» Об этом ещё Стругацкие писали…

– Это у которых «Сталкер»? – свою работу в Бюро шеф начинал в качестве сотрудника отдела кино, поэтому о творчестве многих писателей мог судить только по экранизациям. – И всё равно я не понял, почему плохо, что это кто-то из интернет-писателей.

– А потому, что какими-то более или менее научными обоснованиями они себя тоже не утруждают. Напишут, что герой неуязвим – и баста! Вот и попробуй его уязвить… Пули от него, наверное, отскакивают? – спросил я и, увидев утвердительный кивок шефа, уверенно сказал: – Ясно, поле какое-то! Очень модный приём. А вот какое именно – этого и сам автор не знает! И как прикажешь с ним бороться?

– Слушай, Дэн, – встревоженно сказал шеф, – надо тебе на место ехать. Всё равно лучше тебя здесь никто не справится, может, сообразишь что-то, подскажешь… В общем, собирайся и выходи, я уже у твоего подъезда.

– Где хоть он? – спросил я и, узнав, что всего-то километрах в пятидесяти, мрачно подумал, что хотя бы в этом повезло.

По дороге в машине шефа я просмотрел видеоматериал, но это мне ничего не дало: парня было видно очень плохо, а то, что от него всё отскакивает, я уже от Алекса слышал. Всё же какая-то надежда на благополучный исход была: меня не оставляло ощущение, что где-то я с подобным уже встречался.

За Стоктоном мы свернули в лесок и минут через пятнадцать были на месте событий. Признаться, расположился парень для выполнения своих замыслов очень удачно: на полянке между шоссе и железной дорогой. Хоть там круши, хоть здесь… Спецназы, правда, взяли его в кольцо, но его это, похоже, мало волновало. Он откровенно издевался над ними, хохоча по поводу каждого их выстрела, и выкрикивал, очевидно – что-то обидное. Слов из-за дальности расстояния слышно не было.

Пригибаясь, я продвинулся поближе и лёг в траву рядом с гранатомётчиком – дальше меня не пустили. Отсюда, по крайней мере, я уже слышал реплики фигуранта и стал внимательно к нему прислушиваться и приглядываться.

Последние сомнения в том, что это – дитя интернет-творчества, исчезли, когда я услышал, что изъясняется он на так называемом интернет-албанском; языке, придуманном малограмотными людьми для сокрытия собственной безграмотности: я, мол, ошибки нарочно делаю, а вовсе не оттого, что не знаю, как правильно.

– Ишо разок! – гоготал он в ответ на автоматную очередь, простучавшую ему по плечам. – У миня туд чисалозь! Тока сам не высовывайси: уложу всех!

При этих словах меня, как по голове стукнуло: осенила догадка, и очень неприятная, которую следовало немедленно проверить.

– Слушай, – попросил я гранатомётчика, – влепи-ка ему в правое колено.

– А что толку? – мрачно сказал он. – Хоть в левый глаз: от него всё отскакивает.

– Давай, давай, – торопливо сказал я, – делай, что говорят!

Гранатомётчик недовольно пробурчал что-то невнятное, прицелился и выстрелил. Он знал своё дело: граната разорвалась именно там, где я и хотел. Парень почесал коленку.

– Шо удумал, гад! – плаксивым голосом сказал он. – Миня как рас здесь вчира кошка поцорапала, знаишь, как больно было!

Всё стало ясно. Я выругался, поднялся во весь рост и пошёл назад, не обращая на супермена внимания.

– Дэн, ты что? – бросился ко мне испуганный шеф. – Он же тебя…

– Вертолёт у тебя есть? – перебил я его. – Отправь меня домой.

– Слушай, – просительно сказал он, – неужели так плохо? Ну, попробуй ещё!

– Нечего и думать, я его знаю. Поэтому и домой мне срочно нужно, – я отвёл глаза в сторону. – Это мой герой, Алекс, я его придумал.

– Ты? – изумился шеф.

– Ну, да, – мрачно подтвердил я. – Я до работы в Бюро тоже интернет-писательством баловался. Вот и сотворил однажды это чудо. Джон-Уложу-Всех – вот как его зовут. Идиотское произведение вышло. Я всего главы три написал и в инет выложил: мол, почитайте, ребята, и напишите мне, как получилось. Да только не ответил никто: сразу ясно было, что не литература это, а полный маразм, бред шизофреника. Вот и бросил я всё это, а потом и забыл.

– Ну, спасибо тебе, Дэн! – покачал головой шеф. – Удружил! Ты хоть скажи, как его одолеть можно, пока он ещё чего-нибудь не натворил?

Я безнадёжно махнул рукой.

– Ничего вы ним не сделаете, хоть ядерной бомбой глушите. Выход один: я должен разыскать этот свой рассказ и продолжить. Придумаю ему какую-нибудь ахиллесову пяту и сообщу вам, как с ним справиться.

– Так не тяни! – проорал шеф и втолкнул меня в свою машину. – Вертолёт в километре отсюда, поехали!

Добравшись до своей квартиры, я сначала включил компьютер и только потом стал раздеваться. Плохо было то, что я не помнил, на какой именно сайт выложил этот рассказ. После получасового лихорадочного шныряния я сумел-таки его обнаружить.

Бр-р, ну и названьице: «Кровавая резня в Уордшире»! Я покраснел, вышел на последнюю страницу и задумался. Что бы с ним такое сотворить?

Наконец, меня осенило. С давно забытым чувством вдохновения я отстучал страниц десять и до того увлёкся, что позабыл, для чего я, собственно, это делаю. Вспомнив, я с сожалением оторвался от продолжения романа, который, как мне показалось, сейчас стал получаться вовсе не плохо, и вызвал шефа.

– Готово, – сказал я. – У него в оружии заряд кончился, и по полю защиты пошла какая-то непонятная трещина. Сейчас оно развалится, так что можете брать его голыми руками.

– Замечательно! – обрадовался шеф и тут же отдал какие-то приказания; затем, убедившись, что рядом никого нет, подмигнул мне: – Дэн, никто и знать не будет, что это был твой герой. Так что подъезжай за премиальными. Давай махнём куда-нибудь, отметим это дело?

– В другой раз, Алекс, – помотал головой я. – У меня тут одно дельце появилось. Спасибо за то, что никому не сказал!

И, не обращая внимания на его недовольное лицо, отключился.

Воровато оглянувшись по сторонам, я вновь уселся за компьютер. «Кровавая резня в Уордшире» напомнила ещё об одном моём рассказе, с которым тоже нужно было срочно что-то делать. Там у меня инопланетянин собирался в одиночку завоевать Землю и, судя по невероятному количеству всякого супероружия, которое было у него на борту, вполне мог это сделать. «Наглое порабощение Земли» я отыскал быстро, освежил в памяти сюжет. Прочитав последние строки, я посидел немного, затем злорадно ухмыльнулся и наградил своего героя агорафобией – боязнью открытого пространства. Вот уж с такой-то бедой он за пределы Виртуальности никак не высунется!

Автор о себе

Родился в Горьком. С детства мечтал стать историком и писателем. Толком не определившись, поступил на историко-филологический факультет Нижегородского университета. Бурные девяностые заставили временно поменять приоритеты: в итоге сходил за вторым высшим, на этот раз экономическим, и, погрузившись в мир денег, дослужился до начальника казначейства одного из крупных банков. И все же несколько лет назад решился реанимировать детскую мечту – вновь занялся литературным творчеством.

Мне 44 года. Живу по-прежнему в Нижнем, хотя какое-то время жил в Москве.

Принципы Томаса Джефферсона

Меня не били (так не бьют, я в нашей школе насмотрелся, как бьют), надо мной издевались. Больше остальных Воробьев и Калинин. Там еще другие были, только я их не запомнил, плохо видел – в глазах слезы стояли.

Сначала Воробьев с Калининым пинали мою шапку.

– Воробей, лови! – кричал Калинин раз за разом «посылая пас низом». После его ударов шапка каталась по подтаявшему, посыпанному песком снегу и собирала на себя жидкую коричневую грязь.

– Месси! В левую девятку! – Воробьев, напротив, старался запульнуть «мяч» как можно выше, желательно на дерево.

А я, сжав зубы, метался между ними, подпрыгивал, даже падал на колени, в попытках перехватить пролетавший мимо головной убор. Они выдавали это за игру, но когда шапка наконец случайно угодила мне в лицо, и я ее схватил, Воробьев толкнул меня в спину. Кулаком между лопаток. Не сильно, и все же я упал – запнулся.

– Чо, америкос, ноги не держат? – засмеялся Воробьев. – Калина, подтверди, я до него пальцем не дотронулся!

– Его земля русская не держит! – усмехнулся Калинин. – Чо разлегся, урод? Русскую землю решил понюхать? Америкос!..

Еще час назад меня так никто не называл…

Час назад перед последним уроком наша классная объявила:

– После школы никуда не расходимся. Поедем в центр города, будем участвовать в празднике, посвященном Дню Конституции.

– Уууу!.. – заныли все.

– Никаких «У»! – прикрикнула классная. – Никого не отпущу.

Но возмущение все равно не прекратилось, а нытье усилилось:

– Алёна Дмитриевна, я не могу...

– Алена Дмитриевна, мне к зубному…

– Алёна Дмитриевна, мне в секцию…

– Все могут! – классная выбросила вперед правую руку и прочертила в воздухе длинную горизонтальную линию. Слева направо, очень категорично.

– Алёна Дмитриевна! – перекричал толпу мой лучший друг Василек. – У меня же нога!..

Классная скривилась: действительно на большой перемене Василек упал и покалечил ногу. Думали – перелом, чуть скорую не вызывали, но когда разобрались, оказалось – растяжение. Обошлось. Впрочем, растяжение тоже штука малоприятная, и Василек героически не пошел домой, решил дождаться меня, чтобы я его проводил. На всякий случай. В общем, ничего страшного, но классная жутко перепугалась, валерьянку пила!

– Алена Дмитриевна! Нога же!..

– Ладно, ты можешь не ехать, – проскрипела классная, – а все остальные…

– Супер я отмазался? – кинулся ко мне Василек. – No pasaran!

Нда…

С недавних пор мы с Васильком стали считать себя оппозиционерами. Буквально вчера мой папа рассказал нам о митинге на Болотной площади, про то, какие замечательные люди в нем участвовали, и о том, что назревает новая революция: «Настало время бороться!.. Свобода! Равенство!.. Естественное право!.. Верность принципам Томаса Джефферсона!..»

Папа так захватывающе и радостно обо всем этом говорил, так убедительно ругал диктатуру нынешней власти, что мы с Васильком тоже решили бороться с существующим режимом. В первую очередь – не участвовать ни в каких школьных политических мероприятиях, потому что они у нас проходят исключительно в поддержку партии власти.

И вот сегодня Васильку удалось противопоставить себя диктатуре, а мне нет.

– Алена Дмитриевна, я тоже не пойду, – все-таки решился я, когда уже все остальные выговорились.

– Это еще почему? – не глядя на меня, поинтересовалась классная. – У тебя, в отличие от твоего друга, никакого растяжения не наблюдается.

– Нет. Просто я противник существующего в стране режима.

Опа…

Кто-то заржал, а классная выдохнула:

– Это ты вот сейчас так по-идиотски пошутил, да?

– Нет, не пошутил, – твердо ответил я. – И отказываюсь участвовать в вашем празднике.

Наступила напряженная тишина.

– Ты сказал очень нехорошую вещь, суть которой сам не понимаешь, – после короткой, неприятной паузы и тщательно подбирая слова, произнесла классная. Потом закрутила головой – наверное, для продолжения разговора хотела отвести меня в сторону или даже к директору – но внимательно рассмотрев окружавшие ее лица моих притихших одноклассников, передумала и продолжила:

– Ты, надо понимать, слишком много времени проводишь в интернете… – классная говорила почти по слогам, – …от этого мозги у тебя… тем более что вопрос настолько серьезный…

Здесь она собралась и отчеканила:

– Делая подобные заявления, ты выступаешь на стороне США и НАТО, которые в данный момент бесцеремонно нацеливает на нашу страну свое ПРО.

Ее высказывание мне показалось странным, совсем нелогичным. Хотя, наверное, только мне, потому что кто-то (кто, я не увидел, а по голосу не определил) тотчас закричал мне в спину:

– Предатель! Америкос вонючий!

– Сегодня, идя на поводу у Запада, ты демонстративно противопоставляешь себя коллективу, – продолжала уверенно развивать свою мысль классная, – а завтра задумаешь бомбу изготовить. В вашем неконтролируемом интернете все про это написано: что, как, в каких пропорциях, где взрывать…

– Алена Дмитриевна! – закричали девчонки. – По телевизору говорили, что те, кто гаражи и сараи поджигает, научились этому в интернете!

– Бог с ними, с гаражами, – отмахнулась классная. – А вот родину продавать...

– Ну чо, америкос, чем русская земля пахнет? – Я не успел вовремя подняться, и Калинин вытер об меня подошву своего ботинка. – Вали отсюда, предатель!..

Василек куда-то исчез, и я шел домой один. Уже не плакал и думал о том, что скажет папа? Наверняка он скажет: «Давай, переведемся в другую школу». Только разве есть школы для оппозиционеров… где знают о принципах Томаса Джефферсона?

Об авторе

Дорофеева Ольга Анатольевна, родилась в Перми, закончила: Московский Институт Культуры и два факультета в Государственном институте интеллектуальной собственности (патентоведение и юридический). Сейчас – патентный поверенный РФ. Живет в Москве, работает по специальности.

Хобби: дореволюционный фарфор ЛФЗ, декупаж на папье-маше, мыловарение, графомания.

Баськины царапки

Кошка Бася прожила рядом с нами 16 лет. Породы она была тайской, но с дефектами и без родословной. Так сложилось.

Она не жаловалась, а мы, может, и хотели бы иногда в порыве гнева как следует нажаловаться кому-нибудь, да вот так и не собрались...

Животное это обладало крутым характером, так сказать настоящей звериной жесткостью. Но только в тех случаях, когда человек по неосторожности или специально задевал её, Баськино, жизненное пространство. Острые клыки и когти не жалеючи впивались в подвернувшуюся беззащитную мякоть тела обидчика. Надо отдать ей должное, отметив, что агрессия всегда сопровождалась громким предупреждающим воем. И если недотепа-обидчик не реагировал, продолжая свои гнусные происки, то получал по полной.

Конечно, как в любой совместной жизни, у нас были и нежные, душещипательные моменты. Она была маленькой миниатюрной кошечкой и очень любила сидеть на чьем-нибудь плече, обкрутив хвостом шею «носителя» и умиротворенно муркая ему в ухо песню о чем-то своем, интимно-кошачьем.

Любила спать, как и подобает уважающему себя члену клана, головой на подушке, уложив для тепла все имеющиеся в наличии всегда мерзнущие лапы на тело спящего рядом человека.

Любила сиживать за обеденным столом, внимательно глядя в рот жующему и изредка трогая его лапой, напоминая о том, что не все еще на этой кухне сыты.

Любила смотреть телевизор, охотиться за курсором на мониторе компьютера, спать на батарее и падать, пугая железным грохотом соседей снизу и сверху.

Теперь её нет (отказали почки), а семья тоскует, каждый раз подвигая Баськин стул с мягкой подушечкой к обеденному столу или по инерции насыпая сухой корм в пустую миску.

Пока она была жива, очень удобно было записывать её мысли, отражавшиеся в больших голубых глазах.

Прочтите, возможно – эти мысли будут полезны не только животным.

Крупные насекомые, покрытые белой пушистой шерстью, клубятся в воздухе.

Кажется, они занимают все обозримое пространство, каждый кубический сантиметр.

Легкие и послушные ветру, они перемешиваются, закручиваются в воронки, прибиваются к земле, взлетают высоко в небо, но все новые и новые полчища тварей заполняют освободившийся объем...

Кажется: высунь нос наружу – и они облепят глаза, забьются в нос, в глотку.

О, Ужас!

Несколько особей залетело в приоткрытую створку окна.

От страха дергается хвост.

Борюсь с искушением сбежать, забиться в кладовку или под кровать, или еще куда-нибудь подальше.

Но любопытство сильнее меня. Оно заставляет тянуть нос к опасному комку меха...

Что за неожиданность?!

Пушистые «насекомые» оказались обычным пухом с какого-то растения!

Однако как коварна и жестока неизвестность, и как полезно естествоиспытание!

Сегодня, прогуливаясь после завтрака по коридору, заметила за собой слежку.

Очень разволновалась, но решила не пороть горячку и не подавать виду.

Медленно зашла за кресло и резко обернулась.

ОН был здесь.

Мелькнув таинственной тенью, дал понять, что теперь всегда будет рядом.

Сердце моё дергалось где-то в животе, истекая страхом и радостью.

Страхом – потому, что природа этой сущности мне была неизвестна.

Вдруг это – коварный враг, несущий смерть?

Радостью – потому, что я – оптимистка, и душа моя все новое предпочитает встречать с надеждой на лучшее.

Быть может, грядут иные времена?

Иная жизнь?

И я стану лучше, умней, красивей и счастливее в той, иной данности?

Однако вечером все вопросы исчезли, умерли, как тараканы на кухне у чистоплотной хозяйки.

«Сущность» оказалась моим собственным хвостом, который был изловлен, укушен и воспринят как составная часть организма, от которой ничего нового ждать не стоит.

А глупые надежды остались, упрямо свив гнездо в разочарованном сердце.

Сегодня долго сидела перед миской с остатками корма, пытаясь напомнить кому следует, что пора подсыпать «свежачка».

В ответ – никакого действия.

И вдруг судьба взяла да и подарила мне возможность летать!

Я расправила крылья и поднялась в воздух, жужжа и захлёбываясь восторгом.

С удовольствием развила скорость, покружилась под потолком, молнией метнулась от стены до стены, и... со всего размаху врезалась носом в стекло.

Что и говорить, удар был силён.

Нос расплющился, и я начала умирать от удушья, дёргаясь и трепеща крыльями.

Проснулась, лежа носом в миске.

Распухший от моих слюней корм, стал причиной неприятностей.

Виноватая хозяйка мигом исправилась, подсыпав пищи.

А я сделала вывод об опасности демонстраций.

К этим мерам следует прибегать только в крайних случаях, когда риск необходим и оправдан.

Ковырнув лапой трухлявую доску, вижу розовых, судорожно дышащих червячков.

Наклоняюсь, принюхиваюсь... Лапки, малюсенькие хвостики, животики, все мельтешит, дергается...

Новорожденные мышата, умирая, хотят жить.

А нежно-бежевая полёвка-мама мечется, то и дело выскакивая из-под камня, пытаясь бежать к ним, своим детям, и опять прячась. Глазки её полны ужаса, но она снова и снова появляется, потому, что умирают дети.

Я ухожу, похлопывая себя хвостом по бокам. Жаль малышей!

Вернусь чуть позже, чтобы съесть их, когда вырастут.

Запускаю коготки и тяну... С треском, с оттяжечкой...

Материя возмущенно сопротивляется, но все равно в конце концов обескуражено обрастает петельками. Я – старательная и аккуратная. Петельки получаются ровненькие, рядочками. Один рядочек – из длинных петелек, а следующий – из коротких.

Угол дивана от этого приобретает восторженно – лохматый вид.

Ай, да я! Вот, только одного не могу понять: почему хозяйка орет и бьёт меня тапком?

Гадкая. Придется наказать её, написав в туфли, потому что Искусство требует жертв!

Сегодня наконец удалось навести порядок в туалете.

Я – ловкая и спортивная, легко подтянулась и достала краешек туалетной бумаги, висящей на какой-то штуке.

Штука прикручена к стене. (Могли бы и пониже прикрутить, но – это же люди! Что с них спросишь?)

Так вот. Легко достала. И легко раскрутила.

Еще проще оказалось всю массу переместить в свой лоток. Потому что грязь уже порядком надоела. Потом долго любовалась на труды своих лап.

Чудо, а не лоток получился: гора воздушной, белоснежной, мягкой бумаги и никакого запаха!

Потрясенная эстетикой и собственным талантом, долго сидела около лапотворного шедевра, раздумывая о том, что все гениальное – просто. Разумеется, для этого необходима сущность – носитель этого простого.

Потом с удовольствием спала на хозяйской койке, не обращая никакого внимания на истерические крики двуногих и смакуя еще одну мысль о том, что ущербным не дано постичь и понять гениальное. Бедные.

Все-таки люди и кошки – это параллельные миры!

Забыли мне траву с улицы принести!

Всегда приносили, а сегодня – нет. Она мне, конечно, не очень-то и нужна. Но я люблю в неё носом уткнуться и вдыхать, вдыхать...

Пахнет она здорово: ветром, солнцем и еще чем-то неведомым, притягательным и страшным. В общем, волей пахнет. А еще – птицами, врагами и сородичами. Когда я часами сижу на балконе, я их вижу. Они живут там. У них есть свобода.

А я живу по эту сторону балкона, и у меня свободы нет.

И чем дольше я смотрю на ту сторону, тем отчетливее понимаю, что судьба не дала мне выбора.

Категорически, ни единого, раз и навсегда устроив за меня мою жизнь.

И я не хочу думать о том, что бы я выбрала, будь у меня эта возможность, потому что мой сон и покой мне дороже пустых раздумий.

Хотя... выбор-то у меня всё-таки есть.

Я могу наказать хозяйку, съев её «циперус» вместо моей травы.

Могу и не есть.

А могу съесть и то, и другое.

Однако же, как велико разнообразие выбора при его полном отсутствии!

Сегодня с утра вкусные запахи бередили мне нос и душу.

Чувствовала, что готовили рыбу, печенку и курицу.

Хм, откуда я знаю названия деликатесов?

Ниоткуда.

Знаю – и всё.

Потом есть сели.

Мне не дали.

Пришлось сидеть под столом и унижаться, выпрашивая подачку.

В результате наелась всего, чего кинули, в том числе зализала пролитую сгущенку и упавшее мороженое.

Не знаю, как люди, но кошки никогда не съедят лишнего.

В дикой природе.

А домашние обжираются так, что шкура лопается.

Всю ночь я маялась животом, вопрошая небеса:

– Ну, и на кой фиг надо было нас приручать?

Целый час гонялась за мохнатым шариком-игрушкой.

Принесли мне его сегодня и торжественно подкинули к носу.

Пришлось делать вид, что я страшно рада подарку и катать его по полу, изображая восторг.

А что оставалось делать?

Мне пять лет, и я – взрослая кошка.

Но относительно вечных хозяев, которые были до меня и останутся после, я всегда – котенок.

Они дают мне пищу и моют туалетный лоток.

И еще они не гонят меня из дома.

Хотя, честно говоря, есть за что выгнать.

Так что, благодарность за доброту – обязательная часть моей жизни.

Но всякая благодарность должна иметь границы, поэтому, честно отработав положенное время, я загнала шарик-игрушку в такое место, где она никогда больше не будет найдена, и отправилась отдыхать.

Сегодня мучилась бессонницей.

Поэтому пришлось заняться творчеством.

Не спеша, аккуратно прогрызла кончик пододеяльника, старательно сделала фигурный край.

Процесс был довольно длительным, но зато получилось оригинально, модно, современно и с пользой: весь мусор, скопившийся в уголке, высыпался на хозяйскую постель и был скинут на пол хвостом.

Но главный эффект от данного занятия оказался в другом: зубы и клыки были прекрасно вычищены в результате творческого процесса!

Разумеется, для моих ушей было бы более полезным услышать слова благодарности от хозяйки, чем слушать её крики, но что делать!

И сколько бы она ни верещала, ради пользы моим зубам придётся творить дальше!

Об авторе

Родился в России, в настоящее время проживает в Ташкенте (Узбекистан). Окончил медицинский институт, профессионально занимается медико-биологическими исследованиями, доктор медицинских наук, профессор. Пишет научно-фантастические рассказы, детективы, сказки и стихи. Слушатель мастер-класса «Художественный образ и техника написания рассказа».

Рассказ, представленный ниже, участвовал в конкурсе «Мой любимый Одиссей» на портале творческого объединения «Хранитель идей»[4] и прошел в сборник.

Последний концерт

Костас стоял у окна и рассеянно смотрел на улицу. Окно выходило на торговую площадь, но людей на ней в этот утренний час было мало. Хотя здесь уже давно, начиная с того самого злополучного апрельского утра, не наблюдалось обычного столпотворения. Зато по-хозяйски вышагивали, громыхая коваными сапогами, вооруженные военные патрули, которых, пожалуй, было даже больше, чем обычных пешеходов. Посреди площади серой громадой застыл танк, хищно ощерившийся жерлом пушки на жилой дом.

Шел дождь, его капли глухо ударялись о стекло, и ручейками стекали вниз. «Как слезы по щеке, – подумал он. – Погода тоже грустит о моей Элен».

– Элен, Элен… Где же ты? Прошу тебя, вернись… – в глухом отчаянье шептал Костас.

Прошло уже три месяца со дня их знакомства, а как будто это случилось вчера…

Костас, студент архитектурного факультета Афинского университета, высокий худощавый парень с длинными курчавыми волосами и тонкими выразительными чертами лица, пользовался повышенным интересом у слабого пола. Но по-настоящему он увлекался только музыкой. Эта любовь жила в нем с раннего детства, с того самого момента, как он себя помнил. Он прекрасно пел, играл на разных музыкальных инструментах, сам с удовольствием сочинял новые произведения. Любил и классическую, и народную музыку, а в последнее время целиком оказался во власти новомодного рок-н-ролла. С друзьями, Янисом и Георгиосом, они организовали свою рок-группу под названием «Сыновья Одиссея» и часто выступали с концертами в клубах и кабаре. Они, как и их сверстники из других стран, сходили с ума от британских групп, и прежде всего, конечно же, от Beatles и Rolling Stones, и с удовольствием и неизменным успехом исполняли их композиции. Костас играл на ритм-гитаре, виртуозно исполняя и сольные партии, Янис специализировался на бас-гитаре, Георгиос – на ударных.

В тот вечер «Сыновья Одиссея» давали свой очередной концерт в студенческом клубе их родного университета. В толпе азартно танцующей молодежи Костас сразу заметил эту девушку и уже не мог оторвать от нее взгляда. Это была настоящая богиня, красивая, стройная и гибкая, с вьющимися каштановыми волосами и пронзительными карими глазами. А как она танцевала! Искренне, всем своим существом отдаваясь зажигательному танцу, этому мировому сумасшествию – рок-н-роллу, она чутким камертоном реагировала на каждый аккорд, на каждый сольный гитарный пассаж! Казалось, она дышит танцем, как будто она сама и есть битловская баллада.

Костас весь вечер видел только ее, пел только для нее, а сразу после концерта подошел к ней познакомиться. У нее было замечательное имя Элени, но он, с ее разрешения, стал на французский манер звать ее Элен. С того чудесного вечера их захватила, закрутила безумным вихрем и унесла на небеса счастья истинная, нежная и всепоглощающая любовь. Костасу даже не пришлось изменять своей прежней страсти – музыке, так как Элен тоже её очень любила, и стала для юноши настоящей музой, дарящей ему вдохновение самим фактом своего существования.

Уже через месяц состоялась их свадьба, точнее – небольшой торжественный вечер в ресторане в кругу ближайших друзей. Молодые поселились у Костаса, в маленькой двухкомнатной квартирке почти в центре Афин. Элен училась в медицинском институте, и целые дни пропадала на занятиях, а вечером они встречались на репетициях или на очередном концерте «Сыновей Одиссея».

Уже шел второй месяц их совместной жизни, а они все ещё не могли насытиться общением, каждый день и каждую ночь открывая друг в друге что-то новое. И, несмотря на это, было ощущение, что они единое целое. Стоило ему о чем-нибудь подумать, как и у нее появлялись те же мысли. Он шутил, и она в ответ устраивала ему веселые розыгрыши, он грустил – и она печалилась…

Костас никогда и не думал, что можно так сильно любить, и не в кино, а в жизни. Он души не чаял в молодой жене, и со временем его любовь только крепла. Все в ней вызывало у него восторг: и нежный голос, и бездонные лучистые глаза, прятавшиеся под шелком густых ресниц, и ироничные губы, и чувственное тело. Но ещё больше его пленила душа девушки. Порывистая и искренняя, весёлая и чуткая, Элен щедро дарила ему свою любовь и заботу. Она напоминала Костасу яркую бабочку. Так же легко и с кажущейся беззаботностью она несла радость и красоту в его повседневную жизнь. И так же была хрупка. Тронь неосторожной рукой радужные крылья – и их краски осыплются яркими чешуйками, а бабочка навсегда утратит не только свою красоту, но и способность летать…

Движимый беспокойством о её здоровье, Костас, сам не курящий, мягко пытался убедить ее отказаться от этой привычки. Превращая свою воспитательную работу в шутку, он говорил:

– Любимая, ты же будущий врач. И как же ты будешь лечить больных, убеждать их вести здоровый образ жизни, если сама куришь? А если у нас появится малыш?

– Костас, милый, ты не переживай. Как только мы соберемся заводить маленького, так я сразу и брошу, клянусь, – она виновато улыбалась и примирительно целовала его в губы.

Однако, не одобряя, он снова и снова ловил себя на том, что сам зачарованно наблюдает, как она выполняет весь этот ритуал: как элегантно достает из пачки сигарету, слегка щурясь, прикуривает от трепетного язычка пламени. Как грациозно держит ее длинными красивыми пальцами, глубоко затягивается и медленно выпускает сизые клубы дыма, рассеянно смотря куда-то вдаль, словно заглядывая в никому не доступные глубины своей души.

И Элен действительно пыталась покончить с этой привычкой, стараясь сократить количество выкуриваемых сигарет, и хотя бы не курить в присутствии мужа.

Они были по-настоящему счастливы, и им казалось, что так будет вечно – они никогда не расстанутся и вместе с ними всегда будут их любовь и музыка.

В то утро они проснулись как никогда рано, разбуженные каким-то необычным шумом и металлическим лязганьем. Подбежав к окну, они не поверили своим глазам: в неверном свете пробуждающегося дня по улице бесконечной вереницей ползли, рыча и громыхая гусеницами, как какие-то мифические мастодонты, танки. Они неторопливо выезжали на площадь, шумно разворачивались и оттуда разъезжались по улицам города. Костас посмотрел на календарь, чтобы запомнить дату – 21 апреля 1967 года, воскресенье. Он торопливо включил радио, передавали обращение какого-то полковника Георгиоса Пападопулоса к греческому народу. Из его речи следовало, что в стране произошла революция и к власти пришло военное правительство во главе с этим самым Пападопулосом. Элен испуганно посмотрела на Костаса, затем прижалась к нему и тихо спросила:

– И что же теперь будет?

Вскоре все стало ясно. В Греции произошел военный переворот или, как его скромно назвали сами военные, «революция 21 апреля, призванная вывести страну из состояния хаоса и разрухи». Путч «черных полковников» произошел почти бескровно. Уставшие от постоянных политических кризисов, преследующих страну в последние годы, жители Греции связывали с военными надежды на установление хоть какой-то стабильности. Так же свою роль сыграл банальный страх перед новым жестким режимом, который с первых же часов начал репрессии против своих потенциальных противников, включая массовые аресты людей, симпатизировавших левым и особенно коммунистам.

Костас и Элен с друзьями каждый день собирались и обсуждали в своей уютной квартирке горячие новости. А они были совсем неутешительными. Военное правительство провозгласило главным лозунгом «Греция – для греков-христиан» и наводило свой порядок железной рукой. Атеизм и западная попкультура, включая рок-музыку и движение хиппи, преподносились новыми идеологами как часть анархо-коммунистического заговора и властью не одобрялись, преследовались юноши с длинными прическами и девушки в мини-юбках. В стране были отменены все политические свободы, введена цензура, запрещены многие фильмы, песни, книги, картины. Во всех сферах общественной жизни насаждались национализм и ориентация на православие. Так что Костасу и его друзьям пришлось все репетиции и концерты «Сыновей Одиссея» отложить до лучших времен. Молодые люди были в негодовании, но что они могли сделать? Костас однажды в сердцах заметил:

– Обратите внимание, что переворот начался в ночь с двадцатого на двадцать первое апреля, точно в день рождения Гитлера, не кажется ли вам это очень символичным?

Как бы ни было страшно, но человек ко всему привыкает. Постепенно заработали магазины, возобновилась учеба в школах и университетах. Однако военное положение все еще не было отменено, сохранялся и комендантский час. На улицах хозяйничали многочисленные военные и полицейские патрули. Они могли схватить любого подозрительного, на их взгляд, прохожего, бесцеремонно затолкать его патрульную машину и увезти в неизвестном направлении. О дальнейшей судьбе задержанных родственникам чаще всего узнать не удавалось.

Теперь Костас и Элен после учебы все вечера проводили дома. Он тихо наигрывал на гитаре, сочиняя новые песни и композиции, а она – читала книги и вязала Костасу свитер. Украдкой девушка нежно и с тревогой поглядывала на мужа, опасаясь, как бы он в запале не наделал глупостей. Гордый и свободолюбивый, как и все творческие люди, Костас не мог примириться с действительностью. Несвобода давила и угнетала, и лишь их любовь не позволяла ему совсем отчаяться и потерять надежду и веру в высшую справедливость. Они с друзьями уже подумывали о переезде куда-нибудь за границу, например во Францию, в Париж, чтобы там выступать с концертами и своими песнями хоть как-то противодействовать ненавистному режиму. Но тут в их судьбу вмешался злой рок.

Великолепное весеннее утро. В цветущем благоухающем саду Костас в белых свободных одеждах играет на бузуки и поет какую-то романтическую песню. В отдалении, на чудесной поляне, несколько прекрасных девушек, также в белых одеяниях, собирают яркие весенние цветы. Среди них выделяется грацией и легкостью движений его Элен. Все дальше и дальше отходит возлюбленная вглубь цветочной поляны. Вдруг она громко вскрикивает и падает. Костас в тревоге подбегает и видит у ее ног большую страшную змею. Чудище, раскрыв огромную пасть с раздвоенным языком и длинными изогнутыми иглами ядовитых зубов, угрожающе шипит. Он схватил откуда-то появившееся копье и ринулся на змею, но она, захохотав грубым лающим басом, бесследно, словно растворившись в воздухе, исчезла. Костас склонился над девушкой, Элен была мертва. Он взял на руки ее бездыханное тело, горько зарыдал… и проснулся в холодном поту. Стал лихорадочно рукой искать Элен рядом с собой на кровати, но не находил. От испуга он окончательно проснулся, открыл глаза и увидел жену, она одевалась перед зеркалом. Костас с облегчением выдохнул:

– Дорогая, а ты куда?

– Да я на пять минут, только сбегаю в лавку за сигаретами.

– Элен, прошу тебя, не ходи. Сейчас позавтракаем и сходим вместе, – находясь еще под впечатлением сна, Костас не хотел её отпускать.

– Ну Костас, милый, я быстро. Это будет моя последняя пачка, я же тебе обещала. А ты не вставай. Я прибегу, и мы еще с тобой поваляемся, – она смущенно улыбнулась. – И у меня для тебя есть один замечательный сюрприз. Я думаю, он тебе понравится. Я сейчас…

Он не успел ничего ответить, как хлопнула входная дверь. У Костаса внезапно защемило сердце. В тревоге он встал и подошел к окну. Из-за угла улицы, на которой находилась лавка с сигаретами, выходили редкие прохожие, потом проехал патрульный автомобиль.

Прошло пятнадцать минут, полчаса, час… Элен все не появлялась. Вдруг Костаса как будто ударило током, он лихорадочно оделся и помчался в лавку, уже понимая, что случилось нечто непоправимое. Жены нигде не было, в лавку она тоже не заходила. Он обежал все прилегающие улицы, лавки, таверны, магазины, но ее никто не видел. Лишь к вечеру нашлась одна свидетельница, которая утром гуляла с собачкой и наблюдала, как военный патруль остановил красивую девушку в короткой юбке, сделал ей замечание за неподобающий для православной гречанки вид и потребовал у нее документы. Девушка возмутилась, сказала, что она взрослый человек и сама способна решать, в чем ей ходить, и обозвала их фашистами. Те, недолго думая, грубо сковали ее наручниками, бросили в патрульную машину и куда-то увезли.

Все последующие дни Костас и его друзья искали Элен, метались по тюрьмам, моргам, больницам, ездили на ипподром, превращенный новыми властями в концлагерь для политзаключенных, но никаких ее следов так и не обнаружили. Только через неделю, подняв все свои связи и влиятельных друзей, в общих списках политзаключенных им удалось найти Элен. Она якобы содержалась в одной из афинских тюрем, по иронии судьбы всего лишь в квартале от их дома. Костас обратился туда с ходатайством о свидании и разрешении на передачу, но ему было категорически отказано как в том, так и в другом, а также и в информации о ее здоровье и предъявленном обвинении. Было только сказано, что его жена является опасным государственным преступником.

Костас был в полном отчаянии. Помогли, как всегда, друзья. Оказывается, по соседству с Янисом жил один из охранников той самой тюрьмы – Андреас. Янис организовал Костасу встречу с ним, и тот пообещал за определенную мзду навести справки. На следующий день Андреас все подтвердил: действительно Элен находится в этой тюрьме, в блоке для особо опасных преступников, и добраться до нее практически невозможно. Опять тупик? Но охранник обнадежил, он сказал, что у него есть одна идейка, и он за тысячу драхм и две бутылки «Метаксы» может поделиться ею с Костасом. Ударили по рукам. Идея состояла в том, что через день, в четверг, у начальника тюрьмы майора Спироса Панайотиса будет юбилей, ему стукнет пятьдесят. Официальный банкет с родственниками и руководством состоится в воскресенье, а в четверг, то есть непосредственно в день рождения, Спирос устраивает пирушку для ближайших соратников в своем тюремном кабинете. Задача Костаса – прийти в тюрьму и сказать, что он сын боевого друга майора и хочет поздравить его с юбилеем. А дальше – уж как получится, все будет зависеть только от него, как он сможет договориться с начальником. На прощанье Андреас сказал:

– Только будь осторожней, парень. Этот Циклоп чертовки хитер и злобен, как ядовитая змея.

– А почему циклоп?

– Это его прозвище. У него же один глаз выбит, и он всем говорит, что потерял его на фронте. Но злые языки утверждают, что в пьяной драке.

В четверг утром Костас был уже у ворот тюрьмы. Сообщил дежурному, что пришел поздравить господина начальника с днем рождения. Часа через полтора Костаса пригласили к боссу, но сначала отобрали паспорт и тщательно обыскали. Затем повели по длинному и зловещему, с множеством дверей, лабиринту коридоров.

Просторный кабинет с настежь распахнутой дверью был набит офицерами. Костас сразу узнал Панайотиса по черной повязке, закрывающей поврежденный глаз. Это был крупный полный мужчина с широким лицом, оттопыренными ушами, приплюснутым как у боксера носом и толстыми мясистыми губами. Он сидел во главе стола, заставленного бутылками и закусками, и громким лающим голосом что-то рассказывал. Его рассказ то и дело перебивался заискивающим хохотом сослуживцев. Сопровождавший Костаса охранник оставил его у входа, а сам подошел к начальнику и что-то сказал ему на ухо. Тот молча, немигающим взглядом удава, посмотрел на гостя, поманил его рукой и показал на место рядом с собой. Когда юноша подошел, Спирос спросил:

– Ты кто?

– Я Костас Ксенакис. Сын Димитраса Ксенакиса, он воевал вместе с Вами против фашистов, – быстро ответил Костас.

– Не помню такого…

– А он вас помнит. Даже послал меня поздравить вас с юбилеем и передать небольшой подарок.

Костас суетливо полез в карман, Спирос рефлекторно напрягся. Молодой человек вытащил небольшую коробочку и передал ее юбиляру, тот сразу обмяк. Это была семейная реликвия Ксенакисов, передаваемая от отца сыну, массивный золотой перстень в виде печатки, на которой была изображена красивая хищная птица с глазами из довольно крупных бриллиантов и выгравирована буква F, обозначающая слово Fenix. Это кольцо Костасу перед смертью передал отец с напутствием, чтобы он хранил его в семье и передал своему сыну. У Костаса это была единственная ценная вещь, не считая гитары, но он сомневался в том, что тюремщик оценил бы такой подарок как гитара. Майор открыл коробочку, вытащил кольцо, внимательно рассмотрел его со всех сторон, одобрительно цокая языком, и попытался примерить. У него были короткие толстые волосатые пальцы, так что перстень с трудом удалось натянуть лишь на мизинец левой руки. Он хвастливо поднял руку, показывая собутыльникам подарок, те восхищенно зааплодировали.

– А почему отец сам не пришел? – с некоторым подозрением спросил майор.

– Да он что-то болеет в последнее время, сердце прихватывает, – Костас старался говорить как можно искреннее и выглядеть безобидным. Он не имел права потерять единственную возможность увидеть Элен.

– А ты чего хочешь? – все еще настороженно взирая на юношу, продолжил допрос Циклоп.

– Да вот вас поздравить хотел...

– А сам-то ты чем занимаешься?

– Учусь в университете, сочиняю музыку, пою в ансамбле… – начал рассказывать Костас.

– Поешь? – тут же перебил его грубый бас майора. – А какие песни? Эти, наверное, сатанинские, иностранные? Вон, какая у тебя прическа, как у этих волосатиков, рокеров! А ты вообще христианин?

– Конечно, христианин, а песни я всякие пою… – Костас понял, что его надежда повисла на волоске, и постарался исправить свою ошибку.

– Парень, ну ты и наглец, – в голосе майора появились металлические нотки угрозы, единственный его глаз колко, по-змеиному не мигая, смотрел прямо в душу.

– Да ты знаешь, куда ты пришел? Здесь содержатся враги христианской Греции, которые забыли свои корни! Продались всем этим коммунистам, анархистам и всяким там англо-американским хиппарям.

У Костаса все похолодело внутри. Он никак не ожидал такого поворота событий. А тем временем тюремщик все больше и больше приходил в бешенство. Его лицо, смуглое от природы, еще больше потемнело от гнева. Все испуганно затихли, чутко прислушиваясь к разговору.

– Отрастил, понимаешь, волосы, как у хиппи, и нагло заявился ко мне. Да ты знаешь, урод, что отсюда есть только два выхода – или ногами вперед, или на крыльях в небо? – майор засмеялся, довольный своим экспромтом, остальные тоже с готовностью захихикали.

– Ну что вы! У меня не было никаких таких намерений, я хотел только вас поздравить…

– Не было никаких намерений? А вот мы сейчас это проверим…

Спирос кого-то подозвал – наверное, своего адъютанта – и что-то сказал ему на ухо. Тот убежал и минут через десять пришел с каким-то военным в черном халате и с чемоданчиком.

– Для начала мы тебе сделаем нормальную прическу. Потом дальше будем разговаривать.

Тюремный парикмахер, которым оказался тот самый военный в халате, прямо в кабинете за считанные минуты лишил Костаса его шикарной шевелюры. После этой унизительной экзекуции майор критически посмотрел на студента и сказал с усмешкой:

– Вот теперь ты настоящий грек.

Все пьяно загоготали.

– На вот, выпей за мое здоровье, да не просто так, а произнеси тост.

– Да здравствует Греция! Да здравствует господин майор!

– Я что-то не слышу радости и особого энтузиазма в твоем голосе, искренности в нем нет. Ну ладно, ты за меня выпил. А где подарок? Перстень – это мне твой отец подарил. А ты что мне подаришь?

– Я могу спеть для вас, – предложил Костас, хватаясь за последнюю соломинку.

– Валяй, но только пой наши, греческие песни. Если начнешь петь на иностранном языке – пристрелю.

Для подтверждения серьезности своих слов, Спирос вытащил из кобуры пистолет, снял его с предохранителя и положил на стол перед собой.

Костас терпел все эти издевательства из последних сил и был готов взорваться в любую секунду, а тут еще такой случай представился! Вот сейчас он может схватить пистолет и выстрелить в эту наглую тупую физиономию ненавистного Циклопа. И только неотступная мысль об Элен удерживала его от этого крайнего шага. Ведь он пришел сюда, чтобы хоть что-то узнать о жене, попытаться вытащить ее отсюда. И он все выдержит и через все пройдет ради нее.

– Ну давай, пой, чего ждешь? Если хорошо споешь, и мне понравится, я выполню любую твою просьбу. Я ведь догадываюсь, что ты сюда не из-за подарка пришел. Но если не понравится – я тебя расстреляю.

Он опять отрывисто захохотал. Костасу показалось, что он уже где-то слышал этот отвратительный смех. Но можно было биться об заклад, что он впервые видел Спироса.

– А вы выполните свое обещание? – осторожно, чтобы не лишиться надежды, спросил юноша.

– Слово офицера, – майор пьяно ухмыльнулся и подмигнул собутыльникам.

– Но мне нужен какой-нибудь музыкальный инструмент. Бузуки, например.

Спирос распорядился, и инструмент вскоре принесли.

Костас начал петь. Он никогда еще так не пел, и никогда еще у него не было такого стимула для вдохновения. У Костаса опять, как в день знакомства с Элен, было ощущение, что он поет только для нее. Он пел все громче и громче. Спирос и его сослуживцы прекратили пить и есть, сидели не шелохнувшись, завороженные его голосом. Заключенные в камерах прильнули к тюремным окнам, даже сторожевые псы притихли. В наступившей тишине царили лишь голос юноши и музыка, воспевающие любовь. Внезапно с крыши тюрьмы слетели голуби и расселись на подоконниках кабинета, как будто специально чтобы послушать пение Костаса.

Прошло уже три часа, а он все пел и пел, пальцы юноши были стерты в кровь, голос от напряжения звучал всё глуше, а Циклоп с сослуживцами все требовали новых песен… Наконец Костас сказал:

– А сейчас я спою вам свою новую песню, которую посвятил своей горячо любимой жене, она называется «К моей Эвридике».

И он вновь запел, как будто и не было тех трех часов. Он уже не чувствовал боли в пальцах, ударяющих по окрашенным кровью струнам, и голос его был снова свежим и звонким. Костас пел о том, как страдает без любимой, как ему плохо и белый свет не мил, и что он ищет ее днем и ночью, и будет искать всю жизнь, пока не найдет, и они непременно встретятся и обязательно будут вместе, если не на земле, то на небе…

И как будто разгладились грубые лица тюремщиков, просветлели, появилась в их равнодушных глазах какая-то чуждая им одухотворенность, и унеслись их души куда-то далеко-далеко, туда, где они были молодыми, любили и были любимы, и были полны надежд и чаяний на добрую, светлую и счастливую жизнь…

Еще и еще исполнял он на бис эту песню. И уже совсем обессиленный и опустошенный замолчал, поклонившись. Слушатели, не сразу выйдя из транса, азартно и громко зааплодировали. Спирос тоже расчувствовался, по-отечески обнял Костаса и сказал:

– Молодец! Мне и моим друзьям понравилось твое пение. Ты прямо как тот Орфей. И я сдержу слово офицера. Так зачем же ты ко мне пожаловал?

Костас рассказал ему об Элен, когда и как она была арестована. Сказал, что она ни в чем не виновата, и если господин начальник будет добр, то он разрешит им встретиться, а может быть, даже совсем отпустит ее домой.

Спирос подозвал своего адъютанта и что-то долго шептал ему на ухо, после чего тот куда-то ушел.

– Я все понял. Я выполню свое обещание и отпущу твою жену. Только у меня есть одно условие: ты пойдешь через вон тот плац к тюремным воротам, – он показал рукой в окно, – не оглядываясь, а твоя жена последует за тобой. Но если до выхода из ворот тюрьмы ты оглянешься – её пристрелят. Ну что, ты согласен?

– Спасибо, господин майор! Конечно, я согласен, я полностью полагаюсь на ваше благородство.

– Вот и хорошо. Сейчас приведут твою Эвридику. А пока – давай выпьем на прощанье.

Он налил себе и Костасу по полстакана узо – вонючей греческой самогонки. Они молча, не чокаясь, выпили. Тут вернулся адъютант и доложил, что все готово.

– Ну, с Богом. Сейчас тебя проводят к выходу из здания, там сразу начинается плац. Ты медленно пойдешь, как мы и договаривались, не оглядываясь. А я буду смотреть в окно, и если оглянешься… – он ласково погладил рукой лежащий на столе пистолет. – Ну, ты все знаешь.

Когда Костаса выводили из здания, он краем глаза сбоку увидел высокую женскую фигуру в черном длинном одеянии с капюшоном на голове, полностью скрывавшем лицо. У него екнуло сердце. «Неужели это Элен?» – с надеждой подумал Костас. Раздалась команда:

– Пошел!

Он медленно, весь обратившись в слух, с трудом, от страха и напряжения, передвигая одеревеневшие ноги, вступил на плац. Заслышав за собой тихие, легкие, явно женские шаги, он обрадовался и немного успокоился. Прикусив до крови нижнюю губу, чтобы раньше времени не заговорить с Элен, он шел по, казалось, бесконечному плацу, представляя, как совсем уже скоро обнимет свою любимую жену. Вот и конец плаца, Костас перешагнул через ограждавший его бордюр, сделал еще несколько шагов. Вдруг он услышал, как Элен громко вскрикнула, видимо, она запнулась за бордюр. Костас помимо своей воли машинально оглянулся, в тот же миг громко затрещала пулеметная очередь. Девушка вскрикнула еще раз и упала, скошенная пулями. Он, уже ничего не соображая, бросился к растерзанной свинцом фигурке, откинул капюшон и обомлел. Это была не Элен. Костас стоял на коленях перед только что погибшей девушкой и был в полной растерянности, совершенно не понимая, что происходит. Конечно, было безумно жаль эту не известную ему женщину, но, с другой стороны, это значило, что его жена еще, возможно, жива…

За его спиной раздался знакомый лающий смех, он оглянулся. Там стоял весьма довольный собой и своей шуткой пьяный Спирос с друзьями. И тут Костаса осенило, он вспомнил, где уже слышал этот мерзкий хохот.

– Я все понял, я тебя узнал. Это ты убил мою Элен!

– Что? Что ты сказал? Да как ты смеешь, сопляк?

Циклоп выхватил пистолет и с яростью разрядил всю обойму в Костаса, но и на этом не успокоился. В бешенстве, сверкая единственным налитым кровью глазом, хрипя, потея и брызгая слюной, он стал топтать коваными сапогами уже безжизненное тело.

Но Костасу было уже все равно, его освобожденная душа стремительно летела к Элен, к его Эвридике. Для того чтобы наконец им снова встретиться, пусть и на небесах, и уже больше не расставаться никогда…

Автор о себе

Мое имя - Тамара Полилова, я пишу рассказы и работаю в более крупных формах, учусь в очной аспирантуре (в данный момент работаю над написанием диссертации), имею два высших образования (математическое и медицинское) и среднее специальное – музыкальное (фортепиано, вокал), делаю переводы небольших юмористических роликов с русского на английский (субтитры), снимаюсь в роликах как актриса (это хобби), одна воспитываю 3-х детей (11-ти, 7-ми и 4-х лет), живу в Москве.

Посылка, или Жизнь после жизни здесь

Итак, я умерла. Это было ужасно тяжело и невообразимо нам обычным смертным, не говоря уже о том, что я не была к этому готова вовсе. А случилось сие отвратительной холодной весной 1969, очень напоминающей зиму. В России, точнее – тогда в СССР, всегда такая весна – холодная, промозглая, местами склизкая, скользкая и снежная, как зима на Аляске. Я умирала в ужасной гадкой советской больнице всего лишь от пневмонии – правда, со мной были мой близкие, сходившие с ума и абсолютно потерянные. Мне было почти 75, и я была еще довольно крепкой, но во всем этом виновата только я одна. Не буду рассказывать о своей жизни, это совсем другая история, скажу лишь, что я наделала очень много ошибок, и самая огромная и непростительная из них состоит именно в том, что когда все мои знакомые, друзья и родственники покидали эту ужасную страну после революции с последним пароходом в 1922 г., я ждала два платья от портнихи и надеялась уехать в Париж с мужем и двумя крошечными детьми, как только они будут дошиты полностью, но они никогда не были дошиты до конца, границы закрыли со всех сторон, и мои несчастные дети остались здесь навсегда.

В молодости я была красива, очень красива, настолько красива, что двоюродный брат императора Николая приударял за мной и вроде даже хотел сделать предложение, а художники-современники мечтали нарисовать мой портрет на рассвете, но на рассвете я предпочитала поспать и всем им отказывала, о чем сейчас бесконечно сожалею. Да, и я была талантлива, безумно талантлива, у меня было второе сопрано, я пела на сцене Мариинки, будучи еще совсем юной девушкой, и даже после того как я вышла замуж и родила двух детей. Но к тому далекому 1922 году все мое окружение уже уехало, а я все еще ждала платья, у меня был муж Алексашка и двое детей – Гулька и Тамарка. Платья я так и не дождалась, границы закрыли, и все (как это называлось, «из бывших», кто не успел уехать) остались здесь навсегда мертвыми или живыми, боявшимися любого шороха и почти онемевшими, поскольку у всех стен были уши.

Да, я была именно «из бывших» и лишилась всего в одночасье, скорее всего из-за своей гордыни, инфантильности, в какой-то степени серости и непонимания действительности, а может быть – из-за нашего всеобщего «авось обойдется», никто ведь тогда не верил в победу «пролетариата» и все «наши» думали, что это ненадолго. Сейчас же в своей новом обличии, будучи абсолютно самодостаточной, независимой и хорошо образованной женщиной, я понимаю, насколько мои поступки в прошлой жизни были глупыми, примитивными и недалекими. Но мы – выжили, и это единственное, что случилось с нами хорошего. Впоследствии сына моего, которого я любила больше всех на свете, убили в первый день войны с фашистской Германией, он служил на Брестской границе и был «чертовым» комсомольцем в то злосчастное время, а дочь осталась, вышла замуж за москвича (мы-то были из Питера), сына профессора, который был на 9 лет старше и в будущем стал академиком, и уехала в Москву в свои 18. Там она родила трех детей и думала всю свою жизнь, что все у нее не так уж и плохо, главное – затаиться, помалкивать, не болтать лишнего и затеряться среди толпы. У нее это очень неплохо получилось, кстати. Я же после смерти Алексашки тоже переселилась к ней в Москву, обменяв свою половину квартиры (огромной даже по нынешним масштабам) на комнатку. Таким образом, через некоторое время мы поменяли Тамаркину трехкомнатную коммуналку и мою комнатку на четырехкомнатную квартиру в этом же доме в центре Москвы. Все были довольны и безумно счастливы.

Моя глубоко любимая сестра Полина эмигрировала в Англию, по дороге в эту прекрасную страну, которую, по абсолютно непонятным мне причинам, я обожаю бесконечно (я провела там некоторое время, и когда бы я ни прилетела позже туда с транзитом, мне всегда кажется, что наконец-то я дома, это непередаваемо!!!), «товарищи» убили ее мужа, он был владельцем киностудии, которая впоследствии уже без него назвалась Metro-Goldwyn-Mayer в США, а дочка умерла от рака в свои 16 в Польше. Не думайте, что я пишу эти строки холодным языком, как констатацию факта, реально – я плачу и роняю слезы на клавиатуру прямо сейчас, вспоминая все прошедшее так отчетливо, как могу себе представить сегодня, по прошествии такого количества лет. Но моя сестра, не взирая ни на что, умудрилась убежать, и она тоже выжила, она, не имея средств к существованию, продав еще ранее все свои фамильные драгоценности, надеясь, что операция поможет дочери, ушла жить в монастырь где-то под Лондоном и проработала всю жизнь сестрой милосердия, по-нашему – медсестрой. Ее могилу до сих пор не могут найти мои внуки и правнуки, хотя они – единственные выжившие ее наследники и я лично была бы бесконечно счастлива, если бы они смогли получить хотя бы вид на жительство в Британии, именно сейчас и сегодня…

Итак, моя сестра обосновалась в Лондоне, я уже немного успела успокоиться по поводу ее жизни. Прошло некоторое количество лет, и она стала присылать посылки с одеждой и материалами по шитью для меня и моей семьи на мое имя. Самое удивительное, что они доходили в эту ужасную страну, и, видимо, только потому, что мой зять был достаточно крупным ученым, но только пока я была жива... Хах…

Итак, я умерла… Тамарка, будучи в глубокой депрессии, вызванной моей довольно внезапной смертью, получила уведомление, что пришла посылка, ровно через месяц после моей действительной смерти. Она пошла на почту, точнее Главпочтамт… Человек, некто «товарищ Донин», допросил ее с особым пристрастием (кто, почему, зачем, степень родства) сообщил, что посылку она не получит, посылка будет отослана обратно и передана ей только в том случае, если вернется в СССР на ее собственное имя и она при этом еще и докажет степень родства. Тамарка, убитая горем из-за моей смерти, да еще ошарашенная обстоятельствами и условиями получения посылки, побрела домой писать письмо моей сестре Полине.

Полина всегда была особенная среди нас четырех сестер, иногда создавалось впечатление, что она думает за нас, лучше бы так и было реально. Вот она и придумала. Там, у себя, она написала письмо Брежневу, не могу передать точно весь текст, но говорила, что она потеряла все, уехав из России, – мужа, дочь, семью. Писала, что сейчас на пенсии, всю жизнь проработала сиделкой (медсестрой, по-нашему) и очень сильно ограничена в средствах, что сестра ее умерла совсем недавно, племянница – многодетная мать, доход семьи минимален, и если ее посылку, направленную сестре для внуков и дочери пришлют обратно, то у нее, всего лишь британской пенсионерки, просто не хватит средств оплатить возврат этой самой посылки для племянницы. И не поверите, чудо произошло в то ужасное время, Брежнев или его «слуги» прочитали письмо, я до сих пор так и не знаю причину «чуда», но Тамарку вызвал товарищ Донин обратно и отдал посылку без разговоров через месяц с небольшим… При этом и остальные ее посылки, которые приходили позже, всегда отдавались моей семье. Когда в новой жизни мне было около 7 месяцев, пришла посылка от Полли, там было красивое вязанное белое пальтишко и комбинезончик с помпончиками от Поли розоватого цвета, не поверите, но я всегда знала, что это от нее. Наверное, мне забыли отшибить память, когда переселяли в новое тело (как в каком-то хорошем американском фильме), слишком я многое помню, или, напротив, это было сделано специально, чтобы я не повторяла прошлых ошибок. Но, к сожаленью, от себя не уйдешь…

Я хочу сказать только одно, что я очень сожалею, я безумно виновата перед всеми своими потомками (детьми, внуками, правнуками и теперь уже праправнуками), я бы все на свете исправила, если бы могла, но… Видимо, я не могу побороть свои привязанности, свою несамостоятельность и свой в какой-то мере даже идиотизм, невзирая на два высших образования, полученных мною уже в этой жизни… Смешно, но я и сейчас живу здесь, в России, хотя с глубокого детства мечтаю уехать отсюда. Кстати, я по-прежнему могу петь, но не так великолепно, как раньше, в прошлой жизни, но, как говорят все вокруг, намного лучше, чем на российской эстраде, и это совсем никому не нужно на коррумпированной «Родине». Положа руку на сердце, скажу: жизнь в этой стране стала еще хуже, казалось бы – хуже некуда, но... Я очень боюсь за будущее своих детей, можно сказать, что я живу в постоянной панике и стрессе. Тамарка уже очень стара, ей стукнуло 90 летом, она даже не подозревает, что я – это я и что я совсем рядом, хотя, может быть, и догадывалась иногда, но я уже давно (почти век) знаю, что если нынешних моих сыновей из этой жизни заберут в армию, то они умрут в первый же день, а «Тамарки» просто не будет, поскольку в этой жизни дочери у меня нет (и это, казалось бы, должно быть знаком для меня)… Но это ничего не меняет, я по-прежнему здесь, плыву по течению и жду своего часа, хотя в этот раз я понимаю всю ответственность за свои тупые поступки, за свою нерешительность и зависимость от других, и больше всего на свете я хочу вывезти своих детей из этой еще более ужасной, чем 90-лет назад, страны навсегда-навсегда, и чтобы они никогда не возвращались обратно… Если бы я только знала, как… Господи, помоги нам всем…

Автор о себе

Родилась я в советские времена в Ленинграде. В три года пошла в свой первый поход в лес с родителями. С тех пор не мыслила свою жизнь без леса. Как и все дети того времени, в семь лет пошла в школу, самую обычную, которую через десять лет и закончила. Когда в пятом классе началась ботаника, я поняла, что моя жизнь будет связана с биологией. Так и вышло: в результате закончила биологический факультет большого Санкт-Петербургского университета. Затем закончила Лесотехническую академию (ныне тоже университет), где и работаю уже почти четверть века. Так и получилось, что и с лесом моя жизнь связана, и с биологией. Пришлось освоить садово-парковое строительство и ландшафтную архитектуру. Продолжаю учиться и сейчас: это и просто повышение квалификации, и освоение новых дисциплин для преподавания. Вообще, я учусь всю жизнь.

Нерабочее время трачу на литературные занятия и рукоделие. Если я не пишу, то вышиваю, вяжу, шью, плету кумихимо, фриволите или тку на бердо. Могу вырезать из дерева фигурки и, даже, немного ковать. Легко управляюсь с бензопилой и сварочным аппаратом.

Отпуск предпочитаю проводить на байдарке, путешествуя по островам Белого моря. Последние годы часть отпуска мы всей кафедрой проводим в поездках по заграницам, для расширения кругозора.

По гороскопу я Рыба, так что обычно предпочитаю плыть по течению. Хотя иногда замечаю за собой склонность к авантюрам. Но авантюры эти хорошо продуманы. Видимо, сказывается влияние года Змеи.

Писать для читателя начала не так давно и совершенно случайно. Раньше писала исключительно в стол. Начать показывать свои тексты другим меня сподвигла дочь, которая тоже занимается литературным творчеством. Большую поддержку творчеству оказывает мой отец, который и сам пишет хорошие стихи. Теперь мечтаю научиться писать профессионально, чтобы доносить до читателя всё, что хотела бы сказать.

Узнать имя

В этот раз я увидела её издали и сразу узнала, несмотря на плохое зрение. Правда, теперь я уже понимала, что вижу не только глазами… Она позволила подойти мне довольно близко и улыбнулась чуть виновато, прежде чем исчезнуть.

Не могу точно сказать, когда увидела эту девушку впервые. Уже больше двадцати лет я работаю в Академии и регулярно хожу на работу через парк по этой аллее. Наверное, я видела её так же регулярно и раньше, но долгое время не обращала внимания на худенькую девчушку, мало отличимую от других студенток, проходивших через парк. Помню, лет десять назад, в студёный зимний день заметила одинокую фигурку в пелене падающего снега. Я торопилась на пару, поэтому тогда просто посмотрела на неё мимолётно, отметив – странно, мёрзнет тут, никуда не спешит, и сумки с конспектами в руках не видно. Уже пройдя мимо, я почему-то оглянулась, но девушки нигде не было.

Года три назад, примерно в такую же метель, снова увидела её. Ничуть не изменившаяся, в том же старомодном пальтишке, с платком на голове, она шла по той же аллее. Тогда я подумала: столько лет прошло, а она как была почти подростком, так и осталась. А ещё – что девушка, наверное, очень бедна, потому что одёжка на ней та же, что и много лет назад.

С того дня я часто стала встречать её в парке. И даже летом, когда однажды в отпускное время пришлось заглянуть на работу, видела. Только летом узнала не сразу. Но не потому, что на ней было летнее платьице, тоже старомодное и застиранное, чуть великоватое, словно от кого-то из взрослых досталось. Просто в тот раз она гуляла не одна. Шла рядом с мальчиком, таким же подростком. Парочка держалась за руки и о чём-то оживлённо разговаривала, смеясь при этом. А как они смотрели друг на друга! Мне с высоты моего возраста было ясно, что они влюблены – такая чистая юная влюблённость, о которой сами подростки ещё не подозревали. Просто шли рядом, и им было хорошо вместе. Я по-доброму позавидовала их радостному, светлому настроению, зарождающемуся чувству, яркому лету вокруг. Мысленно пожелала им счастья, словно девушка была моей знакомой.

Зимой я встречала незнакомку чаще всего. Причём в такую погоду, когда вообще мало кто осмеливался лишнюю минуту задерживаться на улице. Наверное, потому и стала отмечать её, что больше никого вокруг не было. И сколько помню, она всегда шла в своём стареньком пальтишке, по-деревенски замотанная платком. Шла медленно, с трудом передвигая ноги, словно была больна. Однажды я не выдержала и попыталась подойти к ней, сказать, чтобы шла домой и лечилась. Негоже в такую погоду простуженной ходить. Я уже почти подошла на расстояние, с которого прилично было заводить разговор, как меня отвлёк писк мобильника. Пока я искала трубку в сумке, девушка исчезла. В недоумении я огляделась по сторонам, но не увидела её ни на аллее, ни на одной из дорожек парка. Мне кажется, именно с того раза я задалась целью поговорить с девушкой. Теперь я уже целенаправленно ходила только по этой аллее в надежде на очередную встречу.

Прошедшая зима выдалась морозной и многоснежной. Парк утонул в сплошных сугробах. Чёрные стволы контрастировали с белизной покрова. Если смотреть сквозь деревья, то высота снежного слоя словно совсем не ощущалась. И только на аллее становилось понятно: расчищенная тракторочком полоса больше, чем на метр, углублялась по сравнению с остальной поверхностью. А откинутый на края снег ещё сильнее увеличивал глубину коридора, в который превратилась дорожка на аллее. Сейчас до главного здания можно было дойти хоть с закрытыми глазами, просто иногда касаясь рукой снеговой стенки. Боковые тропинки не чистились и полностью исчезли.

Морозы стояли такие, что в младшей школе отменили занятия, и каникулы начались на несколько дней раньше. Но студенты продолжали учиться, значит – и мне надо было идти на работу. Из опасения, что ночью снова шёл снег и мне придётся дольше обычного месить ещё не убранную снежную кашу, я вышла почти на час раньше. К счастью, предположения не оправдались: снегоуборочные машины прошли буквально передо мной. Так что до парка я добралась как обычно, и в запасе оставалось много времени. Вот только гулять по парку в такой холод совершенно не тянуло.

Я быстро шла по снежному коридору, любуясь узорами ветвей, подсвеченных снизу фонарями. На фоне чёрного ещё неба сияющие оранжево-солнечные ветви переплетались в сказочные дворцовые своды. Некоторые ветки, расположенные ниже светильников, создавали из теней подобие удивительной мозаики под ногами. Стены серебрились разными оттенками – в зависимости от расстояния до фонаря. Игра света и тени, блеск снега создавали ощущение нереальности окружающего мира.

Впереди, в самом затемнённом участке, удалённом от соседних фонарей, я заметила знакомый силуэт.

– Вот теперь-то и встретимся, – прошептала я. – Из этой снежной траншеи ты никуда не денешься.

Девушка стояла, не шевелясь, словно поджидала. Она была всё в том же платке и пальто, которое для такой зимы выглядело совсем неподходящим. Подойдя так близко, как никогда ещё не получалось раньше, я улыбнулась и поздоровалась:

– Доброе утро! Рано вы сегодня гуляете. Не холодно в такой мороз? У меня вот пальцы на руках совсем уже не слушаются.

Наши взгляды встретились… На исхудалом лице с заострённым носом и ярко проступающими скулами глаза девушки выглядели неестественно большими. Казалось, на её лице вообще ничего нет, кроме этих огромных глаз. Я смотрела на неё и не могла отвести взгляд. А потом…

Снаряд разорвался совсем близко, но никто уже не реагировал. Бомбили севернее, там, где за 2-м Муринским располагались завод имени Энгельса и завод «Светлана». Кушелевку бомбили вчера – значит, сегодня не будут. Значит, и идти надо сегодня. И не только из-за налётов, но и потому, что завтра сил будет ещё меньше.

Классная наставница, Валентина Афанасьевна, встала первая, долго стучала топориком, пытаясь непослушными слабыми руками наколоть щепок из ножки стула. Ещё вчера Сенечка принёс из соседнего дома куски рамы, которую они несколько дней упорно расшатывали, чтобы выломать, потому что и полы, и перегородки давно уже растащили другие. Так что на сегодня запас дров был. Но чтобы растопить маленькую, обложенную кирпичами из того же разбитого дома, печурку, нужны щепки. Бумага давно закончилась. Последний кусок обоев берегли на обед, потому что, разварившись, мучной клейстер придавал супу вкус. Когда вода закипела, Валентина Афанасьевна отлила немного кипятка в жестяную банку, а в ковшик положила остатки чечевицы, которые хранили на крайний случай.

И Сенечка, и она уже проснулись, но не вылезали из-под одеял. Теперь у каждого было по несколько матрацев и по четыре одеяла, так что в кровати создавалась хотя бы видимость того, что в комнате не очень холодно. Один матрац наставница вчера снесла куда-то и принесла вместо него четыре старых то ли простыни, то ли скатерти. Не важно, чем это было когда-то. Главное, что теперь в них можно было обернуть тела, чтобы отвезти к кладбищу. Ещё два матраца разрезали вдоль, чтобы использовать как подложки для тел.

Она поёжилась от внутреннего холода, который уже многие месяцы не покидал её. От всего училища их осталось трое. Сегодня оставшиеся в живых должны отправить своих товарищей в последний путь. Она даже не пыталась думать, как втроём можно дотащить четыре тела, хоть и остались от этих тел лишь кожа да кости. Вчера Сенечка с Валентиной Афанасьевной сняли с умерших всю одежду, которая могла ещё пригодиться. В это время она стояла в очереди за хлебом, сжимая в кулаке целых семь карточек, последних. Одноклассники умерли в субботу и воскресенье, сведения классная наставница ещё не успела сдать, поэтому пока можно было получить хлеб на всех. Это, конечно, обман, но иначе просто может не хватить сил довезти тела до кладбища.

Нет! Никогда она не сможет заставить себя накинуть платок, который ещё несколько дней назад был на голове Оленьки, хоть он и был огромный, пушистый и очень тёплый. Это же Оленькин платок. Конечно, умом она понимала, что подруге уже ничего не нужно, но принять до сих пор не могла.

Валентина Афанасьевна подложила ещё одну дровину в печку и вышла. Слышно было, как хлопнула входная дверь. Потом ещё раз хлопнула – наставница вернулась, бросила в жестяную банку какие-то чёрные кусочки. Вскоре по комнате поплыл запах чечевицы, смешивающийся с ароматом чёрной смородины. Она вспомнила, как летом Сенечка рвал ягоды с куста под окном. «Цып-цып», – шутливо звал он её и по одной клал ей в рот. И хотя тогда война уже шла, она запомнила эти мгновения как очень весёлые и счастливые. Удивительно, почему никто раньше не догадался, что можно заваривать веточки смородины целиком?! Какая Валентина Афанасьевна умная!

Наставница тем временем достала хлеб. Это было знаком, что надо вставать. Ели прямо из ковшика, по очереди запуская ложку. Потом Валентина Афанасьевна встала, велев ребятам доедать, и занялась хлебом. К кружке ароматной смородиновой воды всем досталось по кусочку. Ещё по куску наставница завернула в тряпицы и дала каждому в дорогу, оставив один паёк про запас. Несколько упавших на стол крошек Сенечка аккуратно собрал в щепотку и тихонько позвал: «Цып-цып». Она послушно открыла рот, а потом расплакалась. Сенечка встал, подвигая к ней ковшик с остатками чечевицы, и ещё подлил себе из банки душистой по-летнему воды. Она видела, что каждый оставил ей по дополнительной ложечке, и не отказывалась, надеясь в глубине души, что потом обязательно сделает для них что-то очень хорошее. Вот завтра пойдёт и найдёт какой-нибудь еды на всех. Сегодня, и это она тоже понимала, всё, что она может сделать, – помочь отвезти тела к кладбищу. Но завтра, завтра – обязательно…

На улице начиналась метель. Наставница с Сенечкой впряглись в лямки, прицепленные к стенке шкафа, на которую положили три трупа, а она должна была тащить самый лёгкий – Оленьку, просто привязанную к матрацу.

Ещё два дня назад они прижимались друг к другу на одной кровати, под двойным одеялом, чтобы согреться. Тогда подружка мечтала, как после войны она обязательно поедет на юг, где всегда тепло. Вчера ночью Оленька пошла в уборную, и когда она утром проснулась, то поняла, что так и спала одна. Оленька умерла, едва выйдя за дверь. Умерла так тихо, что до утра и не хватились. Просто села у стенки и уснула. Уснула навсегда. Когда же Оленьку уложили рядом с двумя другими, умершими накануне, и сели завтракать, выяснилось, что Гриша не встал. Так и не проснулся.

По Новосильцевской улице тащить было не очень сложно, только воронки обходить, а так на ровном асфальте лежал смёрзшийся снег. Чтобы сэкономить силы и сократить путь, решили срезать дорогу через парк Лесного института, а там от Кушелевки до Богословского кладбища пришлось идти вдоль железнодорожных путей. Эту часть она почти не запомнила, потому что не было сил. Ей всё время казалось, что Валентина Афанасьевна с Сенечкой очень далеко вперёд ушли, и ей никак не удавалось их догнать. Поэтому она зажмуривалась и из последних сил дёргала свой страшный груз, пока Сенечка не отобрал у неё верёвку. Оказалось, что они уже добрались до места.

Классная наставница пошла сообщить о новых покойниках кладбищенским работникам. Её не было очень долго. Тогда Сенечка отправился на поиски. Вернулся он быстро, неся в руках тот самый платок, который когда-то носила Оленька. Не слушая возражений, едва шевеля обмороженными пальцами, он закутал её в платок, взял за руку и повёл обратно.

– А как же... – начала она.

– Всё. Валентина Афанасьевна как-то сумела дойти сама, – хрипло ответил Сенечка и зябко поёжился. – Мы с тобой вдвоём остались. Идём.

И они пошли. Она больше ничего не спрашивала, лишь один раз позвала Сенечку, когда никак не могла его догнать. После этого он пошёл позади. Теперь, не видя перед собой никого, за кем надо спешить, она шла, погрузившись в мысли. И как только туда дошла, да ещё с ношей, по такой неровной дороге?! Сейчас она едва могла перешагнуть через рельсы. Весь завтрак словно провалился в никуда, при одном воспоминании об утреннем аромате смородины в животе всё скручивало спазмом, заставляя останавливаться от боли. Тогда Сенечка брал её за локоть и молча ждал, когда она сможет идти дальше.

– Сенечка, миленький, я больше не могу, – прошептала она, когда в парке её снова скрутило. – Давай сейчас по кусочку съедим, а то у меня уже всё плывёт перед глазами.

– Тут немножко осталось дойти уже, – попытался он возразить, но посмотрел на её лицо и согласился.

Я смотрела, как они остановились на той самой аллее, под липой, прячась за стволом от ветра. Достали бережно завёрнутые наставницей кусочки. От мороза пальцы не слушались, и девушка уронила хлеб в сугроб. Сенечка тут же наклонился, от резкого движения не удержался на ногах и завалился на снег. Она ждала, а он всё не поднимался, даже не пытался это сделать. Тогда она опустилась рядом на колени, с неимоверным трудом перевернула друга. Приглядевшись, я поняла, что он умер. Но она продолжала его звать, дёргала за руку, сама выкопала из-под снега упавший хлеб и всё пыталась вложить кусочек в его скрюченные пальцы.

– Он умер, – тихо сказала я. – Ты что, не видишь?

Девушка оглянулась на меня с таким отчаянием, что я рванулась к ней, но словно наткнулась на невидимую прозрачную стену.

После этого обмена взглядами она вдруг успокоилась. Отряхнула от снега хлеб, отложила его к стволу липы. Ползая в снегу, уложила умершего на спину, распрямила ему ноги, сложила на груди руки. Затем подползла к голове и голыми руками, с уже побелевшими пальцами, стала подкладывать под затылок снег.

– Ты извини, Сенечка, – тихонько приговаривала она. – Не смогу я тебя дотащить домой. Да и что я смогу дома совсем одна? Но я тебя здесь устрою. Тебе будет удобно. Сейчас подушку тебе сделаю. Одеялом укрою. Ты не думай, я знаю, что это снег. Но говорят же, что полярники себе из снега тёплые дома делают. Медведи в снежных берлогах зимой спят. И деревья с кустами на зиму для тепла надо снегом укрывать. Вот я сейчас укрою тебя, и ты согреешься. А пока я тебя платком укутаю.

– Стой! Что ты делаешь?! – воскликнула я, увидев, как она снимает с себя платок.

Но девушка, не слыша меня, продолжала свой баюкательный монолог. Всё медленнее становились её движения, всё тише звучал голос. Потом она просто легла на снег рядом со своим Сенечкой, взяла за руку и положила голову ему на грудь.

– Нет! Не смей! Борись! – я билась в эту странную прозрачную стену, пытаясь докричаться до девушки. – Не сдавайся! Ты сильная! Он умер. Уходи. Забирай хлеб и уходи. Ты ещё сможешь выжить, если будешь бороться дальше. Не убивай себя!

Сознание раздваивалось. Я пыталась до неё достучаться, убедить её жить, но в то же время понимала, что этого уже не случилось. Она так и замёрзла тогда, в ту страшную блокадную зиму. Она замерзала сейчас у меня на глазах, а я ничего не могла сделать.

Вдруг девушка подняла голову, посмотрела прямо на меня. Впервые заговорила со мной:

– Знаешь, мне сейчас вдруг стало так хорошо, так тепло, – она улыбнулась. Эта улыбка напомнила мне ту, что я видела когда-то летом, когда она шла по этой аллее рядом с Сенечкой, и над ними витала первая любовь. – Это я от работы, наверное, согрелась. Теперь я могу и его согреть. Лишь бы не остаться совсем одной.

Она снова опустила голову ему на грудь и закрыла глаза. Я поняла, что всё кончено, и тоже закрыла глаза.

Не могу сказать, сколько времени я простояла в той зимней аллее. Не знаю, как в тот день не опоздала на занятия.

Сейчас я встречаю её постоянно, но она уже не позволяет мне подходить столь близко, как в тот раз. А мне так нужно узнать, как её зовут. Ведь я даже не могу поставить свечку в церкви за упокой её души, потому что не знаю имени.

И за него не могу. Если он упокоится, то тогда она навечно останется одна...

Об авторе

Родилась я в Москве, примерно половину своей жизни прожила в Подмосковье. Другую половину, то за родителями, то за мужем, перелетала с места на место по СССР, а потом по России. Три года назад мои дороги привели меня в Израиль.

Придумывать сказки и разные истории для своих друзей, я начала лет с восьми, но тогда их не записывала, как-то даже не думала об этом. Поводом начать писать стали яркие многосерийные сны. Вообще, мои сны — это отдельная история... Они упорно повторялись до тех пор, пока я не начала их записывать. Постепенно это вошло в привычку, «серии» выстраивались в сюжеты. Стопка исписанных тетрадок росла. Таким образом, родились два первых моих романа, накопилось много отрывков. В душу мою закралась мечта, увидеть свои произведения на полках книжных магазинов.

Однажды я познакомилась с очень интересными людьми, которые привели меня в творческое объединение «Хранитель Идей». Меня привлекла возможность участия в мастер-классах и конкурсах. Захотелось попробовать, потом увлекло. Это помогло мне несколько по другому посмотреть как на процесс, так и на результат.

Рождение мира

Вначале не было ничего. Было лишь Ничто.

Тогда, когда не было еще ничего, Некто осознал Себя, что Он есть.

И Некто произнес сам в Себе: «Я Есьм». Но не понял сам себя. Ибо не было еще ни звука, ни мысли. Некто удивился, что Он осознал себя, что Он есть, и снова произнес в Себе: «Я Есьм!» И услышал Себя в Себе. Так появилась Мысль.

В начале была Мысль.

Некто испытал радость, услышав Себя в Себе, и в третий раз повторил Он: «Я Есьм!» Так появилось одно из Его имен. Огляделся ЯЕсьм внутри себя и вокруг и увидел Великое Ничто, заполняющее Всё. И заполнил ЯЕсьм все Великое Ничто собой. И Он стал Всем в Великом Ничто, и Оно стало в Нем.

Так появилось Начало.

И снова огляделся ЯЕсьм внутри Себя и увидел Всё в Ничто. И удивился, и воскликнул: «Я Есьм!!!» – изо всех своих сил. И родился первый Звук.

В начале был Звук.

Звук наполнил великое Ничто и заставил его породить несчетное множество маленьких вихрей. Так в Ничто появилась Энергия.

В начале была Энергия.

ЯЕсьм увидел, что энергия прекрасна, и стал играть с ней, соединяя между собой, сплетая в причудливые конструкции и наполняя ими ВСЁ.

Так появилась первая Наитончайшая Материя – Элементарные Частицы.

Когда ЯЕсьм создал много Элементарных Частиц, Он захотел создать себе помощника. Но тогда Он еще не знал, как это сделать. ЯЕсьм задумался и принялся распевать на все лады «Я Есьм. Я есьм! Я Есьм…» И это рождало всё новые и новые звуки. Они заставляли двигаться маленькие вихри, которые тоже начали издавать звуки, каждый – свой. Так появилась первая Музыка.

В начале была Музыка.

Маленькие Вихри стали двигаться в такт этой Музыке, так появился Танец Частиц – Вибрация.

И смотрел на это ЯЕсьм, и радовался. Тогда Он немного изменил музыку, и некоторые вихри энергии стали двигаться так быстро, что начали светиться. Так появился Свет.

В начале был Свет.

В начале была Тьма.

Ибо не все Вихри светились, некоторые были так тяжелы, что не могли двигаться в такт музыке. Они оставались темными. Но они переплетались с Частицами Света, и появились Оттенки. И смотрел ЯЕсьм на Свет и Тьму и радовался их игре. Теперь Вихри Энергии пели и танцевали сами, а ЯЕсьм, задумавшись, посмотрел во ВСЁ и увидел, что во Всём есть Ничто и ВСЁ есть в Ничто. И понял, как сделать себе помощников.

Он взял вихри, что Светились, и запел образ существа, которое желал создать. Потом взял более тяжелые вихри Тьмы и снова запел образ другого существа. Это было Творчество. Так ЯЕсьм стал Творцом.

В начале было Творчество.

И из Света родилось существо, и осознало Себя как Создатель, ибо ЯЕсьм песней вложил в Него суть Созидания. И сказал ЯЕсьм: «Будешь помогать мне создавать Всё из Ничто».

И из Тьмы родилось существо, и осознало себя как Разрушитель. Ибо ЯЕсьм песней вложил в Него суть Разрушения. И сказал Ему ЯЕсьм: «Будешь помогать мне разрушать то, что будет неудачным, лишним или станет ненужным, и возвращать это обратно из Всего в Ничто».

Так появился Первый Закон Сохранения Энергии.

И решил ЯЕсьм, что он может создать Мир в котором будет Всё и Ничто, Энергия, Свет и Тьма, Танец Элементарных частиц. Мир, который вместит то, что уже Есть и то, что Есть в Его Мысли, но еще не рождено. Мир, который вместит ВСЁ – Вселенную.

И стал ЯЕсьм создавать Вселенную из Маленьких Вихрей, Энергии, Элементарных частиц, Света и Тьмы.

И Создатель помогал ему создавать новые и новые конструкции из Вихрей, а Разрушитель разбирал те, что были менее удачными, и возвращал Вихри обратно в Великое Ничто. Они были счастливы, они радовались и совершенствовались, потому что у Них получалось. У Них получались частицы, атомы, вещества...

Внезапно Разрушитель задумался, разглядывая одну из неудачных конструкций, так сильно, что около него скопилось множество обломков, а в Ничто стало не хватать Вихрей. ЯЕсьм окликнул его, Разрушитель вздрогнул и так сильно сжал осколок Тонкой Материи, что она сжалась сама в себя. Так зародилась Анти-Материя. Разрушитель отложил Анти-Материю, чтобы потом изучить, и забыл пока про неё. А ЯЕсьм, увидев это, удивился и решил поместить Анти-Материю с другой стороны Тонкой Материи. Так появился Анти-Мир. А Разрушитель снова принялся разбирать ненужные конструкции из вихрей и возвращать их в Ничто. Теперь ЯЕсьм и Создатель снова могли строить.

Так появилась Вселенная, в которой есть ВСЁ. Она была наполнена Веществом, Энергией, Атомами, Частицами с одной своей стороны и Анти-Частицами, Анти-Энергией, Анти-Веществом – с другой. И Закон Сохранения Энергии и Творчество объединяли обе стороны.

И решил ЯЕсьм передать свой первый Мир своим помощникам. Анти-Мир Он отдал Разрушителю, чтоб он мог поддерживать баланс обоих Миров, а вторую часть Вселенной Он отдал Создателю, чтоб тот мог его развивать дальше. И увидел ЯЕсьм, что это правильно, и полюбил Он весь созданный им Мир и своих Помощников. Так появилась Любовь.

В начале была Любовь.

И излил ЯЕсьм свою Любовь на Помощников своих, и засияли Свет и Тьма, наполняясь Ею. И открылось Им, что весь Мир можно развивать и творить еще и еще. ЯЕсьм наполнил Собой обе части Мира, посылая своим Помощникам энергию Любви, чтобы были у них силы созидать. Так Любовь стала их пищей и источником Творчества. А ЯЕсьм стал наблюдать, как Создатель начал сгущать энергию вихрей, делая их все плотнее и плотнее. Так появилась Энергия, способная сохранять Форму.

Так появилась Форма.

Но Разрушитель решил, что если вся Материя начнет держать Форму, то запасы вихрей быстро иссякнут и Создателю не из чего будет создавать новое. Тогда они договорились, что часть Материи останется без формы, про запас, а та Материя, что будет иметь Форму, будет сохранять ее не навсегда. Когда она выполнит свое предназначение, Разрушитель будет разбирать ее. Так появилось Время.

В начале было Время.

Теперь во Вселенной были Форма и Время.

Тогда Создатель и Разрушитель захотели наполнить Вселенную Источниками, чтобы Энергия сама циркулировала между Миром и Анти-Миром. Чтобы распавшиеся Вихри могли спокойно перетекать обратно в свое хранилище к Разрушителю, а потом обратно, формируясь в новое Вещество, возвращаясь к Создателю. Тогда Разрушитель послал очень сильный звук, и он сделал множество отверстий в Грани Между Мирами. Так появились Черные Дыры и Прото-Звезды. Создатель увидел, что через Прото-Звезды течет очень много Энергии, и захотел сгустить ее еще больше. Так Прото-Звезды стали Звездами и приобрели Форму, более плотную. Создатель и Разрушитель пели Песнь Гармонии, чтобы уравновесить процессы. Прото-Звезды и Звезды стали хранилищами активной энергии, а обратная часть Вселенной хранила в себе Темное Вещество Антиматерии.

Создатель запел новую Песню, ему захотелось поиграть с формами, и он начал скатывать в шары и туманности истекающую из Источников энергию.

Но Разрушителю тоже хотелось играть Материей в своем Анти-Мире, и он попросил Создателя ему помочь. Но тот не знал как, и оба они обратились к ЯЕсьм.

ЯЕсьм радовался, что мир, созданный Им из Самого себя, живет и развивается. И Он развивается вместе с ним. Он дал Разрушителю песню, чтобы сгустить Анти-Материю. Теперь то, что со стороны Создателя выглядело как Черная Дыра, со стороны Разрушителя выглядело Прото-Звездой или Звездой. И наоборот. Постепенно мир наполнялся Материей.

ЯЕсьм захотел познать, какова Материя изнутри. И Он поделился мыслями со своими помощниками, и они поддержали его. Создатель с Разрушителем наполнили Материю собой.

Но материя Создателя не могла переходить сама по себе в иные состояния, а материя Разрушителя не могла сохранять формы. Тогда ЯЕсьм позволил Разрушителю проникнуть в материю Создателя, а Создателю – в материю Разрушителя. Так появилось Равновесие и Гармония. Так появился Великий Принцип ИНЬ-ЯН. И оба мира стали гармоничными. И увидел ЯЕсьм, что это правильно, потому радовался вместе со своими помощниками.

Обе части Вселенной наполнялись элементами и антиэлементами. Энергия истекала из Звезд, сгущалась в материю, Звезды уплотнялись. Помощники ЯЕсьм, чтобы ощутить материю изнутри, отделили части себя и поместили их в сердце Звезд. И Звезды тоже стали творить или разрушать. Звезды стали рождать планеты. Сначала рождалось Живое Сердце планеты, в которое помещалась частица Любви ЯЕсьм, через Часть Создателя, вошедшую в саму Звезду. В ядро также поместилась и капля Разрушителя, чтобы, когда завершится Путь планеты, она могла вернуться к Первоматерии. Ядро вращалось вокруг своей звезды, постепенно наматывая на себя, как веретено, нитку, материю. В Анти-Мире анти-звезды не рождали планет, но образовывали скопления материи, туманности и Нити.

Частички Создателя и Разрушителя осознавали себя в сердцах звезд, планет и туманностей. ЯЕсьм наполнял их своей Любовью, и они обретали Жизнь и становились самостоятельными сущностями, способными развиваться. И они возвращали Любовь Изначальному ЯЕсмь, и все вместе радовались. Потому что через живые Звезды и Планеты ЯЕсьм снова познавал Себя и материю, им сотворенную. Создатель и Разрушитель как части Изначального, тоже развивались и познавали себя и ЯЕсьм в себе, и познавали материю.

Все больше становилось звезд, планет, туманностей и скоплений, и решили Создатель и Разрушитель, и сказали ЯЕсьм: «Нужны и нам помощники!» И запели образы, которые желали. ЯЕсьм посмотрел, что это правильно, и подхватил их Песню, наполняя своей Любовью. И вокруг Создателя появилось семь сгустков Сияющего Света, а вокруг Разрушителя – семь сгустков Сияющей Тьмы. Изначальный вложил в них столько своей Любви, что они ожили и осознали себя как Дети ЯЕсьм, через Создателя и Разрушителя получившие Жизнь. Так появились Айнуры – Великие Духи-Творцы. И стали он воплощать замыслы своих Породителей, стали управлять планетами, туманностями и нитями, стали преображать их, делая их не похожими одна на другую. Познавая великую Силу Творенья, познавая себя через творение и через это всё познавая ЯЕсьм и Его Любовь. И хотели Айнуры познать материю, но были они слишком легкие для нее и не могли вместиться в её формы и управлять ими изнутри. И обратились они к Изначальному, и запели вместе с ним образы, и создали Великих Духов-Демиургов, и было их по семь у каждой планеты и у каждой звезды, и у каждой туманности или скопления. И вложил в них ЯЕсьм частичку Себя через Создателя и Разрушителя и через Айнуров. И даровал им свою Любовь и силу Творить. Демиурги уже могли обретать и сохранять устойчивые формы по своему желанию. Великие Духи-Демиурги стали Хранителями Вселенной, помогая Творцу Изначальному и Его Детям Творить и познавать себя. И стали Хранители познавать себя через Творения Изначального и ЯЕсьм в себе. И принялись преображать планеты, наделяя их материальными формами, отделяя воду и твердь. Стали они мостами между Сознаниями Породителей своих и всем тем, что происходило с звездами, планетами, скоплениями, с самого Осознания себя ЯЕсьм, что он ЯЕсьм, и до последнего момента возвращения Вселенных обратно в Великое Ничто. В котором есть ВСЁ. Так у Вселенной появилась Память.

Настало великое Время Познания.

Духи-Хранители познавали всё, что осознал ЯЕсьм, всё, что он создал, и всё, что наполнил Он своей Любовью.

Так прошло пять циклов рождения и умирания Вселенной, ее звезд и Планет. Пять Дней Вселенной.

В начале шестого цикла ЯЕсьм увидел, что Дети его достигли совершенства в создании звезд, планет, скопления и прочего во Вселенной. Через них он познавал Себя. Через эту материю Его дети познавали себя и ЯЕсьм во всем.

И решил ЯЕсьм, что можно провести новый эксперимент с материей и сделать часть её еще более плотной. И Он вместе со всеми Детьми Своими запел новую песнь, в которой придал части звезд и планет еще большую плотность, и поместил эту плотность между первоматерией и антиматерей. И дал эту плотность в управление и Создателю, и Разрушителю вместе. И вложили они в эту плотность всё, что умели и знали. У Материальной вселенной появилось Начало и появилось Время, у нее была Любовь Изначального и мудрость его помощников. В ней были и Свет, и Тьма. И она имела твердые Формы. И увидел ЯЕсьм, что это хорошо, и запел вместе со всеми своими детьми новую песнь, и даровал каждой планете, звезде или скоплению новых помощников, для познания новой материи. Прекрасные дети Изначального, Малые Духи – Архангелы, Ангелы и Даймоны – поселились там, помогая творить и познавать себя и ЯЕсьм в себе и во Вселенной. Даймоны же пожелали еще больше приблизиться к материи и Им дарованы были эфирные тела – так стали они Майярами. Теми, кто мог уже ступать по тверди или воде, погружаться в глубины гор или океанов или в раскаленную бездну звезд или в бездонный холод скоплений. И полюбили Майяры свои новые дома и принялись их украшать. Но полностью войти в материю они тоже пока не могли. И часть Майяров, Даймонов и Айнуров захотели войти в материю. И ЯЕсьм дал им такую силу, чтобы создавая плотную материю, вселять в неё часть себя, наполняя Любовью Изначального, чтобы оживлять её. Так появилась Жизнь

В начале была Жизнь.

Майяры бродили по планетам и звездам и скоплениям и создавали множество форм жизни, начиная от самых простых, до тех существ, которые тоже могли отчасти осознавать себя. ЯЕсьм наполнял эти творения своей Любовью, наделяя их душой.

Бесконечное множество миров наполнялось бесконечным множеством форм жизни.

Мы даже не сможем осознать и представить, сколь велико это множество.

Но вот Айнуры захотели сами войти в материю и выбрали для этого миры подобные Арде, Гее и Тее. Так среди прекрасных Лесов и гор проснулись Альвины – Перворожденные. А с обратной стороны материи проснулись Драконы.

Они были чуткими и прекрасными творениями. Они ходили по своим мирам и помогали Айнурам, Даймонам и Майярам творить и украшать. Тела их не были еще очень плотными, и Время не имело над ними большой силы, поэтому жизни их были долгими, почти как у самих миров. Мудрости и Любви они учились у своих Создателей.

Теперь и Даймоны пожелали войти в материю, и для них были созданы еще более плотные тела. Так появились и другие жители Миро,в и было их великое множество, одни поселялись в мирах, другие в анти-мирах. Так появились первые Человеки. Чем плотнее была материя, тем более была она подвержена влиянию времени, тем меньшая частица Изначального могла вместиться в Творение и тем сложнее было осознавать им ЯЕсьм в себе и во Вселенной.

Но Создатель так сильно любил Своих самых младших детей, что терпеливо ждал не одну тысячу лет, когда они наконец начнут осознавать себя и ЯЕсьм в себе.

Разрушитель тоже вначале ждал от своих младших детей познания ЯЕсьм, но ему не хватало терпения, и он решил, что им проще будет сначала познать его, их Отца, Разрушителя. Он думал, что так они будут развиваться быстрее и опередят в развитии Альвинов, Человеков и других детей Создателя. ЯЕсьм заметит это и будет к нему более благосклонен и даст ему больше власти над материей.

Но Разрушитель упустил из виду, что основой познания и развития была Любовь Изначального. Так дети Разрушителя стали Демонами, теми, кто развивался без Любви ЯЕсьм. Да, демоны развивались быстро. Познавая Разрушителя как своего отца. Принцип разрушения они возвели в главный. Даже не поняв до конца, для чего он был предназначен. Демоны стали разрушать свой мир. Разрушитель хотел процветания своему миру, он был обеспокоен. Создатель заметил это и предложил брату помочь. Научить его детей познавать Любовь. Но разрушитель испугался, что Создатель будет управлять обоими мирами, и обиделся. Он сказал, что его мир может прекрасно существовать и без Любви.

Так появилось Зло.

Зло – это отречение от Любви ЯЕсьм.

А Создатель ждал, пока его дети разовьются, и сожалел о поступке брата.

Альвины и некоторые другие его дети развивались и совершенствовались довольно быстро. Человеки же, обладая самым плотным в этом мире телом и сознанием, оставались пока дикими, подобно животным. Альвины были полны Любви и сострадания, они отдавали Человекам много своей энергии, делились знаниями. Человеки осознали себя и начали развиваться. А Перворожденные Дети Арды, Геи и Теи и других подобных планет, помогали им и через эту помощь осознавали ЯЕсьм в себе, в Человеках и во всей Вселенной.

Человеки оказались в самом центре материи. И было им дано понять всю глубину ее и всю ее мощь, и видеть всю ее изнутри.

И захотелось Разрушителю, чтобы часть мира Человеков перешла к нему, чтоб и ему Человеки помогали познавать материю, но побоялся он просить брата, потому что обещал тому, что научит своих Детей познавать Любовь и ЯЕсьм, но не сдержал обещания.

Тогда пришел Разрушитель к Человекам в облике Дракона и сказал им: «Живете вы лишь в половине Мира, другая же половина вам не ведома. Создатель дал вам возможность познавать Мир, но не сказал, что у него есть обратная сторона. Вы часть Творца ЯЕсьм и вы имеете право познавать все его творения. Вы можете обратиться к моей части мира и начать познавать и её тоже. У Человеков появился Выбор, остаться в привычном мире или попытаться исследовать оба мира. Никто не запрещал Человекам исследовать и познавать всю Вселенную, но они были еще не готовы к встрече с обратной стороной, населенной существами, развивающимися без Любви ЯЕсьм. Создатель увидел, что его Дети заинтересовались обратной стороной Мира, но видел, что они были еще не готовы, и не разрешил им. Разрушитель же усмотрел в этом ревность брата и снова тайно пришел к Человекам и позвал их. И вот народ Геи –Аддхам и часть народа Арды – Хэвва, и были еще народы с других планет, которые пошли за Разрушителем и обратили взоры свои и души к обратной стороне Мира, и стали они Людьми. Но рядом с Людьми Геи и Арды были Альвы, поэтому многие не погрязли в мире без Любви до конца, и они сохранили возможность вернуться, вновь став Человеками, осознавшими ЯЕсьм в себе. А вот детям планеты, которую люди назвали Зета-Сети, – не так повезло, и они забыли путь обратно, и стали подобны демонам. И много было разделенных миров. Не одна только Гея.

Так возникло Разделение Миров и «падение» Человеков в самый плотный уровень материи, лежащий на самой грани между мирами.

Увидел это ЯЕсьм и не стал лишать Людей их Выбора. Так появился во Вселенной новый путь познания: Познание Света через Тьму.

Наступил Седьмой День Вселенной и начался новый Путь Возвращения Её к ЯЕсьм.

И ныне приблизился Полдень, Вселенная прикоснулась к самой наидальней точке от Изначального. Наступает время возврата...