Амалия. Книги 6-11

Глава 1

– Ваше превосходительство, к вам баронесса Корф.

Начальник российской секретной службы Багратионов поднял голову от письма, которое читал, и с любопытством поглядел на слугу.

– Уже? Хорошо, проси.

Большие старинные часы пробили три раза и начали играть гавот, когда баронесса Амалия Корф вошла в кабинет. «Однако она пунктуальна», – с невольным уважением подумал Багратионов. Он отложил письмо в сторону и поднялся из-за стола.

Камергер Багратионов заступил на должность начальника особой службы всего два года тому назад, сразу же после трагической гибели императора Александра Освободителя. С баронессой Корф, которую тогда звали Амалией Тамариной, ему еще не приходилось сталкиваться, потому что примерно в то же время, после блестяще выполненной миссии, Амалия покинула особое ведомство и вышла замуж, сделав весьма удачную партию. Однако весной 1883 года обстоятельства, по-видимому, переменились, потому что баронесса подала прошение о зачислении ее обратно в службу, несмотря на то, что у нее имелись муж и маленький ребенок. Все это весьма интриговало камергера.

«Либо она отчаянная авантюристка, либо просто неуемная взбалмошная особа», – решил Петр Петрович, узнав о прошении. Однако за прошением последовало еще одно послание, и оно было подписано таким высоким лицом, с мнением которого почтенный камергер никак не мог не считаться. Именно поэтому он и назначил сегодня баронессе встречу в три часа пополудни.

Петр Петрович поцеловал даме ручку, рассыпаясь в галантных комплиментах, а сам тем временем не переставал ломать голову над тем, что же собой представляет загадочная баронесса Корф. Для авантюристки у нее слишком усталые глаза, а для взбалмошной особы – слишком безмятежное лицо. Поняв, что ему никак не удается подыскать для нее подходящее определение, он решил начать с самого начала.

«Молодая. Лет двадцати? Да, пожалуй, что так. Красивая. Очень красивая, – поправил он себя. – Белокурые волосы, черные брови – скорее всего, полячка или отчасти полячка… Рот с четко очерченными уголочками, наводящими на мысль о решительности. Глаза карие, обыкновенные…»

Но тут в «обыкновенных» глазах полыхнули совершенно необыкновенные искорки, и Багратионов, что с ним случалось нечасто, смешался. Ну, конечно, собеседница догадалась, что он пытается ее раскусить! А она, кстати, занималась тем же самым в отношении его самого.

«Багратионов Петр Петрович, камергер, тайный советник и кавалер Белого Орла, – перебирала в уме известное Амалия. – Еще не старый – около сорока пяти, наверное. Очень любезен, манеры располагающие, лицо добродушное, даже, может быть, простоватое, но это впечатление наверняка обманчиво. Чрезвычайно некрасив. О таких моя горничная Дашенька говорит: «Страшен до блеска», но, в конце концов, он же начальник тайной службы, а не jeune premier[1] в театре… Интересно, что он обо мне думает?»

«По-моему, она умнее, чем кажется, – решил Петр Петрович. – Значит, с ней можно будет иметь дело».

И он запорхал вокруг Амалии мотыльком, пододвигая ей самое удобное кресло, справляясь, не душно ли ей, а то он может приказать отворить окно. Но Амалия ненавидела сквозняки – сказывалась семейная предрасположенность к чахотке.

– Благодарю вас, ваше превосходительство, мне хорошо и так.

Багратионов вернулся за свой стол и сел. На глаза ему попались последние строчки письма, которое он читал до прихода баронессы, и по старой привычке человека, имеющего дело со всякого рода секретами, Петр Петрович повернул страницу текстом вниз.

– Должен сказать, баронесса, – промолвил он, и его маленькие глазки превратились в совсем узенькие щелочки, – мы весьма наслышаны о вас. Как вы добыли ту картину – это просто потрясающе!

Амалия покраснела от удовольствия.

– Мне просто повезло, – сказала она.

– Право же, баронесса, вы чересчур скромны, – заметил Багратионов, испытующе глядя на нее. – Конечно, хорошо, когда в деле присутствует удача, но ведь на самом деле она – награда за упорство и неустанный труд. Разве не так?

– Пожалуй, я соглашусь с вашим превосходительством, – помедлив, проговорила Амалия.

– Мне казалось, что удача сопутствовала вам всегда, – невозмутимо продолжал Петр Петрович, еще зорче наблюдая за баронессой. – Я знаю, что люди уважают вас и восхищаются вами. Вы вышли замуж за прекрасного человека, у вас замечательная семья…

«Он меня испытывает», – мелькнуло в голове у Амалии. Она холодно сощурилась, не переставая улыбаться несколько искусственной улыбкой, которая так мало шла к ее прелестному тонкому лицу.

– У меня была замечательная семья, – более чем сдержанно промолвила она. – А сейчас я подала на развод.

Багратионов сделал вид, что крайне удивлен.

– Но почему, Амалия Константиновна? Насколько я знаю, ваш муж в вас души не чает. Когда он женился на вас – я помню, там была крайне романтическая история, – он сделал это ради большой любви. В свете вам тогда очень завидовали. Иные девушки отдали бы все, чтобы только оказаться на вашем месте!

– У меня нет никаких претензий к барону Корфу, – ледяным тоном отозвалась Амалия. – Он очень хороший человек. Просто мы не можем жить вместе. Такое бывает, ваше превосходительство, и гораздо чаще, чем обычно думают.

Багратионов нервно кашлянул. Даже начальник секретной службы в некоторых ситуациях остается просто человеком, и сейчас Петру Петровичу было чисто по-человечески любопытно, что же такое произошло между бароном и баронессой, что она столь скоропалительно решилась на развод. Может быть, он изменял ей? Грубо с ней обращался, злоупотреблял выпивкой, проматывал ее состояние? Но у барышни Тамариной до свадьбы никакого состояния не водилось, а что до всего остального, то Багратионов не слышал, чтобы Александр Корф пил, третировал свою жену или обманывал ее. В свете подобные вещи утаить практически невозможно. То, что Амалия сказала чистую правду, камергеру даже в голову прийти не могло.

– Насколько мне известно, развод – весьма и весьма хлопотное дело, – заметил Багратионов.

И вновь в карих глазах мелькнули золотистые искры.

– Его императорское величество обещал мне свое содействие в этом хлопотном деле, – небрежно, будто речь шла о каком-то пустяке, уронила Амалия. – Но взамен я должна оказать одну услугу. Какую – вам должно быть известно лучше меня.

Багратионов покосился на лежащее перед ним письмо. Даже не видя текста, он знал, что оно подписано императором.

– Да, его императорское величество выразил пожелание, чтобы сия миссия была поручена именно вам, – подтвердил он. – Насколько я могу предположить, государь не сказал вам, в чем состоит сущность вашего… гм… поручения?

– Я только знаю, что оно весьма конфиденциальное, – спокойно заметила Амалия.

Багратионов кашлянул и пригладил седеющие виски.

– Да, пожалуй, что так. – Он поднялся с кресла, подошел к входной двери, проверил, не стоит ли за нею кто, тщательно прикрыл ее и вернулся на свое место. – Вам что-нибудь говорит фамилия Мещерский?

– Вы имеете в виду князей Мещерских? – подняла брови Амалия. – Разумеется, мне неоднократно доводилось слышать о них.

Багратионов метнул на нее быстрый взгляд.

– А о княжне Марии Мещерской вы что-нибудь… слышали? – как бы между прочим, осведомился он.

Амалия нахмурилась. Она начала понимать. Княжна Мария Элимовна Мещерская была юношеской любовью правящего императора. В пятнадцать лет она осталась круглой сиротой, и ее воспитывала бабушка, постоянно жившая во Франции. Пленительная, с гибким станом и чарующими глазами, княжна Мария вскружила голову молодому Александру, который беззаветно полюбил ее. В ту пору он не являлся наследником престола, потому что его старший брат Николай был еще жив, и мог мечтать о личном счастье. Но, как только Николай скончался от туберкулеза, все в одночасье переменилось. Александр стал преемником своего отца, но одновременно с местом брата он унаследовал и его невесту, принцессу Дагмару Датскую, на которой должен был жениться, несмотря ни на что. Тщетно молодой Александр настаивал, умолял, хотел отречься от престола – все уже было решено. Состоялся тяжелый разговор с отцом, во время которого обычно сдержанный царь будто бы даже влепил сыну пощечину. На упрямца было оказано невиданное давление, и в конце концов ему пришлось смириться. Он навсегда простился с любимой и женился на Дагмаре, а через некоторое время вышла замуж и княжна Мещерская. Казалось, что жизнь мало-помалу берет свое, но на самом деле это была не жизнь, а смерть. Менее чем через год после свадьбы Мария, которую обожал наследник, скончалась от родильной горячки. Ей было всего двадцать четыре года.

– Мне кажется, я знаю, кого ваше превосходительство имеет в виду, – медленно проговорила Амалия. – Но ведь она умерла… Много лет назад.

– О да, – вздохнул Багратионов. – Все люди смертны, подвержены тлену, баронесса… Но не слова. Слова, знаете ли, бывают иногда удивительно живучи… особенно если их писала императорская рука.

И он со значением поглядел на Амалию.

– Значит, письма, которые государь писал княжне, сохранились? – тихо спросила Амалия.

Багратионов подался вперед.

– Не совсем так, Амалия Константиновна. Когда они расстались с княжной… по обоюдному, так сказать, согласию… они вернули друг другу письма. К несчастью, – камергер дернул щекой, – к большому нашему несчастью, одна из гувернанток в доме Мещерских… мадемуазель Перпиньон… сумела добраться до переписки и завладела некоторыми письмами его величества. В то время, в том состоянии, в каком его величество находился… он не заметил пропажи, когда княжна вернула ему его послания.

– А дальше? – спросила Амалия спокойно.

Багратионов улыбнулся:

– Дальше, Амалия Константиновна, было то же, что всегда бывает в подобных случаях. Мадемуазель Перпиньон вернулась во Францию. Какое-то время она продолжала жить своим трудом, но наступил день, когда ей понадобились деньги, и тогда она отправилась к некоему месье де Монталамберу, который и купил у нее письма.

– А этот месье де Монталамбер… – начала Амалия.

– Его полное имя Андре Изидор Шарль Луи Филипп де Монталамбер, – мягко продолжал Багратионов. – Он граф, но его титул не мешает ему заниматься разными делами, весьма предосудительными с точки зрения закона.

– Он шантажист?

– Ну, в общем, да, – легко подтвердил Петр Петрович. – Но при всем при том весьма уважаемый человек.

– Не сомневаюсь в этом, – процедила Амалия. – Сколько он запросил за письма его величества?

Багратионов зачем-то оглянулся через левое плечо, затем через правое, стряхнул пот со лба, покосился на портрет императора, висящий на противоположной стене, и только после этого назвал цифру.

– Однако! – воскликнула изумленная Амалия, откидываясь на спинку кресла.

– Да, я тоже, помнится, сказал нечто подобное, – заметил Багратионов. – Теперь вы понимаете наши затруднения, баронесса. Ибо нельзя доверять такую сумму кому попало. Деньги, особенно большие, обладают свойством вводить людей в соблазн…

Прежде чем произнести то, что она собралась произнести, Амалия немного помедлила. И все же задала вопрос:

– А нельзя ли обойтись без выкупа вообще?

– То есть? – вскинул брови тайный советник.

– Насколько мне известно, в делах подобного рода редко имеет место честный обмен, – пояснила Амалия. – Ибо каждый безнаказанный шантаж побуждает к тому, чтобы его повторили. Что мешает месье де Монталамберу снять с писем копии и попытаться продать их по сходной цене? Или, скажем, дать нам понять, что он собирается продать их?

Багратионов задумчиво качнулся в кресле.

– Я бы не исключал и такую возможность, – промолвил он наконец, – если бы не характер самого графа де Монталамбера. В своем ремесле он профессионал. – И тайный советник тонко улыбнулся.

– Поясните, пожалуйста, – тихо попросила Амалия.

– С удовольствием. Быть шантажистом, дорогая баронесса, не так-то легко, как представляется. Если он перегнет палку и запросит слишком много, если допустит ошибку и нарвется не на того человека, у которого можно безнаказанно вымогать деньги, если наконец пойдет на поводу у своей жадности и попытается смошенничать – к примеру, так, как вы это только что описывали, – дни шантажиста будут сочтены. Что же до господина графа, то своим ремеслом он занимается около двадцати лет. Выводы делайте сами.

– То есть можно не опасаться неприятных сюрпризов с его стороны? – спросила Амалия.

Тайный советник потер верхнюю губу.

– Насколько я знаю графа де Монталамбера – нет. Это очень светский, воспитанный, уравновешенный господин. Мы с вами считаем его шантажистом, но когда вы его увидите, сами поймете, что к нему это определение подходит с трудом. Он скорее… – Багратионов шевельнул пальцами, – торговец. Во всяком случае, к своему делу он подходит именно так: у него есть товар, без которого вы не можете обойтись, а у вас – деньги, без которых не может обойтись он; конечно, вам придется заплатить за свое спокойствие, но как только это произошло, вы можете быть уверены, что ваша тайна так и останется вашей и никто в целом свете не узнает о ней. Вы, наверное, будете удивлены, баронесса, но большинство людей, с которыми граф имел дело, остались с ним в наилучших отношениях. По крайней мере, внешне. Согласитесь, это о многом говорит.

Амалия улыбнулась.

– Когда речь идет о внешнем, то может и ни о чем не говорить, – парировала она.

Петр Петрович внимательно поглядел на нее. «Да, она и впрямь очень умна. Ну что ж… Это упрощает дело». Сам Багратионов относился к тем умным людям, которые на дух не переносят глупцов.

– Так или иначе, решение уже принято, и принято оно не мной, – сказал он. – Следует выкупить письма у Монталамбера, и выкупить их за ту цену, которую он назначил. – Багратионов поморщился. – Конечно, это несусветные деньги, но ведь и письма тоже не простые, а написанные рукой его величества. Вы доставите графу деньги, и вы же привезете письма обратно в Россию. Вот и все, баронесса.

– Мне нужно знать подробнее о письмах, – сказала Амалия. – И о человеке, с которым мне придется иметь дело. Кроме того, ваше превосходительство, я бы хотела получить от вас инструкции относительно того, что мне делать, если что-то пойдет не так, как мы рассчитываем. – Она ослепительно улыбнулась и добавила: – На всякий случай.

– Я вас понял, – кивнул тайный советник. – Сначала о письмах его величества. Их всего одиннадцать, все – на французском языке. Начертаны государем собственноручно, подписаны «Александр».

– А что известно относительно бумаги? – спросила Амалия. – Есть ли на ней какие-нибудь знаки – гербы, печати, монограммы и так далее, – которые позволили бы определить, что письма написаны именно его величеством?

Багратионов покачал головой:

– Поскольку переписка некоторым образом держалась в секрете от посторонних, государь использовал для нее обычную бумагу. Никаких особых знаков на ней нет.

– Но если письма написаны на простой бумаге и подписаны лишь «Александр», для чего тогда нужно их выкупать? – вырвалось у Амалии. – Ведь тогда никто не сможет с уверенностью установить, что их писал нынешний император.

– Вы забываете о содержании писем, Амалия Константиновна, – тихо напомнил Багратионов. – Вот как раз из содержания, я думаю, очень легко вывести, кому они принадлежат. Там наверняка есть указания на тогдашние события и всем известных лиц. – Тайный советник вздохнул. – В свое время я представил государю такие же доводы, но он со мной не согласился. Его пожелание совершенно определенно, и хотя я понимаю, что вам не хочется идти на поводу у шантажиста, похоже, что нам все-таки придется заплатить графу де Монталамберу. Другого выхода нет.

По тому, как твердо Багратионов произнес последние слова, Амалия поняла, что тайный советник больше не хочет возвращаться к данной теме.

– Расскажите мне о месье де Монталамбере, – попросила она. – Что вообще представляет собой этот граф, промышляющий шантажом?

Багратионов оживился.

– О, он весьма любопытная личность, весьма! Надо вам сказать, что род Монталамберов известен еще со времен Валуа. Его представители занимали при дворе различные должности, но во время революции их положение серьезно пошатнулось. Несколько Монталамберов отправились на гильотину, а оставшиеся предпочли скрыться за границу – кто в Англию, кто в Пруссию. И хотя все они были роялистами как по убеждениям, так и по многовековой привычке, это не помешало им примкнуть к Наполеону, когда он раздавил революцию и на ее обломках построил свою империю. Но, как вы знаете, империя Наполеона продержалась недолго, и Бурбоны вновь вернулись к власти. Монталамберам не повезло – они поставили не на того правителя, а Бурбоны, естественно, не слишком доверяли тем дворянам, которые предали их ради какого-то воинственного корсиканца. Мало-помалу род Монталамберов нищал и приходил в упадок, и даже то, что Бурбонов через некоторое время сменили Орлеаны, а их, в свою очередь, Наполеон Третий, мало что изменило. Так что графу де Монталамберу уже в довольно юном возрасте пришлось задуматься над тем, где бы достать деньги, тем более что он любил охоту, игру, скаковых лошадей и женщин, а на все это нужны средства. Поскольку он имел большой успех у слабого пола, то в конце концов решил жениться по расчету, но, увы, тут его обаяние дало осечку: ни одна состоятельная невеста не желала связывать свою жизнь с родовитым, но бедным женихом, который к тому же явно не собирался хранить ей верность. По нашим сведениям, – Багратионов взял со стола небольшой листок бумаги и взглянул на него, – Андре де Монталамбер впервые решился на шантаж в 1849 году. Ему было двадцать четыре года, и одна девушка слала ему пылкие письма, а потом ей подыскали хорошего жениха, и она забыла о Монталамбере. Неожиданно он напомнил о себе и пригрозил расстроить свадьбу, если ему не заплатят за письма, которые оставались у него. – Багратионов положил листок обратно на стол. – После этого граф долгое время не занимался шантажом, потому что его дальняя родственница, очень богатая дама, неожиданно умерла и оставила ему большую часть своего состояния. Так что наш граф жил вполне безбедно, тратя время на охоту, игру, женщин и скаковых лошадей, пока не обнаружил – лет двадцать тому назад, – что от наследства тетки почти ничего не осталось. И тогда ему пришлось искать, как бы пополнить свой кошелек. Что из этого получилось – вам известно не хуже меня. Сейчас графу де Монталамберу пятьдесят восемь лет, он прекрасно сохранился для своего возраста, его принимают в свете, и ни один салон не осмеливается затворить перед ним двери, хотя всем отлично известно, чем именно он промышляет. Граф принадлежит к числу людей, с которыми никто не хочет ссориться, и хотя некоторые за глаза не прочь назвать его мерзавцем, никто никогда не осмелится сказать эти слова ему в лицо. – Багратионов прищурился. – Как вы думаете, баронесса, почему?

– Наверное, потому, что у каждого есть свои тайны, – предположила Амалия, – и никто не хочет, чтобы об их секретах кричали на всех углах.

– Отчасти да, – согласился Багратионов. – Но дело еще и в том, что наш граф – один из лучших стрелков из пистолета в Париже. Согласитесь, очень опасно заполучить такого врага. Поэтому, хотя все знают о том, какой деятельностью он занимается, но тем не менее предпочитают молчать, тем более что, как я уже говорил, шантажист он довольно… честный.

Тайный советник чуть усмехнулся. Амалию немало позабавили последние слова из уст начальника особой службы. А он добавил, как бы завершая разговор:

– Не думаю, что у вас будут с ним какие-то сложности. Если бы у нас появилась хотя бы тень сомнения в этом, мы бы никогда не отпустили вас одну.

– И все-таки, ваше превосходительство, – настойчиво сказала Амалия, – мне хотелось бы знать, что мне делать, если… если вдруг что-нибудь пойдет не так.

Багратионов выпрямился в кресле.

– Дорогая баронесса, – сказал он поскучневшим тоном, – вы ведь не новичок в нашей службе и должны знать, что обязанность агента в том и заключается, чтобы все шло именно так, как надо. Я полагаю, мне нет необходимости объяснять вам это. Что бы ни случилось, запомните: письма императора должны вернуться в Россию. Это не просто одиннадцать французских писем, подписанных именем «Александр», – это спокойствие императорской семьи и, в конечном счете, спокойствие всей России, олицетворением которой является его величество. Если данные эпистолы попадут в чужие руки, скандал неизбежен, и тогда не будет иметь никакого значения то, что история, в них описанная, случилась двадцать лет тому назад. У России слишком много недоброжелателей, и мы не можем подавать им лишний повод для насмешек. Думаю, вы и без меня понимаете это и сделаете все от вас зависящее, чтобы его величество остался доволен вами. Тем более что от вас не так уж много требуется.

У Амалии заныло под ложечкой. По опыту она знала, что всякий раз, когда агенту говорят, что от него многого не потребуется и что ему дают самое простое поручение, все как раз и оборачивается так, что хуже некуда, и тогда приходится напрягать все силы, чтобы выбраться из сложившейся ситуации с наименьшими потерями. Однако вслух она только сказала:

– Я буду счастлива оправдать доверие его величества.

– Вот и прекрасно, – одобрил Петр Петрович. – И помните: мы надеемся на вас!

Глава 2

Еще несколько часов, и она будет в Париже. Амалия сладко зевнула и потянулась, пользуясь тем, что в роскошном купе, кроме нее, никого нет. Забавно – в Петербурге еще весна, май, в то время как по всей Европе уже наступило лето. Всякий раз, когда Амалия пересекала границу, ей приходилось прибавлять двенадцать дней к привычному календарю, а возвращаясь обратно, те же двенадцать дней отнимать, что представляло массу неудобств. Иногда получались прямо-таки фантастические построения – к примеру, выезжаешь из Вены десятого числа, а прибываешь второго числа того же месяца, то есть, считай, еще раньше, чем выехал. Для Амалии, которая превыше всего ставила логику, такое положение вещей было особенно мучительно.

«Однако все это глупости, – сказала она себе. – Главное – выкупить письма царя и доставить их в Петербург. Честно говоря, мне не терпится получить их в руки, потому что… потому что, как только я подумаю о той бумаге, которую везу с собой, мне даже становится не по себе».

Бумагой, которая повергала в трепет обычно храбрую Амалию, был вексель, выписанный на парижский банк Ротшильдов. По этому векселю банк обязался выдать предъявителю 75 000 франков наличными в любое время и по первому требованию. А поскольку 75 000 были в названное время более чем внушительной суммой, то легко понять беспокойство Амалии. От того, как она выполнит поручение царя, зависело ее будущее, и залогом его была эта красивая бумага, снабженная едва ли не полусотней печатей и подписей. Если вексель вдруг попадет не к тому человеку, для которого он предназначен… Чтобы ничего подобного не произошло, Амалия захватила с собой оружие и в поезде спала лишь урывками, тщательно запирая дверь купе.

Но вот и Северный вокзал с его суетой и толчеей. Гудят отъезжающие и прибывающие поезда, суетятся носильщики, потерявшаяся собачонка – смешная, рыженькая и лохматая – мечется кругами, заливаясь пронзительным лаем. На перроне баронессу Корф встретил Иннокентий Добраницкий, чиновник из русского посольства. Амалия хорошо помнила этого человека – он был на ее свадьбе с бароном Корфом.

– О, Амалия Константиновна! Все так же прекрасны, как всегда… и даже еще прекраснее! Осторожно, здесь ступенька… Где ваш багаж?

Добраницкий говорил, не закрывая рта. Пока слуги переносили чемоданы баронессы в экипаж, он успел рассказать Амалии о последних театральных премьерах, о скандальном разводе дочери какого-то пэра, о трех свадьбах в парижском высшем свете, двух нашумевших кражах и девяти дуэлях. Когда Амалия и Иннокентий Петрович наконец сели в экипаж, в ход пошли слухи о том, кого из сослуживцев повысят, а кого понизят, сплетни о том, кто с кем живет, и новейшие литературные новинки. Амалия рассеянно кивала, улыбалась и про себя думала, какой же ее знакомый пустой, невыносимый болтун.

А Добраницкому было просто неловко находиться с ней рядом. Он дружил с Александром Корфом, знал, что тот души не чаял в своей жене, и то, что Амалия могла бросить такого человека и подать на развод, вовсе не красило ее в глазах чиновника. Он чувствовал себя не в своей тарелке и, чтобы Амалия не догадалась об этом, пытался вести непринужденную беседу, не замечая, до чего же, наоборот, неестественно она выглядит. Поэтому Иннокентий Петрович был донельзя рад, когда экипаж наконец подъехал к зданию посольства.

– Граф Шереметев примет вас немедленно, – доложил Амалии представительный лакей.

Граф был русским послом во Франции. Он встретил Амалию весьма любезно, осведомился, как поживает ее супруг, и тут же перешел к цели ее визита. Стало быть, именно ей поручено выкупить юношеские письма императора? Что ж, похвально, весьма похвально. Очень жаль, конечно, что подобные бумаги оказались в столь неподходящих руках, но…

– Вы хорошо знаете месье де Монталамбера? – спросила Амалия. – Не могу ли я опасаться какой-либо каверзы с его стороны?

Однако граф, как и до того Багратионов, заверил ее, что беспокоиться ей совершенно не о чем. Монталамбер – человек слова, и если они выкупят у него бумаги, им больше нечего опасаться с его стороны.

– Что ж, звучит утешительно, – вздохнула Амалия. – Хотя лично я предпочла бы, чтобы этот «человек слова» с камнем на шее оказался на дне морском.

Граф Шереметев, несколько озадаченный такой ее реакцией, все же нашел в себе силы заметить, что отнюдь не все на свете складывается так, как нам хотелось бы. Амалия не стала возражать и, переменив тему, спросила, где она будет жить во время своего пребывания в Париже.

– О, тут проблем никаких не будет, – заверил ее посол. – Недавно мы приобрели у княгини Лопухиной один из ее особняков, к которому она охладела. Он полностью меблирован, а что касается прислуги, то вы можете взять любого из моих людей.

– Я бы хотела сначала взглянуть на особняк, – сказала Амалия, – а относительно прислуги я еще подумаю.

Двухэтажный белый дом оказался прелестным и сразу же понравился Амалии. На соседних улицах располагались жилища многих знатных особ – герцога Лотреамона, к примеру, – но Амалию соседи ни капли не интересовали.

– Пожалуй, я останусь здесь, – заявила она Шереметеву. – А прислуга мне не понадобится, потому что в нашем деле лишние уши совершенно ни к чему.

– Но как же горничная? Разве вы сможете обходиться без ее услуг?

Амалия ответила, что горничная ей не нужна. Она прекрасно знала, сколько дел в свое время провалилось из-за излишней болтливости горничных, и не желала рисковать. Однако граф продолжал настаивать. Положим, горничная ей ни к чему. А повар? Ведь должна же она что-то есть!

– Я думаю, будет вполне достаточно, если из посольства мне три раза в день будут доставлять еду, – сказала Амалия. На том и остановились.

По правде говоря, куда больше вопроса о прислуге Амалию занимал человек, которому она должна была отдать огромную сумму денег, и она спросила графа Шереметева:

– Когда вы сможете устроить мне встречу с графом де Монталамбером? Я бы хотела как можно скорее покончить с этим делом.

– Пожалуй, – отвечал посол, подумав, – сегодня вечером я смогу вас с ним познакомить. Герцогиня де Лотреамон устраивает бал, куда он наверняка приглашен. Если вы не возражаете, я мог бы заехать за вами в семь часов.

– Вы меня чрезвычайно обяжете, ваше сиятельство, – промолвила Амалия.

И, попрощавшись с послом, она отправилась подбирать себе наряд для вечернего приема.

– Графиня де Суассон! – возвестил лакей.

К вновь прибывшей тотчас же поспешила хозяйка – четвертая жена герцога де Лотреамона. Это была молодая и, пожалуй, даже красивая брюнетка немного за двадцать. Но оттого, что она беспрестанно улыбалась широкой, обнажающей десны улыбкой, возникало впечатление, что зубов у нее по крайней мере в два раза больше, чем нужно. За герцогиней тенью следовал брюнет с холеными бакенбардами – ее кузен Люсьен де Марсильяк, журналист и светский острослов, в меру задиристый, в меру язвительный, но безмерно привлекательный, чем он, кстати сказать, пользовался без зазрения совести. Злые языки поговаривали, что между ним и герцогиней роман, но поскольку в Париже у всех есть романы, то никто не обращал на это особого внимания, тем более что герцог де Лотреамон был не то в три, не то в четыре раза старше своей супруги и к тому же успел похоронить всех своих предыдущих жен.

– Дорогая! – проворковала графиня де Суассон. – Какое чудное платье! Ах, как я рада тебя видеть!

– А я-то как рада тебя видеть, Клер! Ты прекрасно выглядишь!

– Ах, Эглантина, ты так добра! Как твой бедный муж? Ему лучше?

На подвижное лицо герцогини де Лотреамон набежало облачко.

– Увы, нет! Доктора опасаются самого худшего. Но он держится, мой бедный Робер!

– Ах, дорогая Эглантина! – расчувствовалась графиня. – Как же это все ужасно!

– Да, моя милая Клер! Ты даже представить себе не можешь, как я страдаю!

– До чего же она отвратительна! – заявила герцогиня де Лотреамон Марсильяку, стоило Клер отойти. – Видеть ее не могу!

– Зачем же ты ее приглашаешь? – спросил журналист.

– Она дальняя родственница Робера. – Герцогиня де Лотреамон передернула плечами.

– Бабушка или прабабушка? – поинтересовался Марсильяк с невинным видом.

– О Люсьен, как ты жесток! По-моему, ей всего шестьдесят лет, не больше.

– Уверен, шестьдесят ей сравнялось еще в прошлом веке, – заявил молодой человек.

– Если не в позапрошлом, – промурлыкала герцогиня, сжимая его руку.

Лакей продолжал объявлять имена прибывающих гостей:

– Мадам Сюзанна Флон! Граф Лериш!

Вечер продолжался своим чередом.

– Ах, дорогая! Как я рада… Счастлива вас видеть, месье! Вы так молодо выглядите… Какое красивое платье… Какая изумительная прическа… Ах, мой бедный муж…

– Так, кто еще? – иронически осведомился Марсильяк, оглядывая входящих. – Маркиза де Брионн, подумать только! Невероятно! Еще когда я был мальчиком, она утверждала, что ей двадцать пять лет, и с тех пор постарела всего на три года. Сейчас всем любопытствующим она говорит, что ей двадцать восемь.

– Неужели? Да она выглядит, как отреставрированный монумент!

– То, что она отреставрирована, совершенно верно, – со смешком согласился Марсильяк. – Но это отнюдь не произведение искусства, уверяю тебя.

– А вон дочь маршала Канробера! По-моему, ее лошадиное лицо стало еще длиннее с тех пор, как я ее видела в последний раз.

– И немудрено: ее супруг всегда предпочитал кобыл.

– Ну, сама-то она больше любила жеребцов, если верить слухам… А вот и русский посол! Говорят, его любовница изменяет ему с журналистом Лораге… Хм, а что за дама с ним?

– С графом Шереметефф?

– Баронесса Амалия Корф! – зычно возвестил в это время лакей.

Обмахиваясь расписным веером, Амалия грациозно вступила в зал. На ней было бирюзового цвета платье с треном, которое как нельзя лучше шло к ее светлым волосам и бледной коже блондинки, и глаза почти всех присутствующих мужчин незамедлительно обратились на нее. Герцогиня де Лотреамон озадаченно нахмурилась.

– Однако она мила! – промолвил Марсильяк, и этих слов оказалось вполне достаточно, чтобы его кузина тотчас же бросилась в атаку.

– Блондинка, – пренебрежительно заметила она. – Наверняка крашеная.

– Тогда бы у нее были черные корни, – заметил Марсильяк.

– Значит, это парик, – безапелляционно заявила герцогиня. – И вообще она смахивает на кокотку. Интересно, она любовница русского посла или нет?

– Насколько я знаю, у него две любовницы, и он им верен, – отозвался Марсильяк. – Чего не скажешь о них самих.

– Две любовницы – еще не повод, чтобы не заводить третью, – с типично парижской легкомысленностью отмахнулась герцогиня. Она широко улыбнулась приближающемуся к ней послу и шедшей с ним даме в голубом. – Добрый вечер, господин граф! Очень, очень рада вас видеть! Представьте нам вашу прелестную спутницу! – Слово «прелестная» сопровождалось взглядом, обжигающим, как серная кислота.

– Баронесса Амалия Корф, – начал процедуру знакомства граф Шереметев. – Герцогиня Эглантина де Лотреамон. Месье Люсьен де Марсильяк.

– Счастлив с вами познакомиться, сударыня, – совершенно искренне сказал Марсильяк, целуя баронессе ручку. – Вы надолго к нам в Париж?

– О, как получится, – отозвалась Амалия. – Кажется, вы хотели познакомить меня с остальными гостями? – спросила она у Шереметева.

Граф мгновенно понял намек.

– Да, конечно… Прошу вас, сударыня.

Он взял Амалию под руку и увлек ее в гостиную.

– Люсьен, – строго заметила герцогиня своему кузену, – я нахожу неприличным то, как вы смотрели на эту особу.

– Полно вам, кузина! – с укоризной промолвил молодой человек. – Вы будто не знаете, что в целом мире для меня не существует никого, кроме вас, – шутливым тоном добавил он.

Герцогиня с треском сложила свой веер. Ее глаза вспыхнули неподдельной обидой.

– О, Люсьен! Иногда мне кажется, что вам нравится дразнить меня! – Она отвернулась, а ветреный журналист, воспользовавшись этим, послал нежную улыбку вслед уходящей баронессе.

– Месье де Марсильяк – любовник хозяйки? – как бы между прочим поинтересовалась Амалия у графа, когда они отошли на достаточное расстояние.

– Да, кажется, – довольно равнодушно отозвался Шереметев.

– А как на это смотрит ее муж, герцог де Лотреамон?

– У герцога де Лотреамона свои заботы, – ответил граф. – Он тяжело болен, так что ему сейчас не до шашней его жены. – Он понизил голос и слегка сжал локоть Амалии: – А вот и месье де Монталамбер!

Амалия замедлила шаг. Если внешность и в самом деле бывает обманчивой, то, без сомнения, она никогда еще не являлась более обманчивой, чем в данном случае. Перед Амалией стоял весьма ухоженный господин с величавой осанкой, благородной сединой в черных волосах и изящными чертами лица. Голубые глаза, пожалуй, казались чересчур проницательными, чем подобает обычному светскому завсегдатаю, однако это являлось единственным, что можно было поставить ему в упрек. Красивые румяные губы под выхоленной щеточкой седоватых усов изогнулись в любезной улыбке.

– О, господин посол! Какая честь! А с вами… – он умолк и в ожидании ответа поглядел на Амалию, которая обмахивалась веером как ни в чем не бывало.

– Это баронесса Амалия Корф, – сказал граф Шереметев. – Она прибыла сюда специально из России по делу, которое весьма интересует нас обоих. – И он сделал ударение на слове «весьма».

Улыбка графа слегка померкла, однако он тут же сумел овладеть собой и склонился над рукой Амалии.

– Госпожа баронесса, ваш покорный слуга!

«Ах, щучья холера, чтоб тебе провалиться!» – подумала Амалия, не переставая улыбаться графу. Ибо наша героиня была так устроена, что презирала преступников, каким бы высоким ни было их положение в свете. А человек, который подстерегал ошибки своих ближних и делал на них деньги, был в ее глазах едва ли не худшим из всех людей.

Чувствуя, что в его присутствии больше нет надобности, граф Шереметев тактично отошел, и Амалия осталась наедине с Андре де Монталамбером.

– Право же, я пребываю в смущении, – сказал Монталамбер. – Никогда не думал, что ко мне, чтобы… чтобы обсудить один известный нам вопрос, из Петербурга пришлют столь очаровательную особу.

– Давайте перейдем к делу, господин граф, – перебила его Амалия, которой любезности в устах шантажиста были крайне неприятны. – У меня только один вопрос: где и когда?

– Простите? – Граф озадаченно приподнял брови.

– Сударь, – холодно сказала Амалия, – давайте не будем усложнять друг другу жизнь. Насколько мне известно, вы собираетесь заработать семьдесят пять тысяч франков, а я – получить одиннадцать писем, которые не подлежат огласке. Поэтому я буду вам весьма признательна, если вы скажете мне, где и когда мы произведем обмен.

К ним подошел лакей с подносом, на котором стояли бокалы с шампанским.

– Не хотите? – спросил Монталамбер, снимая с подноса один из бокалов на высокой ножке.

Амалия отрицательно покачала головой. Этот человек, такой приятный, такой благообразный на вид, внушал ей гадливость, и, разумеется, она не собиралась с ним пить. А он укоризненно покачал головой:

– Напрасно, у Эглантины всегда прекрасное шампанское. Вы многое теряете… Амалия.

– Баронесса Корф, – еще более холодным тоном поправила она.

– Конечно, баронесса. – Монталамбер отпил глоток, не переставая зорко наблюдать за своей собеседницей. – Ваша… мм… напористость меня ошеломила. Я не привык вот так сразу говорить о делах.

– По-моему, у вас было целых двадцать лет, чтобы научиться этому, – не удержавшись, съязвила Амалия. – Если не считать тот первый случай в ваши двадцать четыре года.

Амалия всего лишь хотела поставить своего собеседника на место, однако она упустила из виду, что очаровательная женщина становится еще очаровательнее, когда сердится. А то, что Амалия сердилась, было заметно невооруженным взглядом.

– И все-таки я не понимаю, почему в Петербурге выбрали именно вас… – задумчиво заметил граф. – Вы совсем не годитесь для… для такой работы. – Последнее слово он произнес как бы про себя.

– Я бы все-таки желала услышать ответ на свой вопрос, – резко проговорила Амалия, обмахиваясь веером.

Монталамбер решился.

– Завтра в моем особняке в пять часов вечера, – сказал он. – Вы знаете, где я живу? На рю де Гренель.

«Этого и следовало ожидать», – мелькнуло в голове у Амалии. На улице Гренель располагались самые роскошные особняки парижской аристократии.

– Сначала я должна убедиться, что письма подлинные, – сказала она. – Только после этого вы получите свои деньги.

– Хорошо, – довольно равнодушно ответил Монталамбер. – Так до завтра, Амалия?

– Баронесса Корф, – снова поправила она.

– Я буду ждать с нетерпением, – пообещал граф. И, что самое интересное, он говорил чистейшую правду.

Сухо кивнув на прощание, Амалия удалилась. К ней подошел граф Шереметев.

– Как успехи, госпожа баронесса? Вам удалось договориться с господином графом?

Амалия ответила утвердительно. Бал меж тем уже начался, и посол пригласил ее на танец. Амалия полагала, что когда танец закончится, она сумеет незаметно покинуть особняк герцогини, но не тут-то было. Баронессу Корф то и дело приглашали, и вскоре, к своему удивлению, она оказалась в центре всеобщего внимания. Люсьен де Марсильяк расточал ей комплименты, а какой-то приземистый господин – как он сообщил, специалист по дворянским генеалогиям – танцевал с ней целых три вальса.

Лишь около полуночи ей удалось наконец ускользнуть. Сбегая по лестнице, она едва не задела шедшего ей навстречу блондина в красивом мундире. Извинившись, Амалия продолжила свой путь, а военный обернулся и провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду.

Глава 3

– Месье граф, к вам госпожа баронесса Корф.

– Проси, – велел Андре де Монталамбер.

Часы пробили пять раз и умолкли. Дверь комнаты растворилась, и вошла Амалия. Сегодня она была в сером, и граф сразу же решил, что этот цвет ей куда менее к лицу, чем вчерашний.

– Я очень рад, что вы пришли, – сказал он. – Присаживайтесь, прошу вас.

Из внутренних покоев выбежала большая белая собака. Слегка царапая по полу когтями, она дошла до середины комнаты и остановилась, недоуменно глядя на посетительницу. Та явно была напряжена, и пес мгновенно почувствовал ее напряжение.

– Это Скарамуш, – объяснил хозяин дома. – Иди сюда, Скарамуш!

Пес подошел к нему, виляя хвостом, и покорно улегся у его ног. Глаза собаки по-прежнему были устремлены на Амалию.

– А вы ему понравились, – неожиданно промолвил Монталамбер. – Странно – моему псу редко кто нравится.

Амалия вздохнула.

– Может быть, поговорим о письмах? – сухо сказала она.

Глаза графа сузились.

– Как вам будет угодно, госпожа баронесса. – Мизинцем он указал на стол, возле которого сидела Амалия. – Прошу.

На столе лежала красивая резная шкатулка с инициалом «А» на крышке. Поколебавшись, Амалия открыла ее. Внутри оказались пожелтевшие листки бумаги, исписанные неровным, прыгающим почерком. Амалия взяла письма и стала просматривать их одно за другим.

– Что с ней стало? – внезапно спросил Монталамбер.

– Простите? – Амалия подняла голову от листков.

– Княжна Мещерская, – терпеливо пояснил шантажист. – Что с ней потом стало?

– Разве мадемуазель Перпиньон не сказала вам? – удивилась Амалия. – Княжна умерла. Пятнадцать лет тому назад.

– Отчего? – Пальцы Монталамбера постукивали по подлокотнику, взгляд его глаз жег Амалию.

Сердясь на себя, хотя в вопросах ее собеседника не было ничего особенного, Амалия ответила:

– Она вышла замуж, родила сына. У нее случилась родильная горячка, и она умерла. Вот и все.

Монталамбер поднялся с места и заходил по комнате.

– Похоже, что любовь не принесла ей счастья, – заметил он.

– А любовь и не должна приносить счастье, – отозвалась Амалия, просматривая очередное письмо, в котором наследник писал, что его жизнь была бы совсем невыносима, если бы не милая Мари. – Она сама уже есть счастье.

Монталамбер улыбнулся.

– Мне нравится, что вы так думаете, – сказал он.

Амалия метнула на него подозрительный взгляд и сложила письма.

– Здесь все одиннадцать, – промолвила она, после чего открыла свою сумочку и извлекла оттуда сложенную вчетверо бумагу.

Монталамбер рассеянно взглянул на листок.

– Что это? – спросил он.

– Ваши семьдесят пять тысяч, – ответила Амалия. – Держите.

– Нет, – внезапно произнес Монталамбер. – Так дело не пойдет.

И прежде чем Амалия успела сообразить, что происходит, он подскочил к ней, выхватил из ее рук драгоценную шкатулку и вернулся на свое место. Амалия медленно поднялась с кресла. Щеки ее заполыхали. Скарамуш негромко зарычал.

– Условия меняются, – сказал граф. – Сядьте, Амалия, прошу вас.

Сознавая свое бессилие, Амалия опустилась на сиденье. Монталамбер сел в кресло и поставил шкатулку на подлокотник.

– Эти письма, – веско и рассудительно заговорил он, – стоят много дороже, чем какие-то семьдесят пять тысяч, и вы прекрасно это знаете.

– Так я и думала, – мрачно сказала Амалия. – Вы захотели поднять цену. Почему же не предупредили об этом Шереметева? Теперь придется ждать, когда мне пришлют остальные деньги.

– Деньги тут ни при чем, – отозвался Монталамбер.

– В самом деле? – иронически промолвила Амалия. – Тогда что я тут делаю? И что за бумага у меня в руке? Неужели не вексель на семьдесят пять тысяч? Ведь это же целое состояние!

– Не для меня, – спокойно ответил Монталамбер. – Я и так богат, к вашему сведению.

– Да-да, я знаю. – Амалия вся кипела. – А своей деятельностью вы занимаетесь из чистой благотворительности.

– Моя деятельность? – Граф улыбнулся, поглаживая шкатулку. – Понимаю. Вы хотите сказать, что я гнусный шантажист.

– О нет! – ехидно парировала Амалия. – Конечно же, вы сама добродетель, только я этого почему-то не разглядела.

– Добродетель? – Монталамбер улыбнулся еще шире. – Нет, Амалия, вы не правы. Я – кара господня.

– Даже так?

– Именно так. Вы знаете, Амалия, что за люди попадаются в мои сети? Мошенники, мерзавцы, малодушные предатели, попросту преступники. Однажды они совершили тяжкий грех, но общество их не покарало. Да что там общество – их никто не покарал, и никто даже не знает о том, что они сотворили. Получается, что все дозволено, если никто об этом не знает. Можно украсть, обмануть девушку, предать друга, можно убить богатую жену, отравить собственного мужа. К счастью, люди неосторожны и вдобавок болтливы, и чаще всего они доверяют бумаге именно то, что не следует доверять никому. Рано или поздно эти строки попадают мне на глаза, и тогда я начинаю действовать. Ах, какой же страх охватывает их, этих червяков, когда они понимают, что правда может выйти наружу! Как они начинают раскаиваться, как зарекаются, что никогда больше не позволят себе ничего подобного! – Глаза графа сделались стальными, как лезвие ножа. – Вы говорите, я это делаю ради денег. Ничуть, Амалия. Деньги уже давно мне не нужны. Просто иногда так приятно видеть, как отпетый мерзавец дергается у тебя на крючке! Да за такое удовольствие я сам готов заплатить что угодно.

– Разве в ваши сети попадают одни мерзавцы? – тихо спросила Амалия. – А несчастные, которые просто оступились или совершили глупость? Неужели вы их великодушно отпускаете? Что-то не верится.

– Все очень просто, Амалия, – лучась улыбкой, ответил этот непостижимый человек. – Если хотите не попасть в лапы шантажисту, ведите себя соответствующим образом. Не лгите, не крадите, не увечьте чужие жизни и не отбирайте их. Будьте честны, соблюдайте заповеди господни и живите по совести, тогда никто и никогда не сумеет вас сломать. Если вы этого сами не захотите, конечно. Потому что людям порой свойственно губить себя по самой пустяковой причине.

– Ну, хватит! – взорвалась Амалия. – Довольно этого балагана, сударь! Лучше называйте сразу свою цену, и покончим с этим! А без ваших проповедей я вполне могу и обойтись!

Монталамбер откинулся на спинку кресла.

– Не надо так волноваться, баронесса, – вкрадчиво шепнул он. – Письма, от которых зависит благополучие целой державы, хотя это всего лишь письма человека, который предал свою любовь, не стоят даже ломаного гроша. И я отдам их вам… бесплатно.

Амалия удивленно смотрела на него. Она ожидала какого-то подвоха, ловушки, но ее собеседник, казалось, говорил совершенно искренне. Неужели он и в самом деле собирается просто отдать письма ей? Но почему?

– Тогда давайте их сюда, – с вызовом промолвила она, протягивая руку.

– Не так скоро, – мягко ответил граф. – Взамен я рассчитываю на вашу признательность.

Амалия уже хотела ответить: «Я и так вам признательна», но какая-то особая нотка в голосе Монталамбера заставила ее насторожиться.

Вот оно, значит, что! Ах ты мерзавец!

– Простите, сударь, – с вызовом проговорила она, – но не могли бы вы уточнить, о какой именно признательности идет речь?

Прежде чем ответить, граф сделал губы трубочкой.

– По-моему, вы и так уже все поняли, – небрежно уронил он. – Я же говорил вам: вы не годитесь для этой работы. Вы красивая женщина… очень красивая женщина… и заслуживаете гораздо лучшего.

– Ах вот как… – Амалия не говорила, а клекотала, как змея. – А лучшее, надо полагать, это вы.

– Именно, – подтвердил граф.

На щеках Амалии проступили красные пятна. Она тяжело задышала.

– Я не склонна так считать, – сквозь зубы процедила она.

Монталамбер помрачнел.

– Как вам будет угодно, – очень холодно промолвил он. – Вы упускаете выгодную сделку, госпожа баронесса. Вы могли бы получить письма, – он коснулся резной шкатулки, – даром, а деньги забрать себе, и никто бы никогда не узнал об этом. Семьдесят пять тысяч франков, целое состояние, – повторил он ее слова.

В то мгновение Амалия была готова его убить.

– Я не продаюсь, – проскрежетала она. – В отличие от вас, господин граф.

– Значит, нет? – спокойно спросил Монталамбер.

– Нет, – отрезала Амалия.

– Ну что ж… – Монталамбер картинно вздохнул. – Тогда я вынужден буду продать их англичанам. Уверен, они с радостью ухватятся за мое предложение. У России всегда были напряженные отношения с Британской империей, так что грех было бы не воспользоваться этим.

– Вы мерзавец, – мрачно сказала Амалия. – Подлый мерзавец!

– Сударыня, – произнес граф как бы в пространство, – я понимаю ваши чувства, но должен вам заметить, что я никому не позволяю оскорблять себя в своем доме.

Амалия поднялась с места. Скарамуш мгновенно вскочил на ноги, настороженно следя за ней. От красивой молодой женщины исходила такая волна ненависти, что собака на мгновение даже испугалась.

– Назначьте вашу цену, – почти умоляюще попросила Амалия.

Граф насмешливо улыбнулся:

– Я ее уже назначил. Вы, кажется, невнимательно слушали.

– Ну что ж. – Амалия оскалилась, медленно сложила злополучный вексель и спрятала его обратно в ридикюль. – Мой ответ – нет.

– А мой ответ – я продам эти письма англичанам, – повторил граф де Монталамбер. – Вы готовы к такому повороту, баронесса?

Амалия стиснула в руках ридикюль. Он блефует, шепнул ей вкрадчивый внутренний голос. И вовсе нет, возразил ему голос здравого смысла. Если эти бумаги попадут к англичанам, неприятностей не избежать, а организовать передачу писем – легче легкого. Но что же ей делать? Согласиться на предложение этого мерзавца и стать его любовницей? «Ни за что!» – ужаснулась Амалия. Стало быть, оставался единственный выход.

– Денег вы не хотите, – промолвила она, стараясь казаться спокойной, хотя ее так и подмывало сотворить с собеседником что-нибудь нехорошее. – Даже сто тысяч франков?

Монталамбер покачал головой:

– Нет.

– А сто двадцать тысяч?

– Нет. Ни сто двадцать, ни сто пятьдесят.

Дурочка, думал он. Маленькая глупая дурочка. Неужели она не понимает, как высоко он ее ставит? Ей же должно льстить, что он поставил ее выше таких денег! Но баронесса Корф не умела мыслить подобными категориями.

– Я могу подумать? – спросила она.

Граф метнул на нее быстрый взгляд. Понятно. Мы уже начали колебаться. Еще немного, и она уступит.

– Три дня, – сказал он.

– Неделю, – ответила баронесса Корф.

– Хорошо, – легко согласился граф. – Но помните: через неделю меня уже никто не остановит, я продам письма англичанам.

«Ну, это мы еще посмотрим», – сказала себе Амалия, выходя из комнаты.

Видя, что гостья исчезла, Скарамуш с облегчением мотнул головой и ткнулся носом в руку хозяина. Монталамбер рассеянно погладил его.

– Прелестная женщина. И глаза у нее с искорками! Такой у меня еще не было, Скарамуш. Честное слово! – Граф оживленно потер руки.

«Хозяин, – говорили глаза собаки, – не играй с ней, не надо! Она же опасна! Она вовсе не такая, какой кажется!»

Но люди не умеют читать мысли собак. А жаль.

Глава 4

– Монталамбер отказывается отдавать письма, – сказала Амалия послу на следующее утро.

Граф Шереметев переменился в лице.

– Как! Он не хочет брать семьдесят пять тысяч франков?

– Нет. – Амалия мотнула головой. – Он дал мне понять, что намерен заключить сделку с англичанами.

– Но, Амалия Константиновна, – пролепетал посол, когда вновь обрел дар речи, – этого ни в коем случае нельзя допустить! Сами знаете, какие у нас сейчас отношения с Англией…

– Знаю. Поэтому мне понадобится ваша помощь.

– Все, что вы захотите! – поспешно ответил Шереметев.

– Я намерена пробраться в дом Монталамбера и выкрасть письма, – пояснила Амалия.

Тут посол утратил дар речи вторично.

– Но, Амалия Константиновна, ведь это…

– Знаю, – отмахнулась его собеседница. – Это уголовно наказуемое деяние, недопустимое, чреватое неприятными последствиями и так далее, но у нас нет выбора. Или мы выкрадем письма, или через неделю все газеты Европы будут пестреть сообщениями о юношеской любви русского царя.

– Хорошо. – Шереметев вытер проступивший на лбу пот. – Так чем именно я могу вам помочь?

Выслушав Амалию, он вызвал своих доверенных лиц и дал каждому из них поручение. Один должен был раздобыть подробный план дома, в котором проживал Монталамбер, другой – собрать информацию обо всех имеющихся в доме слугах, третий – узнать, где именно граф прячет резную шкатулку с инициалом «А» на крышке, в которой хранятся драгоценные для русской короны письма.

Что же до самой Амалии, то она положила вексель на семьдесят пять тысяч в банковскую ячейку, снятую на собственное имя, и вернулась к себе в особняк. Граф Шереметев вторично предложил прислать к ней слуг, но Амалия ответила отказом. Ей не хотелось, чтобы кто-либо из посторонних людей оказался свидетелем того, что она затевала, тем более что дело предстояло и впрямь нешуточное.

Тщательно заперев двери, Амалия поднялась в свою комнату и принялась распаковывать изящный чемоданчик красной кожи, в котором хранились милые дамскому сердцу безделушки – веера, перчатки и невесомые шелковые шарфики. Но отбросив все их в сторону, Амалия засунула руку в неприметное углубление на дне чемодана и извлекла оттуда аккуратно перевязанный пакет продолговатой формы. Когда Амалия сняла с него тесемки и развернула бумагу, внутри оказалось несколько предметов, по форме сильно смахивающих на свечи, а на ощупь отдаленно напоминающих мыло. Сходство со свечами усугублялось еще и тем, что из каждого предмета торчал фитиль, хотя и довольно длинный. Это были динамитные шашки.

Не удержавшись, Амалия улыбнулась и послала сим предметам воздушный поцелуй. Затем она отложила связку шашек в сторону и стала искать бикфордов шнур, предусмотрительно запрятанный в другом чемодане среди поясков и брошек. Уложив шнур вместе с шашками в запирающийся ящик стола, наша героиня сильно воспрянула духом и отправилась сочинять горящему страстью графу де Монталамберу жалобное письмо, чтобы усыпить бдительность старого шантажиста.

«Насколько я знаю эту породу людей, – думала она, – вряд ли он будет хранить письма императора у всех на виду… Скорее всего, мерзкий граф прячет их в каком-нибудь несгораемом шкафу. Какое счастье, что я не стала слушать Багратионова и захватила с собой динамит на случай, если месье Монталамбер вдруг окажется менее сговорчивым! В хорошеньком бы положении я сейчас оказалась, если бы сразу не предусмотрела такую возможность!»

И, улыбаясь во весь рот, она легко закончила письмо, в котором умоляла графа сжалиться над ее молодостью, уверяла, что не питает к нему страстных чувств, и взывала к его благородству.

«Отправлю эту чепуху по почте, а пока… Пока остается только ждать».

Амалия подумала, чем бы ей занять себя, пока нужные ей сведения еще не были собраны. Пойти в театр? Поехать кататься в Булонский лес? Но тут она вспомнила об одном своем друге, который находился сейчас в туберкулезном санатории на юге Франции, где лечил больные легкие. Амалия почувствовала угрызения совести. Подумать только, ведь она так давно ему не писала! Почти целый месяц!

«Напишу ему письмо, – решила она, – и пошлю ящик книг… Он же так любит читать!»

Она написала на новом листке: «Дорогой Билли» и остановилась. На мгновение у нее мелькнула мысль приобщить своего друга к делу, которым сейчас занималась. Билли мог оказать ей существенную помощь, но она вспомнила слова доктора, давшего ей понять, что пациент должен оставаться в санатории по крайней мере до конца 1883-го, и ей стало стыдно.

«Нет, я не имею права рисковать его здоровьем… В конце концов, дело-то совсем пустячное. Справлюсь сама».

И Амалия написала Билли обстоятельное, дружеское и милое письмо, в котором призывала его поменьше курить, слушаться врачей и побольше времени проводить на свежем воздухе. В заключение она обещала навестить его, как только у нее появится возможность.

Взяв с собой оба письма, Амалия надела новую шляпку и отправилась на почту. По пути она заглянула в книжную лавку, где отобрала штук двадцать новейших приключенческих романов, и попросила переслать их в Ментону, месье Уильяму Генри Мэллоуну[2]. Продавец обещал исполнить все в точности.

Отправив письма, Амалия вернулась в особняк. Вечером к ней заглянул Иннокентий Добраницкий. Он принес план дома Монталамбера, который ему удалось раздобыть в архитектурном управлении Парижа.

– Надеюсь, вы знаете, что делаете, – сказал Добраницкий на прощание.

На другой день Амалия получила остальную информацию, необходимую для претворения в жизнь ее замысла. Итак… В доме Монталамбера немного слуг: лакей, повар, кучер и садовник. Последний приходит три раза в неделю, по понедельникам, средам и пятницам. Повар появляется только тогда, когда граф устраивает у себя приемы, потому что месье де Монталамбер предпочитает обедать в ресторанах.

– Стало быть, остаются лакей и кучер, – резюмировала Амалия. – Мне нужна о них дополнительная информация – есть ли у них родственники, где они живут и так далее. Кроме того, мне нужно знать, когда в ближайшие дни графа не окажется дома.

Впрочем, добыть все эти сведения не составляло труда. Куда сложнее дело обстояло со шкатулкой, в которой хранились царские письма. Только через два дня агент, которому было поручено разузнать, куда граф ее прячет, смог доложить Амалии.

– В спальне графа, за небольшой картиной в позолоченной раме, находится несгораемый шкаф, сделанный по специальному заказу в английской фирме, которая также изготовляет сейфы для банков. – Агент поколебался. – Насколько мне известно, открыть его, не зная нужной комбинации цифр, практически невозможно.

– Ну, это мы еще посмотрим, – хмыкнула Амалия, косясь на ящик, в котором находилась заветная связка динамитных шашек. – Опишите мне картину, пожалуйста.

– Это портрет матери графа, – с готовностью отвечал агент. – На нем изображена красивая женщина с розой возле корсажа. В правом нижнем углу дата: 1839.

– Прекрасно. – Амалия сделала какую-то пометку на лежащем перед ней листке. – Что еще известно относительно сейфа?

Агент вздохнул.

– Он открывается ключом, а после того, как ключ повернут, надо набрать восемь цифр кода. Ключ существует в единственном экземпляре и хранится у господина графа. Как мне удалось выяснить, тот постоянно носит ключ с собой.

– Это усложняет дело, – заметила Амалия. – Ключ, да еще и код… Восемь цифр – стало быть, больше сорока тысяч возможных комбинаций… – Она встряхнула головой. – Хорошо. Можете идти.

Агент шагнул к двери.

– Будут ли еще какие-либо поручения, госпожа баронесса? – спросил он, уже взявшись за ручку двери.

– Возможно, – уклончиво ответила Амалия.

Вскоре она узнала все недостающие ей данные. У кучера Венсана близких родственников нет, у лакея Шевалье есть старая мать, которая живет в Ла-Рошели. Что же до передвижений графа де Монталамбера, то в эту субботу, то есть уже послезавтра, состоятся скачки, которые он никогда не пропускает. Так что в это время его, скорее всего, не будет дома.

Удовлетворенно потерев руки, Амалия вызвала к себе агентов:

– Так, господа, начинаем операцию. Лишних вопросов просьба не задавать, вы должны лишь исполнить то, что от вас требуется. Слушайте меня внимательно…

В четверг двое неизвестных напали на кучера Венсана Леваллуа в темном переулке. По-видимому, с целью ограбления. Кучер был сильно избит, и к тому же ему сломали руку. Беднягу пришлось поместить в больницу.

В пятницу лакей Шевалье получил телеграмму, что его мать неожиданно заболела и находится при смерти. Само собою, лакей отпросился у своего господина и тотчас помчался в Ла-Рошель.

«Все идет, как надо, – думала Амалия ранним утром в субботу, облачаясь в одежду мастерового – холщовые штаны и голубую блузу. – Лакей в Ла-Рошели, кучер в больнице, садовник по субботам не приходит, повара тоже не будет. Граф отправится на скачки, стало быть, дом окажется пуст. – Тут Амалия скривилась, как от зубной боли. – Черт возьми, а Скарамуш! Я же совсем забыла про собаку! Ну, тут уж ничего не поделаешь… – Амалия вытащила из стола револьвер и проверила, заряжен ли он. – Придется пристрелить беднягу, а жаль. Но я не могу позволить себе неудачи! Если собака будет вести себя тихо, я ее не трону».

Успокоив себя этим рассуждением, она взяла холщовую сумку, в которой лежали динамит и прочие приспособления, надвинула пониже на лицо простенькое кепи и, шаркая ногами – имитируя походку рабочего, покинула особняк через черный ход.

Погода была изумительной, и бульвары бурлили веселой, фланирующей туда-сюда, оживленной толпой. «Интересно, действительно ли только в Париже воздух словно сияет, или это мне лишь кажется? – думала Амалия, пробираясь сквозь толпу и зорко следя за тем, чтобы никто не покусился на ее драгоценную сумку. – Господи, только бы все закончилось хорошо!»

Через двадцать минут она уже была на рю де Гренель. Улучив момент, Амалия перемахнула через решетчатую ограду и приземлилась в саду, окружавшем особняк графа де Монталамбера. Слава богу, ее никто не видел… Ну а теперь – в дом!

Вспомнив план, Амалия легко нашла дверь черного хода. Та оказалась незаперта – иначе жене родовитого барона Корфа пришлось бы разбивать стекло и лезть через окно, как самой настоящей грабительнице. Однако тут Амалии пришла в голову неожиданная мысль: «Все-таки очень странно, что дверь незаперта… Уж не догадался ли этот месье граф, что нападение на его кучера и отъезд лакея организованы мной? Может быть, он решил расставить мне ловушку?»

Ни мгновения не колеблясь, Амалия достала из-под блузы револьвер. Но пока все было тихо. На цыпочках она миновала кухню и комнаты прислуги, после чего, руководствуясь выученным наизусть планом, стала подниматься по лестнице, и на нижних ее ступеньках внезапно различила странный, тонкий, хватающий за душу звук. Амалия замерла на месте.

«Черт возьми, Скарамуш! Все-таки учуял меня…»

Да, она услышала вой собаки. Взведя курок, Амалия бегом поднялась по лестнице, миновала небольшой коридор и, осторожно нажав на ручку, приотворила дверь, за которой должна была располагаться спальня. Вой доносился именно оттуда.

Коротко выдохнув, Амалия распахнула дверь и вошла в комнату. Сердце молотом стучало у нее в висках. Конечно, господин граф очень умно сделал, посадив собаку сторожить сейф, но… И тут Амалия увидела нечто, отчего кровь застыла у нее в жилах.

На полу спальни, на роскошном персидском ковре с ворсом вершковой толщины, лежал граф де Монталамбер, и кровь струей хлестала из его простреленной шеи. Большая белая собака находилась тут же и, жалобно скуля, металась вокруг своего хозяина. Когда дверь распахнулась, Скарамуш бросился к Амалии, но, не добежав до нее, вернулся к убитому и закружил возле тела. Белые лапы собаки были все в крови, в больших черных глазах стояли слезы. Пес поглядел на Амалию и жалобно не то завыл, не то застонал – совсем как раздавленный горем человек.

– Тихо, Скарамуш, тихо, – прошептала Амалия, убирая револьвер. – Ах, проклятье!

Кровь была повсюду – на ковре, на кровати, даже на картинах, которые висели на стенах. Закусив губу, Амалия склонилась над графом и осторожно взяла его запястье. Она знала, что пульса не будет, что при таких ранах человек живет каких-то несколько минут, даже секунд. И едва не закричала во весь голос от ужаса, когда рука Монталамбера неожиданно задрожала в ее руке, и граф приоткрыл глаза. Они были мутные – поволока смерти уже затягивала их, и все же Амалия, ни на что не надеясь, проговорила:

– Граф, это я, баронесса Корф. Что здесь случилось? Кто вас убил?

Губы Монталамбера дрогнули. Амалия покрепче сжала его руку.

– Прошу вас, скажите мне! Кто здесь был?

На какое-то мгновение голубые глаза графа прояснились.

– Это она… – прошептал он.

– Кто? – пролепетала пораженная Амалия.

Но взор Монталамбера уже замер, нижняя челюсть безвольно отвисла. Он был мертв.

Глава 5

Некоторое время в голове Амалии стоял полный хаос. Боже мой! Так хорошо подготовиться, устранить из дома всех лишних людей, все предусмотреть, обо всем позаботиться, продумать все мелочи – и в итоге получить на свою голову труп шантажиста, явное убийство, а в будущем – возможность таких неприятностей, о которых даже думать не хотелось.

Скарамуш снова жалобно завыл, и этот звук вернул Амалию к действительности. Надо немедленно что-то делать, но только что?

«Надо делать ноги», – лаконично шепнул голос здравого смысла.

Но письма, письма царя, от которых зависит столь многое! Нет, прежде всего надо во что бы то ни стало добыть их!

Амалия поднялась на ноги и подобрала свою сумку. На долю секунды в глазах у молодой женщины потемнело, но все же она сумела превозмочь себя и стала рассматривать картины на стенах.

Их было всего две: портрет надменного господина с большими бакенбардами и портрет женщины в голубом платье. Приблизившись, Амалия различила в правом нижнем углу второго портрета надпись: «1839».

Немного воспрянув духом, она стала ощупывать портрет, прикидывая, как отодвинуть его от стены, чтобы стал виден сейф. Скарамуш, не обращая на Амалию никакого внимания, подполз на брюхе к хозяину и улегся с ним рядом, тихо поскуливая, как смертельно раненное животное.

Должно быть, Амалия, водя пальцами по раме, нажала на потайную пружину, потому что портрет внезапно мягко откинулся в сторону. Под ним и в самом деле обнаружился сверкающий стальной сейф. Подергав дверцу, Амалия убедилась в том, что та заперта.

Так, а теперь что?

План предусматривал принудительное открывание заветного сейфа динамитом, но, учитывая сложившуюся ситуацию, лучше было все-таки не поднимать лишнего шума. И Амалия решилась. Мягко ступая по ковру, она подошла к Монталамберу и стала осматривать одежду мертвеца. Скарамуш, увидев, что она делает, поднял было голову, но тут же вновь безучастно опустил ее на лапы.

Во внутреннем кармане графского жилета Амалии наконец удалось обнаружить небольшой стальной ключик. Судя по всему, это был именно тот, о котором ей говорил агент. Вставив ключ в скважину сейфового замка, Амалия мягко повернула его и услышала едва различимый щелчок. Теперь оставалось только набрать код.

«Восемь цифр, восемь цифр… – металось в ее голове. – Не так-то легко обычному человеку их запомнить, даже если дело касается сейфа, от целостности которого зависят его благополучие и процветание. Так что же это могут быть за цифры? Какая-нибудь дата? Ну да… две цифры числа, две цифры месяца, и четыре цифры года, в итоге как раз восемь… – Тут ее осенило: – Может быть, это был день рождения Монталамбера? Черт возьми, а когда же он родился? Год 1825-й, но число и месяц… Черт бы побрал этого Петра Петровича, ну что ему стоило сказать мне такой пустяк?!»

Она наугад попробовала несколько комбинаций, но сейф не открывался. Поневоле Амалия начала злиться.

«И вовсе не обязательно это должен быть день его рождения, слишком уж просто… Возможна любая другая дата… Если это вообще была дата, конечно. День рождения матери, к примеру…»

Амалия покосилась на портрет, с которого на нее равнодушно взирала дама с розой возле корсажа. И тут баронессу словно что-то кольнуло… какое-то предчувствие… Словно решение находилось близко, так близко, что стоит только руку протянуть. Нагнувшись, Амалия снова посмотрела в правый нижний угол картины, на дату написания портрета: «1839».

Да нет, вздор, тут только четыре цифры.

«Но на противоположной стене висит еще один портрет!» – напомнил голос здравого смысла.

«На нем может не оказаться никаких цифр», – засомневалась Амалия.

Однако на портрете старшего графа де Монталамбера цифры все-таки имелись – едва различимая дата в самом верху полотна – 1820.

«Ну что ж, попробуем набрать 1839 и за тем 1820», – решила Амалия.

Она покрутила диск и с замиранием сердца налегла на дверцу. Сейф был по-прежнему заперт.

«Ну что, баронесса, – невесело сказала себе самой Амалия, – похоже, придется все-таки использовать динамит». Однако у нее оставалась еще одна возможность. Она набрала те же даты, только сначала – ту, что стояла на портрете отца, а потом – написанную на портрете матери.

18201839…

Щелк!

Дверца сейфа подалась. Не чуя под собой ног от радости, Амалия распахнула ее и приготовилась вытащить оттуда шкатулку, от которой зависела вся ее дальнейшая судьба.

Увы, баронессу Корф ждало разочарование. Сейф был пуст.

В те несколько минут, что последовали непосредственно за этим прискорбным открытием, Амалия вспомнила примерно половину всех известных ей ругательств. А так как она знала полдюжины языков – польский, французский, английский, немецкий, итальянский и, конечно же, русский, – то и ругательств у нее набралось более чем достаточно.

Помянув недобрыми словами Монталамбера, изготовителей сейфа, Петра Петровича Багратионова, свою судьбу и пронырливую мадемуазель Перпиньон, Амалия решила, что теперь можно и передохнуть, и почти без сил повалилась в кресло.

«Ну что ж, баронесса, этого ведь и следовало ожидать! – сменила она адресат упреков, взявшись теперь ругать себя. – Пока вы прикидывали да собирали сведения, кто-то более нетерпеливый, чем вы, явился в дом к графу, убил его, открыл сейф, забрал письма, которые стоят целое состояние, и преспокойно удалился. Хотя остается еще вероятность… совсем маленькая, правда… что наш агент ошибся и что Монталамбер держал в сейфе вовсе не шкатулку, а еще какие-то бумаги, и убийца пришел именно за ними. Чем черт не шутит – вдруг шкатулка до сих пор преспокойно лежит в каком-нибудь запертом столе?»

И Амалия, сорвавшись с места, поспешила в соседнюю гостиную.

Она пересмотрела все в ящиках стоящих там бюро и комодов, но не нашла ничего, интереснее пинцета для выщипывания волосков. Судя по всему, покойный весьма тщательно следил за своей внешностью.

Из гостиной Амалия проследовала в кабинет, потом во вторую гостиную. Она обшарила весь второй этаж, но резной шкатулки с монограммой «А» нигде не оказалось, как не оказалось и никаких следов писем императора.

– Влипла, – тяжелым голосом констатировала Амалия, возвращаясь в спальню.

В самом деле: писем нет, более того – совершенно ясно, что они попали в чужие руки. Монталамбер убит, и если, не дай бог, лакей Венсан сейчас вдруг войдет в дом, вернувшись из Ла-Рошели раньше времени, то вполне может обнаружить ее, Амалию Корф, возле еще не остывшего тела графа, после чего ее обвинят в убийстве. А за убийство во Франции, господа хорошие, полагается не что иное, как гильотина. Пора убираться отсюда! Письма исчезли, стало быть, нет больше никакого смысла оставаться в этом доме, который с каждым мгновением все сильнее становился похожим на склеп.

Амалия вернулась в спальню и, скользя по липкому от крови ковру, взяла свою сумку. Тут ее взгляд упал на сейф, и, поразмыслив, она решила, что лучше всего будет запереть его. Пусть полицейские решат, что имело место простое убийство. Пока они отыщут сейф, пока сумеют открыть его, пока разберутся, что именно в нем хранилось, она, Амалия, получит время на размышления. И, может быть, если ей очень-очень повезет, она все-таки отыщет письма императора и вернет их в Россию.

Амалия вытащила ключ из скважины и приготовилась захлопнуть дверцу, когда внезапно заметила, что в самой глубине сейфа что-то лежит. Это «что-то» было так ничтожно мало, что вначале она даже не обратила на него внимания. Не веря своим глазам, Амалия осторожно протянула руку и взяла предмет, которому в сейфе было абсолютно нечего делать.

Это был голубой цветок с пятью лепестками.

Сначала Амалия слегка опешила, но, так как была особой рационального склада, она задумалась, как же цветок мог попасть в несгораемый шкаф. Только два человека имели доступ к сейфу – граф Андре де Монталамбер и вор, укравший шкатулку. Однако цветок был совсем свежий и, по правде говоря, вовсе не походил на те роскошные бутоньерки, которыми любила себя украшать парижская знать. Амалия даже не сразу вспомнила его название. Она поднесла цветок поближе к глазам, покрутила его в пальцах, и только тогда к ней вернулось давно забытое название. Ну конечно же, это барвинок!

«Значит, вор любит барвинки, – решила изрядно приободрившаяся Амалия. – Это уже кое-что».

Она осмотрела сейф, убедилась, что больше в нем ничего нет, и захлопнула дверцу, после чего вернула картину на место. Скарамуш мрачно посмотрел на Амалию, когда она положила ключ от сейфа обратно в жилетный карман покойного, но с места не тронулся. Почти бегом Амалия спустилась но лестнице и вышла из дома через черный ход. Оказавшись снаружи, она наконец вздохнула с нескрываемым облегчением.

«Ну что ж, пора домой. – Она посмотрела на цветок, который держала в левой руке. – Стало быть, теперь мы будем искать вора, который таскает с собой барвинки».

Амалия сунула цветок в карман и, поправив сумку с динамитом, стала перелезать через ограду.

Глава 6

– Это просто ужасно! – стонал граф Шереметев, театрально воздевая вверх руки. – Что же вы наделали, баронесса! Ах, что теперь будет!

– Ваше сиятельство не верит мне? – ледяным тоном осведомилась Амалия. – Я же вам сказала: когда я пришла, этот человек был уже мертв!

Но посол, казалось, вовсе не слушал ее.

– Как вы могли, баронесса! Мы доверились вам, а вы… втянули нас в такую историю! Это дело… оно теперь на всех первых полосах! Оттеснило даже предстоящую дуэль депутата бонапартистов и депутата республиканцев! Ах, Амалия Константиновна, как же вы нас подвели!

Амалия вновь терпеливо повторила свой рассказ. Она никого не убивала, как раз наоборот – она сделала все, чтобы избежать кровопролития. Все нежелательные свидетели ее проникновения в дом были заблаговременно удалены из него, и кто же мог подумать, что дело так обернется. Ей не в чем себя упрекнуть.

– Это с какой стороны посмотреть, сударыня, – сварливо заметил граф. – Ведь письма государя пропали, верно? Стало быть, прискорбная огласка неизбежна, а значит… значит… – Он в волнении сделал несколько шагов по комнате. – Я должен отписать обо всем его императорскому величеству! То, что произошло, просто нелепо… невероятно… чудовищно…

Поскольку Амалии уже порядком надоело слушать бессодержательные вопли Шереметева, она попросила разрешения удалиться и получила его. Но оборот, который приняло пустячное, в общем-то, дело, тревожил ее едва ли не больше, чем почтенного графа, и на первом же перекрестке она купила у мальчишки-газетчика сразу три разных выпуска, в которых говорилось о недавнем сенсационном убийстве.

Надо сказать, что отчеты разительно отличались друг от друга. Газета роялистского направления сдержанно скорбела о гибели знатного аристократа, который, без сомнения, был одним из столпов общества. Статья в нахальной республиканской газете сообщала о трагическом событии таким тоном, который не оставлял сомнений в том, что по меньшей мере три четверти знакомых покойного Андре де Монталамбера давно уже мечтали увидеть его в куда более прекрасном мире, чем этот, просто у них как-то не доходили руки, чтобы поспособствовать «переселению» графа. Однако самой интересной оказалась статья в газете бонапартистской. Ее автор не скорбел и не ехидничал, а просто отправился прямиком на место преступления и опросил полицейских и тех, кто жил поблизости. Оказалось, что убийцу видели. Маленький племянник привратника соседнего дома на улице Гренель вспомнил, что когда он лазил по чердаку, из особняка графа показался посторонний человек. Это был мастеровой в холщовых штанах и синей блузе, который тащил с собой довольно объемистую сумку. С непостижимой ловкостью он перемахнул через ограду и был таков. Вне всяких сомнений, именно этот человек и укокошил почтенного графа де Монталамбера.

Прочитав статью, Амалия невольно похолодела и поспешила в особняк Лопухиной. Одежду и обувь, в которой она была вчера, Амалия по возвращении позаботилась сразу же сжечь, но вот про сумку забыла. Поднявшись по ступенькам к себе, Амалия собственноручно разожгла в камине жаркое пламя и швырнула пустую сумку в огонь. Что же до динамита, то он вернулся на свое прежнее место среди платков и шарфиков.

Убедившись, что уничтожила все улики и что теперь никто не сможет связать ее с убийством на улице Гренель, Амалия задумалась о человеке, который обронил в сейфе барвинок.

«Когда Шереметев вновь обретет способность здраво размышлять, – решила она, – следует рассказать ему о моей находке. Надо будет послать агентов навести справки – через полицию или через каких-нибудь осведомителей в преступном мире, – кто из воров любит эти цветы».

Графа де Монталамбера похоронили на следующий день. На торжественней панихиде собралась почти вся парижская знать, и некоторые даже плакали. Хотя, как утверждала позже все та же республиканская газета, от радости.

Амалия явилась к графу Шереметеву, чтобы совместно выработать план дальнейших действий, но графа не оказалось на месте. То же самое повторилось и на следующий день, и на послеследующий, и Амалии стало ясно, что граф просто не хочет ее видеть.

Сильно раздосадованная, она шла по бульвару и, скорее по привычке кликнув газетчика, взяла у него свежий номер. Присев на скамью, Амалия внимательно просмотрела газету. Как и следовало ожидать, о графе де Монталамбере уже забыли, и на первой полосе красовалось сообщение о дуэли между депутатами враждующих фракций. Приверженец Бонапартов оцарапал защитнику республики ляжку, а тот в ответ задел плечо противника. Только на шестой странице Амалии удалось отыскать сообщение, имеющее отношение к убитому шантажисту. Сторожа кладбища Пер-Лашез сообщали, что собака покойного не хочет уходить с его могилы, и спрашивали, что им делать. Когда Амалия прочитала эти строки, у нее сжалось сердце.

Вот оно, значит, как… Люди плакали от радости, и из всех живых существ только Скарамуш остался предан графу до конца и даже дольше.

Амалия сложила газету. Ее глаза потемнели, из золотисто-карих став почти ореховыми. «Бедный Скарамуш! Что же с ним теперь будет?»

Поднявшись со скамьи, Амалия двинулась вперед. Несколько раз она сворачивала и кружила, но наконец оказалась возле ограды Пер-Лашез, самого знаменитого кладбища в Париже. У первого же сторожа, попавшегося ей навстречу, она спросила, как отыскать могилу графа.

– Ничего нет проще, мадам… Граф де Монталамбер похоронен в семейном склепе. Идите вот по этой дорожке, потом прямо и возле черного обелиска сверните направо. Через несколько шагов вы и увидите его склеп.

Амалия поблагодарила сторожа, вручила ему мелкую монетку и зашагала между рядов ухоженных могил туда, где обрел свой последний покой граф де Монталамбер.

Возле потемневшего от времени склепа она сразу же увидела собаку. Скарамуш лежал на земле, положив голову на вытянутые лапы. Его белая шерсть свалялась и висела клочьями, бока тяжело раздувались. В глазах застыло страдальческое, отрешенное выражение.

– Скарамуш! – тихонько позвала пса Амалия, подходя ближе.

Тот едва взглянул на нее и отвернулся. Поколебавшись, Амалия погладила его по голове, но Скарамуш даже не шелохнулся.

– Послушай, – понизив голос, доверительно проговорила Амалия, – я все понимаю. Он был твоим другом, Скарамуш. Единственным другом. – Веки пса шевельнулись. Он снова взглянул на Амалию, впрочем, без особого интереса. – И вот пришел злой человек и убил его. – Хвост Скарамуша слегка дернулся. – Ты не сумел его защитить и теперь мучаешься из-за этого. Поэтому ты и решил уморить себя на его могиле. – Скарамуш, не отрываясь, глядел на Амалию. – Но ведь так нельзя, Скарамуш! Мы с тобой должны найти того, кто убил твоего хозяина. Мы должны найти его… и наказать. Разве ты не хочешь, чтобы убийца графа получил по заслугам? А без тебя я никак не смогу отыскать того, кто это сделал. Ты должен мне помочь, Скарамуш!

И Амалия снова погладила пса по голове. Но Скарамуш, казалось, даже не замечал ее и с безнадежным видом уставился в пространство перед собой.

– Я не справлюсь с этим одна, Скарамуш, – тихо сказала Амалия. – Мне нужна твоя помощь. Очень нужна!

Однако Скарамуш никак не реагировал на ее слова, и поневоле Амалия разозлилась на себя: «Что за глупости, в самом деле… Говорить с собакой, пытаться вразумить ее… Просто смешно!»

Она не видела, что в нескольких шагах от нее между обелисками и склепами притаился человек. И этот человек очень внимательно слушал все то, что она говорила измученной белой собаке.

– Скарамуш, – почти умоляюще попросила Амалия, – пойдем. Пойдем, а?

Скарамуш закрыл глаза и, казалось, задремал. Вздохнув, Амалия поднялась и зашагала обратно.

– Ну, как знаешь, Скарамуш, – сказала она на прощание.

Не отрываясь, незнакомец следил, как уходит Амалия. В это мгновение у него было куда больше вопросов, чем ответов на них, но он был уверен в себе и убежден, что настанет время, и он узнает все.

Слегка замедлив шаг, Амалия обернулась. Уже несколько мгновений ее не покидало чувство, что кто-то следит за ней. Краем глаза она заметила тень, метнувшуюся за обелиски, но тут в ее ладонь ткнулся чей-то влажный нос, и она забыла обо всем на свете. Стоя возле нее, Скарамуш робко поглядывал на Амалию, виляя большим хвостом.

– Ах ты мой умница… – растроганно сказала она. – Ну, идем, Скарамуш!

Притаившийся за обелисками незнакомец пристально наблюдал, как уходят молодая женщина и собака. Когда они исчезли из вида, он потер подбородок, сказал сам себе: «Ну что ж», – и тоже двинулся к выходу с кладбища.

Амалия привела собаку в особняк, накормила ее, выкупала и расчесала шерсть. Теперь Скарамуш выглядел совсем так же, как прежде, если не считать того, что характер его полностью переменился. Он замкнулся в себе, не отзывался на ласку и большую часть времени безучастно лежал на ковре, глядя прямо перед собой.

Вечером Амалию навестил Иннокентий Добраницкий.

– Я пришел к вам по просьбе его сиятельства, – словно извиняясь, промолвил он.

– Так его сиятельство все-таки нашел для меня время? – воскликнула Амалия. – Надо же, как это мило! А то, когда я сегодня наведалась в посольство, он велел мне передать, что не может меня принять. То же самое было вчера и третьего дня…

Добраницкий покраснел, побледнел, стал уверять баронессу, что, должно быть, произошла какая-то ошибка и что ни один человек во всем белом свете не ценит Амалию так высоко, как его сиятельство… Вдоволь натешившись этим спектаклем, Амалия все же прервала его:

– И все-таки, зачем же вы сюда пришли?

Тут Добраницкий съежился, сделался даже как-то меньше ростом и промямлил, что его сиятельство… выражает обеспокоенность… просит… умоляет… настаивает… Одним словом, он приказывает баронессе Корф немедленно покинуть Францию.

– И чем же я провинилась перед его сиятельством? – осведомилась Амалия, хотя отлично знала ответ.

Добраницкий сделался еще меньше ростом и едва различимым шепотом дал понять, что дело Монталамбера… очень взволновало его сиятельство… и во избежание скандала, который мог бы иметь весьма и весьма печальные последствия…

– Простите, – невинным голоском поинтересовалась Амалия, – а кто такой, собственно, этот Монталамбер?

Добраницкий вытаращился на нее.

– Я совершенно не понимаю, чего от меня хочет его сиятельство, – продолжила Амалия. – Я не являюсь представителем дипломатического корпуса Российской империи, мой паспорт в полном порядке, и вообще, я путешествую исключительно по собственному желанию. Никто не имеет права указывать мне, что я должна делать. Так и передайте его сиятельству.

Казалось, еще немного и Добраницкий станет ростом с грецкий орех, если не меньше.

– Но ведь ваша миссия, баронесса… Все потеряно, письма пропали, и вдобавок это ужасное убийство…

– Я признаю, что ситуация сложная, – согласилась Амалия, поглаживая собаку. – Но напомните его сиятельству, что мне довелось побывать и в еще более сложных передрягах, и всякий раз я выбиралась из них без ущерба для дела. – Увидев, что Добраницкий колеблется, она решила пустить в ход тяжелую артиллерию: – И вообще, если его императорское величество доверяет мне, то я не вижу повода, почему бы и графу Шереметеву не доверять мне.

– Однако письма… – попробовал возразить чиновник.

– Я их верну, – железным голосом заявила Амалия, и в ее глазах полыхнули золотые искры, на какую-то долю мгновения совершенно ослепившие бедного Добраницкого.

– Как? – робко спросил он.

Амалия хотела совершенно честно ответить: «Понятия не имею», но поглядела на обескураженное лицо своего собеседника и немного смягчилась.

– Я знаю, как, – ответила она. – Положитесь на меня.

– Понятно. – По правде говоря, Добраницкий решительно ничего не понимал, но не хотел ронять лицо перед этой красивой, загадочной и, как он только что понял, зловещей особой. Ведь наверняка именно она прикончила графа, хоть и упорно не желает в том сознаваться. – Это ведь собака господина де Монталамбера?

Пес вздрогнул, услышав имя своего хозяина.

– Вы правы, – ответила Амалия.

– Думаете, она сможет вывести вас на след? – с надеждой предположил чиновник.

– Весьма возможно, – уклончиво отвечала Амалия.

– Я надеюсь, вы понимаете, на какой риск идете, – пробормотал Добраницкий. – Я… я передам его сиятельству ваши слова. Честь имею кланяться, госпожа баронесса.

Амалия проводила посетителя до порога и, захлопнув за ним дверь, заперла ее на два оборота, словно хотела поскорее отгородиться от незадачливого чиновника.

«Слизняк! Боже мой, какие же они все слизняки! И, как назло, ни одного человека рядом, на которого я могла бы положиться. Если бы со мной был хотя бы Билли Мэллоун… Но об этом нечего и думать».

Она стала размышлять, как бы ей найти любителя барвинков, но ей ничего не приходило в голову. Придется завтра утром снова просить, чтобы Шереметев принял ее. Надо все-таки навести справки, а без его помощи это невозможно.

Амалия немного почитала, пока глаза у нее не начали слипаться, и решила, что пора спать.

Посреди ночи ее разбудил Скарамуш. Он метался по комнате, не находя себе покоя. Сев в постели, Амалия прислушалась и различила внизу подозрительный шум. «Вот щучья холера! – мысленно выругалась она. – Я ведь одна в доме!»

Шепотом велев Скарамушу молчать, она поднялась и на цыпочках вышла из спальни. Острый взор Амалии сразу же отметил, что в малой гостиной горит свет, хотя она совершенно точно помнила, что, уходя спать, потушила все лампы. Стараясь ступать как можно тише, Амалия скользнула к двери.

Посреди комнаты стоял посторонний человек. Это был худой долговязый парень с лицом плута, голубыми глазами и кудрявыми темными волосами. Улыбаясь во весь рот, он вертел в руках медальон Амалии – тот самый, в котором она хранила миниатюрный портрет сына. Одного этого было более чем достаточно, чтобы наша героиня моментально пришла в ярость.

Пользуясь тем, что незнакомец – судя по всему, мелкий воришка – повернулся к ней спиной, Амалия быстро прокралась в комнату и, сняв с комода увесистую фарфоровую вазу, спрятала ее за спиной. Она успела проделать это как раз вовремя, потому что воришка неожиданно обернулся. Увидев очаровательную блондинку в ночной рубашке, он оторопел.

– Здравствуйте, сударь, – произнесла Амалия первое, что пришло ей в голову.

– А… э… – пробормотал застигнутый врасплох незваный гость. – Здравствуйте, сударыня.

И в следующее мгновение Амалия изо всех сил ударила его вазой по голове.

Осколки вазы брызнули в разные стороны. Взор воришки обессмыслился. Кудрявый парень тихо застонал и повалился на ковер. Что же до Амалии, то она вскинула голову и решительно отбросила с лица мешающую ей прядь волос.

– Скарамуш! – крикнула она. Пес уже стоял в дверях, озадаченно глядя на все происходящее. – Иди сюда, дружочек. Последи-ка за этим месье, чтобы он не вздумал бежать. – В глазах Амалии плясали золотые искры, ноздри ее раздувались. – Ты знаешь, у меня появилась одна идея. Теперь я совершенно точно знаю, кто сумеет нам помочь!

Глава 1

Франсуа открыл глаза.

Сначала он не увидел ничего, кроме каких-то светлых и темных пятен. Голова болела невыносимо, руки и ноги были словно ватные. Тихо застонав, Франсуа снова смежил веки, подумал: «Господи боже мой, и где же это меня угораздило так напиться?»

Вновь открыв глаза, он констатировал, что пятна начали складываться во что-то более осмысленное. Светлое – это, конечно, потолок с лепниной, а темное – висящий на стене роскошный гобелен с собаками, оленями и всадниками, изображающий охоту одного из французских королей.

«Неужели я напился в каком-то замке? – в смятении подумал Франсуа. – Но как я вообще в него попал?»

Он сделал попытку пошевелиться, но тут у него так ужасно зашумело в голове, что пришлось тотчас же отказаться от этой мысли.

«Интересно, сколько стоит этот гобелен? Если его снять со стены да загнать старику Перье по сходной цене…»

Франсуа уловил чье-то тяжелое дыхание и, с немалым трудом повернувшись на своем узком ложе, обнаружил, что большая белая собака сошла с гобелена и теперь сидит возле него. Вор сморгнул, но собака никуда не исчезла, она по-прежнему была здесь и сурово смотрела на него. Франсуа заискивающе улыбнулся.

– Хороший песик… – сказал он и протянул руку, чтобы погладить животное по голове. Не то чтобы Франсуа любил собак – просто он считал, что с некоторыми зверями лучше сразу же подружиться, чтобы не пришлось сожалеть впоследствии.

– Не трогайте собаку! – произнес резковатый женский голос откуда-то сверху.

Франсуа похолодел. Голос был ледяной. Даже хуже того – он был неприятный, металлический и режущий слух. Так могла говорить какая-нибудь особа, давно распрощавшаяся с первой и даже со второй молодостью, во время которых она успела разочароваться во всем мире. Тем сильнее было изумление Франсуа, когда, повернув голову, он встретился взглядом с прехорошенькой юной особой с белокурыми волосами, распущенными по плечам. Едва вор заметил ее, как у него чудодейственным образом почти перестала болеть голова.

– Простите, – прошептал он, про себя мучительно прикидывая, что с ним все-таки произошло и отчего он лежит на узком кожаном диване, вовсе не предназначенном для того, чтобы служить кроватью. Этот дом… где он находится? И главное, кто она такая, черт возьми, женщина с глазами цвета шампанского, в которых пляшут задорные искорки?

И тут Франсуа вспомнил. Возможно, что искорки в глазах вызвали у него мгновенную ассоциацию с теми искрами, что посыпались из его собственных глаз, когда он, удирая от преследователей, проник в пустой, казалось бы, особняк и нарвался на красавицу, которая, нимало не обинуясь, угостила его по голове чем-то тяжелым. При одной мысли об этом Франсуа почувствовал дурноту. А тут еще белокурая метательница ваз ангельским голосом осведомилась у него:

– Как вы себя чувствуете, сударь?

– Хорошо, – пролепетал вконец измученный Франсуа. – Только вот копилка[3]… ох! – Он дотронулся до головы и поморщился.

– Только… что? – удивленно переспросила его юная дама.

– Копилка… в смысле тыква… – пояснил Франсуа, еле ворочая языком. – То есть, простите, голова.

Он облизнул кончиком языка губы. В его копилке вертелась лишь одна мысль: надо бежать! Неважно куда, главное – поскорее оказаться как можно дальше от этого дома, ставшего ловушкой, и от его хозяйки, которая, стоя возле стола, рассматривала какие-то разложенные на нем предметы. Если бы она была одна, Франсуа не мешкая попытался бы удрать, но собака! Присутствие собаки все меняло.

– Может быть, вы все-таки представитесь? – спросила незнакомка. – Как вас зовут?

– Франсуа. – Вор сделал попытку улыбнуться.

– Прекрасно, Франсуа. А я – Амалия.

Сейчас она вызовет полицию, с тоской прикинул Франсуа. Резким движением он попытался сесть, но тут в его голове словно загудели колокола всех церквей мира, и вор, тихо застонав, осел обратно на диван.

– Ну, раз уж мы с вами познакомились, Франсуа, – непринужденным светским тоном промолвила Амалия, – может быть, вы соизволите мне объяснить, что вы делаете в моем доме?

В ее словах вору почудилась надежда, и он немедля решил использовать представившуюся ему возможность.

– Видите ли, мадемуазель…

– Мадам, – сухо поправила его Амалия.

– Видите ли, мадам… – Франсуа кашлянул в кулак. – Я живу тут неподалеку, и как раз сегодня мы пировали с друзьями… отмечали день рождения, знаете… Кажется, я… гм… немного переоценил свои возможности и на обратном пути заблудился. Я вовсе не хотел тревожить вас, – совершенно искренне добавил Франсуа.

Амалия вздохнула:

– Значит, вы заблудились?

– Совершенно верно, мадам.

Карие глаза насмешливо сверкнули.

– С драгоценностями герцогини де Лотреамон? – И с этими словами Амалия подняла со стола сверкающее ожерелье, украшенное восхитительными огромными топазами.

Франсуа открыл рот. Чувствовал он себя в это мгновение преомерзительно, как, впрочем, и всякий человек, которому выпадет несчастье попасться, что называется, с поличным.

– Уверяю вас, вы ошибаетесь, – пробормотал он, сам отлично понимая, что жалкие слова его не спасут.

– Не думаю, – вежливо ответила Амалия. – Я видела ожерелье на ней на балу в ее доме. Это именно оно. – И она с любовью поглядела на голубые мерцающие камни, обрамленные более мелкими бриллиантами. – Так что вы, месье, обыкновенный вор, – закончила она, оборачиваясь к Франсуа.

Такого он уже не мог стерпеть. Вся кровь вскипела у него в жилах.

– Ну, если я вор, мадам, – заговорил он, сверкая глазами, – то чего вы ждете? Зовите людей, зовите полицию!

Амалия положила ожерелье на стол, на котором красовалось примерно с три дюжины брошек, серег, колец и ожерелий, совсем недавно принадлежавших герцогине, и грациозно опустилась в кресло.

– Можно подумать, вы ждете не дождетесь, когда наконец попадете в тюрьму, – насмешливо уронила она. – К чему такая спешка, месье?

«И в самом деле, – подумал Франсуа, – к чему?»

– По правде говоря, – признался вор, – у меня нет ни малейшего желания оказаться за решеткой. Может быть, мы с вами сможем как-нибудь договориться?

– Может быть, – задумчиво уронила красавица.

Франсуа немного приободрился.

– Если бы вы отпустили меня… – нерешительно начал он. Амалия метнула в него быстрый взгляд. – Я мог бы поделиться с вами… – Он кивнул на стол, который в эти мгновения больше напоминал витрину какого-нибудь ювелирного магазина.

– Большое спасибо за предложение, месье Франсуа, – отозвалась его собеседница, улыбаясь каким-то своим тайным мыслям, – но если бы мне были нужны эти безделушки, я бы с легкой душой прикончила вас и забрала бы все себе.

Это был совершенно неожиданный поворот в разговоре!

– Да? – пробормотал Франсуа, глядя на нее во все глаза.

– Именно, – подтвердила Амалия. – Вам повезло, что драгоценности меня не интересуют.

Франсуа терялся все больше и больше. «Черт возьми, кто же она вообще такая?» – думал он.

– Значит, вы не отпустите меня? – спросил он вслух. Амалия не отвечала. – Мадам, умоляю вас! – Все-таки ему удалось сесть, и белый пес настороженно подался вперед. – Я… я бедный человек, мадам!

– Тем хуже для вас, – отвечала жестокосердная красавица.

– О мадам! – Франсуа молитвенно сложил руки. – Мой отец болен, он умирает! А мои дети…

– Сколько же их у вас? – поинтересовалась Амалия, покачивая носком туфельки.

– Пять, – вдохновенно солгал Франсуа.

– А почему не шесть?

– А… э… шестой на подходе, – тотчас же нашелся вор. – Мадам, вы же не допустите, чтобы бедные сироты остались без отца?

– Сироты? – задумчиво переспросила Амалия. – У них же, кажется, есть мать.

– Только у одного, – с жаром возразил Франсуа. – А у остальных…

– Остальные – это сколько? – прищурилась Амалия.

– Трое. Нет, четверо!

– Похоже, вы даже не знаете, сколько у вас детей, – ехидно заметила Амалия. – С прискорбием вынуждена констатировать, месье, что вы крайне безнравственны. Пожалуй, придется все-таки отправить вас в тюрьму. Пусть ваши жены и дети, сколько бы их там ни было, хоть немного от вас отдохнут.

Франсуа исподлобья покосился на нее.

– Вы шутите, – мрачно сказал он.

– По крайней мере, в одном я серьезна: я не собираюсь сдавать вас полиции, – ответила Амалия. И со значением уточнила: – Пока.

«Черт возьми, – подумал потрясенный Франсуа, – неужели она ко мне неравнодушна? Ну, Франсуа, вперед!»

– Вы так добры, мадам! – с чувством промолвил он. – Чтобы доказать вам мою признательность, я готов… Словом, готов на все!

И он вперил в свою собеседницу нежный взор. Скарамуш недовольно мотнул головой и чихнул.

– Это хорошо, – с тонкой улыбкой заметила Амалия, для которой все мысли и побуждения пленника были как на ладони. – Обещаю вам, что внакладе вы не останетесь.

«Ну, это уж точно!» – подумал повеселевший вор.

– Хотите получить две тысячи франков? – спросила Амалия.

– Я? – поразился Франсуа.

– В дополнение к драгоценностям герцогини де Лотреамон, разумеется, – уточнила Амалия.

Франсуа решил, что ослышался. Нет, наверное, он и в самом деле не так ее понял. Она собирается вернуть ему драгоценности и дать вдобавок деньги?

– Золотом или кружевами? – на всякий случай уточнил он.

Амалия нахмурилась.

– Кружева – это…

– Банковские ассигнации[4], – поспешно пояснил Франсуа.

Странная красавица пожала плечами:

– Как вам будет угодно.

Значит, она не шутит. В полном остолбенении Франсуа прошептал:

– Но за что?

– За вашу помощь, – спокойно отвечала Амалия.

Тут в голове бедного Франсуа все так перепуталось, что он даже на несколько секунд закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями.

– Погодите, – хрипло вымолвил наконец парень, – я чего-то не понял. Вы хотите предложить мне… какое-то дело?

– Да, если вы не возражаете, – вежливо отозвалась хозяйка дома.

Франсуа молча таращился на нее. Неужели она тоже воровка? Немыслимо – такая утонченная, такая красивая дама – и вдруг… Но ведь она сама только что предложила ему сотрудничество!

«Мне надо выпить, – мелькнуло у него в голове. – Немедленно!»

– Прежде всего, – продолжала Амалия, – мне хотелось бы знать, какое положение вы занимаете в вашем мире. Насколько мне известно, у воров есть своя иерархия, напоминающая ту, что царит среди обычных людей. Вы, Франсуа, кто, к примеру?

– Я? – Франсуа вздернул плечи и вытянул перед собой красивые тонкие руки. – Боюсь вас разочаровать, мадам, но я всего лишь обыкновенный отшельник.[5]

– А отшельник – это… – начала Амалия.

– Вор-одиночка, мадам. Я не глава банды, не бывалый и уж, конечно, не принц воров.

– Понятно, – сказала Амалия. – А бывалый – это кто?

– Человек, который много знает и многое умеет, – объяснил Франсуа. – Он может отворить любой замок зубочисткой, при случае не колеблясь прирежет человека, сидел в коллеже, э-э, в тюрьме, или был на каторге, словом, имеет богатый послужной список. Скажу сразу же: я не таков.

– А-а, – протянула Амалия. – А принц воров – это кто?

Франсуа рассмеялся.

– Ну, к принцу воров я и подавно не имею ни малейшего отношения, – заметил он. – Принц воров – это Перванш.

– Кто-кто? – вымолвила пораженная Амалия.

– Его зовут Перванш, – объяснил Франсуа охотно, – потому что он любит барвинки[6]. Это его прозвище, а как его зовут, никто не знает. Люди, которые имели с ним дело, предпочитают держать язык за зубами, ну а большинство вообще не знают его в лицо. Вот все, что я могу вам про него сказать.

Глава 2

Некоторое время Амалия молчала, собираясь с мыслями. Скарамуш, которому наскучило сторожить Франсуа, отвернулся от него, улегся на ковер, положил голову на лапы и устремил взор в пространство. За окнами стремительно светлело, и до Франсуа доносились то цокот копыт по мостовой, то позвякивание тележки молочника, то приглушенные голоса ранних прохожих. День медленно вступал в свои права.

– Расскажите мне об этом Перванше, Франсуа, – попросила Амалия.

– Но я и так уже выложил все, что знаю, – удивился вор.

– Нет, не все, – возразила Амалия. – Что он за человек? Сколько ему лет, где он живет? Как он выглядит, как…

– Где живет, ха! – фыркнул вор. – Думаете, он горит желанием рассказывать об этом каждому встречному и поперечному? Ведь полицейские дорого бы дали, чтобы его сцапать, да и среди нашего брата стукачей более чем достаточно.

– Ну хорошо, – смирилась Амалия. – А что он собой все-таки представляет?

– Он храбрый, – без колебаний заявил Франсуа, – умный, сильный и справедливый. Никого не притесняет, но и распускаться не дает.

Амалия недоверчиво смотрела на своего собеседника. Неужели даже в такой насквозь порочной среде, как воровская, превыше всего ставятся общеизвестные положительные черты, так что даже заурядный главарь преступников обретает обаяние этакого мифического героя?

– И уж, конечно, он красавец, каких поискать, – поддразнила она Франсуа.

– Ага, – подтвердил вор. – Так про него говорят.

– Верю, – улыбнулась Амалия. – А этот Перванш, он работает в одиночку, как и вы, или…

– В одиночку? – фыркнул Франсуа. – Да вы что, мадам! Он же принц, а всякому принцу положен свой двор. У него под началом достаточно людей, чтобы… чтобы делать то, что он хочет.

– А что именно он делает? – настаивала Амалия. – Грабит поезда или, может быть, банки? Как именно он вообще действует?

– Ну, вы слишком многого от меня хотите, – проворчал вор. – Думаете, я слежу за тем, чем он занимается? Ясно одно: на мелочовку он не разменивается. Его удел – крупные дела. Иногда среди воров проходит слух, что Перванш сорвал большой куш там-то или сям-то, но этим все и заканчивается.

– А откуда известно, что именно он проворачивает все эти дела? – полюбопытствовала Амалия.

– У него есть такая манера – всегда оставлять на месте преступления барвинок, – объяснил Франсуа. – Вроде как подпись, что он тут был.

Амалия медленно откинулась на спинку кресла. Значит, ее догадка оказалась верна: цветок попал в сейф не случайно. Принц воров нарочно оставил его там.

– Вот оно, значит, как… – тихо проговорила Амалия. – Ладно, Франсуа. Теперь скажите мне вот что: Перванш мог бы убить человека, если бы тот помешал ему?

Франсуа задумчиво вытянул губы.

– Хм, вообще-то я слышал, что принц воров всегда старается проворачивать свои дела без кровопролития, – сказал он. – Вроде оно ему и ни к чему. Хотя, с другой стороны… – Франсуа поколебался. – Говорят, что любым оружием он владеет отменно. Шпага там, или пистолет, или нож… А почему вас это так интересует?

– Есть причины, – ответила Амалия с улыбкой. – Я надеюсь, вы еще не забыли о моем предложении?

– Конечно, не забыл, – проворчал Франсуа, тоскующим взором косясь на стол. – Две тысячи франков и драгоценности герцогини, если я помогу вам. А что именно я должен сделать? Вы же до сих пор так и не сказали ничего конкретного.

Амалия глубоко вздохнула.

– Познакомьте меня с принцем воров, – сказала она.

Франсуа открыл рот. Вот вам, пожалуйста! Только появляется рядом с ним стоящая женщина, как она сразу же нацеливается на кого-то, кто стоит выше его. До чего же скверно устроена жизнь, в самом деле!

– То есть я должен свести вас с Перваншем? – на всякий случай уточнил он.

– Ага, – подтвердила Амалия.

– И как вы себе это представляете? – мрачно спросил Франсуа.

– Очень просто, – спокойно сказала Амалия. – Вы идете к тому, кто знает принца воров, и говорите ему, что у меня есть для Перванша предложение, которое может его заинтересовать. Пусть он назначит для встречи любое людное место, я приду, и мы поговорим. Если он опасается ловушки, может захватить с собой всех своих людей – я не против. В любом случае с моей стороны ему бояться нечего.

«Ага, держи карман шире, – тоскливо помыслил Франсуа. – Если только под рукой у тебя не окажется чего-нибудь тяжелого».

– Почему вы думаете, что принц воров вообще захочет встречаться с вами? – спросил он. – Зачем ему это?

Прежде чем ответить, Амалия сделала вид, что разглаживает складку своей ночной рубашки. А затем сказала:

– Затем, что только благодаря мне его имя не связывают с убийством графа де Монталамбера. Со стороны Перванша было очень неосмотрительно оставлять в сейфе такую улику, как цветок. Так прямо ему и передайте.

– Послушайте, – несмело начал Франсуа, – я не знаю, что у вас на уме, но если вы собираетесь прижать принца воров, я бы советовал вам хорошенько подумать. Должен сказать, что он – человек, с которым такой номер не пройдет. Вы понимаете меня?

– Не мелите чепухи, Франсуа! – оборвала пленника Амалия. – Речь идет вовсе не о том, чтобы пугать кого-то, упаси бог! Просто мне позарез нужно то, что принц воров взял из сейфа графа. – Она наклонилась вперед: – Передайте Перваншу, что за шкатулку с тринадцатью письмами я готова заплатить любые деньги. Любые, так ему и скажите.

Франсуа потер лоб. Кое-что начало проясняться. Граф Монталамбер был известным шантажистом. Наверное, блондинка по молодости написала несколько писем, которые не пришлись бы по вкусу ее супругу, вот она и переживает. Так переживает, что обратилась за помощью к первому встречному вору, абсолютно ничего о нем не зная… Да, вот теперь ее действия выглядели вполне оправданными.

– А что там, в этих письмах? – на всякий случай осведомился он.

Амалия горько улыбнулась.

– Хм, в них содержится вполне достаточно, чтобы разрушить мою жизнь, – ответила она. – Вы мне поможете, Франсуа? Просто мне совершенно не к кому обратиться, кроме вас.

Франсуа отнюдь не был глупцом, и его не так-то легко было разжалобить. Но эти простые слова отчего-то оказали на него такое сильное действие, что на миг он даже забыл о баснословных драгоценностях герцогини де Лотреамон.

– Хорошо, – оказал он. – Я… я попытаюсь.

– Значит, договорились? – Амалия встала с кресла и протянула ему руку.

Ни мгновения не колеблясь, Франсуа пожал ее пальцы – и только потом сообразил, что такую ручку надо было поцеловать, а не тискать в ладони.

– Вот и прекрасно, – сказала Амалия, отходя от него. – И помните, Франсуа: я рассчитываю на вас.

И в то же мгновение раздался громкий стук в дверь.

Это был властный, настойчивый и даже, можно сказать, бесцеремонный стук. Едва Франсуа заслышал его, как в душе вора пробудились самые нехорошие предчувствия.

– Вы никого не ждете? – спросил он у Амалии.

Молодая женщина отрицательно покачала головой.

– Тогда я, пожалуй, пойду? – поспешно спросил Франсуа.

Амалия метнула на него хмурый взгляд. Скарамуш, лежа на ковре, закрыл глаза и, казалось, задремал.

– Никто не видел, как вы входили ко мне в дом? – спросила она.

– Кажется, никто, – ответил Франсуа, но в его голосе не было ни малейшей убежденности.

Он встал с дивана, однако его качнуло, и он едва удержался на ногах. Амалия поспешно сгребла со стола драгоценности герцогини де Лотреамон и засунула их в ящик.

– В таком состоянии вы вряд ли сумеете уйти далеко, – сказала Амалия, поглядев на бледное лицо своего нового сообщника. А стук повторился с новой силой. – Знаете что, Франсуа? Идите откройте дверь.

– Но там может быть полиция! – ужаснулся вор, делая шаг назад.

– Ну и что? – хладнокровно парировала Амалия. – Нам с вами нечего опасаться. Я живу в этом доме, а вы – мой дворецкий.

Франсуа открыл рот:

– Дворецкий?

– Ну да, – пожала плечами Амалия. – Так что же вы стоите? Идите откройте дверь и ничего не бойтесь. Что бы ни случилось, я прикрою вас.

Плохо соображая, на каком он свете, Франсуа вышел из комнаты и стал медленно спускаться по лестнице, цепляясь за перила. «Перванш… сейф… граф де Монталамбер… шкатулка с письмами… В какую же историю я угодил? А, черт, еще одна ступенька! – Франсуа едва не оступился, но вовремя ухватился за поручень. – А хозяйка-то милашка, только вот зря она меня так стукнула. Хотя, с другой стороны, ее тоже можно понять…»

– Иду! – заорал он, обращаясь к двери, которая была, казалось, готова вот-вот сорваться с петель.

Стук прекратился. Франсуа отпер дверь и распахнул ее. Завидев человека, который стоял на пороге, он сразу же понял, что его худшие ожидания оправдались.

– Инспектор Анри Готье, парижская уголовная полиция, – представился неизвестный.

Ноги у Франсуа подкосились, и он поспешно схватился рукой за стену, чтобы не упасть. Молодой полицейский сразу же не понравился ему – слишком уж пристальный был у него взгляд, который словно пробуравливал бедного Франсуа насквозь.

– Очень приятно, – тем не менее пробормотал вор, вспомнив, какую роль ему следовало играть. – Я дворецкий мадам… – сообразив, что он даже не знает фамилию Амалии, он поспешно добавил: – мадам, которая живет в этом доме. Позволительно ли будет мне осведомиться о причине вашего визита, сударь? – строго спросил он.

Франсуа был готов поклясться, что он не двигался с места, однако факт остается фактом: как-то очень умело полицейский просочился в холл, оттеснив Франсуа от двери, и притворил ее за собой.

– Да, я полагаю, что вы имеете право знать, – очень просто промолвил Анри Готье. Его светлые глаза были прикованы к лицу Франсуа, так что вору стоило больших усилий сохранить самообладание под спокойным, но таким беспощадным взглядом. – Неподалеку от вас ночью ограбили особняк герцогини де Лотреамон.

Франсуа вздыбил брови и театрально всплеснул руками.

– Какой ужас! – воскликнул он. И вкрадчиво осведомился: – Я надеюсь, вор был схвачен?

– Увы, нет, – отозвался Готье. – К сожалению, злоумышленнику удалось скрыться, хотя слуги заметили его и подняли тревогу.

– Что происходит, Франсуа? – прозвенел голос Амалии с верхних ступенек лестницы.

Завидев ее, Франсуа открыл рот, да так и не сумел закрыть его. За ту минуту или две, что он заговаривал зубы легавому у дверей, Амалия успела подобрать волосы, соорудив небрежную, но очаровательную прическу а-ля мадам Рекамье, и набросить поверх ночной рубашки нежно-розовый пеньюар, который шел ей куда больше, чем иным дамам платья от лучших парижских портных. Она стояла, держа руку на перилах, и с царственным недоумением переводила взгляд с дворецкого на полицейского и обратно.

– Это месье Анри Готье, полицейский, – объяснил Франсуа. – Кажется, кто-то ограбил герцогиню де Лотреамон.

Помедлив, Амалия двинулась вниз по ступенькам навстречу двум мужчинам.

– В самом деле? И какое отношение сей прискорбный случай имеет к нам? – холодно спросила она.

Франсуа только смог развести руками. Что же до господина Анри Готье, то следует признать: он не уронил чести французской полиции. Визитер склонился в глубоком поклоне, а когда Амалия наконец оказалась возле него, поклонился еще раз и еще ниже.

– Мадам… – начал он.

– Баронесса Корф, – представилась Амалия, небрежным движением запахивая как бы невзначай приоткрывшийся пеньюар.

Значит, она вдобавок ко всему прочему еще и аристократка! Франсуа в душе возликовал.

– Умоляю вас простить мое вторжение, баронесса, – сказал инспектор. – Но дело не терпит отлагательств. Если вы позволите, я хотел бы задать несколько вопросов вам и вашей прислуге. Уверяю вас, это не отнимет много времени.

Амалия смерила его взглядом и милостиво улыбнулась.

– Полагаю, я не могу отказать вам, – сказала она. – Прошу вас, сударь, в гостиной вам будет удобнее.

И величавым жестом, от которого затрепетало сердце Франсуа, хозяйка дома пригласила незваного гостя следовать за собой.

Глава 3

Скарамуш лишь приоткрыл глаза, когда Амалия, а за ней и двое мужчин вошли в комнату.

– Прошу вас, сударь, – сказала Амалия инспектору, – устраивайтесь. Франсуа!

– Что? – вздрогнул «дворецкий».

Амалия подбородком указала на осколки злополучной вазы на ковре.

– Уберите! Кстати, на всякий случай напоминаю вам: ее стоимость я вычту из вашего жалованья.

– Как вам будет угодно, госпожа баронесса, – тотчас нашелся плут и, опустившись на колени, стал собирать осколки.

Успокоившись относительно своего сообщника, Амалия повернулась к полицейскому, который стоял возле дивана, с любопытством оглядывая комнату. На вид Анри Готье было около двадцати пяти лет. Это был худощавый молодой человек с черными волосами и серо-голубыми глазами, которые поразительно смотрелись в обрамлении длинных черных ресниц. Также Амалия отметила нос с небольшой горбинкой, прямой рот и чуть срезанный подбородок с ямочкой посередине. В общем, инспектор Готье был недурен собой, и все же, если бы не его непостижимые глаза, полицейского трудно было бы назвать красивым. Заметив, что Амалия изучает его, Готье отвернулся, и симпатичное правильное лицо его приобрело замкнутое, отчужденное выражение.

– Присаживайтесь, прошу вас, – сказала Амалия.

Инспектор сел на диван, на котором всего несколько минут назад маялся головной болью Франсуа, и извлек из внутреннего кармана карандаш и записную книжечку в черном переплете.

– Итак? – спросила Амалия, поудобнее устроившись в кресле.

Полицейский кашлянул и открыл свою книжку.

– Для начала я хотел бы установить, сколько человек проживает в вашем доме, – сказал он.

– Нет ничего проще, – отвечала Амалия. – Во-первых, я. А во-вторых, мой дворецкий.

Готье с сомнением почесал за ухом карандашом, которым делал записи.

– Значит, здесь живете только вы и месье Франсуа…

– Галлье, – бухнул плут первую пришедшую на ум фамилию.

– Я только недавно здесь поселилась, – с очаровательной улыбкой заметила Амалия, – и еще не успела набрать прислугу.

– Но дворецкого вы все-таки успели нанять, – напомнил Анри, проницательно глядя на нее.

– О, это было легче легкого, – беззаботно отозвалась Амалия. – Он сам ко мне пришел.

Франсуа, убиравший с ковра осколки, фыркнул и поспешно зажал себе рот. Однако инспектор, судя по всему, ничего не заметил.

– Скажите, госпожа баронесса, вы знакомы с герцогиней де Лотреамон?

– О да, – отозвалась Амалия. – Я была у нее на балу, который она устраивала несколько дней тому назад. – Она обернулась к Франсуа: – Вы закончили? Тогда унесите осколки, пожалуйста.

– Слушаюсь, мадам, – ответил плут и вышел из гостиной.

Анри Готье с сомнением посмотрел ему вслед.

– Как-то ваш дворецкий странно выглядит, – заметил он.

– Вы находите? – ледяным тоном осведомилась Амалия. – По правде говоря, как только я наберу слуг, я собираюсь его уволить. Мне кажется, он питает слишком большую склонность к выпивке. Этой ночью, к примеру, он совершенно непостижимым образом ухитрился удариться головой о мою любимую вазу и, разумеется, разбил ее. – И Амалия ностальгически вздохнула, глядя на пустое место на комоде.

– А… – непонятно к чему произнес инспектор.

В гостиной наступило молчание.

– Это ваша собака? – внезапно спросил Готье, указывая на Скарамуша.

– Именно, дорогой месье, – с иронией ответила Амалия. – Так вы пришли ко мне поговорить о животных или все-таки об ограблении?

– Простите. – Инспектор улыбнулся, и эта улыбка, подобно лучу света, вдруг осветила изнутри его замкнутое лицо. В следующее мгновение оно вновь сделалось закрытым и непроницаемым. – Мне, право же, неловко задавать вам этот вопрос, но, может быть, вы слышали прошлой ночью что-нибудь подозрительное?

Амалия покачала головой:

– Вряд ли. У меня очень крепкий сон.

– То есть вы ничего не заметили, – резюмировал инспектор Готье.

– Абсолютно ничего, – убежденно заявила Амалия.

Дверь отворилась, и в гостиную, отряхивая руки, вернулся Франсуа.

– А вы, месье Галлье? – спросил у него Анри. – Может быть, вы слышали или видели что-нибудь прошлой ночью…

– Увы, господин инспектор, – сокрушенно отозвался мошенник, – боюсь, я ничем не могу вам помочь.

– Досадно, – вздохнул Готье, захлопывая свою записную книжку. – Хуже всего, что мои коллеги чуть не схватили вора, когда он что есть духу улепетывал из особняка герцогини. Нам известно, что он свернул на эту улицу, после чего исчез. Поэтому префект, который принимает в деле ограбления герцогини большое участие, поручил нам опросить всех, кто здесь живет.

– Бедная герцогиня, – сказала Амалия, со скорбным видом качая головой. – Надеюсь, у нее немного взяли?

– Если бы, госпожа баронесса… – улыбнулся Готье. – Но в том-то и дело, что вор забрал знаменитые драгоценности Лотреамонов, фамильные вещи, которые стоят целое состояние.

– Ну надо же! – посочувствовала Амалия. – Я помню, на балу на ней было такое красивое ожерелье с топазами… Неужели его тоже взяли?

Франсуа так и распирал смех. Кому-кому, а Амалии это было точно известно, потому что знаменитое ожерелье находилось в ящике стола, всего лишь на расстоянии вытянутой руки от доблестного инспектора Готье. Но так уж устроены ищейки – видят все, кроме того, что находится у них прямо под носом.

– К сожалению, – отозвался Готье, – ожерелье тоже пропало. Так же, как и браслет с сапфирами, и бриллиантовое кольцо, подаренное герцогом де Лотреамоном.

– Ужасно! – с мученическим видом промолвила Амалия. – Я надеюсь, месье Готье, вы поймаете негодяев, которые не постеснялись обворовать бедную женщину.

– Я тоже надеюсь, госпожа баронесса, – серьезно ответил молодой полицейский, целуя протянутую ему руку. – До свидания. Простите, что зря побеспокоил вас.

– Ну, что вы, месье, – отозвалась Амалия. – Пойдемте, я провожу вас.

Когда она, выпроводив полицейского, вернулась в гостиную, Франсуа с обескураженным видом сидел на диване, глядя на стол.

– Фи, сударь, – с легкой укоризной промолвила Амалия. – С вашей стороны это просто непростительно.

– Что именно, мадам? – пролепетал вор.

– Я так и знала, что стоит мне отвернуться, как вы первым делом полезете в стол, – продолжала Амалия. – Неужели вы думаете, что я настолько глупа, что не предусмотрела подобную возможность? Пока вы внизу беседовали с инспектором, я, разумеется, успела перепрятать драгоценности в надежное место.

Франсуа развел руками. Он был так поражен, что у него просто не было слов.

– И все же мои условия остаются в силе, – заявила Амалия. – Ступайте, господин дворецкий.

Франсуа поднялся с места.

– Значит, я должен назначить встречу от вашего имени? – пробормотал он.

– Да. Только учтите, Франсуа: не пытайтесь меня обмануть. Если вы приведете ко мне не принца воров, а кого-то другого, я пойму это. – Глаза Амалии полыхнули огнем. – И тогда, милый мой, вам несдобровать. Зарубите себе на носу!

– Пожалуйста, не сердитесь, – почти умоляюще попросил Франсуа. – Я сделаю все, что вы хотите, мадам, клянусь!

– В самом деле? – Амалия улыбнулась. – Ну, тогда идите, Франсуа, чего вы ждете?

Примерно через два часа после данного разговора молодой человек с плутовскими глазами и кудрявыми волосами вошел в кабак «Полосатый осел», где обретались разные подозрительные личности, и высказал довольно странное пожелание придушить попугая, что на языке воров означало «выпить абсента». Хмуро глянув на посетителя из-под насупленных мохнатых бровей, кабатчик налил ему в бокал зеленую жидкость. Улучив момент, когда никого поблизости не было, Франсуа перегнулся к хозяину через стойку.

– Папаша Мерль, есть разговор. Срочный.

Папаша Мерль насупился еще больше, зыркнул глазками по маленькому прокопченному помещению, в котором в тот час толкалось всего пять-шесть человек, достал из кармана папиросу и не спеша, вразвалочку подошел к окну. Вскоре к нему присоединился и Франсуа. Двое мужчин задымили, выжидательно поглядывая друг на друга.

– В чем дело, Франсуа? – наконец не выдержал папаша Мерль. – Надеюсь, ты не остудил[7] кого-нибудь? Это на тебя вроде непохоже!

– Да нет, со мной все в порядке, – отмахнулся Франсуа. – Слушай, Мерль… Вот я помню, мы как-то с тобой выпивали, и ты предложил мне перестать работать одному, а пойти на заработки к принцу…

Казалось, крошечные глазки кабатчика стали еще меньше. Он сощурился и, размахнувшись, швырнул папиросу в открытое окно.

– А ты что, Франсуа, уже передумал? – желчно осведомился он. – Помнится, ты тогда сказал мне, что предпочитаешь ни от кого не зависеть.

– Послушай, Мерль, – Франсуа придвинулся ближе. – Ты бы не мог устроить мне встречу с принцем? Очень нужно, дружище. Просто позарез!

Мерль пристально посмотрел на молодого вора.

– Зачем он тебе, Франсуа? – с расстановкой спросил кабатчик. – Я же знаю тебя, ты и в самом деле пташка одиночная…

– Вообще-то это не совсем мне нужно, – нерешительно ответил Франсуа, – а скорее женщине, чью собственность он забрал. Она хочет вернуть ее обратно.

– Вот оно что! – Кабатчик заулыбался. – А что он у нее отнял? Не невинность, часом?

– Да брось ты, Мерль! – рассердился Франсуа. – Тут дело серьезное. Она хотела, чтобы ему передали вот что… – Он придвинулся к кабатчику вплотную и что-то зашептал ему на ухо.

– Да, – промолвил Мерль, когда Франсуа умолк и отодвинулся от него, – это и впрямь может быть серьезно. – Он испытующе поглядел на молодого вора. – Так чего она добивается?

– Ей нужно только встретиться и поговорить с ним, – поспешно отвечал Франсуа. – Понимаешь, там в сейфе были письма, ее письма, и он их взял, а они… Они ей очень нужны. Она говорит, что хорошо заплатит, – прибавил он.

Кабатчик важно шевельнул бровями.

– Ну что ж… – Он заложил руки за пояс, под которым болталось его необъятное брюхо, и с минуту поразмыслил. – У нее есть конкретное предложение?

– Она хочет получить письма обратно, – объяснил Франсуа. – И готова дать за них любую цену. Поэтому ей и нужно встретиться с принцем.

– Хорошо, – неожиданно решился кабатчик, – я передам ему. – Он прищурился. – Как дамочку-то зовут?

– Амалия. Баронесса Корф, – на всякий случай уточнил Франсуа. – Живет в старом особняке той бабы, которую – помнишь? – обчистил однажды Белоручка.[8]

– А, как же, я помню это дело! – хохотнул кабатчик. – Вот смеху-то было, когда он рассказал, как именно ему удалось все провернуть! – Неожиданно Мерль перестал смеяться, и взгляд его стал жестким. – Только скажи мне вот что, друг Франсуа. Ты можешь поручиться, что это не подстава? А то, может, твоя баронесса заодно с легавыми, а?

Франсуа вспомнил лицо Амалии, вспомнил, как ловко она выпроводила из дома инспектора Готье, и решительно покачал головой:

– Нет, Мерль. Уверяю тебя, она сама по себе.

Кабатчик повел носом и оглянулся в зал. Похоже никто не обращал на него и на Франсуа никакого внимания.

– Ладно, – безразличным тоном промолвил Мерль. – Я передам принцу, что ты сказал. Думаю, завтра ты уже получишь ответ.

– Хорошо бы, – сказал Франсуа. Догорающая сигарета обожгла ему пальцы, и он, чертыхнувшись, отбросил ее. – Ну, бывай, Мерль. Пока.

– Будь здоров, – равнодушно отозвался Мерль, возвращаясь на свое место за стойкой.

Франсуа расплатился за вино и ушел.

Ни он, ни кабатчик так и не заметили притаившегося под окном крошечного мальчишку лет семи-восьми, который, засев среди лопухов и репейника, слышал весь их разговор от слова до слова. Как только Франсуа покинул кабачок «Полосатый осел», мальчишка выбрался из лопухов и во весь дух помчался к человеку, который сидел в неприметной карете, стоявшей за две улицы от кабака.

– Ну что, Жюль? – спросил инспектор Готье (ибо человеком в карете был именно он).

– Все, как вы и думали, месье! – взволнованно зачастил мальчишка. – Она точно с ними заодно!

И вслед за этим он пересказал полицейскому разговор Франсуа с папашей Мерлем, не упустив ни единой подробности.

– Что теперь, месье? – спросил маленький шпион, закончив свой отчет.

– Ничего, – отозвался инспектор, вручив ему золотую монету. – Не выпускай из виду долговязого, Жюль. Мне нужно знать все, что он затевает.

– Будет сделано, месье! – с готовностью отвечал мальчишка, соскакивая с подножки.

– Трогай! – крикнул Готье кучеру. И карета медленно покатила прочь.

Глава 4

– В саду Тюильри? – переспросила пораженная Амалия. – Он сказал – в саду Тюильри?

– Ну да, – подтвердил Франсуа. – В саду Тюильри в полдень. А в чем, собственно, дело?

Амалия начала сердиться.

– Мой дорогой Франсуа, вы когда-нибудь бывали в саду Тюильри? Это же не детская песочница, в конце концов! Это бывший дворцовый парк размером чуть ли не с Версаль! Где именно в саду Тюильри я должна ждать Перванша? Возле входа? В аллее? У какой-нибудь статуи? Где?

Но Франсуа только развел руками:

– Он сказал: «В саду Тюильри», вот и все. Неужели вы думаете, я настолько глуп, что не запомнил бы, если бы мне сказали что-то еще?

Франсуа был обижен, и, в сущности, его можно понять. Ведь он выполнил поручение Амалии в рекордно короткий срок, организовал ей встречу, от которой, по ее словам, зависела ее жизнь, – и вот вам, опять она сердится на него!

– А он не мог попросту надуть вас? – внезапно спросила Амалия.

– Кто? – растерялся Франсуа.

– Посредник, к которому вы ходили.

– Нет. – Франсуа решительно покачал головой. – Я слишком хорошо знаю этого человека. Скорее, я думаю, принц воров просто осторожничает. Сами понимаете, за ним ведь очень многие охотятся. Уверен, ему легко будет вас отыскать, просто он хочет убедиться, что вы придете одни.

– Ну, хорошо, – проворчала Амалия. – Только учтите: драгоценности и деньги вы получите только после того, как я побеседую с этим господином.

– Никаких возражений, – отозвался Франсуа. По правде говоря, он бы и сам не прочь был приплатить из своего кармана, чтобы только иметь возможность оставаться с Амалией. В ней чувствовалось что-то таинственное. И потом, при всей своей красоте и обаянии она так мало походила на тех женщин, которые ему попадались прежде! Франсуа никак не мог решить, кем же она является на самом деле, а ведь он считал, что хорошо знает людей.

– Как голова, не болит? – спросила Амалия.

Франсуа охнул и потрогал весьма приличных размеров шишку, которая вскочила у него после недавнего столкновения с вазой.

– Сегодня уже гораздо меньше, – честно ответил он.

Случайно он бросил взгляд в окно и застыл на месте.

– В чем дело, Франсуа? – спросила Амалия, подходя к нему.

На противоположном тротуаре стоял инспектор Готье и смотрел на особняк. Вор поспешно отпрянул от окна.

– Не нравится мне все это, – пожаловался он Амалии. – Сдается мне, полицейский что-то затевает. Если он нагрянет сюда с обыском…

– Не нагрянет, – отозвалась Амалия.

– Почему? – удивился Франсуа.

– Я русская подданная, – объяснила Амалия. – Для того чтобы обыскать мой дом, он сначала должен запросить разрешение в посольстве. – Она ослепительно улыбнулась. – Так что можете не волноваться, Франсуа, вашей доле ничто не грозит.

– Я, собственно, вовсе не поэтому… – начал Франсуа, розовея.

– Я вам верю, верю, – вежливо отозвалась Амалия.

Однако на всякий случай она все же написала графу Шереметеву записку, прося его в воскресенье прислать в особняк трех агентов, чтобы они покараулили дом в ее отсутствие. Вечером к Амалии наведался сам граф, что было для него весьма необычно, ибо в это время он должен был находиться у одной из своих любовниц.

– Здравствуйте, здравствуйте, баронесса! – пророкотал он, входя в гостиную. – Я знаю, вы все еще сердитесь на меня, и поэтому приехал к вам просить прощения. – Он кашлянул и напустил на себя важный вид. – Насколько я, гм, понял, вам удалось напасть на след человека, который, гм, украл из сейфа письма императора.

– Напасть на след – это, пожалуй, слишком сильно сказано, ваше сиятельство, – возразила Амалия. – Но вы правы, я узнала, кто он, этот человек.

– И кто же? – живо осведомился его сиятельство. – Мистер Даблдэй, который доставил нам столько хлопот на Мальте? Или герр фон Гарденберг, которого мы когда-то с большим трудом выслали из Петербурга? Или…

– Нет, ваше сиятельство, – ответила Амалия, – совершенно постороннее лицо.

После чего она поведала графу о цветке в сейфе, о принце воров по кличке Перванш и о том, что сама она вскоре рассчитывает с ним встретиться. Само собою разумеется, Амалия не стала упоминать ни Франсуа, ни того, каким образом ей удалось с ним познакомиться.

Выслушав Амалию, граф Шереметев взволнованно заметался по комнате.

– Невероятно, просто невероятно! Принц воров и письма его величества…

– И еще убитый граф де Монталамбер, – напомнила Амалия.

– Думаете, его убил Перванш? – быстро спросил граф.

– Возможно.

– Но зачем тогда он оставил в сейфе цветок? Ведь это же все равно что подписать себе смертный приговор!

– Возможно, Перванш не собирался никого убивать, – отозвалась Амалия. – Я полагаю, он со своими сообщниками открыл сейф, завладел его содержимым, оставил опознавательный знак и, закрыв сейф, собирался спокойно уйти…

– Но тут неожиданно появился граф де Монталамбер, – подхватил граф, – и Перваншу не оставалось ничего другого, как убить его, а времени на то, чтобы заново открывать сейф, у него не было, и он предпочел скрыться. – Шереметев энергично потер руки. – Правдоподобно, баронесса. Весьма правдоподобно!

– В любом случае меня не интересует, кто убил Монталамбера, – сказала Амалия. – Для меня важны только письма.

– Тем не менее, я бы посоветовал вам быть осторожнее с этим некоронованным принцем, – заметил Шереметев. – У него репутация человека отчаянного, так что, баронесса, умоляю вас: если вы с ним встретитесь, держитесь настороже. Мало ли что может случиться, а нам бы не хотелось терять вас.

Намек, заключавшийся в последних словах, заставил Амалию вздрогнуть.

– Так что, Перванш настолько опасен?

– Опасен ли он? – воскликнул его сиятельство. – Да вы только подумайте, Амалия Константиновна, какое количество мошенников мечтает оказаться на его месте! Ведь титул «принц воров» – отнюдь не пустые слова, а, можно сказать, почетное звание, которое обеспечивает носящему его человеку поддержку и повиновение со стороны… гм… коллег по профессии. А теперь представьте себе действия, которые ему приходится предпринимать, чтобы сохранить за собой это место, и вы сами все поймете.

– По правде говоря, я не думала в таком ракурсе, – призналась Амалия. – Значит, именно по этой причине он столь упорно таится от всех, даже от своих… э… подданных?

– Вы правы.

– И тем не менее, как бы тщательно он ни скрывался, хоть что-то все-таки должно быть о нем известно, – настаивала Амалия. – Что, например, знаете вы, ваше сиятельство?

Шереметев улыбнулся.

– Амалия Константиновна, если уж даже ваш знакомый из числа парижских воров не смог вам сообщить ничего конкретного, почему вы думаете, что мне должно быть известно больше? – Амалия смутилась и хотела уже извиниться, но граф поднял руку. – Конечно, иногда до меня доходили кое-какие слухи, но…

– Что за слухи? – заинтересовалась баронесса.

– Думаете, они вам помогут, Амалия Константиновна? Извольте. Так вот, принц воров необыкновенно смелый человек, прекрасно стреляет, отменно фехтует, ловкий вор, само собой, и непревзойденный хитрец. Полиция уже долгое время пыталась поймать его, и только комиссару Папийону это почти удалось.

– Почти? – подняла брови Амалия.

– Да. Комиссар распространил слух, что в некоем бронированном поезде будут перевозиться вышедшие из обращения золотые монеты для последующей их переплавки. Такой куш был бы как раз достойной добычей для принца воров, и он действительно попался на приманку. Разумеется, никаких денег в поезде не было, зато имелся вооруженный до зубов отряд полицейских, которым приказали следить в оба и стрелять во все, что покажется им подозрительным. – Граф мечтательно зажмурился. – И что ж? Принца заманили в ловушку, да только он с легкостью сумел выбраться оттуда. Ну, не то чтобы с легкостью, по правде говоря, но все же он ускользнул и оставил Папийона с носом, хотя комиссар все-таки сумел его ранить. После этого примерно полгода о принце воров не было никаких вестей, а теперь он опять объявился, причем в самом не подходящем для нас месте.

– Вот как? – задумчиво проговорила Амалия. – Знаете, мне не дает покоя один вопрос. Зачем все-таки принцу воров письма императора? Это не деньги, не драгоценности, а бумаги, имеющие лишь политическое значение. Так для чего они могли понадобиться Перваншу?

Шереметев невесело улыбнулся.

– Вы забываете о том, сколько письма стоят, Амалия Константиновна, – отозвался он. – Вот вам и ответ на ваш вопрос.

Амалия покосилась на графа:

– Думаете, принц воров действовал по чьему-то поручению?

– Думаю. И даже убежден в этом, – твердо ответил Шереметев. – И теперь, баронесса, когда мы с вами наконец во всем разобрались, я приставлю своих людей к Даблдэю, Гарденбергу и еще кое-каким вредным людишкам, которые могут стоять за спиной этого любителя барвинков. И если они с ним связаны, – Шереметев хищно улыбнулся, – им несдобровать.

– Да, пожалуй, – согласилась Амалия, – хорошо бы проследить за всеми возможными покупателями, тем более что на деле их число не так уж велико. Теперь вот что, ваше превосходительство. Мне хотелось бы знать, до какого предела я могу повышать цену. Посудите сами – я ведь встречаюсь с Перваншем не ради его прекрасных глаз, а для того, чтобы выкупить письма императора. Пока у меня только семьдесят пять тысяч франков, и из них две я обещала человеку, который сводит меня с принцем воров. Что, если Перванш запросит много больше, к примеру, сто тысяч? Как мне поступать в таком случае?

– Просите отсрочку, – коротко ответил Шереметев. – Деньги у вас будут. Любые деньги, баронесса.

– Любые? – переспросила Амалия, решив, что ослышалась или не так поняла своего собеседника.

– Любые, – повторил граф, поднимаясь с места. – Итак, Амалия Константиновна, помните: я рассчитываю на вас. Как только вы переговорите с этим воровским прохвостом, доложите мне, к чему вы пришли.

– Всенепременно, ваше сиятельство, – отвечала Амалия.

– Буду ждать. – И граф Шереметев, откланявшись, удалился.

Глава 5

В полдень в саду Тюильри. В по-олдень…

В воскресенье, оставив присланных Шереметевым агентов приглядывать за домом на случай возможного появления настырного инспектора Готье, Амалия оделась в бледно-розовое платье, взяла с собой кисейный зонтик от солнца и, выйдя из особняка, направилась к месту встречи.

Стояло великолепное июньское утро. В небе – ни облачка. В сердце – ни тени печали. Лошади, экипажи, витрины, лица прохожих, деревья – все омыто ярким солнечным светом, все словно пронизано им. Дети пускают в ручейке бумажные кораблики; желтая собака, виляя хвостом, стоит у мясного прилавка и с умилением смотрит на разложенные на нем куски… Амалия почувствовала, что ей хочется улыбаться. Даже хочется смеяться во все горло, забыв о приличиях. Покачивая элегантным зонтиком, она скользила сквозь толпу, почти не задевая прохожих, – юная, очаровательная, настоящая дама до кончиков ногтей. И никто из тех, кто провожал ее в эти мгновения одобрительным взглядом, даже не догадывался, что она идет на встречу с принцем воров, некоронованным повелителем уголовного мира.

Но вот и сад Тюильри, в котором звенит детский смех и бренчит чья-то шарманка, по аллеям которого ходят холеные дамы и господа и разносчики с лотками, предлагающие свой товар. Казалось, здесь собралась добрая половина Парижа, и Амалия невольно похолодела, завидев несметное количество народу. Но отступать уже было поздно, и она храбро вошла в сад.

Дамы с собачками и с мужьями; кружевная сень листвы; бабочки, исполняющие в воздухе над цветами какой-то сложный танец; няньки с детьми… дети с родителями… дети сами по себе… а вон под лавкой дремлет черный кот с белой манишкой. Гул, гомон, где-то смеется женщина, и в ее смехе слышны чуть истерические нотки. И, как будто этого мало, на другом конце парка раскинулись балаганы, и горластые зазывалы вовсю заманивают доверчивый народ поглазеть на глотателя огня, на метателя ножей и на трехметрового человека. Подходите, господа, подходите, не пожалеете!

Большие часы показали ровно полдень, и Амалия, немного растерявшаяся в праздничной толчее, попыталась собраться с мыслями.

«Франсуа передал – в саду Тюильри в двенадцать. Прекрасно. Вот он, сад Тюильри, и вот она, я. Теперь остается только ждать».

Легко сказать! По натуре Амалия, несмотря на всю свою рассудочность и внешнюю уравновешенность, была человеком нетерпеливым. Если она чего-то желала, то ей необходимо было добиться этого в тот же момент.

Она побродила по дорожкам, погладила кота, посмотрела на играющих детей. Время ползло невыносимо медленно, и в четверть первого наша героиня совершенно отчаялась.

«Глупо было доверять такому мошеннику, как Франсуа, – размышляла Амалия. – Он мог придумать сегодняшнее рандеву, чтобы попросту отвязаться от меня и заставить торчать тут, на солнцепеке, пока он в каком-нибудь кабаке надрывает живот, думая о том, как ловко меня обманул. Ждите, мол, вашего принца, дорогая баронесса, в саду Тюильри хоть до второго пришествия!»

– Леденцы, леденцы! – кричала сдобная торговка. – Продаю леденцы! Кому леденцы?

– Подходите ближе, дамы и господа! Такое бывает только раз в жизни! Знаменитый метатель ножей Лавуа! Учился своему мастерству у американских индейцев! Может снять у вас скальп так, что вы даже не почувствуете!

Но Амалия тотчас же отвернулась от балаганов и зашагала прочь, не обратив на голого по пояс метателя ножей никакого внимания. А зря. Когда она отошла на несколько шагов, худой мускулистый Лавуа обернулся и проследил за ней взглядом. Это был инспектор Готье. Под одобрительные крики толпы он стал метать ножи в горящие свечи, и всякий раз, как лезвие пролетало над очередной свечой, она гасла. Закончив свой номер, метатель раскланялся. Зрители горячо зааплодировали.

Но Амалия не видела ничего этого – она была уже далеко. Время неприметно катилось к половине первого.

– Продаю иголки, нитки! Сударыня, не угодно ли? Товар первейшего качества!

Но Амалия терпеть не могла все, что связано с шитьем, и только отрицательно покачала головой.

Она села на скамейку, расположенную в тени лип, и стала смотреть на совсем маленького мальчика в голубеньком костюмчике, которого его дед учил пускать мыльные пузыри. Наконец малышу удалось выдуть большой радужный пузырь, и ребенок радостно захлопал в ладоши. Пролетев с полметра, пузырь бесшумно лопнул. Малыш открыл рот, на его лице застыла отчаянная обида, и через мгновение под липами раздался протестующий рев. Как мог пузырик так поступить? Ведь он был такой красивый!

– Ну-ну, не плачь, не плачь, – засуетился дед, и по тому, как нежно он обращался с ребенком, Амалия с опозданием сообразила, что этот пожилой человек никакой не дед ему вовсе, а родной отец. Его руки дрожали, когда он вытирал утихшему карапузу мокрые щечки.

Отец с сыном ушли, и Амалия осталась на скамейке одна. Неведомо откуда взявшийся маленький рыжий пони подошел к ней и робко ткнулся носом в ее плечо.

– Ты кто? – серьезно спросила у него Амалия.

Пони встряхнул головой и тихо заржал. Протянув руку, она погладила его по холке. Пони фыркнул и отстранился.

– Сударыня, шкатулки, шкатулки! Купите красивую шкатулку! – раздалось сзади.

– Спасибо, – ответила Амалия, не оборачиваясь, – мне ничего не надо.

– А мне, кажется, надо, – возразил нагловатый мужской голос, и в то же мгновение в ее поле зрения оказалась знакомая ей резная шкатулка с большой монограммой «А» на крышке. – Ведь это же ваш инициал, верно?

Вмиг забыв о пони, Амалия медленно повернулась. Перед ней стоял, ухмыляясь во весь рот, парень лет двадцати трех с каштановыми волосами и дерзкими светлыми глазами. Он был одет, как рабочий, – в мешковатые штаны, в чистую, но линялую рубашку и сильно поношенные ботинки, – но держался, как заправский оборванец, и невольно Амалия почувствовала тревогу. На голове у оборванца красовалась видавшая виды серая кепка, а вокруг шеи был повязан пестрый шелковый платок – скорее всего, краденый.

– Ну так что, дамочка? – развязно осведомился оборванец, помахав шкатулкой у нее перед носом. – Берете или нет?

– Сколько? – мрачно спросила Амалия.

– Пятьсот франков, – отозвался ее собеседник.

Без особой охоты Амалия вручила странному оборванцу деньги. Она уже знала, что в шкатулке ничего не окажется, но ей было необходимо во что бы то ни стало расположить к себе этого типа, кем бы он ни был. Ибо, по правде говоря, Амалия сомневалась, что видит сейчас перед собой самого принца воров.

– Вот и чудненько! – заявил оборванец, пряча деньги, после чего без всяких околичностей плюхнулся на скамейку возле нее. Устроившись рядом с Амалией, он поглядел ей прямо в лицо нагловатым, открытым взглядом и широко осклабился. Зубы у него оказались ровные, мелкие.

Амалия открыла шкатулку, убедилась в том, что та пуста, и вопросительно посмотрела на сидящего рядом человека.

– Верно, – ответил тот, ухмыльнувшись еще шире. – Считайте, что это был первый взнос.

– Вы кто, собственно? – на всякий случай спросила Амалия.

– А вот это вам знать совершенно ни к чему, – отозвался оборванец.

– В самом деле? – холодно спросила Амалия, и ее глаза сделались почти золотыми.

То ли из-за этого, то ли по какой другой причине ее собеседник, смутившись, поспешно пробормотал:

– Меня прислал парень, который любит барвинки. Ясно? Сам он на такие встречи не ходит, ни к чему они ему.

– Понятно, – сказала Амалия.

– Вряд ли, – дерзко отозвался оборванец, после чего у Амалии появилось совершенно закономерное желание пристрелить его из револьвера, который к тому же находился у нее под рукой, в лежащей рядом дамской сумочке. Однако она пересилила себя и вызывающе улыбнулась.

– Ну хорошо, месье Никто, давайте поговорим о деле. Сколько вы хотите?

Оборванец озадаченно покосился на нее.

– Вообще-то меня зовут Ален, – сказал он.

– Отлично, Ален. Так сколько вы хотите?

Теперь, когда он сидел с ней рядом, она видела, что черты лица у молодого человека правильные, а само лицо – тонкое и нервное, но Амалия не любила этот тип внешности, ей вообще не по нутру были развязные красавцы. «Смазливый, конечно, парень… – смутно подумала она. – Но все равно мерзавец».

– Для начала надо уточнить кое-что, – заявил Ален, скрестив руки на груди. – Во-первых, в том сейфе было всего одиннадцать писем, а не тринадцать.

– Знаю, – кивнула Амалия.

Ален вскинул брови.

– Тогда почему вы сказали, что их тринадцать? – не удержался он.

– Для проверки, – объяснила Амалия. – Если бы мой знакомый, тот, что организовывал встречу, вздумал меня надуть – к примеру, подослал бы кого-то вместо принца воров, – я бы сразу же это поняла, как только он упомянул бы, что писем тринадцать. Но раз вы знаете, сколько их на самом деле, стало быть, – она улыбнулась, – вас и в самом деле послал месье Перванш.

– Ловко, – вздохнул оборванец. – Кстати, только между нами: это вы убили графа де Монталамбера?

Амалия так поразилась, что едва не выронила шкатулку, которую держала в руках.

– С чего вы взяли? – вырвалось у нее.

– Да с того, – беззаботно отвечал Ален, – что вы пришли после нас, открыли сейф и вытащили оттуда цветок, а после этого в доме объявился труп.

Амалия озадаченно смотрела на него.

– Я думала, это вы его отправили ужинать с ангелами, – сказала она, употребив выражение, подслушанное у Франсуа.

– Нет. – Ален решительно покачал головой, и по его лицу Амалия видела, что он говорит правду. – Не мы.

– И не я, – спокойно заметила Амалия.

– Значит, там был кто-то еще, – подытожил Ален. – Если вы не врете, конечно.

– И если не врете вы, – вкрадчивым тоном ввернула Амалия. – С какой стати я должна доверять вам больше, чем вы мне?

Улыбка сползла с губ Алена. Некоторое время он молча смотрел ей в лицо прямым, холодным взглядом.

– А вы странная, – с расстановкой проговорил он. – Очень странная.

– Полно вам, Ален, – со скучающей гримасой заметила Амалия. – В конце концов, какая разница, кто прикончил нашего знакомого? В данный момент меня интересует только одно: письма.

– Любовные письма, подписанные «Александр»? – ухмыльнулся оборванец. – Как же, читал. – У Амалии противно заныло под ложечкой, но тут Ален доверительно наклонился к ней и шепнул: – Можно вопрос? Только между нами. Кто он вам, любовник?

– Вы очень догадливы, – отозвалась Амалия с едва заметной иронией.

– Так я и думал, – заявил Ален. – Сколько?

Амалия решилась.

– Десять тысяч франков, – сказала она.

Ален хищно оскалился.

– Пятьдесят, – промолвил он. – Может быть, вам неизвестно, но на эти страстные послания есть еще один покупатель.

– Вот мерзавец! – вырвалось у Амалии. – Он, а не вы, конечно, – прибавила она, видя, что Ален отшатнулся, пораженный ее тоном. – Хорошо. Пятьдесят так пятьдесят.

– Должно быть, они очень вам дороги, – заметил Ален, пристально наблюдая за ней.

Амалия улыбнулась и с двойственным выражением произнесла:

– Вы даже не можете себе представить, как.

Ален задумчиво поглядел на аллею.

– С вашей стороны это было очень опрометчиво, – шепнул он.

– Что именно? – удивленно спросила Амалия.

– Приглашать на свидание легавых, – холодно отозвался оборванец, и, проследив за направлением его взгляда, Амалия увидела в толпе гуляющих инспектора Готье.

– Ах, черт! – простонала она, но было уже поздно.

С непостижимой ловкостью посланец принца воров перемахнул через спинку скамьи и бросился бежать. Через несколько мгновений он уже скрылся из виду, а разъяренная Амалия с пылающими щеками, приготовилась встретить инспектора, который медленно приближался к ней неумолимый, как сама судьба.

Глава 6

Кудрявая белокурая девочка выпустила из рук большой бело-розовый мяч, и он покатился по дорожке. Готье легко нагнулся, подхватил мяч с земли и отдал его девочке, погладив ее по головке.

– Спасибо, сударь! – пролепетало чинное дитя, приседая.

Амалия поспешно засунула шкатулку в сумку, чтобы предательская улика невзначай не бросилась полицейскому в глаза, и сидела на скамейке, кусая губы. Готье, заложив руки в карманы, подошел и остановился рядом.

– Прекрасная погода сегодня, госпожа баронесса, – бесстрастно заметил он. – Не правда ли?

В его тоне было что-то такое, отчего Амалия напряглась. Ей не нравился этот молодой полицейский с пронизывающим взглядом, а еще больше не нравилось то, что он явился в самый неподходящий момент, опрокинув все ее расчеты.

– Простите, я вас знаю? – ледяным тоном осведомилась она, чтобы поставить инспектора на место. Но того, судя по всему, было не так-то легко сбить с толку.

– Я Анри Готье, инспектор парижской уголовной полиции, – представился заново он. – Не так давно мне выпала честь побывать у вас дома… госпожа баронесса.

И, не спрашивая разрешения, он преспокойно уселся на скамейку рядом с Амалией. А та, мгновенно приняв решение, наоборот поднялась с места.

– Простите, но у меня совсем немного времени, и я ужасно спешу. – Она очаровательно улыбнулась. – Счастливо оставаться, господин инспектор.

Может быть, если ей повезет, она еще успеет перехватить Алена на полпути, прежде чем он покинет парк. Но слова, которые молодой инспектор бросил ей вслед, когда она уходила, мгновенно заставили ее переменить решение уйти.

– Мать лакея Шевалье вовсе не была больна, – сказал полицейский.

Амалия застыла на месте.

– Что, простите? – пролепетала она, оборачиваясь.

– Лакей Пьер Шевалье получил телеграмму, которая вызывала его в Ла-Рошель к больной матери, – терпеливо пояснил полицейский. – Но она вовсе не была больна.

С немалым трудом Амалия все же смогла овладеть собой.

– Простите, я не понимаю, о чем вы, – промолвила она, светски пожимая плечами. – У меня нет никакого лакея.

– Конечно, – легко согласился Анри Готье. – И кучера у вас нет. А кстати, кучера жестоко избили на улице как раз накануне убийства.

– Какого убийства? – Амалия твердо решила не давать инспектору никаких зацепок, но с каждым мгновением ей становилось все труднее и труднее.

– Я говорю об убийстве, – спокойно пояснил Анри, глядя на нее своими непроницаемыми серо-голубыми глазами, – незадолго до которого в архитектурном управлении города Парижа один русский запросил подробный план особняка графа де Монталамбера. Он русский, вы тоже русская… И, конечно же, это просто совпадение.

– Так вы говорите о графе де Монталамбере? – совершенно натурально поразилась Амалия. – Но чем я могу вам помочь, месье? Я и видела-то его всего лишь один раз в жизни на каком-то балу…

– Неужели? – сказал Готье, глядя на нее снизу вверх. – Значит, это не вы приходили к нему в особняк за несколько дней до его смерти?

Амалия начала сердиться, и, надо признать, у нее были для этого все основания. Определенно, полицейский был слишком хорош в своем деле, черт бы его подрал!

– Послушайте, сударь, я не понимаю, к чему вы клоните, – раздраженно проговорила она. – Если вы хотите сказать, что я имею какое-то отношение к смерти бедного графа…

Вместо ответа Анри залез в карман и достал оттуда сложенный голубой листок. Когда он развернул его, Амалии на мгновение почудилось, что свет в аллее померк. Это было то самое письмо, которое она написала графу, чтобы потянуть время и усыпить его бдительность после того, как он выставил ей свое унизительное условие.

– Присаживайтесь, мадам, – промолвил инспектор Готье почти с жалостью. – На вас лица нет.

Чувствуя, как у нее подгибаются колени, Амалия опустилась на скамью.

– Вы признаете, что являетесь автором этого письма? – по-казенному четко закруглив формулировку вопроса, осведомился инспектор.

Амалия вскинула голову.

– Вы меня допрашиваете, господин инспектор? – холодно осведомилась она. – Можно спросить, по какому праву?

Анри Готье улыбнулся.

– По праву человека, который расследует убийство графа де Монталамбера, – спокойно ответил он.

Это был удар, да еще какой! Одно дело – полицейский, расследующий какую-то кражу, и совсем другое – тот же самый въедливый, умный, проницательный полицейский, которому поручено найти убийцу. Первый не представлял для Амалии никакой или почти никакой опасности, в то время как второй…

– Не знала, что вы занимаетесь этим делом, – сказала Амалия, пытаясь выиграть время для того, чтобы собраться с мыслями.

– Зато теперь знаете. – Анри Готье взглянул на листок, и между его бровями пролегли вертикальные морщинки. – Можно задать вам вопрос, госпожа баронесса? В каких отношениях вы состояли с адресатом письма?

– Это уже ни на что не похоже! – возмутилась Амалия.

– Я ждал, что вы скажете нечто подобное, – заметил инспектор. – Тогда, может быть, вы мне объясните, зачем вам понадобилось назначать графу де Монталамберу свидание в вечер пятницы, за несколько часов до того, как его убили?

До последнего вопроса Готье Амалии казалось, что ничто больше не способно удивить ее сегодня. Но инспектор удивил ее, и еще как удивил!

– Я назначала графу свидание? – пролепетала она, плохо соображая, что говорит. – Свидание в пятницу?

– Ну да, – отозвался Готье. – Вы же сами прислали ему письмо.

Это уже было интересно! Она должна выяснить все до конца. Что за чертовщина, в самом деле? Какое еще приглашение?

– Покажите! – потребовала Амалия, протягивая руку.

Готье пожал плечами, спрятал в карман первое письмо, в котором Амалия умоляла графа сжалиться над ней и проявить благородство, после чего выудил из своего сюртука другой листок, точь-в-точь похожий на первый.

– Боюсь, я не могу дать его вам в руки, – извиняющимся тоном промолвил он. – Ведь он – вещественное доказательство.

Едва Амалия взглянула на листок, как все ее сомнения рассеялись.

– Почерк не мой, – уверенно заявила она. – Это фальшивка. У вас в полицейском управлении должен быть эксперт-графолог, так что покажите письмо ему. Кроме того… Вы позволите? – Она протянула руку и осторожно дотронулась до листка. – Бумага не такая, на которой я обычно пишу, она гораздо тоньше. Конечно, она похожа на мою, но сравните ее с первым письмом, и вы сразу же увидите разницу.

Неожиданно Готье улыбнулся, и вновь Амалия с изумлением отметила про себя, как странно просветлело от улыбки его замкнутое лицо.

– Должен признаться, мы уже обращались к графологу, – сказал он. – Месье Папирюс был категоричен: второе письмо написано не тем же лицом, что первое.

Амалия нахмурилась.

– Но ведь не может быть, чтобы его написали просто так! Я хочу сказать… – Она осеклась.

– Вы правы, мадам, – бесстрастно заметил Готье, убирая письмо в карман. – Это было проделано с вполне определенной целью: убрать месье де Монталамбера из дома на время ограбления.

– Ограбления? – вскинула брови Амалия.

– Да-да, – подтвердил молодой полицейский. – У него в спальне был сейф. Когда мы наконец открыли его, внутри ничего не оказалось, между тем как лакей совершенно точно помнил, что его хозяин прятал туда красивую резную шкатулку.

Амалия, у которой эта шкатулка сейчас лежала в сумочке, невольно похолодела и нервно вцепилась в ручку своего ридикюля.

– Стало быть, они выманили его из дома, – задумчиво заговорила она, – но он вернулся раньше времени, и тогда… тогда они убили его.

– Это мог быть и он, – уронил Готье.

– Что? – Амалия непонимающе уставилась на него.

– Вы говорите «они», как будто вам известны эти люди, – небрежно заметил полицейский. – А ведь это мог быть и он, и она… Мужчина или женщина.

Вот уж воистину, язык мой – враг мой. Мысленно Амалия выругала себя за неосторожность.

– Но ведь в газете писали, что в доме графа побывали грабители, – внезапно вспомнила она. – Поэтому я и сказала «они».

– В какой газете? – деловито спросил Готье.

К счастью, Амалия вспомнила издание и назвала его.

– Прошу меня простить, – промолвил молодой полицейский. – Работа, сами понимаете… – Он развел руками и улыбнулся своей чарующей улыбкой.

Однако Амалия моментально догадалась, что за этим последует. «Ну да, сейчас ты поулыбаешься, чтобы усыпить мою бдительность и расположить меня к себе, а потом – раз! – и огорошишь каким-нибудь головоломным вопросом, от ответа на который я не смогу отвертеться». И чтобы инспектор не понял, что она его раскусила, Амалия постаралась улыбнуться пошире, сделав самое глупое лицо, на какое только была способна.

– Вот видите, как все получается, – сказал Готье бесхитростно. – Вы едва знали графа, а между тем, как только ему принесли приглашение на встречу с вами, он сразу же бросил все дела… и поспешил к вам.

– Не ко мне, – резко сказала Амалия.

– Но он-то думал, что идет к вам, – мягко промолвил Анри. – Поэтому я повторяю свой вопрос: что у вас были за отношения с этим человеком?

– У меня не было с ним никаких отношений, – с металлом в голосе отчеканила Амалия. – И я бы попросила вас, сударь, прекратить свои оскорбительные намеки.

Готье метнул на нее быстрый взгляд.

– Скажите, мадам… Он вас шантажировал?

– Что? – болезненно вскрикнула Амалия.

– В первом письме, которое, по вашему же собственному признанию, писали именно вы, вы умоляете его пощадить вас, – безжалостно продолжал Анри. – Далее вы даете понять, что почти готовы согласиться на его условия. Что за условия? Почему граф с таким нетерпением ждал встречи с вами? Как могло так получиться, что в роковой для графа день в его доме не оказалось ни одного человека из прислуги? Почему человек из русского посольства запрашивал план особняка, в котором проживал граф? Откуда взялось второе письмо, автор которого, несомненно, был знаком с первым, раз имитировал и почерк, и бумагу? Что за оборванец только что сидел рядом с вами на скамейке? Оборванец, с которым вы беседовали, как со старым другом… И, наконец, что за бумаги лежали в сейфе у графа в той самой загадочной шкатулке, которая бесследно исчезла? Скажите…

Но вместо ответа Амалия лишь размахнулась и влепила Анри Готье пощечину. Слишком уж долго она терпела все это.

Инспектор отшатнулся, схватившись за щеку. Амалия поднялась со скамьи. Мгновение баронесса и полицейский смотрели друг на друга, и в их скрестившихся взглядах не было ничего, даже отдаленно похожего на приязнь. Скорее, они напоминали скрестившиеся клинки двух врагов.

– Мне кажется, сударь, вы зашли слишком далеко, – ледяным тоном промолвила баронесса Корф. – Что же до ваших вопросов, то ответы на них ищите сами. Я вам не помощник.

И, даже не кивнув на прощанье растерянному полицейскому, она гордо удалилась. Но, по правде говоря, ее уход куда больше походил на бегство – бегство с поля боя, на котором только что она потерпела сокрушительное поражение.

Глава 7

Войдя в особняк княгини Лопухиной, Амалия налетела на Добраницкого.

– Все в порядке? – спросила она. – Никто не приходил?

Добраницкий заверил ее, что все спокойно. Амалия перевела дух.

– Хорошо, – сказала она. – Если придет человек по имени Франсуа и скажет, что он мой дворецкий, велите, чтобы он подождал и никуда не уходил. Я скоро вернусь.

И, взяв фиакр, она направилась в банк, где в ячейке депозитного сейфа хранился заветный вексель на семьдесят пять тысяч франков.

Амалия обменяла его на деньги, взяла из них пять тысяч франков, а остаток положила в тот же сейф. Сунув руку в сумочку, она обнаружила там пустую шкатулку. «Если меня возьмут с этой уликой, – подумала Амалия, – мне конец». Дернув щекой, она швырнула шкатулку в сейф, поверх пачек с купюрами, захлопнула дверцу и заперла ее. Даже если Готье добьется разрешения на обыск в ее доме, в банк его не пустят никогда.

«Так, – подумала Амалия, переведя дух. – А теперь – Франсуа».

Когда она вернулась в особняк, вор уже ждал ее. Он обрадовался ей, словно они были старыми друзьями.

– Прекрасно, – сказала Амалия Добраницкому и двум агентам, которые были с ним. – А теперь можете идти.

Добраницкий со значением кашлянул, покосившись на Франсуа.

– Но наше дело…

– Когда у меня будут новости, – нетерпеливо оборвала его Амалия, – я дам вам знать.

Добраницкий и его люди покинули особняк, а Амалия обернулась к Франсуа.

– Ну что, мадам? – спросил мошенник, блестя глазами. – Вы его видели?

– Он прислал вместо себя какого-то шаромыжника, – отозвалась Амалия. – Разговора не получилось. – Она поколебалась, но потом все-таки сказала: – Когда мы с ним беседовали, в саду откуда-то появился инспектор Готье. Посланец решил, что я с ним заодно, и бежал.

– Черт возьми! – пробормотал ошарашенный Франсуа. – Вот черт возьми!

Амалия отвернулась.

– Боюсь, вам лучше некоторое время не встречаться с вашими… мм… друзьями, – выдавила она из себя. – Мало ли что они могут подумать. Мне очень жаль, что все так получилось. Я думаю, Готье следил за мной, но вряд ли мне удастся убедить в этом принца воров. – Она протянула своему помощнику деньги. – Держите, Франсуа. Здесь пять тысяч франков вместо двух. Да, и еще… – Амалия подошла к дивану и, приподняв одну из подушек, извлекла из-под нее сверток с драгоценностями герцогини де Лотреамон. – Забирайте. Здесь все, как и договаривались.

Франсуа не верил своим глазам. Он был готов к любому подвоху, но то, что с ним обошлись честно, да еще дали больше денег, чем обещали, подкосило его. Он посмотрел на деньги – они явно не были фальшивыми. Драгоценности тоже оказались все на месте.

– А что теперь? – спросил он, чтобы хоть что-то сказать.

– Ничего. – Амалия рухнула на стул и, поставив локти на стол, подперла руками голову. – Теперь уходите. И постарайтесь не попадаться полиции.

– А как же те письма? – пробормотал Франсуа, ничего не понимая.

– Письма теперь для меня потеряны, – горько отозвалась Амалия. – После того, что случилось сегодня в саду Тюильри, принц воров точно не захочет иметь со мной дела.

Она хотела, чтобы Франсуа поскорее ушел, но он все мешкал и никак не решался удалиться.

– Однако, может быть, вам все-таки удастся объясниться… – робко пробормотал он. – Ведь люди не безгрешны, они совершают разные поступки… и часто ошибаются. – Амалия молчала, и Франсуа решил, что дело именно в этом. Когда-то она совершила ошибку, и Монталамбер пытался шантажировать ее, и теперь она боится, как бы ее муж не узнал о той ошибке. – Я уверен, если ваш муж любит вас, он вас простит, – закончил Франсуа.

Это было уже слишком, и Амалия сорвалась с места.

– Да при чем тут любовь?! – в ярости вскричала она. – При чем тут любовь, боже мой?! Мне нужен развод, понимаешь ли ты, развод! А у меня сын, и если я не добуду эти проклятые письма… если я не найду их… муж отберет у меня ребенка, и я никогда его не увижу! Это ты понимаешь? Не понимаешь? – По ее щекам текли слезы. – Ну, тогда убирайся ко всем чертям!

Не помня себя, Франсуа опрометью выскочил на лестницу и опомнился только тогда, когда за ним захлопнулась дверь особняка.

«До чего же по-разному устроены люди! – думал вор, бредя по улице в направлении вокзала Сен-Лазар. – Моя собственная мать бросила меня на помойке, стоило мне родиться, и если бы меня не подобрали добрые люди, я бы наверняка не прожил и дня. А эта странная женщина готова на все, лишь бы ее ребенок остался с ней. Казалось бы, такая молодая, могла бы пожить для себя, тем более что у ребенка отец имеется, а вот поди ж ты…» И он вздохнул, вспоминая глаза Амалии, ее сосредоточенное лицо и маленький рот с твердо очерченными уголками. «Как это скверно – быть никому не нужным!» – подумал он через несколько мгновений и вздохнул снова.

Если бы Франсуа поменьше вздыхал и внимательнее смотрел по сторонам, он бы наверняка уже заметил щуплого бледного мальчишку, который следовал за ним от самого дома Амалии. Но так как Франсуа был погружен в свои невеселые мысли, он, ничего не заподозрив, добрался до вокзала, где и купил билет на ближайший поезд. Амалия была права – после того, что случилось в саду Тюильри, оставаться в Париже ему было небезопасно.

Что же до самой Амалии, то как раз в эти мгновения она переодевалась в свое любимое золотистое платье, расшитое золотистыми же цветами. Ей еще предстояло отчитаться перед графом Шереметевым, а разговор, как она предвидела, предстоял нелегкий.

«Конечно, у меня есть одна зацепка… Так что в каком-то смысле даже хорошо, что мне удалось поговорить с этим несносным Готье. По крайней мере, он выдал один многозначительный факт, на который сам не обратил внимания, ну а я… Впрочем, там видно будет».

И Амалия, надушившись ландышевой водой, бросила на себя последний взгляд в зеркало, поправила шляпку и, прихватив сумочку, вышла из дома. На улице она взяла фиакр и велела отвезти себя в посольство.

– Как все прошло, Амалия Константиновна?

Такими словами встретил ее граф Шереметев.

– Не так, как я рассчитывала, – сокрушенно промолвила Амалия и рассказала о свидании в саду Тюильри и о том, что за ним последовало.

– Досадно, – пробормотал граф. – Очень досадно! Получается, что инспектор Готье подозревает вас в убийстве, которое на самом деле совершил принц воров.

– Его посланец сказал, – напомнила Амалия, – что они не имеют к убийству никакого отношения.

Граф резко обернулся и саркастически посмотрел на нее.

– А вы ему поверили! Ах, Амалия Константиновна, Амалия Константиновна… Да разве таким людям можно верить? Право слово, вы меня удивляете!

– Я полагаю, что нам на самом деле безразлично, кто убил Монталамбера, – твердо промолвила Амалия. – Однако полиция, разумеется, вовсе так не считает. Поэтому я убедительно прошу ваше сиятельство навести самые подробные справки об инспекторе Анри Готье, который сегодня так некстати появился в Тюильри. Я хочу знать о нем все: где он живет, сколько лет работает в полиции, какие дела ему удалось раскрыть, можно ли, наконец, его подкупить. Это очень важно.

В глазах Шереметева мелькнул огонек понимания.

– Что ж, баронесса, сегодня я как раз встречаюсь с префектом и… – Он остановился. – Кстати, я не сказал вам, что вы тоже приглашены?

– Приглашена? – удивилась Амалия. – Куда?

– На званый вечер, – отозвался граф, открывая один из ящиков своего стола и вынимая из него конверт с позолоченным гербом. – Меня попросили передать это вам.

Амалия взяла конверт, извлекла из него приглашение и бегло взглянула на стоящее в самом конце имя.

– Жером де Сен-Мартен? Не знаю такого. И вообще, сейчас я не расположена посещать званые вечера. – Она положила приглашение обратно в конверт.

– Вы танцевали с ним на балу у герцогини де Лотреамон, – напомнил граф. – Такой приземистый господин…

– А, специалист по дворянским генеалогиям! – воскликнула Амалия.

Граф улыбнулся.

– Именно. Кстати, он большой друг Люсьена де Марсильяка. И не только друг, но и единомышленник.

– Единомышленник? – подняла брови Амалия.

– Они оба бонапартисты, – пояснил граф. – Журналист Марсильяк – по убеждениям, а месье Сен-Мартен к тому же еще и по крови. Возможно, вы не знаете, но он родной внук Наполеона, который когда-то питал благосклонность к некой мадам Сен-Мартен.

– В самом деле? – заинтересовалась Амалия.

– Да, именно так. Похоже, вы произвели на месье Сен-Мартена впечатление, как, впрочем, и на месье Марсильяка. Люсьен просто в восторге от вас. Все эти дни он пытался вас разыскать, но я счел, что ни к чему вас беспокоить, и отвечал, что вам пришлось уехать по делам. Не знаю, право, зачем я говорю вам все это, раз уж вы твердо решили не идти на вечер…

– По правде говоря, я еще не знаю, – призналась Амалия. Услышав, что Сен-Мартен – внук самого великого императора, она заколебалась. Но снобизм тут был вовсе ни при чем, просто, раз уж невозможно увидеть живого Наполеона, надо посмотреть хотя бы на его внука, коли представляется такая возможность. – Значит, префект будет на званом вечере?

– Да, и вы сможете сами поговорить с ним, если хотите.

Амалия провела рукой по лицу.

– Дело в том, ваше сиятельство, что мне нужны сведения не только о Готье, но и еще о четырех людях. – И она назвала, о ком идет речь.

– По-моему, вы уже узнали о них все, что только можно, – заметил граф. – Разве нет?

– Не совсем так, ваше сиятельство, – после секундного колебания ответила Амалия. – На сей раз мне нужны подробности, скажем так, полицейского порядка. Потому что у меня появилась одна мысль, и мне во что бы то ни стало хочется ее проверить.

И она рассказала графу, как кое-что в словах Анри Готье навело ее на догадку, как именно они могут выйти на принца воров.

– Что ж, – отрывисто бросил Шереметев, едва баронесса закончила, – полагаю, это весьма возможно. Действуйте! А что касается полицейского господина, – он скривился, – то можете о нем не волноваться. Я позабочусь, чтобы он больше не смог вам мешать. – Граф поцеловал Амалии руку и проводил ее до двери. – Стало быть, до вечера, госпожа баронесса?

– До вечера, ваше сиятельство, – ответила она.

Глава 8

Ален снял кепку, сбил рукавом пот со лба и вновь надел ее. Черт возьми, как он мог так купиться? Ведь знал же, чувствовал, что ничего путного не выйдет из свидания в саду Тюильри! Еще повезло, что он вовремя заметил того полицейского – прежде, чем тот успел его сцапать. Хорош бы он был, в самом деле, если бы дал себя схватить!

Размышляя об этом, Ален свернул на узенькую неприметную улочку, где находились дома весьма подозрительного вида, перескочил через пересохшую канаву и зашагал к стоящему посреди пустыря дому. Это было грязное, бедное, обшарпанное жилище, каких немало водилось в этой части Парижа. Возле дома слонялся трехцветный кот с ободранным ухом. Заметив Алена, он остановился и, поджав одну лапку, с любопытством уставился на него.

– Ну, чего пялишься? – сухо спросил у него Ален, рывком открывая дверь. Однако кот, понятное дело, ничего не ответил, и Ален вошел в дом.

В комнате, в которой он оказался, находилась куча народу. Был тут высокий малый с бритой желтоватой головой и щербатыми зубами. Был маленький вертлявый человечек со скрюченными пальцами. Была необыкновенно красивая молодая черноволосая женщина с холодными серыми глазами. Был рыжий кудрявый парень, сосредоточенно вырезавший что-то ножом на столе. Напротив него сидел другой, русоволосый, с глуповатым лицом деревенского увальня. Всхлипывая, он читал какие-то бумаги и то и дело утирал грязной рукой мокрые глаза. Шестой член шайки стоял возле окна и, заложив руки в карманы, смотрел на пустырь. У него было мрачное лицо бандита, правую щеку которого пересекал поперек плохо заживший широкий шрам. Когда дверь растворилась, он обернулся.

– О, наконец-то и принц пришел, – произнес мрачный человек.

– Здорово, Селезень, – отозвался Ален. Он подошел к красивой женщине и небрежно поцеловал ее в губы. – Здравствуй, Изабель, моя радость!

Увалень за столом всхлипнул и вытер слезы. Ален неодобрительно покачал головой.

– И что ты в них нашел, а? – спросил рыжий парень.

– И не говори, – поддержала его красавица Изабель. – Читает и рыдает, как водосточная труба. Смех, да и только!

– Ну так ведь трогательно очень! – всхлипывая, признался увалень. – И слова такие… За душу берут! – Он ткнул себя в грудь грязным пальцем. – Вы, пишет, единственное на свете, что у меня есть, мой луч света в царящей вокруг тьме. Каково, а?

Мрачный Селезень покрутил головой и фыркнул.

– Заткнулся бы ты лучше, луч света, – со скучающей гримасой промолвил он, после чего вынул из кармана горсть орехов и стал колоть их на подоконнике, по-прежнему зорко поглядывая за окно.

Изабель обернулась к Алену.

– Как прошло свидание, мой принц? – задорно спросила она.

Ален усмехнулся:

– Никак. Там появился легавый.

Селезень уронил орех и грязно выругался.

– Так я и знал! – воскликнул вертлявый человечек со скрюченными пальцами. – Я же предупреждал тебя, принц! Не стоило туда ходить!

– Угасни, Россиньоль, – велела Изабель. В глазах ее застыла тревога. – Что там случилось, Ален?

Принц воров царственно пожал плечами и снял кепку.

– Ничего. Как только я заметил легавого, сразу же сбежал. Одно утешение – успел сбагрить шкатулку за пять сотен.

– Говорил же, нельзя Франсуа доверять, – вмешался до того молчавший бандит, высокий и щербатый. – Что хорошего можно ждать от отшельника!

– Ладно, ладно, – оборвал их Ален. – Задним-то умом вы все хороши!

– Убить мало эту суку, – сказал Селезень.

Ален неодобрительно поморщился.

– Если честно, я не уверен, что это она пригласила легавого. Когда она его заметила, у нее сделался такой вид, будто она увидела привидение.

– Уверен – не уверен, – проворчал рыжий, – надо было нас с собой взять. Мы бы ее как следует прижали и…

– Заткнись, Колен, – осадила его Изабель. – Тебе бы только прижать кого-нибудь, олух! Тоже мне, сердцеед нашелся!

Бандиты захохотали.

– Она предложила мне пятьдесят тысяч франков, – неожиданно промолвил Ален.

Смех стих, словно его отрезали ножом. Даже углубившийся в чтение увалень поднял глаза, и его рука, которой он вытирал слезы, замерла в воздухе.

– Сколько? – ошеломленно спросил Россиньоль.

– Пятьдесят тысяч франков, – повторил Ален. – Вот такие дела.

Первым опомнился щербатый бандит с бритой головой.

– Вздор! – решительно заявил он. – Чтобы такие деньги – за какие-то бумажки…

– А те люди? – внезапно напомнила Изабель. – Ведь и они наняли нас не просто так! Из всего, что находилось в доме, им были нужны только письма!

Россиньоль щелкнул своими скрюченными пальцами.

– Что-то тут нечисто, – убежденно заявил он. – Да, что-то тут не так.

Изабель и Ален переглянулись.

– Тот тип, в маске… – нерешительно начала Изабель. – Он ведь обещал заплатить нам только десять тысяч.

– То-то и оно, – тяжелым голосом уронил Ален.

– Но она привела легавого! – воскликнул Селезень. – Как можно ей верить?

– Брось, – осадил его рыжий Колен.

– Принц же поверил, верно, Ален? – Глаза Изабель были прикованы к лицу принца воров, который хмуро покусывал нижнюю губу. – Так или не так?

Ален тяжело опустился на стул.

– Мне показалось, что эта дама была настроена очень решительно, – сказал он наконец. – Попроси я даже сто тысяч, она бы и их дала, не задумываясь.

– Что же ты их не попросил? – холодно усмехнулся Селезень. – Ах да! Тебе же легавый помешал!

Но Ален бросил на него такой взгляд, что Селезень чуть не поперхнулся орешком.

– Следи за языком, – угрожающе сказала Изабель. – Не то…

– Не то что, красавица? – с вызовом спросил Селезень. – Прирежешь меня? А?

– А что? – заметил Россиньоль. – Она вполне на это способна. Прирезала же она своего отчима, который к ней приставал!

– Хватит! – рявкнул Ален. – Заткнитесь все! Слушай, Тростинка, – обратился он к читающему бандиту, – ты же эти письма наизусть выучил. Как, по-твоему, есть в них что-нибудь такое, за что можно было бы заплатить пятьдесят кусков?

Тростинка немного подумал и хлюпнул носом.

– Все зависит от того, кем они написаны, – наконец ответил он. – Сам посуди: не зря же покойный граф хранил их в сейфе!

– Кстати, отчего он все-таки стал покойным? – вмешался Колен. – Это баронесса его ухлопала?

Ален поморщился.

– Не знаю, – признался он. – Честно говоря, она не похожа на человека, который способен на такое.

– Уверен? – ехидно осведомился Селезень. Даже его шрам, и тот, казалось, сделал попытку ухмыльнуться.

– А мне не дают покоя пятьдесят тысяч… – заметила Изабель.

– Какое совпадение, – осклабился Селезень. – Мне тоже. – Он бросил взгляд за окно и насторожился. – Шухер, сюда кто-то идет! Нет, – тотчас перебил он сам себя, – все в порядке. Это Леваллуа.

Через несколько минут в комнату бочком вошел довольно крупный, широкоплечий детина со светлыми волосами, белесыми ресницами и веснушками на носу. Правая его рука была перевязана, на физиономии красовалось несколько плохо заживших синяков.

– Гы-гы, старик! – обрадовался рыжий Колен. – Здорово тебе досталось, однако!

– Здравствуй, Венсан, – сказала Изабель. – А мы думали, ты все еще в больнице.

Детина растерянно мигнул и потупился.

– Шутишь? – недоверчиво спросил он. – Я больницы терпеть не могу!

– Зачем ты пришел, Венсан? – вмешался Ален.

Детина потупился еще сильнее.

– Ну так это… Сегодня же вы пойдете за деньгами, верно?

– А, вот оно что, – протянул Селезень. – А я-то думал, ты просто проведать нас пришел.

– Нас и так там будет семь человек, – проговорил принц воров. – С тобой уже восемь. И потом, чем ты можешь нам помочь? У тебя же рука сломана.

– Заживет, – отозвался бывший кучер графа де Монталамбера. – Я хочу идти с вами.

Ален неодобрительно сдвинул брови.

– Ты что-то перепутал, Венсан, – хладнокровно промолвила Изабель. – Здесь не ты отдаешь приказания. Здесь распоряжается принц воров, а он сказал, что ты никуда не пойдешь.

– Но я бы хотел вам помочь! – вскинулся Венсан.

– Вот и поможешь, – отозвался Колен. – Будешь сидеть тут и стеречь дом до нашего возвращения.

Венсан обиженно покрутил голевой и опустился на стул.

– До встречи еще несколько часов, – сказал Ален. – Снарядитесь хорошенько, ребята. Мало ли какой сюрприз нам вздумают преподнести.

– Пусть только попробуют, – отозвался Селезень. Он вытащил из-за пазухи револьвер и, откинув барабан, стал перезаряжать его.

– А я бы не стал торопиться, – внезапно подал голос Россиньоль.

– Ты что, спятил? – ледяным тоном спросила у него Изабель. – Не хочешь получить свою долю от десяти тысяч франков?

– Между прочим, – упрямо сказал Россиньоль, – кое-кто обещал нам пятьдесят. Я, конечно, не математик, но знаю, что между десятью и пятьюдесятью есть большая разница, особенно когда речь идет о тысячах. По-моему, эти типы, которые заказали нам письма, просто пытаются нас надуть.

– Россиньоль! – предостерегающе сказала Изабель. Глаза ее горели недобрым огнем, но ее собеседник не обратил на это никакого внимания.

– На твоем месте, – заметил он, обращаясь к хмурому Алену, – я бы поднял цену. Если дамочка хотела дать за письма пятьдесят кусков, значит, они точно стоят больше, чем десять.

– Дамочка, – прошипела Изабель, – заманила принца в засаду!

– Не смешите меня, – отмахнулся Россиньоль. – Один паршивый полицейский – разве это засада?

– Он прав, – неожиданно поддержал его Колен. – Кстати, принц, коль уж мы заговорили об этом, скажи: а легавый, он вообще пытался следовать за тобой?

– Нет, – хмуро ответил Ален. – Он просто подошел к той бабе, и они о чем-то заговорили.

– Тогда его появление могло быть и простым совпадением, – заметил Колен. – В конце концов, никому не возбраняется гулять в саду Тюильри.

Изабель подошла к нему и стала перед ним, уперев руки в бока.

– Ты на что это намекаешь? – с вызовом спросила она. Ноздри ее раздувались.

– Ни на что, – просто ответил бандит. – Просто мне странно, что столько народу гоняется за какими-то паршивыми любовными письмами, которые только и способны, что выжать слезу из нашего Ксавье. – И он кивнул на всхлипывающего увальня, который вновь углубился в чтение и не слушал, что говорили вокруг него.

Поневоле Ален рассердился.

– Хватит читать эту чушь! – рявкнул он, выхватывая у Ксавье-Тростинки всю пачку писем. – Ладно, теперь слушайте меня. Нас подрядили за десять тысяч достать бумаги из сейфа. Верно? Работу мы выполнили, письма у нас. Верно?

– Жаль, что мы все-таки не знаем, кто их писал, – вклинился Селезень, пряча револьвер. – Если бы хоть это прояснилось, мы бы поняли, сколько они на самом деле стоят.

Ален поморщился, проглядывая пожелтевшие от времени листки.

– Да ничего тут не понять, – промолвил он. – По датам ясно, что писались они довольно давно, почти двадцать лет тому назад. Письма адресованы какой-то Марии, а писал их некий Александр. Вот и все. Вы представляете, сколько во Франции Марий? Да мы можем хоть сто лет искать нужную – и не отыщем.

– Да, но там сказано, что она принцесса[9], – робко вмешался Тростинка.

– Что? – вырвалось у Изабель.

– Ну да, – подтвердил Тростинка. – В том письме, что подписано пятым апреля, Александр называет свою Марию именно так.

– Однако! – вырвалось у Селезня. – Но если дамочка и впрямь принцесса, то это меняет дело. Это меняет все! Теперь понятно, почему за письма нам предлагали пятьдесят тысяч!

– А что насчет Александра? – осведомился Россиньоль. – Как вы думаете, кто он такой? Вообще-то Александров на свете куда меньше, чем Марий.

– Может, Александр Македонский? – робко предположил кучер.

Его догадка вызвала настоящий взрыв веселья.

– Ох уж этот Венсан! – хохотал рыжий Колен. – Коли уж скажет, так скажет!

– Венсан, занимался бы ты лучше своими лошадьми, ей-богу, – сказал Ален, хлопая его связкой писем по здоровой руке. – Какой Александр Македонский, ты что, очумел? Он же давно умер!

– Совсем давно? – недоверчиво спросил Венсан, хлопая ресницами.

Тут Изабель захохотала так, что упала на стул.

– Венсан, ну ты уморил! Александр Македонский… это надо же…

Кучер надулся и уставился в угол. Ему вовсе не нравилось, когда приятели смеялись над ним.

– Так что будем делать с принцессой, принц? – неожиданно спросил Россиньоль, перестав смеяться. – И с письмами?

Ален пожал плечами:

– Как – что? Что надо, старик.

– А все-таки? – допытывался Россиньоль.

Ален поглядел на пачку писем и улыбнулся.

– Раз уж они адресованы настоящей принцессе, то не можем же мы брать за них, как будто она простая прачка, верно? Вдобавок работа выдалась тяжелая, пришлось убрать графа…

– Но мы его не убивали, – заметила Изабель.

– Верно, только наш заказчик про то не знает, – спокойно ответил Ален. – В общем, я намерен запросить у него больше десяти тысяч.

– Вот это дело! – одобрительно прогудел Селезень.

– Если он хочет получить письма, пускай раскошеливается, – поддержал принца воров щербатый. – А то всякая сволочь пытается нас надуть…

Один Тростинка, казалось, жалел, что им придется скоро расстаться с письмами. Он посмотрел на пачку в руках Алена и тяжело вздохнул.

– Ладно, – сказал принц воров. – Пока еще время есть, поедим, а там потихоньку начнем готовиться к отбытию. Венсан! Ты останешься здесь и будешь караулить. – Кучер хотел что-то возразить, но Ален опередил его. – Я сказал – останешься здесь, и точка! Если ты боишься, что мы не отдадим тебе твою долю, то успокойся. Я свое слово держу крепко, ты знаешь.

– Да я тебе доверяю, принц, – обиженно запыхтел Венсан. – И вообще, не в том вовсе дело! Просто мне не нравится наш заказчик, я нутром чую, тут что-то неладно. Вот честное слово! – Он жалобно покосился на Алена. – Может, ты мне все-таки позволишь пойти с вами? Для подстраховки, а?

– Я сказал – нет! – жестко промолвил Ален, и его светлые глаза сделались холодными, как лед. – Ты останешься здесь, а остальные пойдут со мной. А теперь, Изабель, накрывай на стол. Я чертовски проголодался.

Глава 1

– Господин и госпожа де Креки! – возвестил лакей. И продолжил: – Месье Ланглуа! Граф и графиня де ла Терн!

Вечер у Жерома де Сен-Мартена обещал быть весьма людным. Здесь были аристократы, жены аристократов (далеко не всегда аристократического происхождения, вопреки тому, что можно было ожидать), депутаты из числа бонапартистов, один знаменитый оперный певец, дюжина журналистов, престарелая мадам Ларейни, которая целых девять раз побывала замужем и теперь жила одна с тремя кошками, двумя канарейками и собственным легкомысленным характером. Чуть позже приехали академик Фернан Шанталь, знаменитый своими исследованиями в области древней литературы, банкир Дюссолье, прославившийся своими миллионами, и писатель Саварен, известный своими книгами, своим остроумием, а также тем, что в его постели побывала едва ли не половина находящихся на вечере женщин. Так что можно понять раздражение банкира, когда пришедшая с ним хорошенькая кудрявая актриса Лафрессанж оставила его и вовсю принялась кокетничать с Савареном.

– Ах, месье, – умильно шептала она, заглядывая писателю в глаза, – я так люблю ваши книги! Скажите, а это трудно – писать?

– Нет ничего проще, мадам, – отвечал Саварен с улыбкой. – Прежде всего вы берете кипу бумаги, потом хорошее перо, а потом принимаетесь думать. И все, что вы придумываете, вы описываете на бумаге. Пером.

– Ах, месье, полно вам! – воскликнула мадам Ларейни, по старой привычке жеманясь и поджимая увядшие губки. – Ведь стать писателем вовсе не так просто, как вы только что сказали!

– Право, проще, чем вы думаете, мадам, – отозвался Саварен, оглядываясь на проходящую мимо блондинку в вишневом атласном платье. – Если за то, что вы пишете, вам платят, значит, все в порядке, вы писатель. Если нет, – он ехидно покосился на спешащего за блондинкой Люсьена де Марсильяка, – вам прямая дорога в журналисты.

– Однако вы язва, месье! – заметила мадам Ларейни.

– Баронесса Корф! – вскричал Марсильяк, догнав Амалию. – Нет слов, чтобы выразить, как я счастлив вновь видеть вас!

Он буквально пожирал ее глазами, и Амалия с улыбкой предоставила ему эту возможность. Она знала, что ослепительна, и не видела причин скрывать это.

– Кажется, я видела месье Саварена? – спросила она, кончиком веера указывая на писателя.

– Да, он здесь, – довольно сухо подтвердил Марсильяк. Они с Савареном терпеть не могли друг друга – с тех пор, как Марсильяк увел у писателя его любовницу, а тот отомстил, разрушив намечавшийся выгодный брак журналиста. – Кстати… Не знаю, правда ли это, но ходят упорные слухи, что романы месье Саварена выходят быстрее, чем он успевает их писать. – Журналист понизил голос. – Поговаривают, будто он пользуется услугами литературных негров.

– Да что вы говорите! – воскликнула Амалия. По тону журналиста она догадалась, что писатель чем-то насолил ему, но говорить об этом с Люсьеном явно было бессмысленно.

– А вот академик Шанталь, – ухватился Люсьен за первую же возможность отвлечь приглянувшуюся ему красавицу от опостылевшего сердцееда. – Хотите, я познакомлю вас с ним? – И, не слушая ответа Амалии, он решительно увлек ее за собой.

В самом деле, маленький академик, старый, сморщенный и почти лысый, представлял для него куда меньше опасности, чем черноволосый красавец Саварен с его холеными усиками и жгучими глазами.

– Месье Шанталь, позвольте вам представить баронессу Корф, подданную русского царя. Она весьма о вас наслышана и пожелала, чтобы я познакомил вас с ней.

Радуясь своей сообразительности, Люсьен прямо-таки сиял улыбкой, но его радости быстро пришел конец, потому что, завидев Амалию, сморщенный старичок словно преобразился. Он заявил, что для него великая честь познакомиться с баронессой, что он питает к русскому царю самые лучшие чувства, а что касается его подданных, по крайней мере некоторых, то он, Шанталь, готов ради них съесть свои академические пальмы с учебником латыни в придачу. По крайней мере, именно таков был смысл его весьма напыщенной речи.

– Как вы относитесь к Плинию, баронесса? – учтиво спросил он.

– К какому именно Плинию – Старшему или Младшему? – поинтересовалась Амалия.

Старичок радостно закудахтал:

– Верите ли, госпожа баронесса, но я так и знал, что вы непременно спросите об этом! Как ни печально, но уже в наши дни образование утрачивает свою былую ценность, и недалеки те времена, когда большинство людей с трудом сможет отличить Горация от Овидия. Что касается Плиниев, то их прямо-таки преступно часто смешивают! Хотя между Старшим и Младшим Плинием нет абсолютно ничего общего, и даже стиль…

Амалия беспомощно оглянулась на журналиста, и Люсьен немедленно воспрянул духом.

– Кажется, вы еще незнакомы с хозяином дома? – поспешно спросил он. – Простите, месье Шанталь, но я просто обязан украсть у вас госпожу баронессу. Обещаю, я ее верну!

И он увел Амалию из-под самого носа академика, да так ловко, что бедному Шанталю осталось только стоять на месте да хлопать глазами.

– Простите, – сказал Марсильяк Амалии. – Это моя ошибка. Старик просто помешан на древних писателях… Жером! Это баронесса Амалия Корф. Баронесса, это Жером де Сен-Мартен.

– Кажется, мы уже знакомы, – заметила Амалия, протягивая руку хозяину дома.

– О да, к счастью, – с улыбкой отвечал тот.

Теперь, зная, кем именно является этот человек, Амалия внимательнее посмотрела на него. Признаться, она была разочарована. Она ожидала увидеть во внуке героя хоть какое-то сходство с великим императором, но перед ней стоял обыкновенный мужчина средних лет, невысокий, темноволосый, с заурядным лицом и близорукими глазами. Общего с Наполеоном у Жерома де Сен-Мартена был разве что серый сюртук, да и в том была заслуга не его, а портного. Тем не менее Амалия сказала:

– Рада вновь видеть вас, месье де Сен-Мартен.

К ним подошла герцогиня де Лотреамон. Взгляд, каким она наградила Амалию, не сулил последней ровным счетом ничего хорошего.

– Дорогой Люсьен, – проворковала герцогиня, беря под руку журналиста, – а я тебя везде ищу! Вы позволите? – И она уволокла кузена на буксире, как пиратский корабль тащит захваченное судно. Потомок Наполеона с улыбкой поглядел им вслед.

– Вы со многими здесь знакомы, баронесса? Нет? Тогда я сочту за честь представить вас. – И он повел Амалию по гостиной, знакомя с гостями.

– А это кто? – спросила Амалия, подбородком указывая на молодого блондина, который разговаривал с депутатом Кассиньяком и нет-нет да поглядывал на нее. Именно с ним она столкнулась когда-то на лестнице, покидая бал герцогини де Лотреамон.

– Принц Луи де Ларжильер, – ответил Жером.

Амалия подняла брови.

– Я слышала, он сторонник графа Парижского, – не удержалась она. – Разве он не роялист?

Жером улыбнулся.

– А вы думали, у меня бывают только бонапартисты? Вовсе нет. Шанталь, к примеру, республиканец. Говорят, он даже сочувствовал коммунарам… Писатель Саварен вообще не имеет никаких политических убеждений – он выше этого. Да и вашего знакомого графа Шереметева, – Сен-Мартен поглядел на русского посла, который в углу гостиной беседовал о чем-то с префектом полиции, – трудно назвать нашим другом.

Закончив беседу с Кассиньяком, принц Луи подошел к Жерому и Амалии.

– О чем это ты говорил с нашим Полем? – осведомился у него Жером. – Уж не вызывал ли его на дуэль?

– Если бы я вызвал его на дуэль, тебе пришлось бы срочно заказывать ему траурный венок, – беззлобно отозвался принц. – Надеюсь, это не твоя жена, – добавил он, косясь на Амалию, – не то венок придется заказывать тебе.

«Казарменный юмор», – мелькнуло в голове у Амалии. Где-то в газете она читала, что принц служит под началом не то герцога Омальского, не то герцога Шартрского. Оба эти вельможи королевской крови были его ближайшими родственниками.

– Луи, умоляю тебя, оставь свои шутки, – с гримасой досады промолвил Жером. – Не то госпожа баронесса подумает, что ты дурно воспитан.

Луи смутился. По правде говоря, он счел Амалию слишком красивой для того, чтобы быть аристократкой, и решил, что она какая-нибудь актриса вроде Лафрессанж. Известие, что она одного с ним круга, приятно удивило его.

– Я знаю, мне нет прощения, – смиренно сказал он. – Но, может быть, – прибавил он, обращаясь к Жерому, – ты все-таки представишь меня?

Без особой охоты Сен-Мартен выполнил его просьбу. Принц поцеловал Амалии руку и сказал, что, вне всяких сомнений, она является самой красивой дамой на этом вечере.

– А вы, сударь, самый галантный кавалер, – с едва различимой иронией отозвалась Амалия.

Принц заверил, что в ее присутствии не проявлять галантности – преступление. Амалия слушала его, рассеянно обмахиваясь веером, и прикидывала, через какое время она сможет без свидетелей переговорить с послом, а принц Луи, чувствуя, что мыслями красавица находится где-то далеко, распустил павлиний хвост своего красноречия. Он осыпал Амалию комплиментами, как бы между прочим попытался у нее выспросить, давно ли она замужем и где обретается барон Корф, дал понять, что остальные приглашенные ни черта не стоят, потому что, когда появляется солнце, звезды должны исчезнуть… Но похвалы, которые расточал Амалии красивый породистый блондин, не трогали ее, и то, что ее собеседник был самым настоящим французским принцем, не заставляло ее сердце биться ни на удар чаще.

– Вы бываете в театре? – спросил Луи, положительно отчаявшийся хоть чем-нибудь заинтересовать загадочную особу, которая смотрела на него так, словно он был самым обыкновенным смертным.

– Нет, – ответила Амалия.

– А в опере?

– Нет, ваше высочество.

– А на скачках? – обескураженно спросил принц.

Жером де Сен-Мартен стоял тут же, заложив руки за спину, и силился спрятать улыбку, которую вызывала у него каждая новая попытка Луи завоевать очаровательную незнакомку. Определенно, Амалия была не из тех, что сразу же сдаются на милость победителя.

Услышав очередное «нет», принц почти пал духом, но тут ему в голову пришла новая мысль.

– В таком случае, – сказал он, – я буду счастлив сопровождать вас во вторник на званый вечер к графу Парижскому. – Он наклонился к Амалии и доверительно шепнул: – Даже не все аристократы удостаиваются приглашения к наследнику Генриха Пятого![10]

Однако у Амалии не было никакого желания идти к графу Парижскому. Слабые наследники великих королей, как и бесталанные дети гениальных родителей, всегда вызывали у нее скуку, если не откровенную брезгливость. Кроме того, являясь агентом русского царя, она была обязана проявлять осмотрительность в выборе знакомств, а ее присутствие на вечере у роялистов без санкции Шереметева могло быть очень плохо истолковано.

– Генрих Пятый? – подняла она свои тонкие брови. – Не знаю такого короля.

И прежде чем принц Луи сообразил, что можно ответить на столь бестактное и, прямо скажем, отдающее республиканским духом замечание, сложила свой веер и скользнула прочь.

Глава 2

– Рад вас видеть, Амалия Константиновна, – сказал Шереметев, целуя баронессе руку. Он обернулся и посмотрел на принца де Ларжильера. – Это ведь принц Луи, не так ли?

– Ваше сиятельство не ошибается, – отвечала Амалия. – Вы выяснили у префекта то, о чем я вас просила?

Шереметев сел в кресло. Амалия последовала его примеру, устроившись рядом.

– Сначала то, что касается инспектора Готье, – заговорил Шереметев, краем глаза наблюдая за принцем, который кусал губы и проявлял все признаки нетерпения. – Скажите, баронесса: вы и в самом деле что-то подозревали или же просто так решили навести справки об этом господине?

– Подозревала? – озадаченно переспросила Амалия.

Граф Шереметев вздохнул.

– Возможно, я и впрямь чересчур мнителен, – заметил он. – Так вот, Амалия Константиновна, Анри Готье ведет дело о краже у герцогини де Лотреамон, но расследование убийства графа де Монталамбера находится не в его компетенции. Вот так.

– Очень любопытно… – задумчиво протянула Амалия. – А префект уверен, что инспектор не имеет к расследованию убийства никакого отношения?

– Абсолютно уверен, – твердо ответил граф. – Вторым делом занимается совершенно другой человек.

– Ну что ж, – Амалия глубоко вздохнула, – по крайней мере, теперь ясно, почему Анри Готье подошел ко мне в саду Тюильри, вместо того чтобы вызвать меня в префектуру для официального допроса. У него просто не было таких полномочий.

– Что, с одной стороны, упрощает дело, – заметил граф Шереметев, – поскольку, если его поиски зайдут слишком далеко, мы всегда сможем указать ему на его место. С другой стороны, все усложняется, ибо, признаюсь вам, причины рвения молодого инспектора для меня непонятны.

– Префект что-нибудь знает о Готье? – вместо ответа спросила Амалия.

– Кое-что, – отозвался Шереметев. – Анри Готье, двадцать четыре года, переведен в Париж из Сомюра, где хорошо себя зарекомендовал. Начальство характеризует его как внимательного, добросовестного, исполнительного полицейского. Не женат, вредных привычек не имеет. В префектуре им весьма довольны.

Амалия поморщилась. Она прекрасно знала, как бывают порой опасны внимательные, добросовестные люди, особенно если они полицейские, лишенные вредных привычек.

– Вот вы сами и назвали причину его рвения, – сказала она. – Из Сомюра, стало быть, провинциал, мечтающий отличиться. Вряд ли расследование какой-то кражи, пусть даже у герцогини, поможет ему стать комиссаром полиции, а если инспектору удастся раскрыть нашумевшее убийство – совсем другое дело.

– Так или иначе, мы не можем позволить, чтобы он вертелся возле вас и выпытывал, каким образом вы были связаны с убитым, – промолвил граф Шереметев, снисходительно кивая на приветствие какого-то журналиста. – Поэтому я решил воспользоваться вашим же методом.

– Каким еще методом? – Амалия похолодела.

– Тем, который вы использовали, чтобы избавиться от кучера, – пояснил граф. – Сегодня в каком-нибудь темном переулке господину Готье слегка намнут бока, после чего он неделю, если не больше, не сумеет подняться с постели. – Граф улыбнулся. – Работа полицейского довольно опасна, знаете ли.

– Вы шутите, ваше сиятельство! – воскликнула Амалия. – Уверяю вас, это не тот человек, от которого можно избавиться подобным способом! Он сразу же догадается, кто стоит за нападением, и тогда…

– Что тогда? – пожал плечами Шереметев. – Дорогая баронесса, догадки – одно, а доказательства – совершенно другое. Однако доказательств у него не будет, я уж позабочусь.

– Но нападение на инспектора полиции привлечет к нам внимание!

– Не к нам, не к нам, – со скучающей гримасой поправил ее Шереметев, нежно улыбаясь актрисе Лафрессанж, которая, в свою очередь, вовсю строила глазки красивому принцу, – а к инспектору. Какой-нибудь приятель Марсильяка тиснет в своей газетенке сочувствующую или, наоборот, ехидную заметку, на том все и закончится. В конце концов, мало ли врагов может быть у инспектора полиции, да еще такого, который хорошо знает свое дело!

Амалия сдалась. Она была недовольна, но понимала, что упорствовать дальше бесполезно – все равно Шереметев поступит по-своему.

– А люди графа де Монталамбера – лакей, кучер, садовник и повар? – спросила она. – Префект смог вам что-нибудь сказать о них? Ведь если кто-то из воров сумел послать письмо от моего имени и оно не вызвало у графа подозрений, значит, у этих людей наверняка был сообщник в доме, который дал им ознакомиться с моим настоящим письмом.

– Да, вы, несомненно, правы, – согласился Шереметев. – Префект сообщил мне, что после убийства прислугу допрашивали в первую очередь. Больше всего подозрений вызывал лакей Шевалье – из-за телеграммы, которую вы ему послали и которая оказалась ложной. Однако он служит у графа больше двадцати лет и никогда не был замечен ни в чем предосудительном. Остальные слуги тоже никогда не сталкивались с представителями закона.

– А сколько каждый из них проработал у графа? – спросила Амалия.

Шереметев наморщил лоб, вспоминая.

– Сейчас… Садовник – больше десяти лет, повар – лет пять, а кучер – около месяца.

– А что стало с прежним кучером? – быстро спросила Амалия.

– Он получил очень выгодное предложение и перешел на службу к герцогу Жуанвильскому. Так что Монталамберу пришлось нанять нового кучера. – Амалия молчала, и граф пристальнее вгляделся в ее лицо. – Вы полагаете, сообщником был кучер? Но ведь его место на конюшне. Я думаю, он вряд ли часто бывал в доме.

– О, – отмахнулась Амалия, – если он сдружился с лакеем, к примеру, за бутылкой вина, тот наверняка мог выболтать кучеру много интересного, даже и не подозревая об этом. Во всяком случае, пока я подозреваю кучера больше остальных.

Растворились двери, и лакей объявил, что кушать подано. Граф Шереметев поднялся с места, подав Амалии руку.

– Похоже, вы произвели на принца Ларжильера впечатление, – заметил он вполголоса. – Его высочество глаз с вас не сводит! Берегитесь, баронесса: принц – известный волокита, bourreau des coeurs[11]. Уже лет пять все ожидают, что он женится и наконец остепенится, но он с завидным постоянством отвергает самые выгодные партии. Перед его обаянием редко кто может устоять, так что умоляю вас, баронесса: будьте осторожны. Вам вовсе ни к чему осложнения, если вы хотите, чтобы ваш развод прошел гладко.

Напоминание о разводе неприятно подействовало Амалию, однако она тотчас овладела собой и заставила себя улыбнуться.

– Можете не беспокоиться, Николай Григорьевич, – сказала она. – Принц Луи интересует меня не больше, чем ваше сиятельство.

И хотя последняя фраза была произнесена самым что ни на есть учтивейшим тоном, отчего-то у графа Шереметева мгновенно пропал аппетит.

За столом Амалия оказалась между послом и Люсьеном де Марсильяком, а напротив нее устроился академик Шанталь. Шереметев, которого слова Амалии задели за живое, вовсю расточал любезности другой своей соседке, актрисе Лафрессанж. Люсьен то и дело пытался заговорить с Амалией, но его все время отвлекала кузина, сидевшая по другую руку от него. Зато академик, которого никто не стеснял, решил показать себя во всем блеске. За четверть часа он упомянул Веспасиана, египетские папирусы, Шамполиона, мадам де Сталь, неизвестные публике фрагменты Горация, Аристофана и Плиния Старшего, автора «Естественной истории в 37 книгах», которого Шанталь, как выяснилось, ставил весьма высоко.

На другом конце стола принц Луи, которого посадили на почетное место слева от хозяина, хмурился и невпопад отвечал на вопросы, которые ему адресовал Жером де Сен-Мартен. Принц никогда не думал, что ему придется завидовать сморщенному плешивому старику, однако факт был налицо: он завидовал, и завидовал жестоко. Будь на то его воля, он бы давно пересел к Амалии, но приличия не допускали, чтобы он покинул свое место до окончания трапезы, так что принцу оставалось только томиться, вздыхать и пожирать недоступную чаровницу глазами. Жером, видя его терзания, наклонился к нему:

– Полно тебе, Луи! Посмотри лучше на мадемуазель Лафрессанж: она уже в третий раз громогласно объявляет, что она завзятая роялистка и что удел Франции – быть монархией, а не республикой. По-моему, все это неспроста.

Принц поморщился.

– Честно говоря, Жером, я устал от актрис, – признался он. – Все одно и то же: сплошная игра, ни единого искреннего слова. Лучше расскажи мне, что тебе известно об этой баронессе с золотистыми глазами. Она любовница Шереметева?

– Насколько мне известно, нет, – дипломатично ответил Жером.

– А где ты с ней познакомился?

– На балу у герцогини де Лотреамон. Если бы ты пришел туда пораньше…

Принц передернул плечами:

– Меня задержали дела.

– Опять кредиторы? – осведомился Жером, проницательно глядя на него.

– Увы, – со вздохом признался Луи.

– Если твой дядя Жильбер в ближайшее время не умрет, тебе все-таки придется жениться, – заметил Жером. – Иначе ты кончишь свои дни в долговой яме.

– Оставь, Жером! – отмахнулся принц с гримасой досады. – Женитьба ради денег еще хуже, чем брак по любви: деньги всегда кончаются быстрее, чем любовь, а жена остается. Давай лучше поговорим о баронессе. Что за человек ее муж, барон Корф? Ты все про всех знаешь, может, слышал и про него?

Жером иронически покосился на принца.

– Узнаю тебя, Луи! Как говорил наш учитель Дебоше, «прежде чем взять крепость в осаду, следует разузнать о ней все, что только можно». Полно тебе, Луи. У тебя все равно ничего не выйдет. Эта женщина не по твоей части. – И Жером Сен-Мартен положил в рот кусочек нежной крольчатины.

– Представьте себе мое удивление, – говорил тем временем Амалии академик Шанталь, возбужденно сверкая глазами, – когда в библиотеке Цистерцианского аббатства я совершенно случайно наткнулся на фрагменты, по стилю и языку несомненно принадлежащие Плинию Старшему! Сначала я решил, что передо мною материалы к 38-й книге, ведь свою «Естественную историю» Плиний завершил в 77-м году, но умер он только два года спустя, и то – не просто умер, а погиб, наблюдая извержение Везувия, то самое, которое похоронило Геркуланум и Помпеи. Разве могло быть так, что целых два года этот неутомимый любознательный человек ничего не писал? Однако, изучив фрагменты, найденные в аббатстве, я понял, что это, должно быть, совершенно самостоятельная книга. – Шанталь хихикнул и энергично потер свои маленькие старческие ручки. – И вы знаете, госпожа баронесса, о чем там говорилось?

– Нет, – равнодушно отозвалась Амалия.

– О магических камнях. Тех, знаете ли, что приносят славу, почет и тому подобные блага. Просто потрясающе!

Но Амалия вовсе не находила открытие академика таким уж потрясающим.

– О магических камнях я ничего не знаю, – промолвила она, – но помню, что даже там, где Плиний рассуждает об обычных драгоценных камнях, он то и дело допускает ошибки. Так, он всерьез считал, что алмаз не расколется, если его поместить на наковальню и ударить по нему тяжелым молотом, а меж тем именно это заблуждение погубило множество прекрасных камней. Кроме того, он помещал в число драгоценных камней и жемчуг, хотя это вовсе не камень, а совершенно особое образование.

– Я вижу, вы разбираетесь в этом вопросе, – заметил Люсьен де Марсильяк, но тут его отвлекла герцогиня, спросившая, верно ли, что назревает дуэль между одним из депутатов-бонапартистов и сторонником Орлеанов. Люсьен ответил ей, что ничего об этом не слышал, а старый академик, воспользовавшись тем, что его соперник был временно устранен, поторопился вновь оседлать своего любимого конька:

– Разумеется, мы не можем требовать, чтобы в древности наука стояла на том же уровне развития, что и сейчас. В те времена были широко распространены различные заблуждения, вроде того, о котором вы только что сказали. И, конечно, люди были склонны верить, что существуют камни, приносящие счастье и несчастье, камни, дарующие их обладателю власть и богатство, камни, делающие своего владельца неуязвимым, и так далее. Взять хотя бы прекрасный фиолетовый аметист – считалось, что носящий его всегда останется трезвым, отсюда и его название. Очевидно, Плиний собирался написать об особых свойствах камней целую книгу, но, возможно, не успел ее закончить, или она погибла при извержении Везувия. Во всяком случае, даже сохранившиеся ее фрагменты чрезвычайно интересны. Например, Плиний рассказывает об алом камне, который становился все ярче по мере того, как его заболевший хозяин слабел и терял силы. Наконец тот догадался, что все дело в камне-вампире, и поторопился бросить его в море, после чего чудесным образом выздоровел. Или взять хотя бы талисман, который, по преданию, когда-то приобрел Александр Македонский и который помог ему завоевать полмира. Одни говорят, что камень был черный, как смоль, другие, наоборот, утверждают, что внутри его словно затаилась радуга. После смерти Александра камень исчез и вновь объявился у…

– Мне кажется, я знаю, у кого он мог объявиться, – перебила почтенного академика Амалия. – Конечно же, он оказался у Цезаря, который только благодаря ему смог покорить всю Европу. А то, что для этого у Цезаря были ум, талант полководца и прочие необходимые данные, конечно же, не в счет.

– Действительно, Плиний говорит, что камнем завладел Юлий Цезарь, – согласился несколько раздосадованный академик. – После смерти Цезаря правил, как вы знаете, триумвират, самым блестящим членом которого был Марк Антоний, возлюбленный царицы Клеопатры. Но благодаря тому, что его соперник Август сумел хитростью завладеть великим талисманом, Антоний и Клеопатра были разбиты, после чего оба были вынуждены покончить жизнь самоубийством. Заметьте, что Антоний как полководец был куда искуснее Августа и вдобавок имел под своим началом больше войска, а Клеопатра как правительница Египта имела к тому же в своем распоряжении неограниченные богатства, и тем не менее они были обречены, потому что у них не оказалось талисмана. Так, по крайней мере, считает Плиний.

– Все это очень интересно, – довольно прохладно заметила Амалия, – однако все же не объясняет тех фактов, что обладатели могущественного талисмана закончили свою жизнь отнюдь не в мирной старости. Александр Македонский умер, когда ему было всего тридцать три года – то ли от лихорадки, то ли от яда; Цезарь был убит в сенате, причем, по легенде, среди заговорщиков оказался даже его собственный сын.

– О, у Плиния была целая теория на этот счет, – оживился Шанталь. – Он считал, что талисман дает великую власть, но с течением времени его сила может ослабеть или даже обратиться против владельца камня. Верно, что он многое дает, но он также многое и отнимает.

– Ну надо же, совсем как наш редактор, – пробормотал Люсьен де Марсильяк. – Дает деньги, но отнимает свободу.

Амалия ответила ему очаровательной улыбкой, но герцогиня де Лотреамон держалась начеку.

– Дорогой! – промурлыкала она. – Ты не подзовешь лакея? Мне хочется еще вина!

– Стало быть, баронесса, – спросил Шереметев у Амалии, – вы не верите в талисманы?

Амалия покачала головой:

– Видите ли, ваше сиятельство, человеку до сих пор свойственно думать, что он может приручить удачу, постоянно нося при себе какой-нибудь магический предмет. В сущности, то же самое делали и наши далекие предки, только они называли талисман амулетом. А что касается нас самих… Безусловно, драгоценный камень, особенно редкий, лучше всего подходит на роль талисмана. Странно было бы думать, что удача покоряется какому-нибудь куску стекла, к примеру. Нет, талисман обязательно должен быть дорогим, большим и труднодоступным, ведь удача не может быть подвластна всем без разбору. Полагаю, тот странный камень, который упоминается Плинием, был самым обыкновенным александритом. Он единственный из драгоценных камней меняет свою окраску в зависимости от освещения. Его открыли совсем недавно, в древности он не был известен, и, вероятно, если бы единичный экземпляр такого камня вдруг появился, он бы вызвал самые различные толки.

Герцогиня де Лотреамон недовольно поморщилась.

– Мне кажется, госпожа баронесса, – сладким голосом промолвила она, – вы забываете, что александрит вовсе не черный, а синий, а вечером он кажется красным. Между тем месье Шанталь говорил, что талисман Цезаря был то ли черный, то ли с радугой внутри. – Она с торжеством покосилась на Амалию. – Думаю, это был черный алмаз.

И завязался оживленный разговор, какие из драгоценных камней лучше, после чего Плиний был окончательно предан забвению. Герцогиня де Лотреамон, как оказалось, мечтала о большом бриллианте весом карат в двадцать. Амалию бриллианты особо не привлекали, тем более что дома у себя она держала необработанный алмаз размером с кулак, который остался ей на память об одном из ее приключений. Куда больше ей нравились прозрачные зеленые изумруды. Услышав это, Шанталь оживился и сделал попытку рассказать о том, как император Нерон наблюдал за гладиаторскими играми сквозь большой изумруд, но тут Люсьен де Марсильяк весьма кстати вспомнил историю об одной даме, жене небогатого чиновника, которая всю жизнь говорила, что носит поддельные украшения, а когда она умерла, выяснилось, что они настоящие. Ей дарили их многочисленные любовники, а она сообщала мужу, что они ничего не стоят, и пользовалась репутацией безупречной жены. Дамы смеялись от души, а герцогиня даже заявила, что она не может осуждать ту женщину. Ведь настоящая женщина не может прожить без украшений, а настоящие украшения всегда так дороги!

Одним словом, вечер у Жерома де Сен-Мартена прошел весьма удачно, и Амалия тепло попрощалась с хозяином. Принц Луи де Ларжильер вызвался проводить ее, но тут вмешался граф Шереметев и тоном, не допускающим возражений, заявил, что в любезности принца нет никакой необходимости – он сам, лично, отвезет баронессу домой.

Если бы граф Шереметев был штатским лицом, а не послом великой державы, то темпераментный принц, несомненно, уже вызвал бы его на дуэль, которая имела все шансы закончиться для графа наихудшим образом. Но так как Шереметев представлял чужую страну и находился под защитой закона, то принцу пришлось смириться. Впрочем, он дал себе слово, что еще возьмет реванш, и решил запастись терпением.

В то время как Амалия в экипаже графа Шереметева направлялась домой, одинокий молодой человек, в свою очередь, возвращался к себе после насыщенного событиями дня. На перекрестке он свернул направо и углубился в узкую, совершенно темную в этот вечерний час улочку, посередине которой стоял один-единственный, к тому же не работающий фонарь.

Стоило молодому человеку пройти по подозрительной улочке всего полтора десятка шагов, как позади него раздался тихий свист, и из-за ближайшего угла дома вышла коренастая фигура. Молодой человек быстро сделал шаг назад, но и там его уже ждали.

Луна выглянула из-за облака, бросила хмурый взгляд на землю и, почуяв, что внизу как раз в это мгновение затевается нечто скверное, спряталась. В улочке стало совершенно темно, и только хрип, сопение и сосредоточенная возня показывали, что там кто-то есть.

Минуты через три луне наскучило прятаться, и она выплыла на небо поглядеть, чем же все закончилось. То, что луна увидела внизу, поразило ее настолько, что она даже засияла ярче, чтобы убедиться, что ей не померещилось. Возле старого заржавленного фонаря субтильный молодой человек спокойно отряхивал свою шляпу, а двое здоровяков корчились на земле, бормоча невнятные иностранные ругательства.

– Ай-ай-ай, – укоризненно промолвил инспектор Готье, надевая шляпу. – Однако это нехорошо – нападать вдвоем на одного!

Он извлек из кармана наручники, защелкнул одно кольцо на руке лежащего и, подтащив беднягу поближе к фонарному столбу, перекрутил вокруг последнего цепь от наручников. Второе кольцо инспектор замкнул на руке другого своего противника, а когда тот попробовал сопротивляться, угостил его таким ударом, что тот обмяк и тихо застонал, свесив голову. Теперь двое нападавших были фактически прикованы к фонарю и не могли даже сдвинуться с места.

– Всего хорошего, господа, – учтиво промолвил инспектор, приподнимая на прощание шляпу. – Спокойной ночи.

После чего, засунув руки в карманы, спокойно двинулся прочь под восхищенным взглядом молодой луны.

Глава 3

Над Парижем плыла ночь, и город покачивался на волнах тьмы, как большой корабль.

Качает его, но он не тонет[12]…

Ален нахмурился, вглядываясь во мрак. На далекой церкви ожил колокол. Он мягко прогудел двенадцать раз и стих.

– Полночь, – сказал Ален.

Летний ночной ветер шевелил пряди волос на его лбу. Время шло. Колокол пробил половину первого и умолк. Возле Алена завозилась Изабель.

– Принц… Кажется, едут, – нерешительно промолвила она.

Ален обернулся. Его чуткий слух тоже уловил приближающийся цокот копыт.

– Приготовьтесь, – негромко велел он.

Селезень пошевелил рукоятку револьвера за пазухой. Тростинка нервно облизнул губы. Рыжий Колен, чтобы скрыть волнение, далеко плюнул перед собой.

Карета подъехала ближе и остановилась. Кучер натянул вожжи. Лошади недовольно зафыркали, мотая головами.

Из кареты показался человек. Это был высокий мужчина, одетый во все черное. Лицо его закрывала маска тоже же цвета, так что было только видно, как в прорезях блестят его глаза. Россиньоль не считал себя суеверным, но все же он поежился.

– Вылитый булочник[13], – буркнул он.

– Молчи, не то накличешь, – сурово велела Изабель.

Человек в маске недоуменно обвел взглядом притихших воров, сбившихся в кучу, одинокое дерево возле перекрестка, стоящую возле него вторую карету и метрах в пятидесяти от людей – развалины дома с провалившейся крышей, оплетенные диким вьюнком.

– Вы опоздали, – сухо заметил Ален.

– Простите, – смиренно сказал незнакомец. Голос его глухо доносился из-под маски. – Просто раньше я никогда не бывал в этих местах.

Если прежде Ален колебался, каким образом ему держать себя и как вести переговоры, то теперь, услышав виноватый тон, он окончательно решился. Тип в маске, кто бы он ни был, – слабак. И он заплатит им столько, сколько Ален ему скажет.

– Деньги принесли? – спросил принц воров.

Его собеседник кивнул.

– Десять тысяч золотом. Все, как мы и договаривались. – Он подался вперед. – Она у вас? Шкатулка у вас?

– Да не беспокойтесь вы, – отмахнулся Ален, – все здесь. – Он вытащил из-под куртки сверток с письмами и помахал им в воздухе. – Только вот цена изменилась.

Хотя Ален и не видел лица незнакомца, но был готов поспорить на что угодно – при этих словах тот помрачнел.

– Я обещал вам десять тысяч, – резко проговорил незнакомец, – и слово свое сдержал. Мне казалось, мы договорились.

– Но письма стоят намного больше, сударь, – вмешался щербатый бандит. – И вы прекрасно знаете.

Незнакомец озадаченно нахмурился, но тут взяла слово черноволосая Изабель.

– И вообще, нам пришлось туго, – с вызовом отчеканила она. – Хозяин вернулся не вовремя, пришлось с ним разделаться.

– Я вовсе не просил вас об этом, – сердито напомнил незнакомец.

– Однако нам пришлось на это пойти, – упорствовала Изабель. – Так что ставки возросли.

– Теперь мы хотим пятьдесят тысяч, – добавил Ален.

Незнакомец, казалось, пребывал в затруднении.

– Пятьдесят тысяч? Да вы что, с ума сошли?

– С точностью до наоборот, – вклинился Россиньоль. – Мы теперь очень даже умные. Есть ведь и другие покупатели, в конце концов.

Незнакомец устало вздохнул и свесил голову.

– Хорошо, – наконец сказал он, – вы меня уговорили. Шкатулка у вас?

– Разумеется, – ответила Изабель.

– Вот и прекрасно, – будничным тоном промолвил незнакомец. – Очень хорошо.

Ален с облегчением улыбнулся, но, как оказалось, радоваться было рано. Потому что незнакомец достал из-под черного плаща револьвер и, ни мгновения не колеблясь, выстрелил в него.

Принц воров вскрикнул и упал, выронив связку писем. И тут же развалины неожиданно ожили криками и вспышками выстрелов. Селезень завертелся волчком на месте и рухнул с пулей в голове. Три пули достались рыжему Колену, с пулей в сердце упал Россиньоль. Ален скорчился на земле.

– А-а-а! – закричал щербатый бандит, с ножом кидаясь на вероломного незнакомца в маске.

В ответ незнакомец выхватил шпагу и стал в позицию. Щербатый скользнул в сторону, уклоняясь от смертоносного лезвия, половчее перехватил рукоять ножа, но воспользоваться им не успел. Незнакомец провел обманный прием и проткнул бандита насквозь.

Умнее всех в этой непростой ситуации поступил Тростинка. Поняв, что в развалинах их ждала засада и что сопротивление бесполезно, он кинулся к раненому вожаку и стал поднимать его с земли.

– Ален, идем, скорей! Если мы доберемся до лошадей, они нас не догонят!

Принц воров, пошатываясь, сделал несколько шагов. Он едва не упал, но Тростинка удержал его.

– Изабель! – заорал он. – Изабель! Уходим!

Глаза молодой женщины горели, ноздри раздувались. Она была прекрасна, как молния, как пожар, как оживший вулкан. Не в силах стерпеть, что ее принца, ее дорогого возлюбленного, обвел вокруг пальца какой-то сукин сын в маске, она быстро нагнулась и подобрала револьвер Селезня.

– Изабель! – надрывался Тростинка. – Что ты делаешь?

С решительным выражением лица Изабель сдула с глаз мешающую ей челку, взяла револьвер обеими руками и, прицелившись в незнакомца, трижды выстрелила в него.

От грохота у Тростинки заложило уши, и он зажмурился, чтобы не видеть того, что произойдет вслед за этим. Между незнакомцем и Изабель было не больше десятка шагов. Вряд ли она могла промахнуться.

Однако, открыв глаза, Тростинка убедился в том, что незнакомец стоит на ногах как ни в чем не бывало, и только три отверстия на его одежде слегка дымятся. Изабель, пораженная не меньше Тростинки, выронила револьвер.

– Булочник! – ахнула она, поднимая руки к голове.

Незнакомец шагнул к Изабель. Мгновение она смотрела в его глаза, не отрываясь. И в следующее миг он, сделав рукой едва заметное движение, проткнул шпагой ее прекрасное стройное тело.

– Нет! – закричал Ален, вырываясь из рук Тростинки. – Не-ет! Изабель!

Но молодая женщина, на лице которой застыло выражение искреннего удивления, уже медленно осела на землю. Из развалин на подмогу к незнакомцу спешили вооруженные люди, тоже в масках.

– О, проклятье! – простонал Тростинка. Он бросился к принцу воров, который ломал руки возле тела Изабель, но тут внезапно раздался дикий рев, и какая-то туша с треском перелетела через низкую изгородь.

– Венсан! – обрадовался Тростинка, увидев его. – Венсан, черт возьми, как же ты вовремя, старина!

– Я слышал выстрелы! – заорал Венсан. – Что случилось?

– Нас подставили, Венсан! – крикнул Тростинка. – Ален ранен, и Изабель тоже!

– Так, – распорядился Венсан, тяжело дыша. – Я беру принца, ты – его зазнобу, и несем их к карете! Живо!

Он подскочил к принцу, легко как перышко поднял его в воздух и взвалил себе на плечо. Тростинка уже подхватил с земли Изабель. Она была бледна, как мел, и ее глаза были закрыты. По одежде медленно расползалось кровавое пятно, казавшееся в свете луны почти черным.

Завидев на земле в нескольких шагах от себя сверток с письмами, Тростинка хотел подобрать их, но Венсан остановил его.

– Ты что, с ума сошел? Бежим! Иначе они всех нас перебьют!

Вслед им выстрелили несколько раз, но ни одна пуля не достигла цели. Благополучно добравшись до кареты, стоявшей у дерева, Венсан уложил в нее Алена, который потерял сознание. Рядом с ним Тростинка пристроил и Изабель.

– В карету, Тростинка, в карету!

Тростинка едва успел вскочить в нее, как Венсан взлетел на козлы и, здоровой рукой схватив вожжи, хлестнул лошадей.

– Смотрите! – закричал один из тех, что сидели в засаде, указывая на уносящуюся во весь опор карету. – Они уходят!

– Ну и пусть уходят, – холодно велел незнакомец, вытирая окровавленную шпагу пучком травы. – Шкатулка все равно у нас.

Он кивнул на лежащий на траве сверток, который кто-то из его подручных поспешил подобрать.

– Дайте свет! – велел незнакомец.

В развалинах замелькали огни.

– Вы не ранены? – почтительно спросил у человека в маске один из его сообщников, плотный бородатый мужчина. Незнакомец покачал головой и, приоткрыв плащ, показал надетую под него кирасу.

– Сейчас таких уже не делают, – заметил он. – Она единственная останавливает любые пули.

Он щелкнул пальцами, и его подручные поспешно поднесли поближе фонари и факелы. С замиранием сердца все следили, как стоящий в середине человек медленно разворачивает сверток.

– Но, – пробормотал он наконец, – тут нет шкатулки! Только какие-то письма!

Незнакомец выхватил у него всю пачку и бегло просмотрел ее. Бесполезно – и так было понятно, что никакой шкатулки здесь нет.

– Они обманули меня, – мрачно сказал главарь.

– Эти глупые воры решили, – возразил человек с бородой, – что, говоря о шкатулке, вы имели в виду ее содержимое. Уверен, шкатулка до сих пор у них.

До слуха собравшихся донесся чей-то сдавленный стон. Раненый Колен, приподнявшись на локте, глядел вокруг себя осовелыми глазами.

– Что такое… А-а-а! – Он заметил текущую из своих ран кровь и грязно выругался. Кто-то толкнул его ногой, и он повалился на землю.

– Стойте, – внезапно сказал главарь. – Не убивайте его, он мне еще нужен.

Колен корчился на земле. Из его рта текла слюна вперемешку с кровью. Незнакомец в кольчуге под плащом и в черной маске подошел и остановился возле него. Все молчали. Было только слышно, как в фонарях потрескивает масло, как шипит капающая с факелов смола да где-то наверху, в ветвях, возится и шумно хлопает крыльями большая птица.

– Ты меня знаешь? – спросил незнакомец.

– Знаю, – с готовностью отвечал Колен. – Ты сволочь.

Незнакомец холодно улыбнулся и наклонился к нему.

– Где шкатулка? Резная шкатулка с монограммой «А», та, что находилась в сейфе? Где она?

Колен отлично знал, где находится шкатулка. Но он также знал, что ни за что не скажет этого человеку, который только что убил его друзей.

– Пошел ты, – вяло огрызнулся он.

Незнакомец улыбнулся – кроткой, почти печальной улыбкой – и, положив руку на раненое плечо Колена, несильно сжал пальцы, давя на рану. Бандит закричал.

– Я могу убить тебя сразу, а могу и помучить, – втолковывал главарь раненому, обессилевшему от потери крови человеку. – Где шкатулка? У кого она?

Колен собрал все силы и плюнул человеку в черном в лицо. Плевок угодил в маску. Не дрогнув, человек вытер его.

– Смотри, ты сам напросился, – сказал он и сжал пальцы сильнее.

На этот раз Колен кричал гораздо громче и дольше. Внезапно он умолк, словно захлебнувшись.

– Где шкатулка? – спокойно повторил человек, ослабив хватку.

– Да пошел ты, – с подобием улыбки вновь ответил Колен. И умер.

Убедившись, что бандит мертв, человек в маске поднялся на ноги. Очевидно, далеко не все шло так, как он задумывал, потому что он в сердцах пнул какой-то ни в чем не повинный камешек.

– Монсиньор, – почтительно обратился к нему один из его сообщников, – а что делать с письмами?

Главарь молча выхватил у него всю пачку, пробежал глазами верхнее письмо и презрительно скривился.

– Вздор, – сказал он. – На кой они мне дались?

Он поднес всю пачку к факелу, который держал стоящий вблизи человек. Старая бумага занялась в одно мгновение. Почувствовав, что огонь уже касается пальцев, незнакомец разжал их, и письма упали на землю. Они съежились и почернели, превращаясь в пепел.

– Ладно, – велел незнакомец. – Поехали отсюда.

Прошло несколько часов. Возле развалин стояла тишина. Лишь большая птица изредка возилась в ветвях дерева. В траве догорал забытый кем-то факел. На земле лежали четыре тела с невидящими глазами, устремленными в небо, да ветер носил по равнине клочки обгоревших писем.

Занималось утро.

Глава 4

Солнечный зайчик скользнул по стене и перепрыгнул на щеку лежащей в постели молодой женщины. Почувствовав тепло, Амалия шевельнулась и открыла глаза.

Некоторое время она молча смотрела на противоположную стену, где некий художник из числа подражателей Рубенсу вознамерился изобразить то ли триумф Надежды над Отчаянием, то ли просто-напросто хорошо одетую по моде трехвековой давности даму, к которой приставала нищенка с безумными глазами и черными змеями вместо волос, требуя милостыню. Судя по кислому лицу хорошо одетой дамы, она была полна решимости не давать нищенке ни гроша.

Устав созерцать роспись, Амалия зевнула и, повернувшись на бок, подложила ладонь под щеку. Она смутно помнила, что ей надо действовать, выяснять, анализировать, искать письма… но ей не хотелось ничего. Все тело охватила блаженная истома, в голове не притаилось ни одной дельной мысли. Амалия лениво размышляла о том, как было бы хорошо купить новое платье… нет, дюжину новых платьев… потом шляпки, веера, митенки… И зонтик от солнца – из кружева цвета слоновой кости. Да, зонтик… И она возьмет с собой маленького Мишеньку и поедет с ним куда-нибудь на юг, где лазоревое море и воздух пахнет лавандой. И море будет гудеть, как пчелка, а Миша будет бегать по берегу и радоваться.

Вдоволь понежившись в постели, Амалия наконец почувствовала, что пора вставать. Все у нее будет – и море, и пляж, и Миша рядом, если она отвоюет сына у его отца. А для этого надо найти императорские письма, черт бы их побрал!

С большой неохотой Амалия вылезла из постели, накинула на себя пеньюар и раздвинула шторы. Бросив взгляд на часы, Амалия прикинула, что через четверть часа ей должны доставить завтрак из посольства.

Ей казалось, что в комнате чего-то не хватает, и она наконец сообразила, что же именно было не так. Ее пес, а вернее, пес графа де Монталамбера куда-то исчез.

– Скарамуш! – крикнула Амалия.

Собака не отзывалась. Амалия кое-как заколола волосы и отправилась на поиски пропавшего пса. В конце концов ей удалось обнаружить его в гостиной. Но Скарамуш находился там не один. Возле него на диване сидел худощавый молодой господин с черными волосами и серо-голубыми проницательными глазами. Едва заметив его, Амалия смогла в полной мере понять смысл выражения «разлилась желчь». От присутствия инспектора Готье у нее во рту стало горько.

– Месье, – заговорила несравненная баронесса Корф, вложив в свой голос хорошую порцию яда, – будьте добры, объясните мне, что вы тут делаете.

На что Готье с подкупающей простотой ответил:

– Жду вас, – и, наклонившись, потрепал Скарамуша по голове. Пес, свернувшийся калачиком у ног инспектора, даже не шелохнулся, из чего Амалия сделала вывод, что пока она спала, полицейский и собака убитого графа успели найти общий язык.

– Сударь, – ледяным тоном промолвила Амалия, – это уже переходит всякие границы.

– Согласен, – отозвался Готье. – Кстати, должен вам сказать, что это было большой ошибкой – подсылать ко мне ваших людей. Я не кучер Венсан и могу за себя постоять.

Услышав его слова, Амалия едва не опрокинула на пол небольшой подсвечник, но Анри успел протянуть руку и подхватил его на лету.

«Однако отменная реакция у этого господина!» – подумала Амалия, холодея. Вслух же она произнесла:

– Право же, сударь, я не понимаю, о чем вы.

– Я в этом не сомневался, – ответил молодой полицейский. – На всякий случай, если вы захотите освободить ваших друзей, скажу вам, что они прикованы к фонарному столбу неподалеку от Одеона.

Амалия села и молча поглядела на незваного гостя. Хотя она была далека от того, чтобы считать Анри Готье своим другом, поневоле она чувствовала к нему уважение, которое с каждым его новым поступком только увеличивалось.

– По-моему, – произнесла она в пространство, – это не объясняет, зачем вам понадобилось видеть меня.

Скарамуш шумно вздохнул.

– Наш разговор, который был начат в саду Тюильри, еще не закончен, – проговорил Готье. – И я желал бы получить ответы на свои вопросы.

Амалия пристально посмотрела на него.

– В самом деле? Вы уверены, что имеете на это право? – Она откинулась на спинку кресла. – Насколько я знаю, вовсе не вы расследуете убийство графа де Монталамбера. Так что, боюсь, вы зря рассчитываете на мою откровенность.

Готье улыбнулся.

– Значит, вы уже навели обо мне справки? Похвально. – Он потер подбородок. – Что ж, попробуем по-другому. Где ваш дворецкий, Франсуа Галлье?

– Отпросился, – равнодушно ответила Амалия.

– И вы его отпустили?

– А почему бы нет?

– И давно вы его знаете? – Готье вытащил уже знакомую Амалии книжечку в черном переплете.

– Несколько дней. Но к чему все эти вопросы?

Полицейский вздохнул.

– Если бы вы позаботились навести справки о вашем дворецком, мадам, вы бы узнали, что его фамилия вовсе не Галлье, а Эперон. Он вор, и довольно ловкий, надо отдать ему должное, потому что ни разу еще не попадался нам, но вы должны знать, что никакая удача не длится вечно. У нас есть кое-какие данные о нем, и я полагаю, вам будет небезынтересно их узнать. – Готье пролистал свою черную книжечку. – Вот. Эперон Франсуа-Рене-Жерар, родился в марте 1859 года, точная дата рождения неизвестна, потому что его нашли на какой-то улице сердобольные люди и отнесли в приют Святого Франциска, где ребенка окрестили и дали ему фамилию. Родители неизвестны, мать, скорее всего, девица легкого поведения. Лет до двенадцати парень вел себя исключительно примерно и не был замечен ни в чем предосудительном, но потом попался на краже варенья из погреба и с тех пор не оставлял это ремесло. Все попытки исправления ни к чему не привели. – Готье захлопнул книжечку и спрятал ее в карман. – Уверен, именно он украл драгоценности герцогини де Лотреамон.

– Боюсь, вам придется это доказать, – возразил вдруг чей-то дерзкий голос.

Амалия и Готье одновременно обернулись. В дверях комнаты стоял Франсуа и, заложив руки в карманы, с ухмылкой поглядывал на полицейского.

– Я же отпустила тебя, – недовольно сказала Амалия.

– Ну а я решил вернуться, – отозвался Франсуа. – Мое почтение, господин Готье!

– Господин Готье, – поспешно вмешалась Амалия, – рассказывал мне тут про тебя ужасные вещи.

– Я слышал, мадам, – ответил мошенник. – Между прочим, про то, что я украл варенье, – вранье. На самом деле его спер косой Робен, а повесил кражу на меня. Такой он был гаденыш, этот Робен! – Франсуа покачал головой. – Одно приятно, что ему недолго удавалось проделывать свои штучки. Как-то он попытался обмануть принца воров, и тот велел переломать ему руки. С тех пор Робен заделался честным гражданином.

– Ну а как насчет тебя? – осведомился Готье. – Может, ты тоже вдруг решил стать честным?

Франсуа поднял руки:

– Можете обыскать меня, господин полицейский, и если вы найдете при мне хоть что-нибудь, принадлежащее герцогине Латюрьмон…

– Лотреамон, – поправил его полицейский.

– Я так и сказал, Латрюмон, – кивнул Франсуа. – В общем, если вы сможете сейчас доказать доброй даме, моей хозяйке, что я вор, то я не отстану от вас до тех пор, пока вы не запрете меня в самую крошечную камеру самой гнусной тюрьмы во Франции.

Готье поднялся с дивана и подошел к нему.

– Это я могу сделать и без твоего разрешения, – хладнокровно заметил он, после чего весьма профессионально обшарил Франсуа. Впрочем, как и следовало ожидать, инспектору ничего не удалось обнаружить.

– Все? – спросила Амалия, когда обыск был окончен. – Можете также осмотреть комнату моего дворецкого. Как знать, вдруг он припрятал награбленное там?

Готье покачал головой.

– Нет, госпожа баронесса. Думаю, он уже успел вынести драгоценности из дома и положить в какое-нибудь укромное место. Именно поэтому ему и понадобилось вчера отлучиться. – Он поглядел в глаза Франсуа прямым, холодным, жестким взглядом. – Я не прощаюсь с тобой, Эперон. И с вами, госпожа баронесса, тоже. – Он коротко поклонился и шагнул к выходу.

– Да, – сказал он, уже взявшись за ручку двери, – и не забудьте расковать своих людей, госпожа баронесса. Думаю, им уже наскучило стоять возле фонаря. Всего доброго.

– Это он о чем? – тревожно спросил Франсуа у Амалии, когда Готье вышел из гостиной и быстро побежал вниз по лестнице. В окно Амалия увидела, как он вышел из дома, аккуратно притворив за собой дверь.

– Франсуа, – спросила Амалия, убедившись, что Готье не может больше их слышать, – зачем ты вернулся?

Вор озадаченно почесал в затылке.

– Сам не знаю, – наконец признался он. – Но, если честно, мне не очень хотелось оставлять вас одну.

Амалия метнула на него быстрый взгляд:

– Я очень признательна тебе, Франсуа, но, видишь ли… У меня больше нет денег.

– А деньги тут ни при чем, – с обескураживающей простотой ответствовал ее сообщник. – Я готов помогать вам просто так.

– Но ведь это может быть опасно, – попыталась Амалия вернуть его на землю. – Ты понимаешь?

Однако Франсуа только рукой махнул:

– Вся наша жизнь полна опасностей, мадам. Одной больше, одной меньше – какая разница?

Во входную дверь кто-то постучал, и, выглянув в окно, Амалия увидела разносчика, который доставлял ей еду.

– Хорошо, Франсуа, стало быть, ты поступаешь в мое распоряжение, – сказала она. – Только одна просьба: не хныкать и не жаловаться, если нам придется туго, потому что я этого терпеть не могу. Понятно?

Франсуа кивнул.

– А теперь ступай и открой дверь, мне принесли завтрак. Мы с тобой подкрепимся, а потом ты отнесешь от меня записку нашему послу. Или нет, у нас нет на это времени. Записку я отправлю сразу же, с разносчиком, а мы с тобой займемся делом. Да, именно так мы и поступим.

– А что же за дело? – полюбопытствовал Франсуа.

– Есть один человек, его зовут Венсан Леваллуа, – ответила Амалия, – он бывший кучер графа де Монталамбера. Нам надо его найти, потому что, я полагаю, он может знать, где находятся нужные мне письма.

– Хорошо, – с готовностью ответил Франсуа и пошел открывать дверь.

Глава 5

– Венсан, – стонал совершенно растерявшийся Тростинка, – Венсан! Нам надо срочно что-то предпринять! Он же умирает!

– Заткнись! – пропыхтел Венсан. Он нес принца воров на плече из кареты в дом, а за ним Тростинка, сам весь в крови, тащил раненую Изабель. Голова девушки запрокинулась, руки бессильно повисли.

Да, им повезло – они сумели бежать. Погони за ними не было, и они приехали в тот же грязный дом, откуда не так давно уехали на роковое свидание. И вот теперь четверо членов их банды убиты, а двое, включая главаря, тяжело ранены, и что делать дальше – совершенно неизвестно.

– Помоги мне! – прохрипел Венсан, кое-как открывая дверь.

Тростинка уложил Изабель на кровать и помог своему товарищу положить на другую кровать принца – с одной здоровой рукой Венсан бы нипочем с этим не справился.

– Надо остановить кровь, – решительно сказал кучер.

– И то дело, – согласился Тростинка. – Тащи сюда чистые тряпки.

За окнами стремительно светлело. Тростинка вытащил из кармана складной нож, разрезал на принце одежду и кое-как перевязал его. Ален лежал без движения, и Венсан забеспокоился.

– Послушай, – боязливо спросил он напарника, – а принц, он того… жив еще?

Тростинка подумал, снял с головы картуз и приложил ухо к груди раненого. Венсан ждал, затаив дыхание.

– Жив, – наконец буркнул Тростинка, поднимаясь на ноги. – Теперь займемся Изабель.

Венсан не был опытным врачом, но как только Тростинка разрезал ножом на девушке одежду и обнажил рану, кучер сразу же понял, что дело плохо. Он отвернулся, стиснув челюсти.

– Чем это он ее? – спросил Венсан, пока Тростинка перевязывал Изабель.

– Шпагой, – нехотя отозвался его приятель. Он закончил перевязку и кое-как прикрыл девушку, которая дышала с едва различимым хрипением. – Венсан, я не знаю, что делать.

Кучер шмыгнул носом.

– Чего ты от меня хочешь? Я же не доктор, в конце концов!

– Я тоже, – пожал плечами Тростинка. – Значит, нам нужен доктор.

Венсан сделал несколько шагов по комнате и сел, стараясь не смотреть на раненых. На душе у него было гадко, как никогда.

– Откуда я его возьму? Если бы у нас хотя бы были деньги… – Он не договорил и с отчаянием махнул рукой.

Тростинка немного подумал.

– Скажи, Венсан, ты не знаешь пароль? Принц тебе его не говорил?

– Пароль? – озадаченно нахмурился кучер.

– Ну да, – кивнул Тростинка. – Такое слово, что только скажешь его, и все наши обязаны прийти тебе на помощь. Это принц воров придумал, я знаю.

Венсан вздохнул:

– Нет, Тростинка, я ничего такого не слыхал. Да меня ведь только к лошадям и подпускали. А сам-то ты не знаешь, что это за пароль такой?

Тростинка с сожалением покачал головой:

– Не интересовался я, Венсан. Да и потом, я с принцем только четыре месяца работаю, вряд ли он бы мне его сказал.

– А я три месяца, – отозвался кучер. – А ни у кого нельзя спросить про то слово?

– Нет, – решительно ответил Тростинка, – оно же секретное. – Он поглядел на раненого главаря, который разлепил веки и медленно повел глазами. – Смотри, Венсан! – возбужденно заговорил Тростинка, хватая кучера за руку. – Ален пришел в себя!

– Патрон! – пролепетал Венсан, бросаясь к главарю. – Ну, как вы?

Ален сделал попытку приподняться и со стоном опустился обратно на кровать.

– Ничего, – процедил он сквозь зубы, – бывало и похуже. – Затем, собравшись с мыслями, спросил: – А где наши?

– Почти все погибли, – с горечью отозвался Тростинка. – Эти гады ждали нас, патрон! Если бы Венсан не явился на подмогу, они бы нас всех перебили.

Венсан явно смутился:

– Прости, принц… Я знаю, ты велел мне стеречь дом, но я ослушался, и вот…

Ален кивнул, выдавив из себя подобие улыбки.

– Ничего, старик. Ты все сделал, как надо… – Он заворочался на кровати. – А Изабель? Что с Изабель?

Бандиты переглянулись.

– Она здесь, принц, – очень тихо промолвил Тростинка. – Но ее ранили. Она без сознания.

Повернув голову, Ален заметил Изабель. По его щекам потекли слезы.

– О, Изабель! Моя Изабель! Что же они с тобой сделали!

– Да вы не волнуйтесь, патрон, – бормотал Венсан, сам не соображая, что говорит. – Она крепкая, наша Изабель. Она поправится!

– Ален… – прошептала Изабель. – Ален… Где он?

Она открыла глаза. Все плыло вокруг нее. Какая-то комната… трещины на потолке… А вот и Тростинка. Странно, почему у него такое опрокинутое лицо?

– Где Ален? – тихо спросила у него Изабель, но тут ее руки коснулась чья-то рука. Принц воров подполз к краю своей кровати и дотянулся до своей подружки. Задрожав всем телом, Изабель вцепилась в его пальцы, и он крепко сжал их.

– Изабель, радость моя, как ты?

– Я? – Она попыталась улыбнуться. – Не волнуйся… Со мной все хорошо, Ален. Я поправлюсь.

– Ну вот, я же говорил! – обрадованно вскричал Венсан.

Из уголка губ девушки показалась тонкая алая струйка и медленно поползла по щеке. Изабель заметалась на кровати, не отпуская руку принца.

– Изабель… Изабель… – молил он ее. Его лицо было искажено неподдельным страданием. – Прошу тебя, не надо! Не покидай меня!

– Это… это ничего… – забормотала Изабель. – Больно… очень больно… Но теперь уже лучше.

Ее губы стали почти пепельными. Венсан медленно осел на стул. Тростинка стиснул голову руками и стоял, шатаясь всем телом. Слушать жалобный голос девушки было невыносимо больно, он разрывал бандиту сердце.

– Изабель… – умоляюще проговорил Ален, сжимая ее холодеющую руку. – Пожалуйста…

– Все будет хорошо, – прошептала та.

Потом ее голова упала на подушку, струйка крови, текущая изо рта, побежала быстрее… еще быстрее… Изабель не двигалась, взор ее застыл. По щекам Тростинки катились слезы. Он протянул руку и закрыл девушке глаза. Ален хотел что-то сказать, но не успел. Он потерял сознание.

Солнце всходило над городом, золотя Париж своими лучами. На пустыре перед домом появился вчерашний трехцветный кот и сладко потянулся, выгнув спинку. Тростинка, с осунувшимся лицом и ввалившимися глазами, сидел возле окна, а напротив него сидел за столом Венсан и макал в стакан с вином кусочки хлеба.

– Ладно, – наконец сказал кучер. – Что случилось, того уже не изменить. Верно, Тростинка?

Тот тяжело вздохнул:

– Я помню, какая она была веселая… красивая… полная жизни… И вот ее уже нет. И уже никогда не будет.

Он отвернулся от окна и пальцем машинально стал собирать крошки со стола. Венсан отвел глаза.

– Я и не знал, что ты был к ней… неравнодушен, – буркнул он, залпом выпивая свой стакан.

– Был, – безучастно подтвердил Тростинка. – Но потом появился принц. Кто я против него? Да никто.

Из соседней комнаты донесся стон. Венсан вскочил со стула и бросился туда. Вернувшись, он доложил:

– Кажется, у него лихорадка… Надо бы пулю вытащить. Ты сумеешь?

Тростинка мотнул головой:

– Я уже думал об этом, но она слишком глубоко застряла. Нет, Венсан, тут нужен доктор. И как можно скорее, не то он истечет кровью. Или умрет от лихорадки.

Решившись, кучер поднялся с места.

– Будет тебе доктор, – буркнул он. – Сиди здесь и никуда не уходи.

– Ты куда, Венсан? – вскинулся Тростинка. – Что ты задумал?

Венсан снял с себя заляпанную кровью куртку и вместо нее надел другую, которая раньше принадлежала Селезню.

– Ты же сказал – нужен доктор, – отозвался он, застегивая пуговицы. – Ну так я его добуду.

И не отвечая на дальнейшие расспросы Тростинки, шагнул к выходу.

План Венсана был таков: наведаться в ту самую больницу, в которой его лечили, умыкнуть, оглушив, какого-нибудь доктора и привезти его к принцу воров. Конечно, план был весьма далек от совершенства, но при изрядной доле везения он мог сработать. Именно везение требовалось теперь Венсану больше всего.

Вспомнив о везении, он по привычке сунул руку в карман штанов, в котором таскал свой талисман – подкову, которую он нашел несколько лет назад и которая приносила ему неслыханную удачу. Однако подковы на месте не оказалось. Насупив брови, Венсан стал вспоминать, где он мог ее оставить, и наконец сообразил где. Ну, конечно! Он же переодевался у себя дома и забыл драгоценный талисман в кармане старых штанов… В тот же самый вечер, стоило ему выйти на улицу, на него напали неизвестные и намяли ему бока. Ясное дело, такое могло случиться только потому, что он по непростительной рассеянности забыл бесценный талисман.

«Так, – бодро решил Венсан. – Сначала наведаюсь домой за подковой, а потом поспешу в больницу. Без подковы за доктором ехать никак нельзя, потому что тогда обязательно что-нибудь плохое произойдет».

Он забрался на козлы, взял в руки вожжи и хлестнул лошадей.

Что же до Тростинки… Хотя Венсан и просил его никуда не отлучаться, он покинул воровское убежище через несколько минут после ухода кучера и отбыл в неизвестном направлении. Само собою, такое поведение бандита могло показаться весьма подозрительным, да вот беда: никто из окружающих в тот момент не был в состоянии задержать его. Изабель умерла, принц воров лежал без сознания, а Венсан отправился на поиски своей удачи.

Венсан повернул ключ, отпер дверь и вошел в свою квартиру. Поверхностный осмотр показал, что все тут в порядке. Никакой чужак не проникал в его жилище и не шарил в его вещах. С облегчением выдохнув, Венсан вошел в спальню и стал рыться в ящиках с тряпьем. Так, куда же он их засунул… Вот они! С радостным возгласом Венсан выудил из кучи свои старые штаны, нащупал в них заветную подкову и переложил ее себе в карман, после чего забрал все деньги, какие у него оставались, прихватил на прощание бронзовую фигурку почти голой девицы, которую он по дешевке купил когда-то в лавке старьевщика Момо, и шагнул к выходу. Больше ему нечего было здесь делать.

Однако, когда он бегом спускался по лестнице с фигурой голой девицы под мышкой, его настигла мамаша Сарсе, консьержка.

– Месье Леваллуа, куда вы спешите?

Мамаша Сарсе была стара, как мир, глуха, как тетерев, слепа, как крот, и двигалась медленнее черепахи. Тем поразительнее было то, что при всех этих недостатках она всегда первой узнавала все сплетни, замечала то, на что остальные не обращали никакого внимания, и неизменно поспевала первой туда, где ее присутствие оказывалось необходимо. Венсан, надо признаться, терпеть ее не мог и оттого ограничился тем, что проорал на ходу:

– Извините меня, мадам Сарсе, я очень спешу!

Но противная консьержка не отставала.

– Месье Леваллуа, – кричала она, – там к вам приходили! Я не знала, когда вы будете, и сказала…

Приходили? Кто приходил, уж не полицейские ли? Может быть, они его подозревают? Сердце Венсана камнем рухнуло вниз.

– Кто это был, мадам? – спросил он, чувствуя, как на висках проступает предательский пот.

– Ах, месье, – не слушая его, твердила мамаша Сарсе, – как же вы могли покинуть больницу, когда у вас еще не все срослось! Это ведь очень, очень опасно! И медсестра…

– Что еще за медсестра? – насторожился Венсан.

– Она приходила сюда, – пояснила мамаша Сарсе, сжалившись над ним. – Сказала, ее прислал доктор. Он был очень недоволен тем, что вы ушли из больницы!

– Скажите, – спросил Венсан, мысленно воздав хвалу своей чудодейственной подкове, – а когда именно медсестра была здесь?

– По-моему, вы с ней чуть-чуть разминулись, – отвечала удивленная мамаша Сарсе. – Она ушла буквально пять минут назад!

– А как она выглядит? – спросил Венсан.

– Молодая, – с оттенком неодобрения заметила мамаша Сарсе. – Блондинка, а глаза карие. Одета в простое светлое платье. Словом, – пренебрежительно заключила консьержка, – ничего особенного.

– Большое спасибо, мадам! – воскликнул Венсан и вдруг шагнул к старой женщине и поцеловал ее в щеку.

Мадам Сарсе, которую никто не целовал со времен правления Наполеона (Великого, разумеется), в изумлении вытаращила глаза и отпрянула к стене. Возможно, она с замиранием сердца ждала продолжения, но Венсан только махнул ей рукой и поспешил на улицу. Во что бы то ни стало он должен был догнать медсестру, которая пришла к нему из больницы. Раз она работает там, стало быть, знает, как унять кровь. Тростинка же сам сказал, что надо поторапливаться!

А ни о чем не подозревающая Амалия в эти мгновения медленно двигалась по тротуару бок о бок с кудрявым малым, обладателем плутовской физиономии, который поглядывал на нее так нежно, словно она была по меньшей мере золотым сервизом времен Людовика Пятнадцатого.

– В больнице нам сказали, что Венсан ушел, – промолвила баронесса, одетая в очень простое платье, отчего ее трудно было даже узнать. – А консьержка утверждает, что дома он не появлялся. Похоже, мы в тупике, Франсуа.

Мимо них чинно проследовала легкая карета, которой правил кучер с перевязанной рукой, насвистывавший что-то себе под нос. Завидев Амалию, кучер на мгновение перестал свистеть и надвинул шляпу пониже на лоб.

– Не переживайте так, мадам, – сказал Франсуа. – Как знать, может быть, это был вовсе не он. Лично я больше грешу на лакея Шевалье.

– Хотела бы я разделять твою уверенность… – задумчиво ответила Амалия. – Но нет, все-таки именно Венсан мог быть сообщником воров. Только он из всех слуг появился в доме графа совсем недавно.

– Вы забываете, что нет такого человека, которого нельзя было бы подкупить, – возразил Франсуа. – Шевалье, например, мог служить Монталамберу хоть сто лет, но если бы ему предложили по-настоящему хорошие деньги, он бы точно не устоял.

– А вот и нет! – отозвалась Амалия. – Уверяю тебя, Франсуа, если бы все было так просто, письма давным-давно оказались бы у меня. Нет, в том-то и загвоздка, что Шевалье служил своему хозяину верой и правдой. Дело в том, – она замялась, – что кое-кто из моих друзей предложил ему более чем приличную сумму за то, чтобы он помог достать письма, однако он отказался, и его с большим трудом удалось уговорить не рассказывать ничего хозяину.

Так, разговаривая, они поравнялись с каретой, которая минуту назад обогнала их. Кучер стоял возле лошадей, поправляя упряжь. Когда Амалия и Франсуа подошли ближе, он неожиданно обернулся.

– Простите, – очень вежливо спросил он, – вы медсестра?

– Э… некоторым образом… – ответила Амалия. – А что…

И она осеклась, увидев, что одна рука у кучера перевязана.

– Бегите, мадам! – завопил Франсуа.

Но было уже поздно. Венсан отшвырнул его прочь, единственной здоровой рукой сгреб Амалию в охапку и швырнул ее в карету, после чего захлопнул дверцу и вскочил на козлы.

– Стой! Стой, скотина, сукин сын, мерзавец! – закричал Франсуа. Но кучер гикнул и хлестнул лошадей. Сорвавшись с места, они во весь опор помчались на юго-восток.

Глава 6

Похитили! Средь бела дня, на глазах у многочисленных прохожих, под самым носом у дорогого сообщничка… Он же вор по совместительству… Ну, конечно же! Наверняка этот негодяй Франсуа был с ними заодно! Когда она его отпустила, он пошел, договорился с грабителями, а потом хладнокровно помог заманить ее в ловушку. До чего же она оказалась наивна в самом деле! Ведь инспектор Готье ей все-все о нем рассказал, а она…

Ну нет, дорогой Франсуа, не радуйся! Мы еще посмотрим, кто кого! Баронесса Корф относится к числу тех людей, которые не дают себя в обиду, а если уж обида нанесена, то не прощают ее. И Амалия стала лихорадочно рыться в сумочке, ища в ней свой любимый револьвер с перламутровой рукояткой.

Распахнув окно, Амалия высунулась наружу. Лошади, как бешеные, несли карету по какому-то мосту.

– Немедленно останови! – заорала она. – Или тебе конец, Венсан Леваллуа!

Кучер понял, что дамочка готова на все, лишь бы покинуть карету, и решил объяснить ей ситуацию:

– Послушайте, но ведь вы же медсестра, верно? А там человек попал в беду! Я не могу везти его в больницу! И ему очень, очень нужна ваша помощь!

«Что за чертовщина? – мелькнуло в голове у Амалии. – Что он несет?»

– Врешь! – на всякий случай сказала она.

– Клянусь богом! – закричал в ответ кучер. – Он умирает! Он умрет, если вы не спасете его! Ну что вам, жалко, что ли? – умоляюще прибавил он. – Я вам заплачу, хорошо заплачу! Честное слово!

Амалия видела, что ее собеседник предельно искренен, но ее все еще обуревали сомнения. А ну как этот милый человек попросту заговаривает ей зубы?

– Кто умирает? – крикнула она. – О ком ты говоришь?

– Его зовут Ален! – отозвался кучер. – А больше вам ничего о нем не нужно знать.

Услышав это имя, Амалия медленно затворила окно и опустилась на сиденье.

«Черт возьми! Неужели с принцем воров и впрямь что-то случилось? Но раз так… раз так, я должна непременно увидеть его! Ведь только он может мне сказать, где находятся письма!»

Она поглядела на револьвер, который держала в руке, и, поразмыслив, сунула его обратно в сумочку.

«В конце концов, – подумала она, по привычке поправляя волосы, – пристрелить их я всегда успею. Главное – письма!»

Примерно через полчаса бешеной скачки карета наконец остановилась. Венсан спрыгнул с козел и широко распахнул перед похищенной медсестрой дверцу.

– Прошу вас, дорогая мадам… Сюда!

Амалия поглядела налево – там был пустырь, направо – опять пустырь. Прямо перед ней высился дом, как нельзя более подходящий для того, чтобы служить разбойничьим логовом. Перед дверью сидел пестрый кот с ободранным ухом и вылизывал лапку.

– Брысь, судейский секретарь! – рявкнул на него Венсан.

– Кто-кто? – переспросила Амалия, решив, что ослышалась.

Кучер смутился.

– Мы так называем котов на нашем языке[14], – объяснил он. – Следуйте за мной, пожалуйста. И извините, если я был с вами груб, – прибавил он.

Пожав плечами, Амалия последовала за кучером, который взял с собой какой-то небольшой предмет, напоминающий бронзовую статуэтку. Присмотревшись, Амалия поняла, что это и впрямь бронзовая фигурка обнаженной женщины. «Однако! – мелькнуло в голове у Амалии. – Воистину, Франция – страна искусств!»

– Тростинка! – заорал Венсан, открывая дверь. – Тростинка! Черт возьми, куда запропастился этот бездельник… – недоуменно пробормотал Венсан. – Ладно. Сюда, прошу вас.

Амалия вошла в маленькую, грязную, обшарпанную комнату, в которой стояли две кровати. На одной лежала красивая черноволосая женщина. Ее глаза были закрыты, кожа поражала своей бледностью. На другой тихо стонал мужчина, которого Амалия признала без колебаний. Это был тот самый Ален, с которым она беседовала в саду Тюильри и который, вне всякого сомнения, являлся не кем иным, как принцем воров, любителем барвинков.

– Что с женщиной? – на всякий случай уточнила Амалия.

Венсан метнул на нее хмурый взгляд.

– Она умерла, – коротко ответил он. – Скажите, вы сумеете спасти его?

Амалия подошла к Алену и, отвернув рубашку, поглядела на рану.

– Вы что, совсем с ума сошли? – в сердцах проговорила она. – Кто же так накладывает повязку! – Она положила сумочку на стул и стала стаскивать перчатки. – Вот что. Мне нужно таз с горячей водой, чистые бинты, тонкий нож и полотенце. – Она хмуро прикусила губу. – Только скорее, не то будет поздно.

Неожиданно дверь комнаты распахнулась, и в нее ввалился парень с глуповатым лицом деревенского увальня, тащивший какой-то сверток. Заметив Амалию, он застыл на месте.

– Тростинка, черт тебя подери! – напустился на него Венсан. – Где тебя черти носили?

– Я в аптеку ходил, – растерянно ответил Тростинка. – Купил бинты… и корпию… А это еще кто? – кивнул он на Амалию. – Где доктор? Ты же обещал доставить его!

– Доктор – я, – заявила Амалия, забирая у него сверток. – Ну, Тростинка, ты молодец! Теперь идите кипятите воду. И принесите мне тонкий нож!

– Как ты думаешь, что она там делает? – шепотом спросил Тростинка у Венсана.

После того как по требованию Амалии бандиты унесли из комнаты тело Изабель, после того как медсестра, придирчиво осмотрев едва ли не два десятка представленных ей ножей, полезла в свою сумочку и извлекла оттуда свой собственный нож с острым, как у скальпеля, лезвием, после того как вода наконец вскипела и была принесена трясущимся от благоговейного страха Тростинкой, Амалия заявила, что она управится сама, и без всяких околичностей выставила бандитов из помещения. Теперь они маялись в соседней комнате, с тревогой прислушиваясь к доносящимся из-за двери стонам и шорохам.

– Вытаскивает пулю, знамо дело, – ответил Венсан на вопрос своего товарища. – Думаешь, это так просто?

– Да я ничего не думаю! – ответил Тростинка, и следующие полторы минуты протекли в молчании.

– А откуда ты ее знаешь? – не вытерпел Тростинка.

– По больнице, – уклончиво ответил Венсан.

– И что, она хорошая медсестра? – полюбопытствовал Тростинка.

– Самая лучшая! – заявил Венсан уверенно. – Ты что ж думаешь, я бы стал приглашать к нашему принцу кого попало?

Дверь отворилась, и на пороге показалась Амалия, держащая в руках какой-то ворох тряпок. Бандиты мгновенно вскочили на ноги, а Венсан тотчас же загасил папиросу, которую до этого пытался раскурить.

– Так, господа, – заявила Амалия. – Эти простыни никуда не годятся. Принесите мне чистые, а эти постирайте, пока кровь еще не засохла.

И, скользнув взглядом по перевязанной руке Венсана, она всучила всю груду Тростинке.

– Это что же, я должен их стирать? – пролепетал тот. – Но я не умею!

Амалия смерила его уничтожающим взглядом.

– Ну, тогда катись к секретарю суда! – заявила она, шагнув обратно. – Или хоть к самому черту!

Дверь захлопнулась. Бандиты озадаченно уставились друг на друга.

– Строгая, – с уважением промолвил Тростинка. – Сразу видно, хорошая медсестра. – И тяжело вздохнул. – Ладно. Пойду попробую постирать.

– А я поищу свежие простыни, – сказал Венсан.

Не без труда ему удалось найти пару таких, которые могли считаться относительно чистыми, и он осторожно постучал в дверь, за которой находился раненый.

– Войдите! – прозвенел из-за двери женский голос.

Когда Венсан вошел в комнату, Амалия, хмурясь, рассматривала у окна пулю, которую она несколько минут назад извлекла из Алена.

– Положи простыни на стул, – велела она.

Венсан повиновался. Украдкой поглядев на Алена, он заметил, что хотя тот по-прежнему выглядит неважно, дыхание его стало гораздо ровнее, и он больше не мечется по постели.

– Скажите, сестра… – Венсан поколебался. – Он ведь не умрет?

Амалия искоса поглядела на него и сунула пулю в карман.

– Все станет ясно, когда он придет в себя, – сказала она. – Кто в него стрелял?

Венсан смущенно поковырял пол носком башмака.

– Да тут целое дело было. Вам про это знать, наверное, не обязательно.

– Ну, как скажешь, – сухо отозвалась Амалия. – Убери это. – Она кивнула на таз, в котором плескалась окровавленная вода. – И принеси мне полотенце.

Прижимая к себе таз одной рукой, Венсан вышел, и Амалия закрыла за ним дверь. Поколебавшись, она подошла к Алену и дотронулась до его лба. Он был горячий и влажный.

«Что же с ним все-таки произошло? И что он сделал с письмами?»

Амалия не сразу обратила внимание на стук, уже некоторое время доносившийся снаружи. Кто-то поцарапался в стекло, и Амалия, обернувшись, увидела за окном… своего сообщника.

– Франсуа! – ахнула она, бросаясь к окну и поспешно отворяя его. – Как ты здесь очутился?

– Я вскочил на запятки кареты, мадам, – доложил Франсуа, забираясь в окно. – Счастье, что этот подлец-кучер меня не заметил. Потом он привез вас сюда и… – Молодой человек увидел лежащего на постели Алена и опешил. – Это кто?

– Принц воров, – ответила Амалия. – Венсан решил, что я медсестра, и привез меня к нему. Похоже, он серьезно ранен.

– А как же письма? – спросил остолбеневший Франсуа.

– Пока не знаю, – честно ответила Амалия. – Но надеюсь узнать.

Франсуа с облегчением выдохнул:

– Так они с вами ничего не сделали? Ну, слава богу! А то я так боялся за вас!

Вспомнив, что она совсем недавно подозревала своего сообщника в том, что он предал ее, Амалия почувствовала угрызения совести.

– Можешь не беспокоиться, – сказала она. – В лицо меня не знает никто, кроме принца воров.

– И прекрасно, – заявил Франсуа. – Кстати, сколько всего людей в доме?

Амалия объяснила, что всего двое. И, разумеется, раненый.

– Раненый не в счет, – жизнерадостно отозвался Франсуа, – а двое здоровых – тем более. – Он потянул Амалию за локоть. – Лезьте в окно, мадам. Как только мы выберемся наружу, садитесь в карету, а я поднимусь на козлы, и мы уберемся из этого гиблого места.

Веки Алена слегка дрогнули, но сообщники, увлеченные своим разговором, ничего не заметили.

– Ты в своем уме? – сердито спросила Амалия, высвобождая руку. – А как же письма?

– Мадам, – шепотом ответил мошенник, – вынужден вам заметить, что есть на свете вещи и поважнее каких-то листков бумаги. Если принц воров, – он кивнул на неподвижно лежащего Алена, – придет в себя и узнает вас, тогда вам несдобровать. Я никогда прежде с ним не сталкивался, но слышал про него достаточно. Поверьте, мадам, вы не можете позволить себе быть врагом этого человека, ну а я – тем более.

– Франсуа, дело не в этом… – сердито начала Амалия, но тут в коридоре послышались тяжелые шаги. – Прячься! Сюда идут!

В комнату заглянул Венсан. В здоровой руке он держал какую-то тряпку неопределенного коричневого оттенка.

– Что это? – спросила удивленная Амалия.

– Ну, вы же просили полотенце, – отвечал не менее удивленный Венсан.

Амалия с сомнением поглядела на тряпку, но все же взяла ее.

– Спасибо, Венсан. Можешь идти.

Однако кучер не торопился уходить.

– Я тут подумал… – Он смущенно кашлянул в кулак. – Наверное, вам хочется получить свои деньги прямо сейчас… за беспокойство и вообще… – Он полез в карман. – Мы, конечно, воры, но мы люди честные и знаем, что почем.

– Венсан, – остановила его Амалия, – мне все равно придется побыть здесь какое-то время, пока пр… пока месье Ален не начнет поправляться. Так что рассчитаемся потом, хорошо?

– Как скажете, – с готовностью отозвался Венсан. – Вы курицу любите? – Амалия кивнула, уже не чая, как бы поскорее спровадить заботливого кучера. – Ладно. Когда Тростинка закончит свою работу, я пошлю его за жратвой… то есть за едой, – поспешно поправился он.

– А что у Тростинки за работа? – поинтересовалась Амалия, когда Венсан был уже на пороге.

Венсан шмыгнул носом.

– Он могилу роет, – наконец сказал он. – Для Изабель. Вот такие дела. Вам ничего больше не надо? Если надо, вы только кликните. Я мигом.

И он ушел, тяжело шаркая ногами.

Глава 7

– И все-таки мое мнение таково, что нам надо бежать, – первым делом заявил Франсуа, выбравшись из-за двери, за которой он спрятался, как только вошел Венсан.

– Франсуа, – твердо ответила Амалия, – мы не можем этого сделать.

– Из-за писем?

– Не только. – Амалия кивнула на Алена. – Я не могу оставить его здесь, понятно?

– Почему же? – поразился мошенник.

– Да потому, – раздраженно ответила Амалия, – что он ранен, и если за ним не ухаживать, он умрет.

– Не умрет, – заявил Франсуа. – Такие, как он, чертовски живучие. Вы можете выстрелить по нему из пушки, и он все равно останется жив.

Тон Франсуа казался донельзя убедительным, однако вовсе не потому, что вор был так уж уверен в живучести Алена. Дело в том, что принц воров пользовался репутацией неотразимого сердцееда, и Франсуа решил, что упорство Амалии объясняется именно тем, что даже она не сумела устоять перед чарами красавчика Алена. Именно поэтому он сейчас пускал в ход все свое красноречие, чтобы убедить ее как можно скорее покинуть опасный дом. Препираясь, сообщники не заметили, как вдали, на дороге, показался отряд человек в десять. Когда они приблизились, по мундирам стало ясно, что это конная полиция. Вне всяких сомнений, двигался отряд прямо к логову принца воров.

Тростинка, вытирая пот со лба, копал могилу на пустыре, когда на дороге возникло облачко пыли. «Кто-то едет», – сказал он себе, прикладывая ладонь к глазам. Буквально через несколько секунд Тростинка уже понял, что это за люди и куда именно они едут. Бросив незаконченную могилу, он со всех ног помчался в дом, где Венсан, чертыхаясь, пытался одной рукой очистить луковицу.

– Венсан! – заорал Тростинка, влетев в дверь. – Тревога! Легавые!

Венсан выронил луковицу и уставился на него.

– Сколько? – просипел он.

– Да уж больше, чем нас, будь спок!

Венсан шмыгнул носом и поднялся с места.

– Ясно. Бери ружье! И закрой дверь на засовы!

Когда по ступеням загромыхали тяжелые шаги, Франсуа насторожился.

– Что происходит? – А затем он бросился к окну. – О черт, коровы![15] Только их нам не хватало!

Амалия кинулась к двери, но та распахнулась ей навстречу. Франсуа проворно упал на пол, и вошедший Венсан не заметил его.

– Мадам, – доложил запыхавшийся Венсан, – у нас гости, но вы не обращайте на них внимания. Сидите здесь и никуда не выходите. От окон тоже старайтесь держаться подальше, мало ли что.

И, отдав последнее распоряжение, он поспешил к Тростинке, который засел в большой комнате с ружьем и горстью патронов.

– Я же говорил вам – надо было бежать! – сердито сказал Франсуа Амалии, поднимаясь с пола. – А вы меня не послушали!

Пуля влетела в окно, оставив в нем звездчатое отверстие. Франсуа охнул и кинулся обратно на пол, прикрывая голову руками. Амалия присела в простенке между двумя окнами. Еще несколько пуль влетели в окна, и стекла осыпались в с жалобным звоном.

– Именем закона! – проорал снаружи чей-то голос. – Сдавайтесь, отребье!

«Отребье» голосами Венсана и Тростинки послало полицейских в такие места, где тем бы точно не понравилось находиться, после чего перестрелка возобновилась с удвоенной силой. Вскоре во всем доме не осталось уже ни одного целого стекла. Предводитель полицейских, широколицый человек с седыми усами, выбил рукояткой пистолета осколки стекла в одном из окон первого этажа и, забравшись в дом, открыл входную дверь, в которую хлынули полицейские. Везде густо пахло порохом.

Дом наполнился грохотом сапог, криками и звуками ударов. Франсуа, вытянув шею, беспокойно прислушивался к происходящему.

– Ой, – шепотом проговорил он, – что теперь будет!

– Прячься! – цыкнула на него Амалия. – Тебя здесь никто не видел, ясно? Значит, тебя здесь и нет!

Едва Франсуа закатился под кровать, дверь комнаты распахнулась, грохнув о стену. На пороге показался предводитель полицейских, а за ним шли еще двое человек. Увидев в грязной комнате молодую даму в светлом платье, он остолбенел.

– Вот это да! Ты кто такая?

– Вы могли бы быть и повежливее, сударь, – надменно заявила Амалия. – Не говорю уже о том, что, прежде чем входить в комнату, надо стучаться!

– Так… – протянул седоусый, – все ясно… – Взгляд его упал на лежащего в постели раненого. – Это принц воров? – Затем он обернулся к Амалии. – А вы, значит, его подружка?

– Выбирайте выражения, месье! – вспыхнула Амалия, вскидывая голову. – Между прочим, я тут вообще ни при чем! Я медсестра из больницы Сен-Жак, и эти люди силой увезли меня, чтобы я оказала помощь раненому!

– Ага, силой! – насмешливо фыркнул один из полицейских.

– Но это так и есть, – ответила Амалия, пожимая плечами. – Можете сами у них спросить, не думаю, что они станут отрицать.

– Поговорить с ними мы еще успеем, – буркнул предводитель. – Что с ним? – кивнул он на раненого.

– Он очень плох, – без колебаний ответила Амалия. – Я вытащила из него пулю, но он до сих пор не пришел в себя.

– Да? – равнодушно отозвался предводитель. – Что ж, теперь это не имеет особого значения. Ладно, сестричка, пошли.

– Да как вы смеете! – завопила Амалия. Полицейские схватили ее за руки и потащили из комнаты. – Я медсестра! Я работаю в больнице Сен-Жак!

– Ладно, ладно, – проворчал седоусый. – Не стоит так беспокоиться, сестрица. Сейчас мы со всем разберемся.

Амалию привели в комнату на первом этаже, которая меньше всего пострадала от обстрела. Там уже находились угрюмый Венсан, то и дело утиравший хлеставшую из носа кровь, и Тростинка, правой рукой придерживавший простреленную ниже локтя левую. Судя по всему, обоим бандитам здорово досталось.

Предводитель полицейских сел за стол, соединил руки кончиками пальцев и вопросительно поглядел сначала на Амалию, затем на мрачных сообщников принца воров.

– Ну-с, господа, – жизнерадостно начал он, – я полагаю, предисловия тут излишни, поэтому сразу же перейду к делу. Вы обвиняетесь, – он начал загибать пальцы, – в воровстве, убийствах, вооруженных нападениях, в частности – в нападении на поезд шесть месяцев тому назад. Кроме того, вы обвиняетесь в сопротивлении представителям закона, в убийстве полицейских, находящихся при исполнении служебных обязанностей, потому что, – тут желваки его заходили ходуном, – вы убили двух моих человек и еще двоих ранили. Что еще? – Он поглядел на Амалию. – Ах да, вы обвиняетесь в похищении медсестры из больницы Сен-Жак, здесь присутствующей. Вы подтверждаете, что это она и есть? – спросил он у Венсана, указывая на Амалию.

Тот кивнул, не поднимая глаз.

– Замечательно, – заметил предводитель. – Я думаю, вы должны понимать, господа, что любое из обвинений потянет на свидание с гильотиной. Вы готовы к нему?

Тростинка сплюнул себе под ноги кровавый сгусток.

– Чего вы от нас хотите? – сердито спросил он. – Мы не музыканты[16]. Хотите везти нас в тюрьму – пожалуйста! Хотите бить – вот он я! А своих мы не сдаем. Не дождетесь!

– Точно, – поддержал его Венсан. – Мы не таковские!

Предводитель вздохнул и кивнул одному из своих подчиненных – молодому черноволосому полицейскому с агатовыми глазами:

– Леон, возьми двух людей и обыщи весь дом. Ты знаешь, что нам нужно.

Леон приосанился и кивнул:

– Рустик и Малавуа, следуйте за мной!

Трое полицейских покинули комнату. В ней оставались только задержанные и шестеро полицейских, считая седоусого предводителя.

– А что будет со мной? – подала голос Амалия. – Я не имею к присутствующим здесь господам никакого отношения. И, между прочим, меня ждут на работе!

– Куда вы так торопитесь? – равнодушно спросил седоусый предводитель. – Сначала мы должны снять с вас показания. Затем – установить вашу личность. – Он прищурился. – У вас есть с собой какие-нибудь бумаги?

Амалия почувствовала, как у нее противно заныло под ложечкой. Вот оно, начинается!

– Простите, господин полицейский, – смиренно ответила она, – я не предполагала, что сегодня меня могут похитить, поэтому ничего с собой не взяла.

– Жаль, – вздохнул предводитель. – Но вы не волнуйтесь, скоро все это закончится.

Амалия невольно насторожилась. В голосе полицейского промелькнули какие-то нотки, которые, бог весть отчего, совершенно ей не понравились.

Вернулся Леон и, глядя на своего патрона преданными собачьими глазами, доложил, что они осмотрели несколько комнат, но ничего не нашли.

– Продолжайте искать, – велел предводитель. – Она должна быть где-то здесь.

Венсан поежился, но ничего не сказал. Предводитель поднялся с места и, заложив руки за спину, подошел к окну, откуда была видна недокопанная могила и возле нее – тело Изабель со скрещенными на груди руками.

– Что за мертвая девка в саду? – спросил предводитель.

– Не смей так о ней говорить! – ощетинился Тростинка. – Она была хорошая девушка!

Один из стражей ударил его по уху, и парень свалился со скамейки. Полицейские захохотали. Тростинка поднялся с белым от гнева лицом. Он сделал попытку броситься на своего обидчика, но его ударили снова, и гораздо сильнее. Тростинка со всхлипом скорчился на полу.

– Прекратите! – вне себя закричала Амалия. – Прекратите немедленно!

Предводитель живо обернулся к ней. В его выцветших глазах мелькнули искорки любопытства.

– Ради бога, простите, дорогая мадам, – издевательски-любезным тоном промолвил он. – Но мои подчиненные – люди простые, не привыкли церемониться со всякой мразью.

Венсан помог товарищу подняться и сесть на скамью. Предводитель вздохнул, барабаня пальцами по подоконнику. Никто не шел.

– Наверное, Леон ничего не нашел, – подал голос один из полицейских.

– Досадно, – вздохнул предводитель. Он повернулся к Венсану: – Где она?

– Кто? – озадаченно спросил бандит.

– Шкатулка, которую вы украли у графа де Монталамбера, – объяснил его собеседник. – Где она?

– Какая шкатулка? – тупо спросил Венсан.

Глаза предводителя сузились.

– Не придуривайся, – уже зло процедил он. – Где резная шкатулка с монограммой «А», которую вы взяли в сейфе?

Амалия насторожилась. В чем дело? Что происходит?

– Так той шкатулки давно уже нет, – отозвался Тростинка, хлюпая носом.

Предводитель, казалось, прирос к месту:

– Как – нет? То есть как это – нет?

– А мы ее пустили на дрова, – насмешливо отозвался бандит. – Вот такие дела.

И, довольный своей шуткой, он захохотал во все горло. Предводитель, побелев лицом, вытащил пистолет.

– Клянусь богом, мразь… – он не говорил, а почти клекотал, – если ты не скажешь мне, где эта шкатулка… я прострелю тебе башку!

Тростинка захлебнулся смехом и с ужасом уставился в дуло пистолета.

– Добрый день, господа, – прозвенел в дверях чей-то вежливый голос. – Что здесь происходит?

Предводитель отпрянул назад. Полицейские ошеломленно переглядывались.

На пороге стоял Анри Готье.

– Вы кто такой? – настороженно осведомился у него седоусый.

– Анри Готье, парижская уголовная полиция, – спокойно представился молодой инспектор. – Мы, кажется, коллеги? – Он прищурился. – Вы работаете у комиссара Лафранша?

Прежде чем ответить, предводитель покосился на своих людей, и внезапно Амалия поняла все. Этот короткий взгляд объяснил ей положение вещей быстрее, чем сотни и тысячи слов.

– Готье, берегись! – пронзительно закричала она. – Они лгут, это никакие не полицейские!

И в следующее мгновение предводитель открыл огонь.

Анри бросился за шкаф, на ходу доставая пистолет. Но прежде чем он успел выстрелить, Тростинка и Венсан вскочили с места и ринулись на лжеполицейских. Тростинка повалил одного, Венсан ударил другого лбом в лицо, раскроив ему нос. Готье двумя выстрелами уложил двоих. Раненый противник Тростинки схватился за ружье, но бандит тоже вцепился в него, не давая ему выстрелить, и они молча, стиснув челюсти, пытались вырвать оружие друг у друга. Оставшиеся на ногах лжеполицейские стреляли, Готье отстреливался, но внезапно он замолчал.

– Готье, в чем дело? – закричала Амалия, в самом начале схватки присевшая за тяжелой дубовой скамьей.

– Патроны кончились! – крикнул инспектор в ответ. – Вот, черт!

– Возьмите мое оружие! – отозвалась Амалия. Она высунулась и бросила ему свой револьвер.

– Однако! – пробормотал Готье, глянув на грозное оружие.

В тот момент пуля выбила фонтанчик пыли из стены всего в каких-то паре дюймов от его головы, и, не размышляя больше, Готье выстрелил, уложив еще одного нападавшего. Тростинке наконец удалось завладеть ружьем, и он принялся дубасить прикладом своего врага. Венсан бросился на предводителя, но тот выстрелил в него, и кучер упал. Перепрыгнув через него, седоусый с неприличной для его возраста резвостью подскочил к Амалии и, схватив ее за волосы, заставил подняться, после чего приставил к ее голове пистолет.

– Эй, полицейский! – заорал он. – Бросай оружие, не то я убью ее!

Амалия дернулась, пытаясь вырваться, и тотчас же кожу головы ожгло, как огнем. Седоусый ухватил ее покрепче и крикнул:

– Я не шучу! Ей конец, если ты не остановишься! Брось пушку и выходи с поднятыми руками!

Тростинка попытался прицелиться из ружья в предводителя лжеполицейских, но тут человек, которого он охаживал, ударил его по ногам, и молодой вор повалился на пол, выронив ружье.

– Хорошо, – прозвучал глухой голос инспектора из-за комода, за которым он засел. – Отпустите женщину.

И револьвер, пущенный умелой рукой, покатился по полу и остановился возле ног седоусого. От ярости, бессилия и гнева Амалия прикусила губу до крови. Боже, что за глупец этот Готье! Ведь ясно же, эти мерзавцы не отпустят их живыми!

– А теперь выходи! – крикнул державший ее человек. Он отвел пистолет от головы Амалии и теперь целился куда-то в сторону комода, где должен был появиться полицейский.

– Я здесь, – спокойно промолвил Готье, поднимаясь не из-за комода, а из-за стоявшего неподалеку стола. И прежде чем человек с седыми усами успел выстрелить, быстрым и точным, хладнокровным движением метнул в него заостренный нож.

Амалия вскрикнула и отшатнулась к стене. Седоусый, хрипя, повалился на пол. Нож угодил ему прямо в сердце. На губах предводителя показались кровавые пузыри. Он издал горлом несколько невнятных звуков и застыл.

– Ах ты!.. – взвизгнул лжеполицейский, отнявший свое ружье у Тростинки, и прицелился в инспектора.

Амалия хотела что-то сделать, как то: предотвратить то, что неминуемо должно было произойти, но не успела. Грянул выстрел, и Готье с изумлением поднял глаза на дверь, а человек с ружьем упал и больше не поднимался.

В дверном проеме стоял Ален с дымящимся пистолетом в руках. Он был бледен, как полотно, но оружие держал вполне уверенно. Франсуа поддерживал его, не давая ему упасть.

Принц воров медленно опустил пистолет, поглядел на Амалию, на Венсана и Тростинку, которые еле дышали, лежа на полу, и перевел взгляд на сосредоточенное лицо полицейского.

– Кажется, – с подобием улыбки промолвил Ален, – я явился как раз вовремя.

Глава 1

Это был чрезвычайно сумбурный день.

Казалось бы, теперь, когда опасность миновала, наконец-то можно было вздохнуть спокойно. Однако выяснилось, что тут-то как раз и началось самое главное.

Сначала Тростинка и Венсан в один голос заявили, что ненавидят полицейских, и предложили прикончить Готье и закопать его в могиле, предназначенной для Изабель. Но вмешалась Амалия и сказала, что никому не позволит трогать Готье, а кто попробует обидеть его, будет иметь дело с ней самой. Франсуа немедленно стал на сторону своей госпожи и, сжимая в руке бронзовую статуэтку женщины, которую он раздобыл неведомо где, пообещал раскроить череп всякому, кто приблизится к Амалии хоть на лье.[17]

– Между прочим, господа, – заметила последняя, – пока мы тут препираемся, в доме остаются еще трое господ, которых послали на поиски шкатулки с монограммой. Мы про них, конечно, забыли, а вот они…

Франсуа расплылся в улыбке и заявил, что Леона и К° им бояться не стоит, ибо, как только они сунулись в комнату Алена, Франсуа от души приложил их первым, что попалось под руку, а именно неизвестно кому принадлежащей бронзовой статуэткой, которой оказалось чрезвычайно удобно наносить удары.

– Я смотрю, Франсуа, ты приноровился, – задумчиво сказала Амалия.

Мошенник поклонился:

– Учусь у вас, мадам!

В общем, когда он уложил троих вошедших, Ален, который, как оказалось, уже давно пришел в себя, сделал попытку подняться с постели. Франсуа помог ему, после чего Ален на всякий случай прихватил пистолет одного из нападавших, и они поспешили туда, откуда уже некоторое время доносилась ожесточенная перестрелка.

– Все это, конечно, очень интересно, – раздумчиво промолвил Готье, – но чего именно от вас хотели эти люди? Почему они явились сюда, да еще переодевшись полицейскими?

Венсан и Тростинка переглянулись и после секундного колебания заявили, что не имеют ни малейшего представления, причем по их физиономиям даже двухмесячный младенец определил бы, что они безбожно врут. Заметив, что Ален, которого больше не поддерживает Франсуа, шатается из-за потери крови, они бросились к нему и помогли своему патрону добраться до ближайшего стула. Заминкой воспользовалась Амалия, чтобы подобрать с пола свой револьвер. Теперь она, Франсуа и Готье находились в одном конце комнаты, а Тростинка, Венсан и принц воров – в другом. Бандиты и представитель закона (поддержанный менее законопослушней баронессой и совсем не уважающим законы вором) с плохо скрытой неприязнью уставились друг на друга.

– Господа, – подала голос Амалия, – мне представляется, что делить нам нечего, зато мы вполне можем помочь друг другу. Поэтому я предлагаю перемирие.

– Вот еще! – вскинулся Тростинка.

– Поддерживаю, – неожиданно произнес Ален слабым голосом и откинулся на спинку стула, тяжело дыша. – Только для начала я хотел бы выяснить кое-что. Скажите, госпожа баронесса, этот месье, – он подбородком указал на Готье, – на вашей стороне? Потому что, по правде говоря, я не слишком жалую полицейских.

– Ну, так что, инспектор? – с вызовом спросила Амалия у своего спасителя. – Вы на моей стороне или нет?

Готье улыбнулся и спокойно ответил:

– Если речь идет о деньгах, то да.

Услышав столь наглое заявление, даже Тростинка открыл рот.

– Чему ты удивляешься? – прогудел Венсан. – Я никогда в жизни не встречал непродажного легавого и, наверное, уже не встречу!

– Не смешите меня, господа, – холодно промолвил Анри. – Вы знаете, сколько получает полицейский? А риск, а трудности, с которыми нам приходится сталкиваться едва ли не каждый день… Поэтому я пораскинул умом и решил, что мне это ни к чему. Вот и подумал: если попадется хороший куш, я постараюсь его сорвать. Если нет – буду ждать, пока не подвернется что-нибудь стоящее. – Он повел плечами. – По-моему, час настал. Не сочтите за дерзость, но мне представляется, что помощь полицейского в вашем деле будет весьма кстати. В этом доме слишком много трупов, да и в других делах вы наверняка успели наследить. Если в полиции возникнут какие-то подозрения на ваш счет, я всегда смогу дать вам знать. Взамен я лишь хочу, чтобы мне выделили достойную долю, вот и все.

Ален обменялся со своими людьми многозначительным взглядом.

– Хорошо излагаете, месье…

– Готье. Анри Готье, – склонил голову в поклоне инспектор.

– Ален, принц воров, – просто представился его собеседник. Инспектор быстро вскинул на него глаза. – Отлично швыряете нож, кстати. Почти так же хорошо, как я.

– Такая похвала дорогого стоит, – заметил полицейский с легкой иронией.

– Я тоже так думаю, – совершенно серьезно ответил Ален. – Стало быть, вы с нами?

– Вы уже слышали.

– Отлично, одной трудностью меньше. Теперь что касается вас, баронесса…

– Почему ты все время называешь ее баронессой? – заволновался Тростинка. – Она же обычная медсестра, разве нет?

– В жизни не работала медсестрой, – отозвалась Амалия.

Возмущенный Тростинка потребовал объяснений у Венсана. Как он мог? Привел в дом… черт знает кого!

– Тихо! – повысил голос Ален, которому надоело слушать их препирательства. – Я знаю госпожу баронессу, так что все в порядке. Мы с ней друзья… почти. Кстати, я до сих пор не поблагодарил вас за то, что вы вытащили из меня пулю.

– Минуточку, минуточку… – просипел Венсан. – Конечно, вы всегда твердите, что я медленно соображаю, но я тут сопоставил кое-что. – Он повернулся к Амалии: – Вы – та самая дама, которая назначила нашему принцу свидание в саду Тюильри, на которое привели полицейского. И, я так понимаю, – Венсан покосился на невозмутимого инспектора, – это был он.

– Мне очень жаль, что я расстроил ваше свидание, – спокойно промолвил молодой полицейский, – но так получилось случайно. Просто у меня имелись в отношении госпожи баронессы кое-какие подозрения, и я старался не упускать ее из виду.

– Что еще за подозрения? – пробурчал Тростинка.

– По-моему, вы и сами все знаете лучше меня, – отозвалась Амалия. – Вам не следовало посылать Монталамберу письмо от моего имени, чтобы выманить его из дома. Это была большая ошибка с вашей стороны.

– Согласен, – заметил Ален. – А вам не следовало посылать лакею телеграмму о том, что его мать больна. Вы до смерти перепугали беднягу Шевалье. Но еще хуже то, как ваши люди обошлись с моим другом Венсаном. Это тоже была большая ошибка с вашей стороны.

Кучер разинул рот.

– Как! – воскликнул он. – Так это по ее милости…

– Господа, – поспешно вмешался Франсуа, – простите меня, но, по-моему, вы только зря тратите время. Позвольте мне немного упростить ситуацию. Вы, принц, и вы, госпожа баронесса, охотились за одним и тем же – за письмами, которые находятся в резной шкатулке. Чтобы достать их, вы прибегли к разным хитростям, но в итоге месье Ален опередил мою хозяйку, и письма оказались у него. Верно?

– Маленький вопрос, – вмешался Готье. – Так, для ясности. – Он прищурился. – Скажите, месье, это вы застрелили графа де Монталамбера?

Ален усмехнулся.

– Сразу видно, месье, что ваша знакомая не слишком с вами откровенна, – парировал он. – Иначе вы бы уже давно знали о том, что я оставил в сейфе цветок барвинка, а она его оттуда забрала. Уверяю вас, месье, когда мы уходили из дома Монталамбера, он был пуст, и никаких трупов в нем не водилось. Об убийстве графа я узнал из газет.

– Прекрасно, – промолвил Готье. Его лицо словно застыло. – А вы что скажете, мадам?

Амалия вкратце рассказала, как она проникла в дом и обнаружила в спальне умирающего графа, который произнес перед смертью только два слова.

– Он сказал «это она»? – повторил Готье. – И больше ничего?

– Больше он не успел ничего сказать, – ответила Амалия. – Думаю, после того, как Ален ушел, граф Монталамбер вернулся домой, и там его подстерегла женщина, у которой были причины ненавидеть его. Именно она и убила графа. Других объяснений у меня нет.

Ален вздохнул и, морщась, поправил повязку.

– Прошу меня простить, но я не думаю, что убийство графа имеет отношение к нашему делу, – сказал он. – Все, что должно нас интересовать, – это шкатулка, насколько я понимаю.

– Простите, – мягко перебил его инспектор, – но лично меня убийство графа интересует больше всего. Даже больше шкатулки, которой вы придаете такое значение.

– Но почему? – не удержалась Амалия. – Отчего вы с таким упорством пытаетесь выяснить, кто убил графа? Ведь вам даже не поручали расследование!

– Есть в этом деле кое-что, госпожа баронесса, чего вы не знаете, – с расстановкой промолвил Анри. Он немного помедлил и добавил: – Видите ли, граф де Монталамбер – мой отец.

Амалия почувствовала себя так, как, наверное, должен был чувствовать себя матерый искатель приключений, который узнал, что всю жизнь гонялся за немыслимым кладом, не подозревая, что тот находится в погребе его собственного дома. «Причины рвения этого господина для меня совершенно непонятны», – сказал однажды об инспекторе Готье Шереметев. Ладно, ему простительно, потому что он никогда не видел Анри в лицо. Но она-то, она, Амалия! Ведь стоило пристальней вглядеться… эти черные волосы, эти голубые глаза… и главное – пальцы. Тонкие, изящные пальцы, такие же, как у покойного графа, только у того они были более холеные. Даже Скарамуш признал в Анри своего и улегся у его ног – точно так же, как он когда-то лежал у ног своего старого хозяина. И как могла наблюдательная обычно Амалия не отметить всего этого!

– Неужели правда? – несмело спросил Венсан. И сам себе ответил: – Ну да, конечно… Точно, когда вы вошли, мне показалось, что вы кого-то напоминаете. Надо же! – Кучер покачал головой. – Чудеса, да и только.

– Значит, вы его сын? – спросил Ален, буравя полицейского взглядом.

– Незаконный, конечно, – отозвался Анри, и уголок его губ слегка дернулся, когда он произносил эти слова. – Отец никогда не был женат.

Верно, припомнила Амалия, у графа было множество романов. Так что нет ничего особенного в том, что один из них завершился рождением сына.

– Он знал о вас? – в упор спросил инспектора принц воров.

Готье отвернулся.

– Я хотел прийти к нему, – наконец сказал он. – Мне ничего от него не было нужно. Я просто хотел его увидеть… Но не успел. Пока я колебался и думал, под каким предлогом мне лучше всего представиться ему, его убили. Потом было кладбище… Собака никак не хотела уходить с его могилы… А потом появились вы, – повернулся Анри к Амалии.

Молодая женщина пристально поглядела на него.

– Это вы следили за мной в тот день?

– Да, я.

Ну что ж, стало быть, еще одной загадкой стало меньше.

– Странная штука жизнь, – вздохнул Ален, поудобнее устраиваясь на стуле. – Значит, сударь, вы хотите узнать, кто убил вашего отца. Должен сказать, что тут я полностью на вашей стороне, потому что месть – благородное дело. – Он шевельнул рукой и поморщился, почувствовав боль в ране. – Конечно, будь я на вашем месте, я бы не слишком доверял такому, как я, но это правда. Вашего отца я не убивал и уверен, что госпожа баронесса тоже. Я понимаю, моих слов вам может показаться недостаточно, но, – он слабо улыбнулся, – у меня нет ничего, кроме них. Вы мне верите?

– Пока – да, – ответил Готье. Улыбнулся и добавил: – А если окажется, что вы меня обманули, не взыщите – я вас убью. Без обид?

– Ишь ты какой! – проворчал Венсан, но Ален зыркнул на него и просто сказал:

– Без обид.

– А теперь вернемся к нашим делам, – продолжал принц воров. – То есть к замечательной резной шкатулке с монограммой «А» на крышке, в которой лежали такие чувствительные письма. – Он вздохнул. – Полагаю, баронесса, вы пришли сюда именно из-за них.

– Вы угадали, – отозвалась Амалия.

Ален зло дернул ртом.

– Ну так вот, писем, которые стоят целое состояние, у меня больше нет. Прошлой ночью их отнял один мерзавец в маске, по просьбе которого я, собственно, и украл их. Но это еще не все. Тот подонок перестрелял моих людей и убил Изабель, а меня самого ранил. Теперь, когда благодаря одной доброй «медсестре» я поднялся на ноги, – Ален мельком улыбнулся Амалии, – я намерен отыскать его и прикончить. И, разумеется, отнять у него письма. Признаюсь вам, я готов удовольствоваться самой скромной долей, если только мне позволят добраться до него. Вы поможете мне или нет?

– Да, – ни мгновения не колеблясь, ответила Амалия.

– Да, – тотчас же следом за ней сказал Франсуа.

– Конечно, патрон! – воодушевился Венсан. – Мы с тобой!

– Патрон! – жалобно протянул Тростинка. – Патрон!

– Что? – недовольно спросил Ален.

– Ты, конечно, верно сказал насчет того типа, – волнуясь, заговорил Тростинка. – За то, что он сделал, ему голову оторвать мало! Только вот письма… – Парень замялся. – У него их тоже нет. Он их сжег!

Амалия оторопела:

– Тростинка, что ты мелешь? Как это – сжег?

– Да-да, он их запалил! Я видел, когда мы драпали с того места со всех ног, но не поверил, – торопливо рассказывал Тростинка. – Ей-богу, я не вру! И сегодня утром… я решил вернуться туда. Я думал… ну, словом… Эти письма – лучшее, что я читал в своей жизни! И, когда я пришел туда… – Парень замолчал.

– Что, Тростинка? – Амалия в волнении подалась вперед. – Что ты увидел?

Вместо ответа Тростинка всхлипнул и, вывернув карман, достал оттуда горсть каких-то перепачканных сажей клочков. Это было все, что осталось от писем императора.

Глава 2

Признаться, Амалия ожидала чего угодно, только не этого. Все казалось пустяком – козни какого-нибудь Даблдэя или Гарденберга, неожиданное убийство, кража писем ловким вором… Все, в конце концов, можно было исправить, если хорошенько потрудиться. Но то, что письма были сожжены, означало только одно: она не справилась со своим заданием и уже никогда не справится с ним. Все кончено.

Конечно, поначалу Амалия отказывалась верить, что перед ней действительно письма императора. Но когда она внимательнее рассмотрела уцелевшие обрывки, ей стало ясно, что Тростинка не лжет и что странный тип в маске, истребивший кучу народу для того, чтобы до писем добраться, преспокойно уничтожил их, едва они оказались у него в руках.

Но зачем? Зачем? Неужели его послал Шереметев? Почему же тогда он Амалии ничего не сообщил? Или тут имеет место какая-то другая, более сложная и тонкая игра?

– Ничего не понимаю, – потрясенно сказал Ален.

Амалия еще раз проглядела измазанные сажей клочки и оттолкнула их от себя. Ей вдруг стало невмоготу стоять, и она опустилась на стул, не обращая никакого внимания на то, что возле него лежал один из убитых лжеполицейских.

– Да, – угрюмо проговорила она, – вот теперь мне точно не поздоровится. Ах, щучья холера! И надо же было мне так попасться!

Франсуа поглядел на Готье, Готье поглядел на Алена, который, водя пальцем вдоль брови, сосредоточенно размышлял о чем-то.

– Чепуха какая-то, – наконец в сердцах выпалил он. – Что это были за письма такие вообще? Кто их писал?

Амалия нахмурилась.

– Одно очень высокое лицо, – уклончиво ответила она.

– Какой-нибудь пэр? – предположил Венсан.

– Забирай выше, – отозвалась Амалия.

– Министр?

– Еще выше.

– Полно вам гадать, – вмешался Готье. – Какая разница, кто писал письма, раз они все равно пропали? Лучше расскажите мне о ночном нападении. Что там были за люди, откуда вы их знаете, и так далее.

И Ален рассказал.

Несколько недель тому назад скупщик Леви, с которым он был хорошо знаком, спросил его, не желает ли он подписаться на серьезное дело. Заказчик солидный, деньги хорошие, а всего-то надо – забраться в дом к одному шантажисту и изъять из сейфа шкатулку с вензелем «А» на крышке. По требованию Алена Леви свел его с заказчиком, который явился в маске и во все продолжение разговора держался довольно уверенно. Да, ему позарез нужна шкатулка. Да, он готов заплатить полторы тысячи франков задатка и десять – после того, как дело будет сделано. Ален согласился, но объяснил, что им нужен свой человек в доме. Незнакомец призадумался.

– Кажется, их кучер нашел себе новое место, – наконец сказал он. – Это сгодится?

И Венсан явился в дом Монталамбера – наниматься на службу. Его приняли, и он тотчас подружился с лакеем, садовником и даже с поваром, хотя тот бывал в особняке довольно редко. Амалия оказалась права: самые ценные для шайки сведения лакей Шевалье выболтал именно за стаканом вина и именно новому кучеру. Выболтал то, где хозяин носит ключ от сейфа, и то, что у него плохая память на цифры и он где-то записал код… Ночью, когда граф спал, Венсан сделал слепок с ключа и вернул его на место. С кодом дело обстояло куда сложнее.

– Я был почти уверен, что нам придется вскрывать сейф, – сказал Ален. – Но придя туда, увидел даты на картинах и все понял. Месье где-то записал код, но где, лакей не знает? А что, если код все время находится у него перед глазами, просто никто его не замечает? Так оно и оказалось.

Словом, все шло прекрасно. Ален взял шкатулку, оставил в сейфе свой опознавательный знак и ушел вместе с Изабель и Коленом, которые помогали ему. Самое интересное началось потом, когда они прочитали в газетах об убийстве и поняли, что раз принца воров никто не упоминает, стало быть, кто-то вытащил его цветок из сейфа. Затем явился человек от Амалии с предложением о встрече, но Алена спугнул инспектор Готье. Решив, что Амалия хотела заманить его в ловушку, он подумал: лучше иметь дело с заказчиком, чем с ней, что и оказалось его роковой ошибкой. Вскоре после того, как верные товарищи привезли его домой, явились переодетые полицейские, а остальное присутствующим известно не хуже него самого.

– И все-таки я не понимаю, – беспомощно проговорил Тростинка. – Может быть, я тупой, но объясните мне, зачем им понадобилось уничтожать письма после всего, что они ради них сделали?

– Да, – буркнула Амалия, – это действительно непонятно.

Но на самом деле ее мучила другая мысль. А не подставил ли ее милейший Николай Григорьевич Шереметев? Не сговорился ли он, к примеру, с ее мужем, чтобы помешать ей добраться до писем первой, и не нанял ли каких-нибудь убийц? Потому что люди в масках действовали уж больно хладнокровно и обдуманно.

Амалия услышала голос Анри и подняла глаза.

– А кто сказал, – задумчиво произнес он, – что вашему заказчику были нужны именно письма?

Тростинка вытаращил глаза.

– Но как же… Что же еще? Ведь Монтал… ведь ваш батюшка был шантажистом, это все знали… Только не принимайте мои слова близко к сердцу, – поспешно добавил он.

– Я вот о чем, – все так же спокойно и рассудительно продолжал Готье. – И господин в маске, и те, что вломились сегодня к вам в дом, ни разу не упоминали никаких писем. Они говорили только о шкатулке, просто вы решили, что речь идет не о ней самой, а о том, что в ней находится. Но лично я склонен полагать, что как раз содержимое не играло для этих людей никакой роли. Им нужна была именно шкатулка. Интересно, – прибавил Готье, и глаза его замерцали, – зачем?

Первой опомнилась Амалия.

– Не хотела бы показаться невежливой, – начала она, – но…

– По-моему, это просто глупо, – перебил ее Ален. – Я же держал шкатулку в руках, в ней нет ничего особенного. Обыкновенный резной ящичек, и только.

– Вы так думаете? – мягко спросил Готье. – Скажите, а внутри, кроме писем, ничего не было? Совсем ничего?

Бандиты переглянулись.

– Да нет… – пробормотал Тростинка. – Совершенно точно, в ней лежали только письма.

– Стало быть, – подытожил полицейский, – если письма интересовали этих господ настолько мало, что они сразу же бросили всю пачку в огонь, дело не в письмах вовсе. Они искали шкатулку.

Поневоле Амалия начала колебаться. Доводы молодого инспектора казались ей донельзя логичными, хотя она знала, что нет ничего более обманчивого в жизни, чем безупречная в своей неумолимости логика.

– Чушь, – авторитетно заявил Венсан.

– Вздор, – поддержал его принц воров.

– Не знаю, – внезапно подал голос Франсуа. – Может статься, инспектор и прав.

– Да что там может быть такого, в той шкатулке, чтобы платить за нее десять тысяч франков? – в ярости закричал Ален. – За кого вы меня принимаете?

– А вдруг там что-то было спрятано? – вдохновенно предположил Франсуа. – Если шкатулку на самом деле использовали как тайник?

– Но там же ничего не было! – воскликнул Тростинка.

– А вот этого мы как раз знать не можем, – вмешался полицейский. – И вообще, рановато делать какие-то выводы. Я бы лично воздержался от суждений до тех пор, пока бы сам, лично, не осмотрел чертову шкатулку. Кстати, где она?

Венсан и Тростинка сконфуженно переглянулись и, как по команде, наставили на Амалию указующие персты.

– У нее, – в один голос заявили они.

Теперь настал черед Анри удивляться.

– Правда? Шкатулка и в самом деле находится у вас?

– Да, – пробормотала Амалия. – Ален отдал ее мне, когда мы встретились в саду. Она была как бы условным знаком.

– И куда же вы ее дели? – спросил Готье.

– Пустила на дрова, – беззаботно ответила Амалия. Увидев, как вытянулись лица всех ее нынешних сообщников, она едва не расхохоталась, но вовремя сообразила, что такая реакция вряд ли пришлась бы им по вкусу. – Успокойтесь. Все в порядке, она у меня. Хотя, честно говоря, я понятия не имела о том, что в ней таится какой-то секрет.

– Секрет или нет, мы еще выясним, – вмешался Ален. – Теперь вот что. Поскольку мы заключили перемирие, предлагаю действовать сообща. Конечно, госпожа баронесса, поскольку шкатулка находится у вас, вы имеете полное право послать нас к черту, но сначала вспомните то, что я вам рассказывал, и то, что вы сегодня видели сами. Если господин инспектор прав и дело вовсе не в письмах, а в шкатулке, вокруг нее творится что-то уж слишком непонятное, и возможно, что следующей, к кому придут люди в масках, окажетесь вы. Само собой, некоторые секреты могут стоить очень больших денег, да вот только вашей жизни они не стоят. И если вы отвергнете нас, то мы уже никогда не сумеем прийти вам на помощь. Надеюсь, вы понимаете?

– Что касается денег, – возмущенно пропыхтел Венсан, – то я требую увеличения моей доли! По милости этой чертовки мне сломали руку!

– Успокойся, Венсан, – вмешался принц воров. – Уверен, госпожа баронесса не будет возражать. Тем более что сам я, повторяю, готов удовольствоваться малым. Мне бы только добраться до того сукина сына в маске… – его глаза сузились. – Больше я ни о чем не мечтаю.

– Да о чем речь, патрон! – вскинулся Тростинка. – Мы сами вам поможем! Притащим старого Леви, и он, как на блюдечке, выложит нам, кто такой заказчик! Ведь он же наверняка знает его.

Анри покачнулся на носках.

– Боюсь, старый Леви вам уже ничего не скажет, – промолвил он.

– Почему? – Венсан смотрел на него во все глаза.

– Потому что сегодня я видел его имя в полицейской сводке. Его убили, и это произошло как раз сегодня ночью.

Глава 3

Делать было нечего. Венсан попытался отвести душу в ругательствах, но Тростинка дернул его за рукав и глазами указал на Амалию. Все-таки она была настоящая дама, и не стоило так выражаться в ее присутствии.

– Ладно, – мрачно сказал Ален. – Тогда займемся шкатулкой. – Морщась от боли, он поднялся с места. – Хоть и жаль, а этот дом придется оставить…

– Предлагаю вот что, – вмешалась Амалия. – Вы пока поселитесь у меня. Франсуа уже состоит в должности моего дворецкого. Венсан, как и прежде, будет кучером, для Тростинки тоже найдем занятие, а месье Ален будет залечивать свои раны. Идет?

– Идет, – отозвался принц воров.

Тростинка покосился на него и робко кашлянул.

– Патрон, – сказал он, – там Изабель в саду. Я не успел закончить могилу.

Держась одной рукой за стену, Ален медленно направился к выходу.

– Я пойду попрощаюсь с ней, – сказал он. – А ты, Венсан, пока обыщи этих господ. – Он взглядом указал на тела убитых. – Может быть, отыщешь что-нибудь интересное. Ведь не могли же они взяться из ниоткуда, в конце концов!

Он ушел в сопровождении Тростинки хоронить Изабель, а Венсан и Готье стали обыскивать трупы. Бесполезно: никаких документов, ничего, указывающего на то, кем были эти люди, найти не удалось.

– Я там уложил еще троих, – напомнил Франсуа, шмыгнув носом. – По-моему, я их не убил. Может, их удастся разговорить?

Однако, когда Готье, Венсан и Франсуа вошли в комнату, в которой прежде находился Ален, они обнаружили, что тех, кого статуэткой кучера оглушил находчивый Франсуа, уже след простыл. Очевидно, пока новоиспеченные сообщники препирались в другой комнате, их противники пришли в себя и почли за благо незаметно удалиться.

– Вот не везет, так не везет! – констатировал расстроенный Франсуа. – Знал бы заранее, связал бы их, чтобы не удрали.

Мрачный Ален вместе с Тростинкой вернулись через полчаса и сказали, что готовы ехать. Бандиты собрали кое-какие немудреные пожитки, Венсан прихватил с собой свою статуэтку, и все вышли из дома. Кучер поднялся на козлы, остальные сели в карету, и вскоре дом, где царила смерть, остался позади. Ален привалился головой к стенке кареты и, казалось, дремал, но Амалия заметила, что он почти теряет сознание. Когда подъехали к ее дому, Тростинка и Франсуа помогли ему выйти. Если бы не они, он бы не удержался на ногах.

– Так, – распорядилась Амалия, – как только окажемся у меня, я сменю вам повязку. На вас лица нет.

Ален проворчал, что все в порядке, и даже сделал попытку оттолкнуть мужчин, которые поддерживали его. Готье меж тем осматривал входную дверь.

– В чем дело, Анри? – окликнула его Амалия.

Полицейский хмуро взглянул на нее.

– Скажите, вы всегда оставляете дверь незапертой, когда уходите?

Амалия почувствовала под ложечкой неприятный холодок. Вот оно! Начинается!

– Вы, наверное, удивитесь, – медленно проговорила она, – но я всегда закрываю дверь.

– Дайте сюда ваш револьвер, пожалуйста, – будничным тоном распорядился Готье. – Благодарю вас.

– Погоди, – остановил его Венсан, вытаскивая из свертка увесистый лом. – Я с тобой.

Полицейский с револьвером и кучер с ломом вошли в дом. За ними следовала Амалия, а за ней Тростинка и Франсуа вели принца воров, который от потери крови едва передвигал ноги.

Войдя в первую же комнату, Амалия поняла, что здесь побывали незваные гости. Стулья были опрокинуты, ящики стола выдвинуты, и их содержимое в беспорядке валялось на полу. Неизвестные не пощадили ни чемоданов, ни матрасов, ни даже диванных подушек. И матрасы, и подушки были вспороты каким-то чрезвычайно острым ножом. В доме явно что-то долго и тщательно искали.

– Они взяли шкатулку? – спросил Готье, поворачиваясь к Амалии. – Да или нет?

– Они не могли ее взять, – отрезала Амалия, быстро нагибаясь и подбирая с пола какой-то предмет, смахивающий на связку свечей с длинными фитилями. – Она находится в банке. – Она яростно пнула подушку, перья из которой были разбросаны по всей комнате. – Что за кавардак! Неделю, не меньше, придется все здесь убирать!

– Пусть этим займутся Франсуа и Тростинка, – велел Готье. – А нас с вами Венсан отвезет в банк. Надо как можно скорее забрать оттуда шкатулку и ознакомиться с ее содержимым. – Он оглядел царящий вокруг беспорядок и покачал головой. – Ох, не нравится мне все это…

Амалия велела Тростинке и Франсуа уложить Алена и приняться за уборку, а сама вместе с полицейским села в карету. Через сорок минут они уже были в банке, и Амалия достала из своей ячейки шкатулку, в которой, как предполагал Готье, таилась разгадка всего происшедшего.

– Это она? – спросил Готье. Амалия утвердительно кивнула. – Вот и хорошо. А теперь поехали домой. Держу пари, нас уже заждались.

Это была обыкновенная шкатулка, украшенная красивой резьбой и обитая изнутри выцветшим красным бархатом. Баронесса, трое бандитов, полицейский и вор в должности дворецкого сгрудились вокруг стола, жадно рассматривая таинственный ящичек, которому, похоже, выпала честь стать прямым потомком ящика Пандоры.

– Старая вещь, – нарушил молчание Готье.

– С чего ты взял? – вскинулся Тростинка.

– Посмотри на бархат, – велел полицейский. – Видишь? Он совсем обтрепался. Шкатулке лет пятьдесят, не меньше.

Венсан озадаченно почесал в затылке.

– Ну и где ваш хваленый секрет? – не утерпел он.

– Не спеши, – осадил его принц воров. – Можно, Амалия?

Он впервые назвал ее по имени, но баронесса Корф даже не заметила этого. Она взяла шкатулку со стола и протянула ее Алену.

– Благодарю вас, – очень вежливо ответил тот.

Он ощупал шкатулку снаружи, ощупал ее внутри, сделал попытку приподнять бархат, но тот был приделан слишком крепко. По лицу Алена катился пот, заливая глаза. Он вертел шкатулку, крутил ее в руках, нажимал на все выступы и завитушки – тщетно: проклятый ящик никак не хотел раскрывать своего секрета.

– По-моему, тут ничего нет, – несмело заметил Венсан.

– Тише ты! – цыкнул на него Тростинка.

Пожав плечами, Ален передал шкатулку Готье, который повторил почти все его действия, и тоже без малейшего успеха. От полицейского инспектора шкатулка перекочевала к Франсуа. Он тер ее, тискал в руках, заглядывал во все щели и закончил тем, что попытался оторвать крышку.

Ничего. Ничего…

– Может, разрубить ее на куски? – предложил Венсан.

– И что дальше? – с иронией спросил Ален.

Все молчали.

– Мне очень жаль, – сказал принц воров, откидываясь на спинку дивана. – Ваша теория, месье, была очень интересной, но, к сожалению, она не подтвердилась. Что теперь?

Амалия протянула руку, и Франсуа отдал ей шкатулку.

– Бесполезно, – обронил Ален. – Совершенно бесполезно.

Амалия поставила шкатулку на стол перед собой и, обхватив пальцами виски, задумалась.

«Если бы шкатулка была тайником… и если бы я была ее владельцем… как бы я устроила его? Наверняка тут надо на что-то нажать, но только на что?»

Готье, заложив руки в карманы, отошел к окну. Венсан зевнул, прикрывая рот ладонью. Тростинка, шмыгнув носом, стал каким-то лоскутом перевязывать свою кровоточившую руку.

«Тут что-то должно быть… – мучительно размышляла Амалия. – Какой-то знак… Знак!»

Она глубоко вдохнула и, затаив дыхание, нажала на букву «А» на крышке.

– Я уже так делал, причем два раза, – заметил Ален, чрезвычайно внимательно наблюдавший за ее действиями. – Не помогло.

Амалия убрала руку. Вглядевшись в букву, она заметила, что та вписана в ровный круг. Помедлив, Амалия осторожно взялась за этот круг и нежно, почти не дыша, повернула его.

Венсан махнул рукой и нечаянно опрокинул тяжелую лампу, которая с грохотом повалилась на пол. Готье резко обернулся. Ален подался вперед, и глаза на его лице зажглись азартным, лихорадочным, почти сумасшедшим блеском.

Внутри шкатулки что-то щелкнуло, и внезапно верхняя часть крышки приподнялась, открывая небольшой тайничок глубиной в два сантиметра и шириной в ладонь. И в тайнике лежали пожелтевшие листки бумаги.

– Ой, – благоговейно сказал Тростинка. – Месье легавый, вы гений!

– Что, что там такое? – возбужденно заверещал Франсуа, подскакивая поближе. – Дайте, дайте мне посмотреть!

Амалия перевела дыхание. По правде говоря, она была рада, как никогда.

– Тихо, тихо, не толкайтесь, – проворчала она, потому что Венсан и Франсуа едва не сцепились из-за того, чтобы встать ближе к ней. Победил, разумеется, проныра Франсуа. Он ловко оттер крупного и довольно сильного кучера в сторону и склонился над плечом Амалии.

– Что это? – удивленно спросил он.

Анри отошел от окна и стал за спиной Амалии.

– Какие-то цифры, – заметил он, пожимая плечами.

И в самом деле, на первом листке стояло:

6-11 8-7 23—12 127-7 65—18 49-1 214-17 84-5 90-2 313-4 7-19 59—42 9-4 5-7

112-7 16-1 356-8 142-2 99-9 75-4 79-4 142-9 286-6 288-1 151-7 9-12 8-1 6-3

За этими строками следовало еще четырнадцать других, причем почти во всех строках значилось разное число комбинаций, и не было заметно, чтобы хоть одна из них повторялась дважды.

– Похоже на шифр, – пробормотала Амалия, берясь за второй листок. – Так, а это что?

На втором листке размашистым почерком было написано следующее:

«Прости меня, дорогой Дени, что я вынужден писать тебе так коротко. Положение с каждым днем становится все серьезнее, и, похоже, мне вскоре придется уехать. На всякий случай я посылаю тебе эту маленькую мистификацию в память о наших детских играх. Уверен, ты легко сумеешь разгадать ее и поймешь, куда я спрятал сокровище бабушки Луизы. Прощай, дорогой брат, и да хранит тебя бог. Антуан».

Амалия дважды прочитала письмо – сначала про себя, затем вслух. Реакция окружающих последовала незамедлительно.

– Сокровище! – ликовал Венсан, сияя. – Ты слышишь, Тростинка, – сокровище! А мы-то ломали голову, чего ради эти сукины дети так хотели заполучить какую-то шкатулку! Вот вам! – Он свернул воображаемым врагам здоровенный кукиш. – Не дождетесь!

– Значит, речь идет о каком-то сокровище, – проговорил Ален. Он возбужденно потер руки. – Что ж, интересно!

– Меня беспокоят цифры, – заметил Готье.

– Она же сказала, это шифр, – напомнил Тростинка.

Ален посерьезнел. Он взял со стола первый листок и просмотрел его.

– М-да, – вздохнул он, отдав листок Амалии. – Кажется, действительно шифр.

– Ну и как его разгадать? – уныло спросил Франсуа.

В комнате повисло молчание. Бандиты смущенно переглядывались, Анри хмурился, Франсуа нервно шевелил пальцами.

– Я где-то читал, – наконец решился Тростинка, – что любой шифр можно разгадать.

Но тут на него так посмотрели, что он съежился, мечтая провалиться под землю или куда-нибудь еще, где его позор будет не так заметен.

Амалия, прикусив губу, хмуро рассматривала листок с цифрами.

Готье подался вперед:

– Скажите, мадам, вы знаете, что это такое?

– Кажется, знаю, – ответила Амалия, но в тоне ее не чувствовалось особой радости.

– Она знает! – шепотом сообщил Венсан Тростинке. – Не падай духом, приятель!

– Примитивная штука, – меж тем говорила Амалия. – И очень действенная.

– Ну, так что же? – нетерпеливо спросил Ален.

Амалия вздохнула. Она была бы рада ошибиться, но понимала, что скорее всего права. И, значит, сокровище, каким бы баснословным оно ни было, им не найти никогда. Потому что…

– Это книжный шифр, – сказала Амалия.

Кучер открыл рот. Франсуа озадаченно насупился.

– Чего-чего? – спросил Тростинка.

– Вы не могли бы объяснить поточнее? – попросил Ален. – Потому что мы… как бы выразиться помягче… ни черта не понимаем. – И он широко улыбнулся.

– А тут и понимать-то нечего, – уныло отозвалась Амалия. – Берется книга, из нее выбирается нужная буква, после чего вы пишете номер страницы и номер буквы на этой странице. Потом точно так же выбираете следующую букву, потом следующую, и так до самого конца. Прелесть метода заключается в том, что одну и ту же букву вы можете закодировать тысячами различных способов, и если сообщение попадет к человеку, который не знает, какая именно книга выбрана, он никогда не сумеет разгадать его.

– Я чего-то не понял, – жалобно сказал Тростинка. – Так что, получается, все было зря? Ну нет, я не согласен!

– Я тоже, – неожиданно поддержал его Анри. – Скажите, Амалия, а вы уверены, что это именно книжный шифр?

– К сожалению, да, – со вздохом отозвалась Амалия. – Смотрите сами. Первое число в каждой двойной записи – это номер страницы. Похоже, что книга была довольно толстой, потому что встречается и 313-я страница, и 356-я… Второе число – это номер буквы. Так как буквы, в отличие от страниц, не пронумерованы, чтобы не сбиться, шифровальщики стараются брать одну из первых букв в строке. Видите? Первая буква, вторая, восьмая, четвертая… Только один раз встречается сорок вторая и несколько раз – какая-нибудь вроде семнадцатой или девятнадцатой. – Она поморщилась. – Нет, это совершенно точно книжный шифр.

– И его никак нельзя раскрыть? – спросил Франсуа.

– Если не знать, какая именно книга имеется в виду, – никак, – твердо ответила Амалия.

– Но ведь это можно узнать, – заметил полицейский.

– Каким образом? – раздраженно спросила Амалия.

– Для начала, – спокойно промолвил Анри, – нам надо выяснить, кто такие Дени и Антуан. Из письма следует, что они были братьями, верно? Это уже кое-что. Затем: для того чтобы раскрыть шифр, у обоих должно было быть по одинаковому экземпляру одной и той же книги. Правильно? По-моему, да, иначе вся затея с шифром не имела бы смысла.

– А он дело говорит, – с оттенком удивления заметил Венсан Тростинке. – С какой стати мы должны сдаваться, когда речь идет о сокровищах? По крайней мере, попытаться стоит.

– Все это очень хорошо, – вздохнула Амалия, – но взгляните сюда. – Она взяла пальцами за уголок один из листков. – Видите?

Тростинка озадаченно покосился на страницу.

– Что видим? – спросил он.

– Мне кажется, – медленно проговорил Ален, – я понимаю, что вы имеете в виду. Листки пролежали в тайнике не день и даже не месяц, а много, много больше.

– Именно, – кивнула Амалия. – Обратите внимание на бумагу – такой уже давно не делают. Она лишь слегка пожелтела по краям, но лишь потому, что отменного качества, другая бы, наверное, уже давно стала желтой. А чернила? Видите эти пятнышки? Здесь почерк кажется слишком тонким, здесь, наоборот, чернил оказалось много…

– Ну и что все это значит? – насупился Венсан.

– Он писал пером, – тихо промолвила Амалия. – Самым обыкновенным пером. Вы хоть представляете, сколько лет назад было написано письмо? Где-нибудь в 1830 году, если не раньше, а сейчас у нас 1883-й. Что это значит, господа? Да попросту то, что ни Дени, ни Антуана, скорее всего, уже нет в живых, а значит, наша задача сильно усложняется.

– А никто и не ждал, что она будет простой, – парировал Ален. – Деньги никогда легко не даются, а речь, я так понимаю, идет об очень больших деньгах, раз вокруг шкатулки толчется столько народу. Конечно, люди умирают, но, видите ли, Амалия, ни один человек не исчезает бесследно. Уверен, если мы как следует постараемся, то наверняка отыщем кого-нибудь, кто знал этих братьев или служил у них. И тогда, может быть, мы получим ответы на наши вопросы.

– Хорошо бы прежде всего установить фамилию братьев, – заявил Франсуа. – Потому что искать какого-то Антуана, который был братом какого-то Дени, чересчур накладно. А если мы узнаем их фамилию…

Амалия усмехнулась:

– То-то и оно, что никакой фамилии тут нет, – сказала она.

– Зато есть шкатулка, – возразил Анри. – Вначале она была у Антуана, который положил в тайник письмо и отправил ее брату. Вероятно, шкатулка не дошла до адресата, иначе мы бы не обнаружили письмо. Ее просто использовали для хранения бумаг, и в конце концов она оказалась у моего отца. Возможно, он где-то купил ее, а возможно, ему ее отдали вместе с письмами, которые искала баронесса. – Он пристально поглядел на Амалию. – Вы случайно не знаете, кто именно передал письма моему отцу?

– Знаю, – отозвалась Амалия. – Мадемуазель Перпиньон.

Глава 4

В последующие полчаса план действий был выработан. Готье отправится на службу и попытается узнать все, что только можно, о мадемуазель Перпиньон, которая когда-то служила в России гувернанткой в доме князей Мещерских. Поскольку Готье полицейский, ему это будет сделать легче легкого.

– Я все-таки не думаю, что мадемуазель Перпиньон имеет отношение к шкатулке, – сказала Амалия. – Ведь на крышке стоит буква А, а не П.

– Может быть, А – первая буква имени Антуан, а не фамилии, – заметил Ален. – Или шкатулка досталась гувернантке в наследство от матери, чьим отцом и был этот месье.

– Возможно, – согласилась Амалия, подумав. – Но не забывайте, что граф де Монталамбер мог просто купить шкатулку в какой-нибудь лавчонке – потому, что она ему приглянулась. Поэтому, Анри, лучше сходите-ка сначала к лакею Шевалье. Он наверняка привык, что его после убийства хозяина то и дело допрашивают полицейские. Поговорите с ним о шкатулке, как знать, может быть, он вспомнит что-нибудь интересное.

– Хорошо, – сказал инспектор.

– А что нам делать? – вклинился Тростинка.

– Пока ничего, – ответила Амалия. – Франсуа – мой дворецкий, Венсан – мой кучер, ты – просто слуга, а месье Ален поправляется после ранения, и знать о его присутствии в доме посторонним совершенно необязательно.

– Кроме того, – добавил Анри, – не забудьте, что есть еще кое-кто, кто хочет завладеть шкатулкой, так что держитесь начеку. – Он шагнул к двери. – Вечером я приду и расскажу, что мне удалось разузнать.

– Значит, до вечера, – сказала Амалия.

Она проводила инспектора до выхода и, только идя обратно, поняла, почему особняк по возвращении показался ей таким пустым. Боже мой, Скарамуш! Как она могла забыть про собаку? Он оставался в доме, потом пришли неизвестные… Неужели они забрали его с собой?

– Венсан! – вне себя от тревоги закричала Амалия. – Тростинка! Франсуа! Вы смотрели в комнатах – вы нигде не видели белую собаку? Такой большой молчаливый пес, зовут Скарамуш! Не видели?

Тревога Амалии передалась и ее сообщникам, и вскоре дом наполнился хлопаньем дверей и топотом ног. Скарамуша нигде не было видно, пока Венсан не догадался выглянуть на задний двор. Белый пес жалобно поскуливал там возле крыльца. Передняя лапа у Скарамуша была вся в крови, и кровавый след тянулся от задних ворот до черного хода. Очевидно, пес бросился за незваными гостями, и они ранили его. Сил вернуться в дом у Скарамуша уже не было, и он лежал на брюхе, тяжело дыша.

– Вот гады! – разозлился Венсан. – Что сделали с собакой!

– Что с ним? – заволновалась Амалия, выскакивая наружу. – Ох! Бедный Скарамуш!

– Похоже, в него выстрелили и раздробили ему лапу, – буркнул Венсан. – Не трогайте его, вы испачкаетесь… Лучше я сам понесу.

И он как-то необыкновенно ловко подхватил с земли громадного пса и понес его в дом, бережно прижимая к себе. Амалия заметалась, ища бинты. Почему-то, когда она перевязывала принца воров, она чувствовала себя значительно увереннее, а сейчас, когда ей пришлось осматривать лапу собаки и обрабатывать рану, у нее дрожали руки.

– Ничего, Скарамуш, – приговаривала она, накладывая повязку, – скоро будешь бегать, как прежде. – Она погладила пса по голове, а он в благодарность лизнул ей руку.

– Тростинка! – крикнула Амалия. – Я помню, у тебя кровь текла из руки. Подойди-ка сюда.

Бандит потупился.

– Ничего не надо, мадам, я уже сам себя перевязал.

– Очень даже надо! – возразила Амалия, которая чувствовала себя, как медсестра на поле боя. – Сначала осмотрю тебя, потом Венсана, а затем снова займусь месье Перваншем.

Венсан деликатно кашлянул.

– Хорошо бы это… чего-нибудь поесть, – сказал он. – А то у меня с самого утра маковой росинки во рту не было.

Амалия оглянулась на часы. Так и есть, ей наверняка приносили обед из посольства, но она в это время пряталась от пуль в домике принца воров.

– Франсуа! – крикнула она. – Мы умираем с голоду. Вот тебе деньги, сходи и принеси что-нибудь поесть.

– Между прочим, – буркнул Венсан, – лошадям тоже нужен овес, а одно стекло в карете треснуло, его пора заменить.

Амалия состроила мученическую физиономию, но дала денег и ему – на овес и на починку кареты.

– Франсуа! Ты еще здесь? – Вор все мешкал, не решаясь уходить. – В чем дело? Одна нога здесь, другая там!

– Между прочим, мадам, – пропыхтел обиженный мошенник, – я дворецкий, а не повар.

– А есть ты хочешь?

– Само собой, хочу.

– Так вот, Франсуа, если ты останешься дворецким, то ляжешь спать голодным!

Франсуа с ворчанием удалился, а Амалия занялась ранами своих новых друзей. Перевязав их, она заставила своих сообщников облачиться в более приличную одежду, чтобы они могли сойти за ее слуг. Ален, который все еще чувствовал себя неважно, устроился на диване в одной из комнат первого этажа и заснул. Амалия принесла плед и накрыла его. Венсан отправился покупать овес и договариваться о ремонте, а Тростинке Амалия поручила следить за входной дверью.

– Если вдруг заметишь что-нибудь подозрительное, – сказала она, – сразу же предупреждай нас.

Вернувшись в гостиную, Амалия первым делом убрала подальше шкатулку и, сев за стол, тщательно скопировала найденные в ней шифр и письмо. Копию Амалия сунула в потайной карман, а подлинник спрятала в увесистую Библию, снабженную рисунками Гюстава Доре.

Едва Амалия успела сделать это, как к ней поднялся встревоженный Тростинка.

– Мадам, – шепотом доложил он, – там к нам хочет войти какой-то тип, по-моему, жутко подозрительный. Может, мне сразу пристукнуть его?

Амалия спустилась вместе с Тростинкой вниз и, поглядев на подозрительного типа, топтавшегося на мостовой возле двери, признала в оном Иннокентия Добраницкого, служащего посольства его императорского величества в прекрасном городе Париже.

– Это ко мне, – сказала она. – Впусти его.

Тростинка повиновался с большой неохотой. Добраницкий, едва войдя, сунул ему в руки шляпу и трость, на которые бандит поглядел с озадаченным видом. Амалия взглядом показала лжелакею на вешалку, и он вздохнул с облегчением.

– Вы получили мою записку? – спросила Амалия.

– О да, – весьма иронически ответил чиновник. – Надо сказать, она привела посольство в восторг. Двое агентов… наши лучшие, можно сказать, люди… И какой-то инспектор полиции приковал их к фонарному столбу! Пол-Парижа, если не больше, побывало там, чтобы поглазеть на их позор. Это немыслимо, сударыня! Скандал, невероятный скандал!

– Между прочим, – перебила Амалия чиновника, который, похоже, собирался брюзжать до второго пришествия, – их было двое, а Готье один. Достойно удивления, что в таких условиях они не смогли справиться со своим поручением.

– По правде говоря, мы и сами ничего не понимаем, – признался Добраницкий, вытирая лоб. – Перед этим они с легкостью отколотили кучера, хотя, должен вам сказать, он был довольно-таки крепкого сложения. А этот малый, инспектор, говорят, тощий, как щепка. Они были уверены, что справятся с ним в два счета, а вместо этого видите, что получилось. Им пришлось несколько часов простоять там, как у позорного столба! Они даже пошевельнуться толком не могли! А парижские зеваки… эти зубоскалы… Мне передавали некоторые из шуточек, которые они отпускали, но я бы даже под страхом смертной казни не решился их повторить, тем более при женщине. А наши люди вынуждены были все это слушать!

– Мне очень жаль, – сказала Амалия тоном, в котором было столько же жалости, сколько в акуле-людоедке. – Но я предупреждала его сиятельство, что инспектор Готье – не тот человек, с которым можно обращаться подобным образом. Его сиятельство не внял мне, и что в результате вышло – вы уже знаете.

– Да, но что нам делать с этим полицейским? – в изнеможении спросил Добраницкий. – Он слишком близко подобрался к вам, это может быть опасно для… для нашего дела.

– Успокойтесь, – промолвила Амалия, – инспектор Готье больше мне не опасен, так же, как, впрочем, и вам. Никакого скандала не будет, и заявлять на наших людей инспектор тоже не намерен. Отныне вы можете вообще о нем забыть.

Добраницкий недоверчиво покосился на Амалию. Как и все чиновники, он нуждался в том, чтобы ему повторили одно и то же сто раз, если не больше, чтобы его убедили, ему доказали, предоставили надежные гарантии и сняли с него всякую ответственность, если что-то вдруг пойдет не так. Мадам уверена, что инспектор Готье больше не будет им мешать? А насколько она уверена? На чем конкретно ее уверенность основывается? Не обманывается ли она? Не может ли инспектор Готье передумать? Он, Добраницкий, лично наводил о нем справки: о, это такой въедливый тип!

Амалия решила, что настала пора положить конец бессмысленному разговору. Она дала понять, что инспектор Готье совершенно переменился, что теперь он покорен ее воле, как воск, что она при желании может отныне вить из него веревки и так далее. При этих словах Иннокентий заметно помрачнел.

«Бедный барон Корф! Такой приличный человек, а досталась ему такая бесстыжая жена. Охмурила инспектора полиции и еще хвастается этим! Ладно бы хоть префекта, а то всего-навсего инспектор… Бесстыжая, право слово, бесстыжая!»

Эти мысли так расстроили чиновника, что он поднялся и стал собираться.

– Вам удалось узнать что-либо относительно писем… э… известного вам лица?

Амалия скривилась, как от зубной боли. Пусть в посольстве не беспокоятся – она точно знает, где теперь эти письма находятся (что было чистейшей правдой), и предпринимает все необходимые шаги для их вызволения (тут Амалии пришлось малость погрешить против истины). Если ей понадобится помощь, она обязательно даст им знать.

– Как только письма будут у вас… – вновь завел свою песню чиновник.

– Да-да, я непременно извещу вас.

– Ну что ж… – Добраницкий повернулся к выходу. – Должен вам заметить, мадам, вами интересуются разные люди…

Амалия насторожилась. Что еще за люди? Добраницкий неодобрительно поджал губы.

– Самые разные, госпожа баронесса. Одного зовут Жером де Сен-Мартен, а другого – принц Луи де Ларжильер. Полагаю, эти имена вам хорошо знакомы.

– Один внук императора, другой внук короля, – как бы про себя проговорила Амалия. – Это все?

– Есть еще некий Люсьен де Марсильяк, журналист, – отозвался Добраницкий. – Но, насколько мне известно, у него нет коронованных родственников.

– Надо же, как печально, – вздохнула Амалия. – Благодарю вас, Иннокентий Петрович. Если мной начнет интересоваться какой-нибудь король или император, пожалуйста, дайте мне знать. – И, сделав опешившему чиновнику очаровательный реверанс, она отпустила его.

«Нет, какова! – кипятился Добраницкий, сходя по лестнице. – Мало ей внука… даже двух… и журналиста с инспектором в придачу… теперь ей и самого короля подавай! Ветреница, интриганка, кокетка! Ах, бедный барон Корф! Что за несчастье иметь такую жену! И какое счастье, что сам я до сих пор холост!»

«Что это с ним? – думал пораженный Тростинка, глядя вслед Добраницкому, который пулей вылетел за порог, даже не надев на голову шляпу. – Знать, отшила она его, не меньше!»

Но тут вернулся нагруженный свертками Франсуа, и все мысли Тростинки переключились на приближающийся обед.

Амалия прилегла в спальне отдохнуть. Но отдыха не вышло. В голове крутилась одна и та же навязчивая карусель:

«Письма, письма, что мне делать с письмами? Сжег, спалил, уничтожил!.. И еще теперь сокровище бабушки… как там ее… И зачем я вообще ввязалась в это дело? Полон дом проходимцев… Но, может быть, сокровищем действительно окажется что-то очень ценное, что поможет мне вернуть расположение императора? Потому что, если я вернусь без писем… – Она даже в мыслях проглотила хвост фразы: «…то могу не возвращаться вообще». – До чего утомительный день… Раненый принц воров… Потом нападение… Что же все-таки за книга была выбрана для кода? – Она повернула голову и посмотрела на том, в который спрятала извлеченные из шкатулки листки. – Боже мой!.. Библия!»

Дверь приотворилась, и в проеме показалась физиономия деревенского увальня. На ней была написана озабоченность, и Амалия тотчас поднялась.

– Что такое, Тростинка? В чем дело?

– Я думаю, мадам, – шепотом ответил бандит, – вы должны это увидеть.

Чувствуя все нарастающую тревогу, Амалия безропотно проследовала за Тростинкой до самых дверей кухни.

– Ну? – мало-помалу начиная сердиться, спросила она. – Что случилось все-таки?

Тростинка поманил ее пальцем.

– Смотрите сюда, и вы сами все поймете!

Амалия заглянула в кухню – и оторопела. Франсуа, весь красный и взлохмаченный, сражался с пыхтящей на огне большой кастрюлей. Пожалуй, слово «сражался» будет в данном случае наиболее уместным, потому что как раз в тот миг, когда Амалия увидела его, Франсуа занимался тем, что с остервенением забивал внутрь кастрюли торчащие оттуда куриные ноги. Засунув их в кастрюлю, Франсуа с облегчением вздохнул, вытер лоб и накрыл кастрюлю крышкой, но не прошло и минуты, как крышка сползла, и ноги снова высунулись наружу. Окончательно рассвирепев, Франсуа схватил крышку и принялся изо всех сил лупить ею по куриным ногам. Кое-как ему удалось все-таки справиться с ними, и он вернул крышку на место, после чего положил поверх нее две тяжеленные терки.

– Господи, – в изумлении пробормотала Амалия, – что это он делает?

– По-моему, – вполголоса заметил Тростинка, – издевается над несчастной птицей.

– Что вы тут стоите, где обед? – спросил Венсан, подходя к ним.

Амалия и Тростинка переглянулись и разразились хохотом. В кухне Франсуа, сидя на высоком табурете, обмахивался пучком салата вместо веера, но тут кастрюля издала хриплый рев, терки с грохотом посыпались на пол, крышка, звеня, упала на плиту, а наружу вновь высунулись две дурно ощипанные куриные ноги. В довершение всех бед из кастрюли потоком хлынул бульон.

Франсуа вскочил с места, швырнул ни в чем не повинный салат на пол и принялся топтать его ногами, выкрикивая разные слова, не числящиеся в словарях. Выпустив пар, он остановился, тяжело дыша. Венсан насупился.

– Эй, – спросил он, входя в кухню, – ты что творишь? Где обед?

– Прошу не беспокоиться, – заявил Франсуа. – Обед скоро будет!

Он повернулся к плите, и тут нога его попала на кусок скользкого салата. Бедный Франсуа закружился волчком, издал вопль опьяневшей балетной примы, решившей выдать танец умирающего нетопыря, и, пытаясь удержаться, схватился за первое, что попалось ему под руку, а именно – за стол, на котором лежали горы разной снеди. Стол жалобно крякнул, накренился и протянул ножки, а все, что было на нем, рассыпалось по полу. Последней упала большая морковка, звонко стукнув горе-повара по голове.

– Господи, – сказал Венсан, качая головой, – что за идиот!

– Я же говорил вам, мадам, – простонал Франсуа, сидя на полу среди салата, сельдерея, кусков помидоров и неочищенной картошки, – я не повар! Пусть кто угодно другой готовит, а я… – он покосился на победно торчащие из кастрюли куриные ноги и всхлипнул, – я больше не могу!

Венсан тяжело вздохнул.

– Вот балбес! И надо же было перепортить столько еды! – Он поглядел на несчастную курицу и скривился. – Эй, Тростинка! Иди-ка пособи мне, а то я с одной рукой не управлюсь.

– А вы умеете готовить? – на всякий случай спросила Амалия.

– Уж лучше этого точно, – буркнул Венсан. – А ты, – обернулся он к Франсуа, – иди пока карауль вход… повар!

Глава 5

Венсану удалось приготовить вполне сносный обед, и когда все сели за стол, Амалия изложила им, какая мысль пришла ей в голову.

– Библия? – задумчиво промолвил Ален. – Очень даже может быть.

– Так чего мы ждем? – немедленно загорелся Франсуа. – Давайте возьмем ее и расшифруем, что написано в том письме!

– Не все так просто, – осадил его Ален. – Я так понимаю, – он покосился на Амалию, – для того, чтобы расшифровать послание, нужно иметь на руках именно то издание, которое было у братьев.

– Не понял, – пробормотал Венсан.

– В разных изданиях Библии разное число страниц, – терпеливо пояснил Ален, – разные шрифты, разные рисунки, хотя текст один и тот же. – Он вздохнул. – Нет, сначала надо узнать, что собой представляли Дени и Антуан. Может быть, нам нужна вовсе не Библия, а какая-то другая книга? Ваша догадка, конечно, – обратился он к Амалии, – очень интересна, но ведь это только догадка.

– А я бы все-таки проверил, – упрямо сказал Тростинка.

– Ну и проверяй, – равнодушно отозвался Ален.

После обеда Тростинка взял страницу с зашифрованным посланием, стопку листков, стальное перо, Библию и примостился в уголочке. Слюнявя пальцы, он перелистывал страницы, считал буквы и от усердия даже высунул язык.

Ален, сидевший в кресле, повернулся к Амалии.

– Противно смотреть, – вполголоса заметил он.

Ей не понравился его пренебрежительный, уничижительный тон по отношению к сотоварищу, и чуть резче, чем намеревалась, она промолвила:

– Между прочим, он спас вам жизнь. Мог бы бросить тогда ночью, но не сделал этого. Мне кажется, – Ален смотрел на нее немигающим взглядом, и это окончательно вывело ее из себя, – вы могли бы быть хоть чуточку к парню снисходительнее.

– Вам легко рассуждать, – отозвался Ален. – Вы живете в другом мире, баронесса Корф. – Он произнес ее титул, смакуя его, как хорошее вино. – Вас окружают другие люди, вы действуете по другим понятиям. Я же принц воров, и мое общество – воры, бандиты и убийцы, многие из которых дорого бы дали, чтобы занять мое место. К чему я это говорю, Амалия? Если я в моем мире начну жить по вашим законам, меня убьют.

– Извините, – пробормотала Амалия. Ей и самой стало немного стыдно, что она вообще начала такой разговор. К чему? Он взрослый человек и уже давно выбрал свою дорогу.

– Тростинка! – протяжно прокричал Ален. – Иди сюда, покажи, что у тебя получилось.

Увалень подошел, смущенно скребя в затылке. Ален взял у него исписанный каракулями листок, посмотрел на него и, пожав плечами, передал Амалии. На листке значилось:

«шрктсбеагдщзжо

рдвсрбеежэъкро».

Дальше Тростинка расшифровывать не стал. И так было понятно, что выходит совершенная абракадабра.

– Я хотел, как лучше, – пробормотал Тростинка, словно извиняясь. – Ну, я пойду?

Ален махнул рукой, и увалень удалился, прихватив с собой чистые листки и стальное перо.

– Вы давно знаете инспектора Готье? – внезапно спросил Ален, когда они с Амалией остались одни.

– Чуть дольше, чем вас, – подумав, ответила она.

– Вы ему доверяете? – в упор спросил принц воров.

– На этом свете я никому не доверяю, кроме себя, – спокойно отозвалась молодая женщина. Она предвидела, что именно такой ответ вызовет у Алена понимание. И действительно, принц воров одобрительно улыбнулся.

– А мне этот тип не нравится, – признался он. – Совершенно не нравится.

– Потому что он полицейский? – предположила Амалия.

– Может быть, – подумав, сказал Ален. – Я никак не могу понять, что он на самом деле за человек. Какой-то он замкнутый очень. И скользкий. То он говорит, что для него важнее всего деньги, то выясняется, что Монталамбер – его отец… Все это ведь может оказаться и враньем, знаете ли.

Амалия не успела ничего ответить, потому что дверь распахнулась, и Франсуа просунул голову в комнату.

– Мадам, – доложил он, блестя глазами, – он здесь! Инспектор Готье пришел!

– Отлично, – сказала Амалия. – Зови его сюда. И, конечно, зови всех остальных.

– Ну и что вам удалось узнать? – спросил Ален, когда все шестеро сообщников собрались в большой гостиной, обитой розовым шелком.

– Все, – спокойно ответил молодой полицейский. – Или почти все.

– Давайте начнем со шкатулки, – попросила Амалия.

– Извольте, – легко согласился Анри. – Итак, я переговорил с лакеем Шевалье, а после него – с бывшей гувернанткой. Мне удалось выяснить, что шкатулка с монограммой «А» на крышке принадлежала мадемуазель Перпиньон, которая и отдала ее графу де Монталамберу вместе с некими письмами. Это случилось где-то в апреле нынешнего года.

Амалия подалась вперед:

– Мадемуазель Перпиньон что-нибудь знала о тайнике?

– Абсолютно ничего. Она с легкой душой отдала шкатулку графу, потому что та была довольно старая, вся такая обтрепанная внутри и, в общем, не представляла особой ценности. Она находилась в семье со времен дедушки мадемуазель Перпиньон.

– Как звали дедушку? – быстро спросил Ален.

– Луи Перпиньон. Вот тут начинается самое интересное. Дело в том, что шкатулку дедушка получил в дар от своего хозяина. А звали того хозяина, – Готье сделал крохотную паузу, – Антуан д’Альбер.

– И чем Антуан занимался? – спросила Амалия.

– Он был человеком, приближенным к особе императора, – отозвался Готье.

– Императора Наполеона? – ахнул Тростинка.

– Ну да.

Венсан задал куда более практичный вопрос:

– А он был богат, ваш д’Альбер?

– Несомненно, – усмехнулся инспектор.

– А чем занимался его брат Дени? – спросила Амалия.

– Еще интереснее. – Готье улыбнулся. – Пока его брат служил Наполеону, Дени д’Альбер дышал английскими туманами. Дело в том, что он был убежденный роялист.

– Пока все гладко, – подумав, сказала Амалия. – Кроме одного. Если в шкатулке скрывался ключ к сокровищу, Антуан д’Альбер не мог подарить ее своему слуге.

– Похоже, госпожа баронесса, – отозвался молодой полицейский, – мы с вами мыслим абсолютно одинаково. Должен признаться, меня этот вопрос тоже заинтересовал, и я навел кое-какие справки. Антуан д’Альбер умер в 1815 году, незадолго до окончательного поражения Наполеона. Вы, конечно, не можете знать, что это было за время, а я слышал о нем кое-какие рассказы. Все дороги были заполнены солдатами самых разных армий. Во многих местах хозяйничали мародеры, некоторых сторонников императора, особенно на юге, казнили без суда и следствия… Думаю, умирая, Антуан поручил слуге отвезти драгоценную шкатулку своему брату, а Луи Перпиньон просто побоялся в такое время пускаться в путь. Смерть хозяина освободила его от всех обязательств, и он забрал красивую шкатулку себе, а чтобы оправдать ее появление, сказал в семье, что ее ему подарили. По крайней мере, это наиболее правдоподобное объяснение.

Амалия закусила губу. Что писал Антуан в том письме? «Положение с каждым днем становится все серьезнее…» Было ли это до или после Ватерлоо, какая разница? Огромная империя, великая, что ни говори, империя трещала по швам, и наиболее прозорливые люди уже понимали, что пора позаботиться о завтрашнем дне, если они не хотят разделить участь поверженного императора. Неудивительно, что приближенный к его особе Антуан внезапно вспомнил о своем брате, который должен был многое выиграть от реставрации Бурбонов.

– А что стало с Дени д’Альбером? – спросила Амалия.

– Он умер в 1829 году. Я видел его могилу на Пер-Лашез. Члены этой семьи лежат там в одном склепе. Ни у Дени, ни у Антуана не было детей, и после смерти Дени род д’Альберов перестал существовать.

– Ну а книга-то? – нетерпеливо встрял Тростинка. – Насчет книги удалось хоть что-нибудь разузнать?

Анри устало передернул плечами:

– Как, по-вашему, я мог это сделать? Целая семья давно исчезла с лица земли. Понадобится время, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто мог знать братьев д’Альбер.

– Да, – задумчиво заметил Ален, – это будет непросто.

Море волнуется, море кипит, море грохочет. Валы вздымаются – и бесшумно застывают, превращаясь в стены какого-то подвала.

Темно, темно, ох, как темно! Внезапно где-то вдали вспыхивает дрожащий свет.

Ступени, множество ступеней… Из стен высовываются чьи-то призрачные руки, пытаются схватить ее за плечи, удержать…

Свет начинает удаляться. Она бежит, отталкивая назойливые руки, которые хотят только одного – помешать ей добраться до сокровища.

Быстрее! Еще быстрее!

Это уже не подвал, а комната, и посередине ее, вися в воздухе без какой-либо опоры, горит звезда. Вот он, мой свет!

Амалия берет звезду в ладони (та каким-то чудесным образом успела уменьшиться до размеров яблока) и смутно думает во сне, что это неправильно, что она должна обжечься… Но звезда если и обжигает, то ледяным холодом. Она трепещет, разгораясь то ярче, то глуше…

Звезде здесь не место, внезапно догадывается Амалия во сне. Надо во что бы то ни стало унести ее отсюда! И, холодея, она понимает, что пути обратно нет, что из стен вновь высунутся руки и уж теперь они точно не отпустят ее…

Но она должна идти. И она идет.

Призраки шуршат в стенах, пытаются схватить ее. Лишь сейчас она замечает, что их руки – сплошные кости, лишенные мяса. Только торчат кое-где обрывки сухожилий. И, переводя взгляд на свои руки, Амалия видит, что и они становятся такими же, как у призраков.

Вокруг нее нарастает враждебный шепот… Вот чья-то костлявая рука ухватила ее за шею… Амалия дернула головой – и проснулась.

За окнами стояла глубокая ночь. Шелестел дождь, капли его скользили по стеклам, но все это Амалия разглядела значительно позже. Куда больше ее интересовал человек, пристроившийся на краешке ее постели. Он водил пальцем по ее шее, и глаза его при этом блестели ярко-ярко… Слишком ярко, по правде говоря.

Амалия покосилась на дверь и увидела, что та лишь притворена, хотя молодая женщина отлично помнила, что, прежде чем лечь, заперла ее на ключ.

– Что вы тут делаете? – холодно спросила она у ночного гостя.

– Пришел отблагодарить вас за заботу, – отозвался принц воров, придвигаясь ближе к ней.

– Я же закрыла дверь, – довольно кисло сказала Амалия, отодвигаясь от него.

– Очень предусмотрительно с вашей стороны, – согласился Ален. – Только мне никакие замки не помеха, – добавил он с усмешкой.

– В самом деле? – Амалия очаровательно улыбнулась, наклонившись к нему, и в ее глазах заплясали мириады золотых искр. – Ну что ж, тогда…

Ален взялся за ворот, собираясь снять с себя рубашку, но тут Амалия подалась вперед и двумя пальцами ткнула его в рану. Со сдавленным криком Ален скатился с кровати и скорчился на ковре.

Дверные петли протестующе заскрипели. На пороге возник инспектор Готье с лампой в руке. На ночь он остался в особняке – на случай, если к ним вновь нагрянут непрошеные гости.

– Признаться, я ожидал чего-то в таком роде, – бесстрастно заметил он, глядя на обессилевшего принца воров, который никак не мог подняться с пола. – Вы позволите?

После чего он свободной рукой ухватил Алена за шкирку и поволок его прочь из спальни Амалии, как нашкодившего котенка. Принц извивался и хрипел, на его губах проступила пена, но он ничего не мог поделать: Готье оказался гораздо сильнее его.

– Я тебя убью! – прохрипел Ален, когда они уже были в коридоре и Амалия не могла услышать их.

Готье выпустил его и приложил палец к губам. Цепляясь за стену, Ален кое-как распрямился.

– Тсс, – укоризненно сказал инспектор. – Она устала и хочет спать. Ясно?

Взгляд его голубых глаз пронизывал насквозь, и принц воров поймал себя на том, что ему не по себе.

– Ясно, – пробормотал он, одергивая рубашку.

– Вот и хорошо, – одобрил Готье. – Скарамуш!

Пес вышел из его комнаты и, припадая на раненую лапу, приблизился к мужчинам.

– Скарамуш, – сказал собаке инспектор, указывая на Алена: – Если еще раз увидишь этого месье возле ее спальни, разрешаю тебе перегрызть ему горло.

Пес угрожающе покосился на принца воров и негромко зарычал.

– Кажется, мы договорились, – удовлетворенно промолвил Анри. – Спокойной ночи… Перванш.

Ален медленно двинулся прочь по коридору. Возле лестницы он обернулся.

– Зря ты это сделал, – уронил он.

– Лучше вытри кровь, – посоветовал Готье. – Ты испачкал ковер, а он стоит денег.

Минуту Ален смотрел на него, потом грязно выругался и удалился. Готье укоризненно покачал головой и, вернувшись к комнате Амалии, постучал в дверь.

– Он ушел? – спросила Амалия, как только Анри появился на пороге.

– Он больше не потревожит вас, – сказал Готье. – На всякий случай я оставлю с вами Скарамуша, чтобы вам было спокойнее. – Он поколебался. – Моя комната тут неподалеку, если что, зовите.

Амалии кивнула. Пес, лежа на ковре, беспокойно шевельнул хвостом. Молчание, сгущавшееся в комнате, безотчетно тревожило его.

– Ну, так я пойду? – пробормотал Анри, касаясь ручки двери.

Амалия улыбнулась.

– Вы же не он, – ответила она. – И вам вовсе не обязательно уходить.

За окнами шуршал дождь.

Глава 6

Утро следующего дня выдалось пасмурным и хмурым. То ли от этого, то ли по какой другой причине атмосфера в бывшем особняке княгини Лопухиной была не из лучших. За завтраком, который на сей раз принесли из посольства, Амалия держалась как всегда, но Ален угрюмо ковырял в своей тарелке и избегал смотреть на окружающих, а Венсан с Тростинкой, мигом почуявшие по поведению своего главаря, что что-то неладно, враз прекратили шутить и смеяться. После завтрака инспектор поднялся и сказал, что ему пора на службу.

– Скатертью дорожка, – буркнул Ален.

Готье сделал вид, что пропустил его слова мимо ушей, и проследовал к выходу. После него покинула дом Амалия. Мысль о Библии как об основе для шифра по-прежнему не давала ей покоя, и она решила пойти в библиотеку и просмотреть имеющиеся там экземпляры, изданные в промежутке приблизительно от 1750 до 1785 года. Если Антуан писал, что шлет брату маленькую мистификацию в память об их детских играх, может быть, они пользовались той Библией, что была знакома им с детства? Во всяком случае, гипотезу стоило проверить.

Что же до Франсуа, то он бы с радостью использовал свободное время, бездельничая, но Ален в недвусмысленных выражениях дал ему понять, чтобы он шел на кухню – мыть посуду. Без особой охоты Франсуа отправился выполнять данное ему поручение. Разумеется, если бы оно исходило не от принца воров, а от кого-нибудь другого, Франсуа с легкой душой послал бы того человека к черту; но перечить главе преступного мира было все-таки опасно, и мошенник решил, что его не убудет, если он помоет десяток тарелок и несколько чашек. Справившись с делом, которое оказалось куда менее обременительным, чем он полагал, Франсуа хотел вернуться в гостиную, но у самых дверей услышал голос. Говорил Ален.

– В сущности, мы ничего им не должны. Поэтому я предлагаю пошарить по ящикам, забрать все наличные деньги и все ценное, включая листки из шкатулки, и свалить.

– Постой-постой, – вмешался Венсан. – Значит, мы обчистим их, возьмем листки и смоемся? Ну а дальше-то что?

– Отыщем сокровище и поделим его, – отозвался принц воров. – К чему нам брать в долю чужаков? Против дамочки я ничего не имею, хоть она и смахивает на дешевую потаскуху, но какой-то вор-неудачник и тем более легавый… Я в жизни не имел дел с легавыми и собираюсь и впредь придерживаться этого правила. Нет, нам с ними точно не по пути.

– Да ладно тебе, Ален, – сказал Тростинка. – Что ты так на нее взъелся, в самом деле?

– Ты о чем, а? – угрожающе спросил принц воров.

– Будто сам не знаешь! – фыркнул Тростинка. – Кто к ней ночью приходил, а? Ну и чего ты удивляешься, что она дала тебе от ворот поворот – она же все-таки тебя не приглашала!

Вслед за этими словами в гостиной послышался стук опрокинутого стула, невнятный крик Тростинки: «Отпусти! Больно!» – и какие-то другие, не менее подозрительные звуки. Франсуа вытянул шею, с любопытством прислушиваясь.

– Да вы что, с ума сошли? – прогремел Венсан. – Хватит, Ален! А ты, – очевидно, он обращался к Тростинке, – не нарывайся!

– Да при чем тут «нарывайся», «не нарывайся»? – рассердился Тростинка. – Я просто сказал…

– Я же сказал: довольно! – угрожающе сказал Венсан. – Остыньте оба!

– А ты мне не указывай! – тут уже вскинулся принц воров. – Ты вообще кто такой, а? Забыл, что ли, кто ты и кто я?

– Я ничего не забыл, – угрюмо отозвался Венсан. – Зато у тебя память короткая, принц! Бедная Изабель умерла вчера ночью, а уже сегодня ты полез в постель к другой. Как это называется, а?

– Вот именно, – поддержал его Тростинка. – Я понимаю, иногда баба липнет так, что от нее не отвяжешься. Но ведь тут ничего такого не было!

– Ух ты, как интересно… – со змеиной вкрадчивостью в голосе промолвил Ален. – Ну, что ж, господа, давайте, учите меня жизни. Один – бывший крестьянин, ничего не видевший, кроме своей сохи; другой – вор, обчистивший церковь. Уж конечно, если я с кого и должен брать пример, так только с вас!

И тут, к удивлению Франсуа, он услышал, как здоровяк Венсан сдавленно всхлипнул.

– Да не обчищал я церковь! – крикнул он. – Только и украл, что один несчастный сосуд, и то только потому, что жрать хотел. Ясно? А потом я свой грех отмолил. Я им другой сосуд прислал, вдвое богаче того. И не тебе меня упрекать! У тебя ведь тоже на совести много чего имеется!

Судя по всему, дело близилось к новой перепалке.

– Ладно, Венсан, извини, я не хотел, – примирительно сказал Ален. – Просто ты же знаешь, я терпеть не могу, когда начинают обсуждать мои дела.

Странным образом эти слова только разозлили Венсана, вместо того чтобы успокоить.

– Надо же, какие мы чувствительные! Дела его, видите ли, обсуждают! Слова ему поперек молвить не смей! Да о тебе и так все говорят, кому не лень! Принц воров сделал то, сделал это, он такой молодец, никто его не может поймать, он всегда на шаг впереди остальных… Господи, как же я был счастлив, когда ты позвал меня работать к себе! Вот, думаю, настоящий человек, у которого многому можно научиться. Не чета всяким мелким шаромыжникам, которые корчат из себя незнамо что, а потом с позором лопаются, как мыльные пузыри… А что теперь? Нас вытащили из жуткой передряги, живем в шикарном особняке на всем готовом, полиции можем не опасаться, потому что их человек с нами заодно… Все схвачено, буквально все! А ты предлагаешь обчистить и смыться, как последним жуликам! И ладно бы за дело, но нет – вчера ты вовсю их обхаживал, а сегодня уже передумал, потому что дама повела себя не так, как ты рассчитывал. Ну, положим, я соглашусь и Тростинка тоже, пристукнем мы этого проныру, который тут ходит, заберем листки… А дальше что? Что мы делать-то с ними будем?

Проныра у двери тихо икнул от ужаса.

– Для начала расшифруем сообщение, – сказал Ален.

– Да? И как же мы это сделаем?

– Сделаем, не волнуйся, – уверенно ответил Ален. – Нет ничего такого, чего нельзя было бы разгадать. При желании, конечно.

– Так-то оно так, – протянул Тростинка, – только вот один легавый догадался, что в шкатулке находился тайник. Легавый, а не ты и не я. И то, что шифр сделан по книге, сказала мадам Амалия, а вот я этого не знал, и ты тоже.

– Понятно, – с горечью промолвил Ален. – Считаете меня дураком? Ну-ну. Кажется, Венсан укорял меня, что у меня короткая память. Вспомни, Венсан, кто сломал тебе руку, а? Неужели вы не понимаете, что при первой же возможности сукин сын Готье и эта… баронесса, использовав вас, вышвырнут вон, и все!

Однако Венсан с Тростинкой заверили его, что опасаться нечего. В конце концов, тех всего трое, и одна из них – баба. Если что, бандиты быстро приструнят и полицейского, и жалкого проныру-воришку, не говоря уж об Амалии.

Франсуа хотел послушать, что будет дальше, но тут кто-то начал стучать во входную дверь. Ругая про себя визитера на чем свет стоит, Франсуа спустился по лестнице и только тогда вспомнил, что дом находится на осадном положении. Вдруг месье в маске со своими подручными пожелает их проведать?

Поразмыслив немного, Франсуа прихватил с собой увесистую кочергу и пошел открывать.

Скажем сразу же: его ожидания не оправдались. На пороге стоял породистый блондин в костюме немыслимой безупречности. Увидев долговязого лакея с кочергой в руке, он слегка опешил, но тем не менее осведомился, возможно ли ему увидеть несравненную баронессу Корф. После чего двумя пальцами протянул Франсуа роскошную визитку.

Франсуа спрятал кочергу за спину, запустил глаз в визитку и, уразумев написанное на ней, недоверчиво покосился на посетителя.

– Госпожи баронессы нет дома, – сладко пропел он. – Однако я передам ей, что вы хотели ее навестить. – И взял визитку из пальцев блондина.

– Передай своей госпоже, – сказал принц Луи де Ларжильер, – что я буду счастлив увидеть ее в любое время, какое она сочтет удобным. – Он снисходительно улыбнулся опешившему лакею и, небрежно притронувшись к шляпе, двинулся к своему роскошному экипажу, который стоял неподалеку.

Франсуа затворил дверь и, повернувшись, увидел в нескольких шагах от себя принца воров и его друзей. Вспомнив, что всего несколько минут назад они вполне будничным тоном обсуждали возможность того, что им придется его пристукнуть, мошенник издал вопль ужаса и отскочил назад.

– Что случилось, Франсуа? – спросил Тростинка, который уже успел обо всем забыть и, разумеется, не допускал и мысли о том, что вор мог слышать их разговор. – Кто это был?

Франсуа молча протянул ему визитную карточку, но ее перехватил Ален. Когда он увидел стоящую в карточке фамилию, лицо его цветом стало походить на лимон, страдающий желтухой.

– Зачем принц приходил сюда? – спросил Ален.

– Хотел видеть мадам Амалию, – отозвался Франсуа, и тут вновь раздался стук в дверь.

– Похоже, он вернулся, – заметил Венсан.

Однако вместо высокого блондина с военной выправкой Франсуа увидел перед собой приземистого господина средних лет, близоруко щурившегося сквозь круглые стеклышки пенсне.

– Чем могу служить? – пролепетал Франсуа.

– Госпожа баронесса Корф проживает здесь? – осведомился Жером де Сен-Мартен. – Не согласится ли она принять меня?

И он протянул Франсуа свою визитную карточку.

Франсуа объяснил, что госпожи баронессы в данный момент нет в наличии, но когда она вернется, он непременно передаст ей, что месье Сен-Мартен хотел ее видеть.

– Досадно, – вздохнул Жером. – Я так рассчитывал ее застать… Скажите, а она скоро будет?

В своем ответе Франсуа довольно туманно намекнул на возможность того, что госпожа баронесса вполне способна укатить на Северный полюс, не предупредив своего дворецкого. Хотя, с другой стороны, не исключена и вероятность того, что она все-таки вернется к ужину.

– Ах, так… – пробормотал Жером. – Ну что ж, будем надеяться на лучшее. До свидания.

Когда он ушел, Ален спросил у Франсуа:

– Скажи-ка, это не тот Сен-Мартен, который приходится внуком императору?

Франсуа без колебаний подтвердил, что так оно и есть. Бандиты переглянулись. На лицах их читалось невольное уважение, сменившееся некоторой озадаченностью, когда в дверь постучали в третий раз.

Внука императора сменил молодой брюнет с тросточкой и гладкими бакенбардами. Пренебрежительным взором окинув толпу лакеев, прохлаждающихся в холле, он спросил, дома ли госпожа баронесса и не соблаговолит ли она уделить ему несколько минут.

– Сожалею, сударь, – в изнеможении ответил Франсуа, – но это невозможно, потому что мадам ушла.

– И когда она вернется? – осведомился Люсьен де Марсильяк, в нетерпении постукивая тросточкой по полу.

– Госпожа баронесса не говорила, – дипломатично отозвался Франсуа.

– Жаль, – вздохнул Люсьен. – А я так надеялся уговорить ее прокатиться со мной в Булонский лес! – Он вынул из кармана визитную карточку и протянул ее Франсуа. – Передайте госпоже баронессе, что я очень сожалею о том, что мне не удалось застать ее дома.

Он удалился, а Ален, глядя ему вслед, только неодобрительно покачал головой.

– Надо же, сколько у мадам друзей, – язвительно заметил он. – Просто уму непостижимо!

Словно в подтверждение его слов, вновь раздался энергичный стук.

– Полагаю, теперь явился какой-нибудь пэр, – заметил Ален.

– Правда? – загорелся Тростинка. – А я никогда не видел настоящего пэра!

– Или, может быть, еще один принц? – предположил кучер.

– Полно вам, – раздраженно сказал Франсуа и распахнул дверь.

На пороге стоял человек в маске, закрывающей почти все лицо. Было только видно, как блестят из-под нее его глаза. Ален подался назад.

– Франсуа! – закричал он, не помня себя. – Закрывай дверь! Это он!

– Добрый день, господа, – промолвил человек в маске.

Франсуа, с опозданием сообразив, что что-то неладно, налег на створку, но незнакомец, легко отшвырнув его, ворвался в дом. Вслед за этим он извлек из-под плаща пистолет и рукоятью последнего ударил Франсуа по лбу, после чего мир вокруг последнего подернулся темной пеленой и перестал существовать.

Глава 7

Амалия подняла глаза от Библии, которую изучала, и заметила, что дождь за окнами уже прекратился. Затылок у нее ломило, глаза болели. Она просмотрела не менее пятидесяти различных изданий Библии, и все только ради того, чтобы убедиться: ни одно из них не давало ключа к шифру. Сокровище бабушки Луизы упорно не хотело раскрывать свою тайну.

На мгновение у Амалии мелькнула соблазнительная мысль бросить все, но она была слишком самолюбива, чтобы вот так отступиться, признав тем самым собственную неудачу. Со вздохом захлопнув последний том, Амалия поднялась с места, засунула свои листочки в сумку и подозвала библиотекаря.

– Благодарю вас, месье. На сегодня я закончила.

Старичок-библиотекарь кивнул седой головой и с уважением посмотрел вслед молодой благочестивой даме, которая целый день посвятила чтению Библии. Сразу видно, достойная особа, не то что некоторые, у которых в сердце ни на грош веры, а в голове – ни на гран разумения. Большинство ведь – вертихвостки, пустомели, никчемные личности, если приглядеться хорошенько. И библиотекарь, шаркая подошвами, двинулся дальше по проходу, размышляя о том, как оскудел мир с тех пор, как сам он перестал быть молодым.

Амалия вышла из здания библиотеки. Она могла взять фиакр, но солнце, показавшееся в разрывах туч, ласкало щеки, и она решила, что пройдется пешком.

Она шла, поглощенная размышлениями, и, рассеянно улыбаясь, поглядывала по сторонам. Конечно, отрицательный результат – тоже результат; но все-таки, как же быть с шифром?

«Посылаю тебе эту маленькую мистификацию в память о наших детских играх…» Детские игры… Детские книги… И почему она решила, что кодом непременно должна была оказаться Библия? Может быть, это какой-нибудь сборник сказок, к примеру, Шарля Перро?

Амалия подняла глаза и увидела, что она находится у ограды Пер-Лашез. Вынув из ридикюля изящные часики, Амалия поглядела на них и констатировала, что у нее еще есть время. У первого же служителя, попавшегося ей навстречу, она спросила, где находится склеп д’Альберов. Он не знал и подозвал другого, более старого сторожа, который быстро объяснил Амалии, как именно найти интересующее ее место.

– Идите вдоль ограды и дальше по дорожке мимо большого дерева… Потом налево и в конце увидите их склеп.

Амалия поблагодарила сторожей, вручила им несколько монеток и отправилась указанной дорогой. Мимо дерева… Теперь сюда…

У Амалии сжалось сердце, когда она увидела склеп. Забытые старики, как и забытые могилы, вселяют в нас одинаковое чувство беспомощности. Первых никто не любит и не жалеет, вторых никто не помнит и не жалеет. Первые, хотя они еще живы, для остального света все равно что мертвы; вторые умерли дважды, потому что лежащие в них люди для оставшихся в живых словно никогда и не существовали. Что с того, что обитатели этих могил когда-то жили, любили, радовались, печалились; что с того, что их губы когда-то кому-то улыбались, а глаза блестели тем блеском жизни, с которым не может соперничать ни один из драгоценных камней, – ныне все это лишь прах, и прах забвенный. Никто не помнит тебя, Элен д’Альбер, урожденная де Лоншан, родилась в 1756-м, умерла в 1777-м, двадцати одного года от роду; и почти никто не помнит тебя, таинственный Антуан д’Альбер, оставивший в шкатулке загадку, которую Амалия пока не в силах разгадать. Да что там: если бы не эта шкатулка с невнятным обещанием великого сокровища, никто бы и не вспомнил о тебе, приближенный великого императора! Мало ли было у него приближенных, в конце концов!

Солнце зашло за тучу. Амалия подошла ближе к склепу, читая выведенный на стене, под большим красивым гербом, перечень имен, потемневший от времени. Когда-то, должно быть, это был один из самых роскошных склепов на всем Пер-Лашез, но позолота давно выцвела, мрамор как-то поблек и мало-помалу крошился, а возле стен пробивалась трава. Дом мертвецов давно был так же мертв, как и те, что обрели в нем вечный покой. Огюстен д’Альбер, родился в 1810-м, умер в 1811-м; Жюстина, родилась в 1790-м, умерла в 1828-м; «самая любящая, заботливая и преданная из жен». Никола д’Альбер, родился… умер… Глаза Амалии скользили по строкам. Вот и Дени д’Альбер, который так и не получил предназначенную для него шкатулку… и какой-то Филипп-Эжен, проживший всего пять лет… а еще выше – Жан-Батист д’Альбер, философ и писатель, родился в 1710-м, умер в 1786-м. Счастливец! Положительно счастливец! Он не увидел ни революции, ни своих друзей в повозке палача, которых везли на гильотину, ни женщин с обрезанными волосами, которые шли на казнь, не проронив ни слезинки, ни плачущих детей, которые цеплялись за своих родителей, не понимая, что происходит… Автор «Моральных рассуждений Этьена де ла Круа», «Вечера, или Сборника нравоучительных историй для юношества» и «Кузена Ниво, или Литературной мистификации», а также…

Солнце показалось из-за тучи и вновь спряталось в нее, а Амалия как стояла на прежнем месте, так и не сдвинулась с него. Кузен Ниво! Литературная мистификация! Боже мой!

«Я посылаю тебе эту маленькую мистификацию… Уверен, ты легко сумеешь разгадать ее…» Как же она не увидела, что слово «мистификация» прямо-таки выпирало из контекста, вываливалось из него, потому что, когда речь идет о несметных сокровищах, их можно назвать чем угодно, только не мистификацией!

– Амалия!

Она резко обернулась. Перед ней стоял инспектор Готье. Прежде чем Амалия успела пошевельнуться, Анри бросился к ней и заключил ее в объятья.

– Господи, вы здесь! Как я рад, что с вами ничего не случилось!

Амалия довольно сухо высвободилась. Она не любила проявлений чувств на публике. И, кроме того, место, в котором они находились, явно не располагало к подобного рода излияниям.

– Почему со мной должно было что-то случиться?

Инспектор глубоко вздохнул.

– Ах да, вы же ничего не знаете… Те же люди, которые перебили прошлой ночью друзей Алена, наведались к вам в дом. Они перевернули все вверх дном, нашли шкатулку и листки и забрали их с собой.

– Ничего страшного, – хмуро сказала Амалия. – У меня осталась копия. – Она вскинула на полицейского глаза: – В доме никто не пострадал?

– Франсуа ударили по голове, – сказал Анри извиняющимся тоном.

– Опять? – вырвалось у Амалии. – Ах, бедняга!

– Да. Остальным тоже досталось, потому что они не хотели говорить, где шкатулка.

– Зачем они вообще впустили этих негодяев в дом? – сердито спросила Амалия. – Ведь я же просила их, чтобы они смотрели в оба!

Готье отвернулся.

– Боюсь, мы вообще зря связались с Аленом и его шайкой, – сказал он. – Это не те люди, на которых можно положиться. Ваш Франсуа рассказал мне кое-что, когда мы остались одни. По его словам, Ален подумывал о том, чтобы обокрасть вас, забрать листки и скрыться.

– Что ж, это меня не удивляет, – отозвалась Амалия. – Что хорошего можно ждать от какого-то принца воров! А что его люди?

– На сей раз они отказались, но кто знает, что взбредет им в голову на следующий… – Готье поморщился. – Я тут подумал и решил кое-что… Словом, если бы вы захотели, я мог бы раз и навсегда избавить вас от них.

– То есть арестовать их? – спросила Амалия, пытливо глядя на него.

Анри пожал плечами:

– Я инспектор полиции, в конце концов. А они – далеко не безобидные овечки. Они убийцы, и вы знаете это не хуже меня. И, только между нами, я вовсе не убежден, что Ален сказал мне правду, когда он заявил, что не убивал моего отца.

Амалии было нечего возразить. Она бросила последний взгляд на список почивших в бозе д’Альберов и, мысленно попрощавшись с автором «Кузена Ниво», взяла инспектора под руку.

– Пойдемте… Становится прохладно.

– И куда же мы идем? – спросил Анри, когда они бок о бок медленно зашагали по дорожке по направлению к выходу из кладбища.

– В библиотеку, – ответила Амалия.

Молодой полицейский метнул на нее быстрый взгляд:

– Вам удалось что-нибудь обнаружить?

– Пока нет, – отозвалась Амалия, ничуть не покривив душой. – Просто я хочу проверить одну любопытную гипотезу.

– А мое предложение? – спросил Анри. – Вы подумали о нем? Одно ваше слово, и вы никогда больше не увидите ни этого проходимца, ни его громил.

Амалия улыбнулась.

– Наверное, если бы я была такой же, как он, я бы, не колеблясь, сказала «да», – заметила она.

– Значит, нет? – обескураженно спросил молодой полицейский. – Но этот человек опасен!

– Я тоже, дорогой Анри, – усмехнулась Амалия. – Я тоже.

В полном молчании они дошли до библиотеки, где Амалия попросила у того же старичка-библиотекаря экземпляр «Кузена Ниво» Жана-Батиста д’Альбера.

– Жана-Батиста д’Альбера? – озадаченно переспросил Готье.

– Да, – сказала Амалия. – Это был дед Антуана и Дени.

Библиотекарь отсутствовал довольно долго и наконец вернулся, неся в руках довольно объемистый том размером приблизительно пятнадцать сантиметров на десять. Едва Амалия завидела книгу, сердце ее затрепетало.

«Похоже, я не ошиблась… Если бы это был какой-нибудь громоздкий том, вряд ли братья д’Альбер стали бы возить его повсюду с собой… А такая книга уместится в любую сумку».

– Прошу вас, мадам… Вот. На моей памяти эту книгу никто никогда не спрашивал, поэтому она так хорошо сохранилась.

Амалия, стараясь унять дрожь в руках, взяла том и, открыв его, первым делом просмотрела титульный лист. Жан-Батист д’Альбер, автор «Философских размышлений древнего грека, попавшего в Париж наших дней», «Избранных мыслей для юношества», «Моральных рассуждений Этьена де ла Круа» и других сочинений имеет честь представить публике свое новое произведение… – «Кузен Ниво, или Литературная мистификация, предназначенная для развлечения и приятного времяпрепровождения истинных почитателей и ценителей литературы». Боже мой, какие же длинные и витиеватые названия давались когда-то книгам! Издана в Париже в 1766 году. Так, прекрасно, а где же остальные издания? Ведь даже если основой для шифра послужила именно «Мистификация», весьма вероятно, что использовалось не первое издание, а какое-нибудь еще.

– Скажите, месье, – спросила Амалия у библиотекаря, очаровательно улыбаясь, – а эта книга издавалась когда-нибудь еще?

Библиотекарь вздохнул и, шаркая подошвами, полез в один из необъятных шкафов, в которых хранились учетные карточки. Через несколько минут он дал исчерпывающий ответ: нет, «Мистификация» никогда не переиздавалась; существует единственное издание, и только.

– Благодарю вас, – сказала Амалия. – Я могу взять книгу домой?

И через пять минут она в сопровождении Готье вышла из здания библиотеки, прижимая к себе сумочку, в которой покоился томик, суливший долгожданную разгадку тайны.

– Ах, мадам! – простонал Франсуа. Он лежал на кровати, прижимая ко лбу пузырь со льдом. Вид у мошенника, надо сказать, был на редкость жалкий. – Как хорошо, что вы вернулись! Я весь извелся, думая, что эти негодяи могли и до вас добраться! – Он сделал слишком резкое движение головой и застонал.

– Как ты себя чувствуешь, мой бедный Франсуа? – спросила Амалия.

– О, прекрасно, мадам! – поспешно ответил мошенник.

– Ты уверен? – с сомнением осведомилась Амалия.

– Да! Все чудесно, просто замечательно! Лучше быть не может!

– Франсуа, – спросила Амалия, пристально глядя на него, – ты совсем с ума сошел? У тебя же синяк величиной с Марсово поле!

– Ну, вы же запретили мне ныть и жаловаться, – обиженно возразил мошенник. – Вот я и говорю, что все в порядке.

Амалия тяжело вздохнула.

– Пожалуй, я поторопилась со своим запретом, – сказала она. – Так как ты, Франсуа?

– Ужасно, ужасно, просто отвратительно! – застонал ее сообщник. – У меня, наверное, все извилины в голове распрямились! Ах, до чего же крепкая рука у этого мерзавца! Клянусь, я бы предпочел, чтобы вы меня стукнули хоть десять раз, чем он – всего один!

– Спасибо, Франсуа, – отозвалась Амалия, невольно улыбнувшись, ибо предложение мошенника искренне позабавило ее, – но лично я предпочла бы, чтобы ты был жив и здоров.

– Я тоже, я тоже, мадам! – вскинулся Франсуа, но тут ему опять стало плохо, и он застонал.

Не выдержав, Амалия села возле него и, убрав в сторону лед, положила Франсуа ладонь на ушибленное место.

– Ой! – пискнул мошенник и стих.

Амалия сидела, не двигаясь, и сосредоточенно глядела ему в глаза. Франсуа заерзал на кровати. Наконец Амалия убрала руку и легонько погладила его по щеке.

– Ну как? – спросила она. – Не болит?

– Совсем чуть-чуть, мадам, – пробормотал опешивший Франсуа, вовсю вертя головой. – Честное слово!

– Вот и хорошо, – сказала Амалия, поднимаясь с места. – А где остальные?

Она застала Алена в угловой гостиной, имевшей такой вид, словно по ней недавно пронесся ураган. Принц воров был бледен и мрачен, а около его рта красовалась свежая ссадина. Возле него Тростинка с огромным синяком под глазом, хлюпая носом, собирал какие-то бумажки. Венсан пристроился на диване, поглаживая Скарамуша, который лежал возле его ног.

– Ну что, господа? – осведомилась Амалия, и тон ее не сулил решительно ничего хорошего. – Может быть, вы объясните мне наконец, как этим людям удалось проникнуть в дом, который вы взялись стеречь?

Венсан буркнул, что их замучили посетители и они поневоле ослабили бдительность.

– Какие еще посетители? – спросила Амалия и услышала перечень элегантных визитеров.

Словом, стоило ее сообщникам немного расслабиться, как появился незнакомец в маске, с которым явилось еще человек двенадцать. Амалия нахмурилась. Ее начал настораживать размах предприятия.

– Надо было сразу же отдать им шкатулку и листки! – напустилась Амалия на Алена. – Вы что, хотели, чтобы вас тоже убили?

Принц воров отвел глаза и ничего не ответил. Желваки на его скулах заходили ходуном. Амалия бросила взгляд на Тростинку и увидела, что он все еще возится со своими бумажками.

– Тростинка! – недовольно окликнула она его. – Что там у тебя?

Бандит густо покраснел:

– Это… это ничего, уверяю вас, мадам… Это так…

Но Амалия, которой его волнение показалось подозрительным, выхватила у него один из листков. В глаза ей сразу же бросилась фраза «Милая Мария, сердце мое…» Нахмурившись, она пробежала глазами следующие строки – и обомлела.

– Тростинка! – закричала она. – Откуда это у тебя?

– Ниоткуда, – доложил Тростинка, глядя на нее большими круглыми глазами. – Просто, когда этот гад сжег письма, я… Словом, мне стало их так жаль! А я их столько раз читал и перечитывал, что выучил наизусть. Я и сам не ожидал, честное слово! И вчера… В общем, я взял и написал их снова. Все до единого. – Он свесил голову и прибавил: – Простите меня.

– Тростинка, – пролепетала Амалия, – ты… выучил… письма… наизусть?

– Ну да, – подтвердил бандит.

Минуту, если не больше, Амалия смотрела на него, качая головой. У нее просто не было слов.

– Тростинка, – наконец промолвила она, – ты даже не подозреваешь, какой ты молодец! Спасибо тебе!

И в порыве чувств она обняла его и расцеловала в обе щеки.

– Я молодец? – пробормотал Тростинка. – Правда?

– Конечно! – подтвердила Амалия. – А теперь займемся шифром. Кажется, мне удалось подобрать к нему ключ.

Глава 8

– Что-нибудь выходит? – спросил Анри.

Амалия устроилась возле большой лампы, вооружившись своей копией шифрованной записки и томом «Кузена Ниво, или Литературной мистификации». Прежде всего она бегло просмотрела сам текст. Автор не солгал: книга и в самом деле была написана ради чистого развлечения. В основе сюжета лежали приключения некоего простака Ниво, который в конце концов оказался таким пройдохой, каких свет не видел. Роман был разделен на главы, общим числом девятнадцать, и в каждой главе на редкость тонко и остроумно обыгрывалась какая-нибудь книга, популярная в то время. Так, в одной из глав герой встречался с хромым джинном – это пародировался «Хромой бес» Лесажа; в другой кузен Ниво узнавал душещипательную историю добродетельной Лариссы, которая преследовала своей любовью неотразимого Ливсона и довела его до самоубийства, – это был вывернутый наизнанку сюжет чрезвычайно популярной «Клариссы» Ричардсона. Одна из глав проехалась по возвышенной «Принцессе Клевской», не оставив от нее камня на камне; еще в одной обыгрывались популярные плутовские романы, а в коротком эпизоде появлялся рыцарь, который пытался сражаться с ветряными мельницами, приняв их за враждебных великанов, но сбежавшиеся окрестные жители сочли его сумасшедшим и прогнали прочь, и только когда он исчез, мельницы и в самом деле превратились в злых великанов и разразились демоническим смехом. Прочие главы были куда менее интересны, потому что романы, которые в них высмеивал автор, давно и прочно преданы забвению, и было совершенно непонятно, какой именно герой или эпизод имеется в виду. Но, в общем, это оказалась прелестная, забавная, искрящаяся юмором книга, и Амалия легко могла вообразить, отчего братья д’Альбер так полюбили ее, что повсюду возили с собой. Бывают книги умные и даже заумные, книги полезные, книги-фотографии, запечатлевшие быт и нравы того или иного времени, и книги, запечатлевшие только личность того, кто их создал. «Кузен Ниво, или Литературная мистификация» относилась, пожалуй, к последней категории. Листая книгу, вы словно воочию видели перед собой ее автора – остроумного, насмешливого, но не едкого, а добродушного, чрезвычайно начитанного и вместе с тем крайне наблюдательного. На каждой странице попадались очень тонкие замечания, изложенные тем неподражаемым языком XVIII века, от которого мы уже полностью отвыкли и который все же несет в себе совершенно неизъяснимое очарование. И оттого Амалия все листала и разглядывала книгу, выхватывая по фразе то тут, то там, и никак не могла решиться приняться за расшифровку. Ей хотелось продлить очарование. Но вот Ален наклонился к ней и спросил:

– Может быть, вам помочь?

Он произнес эти слова почти умоляющим тоном, разительно контрастировавшим с той развязно-вульгарной интонацией, которую она услышала от него прошлой ночью. Заглянув в его глаза, она увидела в них саму себя, и это ей не понравилось.

– Я уже начинаю, – сказала она. – Дайте мне чистый листок, пожалуйста.

Венсан, Тростинка и Франсуа заметались, ища листок, но Ален все-таки опередил их и, склонившись над левым плечом Амалии, стал следить за ее действиями. Справа от нее стоял Готье.

– Первая буква «с», – доложила Амалия через полминуты. – Вторая «о»… Третья «я»… Нет, погодите, третья «л».

– Сол, – сказал Венсан. – Интересно, что это? Может быть, соль?

– Да тише вы! – цыкнул на них Ален.

Амалия расшифровала первую строку и принялась за вторую. Она смахнула рукой пот со лба, только теперь заметив, что вся вспотела. «Что это со мной? – поразилась она. – Ведь меня же никогда не увлекали поиски сокровищ… Тогда в чем же дело?»

Строка за строкой она расшифровывала текст, почти механически записывая на листке буквы, которые сами собою складывались в слова. На переносице Алена стали собираться морщинки. Анри хмурился, прикусив нижнюю губу. Наконец Амалия положила стальное перо и с облегчением вздохнула. Весь текст был наконец расшифрован и лежал перед ней.

– Ну что там, что? – почти со слезами в голосе вскричал Франсуа.

Ален поморщился.

– Что-то очень странное, – сказал он.

– Там сказано, где искать сокровище? – спросил Венсан. – Да или нет?

– Вы позволите? – спросил Анри у Амалии. И, взяв листок, зачитал вслух следующие строки:

– Это что за галиматья такая? – закричал Венсан, когда обрел дар речи. – Какое солнце, какая любовь? Где золото, где бриллианты, я вас спрашиваю?

– Черт знает что! – возмутился Тростинка. – Шесть пополам? Для чего?

– Спокойно, господа, – вмешалась Амалия. – Самое трудное позади. Послание мы расшифровали, что самое главное. Уверяю вас, все остальное по сравнению с этим – пустяки.

Ее уверенный тон оказал свое действие.

– Послание должно что-то значить, – сказал Ален. – Это загадка, шарада, которую мы должны разгадать. Не забывайте, речь все-таки идет о бесценном сокровище. Было бы слишком опасно писать прямо на бумаге, где оно находится.

– Ну и что же нам делать? – жалобно спросил Франсуа.

– Думать, – коротко ответила Амалия.

В комнате воцарилось молчание.

– Но мне ничего не приходит в голову, – признался Венсан.

– Мне тоже, – сказал Тростинка.

Франсуа лишь горестно вздохнул.

– Тут указано какое-то место, – промолвила Амалия. – Место, где находится «бесценный дар». Послание предназначалось брату, и, получив его, тот бы сразу же догадался, какое именно место Антуан имеет в виду.

– Сколько предосторожностей! – буркнул Венсан. – Непостижимые люди, честное слово!

– Никто не станет принимать таких предосторожностей, если нет оснований, – возразила Амалия. – А это значит, что сокровище бабушки Луизы, чем бы оно ни являлось, и в самом деле было очень значительным.

Ее последние слова немного ободрили приунывших сообщников.

– А по-моему, – упрямо проворчал Венсан, – тут просто галиматья. Но раз вы говорите, что в ней есть смысл, я молчу.

– В ней должен быть смысл, – сказала Амалия, – и рано или поздно мы доберемся до его сути. А пока я предлагаю заняться неотложными делами. Тростинка и Венсан, вам достается уборка в доме. Наши гости были так невежливы, что перевернули здесь все вверх дном, поэтому вам придется потрудиться.

– Опять! – нахохлился Тростинка. – Да зачем, мадам Амалия? Мы уберем здесь все, а потом нагрянет еще кто-нибудь и снова устроит кавардак!

– Не нагрянет, – твердо ответила Амалия, – потому что вы его не пустите. А если пустите, я урежу вашу долю.

Тростинка охнул.

– А почему именно мы должны заниматься уборкой? – спросил он. – Почему не Франсуа, к примеру?

– Для Франсуа у меня есть особое задание, – отозвалась Амалия.

– Я надеюсь, не связанное с кухней? – поинтересовался Ален.

Молодая женщина с укоризной покосилась на него.

– Кухня тут ни при чем, – сказала она. – Франсуа, мне нужна твоя помощь. Раздобудь для меня пачку пожелтевших листков. Они могут быть старые и потрепанные, но обязательно чистые, потому что я собираюсь кое-что на них написать.

– Понял, – сказал Франсуа, хотя, по правде говоря, он ровным счетом ничего не понял. – Я знаю одного старьевщика, Кривого Жана, у которого пропасть такой дребедени. Не волнуйтесь, я принесу вам листки.

Амалия вытащила из кошелька несколько монет.

– На, держи на расходы. Только возвращайся поскорее, хорошо? И будь осторожен!

– А не пойти ли мне на всякий случай с ним? – вмешался Ален. – Потому что, мне сдается, от наших друзей можно ожидать всякого.

Амалия пристально посмотрела на него.

– Но вы же еле на ногах держитесь, – сказала она.

– Пустяки, – возразил Ален. – Со мной все хорошо, уверяю вас.

– Ладно, – решилась Амалия. – Тогда присмотрите за Франсуа. Нам и в самом деле лучше пока не ходить на улицу поодиночке.

– А что делать мне? – спросил Анри, когда принц воров удалился вместе с Франсуа.

– Может быть, вы пока постережете вход? – предложила Амалия. – Чтобы никто не мог к нам нагрянуть без приглашения.

– Хорошо, – сказал Анри и, проверив, на месте ли оружие, вышел из комнаты.

Венсан подмигнул Тростинке.

– Ты когда-нибудь видел легавого на стреме? – спросил он. – И не увидишь больше! Такое может случиться только раз!

И они стали приводить в порядок развороченную мебель и ставить на место разбросанные книги, а Амалия, еще раз внимательно прочитав расшифрованное стихотворение, сняла с него копию для себя, а оригинал положила вместе с копиями шифра и письма в том «Кузена Ниво». Спрятав свой экземпляр загадки, она взяла тексты любовных посланий, которые Тростинка по памяти восстановил, и углубилась в их изучение. По правде говоря, она на многое не надеялась. Для ее целей оказалось бы вполне достаточным, если бы письма хоть отчасти напоминали императорские. Однако, просматривая их, Амалия убедилась, что Тростинка не солгал. Он и впрямь выучил их наизусть и записал практически один в один. Амалия карандашом аккуратно внесла поправки. А вскоре в сопровождении Алена вернулся и сияющий Франсуа, который тащил целую кипу разномастных листов.

– Все в порядке? – спросила Амалия у принца воров. – Никто не следил за вами?

Ален заверил ее, что никто. Тут из соседней комнаты показался Венсан и заявил, что он малость притомился наводить порядок, потому что честный вор не должен заниматься подобными вещами. Раз уж Франсуа вернулся, пусть он и займется уборкой. И, между прочим, они совсем забыли про ужин, а ведь кто-то должен будет его разогреть, когда его принесут!

– Хорошо, – проворчала Амалия, – бери Тростинку и иди в холл. Когда появится разносчик, займешься едой, а Тростинка пусть продолжает караулить. Тебе, Франсуа, и вам, – она улыбнулась полицейскому, – придется взяться за уборку.

Франсуа открыл рот, собираясь что-то сказать, но, очевидно, передумал. Ален подошел к столу, взглянул на листки с карандашными поправками и улыбнулся.

– Я так и знал, что вы это сделаете, – сказал он. – Если позволите, я мог бы помочь вам. Я ведь помню, как выглядело каждое письмо.

– Да, наверное, это было бы весьма кстати, – подумав, сказала Амалия. – Сама я держала письма в руках только раз. Кстати, я еще хотела попросить у Тростинки обрывки, которые он собрал. Мне они тоже пригодятся.

Ален пошел за Тростинкой, а Франсуа с Готье продолжали наводить в особняке порядок. Работа им предстояла нешуточная: ставить на место опрокинутые стулья, класть предметы обратно в ящики и задвигать их внутрь столов и комодов, из которых их совсем недавно извлекли чьи-то нетерпеливые руки.

Ален принес Амалии в гостиную все сохранившиеся обрывки, и они стали сличать обгоревшие кусочки с копиями, которые по памяти написал Тростинка.

– Так, – бодро говорила Амалия, – а это что? Какой-то совсем крошечный обрывочек, ничего и не прочтешь… Передайте-ка мне вон тот лоскуток.

Ален пододвинул стул и уселся за стол рядом с Амалией, то и дело поглядывая на нее. Увлеченная своим непростым делом, она не замечала этого.

– Не то клякса, не то сажа… Вот. «Вы – солнце моей хмурой жизни, и я живу только потому, что надеюсь когда-нибудь соединиться с вами». Это пятое письмо, кажется. Где оно?

– Вы на меня больше не сердитесь? – внезапно спросил Ален, передавая ей письмо, которое она искала.

Амалия подняла голову. О чем он? Но тут же вспомнила то, что произошло прошлой ночью, и досадливо поморщилась.

– Не будем об этом, – попросила она, разворачивая еще один уцелевший клочок.

– Наверное, вам покажется странным, – продолжал Ален, неотступно наблюдая за ней, – но у меня такое чувство, словно я всю жизнь ждал вас.

– Это первое письмо… – начала Амалия и осеклась, внезапно поняв, что он говорит вовсе не о письмах.

Однако Ален, казалось, даже не слышал, что она сказала.

– Я знаю, это было непростительно с моей стороны, – проговорил он. – Мне не следовало приходить к вам… Но я забылся… просто забылся. И потом, вы были так добры ко мне… – Он глубоко вздохнул. – Мне казалось, что я… может быть, что-то для вас значу… Совсем немного, – умоляюще закончил он.

Амалия отвернулась и, хмурясь, прикусила губу. Перевела взгляд на пощаженный огнем обрывок письма, который держала в руке. Проговорила задумчиво:

– «Вспоминал строки поэта, которого вы так любите…» Да, кажется, это здесь. – И она продолжила перебирать сделанные Тростинкой копии, никак не ответив на слова Алена.

В другом крыле дома Готье и Франсуа закончили с одной комнатой и перешли в соседнюю, где тоже лежали на полу вынутые из комодов ящики и циферблатом вниз распростерлись на ковре разбитые часы.

– О, проклятье! – простонал Франсуа, бросаясь к ним.

Готье стал собирать в ящик комода разные мелочи – гребешки, шпильки, недорогие кольца. Франсуа, краснея от натуги, попытался перевернуть тяжелые часы.

– Оставь их, – сказал Анри. – Все равно они уже разбились.

Он протянул руку и подобрал с ковра пару висячих женских серег с ярко-голубыми топазами. Нижняя часть одной серьги была оторвана. Готье, прищурившись, стал вертеть украшение в пальцах, разглядывая его так и сяк.

– Ну что тут такого, обыкновенные сережки… – проворчал Франсуа. Ему наконец удалось перевернуть часы, и он незаметно подобрал выпавший из них мешочек, из-за которого, собственно, так долго и возился с ними.

– Чьи это серьги? – спросил вдруг полицейский.

Франсуа насторожился. Взгляд, которым Готье смотрел на него, ему не понравился. Дело в том, что в мешочке, спрятанном в часах, находились драгоценности герцогини де Лотреамон, которые Франсуа увел из ее дома. А ведь именно инспектор Готье расследовал кражу, и он однажды вполне определенно дал понять, что подозревает Франсуа. Конечно, теперь инспектор был с ними заодно, но ведь полицейский всегда остается полицейским, а в руке он держал именно серьги герцогини, которые выпали из злополучного мешочка. Франсуа почувствовал, как у него вспотели ладони. Черт его знает, что у него на уме, у этого голубоглазого хладнокровного инспектора. Поэтому Франсуа ответил:

– Мадам Амалии?

Взгляд молодого полицейского стал пронизывающим. Франсуа нервно заерзал на месте.

– Ты уверен, что ее? – спросил инспектор.

– Конечно, уверен, – соврал Франсуа. – Я видел сережки на ней сто раз, если не больше! А что?

– Да ничего, – пожал плечами Готье. Он положил серьги в ящик и стал собирать рассыпанные по полу веера.

«Поверил или нет?» – с беспокойством подумал Франсуа. Однако Анри, казалось, поверил. По крайней мере, он больше не возвращался к вопросу о серьгах.

В гостиной Амалия и принц воров продолжали сверять копии и уцелевшие кусочки писем. Амалия обнаружила еще несколько незначительных ошибок, к примеру, «я останусь всегда вашим другом» вместо «я всегда останусь вашим другом». В сущности, такие мелочи можно было и не исправлять – царь наверняка не помнил свои письма слово в слово, – но Амалия считала, что обязана сделать все от нее зависящее, чтобы свести риск обнаружения подделки к нулю. Ведь если ее подлог откроется, страшно даже подумать, какие кары могут обрушиться на ее голову.

Вечерело. Ален зажег лампы, и по стенам заскользили причудливые тени. Сверив все сохранившиеся фрагменты, Амалия взяла один из чистых листков и, глядя на почерк Александра, попыталась скопировать несколько слов.

– Неплохо, – заметил Ален. – Только вот тут у «д» хвостик подлиннее, и «е» совсем другое.

Амалия вновь принялась пробовать. Исписав две или три страницы, она наконец добилась нужного сходства, после чего вооружилась старым желтым листком бумаги и, прошептав: «Ну, с богом», принялась переписывать копию Тростинки почерком императора Александра. Ален глядел через ее плечо и изредка поправлял ее. Ведь он тоже много раз видел письма, и у него оказалась отличная фотографическая память.

– Дата не здесь, а левее… Еще… Вот так! На этом слове была небольшая клякса… Да, именно здесь. Тут было что-то зачеркнуто… какое-то слово… кажется, «надежда», хоть я и не вполне уверен…

В дверь протиснулся Венсан и доложил, что ужин готов.

– Сейчас, – пробормотала Амалия, – сейчас…

На небе высыпали звезды. Амалия закончила первое письмо и принялась за второе. Пришел инспектор Готье и сел в кресло у двери. В полумраке глаза на его лице казались двумя провалами. Ален метнул на него хмурый взгляд и отвернулся.

– Здесь было три восклицательных знака, а не один… Тут подчеркнутое слово…

– Двумя чертами, – кивнула Амалия. – Я помню.

Готье поднялся с кресла и бесшумной походкой вышел из комнаты. Амалия даже не заметила его исчезновения.

– Так, – говорил Ален, – вот в этом письме уголок листа был оторван… А это письмо было все измятое…

Его лицо находилось совсем близко от лица Амалии. Не удержавшись, он наклонился, желая поцеловать ее, но тут она нервным движением поправила выбившуюся из прически прядь, и Ален отодвинулся.

– Надо будет показать их Тростинке, – сказала Амалия, когда последнее письмо было переписано. – Может быть, ему удастся вспомнить еще что-нибудь… – Она оглянулась на Алена и мягко коснулась его руки. – Пойдемте, мой принц. Ужин, наверное, уже давно готов.

Глава 1

Ночь прошла спокойно. Амалия назначила часовых и дала им в помощь Скарамуша. Сначала должны были дежурить Венсан с Тростинкой, потом – Ален с Франсуа. Но хотя все сторожа держались начеку, никому из них не удалось обнаружить ничего подозрительного.

Утром Амалия первым делом показала Тростинке сфабрикованные письма. Девять он горячо одобрил, а два раскритиковал, и Амалия села их переписывать. Переделанные письма она показала Алену, и принц воров согласился, что так, пожалуй, и в самом деле гораздо точнее.

– Впрочем, если вас вдруг заподозрят в подмене, скажите, что это наверняка дело рук графа де Монталамбера, – посоветовал он. – В конце концов, он был далеко не самым честным из людей.

Амалия покосилась на Готье, который присутствовал при разговоре, но инспектор, казалось, вовсе не был задет, что о его отце отзывались столь пренебрежительным образом. Во всяком случае, он сделал вид, что ничего не слышал, и шагнул к двери.

– Куда вы? – окликнула его Амалия.

– На работу, – отозвался Готье, пожимая плечами.

– В Башню?[18] – спросил Венсан.

– Именно.

– Ну что ж, удачи, – с обидной двусмысленностью в голосе заметил Ален.

– Когда вы вернетесь? – спросила Амалия у полицейского.

– Как только смогу освободиться. – Произнеся эти слова, Готье отвесил общий поклон, задержался взглядом на Амалии и вышел.

Амалия еще раз просмотрела письма, глубоко вздохнула и сложила их в небольшой пакет. К ней подошел Франсуа.

– Мадам, – сказал он, блестя глазами, – мне надо поговорить с вами.

– Хорошо, – согласилась Амалия. – Как только я вернусь из банка, ладно?

С видом мученика Франсуа кивнул головой. На его подвижной физиономии было написано смертельное разочарование.

– Я не могу отпустить вас одну, – заявил Ален Амалии. – Вы же сами говорили, что нам сейчас опасно ходить поодиночке. Позвольте мне сопровождать вас! – почти умоляюще закончил он.

Против его ожиданий Амалия легко согласилась. Убрав письма в сумочку, она отправилась выбирать себе шляпку для прогулки. В коридоре, хромая, к ней подошел Скарамуш, и она ласково потрепала пса по голове.

А месье Анри Готье тем временем, засунув руки в карманы, шагал по улице в направлении Елисейских Полей. Неподалеку от Триумфальной арки с ним поравнялась черная карета с наглухо закрытыми шторками на окнах. Человек, сидевший внутри, приотворил дверцу.

– Прекрасное утро, не правда ли, месье Готье? Садитесь, прошу вас.

Анри сел в карету. Дверца захлопнулась, и экипаж покатил дальше под цоканье копыт и размеренное щелканье кнута.

– Ну, так что же, господин инспектор? – спросил человек в маске, сидевший в карете. – У вас было время обдумать наше предложение. Присоединяйтесь к нам, и вы не прогадаете!

Анри беспокойно шевельнулся.

– Зачем вы вчера напали на дом? – спросил он. – Мы так не договаривались!

– Насколько я помню, мы вообще ни о чем не договаривались, – бархатным тоном возразил обладатель маски. – Поэтому нам пришлось принять кое-какие меры для того, чтобы завладеть содержимым шкатулки.

Готье только улыбнулся.

– Итак, послание у вас, шкатулка – тоже, – подытожил он. – Верно? Тогда зачем я вам нужен?

Взгляд человека в маске стал ледяным, но Анри даже бровью не повел. Он был не из тех, кого можно пронять даже самым грозным взором или начальственным окриком.

– К сожалению, – раздраженно сказал незнакомец, – интересующая нас записка оказалась зашифрованной, и, полагаю, вам это известно не хуже меня.

– Так за чем же дело стало? – поднял брови Готье. – Расшифруйте ее.

В карете наступило молчание.

– Так я и думал, – наконец буркнул незнакомец. – Она уже расшифровала ее?

– Кто – она? – невинно осведомился Анри.

– Эта жалкая шпионка, Амалия Корф, – проскрежетал человек в маске. – Так ей удалось или нет?

– Да, – равнодушно подтвердил Готье. – Ей это удалось.

Незнакомец опустил руку в перчатке на сиденье, пошарил рядом с собой и, найдя довольно увесистый мешок, бросил его на колени инспектору.

– Держите! Здесь две тысячи франков. Золотом.

Анри взвесил мешок на руке, уважительно хмыкнул и на всякий случай заглянул в него. Золотые монеты мерцали в полумраке своим собственным, сокровенным светом, и полицейский, невольно вздрогнув, поспешно закрыл мешок.

– Так что сказано в записке? – спросил незнакомец. – Не томите меня!

Анри вздохнул и отвернулся.

– Боюсь, если я скажу, что там написано, вы сочтете, что я издеваюсь, – промолвил он. – Получилось нечто вроде загадки, понимаете?

– Говорите! – велел человек в маске.

И Анри недрогнувшим голосом пересказал все шестнадцать строк, не пропустив ни одного слова.

Когда он закончил, человек в маске долго молчал.

– И что же все это значит? – спросил он наконец.

– Я не знаю, – признался Готье.

Незнакомец презрительно хмыкнул:

– А она? Она знает?

– Нет. По крайней мере, пока. Она только вчера расшифровала текст, и ей нужно время.

– Время – непозволительная роскошь для меня, – возразил незнакомец.

– Тогда у вас есть еще один путь, – заметил Готье, и глаза его колюче блеснули.

– Какой? – быстро спросил человек в маске.

– Попробовать отгадать загадку самому.

– Мне кажется, – холодно сказал незнакомец, – вы издеваетесь надо мной.

– О нет, месье, – учтивейшим тоном отозвался молодой инспектор. – Я лишь беру на себя смелость указать вам возможный выход из положения.

– А вы наглец, – уронил человек в маске. – Редкий наглец. Берегитесь, месье. Я не люблю наглецов. И запомните: если я нуждаюсь в вас и плачу вам деньги, это вовсе не значит, что вы можете безнаказанно потешаться надо мной.

– Я учту, – смиренно ответил Готье. – Но, право же, я не понимаю, чем мои слова так разгневали вас.

Незнакомец отвернулся.

– Мне очень нужно то, что спрятал Антуан д’Альбер, – сказал он. – Если вы найдете это, я вас озолочу. Если вы сумеете сделать так, чтобы я нашел спрятанную вещь прежде баронессы Корф, я тоже вас озолочу. Не забывайте об этом.

– Я никогда ничего не забываю, – спокойно промолвил Готье.

– Вот и хорошо, – одобрил человек в маске. – По правде говоря, я рад, что вы перешли на мою сторону. Люди, с которыми связалась мадам Корф, – самый настоящий сброд. С трудом могу представить себе, чтобы мне удалось найти с кем-нибудь из них общий язык. – Он повернулся к Готье и с улыбкой добавил: – А с вами можно иметь дело. Вы умны и умеете принимать верные решения. Только между нами… Я понимаю, отчего вы вначале колебались, когда я попросил вас о помощи. Баронесса – очаровательная женщина, и у нее свои методы привлечения сторонников. – Готье потемнел лицом. – И тем не менее чары золота всегда оказываются сильнее чар даже самой прекрасной из женщин. Такова жизнь, сударь, такова жизнь!

Готье отвернулся. Незнакомец снисходительно улыбнулся и, приподняв шторку, выглянул в окно.

– Ого! Кажется, мы уже недалеко от префектуры. Вас подвезти прямо к ней?

– Нет, спасибо, – поспешно ответил Анри. – Я выйду здесь.

– Как вам будет угодно, – отозвался незнакомец. – Мартен! – крикнул он кучеру. – Останови карету.

Готье вышел. Мешок с золотом оттягивал ему руки, и он не знал, куда девать его.

– Как только у меня будут новости… – начал он.

– Я сам найду вас, – закончил за него незнакомец.

Карета покатила прочь. Стоя на мостовой, Готье проводил ее мрачным взглядом. По правде говоря, чувствовал он себя прескверно, и то, что он заработал две тысячи франков, вовсе не радовало его. Он был почти готов возненавидеть себя за то, что ему пришлось сделать. Однако было слишком поздно предаваться сожалениям, и, спрятав деньги, он зашагал в префектуру, где его ждала работа.

Пока инспектор Готье беседовал в черной карете с незнакомцем в маске, Амалия со своим спутником уже почти дошли до банка, в котором баронесса Корф намеревалась оставить подделанные ею письма. Учитывая последние события, дома их хранить было более чем небезопасно, и Амалия решила, что банк куда надежнее.

На одном из оживленных перекрестков их окликнули, и Амалия, подняв голову, увидела Люсьена де Марсильяка, который ехал в открытой коляске.

– Госпожа баронесса, как я счастлив вас видеть! Когда я услышал вчера, что на ваш дом напали грабители, я просто места себе не находил! Надеюсь, вы не пострадали? Это было бы ужасно!

Амалия заверила его, что все прекрасно, и, чтобы избежать дальнейших расспросов о себе, начала расспрашивать Люсьена о его делах. Но тотчас же пожалела об этом, потому что главным делом Люсьена была его партия, и за десять минут, что длилась беседа, он успел в изящнейших выражениях обругать десяток роялистов, полсотни республиканцев и даже одного сенатора. Франция, по словам Люсьена, катилась в пропасть, потому что ею управляли люди, вовсе к тому не предназначенные.

– Смехотворно, просто смехотворно! Эта несчастная конституция 75-го года… Вы знаете, мадам, что она – самая короткая из всех конституций, когда-либо принятых во Франции? В ней всего тридцать четыре статьи, и, разумеется, она даже не объясняет важнейших принципов государственного устройства. Взять хотя бы президента: человек, который имеет все права, не может пользоваться ни одним из них без согласия правительства! То же самое и с правительством: ему предоставлена полная власть, но если парламенту придутся не по вкусу его действия, правительство тотчас же отправится в отставку. Неудивительно, что при таком положении дел мы ложимся спать с одним правительством, а просыпаемся с другим. – Ален фыркнул. Последняя фраза показалась принцу воров более чем двусмысленной, но, разумеется, Люсьен, увлеченный своей речью, ничего не заметил. – Вон она, республика! Хваленая республика, которая, я убежден, никогда не имела и не будет иметь у нас ни малейшего успеха. Чем закончилась Первая республика? Приходом Наполеона, который сделался императором и смел прочь всю республиканскую мишуру. А Вторая? Появлением его преемника, недавно скончавшегося императора. – Люсьен еще больше воодушевился. – Говорю вам, госпожа баронесса: и Третья республика тоже закончится тем, что к власти придет один из Бонапартов! Вы только посмотрите: при голосовании в палате при вопросе о республике она прошла большинством всего в один голос! Вот увидите: пройдет пять-шесть лет, и Франция снова станет империей. Потому что наша судьба – быть великими!

– Ну почему обязательно империей? – возразила Амалия. – Некоторые, к примеру, считают, что ею должен править король, а не император.

Люсьен скривился так, словно его только что заставили проглотить натощак дюжину лимонов, политых уксусом.

– Умоляю вас, мадам! Я понимаю, принц Луи сумел произвести на вас впечатление, но… Посмотрим правде в глаза! Монархия во Франции изжила себя, более того – она себя дискредитировала. Когда вы произносите «Наполеон», то, хотите вы того или нет, перед вашими глазами возникает образ чего-то могущественного, величественного, грандиозного! А теперь вспомните наших последних королей. Старый брюзга Людовик XVIII, ограниченный Карл X, Луи Филипп… Скажите, чем прославился Луи Филипп? Абсолютно ничем! А ведь он, я готов признать, был куда лучше предыдущих королей, своих кузенов. Все они оставили после себя бесславие, и только после Бонапартов осталась их слава. А слава, госпожа баронесса, такой фундамент, на котором можно выстроить все что угодно!

– Насколько мне известно, – заметила Амалия, – слава осталась лишь после одного Бонапарта, а что до его племянника-императора, то не зря же господин Гюго назвал его Наполеоном Маленьким. Недостаточно иметь славное имя, месье Марсильяк, – надо его и оправдывать.

Люсьен сокрушенно умолк и покачал головой:

– Право же, дорогая мадам, вы меня поражаете! Вы – подданная царя, который правит, как хочет, в стране, где даже нет парламента… и вдруг такие взгляды! Уж не являетесь ли вы тайной республиканкой?

– О, нет, – возразила Амалия с улыбкой. – Просто я являюсь явной сторонницей здравого смысла. – И она спросила, чтобы переменить тему: – Кстати, как поживает ваша кузина, герцогиня де Лотреамон?

– Как, вы разве не слышали? – поразился Люсьен. – Она овдовела. Ее муж скончался на днях. Бедняжка так опечалена!

– В самом деле? – равнодушно заметила Амалия. – А мне кажется, черный ей весьма к лицу.

Люсьен расхохотался:

– Вы неподражаемы, баронесса, честное слово! Но я и так уже, должно быть, задержал вас. Мое почтение, мадам, и вам, месье! До свидания!

– Это журналист? – спросил Ален, когда Марсильяк уехал. – А я-то все гадал, отчего журналистов так не любят. Он не утомил вас?

– Он? – ответила Амалия, улыбаясь своим мыслям. – О нет! Хотя он и в самом деле говорлив сверх меры.

Они двинулись дальше. Ален умолк, и Амалия поймала себя на том, что ей тоже не хочется ни о чем говорить. Воздух был пронизан солнцем. По мостовой прыгали воробьи, важно курлыча, ходили сизые голуби, и головы их при ходьбе двигались вперед-назад, вперед-назад. В кустах сидел кот. Прижав уши и шевеля кончиком хвоста, он мерцающими глазами смотрел на толстых сизых птиц. Проходя мимо, Амалия пригрозила ему пальцем.

Ален купил у девушки-цветочницы букетик фиалок и, краснея, вручил его Амалии.

– Это вам, – пробормотал он. – Потому что вы такая красивая… и… – Он запнулся и стоял, весь красный от смущения, не зная, что сказать.

Амалия улыбнулась, приколола букетик к платью и взяла своего спутника под руку. Прежде она вряд ли осмелилась бы на это.

– Иногда вы очень милы, Ален, – сказала она. – Бывайте таким почаще.

И вот так, рука об руку, баронесса Корф и принц воров проделали оставшийся путь до банка.

Глава 2

В банке Амалия взяла из ячейки деньги на предстоящие расходы, положила в нее «письма императора» и вернулась к ожидавшему ее Алену, который в ее отсутствие завел с управляющим разговор о том, насколько банк надежен, хорошо ли он охраняется, не пытались ли его прежде ограбить, и так далее. Со стороны могло показаться, что хорошо одетый красивый господин искренне волнуется о том, чтобы его спутницу не провели и ее вещи в один прекрасный день не испарились отсюда, и управляющий поспешил успокоить его, дав на все вопросы Алена самые обстоятельные ответы. Как раз когда он рассказывал об установленной в банке новейшей системе охраны, Амалия вмешалась и с очаровательной улыбкой напомнила принцу воров, что им пора идти, не то дома начнут волноваться.

– Право же, не стоило так беспокоиться обо мне, – лукаво сказала она, когда они с Аленом оказались на улице.

Принц воров потупился.

– Мне просто не хотелось, чтобы с письмами что-нибудь вновь случилось, – объяснил он.

– Вы так добры! – прочувствованно проворковала Амалия. – Только прошу вас, не надо этого делать.

– Не надо проявлять заботу о вас? – изумился Ален.

– Нет, не надо грабить банк, – отозвалась Амалия, и в ее глазах заплясали тысячи янтарных искорок. – Я понимаю, вам очень хочется повторить свой успех с банком в Лионе, но сейчас не время для этого.

Принц воров сделал вид, что обиделся.

– Вы всегда приписываете мне самые худшие намерения! – воскликнул он. – Уверяю вас, я никогда…

Но тут Амалия засмеялась, и Ален почувствовал, что от ее смеха у него кружится голова. Если бы они были в тот миг одни, он бы немедленно заключил ее в объятия.

– Полно, месье Перванш, – сказала Амалия. – Я надеюсь, что мы с вами поняли друг друга. Когда я уеду из Франции, вы можете делать что хотите, а пока…

Но Ален уже не слышал, что она говорила. Уедет из Франции! Так она уедет, и он никогда больше не увидит ее? Он остановился и в волнении схватил баронессу за руку.

– Но разве вы… разве вам обязательно… – бормотал он.

Амалии стало его жаль. Она мягко высвободила руку.

– Прошу вас, не надо, – сказала она. – На нас смотрят.

Ален отвел глаза. Итак, все скоро кончится. Они найдут сокровище, потому что просто не может быть такого, чтобы столь умная женщина, как Амалия, не отыскала его, и все будет кончено. Он стоял на ярком солнечном свету, хмуря брови, между которыми пролегли глубокие морщинки, и впервые Амалия заметила, что под глазами у него лежат тени, и вообще выглядит он бледным и измученным. Поколебавшись, баронесса снова взяла Алена под руку, и они двинулись дальше.

– Наверное, это было глупо с моей стороны, – сказал тот, не глядя на Амалию. – Я так надеялся, что вы узнаете меня получше и начнете… начнете доверять мне. – Он хотел сказать «полюбите меня», но вовремя спохватился, что в его устах это прозвучало бы слишком самонадеянно. – Но я же для вас по-прежнему никто. Вы куда лучше относитесь к Франсуа, или к Скарамушу, или к инспектору Готье. – Последнее имя он произнес, сцепив зубы.

Амалия была готова рассердиться, но Ален казался таким несчастным, что у нее не хватило смелости начать выговаривать ему, что ее дела его не касаются и она вовсе не обязана отчитываться перед ним. Готье нравился ей, как нравится умному человеку другой умный человек – просто потому, что по духу они близки. Может быть, она даже была немножко влюблена в него… или не немножко… но Амалия ненавидела обсуждать с посторонними такую тонкую тему, как свои чувства. То, что происходило между ней и Готье, никого не касалось, кроме них двоих.

– Вы любите его? – внезапно спросил Ален, остановившись и с отчаянием глядя ей в лицо. – Скажите, вы его любите?

Амалия закусила губу. Ну вот, опять… В самом деле, любит ли она Анри? Он нравился ей, он спас ей жизнь, она чувствовала себя в долгу перед ним, и все же… все же… В нем было что-то такое, чего она не могла до конца принять… даже не то чтобы принять, а постичь, что ли… Это замкнутое лицо, которое лишь изредка освещала улыбка, эта сдержанность… «Да нет, вовсе не в сдержанности дело, – почти с досадой подумала Амалия. – Просто Анри ведет себя так, что поневоле кажется таинственным, хотя ничего таинственного в нем нет…» Она подняла голову и внезапно увидела на противоположном тротуаре человека, о котором только что думала. Инспектор Готье стоял, заложив руки в карманы, и смотрел на нее. Он просто смотрел на нее, и все же, бог весть отчего, ей вдруг стало не по себе от его взгляда. Между ними по широкой улице нескончаемым потоком текли экипажи. Вот протащился омнибус, запряженный лошадьми и битком набитый пассажирами… Когда он проехал, Готье уже не было. Тщетно Амалия глядела по сторонам, пытаясь найти его, – он исчез. «Похоже, у меня уже начинаются галлюцинации», – в смятении подумала молодая женщина.

– Нам сюда, – сказала она Алену, кивая на соседнюю улицу.

– Но ведь особняк в другой стороне, – возразил удивленный принц воров.

– Прежде нам надо кое к кому зайти, – пояснила Амалия.

В особняке Жерома де Сен-Мартена Амалия попросила лакея передать хозяину свою карточку. Через минуту лакей вернулся и сообщил, что месье Сен-Мартен примет ее незамедлительно.

Кабинет Жерома произвел на Амалию самое благоприятное впечатление. Всюду книги, книги, книги, и не только по истории аристократических фамилий, но и самые разнообразные труды – исторические, экономические, нумизматические, книги по сельскому хозяйству и математике, биографии выдающихся людей, беллетристика… Жером де Сен-Мартен поцеловал Амалии руку, приветствовал Алена, которого Амалия представила как специалиста по банковскому делу, и спросил, чем он может быть им полезен.

– Мне помнится, вы говорили, что занимаетесь генеалогией, – сказала Амалия. – Мне бы хотелось узнать кое-что о семье д’Альбер. Когда-то это был довольно значительный род, но его последний представитель умер много лет назад, и теперь о них уже никто не помнит.

– Ну, почему же, я помню, – живо возразил Жером. – Кто именно из д’Альберов вас интересует – Жан-Батист, написавший несколько книг и полемизировавший с Вольтером, Пьер, бывший кравчим при дворе Карла IX, его сын Луи, который, как утверждали, был одно время фаворитом Марии Медичи, или Антуан, приближенный императора Наполеона?

– Расскажите мне об Антуане, – попросила Амалия. – Где он родился, что у него было за детство, какие отношения он поддерживал со своим братом, и так далее.

– Ну, что ж, – сказал Жером. – Одну минутку… – Он оглядел книжные шкафы, ища какую-то книгу. – Ах да, вот она! – И он достал с полки увесистый том, переплетенный в великолепную телячью кожу. – Так, посмотрим… Антуан д’Альбер, родился 19 мая 1766 года в замке Элерон, полное имя Антуан-Луи-Анри-Алексис-Франсуа. Мать…

– Прошу прощения, – перебила его Амалия, – а замок Элерон – это где?

– На юге, – отвечал Жером. – Где-то между Монтобаном и Тулузой, точнее сказать не могу, потому что никогда не бывал в тех местах. Насколько мне известно, замок еще существовал в 20-е годы нашего века, потому что брат Антуана, Дени д’Альбер, некоторое время жил там, когда вернулся во Францию после реставрации Бурбонов. Помнится, вы спрашивали, какие отношения Антуан поддерживал со своим братом. Так вот, никаких отношений они не поддерживали, потому что Антуан очень скоро стал на сторону Бонапарта, а Дени остался приверженцем изгнанного короля.

– То есть, – начала Амалия, – они не писали друг другу, не общались и…

Жером кивнул.

– Именно так. Более того, когда император, который лояльно относился к аристократам, если они лояльно относились к нему, предложил Антуану помочь вернуть Дени из его добровольного изгнания, Антуан очень спокойно ответил, что его императорскому величеству не о чем беспокоиться, потому что у него, Антуана, никакого брата нет, а тот, что есть, для него все равно что умер.

– А когда родился Дени? – спросила Амалия.

– В 1770-м, – ответил Жером.

– То есть их детство прошло при Людовике XVI, когда казалось, что монархия нерушима и никто даже не мог предположить, чем все в конце концов закончится, – сказала Амалия. – О детстве братьев что-нибудь известно, или они и в те годы враждовали друг с другом?

– О нет, – возразил Жером. – Насколько мне известно, как раз в детстве братья являлись наилучшими друзьями. У них была любящая мать, которая души в них не чаяла, и дедушка, тот самый Жан-Батист, который обожал с ними возиться.

– Ах вот оно что… – медленно протянула Амалия. – А они, конечно, обожали его и считали его книги самыми лучшими на свете. А где жили Антуан и Дени, когда были детьми, – в Элероне или в Париже? Ведь почти все тогдашние аристократы имели особняки в столице, насколько я знаю. Да и похоронены д’Альберы на парижском кладбище.

Жером наморщил лоб.

– Мне помнится, у д’Альберов действительно имелся особняк в Париже, но он сгорел, когда Дени было два или три года. После этого семья несколько лет жила в Элероне, где постоянно находился дедушка Жан-Батист, который всегда был рад их видеть.

– Значит, все-таки Элерон, – пробормотала Амалия. – Благодарю вас, сударь. Кажется, я узнала все, что хотела.

Она поднялась с места.

– Как, вы уже уходите? – воскликнул Жером.

– К сожалению, да, – отвечала Амалия, улыбаясь ему. – Надеюсь, мы отняли у вас не слишком много времени.

– Ну что вы, – возразил Жером, – я всегда рад вас видеть! Завтра австрийский посол дает бал. Надеюсь, вы будете на нем?

Амалия глубоко вздохнула.

– Увы, я не могу. Мне надо еще закончить дела, – она покосилась на Алена и добавила: – С банком. Всего доброго, сударь.

– Значит, Элерон? – спросил Ален, когда они вышли на улицу и тяжелая дверь особняка Сен-Мартенов затворилась за ними.

– Похоже, что так, – отозвалась Амалия.

– Она нашла!

– Она знает!

– Правда?

– Да, ей-богу, говорю тебе!

С возвращением Амалии особняк княгини Лопухиной ожил. Лестницы стонали под быстрыми шагами, двери ахали, охали, скрежетали петлями и возмущенно взвизгивали. Было такое впечатление, что в особняке находится целая армия, хотя здесь обитало всего шесть человек. Именно они и производили весь шум.

– Франсуа! Мне нужен подробный план местности между Тулузой и Монтобаном, там, где находится замок Элерон. Библиотека в правом крыле, посмотри, может быть, там удастся что-нибудь найти?

– Есть, мадам!

– Тростинка, срочно нужно расписание всех поездов до Монтобана и Тулузы. Ты понял?

– Конечно, понял, мадам!

– Ален, я думаю – и даже уверена! – что нам понадобится оружие для нашей экспедиции. Снарядитесь как следует.

– Я тоже об этом подумал, честно говоря… Венсан! Запрягай лошадей, и поедем за оружием к старику Лорану.

Скарамуш, припадая на одну лапу, подошел к Амалии и ткнулся носом в ее руку. Молодая женщина рассеянно погладила его. «Черт возьми, а ведь до Тулузы путь неблизкий, и еще неизвестно, когда мы вернемся… Надо что-то сделать с собакой, нельзя бросать ее здесь одну».

Анри подошел к Амалии, которая изучала текст письма и расшифрованного стихотворения. Она взглянула на инспектора и мельком отметила, что он держится как-то отчужденно и кажется еще более замкнутым, чем обычно.

– Значит, вы узнали, где спрятано сокровище? – спросил Анри. – А почему именно Элерон?

– А вы взгляните на текст письма, – сказала Амалия. – Вот: «Посылаю тебе эту маленькую мистификацию в память о наших детских играх…» Детских играх, понимаете? Он спрятал это там, где они играли, когда были детьми. Сегодня я как раз навела справки. Они жили в Элероне.

Франсуа вернулся весь взъерошенный, таща с собой здоровенный атлас Франции.

– Мадам, смотрите: вот он, Элерон!

Амалия сосредоточенно нахмурилась, изучая карту местности, потом протянула руку и решительно выдрала ее из увесистого тома.

– Похоже, что из Монтобана до него будет легче добраться, чем из Тулузы… Значит, едем до Монтобана. – Она оглянулась на Готье. – Вы с нами?

– Да, конечно.

От Амалии не укрылось, что, отвечая, он отвернулся. Вообще в последнее время он как-то странно вел себя, и невольно Амалия насторожилась, почуяв неладное.

– Анри, – спросила она напрямик, – в чем дело?

– Ни в чем, – ответил инспектор. Он поколебался, а потом признался: – Просто все очень… странно. Я подозревал вас в том, что вы убили моего отца, а теперь вы и я… – Он замялся. – Не говоря уже об Алене, с которым мы теперь действуем сообща.

– В жизни всякое случается, – сказала Амалия, пожимая плечами.

– Но я не привык, чтобы «всякое» случалось именно со мной, – отозвался Анри и вздохнул. – Ладно… Пойду в префектуру и попрошу у них неделю отпуска.

– А вам не откажут? – встревожилась Амалия.

Инспектор улыбнулся:

– Вряд ли. Все-таки я один из лучших сотрудников. Мне удалось раскрыть больше краж, чем остальным. Единственное, чего я до сих пор не знаю, так это того, кто убил моего отца.

– Вы очень переживаете? – спросила Амалия. Готье кивнул. – Не терзайте себя, Анри. Рано или поздно, я уверена, вы найдете убийцу. Да и потом, вряд ли графа де Монталамбера можно назвать вашим отцом. Он ведь даже не знал о вашем существовании, и ему не было до вас никакого дела.

Анри грустно улыбнулся.

– Все так, но я-то знал о его существовании… Ладно, что-то я разговорился. Пора в префектуру.

Он удалился. Скарамуш зевнул и улегся на ковер возле ног Амалии. Бока его равномерно раздувались и опадали – пес задремал. Тростинка принес расписание поездов, и Амалия по своему обыкновению тщательно изучила его. Потом Венсан с Аленом, пыхтя, приволокли какой-то ящик, внутри которого оказалось множество пистолетов, патронов к ним, ружей и ножей. Амалия, увидев арсенал, только неодобрительно вздохнула.

– Господа, мы все-таки не собираемся отвоевывать обратно Эльзас и Лотарингию… Ружья не берите – мы поедем в поезде, и они привлекут к нам лишнее внимание. По два пистолета на человека более чем достаточно, только не забудьте патроны. Садимся на поезд, который уходит в 8.40 вечера, так что поторопитесь, пожалуйста. У нас не так уж много времени.

Сама Амалия тоже снарядилась на совесть и захватила с собой довольно объемистый саквояж, содержимое которого сильно удивило бы любого стража порядка, если бы ему представился случай заглянуть внутрь. В шесть часов к Амалии явился Иннокентий Добраницкий и довел до ее сведения, что его сиятельство граф Шереметев не находит себе места. Где письма императора? И вообще, что, собственно говоря, происходит? Баронесса куда-то уезжает? Зачем?

– Передайте его сиятельству, что я еду вызволять письма его величества, – сказала Амалия. – Кстати, вы любите собак?

Оказалось, что Добраницкий их обожает, и Амалия с легкой душой поручила ему заботиться о Скарамуше, пока не вернется.

– Когда мне ждать вас? – спросил окончательно сбитый с толку чиновник.

– Через четыре дня, – ответила Амалия, немного поразмыслив.

Забегая вперед, скажем: ей удалось уложиться в срок, хотя и пришлось предпринять для этого нешуточные усилия.

Глава 3

Поезд медленно катился сквозь ночь. В спальном вагоне переговаривались двое пассажиров.

– Вот ты, Франсуа, – говорил Ален, – что сделаешь со своей долей?

Мошенник немного подумал.

– Ну, я, наверное, продам свою долю, вложу деньги в ценные бумаги и заживу как честный рантье. Цветы буду выращивать, – прибавил он мечтательно.

Ален, который лежал, подперев рукой щеку, взглянул на него с недоверием.

– Цветы? А почему именно цветы?

– Они гораздо лучше людей, – объяснил Франсуа. – Красивые и пахнут приятно. А ты что будешь делать со своей долей?

– Не знаю, там увидим, – протянул Ален и повернул голову к двери. – Знаешь, меня беспокоит, что она едет с ним в одном купе.

Амалия взяла три купе: в первом поместилась сама с Готье, другое заняли Венсан с Тростинкой, а третье досталось принцу воров и Франсуа.

– Ну, за нее-то ты можешь не беспокоиться, – жизнерадостно заявил Франсуа.

Тут же, уразумев, что он сказал, молодой человек прикусил язык, но было уже поздно. Ален угрюмо покосился на него и покачал головой.

– Не нравится мне этот Готье, – буркнул он. – И никогда не нравился. – Он помолчал, а потом в сердцах спросил: – И что только она в нем нашла?

Франсуа не ответил, и, взглянув на него, Ален заметил, что вор чрезвычайно сосредоточенно прислушивается к тому, что происходит в коридоре.

– Что там? – шепотом спросил принц воров.

– Не знаю, – так же шепотом ответил Франсуа. – Но вроде какой-то шум.

Ален свесил ноги на пол и нашарил за пазухой рукоятку пистолета. Амалия еще на вокзале велела всем своим сообщникам держаться начеку, но и без ее предупреждения они сами понимали необходимость чрезвычайной осторожности. Франсуа тихонько подошел к двери.

– Ну так я пойду погляжу? – спросил он, сглотнув.

– Иди, я тебя прикрою, – отозвался Ален и вытащил пистолет.

Франсуа осторожно повернул ручку двери и высунулся в коридор. Увиденное там привело его в такой ужас, что он издал дикий вопль и метнулся обратно в купе.

– Что случилось? – вне себя выкрикнул Ален.

– Маска! – заверещал Франсуа, не помня себя от страха. – Клянусь, это он!

Услышав его слова, Ален стиснул покрепче пистолет и, оттолкнув Франсуа, выскочил в коридор.

Франсуа в ужасе съежился, ожидая, что с минуты на минуту в коридоре спального вагона начнется перестрелка, которая, может статься, положит конец и его, Франсуа, молодой жизни. Но секунды шли, а ничего не происходило, только где-то рядом гудели сердитые голоса.

Немного осмелев, Франсуа таки сумел превозмочь свой страх и высунулся в коридор. Происходящее в нем оказало на мошенника самое странное впечатление. Ален, опустив пистолет, о чем-то объяснялся со старшим кондуктором, не обращая ни малейшего внимания на супостата в маске, который жался к окну, жалобно причитая на неизвестном языке. Неподалеку от него Амалия, смеясь, говорила о чем-то с Анри, Венсаном и Тростинкой, причем Венсан держал за спиной увесистый лом.

Не понимая, что, собственно, происходит, Франсуа все же догадался пристальнее взглянуть на мерзавца в маске и только тут уразумел, что это была старая, страхолюдная, тощая дама в необыкновенно уродливом халате. В ее волосах торчали папильотки, а лицо было вымазано какой-то темной кашей, которую Франсуа в потемках и принял за маску.

Амалия заметила, что Франсуа, как испуганный воробей, выглядывает из-за двери, и поманила его пальцем. Вор подошел к ней, понурив голову. Теперь он видел, что самым постыдным образом проштрафился и к тому же выставил себя и своих товарищей на посмешище.

– Мне очень жаль, – говорил старший кондуктор со смущенным видом, – что мисс Андерсон так напугала вас, но она и в мыслях не имела ничего подобного. Просто она сделала маску для лица и… э… поэтому так выглядит.

Больше всего в это мгновение Франсуа хотелось провалиться сквозь землю. Ален метнул на него суровый взгляд.

– Мне очень жаль, что все так получилось, – сказала Амалия. – Просто мои люди… э… приняли мисс Андерсон за грабителя. Передайте ей мои извинения.

Кондуктор увел всхлипывающую англичанку в ее купе, а Амалия обернулась к Франсуа, который не знал, куда деться от смущения.

– Это ты поднял тревогу? – спросила она. – Неужели англичанка так тебя испугала?

Франсуа утвердительно кивнул. Он ждал, что его сейчас начнут отчитывать, но, к его удивлению, Амалия только звонко расхохоталась.

– Мой бедный Франсуа! Как я тебя понимаю!

Венсан разинул рот и засмеялся. Тростинка прыснул, Ален и Готье разразились хохотом. Франсуа не отставал от остальных, и, когда поезд подходил к Лиможу, в вагоне все еще звенел веселый смех.

На следующий день шестеро искателей приключений прибыли в Монтобан.

– Теперь надо договориться об экипаже до Элерона, – сказала Амалия. – Вы никого не заметили в поезде подозрительного? Никто не следил за нами?

Ален ответил, что он никого не видел. Остальные тоже не заметили ничего особенного.

– Странно, – хмуро сказала Амалия, – очень странно.

После долгих поисков они все же нашли подходящего кучера, договорились о плате и сели в экипаж, который явно знавал когда-то лучшие времена, но давно забыл о них. Монтобан остался позади. Кучер нахлестывал лошадей, зорко поглядывая на дорогу и на небо, на котором начали собираться тучи. Это был плотный, разговорчивый малый, дышавший с присвистом из-за перебитого когда-то в драке носа.

– Значит, в Элерон едете? Чудн́о!

– А что тут такого? – спросил Ален, отгоняя назойливого слепня.

– Но ведь старый замок давно уже разрушен, – объяснил словоохотливый кучер. – Там никто не живет, одни только совы и летучие мыши.

Амалия и Готье переглянулись.

– А в округе остался хоть кто-нибудь, кто помнит последних хозяев? – спросила Амалия. – Хоть один человек? Может быть, кюре?

– Кюре Марто приехал совсем недавно, а старый уже год как помер, – равнодушно отозвался кучер. – Наверное, вам только старая Женевьева сумеет помочь. Если захочет, конечно. Ей лет сто, и у нее вот тут, – кучер легонько постучал пальцем по виску, – все плесенью покрылось.

– Тогда вези нас к ней, – велела Амалия.

– Легко сказать – вези! – возразил кучер. – Видите вон то облако? Через пару минут оно нас накроет, и тогда нам придется туго. Все это, – он кивнул на дорогу и обвел взглядом окружающие холмы, – превратится на несколько часов в настоящее болото.

– Да ладно тебе беду накликать, – буркнул Венсан, с первого взгляда невзлюбивший своего собрата по профессии. – Может, еще пройдет стороной.

Однако кучер оказался прав. Не прошло и десяти минут, как вдали грозно заворковал гром, и вскоре уже лило, как из ведра.

– Черт возьми! – крикнул Ален. – Тут есть где укрыться?

– Есть, есть! – заорал кучер, перекрывая шум дождя. – Толстуха Марго содержит кабак тут неподалеку, у нее можно переждать непогоду и обогреться!

– Тогда вези нас туда, чего ты ждешь?

Кучер хлестнул лошадей, но тут молния, сверкнув в небе, как разящий меч, ударила в стоящий впереди высокий дуб. Дерево жалобно заскрежетало. По его ветвям побежал огонь. Кони испуганно заржали и стали рваться из узды.

– А, чтоб вас! – кричал кучер, пересыпая свою речь местными ругательствами. Дуб, расколотый молнией, медленно накренился и рухнул на дорогу. Дождь припустил с удвоенной силой. Малый с перебитым носом никак не мог справиться с лошадьми, и Венсан, не утерпев, вылез из кареты, взобрался на козлы и отобрал у него вожжи.

– Ты чего? – удивился кучер.

– Показывай дорогу! – рявкнул Венсан. – Не то мы по твоей милости еще сто лет будем тут торчать!

Кое-как объехав упавшее дерево, они вернулись на дорогу и через четверть часа были у кабака, откуда доносился писк шарманки и слышались нестройные голоса, распевавшие какую-то песню.

– Не нравится мне это место, – буркнул Франсуа, соскакивая на землю.

Ален, опередив инспектора, помог Амалии выбраться из кареты, за что был удостоен ее признательного взгляда. Дождь лил сплошной стеной, и в двух шагах не было видно ни зги.

Кучер толкнул дверь и вошел. Вслед за ним двинулись и остальные. Франсуа, который изрядно промочил ноги, начал чихать. Готье отвел двумя руками со лба мокрые волосы, которые лезли ему в глаза, и осмотрелся.

В кабаке было полно народу. В углу сидел шарманщик, напротив него две сильно потрепанные жизнью личности играли в карты, а у окна расположилось человек шесть мужчин, потягивая вино. Всего в помещении набралось не меньше десятка людей, включая необъятных размеров даму с бюстом, который она несла гордо, как пушкарь – пушечные ядра.

– Здорово, Марго! – сказал ей кучер с перебитым носом.

И тут в душе Амалии шевельнулся нехороший холодок. Здесь было слишком много сброда. Никто из присутствующих не походил на крестьян или торговцев, которые обычно являются завсегдатаями подобных заведений. Да и кучер… Не больно-то он смахивал на обычного кучера, черт подери!

– Здравствуйте, господа хорошие, – промолвила толстуха, гадко улыбаясь.

Амалия вскинула на нее глаза. Она вспомнила вок-зал в Монтобане… газетный киоск… и жирный заголовок на первой странице «Монтобанского вестника»: «Дорожное нападение. Вновь ограблены мирные путешественники».

Ну что ж, дамы и господа, с этим все ясно. Они попали в бандитский притон. То-то на кабаке толстухи Марго не было никакой вывески…

Шарманка, пискнув, захлебнулась и умолкла. Шарманщик, вытаращив глаза, поднялся с места.

– Ой, – благоговейным шепотом произнес он, – принц воров!

Ален нервно дернул щекой. Франсуа застыл на месте. Пьяницы перестали пить, и даже толстуха Марго, казалось, испытывала растерянность. Голубые глаза Готье сделались совсем ледяными.

– Где принц воров? – недоверчиво спросил кучер с перебитым носом, обескураженно оглядываясь.

– Да вот он, – отозвался шарманщик, ткнув пальцем в инспектора.

Венсан и Тростинка озадаченно переглянулись.

– По-моему, парень, ты что-то перепутал, – солидным басом вмешался Венсан. – Среди нас есть человек, которого называют принцем воров, но это совсем не он!

– Как не он, парень? – обиделся шарманщик. – Ты что несешь, а? Я же сам помогал папаше Бертрану вытаскивать из него пулю, которую в него всадил сукин сын Папийон! Точно он! – И он снова указал на Готье. – Это Перванш!

Не в силах более сдержаться, Тростинка захохотал.

– Ой, не могу! – стонал он. – Какого-то сукина сына, недоделанного легавого, приняли за… Ой!

Готье кинулся к нему и схватил его за горло. И по тому, как он это сделал, Амалия внезапно поняла, что такое обращение с людьми ему привычно и что он этим занимается не в первый раз.

– Заткни свою паршивую пасть! – прошипел Анри. Все лицо его ходило ходуном. – Уяснил?

Он разжал пальцы, и Тростинка, хрипя и глотая воздух, повалился на пол.

– Не смей трогать моих людей, – холодно приказал Ален.

– А не то что, а? – осклабился Готье. – Что ты мне сделаешь, Ален Доре? – Он щелкнул пальцами. – По-моему, ничего!

Ален придвинулся ближе к инспектору. Глаза его сузились.

– Кажется, вы начали забываться, господин инспектор, – с преувеличенной вежливостью промолвил он. – Нехорошо называть себя чужим именем.

– А еще хуже занимать чужое место, самозванец! – парировал Анри. – Потому что ты – всего лишь жалкий самозванец. Ты был вором, который всю жизнь мечтал стать первым, но тебе никогда не хватало на это ни ума, ни таланта. И когда полгода назад я был тяжело ранен и мне пришлось на время отойти от дел, ты решил, что можешь назваться моим именем и никто не заметит подмены. Эти дураки, – он кивнул на оцепеневших Венсана и Тростинку, – работают на тебя всего несколько месяцев. Они поверили тебе, когда ты назвался принцем воров. Но знаешь что? Прежде чем занять чье-то место, надо сначала убедиться в том, что оно свободно. А ты положился на слухи о моей смерти и проиграл!

– Я чего-то не понимаю, – жалобно проблеял Тростинка, обращаясь к Амалии, которую он считал самой умной из всех них. – Так что, Ален – вовсе не тот парень?

Венсан тяжело выдохнул воздух.

– Какой же я был идиот, – с горечью промолвил он. – Мог же догадаться об этом с самого начала! Он ведь вовсе не походил на Перванша!

Меж тем Ален и Анри обжигали друг друга взглядами, полными ненависти.

– Ты лжец, – выдавил из себя Ален. – Не знаю, что взбрело в голову этому дураку, – он мотнул головой в сторону шарманщика, – но ты не принц воров! Принц воров – это я! – И он ткнул пальцем себе в грудь.

– Да? – с иронией заметил Готье. – Тогда скажи пароль.

– Пароль? – пробормотал Ален.

– Ну да, – весело продолжал Анри. – Потому что, видишь ли, мы находимся в бандитском притоне, и чтобы нас не убили, надо шепнуть заветное слово. Так какое слово, а?

Ален сглотнул и опустил глаза.

– Не помню, – хрипло промолвил он.

Готье презрительно улыбнулся.

– По дороге на Вексен идет прекрасная Элен, – проговорил он. – Верно, Марго?

Толстуха кивнула и с невероятной быстротой начала сметать крошки с большого круглого стола.

– Сюда, прошу вас, месье Перванш! Вы и ваши друзья у нас всегда желанные гости. – Когда она говорила, ее жирные подбородки тряслись и дрожали в такт ее словам. – Конечно, мы даже и не надеялись, что…

Франсуа чихнул и потянул Амалию за рукав.

– И все-таки я не понял, – умоляюще проговорил он. – Так что, Ален вовсе не принц, а принц на самом деле инспектор? И тогда, значит, он не инспектор? Или как?

Готье осклабился.

– После того, как комиссар Папийон чуть не отправил меня к праотцам, я решил, что мне не повредит человек в префектуре, а пораскинув мозгами, пришел к выводу, что лучше всего будет, если этим человеком окажусь я сам, – объяснил он. – Кто может быть лучше честолюбивого молодого полицейского из провинции? – Он улыбнулся Амалии, но она не ответила на его улыбку. – А когда какой-то болван от моего имени начал проворачивать грошовые делишки и оставлять повсюду мой знак, я решил, что должен вывести его на чистую воду. Кстати, Жак, извини, что я не поздоровался с тобой. – И он приятельски кивнул шарманщику, который смотрел на него во все глаза. – Садитесь, – велел он Венсану, Тростинке и Франсуа, которые явно чувствовали себя неловко при этой перемене ролей, и сам по-хозяйски устроился за столом. – Говорят, Марго, ты лучше всех готовишь баранью ногу? Ну, так тащи ее сюда, мои друзья проголодались!

Его глаза сверкали, лицо раскраснелось. Куда подевалась хваленая сдержанность инспектора и его отстраненный вид? Теперь только Амалия поняла, что это были ухищрения хищника, который не хотел выдавать себя, пока не пришло время. Наверняка он бы еще долго водил их за нос, если бы не опрометчивые слова, вырвавшиеся у шарманщика.

Поколебавшись, Венсан, Тростинка и Франсуа сели за стол напротив настоящего принца воров. Только Ален и Амалия оставались на ногах.

– Садись, – велел ей Анри.

И этот властный тон, и то, что он вдруг стал называть ее на «ты», пришлось ей крайне не по вкусу. Она не была его вещью и не собиралась ею быть. И вообще она сейчас очень отчетливо понимала, что совершила большую ошибку, связавшись с ним. С трудом Амалия все же заставила себя сесть между Готье и Франсуа. Ален, закусив губу, устроился по другую руку от принца воров, но тотчас же отодвинул табурет поближе к Венсану. От Анри не ускользнул его маневр.

– Боишься? – спросил он. – Правильно делаешь, что боишься.

Ален усмехнулся.

– Ну, и что ты сделаешь со мной? – с вызовом спросил он. – Убьешь меня за то, что я назывался твоим именем?

– Может быть, и убью, – задумчиво промолвил Анри, вертя в пальцах вилку. – А может быть, и нет.

– Прекратите! – не выдержала Амалия.

Голубые глаза обратились на нее, и она даже испугалась – настолько жестоким стал их взгляд. Мгновение принц воров боролся с собой. Он явно готов был сказать ей что-то грубое, но все же сумел пересилить себя.

– Не надо со мной так говорить, – очень тихо промолвил Анри. – Пожалуйста.

Франсуа беспокойно заерзал на месте.

– Кажется, дождь кончился, – пробормотал он.

Амалия поглядела за окно и поднялась с места.

– В самом деле, – сказала она. – Венсан! Выводи лошадей. Нам надо ехать.

– Мы никуда не поедем, пока не поедим, – вмешался Анри.

– Венсан, ты со мной? – спросила Амалия.

Кучер покосился на Анри, на побледневшего Алена и поднялся из-за стола. Вслед за ним вскочил и Тростинка – так резво, что даже опрокинул стул.

– Что-то у меня аппетит пропал, – пробормотал он.

– У меня тоже, – поддержал его Франсуа, вставая из-за стола.

– Прекрасно, – одобрила молодая женщина. – Вы с нами, месье Доре?

Правой рукой она нащупала в сумочке револьвер, но Анри не стал удерживать своего незадачливого соперника. Пятясь и расточая направо и налево фальшивые улыбки, пятеро авантюристов отступили к двери. Анри сидел, хмуро постукивая своими тонкими пальцами по столу. Прежде Амалии казалось, что это были пальцы художника, теперь же она знала – нет, всего лишь пальцы вора.

– Что будем делать? – одними губами спросил Франсуа.

– Сматываться, – ответил за Амалию Венсан.

Они вышли из дома. Деревья, кусты, травы были омыты дождем и в лучах пробивающегося сквозь тучи солнца сверкали мириадами искр. А вдали, за горами, стояла радуга.

Франсуа, чихая, забрался в экипаж. За ним последовал Тростинка.

– Куда вы?

На пороге дома стоял Анри, заложив руки в карманы. Его ноздри нервно подрагивали.

Амалия вытащила из сумочки пачку денег, положила сверху оба листка – с копией письма Антуана и расшифрованным стихотворением – и протянула все принцу воров.

– Держи. Деньги – за карету и лошадей. Остальное – тебе.

– Вы меня бросаете?

– А чего ты хотел? – вспыхнула она. – Ты лгал нам, ты лгал мне!

Анри приблизился к ней. Амалия отшатнулась.

– Можно подумать, ты всегда говоришь правду, – прошипел он ей в лицо. – Ведь это ты убила моего отца, не так ли?

– Ты сошел с ума? – пробормотала Амалия. – Что с тобой, в конце концов?

Анри извлек руку из кармана и разжал ее. На его ладони лежал красивый небесно-голубой прозрачный камень, оправленный в золото. Кажется, он являлся частью какого-то украшения.

– Это было зажато в его руке, – сказал Анри. – Знаешь, что это такое?

Амалия посмотрела на камень. Что-то он ей смутно напоминал, но она не могла вспомнить, что же именно.

– Знаю, – ответила она на вопрос принца воров. – Драгоценный камень: топаз.

– Это часть сережки, – безжалостно промолвил принц воров. – Часть твоей сережки, между прочим. Поэтому мой отец перед смертью и сказал «это она», он имел в виду тебя. И после этого ты станешь утверждать, что ты не убивала его? Ты сумела обмануть льстивыми речами глупую собаку, но я-то не собака, я умнее ее!

Мгновение Амалия стояла, ничего не понимая. Потом внутри ее словно что-то взорвалось, и, размахнувшись, она врезала Анри по лицу так, что он едва не упал.

– Дурак! – крикнула она. – Жалкий безмозглый кретин! Я не ношу серег, ясно? И вообще, убирайся ко всем чертям! Я не желаю тебя больше видеть, понятно? Никогда в жизни!

Она швырнула ему в лицо деньги и шагнула к экипажу. Анри в остолбенении смотрел ей вслед.

– Амалия, стой! – крикнул он. – Погоди!

Но она, не слушая его, уже уселась в экипаж.

– Быстрее, Венсан, поехали отсюда! Пока он не науськал на нас свой сброд!

Кучер понимающе кивнул и хлестнул лошадей. Вскоре кабак толстухи Марго остался позади.

Глава 4

– И все-таки зря вы отдали ему ту записку, – заметил Тростинка, когда они проехали с четверть лье.

– Не страшно, – отмахнулась Амалия. – У меня все равно осталась копия. – Она вытащила ее из потайного кармашка и продемонстрировала сидящим в карете. – Кроме того, я хотела, чтобы мы не были ему ничего должны.

Франсуа выглянул в окно.

– Хорошо бы узнать, точно ли эта дорога ведет в Элерон, – сказал он. – А то мало ли куда нас может занести…

Вскоре им попался навстречу крестьянин, гнавший корову. Он подтвердил, что дорога действительно приведет их в Элерон, а до того – в небольшую деревню.

– А как нам найти старую Женевьеву? – спросила Амалия.

– Ее хибарка как раз по дороге, не доезжая пол-лье до замка, – отозвался крестьянин. – Правда, сказывали, она недавно умерла, да я не очень-то верю. Она пережила уже всех в округе и, я уверен, переживет и меня. – Высказав столь необычный, полный оптимизма прогноз, он погнал дальше свою корову, которая лениво двинулась по дороге, помахивая хвостом.

– Странно, – заметила Амалия, когда они проехали еще немного вперед. – Такая красивая местность вокруг, а почти никто здесь не живет.

– Это только кажется, что она красивая, – возразил Франсуа. – Одно болото Смерти чего стоит!

– Какое болото? – переспросила Амалия.

– На карте оно обозначено просто как болото, – объяснил Франсуа, – но местные жители называют его болотом Смерти.

– Откуда ты знаешь? – поразился Тростинка.

– Я бывал как-то в этих краях, – пояснил Франсуа и, потупившись, пояснил: – По делу.

Амалия вытащила из ридикюля карту и, изучив ее, убедилась, что болото Смерти находится точно на юге от замка Элерон.

– Франсуа! – завопила она вне себя от негодования. – Ты почему, шельмец этакий, ничего мне не сказал? Ты же знал! Знал, что это и есть «смерть на юге»!

– Я пытался вам сказать! – возмутился Франсуа. – Несколько раз пытался! А потом вы сказали, что мы едем в Элерон, ну, я и решил, что вы сами обо всем догадались.

– Да как я могла догадаться? – продолжала бушевать Амалия. – Я же никогда не была здесь!

– Постойте, постойте, – вмешался Ален. – Значит, смерть на юге – болото. Прекрасно. А что такое «любовь на севере»?

Амалия поднесла карту к окну.

– Тут на севере ничего нет, – доложила она. – Только гора… Гора Кюпид.

– Но Кюпид – никакая не любовь, – возразил Тростинка.

– Постойте, – медленно сказала Амалия, и глаза ее замерцали. – Любовь, амур… Бог Амур… А его второе имя – Купидон.

– Значит, сокровище точно спрятано в замке Элерон? – обрадовался Тростинка.

– Вот тут я не уверена, – протянула Амалия. – Так, посмотрим… Солнце на западе. Это самое простое. Солнце восходит на востоке и заходит на западе. Стало быть, нам надо поймать момент заката.

– Но зачем? – спросил сбитый с толку Ален.

– Потому что «тень ведет к свету», – напомнила Амалия. – Я понимаю так, что именно тень приведет нас к сокровищу.

– Тень чего? – вклинился Франсуа.

– Я думаю, замка, расположенного между севером и югом, между горой Кюпид и болотом Смерти, – объяснила Амалия. – Беда в том, что замок разрушен, и, стало быть, тень его не дойдет до указанной точки. – Она встряхнулась. – Ну ничего. Все равно мы будем знать, хотя бы приблизительно, где эта тень должна находиться. Там и будем искать.

Экипаж остановился, и Амалия выглянула наружу:

– Что такое, Венсан?

– Вы же сами просили остановиться у жилища старухи, – отозвался удивленный кучер. – Это оно и есть, как я понимаю.

– Надеюсь все же, она не умерла, – буркнул Ален, выбираясь из кареты. – Мало приятного – застать в доме разлагающийся труп.

Однако, взглянув на дом, Амалия без колебаний отмела предположение, что его хозяйка могла умереть. Перед ними возвышалось бедное, но опрятное и очень ухоженное жилище. Возле домика был разбит небольшой огород, а на яблонях уже вовсю наливались румяные яблочки.

– Мадам! – крикнула Амалия и осеклась, сообразив, что не знает фамилию старушки. – Мадам Женевьева!

Не получив ответа, Амалия толкнула дверь и вошла в дом. На ветхом креслице нежился пушистый черный кот с желтыми глазищами, которыми он недовольно сверкнул на вошедшую гостью. Больше в комнате никого не было.

– Ты один? – ласково спросила у него Амалия. Она любила животных и не считала зазорным для себя разговаривать с ними. – А где твоя хозяйка?

Кот мягко развернулся, выгнул спинку и скользнул с кресла. Подойдя к Амалии он потерся о ее ноги и сказал «мряу». В дверь, чихая, вошел Франсуа.

– Мы смотрели за домом и в сарае, – доложил он. – Ее нигде нет!

– Я здесь, – прожурчал тихий голосок.

Амалия обернулась. Из двери, ведущей во внутренние покои, показалась маленькая сморщенная старушка. Кожа на ее лице цветом напоминала печеное яблоко, но улыбка у нее была прелестная – как у ребенка.

– Вы понравились Императору, – сказала она, кивая на кота, который ластился к Амалии. – Мой Император сразу же чует плохих людей. Если бы вы были такая, как они, он бы к вам ни за что не подошел, да и я бы никогда не стала с вами разговаривать.

Франсуа приоткрыл рот. Он поглядел на черного кота, благодушно жмурившего глаза, и хотел перекреститься на всякий случай, но потом передумал и заторопился прочь из комнаты.

– Простите, что мы вот так нагрянули к вам, без приглашения… – начала Амалия.

Старушка махнула сморщенной ручкой:

– Ничего. У меня очень редко бывают гости, так что я даже рада, что вы приехали. Не хотите ли сесть?

Амалия огляделась и опустилась в кресло. Мадам Женевьева устроилась за столом напротив нее. Кот Император, урча, подошел к хозяйке и прыгнул к ней на колени. Старушка ласково почесала у него за ушком.

– Мне бы хотелось расспросить вас, – сказала Амалия, – о людях, которые здесь когда-то жили. – Глаза старушки засверкали точь-в-точь, как у ее кота, и Амалия поспешно добавила: – Об Антуане и Дени д’Альберах. Вы их помните?

– Как же не помнить, – скрипучим голосом отозвалась старушка. – Хорошие были господа, да. Сейчас таких поискать. Образованные, воспитанные, учтивые. Брат мой был всего лишь помощником садовника в замке, но они с ним дружили, а господин Антуан даже научил его читать. Он, господин Антуан, был куда ученее нашего кюре.

– Вот как? – пробормотала Амалия. – Скажите, а в детстве братья все время жили в Элероне?

– Нет, не все, – возразила старушка. – Лишь несколько месяцев в году. У их семьи был особняк в Париже, но они больше любили замок, потому что тут когда-то постоянно жил их дед, месье Жан-Батист. Я его не застала, но месье Антуан и месье Дени его боготворили и даже после его смерти все равно продолжали приезжать сюда каждый год.

– А мне говорили, что их парижский особняк сгорел, – удивилась Амалия.

– Да, – подтвердила мадам Женевьева, – мой брат Жюльен тоже говорил мне об этом. Но там сгорело лишь одно крыло, и через год уже все восстановили. Так, по крайней мере, он утверждал.

– А ваш брат был намного младше месье Антуана? – спросила Амалия.

– На четыре года, – подумав, отозвалась мадам Женевьева. – Вообще-то он мне сводный брат, потому что у нас разные отцы. Его отец был лесничим. Однажды он рубил дерево, а оно возьми и свались на него. Убило его до смерти. Мой брат тогда был совсем маленьким, и месье Жан-Батист – да будет земля ему пухом – взял на себя заботу о нем и о моей матери. Правда, люди разное говорили по этому поводу, и кое-кто утверждал даже, что Жюльен на самом деле был сыном месье Жана-Батиста. Я знаю только, что месье д’Альбер очень хорошо к нему относился, вот и все.

– А кто такая была бабушка Луиза? – спросила Амалия. – Я видела склеп д’Альберов на парижском кладбище, но там нет ее имени.

– И немудрено, – желчно отозвалась старушка. – Мадам Луиза была бабушкой месье Жана-Батиста и позором семьи. Ей было двадцать три года, и у нее росло трое детей, а она, представьте себе, убежала из дома с конюхом. Ну, муж, конечно, догнал ее, убил конюха и вернул неверную жену домой. В следующий раз она убежала из дома с учителем фехтования, который занимался с ее старшим сыном. Ну, муж опять догнал ее и хотел вернуть, да только тот учитель был настоящим мастером своего дела и пропорол бедного месье д’Альбера за милую душу. После этого семья объявила, что отрекается от нее, но мадам Луизе все было нипочем. Она уехала со своим учителем в Голландию, потом бросила его и сошлась с каким-то циркачом, через некоторое время бросила и его, а кончилось все тем, что она умерла в нищете. Где она похоронена, никто не знает, да и, думаю, никого это не волновало. Вот поэтому ее имени и нет на семейном склепе.

Амалия собралась с духом. Теперь оставалось задать один, самый главный вопрос.

– А что такое сокровище бабушки Луизы, вы не знаете?

Старушка расплылась в улыбке:

– О, мой брат мне про него рассказывал! В детстве они часто в сокровище играли. Дело в том, что у мадам Луизы было так много всяких драгоценностей, что когда она бежала из дома во второй раз, то даже не смогла забрать все с собой. Говорят, что часть украшений она где-то спрятала, чтобы досадить мужу, потому что ненавидела его и не хотела, чтобы ее драгоценности носила другая женщина. А надо вам сказать, что семья д’Альбер была очень богата, и то, что было у мадам Луизы, могла себе позволить не всякая аристократка. У нее была, например, огромная жемчужина Ла Реина, когда-то принадлежавшая одной из испанских королев, и еще какие-то необыкновенные диадемы, бриллианты, рубины… И когда мадам Луиза исчезла, все ее драгоценности исчезли вместе с ней, но служанка проговорилась, что они не уместились в ее саквояж и что-то она припрятала в надежном месте. Много лет разные поколения д’Альберов пытались отыскать сокровища, но так ничего и не нашли. В детстве месье Дени и месье Антуан тоже сначала пытались узнать, где их прапрабабушка спрятала фамильные драгоценности, но потом им наскучило, и они стали делать так: один из братьев брал какой-то предмет и прятал его, но оставлял загадку, с помощью которой можно было отыскать спрятанную вещь. А потом второй брат и Жюльен должны были разгадать загадку и найти сокровище. То есть они, конечно, называли спрятанное сокровищем, хотя обычно им могла быть какая-нибудь книга, или дедушкины очки, или просто большой камень. У них просто игра особая была – найти сокровище бабушки Луизы.

– И где конкретно они в нее играли?

– Как – где? – удивилась мадам Женевьева. – В Элероне, в его окрестностях, может, даже в парижском доме, не знаю. В то время вокруг замка был чудесный сад, который они обожали. Теперь там, конечно, одна крапива. Еще они любили лазить по горам, хотя родители им строго запрещали. Ну и в лесу, конечно, им было полное раздолье. Они там каждую тропинку знали.

– А что с самим замком? – спросила Амалия. – Он сильно разрушен или…

– Элерон-то? Да. Тяжелые были времена – то один король, то другой, то вдруг республика, а то опять империя. Да и последние хозяева, надо сказать, редко в нем появлялись. Месье Антуан при первом императоре быстро в гору пошел и все время в Париже жил, тут и не бывал совсем. Месье Дени мы видели куда как чаще, но он ведь умер в тот год, как окривела старая Нанетта. Сколько лет прошло с тех пор?

– Пятьдесят четыре, – сказала Амалия. Старушка кивнула. – И что, неужели у месье Дени не нашлось наследников?

– Наследники-то были, – объяснила словоохотливая старушка. – Как же без наследников-то! Да только они чего-то между собой не поделили, стали тягаться почем зря, а потом то ли померли, то ли уехали куда-то, не знаю. Я изредка выхожу покупать кой-чего у лавочника Клемана, так вот от него замок виден. Поверите ли, сударыня, сердце кровью обливается! Были четыре башни, а теперь осталась всего одна. Про остальное я уж не говорю.

Амалия поднялась с места.

– Большее вам спасибо, мадам, за ваш интересный рассказ. – Она вытащила из кошелька большую золотую монету и положила ее на стол. – Это вам. Прощайте.

– Уж уважили, так уважили, – сказала старушка, взяв монету и любуясь ее блеском. – Если что понадобится, заходите еще. Я всегда здесь, хотя в деревне меня давно уже похоронили.

Кот выгнул спинку дугой и протестующе мяукнул. Амалия улыбнулась.

– Прощай, Император, – сказала она и, погладив его на прощание, вышла из дома.

Глава 5

Вернувшись к своим друзьям, Амалия рассказала им все, что ей удалось узнать. Услышав, что речь идет о жемчугах и драгоценностях, Франсуа заметно приободрился и даже перестал чихать.

– До заката еще несколько часов, – напомнил Ален. – Может быть, поедем взглянуть на замок?

– Нет, – сказала Амалия. – Сначала отправимся в деревню, купим чего-нибудь поесть, а потом уже займемся поисками.

На том и порешили.

В деревне они отыскали лавочника Клемана, купили у него хлеба, сыра, масла, ветчины и несколько бутылок вина. Немного перекусив, вновь двинулись в путь.

Солнце клонилось к закату. Франсуа привалился головой к стенке кареты и мысленно прикидывал, в какие акции он вложит свою долю. Недавно знаменитый инженер Лессепс, построивший сверхприбыльный Суэцкий канал, объявил о намерении прорыть новый канал – Панамский. Определенно, над этим стоило хорошенько подумать.

– Приехали!

Франсуа не успел даже шевельнуться, как Амалия уже выскочила из кареты, на ходу разворачивая листок с загадкой. Ален выбрался из кареты, поглядел на замок, окруженный горами, и вздохнул.

– Да… – сказал он и больше не произнес ни слова.

Когда-то Элерон был поистине восхитительным замком, устремленным ввысь всеми своими островерхими башенками. Теперь он умирал, всеми покинутый и никому больше не нужный. Въездных ворот не было на месте – их наверняка утащил какой-нибудь запасливый крестьянин. Давно молчащие фонтаны покрылись мхом, дорожки заросли дикими растениями, а возле розовых кустов, когда-то чаровавших своей красотой, паслась бородатая белая коза. Заметив Амалию, она мотнула головой и сказала «ме-е».

– Солнце заходит, – сказал Тростинка.

Амалия оглянулась на покинутый замок, и сердце ее сжалось. «Совсем как замок Спящей красавицы, – сказала она себе, – только имя красавицы – Смерть». Запустение витало над Элероном, как злая фея, и запустение давно уже стало единственной его судьбой. От четырех башенок, взлетавших навстречу свету, целиком сохранилась только одна, еще две стояли обглоданные, без островерхих крыш. Над ними с криками летали галки и вороны.

– Веселенькое местечко… – буркнул кучер.

Амалия поглядела на листок.

– Будем ориентироваться по тени оставшейся башни, – сказала Амалия. – Пошли!

Вечерний ветер пробежал по листьям, и они зябко зашуршали. Коза поглядела вслед людям, проблеяла что-то неодобрительное и вновь стала щипать траву.

– Тень падает на лес! – крикнул Ален, прибавив шагу. – Нет! На гору!

– А по-моему, на лес, – упрямо возразил Тростинка.

– Думаю, что все-таки на гору, – вмешалась Амалия. – Когда все башни были на месте, тень наверняка дотягивалась до горы, а теперь до нее доходит только тень оставшейся башни.

– И что, нам придется перерывать всю гору? – уныло спросил Франсуа.

– Давайте сначала осмотрим все вокруг, – предложила Амалия. – Может быть, заметим что-нибудь… интересное.

Они разделились и стали осматривать прилегающую местность. Тростинка споткнулся о камень, плюхнулся на колено и разодрал брюки. Венсан нашел громадного ежа, мирно копошившегося возле большого дуплистого дерева, Франсуа увидел ужа, которого он принял за ядовитую змею. Ален не нашел ничего.

– Ну, что? – прокричала Амалия. Присев на камень, она вытряхивала из туфли песок.

Ее сообщники подошли через несколько минут.

– Я ничего не нашел, – сказал Тростинка.

– Я тоже, – признался Венсан.

– Может быть, мы что-то не так поняли? – спросил Ален.

Амалия оглянулась.

– А где Франсуа?

В самом деле, Франсуа не было. Встревожившись, Амалия поспешно надела туфлю и отправилась на поиски своего дворецкого. За ней последовали и остальные.

– Франсуа! – кричала Амалия. – Где ты? Отзовись!

– Я здесь! – прозвенел жалобный голос откуда-то сверху.

Амалия в изумлении подняла голову. Франсуа стоял на скале метрах в десяти над землей, прижавшись к ней телом. Лицо его сияло торжеством.

– Франсуа, – спросил Венсан, – ты что, решил заняться ловлей бабочек? Слезай!

– Тут пещера! – крикнул Франсуа.

– Что? – поразилась Амалия.

– Я говорю, пещера! – прокричал Франсуа. – С земли ее не видно, щель совсем узкая. Я заметил ее только потому, что в нее пролезла змея, которую я спугнул!

Амалия оглянулась на замок и увидела, что тень его колышется почти у подножия горы. Пещера… Мальчики любили лазить по горам… А что, если…

– Франсуа! – крикнула она. – Оставайся там, мы уже идем!

– Лучше всего забраться с той стороны! – крикнул мошенник. – Я полез здесь, но уступ слишком узкий, черт бы его побрал!

Скользя, цепляясь за камни и друг за друга, четверо искателей приключений забрались на гору и протиснулись в пещеру, в которую уже успел забраться Франсуа.

– Осторожно, – прошептал мошенник, – тут могут быть змеи.

– Да какие змеи? – фыркнул Венсан. – Разве что обыкновенные ужи!

Ален заглянул внутрь пещеры и присвистнул:

– Ого! Однако же и глубокая она!

Солнце скрылось за лесом, и в пещере стало темно, как в чернильнице. Тростинка был далеко не робкого десятка, однако ойкнул и на всякий случай схватил Венсана за руку.

– Так, а теперь что? – спросил Ален.

– Вылезаем отсюда, – распорядилась Амалия.

– Как? – просипел Франсуа. От волнения у него даже пропал голос.

– Вылезаем наружу и спускаемся вниз, – безжалостно продолжала Амалия. – Венсан возьмет лошадей и поедет в деревню. Нам нужны лампы, лопаты, спички и хорошие веревки. Ничего этого у нас нет, а лезть в незнакомую пещеру без света я не согласна. Так можно только шею себе сломать.

– Правильно, – одобрил Ален. – Айда наружу!

Пятеро друзей спустились с горы. Венсан отвязал лошадей, лихо вскочил на козлы и поехал к лавочнику Клеману – покупать снаряжение, а остальные принялись караулить пещеру.

– На всякий случай напоминаю вам, – сказала Амалия. – Сокровища ищем не только мы, так что смотрите в оба и в случае чего смело пускайте в ход оружие.

Тростинка кивнул и поправил пистолет. Франсуа заявил, что заберется на дерево, потому что оттуда лучше всего будет видно, если кто-нибудь попробует приблизиться к ним. Амалия, пользуясь тем, что света еще было достаточно, села на камень и, вынув карандаш, стала производить какие-то вычисления на листке с загадкой. Ален подошел к ней.

– Я хотел сказать вам спасибо, – начал он.

– За что? – равнодушно спросила Амалия, не поднимая головы от листка.

– За то, что вы не презираете меня, хоть я и жалкий самозванец, – ответил Ален.

Амалия отложила карандаш и посмотрела ему в глаза.

– Послушайте, – начала она, – я понимаю, вам было неприятно, когда этот… когда принц воров разоблачил вас. Но мне не важно, кто вы на самом деле. Я хорошо отношусь к вам, и даже если бы вы были последним нищим, мое отношение к вам все равно бы не переменилось. – Она немного помолчала. – И, если уж говорить начистоту, я рада, что вы – не он.

– Правда? – спросил Ален каким-то детски-беспомощным тоном.

– Правда, – подтвердила Амалия, вновь берясь за карандаш.

Ален посмотрел, чем она занималась.

– Считаете? – спросил он, просто чтобы услышать ее голос.

– Да. Пока это довольно просто. – И Амалия продекламировала вполголоса:

Шесть пополам – это три. Девять плюс пять – четырнадцать. Двенадцать минус одна четвертая – девять. Весь вопрос в том, что дальше делать со всеми этими числами?

– Может быть, сложить? – предложил Ален.

– Три, четырнадцать и девять – это двадцать шесть. Двадцать шесть чего – шагов? Или не шагов, а…

– А что значит «время потечет вспять»? – спросил Ален.

– Вот это. – И Амалия ткнула во вторую строфу:

Я не очень интересуюсь драгоценностями, но даже я слышала о Ла Реине. Это была совершенно уникальная жемчужина. И, конечно, бесценная.

– Но при чем тут наследник солнца? – настаивал Ален.

– А вот при чем. Помните, как звали Людовика XIV? «Король-солнце». Его наследником, то есть законным потомком, являлся Людовик XVIII. Он должен был быть повелителем Франции, а вовсе не Наполеон, узурпировавший власть. Думаю, на самом деле Антуан д’Альбер был вовсе не таким уж преданным сторонником императора, каким казался. Он явно поддерживал тайную переписку со своим братом-роялистом, хоть и заявлял императору, что Дени для него умер. А кроме того, обратите внимание на тон письма. Оно написано очень просто и сердечно, без всяких витиеватых фраз. Полагаю, Антуан был не меньше Дени заинтересован в том, чтобы время потекло вспять, то есть чтобы потомок Бурбонов вернулся на трон. А чтобы д’Альберов не ущемили в их правах – все-таки один из них служил захватчику, – и предполагалось умаслить короля, передав ему жемчужину, равной которой нет на свете.

– Полагаете, в пещере спрятана именно Ла Реина?

– Поживем – увидим, – беспечно отозвалась Амалия. – А вот и Венсан!

Солнце наполовину погрузилось за окоем, когда Амалия и ее сообщники, захватив с собой лампы, лопаты и прочее снаряжение, забрались внутрь пещеры. Сначала ход был довольно узким, но через несколько шагов он расширился.

– Похоже, пещера уходит куда-то очень глубоко, – пробормотал Франсуа, как зачарованный глядя по сторонам.

Однако его предположения не оправдались. Ровно через двадцать два шага искатели приключений уткнулись в завал.

– А где еще четыре шага? – возмутился Тростинка. – Это нечестно!

– Может быть, тут есть какой-нибудь боковой ход? – предположил Ален.

Однако, обследовав пещеру, они должны были отказаться от этой мысли.

– Ну и что теперь делать? – уныло спросил Венсан.

– Ничего, – сказала Амалия. – Франсуа! Подержи-ка мою лампу.

Она вручила ему лампу и стала рыться в сумочке.

– Свечи? – пробормотал Венсан, когда на свет божий появилась связка довольно толстых свечей с длинными фитилями. – На кой черт они нам тут?

– Это не свечи, – серьезно ответила Амалия, – а динамит.

Тростинка едва не выронил лампу.

– В-вы в-всегда таскаете с собой динамит? – заикаясь, спросил он.

– Не всегда, – серьезно ответила Амалия. – Но иногда случается.

И, подмигнув Тростинке, она стала вытаскивать из сумочки бикфордов шнур.

Через несколько минут все было готово, динамитный заряд установлен, бикфордов шнур подведен к самому выходу из пещеры.

– Все, уходим отсюда, – скомандовала Амалия.

Все покинули пещеру, после чего Амалия подожгла шнур и, отбежав в сторону, засела в кустах.

– Франсуа, ложись! – шепотом скомандовала она, потому что мошенник никак не хотел прятаться и во все глаза таращился на свистящий огонек, который весело бежал по шнуру.

– Ложиться? – поразился Франсуа. – Куда? Зачем?

Но тут гора содрогнулась от взрыва, и Франсуа свалился на Амалию, примяв ее к земле. Ален за шиворот оттащил Франсуа в сторону, и Амалия поднялась на ноги, отряхивая с платья песок и листья.

– Ну что, пошли? – нетерпеливо спросил Венсан.

– Пошли, – согласилась Амалия. – Только будьте осторожны.

Чихая и кашляя от поднявшейся столбом пыли, взрыватели вошли в пещеру и почти сразу же увидели, что динамит сделал свое дело. В завале образовалась значительная дыра, в которую, согнувшись, мог пролезть человек, а за дырой открылась новая пещера, – волшебная, фантастическая, сказочная. Она была почти круглая, диаметром приблизительно в двадцать метров, и на потолке ее в свете ламп таинственно замерцали сталактиты, с которых капала вода.

Но Амалии, по крайней мере в тот момент, не было дела до природной красоты. Она отмерила четыре шага от завала и ткнула в землю носком ботинка.

– Двадцать два шага от входа и еще четыре – после завала… Всего двадцать шесть. За дело!

И искатели сокровищ принялись копать, причем лучше всего работа спорилась у Венсана, несмотря на его не до конца зажившую сломанную руку.

Время шло. Все вспотели и устали, но никто не жаловался. Яма перед ними достигала уже почти метровой глубины.

– Здесь ничего нет, – наконец сказал Ален.

– Попробуйте покопать чуть дальше, – буркнула Амалия, отойдя в сторону и плюхнувшись на камень. – Ведь шаги у людей разные, и вовсе не обязательно один шаг Антуана равнялся моему.

Лампы чадили и коптили. Тростинка сломал себе ноготь и чертыхнулся. Франсуа дышал, как загнанная лошадь. Ален нашел кусок черного хрусталя и отбросил его в сторону. Сокровища по-прежнему не было.

Франсуа надоело без толку перекидывать землю, и он подошел к Амалии.

– Я вот думаю… – начал он шепотом, косясь на хмурых сообщников, – может, Антуан имел в виду вовсе не шаги? Может, он говорил о футах или…

– Ничего, – отозвалась Амалия, утирая со лба пот. – Пещера не такая уж большая, и у нас еще есть время, чтобы хорошенько ее обыскать.

По правде говоря, теперь она уже вовсе не была так уверена в том, что им удастся отыскать сокровище. Люди начали нервничать. Ален и Тростинка копали еле-еле, вконец уставший Венсан стоял, опершись на лопату, и отдыхал. Яма становилась все шире и шире, а сокровище упорно не желало показываться. В сердцах Амалия пнула ногой землю, и тут раздался глухой металлический звук. Венсан насторожился.

– Ален, – закричал он, – это у тебя?

– Идите сюда! – крикнула Амалия, опередив Алена. – Сюда, немедленно!

По стенам заметались гротескные тени. Схватив лампы и лопаты, все бросились к Амалии, которая лихорадочно счищала землю возле камня.

– Тут что-то есть… Что-то железное…

– Ура! – заорал Тростинка и, оттолкнув остальных, принялся окапывать металлический предмет со всех сторон. Остальные кинулись помогать ему.

– Это сундук! – прокричал Франсуа через несколько минут. – Гип-гип ура!

Общими усилиями железный сундук был выкопан, извлечен из земли и поднят на поверхность. Ален ловким ударом сбил замок. Франсуа хотел поднять крышку, но Ален удержал его.

– Нет, – твердо сказал он и глазами указал на Амалию. – Открыть должна она. Без нее мы бы никогда не нашли это место.

Сердце у молодой женщины колотилось, как бешеное, ладони повлажнели от волнения, на висках выступили бисеринки пота. Закусив губу, Амалия осторожно потянула вверх тяжелую крышку.

Франсуа с шумом выдохнул воздух.

– Золото, – прошептал Тростинка, облизывая губы.

– И камушки, – вторил ему Венсан.

– А где Ла Реина? – подал голос Ален. – Где жемчужина?

Амалия медленно вытащила из сундука обитый бархатом футляр в форме раковины. Все подались вперед. Ален даже затаил дыхание.

Амалия открыла футляр, и все увидели что-то большое, темное и блестящее, что лежало на алом бархате. Когда Амалия взяла его в руки, оно издало тихий шелест и начало рассыпаться на мелкие черные хлопья. Через несколько мгновений от него осталось только золотое крепление, к которому оно было подсоединено. Амалия со вздохом посмотрела на свои пальцы, на которых оставалось только несколько черных хлопьев, и опустила руку.

– Вот и все, – сказала она.

Глава 6

– Я ничего не понимаю, – пробормотал Тростинка. – Что это было?

Амалия отошла от сундука и села на камень, свесив руки между колен.

– Жемчуг, – сказала она со вздохом. – Он живет всего несколько сотен лет, а потом чернеет и рассыпается хлопьями. Но вы же сами видите, какие здесь условия. Сырость, грязь… Алмазам, рубинам и другим драгоценным камням все равно, а жемчуг очень хрупок. Этой жемчужине было больше трехсот лет. Ею владела еще Изабелла Католичка, а теперь… Теперь Ла Реины больше нет, – тихо закончила она.

– Да не переживайте вы так! – воскликнул Венсан. – Возьмете что-нибудь другое, все, что хотите! Честное слово, мы вас не обидим!

Амалия вяло махнула рукой и поднялась с места.

– Ладно, давайте собираться. По правде говоря, мне хочется поскорее выбраться отсюда. – Она зябко поежилась. Теперь, когда их приключение было завершено, она желала только одного: вернуться домой.

Добычу переложили в сумки, лопаты и веревки оставили на месте – все равно было ясно, что они больше не понадобятся. По одному друзья стали протискиваться в проделанную в завале дыру, и тут в пещере что-то угрожающе заскрежетало.

– Бежим! – заорал Ален, хватая Амалию за руку. – Тут сейчас все может обрушиться!

И они бросились к выходу. Последним наружу выскочил Франсуа, но он все-таки не удержался и успел прихватить кусок черного хрусталя, найденный Аленом. Едва вор покинул пещеру, как ее стены с грохотом рухнули.

– Все целы? – крикнула Амалия.

Оказалось, что все.

– Однако и повезло же нам… – пробормотал Венсан, поглаживая лежащую в кармане счастливую подкову. Шедший впереди Тростинка внезапно остановился, так что кучер налетел на него и чертыхнулся.

– В чем дело? – сердито спросил Венсан.

– Там у дерева стоит человек! – свистящим шепотом ответил его приятель.

Ален схватился за оружие, но было уже слишком поздно. Какие-то люди окружили их со всех сторон, наставив на них ружья.

– Черт бы побрал этого принца воров! – прохрипел Ален. – Ну, если он мне когда-нибудь попадется…

Стоящий у ствола дерева человек шагнул вперед, и свет фонаря упал на его лицо.

– Добрый вечер, госпожа баронесса, – вежливо произнес Жером де Сен-Мартен.

Венсан выругался, Тростинка последовал его примеру. Франсуа хотел тоже облегчить душу в проклятиях, но Ален пребольно пихнул его локтем в бок.

– Не смей выражаться при даме, – прошипел он, косясь на Амалию.

Сама Амалия, чьи глаза метали молнии, проговорила сквозь зубы:

– Насколько я понимаю, месье Сен-Мартен, вам совершенно случайно пришла в голову мысль прогуляться в окрестностях замка Элерон именно в то время, когда я оказалась здесь со своими друзьями.

– Баронесса, – очень серьезно ответил Жером, – уверяю вас, у меня и в мыслях нет причинить вам какой-либо вред. Но ваши люди вооружены, и я покорнейше прошу их сдать оружие, иначе может произойти непоправимое.

Сознавая свое поражение, Амалия обернулась к Алену.

– Их здесь человек десять, не меньше, – сказала она, – а нас вдвое меньше. Что будем делать?

– Ничего, – буркнул Ален, бросая пистолет на землю. Остальные последовали его примеру.

Амалия заметила среди недругов взволнованного Люсьена де Марсильяка и издевательски улыбнулась ему:

– А, господин журналист! Собираем средства на избирательную кампанию принца Бонапарта? Или сразу на военный переворот?

– О чем это она? – пробормотал Люсьен, обращаясь к Жерому.

– Прошу вас, баронесса! – взмолился Жером. – У нас и в мыслях нет отнимать у вас что-либо.

– Ага, держи карман шире! – пропыхтел Тростинка. – Так бы мы тебе что и отдали…

– Даже напротив, мы готовы вам заплатить, – продолжал Жером.

Тут, признаться, баронесса Корф перестала что-либо понимать.

– Заплатить? За что?

– За камень, который вам удалось найти, – серьезно пояснил Жером. – За талисман власти.

– Чего-чего? – переспросил Венсан.

– Вы бы не могли пояснить? – в изнеможении попросила Амалия. – Потому что я очень устала и, честно говоря, стала плохо соображать.

Жером важно кивнул:

– Это черный камень, как предполагается, бриллиант, внутри которого время от времени появляется странное сияние, похожее на радугу. Древние называли его «грозой мира», арабы – «владыкой мира» и «черной розой власти», потому что по форме он отдаленно напоминает цветок. Именно этот камень Александр Великий возил с собой во все походы, талисман приносил ему победы над любыми врагами и помог построить империю, подобной которой прежде не видели. После его смерти камень захватил Птолемей, грек, ставший фараоном Египта, – вещь, совершенно неслыханная, но вполне естественная для того, кто обладал талисманом. От него камень перешел к его потомкам, после чего о казался у Юлия Цезаря. Одни говорят, что Цезарь захватил талисман, когда разграбил царскую сокровищницу, а иные – что камень ему поднесла в дар сама Клеопатра. Истинно известно, что камнем власти обладали потомки Цезаря, но много веков спустя Аттила захватил его, и после его смерти камень исчез. В хрониках встречается указание на то, что у Карла Великого был черный бриллиант, приносивший ему многочисленные победы, но сын Карла, Людовик Благочестивый, продал его, подозревая, что в нем скрывается дьявольская сила. Затем камень вновь объявляется на Востоке. Тамерлан не расставался с ним, а Чингисхан даже приносил ему человеческие жертвы, хотя, может быть, это лишь выдумки. Последним владельцем камня был Наполеон, но когда его стали преследовать неудачи, он вынужден был отдать драгоценный талисман на хранение одному своему приближенному, человеку, которому он всецело доверял, с тем чтобы тот потом нашел способ передать камень его сыну. Звали этого приближенного Антуан д’Альбер.

– Однако он вовсе не был так предан императору, как тому казалось, – подхватила Амалия, – и в глубине души оставался роялистом. Странно, впрочем, что вы не процитировали Плиния Старшего или, вернее, те глупости, которые ему пытался приписать ваш знакомый месье Шанталь. В самом деле, чего уж проще – отыскал талисман, и власть над миром принадлежит тебе. А по-моему, у Наполеона, Карла Великого и Цезаря было достаточно данных, чтобы покорить мир своими силами, не полагаясь ни на какие камни.

Жером потемнел лицом.

– Вы мне не верите? – спросил он. – Но ведь вы же нашли его! Я знаю, вы просто не могли его не найти! И теперь, когда вы пытаетесь меня обмануть…

– Сударь, – произнесла Амалия с раздражением, – все, что я нашла, это драгоценности женщины, которая спрятала их здесь, чтобы насолить своему супругу, который порядочно успел ей надоесть. Там были цепочки, браслеты, кольца, пара диадем. Но никаких черных бриллиантов, слышите? Я не знаю, что вам взбрело в голову, и вы все, как заведенные, гоняетесь за каким-то мифическим талисманом. Сильно подозреваю, что на этот счет вам лучше посоветоваться с доктором.

– Вы лжете, – хрипло сказал Жером. – Вы знаете, что это за камень, и знаете, чего он может стоить! Скажите, сколько вы хотите?

– Может быть, нам лучше обыскать их? – предложил Люсьен де Марсильяк. Он покосился на гневное лицо Амалии и добавил: – По-моему, она твердо намерена не отдавать вам его.

– Хорошо, – решился Жером и возвысил голос: – Господа! Положите ваши вещи на землю и выверните карманы, пожалуйста. Обещаю вам, мы ничего у вас не возьмем, кроме камня, и вы сможете спокойно отправиться, куда вам будет угодно.

Поскольку очень трудно спорить с десятком вооруженных людей, сообщники нехотя подчинились.

– Эх, жаль, – вздохнул Венсан. – Отберут они у нас все, как пить дать отберут!

Однако его мрачные ожидания не оправдались. Подручные Жерома обыскали все сумки, заставили бандитов вывернуть все карманы, но, как и следовало ожидать, черного бриллианта нигде не оказалось. Люсьен собственноручно обыскал Амалию, но не обнаружил у нее ничего, кроме револьвера, который поторопился отобрать.

– Вот видите, я же говорила, – сказала Амалия, пожимая плечами. – Никакого черного бриллианта у нас нет!

Жером и Люсьен растерянно переглянулись. Франсуа засовывал назад в карманы свои вещи – платок, отмычки, мелкие монетки, бормоча себе под нос бессвязные ругательства. Внезапно из его рукава выпал темный предмет и покатился по земле.

– Эй, а это что? – насторожился Люсьен.

Прежде чем Амалия успела сообразить, что происходит, Жером, как тигр, прыгнул на предмет и схватил его. То был кусок черного хрусталя, который нашел Ален и выбросил, а Франсуа потом подобрал.

– Все-таки вы пытались меня обмануть, баронесса, – сказал Жером, самодовольно созерцая лежащий на его ладони камень. – Впрочем, я на вас не в обиде.

– Но это же хрусталь! – вырвалось у Амалии.

Франсуа обернулся к ней.

– Он лежал в яме точно в двадцати шести шагах от входа, – грустно сказал он. – А сундук – гораздо дальше.

Амалия застыла на месте. Боже мой, неужели это правда, и она только что допустила величайшую ошибку в своей жизни? Если талисман власти существует и если Антуан д’Альбер спрятал именно его… и только по чистой случайности в той же пещере оказались и драгоценности, спрятанные его прапрабабушкой… Что проку было Людовику XVIII от жемчужины, пусть даже самой прекрасной на свете? Но талисман власти… Вот уж и в самом деле бесценный дар!

– Похоже, вы уже не так уверены, что это простой хрусталь, – сказал Жером, угадав ее мысли.

Однако прежде, чем Амалия успела ответить, со всех сторон засверкали вспышки выстрелов. Венсан повалился навзничь, Франсуа завертелся волчком и упал, Жером охнул и медленно осел на землю.

– Берегись! – закричал Ален. Он бросился к Амалии и оттащил ее в сторону. Вдвоем они засели за большим валуном.

– Что происходит? – воскликнула Амалия. – Смотрите, люди Жерома падают один за другим!

Наконец стрельба начала стихать. Амалия осторожно выглянула из-за валуна и поняла, что все кончено. Жером сидел с раздробленной ногой, привалившись спиной к дереву. В нескольких шагах от него с простреленной головой лежал Тростинка. Венсан распростерся на земле, не подавая признаков жизни. Какой-то человек подскочил к валуну, на ходу перезаряжая оружие. Ален схватил с земли камень и замахнулся.

– Ради бога, что вы делаете? – отчаянным шепотом спросил подбежавший Люсьен де Марсильяк. – Разве вы не видите, что творится?

Исподлобья косясь на него, Ален все же позволил журналисту присесть рядом с ними за валуном.

– Бьюсь об заклад, я знаю, чьих это рук дело, – буркнул он, кивая на убитых. – Принц воров – большой мастер нападать из засады. И пока он тебя не убил, я хотел бы уточнить кое-что. Это твой господин любит наряжаться в черную маску?

Люсьен так поразился, что чуть не выпустил из рук пистолет.

– Что? – забыв об осторожности, повысил он голос.

– Да, я так и думал, – проворчал Ален. – Не слишком-то он похож на того типа. Тот в плечах был пошире, да и ростом повыше.

– Лично у меня другой вопрос, – вмешалась Амалия. – Это вы обыскивали мой дом в мое отсутствие и ранили мою собаку?

– Да, – признался Люсьен, потупившись. – Мы искали шкатулку, в которой был ключ к талисману.

Амалия пристально посмотрела на него:

– Вы что, тоже верите во всю эту чушь?

– А вы нет?

– Молчите вы оба! – яростно зашипел Ален. – Смотрите!

То тут, то там из-за деревьев показывались фигуры вооруженных людей. Люсьен стиснул пистолет и затаил дыхание.

– Все в порядке? – спросил высокий человек в маске, выступая вперед.

– Так точно, – доложил один из его подручных. – Они больше не будут нам мешать.

– А где талисман? – продолжал замаскированный. – Где он?

Ален весь подобрался, над его верхней губой проступили капельки пота. Прежде чем Люсьен успел пошевельнуться, Ален несильно ударил его камнем по голове. Журналист, охнув, повалился, а Ален забрал его пистолет.

– Что вы делаете? – прошептала Амалия.

– Бегите, – шепнул Ален. – Я должен рассчитаться с этим сукиным сыном!

Амалия хотела сказать ему, чтобы он одумался, потому что врагов все равно больше, но Ален порывисто притянул ее к себе и поцеловал.

– Послушайте, – пробормотала она, когда он отпустил ее, – не надо! Он убьет вас!

Ален весело блеснул глазами.

– Не убьет, – отозвался он. И, выскочив из-за камня, открыл огонь по человеку в маске, который как раз в это мгновение поднимал с земли черный камень.

Незнакомец покачнулся и рухнул на землю, но его люди, которых ошеломило неожиданное нападение, быстро пришли в себя и начали отстреливаться. Ален почти добежал до деревьев, за которыми мог бы скрыться, но тут в него попали две пули, и он упал. Нападающие подбежали к своему главарю, который корчился на земле.

– Вы ранены? – пролепетал один из них. – О боже мой!

– Пустяки, – отозвался незнакомец. – Кираса отразила пули, вот только левая рука немного задета. – Ему помогли подняться, и он стоял, пошатываясь, водя глазами по сторонам. – Он еще жив, – крикнул он, завидев Алена, – добейте его!

– Не смейте, принц! – выкрикнула Амалия, поднимаясь во весь рост из-за валуна.

Все в изумлении обернулись к ней.

– Как вы меня назвали? – высокомерно переспросил главарь.

Амалия вскинула голову.

– Довольно, принц Луи де Ларжильер, – сказала она. – Я узнала вас по голосу. Снимите маску.

Глава 7

Усмехнувшись, главарь нападающих медленно стянул маску, и Амалия убедилась в том, что не ошиблась. Перед ней действительно стоял принц Луи.

– Добрый вечер, госпожа баронесса, – сказал он. – Здравствуй, Жером, – добавил он, обращаясь к Сен-Мартену, который от изумления не мог вымолвить ни слова. – Ты удивлен? Не вижу ни малейшего основания. – Он подбросил талисман на ладони. – Ведь камень с самого начала был предназначен для законного короля, а не для потомков императора. Если бы не жадность слуги Перпиньона, талисман уже давно оказался бы у нас. Долгие годы мы искали его и наконец нашли. – Он улыбнулся. – Благодаря вам, госпожа баронесса.

Амалия подалась вперед.

– Это не бриллиант, – процедила она сквозь зубы, – а обыкновенный хрусталь. А вы – сумасшедший.

– Ну да, – вздохнул принц Луи. – Мы все здесь сумасшедшие. И я, и он, – он кивнул на Жерома, – и вы, Амалия.

– Я искала сокровище бабушки Луизы, – возразила она, – и только.

– Да, но «сокровище бабушки Луизы» – условное обозначение талисмана власти, – возразил принц. – Неужели вы так и не поняли этого?

Амалия опустила глаза. Куда больше ее мучило другое: как она с самого начала не догадалась, что в деле замешаны роялисты. Ведь Венсана в свое время взяли на место кучера, который (по чистой случайности, разумеется!) получил место у герцога Жуанвильского, внука короля Луи-Филиппа… И она, такая умная, такая проницательная, не обратила внимания на это обстоятельство!

– Хорошо, – сказала Амалия принцу. – Вы получили свой великий талисман, так забирайте его и убирайтесь ко всем чертям.

– Нет-нет, – застонал Жером, – что вы делаете! Ни в коем случае нельзя его отпускать! Ведь в талисмане таится сила, которая вам и не снилась. Если он разбудит ее…

– Конечно, разбужу, – легко согласился принц Луи. – Множество людей были королями, не имея ни воли, ни ума, ни таланта, а у меня они есть. Так что я стану тем, кем пожелаю, а желаю я стать выше всех на земле. – Он улыбнулся еще шире. – Правда, тут есть один маленький нюанс. Мне вовсе не хочется, чтобы ты, Жером, или вы, баронесса, путались у меня под ногами или пытались выкрасть у меня камень, зная теперь, чего он стоит. Так что не обессудьте, – закончил он со вздохом, – но мне придется вас убить.

– Сначала тебе придется убить меня, – возразил чей-то голос, который Амалия признала без колебаний.

И принц Луи, обернувшись, с некоторым страхом заметил во мраке какие-то темные фигуры.

В следующее мгновение одна из них с размаху выплеснула на его людей ведро какой-то жидкости.

– Ты кто такой? – в остолбенении спросил Луи.

Во тьме чиркнула спичка, осветив голубые глаза и черные волосы.

– Инспектор Готье? – пробормотал Ларжильер. – Какого черта!..

– Добрый вечер, монсиньор, – сказал Готье.

И он резким щелчком отшвырнул горящую спичку от себя.

То, что произошло вслед за этим, Амалия будет помнить всю жизнь. Облитые горючей жидкостью, люди вспыхнули, как факелы. Они выли, кричали и катались по земле, пытаясь сбить огонь. Луи, оставшийся невредимым, сделал движение, пытаясь бежать, но Анри молча загородил ему дорогу.

– Ах, так! – крикнул Луи и выхватил шпагу. – Полегче, инспектор! Уверен, этому вас в полиции не обучали!

– Верно, – шепнул Анри. – Только я не инспектор, я принц. Принц воров. А звать меня Перванш.

– Анри, осторожно! – закричала Амалия. – На нем кираса, он не боится оружия!

– Это мы еще посмотрим, – буркнул Готье.

Кто-то из его подручных бросил ему шпагу, и он схватился с Ларжильером один на один. Что же до людей Перванша, которых он привел с собой, то они вступили в сражение с людьми принца.

– Хорошо фехтуете, сударь! – крикнул Луи. Шпаги скрестились с такой яростью, что высекли голубоватые искры.

Почти не обращая внимания на сражающихся, Амалия осмотрела своих сообщников. Тростинка был мертв, и она закрыла ему глаза. Но Венсан, когда она дотронулась до него, издал слабый стон и пошевельнулся. Оказалось, пуля угодила в подкову, которую он носил в нагрудном кармане. Амалия поручила ему заняться раненым Франсуа, а сама встала на колени рядом с Аленом и приподняла его голову. Она знала, что ничего больше не сможет для него сделать. Он умирал, но, завидев ее, заставил себя улыбнуться.

– Кажется, ему приходится жарко, – пробормотал он, имея в виду принца Луи, которого уверенно теснил Готье.

Однако Луи вовсе не собирался сдаваться так просто. Поняв, что ему не справиться с принцем воров, который атаковал его уверенно и напористо и наверняка уже давно убил, если бы не кираса, он решился на отчаянный шаг. Упав на колено, он схватился за лезвие шпаги врага и вырвал ее. Этот прием был запрещен всеми фехтовальными школами, но принцу Луи, который боролся за свою жизнь, было не до таких тонкостей.

– Ну, что теперь, а? – с азартом крикнул он, наступая на безоружного врага.

– Ничего особенного, – отозвался Готье, и в его пальцах блеснул острый нож. Свистнуло лезвие, рассекая воздух, и Луи, хрипя, упал. Нож угодил ему прямо в сонную артерию.

– Видишь, я тоже знаю запрещенные приемы, глупец, – с презрением бросил Готье и отошел, на ходу вытирая кровь, которая сочилась из рассеченной губы.

Он приблизился к Амалии, поглядел на Алена, увидел его раны и нахмурился.

– Ты его убил? – умоляюще спросил Ален. – Он мертв?

– Да, – мрачно ответил принц воров.

Ален кивнул.

– Это хорошо, – с усилием прошептал он. – Я хотел… увидеть… как он умрет… – Он пытался добавить еще что-то, но голос изменил ему. Из последних сил он улыбнулся Амалии и умер.

Амалия заплакала. Готье помог ей подняться и, морщась, стал вполголоса утешать ее.

– Ничего, – шептал он, – ничего… Все кончено, слышишь? Все кончено.

Амалия отстранилась от него, вытирая слезы. Она увидела, что на земле возле убитого Ларжильера поблескивает черный камень, а Жером, волоча за собой раненую ногу, пытается добраться до него. Прежде чем он успел это сделать, Амалия нагнулась, подобрала свой револьвер и метким выстрелом разнесла черный камень на мелкие куски.

– Хватит, – процедила она сквозь зубы. – Довольно!

Жером смирился и лег на землю.

– Пожалуй, вы правы, – пробормотал он.

А потом был рассвет, окрашенный в цвет крови, объяснение с полицией, оказавшееся очень коротким, потому что Жером употребил все свои связи для того, чтобы замять дело. Алена и Тростинку похоронили рядом на местном кладбище, а после похорон Амалия, Венсан, Франсуа и принц воров уехали в Париж. Вместе с ними уехал и довольно объемистый мешочек, набитый драгоценностями, и когда Франсуа начинал подсчитывать в уме свою долю, даже раны его начинали меньше болеть.

В Париже Амалия забрала из банка письма и отправилась к графу Шереметеву – доложить о том, что дело сделано и ей удалось раздобыть императорские послания. Франсуа и Венсан отдыхали, а Анри забрал с собой Скарамуша и отправился проведать одну особу, которая очень его интересовала.

– Инспектор Готье? – надменно осведомилась герцогиня де Лотреамон, вскидывая брови. – Чем обязана?

Скарамуш яростно зарычал и стал рваться с поводка. Анри едва удержал его.

– Какая невоспитанная собака! – сказала герцогиня, слегка побледнев.

– Нет, тут дело совсем в другом, – возразил Анри. – Он узнал вас. Ведь это вы убили графа де Монталамбера, его хозяина.

– Что за чушь! – вскинулась герцогиня.

– Довольно, сударыня, – произнес Готье со скучающем видом. – Я знаю, что это были вы. Я нашел сережки, которые у вас украли. У левой сережки недостает одного камня. Именно его я обнаружил в кулаке убитого.

И он положил сережки на стол.

– Они не мои, – поспешно сказала герцогиня.

– Давайте вызовем горничных и спросим у них, узнают ли они сережки, – предложил Анри. – А кроме того, можно обратиться к ювелиру. На них есть его клеймо.

Герцогиня медленно опустилась на диван.

– Чего вы хотите? – спросила она. – Денег?

– Я хочу знать, за что вы убили его. Только и всего.

– Ну что ж… – Герцогиня бледно улыбнулась. – Надеюсь, это останется между нами. Граф пытался шантажировать меня. Он потребовал за молчание много денег… Больше, чем я смогла бы заплатить. И мне пришлось убить его. Вот и все, – светским тоном закончила она.

– Чем именно он шантажировал вас? – быстро спросил Анри.

Герцогиня выпрямилась:

– Полагаю, это не ваше дело, господин инспектор.

Анри холодно улыбнулся.

– Незадолго до своей смерти граф де Монталамбер разговаривал с одной особой и в том разговоре произнес слова, на которые она не обратила внимания, а я обратил, хоть и не сразу. Среди прочего он упомянул женщину, которая отравила своего мужа. Странно – ваш муж похоронил троих своих предыдущих жен, а при вас неожиданно стал болеть желудком… – Анри прищурился. – Скажите, герцогиня, вы отравили его? Вы вышли за него, потому что он был богат, в надежде, что он скоро умрет, но он не спешил умирать, и вы решили помочь ему. Так?

– Что вы такое говорите! – вспыхнула герцогиня. – С какой стати мне убивать мужа?

– С такой, что после его смерти, став свободной, вы могли выйти замуж за своего кузена Люсьена де Марсильяка, которого без памяти любите.

– Это все ваши измышления!

– Вот как? – уронил Анри. – Значит, я прав.

Он поднялся и, крепко держа за ошейник Скарамуша, который все еще норовил вцепиться герцогине в глотку, шагнул к выходу.

– Сударь… Господин инспектор, постойте… – пролепетала герцогиня. – Я… Чего вы хотите все-таки? Денег? Меня?

– Нет, – твердо сказал Анри, – от вас я ничего не возьму. Можете не волноваться – о своем открытии я даже никому не скажу.

– Вы так великодушны, сударь, – ледяным тоном промолвила герцогиня. – Можно все-таки узнать причину такого вашего отношения?

Анри вздохнул.

– Мне просто жаль вас, – отозвался он. – Ведь вам придется жить с этим до конца ваших дней. Конечно, я мог бы натравить на вас правосудие, но… Жизнь сама вас накажет. – Он сделал еще шаг и, не оборачиваясь, произнес: – Кстати, герцогиня, вы зря ищете в ящике свой револьвер, чтобы выстрелить мне в спину. Я уже забрал его, потому что со мной такие штучки не пройдут. – Он поднял голову и встретил взгляд только что вошедшего Люсьена де Марсильяка, который с ужасом слушал их разговор. – А, господин Марсильяк! Мое почтение, сударь! Я уже ухожу.

– Эглантина, это правда? – прошептал Люсьен, обращаясь к кузине. – Неужели….

Но Готье не стал слушать дальнейшее и прикрыл за собой дверь.

– Нет-нет, баронесса, умоляю вас! Вы были великолепны, неподражаемы, просто восхитительны… Все одиннадцать писем вернулись к нам в целости и сохранности, стало быть, я просто обязан дать вечер в вашу честь. Прошу вас, не отказывайтесь! Я буду счастлив сделать вам приятное!

– Ну, хорошо, – сдалась Амалия. – Как вам будет угодно, Николай Григорьевич!

Распрощавшись с послом, она вернулась к себе в особняк.

– Покажись-ка, Франсуа! Сегодня ты выглядишь гораздо лучше… А где наш друг?

– Ушел куда-то вместе со Скарамушем, – сообщил Франсуа. Он оглянулся и, понизив голос, спросил: – Мадам, а когда мы будем делить, ну… нашу добычу?

Облачко набежало на лицо Амалии.

– Когда хотите, Франсуа. Вас же только двое, стало быть, разделить драгоценности будет легче легкого.

Франсуа вытаращил глаза:

– Как – двое? А вы, мадам?

– Я ничего не хочу, – сказала Амалия. – Так что забирайте и мою долю тоже.

Ее переполняла грусть. Все было почти так же, как прежде, и тем не менее стало совсем другим. Этот бал, который ей совершенно не нужен, лебезящий Шереметев… полные почтения физиономии посольских… и где-то на далеком кладбище Ален медленно обращается в прах… и Тростинка, чьего настоящего имени она так и не узнает никогда… А в газетах мелькнуло сообщение, что принц Луи де Ларжильер погиб, упав с лошади… правильно, не писать же, что он сошел с ума в погоне за силой, которой не существует в природе… И еще Анри просил у нее прощения за свои подозрения… Но все же это был уже совсем не тот Анри, которого она на мгновение полюбила, а совсем другой человек. И сама она сделалась другой.

Званый вечер в честь баронессы Корф вышел весьма впечатляющим. Переливы шелка, атласа, парчи; цветы в волосах дам, цветы повсюду; мерцание орденов и бриллиантов, блеск мундиров; трепет вееров, шарканье ног, голоса, улыбки… – и все это втиснуто в пространство нескольких комнат, все перемещается, как в калейдоскопе, наполняя завистью сердца тех, кто остался не причастным к столь яркому празднику жизни. Вот господин в бакенбардах – Люсьен де Марсильяк, подающий надежды журналист, опора бонапартистской партии; он вовсю флиртует с миловидной мадемуазель Эрлен, которая, похоже, к нему неравнодушна, и в свете поговаривают, что, может быть, они даже поженятся, если Люсьену и папаше Эрлены удастся сговориться насчет приданого. Вон тот хромающий господин – Жером де Сен-Мартен, внук самого императора; с недавних пор он стал носить перстень с каким-то странным черным обломком, а всем любопытствующим важно отвечает, что это его талисман. В левом углу – академик Фернан Шанталь, оживленно жестикулируя, объясняет курносой мадемуазель Примо:

– Плиний! Он изумителен, просто изумителен! Взять хотя бы рассказ о рубине-вампире… Или о черном камне власти! – (Почему-то при этих словах стоящий к нему спиной Жером де Сен-Мартен вздрагивает.) – Представляете, когда вы берете его в руки, он кажется совершенно ледяным! А знаменитый изумруд, в котором, по преданию, любой человек может увидеть свое будущее? А…

Мадемуазель Примо подавляет зевок и, обмахиваясь веером, думает о том, до чего же несносны старики.

В нескольких шагах от нее российский посол граф Шереметев разговаривает с обворожительной баронессой Корф в платье цвета коралла и с приземистой женщиной лет сорока пяти, которую знает весь Париж. Это невероятно богатая и эксцентричная княгиня Лопухина. У нее широко распахнутые глаза, вечно изумленное личико и голосок обиженной трехлетней девочки.

– Ах, баронесса, – лепечет она, – как я рада познакомиться с вами! Я слышала, вы живете в моем особняке? Надеюсь, вам там понравилось?

Видя, что дамы не нуждаются в его присутствии, граф оставил их и подошел к мрачной вдове герцога де Лотреамона, которая только что вошла в зал. Заметив ее, Люсьен де Марсильяк отвернулся.

– Да, мне очень понравилось, – ответила Амалия на вопрос княгини.

– Ах, – воскликнула та, всплескивая пухлыми ручками, – я так счастлива! Потому что мне самой никогда не нравился этот дом. Во-первых, там ужасные росписи на стенах. – Она понизила голос до шепота и еще больше распахнула глаза. – Представляете, в одной из спален была изображена смерть. Да-да, сама смерть с косой! Конечно, я велела ее закрасить, изобразить какую-нибудь, знаете ли, аллегорию, но все равно… И потом, предыдущие владельцы… как же их звали? Д’Альберы, да! Так вот, они все умерли в этом доме!

– Что? – болезненно вскрикнула Амалия.

– Ну да, – жизнерадостно подтвердила княгиня Лопухина. – Особняк принадлежал их семье несколько веков, он не один раз горел, потом несколько лет стоял заброшенный, и я его купила, знаете ли. Мне казалось, это так романтично – старый дом и всякое такое, но… Что с вами? Вы так побледнели!

– Простите, княгиня, – пробормотала Амалия. – Я… Мне нехорошо. У меня кружится голова… и вообще… Извинитесь перед графом от моего имени. Мне… мне срочно надо идти.

– Куда вы, баронесса? – кричала ей вслед обескураженная княгиня Лопухина, но Амалия, не слушая ее, уже бежала по лестнице к выходу.

Яркий солнечный свет лился в распахнутые окна. Над Парижем, расцвеченные закатом, плыли пестрые облака.

Амалия стояла посреди своей спальни в особняке княгини Лопухиной, который когда-то принадлежал семье д’Альбер. За ее спиной заходило солнце. Кусая губы, молодая женщина мучительно размышляла.

«Север слева от меня. Юг – справа. Но это же невозможно, невозможно, невозмож… Отчего же? Ведь тот черный камень… там… он на самом деле был куском хрусталя, совершенно точно! И Антуан… Он умер в этом доме, но главное другое – старая Женевьева сказала, что он много лет не появлялся в Элероне. Как же он мог спрятать там что бы то ни было?»

И она обманулась. Болото Смерти… Гора Кюпид… Все это было не то, совсем не то.

Амалия повернула голову влево – и увидела на стене изображение Амура, бога любви. «Любовь на севере». На правой стене под раздражавшим ее изображением сытой горожанки, к которой протягивала руки змееволосая нищенка, и скрывалось изображение смерти. «Смерть на юге».

Оставалась самая малость – «Тень ведет к свету».

Амалия поглядела, куда падает ее тень. Она находилась на полу, а чуть дальше располагался камин.

Камин! Источник света!

Амалия подошла к камину и осмотрела его. Ничего особенного, камин как камин, который давно не топили, потому что стояло лето. Амалия постучала сверху, постучала сбоку – звук везде был одинаковый, и ничто не указывало на наличие тайника. Тогда, приняв единственно возможное решение, Амалия забралась в камин и стала выстукивать его стенки изнутри.

Ей удалось обнаружить кое-что, но это было совсем не то, на что она рассчитывала. Внутри камина, совершенно скрытый от посторонних глаз хитроумно расположенным выступом, располагался круг, похожий на циферблат часов. К нему даже были приделаны две стрелки: часовая и минутная.

Амалия нахмурилась, вспоминая следующее четверостишие:

«Боже мой! – гулко пронеслось в ее голове. – Шесть пополам… это же половина шестого! И дальше все просто!» Едва дыша, Амалия стала вертеть железные скрипучие стрелки. Половина шестого… Пять минут десятого… Без четверти двенадцать…

Щелк!

Теперь стрелки уже без ее участия пришли в движение и пошли назад!

Внезапно циферблат отскочил в сторону вместе с куском стены. Под ним обнаружился небольшой тайничок, внутри которого лежал какой-то предмет, завернутый в кусок дорогой ткани.

Амалия вытащила предмет и развернула ткань. Когда она увидела, что в ней лежит, ей показалось, что ее сердце перестало биться.

Это был черный камень.

Глава 8

Амалия взяла его в руки, отложив материю. Камень был непрозрачный, почти ледяной на ощупь, и ее пальцы тотчас же закоченели.

«Ведь Шанталь говорил, что… Нет, вздор! Но… Неужели действительно тот самый камень? И Александр Великий, и Цезарь, и Наполеон держали его в своих руках?»

Внезапно камень осветился. Внутри его возникло радужное сияние, и блики его затрепетали на стенках камина, на лице Амалии, на ее руках…

– Амалия!

С трудом оторвав взор от сияния, она поспешно положила камень обратно в кусок материи, захлопнула тайник, сунула камень в карман и вылезла наружу. Перед ней стоял Анри Готье.

– Я уж забеспокоился, – сказал он. – Что ты искала в камине?

– А… – Амалия нащупала на груди медальон с портретом сына. – Как-то глупо получилось… я его уронила… а он упал и закатился в какую-то щелочку. Еле нашла, – добавила она. – А ты зачем пришел? – и в голосе ее зазвенели не свойственные ей подозрительные нотки.

– Ты же скоро уезжаешь, – сказал Анри.

– Завтра, – кивнула она.

– Понятно.

В комнате наступило молчание. Амалия поежилась. Камень внезапно стал казаться ей таким тяжелым… Она подумала, что он вот-вот прорвет карман и выкатится наружу, но этого не случилось.

– Можно я возьму себе Скарамуша? – наконец спросил Анри. – Раз уж ты уезжаешь…

– Конечно, – поспешно ответила она. – Бери.

– Ты на меня больше не сердишься? – на всякий случай спросил он. – Я знаю, я не такой, каким ты хотела бы меня видеть, но…

– Нет, – искренне сказала она. – Нет, я на тебя не сержусь.

– Тогда прощай, – сказал он. И двинулся к двери, ни разу не обернувшись.

Только когда он ушел, Амалия внезапно поняла, что самого главного она так и не успела сказать ему. То ли потому, что забыла, то ли ее отвлек камень. Она сорвалась с места и выбежала из комнаты.

– Анри!

Солнце в оранжевой дымке уходило за Париж. На улицах зажглись первые фонари.

– Анри! Анри, постой!

Его не было. Он исчез.

Больше она не увидела его – никогда. И только цветок барвинка, который она обнаружила на столе, вернувшись в дом, свидетельствовал о том, что этот человек все-таки был в ее жизни.

На следующее утро, тепло попрощавшись с Венсаном и Франсуа, Амалия покинула Париж.

Через несколько дней она была уже в Петербурге.

– Баронесса Корф вернулась? – спросил император.

Тайный советник Багратионов поклонился:

– Да, ваше императорское величество.

– В самом деле? Кхм… И она привезла письма?

Начальник особой службы засиял улыбкой:

– Все до единого, ваше императорское величество.

Александр Третий протянул руку:

– Дайте их сюда.

Багратионов с поклоном протянул ему всю пачку.

– Будь так добр, Петр Петрович, помоги мне, – сказал царь, кивая на камин.

Тайный советник поворошил поленья, и пламя вспыхнуло ярче. Бегло просмотрев первое письмо, Александр бросил его в огонь.

– Прекрасная работа, – нараспев говорил он, разворачивая письма одно за другим и швыряя их в огонь, – прекрасная работа… Я думаю, баронесса Корф для вашей службы будет незаменима. А?

Он нахмурился, заметив в одном из писем слово «сладостный», которого он терпеть не мог и никогда не употреблял, считая его чересчур жеманным. Ах, молодость, молодость, что ты творишь с человеком! Александр улыбнулся и бросил письмо в жарко пышущее пламя. Вот ведь оно как: и не любил это слово, однако же употребил и сам не заметил…

– Я полагаю, – сказал Петр Петрович Багратионов, тщательно подбирая слова, – что в некоторых наших делах услуги баронессы окажутся нам весьма кстати… Она умна, хладнокровна, проницательна и при этом обладает внешностью, способной обмануть любого. Вдобавок она умеет находить общий язык с представителями самых различных сословий и даже, гм, с представителями преступного мира.

– В самом деле? – безразлично заметил царь, бросив в огонь последнее письмо и отряхивая руки. – Что ж, это нам весьма кстати. Ну, Петр Петрович, будь здоров. Жене кланяйся от меня.

Багратионов дошел до двери и в нерешительности остановился.

– Ваше императорское величество, а как же… гм… то условие, которое вы ей соизволили поставить? Что мне ей передать?

Александр кашлянул и пригладил бороду.

– Передай баронессе, чтобы она не беспокоилась, – сказал он. – Развод она получит, и сынишка тоже при ней останется, раз она так хочет. Цари свое слово держать умеют.

И, кивком отпустив тайного советника, он углубился в государственные бумаги, не думая больше ни о баронессе Корф, ни о княжне Марии Мещерской, ни о своей юношеской любви.

Ибо любовь убивает время, а время убивает любовь.

Амалия стояла на мосту, глядя на текущую под ним Неву. Над водой с криками метались чайки, и легкий ветерок шевелил светлые волосы баронессы.

Последнее время Амалию мучила бессонница. Стоило только закрыть глаза, и ей грезились облитые солнцем египетские пирамиды, горы, чье-то знамя, падающее в пыль на поле сражения, усеянном телами павших… Она просыпалась, ворочалась на мягкой постели и, не в силах удержаться, доставала черный камень, внутри которого теплился сокровенный огонь. Но становилось еще хуже. Камень навевал пугающие мысли, от которых Амалии делалось не по себе, и она вновь прятала его. А иногда вдруг думала, что его могут украсть, и тогда липкий страх начинал разъедать ее душу. Надо было как-то кончать с этим наваждением.

Амалия глубоко вздохнула, оглянулась на набережную, по которой катились элегантные коляски и шли прохожие, и, решившись, вытащила из кармана платок, в который был завернут «бесценный дар». Она хотела бросить камень в реку, но он словно угадал ее мысли. И как будто прирос к ее пальцам, так что никакая сила на свете не могла заставить ее разомкнуть их.

«Я все равно это сделаю», – сердито сказала Амалия про себя, обращаясь к камню.

«Нет, не сделаешь, – хихикнул в ее мозгу чей-то противный голосок. – У тебя просто не хватит духу. Многие мои хозяева пытались отделаться от меня, но только я выбирал момент, когда нам следовало расстаться, запомни это!»

«Говори, говори! У меня своя воля, и никакой камень не может быть властен над ней!»

А в следующее мгновение она ужаснулась:

«Я схожу с ума! Кажется, я просто схожу с ума. Вообразила, что камень разговаривает со мной… Какая чушь!»

– Сударыня, купите «Новое время»! Купите «Новое время»! Секретные переговоры с австрийским правительством! Купите «Новое время»!

Резкий крик мальчишки-газетчика заставил Амалию вздрогнуть, и этого оказалось достаточно, чтобы камень выскользнул из ее пальцев и с негромким плеском упал в воду. Чайки, кружа над Невой, казалось, запричитали пронзительными голосами.

– «Новое время»! Офицер застрелил любовницу-актрису! «Новое…»

Амалию накрыла волна такого бешенства, что она готова была растерзать мальчишку. Господи, что же она наделала! Упустила такое могущество из-за… из-за собственной глупости!

– Убирайся! – крикнула она. – Прочь!

Гнев, показавшийся на лице красивой дамы, так испугал юного разносчика, что он опрометью бросился в сторону и, только отбежав от Амалии на достаточное расстояние, показал ей язык.

Амалия облокотилась на перила, закрыв лицо руками. Как странно… У нее больше нет камня, и она свободна. Свободна! Ну да, ведь это же и есть самое главное! И при этой мысли она значительно повеселела.

«Я пойду домой. Домой… Мишенька, наверное, уже заждался меня».

И, не думая ни о чем, кроме своего ненаглядного сыночка, Амалия поспешила прочь.