Амалия. Книги 6-11

1. Из дневника Армана Лефера, учителя фехтования

День был цвета тоски, а небо – цвета смерти, и положение ничуть не улучшилось, когда в комнату вошла Клер.

– Тебя хозяин ищет, – сказала она.

Клер – служанка в замке Иссервиль. Ей лет пятьдесят, и из них по меньшей мере половину она провела в семье Эрнеста дю Коломбье, владельца замка. Хозяин и его жена считают Клер преданной, усердной и заботливой, а она пользуется этим, чтобы шпионить за всеми подряд и доносить господам о каждом шаге окружающих. Слуги ненавидят Клер и заискивают перед ней, чтобы не лишиться места, а она, как и все люди из породы насекомых, наслаждается их унижением. Ее власть была бы почти безграничной, если бы не маленький Люсьен, сын хозяев, и не я, который учит его искусству фехтования, столь же прекрасному, сколь и бесполезному в наши дни. Малыш Люсьен открыто презирает старую служанку и делает все ей наперекор, только чтобы лишний раз позлить ее. Мне Клер не внушает ни презрения, ни гадливости, ни отвращения, ни страха – ничего: мне она совершенно безразлична. Ее уколы на меня не действуют, ее выпады я отбиваю с хладнокровием, которое, я чувствую, приводит Клер в куда большее отчаяние, чем молчаливая враждебность прислуги и неприкрытая – Люсьена. Я ускользаю от ее влияния, и это по-настоящему бесит ее. Если бы она могла, то подстроила бы мне какую-нибудь крупную гадость, но дело в том, что ей решительно не к чему придраться. Я не пью, не курю, не держу любовницы, не имею незаконных детей и не играю на бирже. Правда, время от времени я перекидываюсь в карты с остальными учителями, но даже граф Эрнест не прочь порой рискнуть деньгами ради прекрасных глаз червонной или трефовой дамы, так что и тут Клер не сумела бы под меня подкопаться.

Сейчас она стояла возле дверей, сложив руки на животе и поджав губы, а ее маленькие колючие глазки так и обшаривали меня с головы до ног. Весь ее вид выражал неумолимое неодобрение.

– Господин граф желает тебя видеть, – проговорила она осуждающе, видя, что я не тороплюсь откликнуться на зов.

– Спасибо, старушка, – равнодушно отозвался я.

Клер сжала губы еще сильнее, а в ее бесцветных глазах вспыхнули искры самой непритворной лютой злобы. Ничего более не сказав, она круто развернулась и ушла. К счастью для моей двери, если бы та способна была испытывать человеческие чувства, Клер слишком хорошо вышколенная служанка, чтобы поддаться соблазну грохнуть ею на прощание. Вне всяких сомнений, если бы старуха была в состоянии выразить обуревавшие ее чувства, то моя дверь разлетелась бы на мелкие кусочки. Как только старая ябеда покинула комнату, я выкинул Клер из головы и задумался, для чего мог понадобиться графу.

«Может быть, он хочет поднести мне денежный подарок на Рождество? – лениво размышлял я, повязывая перед зеркалом галстук. – Навряд ли… Хоть граф дю Коломбье и богат, как Ротшильд, с деньгами он расстается туго. Нет, он не скуп – ведь на то, чтобы перестроить и отделать Иссервиль, ушла прямо-таки фантастическая сумма… Наверное, дело в какой-то болезни богачей – они швыряют миллионы на ветер и пытаются сэкономить в малом. А впрочем, какая мне разница? Я-то точно никогда не буду богат».

И с этой жизнерадостной мыслью я спустился вниз.

Граф разговаривал в большой гостиной со своим управляющим, Филиппом Бретелем. Сколько я вижу Бретеля, столько он мне напоминает занозу, которой лишь по недоразумению выпало стать человеком. Он высокий, тощий, узкоплечий и бледный. Вытянутое лицо с бескровными губами и с птичьим носом обрамляют хилые рыжеватые бакенбарды. Но глаза у него умные, и даже если при первой встрече он произвел на вас неприятное впечатление, то оно быстро сглаживается. Коломбье считает Бретеля своего рода финансовым гением, и, значит, так оно и есть. Когда я вошел, Филипп как раз говорил:

– И все-таки я бы советовал вам обратить внимание на этот завод. Три несчастных случая за последнее время… Сами знаете, как некоторые газеты могут преподнести все это.

– О, прошу вас, – промолвил граф с брезгливой гримасой. – Не надо кормить меня байками о свободе прессы, которой, замечу, я сам и плачу.

– Однако что-то необходимо предпринять, – настаивал управляющий. – И чем скорее, тем лучше.

Граф потер подбородок. В его глазах мелькнули хитрые огонечки – как у человека, который задумал провернуть веселую шутку и не сомневается, что она увенчается успехом.

– Не беспокойся, Филипп, – сказал он. – Уверяю тебя, мы решим эту проблему. Я уже принял кое-какие меры. – И он махнул рукой, показывая Бретелю, что аудиенция окончена.

Управляющий удалился, и граф Коломбье повернулся ко мне. Только что его лицо было жестким, собранным и, пожалуй, даже хищным – настоящее лицо делового человека. Теперь маска слетела с него, и передо мной оказался обыкновенный полноватый мужчина сорока четырех лет от роду, темноволосый, сероглазый, с мясистой физиономией и с маленькой холеной бородкой на ней. Высоким графа не назовешь, он скорее приземист, а что касается внешности, то многие дамы считают его привлекательным, и чем богаче он становится, тем большую красоту ему приписывает молва. В это мгновение он улыбался, и уже по его улыбке я догадался, что он хочет меня о чем-то попросить.

– Присаживайтесь, Арман, – сказал он. – Как Люсьен? Делает успехи?

Я напомнил графу, что по случаю Рождества у нас каникулы. Но добавил: разумеется, Люсьен очень одаренный мальчик.

– Да, да, – рассеянно подтвердил Коломбье. – Послушайте, Арман… Мне бы хотелось попросить вас об одной услуге.

Я ответил, что нахожусь в полном распоряжении господина графа. Услышав мои слова, он заметно расслабился.

– Дело в том, что сегодня поездом в 16.45 прибывает один человек… Мне бы хотелось, чтобы вы встретили его на вокзале.

Так-так, сообразил я, значит, это кто-то из приглашенных на Рождество гостей. Большинство их – депутат Пино-Лартиг, его помощник Констан, старый судья Фирмен, управляющий Бретель со своей половиной и химик Андре Северен – уже прибыли утренним поездом. Оставался только… Черт возьми, кто же оставался?

– Вы и сами знаете, что вокзал довольно далеко от нас, – продолжал тем временем Коломбье, – и, конечно, это представляет определенные… гм… неудобства… Я надеюсь, вы не откажетесь выручить меня.

Просительный тон был совершенно несвойствен графу, и невольно я насторожился. Так кого я должен встретить? Как его вообще зовут?

– Это не он, а она, – ответил граф на мой молчаливый вопрос. – Моя кузина Дезире Фонтенуа. Вы, вероятно, слышали о ней… Мы не встречались десять… нет, шестнадцать лет. Неделю назад я послал ей телеграмму и пригласил сюда. Вчера от нее пришел ответ. Она приедет поездом 16.45.

– Дезире Фонтенуа? – переспросил я в непритворном изумлении.

Коломбье кивнул.

– Как я вижу, до вас уже дошли слухи… Когда-то мы с кузиной крупно повздорили, и она перестала со мной общаться. Семейная ссора, понимаете? Мне очень жаль, что так получилось, но…

Ему было жаль! Он говорил так, словно являлся невинной жертвой, жестоко обиженной судьбой. Правда же заключалась в том, что шестнадцать лет назад, когда Дезире была молоденькой девушкой, он вознамерился выдать ее замуж за отвратительного слюнявого Пино-Лартига, чья поддержка была ему необходима. Дезире наотрез отказалась выходить за него замуж, и тогда дорогой кузен с благословения всех своих родственников выставил девушку из дома. Та являлась круглой сиротой, и ей не у кого было просить помощи. Вне всяких сомнений, Коломбье рассчитывал, что своенравная кузина скоро сдастся, однако не тут-то было. Она сошлась с каким-то итальянским принцем, шокировав весь свет, а когда принц ей наскучил, променяла его на сказочно богатого русского князя с совершенно непроизносимой фамилией. Коломбье рвал и метал, с опозданием сообразив, какую ошибку он допустил, но было уже слишком поздно. Дезире наотрез отказалась иметь с ним какие бы то ни было дела и счастливо зажила в незаконном союзе с женатым князем, чья супруга обладала отменным здоровьем и отнюдь не собиралась умирать. После короткого медового месяца в Париже Дезире вместе с князем уехала в Санкт-Петербург, но даже оттуда до нас доходили сплетни о ее экстравагантных поступках, ее расточительности и немыслимых нарядах. Некоторое время назад жена князя все-таки имела такт преставиться, и больше ничто не препятствовало взбалмошной Дезире окончательно воссоединиться с ее избранником. Кто-то – кажется, дворецкий Антуан Лабиш – упоминал при мне, что мадемуазель Фонтенуа вместе с князем вернулась в Париж, но так ли это было или нет, я не имел ни малейшего представления. И вот теперь граф подтверждал, что…

– Похвально, что вы хотите примирить семью, – заметил я, только чтобы хоть что-то сказать. – Это делает вам честь.

Коломбье устало улыбнулся. Вряд ли он думал о семье – бьюсь об заклад, куда больше его интересовало сказочное богатство русского. Я выпрямился. Ну конечно же, старый завод! Он хочет сплавить развалину князю, причем наверняка за двойную цену, если не за тройную. И что же, граф и впрямь верит, что Дезире поможет ему в этом? Смешно!

– Значит, вы согласны встретить Дезире? – спросил Коломбье. – Я бы и сам поехал на вокзал, но не могу – дела.

Он лгал. Никаких особых дел у него не было. Но если то, что я слышал о характере Дезире, было правдой, она вполне могла попытаться выцарапать дорогому кузену глаза при встрече. Я же был для нее совершенно посторонним человеком, и даже если бы она выцарапала глаза мне, граф Эрнест с легкостью сумел бы это пережить.

– А вы уверены, что она вообще приедет? – на всякий случай спросил я. – Мало ли что могло случиться – вдруг она, например, передумала…

– Тогда вы вернетесь один, – отозвался граф, – только и всего.

Однако обстоятельства сложились так, что мне не пришлось возвращаться одному.

Кучер Альбер сказал, что подаст экипаж через четверть часа. Я поднялся к себе в комнату, чтобы переодеться. Небо по-прежнему было белое, как снег, и облака стояли так плотно, что у меня возникла вот какая мысль: богу вконец надоело смотреть на нашу безрадостную землю, и он отгородился от нее стеной туч. Над замком с пронзительными криками кружили вороны и галки. Иссервиль стоит на неприступной горе, высоко вздымающейся над окрестностями, и то, что в другом месте казалось бы просто докучным и унылым, здесь приобретает тревожный, почти пугающий оттенок – взять хотя бы этих птиц. Во всяком случае, я был рад, когда ко мне заглянул Брюс Кэмпбелл, учитель английского, и на своем забавном французском объявил, что зима в нынешнем году ожидается суровая как никогда. Кэмп-белл – истинный англичанин, начинающий любой разговор с упоминаний о погоде, человек флегматичный, с блеклыми волосами мышиного цвета и неопределенными, как бы размытыми чертами лица. Он носит очки, которые придают ему ученый вид, но я как-то видел, как сей ученый с истинно британской невозмутимостью выпил за один присест бутылку коньяка и ухитрился после этого не свалиться под стол. Более того, он как ни в чем не бывало продолжал вести вполне светскую беседу. В сущности, Брюс – славный малый в отличие от учителя математики Жан-Поля Ланглуа. Не то чтобы Ланглуа был плохим человеком – нет, просто он так же скучен, как те цифры, которыми набита его голова. О чем бы ни шла речь, он непременно сворачивает на теоремы и аксиомы, потому что вне своей профессии не смыслит ничего. Ланглуа верит, что математика – царица всех наук, и этого вполне достаточно, чтобы презирать не только все прочие науки, но и саму жизнь, которая не сводится к цифрам и уравнениям. Словом, наш математик – невыносимый педант, но, когда садишься играть в карты, нет более надежного партнера, чем он. Вот где его сухой негибкий ум оказывает ему наилучшую службу. Вы не успели еще рассмотреть свою сдачу, как Ланглуа уже просчитал все возможные комбинации и загнал вас в угол, из которого вы выбираетесь с сильно облегченным кошельком. Впрочем… Кажется, увлекшись своими записями в дневнике, я стал безбожно врать, как некоторые наши литераторы. Ведь если говорить откровенно, мы всегда играем по маленькой, да и Ланглуа, несмотря на свою хваленую математическую логику, тоже нередко оказывается бит. Но поскольку мои записи все равно никогда не увидят света, я не стану ничего исправлять и оставлю все как есть.

Мы поболтали с Кэмпбеллом, потом англичанин ушел, а я, отыскав наконец свои перчатки, спустился вниз. В холле Матильда разговаривала с доктором Виньере; завидев меня, она мило улыбнулась и кивнула мне головой. Может быть, я мизантроп, но Матильда – единственное существо в этом замке, которое можно назвать прелестным без всяких оговорок. Когда смотришь на нее, первый эпитет, который приходит на ум, это «правильная». Правильные черты лица, темные гладкие волосы расчесаны на идеально правильный пробор, даже складки синего платья лежат правильно… но все это так же мало выражает ее суть, как мою – ремесло, которым я зарабатываю себе на жизнь. С виду Матильда кажется уравновешенной, мягкой и приветливой, но никто в самом деле не знает, какие мысли скрываются за ее высоким безмятежным лбом. И даже положение Матильды в замке вызывает пересуды охочей до сплетен прислуги. Одни говорят, что она дальняя родственница графа, другие – что она его бывшая любовница или незаконная дочь. Словом, выбирайте, что вам больше по вкусу. Мне известно только, что она давно живет в Иссервиле и что граф ее уважает – настолько, насколько он вообще способен уважать кого-либо из людей. Доктор Эмиль Виньере, кажется, к ней неравнодушен, по крайней мере, их часто видят вместе. Лично я не делаю из этого никаких выводов и вам не советую. Когда я уходил, Матильда и краснолицый здоровяк доктор продолжали разговаривать. Речь, сколько я мог судить, шла о злокачественных опухолях.

Когда я вышел из замка, вороны в небе словно заметались быстрее и закричали еще пронзительнее, чем прежде. Я не считаю себя суеверным, но от их карканья у меня мороз по коже пошел. Кое-как я забрался в экипаж и захлопнул дверцу. Альбер стегнул лошадей, и те резвой рысью направились к станции, которая отстоит от Иссервиля на добрых шесть лье[89]. Местами дорогу совсем замело, так что мы прибыли на вокзал с небольшим опозданием. На наше счастье, поезд тоже опоздал – из-за заносов, и когда вдали наконец зафыркало и показалось облачко черного пара, я против воли почувствовал прилив любопытства. Интересно, какая она, Дезире Фонтенуа?

Одышливо пыхтя, состав подкатил к станции и остановился. Сошли только два пассажира – немолодой военный с подвязанной рукой и красивая стройная дама в мехах. Я шагнул ей навстречу, и она тотчас направилась ко мне.

– Вы из Иссервиля? Мой кузен прислал вас? Надо же, как это мило со стороны Эрнеста! Примите мой багаж, пожалуйста.

Она говорила, улыбалась, распоряжалась, и я и сам не успел заметить, как превратился в ее слугу. Багажа было столько, что я поразился, как наша карета выдержала его тяжесть. Я помог Дезире забраться в экипаж и тут только вспомнил, что даже не назвал свое имя.

– Я Арман Лефер, – сказал я, – учитель фехтования.

Она улыбнулась, и в полумраке кареты я заметил, как блеснули ее зубы. От ее шубки тонко пахло духами, и у меня слегка закружилась голова.

– Надо же – Лефер… Подходящая фамилия для учителя фехтования[90]! А почему мой дорогой кузен послал именно вас, а? Или он надеялся, что вы спутаете меня с одним из своих противников?

И она засмеялась. Я почувствовал, что краснею. Непостижимо, но это было именно так!

– Туше?[91] – весело спросила она.

– Прямо в сердце, мадам! – искренне ответил я.

Кажется, я поздно спохватился, что она может принять мои слова за двусмысленность, но если она и заметила что-то, то виду не подала. Конечно, она была из породы неисправимых кокеток, и все же ее кокетливость не раздражала, как это случается с некоторыми женщинами, которые, похоже, даже не догадываются, до чего навязчивы порой их ужимки и как жалко они выглядят со стороны. Дезире Фонтенуа со своими гримасками и лукавой беспечностью была – вся! – само очарование, и я сам не заметил, как начал поддаваться ее чарам. Ей сравнялось уже тридцать четыре года, а выглядела она на добрый десяток лет меньше, да и вела себя, как шаловливая девчонка. Уже потом я заметил светло-каштановые волосы, ослепительно белую кожу и капризный рот с упрямыми уголками, а тогда, в карете, видел только ее глаза – карие, почти янтарные, с пляшущими в них задорными искорками. Когда я ехал из замка на вокзал, дорога представлялась мне бесконечной, обратный путь пролетел словно один миг. Мы разговаривали с Дезире, я отвечал на ее вопросы, отклонял полушутливые выпады, которыми она – чисто по-женски – нет-нет да и пыталась уколоть меня. Она казалась легкомысленной бабочкой, созданной только для того, чтобы пленять своей красой, но некоторые оброненные ею замечания показали мне, что в действительности она гораздо умнее, чем стремится выглядеть. Я терялся в догадках, кто же она на самом деле.

Мы приближались к замку. Дезире выглянула в окно и нахмурилась.

– Я и не думала, что здесь так мрачно, – проговорила она.

Дорога вилась по самому краю пропасти, и снег приятно похрустывал под копытами коней. Далеко внизу громоздились черные скалы, при одном взгляде на которые начинала кружиться голова, а наверху раскинулся потемневший от времени замок с островерхими башнями. Отсюда он выглядел угрюмым, горделивым и самую чуточку зловещим.

– И зачем мой кузен купил такую рухлядь? – пробормотала Дезире, зябко поежившись.

Я счел себя обязанным вступиться за честь Иссервиля.

– Это очень древний замок, но внутри многое переделано, и жить там можно без всяких хлопот, поверьте мне. Хотя, конечно, нужно некоторое время, чтобы привыкнуть. Замок воздвигли чуть ли не в эпоху Карла Великого, и тот, кто владел им, мог диктовать свою волю всей долине, расположенной у подножия горы. Долгое время он принадлежал тамплиерам, а когда Филипп Третий разгромил их орден…

– Филипп Четвертый, – живо поправила меня Дезире. – Обычно его называют Красивым. А еще у него было прозвище Фальшивомонетчик, которое историки предпочли забыть. – И она лукаво покосилась на меня.

– Я все время путаю номера королей, – признался я. – Одних Людовиков было восемнадцать штук, а еще Генрихи, Филиппы, Карлы…

– Ну а я никогда ничего не путаю, – сообщила моя собеседница. И добавила: – Надо запоминать не номера, а деяния, поступки. Все остальное совершенно несущественно.

На это мне было совершенно нечего возразить.

2. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Вчера за обедом мой папа спросил меня, кем я хотел бы стать.

– Д’Артаньяном, – ответил я.

Мне показалось, что папа был озадачен. Мама обернулась к Леферу, который тоже сидел с нами за столом.

– Это вы внушили ему такую мысль? – осведомилась она.

Месье Лефер ответил, что он и не помышлял ни о чем подобном. Это было правдой. Мой учитель превосходно фехтует, в своем полку он числился на хорошем счету, но слова «мушкетеры», «рыцари», «крестоносцы» для него пустой звук. Я вмешался (мне ужасно нравится это слово, оно звучит совсем по-взрослому) и сказал, что он тут ни при чем.

– По-моему, ты читаешь слишком много книжек, – снисходительно заметил папа, принимаясь за десерт. – Мушкетеры давно вышли из моды, как и их мушкеты. Теперь все решают пушки.

Конечно, папа знал, о чем говорил, ведь в свое время, лет двадцать тому назад, он сам изобрел особо прочный сорт стали для пушек, и это открытие невероятно обогатило его. Я думаю, он хотел бы, чтобы я, когда вырасту, продолжил его дело, и поэтому ничего не ответил.

– Ты встречал хоть одного мушкетера? – спросила мама. – Они же больше не существуют. Как можно быть тем, кого нет?

Отец улыбнулся. Они разговаривали со мной, как с несмышленышем, словно я и впрямь не понимал, что мушкетеров уже нет, что они остались только в книжках. Я чувствовал, что родители не правы, но никак не мог сообразить, в чем же именно. Разумеется, они не лгали насчет мушкетеров, но все же, все же… Устав ломать себе над этим голову, я после обеда подошел к месье Леферу и рассказал ему о своем затруднении.

– Видишь ли, – рассудительно сказал мой учитель фехтования, набивая трубку, – когда взрослые спрашивают у ребенка, кем он хочет стать, они имеют в виду реальность, а ребенку кажется, что его спрашивают о его мечте. Поэтому тебе и твоим родителям никогда не понять друг друга.

Он разъяснил все как по писаному, и все же я немного надулся.

– Я не ребенок, – обиженно отозвался я.

Арман поглядел на меня и улыбнулся.

– Конечно, ребенок, раз так упорно отрицаешь это, – возразил он. – Только ты зря так. В детстве нет ничего плохого, уверяю тебя. Скорее наоборот.

Теперь он выражался точь-в-точь как мои родители, и мне сделалось скучно. Я ушел к себе и стал перечитывать «Двадцать лет спустя». По правде говоря, мне хотелось отправиться наружу – лепить снеговика вместе с остальными ребятами, – но мерзкая Клер наверняка наябедничала бы об этом маме, и у нее опять разыгралась бы мигрень. Да и папе тоже не нравится, когда я играю с детьми прислуги. «Они должны знать свое место», – любит повторять он. Правда, то же самое он говорит почти про всех, кроме своих самых близких друзей.

Ну вот. Сегодня был сочельник, и с утра в доме царило оживление, потому что к завтраку прибыли долгожданные гости. Я, конечно, их не ждал, но это просто так говорится. Впрочем, мне все равно было не до гостей, потому что я наконец нашел выход. Раз стать д’Артаньяном уже не получится и мушкетеры существуют только в книжках, решено: я буду писателем. Конечно, вряд ли я смогу сразу сочинить роман вроде «Трех мушкетеров», но я буду учиться. Пока я завел вот эту большую зеленую тетрадку, куда стану заносить все, что происходит вокруг. Свободного времени у меня предостаточно – сейчас каникулы, и большинство учителей разъехались по домам, а значит, я буду предоставлен сам себе. В замке остались только трое преподавателей – месье Лефер, потом месье Ланглуа, математик, и англичанин Кэмпбелл, но вряд ли они будут мне мешать. Главное, чтобы Клер не пронюхала о том, чем я занимаюсь, но об этом я уж сам позабочусь.

В большом зале внизу поставили елку, и за столом мать жаловалась, что слуги, которые занимались ею, наследили на дорогих коврах. Что бы ни произошло, она всегда найдет повод для недовольства. Луи Констан, помощник депутата с двойной фамилией, тотчас предложил ей уволить нерадивых слуг или вычесть стоимость ковров из их жалованья. Отчего-то мать обиделась еще больше и ответила, что им и жизни не хватит, чтобы оплатить испорченные ковры. Не знаю почему, мне их разговор не понравился, и, когда все поднялись из-за стола, я пошел искать Франсуазу, горничную. Франсуаза славная, хотя и немного забитая, потому что Клер помыкает ею как хочет. Я спросил у горничной насчет ковров, и она ответила, что было всего несколько пятен от тающего снега, который принесли на сапогах, но что она и другая служанка уже все убрали. И в самом деле, ковры выглядели как новенькие, а от елки чудесно пахло лесом. Я стащил с нее одну конфету – просто так – и вернулся в гостиную. Мать сидела на диване, и на лице у нее было мученическое выражение, которое означало, что опять произошло что-то неприятное. Отец стоял перед ней, а больше в комнате никого не было.

– Уверяю тебя, это самое разумное решение, – сказал отец.

– Зачем ты ее пригласил? – плаксиво спросила мать. – После того, как она столько лет вела себя, словно… – Она не договорила.

– Послушай, Анриетта, – уже раздраженно промолвил отец. – Дезире мне нужна. Ясно?

Мать, поджав губы, разглаживала ладонью несуществующую складку на юбке.

– Надеюсь, она не приедет, – наконец сказала она.

– Приедет, – отмахнулся отец. – Я уже получил от нее телеграмму с ответом.

– Ну конечно! – вскинулась мать. – Ты думаешь только о себе! А Люсьен? О нем ты хотя бы подумал? Какое влияние может иметь на него эта… эта особа?

Мне стало интересно, о ком они говорят, но тут отец повернул голову и заметил меня.

– Между прочим, подслушивать нехорошо! – сердито бросил он мне.

– Я не подслушивал, а просто стоял в дверях! – возмутился я. – Если бы я подслушивал, я бы стоял с другой стороны, воткнув нос в замочную скважину, как это делает Клер! И вообще, что происходит?

– Ничего, – уже спокойнее отозвался отец. – Я пригласил твою двоюродную тетку Дезире погостить у нас, только и всего.

– Я не хочу, чтобы она общалась с моим ребенком! – заявила мать.

– Можешь успокоиться, дети ее не интересуют, – язвительно (как мне показалось) ответил отец.

Мать вспыхнула и отвернулась.

Значит, у меня есть тетка, о которой я прежде ничего не слышал, и она «особа». Можете говорить все, что угодно, но когда женщину называют «особой», это характеризует ее не с самой лучшей стороны. Я решил, что она старая, длинноносая, занудная и с потными руками. У нас в Иссервиле живет Матильда, родственница человека, которому папа был многим обязан. И когда тот умер, папа пригласил ее к нам. Она спокойная, приятная в обращении и даже хорошенькая, но вот ее руки все портят. Всякий раз, когда она дотрагивается до меня, мне становится не по себе не знаю почему.

Мать вполголоса принялась спорить с отцом, а я воспользовался этим и улизнул лепить снеговика. Потом мы с ребятами начали строить снежную крепость, но тут явилась Клер и велела мне возвращаться. Я показал ей нос и, передразнивая ее манеру речи, сказал, чтобы она сама убиралась подобру-поздорову. Клер ушла, а через несколько минут появился Кэмпбелл и сказал, что его прислала за мной моя мать: она беспокоится, что я могу простудиться. Делать было нечего, пришлось послушаться: Брюс – не Клер, и я вовсе не хотел, чтобы у него были из-за меня неприятности. Когда мы шли обратно в замок, внизу на дороге показалась карета.

– Интересно, кто это? – спросил Кэмпбелл, оглядываясь на нее.

– Наверное, Дезире приехала, – предположил я.

– Дезире? – переспросил учитель.

– Ну да, моя двоюродная тетка.

Мы вошли в замок. Мать сразу же начала причитать, что я наверняка промок, вспотел, могу подхватить воспаление легких и желаю ее смерти. Брюс выслушивал всю эту чепуху с таким невозмутимым видом, что я невольно позавидовал ему. Пока мать отчитывала меня, слуги носили чемоданы и баулы вновь прибывшей, которых набралось никак не меньше двух дюжин, и все тяжеленькие. Отец спустился по лестнице, нервно потирая руки. Мать все еще выговаривала мне, и оттого я не сразу заметил Дезире, когда она вошла. Потом-то, конечно, я понял: не увидеть ее было невозможно, это же все равно что пропустить фейерверк. Она вся словно светилась изнутри, ее глаза блестели, как звезды, а улыбка поражала прямо в сердце (выражение я позаимствовал у какого-то писателя, а у какого – не помню). Вообще Дезире оказалась совсем не такой, какой я ее себе представлял. Во-первых, она была красавица. Во-вторых, она была молодая. А в-третьих… Впрочем, что там еще в-третьих, совершенно несущественно, если есть во-первых и во-вторых (это я уже сам придумал). Арман, который привез ее, переминался с ноги на ногу со смущенным видом, папа расточал улыбки, кланялся и целовал ей руки, мама сказала: «Мы рады видеть вас, мадемуазель Фонтенуа», – но с таким несчастным выражением лица, словно по ее коврам только что прошлась вся армия Аттилы. Про Брюса и говорить нечего – он поправил очки и порозовел, как вишня. А краснолицый доктор, наоборот, даже малость побледнел. Подошли и наши гости. Индюк судья сказал «гм, гм» и многозначительно покосился на депутата Пино-Лартига, химик Северен приосанился и пригладил усы, управляющий Бретель, вместе с которым пришла и его супруга, отчего-то тяжко вздохнул, а помощник депутата Луи Констан – неприятный малый с коротко стриженными седыми волосами – только улыбался и насмешливо поглядывал на всех. Однако папа суетился больше всех: он рассыпался в комплиментах и никак не желал отпустить руку своей кузины.

– Дорогая Дезире, вы ничуть не изменились! – восклицал он. – Как я счастлив приветствовать вас под этим скромным кровом, который…

– Да уж, скромность бы ему не повредила, – хмыкнула Дезире.

Отец растерянно умолк, и его тотчас же поспешил оттереть елейный Пино-Лартиг.

– Я так жалею, – слегка сюсюкая, промолвил он, – что в свое время не стал вашим мужем. – И крохотные глазки его при этих словах сделались совсем маслеными.

– Ну а я жалею, что не стала вашей вдовой, – съязвила Дезире и повернулась к нему спиной. Взгляд ее упал на меня. – Это ваш сын? – спросила она, кивая на меня.

– Да… – начал отец, но Дезире, не слушая его, уже поманила меня пальцем.

Я подошел, чувствуя, как у меня подгибаются ноги. Почему-то я не мог смотреть ей в лицо, как не смог бы смотреть на солнце, и уставился на ее платье. Но она взяла мою голову за подбородок и заставила меня поднять глаза.

– А я тебя знаю, – заявила она. – Я помню, как ты лежал в колыбельке и был похож на большую лягушку. – И она улыбнулась, отчего ее глаза замерцали янтарем.

Я даже не успел обидеться на то, что меня сравнили с лягушкой, потому что вмешался мой отец.

– Ты не могла его видеть, Дезире, – сказал он. – Люсьен появился на свет уже после нашей… э… размолвки. Ты в ту пору уже жила в Петербурге.

– Люсьен? – поразилась Дезире. – А где же Гийом?

Отец тревожно шевельнулся. Глаза матери наполнились слезами, и неведомо откуда взявшаяся Клер тотчас же поднесла ей вышитый платочек.

– Гийом погиб на корабле во время крушения, – мрачно ответил отец. – Несколько лет тому назад. Ты, конечно, не знала об этом.

– А, ну да, ну да… я что-то такое слышала… – равнодушно отозвалась Дезире и обратилась ко мне: – Так сколько тебе лет, Люсьен?

– Одиннадцать, – поколебавшись, признался я. – Почти двенадцать.

– И кем ты хочешь стать?

– Он собрался податься в мушкетеры, – ответил за меня отец.

Я готов был провалиться сквозь землю. Пино-Лартиг хихикнул, его помощник презрительно улыбнулся.

– Да, ты не слишком-то похож на отца, – заметила Дезире. – И слава богу. Месье Лефер! Будьте добры, подайте мне вон тот чемоданчик.

Учитель фехтования поспешно поднес ей то, о чем она просила, и Дезире извлекла из чемодана какой-то небольшой сверток в красивой подарочной упаковке.

– Вот, – сказала она, протягивая его мне. – Это тебе. Обещаешь мне быть хорошим мальчиком?

И она заглянула мне прямо в глаза.

– Обещаю! – горячо ответил я.

– Что это? – нервно спросила моя мать, с подозрением косясь на сверток.

– Рождественский подарок, – пояснила тетя, оборачиваясь к ней.

Дрожащими руками я развязал тесемки и снял пеструю обертку. Внутри была книжка на английском языке. Название – Treasure Island, автор – Роберт Льюис Стивенсон. Кэмпбелл с любопытством взглянул на обложку.

– Я не знаю этого автора, – промолвил он. – Какая-то новая книга?

Дезире кивнула.[92]

– Ты забыл поблагодарить тетю за подарок, – сухо заметил отец, которого, похоже, покоробило предыдущее замечание его кузины.

– Спасибо, – искренне сказал я. – Большое спасибо! – И поцеловал ей руку, как взрослый. Присутствующие снова заулыбались, но мне уже было все равно.

3. Запись на отдельном листке, сделанная неизвестным

Она здесь.

Как только я увидел ее сегодня, я сразу же понял, что это значит. После того дела прошло уже более трех лет, и, надо отдать им должное, они хорошо потрудились. Никто не ушел от них, кроме меня. Я – последний, и оттого я так нужен им. Конечно, у них нет никаких доказательств моего участия… или почти никаких, однако вряд ли для них это так уж существенно. Ясно, я приговорен. Едва она вошла, я прочел смерть в ее глазах.

Конечно, они допустили просчет, прислав ее. Они думали, я не смогу ее узнать… Как глупо с их стороны! Впрочем, если правда то, что я о ней слышал, она всегда действует одна. И, стало быть, у меня есть шанс.

Я еще обдумываю, как мне повернее избавиться от нее. Жаль, что у меня под рукой нет яда – он был бы надежнее и эффективнее всего прочего. Огнестрельное оружие слишком шумно и может привлечь ко мне излишнее внимание. Шпага или нож подошли бы, но… как-то не хочется мараться. В конце концов, она же женщина. Не то чтобы я был сентиментален, но…

Конечно, можно попробовать задушить ее, как я задушил выследившего меня агента, однако вся эта возня, хрипы… Опять же, она такая женщина, которая вряд ли позволит спокойно прикончить себя.

Впрочем, выбора у меня нет. Или – или. Или она, или я. Лично я предпочитаю, чтобы из нас двоих выжил все-таки я. Конечно, это эгоизм, но, согласитесь, эгоизм простительный. Я не имею права рисковать собой из-за каких-то пустяков.

Только что посмотрел за окно, и мне в голову пришло одно занятное решение. Великолепно, просто великолепно! Никакого шума, никаких последствий. Просто и элегантно. И пачкаться совсем не придется.

Так я и поступлю. Остается только дождаться вечера… Поскорее бы он пришел!

1. То, что произошло в красной гостиной около четверти восьмого вечера

Франсуаза закончила уборку в комнате, которую занимал судья Оливье Фирмен, и перешла в красную гостиную. Здесь пыли было совсем немного. Сначала Франсуаза навела порядок на каминной полке, после чего принялась за столы и стулья. Сама того не замечая, она принялась тихонько напевать себе под нос мотивчик популярной песенки. Красная гостиная была последней комнатой, за которую отвечала горничная. Как только Франсуаза покончит с ней, она пойдет навестить кучера Альбера. Кучер был статный, пригожий малый, и сердце девушки сладко замирало всякий раз, как она думала о нем. Он нравился ей куда больше, чем лакей Маню, который прямо-таки не давал ей прохода. Конечно, у Маню водились кое-какие денежки, и все же со своей противной обезьяньей физиономией он не шел ни в какое сравнение с красавцем Альбером. Не так давно последний вроде бы дал ей знать, что он к ней тоже неравнодушен, и, осторожно вытирая хрупкие фарфоровые игрушки, Франсуаза погрузилась в пленительные грезы.

«Скопим немного деньжат, а потом… Говорят, на Рождество все слуги получат хорошие подарки… Может, нам с Альбером и удастся пожениться… Как было бы славно!»

Тут же она вспомнила, как старый Пино-Лартиг игриво ущипнул ее за бок, причем в присутствии невыносимой Клер, которая наверняка воспользовалась случаем, чтобы разболтать про это остальным слугам. Все радужное настроение девушки куда-то улетучилось. Ах, Альбер, Альбер! И надо же было такому случиться!

«Да нет, – успокоила она себя, – вряд ли он придает рассказу Клер особое значение… В конце концов, господа есть господа, с ними не поспоришь… А месье Пино-Лартиг никого не обошел своим вниманием, приставал и к Марианне, моей подруге, и к Полине, горничной мадам… Нет, Альбер не мог подумать обо мне дурно, я уверена!»

Франсуаза оставила фарфоровые безделушки и стала вытирать большое зеркало, стоявшее напротив старинных позолоченных часов.

«Но у Клер такой змеиный язык… Она просто не может без того, чтобы не делать гадости. – Губы девушки страдальчески кривились, на переносице между светлыми бровями пролегли тоненькие морщинки. – И за что она меня невзлюбила? Что я ей такого сделала?»

Франсуазе стало жаль саму себя. Не удержавшись, она шмыгнула носом и совсем расчувствовалась. Тонкая прядка волос выбилась из прически и норовила угодить в глаз. Франсуаза машинально поправила ее и посмотрела в зеркало, чтобы проверить, все ли в порядке. Но то, что она в нем увидела, заставило ее забыть и о прическе, и о вредной Клер, и даже об Альбере.

Поперек зеркала крупными алыми буквами, выведенными кровью, шла надпись:

Мгновение Франсуаза, ничего не понимая, смотрела на алые потеки и коряво начертанные слова, но этого мгновения оказалось вполне достаточно, чтобы дикий, нечеловеческий ужас заполонил все ее существо. Выронив тряпку, девушка с громким криком бросилась прочь из гостиной.

2. Из дневника Армана Лефера

За окнами выла и бесновалась метель, когда около семи часов мы сели ужинать.

– Похоже, дорогая кузина, вы привезли с собой петербургскую погоду, – шутливо заметил граф Коломбье.

Всего за столом нас оказалось пятнадцать человек: во главе – граф Эрнест с супругой и сыном Люсьеном, подле графа – депутат Пино-Лартиг, управляющий Филипп Бретель с женой Эдмондой, дородный судья Оливье Фирмен, который почти все время молчал, поглощая пищу, потом химик Андре Северен, чьи длинные костлявые пальцы были все в пятнах от кислот и каких-то реактивов. Мадемуазель Фонтенуа сидела рядом с Люсьеном, который то и дело украдкой поглядывал на нее взором, полным обожания. По другую руку от его тети Дезире расположился доктор Эмиль Виньере, а возле него оказалась Матильда, чьим соседом с другой стороны был Луи Констан, помощник депутата. Констан – маленький, жилистый, скуластый, глаза у него пронизывающие, уши плотно прижаты к черепу, и чем-то он неуловимо смахивает на старого боксера. Чувствуется, что он сильно себе на уме и никого не принимает всерьез, кроме, пожалуй, себя самого. Трое учителей, включая и вашего покорного слугу, сидели в самом конце стола, лишь изредка вмешиваясь в общий разговор. От нечего делать я разглядывал мадемуазель Фонтенуа, которая занимала меня все больше и больше. К ужину она переоделась в роскошное темно-красное платье из тяжелого бархата, а на корсаже у нее сверкала изящная брошка в виде выложенной рубинами мыши с алмазным хвостом и изумрудными глазками. Обычно люди выглядят как неудачные дополнения к своим драгоценностям, но с Дезире все обстояло как раз наоборот. Казалось, что эта милая безделушка создана для нее, как, впрочем, и она сама – для своей брошки. Они поразительно подходили друг другу – иного слова не подберешь.

– Должно быть, вам тяжело было привыкнуть к Петербургу после нашего климата, – заметила Эдмонда.

– О мадам, – беспечно отозвалась Дезире, – любовь делает чудеса!

В ее словах не было решительно ничего необычного, однако все присутствующие почему-то заулыбались. Все, исключая, пожалуй, женщин.

– В Петербурге проживает много народу? – с деловитым видом осведомился математик Ланглуа.

– Я не считала, но, похоже, много, – ответила кузина графа.

Я терялся в догадках: и когда она успела раскусить этого педанта?

– А вы видели царя? – спросил депутат, подавшись вперед.

– Какого царя? – подняла брови Дезире. – Я знала двоих царей.

Граф Коломбье кашлянул.

– Неужели вас принимали при дворе, дорогая кузина? – с сомнением в голосе осведомился он.

– А почему бы и нет? – спокойно парировала Дезире. – Вас, дорогой кузен, ведь тоже принимали когда-то при французском дворе, и император даже пожаловал вам графский титул… за заслуги в области производства пушечного мяса.

Случайно или намеренно, но она наступила Коломбье на самое больное его место. Свой титул он получил за сделанное им изобретение, а вовсе не по наследству, как большинство дворян. И, разумеется, многие из них не упускали случая посмеяться над графом Эрнестом, называя его между собой «графом с голубятни»[93]. Поэтому Коломбье был очень чувствителен к любым разговорам на данную тему.

Заметив, что ее муж находится в затруднении, графиня поспешила к нему на выручку.

– Мы слышали, что вы с князем собираетесь скоро сыграть свадьбу. Это правда? – вкрадчиво осведомилась она.

Насколько мне было известно, ни о какой свадьбе пока речи не шло, но замужние женщины так устроены, что не могут не чувствовать своего превосходства над теми, кто еще не вступил в законный брак. С точки зрения света, положение Дезире было весьма шатким, но она лишь улыбнулась, словно замечание жены кузена несказанно ее позабавило.

– Ну, в мои двадцать шесть лет это никогда не поздно, – заметила она, с нарочитой скромностью опуская ресницы.

– В тридцать четыре, дорогая, – тихо напомнил граф.

– Я и говорю, в мои двадцать девять лет, – покладисто согласилась Дезире.

Луи Констан фыркнул. Ветер за окном засвистел еще яростнее, чем прежде, и в его вой внезапно вплелся истошный женский крик.

Граф подскочил на месте и уронил вилку. Матильда вздрогнула, Брюс Кэмпбелл озадаченно нахмурился.

– Что еще такое? – пробормотал судья.

Коломбье знаком подозвал дворецкого Лабиша и шепнул ему что-то на ухо. Тот кивнул и на цыпочках удалился.

– Сейчас узнаем, – буркнул граф, вновь принимаясь за еду.

– У вас тут случайно не водятся привидения? – поинтересовалась Дезире, мельком улыбнувшись своему юному соседу.

– О, что вы! – воскликнула Матильда. – Никаких привидений у нас нет.

– Есть, – внезапно проговорил Люсьен. – Одно точно есть.

Слова мальчика были встречены всеобщим молчанием.

– Люсьен, – недовольно сказал граф, – положительно, ты читаешь слишком много книжек. Не обращайте на него внимания, кузина. Ручаюсь вам, ни единого призрака в Иссервиле нет и никогда не было!

– Нехорошо вводить в заблуждение людей, Люсьен, – назидательно заметила мать.

– Но я его видел! – принялся настаивать ее сын, покраснев до ушей. – Честное слово! Видел своими глазами!

– По-моему, юноша, у вас слишком разыгралось воображение, – проговорил Констан, не сводя с него тяжелого взгляда. – И на кого же было похоже привидение, позвольте вас спросить? Белая прозрачная фигура летала по коридорам и кричала страшным голосом?

Люсьен покраснел еще гуще.

– Нет, – выдавил он из себя, – призрак был в черном. Но я видел его, уверяю вас!

– Наверное, то был кто-нибудь из слуг, – предположил доктор.

– Нет, – решительно ответил Люсьен. – Как только он заметил меня, он метнулся в стену и исчез.

3. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Стоило мне упомянуть про стену, как все посмотрели на меня так, словно я и был тем самым привидением. Папа побледнел, а мама поднесла ладонь ко лбу.

– Люсьен, ну что ты такое говоришь? Как же можно, в самом деле! Ты совсем не жалеешь свою бедную мать!

Выходило, словно я нарочно выдумал историю о призраке, чтобы ей досадить, но я-то знал, что все сказанное мной было правдой! Как-то ночью – несколько недель назад, вскоре после нашего переезда в замок – я поднялся с постели и вышел в коридор. Едва я сделал по нему несколько шагов, как уловил в темноте какое-то движение.

– Эй, – тихо спросил я во мрак, – кто здесь?

Я стоял, затаив дыхание. Никто не отвечал мне, но я был уверен – сам не знаю отчего, – что оно тоже стоит и выжидает. В то мгновение, как и месье Виньере, я не допускал мысли, что мне мог встретиться кто-то, кроме слуг. Может, лакей Маню опять лазил в буфет – воровать оттуда кофе? Не ощущая ни малейшего страха, я двинулся вперед, как вдруг мрак колыхнулся со всхлипом, от которого у меня мороз по коже пошел. Закутанная в черное фигура бросилась от меня прочь, и, наверное, оттого, что она убегала, я, не раздумывая, кинулся бежать за ней. Кажется, я крикнул что-то вроде:

– Подожди! Стой, куда же ты?

В той части замка коридор круто забирал вправо, упираясь в тупик. Впереди не было ни одной двери, куда неизвестный мог бы скрыться от меня. Он мчался так, словно у него выросли крылья. Я отстал, а когда наконец повернул вправо, передо мной открылся конец коридора, освещенный яркой луной, заглядывавшей в окно. Коридор был пуст.

Кажется, я увидел край тени, ускользавшей в стену, и остановился, как громом пораженный. Незнакомец исчез! Он прошел сквозь стену, потому что никаких дверей тут не было. Но если он обладал способностью проходить сквозь стены, значит… значит, это был вовсе не Маню. И это не мог быть человек!

Мне стало по-настоящему страшно. До меня донесся какой-то странный шум, и я не сразу сообразил, что так громко клацают мои собственные зубы. Через мгновение я уже несся обратно к себе в комнату – так быстро, как только мог. Я запер дверь, но все равно еще долго не мог заснуть.

Однако утром, хорошенько поразмыслив над случившимся, я решил, что мне все привиделось. Наверняка в том коридоре была дверь, о которой я не знал или которую раньше попросту не заметил. Мне вовсе не хотелось возвращаться туда, но я вспомнил о д’Артаньяне и решил, что мне стыдно трусить. Переборов свой страх, я снова пришел в коридор и, тщательно обследовав его, убедился, что он глухой. Здесь не имелось ни двери, ни выхода – ничего. Значит, я не ошибся и той ночью мне и в самом деле довелось встретиться с привидением.

О том, что тогда произошло, я никому не стал рассказывать. Я полагал – и не без оснований, – что взрослые засмеют меня. Так оно в конце концов и получилось.

Я сидел рядом с тетей Дезире, сгорая от стыда, но тут вошел взволнованный дворецкий, и все, к счастью, забыли обо мне.

– Что там случилось, Антуан? – спросил месье Бретель.

И дворецкий, замешкавшись, признался, что горничная Франсуаза увидела на зеркале в красной гостиной надпись, сделанную кровью.

– Вот как? – заметил судья. – Любопытно! И что же там было, в той надписи?

Антуан смешался.

– Она говорит, месье Фирмен, там значилось: «Вы все умрете здесь», – пробормотал он. – Франсуаза очень испугалась, я никак не мог успокоить ее.

Доктор Виньере поднялся с места.

– Пожалуй, – проговорил он, ни к кому конкретно не обращаясь, – пойду и взгляну, что с ней.

– Обыкновенная истерика, скорее всего, – пробормотал папа, пожимая плечами.

Я заерзал на месте. Франсуаза всегда казалась мне очень уравновешенной девушкой… Или это Клер довела ее до такого состояния? Подумав, я решил, что подобное тоже могло быть.

– А надпись? – подала голос тетя Дезире. – Вы видели ее?

Дворецкий сказал, что нет.

– Так пойдемте взглянем на нее, – предложила тетя, поднимаясь с места.

Папа попытался удержать ее.

– Дорогая кузина, неужели вы верите россказням какой-то взбалмошной горничной?

Тетя улыбнулась.

– Конечно, не верю, – певучим голосом отозвалась она. – Именно поэтому я и хочу видеть надпись. – Она обернулась ко мне: – Проводи-ка меня в красную гостиную, Люсьен!

И я вскочил на ноги так быстро, что едва не опрокинул стул.

Доктор отправился успокаивать Франсуазу, а я повел тетю Дезире в красную гостиную, которую мы называем так из-за цвета обивки на стенах. Вслед за нами потянулись и все остальные, включая даже невозмутимого Кэмп– белла.

– Глупости какие-то, – проворчал по дороге депутат.

– Совершенно с вами согласен, – поддержал его Констан.

Мы вошли в гостиную, и с порога я сразу же увидел большое зеркало, о котором говорила Франсуаза. Возле него на полу валялась тряпка – одна из тех, какими наши горничные стирают пыль.

На зеркале ничего не было.

– Я же говорил! – воскликнул Пино-Лартиг. – Все это выдумки!

Папа повернулся к дворецкому и велел ему привести Франсуазу. Мне показалось, что он очень рассержен. Констан и управляющий обменивались довольно нелестными для Франсуазы замечаниями, но я пропустил их мимо ушей, потому что во все глаза следил за тетей Дезире. Она потрогала зеркало, внимательно обследовала тряпку, которая валялась на полу, и недоуменно повела плечами. Папа с иронией наблюдал за ее манипуляциями.

– Дорогая кузина, – промолвил он, – неужели вы хотите сказать, что приняли всерьез вздор, пришедший в голову какой-то служанке? Кровавые буквы, «вы все умрете здесь»… Такое подошло бы скорее для какого-нибудь готического романа, но уж никак не для реальной жизни!

Дезире улыбнулась, и ее глаза сверкнули золотом.

– Иногда жизнь превосходит любые романы, Эрнест, – заметила она.

Но тут дворецкий вместе с доктором ввели Франсуазу, которая все плакала и никак не могла успокоиться. Заметив горничную, моя мать распрямилась, как струна.

– Скажите мне, дорогая, – сердитым тоном осведомилась она, – что вы тут такое напридумывали? Как вам не совестно!

– Клянусь, мадам! – всхлипнула Франсуаза. – Зеркало… оно… на нем были… ужасные буквы… Честное слово, я ничего не выдумываю!

– Да вот оно, ваше зеркало, – вмешался папа, указывая на него. – Когда мы пришли сюда, оно было совершенно чистое! Что на вас нашло, мадемуазель?

Франсуаза хлюпнула носом и покосилась на зеркало. Я заметил, что она вовсе не хотела на него смотреть, но ей все же пришлось. Поняв, что никакой угрожающей надписи там нет и в помине, она побледнела и переменилась в лице.

– Но… я ничего не понимаю, месье… – в крайней растерянности пролепетала она. – Те ужасные слова… я видела их так же, как сейчас вижу вас… Господи! – Она заломила руки. – Господи! Что же это такое?

Кто-то легонько дотронулся до моего плеча. Я обернулся и увидел тетю Дезире, которая чрезвычайно внимательно наблюдала за происходящим.

– Ты хорошо знаешь девушку? – вполголоса спросила у меня тетя.

Я ответил, что да, что она давно мне знакома.

– Не замечал в ее поведении никаких странностей? – продолжала тетя, пытливо глядя на меня.

Я честно сказал, что прежде ничего подобного за Франсуазой не водилось.

– Может быть, она пьет? Среди ее ближайших родственников не водилось умалишенных?

Мне не очень понравилось, что тетя готова напуститься на бедняжку вместе с остальными.

– Нет, – сердито проговорил я, – Франсуаза не пьет. Вот ее подруга Марианна – та любит пропустить стаканчик-другой, но так, чтобы никто не видел. И никаких сумасшедших родственников у Франсуазы нет, ее отец держал бакалейную лавку, но разорился и помер.

Меж тем отец допрашивал Франсуазу, но не мог добиться от нее ничего вразумительного. Но девушка упрямо настаивала: она видела надпись, и та не могла ей померещиться. Франсуаза убирала в гостиной, как всегда, а когда подошла к зеркалу…

– Ты же обычно протираешь тут все по утрам, а не во время ужина, – вмешался дворецкий. – Разве нет?

Девушка обиженно ответила, что всегда готова выполнять свою работу, и вообще, у господина графа собралось столько гостей, что лишняя уборка комнатам не повредит.

Мне стало жалко Франсуазу, потому что она выглядела такой растерянной, а папа, вместо того чтобы отпустить ее, все допытывался, куда же могла исчезнуть надпись кровью, если она и в самом деле тут была. Привлеченные случившимся, в дверях столпились слуги, и то и дело в комнату заглядывала чья-нибудь любопытная физиономия. Само собою, явилась и Клер – как всегда, со своей ядовито-понимающей улыбочкой на лице, которую я терпеть не мог.

– Вот что случается, когда бегают за всякими кучерами! – сказала она как бы про себя, но так, что ее услышали все. – В голове всякая чепуха, вот ей и чудится невесть что.

Франсуаза закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Даже моя мать и та, по-моему, смутилась! Но Клер, ясное дело, все было нипочем.

Отец развел руками, показывая, что больше он ничего не может поделать. Лабиш увел всхлипывающую девушку, а тетя Дезире подошла к доктору.

– Месье Виньере, можно с вами поговорить? Скажите, вы имели дело с Франсуазой прежде?

– То есть как с пациенткой? – уточнил доктор. – Разумеется, мадемуазель Фонтенуа. Я лечу всех, кто живет в замке, это входит в мои обязанности.

– А от чего вы лечили Франсуазу? – осведомилась Дезире.

Доктор Виньере пожал плечами.

– Ну… от того же, от чего и других женщин. Головные боли, простуды, легкие недомогания…

– Вот как, – уронила тетя. – Скажите, доктор, только откровенно: у вас не создавалось впечатления, что Франсуаза – фантазерка? Есть, знаете ли, такие люди с болезненным воображением, склонные придумывать разные разности, чтобы только привлечь к себе внимание. За ней ничего подобного не водилось?

Однако доктор решительно покачал головой.

– Нет, мадемуазель Фонтенуа. Конечно, Франсуаза – впечатлительная девушка, легко поддающаяся внушению, немного слабохарактерная, но те же недостатки в той или иной мере присущи большинству людей, и в них нет ничего патологического.

– Вот как… – повторила задумчиво тетя. – Что ж, благодарю вас, месье Виньере.

Она кивнула доктору и отошла, после чего достала из сумочки небольшой изящный мундштук и непринужденно закурила. Я был в восторге, чего, кажется, нельзя было сказать об остальных присутствующих.

– Что такое, кузен? – лукаво осведомилась Дезире у папы, которого ее манеры явно шокировали. – Вы никогда не видели курящую женщину?

Папа пожал плечами и отвернулся. Чувствовалось, что у него просто не было слов.

– Ей-богу, – доверительно сообщил Констан судье Фирмену, – она начинает мне нравиться.

– Осторожнее, Луи, – довольно кислым тоном отозвался тот. – Уверяю вас, этот фрукт не про вас!

Мне надоело слушать их глупости, и я подошел к тете, которая развалилась в кресле и как ни в чем не бывало пускала дым.

– Вы ведь не поверили Франсуазе, так? – напрямик спросил я.

Тетя вынула мундштук изо рта и улыбнулась.

– Мой мальчик, я привыкла верить фактам. А факты говорят мне, что на зеркале не было никакой надписи. Я не случайно так тщательно все осмотрела. Зеркало было абсолютно сухое, и тряпка на полу – тоже. Если бы там и имелась надпись, которую стерли, чтобы ввести нас в заблуждение, то хоть какие-нибудь следы наверняка остались бы. В то же время я видела лицо Франсуазы, когда она рассказывала о надписи, и слышала ее слова. Девушка не лгала, уверяю тебя. Что-то ее напугало, причем напугало не на шутку.

– И что же вы думаете? – нервно спросила Матильда, которая оказалась поблизости и слышала наш разговор.

Тетя перестала улыбаться.

– Я думаю, что произошедшее очень странно, – с расстановкой проговорила она. – Очень.

Я поглядел на зеркало и поежился. Заметив мой взгляд, тетя протянула руку и погладила меня по голове.

– Ничего, Люсьен, – уже мягче проговорила она. – Не обращай внимания. Уверена, все это глупости.

Однако сам я вовсе не был в том уверен.

4. Что произошло в голубой спальне около 11 часов вечера

В большой комнате важно постукивали часы: тин-тон. Метель за окном улеглась, но по-прежнему с небес сыпал мелкий снег. Дезире Фонтенуа – вернее, та, что называла себя ее именем, – сидела возле камина, вытянув тонкие руки вдоль подлокотников. Почти все в замке уже спали в сей час, но у Дезире не было никакого желания ложиться в постель. Она размышляла.

«Замок с привидением… Готический роман… Надпись, выведенная кровью… Вздор? Конечно, вздор. Но я видела ее глаза, полные страха, – стало быть, она говорила правду. И мальчик… Да, он много читает, ему тоже могло что-то привидеться со сна… но и тут у меня не возникло ощущения, что он сочиняет. – Она зябко передернула плечами. – Ну вот, опять начинает выть ветер. Как все-таки неуютно жить в старых замках. Сидишь ночью у камина, и в голову начинает лезть бог знает что…»

Если бы Дезире не была так погружена в свои мысли, она бы наверняка смогла заметить, что в комнате, кроме нее, появился кто-то еще. Тень скользнула по ковру, приблизилась к сидящей… Молодая женщина, почуяв неладное, быстро повернула голову, но было уже слишком поздно. Страшный удар обрушился на нее, и Дезире Фонтенуа провалилась в небытие.

«Тень» удовлетворенно хмыкнула, сунула в карман кистень, которым оглушила свою жертву, и критически оглядела обмякшую в кресле Дезире. На цыпочках скользнув к двери, «тень» выглянула в коридор и убедилась, что тот совершенно пуст. Энергично потерев руки, «тень» вернулась к Дезире и с примечательной легкостью взвалила тело жертвы на плечо, после чего покинула комнату.

Ветер жалобно взвизгнул, когда неизвестный вышел из замка наружу, по-прежнему неся бесчувственное тело молодой женщины. Он едва не поскользнулся и свирепо чертыхнулся, чтобы отвести душу. Отойдя на несколько десятков шагов от входа, злодей огляделся и, вторично убедившись, что никто не следит за ним, положил Дезире на дорожку возле большого сугроба. Молодая женщина слабо застонала, не открывая глаз. Метель кружила над ней, и снег уже начал оседать на ее красном платье, бледном лице и черных ресницах.

– Прощайте, баронесса, – вполголоса промолвил человек-тень и, запахнув на себе куртку, вернулся обратно в Иссервиль, где его ждали теплая постель и безмятежный сон.

Дверь захлопнулась. Дезире Фонтенуа лежала на припорошенной дорожке, не в силах пошевельнуться. В ее каштановых волосах запутались снежинки, и ледяной ветер овевал ее коченеющее лицо.

1. Странное пробуждение

«Вставай, вставай, вставай, – шептали голоса, доносящиеся словно издалека. – Замерзнешь – умрешь – пропадешь!»

Но нет сил даже разлепить веки, не то что шевельнуть рукой.

«Ты должна встать! Немедленно! Сейчас же! Иначе холод – гибель – смерть!»

Мысли царапаются в голове, как противные маленькие мышки, и нет от них покоя, нет от них спасения.

«Но я не могу…»

«Надо встать! Всего несколько шагов, и ты в безопасности… Ты не можешь позволить себе пропасть вот так! Иначе он будет торжествовать!»

Дезире прикусила губу. Очевидно, до крови, потому что сразу же ощутила во рту ее солоноватый привкус.

«Господи, я жива! – в смятении подумала она. – Какое счастье! Теперь надо только встать на ноги и идти».

Главное – забыть о боли, о том, что голова словно раскалывается на куски. «Потом… Я отложу боль на потом. Когда доберусь до замка…»

С судорожным всхлипом Дезире рывком садится.

И в то же мгновение открывает глаза.

Тин-тон. Важно шуршат маятником часы, со стены на самозванку укоризненно смотрит портрет Марии-Антуанетты, судя по всему, работы Виже-Лебрен… И в камине золотятся угли. Тепло… и хорошо. Господи, как хорошо!

«Этого не может быть, – в смятении думает Дезире. – Нет! Я умерла… и мне все это снится. О-о!»

Часы хрипят, кашляют, словно прочищая горло, и бьют двенадцать раз.

Двенадцать раз… Полночь… Рождество.

Дезире протягивает руку и трогает покрывало на постели. Нет, она вовсе не умерла. Она лежит на своей кровати в голубой спальне. Так что же, неужели ей привиделось все, что было? Тень, скользнувшая по ковру, нападение, коварный удар…

Машинально Дезире коснулась своих волос – они были влажные, а материя платья в нескольких местах стала мокрой из-за снега. Нет, то, что случилось с нею, произошло наяву. Кто-то доставил ее сюда после того, как какой-то мерзавец оглушил ее и вынес из замка, чтобы она замерзла до смерти. При одном воспоминании о морозе и метели Дезире стало нехорошо.

Итак, кто-то спас ее, но кто?

Мадемуазель Дезире Фонтенуа так устроена, что любит выяснять все до самого конца. И она выяснит.

Господи, как же болит голова! С тихим стоном Дезире оглядывает спальню. Никого. Совсем никого. Что же это все значит, дамы и господа?

«Наверное, меня спасло привидение, – лениво размышляет Дезире, утирая кровь, которая течет из закушенной губы. – Да, да, привидение, которое живет в замке. Но нет, глупости! Кто-то из слуг заметил меня и принес сюда, только и всего. Через минуту он войдет в дверь и станет, потупясь, скромно клянчить деньги за спасение моей жизни. И, само собою, я щедро его вознагражу».

Она повернула голову и только теперь заметила в углу большое трюмо с красивым овальным зеркалом в серебряной раме, украшенной орнаментом из листьев и цветов, в которых прятались пухлощекие амуры. Дезире озадаченно нахмурилась. Что-то в зеркале привлекло ее внимание. Молодая женщина кое-как сползла с постели и, цепляясь за мебель, приблизилась к трюмо.

Нет, она не ошиблась. Все было именно так, как ей показалось вначале. Поперек зеркала шла размашистая надпись, выведенная какой-то алой жидкостью, подозрительно напоминающей кровь.

Надпись гласила:

Ноги не держали Дезире, и она рухнула на стул. На мгновение закрыла глаза, но, когда вновь открыла их, надпись была все там же и не собиралась исчезать. Более того, теперь было ясно видно, что писали именно кровью. Кто-то обмакнул в нее указательный палец и таким образом вывел на зеркале свое предупреждение.

– Черт побери! – тоскливо проговорила Дезире. – Вот черт побери!

Определенно, более подходящие слова в этой ситуации трудно было подыскать.

2. Из дневника Армана Лефера

День обещал быть точно таким же, как и все остальные дни. Привкус праздника, заключавшийся в нем, не делал его ни лучше, ни хуже – или, по крайней мере, так казалось мне. Праздник был во мне самом, потому что я проснулся с мыслью о Матильде и неожиданно понял, что люблю ее. Люблю ее внимательные серые глаза, люблю мелкие завитки темных волос на ее затылке, люблю спокойное милое лицо – не красивое, а именно милое. Сначала она казалась мне немного надменной, эта немногословная молодая женщина с ровными манерами, однако вскоре я понял, что на самом деле она очень уязвима. Кто она в Иссервиле? Нечто среднее между прислугой и бедной родственницей, а ведь по одному ее виду ясно, что она не может быть ни тем, ни другим. Она умна, образованна – я сам видел, как она помогала Люсьену разбирать какую-то сложную математическую задачу. Она… Но тут в мои мысли самым бесцеремонным образом вторглась реальность в облике Клер Донадье.

– Вы все еще в постели? – язвительно осведомилась старая служанка.

Тон ее красноречивее слов говорил: надо же, всякие бездельники только и делают, что прохлаждаются, в то время как честные люди… и так далее. К честным людям она, разумеется, относила в первую очередь себя и, конечно, сильно удивилась бы, если бы ей сказали, что на свете есть кое-кто и получше ее.

– Да, я в постели, – ответил я на ее слова. – А вы что же, собираетесь ко мне присоединиться?

Старая мегера ахнула и отшатнулась, закрыв рот ладошкой.

– О! Надо же, как мы заговорили! А как же несравненная Матильда? Вы что же, больше не мечтаете о ней? Впрочем, как бы вы ни старались, у вас все равно ничего не выйдет, потому что она уже занята. Вот так-то!

И с гордо поднятой головой Клер выплыла из комнаты, оставив Армана Лефера лежать поверженным на поле брани, роль которого на сей раз выполняла старая кровать с витыми столбиками, поддерживающими не существующий более балдахин.

Да, я был повержен, раздавлен, уничтожен. Впереди был еще один безрадостный серый день, и ничто в целом свете уже не могло скрасить его. Одеваясь, я твердил себе: Клер ненавидит меня, она могла все выдумать из злости, но… А какой ей резон выдумывать – ей, которая шныряла везде, как тень, и знала обо всем, что происходило в замке, и даже о том, что еще только могло произойти? Поневоле приходилось признать, что, скорее всего, она сказала правду. Неужели между Матильдой и немолодым доктором Виньере что-то есть?

В самом скверном расположении духа я спустился вниз и почти сразу же увидел ту, о которой неотступно думал все время. Стоя у окна, Матильда разговаривала с графом, который выглядел хмурым и недовольным.

– Это черт знает что такое! – сердито говорил он. – На Новый год я устраиваю в парижском особняке торжественный прием на восемьдесят персон. И как я теперь туда попаду?

– Доброе утро, господин граф, доброе утро, мадемуазель Бертоле, – сказал я, подходя к ним. – Что-нибудь случилось?

Граф объяснил, что снежная буря замела все дороги, и он не уверен, что ему удастся поспеть в Париж к намеченному приему, так как железная дорога, судя по всему, тоже не действует. Я ответил в том духе, что сегодня только 25-е число, и до Нового года все наверняка образуется. Матильда поглядела на меня благодарными глазами.

– Честно говоря, – промолвила она, – и я того же мнения. Ни к чему волноваться, месье Эрнест. Уверяю вас, все будет хорошо.

Наверное, я переменился в лице. Матильда назвала графа «месье Эрнест», и в ее устах обращение прозвучало так естественно, так буднично… А ведь граф Коломбье весьма нетерпим к любого рода фамильярности! Черт возьми, похолодел я, неужели Матильда – его любовница, и именно на это намекала мерзкая Клер?

– Что с вами, месье Лефер? – с удивлением спросила Матильда, глядя на меня.

Я выдавил из себя улыбку.

– Ничего… Кажется, из-за непогоды у меня разыгралась головная боль.

– Тогда вам следует обратиться к доктору Виньере, – заметила Матильда.

Нечего сказать, хороший совет!

– Спасибо, – сквозь зубы ответил я, – как-нибудь обойдусь.

Депутат вместе со своим помощником только что вошли в гостиную, и граф устремился к ним. Матильда пристально поглядела на меня.

– Последнее время вы неважно выглядите, – заметила она.

– Нелегко быть зависимым, – с горечью отозвался я.

– Я знаю. – Матильда серьезно кивнула. – Но иногда приходится.

Я готов был говорить с ней вот так – доверительно и просто – хоть целую вечность, но тут появились Ланглуа и англичанин в сопровождении химика Северена. Последний, бурно жестикулируя, объяснял спутникам суть какого-то сложного химического процесса, в котором те оба, разумеется, ничего не смыслили. Однако Ланглуа вежливо слушал, а Кэмпбелл с невозмутимым лицом время от времени кивал головой и говорил: «Oh, yes». Завидев меня, Ланглуа обрадовался – не мне, конечно, а возможности прервать опостылевший разговор:

– Вот и вы, месье Лефер! Не слышали, что нам подадут на завтрак?

Я усмехнулся – едва ли не больше, чем свои цифры, наш математик любит поесть – и ответил, что понятия не имею о том, каково будет наше утреннее меню.

– Очень жаль! – вздохнул Ланглуа, и внезапно до нас донесся истошный женский крик.

Граф прервал свой разговор с депутатом, Брюс Кэмп– белл типично по-английски неодобрительно вздернул брови, а я… Что касается меня, то, кажется, на мгновение я почувствовал такой ужас, какого не испытывал, даже когда шел в первую в своей жизни гусарскую атаку.

Крик захлебнулся на самой высокой ноте, но уже через мгновение повторился вновь. Не раздумывая, мы все бросились к выходу и, толкаясь локтями, кое-как продрались в дверь.

– Ну, если это опять проделки Франсуазы, – процедил сквозь зубы граф, – я ей задам!

Однако Франсуаза оказалась ни при чем. Навстречу нам выбежала другая служанка, круглолицая Марианна, и дрожащим голосом сказала, что с госпожой Бретель что-то произошло и она боится войти к ней.

– Ведите сюда доктора, срочно! – распорядился Коломбье.

Марианна кивнула и убежала, а мы подошли к комнате мадам Эдмонды, из которой по-прежнему доносились дикие крики.

Нас было семеро здоровых мужчин, и все же мы стояли и переглядывались, не зная, что предпринять. Спасла положение, как всегда, женщина. Матильда решительно постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла.

– Мадам Бретель, что с вами, что случилось?

Я едва узнал элегантную Эдмонду Бретель в том существе, которое сползло с кресла и бросилось навстречу Матильде. Волосы жены управляющего стояли дыбом, зубы стучали. Она пыталась сказать что-то, но у нее не выходило ничего, кроме сдавленного хрипа.

В дверь вбежал доктор Виньере, за которым по пятам следовала Марианна. Я заметил, что она не решилась войти в комнату, а остановилась на пороге, боязливо поглядывая внутрь.

– Мадам Бретель, – воскликнул Виньере, – что, что такое? Вас что-то напугало?

Эдмонда тихо застонала и повалилась в обморок. Мы засуетились вокруг нее, не зная, как помочь несчастной женщине, и, конечно, больше мешали, чем помогали. Следует отдать должное Виньере – он сумел быстро привести ее в себя.

– Что произошло, мадам Бретель? – с некоторым раздражением в голосе спросил граф Коломбье. – Вы нас всех переполошили не на шутку!

Жена управляющего беззвучно заплакала. Слезы катились по ее увядшим щекам, оставляя блестящие дорожки.

– Вы не поверите мне, – еле слышно выдавила она из себя. – Я и сама не поверила бы, если…

– Я слышал какие-то крики. Что случилось? – С этими словами в дверь вошел ее муж, за которым по пятам следовала очаровательная мадемуазель Фонтенуа.

С грохотом на пол повалилась случайно сброшенная кем-то со стола тяжелая ваза. Дезире поглядела на нее и укоризненно покачала головой.

– Осторожнее, мистер Кэмпбелл, – сказала она. – Не то мой кузен может вычесть ее стоимость из вашего жалованья.

Брюс покраснел, как вареный рак.

– Простите, – пробормотал он, – я нечаянно.

Меж тем Филипп Бретель с недоумением оглядывал лица присутствующих.

– Я не понимаю, – проговорил он, – ничего не понимаю. Это ты кричала, Эдмонда? На тебя кто-то напал? Что случилось, в конце концов?

Эдмонда вытерла слезы. Ее губы судорожно скривились.

– Хорошо, – устало промолвила она, – хорошо… Я все вам расскажу.

3. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

– Она видела призраков, – сказала тетя Дезире.

– Призраков? – поразился я.

– Да. Четыре ужасных призрака в темных одеждах вышли из стены и стали кружить вокруг нее. Ясное дело, они напугали ее до смерти.

Подумать только – я пропустил такое происшествие! А все оттого, что вчера до поздней ночи читал «Остров сокровищ» и заснул уже в четвертом часу.

– Значит, Франсуаза не солгала нам, – вырвалось у меня, – она действительно что-то видела. Я тоже видел темную тень, и это не мог быть живой человек, раз он проходил сквозь стены. – Внезапно меня осенило: – Ну конечно же! Тетя Дезире, я знаю, кто это!

– Что за глупости, Люсьен, – проворчал мой отец.

– Но ведь ты сам когда-то рассказывал, – не унимался я, – что давным-давно замок принадлежал тамплиерам. Когда их орден был уничтожен, многие предпочли забыть о том, кем они были, но четверо рыцарей не пожелали отречься. И тогда их замуровали в стене! Заживо! Вот поэтому они и бродят теперь, пугая нас!

Мать уронила вилку в тарелку и заплакала. Что же до отца, то я видел, что он с трудом сдерживал раздражение.

– Люсьен, малыш, – наконец проговорил он. – Конечно, мы все признательны тебе за твою версию, но, видишь ли… Когда я купил замок, я распорядился почти полностью перестроить его. Так вот: тут не было никаких замурованных в стены мертвецов! И никаких следов тамплиеров тоже не было!

– А ты везде смотрел? – спросил я. – Может, ты просто их не заметил? Да и потом, в Иссервиле не так уж много переделано, как кажется. – Тут мне в голову пришла другая мысль: – А что, если, перестраивая замок, ты потревожил их покой? Вот они и недовольны.

– Люсьен! – прошипел отец. – Дезире, скажите ему, пожалуйста, чтобы он не городил вздора. Имею я право отдохнуть, в конце концов? Хотя бы в Рождество!

Я надулся и уставился в тарелку.

– А что, такая легенда действительно существует? – спросила тетя. – Я имею в виду, о замурованных рыцарях?

Матильда улыбнулась.

– Это всего лишь легенда, мадемуазель Фонтенуа, – ответила она.

– Уверен, ее выдумал сам продавец, чтобы поднять цену за замок, – буркнул отец.

Депутат хихикнул.

– Значит, вы в нее не верите? – спросила Дезире.

Прежде чем ответить, отец покосился на пустующее место мадам Эдмонды. Сегодня она предпочла остаться у себя, и муж вызвался составить ей компанию.

– Я полагаю, что мадам Бретель что-то привиделось, – довольно сдержанно ответил он. – И скорей всего, привиделось под влиянием россказней дурехи Франсуазы, которая вчера ухитрилась увидеть несуществующую надпись. – Он повернулся к доктору: – Как вы считаете, месье Виньере, такое возможно?

– Вполне, – после некоторого колебания ответил доктор. – Только меня удивляет, что мадам Бретель, такая… э… здравомыслящая женщина, могла поддаться… гм… этому влиянию.

– Судья Фирмен тоже здравомыслящий человек, однако и он не пришел к завтраку, – проворчал Констан. – Все дело в том, до какой степени мы верим в собственный здравый смысл.

– Может быть, Оливье просто спит? – предположил Пино-Лартиг. – Или пошел куда-нибудь прогуляться? Сегодня, честно говоря, я его не видел.

Отец послал Антуана спросить у судьи, не присоединится ли он к нам. Дворецкий важно кивнул и удалился.

– Интересно, а что наука думает о призраках? – заметила тетя Дезире. – Ваше мнение, месье Северен?

Химик как-то замялся, но в конце концов все-таки признался, что с точки зрения науки призраков не существует.

– Вы придерживаетесь того же мнения, месье Ланглуа?

Математик отозвался в том смысле, что его науке ровным счетом ничего о призраках не известно и поэтому он воздержится от суждения по данному вопросу. Брюс Кэмпбелл кашлянул.

– Должен вам сказать, что у меня на родине, в Англии, очень даже верят в существование призраков, – сказал он.

Тетя Дезире улыбнулась.

– Да, я тоже склонна в них верить – иногда, – промолвила она, и ее глаза сделались совсем золотыми. – Известны случаи, когда человек, которого считали мертвым, вновь появляется среди живых. Правда, – со вздохом добавила она, – подобное происходит весьма редко. Не так ли, мистер Кэмпбелл?

Мне не понравился тон ее слов. Она словно заигрывала с этим надутым англичанином… или играла с ним, как кошка с мышкой. И что она могла в нем найти?

– Кажется, месье Лефер еще не высказал своего мнения, – заметил папа с легкой иронией. – Вы верите в привидения, Арман?

Учитель фехтования поднял глаза…

Раз уж я твердо решил быть писателем, то должен уметь передавать не только действия, но и внешность героев, и сейчас я попробую описать Армана. Нос обыкновенный, рот обыкновенный, глаза обыкновенные, зеленоватые. Нет, не так. Волосы темные, глаза зеленоватые, над левой бровью небольшой поперечный шрам. Ближе, но все равно не то. Может, надо лишь написать, что у него худое сосредоточенное лицо и очень внимательный взгляд? На вид ему (Арману то есть, а не взгляду) лет тридцать, а может, тридцать пять. Что ему не пятьдесят, это точно. А еще точнее, что описания людей мне, похоже, не даются. Значит, придется учиться, тут уж ничего не попишешь.

Арман молчал, не отвечая. Кажется, он катал по столу хлебный шарик, хотя я и не уверен.

– Ну так что, любезный? – осведомился депутат, брюзгливо выпятив нижнюю губу. – Верите вы в привидения или нет?

– Я бывший военный, – отозвался мой учитель.

– Значит, нет? – уточнила Дезире.

Арман пожал плечами.

– Когда человек умирает, он умирает навсегда, – спокойно промолвил он. – Можете мне поверить.

Интересно, что бы он сказал, встреться он лицом к лицу с существом, которое проходит сквозь стены? Я думаю, ему пришлось бы пересмотреть свои взгляды.

Дворецкий вернулся и доложил, что судьи нет в его комнате и никто из слуг не знает, где он.

– Наверное, его утащили призраки, – желчно предположил Констан. Однако шутка не вызвала того отклика, на который он рассчитывал.

– И охота вам зубоскалить, Луи, – одернул его депутат. – Наверняка он скоро будет. Он ведь любит делать по утрам моцион – для здоровья.

– Конечно, патрон, – спокойно согласился помощник. – Не сомневаюсь, вы совершенно правы.

И до самого конца завтрака никто больше не вспомнил о судье.

4. То, что произошло после завтрака в комнате Андре Северена

Химик был встревожен. Сначала служанка увидела какую-то странную надпись… потом какие-то призраки… Чем дальше, тем меньше ему все это нравилось, и после завтрака, отведя хозяина в сторону, он совсем откровенно сказал, что хотел бы уехать.

Граф Коломбье сделал попытку рассмеяться, которая, впрочем, вышла у него довольно жалкой.

– Вы шутите, Андре? От кого угодно я мог ожидать подобного заявления, но не от вас… Мало ли что могло померещиться ребенку и глупым женщинам!

– Мадам Эдмонда вовсе не глупа, – возразил Северен.

Граф внимательно посмотрел ему в лицо.

– Признайтесь, Андре, неужели вы испугались? Я просто не могу в это поверить!

– Дело вовсе не в страхе, – отозвался химик, задетый за живое. – Просто мне нужна спокойная обстановка, чтобы закончить необходимые расчеты.

Граф поморщился.

– Стало быть, вам еще не удалось вывести окончательную формулу? Жаль…

– Я очень близок к ней, – заявил Северен, – но на завершение разработки взрывчатого вещества нужно время. И потом, мне не хватает моей лаборатории. Я крайне признателен вам за то, что вы пригласили меня полюбоваться на ваш замок, он просто великолепен, но теперь… Мне надо снова браться за работу. Одним словом, – он собрался с духом, – я хотел бы уехать как можно скорее.

Именно тогда граф и сказал ему, что все дороги занесло и что покамест об отъезде нечего и думать.

– Подождите, Андре, прошу вас… Через два-три дня мы с вами вместе уедем отсюда, обещаю вам.

Химик нахмурился. Два-три дня! Еще столько времени придется провести в постылом замке, который (он это чувствовал) начинает действовать ему на нервы! Он поклонился графу и ушел.

«Здесь творится черт знает что… – Тут химик вспомнил, что его тетрадь с расчетами осталась лежать на столе, и, стало быть, любой, кому вздумается, может просмотреть ее. – Этого еще только не хватало! Нет, раз уж тут по комнатам шастает неизвестно кто, лучше я упрячу тетрадь подальше… Потому что, если все обстоит и впрямь так, как я думаю, то новое вещество… О, оно будет гораздо мощнее динамита господина Нобеля!»

Ускорив шаг, химик добрался до своей комнаты. Дверь была приоткрыта, и, бог весть почему, это сразу же пробудило в Андре Северене самые неприятные предчувствия.

«Положительно, у меня расшатались нервы… Наверняка тут вина Маню, который убирает мою комнату. До моей тетради ему нет никакого дела».

Однако внутри оказался вовсе не Маню, а совершенно другой человек, который, стоя у массивного бюро, чрезвычайно внимательно просматривал заметки, сделанные химиком в его заветной тетради.

От ярости у Северена все поплыло перед глазами.

– Милостивый государь! – высоким, тоненьким голосом выкрикнул он. – Что вы тут делаете? Как вы смеете…

Человек, стоявший возле бюро, поднял голову и вороватым движением, которое больше всего поразило химика, попытался захлопнуть тетрадь, но было уже слишком поздно. Химик видел его, узнал, что он интересовался его расчетами…

– Я искал вас, – забормотал незваный гость, – думал, что вы у себя, пришел к вам… а тут тетрадь… И я просто так открыл ее, чтобы посмотреть…

– Месье, вы лжете! – выкрикнул окончательно выведенный из себя химик. – Как вы могли искать меня, когда мы с вами были в одной комнате, и вы ушли, убедившись, что я разговариваю с графом? Я буду вынужден доложить ему о вашем недопустимом поведении!

Андре Северен повернулся и сделал шаг к двери. За его спиной человек ощерился и достал из кармана небольшой револьвер.

– Ну ладно, месье Северен, – процедил он сквозь зубы, – раз вы не захотели по-хорошему, значит, придется по-плохому.

Химик не успел дойти до двери, когда где-то неподалеку внезапно грянул гром. Это было странно, потому что за окнами стояла зима и никакой грозы не могло быть и в помине. Но еще более странным оказалось то, что ноги Андре неожиданно подломились в коленях, и собственное тело внезапно показалось ему тяжелым, невыносимо тяжелым. «Словно оно из свинца», – успел по привычке подумать ученый. Он сумел, шатаясь, сделать еще один шаг, но на следующий его сил уже не хватило, и химик повалился на пол, нелепо раскинув руки. Изо рта его бежала струйка крови. Незнакомец спрятал револьвер, забрал тетрадь и подошел к двери.

– Я же говорил вам, месье Северен, – укоризненно промолвил он, – а вы меня не послушали.

Но Андре Северен уже не мог ничего ему ответить. Он был мертв.

1. Из дневника Армана Лефера

Вновь я обмакиваю в чернила стальное перо, чтобы продолжить мой рассказ о странных событиях того странного дня. С чего же мне начать? С бледного лица Эдмонды Бретель? Но об этом я уже писал. Описать утренний завтрак, на котором впервые несколько мест оказались пустыми? Или боязливые косые взгляды и перешептывания слуг?

Да, пожалуй, начать следует с последнего.

За завтраком не произошло ровным счетом ничего заслуживающего внимания, и я удалился к себе – отрабатывать один удар, который мне никак не давался. Не прошло, однако, и пяти минут, как на пороге появилось постороннее лицо. Это был Антуан Лабиш, дворецкий.

– Можно поговорить с вами, месье? – спросил он.

Я не принадлежу к тем людям, которые считают, что лучшее в обращении с прислугой – ледяная надменность и едва скрываемое пренебрежение. Если я вижу, что имею дело с приличным человеком, я и обращаюсь с ним соответственно, но если слуга или служанка слишком многое себе позволяет, я немедленно ставлю его (или ее) на место. Что же до Антуана, то я уже давно решил для себя, что он принадлежит к первой категории. У него благородное лицо с орлиным профилем, обрамленное двумя полумесяцами бакенбард. Не знай вы о его профессии, вы бы почти наверняка приняли его за какого-нибудь герцога или потомка старинного рода. Впрочем, в наше время слуги все больше похожи на аристократов, а аристократы – на нашкодивших лакеев. Возможно, это следствие того, что они частенько меняются отцами. Последняя мысль, честно говоря, немало меня позабавила, но ради Антуана я поторопился согнать с лица улыбку. В сущности, он славный малый, и я не хотел бы, чтобы он плохо обо мне думал.

– Входите, Антуан, – сказал я. – О чем вы хотели поговорить со мной?

Дворецкий опасливо оглянулся, после чего шагнул в комнату и с тщательностью, немало меня озадачившей, затворил входную дверь.

– Среди прислуги ходят разные слухи, месье, – кашлянув, начал он. – Особенно после того, что произошло сегодня с мадам Бретель.

А-а, понятно. Стало быть, речь опять пойдет о привидениях.

– Граф Коломбье считает, что у нее не в меру разыгралось воображение, – заметил я.

Мне показалось, что Антуан колеблется.

– Дело в том, месье, – наконец проговорил он, – что это началось вовсе не сегодня. И даже не вчера.

Я положил шпагу и медленно подошел к креслу. Что, черт возьми, он имеет в виду?

– Садитесь, Антуан, – сказал я. – И расскажите мне то, что знаете.

Дворецкий не замедлил воспользоваться моим приглашением. Он опустился на стул возле меня и, подавшись вперед, едва различимым шепотом поведал мне о том, что уже несколько месяцев творится в замке. О том, что многие из прислуги слышат разные шумы, стуки и голоса, причем люди, вовсе не склонные к суевериям и тому подобным вещам.

– Поначалу, – шептал Лабиш, – я и сам полагал, что все это глупости. Ну, старое здание, может, ветер залетел в какую-то щель и шумит, а горничным кажется, что кто-то стонет. Но потом, – голос дворецкого упал до почти неслышного шепота, – однажды осенью я увидел в коридоре его.

– Кого? – прошептал и я, против воли завороженный его рассказом.

Антуан покачал головой.

– Я не знаю, месье. Он был в черном и скользил по полу, как тень. Как безмолвная темная тень. Лишь в одном я готов поклясться, хоть на Библии, – это не был кто-то из слуг или кто-то из тех, кто живет в замке. И, только между нами… я уверен, что он вообще был неживой.

– Значит, вы тоже его видели, – пробормотал я. – Как и Люсьен.

В глазах Антуана мелькнул страх. Нет, я не ошибся: именно страх.

– Не только видел, месье Лефер, – проговорил Лабиш. – Я еще и слышал его.

– Что вы слышали? – изумился я.

– Как он плачет. – Дворецкий облизнул пересохшие губы. – Это было ночью, месье. Я проснулся… и услышал ужасные звуки. – Рассказчик содрогнулся. – Он рыдал, как может рыдать только неприкаянная пр́оклятая душа. Ни одному человеку не под силу произвести такие звуки.

Я немного подумал.

– Может быть, лила слезы какая-нибудь служанка? Кто-то, чья комната располагается рядом с вашей?

Антуан решительно покачал головой.

– Нет, месье. После того как умерла моя жена, комната слева пустует. А справа ничего нет, там глухая стена.

Я откинулся на спинку кресла. Антуан пришел ко мне не просто так. Он надеялся, что, может быть, я сумею отыскать всему происходящему какое-нибудь рациональное объяснение, до которого не мог додуматься он сам. Ведь, что ни говори, старый дворецкий вовсе не отличался легковерием, и его не так-то легко было испугать. Однако он сидел передо мной, зажав руки между коленями, и в его лице плескался страх.

Что же происходит в замке, в самом деле?

– Ты говорил с графом о том, что слуги слышат и видят что-то непостижимое?

Антуан несколько раз моргнул.

– Нет, месье.

– А с графиней, конечно, говорить бесполезно. – Я потер подбородок. – Скажи, ты знаешь легенду о четырех замурованных тамплиерах?

Дворецкий кивнул:

– Да, месье, я ее слышал. Говорят, тамплиеры занимались в Иссервиле всякими делами, которые были неугодны богу. Некоторые не пожелали раскаяться, и тогда их замуровали в стене замка, когда король Филипп уничтожил орден.

– Думаешь, это они и есть? – напрямик спросил я.

– Если бы вы слышали, как он рыдает ночью, вы бы тоже в это поверили, – твердо ответил Антуан. – А кровавая надпись? Она ведь появилась не просто так.

– Пожалуй, – помедлив, согласился я. – И еще странное исчезновение судьи…

– Но судья никуда не исчез, – запротестовал дворецкий. – Кучер Альбер доложил мне, что на конюшне не хватает одной кареты. Значит, месье Фирмен просто отправился покататься…

Он хотел добавить еще что-то, но не успел. В коридоре послышались быстрые шаги, и в следующее мгновение дверь распахнулась. На пороге стояла смертельно бледная Матильда. Она запыхалась и прижала руки к груди.

– Господа, – умоляюще прошептала она, – господа… Я не знаю, что мне делать. Он мертв, о господи, он мертв! Его убили!

Мы с Антуаном и сами не заметили, как оказались на ногах.

– Кто мертв, мадемуазель? – пролепетал дворецкий. – О ком вы говорите?

Матильда в отчаянии заломила руки.

– Андре Северен, химик… Его застрелили!

2. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

И опять я пропустил все самое интересное, потому что читал Стивенсона, а потом отправился искать тетю Дезире, которая куда-то запропастилась. Снаружи вновь бушевала снежная буря, а тети нигде не было, и вместо нее я увидел мамину горничную Полину, которая и сообщила мне о том, что произошло.

Убитого месье Северена обнаружила Франсуаза, которая от увиденного едва не упала в обморок, но нашла в себе силы добраться до Матильды и рассказать обо всем. Бедная Франсуаза – как будто ей мало того, что довелось пережить вчера… Мне было ее очень жаль, но еще больше – месье Северена, потому что он был добрый и никогда не чинился, не то что некоторые. И потом, из них двоих ему все-таки повезло гораздо меньше.

Меня не хотели пускать, но я все же увидел его. Он лежал на полу своей комнаты с удивленным выражением лица, которое так меня поразило, а крови (вопреки тому, что пишут в книжках) натекло совсем мало. Папа стоял возле тела с удрученным видом, слуги суетились, кто-то входил, кто-то выходил, появился и Филипп Бретель, но потом выскочил как ошпаренный. Луи Констан, помощник депутата, наоборот, никуда не выскакивал, он все ходил но комнате, осматривал тело, думал, собрав в складки кожу на лбу, и хмурился.

– Надо послать за полицией, – наконец сказал папа. – Произошло убийство, тут нет никаких сомнений.

– Думаете, деревенскому полицейскому окажется под силу разобраться в этом деле? – спросил Констан, насмешливо сощурясь.

Папа метнул на него быстрый взгляд.

– Вряд ли, – со вздохом промолвил он. – И потом, лучше подождать, пока метель уляжется. Конечно, деревня недалеко, но в такую погоду…

Он не договорил. Констан положил руку ему на рукав.

– Насколько я понимаю, месье Северен представлял большую ценность для ваших предприятий? – вкрадчиво осведомился он.

– Да, – отозвался отец несколько удивленно. – А почему, собственно…

– Предоставьте это дело мне, – уверенно заявил Констан. – Не забывайте, я как-никак бывший полицейский. – Папа колебался, и тогда Констан добавил: – Когда-то я уже оказал вам серьезную услугу, так что у вас нет никаких причин не доверять мне.

Отец отвернулся.

– Делайте что хотите, – буркнул он, не поднимая глаз. – Мне все равно.

– Вот и отлично, – одобрил Констан.

Мне не понравилось, как папа вел себя в сложившейся ситуации. Я много раз слышал, как он вполне серьезно называл Северена своей надеждой, и вот… не успело тело химика остыть, как отец уже отрекся от него и предоставил тут распоряжаться какому-то прохвосту. Куда благороднее держал себя Арман, пришедший с Матильдой и дворецким. Он нагнулся и бережно закрыл химику глаза, чего никто до него так и не догадался сделать.

Луи Констан отвел папу в угол, по всей видимости, чтобы их разговор никто не смог бы услышать. Но мне страсть как хотелось знать, о чем у них пойдет речь, и, прячась за ширмами, я сумел подобраться поближе.

– Для начала я хотел бы побеседовать с вами, – начал Констан. – Правда, что Северен разрабатывал для вас какое-то принципиально новое взрывчатое вещество?

Отец кивнул.

– И в чем же заключалось преимущество данного вещества перед порохом, к примеру, или динамитом? – продолжал Констан.

– Предполагалось, что оно будет обладать большей силой, – сдержанно ответил отец.

– Северен успел довести свои работы до конца? – прищурился Луи.

– Почти, – сухо сказал отец. – К чему все эти расспросы, месье?

– Просто я пытаюсь уяснить себе суть дела, – отозвался бывший полицейский. – Мы же с вами прекрасно знаем, что некоторые научные открытия стоят больших денег… Очень больших денег! – многозначительно прибавил он. – Если бы Северен довел свою работу до конца, я так понимаю, вы бы значительно обогатились и к тому же легко поправили бы свое финансовое положение. Верно?

Отец надменно вскинул голову.

– Мое финансовое положение таково, что не нуждается в том, чтобы его поправляли, – процедил он.

Констан прищурился еще больше, и взгляд его глаз стал острым, как нож.

– А мне доводилось слышать кое-что другое, – промурлыкал он.

– Мне неинтересно, что вы там слышали… – запальчиво заговорил отец.

– Ходят слухи, – безжалостно прервал его Констан, – что ваши заводы уже некоторое время приносят одни убытки, что перестройка богом забытого замка, в котором мы теперь находимся, стоила куда дороже, чем вы предполагали вначале, и, наконец, что даже ваши конкуренты перестали воспринимать вас всерьез. Сами знаете, месье дю Коломбье, как это серьезно, когда даже ваши враги забывают о вашем существовании.

– Ложь! – выкрикнул отец, будучи вне себя. – Грязная ложь!

Констан успокаивающе похлопал его по плечу.

– Ну-ну, господин граф, не стоит так горячиться. Мы все – ваши друзья, что вы прекрасно знаете. Плохо, конечно, что убийство этого бедняги произошло в вашем замке, но, может быть, нам удастся его замять. Теперь вот что: где бумаги нашего ученого друга? Я имею в виду, куда он заносил свои расчеты, формулы и всякое такое?

– У него была тетрадь, – подумав, уже спокойнее ответил мой отец. – Синяя.

– Вы бы не могли отыскать ее? – попросил Констан. – Учитывая, сколько она может стоить, безопаснее было бы держать ее в каком-нибудь надежном месте.

– Сейчас, – буркнул мой отец. – Насколько я помню, он всегда держал ее на бюро.

Он просмотрел бумаги, лежавшие на бюро, перерыл его ящики один за другим – все напрасно. Синяя тетрадь как сквозь землю провалилась. Луи Констан присоединился к поискам, но и вдвоем им не удалось ничего обнаружить. Стало ясно, что тетрадь исчезла.

Весь красный от злости, мой отец распрямился и тут только заметил меня.

– А ты что тут делаешь, негодный мальчишка? – гаркнул он. – Вон отсюда, тебе здесь не место! А вы, Лефер, что тут забыли, спрашивается? Немедленно уведите его отсюда!

Арман стиснул челюсти, но ничего не сказал. Он взял меня за руку, и вдвоем мы вышли из комнаты.

– Скверный сегодня день, – сказал я.

– Да уж, – усмехнулся мой учитель. – Все наперекосяк.

Я знал, что мой следующий вопрос покажется глупым, и потому не сразу задал его.

– Арман, – спросил я после некоторой паузы, – а его и правда убили? Я имею в виду, он не…

– Нет, его точно убили, – твердо ответил Арман. – Застрелили в спину.

– Но кто же мог это сделать? – жалобно спросил я.

Арман пожал плечами.

– Тот, у кого есть оружие и кто умеет стрелять, – ответил он.

– Да, – вздохнул я. – И еще тот человек похитил тетрадь Северена с расчетами.

Вообще-то я сказал «упер», но в литературном произведении такие слова употреблять не годится.

– Значит, из-за тетради Северена и убили, – отозвался мой учитель. – А слуги, наверное, решат, что тут опять замешаны привидения. – Он остановился и поглядел на меня. – Куда идем?

– К тете Дезире! – воскликнул я.

Арман улыбнулся и ничего не ответил.

Но у тети Дезире было заперто, и по-прежнему никто не мог сказать нам, где она.

– Вот чудеса, – пробормотал обескураженный Арман. – Неужели она тоже исчезла, как судья Фирмен? Нет, этого просто не может быть!

3. То, что произошло на дороге между деревней Сен-Пьер и замком Иссервиль

– Но! Но, окаянные!

Злой ветер бил в лицо, снег слепил глаза человеку, сидевшему на козлах. Лошади хрипели, упирались и не хотели идти. Вся дорога была завалена сугробами, иные из которых вымахали ростом с десятилетнего ребенка.

– Но! Пошли! Но!

Ветер застонал, как вдовец на панихиде, вцепился в кучера и принялся хлестать его по щекам ледяными вихрями. Снег иголками впивался в лицо.

– А, дья…

Лошади стояли, понурив головы, и лишь тяжко вздыхали. Мужчина слез с козел и сразу же провалился по колено в снег. Он выдрал из него ногу и вновь провалился, теперь уже второй ногой. Обрадовавшись новой забаве, ветер сорвал с него шапку и швырнул ее в сугроб. Человек с воплем ринулся за ней.

– Что за невезение… гос… споди… А-а!

Небо навалилось на землю так низко, словно хотело раздавить ее. Слева – вьюга, справа – снег, впереди – смерть, позади – тоже.

Мужчина поймал шапку, с кряхтеньем выдрался из сугроба. Ветер едва не сбил его с ног, и он волчком закружился на месте.

– У… Черт, черт, черт…

Ветер на мгновение стих – надо полагать, от ужаса. Злобно дернув щекой, человек кое-как набекрень надел шапку и повернулся к карете.

– Что за… – пролепетал он, не веря своим глазам.

На козлах сидела темная фигура.

Мужчина схватился за карман, в котором лежал его верный шестизарядный товарищ, который не раз выручал его прежде в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. Одной пули, впрочем, в барабане уже не было, но человек был уверен, что оставшиеся пять его не подведут.

Фигура не шелохнулась, только слегка качнула головой.

– Здравствуйте, мистер Кэмпбелл, – произнесла она приятным женским голосом, как две капли воды похожим на голос Дезире Фонтенуа. – Или, может быть, правильнее будет сказать – господин Грановский?

Человек оскалился, как попавшая в капкан лисица, и, разведя руки в стороны, изобразил нечто вроде шутовского поклона.

– Рад приветствовать вас, госпожа баронесса Корф! Какими судьбами вас занесло в наши края, бесценнейшая Амалия Константиновна?

В глазах учителя английского горел злой огонь, верхняя губа задралась, обнажив десны. Очки, придававшие ему такой интеллигентный вид, куда-то исчезли, как, впрочем, и нарочито невозмутимые манеры лжеангличанина. Теперь было видно, что это человек решительный, жестокий и хищный. И, само собою разумеется, опасный.

Но, похоже, Дезире Фонтенуа ни капли его не опасалась. Во всяком случае, она лишь поправила прядь волос.

– Я предполагала, что вы можете меня узнать, – уронила Дезире-Амалия.

– Конечно, я узнал вас, – беззаботно подтвердил Грановский. – В ту пору вы только начали появляться при дворе и, по-моему, даже не познакомились еще со своим бароном. Вряд ли вы запомнили меня – я тогда стоял на карауле. Ну, а вас не запомнить оказалось невозможно. Правда, я еще не подозревал тогда, какую службу мне окажет то, что я таки вас видел. И зря вы перекрасили волосы, право слово. Могли бы не стараться – я все равно бы вас узнал.

Амалия усмехнулась.

– Я не красила волосы, – ответила она. – Это парик. Именно он спас меня, когда вы с такой любезностью угостили меня вчера ночью ударом по голове.

– Значит, парик смягчил удар? – вздохнул Грановский. – Досадно. Знал бы об этом заранее, так сразу же пристрелил бы вас. – В его тоне не проскальзывало и намека на шутку. – Жаль, что именно вас послали за мной, баронесса.

– А чего вы хотели? – холодно спросила Амалия. – Вы и ваши приспешники убили лучшего царя, какого знала история России. Так не все ли равно, кто пришел бы за вами?

Глаза Грановского вспыхнули.

– Вы явились не в самый удачный момент, баронесса, – светским тоном промолвил он. – Я тут как раз проворачивал одно дельце, а вы мне все испортили.

– Да, когда наша агентура доложила, что вы под видом англичанина устроились в дом Коломбье, мы поневоле заинтересовались, – подтвердила Амалия. – Ведь он производит сталь для пушек и много чего другого, полезного в военном деле. Кстати, где вы выучили английский?

– Когда жил в Англии на нелегальном положении, – любезно ответил Грановский. – Тогда же я в совершенстве узнал англичан и понял, что нет ничего проще, чем изображать их. Надо просто делать вид, что все остальные люди для тебя не существуют.

– Думаю, последнее для вас было несложно, – заметила Амалия с подобием улыбки. – Ведь людей и их жизни вы ни во что не ставите.

– Вы имеете в виду Северена? – живо откликнулся Грановский. – Что поделаешь! Просто мне позарез было нужно то взрывчатое вещество, над которым он работал. Я не хотел убивать его, но он застал меня в своей комнате и стал грозиться, что все расскажет Коломбье. Сами понимаете, я не мог этого допустить. – Мужчина говорил, а сам незаметно поднимал руку к карману, в котором лежало оружие.

– И вы его убили, – мрачно сказала Амалия. – Когда я вошла, он был еще теплый. Если бы только я пришла раньше…

– Что я вижу, угрызения совести? – воскликнул Грановский. – Полно вам, Амалия Константиновна! Это был беспринципный мерзавец, который работал на другого мерзавца, вот и все. Конечно, Северен кое-что смыслил в своем деле, но…

– Да, я вижу, – отозвалась Амалия. И в подтверждение помахала в воздухе синей тетрадкой, которую Грановский оставил в карете.

Глаза революционера стали холодными, как лед, губы сжались.

– Ничего не забыли? – с убийственной вежливостью осведомилась Амалия, зорко наблюдая за противником.

– Послушайте, Амалия… – прохрипел Грановский. – Мне очень нужна эта тетрадка. Отдайте мне ее!

– Нет, – коротко ответила баронесса Корф. – Не отдам.

– Но почему? – проговорил Грановский, не веря своим ушам. – Почему?

– Потому что царь Александр был хороший человек, – ответила Амалия. – И он был мой друг, а вы убили его. Вот так.

Мгновение Грановский стоял, остолбенев от услышанного, но потом его губы раздвинулись в почти озорной усмешке.

– Значит, так, Амалия Константиновна? А вам не приходит в голову, – взвизгнул он, – что я просто могу убить вас и забрать тетрадку? – Он выхватил револьвер. – Вы просто смешны, баронесса! И если я не убил вас раньше, это не значит, что я не убью сейчас!

Он прицелился и нажал на спусковой крючок. Барабан повернулся с сухим щелчком, но выстрела не последовало. Что же до Амалии, то она даже не шелохнулась.

– Черт побери! – пробормотал Грановский, с озадаченным видом глядя на свое оружие.

– Вот именно, – спокойно согласилась Амалия и сделала неуловимое движение рукой. В следующее мгновение грянул выстрел.

Лошади недовольно замотали головами, одна из них протестующе заржала. Вьюга заревела с удвоенной силой, а Брюс Кэмпбелл, он же Виктор Грановский, медленно завалился на бок и больше не двигался.

– Прежде чем стрелять из оружия, проверь, заряжено ли оно, – буркнула Амалия. Сунув руку в карман, она достала из него пять патронов, мельком глянула на них и, несильно размахнувшись, швырнула в снег.

Убив Северена, Грановский понял, что надо бежать. Он забрал интересующую его тетрадь и отправился на конюшню, но, пока он возился с лошадьми, баронессе Корф удалось выследить его. Она незамеченной забралась в карету и, пока внимание Грановского было отвлечено заснеженной дорогой, осторожно вытащила у него револьвер и разрядила его, после чего вернула оружие на место. А так как баронесса Корф была одним из лучших сотрудников особой службы Его Императорского Величества, то все эти манипуляции не составили для нее особого труда.

– Прощайте, господин Грановский, – без всякой жалости в голосе сказала она и, взяв в руки вожжи, стала осторожно разворачивать карету. Лошади сначала упирались, но потом, поняв, что им предстоит возвращение в замок, бодро затрусили по сугробам. Из их ноздрей валил густой белый пар.

Что же до господина Грановского, то никто более не интересовался его судьбой, кроме притаившихся на ближайшем дереве двух ворон, которые с любопытством глядели на него. Они собрались приняться за дело, привычное с незапамятных времен, – поедание падали. И вьюга с ледяным ветром не могли помешать в этом полезном и, без сомнения, благородном занятии.

1. Из дневника Армана Лефера

Определенно, в замке творится что-то непонятное.

Сначала таинственным образом исчез судья Фирмен, затем куда-то запропастилась мадемуазель Фонтенуа, и в довершение всего ко мне подошел математик Ланглуа с вопросом, не попадался ли мне Брюс Кэмп-белл. Оказалось, что англичанина тоже нет на месте, и никто не знает, где он может быть.

Однако, помимо этих странных исчезновений, налицо было и самое настоящее убийство, расследованием которого занимался Луи Констан. Сначала он опросил прислугу, а потом взялся за учителей. Прежде всего он пожелал побеседовать с Брюсом Кэмпбеллом, потому что лакей Маню вроде бы видел его неподалеку от комнаты Северена примерно в то самое время, когда последний был убит. Известие, что учитель английского скрылся, отнюдь не прибавило Констану хорошего настроения.

– Вы, кажется, неплохо знали его, – сказал мне бывший полицейский.

Я ответил, что изредка играл с Кэмпбеллом в карты, но сие вовсе не значит, что я вообще его знал. Констан хмуро покосился на меня и полез в стол.

– Узнаете? – спросил он, показывая мне очки в тонкой металлической оправе. – Их обнаружили в комнате Кэмпбелла. – Констан нагнулся ко мне. – Вы не знаете, может, у него имелись запасные очки?

Но, по правде говоря, я никогда не видел у Кэмпбелла запасных очков, о чем и заявил со всей недвусмысленностью.

– У него было хорошее зрение? – осведомился Констан.

– Думаю, вряд ли, если он носил очки, – заметил я.

Мой собеседник улыбнулся.

– Наденьте их, пожалуйста, – сказал он, протягивая очки мне.

С некоторым удивлением я все же выполнил его просьбу. Однако в очках англичанина я видел точно так же, как и без них.

– Значит, Кэмпбелл носил очки с простыми стеклами? – пробормотал я, возвращая улику полицейскому. – Но зачем?

Констан улыбнулся еще шире.

– Любопытно, да? Если человек собирается делать ноги, то вряд ли он забудет свои очки, без которых плохо видит. Но, может быть, Кэмпбелл не по своей воле покинул Иссервиль? Может быть, он вообще мертв? Так я рассуждал до того момента, пока не догадался примерить очки. Тут, Лефер, возникает уже совершенно другой вопрос. К чему человеку носить очки, без которых он прекрасно может обойтись? Понимаете, о чем я?

В полном остолбенении я уставился на него.

– Вы хотите сказать, – медленно заговорил я, – что Кэмпбелл, скорее всего, никакой не Кэмпбелл и что это он убил Северена и похитил тетрадь с его расчетами? Но зачем?

– Затем, что его подослали конкуренты Коломбье, – жестко ответил Констан, и на его скулах набухли желваки. – Вот так интересно все складывается, Лефер. – Бывший полицейский перегнулся ко мне через стол. – Теперь, дорогой мэтр рапиры, мне нужна ваша помощь. Вы и математик чаще всего общались с Кэмпбеллом. Вспоминайте все, что тот говорил и делал. Мне во что бы ни стало надо установить, что он за гусь!

И Констан сделал пальцами такое движение, словно был не прочь свернуть названному гусю шею.

Я честно поведал все, что знал о Кэмпбелле. Мой рассказ занял не так уж много времени – оказалось, что хоть я и общался с этим человеком почти ежедневно в течение нескольких месяцев, он тем не менее умудрился остаться для меня загадкой. Я не знал, откуда он был родом, не знал, как звали его родителей и чем занимались его друзья. Изредка к нему приходили письма, но он никогда не говорил, от кого они. Более того, он, кажется, сжигал их сразу же по прочтении.

Наконец Констан отпустил меня. В коридоре в меня вцепился донельзя взволнованный Люсьен.

– Месье Лефер, ее нигде нет! Надо срочно что-то предпринять!

Я не сразу уразумел, что он имел в виду свою тетку Дезире.

– Люсьен, – сказал я, чтобы успокоить его, – ну посуди сам: куда она могла деться?

Однако мальчик настаивал на своем. Он обошел весь замок, спрашивал у всех слуг, у доктора, у Матильды. Тетя Дезире пропала! А может быть… но об этом даже подумать страшно… может быть, ее похитил Кэмпбелл?

– Зачем она ему? – удивился я.

Люсьен вскинул голову.

– Арман, а правда, что именно он убил Северена?

Что я мог ему сказать? Я ответил, что у Констана имеются определенные подозрения. Поведал об очках с простыми стеклами и о том, что Маню видел англичанина возле комнаты химика тогда же, когда произошло убийство.

– До чего же это все гадко! – в сердцах проговорил Люсьен. Следующая его фраза, однако, была типично детской: – Никогда больше не буду учить английский язык!

Мы стояли у большого окна на третьем этаже, которое выходило в сад. Кажется, я первым заметил карету, которая еле-еле ползла сквозь метель.

– Смотри, Люсьен! – воскликнул я.

Мальчик встрепенулся.

– Это же наша карета! Наверное, Кэмпбеллу пришлось вернуться, потому что все дороги замело! – воскликнул он и что есть духу бросился бежать вниз по лестнице.

Лабиш поймал его у самого выхода и с трудом смог заставить надеть куртку и сапоги. Луи Констан, услышав о том, что в Иссервиль вернулась исчезнувшая карета, тоже поспешил наружу, на ходу достав револьвер и проверяя, заряжен ли он.

– Какого черта вы отпустили Люсьена? – напустился он на меня. – Вы что, не понимаете, что может произойти, если Кэмпбелл и в самом деле убийца?

И, оттолкнув меня, он выскочил за порог.

Однако бывшего полицейского ждало разочарование. На козлах кареты оказалась мадемуазель Фонтенуа. Люсьен бросился к ней и повис у нее на шее.

– Ты вернулась, вернулась, вернулась! – захлебываясь от счастья, кричал мальчик. – А мы так испугались… так испугались!

– Вы одна? – крикнул подбежавший Луи Констан.

– Разумеется, а с кем я должна быть? – надменно осведомилась красавица.

– Ах да, вы же еще не знаете, – буркнул полицейский, пряча оружие. – Брюс Кэмпбелл исчез.

– Не иначе, он превратился в привидение, – легкомысленно заметила тетя Дезире, пожимая плечами. – Люсьен! Где твоя шапка? Так нельзя: ты можешь простудиться! Идем в замок, скорее!

Ведя за собой Люсьена, она сделала несколько шагов по дорожке, но неожиданно Констан преградил ей дорогу.

– Могу ли я узнать, мадемуазель, о цели вашей прогулки? – очень вежливо промолвил он. – Согласитесь, погода не слишком располагает к подобным путешествиям. Кроме того, вы уехали, никого не предупредив!

Дезире вскинула голову. Янтарные глаза молодой женщины сделались холоднее снега, который лежал под ее ногами.

– Это замок моего кузена или ваш? – с нескрываемой иронией спросила она.

– Разумеется, это замок графа дю Коломбье, – пробормотал Констан, сбитый с толку ее тоном.

– Да? Тогда я не думаю, что должна отчитываться перед вами, милейший, в чем бы то ни было. Идем, Люсьен!

И, не обращая более никакого внимания на опешившего полицейского, Дезире двинулась к входу в замок.

2. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Пока мы поднимались по лестнице, я рассказал тете о том, что ей наверняка было еще неизвестно.

– Месье Северен, химик, застрелен, и Констан думает, что это дело рук Кэмпбелла. А сам Кэмпбелл, – закончил я, – исчез!

Мне было интересно, что тетя скажет, узнав обо всем, но она как-то равнодушно осведомилась:

– Кэмпбелл – это кто?

– Мой учитель английского, – пояснил я. – А Констан считает, что он был никакой не учитель и его подослали папины конкуренты!

Дезире остановилась и поглядела мне прямо в глаза.

– В самом деле? А сам месье Констан – каким образом он оказался замешан во все это?

– Он бывший полицейский, – отозвался я, – потому и ведет расследование.

– Ах вот оно что! – пробормотала тетя.

Больше она не успела ничего сказать, потому что к нам подошли мои родители.

– Дорогая Дезире, – сказал папа шутливым тоном, – а мы-то все гадали, куда вы могли запропаститься! Ну разве можно исчезать вот так, без предупреждения?

– Я искала судью Фирмена, – объяснила тетя, стряхивая снег с прелестной пушистой шапочки, которая очень шла к ее оживленному лицу. – Вы же сказали, что он где-то гуляет, вот я и отправилась на его поиски.

Мама неодобрительно покачала головой.

– Но вы могли взять кучера! – заметила она.

– Я и сама отлично управляюсь с лошадьми, – беззаботно заметила тетя.

– Правда? – вскинул брови папа. – А мне всегда казалось, что вы их терпеть не могли, дорогая кузина. – И он пояснил маме: – С тех пор, как Дезире в детстве упала с пони и сломала руку.

– Но ведь это было так давно! – равнодушно отозвалась тетя, пожимая плечами.

– А зачем вам понадобился судья? – спросил противный Констан, который только что догнал нас.

Тетя Дезире обернулась и смерила его с ног до головы презрительным взглядом.

– Я хотела посоветоваться с ним насчет развода, – сообщила она.

Папа озадаченно моргнул.

– Чьего развода? – поинтересовался Констан.

– Моего, разумеется, – отозвалась тетя.

Тут даже моя мать открыла рот.

– Но, дорогая, – пролепетала она, как только обрела дар речи, – вы ведь еще даже не замужем!

– Вот именно, – со вздохом подтвердила тетя. – Обо всем надо думать заранее.

Отец и мать переглянулись. Чувствовалось, что они были в высшей степени поражены.

– Однако судью вам найти не удалось, – не унимался Констан.

Тетя слегка поморщилась.

– Нет, – нехотя призналась она. – Хотя это очень странно. Все дороги замело, и вряд ли он мог уйти далеко.

– А Брюс Кэмпбелл? – настаивал полицейский. – Его вы не встречали?

Однако Дезире решительно покачала головой:

– Нет. – Она обернулась к папе. – Люсьен сказал мне о том, что произошло в замке. Мне очень жаль, кузен.

Папа помрачнел.

– Да, – буркнул он, – похоже, Брюс Кэмпбелл оказался вовсе не тем, за кого мы его принимали.

Мать при этих словах сочла нужным всхлипнуть.

– И хуже всего, – добавил Констан, – что ему удалось сбежать.

– Уверяю вас, далеко он все равно не уйдет, – отмахнулась Дезире. – Однако меня удивляет, кузен, что вы с такой легкостью взяли в дом человека без рекомендаций, даже не удосужившись проверить, кто он такой.

– Ничего подобного, дорогая кузина, – возразил папа. – Рекомендации у этого человека были в полном порядке.

– Кстати, о рекомендациях, – вмешался Луи Констан. – Мадемуазель Фонтенуа высказала весьма дельную мысль. Я бы тоже хотел взглянуть на них. Быть может, нам удастся установить, кем же на самом деле является этот человек.

– А как же бедный месье Фирмен? – подала голос мать. – Что же делать с ним? Ведь странно, что его уже столько времени нет! И кузина Дезире его тоже не видела!

Луи Констан потер подбородок.

– Да, теперь совершенно ясно, что с судьей случилось что-то неладное, – буркнул он. – Мне понадобятся все ваши слуги, господин граф. Ничего не поделаешь, надо искать Фирмена. Уверен, он где-то неподалеку, иначе… Иначе все это просто не имеет смысла.

– Хорошо, – сказал папа, – берите всех, кого сочтете нужным.

– Вот и прекрасно, – одобрил Констан. – А вы пока отыщите рекомендации того молодчика.

Затем Констан собрал наших слуг, разделил их на группы и велел им прочесывать округу, пока еще светло. Вначале они, по-моему, не шибко рвались искать пропавшего судью и Кэмпбелла, о котором ходили слухи, что он убийца, но тут вмешался папа, посулил тому, кто найдет хоть одного из исчезнувших, щедрое вознаграждение, и все сразу же заметно взбодрились. Сам же Констан принялся изучать рекомендации, которые представил мой учитель английского, нанимаясь на службу в нашу семью.

– Безупречные отзывы, – заметил папа.

– Да, внешне все гладко, – проворчал Констан. – Если верить этим письмам, он обучал английскому сына Голицына и…

– Какого еще Голицына – князя Петра Голицына? – подала голос тетя, которая грела у камина озябшие руки.

– Да, именно его. А что? – с удивлением поднял голову Констан.

– Вынуждена вас разочаровать, господа, – заявила Дезире, – но у князя Петра нет сына, у него только три дочери. Я совершенно точно знаю это, потому что встречалась с ним при дворе в Петербурге.

Моя мать сразу же стала охать и причитать, что они пригрели на своей груди неизвестно кого, что Кэмпбелл наверняка висельник, каторжник и бандит и что просто чудо, что он не зарезал меня во время занятий. Все это, конечно, был жуткий вздор, потому что на занятиях Кэмпбелл был тихий, как мышь, и его никогда нельзя было вывести из себя.

– Вы, конечно, не проверяли его рекомендации, – уронил Констан, пристально глядя на отца.

Тот как-то замялся и наконец сказал, что учителей у меня так много, что просто невозможно тщательно проверить их всех.

– А зачем вы вообще обучаете сына дома? – спросила тетя Дезире. – Люсьен – способный мальчик, но это еще не повод, чтобы запирать его в четырех стенах. Почему бы вам не отдать его в лицей Генриха Великого, к примеру?

И она так ласково поглядела на меня, что сердце у меня в груди начало таять, как карамелька.

Папа сказал, что лично он ничего не имеет против лицея Генриха Великого, но что обучение дома все-таки лучшее из всех возможных. Мама добавила, что многие мальчики в лицеях грубы и дурно воспитаны и что мне не место в их компании.

– В жизни не слыхала большей чепухи, – холодно сказала тетя и повернулась к ней спиной.

Мать, разумеется, тотчас же воспользовалась этим, чтобы устроить сцену: ее, мол, не уважают в собственном доме, с ней не считаются, особа, у которой даже нет собственных детей, дает ей советы, как она должна обходиться со своими, и опять – ее все притесняют и не дают ей жить… Отец сначала пытался успокоить маму, но потом дернул за сонетку и велел вызвать доктора Виньере. Луи Констану, очевидно, тоже до смерти надоело происходящее, потому что он незаметно улизнул. Тетя Дезире удалилась, как только услышала слово «особа», и я побежал за ней, чтобы извиниться. Она шла так быстро, что я догнал ее только у двери ее покоев.

– Вы не должны сердиться на маму, – выпалил я первое, что пришло мне в голову, – доктор Виньере говорит, что во всем виноваты нервы, потому что раньше она такая не была. Она очень изменилась с тех пор, как погиб мой брат.

Тетя Дезире улыбнулась и потрепала меня по щеке.

– Ты славный мальчик, Люсьен, – сказала она. – Книжка тебе понравилась? Вот и хорошо.

И она ушла к себе, а я стоял и чувствовал себя так, словно мне вручили орден.

Конечно, глупое сравнение… Ну и пусть!

3. Из дневника Армана Лефера

Слуги искали весь день и никого не нашли. Судья Фирмен как сквозь землю провалился. С Брюсом Кэмп-беллом дело обстояло ничуть не лучше.

Все забыли про елку, про Рождество, про подарки. Филипп Бретель, ни на шаг не отходивший от своей смертельно испуганной жены, казалось, вообще сожалел, что оказался здесь, а не где-нибудь в другом месте. Пино-Лартиг развивал самые фантастические версии. Он считал, что Кэмпбелл был агентом английской королевы[94], которая не желала допустить нашего военного превосходства, именно поэтому англичанин убил Северена и украл его расчеты.

– Ох уж эти англичане! – то и дело повторял Пино-Лартиг, от возбуждения сюсюкая еще сильнее, чем обычно. – От них всего можно ожидать!

Что же до Ланглуа, то он придерживался несколько иной версии, и, надо признать, она выглядела куда более логичной, чем все предположения депутата.

– В конце концов, что мы имеем? С одной стороны, убитый химик и пропавшие бумаги. С другой стороны, судья, которого, судя по всему, уже нет в живых, иначе он непременно дал бы о себе знать. С третьей стороны, есть некто, кого мы знали под именем Брюса Кэмпбелла…

– И что же из этого следует? – перебил я математика.

Ланглуа важно поднял палец.

– Допустим, Кэмпбеллу – будем по-прежнему называть его так – были позарез нужны расчеты Северена. Но при чем тут судья? Почему судья Фирмен должен был исчезнуть именно в то же время? А между тем все очень просто. Судья Фирмен знал Кэмпбелла!

– Послушайте, что вы несете? – возмутился Коломбье. – Я ни на мгновение не поверю, что мой старый друг Оливье был в сговоре с этим чудовищем!

– Минуту терпения, господин граф, – живо возразил математик. – Сдается мне, что вы не так поняли мои слова. Когда я сказал, что месье Фирмен знал Кэмпбелла, я имел в виду нечто совсем иное. Вы забыли о профессии месье Фирмена, – многозначительно прибавил он.

Старый Пино-Лартиг подскочил на месте как ужаленный.

– А ведь верно! Фирмен – судья! И, может быть, он уже встречал негодяя прежде – на скамье подсудимых!

– Вот именно! – воскликнул Ланглуа. – Месье Фирмен уже встречал Кэмпбелла – и узнал его, вновь увидев в замке. В конце концов, что заставляет нас думать, что Кэмпбелл – англичанин? А что, если он один из наших преступников, которому удалось бежать в Англию? Там он выучил язык, потом некто надоумил его заняться делом Северена, и Кэмпбелл приехал сюда под видом учителя английского. На всякий случай он носил очки, чтобы его не узнали, и, не исключено, даже перекрасил с той же целью волосы. Вот только судью Фирмена ему обмануть не удалось! Оказавшись перед угрозой разоблачения, Кэмпбелл убил беднягу, и теперь бездыханное тело месье Фирмена лежит где-нибудь в снегу.

Графиня Коломбье содрогнулась.

– Какие ужасы вы говорите, месье! – плачущим голосом произнесла она. – Нет, я уверена, что бедный месье Фирмен просто вышел до завтрака погулять, и… И с ним произошел сердечный приступ. А то, что вы тут только что рассказали… нет, невозможно, просто невозможно!

Очевидно, графиня принадлежала к числу тех людей, которые, повторив сто раз «невозможно», окончательно убеждаются в том, что событие, о коем идет речь, действительно перестает являться возможным. Однако большинство присутствующих, к счастью, придерживалось другой точки зрения.

– Должен сказать, – задумчиво заметил Луи Констан, – что ваша теория, месье Ланглуа, представляется мне весьма интересной.

Математик напыжился, как индюк, которому только что сказали, что он угодит в суп к самому королю.

– О, месье Констан, мышление – моя профессия! Ведь математика, царица всех наук, так развивает мозг, что не пользоваться им в повседневной жизни становится просто невозможно!

Констан нахмурился, усмотрев в словах математика какой-то обидный для себя намек. Пино-Лартиг хихикнул и потер свои узловатые старческие ручки.

– Браво, месье Ланглуа! Вот у кого вам стоит поучиться, Констан! Не то я ведь могу и уволить вас, а на ваше место взять человека, который умеет думать.

– Пока все это лишь догадки и гипотезы, месье, – возразил задетый за живое полицейский.

– Да, но из множества гипотез одна всегда является истинной, не забывайте, Констан!

Взгляд, которым полицейский смерил Ланглуа, сулил тому по меньшей мере гильотину с последующим четвертованием. Однако математик ничего не заметил. За обедом он изложил свою теорию Матильде, которая от всего случившегося была сама не своя, и красивой мадемуазель Фонтенуа, которую, по моему мнению, все преступления на свете волновали куда меньше десерта, который она поглощала в ту минуту. После утра, проведенного на морозе, мадемуазель слегка покашливала, но аппетит у нее был отменный. И при том она не забывала улыбаться племяннику всякий раз, как замечала его обожающий взгляд, устремленный на нее.

После обеда слуги опять отправились прочесывать сад под руководством Констана, а я направился к себе. По пути я невольно стал свидетелем одного неприятного происшествия: старая служанка Клер бежала по лестнице, держа в руках какую-то зеленую тетрадь, и маленькие глазки ее горели неописуемой злобой.

– Господин граф, – кричала мегера, – вы только полюбуйтесь, что пишет ваш сын! Я нашла эту пакость у него под подушкой. Нет, вы только взгляните!

Бедный юный Люсьен, следовавший за Клер по пятам, сделался багровым, как пион, страдающий краснухой. Он попытался вырвать тетрадку из рук мерзкой служанки, но та с непостижимым проворством увернулась и побежала по лестнице дальше. Навстречу ей поднималась Дезире Фонтенуа, подобрав пышные юбки аметистового платья. Словно уступая дорогу служанке, она скользнула к перилам и в то же мгновение слегка выдвинула вперед носок правой туфельки. Не заметив, что ей подставили ножку, Клер споткнулась и кубарем покатилась вниз по лестнице, от неожиданности выпустив тетрадь. Тетя Дезире протянула руку и с завидным хладнокровием поймала тетрадь еще в полете. Положительно, у молодой женщины отменная реакция!

Поверженная Клер лежала внизу лестницы и стонала, не в силах подняться. Похоже, ей и в самом деле пришлось туго, но я слышал, как у меня за спиной посмеивались молоденькие служанки, у которых гадкая жаба в женском обличье успела выпить немало крови. Единственной, кто бросился Клер на помощь, оказалась Матильда. О моя добросердечная Матильда… которая, скорее всего, никогда не будет моей…

Дезире Фонтенуа махнула тетрадкой, подзывая племянника. Мальчик подошел, потупив голову. На его щеках все еще полыхали два алых пятна.

– Это твое? – спросила у него Дезире.

Люсьен утвердительно кивнул.

– Тогда держи, – великодушно сказала его тетушка и, даже не сделав вполне простительной в подобном случае попытки заглянуть в тетрадку, отдала ее Люсьену. Мальчик схватил тетрадку и убежал – надо полагать, торопился запрятать свое сокровище в более надежное место.

Граф, укоризненно качая головой, подошел к кузине.

– И зачем вы так поступили, дорогая Дезире? – Он кивнул на Клер, которая охала и никак не могла встать на ноги, несмотря на то что ее пытались поднять уже не только Матильда, но и пришедший ей на помощь Ланглуа. – Она ведь могла шею себе сломать, в конце концов!

– Подумаешь! – беззаботно парировала Дезире. – Некоторые шеи просто созданы для того, чтобы их ломали. – Она обернулась и смерила кузена зорким взглядом. – А вам, дорогой Эрнест, не стоит поощрять слуг шпионить за вашим сыном. Конечно, если вы не хотите, чтобы он возненавидел вас.

– Но Клер – одна из самых преданных наших служанок! – возразил задетый за живое граф. – Конечно, она не всегда права, но…

– Запомните, дорогой Эрнест, – медовым голосом пропела мадемуазель Фонтенуа, и ее глаза сузились. – Избыток преданности бывает иногда еще более вреден, чем ее недостаток! Послушайтесь моего совета, избавьтесь от этой особы, и вы сразу же избавитесь от множества проблем.

– Благодарю за совет, дорогая кузина, – с поклоном отозвался граф, – но в ближайшие сто лет я вряд ли последую ему. Я уже имел случай убедиться в верности Клер и не собираюсь ее увольнять. – Он возвысил голос: – Антуан! Будьте добры, позовите доктора Виньере, пусть он осмотрит Клер.

– Да, господин граф, – отвечал дворецкий, кланяясь.

– А вы, Лефер, помогите отнести бедняжку к ней в комнату. Я знаю, вы тоже ее не слишком жалуете, но… Проявите хоть немного христианского милосердия, в конце концов!

Без особой охоты я отправился выполнять приказание графа, а Дезире, буркнув себе под нос: «Надо же, какая забота», с треском раскрыла веер и величаво двинулась вверх по лестнице. Она шла, а ступеньки словно сами стелились ей под ноги, счастливые тем, что именно она попирает их. Уверен, не только у меня одного возникло такое впечатление. По крайней мере, граф Коломбье проводил свою кузину тоскующим взглядом и тяжело вздохнул.

4. То, что произошло в комнате Клер Донадье три часа спустя

Клер страдала. Ох-ох-ох, как болит все тело, просто сил нет! Ведь она ступенек десять пролетела, не меньше, на этой проклятой лестнице. Все потроха себе отбила, право слово, а все из-за этой разряженной паскуды, чтоб ее…

Клер ненавидела женщин, которые слишком хорошо одеваются. Все они – блудницы, грешницы и дочери порока, и им самое место в аду. А хуже всех – Дезире Фонтенуа, хозяйская кузина, которая давеча подставила ей ножку и не постыдилась выставить на посмешище почтенную старую женщину. Какой срам – так упасть, да еще у всех на виду! Теперь ее ни одна горничная слушаться не станет, а если этих потаскушек не держать в страхе, так они весь дом против тебя взбаламутят. Клер заворочалась на мягкой перине, но ребра тотчас заныли так, что она сдавленно застонала.

«Ну погоди, Дезире Фонтенуа, князева подстилка, поплачешь ты еще у меня. Я еще с тобой поквитаюсь, даром что я служанка, а ты хозяйка, которую слушаться должно. Ты еще пожалеешь, что посмела со мной так обойтись! Я тебе… я тебе толченого стекла в еду подсыплю, вот. Как ты со мной, так и я с тобой. Ух, и посмеюсь я, когда у тебя животик-то прихватит! А если и обнаружат что, скажу, что это все проделки Франсуазы, потому как она уже давно не в себе. Мыслимое ли дело – надписи ей какие-то чудятся кровавые, даже и молвить неудобно! А все от лени, да от обжорства, да от блуда с этим Альбером, очередным смазливцем окаянным. У, эти мужчины – вечно им подавай свежее мясо, да таких, которые помоложе да побойчее, нет чтобы на душу человека оглянуться… Мерзость, да и только! И куда катится этот мир?» Вот что думала Клер между стенаниями.

Стук-постук в дверь. Интересно, кого еще там черт несет? Так и есть, доктор Виньере! Зашел узнать, как она себя чувствует. Снаружи весь такой из себя солидный, а внутри – кисель прокисший, и только. Студень в жилетке!

– С Рождеством вас, дорогая Клер!

«Это он подлизывается, раз я уже дорогая стала. Нет, доктор, со мной все хорошо, можете не беспокоиться. Завтра я как встану, так всем им задам! Они у меня узнают, как в кулачок надо мной подхихикивать!»

Ушел доктор, слава богу. Дурень! Чистый дурень! Нужны Клер его заботы! Как будто она не знает, что его знаниям – грош цена в базарный день. Никого они не могут вылечить, эти доктора! Только бахвалятся, а толку – чуть!

За окнами уже темно, однако. И ветер! Чего он воет, этот ветер? Слушать тошно. Ах, как противно оставаться в такие мгновения одной! Господа-то небось уже за стол сели, на елке зажгли свечи, Люсьен получил свои подарки… Противный мальчишка! Ничего, он еще попляшет! Клер все равно доберется до его тетрадки, и все узнают, что он в ней накалякал!

Клер, охая, заворочалась на постели. Где-то начали бить часы – и внезапно умолкли. «Подремать, что ли, немножко?» – подумала Клер, и в следующее мгновение… из противоположной стены показался призрак.

На нем был темный рыцарский плащ, спадающий до пят. Голову скрывал капюшон. Лица не было видно, и Клер внезапно со страхом сообразила, что это вовсе не потому, что оно осталось в тени, а потому, что лица просто нет.

– Помо… – захрипела она, видя, что призрак направляется прямо к ней, но окончание фразы съел какой-то невнятный писк, и Клер в ужасе поняла, что голос изменяет ей. Схватив со столика у изголовья первое, что попалось под руку, – толстенную Библию, – Клер что было сил метнула книгу в голову привидения, но та пролетела сквозь него, как сквозь туман, а сам призрак по-прежнему продолжал наступать на женщину.

– На помощь! – не помня себя, взвизгнула Клер, и тут из стен показались еще призраки.

Один из них, очевидно, застрял и никак не мог выбраться наружу. Клер в смертельном страхе смотрела, как он извивается. Но вот он дернулся, и плащ слетел с него, обнажив желтоватый скелет. Шипя, как змеи, четверо призраков стали наступать на Клер, протянув к ней руки.

– А-а-а! – слабо застонала служанка, сползая с кровати.

Ноги не держали ее, и Клер рухнула на пол. С безумным лицом, с разметавшимися по плечам седыми волосами, она ползла к двери, цепляясь за паркет скрюченными пальцами. Только бы успеть, только бы выбраться из комнаты прежде, чем призраки схватят ее! Они были уже совсем близко.

– Оставьте меня! – истошно закричала женщина. – Оставьте! Оста…

Словно огромная хищная птица вонзила ей в грудь свои когти, и Клер внезапно ощутила острую боль – такую острую, что пережить ее не было никакой возможности. «Я умираю», – было последнее, что она успела подумать, валясь ничком на пол. Не выдержав нечеловеческого напряжения, ее сердце разорвалось.

Над Иссервилем сгущалась тьма. Где-то тикали часы, в коридоре прозвенели веселые голоса и умолкли. Бледная луна заглянула в окно комнаты и осветила труп немолодой женщины с искаженным лицом, лежащий у самого порога. Глаза Клер были широко раскрыты, из полуоткрытого рта свешивалась нитка слюны. Ни одному человеку на земле не было до нее дела.

1. То, что произошло рано утром на горе Иссервиль

Две вороны – тощая и толстая – сидели на ветке дерева и смотрели вниз, где из высокого сугроба высовывалась безжизненная человеческая рука. Буря стихла, и лишь ветер ерошил серые перья больших птиц, которые терпеливо ждали чего-то.

– Карр! – хрипло гаркнула, встряхнувшись, первая ворона.

– Карр! – уверенно ответила вторая.

Ветер улегся. С неба начал сыпать мелкий снег. Решившись, тощая ворона слетела с дерева и приземлилась возле трупа. Недоверчиво косясь на него, она бочком– бочком подобралась ближе. Вторая ворона равнодушно наблюдала сверху, как ее подруга прыгает по снегу.

– Карр! – раздалось снизу.

– Карр, карр! – прозвучало с дерева.

Тощая ворона клюнула палец. Из него потекла кровь. Дергая черной головой, ворона стала клевать часто-часто – и внезапно рука взметнулась из сугроба и вцепилась вороне в горло.

– Карр, карр, карр! – забулькала она, тщетно пытаясь вырваться.

Рука уверенно давила все сильнее и сильнее, птица била крыльями, разбрасывая снег, но ничего не могла поделать. Толстая ворона, устав наблюдать это душераздирающее зрелище, протестующе каркнула и снялась с ветки, которая тяжело колыхнулась, осыпав неправдоподобно белый снег.

Тощая ворона в последний раз пискнула и угасла. Рука отшвырнула ее прочь. Сугроб заворочался, и из него показался смертельно бледный человек с безумными глазами. Это был Виктор Грановский, он же Брюс Кэмп-белл.

Страдальчески морщась, он ощупал левую сторону груди. Рубашка под курткой намокла от крови. Грановский попытался встать, но все поплыло перед его глазами, и, застонав, он повалился в снег. Мертвая ворона, распластавшая неподалеку свои крылья, привлекла его внимание, и, недолго думая, он подобрал ее и вцепился зубами ей в горло.

Свежая кровь на какое-то время вдохнула в мужчину силы. Отбросив ставший бесполезным трупик птицы, он немного отдышался и пополз вперед. Он вернется в замок Иссервиль, и никто не сможет помешать ему. Ни мороз, ни ветер, ни вьюга не остановят его. А когда он вернется…

Впрочем, там видно будет.

2. Из дневника Армана Лефера

Я сидел в своей комнате и думал о самом странном Рождестве, которое мне довелось вчера пережить. Подобие праздника в замке страха вышло не слишком убедительным. Да, конечно, были и торжественный ужин, и волшебно горящие свечи на елке, и подарки, но все лица словно подернула паутина опаски, а в глазах застыла поволока испуга. Я заметил, что граф Коломбье пил куда больше, чем обычно, а его супруга сжалась в кресле, как пугливая птица. Некоторое оживление внесла лишь кузина Дезире, которой, похоже, все было нипочем. Звучным голосом, перекрывавшим вой вьюги за окнами, она рассказывала всякие занятные истории из петербургской жизни, которых, судя по всему, у нее накопилось предостаточно. Только благодаря ей вечер вышел менее зловещим, чем можно было ожидать.

Однако то было вчера, а сегодня с самого утра в замке уже вовсю кипела работа. Констан с удвоенной энергией взялся за поиски судьи и незнакомца, которого все мы знали под именем Кэмпбелла. Теперь, помимо слуг, которым обещали хорошее вознаграждение в случае, если им удастся обнаружить хоть какие-нибудь следы, в прочесывании окрестностей приняли участие не только сам полицейский, но и доктор, Ланглуа, граф Коломбье, его управляющий и даже рассыпчатый Пино-Лартиг. Констан и мне предложил участвовать в поисках, но я ответил отказом. Мне вовсе не улыбалось торчать невесть сколько времени на ледяном ветру и пронизывающем холоде, чтобы только продемонстрировать свое рвение. Возможно, судья Фирмен был неплохим человеком, однако он явно не заслуживал, чтобы я из-за него получил воспаление легких. Констан не стал настаивать и около десяти удалился в который раз разрывать окрестные сугробы в поисках безвременно почившего судьи. В том, что Фирмена больше нет в живых, уже никто не сомневался.

Итак, все шло своим чередом: полицейский искал, следствие топталось на месте, а я уселся играть с самим собой в шахматы. Я как раз поставил себе шах, когда за дверями затопали чьи-то шаги, запричитали женские голоса, и я понял, что чудеса еще далеко не закончились, как раз наоборот – они в самом разгаре. Первой моей мыслью было, что кто-то все же сумел обнаружить тело Фирмена, но тут вошла Матильда, и, лишь глянув ей в лицо, я понял, что случилось нечто куда более серьезное.

– Клер умерла, – сказала она. И вслед за этим: – Арман, мне страшно.

Я решил, что Клер умерла от последствий падения, которое ей устроила милейшая мадемуазель Фонтенуа, и осторожно дал понять Матильде, что в происшедшем нет ничего особенного. Однако молодая женщина упрямо покачала головой.

– Пойдемте со мной, – сказала она, – и вы сами все увидите.

В дверях комнаты Клер толпились служанки. Многие плакали, и у всех были опрокинутые лица. Пока та была жива, они ненавидели ее, теперь же, когда вредная женщина больше не могла им навредить, они совершенно искренне жалели ее. Именно эта искренность не понравилась мне – я почему-то сразу же понял, что в основе ее лежит все тот же загустевший страх.

– Осторожнее, – сказала Матильда. – Она лежит у самой двери.

Я занес ногу, чтобы переступить через порог, – и не сразу смог заставить себя опустить ее. Мне доводилось видеть смерть, но никогда – такую. Пересилив себя, я наклонился над умершей. Ее глаза вылезли из орбит, рот был разинут в немом крике, на лице застыло выражение непередаваемого ужаса. Я не считаю себя трусом, и все же мне сделалось не по себе.

– Да, – пробормотал я, – вы правы. Она умерла вовсе не оттого, что ее столкнули с лестницы. Что-то сильно напугало ее, но что?

Услышав мои слова, стоящие в дверях служанки распялили рты и словно по команде дружно завыли. Это был не плач, не рыдание, а именно вой.

– Прекратите! – рявкнул я. – Ваши слезы ей уже не помогут.

Вперед выступила молодая девица с задорным лицом – Полина, горничная графини Коломбье.

– Конечно, месье, старухе Донадье теперь никто уже не сможет помочь, кроме милосердного бога. – Служанки согласно закивали. – Только вот что я скажу вам, месье. Вы знаете, что мы не любили ее, да и никто ее не любил, но в одном мы совершенно уверены: чтобы напугать ее, надо было хорошенько потрудиться. Потому что Клер Донадье никого не боялась!

– Верно! Верно! – зазвенели нестройные голоса. – Никто из живых не был ей страшен. Она любого могла на место поставить!

– Вот так-то, месье, – заявила Полина, победно глядя на меня. – Единственные, кого боялась Клер Донадье, были не живые, о нет! Испугать ее могли только выходцы с того света. Призраки, – уже завизжала Полина, теряя самообладание, – которые водятся в этом окаянном замке!

– Ну, тут всего лишь ваше предположения, – холодно сказал я. – Кто-нибудь из вас видел или слышал что-нибудь, что могло бы пролить свет на ее гибель? Может быть, кто-то сумел что-то заметить?

Все молчали. Я обернулся к Матильде, ища поддержки. Только она одна пока еще не поддалась общей истерике. Глаза на ее бледном лице ярко блестели.

– Вчера Клер поскользнулась на лестнице, – напомнила она. – Ее отнесли в комнату. Доктор Виньере осмотрел ее сразу же после падения, и он же навестил ее вечером. Это все, что я знаю, но, может быть, вам известно что-то еще? – Матильда повернулась к остальным.

Девушки переглядывались.

– Скажи им, Марианна, – наконец робко прошептала Франсуаза, хлюпая носом.

Марианна нервно прикусила губу и покачнулась.

– Когда я вчера возвращалась к себе в комнату, – буркнула она, – мне послышался крик. Что-то вроде «оставьте меня». Думаю, – теперь она смотрела в пол, – кричала Клер.

– Вы узнали ее голос? – спросила Матильда, подавшись вперед.

– Да, – ответила Марианна, по-прежнему избегая смотреть на нас.

– Тогда почему же вы не пошли и не посмотрели, что с ней? Может быть, она нуждалась в помощи?

Марианна с вызовом подняла голову.

– Если бы я пришла к ней, она бы наверняка меня облаяла, – фыркнула она. – И потом, мне и своих забот хватает, можете мне поверить.

Что можно было возразить?

– Я пойду поищу Констана, – сказал я. – И доктора. Они должны ее осмотреть.

Я двинулся к двери, но Марианна преградила мне дорогу.

– Думаете, месье Констан сможет поймать того, кто это сделал? – с вызовом спросила она. – Как бы не так! Ее убили призраки. Те же самые, что оставили надпись на зеркале. Те, которых видела мадам Эдмонда. Почему, ну почему вы не хотите признать очевидное? Замок проклят! И мы все погибнем здесь!

Это грозило перерасти в самую настоящую панику. Я решил, что пора унять зарвавшуюся служанку.

– Но пока вы живы и здоровы, – одернул я Марианну, – займитесь своим делом, а месье Констан пусть занимается своим. – Я обернулся к Матильде: – Я скоро вернусь, мадемуазель Бертоле.

Матильда улыбнулась – бледной, вымученной улыбкой, при виде которой у меня сжалось сердце.

– Идите, Арман, – сказала она. – Я буду ждать.

3. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Все-таки хорошо иметь тетю! Не какую-нибудь вредную тетку с поджатыми губами и жидкими волосами, стянутыми в пучок, а такую тетю, как Дезире, от которой всегда пахнет фиалками и у которой такие мягкие руки.

Я так пишу, потому что она мне нравится, вот!

Позавтракав, я первым делом отправился к ней. Весь замок ходил ходуном – месье Констан вообразил себя капитаном, который ищет сокровище (пропавшего судью то есть). Метель наконец стихла, и на небе показалось солнце. В его лучах снег блестит так, что больно глазам. Тетя Дезире стояла у окна и смотрела на крошечные фигурки, которые копошились в саду.

– Думаете, они найдут его? – спросил я, чтобы хоть что-то сказать.

– Нет, – коротко ответила тетя. – Не найдут.

– Почему? – заинтересовался я. (По правде говоря, я и сам придерживался того же мнения.)

– Да потому, что рыться в снегу – просто глупо, – сердито ответила Дезире. – Вчера уже обыскали весь сад, но ничего не нашли. – Она поглядела на меня. – У тебя сегодня много дел?

– Никаких, – честно ответил я.

– Тогда одевайся – и пойдем со мной.

– Мы будем искать судью? – деловито спросил я.

– Нет, – отрезала Дезире. – Мы будем думать.

По правде говоря, я не очень понял, что она имеет в виду, но все равно побежал переодеваться. Все служанки куда-то запропастились, и когда я наконец вышел в сад, Дезире уже была там. Она нетерпеливо ходила взад-вперед по дорожке, пряча руки в белую меховую муфточку, и ее лицо раскраснелось от холода. Будь я д’Артаньяном, я бы непременно в нее влюбился.

– Готов? – спросила Дезире. – Тогда пошли.

И мы медленно зашагали вперед.

– Так о чем мы будем думать? – спросил я, когда молчание, на мой взгляд, слишком уж затянулось.

Дезире улыбнулась.

– Да все о том же самом, малыш. Жил-был почтенный старый судья, и однажды он взял и исчез. Вопрос: что с ним стало и куда он мог деться?

– Ну, что с ним стало, мы знаем, – возразил я. – Его убили.

– Да? И откуда же сие следует?

– Так ведь он исчез, – удивленно сказал я. – Если бы он просто умер, его бы уже давно нашли, но судьи нигде нет. Значит, его тело куда-то спрятали. А зачем прятать тело человека, который умер своей смертью?

Дезире улыбнулась:

– Ну ладно, тут я с тобой соглашусь. И куда же, по-твоему, его могли спрятать?

– Не знаю, – честно ответил я.

Дезире прищурилась.

– Представь, Люсьен, что ты – убийца.

– Я не хочу быть Кэмпбеллом, – обиженно возразил я.

– Ладно, – легко согласилась Дезире. – Тогда представь, что я – сыщик Лекок[95], а ты – мой помощник. Ну так что вы думаете обо всем этом, инспектор Коломбье?

– Темное дело, месье Лекок, – печально сказал я.

– О, даже так?

– Да, месье Лекок. Намучаемся мы с ним, поверьте мне.

– Инспектор Коломбье, честное слово, я не узнаю вас. В конце концов, судья Фирмен – не какая-нибудь иголка. Не мог же он испариться, в конце концов!

– Что верно, то верно, – со вздохом согласился я, и тут меня осенило: – Но ведь убийца мог сжечь тело!

Дезире сделала страшные глаза.

– С прискорбием вынужден констатировать, инспектор Коломбье, что вы начитались романов некоего месье Габорио, – сурово сказала она. – Запомните, инспектор: даже курицу невозможно сжечь так, чтобы не осталось никаких следов, а человека и подавно.

– Ну, тогда… – Я немного подумал. – Он мог разрубить тело на части и зарыть их в погребе.

– Неплохо, инспектор Коломбье, но наш соперник Констан тоже успел подумать об этом. Вчера он уже побывал в погребе и не нашел там ничего, кроме бутылок превосходного вина и пары мышей, лакомившихся отменным окороком. Не знаю, как вам, а лично мне представляется совершенно невозможным, чтобы наш дородный судья сумел превратиться в мышь.

Я прыснул.

– Но ведь, – заявил я, когда перестал смеяться, – тело все-таки где-то спрятали, раз его до сих пор не сумели найти!

– Вот-вот, – подхватила тетя. – В том-то и заключается главный вопрос, Люсьен. Куда именно можно было спрятать не самый худощавый труп, чтобы полтора десятка человек сбились с ног и тем не менее до сих пор не сумели отыскать его?

– Может быть, его спрятали на конюшне? – предположил я.

– Или замуровали в стену? – добавила Дезире. – Затолкали в какой-нибудь дальний чулан, о котором все давно забыли? Как ты думаешь?

Из замка выбежал Арман Лефер. Он был без головного убора и тяжело дышал. Я видел, как он направился к Констану и о чем-то заговорил с ним, после чего полицейский кликнул доктора и, велев остальным продолжать поиски, быстрым шагом двинулся к замку.

– Похоже, в Иссервиле опять что-то случилось, – вполголоса заметил я тете Дезире.

Однако она даже не слушала меня.

– Судья любил гулять по утрам. Предположим, он вышел на свою обычную прогулку, во время которой к нему подошел некто и убил его. После чего убийца захотел спрятать труп. Стал бы он тащить его в замок? Нет, потому что там его наверняка бы заметили. Тогда что? Закопать в землю? Невозможно: она лежит под футом снега и к тому же наверняка твердая, как камень. – Дезире зябко поежилась. – Что же остается? Бросить тело в сугробе? Но ведь ни Констан, ни его люди ничего не обнаружили.

– Значит, тело вывезли и спрятали вдали от Иссервиля, – сказал я, видя, что она внезапно замолчала. – Больше ведь ничего не остается.

Какая-то птица завозилась на стоявшем неподалеку от нас дереве, и с его ветвей посыпались комья снега, на лету распадаясь в снежную пыль.

– Так я и знала, – тяжелым голосом промолвила Дезире.

Я посмотрел туда, куда был направлен ее взор. В нескольких шагах от дерева возвышался снеговик – тот самый, который я недавно слепил вместе с ребятами.

– Это же просто снеговик, – сказал я и осекся.

Мы стояли рядом. Не знаю отчего, но мне вдруг сделалось жутко, и я придвинулся поближе к тете. Заметив мое состояние, она улыбнулась беглой улыбкой и, выпростав ладонь из муфты, взяла меня за руку.

– Видишь? – шепотом спросила она.

– Вижу, – так же шепотом отозвался я. – У снеговика кровь на лице.

– Стой здесь, – велела тетя. – И никуда не уходи.

Осторожно ступая по глубокому снегу, она приблизилась к снеговику и начала понемногу счищать снег с его головы. Я просто стоял и смотрел, как из белого шара появляется голова судьи Фирмена. Глаза его закрыты, от угла рта к подбородку тянется тоненький кровавый след.

– Зови людей, Люсьен, – велела тетя Дезире, отступая назад и страдальчески морщась. – Мы нашли его.

– А… он мертв? – только и мог сказать я.

– Наверняка, – ответила тетя, и уверенность, прозвучавшая в ее голосе, поразила меня. – Причем уже давно.

4. Из дневника Армана Лефера

Похоже, доктору Виньере сегодня особенно везет. Едва он успел осмотреть тело Клер Донадье, как прибежал Люсьен, взволнованный, с горящими глазами, и с порога заявил, что они с тетей Дезире нашли судью Фирмена. Констан встрепенулся.

– Как? Где? Он мертв? Что же ты молчишь?

– Его убили, он был спрятан в снеговике, но мы нашли его! – возбужденно зачастил Люсьен. – Он там, в саду!

– В снеговике? – потрясенно повторил полицейский. – Ах, черт! А я-то хорош! Сто раз, не меньше, проходил мимо этого снеговика, и мне даже в голову не пришло, что внутри может оказаться труп! – Он спешно стал собираться. – Скорее, месье Виньере! Мы обязательно должны установить, отчего он умер!

– А как же служанка? – пробормотал сбитый с толку всеми происшествиями доктор.

Констан махнул рукой:

– Подождет! Вы, Лефер, тоже идете с нами. Надо будет вытащить тело и перенести его в дом. – Он покачал головой. – Но какой же дьявольски изобретательный ум у этого Кэмпбелла! Признаться, я бы никогда не додумался оставить тело там, где оно находится, можно сказать, на виду у всех, хотя его никто не замечает. – Он шагнул к двери. – Ну, попадись мне только чертов англичанин… я не знаю, что с ним сделаю!

Тени пляшут по сугробам, холодное зимнее солнце слепит глаза, снеговик с головой Фирмена кажется каким-то зловещим пугалом. Хриплым голосом Констан выкрикивает указания. Прослышав о находке, в сад начинают стягиваться люди. Красивая Дезире Фонтенуа стоит возле дерева, наблюдая за тем, как труп судьи вытаскивают из его ледяной могилы, и выражение ее лица мне не нравится. Оно пытливое и напряженное, как будто она пытается разгадать какую-то загадку, которая не дает ей покоя. Люсьен вертится вокруг нее, поглядывая на нее глазами, полными восхищения. Для него все происходящее – одно сплошное приключение, совсем как в какой-нибудь книжке. Я вижу, полицейский подходит к нему, напустив на лицо маску все понимающего добряка. Слышу, он спрашивает с преувеличенной дружелюбностью:

– Стало быть, малыш, ты нашел тело?

Если вы хотите оттолкнуть от себя ребенка, то назовите его малышом. Впрочем, похоже, что Констан не знает об этом.

Люсьен обиженно хмурится и отступает назад, поближе к тете Дезире.

– Нет, – сухо говорит он, – не я, а она.

Чувствуется, что полицейский малость растерян ответом мальчика.

– Значит, вы?..

– Я просто увидела кровь на лице снеговика, – объясняет Дезире, и Констан тотчас же успокаивается.

– Ах, ну тогда…

Дальнейшего разговора я не слышу, потому что вместе с кучером Альбером и лакеем Маню переношу тело в дом. Оно тяжелое и все время так и норовит выскользнуть из рук и грохнуться на землю. Вокруг нас суетится доктор Виньере.

– Осторожнее, господа, осторожнее… Так! Теперь сюда.

Тело заносят в дом, и тут возникает маленькая заминка. Дворецкий Лабиш ни за что не хочет пускать нас в комнаты, которые, по его убеждению, предназначены единственно для живых людей. Констан вступает с ним в пререкания, взрывается, осыпает старого слугу оскорблениями, но дворецкий упрямо стоит на своем. Наконец Констан попросту оттесняет несносного старика, и труп вносят в первую попавшуюся комнатушку, где на диванчике сидят и судачат две горничные. Завидев нашу ношу, они в унисон вскрикивают и со скоростью ветра уносятся через вторую дверь. Я разгибаюсь и вытираю пот со лба, а доктор принимается за осмотр тела.

– Ну что, доктор? – нетерпеливо кричит Констан.

– Судья был задушен. Вернее, удавлен, – безжизненным голосом отвечает Виньере. – Скорее всего, кто-то подошел к нему сзади и накинул ему на шею нечто вроде веревки. Да, именно так.

Он морщится и старается лишний раз не глядеть на тело. Похоже, доктору Виньере куда привычнее осматривать живых пациентов.

– Значит, его удавили, – угрюмо говорит Констан. – Вот черт!

Доктор Виньере кивает.

– Да, – несмело произносит он, – причем, судя по всему, смерть наступила очень быстро.

– То есть похоже на то, что тут действовал профессионал?

– Несомненно.

Констан хмурится, прикидывая что-то в уме.

– Ну да… Северена он ведь тоже убил первым же выстрелом. Кстати, – поворачивается ко мне полицейский, – вы не заметили у вашего… э… коллеги Кэмпбелла никакого оружия?

Я вынужден ответить, что нет.

– Впрочем, это не так уж важно, – замечает Констан. – Вряд ли молодчик был склонен афишировать принадлежности своего ремесла.

– Я видел у него кастет, – внезапно произносит Маню, до того молчавший. – Случайно заметил, когда убирал его вещи. Мне показалось, – помедлив, добавляет он, – что мистер Кэмпбелл был очень рассержен, когда понял, что я видел у него оружие.

Констан удовлетворенно потер руки.

– Вот видите! Кастет, револьвер, удавка… Вне всяких сомнений, именно он убил судью. Старый Фирмен что-то заподозрил, поэтому мерзавец и поспешил избавиться от него.

– Да, но почему именно удавкой, а не кастетом? – возразил я. – Все-таки кастетом гораздо проще убить человека, согласитесь!

Глаза Констана сузились.

– А если кастета просто не оказалось у него под рукой? – зло спросил он. – Тогда что?

У меня не было никакого желания с ним спорить, и все же я спросил:

– Предположим, с судьей все ясно, но как вы объясните смерть Клер?

– Клер? – удивленно повторила Дезире Фонтенуа, стоявшая в дверях. – Неужели с Клер что-то случилось?

– Увы, да, мадемуазель, – вежливо ответил Констан, оборачиваясь к ней. – Старая служанка умерла нынче ночью.

– Но отчего? – допытывалась Дезире.

Доктор Виньере поморщился.

– Я не делал вскрытия, но могу с уверенностью заявить, что она скончалась от сердечного приступа, – довольно сдержанно ответил он. – Судя по всему, что-то сильно напугало ее, причем напугало до смерти – в самом буквальном смысле.

Дезире недоверчиво уставилась на него.

– Уж не хотите ли вы сказать, что ей почудилось какое-нибудь привидение? – спросила она.

Доктор раздраженно пожал плечами.

– Я думаю, вы не будете отрицать, мадемуазель, что в этом замке творится нечто из ряда вон выходящее. Я, конечно, хотел бы разделять ваш скептицизм, но факты, мадемуазель, факты… С ними не поспоришь.

Однако, судя по виду Дезире, она отнюдь не собиралась последовать его совету.

– Я могу на нее взглянуть? – сухо спросила она.

– Сколько угодно, – еще вежливее, чем прежде, промолвил Констан. – Она у себя в комнате. Правда, я должен вас предупредить, что зрелище вас ожидает довольно неприятное.

Дезире смерила его холодным взглядом.

– Меня трудно испугать, – сказала она. И почему-то, когда она произнесла эти слова, я сразу же поверил ей.

5. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Конечно, тетя Дезире сказала мне, чтобы я не входил в комнату. И, конечно же, я ее не послушался. Я думал, что после мертвого судьи мало что может меня удивить, но, оказалось, ошибся. При виде искаженного лица Клер меня едва не стошнило, и тетя, быстро повернувшись, загородила от меня тело.

Я стоял, вцепившись в ее платье, и едва мог перевести дыхание, а тетя Дезире гладила меня по голове. Мне было ужасно стыдно, но я ничего не мог с собой поделать.

– Пойдем отсюда, – сказала тетя. – Больше здесь не на что смотреть.

И мы вышли из комнаты.

Возле лестницы нас перехватила моя матушка и стала причитать. Ей уже было известно, что судью отыскали мы с Дезире, и она сделала попытку напуститься на мою тетю за то, что та, дескать, подвергла меня такому ужасному испытанию. Однако тетя Дезире за словом в карман не лезла и заявила, что моя мать сама во всем виновата, потому что в ее доме творится черт знает что. Вот если бы тетя Дезире была в своем особняке на авеню Гоша, она бы ни за что не позволила всяким убийцам и привидениям безнаказанно разгуливать у себя по комнатам!

Моя мама хотела возразить что-то, но тут подошла ее горничная Полина и сказала, что ей надо поговорить с мадам. Тетя Дезире ушла, а я подумал, что Полина могла знать какую-то информацию, ценную для следствия, и потому остался. Оказалось, однако, что я ошибся. Полина пришла просить расчета для себя и для целой группы слуг, которые хотели немедленно покинуть замок. Услышав ее требование, мать совершенно растерялась.

– Но как я могу отпустить вас? Ведь даже месяц еще не кончился! И потом, все дороги завалены снегом! Куда же вы пойдете?

Но Полина твердо заявила, что они со слугами уже все обсудили и решили, что все равно уйдут. Как-нибудь доберутся до деревни, ведь та стоит у подножия горы, и вообще, при нынешних обстоятельствах для них самое главное – как можно скорее покинуть Иссервиль. Моя мать заупрямилась, сделала даже попытку расплакаться, заявила, что не может принять такое решение без своего мужа, и под конец стала обвинять всех в неблагодарности. Тут к Полине присоединились другие слуги и стали требовать расчета. Дворецкий Лабиш – единственный, кто не порывался уйти, – попытался воззвать к их здравому смыслу (так обычно пишется в книжках, и, по-моему, тут была как раз та самая ситуация), но у него ничего не вышло, потому что именно здравый смысл велел этим людям бежать из замка как можно скорее. Они беспрестанно поминали кровавую надпись, которую видела Франсуаза, и гибель Клер. И так как я видел лицо старой служанки, у меня, честно говоря, не хватило бы духу их осуждать.

Ну вот, так они галдели и спорили, а потом пришел папа и начал на них кричать. Но слуги находились в таком состоянии, что уже никого не боялись, им было все равно, что о них могут подумать. Папа послал дворецкого за Констаном, и тот не замедлил явиться – хмурый, с резкими морщинами возле рта. Полицейский рявкнул на слуг, мол, они не имеют права покидать замок, потому что ведется следствие, и он запрещает им уезжать. На мгновение казалось, что слуги покорятся, однако не тут-то было.

– А по какому праву он тут указывает? – крикнул из толпы кучер Альбер. – Он больше не легавый, он всего-навсего помощник какого-то паршивого депутата! И нет у него никакой власти помыкать нами!

Констан позеленел. Он сделал такое движение, словно собирался броситься на Альбера с кулаками, но папа удержал его. И правильно, потому что Альбер – дюжий малый, и он легко мог бы накостылять Констану по шее.

– Но что же делать, что же делать? – плачущим голосом говорила мама Матильде, а та только вздыхала и разводила руками.

Чувствовалось, что люди настроены очень решительно и они, что бы мы им ни говорили, все равно покинут замок. По-видимому, папа тоже понял это, потому что он нагнулся ко мне.

– Тетя Дезире у себя? – спросил он.

Я ответил, что, наверное, да, и он быстро двинулся вверх по лестнице к ее покоям. Сам не знаю почему, но я последовал за ним.

Тетя сидела у камина и курила, зажав в зубах мундштук. Мне никогда не нравились женщины, которые курят или нюхают табак, но ради нее я пересмотрел свои взгляды. Ей было к лицу все, что она ни делала.

– Дезире, – воскликнул папа, врываясь в комнату, – слуги хотят уйти!

Тетя вынула изо рта мундштук и насмешливо поглядела на своего кузена.

– Ну и пусть уходят, – равнодушно отозвалась она.

– Но что же мы будем делать? – кричал папа, не слушая ее. – Ведь они все собираются оставить нас! Кто же будет нам готовить? А ухаживать за лошадьми, а запрягать карету, а прислуживать моей жене? Это черт знает что такое!

– Бьюсь об заклад, вы запретили им покидать замок, – сказала Дезире, и в ее глазах вновь появились те странные огонечки, от которых мне всегда делается и весело, и немножечко страшно.

– Конечно! – вскинулся папа. – Ну, посудите сами, кузина: как я могу их отпустить?

– Кузен, – ответила тетя, – вы осел! – Папа открыл рот и с озадаченным видом уставился на нее. – Где они? Я сама поговорю с ними.

– Но они никого не слушают! – воскликнул папа. – Ни меня, ни Анриетту, ни Констана!

– Не волнуйтесь, – отозвалась тетя, поднимаясь с кресла. – Меня они послушают.

Полная грации и небрежного достоинства, она величаво выплыла из комнаты и спустилась вниз по лестнице. Нам с папой не оставалось ничего другого, как просто следовать за ней.

Мама, Лабиш и Матильда все еще спорили со слугами, но, когда появилась Дезире, держа в руке свой мундштук, все сразу умолкли и озадаченно переглянулись.

– Кажется, вы хотите немедленно уехать? – высокомерно осведомилась тетя у Полины.

Та кивнула и объяснила, что в Иссервиле стало очень уж страшно, поэтому она и другие больше ни минуты не хотят в нем задерживаться.

Я ждал, что тетя начнет их уговаривать, но она поступила совершенно иначе.

– Ну что ж, – сказала Дезире, – вы свободные люди, и мы, конечно, не станем вас удерживать. Можете хоть сейчас покинуть замок, никто не будет вам мешать. Однако, так как вы уволились прежде конца месяца, жалованья вы не получите, и деньги, которые вам причитаются, будут разделены поровну между теми слугами, которые не ударились в панику и пожелают остаться в замке. Всего доброго, господа, и скатертью дорога.

Окончив эту маленькую речь, она совершенно спокойно повернулась и удалилась к себе, не дожидаясь реакции на свои слова.

– Вы слышали? – спросил воспрянувший духом дворецкий. – Можете идти на все четыре стороны, вы свободны!

Однако слуги, которые только что были такими смелыми и все как один стояли за то, чтобы убраться из Иссервиля, начали колебаться. Большинство, конечно, было не прочь уйти, но в то же время им явно не хотелось, чтобы их деньги достались другим. Тут же пошли ссоры, оскорбления и выяснения отношений, которые удалось пресечь не без труда. Пока слуги пререкались, снаружи вновь началась метель, и стало ясно, что сегодня по крайней мере никому покинуть замок не удастся. Волей-неволей слугам пришлось остаться, и хотя шесть человек твердо заявили, что, несмотря ни на что, попытаются уехать при первой же возможности, это все равно была победа, потому что незадолго до того они все собирались бежать и покинуть нас на произвол судьбы. (Я не очень понимаю, что означает последнее выражение, но оно мне нравится. И потом, какой толк в том, чтобы быть писателем, если ты не можешь употреблять слова, которые тебе нравятся?)

Словом, поворчав, слуги вернулись к своим обязанностям, а в замке продолжилась обычная жизнь. Были обед и обсуждение того, куда покамест поместить тела умерших, и Констан со своими помощниками искал Кэмпбелла, но ничего не нашел. А я отправился к тете, и она читала мне вслух «Пиквикский клуб», и в ее глазах горели золотые звезды, и я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

1. Из дневника Армана Лефера

Тусклое, серое, безжизненное утро. Чахлое поле, поросшее редкой травой, между стеблями которой проглядывает желтая глинистая земля. Ступать по ней тяжело – она чавкает, булькает и вздыхает, как живое существо. Существо, которое не любит меня и которое поглотило бы меня, если бы могло.

Я – рыцарь, закованный в доспехи. На моей голове шлем, в моей руке – обоюдоострый меч. Не уверен, но, кажется, доспехи на мне черные… Да, так оно и есть.

Сейчас должен начаться очередной поединок рыцарского турнира. Стоя на поле, я жду своего противника. Никто не решается выступить против меня – я понимаю это по гудению толпы, хотя саму толпу не вижу. Неожиданно кто-то ахает, и, обернувшись, я вижу в нескольких шагах от себя того, другого. На нем мантия тамплиера, а лицо скрыто почти сплошным забралом. Какую-то долю мгновения я готов поверить, что передо мной призрак, но незнакомец салютует мне мечом, и я вижу, как в прорезях шлема блестят его глаза. Значит, передо мной живой человек, и, отбросив последние сомнения, я первым бросаюсь вперед.

Он не так-то прост, мой неизвестный соперник. Каждый мой удар он хладнокровно парирует, и вскоре я от нападения вынужден перейти к обороне. Рыцарь в мантии давно исчезнувшего ордена уверенно теснит меня. Все мои попытки пробить его защиту оканчиваются ничем. Ему словно заранее известны все мои уловки, все приемы, как разрешенные, так и запрещенные кодексом сражений. Я понимаю, что еще немного, и этот человек победит меня. Наверное, мне не стоило говорить так себе, потому что поражение настигает тебя тогда, когда ты начинаешь верить в него. Изумительным обманным ударом противник выбивает у меня из руки меч. Из земли, шипя, как змеи, выползают корни растений и обвиваются вокруг моих ног. Не удержавшись, я падаю навзничь. Это конец… Рыцарь подходит ближе и заносит надо мной меч. Собрав все силы, я шепчу:

– Лицо! Покажи мне свое лицо!

Поколебавшись, он сдергивает с головы шлем и…

– Месье Лефер! Месье Лефер, проснитесь!

Надо мной склонилось встревоженное лицо Франсуазы. Нет больше турнира, нет рыцаря, нет меча, восхитительно тяжелившего руку. Это может показаться странным, но я словно до сих пор чувствую в руке его прикосновение.

– Что тебе? – хрипло спрашиваю я у Франсуазы.

– Ну как же, месье! – обиженно отвечает она. – Вы не откликались, и я подумала…

Ясно как день, что именно она подумала. Разумеется, я должен быть благодарен девушке за ее заботу, но я чувствую лишь глухое раздражение оттого, что мой сон прервали на самом интересном месте. Ведь я так и не успел узнать, кем же был мой противник.

– Спасибо, Франсуаза, – довольно кисло говорю я. Служанка робко улыбается. – Что слышно в замке? Привидения больше не объявлялись?

– Нет, месье.

– И прекрасно. Надеюсь, прошлой ночью никто не умер?

– Нет, месье, что вы! – В голосе девушки звенит непритворный испуг.

Я думаю, что бы еще такое спросить у Франсуазы.

– Мадемуазель Бертоле уже встала?

– Да, месье Лефер, она внизу.

Я отсылаю девушку за горячей водой, встаю с постели, накидываю халат и принимаюсь за бритье, одновременно пытаясь вспомнить тот роскошный удар, которым мой противник во сне выбил у меня оружие. Почудилось ли мне или этот прием и впрямь был лучшим из всех, что я когда-либо знал? До чего же причудлив наш мозг – он бодрствует даже тогда, когда мы отдыхаем. И хотя я давно уже проснулся, я готов был отдать все, что угодно, за то, чтобы только еще раз увидеть воочию тот несравненный, неотразимый удар.

Франсуаза принесла воду, я закончил бритье, умылся, переоделся и сошел вниз. В круглой гостиной Матильда разговаривала с доктором и Ланглуа. Под глазами у молодой женщины были круги, и во внезапном порыве жалости я подумал, что она, наверное, не спала всю ночь.

– Доброе утро, месье Лефер, – сказала Матильда.

Я должен был сказать: «Бросайте все, выходите за меня замуж, и давайте покинем этот замок, который с каждым мгновением все больше становится похож на склеп», но произнес лишь: «Доброе утро, мадемуазель Бертоле» – и чинно устроился в углу. Матильда возобновила прерванный моим приходом разговор.

– Конечно, графу это не понравилось, – промолвила она, – но он был вынужден согласиться.

– По-моему, – изрек Ланглуа, – месье Бретель поступает весьма разумно, покидая замок. Лично я, если уж быть до конца откровенным, даже начинаю жалеть, что отказался от приглашения тетки провести Рождество у нее.

Доктор повел плечами.

– Кто же знал, что Кэмпбелл окажется таким негодяем, – буркнул он.

– Речь идет не только о Кэмпбелле, дорогой месье Виньере, – отозвался математик, щуря глаза. – Франсуаза, Клер и мадам Бретель сталкивались с явлениями, которые нельзя объяснить рационально, а это, поверьте мне, куда неприятнее даже вооруженного до зубов негодяя.

Матильда зябко повела плечами.

– А вы, месье Лефер? – неожиданно спросила она у меня. – Вы тоже жалеете, что не уехали, как большинство остальных учителей?

По правде говоря, ее вопрос застиг меня врасплох.

– Если быть откровенным, мне некуда ехать, мадемуазель Бертоле, – отозвался я. – Мои родители давно умерли, а полковые товарищи разъехались кто куда и, конечно, уже забыли о моем существовании.

– Вы не ответили на вопрос, – вклинился несносный Ланглуа. – Речь шла не о том, куда вам ехать, а о том, не жалеете ли вы, что остались.

– Нет, – ответил я, глядя на Матильду. И твердо повторил: – Нет.

– Неужели вам совсем не страшно? – спросил Ланглуа.

– А кого я должен бояться? – вопросом на вопрос ответил я. – Кэмпбелла? Привидений? Себя самого?

– Вы смелый человек, – вздохнул доктор. – А вот у меня отчего-то душа не на месте.

– Будь я учителем фехтования, я бы тоже никого не боялся, – заметил Ланглуа. – Если месье Леферу попадется привидение, он просто проткнет его шпагой, и дело с концом.

– Странно, – удивленно промолвил я, – вы почти пересказываете мой сон, Жан-Поль. Только в нем все закончилось несколько иначе.

– И что же это был за сон? – спросила Матильда, улыбаясь мне.

И я подробно описал ей, что мне привиделось сегодня ночью. Едва я закончил свой рассказ, как вошла Полина с каким-то вопросом относительно вещей четы Бретель. Матильде пришлось пойти с ней. Как только женщины скрылись за дверью, Ланглуа поднялся с места.

– Пойду-ка я на кухню, посмотрю, что будет сегодня на завтрак, – проговорил он. После своей математики Жан-Поль больше всего на свете ценит хорошую еду. – Вместе с Бретелями уезжают еще шестеро слуг, но повар, к счастью, остается.

И он удалился, а я остался в гостиной с доктором. Вскоре вернулась Матильда.

– Месье Бретель с женой покидают нас? – спросил я. – А как же дорога? По-моему, чистое безумие спускаться с горы, когда весь путь завален снегом.

– Бретели уже думали об этом, – отозвалась Матильда, разглаживая складку на платье. – Слуги, которые едут с ними, пообещали, если что, помочь расчистить дорогу. Их будет восемь человек, а вместе с кучером – девять, так что, думаю, им нечего бояться. Филипп рассчитывает к обеду добраться до деревни, но, по-моему, ему и его спутникам все равно, куда ехать. Они просто не хотят больше здесь оставаться.

– Что ж, я их вполне понимаю, – вздохнул Виньере.

– А что же граф Коломбье? – спросил я. – Помнится, он говорил, что в Париже устраивает прием на Новый год.

Матильда кивнула:

– Это так, но господин граф колеблется. Вряд ли железная дорога сейчас действует, а покинуть обустроенный замок для того, чтобы задержаться в гостях у деревенского кюре, месье Эрнест считает глупостью. Впрочем, месье Бретель обещал дать ему знать, если поезда вновь начнут ходить.

– Весьма разумно, – с явным облегчением одобрил доктор. Похоже, он тоже был не прочь поскорее выбраться из замка.

Вновь вошла Полина и доложила, что Бретели готовы к отъезду. Матильда поднялась с места.

– Пойду провожу их, – сказала она.

Мы последовали за ней и вышли в холл, где уже находились уезжающие и хозяева замка. Эдмонда Бретель была бледна и явно нервничала, ее супруг выглядел немногим лучше. Слуги суетились, перетаскивая чемоданы.

– Благодарю вас за ваше гостеприимство, – говорил управляющий, слабо улыбаясь. – К сожалению…

– Да, к сожалению… – подхватила графиня, держа мужа за руку.

– Не все получается так, как мы задумываем, – заметил граф. И уже в следующее мгновение ему пришлось в этом убедиться.

В холл вошел совершенно растерянный Альбер. Отыскав взглядом дворецкого, он направился к нему и зашептал ему что-то на ухо.

– Что? – до неприличия громко вскрикнул Лабиш, подскакивая на месте.

Графиня недовольно обернулась к нему.

– Что такое, Антуан?

– О мадам, – пролепетал дворецкий, заикаясь, – вы не поверите, но… – Все взгляды были устремлены на него. – Нет, я не могу. Пусть он… Пусть лучше он скажет.

– Альбер? – вопросительно произнес граф.

Кучер насупился и потупил голову.

– Боюсь, я не смогу запрячь карету, – промолвил он. – Дело в том, что лошади… Их нет.

Эдмонда громко вскрикнула. Ее муж посерел лицом.

– Что значит – нет? – дико закричал он. – Куда же они могли деться?

– Исчезли, – убитым голосом отвечал кучер. – Все до единой. Вот такие дела.

2. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Перескакивая через две ступеньки, я взлетел по лестнице и вихрем ворвался в тетин будуар.

– Тетя Дезире, – закричал я, – лошади пропали! У нас больше нет лошадей!

– Ты мог бы и постучаться, прежде чем войти, – недовольно отозвалась из-за ширмы тетя. – Что случилось, в конце концов?

И тогда я рассказал ей все: о Бретелях, о появлении Альбера и о том, как папа рвал и метал, поняв, что больше никто не сможет выбраться из замка.

– А Бретели никак не могут добраться до деревни пешком? – нерешительно спросила тетя.

– Только не зимой! – отозвался я.

– Как же мне все это не нравится, – проворчала Дезире, выходя из-за ширмы. – Констан уже знает?

Я признался ей, что еще не видел его.

– Тогда пойдем, сообщим ему радостную новость, – проговорила тетя, поправляя волосы.

Мы пошли к Констану, и как только я заприметил Франсуазу, которая с озадаченным видом топталась у двери, под ложечкой у меня неприятно заныло.

– Он у себя? – спросила Дезире.

– Да, мадемуазель Фонтенуа, – пробормотала Франсуаза. – Но он не отвечает. Я стучала, звала его, но…

– Дайте-ка я попробую, – отозвалась тетя, оттесняя горничную от двери.

Не знаю, как она умудрилась так постучать по двери – рука-то у нее была совсем маленькая, однако факт остается фактом: я чуть не оглох. Однако Констан по-прежнему не отзывался.

– Любопытно, – буркнула Дезире и, опустившись на колени, заглянула в замочную скважину.

– Изнутри торчит ключ, – сказала Франсуаза и порозовела от неловкости. – Я… я уже смотрела.

– Так, – распорядилась тетя. – Срочно зови сюда мужчин. Похоже, им придется выламывать дверь.

Франсуаза убежала, а мы с тетей остались стоять у двери. Дезире постучала еще раз, но безуспешно.

– Думаете, он мертв? – спросил я, собравшись с духом. – Неужели Кэмпбелл его тоже убил?

– Что? – встрепенулась тетя. – Нет, Кэмпбелл тут ни при чем. Здесь что-то другое… Только вот что?

Я не успел спросить у нее, что она имеет в виду, потому что прибежали взволнованные наши. Папа, доктор, дворецкий, кучер, математик, Арман, Бретель и Пино-Лартиг говорили, перебивая друг друга, жестикулировали и высказывали самые нелепые предположения. Пино-Лартиг заявил, что его помощник наверняка просто спит, раз ключ торчит изнутри.

– А может, к нему тоже явились привидения и напугали его до смерти? – взвизгнул управляющий. – Им ведь никакие замки не помеха!

Я редко видел, чтобы папа багровел так, как сейчас.

– В моем замке нет никаких привидений! Честное слово, я уже устал это повторять!

– Ага, а моей жене все приснилось! – выкрикнул раззадоренный Бретель. – И вашему сыну, наверное, тоже!

– Господа, – воззвал к собравшимся папа, – попробуем быть разумными. В нынешних обстоятельствах… – он запнулся, – я думаю, следует согласиться с предложением кузины и взломать дверь.

На том и порешили, хотя Пино-Лартиг не унимался и все ворчал, что это наверняка ложная тревога. Кучер отправился за ломом. Пока он отсутствовал, явились все женщины, которые находились в замке, и сбились в кучу за нашими спинами. Мама плакала, Матильда утешала ее. Все-таки Матильда хорошая, хотя я ее совсем не люблю.

Альбер принес лом и всякие железяки, которые могут пригодиться при открывании двери. Бретель стоял, кусая себе губы. Взламывать дверь пришлось Альберу и учителю фехтования, потому что остальные, похоже, даже не знали, как взяться за дело. Математик пытался им помочь, но только прищемил себе палец и завертелся на месте с таким видом, будто получил смертельную рану.

Наконец дверь кракнула и подалась. Папа сделал шаг вперед.

– Разрешите мне, – сказала Дезире спокойно, отодвигая его. И первой вошла в комнату.

В общем, она оказалась права. Констан навсегда выбыл из числа живых. Он висел посреди комнаты, скрюченный и синий. Труп давно остыл, и доктор сказал, что полицейский мертв уже несколько часов.

3. Из дневника Армана Лефера

Эдмонда Бретель упала в обморок, служанки заголосили, графиня Коломбье разразилась слезами и причитаниями. Малыш Люсьен держался возле Дезире, цепляясь за ее юбку, и, часто-часто моргая, смотрел, как Альбер режет ножом веревку, на которой висело тело. Когда с веревкой было покончено, я помог Маню перенести труп на кровать, потому что Ланглуа ни за какие коврижки не хотел прикасаться к мертвецу.

– Боже мой, – стонала графиня, – и когда же это все кончится!

В отличие от трусоватого математика Дезире Фонтенуа, похоже, не испытывала перед мертвыми телами никакого трепета. Она придвинулась поближе к кровати, на которой лежал полицейский, и не сводила с него тяжелого взгляда.

– Ну, месье Виньере, – спросила она, оборачиваясь к доктору, – и каким же будет ваше заключение?

Доктор, казалось, был несколько удивлен таким вопросом.

– Прошу прощения, мадемуазель?

– Отчего он умер? – спросила Дезире, нетерпеливо передергивая плечами.

– Несомненно, покончил с собой, – с некоторым раздражением отозвался доктор.

– Несомненно? – с неприятным ударением повторила Дезире. – Значит, у вас нет никаких сомнений?

Графиня Коломбье перестала всхлипывать и озадаченно уставилась на кузину мужа. Доктор Виньере нахмурился.

– Право же, я не понимаю вас, мадемуазель Фонтенуа. Вы хотите сказать, что месье Констан не сам убил себя?

– Вы очень догадливы, доктор, – отозвалась эта странная женщина, делая реверанс. – С чего бы Констану вообще кончать с собой? – Она обернулась к старому депутату, который застыл в дверях, не решаясь войти в комнату. – Как вы думаете, месье Пино-Лартиг? Он же был вашим помощником как-никак!

Прежде чем ответить, депутат вытащил из кармана большой платок и промокнул им пот, проступивший на лысине.

– Должен признать, – пробормотал он, – мне такое решение тоже кажется странным. Луи был не тот человек, чтобы… – Он умолк, не закончив фразу, но всем и без слов было ясно, что он имеет в виду.

– Вы считаете, у него не было оснований для самоубийства? – безжалостно продолжала Дезире.

– Никаких, – твердо ответил депутат. – Кроме того, есть еще одно… – Он замялся. – Я нигде не вижу предсмертной записки.

И в самом деле – ее не было.

– Господа, – вмешался граф, – простите меня, но, по-моему, то, что вы говорите, просто смешно. Не каждый самоубийца оставляет записку, а кроме того, не забывайте, что дверь была заперта изнутри. Если Кэмпбелл убил Констана, как бы он выбрался отсюда?

– Через окно, например, – спокойно ответила Дезире. – Кроме того, есть масса трюков, с помощью которых можно засунуть ключ изнутри в замочную скважину, оставаясь по другую сторону двери.

Граф побагровел.

– Простите меня, кузина, – чрезвычайно вежливо промолвил он, – но, по-моему, вы, женщины, склонны иногда давать волю воображению.

– Прошу прощения, – не менее вежливо отозвалась Дезире, – но я прошу вас не забывать, что в замке только что произошло по меньшей мере два убийства, а Констан был именно тем человеком, который взялся распутать их. Что, если ему удалось напасть на след убийцы, и тот разделался с ним?

– Вы говорите о Кэмпбелле? – подала голос Матильда.

– Возможно, – уклончиво ответила Дезире. – Кстати, откуда взялась веревка? Она уже находилась в комнате?

– Как можно! – возмутилась Матильда.

– Тогда как она попала сюда? Взгляните на нее поближе, мадемуазель Бертоле. Вам же известно все о том, что где лежит. Что это за веревка?

Матильда, поколебавшись, подошла и взглянула на обрывок веревки, который до сих пор свешивался с потолочной балки.

– Обыкновенная веревка из нашей кладовой, – наконец проговорила она.

Дезире вздернула свои красивые брови.

– Месье Констан брал ее?

– Нет, насколько мне известно, – пробормотала Матильда.

Дезире Фонтенуа вздохнула.

– Значит, вчера ночью ему вдруг пришло в голову, что хорошо бы ему покончить жизнь самоубийством, после чего он спустился в кладовую, взял там моток веревки, вернулся к себе, запер дверь изнутри и повесился, – подытожила она. – Но зачем? Зачем ему было делать это?

– Может быть, он увидел привидение? – предположил граф. Левую щеку его то и дело перекашивал нервный тик.

Я услышал, как шелестит платье Дезире. Молодая женщина медленно обернулась к своему кузену. Не знаю почему, но тот вдруг поспешно отступил на шаг назад.

– Не смешите меня, кузен, – ледяным тоном произнесла она, и ее глаза сузились. – Я вполне допускаю, что Клер Донадье могло что-то такое померещиться, от чего она и умерла, но Луи Констан – не Клер Донадье. Он бывший полицейский, и его не так-то легко ввергнуть в панику, а уж тем более – довести до самоубийства.

Все молчали. Эта женщина положительно была слишком умна, и ни у кого не нашлось, что возразить ей.

– Так что осмотрите тело как следует, доктор Виньере, – продолжала Дезире. – Ищите свежие синяки, ушибы, ссадины. Потому что лично я совершенно уверена: месье Констан не сам убил себя, кто-то помог ему умереть. Кто-то, кому месье Констан очень сильно мешал.

4. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Мы сидели в большой гостиной, дожидаясь, пока доктор Виньере закончит осмотр. Я устроился на зеленом диване возле тети Дезире, а в противоположном углу мать разговаривала с Эдмондой, то и дело бросая на нас косые взгляды. Эдмонда судорожно сжимала руки, а на лицо ее было страшно смотреть. За окнами снова стало белым-бело – опять началась метель.

– Ах, я как чувствовала, как чувствовала! – вскрикивала Эдмонда. – Я – не сердитесь, госпожа графиня, – но я не хотела ехать сюда! Эти горы, этот мрачный замок… – Она стала раскачиваться взад и вперед всем телом, как сломанный китайский болванчик. – Господи, какое несчастье! И вот – мы отрезаны от всего света, и никто, никто не сможет нам помочь!

– Мы должны помолиться, – убежденно промолвила мать. – Мы обязательно должны помолиться! Бог не оставит нас, верьте мне, Эдмонда!

Дверные петли протестующе завизжали, мать охнула и шарахнулась назад. Однако оказалось, всего лишь вошел доктор Виньере. Он хмурился, лоб его пересекали широкие продольные морщины.

– Ну что, доктор? – спросила тетя.

– Все так, как вы и думали, – буркнул он. – Его ударили два раза чем-то тяжелым.

– По голове? – осведомилась тетя.

Мать, приоткрыв рот, подалась вперед, доктор Виньере, похоже, был удивлен ничуть не меньше.

– Откуда вы знаете?

Тетя Дезире только пожала плечами.

– Так легче всего оглушить человека, – сказала она. – Чтобы потом было удобнее повесить его.

Мать ахнула и закрыла лицо руками.

– Так или иначе, – сказал доктор, – вы оказались правы. Это не самоубийство, а продуманное, хладнокровное убийство.

– А ключ? – спросил я. – Как Кэмпбелл сумел выбраться из комнаты, если дверь была заперта и ключ остался в замочной скважине? Вы упоминали окно, но все окна тоже были закрыты. И потом, комната Констана слишком высоко от земли.

Тетя усмехнулась.

– Убийца мог выйти из комнаты и использовать магнит, чтобы снова запереть дверь и оставить ключ с другой стороны, – объяснила она. – Правда, такой трюк требует сноровки, и его нелегко провернуть за одну минуту. Поэтому я думаю, что все было гораздо проще. Убийца вышел от Констана точно так же, как к нему вошел.

– И как? – спросил я, аж подпрыгивая на месте от нетерпения.

Тетя улыбнулась.

– Он прошел сквозь стену, – сказала она. – Вот и все.

Честно говоря, я решил, что она смеется надо мной, и обиделся. Доктор Виньере, по-моему, тоже был несколько удивлен таким ответом.

– Значит, вы считаете, что Констана убило привидение? – осведомился он, не скрывая сарказма.

– О нет, – усмехнулась тетя. – Тут определенно поработал человек.

Человек, проходящий сквозь стены… До такого даже я не смог бы додуматься! Но тут вошел Лабиш и доложил, что завтрак готов и ждет нас.

Атмосфера за столом была на редкость гнетущая. Папа попытался завязать разговор с Дезире о том, не интересуется ли ее князь сталелитейным производством, а то у него есть на примете прекрасный завод, которым он чрезвычайно дорожит, но тем не менее вынужден с ним расстаться ввиду некоторых обстоятельств. Не захочет ли князь…

– Разориться? – живо подхватила Дезире. – Благодарю вас, кузен. Конечно, я великодушна, но не до такой же степени!

Папа помрачнел, и я так и не понял почему.

– Ваш будущий супруг упускает выгодную сделку, – буркнул он.

– Интересы моего будущего супруга не простираются дальше кордебалета и винокуренных заводов, – отозвалась Дезире. – Сталь не его конек.

– Но вы можете хотя бы поговорить с ним! – вырвалось у папы.

– Полно, Эрнест, я вижу вас насквозь, – промолвила тетя, как ни в чем не бывало поглощая превосходного кролика в белом соусе. – Поговорим откровенно. Вы вспомнили обо мне потому, что дела у вас идут хуже, чем раньше. Но такое бывает у любого предпринимателя. Почему бы вам не придумать новый сплав стали и не обогатиться вдвое против прежнего? Это сразу же решило бы все ваши проблемы.

– По-моему, кузина, вы издеваетесь надо мной, – очень холодно проговорил папа.

Дезире улыбнулась и взяла бокал вина.

– Твое здоровье, Люсьен, – сказала она мне. – Ты самый лучший из племянников!

Я почувствовал, как у меня предательски заполыхали щеки. Ну почему приятные слова так легко выбивают нас из колеи? Наверное, потому, что мы очень редко их слышим.

Если бы я был взрослым, то легко нашел бы, что ответить. Я бы непременно поднял бокал за самую лучшую тетю на свете, потому что это правда. И я решил, что когда стану большим, то первый мой тост будет непременно за нее – за тетю Дезире с карими глазами, в которых пляшут золотые искорки.

5. То, что произошло на дороге между деревней и замком Иссервиль вскоре после полудня

Ветер заныл, заскулил, как большая собака, и закружил по дороге, взметая снежные вихри. Придерживая одной рукой шляпу, человек шел против метели, и каждый шаг давался ему с таким трудом, словно к ногам был привязан груз свинца.

– Ой, – стонал человек, – ой, ой-ой-ой… Что же это творится?

От ледяного ветра на глазах у него выступили слезы, руки замерзли, хоть и были в дорогих перчатках. Говорили же ему в деревне: нельзя пускаться в путь, месье, в такую погоду, никто не сможет добраться до Иссервиля, когда метет столь сильная вьюга!

«Споткнусь, упаду, – лениво думал человек, – ударюсь головой о что-нибудь и замерзну до смерти в сугробе… – Он и в самом деле едва не споткнулся, но удержался на ногах и скорее механически, по привычке двинулся дальше. – Кто меня хватится? Да никто. Погибну, а потом из леса выйдут волки и начнут глодать мой труп… – Никакого леса поблизости не было и в помине, но для незнакомца, обладавшего завидным воображением, сей факт ровным счетом ничего не значил. – И даже могилы не будет у меня. – Человек зажмурился, чтобы спасти глаза от проклятого ветра. А воображение вело его дальше: – Даже самой скромной могилы не будет с надписью: «Несравненному, незабвенному, лучшему из…»

Но так как с закрытыми глазами идти было совсем невозможно, путник все-таки разлепил веки – и вмиг забыл о своей могиле и вообще обо всем на свете, потому что увидел: сквозь метель на него двигается какая-то черная тень.

«Волк!» – ужаснулся внутренний голос.

Но для волка, даже самого кровожадного, тень была все-таки чересчур большой. Незнакомец подался вперед и прищурился. Тень, храпя, сделала несколько шагов и замотала головой.

«Лошадь! – мелькнуло в голове у незнакомца. – Ей-богу, лошадь!»

И в самом деле, перед ним был великолепный гнедой конь – без седла, без сбруи и без стремян. Он стоял, расставив ноги, и недоверчиво смотрел на безумца, который рискнул в непогоду в полном одиночестве штурмовать гору Иссервиль.

– Эй! – Человек замахал руками. – Иди сюда! Эй!

Конь фыркнул и попятился. Если бы не метель, он бы легко ускакал прочь, но рядом оказался все-таки человек, а конь привык слушаться людей.

– Лошадка! – заискивающе шепнул незнакомец. – Иди, иди ко мне!

Конь проурчал что-то невнятное и решился сделать шаг вперед. Человек приблизился к нему и потрепал благородное животное по шее.

– Бедняга! Отбился от стада, да? Нерадивые хозяева оставили тебя на улице? – спросил незнакомец.

Конь навострил уши. Слово «стадо» ему не понравилось, потому что так говорят о коровах и овцах, но глаза у человека были добрые, и конь сразу же успокоился.

– Ну ничего. Сейчас мы с тобой отправимся в Иссервиль, и все будет хорошо… – проговорил человек.

Услышав знакомое название, конь радостно заржал. Мужчина сделал попытку сесть на него, что было нелегко, учитывая отсутствие седла и бушующую метель. С третьего раза незнакомец все-таки с грехом пополам взобрался на спину животного – и, только устроившись поудобнее, вспомнил, что он не умеет ездить верхом. Тяжело вздохнув, человек наклонился к уху своего скакуна.

– Ты, пожалуйста, отвези меня в замок, – попросил он жалобно. – Только не очень быстро, потому что мне не хочется падать с тебя.

Конь кивнул головой, словно поняв все, что ему сказали, и побрел сквозь метель к замку Иссервиль, который застыл в снежном плену на самой вершине неприступной горы.

1. Из дневника Армана Лефера

После завтрака Матильда удалилась в гостиную на втором этаже, в которой стоял рояль. Я проследовал туда за ней. Подняв крышку, она стала наигрывать какую-то мелодию, от которой у меня начало щемить сердце. Когда она закончила играть, я собрался с духом и подошел к ней.

– Матильда… – Серые глаза взглянули на меня с укором, и я поспешил поправиться: – Мадемуазель Бертоле, нам надо поговорить.

– Говорите, – спокойно велела она.

Пальцы молодой женщины вновь стали перебирать клавиши. С трудом я смог оторвать свой взор от ее изящных рук.

– То, что творится в замке… – начал я и осекся.

– Вы имеете в виду убийства? – тихо спросила Матильда.

– Убийства и все остальное, – с горечью ответил я. – Привидения, кровавая надпись, исчезновение лошадей…

На лицо Матильды набежало облачко. Она мягко, но решительно покачала головой.

– Насчет остального я ничего не знаю, но можете мне поверить: никаких привидений в замке Иссервиль нет и никогда не было, – промолвила она. – Это все выдумки.

– Вы говорите то же самое, что и граф, – не удержался я. – Он тоже все время повторяет, что в замке нет привидений.

– Потому что это правда, – с достоинством возразила Матильда.

Ее спокойствие сбивало меня с толку. Я попробовал зайти с другой стороны.

– Вы верите графу Коломбье, потому что он ваш… покровитель? – Слово «друг» стало бы мне поперек горла.

– Граф очень добр ко мне, – поспешно проговорила Матильда. Однако мелодия, которую она наигрывала, на мгновение сбилась под ее пальцами.

– Вы очень привязаны к нему, – пробормотал я.

– Да, я люблю его, как дочь, – подтвердила она. – Вы именно об этом хотели со мной поговорить?

Нет! Конечно же, нет! Но как объяснить… Я попытался собраться с мыслями.

– Я боюсь за вас, Матильда, – признался я. – Этот человек… Кэмпбелл… Он уже убил троих. Если он не остановится… – Я запнулся. – Я боюсь за вас, Матильда, – наконец промолвил я. – Очень боюсь.

– Спасибо, Арман, – отозвалась молодая женщина, улыбаясь каким-то своим мыслям. – Но посудите сами: зачем я ему? По-моему, для вашего страха нет оснований.

– Но ведь мы говорим об убийце! – вскинулся я. – Я знаю, что вы не обидели его, потому что вы никого не можете обидеть. Но что, если он попросту безумен? Положим, он убил Северена, чтобы завладеть его формулами! Но судья и Констан? Что они могли ему сделать?

– Судья узнал его, и Кэмпбелл был вынужден от него избавиться, – напомнила Матильда. – Это было первое убийство Кэмпбелла, но он не хотел, чтобы его обнаружили, и поэтому поступил столь странным образом – спрятал труп в снеговик. Потом он застрелил бедного месье Северена…

– И бежал, – подхватил я. – Но потом зачем-то вернулся, убил Констана и угнал всех лошадей.

Матильда прикусила губу. Ее глаза горели.

– Снежная буря, – прошептала она. – Он вернулся из-за снежной бури и спрятался где-то в замке.

– И никто из слуг его не заметил? – спросил я, вскидывая брови точь-в-точь как Дезире Фонтенуа.

– Иссервиль очень большой замок, – возразила Матильда обиженно. – А Кэмпбелл тут не первый день и хорошо знаком с расположением комнат. Но Констан что-то видел или, может быть, слышал… Тогда Кэмпбелл убил его, забрал из конюшни всех лошадей, чтобы мы не смогли его догнать, и бежал. – Она зябко повела плечами. – Уверена, он уже далеко.

– Посмотрите за окно, – попросил я.

Матильда обернулась. Я никогда не забуду, как побледнело ее лицо в тот миг.

– Буря разыгралась пуще прежнего, – очень тихо проговорил я. – Он не доберется до деревни, Матильда. Ему опять придется вернуться. И, возможно, он снова будет убивать. Вот почему я боюсь за вас.

Она молчала. Тогда я заговорил снова:

– Может быть, этот человек и впрямь бежал. Так было бы лучше для нас всех. Но также возможно, что он вернулся в свое убежище. Неважно, где оно, важно, что вы можете случайно его обнаружить. И тогда – тогда Кэмпбелл наверняка не пощадит вас.

Матильда подняла на меня глаза, и я поразился тому, сколько в них было муки. Зачем, зачем я говорю, зачем пугаю ее?

– Вы хотите испугать меня? – в упор спросила она.

– Нет, – ответил я. – Я хочу вас защитить, мадемуазель Бертоле… Матильда…

Мелодия под ее пальцами давно умолкла. Молодая женщина сидела за роялем, напряженно раздумывая о чем-то.

– Я думаю, мы должны поговорить с графом, – решительно промолвила она. – Мы должны рассказать ему все. Потому что если вы правы, то опасность угрожает не только мне, но и всем нам.

Я мог бы сказать ей, что мне наплевать на всех, кроме нее, но Матильда уже поднялась с места.

– Идемте, – сказала она.

И я двинулся за ней, чувствуя в душе смертельную горечь от того, что мы говорили на разных языках – и, по-видимому, обречены никогда не понять друг друга.

2. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Идет второй час дня, а в замке пока никого больше не убили. Лично я думаю, что это скорее хорошо, чем плохо. Папа в кабинете разговаривает о чем-то с Матильдой и учителем фехтования, Франсуаза и Марианна с заплаканными глазами моют посуду, дворецкий совсем сгорбился и ходит на цыпочках, а мама с мадам Бретель стоят на коленях и истово молятся. Месье Бретель, старый депутат и Ланглуа играют в карты, вяло перебрасываясь репликами. (Стащил фразу из какого-то романа, а из какого – забыл.)

Вообще, как оказалось, быть писателем ужасно нелегко, потому в голову постоянно лезут всякие готовые выражения, подсмотренные у других, и вдобавок слова не вмещают всего, что видишь. Взять хотя бы тетю Дезире – она сидит в кресле, постукивая по подлокотнику сложенным веером, а на веере изображены пестрые павлины. Платье на ней темно-зеленое, и когда она ходит, оно так приятно шуршит: шур-шур-шур, даже и не передать, а юбка на платье вся в таких сборочках, и на шее у тети золотой медальон, а больше никаких украшений. Я все хочу спросить, что там спрятано, в ее медальоне, да как-то забываю. Но даже если бы я описал и материю платья (кажется, бархат, а может, атлас), и то, какая тетя красивая, и еще тень, которая лежит возле ее кресла, все равно остается что-то – какой-то остаток, как говорит Ланглуа, – который ну совсем никак не выразить словами. Вид у тети недовольный, а все из-за недавнего разговора с месье Бретелем.

После завтрака она пыталась вызвать его на откровенность, но у нее ничего не получилось. Она тогда спросила у управляющего:

– Скажите, месье Бретель, есть ли что-либо общее между вами, судьей Фирменом и покойным месье Констаном?

– Не понимаю ваш вопрос, мадемуазель Фонтенуа, – отвечал Бретель, надменно распрямляясь. – Я знаю их давно, и все они мои друзья.

– Были вашими друзьями, – мягко поправила его Дезире, обмахиваясь веером. – Теперь они мертвы. А как только вы высказали желание покинуть Иссервиль, кто-то не поленился устроить так, что все лошади бесследно исчезли. Странно, не правда ли? Слишком похоже на месть… на хорошо продуманную месть. – Бретель побледнел. – Фирмен – судья, Констан – бывший полицейский… А вы? Кто вы, месье?

– Я – управляющий у господина графа, – сдавленным голосом отвечал Бретель. – Можно подумать, вы не знаете об этом, мадемуазель Фонтенуа!

Дезире прищурилась.

– Скажите, месье, когда именно вы подружились с вашими покойными друзьями? С чего началась ваша дружба?

– Я не понимаю вас, – хрипло повторил Филипп. – К чему ваши вопросы? Мы все знаем, что их убил Кэмп-белл!

– Мы все не знаем ни черта, – желчно возразила тетя, с треском складывая веер. – Взять хотя бы Кэмпбелла – вы знаете, кто он такой на самом деле?

Филипп как-то нервно дернул челюстью, заявил, что у него нет времени на глупые разговоры, а что до моего учителя английского (тут он почему-то злобно покосился на меня), то он желает мистеру Кэмпбеллу гореть в аду до скончания веков. Произнеся последние слова, он шагнул к дверям и был таков.

– Так я и думала, – заметила Дезире, когда управляющий ушел. – Он что-то скрывает. Но что?

– Думаете, он заодно с Кэмпбеллом? – предположил я.

Дезире сердито посмотрела на меня.

– Не говорите глупостей, инспектор Коломбье, – буркнула тетя. – Бретель явно боится. Он прекрасно понял мой намек и переполошился до чрезвычайности, однако говорить не пожелал – несмотря на то что совершенно ясно, какая опасность ему угрожает. Если ему не дали покинуть замок, весьма возможно, что следующим на очереди будет он.

Я пару раз моргнул, переваривая услышанное.

– Вы не верите, что Кэмпбелл является убийцей? – спросил я.

Дезире отвернулась.

– Я знаю только, что Кэмпбелл убил химика Андре Северена, – отозвалась тетя. – А насчет остальных… – Она поморщилась. – Люди собираются вместе на Рождество и начинают умирать. Один за другим, причем кто-то не пожалел усилий для того, чтобы они оказались отрезаны от остального мира… Это не может быть случайностью, как и то, что первыми были убиты именно судья и полицейский.

– А Клер? – не выдержав, спросил я. – Что вы думаете о ее гибели? Она до смерти боялась призраков, а я видел привидение. И Франсуаза видела кровавую надпись, и мадам Бретель тоже видела призраков… Их было четверо, а ведь именно четверых тамплиеров когда-то замуровали в стенах замка! Конечно, вы скажете, что все это вздор и что привидений не существует, но… Я же видел, как тот… призрак прошел сквозь стену! И то был вовсе не сон, все случилось наяву, я готов поклясться!

– Да, – со вздохом согласилась тетя, – все это никуда не годится. Привидения, замурованные рыцари… – Она поглядела на меня и улыбнулась. – Знаешь, Люсьен, я так устроена, что не люблю, когда не могу чего-то объяснить. Все эти происшествия слишком хорошо согласуются между собой. Сначала Франсуаза видит надпись кровью, которая исчезает до нашего прихода. Можно, конечно, сказать, что у Франсуазы паук в мозгах[96], но что говорила надпись? «Вы все умрете здесь». Все – умрете – здесь, – с расстановкой повторила Дезире. – И действительно, люди начинают умирать, часть слуг в страхе хочет бежать из замка, твоя мать впадает в панику и начинает молиться, а между тем… между тем…

Тетя умолкла и посмотрела в окно, за которым бушевала метель. Я ждал, что еще она скажет, но Дезире только молчала и постукивала сложенным веером по подлокотнику кресла.

– Да, – промолвила она наконец, – именно так.

– Что? – непонимающе спросил я.

– Ты все еще мой инспектор? – спросила тетя.

– Да, месье Лекок! – горячо ответил я. – Я готов идти с вами до самого конца… и даже дальше! – отважно прибавил я.

Никогда я еще не слышал, чтобы так смеялись. Тетя Дезире запрокинула голову и расхохоталась. Я хотел на нее обидеться, но она была такая красивая… Поэтому я и сам не заметил, как тоже начал улыбаться. А тетя все смеялась – до того, что у нее даже слезы на глазах выступили.

– Мой золотой Люсьен! – проговорила она наконец, качая головой. – Какой же ты все еще… ребенок!

Она поманила меня к себе и, когда я подошел, поправила мне челку на лбу, погладила меня по голове. В тот момент я даже немножко захотел быть ее кошкой, потому что тогда тетя Дезире гладила бы меня каждый день.

– Тетя Дезире, а у вас есть кошка? – выпалил я и покраснел.

Но тетя только серьезно покачала головой.

– А почему ты спросил? – полюбопытствовала она.

– Просто так. – Я заложил руки за спину и уставился в ковер, чертя по нему носком ботинка. По правде говоря, я даже был рад, что тетя не держала кошек.

– Ты не знаешь, тело Констана уже унесли из его комнаты? – спросила Дезире.

Я ответил, что да, что теперь оно вместе с другими телами лежит в погребе.

– Тогда пойдем осмотрим его комнату, – распорядилась тетя, поднимаясь с места.

По чести говоря, мне не очень улыбалось возвращаться туда, но раз уж меня произвели в инспекторы, я должен был оправдать оказанное мне доверие. Дезире была уже у дверей, и я вприпрыжку побежал за ней.

– Что ищем? – деловито спросил я, пока мы шли по коридору.

– Если тело находят в запертой изнутри комнате с закрытыми окнами, что это значит, инспектор Коломбье? – строго спросила тетя. Но глаза ее улыбались.

– Это значит, что убийца чертовски хитрый малый? – с надеждой предположил я.

– Нет, – коротко ответила Дезире. – Это значит, что там есть другая дверь, о которой мы ничего не знаем. – Она потрепала меня по голове и пояснила: – Потайной ход. Именно это я и имела в виду, когда сказала, что убийца прошел сквозь стену.

– Ух ты! – У меня даже дух захватило от неожиданности. – Правда-правда? Ну конечно, если тут жили тамплиеры, то они наверняка позаботились о запасном выходе. На случай, если им придется туго, – добавил я, заглядывая тете в глаза.

– Ты это в каком-нибудь романе прочитал? – поинтересовалась Дезире. Я кивнул, в глубине души надеясь, что не покраснел. – Нет, Люсьен. Тамплиеры – слишком отдаленная эпоха, и лично я полагаю, что все было несколько иначе. Просто кто-то из последующих хозяев Иссервиля велел построить для себя тайный ход, чтобы иметь возможность без помех навещать свою любовницу. – Она покачала головой. – Что я говорю! Прости, Люсьен, я совсем забыла, что ты еще ребенок.

Я нахохлился. Опять она напоминала мне о том, что я маленький!

– Но я же инспектор, ваш помощник, – обиженно возразил я, – и мне полагается все знать. Разве не так?

Мы подошли к двери комнаты Констана, и я заметил, что тетя немного поколебалась перед тем, как открыть ее.

– Ну ладно, – сказала Дезире и шагнула в комнату.

Первое, что я услышал, было размеренное тиканье часов: тин-тон. Потом я различил какой-то грохот и не без труда сообразил, что слышу стук собственного сердца. Подняв глаза, я увидел потемневшую от времени потолочную балку – и потянул Дезире за рукав.

– Смотрите!

Обрывок веревки, висевший на ней, исчез.

– Наверняка кто-нибудь из слуг взял его себе, – буркнула Дезире. – Есть такая примета, что веревка повешенного приносит счастье. Дурацкая примета, – в сердцах добавила она.

– Что вы тут делаете? – прогремел чей-то голос.

Дезире отпрянула назад, но я заметил, что правой рукой она схватилась за тяжелую лампу, стоявшую на столе. Я кинулся к ней – сам не знаю, чтобы защитить ее или чтобы укрыться за ее спиной… Мне до сих пор ужасно стыдно вспоминать об этом моменте.

– Кузен, кузен, – тихо проговорила тетя, не отпуская лампы, – вы нас напугали.

И я совсем опешил, когда увидел в дверях отца. Я даже не узнал его голоса, да и лицо его узнал едва, потому что он явно был вне себя от гнева, исказившего его черты.

– Зачем вы здесь? – требовательно спросил отец. – Это комната убитого человека. Что вы тут забыли… дорогая кузина?

– Мы пришли… – начал я.

Но тут Дезире свободной рукой сжала мое плечо, и я моментально прикусил язык.

– Мы хотели взять на память веревку, – промурлыкала она. И я с негодованием увидел, что она строит моему отцу глазки.

– Какую веревку? – озадаченно произнес отец.

– Веревку повешенного, – с придыханием прошептала тетя. – Говорят, она приносит счастье. – Она кивнула на меня. – Одной мне было страшновато идти, и я попросила моего племянника проводить меня.

Несколько мгновений, показавшихся мне бесконечными, отец буравил Дезире взглядом. Потом он с облегчением выдохнул, и его черты расслабились.

– Иногда я просто не узнаю вас, Дезире, – промолвил он с подобием улыбки. – Прежде вы были такая…

– Трусиха? – подсказала тетя с невинным видом.

– Вы очень изменились, – вздохнул отец. – Впрочем, оно и понятно. Мы не виделись столько лет…

– Да, – сказала Дезире. – Но по чьей вине?

Однако отец предпочел не отвечать на вопрос.

– Давайте я помогу вам достать веревку, – предложил он. – Раз уж вы так верите в приметы… – Он поискал взглядом балку и озадаченно нахмурился.

– А веревки больше нет, – отозвалась Дезире. – Кто-то успел опередить нас.

Я заметил, что она хотя и отпустила лампу, но тем не менее держалась так, чтобы в любой момент можно было снова схватить ее.

– Я уверен, – галантно произнес отец, – что такой пустяк, как исчезновение веревки, не помешает вам быть счастливой. – Он взял ее руку и поднес к губам.

– Я тоже надеюсь на это, – вздохнула тетя. – Идем, Люсьен! Нам не повезло. Если бы мы явились пораньше, то, уверена, веревка была бы на месте. Видишь, как легко упустить свое счастье!

Она обняла меня за плечи, и мы вышли из комнаты.

3. Из дневника Армана Лефера

Изложив графу Коломбье свою версию событий, я счел возможным откланяться и удалился к себе. Встав в позицию и зажмурив глаза, я все старался вспомнить тот блистательный удар, что привиделся мне ночью. Я уже чувствовал, что он вот-вот вернется ко мне, но в решающий момент меня отвлекло шуршание женского платья. Я открыл глаза – рядом со мной стояла Матильда и с любопытством смотрела на меня. С некоторой досадой я опустил шпагу, чувствуя себя шутом.

– Никогда не видела, чтобы учитель фехтования тренировался с закрытыми глазами, – заметила она.

– Я пытаюсь вспомнить один забытый удар, – пояснил я.

Она вскинула на меня глаза.

– Господин граф хочет видеть вас, – проговорила она.

– Всегда к услугам господина графа, – вежливо отозвался я.

Я убрал шпагу, надел сюртук, поправил галстук и двинулся за Матильдой в комнату графа. Когда мы вошли, все взоры обратились на нас. Судя по количеству присутствующих, нам предстоял не более и не менее как военный совет. Здесь были Пино-Лартиг, который сидел, поглаживая себя по карману, бледный Филипп Бретель, доктор Виньере, изо всех сил делавший вид, что происходящее не имеет к нему никакого отношения, невозмутимый дворецкий, кучер Альбер, который не знал, куда девать свои руки, лакеи Маню, Леон и Селестен и наконец сам граф Коломбье, который расхаживал из угла в угол, заложив руки за спину. Следом за мной вошел учитель математики – и в некотором удивлении остановился, оглядывая собравшихся.

– Садитесь, Ланглуа, – сказал граф. – И вы тоже, Лефер.

Мы с математиком опустились на соседние кресла и озадаченно покосились друг на друга.

– Что тут происходит? – шепотом спросил Ланглуа.

– Понятия не имею, – ответил я.

– Я нужна вам, месье? – спросила Матильда у графа.

– А? Что? – резко спросил он, словно человек, который только сейчас очнулся. – Нет. Благодарю вас, Матильда. Можете идти.

Молодая женщина вышла, осторожно притворив за собой дверь.

– Господа, – начал граф, приосанившись, – я собрал вас для того, чтобы обсудить, что же нам делать дальше. Волею обстоятельств мы попали в очень неприятное положение, которое чем дальше, тем более становится опасным. Тем не менее я полагаю – и даже уверен, – что кое-что мы можем предпринять.

– Вы нашли лошадей? – спросил управляющий, дергая шеей, словно на нее давил слишком тесный воротничок.

Граф закусил губу и покачал головой.

– Послушайте, но это неслыханно! – взорвался Пино-Лартиг. – Дюжина лошадей не может исчезнуть просто так! Они должны были оставить следы!

– Вы правы, Марсель, – вздохнул граф. – Следы наверняка были, но их уже скрыл снег. Можете мне поверить, я сам проверял.

– Чудесно, – проскрежетал Филипп. – Лошадей нет, до деревни мы в такую погоду никак не доберемся, помощи просить не у кого… Веселенькая, однако, у нас ситуация!

– Ну, мы пока в состоянии помочь себе сами, – одернул его граф и вслед за этим рассказал то, что он не так давно узнал от нас с Матильдой: о Кэмпбелле, который был вынужден вернуться и который скрывается где-то в замке, и о том, что он убил Констана, напавшего на его след.

– Должен признаться, – задумчиво промолвил Ланглуа, пощипывая мочку уха, – ваши выводы выглядят весьма правдоподобно.

– Это единственно возможное объяснение происходящего, господа, – возразил граф. – Поэтому я решил предложить вам следующее. – Он глубоко вздохнул. – Мы разобьемся на группы, возьмем с собой оружие и прочешем весь замок. Да, Иссервиль не так уж и мал, но… Где-то же этот мерзавец должен скрываться! Кроме того, нас много, а он один, и, если мы постараемся, мы наверняка сумеем совладать с ним.

Если граф рассчитывал, что его предложение будет встречено кликами восторга, то он заблуждался. Напротив, реакция присутствующих была на удивление вялой, словно опасность угрожала не им самим, а кому-то другому. Пино-Лартиг заявил, что надо во что бы то ни стало добраться до деревни и дать им знать о том, что здесь происходит. Доктор вытирал лоб большим платком и бормотал, что он не готов к встрече с преступником, и вообще его дело лечить, а не охотиться на людей. Филипп Бретель срывающимся голосом предложил собраться вместе и забаррикадироваться, чтобы никто не мог к нам проникнуть. Только кучер Альбер горячо поддержал хозяина, да и я тоже сознавал, что предложение графа является в сложившейся ситуации наиболее разумным.

– Вы со мной, Лефер? – спросил граф безнадежно после того, как большинство мужчин в той или иной форме отказались следовать за ним.

– Да, господин граф, – серьезно ответил я, – я с вами.

Пино-Лартиг иронически покосился на меня и фыркнул.

– Герой! – проворчал он.

– Не вижу никакого героизма в том, чтобы защищать свою жизнь, месье, – сухо возразил я. – Это просто естественная необходимость.

– Вот и прекрасно, – заметил граф. – Мы с Альбером и месье Лефером пойдем искать негодяя Кэмпбелла, а вы, господа, можете спокойно сидеть и ждать, когда вас прикончат.

Его последние слова вызвали бурю негодования.

– Ну зачем же так, месье! – воскликнул Ланглуа. – Мы, конечно, тоже пойдем с вами, но мы ж не служили в полиции и не умеем ловить преступников.

– Вы должны быть к нам снисходительнее, Эрнест! – добавил депутат.

– Отлично, – нетерпеливо промолвил Коломбье. – Тогда давайте займемся оружием.

Дворецкий принес охапку пистолетов и ружей. По счастью, большинство собравшихся были заядлыми охотниками, и поэтому их не пришлось учить, как заряжать оружие, целиться и нажимать на спуск.

– А вы, Лефер? – спросил у меня граф.

– Я возьму свою шпагу, – отозвался я.

– О, да месье большой забавник! – фыркнул депутат. – И как же вы рассчитываете справиться вашей железкой с Кэмпбеллом, хотел бы я знать?

– Не волнуйтесь, месье, – холодно отозвался я. – Следите лучше за собой, как бы с вами самим ничего не случилось.

Пино-Лартиг хихикнул.

– О, мне-то как раз ничего не грозит! – Он поманил меня пальцем, а когда я подошел, вытащил из кармана обрывок какой-то веревки. – Узнаете?

Я вспомнил, что он все время поглаживал этот карман, словно там лежало невесть какое сокровище. Вглядевшись, я узнал в веревке ту самую, на которой повесили Констана, и отшатнулся в ужасе.

– Как вы можете! – вырвалось у меня. – С помощью этого шнура убили человека, который был вашим помощником и служил вам верой и правдой, а вы… вы таскаете ее в кармане, словно она невесть какой талисман!

– Это и есть талисман, месье, – серьезно возразил Пино-Лартиг, пряча обрывок в карман. – Не забудьте, веревка повешенного приносит счастье. Лично я уверен, что мне она очень даже пригодится. – И он снова хихикнул – так мерзко, что у меня мороз по коже пошел.

Я оглянулся на графа Коломбье, который слышал наш разговор. Гадливость, проступившая на его лице, вероятно, была отражением моей.

– Значит, именно вы похитили веревку? – угрюмо пробормотал он. – А я-то гадал… – Он умолк.

– Я просто взял ее, – возразил Пино-Лартиг. – Не думаю, что Луи она еще понадобится.

Меня тошнило от него, и я отвернулся, чтобы не видеть депутата.

Когда все вооружились до зубов, словно шли охотиться на целую орду вампиров, обитавшую в стенах замка, граф разделил нас по два-три человека и порекомендовал ни в коем случае не отдаляться друг от друга.

– Итак, господа, я с кучером и дворецким обыскиваю первый этаж. Вы, Филипп, возьмете с собой доктора и месье Пино-Лартига и займетесь вторым, а третий этаж пусть осматривают месье Ланглуа и месье Лефер. Остальные, – он обернулся к притихшим лакеям, – займутся чердаком. В случае чего не молчите и сразу же поднимайте шум, чтобы мы смогли прийти к вам на помощь. Все ясно?

И мы разошлись. Первые слова, которые произнес математик, когда мы поднимались на третий этаж, были:

– Не нравится мне все это.

Я разделял его точку зрения, но благоразумно предпочел промолчать. По пути нам попалась Марианна, которая несла нагруженный поднос. Завидев нас, она шарахнулась к стенке, едва не выронив свою ношу.

– Осторожнее, – проворчал я. – Скажи, ты никого не видела на этаже?

Марианна ответила, что месье Люсьен у себя в комнате, пишет что-то, а больше ей ничего не известно, и мы с Ланглуа отправились на поиски неуловимого Кэмпбелла.

– Хороший мальчик Люсьен, – заметил математик. – Очень способный, все теоремы усваивает без труда.

Мы заглянули в комнату Люсьена, который что-то быстро-быстро писал в зеленой тетрадке. Едва мы вошли, он захлопнул ее и неприязненно уставился на нас.

– Не беспокойся, Люсьен, мы ненадолго, – сказал я, чтобы успокоить его. – Мы просто помогаем твоему папе обыскивать замок.

Люсьен наклонил голову к плечу. Почему-то в такой позе он мне поразительно напоминал маленькую пичужку с русым хохолком.

– Вы ищете Кэмпбелла? – спросил он.

– Именно так, месье, – отозвался Ланглуа.

– Вы его не найдете, – заявил мальчик.

– Почему ты так думаешь? – обескураженно спросил я.

– Потому что с вами нет месье Лекока, – ответил этот поклонник Габорио.

Я улыбнулся и, быстро осмотрев его комнаты, вышел за дверь. Ланглуа последовал за мной.

– Ну что, куда теперь? – спросил он.

– Будем осматривать все помещения подряд, – сказал я.

– Хорошо, – покорно согласился математик.

Мы осмотрели три или четыре комнаты, в которых никто не жил. В последней нам послышался подозрительный шорох. Ланглуа схватился за оружие, но тут серая мышка перебежала комнату по диагонали и скрылась из глаз. Мы с Ланглуа поглядели друг на друга – двое здоровых, взрослых, бледных мужчин – и невольно улыбнулись.

– Ладно, – сказал я. – Пошли дальше.

Мы двинулись в следующую комнату. Неожиданно Ланглуа остановился и схватил меня за руку.

– Лефер… Что это?

Я прислушался и различил за стеной какой-то шум.

– Опять мышь? – предположил я.

Ланглуа застыл на месте, на лице его читался отчаянный страх. Досадуя на себя и на этого спутника-труса, я подошел к двери и распахнул ее.

В комнате, в противоположном углу, стоял человек. Его торс прикрывал черный плащ, а на голову был наброшен капюшон, похожий на клобук монаха. В следующее мгновение меня настиг вопль Ланглуа:

– Это он! Это Кэмпбелл!

Услышав крик, человек в плаще отпрянул в сторону и с непостижимой скоростью бросился бежать, размахивая руками. Он мчался так, словно у него за спиной выросли крылья.

Ланглуа выстрелил. Пуля ушла в стену, а человек уже скрылся за дверью.

– Скорее, Лефер, скорее! – закричал Ланглуа, бросаясь за ним. – Мы его догоним!

Я считал себя неплохим бегуном, но Кэмпбелл оказался гораздо быстрее. Ланглуа споткнулся и упал, но тотчас же вскочил на ноги.

– Быстрее, Лефер! Не дайте ему выбраться к лестнице, гоните его вправо! Там тупик, он точно не уйдет от нас!

Но Кэмпбелл, казалось, даже не пытался пробиться к лестнице. С невероятной быстротой он прыгнул направо и исчез за поворотом коридора.

– Теперь он никуда от нас не уйдет, голубчик, – кровожадно проскрежетал Ланглуа, подходя ко мне. В правой руке он сжимал пистолет, а левой держался за бок.

– Осторожнее, – буркнул я. – Не забывайте, у него тоже есть оружие.

Я дошел до поворота и со всеми предосторожностями выглянул в коридор. Никого. Осмелев, я высунулся сильнее. За спиной у меня математик сопел так сильно, что у меня шевелились волосы на затылке.

– Ну, что? – шепотом спросил Жан-Поль.

Слева – глухая стена. Справа – глухая стена. Впереди – она же. Ни окон, ни дверей, ничего.

И никого.

Коридор был пуст.

1. Из дневника Армана Лефера

– Я ничего не понимаю, – пробормотал Ланглуа. – Как же так? Он ведь совершенно точно свернул сюда! Отсюда ему некуда было деться!

Я потер лоб.

– Может быть, нам просто показалось, что он свернул сюда?

Ланглуа оскорбленно выпрямился.

– Коллега, вы намекаете на то, что у меня галлюцинации? А как же вы сами? Ведь вы видели то же, что и я!

Что я мог сказать на это? Верно: ничего.

– Не знаю, – устало выдохнул я, – ничего не понимаю. Но он должен быть где-то здесь! Мы обязаны найти его!

– Лично я нигде его не вижу, – весьма саркастически отозвался математик. – А вы?

– Ну хорошо, – смирился я. – Тогда продолжим искать его. И держитесь начеку, мало ли что взбредет ему в голову…

– Кого вы предупреждаете, дорогой коллега!

И мы вновь принялись обыскивать комнаты. Пыль… пыль… Портреты на стенах смотрят сурово и величаво, часы еле-еле ворочают маятником, как языком… Нет, здесь определенно никто не живет.

– Уверен, здесь никого нет, – сказал я, оборачиваясь к Ланглуа.

И правда – в комнате никого не было, кроме меня. Математик исчез. «Этого еще только не хватало!» – подумал я, холодея.

– Ланглуа! – тихо позвал я. – Жан-Поль, где вы?

Ни слова в ответ. Ни Ланглуа, ни Жан-Поля… Черт возьми, что такое тут творится?

Я заметался по комнатам. Бесполезная шпага оттягивала руку. Уж лучше я бы поступил как все и захватил с собой пистолет… По крайней мере, тогда я не чувствовал бы себя таким дураком.

– Жан-Поль! Ланглуа, отзовитесь! Где вы?

До моего слуха донесся слабый стон. Я бросился на звук и возле старого комода обнаружил лежащего математика. Он то открывал, то закрывал глаза и жалобно стонал. Подняв голову, я увидел в другом конце комнаты что-то вроде ускользающей тени, и здоровая злость ударила мне в голову. Не мешкая, я схватил пистолет, лежащий возле моего поверженного друга, и выстрелил три или четыре раза. Через минуту что-то загрохотало за дверями, и в то же мгновение в комнату ворвались доктор Виньере и Альбер. Последний сжимал в руке здоровенный лом, и, как только я увидел это «оружие», сразу же понял, что врагам кучера не поздоровится, кем бы они ни были.

– Вы стреляли, месье? Что случилось? О господи! Месье Ланглуа!

– Вы нашли Кэмпбелла? – воскликнул доктор. – Что с вами, Арман? На вас лица нет!

– Есть от чего, – бледно улыбнувшись, ответил я. И вслед за тем как на духу выложил все: про человека в черном, который исчез в стене, про отставшего математика и про того, в кого я только что стрелял.

Доктор Виньере и Альбер переглянулись и быстрым шагом направились туда, где скрылся убийца.

– Здесь ничего нет, – озадаченно сказал доктор. – Ни крови, ни следов… Ничего.

Каюсь, я выругался так, что небу должно было стать жарко. Неужели я промахнулся? Но как, как это могло случиться?

– О господи! – пробормотал Альбер, дрожа как в лихорадке. – Но если… если человек в черном прошел сквозь стену… если месье Лефер не попал в него со столь близкого расстояния… значит, здесь был не… не проклятый англичанин, а один из тех… Это был призрак!

– Перестаньте говорить глупости, Альбер, – довольно кисло промолвил доктор.

Ланглуа приподнялся и застонал.

– О, простите, ради бога, друг мой! Сейчас я вас осмотрю.

И, приблизившись к Жан-Полю, Виньере занялся его ранами.

– Он серьезно ранен? – вырвалось у меня. – Да говорите же! Что с ним?

– Ничего особенного с вашим другом не случилось, – сообщил доктор. – Его оглушили, ударив по голове. – Сам доктор был бледен и держался за сердце. – Ах, месье Ланглуа, как же вы нас напугали!

– Жан-Поль, – набросился я на математика, – зачем же вы отошли от меня? Ведь граф строго-настрого запретил нам ходить поодиночке!

– Я… я не знаю… – лепетал Ланглуа, водя вокруг себя ошалевшими глазами, – я ничего не помню… только удар… О-о! – Он дотронулся до шишки на затылке и поморщился.

Мы с доктором переглянулись.

– На сей раз это явно был Кэмпбелл, – буркнул Виньере. – Он ударил Ланглуа туда же, куда до того Констана.

– Вот дьявол! – выругался я. – Слава богу, что вы подоспели вовремя. Иначе весьма вероятно, что ни меня, ни Жан-Поля уже не было бы в живых.

– Да, когда мы с Альбером услышали… – начал Виньере и умолк.

– Что? – спросил я, видя их растерянные лица. – Что случилось?

– Пино-Лартиг, – пролепетал доктор. – Он был с нами, но потом…

– Пино-Лартиг? – поразился я.

– Да, ведь граф тоже послал его осматривать этаж… Но депутат почти сразу начал отставать… Я не слишком беспокоился, потому что на втором этаже много народу и…

В это мгновение мы услышали женский крик.

– О господи, – ахнул Альбер, – это Франсуаза!

И мы бросились к лестнице, забыв о бедном Ланглуа, который остался лежать на ковре.

– Подождите! – кричал он нам вслед. – Куда же вы? Я с вами!

Но у нас не было времени ждать. Я слетел с лестницы, перескакивая через три ступеньки. Франсуаза, подняв руки к лицу, в ужасе застыла возле двери маленького чулана, и Альбер первым делом подбежал к девушке.

– Тихо, тихо, – успокаивал он ее, – я с тобой! Ничего, голубка моя! Я с тобой!

Франсуаза смотрела на нас безумными глазами.

– Он там… – пролепетала она, указывая пальцем на чулан. – Там!

И мы вошли туда, толкаясь в дверях.

Пино-Лартиг сидел на шатком стульчике. Глаза его были широко раскрыты, зубы оскалились, по подбородку стекала струйка слюны.

– Посмотрите, – прошептал доктор, указывая на шею депутата.

Я подошел ближе и увидел на ней… удавку из того самого обрывка веревки повешенного, которая всегда приносит счастье.

Очевидно, Пино-Лартиг получил свое счастье сполна. Именно обрывком веревки кто-то и задушил его, пока мы совсем неподалеку искали неуловимого мистера Кэмпбелла.

2. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Ну вот и доискались. Математик схлопотал по голове, месье Лефер встретил привидение, а месье Пино-Лартиг сам в него превратился. Вообще-то он ни в кого не превратился, его просто убили, но больно уж фраза получилась складная. И в конце концов месье Пино-Лартиг вполне еще может стать привидением, так что я ничуть не погрешил против истины.

Папа принялся допрашивать всех, кого только можно, мама с Эдмондой начали рыдать, доктор осматривал Ланглуа, который стонал, что ему пробили голову, служанки сбились в кучу и на разные голоса причитали, и всей этой чепухе не было видно конца. Что же до меня, то я отправился к тете – посоветоваться. У меня из головы не выходило, как сегодня утром папа не дал нам осмотреть комнату Констана. Конечно, я люблю папу, но когда он застал нас там, у него сделалось такое лицо, что даже мне стало не по себе. Тетя Дезире говорила, что кто-то собрал на Рождество людей, после чего они начали умирать. А ведь все приглашения рассылал именно мой папа. Если тетя Дезире права и убийцей был вовсе не Кэмпбелл, значит, мой папа вполне мог им оказаться. Конечно, судья Фирмен, Луи Констан и депутат Пино-Лартиг являлись его друзьями, но нет таких друзей, которые не сумели бы стать врагами. Это я усвоил, прочитав «Двадцать лет спустя».

Тетя Дезире сидела в кресле и читала книгу. Меня она едва удостоила взглядом, когда я вошел.

– Вы уже знаете о том, что случилось? – не сдержавшись, выпалил я с порога.

Да, она знала. Она поморщилась, и я понял, что она не расположена говорить о последних происшествиях.

– Что вы читаете? – спросил я, поменяв тему.

Дезире развернула том обложкой ко мне. Это была «История замка Иссервиль», написанная кем-то из местных исследователей. Я видел книгу у нас в библиотеке. Оттуда, вероятно, Дезире ее и взяла.

– Нашли что-нибудь интересное? – спросил я.

– Пока не знаю, – уклончиво отозвалась тетя. – Я как раз читаю о тамплиерах.

– И что? – загорелся я.

– Четверо братьев ордена не пожелали покаяться и отречься от своего сана. Тогда король Филипп приговорил их к смерти, но, так как они были храбрыми рыцарями, он предложил им самим выбрать, как они хотят умереть. Желают ли они, чтобы их сожгли, или отрубили им головы, или повесили? Но они предпочли, чтобы их замуровали в стене замка Иссервиль, в котором они верой и правдой служили господу.

– Заживо замуровали? – с трепетом спросил я.

– Ну конечно! Какой интерес замуровывать трупы… – фыркнула тетя. – Король Филипп Четвертый уважил их просьбу, и рыцарей замуровали в стене. – Она захлопнула книгу. – Похоже, ты был прав, Люсьен, а я – нет.

Я непонимающе уставился на нее.

– Прав? В чем, тетя Дезире?

– Как ты думаешь, почему рыцари выбрали столь жуткую смерть? – вопросом на вопрос ответила Дезире. – Ведь очень мучительно – стоять в каменном мешке и задыхаться, не имея возможности ни пошевельнуть рукой, ни позвать на помощь. А, Люсьен?

– Может быть, они так дорожили этим местом, что хотели и после смерти быть с ним связаны? – предположил я.

– То, что они им дорожили, несомненно, – отозвалась Дезире. – Легенды утверждают, что в Иссервиле была целая алхимическая лаборатория. Что они тут искали – философский камень, секрет вечной жизни или какой-нибудь яд, не оставляющий следов? Так или иначе, но когда король распорядился уничтожить орден, замок Иссервиль долго сопротивлялся войскам. Когда его захватили, то кого-то убили сразу же, кто-то пожелал отречься от своих заблуждений и сохранить жизнь, а кто-то держался до конца. Как те четверо рыцарей. – Она вздохнула. – Ну так почему они выбрали столь жуткую смерть?

– Не знаю, – честно признался я.

– Да потому, – терпеливо объяснила Дезире, – что были уверены: они сумеют уйти. Их замуровали, а они выбрались из стены по потайному ходу и сбежали. Вспомни, ведь при перестройке замка не было найдено никаких скелетов.

– Как и потайных ходов, – напомнил я.

Тетя покосилась на меня, и в ее глазах блеснули и погасли золотистые искорки.

– Уверен? – спросила она.

– По крайней мере, я о них не слышал, – признался я.

– Люсьен, – проговорила тетя, – здесь должен быть потайной ход. Иначе все происходящее объяснить просто невозможно.

– Вы говорите так, потому что не верите в привидения, которые проходят сквозь стены, – обидчиво возразил я.

– Люсьен, – терпеливо сказала тетя, – привидений не существует. Поверь мне!

– Тогда как можно быть тем, кого не существует? – настаивал я.

По правде говоря, я просто повторил слова мамы, которые она сказала совсем по другому поводу, но Дезире тотчас повернула голову в мою сторону и насторожилась.

– Что ты сказал? – требовательно спросила она. – Повтори!

– Как можно быть тем, кого не существует? Это невозможно! Чтобы быть, надо существовать, и вообще…

Я хотел продолжить свои рассуждения, но с некоторым разочарованием заметил, что тетя уже не слушает меня. Она хмурила брови и покачивала носком туфельки, думая о чем-то своем.

– Да, пожалуй, это многое объяснило бы… – промолвила она наконец. – Конечно, не все, но… многое. Только вот надпись, которую видела Франсуаза… И четыре призрака… Почему четыре? Или…

Дезире умолкла. Я ждал, пока она вспомнит о моем присутствии, и, по счастью, довольно скоро она повернулась ко мне:

– Ладно, после обеда мы сразу же этим займемся. Только вот что: мне понадобятся свечи и, конечно, твоя помощь.

Я горячо заверил ее, что сделаю все, что в моих силах. Но на самом деле мне не терпелось задать один вопрос. Вопрос, который жег мне губы.

– Скажите, тетя Дезире… – Я собрался с духом. – Сегодня утром… мой папа в комнате Констана… Вы не думаете, что он может… может иметь к убийствам какое-то отношение?

Первые ее слова оправдали худшие мои ожидания. (Так всегда пишут в романах.)

– Вероятно, – сказала тетя, – и даже наверняка. Только твой папа никого не убивал.

Признаюсь, я выдохнул с облегчением.

– Но тогда почему…

– Люсьен, – предостерегающе сказала Дезире, – пока я знаю не больше твоего. Понятно? Так что еще рано делать какие-то выводы. – Она поднялась с кресла. – Кстати, инспектор Коломбье, вы знаете, что необходимо для того, чтобы быть и существовать?

– Нет, – растерянно признался я.

– Чтобы быть, надо есть, – весело сказала тетя. – Так что идем обедать.

Она согнула руку, я взял ее под локоть – совсем как взрослый, честное слово! – и мы пошли.

3. Из дневника Армана Лефера

День уползал в свою нору, как раненый зверь. Десять человек собралось вокруг обеденного стола. Граф Коломбье был мрачен, его жена сидела с красными глазами. Управляющий Бретель и его половина выглядели ничуть не лучше. Доктор угрюмо поглощал пищу, Ланглуа то и дело охал, прикладывая руку к голове. Матильда сидела очень прямо, но и в ее прекрасных глазах застыл страх. Люсьен и его красивая тетка переглядывались с видом заговорщиков, которым уж точно известна подоплека всего происходящего, но они ни за что ничего не скажут. Что же до меня самого, то я чувствовал себя отвратительно. Сознание того, что математик пострадал исключительно по моей вине и едва не погиб, мучило меня не меньше, чем воспоминание о человеке в черном, ушедшем в стену. Чем усерднее я пытался подыскать рациональное объяснение случившемуся, тем более ирреальным оно выглядело. Люсьен, ковырявший вилкой в своей тарелке, шмыгнул носом.

– Интересно, – произнес он в пространство, – а еда не отравлена?

Мадам Бретель уронила вилку, дернула локтем и опрокинула бокал вина, которое алым водопадом пролилось на белоснежную скатерть.

– Люсьен! – рявкнул граф, побелев от гнева.

– Не кричите на ребенка, Эрнест, – тотчас же вступилась за своего любимца Дезире. – Мальчик прав: в таком доме, как ваш, может случиться все, что угодно.

– Кузина, – проскрежетал граф, – умоляю вас… Обстановка и так достаточно серьезная, не надо усложнять ее. Мы потеряли наших друзей… очень дорогих друзей. А что до вас, то вы потеряли своего жениха. Ведь месье Пино-Лартиг когда-то был им, хоть вы наверняка предпочли забыть об этом.

– Ничего, – с иронией отозвалась Дезире. – Уверена, я смогу пережить утрату.

– Я всегда знала, что вы бессердечны и бездушны, – с горечью промолвила графиня. – Но никогда не подозревала, что до такой степени.

– О, да, – еще ехиднее отпарировала эта потрясающая особа. – Я воплощение всех пороков, которым вы всегда хотели быть, но у вас не хватило смелости им стать.

Графиня оторопела.

– Что? – переспросила она, не веря своим ушам. – Что вы сказали?

Филипп Бретель яростно стукнул ножом о стол.

– Дамы! – проговорил он, возвысив голос. – Полагаю, ни к чему продолжать подобный разговор.

– По-моему, она хотела меня оскорбить! – горячилась графиня. – Что вообще она имела в виду?

– Если вы ничего не поняли, то из чего сделали вывод, что я хотела вас оскорбить? – тотчас же ринулась в атаку Дезире.

Ланглуа тихо застонал. Матильда, добрая душа, поспешила ему на помощь.

– Месье Ланглуа, вам плохо? Может быть, вам лучше прилечь?

– Нет, – пробормотал математик, – ни за что. – Он сделал жалкую попытку улыбнуться. – Я не хочу оставаться один.

– Надо что-то делать, – проговорил граф. – Мы обязаны что-то предпринять.

– Благодарю покорно, – буркнул управляющий. – По вашему совету сегодня мы уже предприняли поиски Кэмпбелла, и вы сами знаете, что получилось.

– Надо бежать отсюда, – боязливо проговорил доктор. – Бежать, пока не стало слишком поздно.

– С какой стати я должен бежать из своего собственного дома? – вскинулся граф. – Это просто глупо!

– Мы должны позвать на помощь, – заявил Бретель.

– Прекрасно, – ядовито промолвил Коломбье. – Коли так, можете сами отправляться за ней.

Люсьен приподнялся на месте, вглядываясь в окно напротив.

– Не вертись на месте, Люсьен, – сделала ему замечание мать. – Веди себя прилично.

Но Люсьен, проигнорировав ее слова, обернулся к Дезире Фонтенуа и сообщил:

– Кто-то едет.

– Перестань морочить нам голову, Люсьен! – раздраженно промолвил его отец. – Тебе померещилось.

Однако Дезире поднялась с места и подошла к окну, за которым бушевала метель.

– Нет, – сказала она через несколько мгновений, – Люсьен прав. Кто-то едет сюда.

– Это Кэмпбелл! – встрепенулся граф. – Антуан, мое ружье! Ну, сейчас мы встретим мерзавца…

– Хватит, Эрнест, – резко остановила кузена Дезире. – Там вовсе не Кэмпбелл, а кто-то другой.

Забыв о еде, все устремились к окнам.

– Смотрите, всадник! Всадник на гнедой лошади!

– Непостижимо!

– Как он смог подняться на гору в такую погоду?

– Ах, Филипп! – воскликнула Эдмонда, в порыве чувств бросаясь на шею своему супругу. – Мы спасены!

Снизу донесся яростный стук в дверь.

– Да, это не Кэмпбелл, – пробормотал граф, вытирая проступивший на лбу пот. – Антуан, немедленно отворите двери и ведите нашего гостя сюда! Какое счастье, что из деревни догадались прислать сюда жандарма. Вот увидите, господа, скоро все наши неприятности останутся позади.

Я смотрел на него с жалостью. Взрослый мужчина, многое в жизни повидавший, верил в то, что появление какого-то жалкого жандарма в силах остановить целый хоровод смертей! Впрочем, таково почти всеобщее отношение к полиции. Люди считают хорошим тоном ее презирать, пока ничего не произошло, а как только что-то случилось, сразу же бросаются к ней за помощью. Забавно все-таки устроен человек!

На всех лицах немедленно расцвели улыбки. Больше всех радовались служанки, и Полина даже бросилась обнимать Франсуазу, хотя раньше не слишком ее жаловала. Все! Кончено! Страх умер! Конец мистеру Кэмпбеллу! Добрый жандарм непременно отыщет его убежище и схватит преступника за шиворот! Он-то точно покажет убийце, где раки зимуют! Так можно было истолковать всеобщее возбуждение.

В коридоре послышались шаги и голоса. Головы присутствующих как по команде повернулись к дверям. Графиня даже привстала на цыпочки, хотя раньше считала такое поведение проявлением дурного тона. Дезире Фонтенуа застыла у окна, вся обратившись в слух, и лицо ее было мрачнее тучи.

– Благодарю, благодарю… – твердил приятный мужской баритон. – Ужасная погода… поражаюсь, как я сюда добрался…

Дверь распахнулась, и Антуан пропустил в комнату неожиданного гостя. С первого же взгляда мне сделалось ясно, что наш посетитель, кем бы он ни являлся, никак не мог оказаться жандармом. Это было существо совершенно другой породы – холеный темноволосый щеголь с обольстительными усиками, остававшийся щеголем даже несмотря на то, что его пальто было все в снегу, а кожа на лице покраснела от мороза.

– О, – воскликнул он, всплеснув руками, – какое многочисленное общество!

Верный Антуан помог гостю разоблачиться. Под пальто оказался немыслимой безупречности фрак, чья адская чернота только выразительнее оттеняла кипенную белизну накрахмаленной сорочки. Я терялся в догадках, и похоже, что не я один. Оживление на лицах начало мало-помалу сменяться недоумением.

– А вас нелегко было отыскать! – полушутя-полусерьезно промолвил гость. – Честное слово, был момент, когда я даже думал, что… – Он оборвал себя и, обведя взглядом притихших людей, безошибочно определил среди них хозяина дома. – Граф Эрнест дю Коломбье, если не ошибаюсь? – осведомился вновь прибывший, церемонно кланяясь.

– Да, – пробормотал граф, машинально отвечая на поклон. – С кем имею честь?

– О боже! – пролепетала Эдмонда Бретель, подавшись вперед. – Вы…

Гость живо обернулся к ней, и во взоре его мелькнуло самодовольство.

– Да, сударыня, вы не ошиблись. Я Массильон, Фредерик Массильон. Актер, – с напускной скромностью уточнил он.

– Тот самый Массильон? – оторопел Бретель. – Ну как же, я читал о вас!

Граф Коломбье облизнул разом пересохшие губы.

– Прошу прощения, сударь, но… Это такая неожиданность… Дело в том, что… – Он запнулся. – Могу ли я узнать, так сказать… цель вашего визита? Потому что… – Ему явно не хватало слов, и он просто указал на окно, за которым все тонуло в почти сплошной белой пелене.

– Да, да, я понимаю, как вы удивлены, – с типично актерской интонацией промолвил Массильон. – По правде говоря, я и сам поражен! Я хотел… то есть я собирался… – Он кашлянул. – Кажется, вы обедали? Надеюсь, не помешал вам? Мне, право, так неловко…

– Ну что вы, сударь! – воскликнул граф, входя в привычную ему роль светского человека. – Такой приятный гость, как вы, никогда не может помешать! – Массильон, сощурясь, поглядел на графиню, и Коломбье спохватился. – Это моя супруга, госпожа Коломбье. Большая почитательница вашего таланта.

Актер грациозно поклонился.

– Ваш слуга, мадам!

– О, что вы… – пробормотала графиня.

– Господин Бретель, мой управляющий, – продолжал знакомить гостя с присутствующими граф. – Госпожа Эдмонда Бретель, его супруга.

Эдмонда порозовела и наклонила голову.

– Кажется, мы с вами уже встречались, – промолвила она с неожиданной для женщины ее лет пылкостью. – Помните, на ужине у промышленника Рошфора?

– О мадам! – вскричал Массильон, расплываясь в улыбке. – Разве я мог забыть!

Он припал к ее руке с таким видом, словно всю жизнь ожидал именно этого момента. Эдмонда была совершенно счастлива.

– А вот… – промолвил граф, подводя гостя к Дезире, которая усиленно обмахивалась веером, словно ей отчего-то вдруг сделалось душно, – моя бесценная кузина. Мадемуазель Дезире Фонтенуа.

– Ах, мадемуазель Фонтенуа! – в экстазе вскричал актер.

Он сделал шаг вперед, широко улыбаясь, и сощурился, глядя на стоящую перед ним красавицу. В следующее мгновение улыбка Массильона медленно начала стекать с его лица, которое внезапно приобрело озадаченное и даже немного испуганное выражение.

– Это Дезире? – пролепетал он, указывая на нее.

– Ну да, – подтвердил несколько удивленный Коломбье. – Моя кузина.

– Ваша кузина? – вскрикнул Массильон. – Господи, да что вы такое говорите? Я же знаю мадемуазель Фонтенуа, я… Это не она, это другая!

В зале внезапно воцарилась тишина.

Тишина, пропитанная страхом.

1. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Мгновение в зале стояла полная, абсолютная, ничем не нарушаемая тишина, потом Эдмонда Бретель метнулась к мужу и со сдавленным возгласом вцепилась в его плечо. Зашуршали по полу трены женских платьев, испуганно зашаркали мужские ботинки. Все медленно отступили от лже-Дезире, которая осталась стоять у окна в центре дышащего враждебностью полукруга людей. Только я один не двинулся с места.

– Люсьен, – вскрикнула мать, – ко мне, немедленно!

Словно я был какой-то собачонкой, честное слово… Я с укором взглянул на тетю Дезире, и она ответила мне едва заметным пожатием плеч.

– Однако, – пробормотал папа, покрываясь пятнами, что у него всегда было признаком сильнейшего гнева, – что все это значит, мадемуазель?

Дезире сложила веер и улыбнулась.

– Мадам, с вашего позволения, – поправила она отца.

– Вы… вы… – Похоже было на то, что отцу не хватало слов. – Вы не Дезире Фонтенуа?

– Нет, – спокойно ответила «тетя» таким тоном, словно происходящее было в порядке вещей.

Эдмонда тоненько взвизгнула и покрепче вцепилась в своего супруга.

– Ой, Филипп, – прошептала она, – мне страшно!

Нашла кому говорить! Он тоже трясся как осина.

– Я же сказал, это не Дезире, – к чему-то произнес противный лощеный актер.

– Но тогда… – проклекотал папа, – тогда я ничего не понимаю. Где Дезире? Где моя кузина? И кто вы, сударыня, черт бы вас побрал? Какое вы имеете право…

Глаза Дезире стали совсем золотыми. Она сделала шаг вперед, и толпа испуганно раздалась перед ней. Но Дезире только опустилась в кресло и закинула ногу на ногу.

– Кажется, месье, вы хотели звать полицейских, – промолвила она спокойно. – Так вот, я к вашим услугам.

– Вы? – Папа позеленел. – Вы… вы из полиции? Не может быть! Ведь женщины там не служат!

– Только официально, – поправила его Дезире, загадочно улыбаясь. – А на самом деле, месье, без их услуг обойтись невозможно. Если вам интересно, я работаю на комиссара Папийона. Полагаю, его имя вам известно.

Гости озадаченно переглядывались. Еще бы! Ведь Папийон – самый знаменитый сыщик на набережной Орфевр. Говорят, он начал работать еще при Видоке и раскрыл уже столько преступлений, что едва ли не превзошел своего легендарного начальника. Впрочем, папа всегда утверждал, что Папийон – самый обыкновенный полицейский, просто он очень искусно создает вокруг себя шумиху и каждое пустячное дело преподносит как подвиг.

– Значит, вы работаете на месье Анатоля? – спросил папа, утирая пот, который струился по его вискам. Странно – в гостиной вовсе не было жарко.

– Именно так, – подтвердила Дезире.

– И как поживает его жена Мадлен? – напирал папа.

Тетя улыбнулась еще шире.

– С таким же успехом вы могли бы спросить меня о детях комиссара, которых у него нет, – холодно ответила она. – К слову, моего начальника зовут вовсе не Анатоль, а Огюст, и он овдовел несколько лет тому назад. Жену его звали не Мадлен, а Луиза. Кроме того, он одевается в серые костюмы, отличается крайней педантичностью и всегда носит при себе оружие. – Дезире шевельнула пальцами. – Если вы решили проверить меня таким образом, месье, то глупее ничего не могли придумать.

Папа судорожно сглотнул. Он явно колебался между недоверием и желанием все-таки поверить странной женщине, столь успешно выдававшей себя за его кузину, женщине, которая – как я только что отчетливо осознал – разговаривала с ним, как с каким-нибудь лакеем.

– Но я все-таки ничего не понимаю, – вмешался Массильон, как будто без него не могли обойтись. – Вы здесь, и вы, как я понимаю, выдавали себя за Дезире… Но где же настоящая Дезире?

Улыбка тети померкла.

– Вынуждена вас огорчить, дамы и господа, – сдержанно промолвила она, – но Дезире Фонтенуа больше нет. Она умерла.

Женщины заахали.

– Умерла? – ошеломленно повторил папа.

– Вернее, была убита, – поправилась помощница комиссара Папийона. – Что как раз и является причиной моего появления здесь. К сожалению, – она метнула на актера безжалостный взгляд, – этот месье не дал мне завершить мою миссию. Насколько я понимаю, он явился сюда, потому что мадемуазель Фонтенуа не отвечала на его письма. Весьма занятные письма, надо признаться, – не без ехидства добавила она.

Массильон покраснел.

– Вы… вы видели их? – простонал он.

– Князь Лобанов дал мне с ними ознакомиться, – сухо ответила Дезире. – Надо сказать, он был весьма огорчен, когда обнаружил их, разбирая бумаги покойной.

– Стало быть, князь тоже знает, что вы здесь? – вырвалось у Матильды.

– Разумеется, – безмятежно отозвалась Дезире. – Но что же вы стоите, дамы и господа? Присаживайтесь, прошу вас. Как говорят у нас на набережной Орфевр, сидеть иногда лучше, чем лежать. – И, выдав сомнительную шутку, она ослепительно улыбнулась.

Душа моя разрывалась на части. Передо мной была все та же Дезире – умная, храбрая, решительная, – к которой я успел так привязаться за дни ее пребывания в замке, и, однако, это была уже не она. Я считал тетю самым близким человеком на свете, но на самом деле она оказалась чужой, обманщицей, которая присвоила себе не принадлежащее ей имя и ловко втерлась ко мне в доверие. От того, что она обвела вокруг пальца не только меня одного, мне вовсе не становилось легче. Я готов был провалиться сквозь землю от стыда, но стоило Дезире послать мне улыбку, и я… с негодованием на себя… обнаружил, что уже готов все забыть.

– Ты тоже садись, Люсьен, – сказала она. – И не смотри на меня так, не то я могу подумать, что ты на меня сердишься.

Конечно, я сердился на нее, но показывать свои чувства было бы ребячеством. Надувшись, я вернулся на свое место. Массильон отошел к камину и стал греть возле него озябшие руки, то и дело поглядывая на невозмутимую красавицу. Кто-то из присутствующих вновь сел за стол, кто-то остался стоять. Теперь, когда все знали, кто такая Дезире, в воздухе повисла неловкость. Наверняка им было о чем пожалеть – ведь эта женщина служила в полиции, а они вели себя с ней так, словно она была одной из них, и теперь она знала о них куда больше, чем им хотелось бы.

– Н-да… – буркнул мой отец. – Должен признаться, мадам, что вы превосходно справились со своей ролью. У меня не возникло никаких сомнений, что вы именно та взбалмошная кузина, которую я знал много лет назад.

– Ну, а я как раз не слишком удивлен, – возразил Филипп Бретель. – То-то мне показались такими странными ваши расспросы… Да и поведение ваше явно выдавало, кто вы и откуда вы.

Я нахмурился. Ну конечно же, Филипп совершенно прав! Дезире ни капли не боялась мертвых тел, она сразу же поняла, куда убийца спрятал труп судьи, и с первого же взгляда определила, что Луи Констан был повешен, а вовсе не покончил с собой. Приметы ее профессии буквально бросались в глаза, но все мы предпочли пройти мимо них. С какой легкостью, помнится, она величала меня «инспектором Коломбье»! Это была вовсе не игра, просто для нее самой такое обращение было наиболее привычным.

– Мадам… – Доктор Виньере запнулся. – Простите, я не знаю вашего настоящего имени.

– Меня зовут Амалия, – спокойно ответила Дезире. – Мадам Амалия Дюпон.

Надо же, Амалия. По правде говоря, это имя шло ей ничуть не меньше, чем Дезире. Мадам Амалия Дюпон. Интересно, а чем занимается месье Дюпон?

– Признаться, – вмешался актер, – больше всего мне хотелось бы узнать, что же произошло с настоящей Дезире Фонтенуа. Думаю, это будет любопытно не только мне одному, но и близким родственникам покойной.

Дезире-Амалия улыбнулась.

– Мне очень жаль, дамы и господа, – промолвила она, – но я ничего не могу вам сообщить.

– То есть вы ничего не знаете, кроме того, что Дезире была убита? – настаивал мой отец. – Или же вам что-то известно, но вы предпочитаете не разглашать этих сведений?

– Собственно говоря, я не так давно работаю в полиции, – промолвила Амалия извиняющимся тоном. – Поэтому, возможно, Огюст… то есть месье Папийон, говорит мне далеко не все из того, что ему известно. Мое задание было вполне конкретным: приехать в замок Иссервиль под видом Дезире Фонтенуа и проверить, не скрывается ли здесь ее убийца.

– И каким же образом это можно было осуществить? – спросила Матильда надменно, вздернув брови.

Она произнесла фразу таким тоном, что в глубине души я страстно пожелал, чтобы Амалия-Дезире поставила ее на место. И мадам Дюпон не обманула моих ожиданий.

– Сударыня, – со скучающей миной заметила она, – представьте себе, что вы кого-то убили, и вдруг под видом этого «кого-то» появляется совершенно другой человек. Разумеется, в подобной ситуации убийца неминуемо начнет нервничать, и рано или поздно он совершит какую-нибудь ошибку, роковую для него. Ну а я… я буду держаться начеку и в надлежащий момент сумею схватить его.

Учитель математики несколько раз моргнул.

– А ведь действительно неплохо придумано, – пробормотал он.

– К сожалению, – продолжала Амалия, – стоило мне приехать в Иссервиль, как тут… ну вы сами знаете, что тут началось. Мне бы не хотелось лгать вам, дамы и господа. К подобному повороту событий я совершенно не была готова, и я вовсе не прошу вас поверить, что я гораздо проницательнее и умнее, чем являюсь на самом деле. То, что творится здесь, – загадка для меня, но с вашей помощью я надеюсь все-таки ее разрешить. Если вы не возражаете, конечно, – светским тоном закончила она.

– Разумеется, – вскинулась мадам Бретель, – мы все готовы оказать вам посильную помощь! Правда, Анриетта?

– Я хотел бы задать вам один вопрос, мадам, – вмешался Арман. – Как вы полагаете, убийства, произошедшие в замке, и гибель Дезире Фонтенуа как-то связаны между собой? Или же…

– Я не исключаю того, что это звенья одной цепи, – отозвалась Амалия. – Но пока у меня слишком мало данных, чтобы судить о чем бы то ни было.

«Я не исключаю», «слишком мало данных»… Да, так могут выражаться только профессиональные полицейские. Мне стало скучно.

– И что же вы намерены предпринять, мадам?

– Прежде всего, – сказала Амалия, – я хотела бы закончить обед. А потом я побеседую с каждым из вас. По отдельности, – зачем-то уточнила она. – Чем скорее мы начнем расследование, тем раньше поймем, что же именно происходит в Иссервиле и кто совершает убийства. – Она слегка возвысила голос. – Месье Лабиш! Прошу вас, несите десерт, он, наверное, уже заждался нас. Франсуаза! Стул для месье Массильона, пожалуйста. Держу пари, он сильно проголодался с дороги.

И тогда произошло самое ужасное, самое отвратительное, самое несправедливое из того, что случилось в тот день, – гадкий актер устроился рядом с Амалией и, блестя глазами, стал расточать ей комплименты в перерывах между шабли и фрикасе. А она… Она слушала его и улыбалась, совсем, совсем забыв про меня!

2. Из неопубликованных мемуаров баронессы Корф, урожденной Амалии Тамариной

Соглашаясь на это задание, я никогда не думала, что попаду в такой переплет, а если быть более точной – попаду в переплет готического романа. Само по себе дело представлялось не слишком головоломным: найти одного бомбиста, который принимал участие в убийстве государя императора Александра Николаевича. Все соратники господина Грановского были к тому времени либо пойманы, либо уничтожены, и только он один все еще оставался на свободе. Но так как мир не без добрых людей (и не без способных агентов), нам в конце концов удалось узнать, что он устроился под видом учителя английского языка в семью некоего французского промышленника.

– Он величает себя Брюсом Кэмпбеллом, – поделился со мной наш главный человек в Париже, господин О. – Одевается как англичанин, выражается как англичанин, словом, от коренного жителя туманного Альбиона его не отличишь. Если заведомо не знать, кто он такой, то на его счет не возникнет никаких подозрений.

– Господин Грановский совсем утихомирился, – спросила я, – или он все еще продолжает свою деятельность? С чего вдруг он подался в учителя английского?

– То-то и оно, – вздохнул господин О. – Нет, похоже, что господин Грановский преследует какую-то определенную цель. Дело в том, что семья, в которой он теперь служит, – это Коломбье. Вы слышали о них?

– Тот самый Коломбье, который производит пушки? – спросила я.

– И не только, – мрачно ответил О. – По нашим данным, в последнее время его дела идут не слишком блестяще, и он решил заняться производством взрывчатого вещества особо сокрушительной силы. Его главный химик, некто Андре Северен, вовсю проводит исследования и добился неких результатов, как я предполагаю, Грановский потому-то и оказался поблизости. Сами понимаете, для его надобностей такое вещество оказалось бы весьма кстати.

– Плохо, – заметила я. – Очень плохо.

– Вот видите, мы с вами придерживаемся одного и того же мнения, – сказал О. – Так что Грановского необходимо остановить. И обезвредить – раз и навсегда. Мы не можем позволить себе рисковать в делах подобного рода.

И мы стали обсуждать, как лучше всего подобраться к Грановскому. Следовало соблюдать повышенную осторожность, потому что этот человек уже несколько раз уходил от наших агентов, убив их.

– Главное, чтобы ваше появление не вызвало у него никаких подозрений, – говорил О. Внезапно он умолк. – Постойте. Мне в голову пришла одна любопытная мысль…

И он рассказал мне, что несколько дней тому назад в Париж приехал наш соотечественник князь Лобанов. Вместе с ним была дама по имени Дезире Фонтенуа, которая, по счастливому стечению обстоятельств, являлась двоюродной сестрой промышленника Коломбье. Сегодня утром ее нашли мертвой – она скончалась во сне от остановки сердца, однако в свете еще не знали о ее смерти.

Так как я схватываю все на лету, я спросила у О.:

– Вы хотите, чтобы я выдала себя за Дезире Фонтенуа? Но возможно ли это?

Оказалось, что возможно. Во-первых, Дезире Фонтенуа много лет не поддерживала с кузеном никаких отношений. Во-вторых, после ее возвращения в Париж он ее не видел. И в-третьих…

– Чета Коломбье с сыном, а также учителя мальчика находятся сейчас в замке Иссервиль. Он расположен где-то в горах, и до него не так-то просто добраться, а если идет снег, то и вовсе невозможно. На Рождество в замок должен приехать Андре Северен, и я уверен, что господин Грановский не преминет дождаться его прибытия. Кроме того, – тут О. улыбнулся краями губ, – там окажется Дезире Фонтенуа, кузина хозяина, которая приехала помириться с ним. Как вам такой план?

Я сказала, что план мне по душе. Если замок Иссервиль и в самом деле стоит в отдалении, то он окажется отличной ловушкой для Грановского – в случае, если он вдруг пожелает ускользнуть.

Мы с О. тотчас же отправились к Лобанову и нашли его в чрезвычайном расстройстве. Оказывается, он разбирал бумаги покойной и только что обнаружил, что она отнюдь не хранила ему верности. У нее случалось по несколько романов в год, и, кроме того, в Петербурге она встречалась с гастролировавшим там знаменитым французским актером Фредериком Массильоном. Именно для того, чтобы вновь увидеться с Массильоном, она и уговорила Лобанова перебраться во Францию.

Тут О. очень тонко вмешался, сумел показать князю свое сочувствие, не задев при этом его самолюбия, и вкратце поведал ему суть дела. Не согласится ли князь покамест не предавать огласке смерть мадемуазель Фонтенуа? Не поможет ли он мне выступить, так сказать, в ее роли?

– Гм, – промолвил князь задумчиво, – должен сказать, баронесса, вы не слишком похожи на мою, – он покривился, – возлюбленную. Во-первых, она была лет на десять старше вас, и, кроме того, волосы у нее были каштановые, а не белокурые, как у вас.

– В семье ее не видели шестнадцать лет, – напомнила я. – Как по-вашему, князь, если я надену парик и с вашей помощью воспроизведу ее характер и манеры, меня могут принять за нее?

– Возможно, – отвечал Лобанов, – возможно… Хотя пока мне трудно сказать определенно, баронесса.

Мне подобрали хороший парик, я надела платье Дезире и явилась к князю. Увидев меня, он отшатнулся и побелел лицом.

– Ах! Слава богу, это вы, баронесса! Однако… однако вы и впрямь стали походить на нее! Поразительно! Кстати, я тут нашел кое-что для вас среди ее писем…

И он протянул мне конверт с приглашением от любящего кузена Эрнеста дю Коломбье провести Рождество в замке Иссервиль. Таким образом, моя легенда становилась практически неуязвимой: кузен пригласил меня в замок, и я приехала. Вот и все!

К несчастью, был один момент, который я не учла. Дело в том, что Грановский видел меня когда-то. И узнал. Несмотря на парик и ужимки Дезире Фонтенуа, он меня узнал и однажды ночью напал. Вероятно, мне никогда не пришлось бы писать эти мемуары, если бы меня не спас совершенно посторонний человек. О том, кем он оказался, я расскажу чуть погодя.

Увидев утром, что я цела и невредима, Грановский не на шутку струхнул. Вероятно, он предположил, что я действую в замке не одна и меня страхует другой агент, о котором самому Грановскому ничего не известно. Опасаясь (и вполне справедливо) для себя худшего исхода, он решился на отчаянный поступок – и в тот же день пробрался в комнату Андре Северена, чтобы завладеть тетрадью с расчетами и формулами, необходимыми для создания взрывчатого вещества. Однако Андре Северен поймал бомбиста с поличным, и тот бежал, убив химика. К сожалению, я заблудилась в переходах замка и не успела спасти Северена, но его убийца все-таки не сумел ускользнуть от меня. Воздав преступнику по заслугам, я вернулась в Иссервиль, а на расспросы гостей ответила, что искала одного из них, судью Фирмена, который куда-то запропастился.

Расквитавшись с Грановским, я сочла, что моя миссия окончена и теперь мне остается только ждать удобного момента, чтобы вернуться в Париж. Но поднялась снежная буря, и вскоре Иссервиль оказался отрезан от остального мира. Вдобавок в замке начали происходить чрезвычайно странные события. Кому-то повстречались привидения, кто-то видел угрожающую надпись, выведенную на зеркале кровью, но хуже всего было то, что люди стали погибать насильственной смертью. Кто-то убивал их, убивал методично и безжалостно. Так как было известно о роли, которую Кэмпбелл (он же Грановский, что знала одна я) сыграл в убийстве химика Северена, то и все остальные смерти стали приписывать мнимому учителю английского, но я-то была в курсе, что он тут совершенно точно ни при чем и тут явно действует совершенно другой человек. Однако, едва мне удалось нащупать нить, которая помогла бы распутать этот клубок, как в замке появилось новое лицо – не кто иной, как Фредерик Массильон, сердечный друг мадемуазель Фонтенуа. Не представляю, как ему удалось в бурю подняться на гору, но, верно, любовь (по крайней мере иногда) творит чудеса. Так или иначе, мой маскарад сделался совершенно ненужным, потому что Массильон знал Дезире в лицо и никогда не принял бы меня за нее. Стало быть, поняла я, мне придется частично раскрыть свои карты и представить веские мотивы для моего поступка. А что, если я скажу, что служу в полиции? Предположим, Дезире Фонтенуа была убита и меня послали сюда, чтобы определить, не здесь ли следует искать ее убийцу. Все равно присутствующие в замке люди не смогут проверить ни первое, ни второе утверждение – по крайней мере, до тех пор, пока мы отрезаны от внешнего мира. Прекрасно, стало быть, я мадам Амалия Дюпон и действую по поручению комиссара Папийона. Фамилию Дюпон я уже использовала в одном деле[97], а что до комиссара Папийона, то я хорошо понимала рассказы о нем О., который одно время жил со знаменитым полицейским по соседству. Даже если меня стали бы расспрашивать о комиссаре, вряд ли нашелся бы такой вопрос, на который я заранее не знала бы ответа.

Все прошло гладко, и, таким образом, из вертлявой мадемуазель Дезире Фонтенуа я в одночасье превратилась в хладнокровную мадам Амалию Дюпон, сотрудницу парижской полиции. Кое-кого, я думаю, такая перемена обрадовала, но кое-кого и испугала, а маленького Люсьена, с которым я успела подружиться, разочаровала совершенно. Впрочем, никто из присутствующих не отказался давать показания «сотруднице», и, вооружившись вечным пером и записной книжкой, я принялась за опрос свидетелей.

Для начала, разумеется, я вызвала хозяина замка, представительного графа дю Коломбье. Он был донельзя вежлив, много улыбался, постоянно делал мне комплименты и даже попытался поцеловать руку, но тем не менее у меня сложилось впечатление, что он чего-то недоговаривает. Судя по его словам, трое убитых – судья, депутат и помощник последнего – были честнейшими людьми, которые и мухи в жизни не обидели, и ни у кого не поднялась бы рука обидеть их. Устав слушать вздор графа, я сказала:

– Однако их не только обидели – у них отняли жизнь, а это, согласитесь, веская причина, чтобы думать, что не все было гладко в их биографии. Скажите, у них были враги? Кто-то, кто мог желать им смерти?

Граф Коломбье замялся, стал мямлить: мол, враги есть у всех, но ему лично ничего не известно и он даже не знает, что и думать по поводу убийств.

– Лично я уверен, что их убил Кэмпбелл, – заявил он.

Я могла бы легко опровергнуть его мнение, но тогда пришлось бы рассказать, почему мистер Кэмпбелл больше не в состоянии никому вредить, что в данной ситуации было неприемлемо. Оставалось заверить графа: я так или иначе во всем разберусь. И он ушел. Правда, кажется, мои последние слова скорее насторожили его, чем окрылили.

После графа Коломбье я вызвала его жену. Беседа с ней не принесла ничего нового. Графиня долго и бессвязно извинялась за свое обращение со мной (она не слишком жаловала Дезире Фонтенуа и при каждом удобном случае подчеркивала это) и упорно избегала прямых ответов на вопросы, которые интересовали меня больше всего. Кое о чем, однако, она все же проговорилась. Оказывается, депутат Пино-Лартиг в прошлом был прокурором и вел многие громкие процессы. Стало быть, из трех убитых один – бывший прокурор, другой – бывший полицейский, а третий до недавнего времени являлся судьей, и я могла бы поклясться, что смерть их вовсе не простое совпадение.

Отпустив графиню Коломбье, я стала беседовать с остальными. Доктор Эмиль Виньере явно нервничал, хоть и не пожелал назвать причину своего беспокойства. Управляющий Филипп Бретель, как мне показалось, был готов заговорить, но в наш разговор весьма некстати вмешался граф, и Филипп, очевидно, передумал. Его жена Эдмонда заявила, что ничего не знает, еще до того, как я успела задать ей первый вопрос. Затем я допросила мадемуазель Матильду Бертоле. Молодая женщина была откровенна, но от ее откровенности было так же мало проку, как и от скрытности остальных. По ее словам, она знала графа всего три или четыре года, а его друзей – и того меньше. О том, был ли на свете кто-то, кто мог пожелать прикончить их, Матильде ничего не было известно. Затем я вызвала учителя фехтования, Армана Лефера. Все то же самое: не знаю, не видел, не имею представления. Впрочем, поскольку он прослужил в семье всего несколько месяцев, трудно было ожидать от него чего-то другого. Куда больший интерес представлял его рассказ о том, что случилось при обыске замка. Во-первых, Лефер столкнулся с незнакомцем, который неожиданно исчез, а во-вторых, учитель фехтования несколько раз выстрелил в человека, который незадолго до того напал на его друга. К сожалению, Лефер не мог сообщить приметы нападавшего, так как видел его только долю секунды. На всякий случай я послала людей еще раз осмотреть замок и прилегающую местность – в расчете на то, что, может быть, удастся обнаружить следы таинственного незнакомца. После Лефера я допросила дворецкого, но он был слишком испуган, чтобы беседовать о чем-либо, кроме проклятья, тяготеющего над Иссервилем. Честное слово, я уже отчаялась получить хоть какую-то полезную информацию, но тут ко мне пришел учитель математики, Жан-Поль Ланглуа. Он находился в доме уже полтора года и к тому же отличался наблюдательностью, что позволило ему сделать вывод, что графа Коломбье и его друзей связывали какие-то особенные отношения.

– Поясните вашу мысль, – попросила я.

Ланглуа посмотрел на меня и улыбнулся.

– Если вам нужны конкретные доказательства, то, боюсь, у меня их нет. Однако… – Он прикусил губу и качнулся на стуле. – Иногда у меня возникало впечатление, что граф Коломбье хотел бы обойтись без них, но не может.

– Почему вы так решили? – спросила я.

Математик пожал плечами.

– Я ведь живу в этом доме, мадам, и слышу, как граф отзывается о своих так называемых друзьях за глаза, как он обращается с ними, когда они здесь. Можете мне поверить, на самом деле там не было никакой дружбы.

– А что же было?

Ланглуа почесал мочку уха и зачем-то обернулся, проверяя, не подслушивает ли нас кто.

– Деловые интересы, – ответил он. – Дело в том, что… – он замялся, но все же нашел в себе силы продолжить, – депутат Пино-Лартиг, судья Фирмен и даже скромный месье Констан были держателями акций заводов Коломбье. По сути, они были совладельцами, и граф Коломбье зависел от них больше, чем ему хотелось бы.

Интересно! Совершенно новый поворот! Ранее я полагала, что имею дело с чьей-то изощренной местью, но если речь идет о деньгах, следует прежде всего учитывать этот мотив. Уж не собрал ли граф Коломбье своих старых друзей на Рождество, чтобы одним махом покончить с ними со всеми? Он так взволновался, когда я явилась накануне осмотреть комнату одного из убитых, что волнение сразу же бросилось мне в глаза.

– Акции заводов Коломбье наверняка стоят недешево, – заметила я. – Ну хорошо, Пино-Лартиг – депутат, и он вполне мог себе позволить крупные траты. Но Фирмен был лишь судья, а Констан, хоть и являлся в последнее время помощником депутата, прежде был всего-навсего полицейским. Откуда у них такие деньги, чтобы стать совладельцами заводов Коломбье? Или, может быть, они получили большое наследство?

Однако Ланглуа задумчиво поглядел в потолок и ответил, что ему не доводилось слышать ни о каких наследствах, иначе он непременно запомнил бы.

– Благодарю вас, – сказала я искренне, – вы мне очень помогли.

Когда математик ушел, я стала вызывать слуг для допроса, но никто из них не сумел сообщить мне ничего особенного. Граф Коломбье купил Иссервиль три года назад и сразу же начал перестраивать его. Сам граф жил здесь довольно редко, и в его отсутствие всем заправляла мадемуазель Бертоле. Недавно все работы по перестройке и отделке замка были завершены, и граф пригласил своих ближайших друзей, чтобы отметить это событие и заодно отпраздновать Рождество. На Новый год он собирался устроить торжественный прием, но уже не здесь, а в своем парижском особняке. Похоже, впрочем, что никакого приема не будет, потому что из-за бури мы оказались заперты в замке, в котором творится невесть что.

Закончив беседовать с последней вызванной мной служанкой, я стала просматривать заметки, которые сделала в записной книжке. Плохо было то, что люди считали, будто за всеми убийствами стоит Кэмпбелл, который скрывается где-то в замке, в то время как я совершенно точно знала, что этого не могло быть. Пока я перебирала в уме возможные варианты происшедшего, явился Фредерик Массильон, о котором я совершенно успела забыть, и вальяжно развалился в кресле напротив меня.

– Должен вам признаться, – заметил он, – что я терпеть не могу полицию, но, глядя на вас, почти готов ее полюбить.

– Полно вам, месье, – сухо сказала я. – Лучше расскажите, каким образом вы сумели добраться сюда.

Фредерик объяснил, что, когда он прибыл в деревню Сен-Пьер, расположенную у подножия горы, никто не захотел доставить его в замок. Все отговаривали его пускаться в путь в пургу, убеждая, что он только замерзнет до смерти или сорвется в пропасть, и тем не менее он не послушался. По счастью, ему попалась на дороге хорошая лошадь, и он сумел добраться до замка.

– Я, кажется, знаю, что это была за лошадь… – медленно проговорила я и, сразу вызвав Альбера, велела ему посмотреть, не является ли она одной из тех, что недавно у нас исчезли. Оказалось, однако, что Альбер уже видел лошадь и узнал ее: да, она и впрямь принадлежит господину графу, тут нет никаких сомнений. – Можно ли на ней спуститься в деревню и дать знать о том, что здесь происходит?

– Наверное, можно, – отозвался Альбер, пожимая плечами. – Правда, лошадь очень устала, и ей надо отдохнуть.

– Хорошо, тогда ты займись ею, – велела я, а когда он уходил, добавила: – Глаз с нее не спускай!

Альбер кивнул и скрылся за дверью.

– Послушайте, – сказал Массильон, нагибаясь ко мне, – может быть, вы все-таки расскажете мне, что здесь творится? Мадам Бретель уже пыталась объяснить происходящее, но у нее не очень получилось. Какие-то призраки, убийства… брр! – Актер поежился. – Неужели все правда?

– К сожалению, да, – ответила я.

И принялась рассказывать.

1. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Я больше никогда не буду верить женщинам.

Особенно таким, которые красивые и у которых карие глаза с янтарными искорками. И еще тем, которых зовут Амалия или Дезире. Никогда!

Я вообще никому и ничему на свете не буду верить. Книжкам, которые постоянно лгут, людям, которые занимаются тем же самым, но с куда меньшим изяществом. Папе я тоже больше не верю, потому что полчаса назад слышал, как он ссорился в своем кабинете с управляющим.

– Эрнест, – кричал Бретель, – но ведь так нельзя! Надо ей сказать!

– Я запрещаю тебе, Филипп! – Папа возвысил голос. – Слышишь? Запрещаю!

– Она из полиции, она сможет нам помочь!

– О, – фыркнул папа, – прекрасно! Только полиции мне недоставало!

– Но рано или поздно она все равно узнает!

– Нет, если мы будем держать язык за зубами. И вообще, это случилось семнадцать лет тому назад. Кому интересно то, что было так давно?

– На твоем месте, – угрюмо отозвался Филипп, – я бы все-таки сказал мадам Дюпон о… о том человеке. Если у кого-то и были причины разделаться с судьей, Пино-Лартигом и Констаном, то именно у него.

– Мой бедный Филипп, – с издевательским сожалением промолвил папа, – ты забываешь о том, что твой человек повесился в тюремной камере много лет назад.

Тут Филипп вышел из себя.

– Ну да, он повесился! И Констана тоже повесили, между прочим! Не зарезали, не застрелили, а именно повесили! А остальные? Ведь Фирмена удавили, а Пино-Лартига задушили обрывком веревки! Это вовсе не случайность, Эрнест!

– Ты что, малыш, подслушиваешь?

Я отпрыгнул в сторону. Позади меня стояла Матильда. Ох уж мне ее манера подходить к человеку неслышно, чтобы потом напугать его до смерти!

– Ничего я не подслушивал, – отрезал я, но по глазам ее видел, что она все поняла.

– Нехорошо, Люсьен, – с укором промолвила Матильда. – Ты уже достаточно взрослый и должен понимать…

Мне нечего было ей ответить, я гордо развернулся и ушел, но обрывки разговора, который я услышал, застряли у меня в памяти. Кто-то повесился, думал я, и теперь он вернулся, чтобы мстить. Или нет? Все-таки в жизни такое вряд ли возможно. Я бросился на кровать и лежал на ней, прижавшись щекой к подушке, – долго-долго.

В дверь постучали. Вошла Франсуаза.

– Меня просили кое-что тебе передать, – робко начала она. – Месье Лекок ждет инспектора Коломбье возле главной лестницы на третьем этаже. Свечи с собой можно уже не брать.

Я отвернулся.

– Передай ей, что инспектор Коломбье занят, – буркнул я.

Франсуаза помедлила у двери и ушла, тихо прикрыв ее за собой. Я вновь стал смотреть на подушку, но там не было ровным счетом ничего интересного. Я взглянул в окно – тоже ничего. Я повернулся на спину и уставился в потолок, на котором сгущались вечерние тени. Потолок был такой же скучный, как и все потолки на свете. Я задумался, что теперь делает она – Амалия Дюпон, которая еще вчера с успехом выдавала себя за Дезире Фонтенуа. Наверняка она ищет убийцу, а когда наконец найдет его, меня не окажется рядом. А вдруг убийца не захочет, чтобы его разоблачили? Вдруг он попытается отделаться от нее, как прежде от других? И кто тогда ее защитит? Ведь она там одна, совсем одна!

Я и сам не заметил, как оказался на ногах. Выскочив из комнаты, я стукнул дверью так, что она грохнула, как торжественный салют. Только бы с Амалией ничего не произошло, пока я маялся в своей спальне!

Как и следовало ожидать, возле лестницы на третьем этаже никого не было. Наверняка она сочла меня предателем и ушла, но я был полон решимости доказать ей, что инспектор Коломбье не так плох, как о нем думают.

– Ты не видел мадам Дюпон? – спросил я у первого, кто попался мне навстречу, – у дворецкого Лабиша.

Тот ответил, что нет. Я кинулся к горничным, но они тоже ничего не знали. В собственной комнате Амалии тоже не оказалось. Клянусь, я весь вспотел от страха и стал метаться по замку, крича:

– Амалия! Тетя Дезире, где вы?

Ее не было ни на первом этаже, ни на втором. Тогда я поднялся по лестнице наверх и двинулся наугад по коридору, который утекал прочь, как бесконечная черная река. Где-то сбоку от меня зазвучали голоса, и я насторожился. Мне вовсе не хотелось идти в ту сторону, потому что именно в том месте я видел призрака, проходящего сквозь стену. Но вот я уловил голос Амалии – и успокоился. Рядом с ней мне нечего бояться. Я храбро зашагал вперед и в тупике, которым заканчивался коридор, увидел моего Лекока – в коричневом платье, обшитом золотом. Но хуже всего оказалось то, что Амалия была не одна. Рядом с ней стоял мой учитель фехтования, а Фредерик Массильон с умным видом прислонился к стене, сложив руки на груди.

– Именно здесь он и исчез, – сказал Лефер.

Амалия подняла глаза – и увидела меня.

– А, вот и вы, инспектор Коломбье! – воскликнула она. – А мы были уверены, что вы уже не придете.

– Как-как вы его называете? – заинтересовался Массильон.

Мне не понравилось его присутствие, да и вопрос его был вовсе не к месту.

– Что он тут делает? – требовательно спросил я у Амалии.

– Помогает мне, – отозвалась она равнодушно. – Ты же передал, что занят, вот мне и пришлось взять с собой, – она покосилась на актера, – инспектора Массильона.

Он наконец-то удосужился расцепить руки и с важным видом приставил указательный палец к носу.

– Я понял, – наконец изрек он глубокомысленно. – У нас такая игра, верно? Вы – наш главнокомандующий, а мы – ваши верные рабы.

Я даже топнул ногой от нетерпения. Господи боже мой, что он несет? Какие рабы могут быть у главнокомандующего? Ясно же, что Амалия – это Лекок, а мы просто ей помогаем. При чем тут военные действия?

К моему негодованию, Амалия улыбнулась.

– Да, – сказала она, – игра. И называется она «Найди привидение».

– Однако! – промолвил Массильон.

– Вы хотите разобрать стену? – напрямик спросил я. – Призрак должен скрываться где-то здесь!

– Откуда ты знаешь? – удивился Лефер.

– Ну я же рассказывал, как увидел его ночью, – объяснил я. – Он исчез как раз в этом месте.

Амалия и Лефер обменялись быстрым взглядом.

– Любопытно, – уронила она. – Вы двое видели привидение, которое испарилось в одном и том же месте. Очень любопытно… Массильон, подержите-ка свечу.

– Я могу принести фонарь, – предложил я.

Но Амалия только покачала головой.

– Не надо фонаря, – мягко, но решительно ответила она, зажигая свечу.

Не то чтобы я начал понимать, но передо мною все же забрезжил некоторый свет – как в прямом, так и в переносном смысле. Амалия взяла свечу из рук Массильона и, подняв ее, внимательно осмотрела стену.

– Арман! – негромко проговорила она.

– Да, сударыня? – с готовностью откликнулся тот.

– Идите в ту сторону и проследите, чтобы нам никто не помешал. В случае чего свистите.

– Да, мадам Дюпон. – И Лефер, почтительно поклонившись, отступил в другой конец коридора.

Прикусив слегка нижнюю губу, Амалия стала медленно водить свечой вдоль стены. Затаив дыхание, я наблюдал за ее манипуляциями.

– Должен вам сказать, – как всегда, в самый неподходящий момент вмешался актер, – все это напоминает мне пьесу, которая…

– Вы бы не могли помолчать? – спросила Амалия, хмурясь.

– Хорошо, – покорно согласился Массильон, – я буду нем как могила.

Амалия меж тем продолжала изучать стену. «Интересно, что она пытается там разглядеть?» – подумал я, как завороженный таращась на прямой желтоватый огонек.

– Честно говоря, – снова нарушил молчание актер, – я полагаю…

– Зря, – отрезала Амалия.

– Но я только хотел…

– И напрасно.

– Однако…

– А это уже и вовсе лишнее, – проговорила мадам Дюпон таким тоном, что Массильон съежился и больше не возникал.

Ветер застонал снаружи, заметался, загромыхал черепицей кровли. Огонек свечи заколебался.

– Есть, – удовлетворенно сказала Амалия, откидывая с лица непокорную прядь, которая так и норовила угодить ей в глаз.

– Вы что-то нашли? – встрепенулся Массильон. – Где?

Не слушая его, Амалия медленно опустила руку. Огонек заколебался сильнее, заплясал и, дернувшись в последний раз, потух.

– Вот она, – сказала Амалия. – Массильон! Дайте мне другую свечу, пожалуйста.

– Кто она? – переспросил я, решив, что ослышался.

– Дверь, – коротко ответила Амалия.

– К привидениям? – с замиранием сердца спросил я.

– Я бы сильно удивилась, – фыркнула Амалия, зажигая вторую свечу. – Давай-ка зови сюда Лефера.

Что ж, инспектор Коломбье быстро исполнил приказание месье Лекока.

– Значит, вы полагаете, что тут, в стене, есть скрытая дверь? – были первые слова учителя фехтования, когда он подошел к нам.

– Абсолютно уверена, – твердо ответила Амалия. – Смотрите! Если поднести сюда свечу, она погаснет от сквозняка. За этой стеной находится какой-то потайной ход, и я должна выяснить, куда он ведет.

Массильон смущенно потер нос.

– Может быть, в стене просто щель, потому свеча и гаснет? – предположил он.

Амалия улыбнулась:

– Нет, Фредерик, там дверь. Дверь, в которую и ускользает наш таинственный постоялец. Вопрос лишь в том, – она поморщилась, – как ее открыть. Тут должен быть какой-то скрытый рычаг… что-то, на что надо нажать… В общем, надо осмотреть тут все.

И мы принялись искать. Мы нажимали на все точки в стенах, приглядывались ко всем подозрительным пятнам, выщербинам, трещинам – без толку. Дверь, за которой жило привидение, упорно не желала поддаваться.

– Ничего не выходит, – резюмировал Лефер, вытирая рукавом пот со лба.

– Ничего, – со вздохом подтвердил Массильон. – А, черт подери!

И он с досадой пнул что есть силы стену.

То ли небеса оказались к нам благосклонны, то ли пособил тот, кого актер только что помянул вслух, но, так или иначе, продолжение было совершенно неожиданным. Совершенно бесшумно часть стены вдвинулась внутрь, образовав нечто вроде двери, за которой виднелся узкий темный ход.

– Ох, – только и мог выговорить я.

– Ничего себе! – пробормотал актер.

Что же до Амалии, то она обворожительно улыбнулась, и я с негодованием увидел, как она сделала лощеному франту глазки.

– Спасибо, Фредерик! – промурлыкала она. – Я так и знала, что не зря взяла вас с собой!

Ах, что бы в тот момент я не отдал за то, чтобы именно мне выпало открыть гадкую потайную дверь! И всего-то требовалось – стукнуть как следует по нижней части стены, там, где едва заметно из кладки выделялся один кирпич.

– Ну что, идем? – спросил Лефер, облизывая губы.

– Конечно, – легко согласилась Амалия, доставая из своей изящной сумочки револьвер с перламутровой рукояткой. – Арман, возьмите фонарь, пожалуйста. Мы с вами пойдем впереди, а вы, Фредерик, идите сзади и присматривайте за мальчиком, чтобы с ним ничего не случилось. Договорились?

– А может быть… – начал актер, но Амалия, не слушая его, уже шагнула в потайной ход.

Нам не оставалось ничего иного, как последовать за ней.

2. Из дневника Армана Лефера

Я нес фонарь, мадам Дюпон двигалась бок о бок со мной, и в полумраке до меня долетал тонкий аромат ее духов – кажется, ландыш, а может быть, и фиалка. По чести говоря, я не слишком разбираюсь в запахах. Замыкали шествие актер Массильон с мальчиком, который то и дело порывался обогнать его.

– Осторожнее, – прозвенел в полумраке голос Амалии. – Здесь ступеньки.

Мы спустились по лестнице и двинулись дальше. Массильон молчал, но я чувствовал, как в нем словно сгущается тревога, которая возрастает с каждым нашим шагом. Признаться, мне тоже было малость не по себе, и я готов был поклясться, что и очаровательная мадам Дюпон чувствует себя неуютно, несмотря на устрашающее оружие в ее руке. По-моему, из нас четверых только Люсьен ничего не боялся. Все происходящее казалось ему волшебной сказкой. Как же – мрачный замок, призраки, потайной ход и… добрая волшебница, которая вот сейчас развеет все злые чары. Мышь с писком перебежала дорогу перед нами.

– О господи! – простонал актер, побелев лицом.

– Это всего лишь мышь, месье Массильон, – с достоинством промолвил Люсьен. – Вы что, никогда не видели мышей?

– В самом деле, Фредерик, – с улыбкой поддержала мальчика Амалия. – Нашли чего пугаться!

Внезапно она схватила меня за локоть и остановилась. Актер налетел на меня и едва не сбил с ног.

– Тише! – прошептала Амалия.

И я ощутил, как по груди у меня струйкой стекает пот.

– Слышите? – продолжала Амалия так тихо, что мы едва слышали ее. – Голоса…

Сначала я решил, что ей померещилось, но, прислушавшись, я и в самом деле различил приглушенные голоса.

– Люсьен, – прошептала Амалия, – держись сзади, понятно? Присмотрите за ним, Массильон! А вы, Арман, не вздумайте уронить фонарь! Идем!

И мы на цыпочках зашагали вперед.

Шагов через двадцать подземный ход закончился. Перед нами оказалась обыкновенная дверь. Голоса доносились именно из-за нее.

– Вы готовы, месье Лефер? – спросила Амалия, взявшись за ручку двери.

Я кивнул.

– Тогда вперед!

И, распахнув дверь, Амалия шагнула в комнату, в которой скрывалась разгадка тайны. Я одним скачком перемахнул через порог, готовясь прийти ей на помощь.

Это было большое, правильной формы, жарко натопленное помещение, похожее на спальню. На стене висело несколько картин с изображением морских пейзажей. Прямо напротив входа расположилась большая кровать, на которой полулежал незнакомый мне человек. Возле стояли два стула с гнутыми ножками, а около стены примостился невысокий стол. Доктор Виньере сидел за ним и, хмуря лоб, писал что-то на листке бумаги, а на стульях возле кровати я увидел графа Коломбье и Матильду.

– Я же просил тебя никуда не выходить, пока мы обыскиваем замок! – сердито говорил граф незнакомцу – темноволосому молодому человеку лет двадцати четырех или около того с красиво очерченным ртом. – Зачем ты не послушался? Ты подверг себя нешуточной опас…

Слова замерли у него на губах. Матильда устало обернулась. Доктор Виньере дернул рукой и опрокинул на дорогой ковер чернильницу, полную чернил. Незнакомец в волнении приподнялся на кровати, и меня поразил его лихорадочный, полубезумный взгляд.

– Гийом! – пронзительно закричал Люсьен. – О боже, Гийом!

Мальчик побелел, как полотно, и, казалось, был готов вот-вот упасть в обморок. Амалия опустила оружие и положила свободную руку на голову подростка. Только тогда он стих, испуганно косясь на человека на кровати.

– Добрый вечер, дамы и господа, – непринужденно промолвила Амалия. – Простите за вторжение, но вы все же не можете не признать, что сами некоторым образом нас к нему вынудили.

– Что вы здесь делаете? – вспыхнул Коломбье. – Мадам, по какому праву…

– Вы и сами знаете, месье, по какому, – холодно перебила графа Амалия. – Вы утаиваете факты, которые могут иметь значение для расследования преступлений, совершенных в замке Иссервиль. Что ж, теперь игра в прятки закончена. – Она наклонилась к Люсьену: – Так кто это? – спросила она, кивая на человека на кровати.

– Это Гийом, – прошептал мальчик, не поднимая глаз от пола. – Гийом, мой старший брат! – Он всхлипнул. – Но я ничего не понимаю! Папа с мамой всегда говорили, что он утонул три года тому назад!

Амалия распрямилась.

– Уверена, у господина графа были свои причины, чтобы так поступить, – проговорила она. – И сейчас он расскажет нам о них. Не правда ли, месье Коломбье?

На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина. Затем граф рассмеялся – горьким, негромким смехом, какого я никогда раньше не слышал у него.

– Ну что ж, – сказал он, – похоже, мне и в самом деле ничего не остается, кроме как раскрыть свои карты. – С вызовом покосившись на безмолвную Амалию, он картинным жестом несколько раз ударил в ладоши, подражая театральным аплодисментам. – Браво, мадам Дюпон! Вам все-таки удалось загнать меня в угол.

– Я жду объяснений, месье, – промолвила эта странная женщина.

Массильон поднес ей стул, и она непринужденно опустилась на сиденье. Револьвера в ее руке уже не было – очевидно, он успел вернуться на свое законное место в сумочке, но когда именно это случилось, я, хоть убей, не заметил.

Плечи графа поникли.

– А что тут объяснять? – устало промолвил он. – Вы и так уже все поняли. Этот человек, – он кивнул на Гийома, – мой сын, а та, кого вы знаете под именем мадемуазель Бертоле, – его жена. Она помогает нам ухаживать за ним, – добавил он, отворачиваясь.

Я оцепенел. Как! Матильда – жена Гийома дю Коломбье? Неужели она… Так вот почему граф всегда обращался с ней с таким подчеркнутым уважением! Ее считали бедной родственницей, но на самом деле она была сиделкой при человеке, который, судя по его виду, тяжело болен, причем уже давно. Сиделка – и жена… Жена безумца… Или нет?

– Ваша жена и доктор Виньере, конечно же, в курсе дела, – заметила Амалия. – Кто еще знал о Гийоме?

– Никто, – отрезал граф.

– Из слуг – только Клер Донадье, – подала голос Матильда.

– А дворецкий?

– Нет, он тоже ничего не знал. Клер была старая, преданная служанка, а Лабиш вошел в нашу семью совсем недавно.

– Понятно, – сказала Амалия. – Но почему?

– Почему – что? – резко бросил граф.

– Почему вы пустили слух, что ваш старший сын утонул? Почему вы держите его здесь, в этой комнате?

– А вы не понимаете? – выкрикнул граф. – Мой сын тяжело болен, вот почему!

Амалия обернулась к доктору.

– Скажите, месье Виньере… – И вслед за тем она произнесла несколько слов по-латыни, которых я не понял.

– Нет, – с невольным уважением в голосе отозвался доктор, – это не то, о чем вы думаете. Гийом вовсе не безумен, но его положение безнадежно. Дело в том, – тут доктор замялся, – что у него опухоль мозга. Злокачественная, как я полагаю.

– Ох, – пробормотал актер. – Вот бедняга!

Люсьен хлюпнул носом. Я видел за плечом Амалии его бледное настороженное личико. Он не отрывал взгляда от старшего брата.

– И сколько это продолжается? – спросила Амалия.

– Уже несколько лет, – ответила за доктора Матильда. – Когда мы приехали в замок, мой муж был совсем плох. Доктор Виньере ни на что не надеялся, но потом… Потом Гийому стало немного лучше. – И она с такой любовью посмотрела на молодого человека, что у меня сжалось сердце.

– И вы держите его здесь, в заточении? – вырвалось у Амалии.

– Я вовсе не в заточении, – возразил Гийом.

Я впервые услышал его голос, и, честно говоря, он меня поразил – слабый, жалкий голос, от которого щемило сердце. Я отвернулся.

– Иногда, – продолжал Гийом, застенчиво косясь на Амалию, – я выхожу гулять, когда мне хочется подышать воздухом.

Амалия обернулась к Виньере.

– Скажите, доктор… Я могу поговорить с ним? Он не… – она замялась.

– Нет, нет, – поспешно ответил Виньере. – У него давно не было серьезных приступов, и… он вполне безобиден.

– А я не желаю! – выкрикнул Коломбье, повышая голос. – Я не позволю! Вы можете навредить моему сыну! Думаете, я не знаю, о чем вы будете его расспрашивать? Нет и еще раз нет!

Гийом застонал и поднес ладони к вискам.

– Сколько шума… – пробормотал он. – Зачем, отец?

Граф утих. Дыхание со свистом выходило сквозь его зубы.

– Прости, Гийом, – наконец проговорил он. – Просто я терпеть не могу людей, которые… – он метнул яростный взгляд на помощницу комиссара Папийона, – суют свой нос в чужие дела!

Он отошел к камину. Виньере с укором взглянул на графа и покачал головой.

– Разрешите, мадам, – сказала Амалия, подходя к кровати.

Матильда поднялась с места и отошла в сторону. Гийом сел на постели. Должно быть, болезнь еще не поборола его окончательно, потому что, завидев хорошенькую женщину, он пригладил волосы и поправил галстук. Во взгляде его было что-то бесконечно детское.

– Вы меня помните? – мягко спросила Амалия.

Граф открыл рот. Было видно, что он ожидал чего угодно, только не этого.

– Да, – сказал Гийом после секундного колебания и несколько раз кивнул. – Да, я помню вас.

Не сводя с него глаз, Амалия опустилась на стул Матильды. Следующие слова она произнесла так тихо, что их расслышали только больной и я, стоявший ближе других.

– Это вы спасли меня?

– В саду? – уточнил Гийом и снова кивнул. – Да, это был я. Я вышел ночью… и видел. Все видел.

Амалия сощурилась.

– И вы написали кровью на зеркале: «Остерегайтесь Кэмпбелла». Почему?

– Я хотел предупредить вас, – несколько удивленно отозвался Гийом.

– Да, но почему кровью?

– Так получилось. Я укололся о вашу брошку, когда переносил вас в дом… И тогда мне пришло в голову, что я могу написать на зеркале, чтобы вы держались подальше от этого человека.

Я ничего не понимал. Но Амалия, казалось, поняла все.

– Ах да, брошка… – По ее губам скользнула задумчивая улыбка. – В виде мышки, выложенной рубинами…

– Очень красивая, – сказал Гийом.

Амалия взяла его руки и посмотрела на пальцы. На указательном пальце правой руки остался едва заметный след от укола.

– Он не любит, когда его трогают, – предостерегающе промолвил доктор.

Но Гийом, казалось, ничего не имел против того, чтобы Амалия трогала его.

– Спасибо. Большое спасибо, – искренне промолвила она. – Значит, именно вас Люсьен встретил однажды ночью в коридоре?

Гийом опять кивнул.

– А сегодня? Что было сегодня? – настойчиво продолжала Амалия.

Гийом медленно высвободил руки.

– Там был он, – нехотя признался он, кивая на меня. – И еще другой. Тот, другой… – он задрожал всем телом, – выстрелил в меня. И я убежал.

– Если вы имеете в виду, что это мой сын ударил Ланглуа по голове… – шипящим шепотом вмешался граф.

Матильда успокаивающе коснулась его рукава, и он умолк, словно захлебнувшись.

– Вы знаете о том, что произошло сегодня с учителем математики? – мягко спросила Амалия.

– Знаю, – без колебания ответил Гийом. – Но не я ударил его.

– Хорошо, – легко согласилась мадам Дюпон, – я вам верю. Скажите, а вы делали когда-нибудь еще надписи кровью на зеркале?

– Нет, – твердо ответил Гийом, – только однажды, потому что рядом не оказалось чернил и потому что я уколол руку.

– Франсуаза просто глупа, – вмешался граф. – Ей померещилось бог весть что, вот она и…

– Не надо начинать все сначала, господин граф, – отмахнулась Амалия. – Франсуазе померещилось, и мадам Бретель тоже померещились призраки, и Клер тоже привиделось что-то, испугавшее ее до смерти… Но даже если предположить, что мадам Бретель немного выпила и приняла Гийома за четырех призраков, то с Клер все гораздо сложнее. Ведь она знала о жильце потайной комнаты, а стало быть, Гийом никогда не смог бы напугать ее до такой степени. – Она нахмурилась. – Нет, что-то тут не так.

Коломбье скептически прищурился.

– Неужели вы тоже поверили в замурованных тамплиеров, как и мой младший сын? Я всегда говорил вам, что никаких призраков в замке не существует!

– О да, – со вздохом подтвердила Амалия, – вы не упускали случая напомнить об этом, потому что вам была известна подоплека происходящего. Но слуги видели темную тень, слышали голоса и плач… и им становилось не по себе.

– Но ведь вы ни на мгновение не поверили ни в какие призраки, – заметила Матильда. – Разве не так?

– Видите ли, – отозвалась Амалия с улыбкой, – нас на набережной Орфевр всегда учили, что преступления совершают исключительно живые люди. – Она кивнула на дверь в глубине комнаты, которую я вначале не заметил. – Куда ведет эта дверь – в сад?

– Нет, – ответила Матильда.

– А куда?

– Никуда, – вмешался доктор. – Она замурована.

– Дело в том, – пояснил граф, – что когда при перестройке замка я велел создать потайную комнату, мы еще не были уверены в том, сколько выходов отсюда понадобится. На всякий случай сделали и этот, но…

– Куда он вел? – быстро спросила Амалия.

Матильда и граф обменялись тревожными взглядами. Невольно я насторожился.

– Не понимаю, какое отношение имеет… – начал Коломбье.

– Бросьте вилять, сударь, – холодно отозвалась Амалия, поднимаясь с места. – Готова поклясться, что он вел в комнату Луи Констана, и вам это известно не хуже, чем мне.

– Позвольте, – вскинулся граф, – вы что же, намекаете на то, что мой сын – убийца? Как вы смеете!

– Сударь, – со скучающей гримасой отозвалась помощница комиссара Папийона, – я верю только фактам. Луи Констан был убит в замкнутом пространстве. Дверь была заперта на ключ, который остался торчать изнутри. Окна тоже были закрыты. Вопрос, дамы и господа: куда делся убийца? Ответ: он ушел через потайной ход, и не надо говорить мне, что это плод моего воображения. Чем быстрее вы покажете мне ход, тем лучше будет для всех нас.

3. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Скрепя сердце папа велел Матильде показать нам ход из комнаты Констана. Мы покинули потайную комнату и вернулись в коридор, после чего направились к покоям, которые занимал бывший полицейский. Войдя в комнату, Матильда нажала на какую-то завитушку на камине, и в то же мгновение в стене отворилась скрытая дверь.

– Вот…

– Спасибо, мадам, – отозвалась Амалия. – Арман и вы, Фредерик! Принесите фонари.

Матильда опустила глаза.

– Я знаю, о чем вы думаете, мадам, – сухо проговорила она. – Что мой муж в припадке безумия явился к Констану, ударил его по голове, после чего повесил и вернулся к себе. – Она подалась вперед. – Поймите, такое совершенно невозможно! Дверь со стороны комнаты Гийома заделана наглухо!

Амалия тяжело вздохнула.

– Признаться, мадам, – промолвила она, – мне было бы гораздо легче, если бы ваш свекор не разводил всей этой чепухи с потайными ходами и скрытыми комнатами. Ради чего он прячет Гийома, объявив его умершим?

Матильда отвернулась.

– Сразу же видно, мадам Дюпон, – с горечью сказала она, – вы плохо знаете, что такое финансовые круги. Деловой мир не то место, где можно позволить себе быть слабым, а болезнь сына делает моего свекра очень уязвимым. Понимаете ли, мой муж… – Она закусила губу. – Конечно, его нельзя назвать безумным… но все же он очень, очень болен. Иногда на него находит… словом, он становится совсем другим. Он может накричать на меня, может начать биться в припадке из-за того, что его кровать передвинули на другое место… И в то же время он совсем не злой. Совсем, – беспомощно добавила она. – Просто ему очень тяжело… Тяжелее, чем всем нам. Ведь он прекрасно сознает, что его болезнь неизлечима.

– А чем он занимается целыми днями? – спросила Амалия. – Что он вообще делает в своей комнате?

– Читает, – отвечала Матильда, утирая слезы. – Делает из дерева модели кораблей… Он всегда любил море, очень любил. Когда ему совсем плохо, он ложится на кровать и не двигается… А когда ему чуть получше, тут же рвется пойти куда-нибудь. Я, конечно, присматриваю за ним… но порой он ускользает от меня. Впрочем, он всегда возвращается в свою комнату.

– В самом деле? – вздохнула Амалия. – Ну ладно… Идем, друзья, посмотрим, что тут за ход. – Она двинулась к потайной двери.

Я поглядел на Массильона, но он только иронически улыбнулся.

– После вас, – заявил он, подкрутив усики.

– Что до вас, Фредерик, то вы вообще можете остаться, – прозвенел уже из хода голос Амалии.

Все-таки она сумела поставить противного актера на место! Массильон надулся и полез в ход, ухитрившись даже опередить учителя фехтования.

– Ух ты! – вырвалось у меня.

Этот ход напоминал коридор, уходящий налево и направо.

– Куда идем? – деловито спросил Арман, поудобнее перехватывая тяжелый фонарь.

– Сначала налево, – распорядилась Амалия.

– Почему? – удивился Массильон.

– По моим расчетам, там должна быть комната Гийома, – сухо ответила моя «тетушка». – Та дверь интересует меня сейчас больше всего.

И мы двинулись в путь. Ступени, переходы, снова ступени… В конце концов я потерял всякое понятие о том, где мы находимся. В зыбком свете фонарей наши тени, извивающиеся на стенах, походили на каких-то диковинных драконов, и я даже вздрогнул, когда Амалия промолвила:

– Вот она!

Мы оказались в тупике – ход впереди был надежно заделан кирпичом. Лефер потрогал кирпич и покачал головой.

– Не похоже, чтобы кладка была сделана вчера, – буркнула Амалия, высоко поднимая фонарь.

– Вы о чем? – поинтересовался Массильон.

– Графу Коломбье очень не понравилось, когда после убийства Констана я захотела как следует осмотреть его комнату, – объяснила Амалия. – Именно тогда я поняла, что он покрывает какого-то человека… очень близкого человека. Но, похоже, он просто опасался, что мы можем обнаружить ход… Ладно, здесь нам больше делать нечего.

Мы вернулись к комнате Констана. Массильон хотел выйти наружу, но Амалия двинулась по коридору дальше.

– Куда вы? – окликнул ее актер.

– Меня интересует, куда нас приведет этот ход, – отозвалась она.

Судя по лицу Массильона, ему не очень хотелось блуждать по подземному лабиринту, но он смирился. Впрочем, правая часть хода оказалась гораздо короче и оканчивалась возле небольшой двери. Амалия нажала на рычаг, расположенный рядом с дверью, и та со скрипом растворилась.

– Ничего себе! – вырвалось у Лефера.

– Вот отсюда и пришел убийца, – проговорила Амалия.

Мы находились в комнате Брюса Кэмпбелла.

1. Из дневника Армана Лефера

– Теперь нам понятно, как он добрался до Констана, – промолвила Амалия. Свет фонарей отбрасывал на ее красивое лицо причудливые тени, отчего оно вдруг стало казаться загадочным и даже зловещим, как у ведьмы. – Каким-то образом убийце удалось обнаружить потайной ход между комнатами Констана и Кэмпбелла, и когда он решил, что настало время избавиться от бывшего полицейского, то явился сюда, открыл скрытую дверь и пробрался в спальню Констана. Что было потом, нам уже известно.

– Вы говорите «он», «убийца», как будто не знаете его имени, – заметил я. – Значит, вы не верите, что убил Кэмпбелл?

Амалия улыбнулась.

– Всего лишь полицейская привычка, месье, – отозвалась она. – Да, конечно, все указывает на то, что это был именно Кэмпбелл. Он убил Андре Северена, потайной ход заканчивается в его комнате, и со стороны его действия выглядят вполне оправданными. – Она говорила так, словно не верила в свои собственные слова. – Правда, есть один момент, который меня смущает.

– Какой же? – осведомился Фредерик Массильон.

– Вернее, не один, а целых два, – поправила сама себя дама с набережной Орфевр. – Первый – исчезновение лошадей, и второй – профессии троих жертв. Когда начинается метель, с горы почти невозможно спуститься, и тем не менее кто-то позаботился о том, чтобы свести возможность к нулю, и угнал лошадей. Значит, человек был заинтересован в том, чтобы все мы оставались здесь, как в ловушке. Для чего же это ему надо? У меня только одно объяснение: месть. Когда-то бывший прокурор, судья и бывший полицейский совершили нечто, за что им предстоит понести наказание. И, вероятно, не только им.

Актер поежился. Люсьен смотрел на Амалию, мигая часто-часто.

– А смерть Клер Донадье? – спросил я. – Как вы ее объясняете?

– Никак, – коротко ответила молодая женщина. – У меня пока нет объяснения. Я знаю одно: служанка что-то увидела – и испугалась так сильно, что ее сердце не выдержало.

– А надпись кровью, наверное, сделал все же Гийом Коломбье, а потом стер, – высказал предположение Фредерик. – Насколько я понял, за ним водится такая привычка.

– Да, – рассеянно подтвердила Амалия, – вполне возможно.

– Что касается Эдмонды Бретель, то я присоединяюсь к вашему мнению, – добавил я. – Она просто увидела Гийома и ужасно перепугалась, вот ей и показалось, что призраков четыре, а не один.

Амалия досадливо поморщилась.

– В данный момент меня беспокоят вовсе не призраки, – сказала она. – Мне нужно поговорить с графом Эрнестом, и как можно скорее.

– Я с вами! – вскинулся актер.

– Нет-нет, Фредерик, благодарю вас. Пусть месье Лефер проводит меня.

Мы вышли из комнаты Кэмпбелла и спустились по лестнице.

– Либо он все еще у Гийома, – вслух рассуждала Амалия, – либо уже вернулся к себе. Месье Лабиш! Вы не знаете, где сейчас хозяин?

Дворецкий заверил нас, что буквально пять минут назад видел, как господин граф шел к себе.

– Вот и прекрасно, – буркнула Амалия, ускоряя шаг.

Однако все оказалось не так прекрасно, как ей хотелось бы. Граф находился в своих покоях вместе с женой, и по его виду я сразу же понял, что он чрезвычайно раздражен. Очевидно, он уже успел рассказать графине о том, что их тайна раскрыта, потому что взгляд, каким она нас встретила, не предвещал абсолютно ничего хорошего.

– Я надеюсь, вы довольны, сударыня? – спросил граф у Амалии. Он стоял очень прямо, держа руку за отворотом сюртука – ни дать ни взять Наполеон, только без его величия. – Вы обманом проникли в нашу семью, а теперь… теперь пытаетесь разрушить все, чем я дорожу.

– А чем вы дорожите в самом деле? – перебила его Амалия. – Неужели своим сыном, которого заперли в потайной комнате неприступного замка на самой вершине горы? А может быть, вас волнуют только деньги? Ведь если люди узнают, что ваш сын неизлечимо болен, они сочтут вас слабым, а значит, вы многое можете потерять. В вашем положении слабость недопустима, стало быть, проще объявить сына мертвым, чем неизлечимо больным. Не так ли, господин граф?

Коломбье закусил губы. У него было измученное лицо старого человека. За один день он постарел лет на двадцать.

– Вы не вправе осуждать меня за то, что я сделал, – хрипло проговорил он. – И никто другой не вправе. Вам не понять, что я пережил, когда у Гийома начались приступы. Врачи уверяли меня, что у него просто головная боль, но она была такой сильной, что он кричал… кричал целыми днями… Только доктор Виньере смог правильно определить, что с ним. И мне пришлось делать выбор: или я помещаю его в лечебницу, где с ним все равно будут обращаться как с каким-нибудь душевнобольным, или… или скрою его болезнь от всего света. Чтобы люди не радовались, что у меня все так плохо, – с ожесточением прибавил он.

Я опустил глаза. По правде говоря, я считал Коломбье надменным, черствым человеком, не способным ни на какие чувства. А он страдал, это было заметно невооруженным глазом.

– И все-таки вы должны были мне сказать, – настаивала Амалия. – Я умею хранить секреты. Это часть моей работы.

– Да? – Граф выдавил из себя подобие улыбки. – Вы полагаете, что-нибудь изменилось бы? Для Гийома, для меня, для всех нас?

– Простите, – сказала Амалия. – Мне очень жаль.

– Всего лишь слова, – устало отозвалась графиня. – Вы даже представить себе не можете, через что нам пришлось пройти. Не дай вам бог когда-нибудь увидеть, как мучаются ваши дети. Видеть страдания своего ребенка и знать, что ты ничем, ничем не можешь ему помочь…

Она не договорила, заплакала. Слезы катились по ее увядшим щекам, оставляя блестящие дорожки. Граф сел рядом с женой и взял ее за руку.

– Анриетта, прошу тебя, не надо… Не плачь.

Графиня вытерла слезы и через силу улыбнулась.

– Когда мы приехали в замок, – негромко заговорила она, – доктора давали Гийому месяц жизни, не больше. Он был совсем плох… не узнавал ни нас, ни жену… Но горный воздух пошел ему на пользу. Он снова стал моим мальчиком… моим дорогим сыном… начал даже ходить в одиночку, хотя раньше его приходилось поддерживать… Он в любую минуту может умереть… ведь болезнь так коварна… Кажется, что человеку становится лучше, – и вдруг… Доктор Виньере предупредил нас, сказал, чтобы мы на многое не рассчитывали… что улучшение будет лишь временным… Но Гийом жив… все еще жив… И больше я ничего не прошу у бога. Мой дядя умер от той же болезни, и я знаю… я видела, как все происходит… В том, что Гийом стал таким, моя вина…

– Анриетта, Анриетта, прошу тебя! – умоляюще проговорил граф. – Мы уже десятки раз обсуждали это. Ты ни в чем не виновата. Это судьба… она наказывает нас…

Амалия нахмурилась.

– Значит, вот почему вы не хотите, чтобы Люсьен учился с остальными детьми… Вы боитесь, что у него может обнаружиться та же болезнь, и поэтому предпочитаете, чтобы он обучался на дому, вблизи от вас. Верно?

– Вы очень догадливы, – угрюмо промолвил Коломбье.

– Что касается меня, – продолжала Амалия, – то я, со своей стороны, не намерена предавать вашу историю огласке, если не будет настоятельной необходимости для следствия. Вы можете рассчитывать на мое молчание, господин граф.

– Благодарю вас, – отозвался Коломбье. Впрочем, в его тоне не было и тени благодарности.

– Кроме того, я хотела бы спросить…

От меня не укрылось, как граф насторожился при последних словах дамы-сыщика.

– Да? – не слишком приязненно проговорил он.

Амалия вскинула голову.

– Я хотела бы спросить вас о молодой женщине, о Матильде. Кто она, откуда родом, кто были ее родители… Насколько я понимаю, Бертоле – ее девичья фамилия?

– Право же, не знаю, зачем вам это понадобилось, – промолвила графиня, обмахиваясь большим веером, – но если вы желаете знать… Да, Бертоле и в самом деле ее фамилия до замужества. Матильда – сирота, ее родители давно умерли. Дядя работал на судоверфи в Гавре, именно там Гийом и познакомился со своей будущей женой.

– Он женился на Матильде вскоре после знакомства, даже не спросив нашего согласия, – добавил граф. – Нам это показалось странным, потому что мы с Гийомом никогда не ссорились и с пониманием относились к его поступкам. Уже потом доктор Виньере объяснил нам, что подобная импульсивность была следствием его болезни, о которой мы тогда даже не подозревали.

– Гийом приехал и сказал: «Мама, папа, вот моя жена Матильда, я очень ее люблю», – со вздохом проговорила графиня. – Мы были, конечно, поражены, но потом, узнав Матильду поближе, полюбили ее, как родную дочь.

– Когда выяснилось, что Гийом неизлечимо болен, ей пришлось едва ли не тяжелее, чем всем нам, – сказал граф. – Но ее преданность и стойкость поистине достойны восхищения. Ведь именно ей приходится ухаживать за Гийомом и терпеть его капризы. Но она никогда ни на что не жалуется.

Я отвел глаза. Гавр… Мадемуазель Бертоле в белом платье… Господи, ну почему судьба свела нас с ней так поздно? И в моих ушах снова зазвучал насмешливый голос покойной Клер: «У нее уже есть другой!» А ведь Матильда могла все бросить, могла уехать, отказавшись от мужа, как на ее месте поступили бы девяносто девять женщин из ста. Но она не сделала этого. Самая достойная женщина на свете досталась полубезумному калеке, который, наверное, даже не способен оценить ее любовь и самоотверженность…

У нее уже есть другой! И я никогда не стану этим «другим»…

– А почему вы так интересуетесь Матильдой? – спросила графиня.

– По привычке, – отозвалась Амалия с улыбкой. – Есть еще одна вещь, о которой я хотела бы с вами посоветоваться, господин граф. Дело в том, что благодаря месье Массильону у нас теперь есть одна лошадь. Я предлагаю завтра, если буря немного уляжется, послать на ней Альбера за подмогой. Он крепкий малый, и я думаю, он справится с поручением.

– Похоже, нам с вами иногда приходят в голову одинаковые мысли, мадам Дюпон, – заметил граф. И, взяв руку Амалии, он поцеловал ее.

– Стало быть, мы обо всем условились? – спросила она, глядя на него из-под приспущенных ресниц.

– Похоже, что так, – отвечал граф.

2. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Хотел с чего-то начать, а с чего именно – забыл. Вообще сегодняшний день оказался богатым на события. Я потерял тетю Дезире (которая оказалась помощницей комиссара Папийона с набережной Орфевр) и нашел брата Гийома (который, как выяснилось, вовсе не утонул, а тяжело заболел и скрывался в замке). Если бы не Дезире – то есть Амалия, – я бы наверняка никогда не узнал об этом.

И вот я сидел в своей комнате, и мне было ужасно жалко, что у меня нет такой тети, как Амалия, и что она не может быть моей тетей и даже притворяться ею больше не станет. Тут я вспомнил, что не успел кое-что ей рассказать, потому что вокруг толкалось слишком много народу, и решил найти ее. Она была у себя, почти одна, то есть не одна, а в компании противного лощеного актера, который глядел на нее, как наш кот – на миску со сливками. Конечно, сравнение глупое, потому что Амалия гораздо лучше сливок, и вообще я их терпеть не могу.

– Месье Лекок, – сказал я, – мне нужно кое-что вам сообщить!

Зря я начал именно так в присутствии Массильона. Он вздернул брови, будто я сморозил глупость.

– Оказывается, вы играете в Габорио? А мне можно к вам присоединиться?

– Нельзя! – отрезал я.

– Фредерик, – вмешалась Амалия, – пойдите погуляйте, а я тут пока побеседую с мальчиком.

– Но я не хочу гулять, – заупрямился актер. – Мне уже известно, чем закончилась прогулка одного гостя замка – судьи.

– Тогда пойдите и посмотрите, все ли в порядке в комнате, которую вам отвели, – велела Амалия.

Массильон тяжело вздохнул (по-моему, его вздох был слышен даже снаружи замка) и двинулся к выходу.

– Если найдете в своей комнате парочку трупов, обязательно дайте нам знать, – подбодрил я его, когда он был уже возле двери.

– Всенепременно, сударь, – заверил он меня с комической серьезностью и удалился.

– Ну что, инспектор Коломбье? – спросила у меня Амалия, как только он ушел. – Что ты хотел мне сказать?

Но я загляделся в ее глаза и все напрочь забыл.

– Вы на меня больше не сердитесь? – наконец спросил я.

– Нет, – ответила она, и я как-то сразу же ей поверил.

– Дело в том, – продолжал я, устроившись на месте актера, – что я слышал недавно один разговор… очень странный разговор. – И я передал ей, как папа и Филипп Бретель ссорились в кабинете.

– Н-да, – вздохнула Амалия, когда я закончил. – Это только подтверждает мои догадки. Кто-то мстит им, и они прекрасно знают, за что. За что-то слишком постыдное, о чем нельзя говорить вслух. – Она поглядела на меня и улыбнулась. – Значит, они упоминали какого-то человека, который повесился в тюремной камере?

Я кивнул.

– Тогда налицо чрезвычайно продуманная месть, – сказала она. – Судья Фирмен был удавлен, Луи Констан – повешен, депутат Пино-Лартиг, он же бывший прокурор, – задушен обрывком веревки. – Она нахмурилась. – И боюсь, это еще не конец.

– А Дезире? – не утерпел я.

– Что Дезире? – непонимающе переспросила Амалия.

Я покраснел.

– Ну… Вы все время говорите только про три здешних убийства. А ведь вы оказались здесь именно из-за Дезире. Она же была убита самой первой!

Амалия искоса поглядела на меня, и в ее глазах запрыгали золотые точки. Потом она протянула руку и погладила меня по голове.

– Все правильно, Люсьен, – сказала она. – Но больше всего меня в данный момент интересует то, что происходит в замке. Сегодня мы покончили с одной загадкой – с загадкой привидения, которое проходит сквозь стены. Осталось только найти убийцу, а чтобы сделать это, надо понять его мотивы. Но мы не сможем их раскрыть, пока заинтересованные лица молчат. Понимаешь, о чем я?

В дверь просунулась фигура Фредерика Массильона. Опять!

– Должен вам сказать, – доложил он, – я тщательно осмотрел свою комнату и не обнаружил в ней никаких трупов. По-моему, это очень странно. Я разочарован до глубины души!

Я насупился.

– А вы как следует искали? – не удержался я. – Под кроватью хоть смотрели?

– Молодой человек, – отвечал наглый шут, – туда я полез в первую очередь!

В следующее мгновение в коридоре послышался топот ног и женский визг. Амалия вскочила с места. Дверь с грохотом отлетела в сторону, едва не огрев Массильона, который, однако же, успел отпрянуть в сторону.

– Мадам Дюпон! – закричала Полина, врываясь в комнату. – Скорее, скорее! Учитель фехтования сошел с ума!

3. Из дневника Армана Лефера

Когда мадам Дюпон попрощалась с четой Коломбье и ушла, я отправился навестить своего пострадавшего друга. Ланглуа, охая, полулежал в кресле. Он едва приподнялся мне навстречу.

– Как вы, Жан-Поль? – спросил я.

– Пока жив и не жалуюсь на это, – проворчал математик. – Однако у вас загадочный вид, Арман! Удалось разузнать что-нибудь?

Я счел себя не вправе скрывать от него правду и рассказал ему все – и про ходы в стенах, и про тайную комнату, и про Гийома Коломбье с его болезнью. Слушая меня, Ланглуа так увлекся, что даже перестал стонать.

– Ничего себе! – воскликнул мой коллега, как только я закончил. – Стало быть, привидение, которое мы с вами сегодня спугнули… вернее, темная фигура… то был Гийом? Немыслимо! – Тут он подскочил на месте. – Позвольте, так, значит, он угостил меня ударом по голове? И он же удавил месье Пино-Лартига?

– По-моему, полиция так не думает, – тактично ответил я.

– Но ведь Гийом, судя по вашим словам, сумасшедший! – продолжал кипятиться математик. – И мадемуазель Бертоле… она его жена? Бедная, бедная женщина! И ведь по нашим законам она даже не имеет права развестись!

Я промолчал. Конечно, развестись Матильда не вправе, но, в конце концов, вряд ли Гийом протянет долго, и когда она станет его вдовой… Тем не менее мне было неловко даже думать об этом – не то что высказывать подобные мысли вслух.

– Все ясно, все ясно, – нараспев проговорил Ланглуа. – Теперь я совершенно уверен: Гийом и есть убийца. Он задушил судью, потому что тот помешал его прогулке, затем разделался с Констаном, а затем оглушил меня ударом по голове и убил несчастного старого депутата. Все сходится, мой друг.

– Ничего не сходится, – возразил я. – Он не мог убить Констана, потому что потайной ход со стороны комнаты Гийома заделан кирпичами. Поверьте мне, я был там и знаю, о чем говорю.

– У вас начисто отсутствует математическое мышление, коллега, – возразил Ланглуа. – Представьте себе на мгновение, что Гийом знал о том, куда ведет замурованный ход. Ночью он выходит из своей потайной комнаты, проходит в пустующую комнату Кэмпбелла и по потайному ходу пробирается к Констану, который ни о чем не подозревает. Але-гоп, Констан повешен, после чего Гийом возвращается в потайной ход, опять выходит в комнату Кэмпбелла и спокойно идет к себе. – Ланглуа сел, его глаза лихорадочно горели. – Бьюсь об заклад, ваша полицейская дама даже не догадалась о такой возможности!

– Она вовсе не моя, – сердито возразил я, задетый за живое, – и, если уж на то пошло, мне она совсем не нравится.

– В самом деле? – заметил Ланглуа. – Но внешне она очень мила!

– Только внешне, – отозвался я. – И потом, я не слишком жалую полицейских.

– Вы говорите, как заправский преступник, – заметил Ланглуа с улыбкой. – А может быть, она вам не нравится потому, что настоящий убийца – вы?

– Конечно, я, дорогой Жан-Поль, – весело ответил я. – Я просто поражен вашей проницательностью!

И мы дружно засмеялись.

– Я тоже время от времени читаю детективы, – объяснил Ланглуа, отсмеявшись, – и знаю, что авторы в них стараются сделать убийцей самое неожиданное лицо. Именно поэтому я и подумал о вас, но, к сожалению, вы не подходите на роль преступника. Если бы у вас были причины убить кого-то, вы бы просто вызвали тех людей на дуэль, и все очень быстро закончилось бы. С вашим мастерством вам не составило бы труда прикончить кого угодно.

– Шутки шутками, Ланглуа, – сказал я серьезно, – но все происходящее не дает мне покоя.

– Мне тоже, – со вздохом признался математик.

– Кто, как вы думаете, стоит за всем этим? – спросил я.

– В детективном романе преступником, наверное, оказался бы актер Массильон, – задумчиво предположил Ланглуа, – просто потому, что на него не падает и тени подозрения.

– Я серьезно, Жан-Поль!

– Я тоже. Но вы и так уже знаете, кого я подозреваю. Либо им является Гийом Коломбье, который не отвечает за свои действия, либо, – Ланглуа поморщился, – наш бывший коллега Брюс Кэмпбелл, который всегда казался мне честнейшим и безобиднейшим из смертных. Других предположений у меня нет.

Больше он ничего не успел сказать, потому что нас позвали ужинать. За столом все делали вид, что все идет как всегда и ничего особенного не произошло. Массильон рассказал несколько занятных театральных анекдотов, но их едва хватило, чтобы вызвать улыбку на устах присутствующих. Куда большее оживление вызвали слова Амалии, которая поглядела за окно и сообщила:

– Кажется, метель стихает.

– Прекрасно, – поддержал ее граф, – значит, завтра Альбер отправится за подмогой.

– Слава богу! – прошептала Эдмонда Бретель, перекрестившись.

После ужина я ушел к себе. Больше от скуки, чем по какой-либо иной причине, я попробовал несколько приемов, но ни один из них даже отдаленно не напоминал тот прекрасный выпад, который я видел во сне. Я отложил шпагу и наугад взял с полки увесистую книгу. Это был роман – роман о чувствах, которые его автор никогда не испытывал, но очень хотел испытать, хотя бы на бумаге. Все герои его выглядели напыщенными и ходульными, и в их речах не было ни одного естественно звучащего слова. Зевая, я взглянул на часы и отметил, что скоро десять. И именно в тот момент, когда они начали бить, это и произошло.

Я не верил своим глазам. Я не мог им верить – но у меня не оставалось другого выхода. Они выплыли прямо из стен, медленно и торжественно, – четыре призрака, облаченные в темные балахоны с тамплиерскими крестами на груди. Я слышал, как гремят их кости, я видел под капюшонами голые черепа с провалами вместо глаз. Жутко оскалив зубы, призраки стали обступать меня. Это был не сон, это была явь, еще более непостижимая, чем сон, но оттого не менее ужасная. И тогда – тогда я закричал, схватил шпагу и стал в боевую позицию. Даже если они явились за моей душой, я собирался дорого продать свою жизнь!

Выпад – туше – удар – батман – выпад – выпад – выпад… Перед глазами у меня стояли красные круги, призраки фехтовали с фантастической, невероятной быстротой, как могут только создания сверхъестественные. У меня в руке была шпага, у них – тяжелые мечи, и, конечно же, я не мог долго продержаться против них, несмотря на все мое искусство… И тогда – тогда я закричал и ринулся вперед, прямо на их сверкающие клинки. Где-то грохнула дверь, зашумели голоса, я запнулся ногой о ковер и упал, выронив шпагу.

Подняв глаза, я увидел, что призраки исчезли. Я был один – один посреди ужасающего разгрома. Столы и стулья были разрублены ударами клинков, пух из вспоротых подушек разлетелся по всей комнате, книги, разбитые вазы, опрокинутые шкафы валялись на полу. А в дверях толпились смертельно бледные люди.

4. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Мы выбежали из комнаты, и Амалия подобрала юбки, чтобы не мешкать, а Фредерик все норовил поддержать ее под локоть, хотя его никто не просил. Служанки голосили, и кто-то рыдал, и к нам бросился доктор Виньере, спрашивая, что случилось, а потом уже из своих покоев выскочили Матильда, Бретель с женой, Ланглуа и мама с папой, и никто не знал, что делать, а из-за двери комнаты Армана доносились такие вопли, что у меня кровь застыла в жилах, и моя Амалия вошла туда первой, а за ней кинулся доктор. И тут внезапно наступила тишина.

Мы стояли в дверях комнаты, в которой царил такой разгром, словно тут побывало целое войско, а Лефер лежал на полу и смотрел на нас безумным взглядом.

– Умоляю, Лефер, – твердил до смерти перепуганный доктор, – мы ваши друзья, успокойтесь, пожалуйста!

– Что тут происходит? – пролепетала мама.

Лефер облизнул губы.

– Где они? – хрипло спросил он. И я даже не узнал его голоса.

– Кто? – спросила Амалия.

Лефер обвел комнату диким взором, и я услышал, как он застучал зубами.

– Призраки, – прошептал он. – Призраки четырех рыцарей… Я видел их. – Он поник головой. – Только не смейтесь надо мной! Говорю вам, я их видел!

– Вы с ними сражались? – спросила Амалия.

Учитель кивнул.

– Я никогда не верил… прежде… Но я видел их, клянусь! Я не понимаю, как… Но они были здесь!

Я заметил, как сузились глаза у Амалии и как она решительно сжала губы.

– Ладно, – тяжелым голосом молвила она, – с этим мы еще разберемся. Помогите ему, доктор.

По лицу Виньере было видно, что ему не очень хочется приближаться к пациенту, но доктор молодец – нашел в себе все-таки силы помочь Арману подняться и стал отсчитывать ему в стакан успокоительные капли. Лефер не сразу смог выпить лекарство – его зубы так и стучали о край стакана.

– Час от часу не легче, – буркнул Массильон. – Да что тут такое было, в конце концов?

Ему никто не ответил. Амалия обернулась к маме и попросила ее сходить с Матильдой, посмотреть, как там Гийом.

– Но здесь был не он! – вне себя выкрикнул Лефер. – Говорю же, это были настоящие призраки!

Не слушая его, Амалия велела служанкам навести в комнате порядок, а сама подошла к моему папе.

– Скажите, господин граф, – проговорила она, понизив голос, – прежде с месье Лефером происходило что-либо подобное?

Папа, совершенно ошеломленный случившимся происшедшим, заверил ее, что Арман – самый спокойный человек на свете и что он никогда не верил в призраков и прочую чепуху.

– И тем не менее я ничего не понимаю, – беспомощно признался он.

Эдмонда Бретель расплакалась.

– Вот! Я же говорила вам: четыре призрака, четыре духа рыцарей! Ведь мне они тоже являлись, хоть никто из вас и не поверил мне!

Филипп стал успокаивать ее, но тщетно. Амалия велела доктору Виньере заняться мадам Бретель, и тот опять принялся отсчитывать капли. Вернулись моя мама с Матильдой и доложили, что там все в порядке, Гийом давно спит.

– Черт возьми! – повторял растерянный Массильон. – Вот черт возьми!

Амалия подошла к учителю фехтования.

– Месье Лефер, я хотела бы поговорить с вами. Вам уже легче? – Арман кивнул. – Пожалуйста, опишите мне как можно подробнее все, что вы видели. Не пропускайте ни единой мелочи.

И он рассказал. У него дрожали губы, когда он вспоминал о том, как из стен вылетели четыре призрака и набросились на него. Я заметил, что Фредерик очень пристально смотрел на него, пока он говорил.

– Нет, он не играет, – пробормотал актер себе под нос, – иначе бы я сразу же заметил. – Он рухнул в единственное кресло, которому чудом удалось уцелеть. – Люсьен! Сделай одолжение, принеси мне выпить. Что-то я совсем расклеился.

Я мог бы сказать ему, что я не мальчик на побегушках, но не стал, а просто передал Маню просьбу актера и вернулся на свое место. Амалия как раз спрашивала у Лефера, что он ел за ужином.

– То же, что и все, – в некотором удивлении отвечал он.

– Понятно. – Амалия передернула плечами. – Скажите, месье, строго между нами: вы не курите опиум?

Однако Арман ответил отрицательно.

– Он курит трубку, – вмешался я.

Амалия удовлетворенно кивнула.

– Отлично. Покажите мне, откуда вы берете табак для нее.

Шаркая ногами, как старик, Лефер подошел к комоду и достал из него табакерку. От его движения несколько листков выпорхнули из ящика и, мягко кружа, упали на ковер.

– Что это? – с любопытством спросила Амалия.

И я впервые увидел, как мой учитель фехтования покраснел.

– Мой… э-э… дневник.

– Прекрасно, – заметила Амалия. – Давайте его сюда.

Арман застыл на месте.

– Но я не могу… – Он покраснел еще гуще. – Я писал только для себя… Вам вряд ли пригодится…

– А вот этого вы знать не можете, – отозвалась Амалия и протянула руку. – Ну? Смелее, месье. Обещаю: я сохраню все в тайне.

С большой неохотой Арман отдал ей пачку листков, исписанных убористым почерком.

– Только прошу вас… – Он замялся. – Я там не всегда… гм… объективен…

– Понимаю, – с улыбкой ответила Амалия. – Вы отзывались обо мне не так хвалебно, как мне хотелось бы. Считайте, что вы уже прощены. – Она бегло просмотрела листки и спрятала их в сумочку. – А теперь покажите мне ваш табак.

– Вы считаете, что призраки были моей галлюцинацией? – в изнеможении спросил Лефер, вручая ей табакерку.

– Как знать, как знать… – уклончиво отозвалась Амалия. – Но не скрою, произошедшее кажется мне очень странным. Поэтому, если вы не возражаете, сегодня ночью я приставлю к вам людей. На всякий случай.

– Поступайте как знаете, – прошептал Арман, отворачиваясь, – мне уже все равно.

И Амалия велела Полине и Селестену оставаться с учителем и, если появятся какие-нибудь призрачные рыцари, тотчас же будить ее. Слуги обещали исполнить все в точности.

– Послушайте, – сказал Массильон, когда он и Амалия вышли из комнаты Лефера, – неужели вы верите в такую чепуху?

– Я верю в причину и следствия, дорогой Фредерик, – ответила она. – Призраки, кем бы они ни были, не могут появляться просто так, и это меня тревожит.

Я поежился.

– Мне кажется, что в замке скрывается какая-то тайна, – нерешительно заметил я. – Что-то в нем есть, чего нельзя объяснить одним разумом.

Я был готов к тому, что Амалия поднимет меня на смех, но она даже не улыбнулась.

– Благодарю вас, инспектор Коломбье, – сказала она серьезно, – я учту ваше замечание.

Как показали последующие события, я был и прав, и не прав одновременно. Впрочем, уже назавтра все обернулось совершенно неожиданным образом.

1. То, что произошло утром в замке Иссервиль

Кони, храпя, мчатся по дороге.

Мрак. Дорога круто уходит в гору, и желтая неживая луна над горой – как подернутый бельмом недобрый глаз.

Вожжи рвутся из рук. Быстрее! Быстрее! Кони жалобно ржут. По дороге уносится тень человека.

Луна, уже оранжевая, похожа на апельсин. Пропасть! Впереди пропасть! Остановись!

Кони встают на дыбы, мотают головами. Человек, которого она преследует, оборачивается, и Амалия узнает в нем Кэмпбелла.

Никуда ты не уйдешь от меня…

Но Кэмпбелл хохочет так страшно, что от его смеха содрогается вся гора. Он раскрывает зонтик и улетает по направлению к луне, которая тоже смеется, распялив беззубый рот.

Экипаж с грохотом рассыпается на части. Вне себя от бессильного гнева Амалия грозит беглецу кулаком. Крылья! Крылья бы мне, и я догоню его!

Бам-бам-бам! Да что ж такое, в самом деле!

Амалия разлепила веки, с трудом оторвала голову от подушки. Ну конечно же, это был сон. Кэмпбелл-Грановский давно мертв, он лежит в каком-нибудь сугробе, и хищные птицы понемногу клюют его труп. Нет больше бомбиста-террориста.

Бам! Бам! Дверь, кажется, вот-вот выпрыгнет из петель. Кто же там так стучит, в самом деле?

– Мадам Дюпон! – звенит тревожный женский голос, настолько искаженный страхом, что Амалия не сразу узнает его. – Пожалуйста, отворите!

Женскому голосу вторит другой – жалобный, детский.

– Мадам Дюпон! Амалия! Отзовитесь, ради бога!

Значит, за дверью Люсьен и его мать. Неужели опять что-то случилось? Одним прыжком Амалия соскакивает с постели.

– Сейчас! – кричит она. – Сейчас открою!

Амалия набрасывает на себя кокетливый кружевной пеньюар в стиле покойной Дезире Фонтенуа, наспех закалывает волосы и отпирает дверь.

У Анриетты Коломбье в глазах испуг, губы дрожат, а лицо жалкое, несчастное, серое. Она держит за руку своего сына – не так, как обычно мать держит ребенка, а так, словно в целом мире ее никто не сможет защитить, кроме него. И Амалия, которая мгновенно примечает самые тонкие нюансы, поневоле начинает подозревать самое худшее.

– Что случилось? – спрашивает она.

Анриетта Коломбье судорожно сглатывает.

– Я не знаю… – лепечет она. – Но мой муж… он не отзывается.

– Может быть, еще рано, чтобы вставать? – спрашивает Амалия.

– О нет, мадам! Вы плохо его знаете… В восемь утра он всегда на ногах!

Через плечо Амалия бросает взгляд на часы. Они показывали половину девятого. Маленький Люсьен смотрит на нее с надеждой, но что-то уже сейчас подсказывает ей, что надежде подростка не суждено оправдаться.

– Давайте разберемся, – внезапно охрипшим голосом произносит она. – Вы долго стучали? Я имею в виду…

– Я стучала и звала его, но никто не отзывался, – шепчет Анриетта. В глазах ее стоят слезы. – Я пыталась открыть дверь, но она заперта.

Амалия вскидывает голову.

– Изнутри в скважине торчит ключ?

Мать и сын беспомощно смотрят друг на друга.

– Нет, – наконец произносит Люсьен и, шмыгнув носом, решительно повторяет: – Нет!

– Немедленно зовите мужчин, – распоряжается Амалия. – Прежде всего – Альбера и доктора, вероятно, они нам понадобятся. – Она морщится. – Учитель фехтования у себя?

– Да, мадам Дюпон.

– Его тоже зовите. Математика не надо – все равно он вряд ли поможет нам открыть дверь.

– А Лабиша, дворецкого?

– Он слишком стар. Нет, он нам не нужен. Филипп Бретель – довольно крепкий мужчина, пусть лучше он нам поможет.

Люсьен со всех ног бросается исполнять данное ему поручение. Анриетта Коломбье прислоняется к двери. Слезы уже текут по ее щекам.

– Мадам Дюпон… О мадам Дюпон! Как я боюсь! Господи, только бы он был жив!

Суета, топот ног, тревожные вопросы, аханье служанок. У Филиппа Бретеля под глазами – черные круги, Арман Лефер выглядит ничуть не лучше. Подоспевшая Матильда вполголоса утешает свекровь. Почти все обитатели замка собираются возле покоев хозяина, дверь в которые надежно заперта.

– Дайте-ка я попробую, – хмуро бросает Амалия. – На всякий случай.

Она стучит в дверь. Никакого ответа.

– Месье Коломбье! Господин граф!

За дверью – тишина. Морщась, Амалия делает шаг назад.

– Приступайте, – велит она Альберу.

Дерево трещит и стонет под ударами топора. Анриетта Коломбье начинает рыдать. Сын, не зная, что делать, и совсем потеряв голову, теребит ее за юбку.

– Мама, мама, ну что ты! Пожалуйста, не плачь! Ведь ничего же еще не известно!

Одна из щепок попадает Амалии в лицо, слегка оцарапав щеку. На белой коже проступает капелька крови. Стиснув челюсти, Амалия стряхивает щепку на пол.

– Готово, сударыня, – докладывает кучер. Вместе с Филиппом Бретелем он налегает на дверь, и она распахивается.

– Я иду первая, доктор, вы за мной, – говорит Амалия. И Виньере, кивнув головой, утирает платком вспотевший лоб.

В сущности, это лишнее. Едва переступив порог, Амалия понимает, что никакие доктора графу Коломбье больше не понадобятся. Он висит на люстре, мертвый и уже окоченевший. Увидев ужасную картину, Анриетта Коломбье падает в обморок.

2. Из дневника Армана Лефера

Сказать, что я был ошеломлен, значит ничего не сказать. На короткое время я вообще утратил способность понимать что-либо. Вчера – четыре привидения, которые не поддавались никакому логическому объяснению, сегодня – несчастный граф, убитый в точности так же, как до того Луи Констан… Ибо доктор Виньере, осмотрев труп, сказал: произошло именно убийство, а не самоубийство.

– Все то же самое: его ударили по голове, а затем повесили. Ничего нового.

– Ключ, – напомнила Амалия. Она сидела на оттоманке возле окна, потирая рукой подбородок. – В случае с Констаном комната была заперта изнутри. Здесь, очевидно, убийца просто вышел и запер дверь снаружи.

– Да, но как он проник к графу? – спросил актер.

– Очень просто, – буркнула Амалия. – Граф сам впустил его, из чего следует, что Коломбье знал этого человека и не боялся его.

– Значит, им определенно был не Кэмпбелл, – заметила Матильда. Она стояла у окна, очень бледная, и прижимала к груди платок.

– Но дверь могли отпереть и отмычкой, – упорствовал Массильон. – Из чего следует, что сам граф впустил пришедшего, оказавшегося убийцей?

– А какой смысл был Кэмпбеллу рисковать, – закричала Амалия, – зачем-то забираться к графу и убивать его?

– Если он прячется, – проговорил я, – и не хочет, чтобы об его убежище узнали, то никакого. Но что, если мы имеем дело с хладнокровно обдуманной местью? Насколько я понял, мадам Дюпон, вы вовсе не исключали такой возможности.

– Для начала надо найти ключ, – отрезала Амалия. – Дверь была заперта, стало быть, убийца закрыл ее и унес ключ с собой. Лабиш! Обыщите хорошенько весь замок. Делайте что хотите, но ключ должен быть у меня!

– Слушаюсь, мадам, – пролепетал дворецкий, кланяясь. Чувствовалось, что кошмарные события последних дней окончательно выбили его из колеи.

– Тот, кто найдет ключ от двери комнаты графа, получит от меня пятьдесят франков, – сказала Амалия. – Что же до меня, то я займусь опросом людей. – Она извлекла из сумочки записную книжку и карандаш. – Месье Лефер, я уже осмотрела тело. Помогите, пожалуйста, перенести его вниз. Когда вы понадобитесь, я пришлю за вами.

Я помог унести несчастного графа, а потом мне пришлось битых полчаса отвечать на вопросы Ланглуа, который хотел знать мельчайшие детали происшедшего. Я уже не чаял от него избавиться, когда вошла Матильда, и я вмиг забыл обо всем.

– Что случилось? – спросил я, заметив, что она медлит у двери и не решается войти в комнату.

– Ничего. Просто мадам Дюпон… – Матильда замялась. – Она хотела знать, где я была нынче ночью.

Смысл ее слов не сразу дошел до меня, но уже через мгновение волна гнева захлестнула меня – с головой.

– То есть, она что, пытается доказать, что вы убили свекра? Это же абсурд!

– Успокойтесь, месье Лефер, – проговорила молодая женщина, бледно улыбнувшись. – Она выясняет алиби всех, кто находится в замке. Что до меня, то я, к примеру, какое-то время сидела с Гийомом, а затем вернулась к себе. – Матильда нахмурилась. – Кстати, об алиби Гийома она меня тоже спрашивала.

– Вот ведь глупость! – возмутился Ланглуа. – Я, к примеру, провел всю ночь у себя. Сначала читал биографию Гаусса, потом заснул. Но кто может это подтвердить?

– Призраки, – буркнул я, пожимая плечами.

– Надеюсь, у вас есть алиби, – заметила Матильда. – Мадам Дюпон дама очень, очень… – она прикусила губу, – дотошная.

– О моем алиби можете не беспокоиться, – отозвался я. – Я провел ночь с Селестеном и Полиной, которых ко мне приставила сама мадам Дюпон. Никому из нас не удалось сомкнуть глаз, и мы сели играть в карты. Так и просидели до самого утра.

– Много выиграли? – осведомился Ланглуа.

– Не слишком, Жан-Поль, – улыбнулся я. – По чести говоря, больше всего денег выиграла Полина, но я на нее не в обиде.

Дверные петли скрипнули, и в комнату вошла Франсуаза.

– Вас вызывают, месье Лефер, – сказала она, приседая.

Я попрощался с математиком и Матильдой и отправился на допрос. Без особой охоты я представлял себе череду унылых казенных вопросов, на которые мне придется давать такие же ответы. Франсуаза шла впереди, то и дело робко поглядывая на меня.

– Вас уже вызывали, Франсуаза? – спросил я.

– Да, месье, – отозвалась она, краснея.

– Наверняка спрашивали, что вы делали ночью и не убили ли кого-нибудь? – предположил я.

Франсуаза наморщила лобик.

– Нет, про ночь меня спросили всего раз, а больше всего мы с мадам говорили про сочельник.

– Сочельник? – озадаченно переспросил я, решив, что ослышался.

– Да, месье.

– И что же вы рассказали мадам Дюпон про сочельник?

– Не слишком много, месье. Ведь в то утро у меня сильно болела голова.

Я почувствовал, что окончательно запутался. Какое отношение сочельник имеет к убийству графа? Или мадам Дюпон все равно, о чем спрашивать?

Мадам Дюпон сидела у стола, просматривая записи в своей книжке. Я заметил, что большинство страниц уже использовано.

– Кажется, вы интересуетесь моим алиби? – спросил я, усаживаясь напротив нее.

– Нет, месье Лефер, – спокойно отозвалась она. – Я знаю, что вы не убивали графа, потому что Селестен и Полина ни на мгновение не выпускали вас из виду нынче ночью. – Она улыбнулась краями губ. – Поздравляю вас – ваше алиби безупречно.

Я нервно почесал шею. Одна мысль не давала мне покоя.

– Как вы думаете, мадам… Не был ли спектакль с призраками частью хорошо продуманного плана?

– То есть? – вскинула брови Амалия.

– То есть некто решил отвлечь внимание и каким-то образом – правда, не знаю, каким – устроил целое представление. Потом вы приставили ко мне людей, а убийца преспокойно нанес удар в совершенно другом месте, там, где его вовсе не ожидали.

Амалия усмехнулась.

– Позвольте показать вам кое-что, – сказала она.

«Кое-что» оказалось грозно поблескивающим револьвером американского производства, который Амалия извлекла из ящика стола.

– Оружие заряжено, – пояснила она, взвешивая револьвер в руке. – Коломбье держал его рядом с собой. Угадайте, почему?

Я прикусил губу.

– Он предполагал, что к нему могут прийти, – наконец выдавил я из себя.

– Вот именно, – очень вежливо промолвила Амалия. – И я почти уверена, что он знал, почему может оказаться следующей жертвой.

– Знал и все же впустил к себе кого-то посреди ночи, – не удержался я.

– Значит, то был человек, с чьей стороны граф не ожидал подвоха, – легко согласилась Амалия. – А вот и Люсьен! Что тебе, малыш?

Люсьен только что вошел в комнату. Меня поразило его лицо. На нем застыло сочетание упорства и недетской воли.

– Я его нашел, – сказал он. – Помните, вы обещали за находку пятьдесят франков.

И он протянул Амалии небольшой изящный ключ – тот самый ключ, который запирал замок в покоях графа дю Коломбье.

3. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

– Где ты его нашел? – спросила меня Амалия.

– В комнате Кэмпбелла, – честно ответил я. – Он лежал возле книжного шкафа.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Потом Амалия устало улыбнулась.

– Антуан! Будьте так добры, проверьте ключ. На всякий случай.

Замок еле держался в двери, однако дворецкий все же сумел закрыть его и снова отпереть.

– Да, мадам, – доложил он, – это тот самый ключ.

– Ну хорошо, – сказала Амалия, поднимаясь с места. – В таком случае я предлагаю нам пока позавтракать. Все остальное решим потом.

Она раскрыла свою сумочку, достала из нее кошелек и протянула мне несколько монет.

– Ты молодец, Люсьен, – сказала она. После чего наклонилась и поцеловала меня в щеку.

Мне бы следовало поцеловать ее в ответ, но вместо этого я спросил:

– Вы ведь найдете его, правда? Вы не дадите ему уйти?

На красивое лицо Амалии словно набежало облачко, и она серьезно кивнула головой.

– Обещаю и торжественно клянусь, – сказала она.

И тут я все-таки не сдержался – всхлипнул и повис у нес на шее, как маленький. Она обняла меня одной рукой и погладила по спине.

– Я ничего… – пробормотал я, незаметно утирая слезы. – Я просто…

Амалия хотела что-то сказать, но внезапно в коридоре послышалась какая-то возня, и я услышал, как испуганно причитает Франсуаза. Лефер вскочил на ноги, Амалия сунула руку за револьвером, но тут дверь распахнулась, и в комнату вбежал мой старший брат.

– Это правда? – закричал он. – Его больше нет? Моего отца убили? Отвечайте же!

– Мне очень жаль, месье Коломбье, – сказала Амалия, убирая руку от сумочки.

Вслед за Гийомом в комнате показалась его жена.

– Дорогой, пожалуйста! – твердила Матильда. – Ты должен вернуться в свою комнату!

Она сделала попытку схватить Гийома за рукав, но брат вырвался и посмотрел на нее с такой ненавистью, что она отшатнулась.

– Думаю, – очень вежливо промолвила моя Амалия, – нет больше смысла продолжать игру, мадам. Ваш муж имеет такое же право находиться в замке, как и все остальные.

Лабиш и служанки толпились в дверях, не смея войти, и с ужасом таращились на Гийома.

– Все в порядке, – обратилась к ним Амалия. – Этот господин – старший сын графа Эрнеста, он все время жил в Иссервиле, но в потайной комнате, о которой знали лишь немногие.

– Но ведь… но ведь месье Гийом утонул! – удивленно пробормотал дворецкий. – Мне говорил сам хозяин!

Однако Амалия поглядела на него так, что он мигом прикусил язык.

– Вынуждена вас разочаровать – месье Гийом вовсе не утонул, – проговорила Амалия. – Он жил здесь втайне, для чего были свои причины.

Гийом покачнулся и оперся рукой о стену. Его жена хотела поддержать его, но он резко оттолкнул ее.

– Где мой отец? – закричал он. – Я должен его видеть!

Доктор Виньере, бочком отодвинув слуг, вошел в комнату и приблизился к Амалии.

– Должен вам заметить, сударыня… – начал он, но Гийом перебил его:

– Я хочу видеть моего отца! Он был самым близким для меня человеком, и вы не можете отказать мне! Где он?

– Месье Гийом, – прошептал доктор, – находится в чрезвычайно возбужденном состоянии. Поэтому я полагаю излишним…

– Полно вам, месье Виньере, – оборвала его Амалия. – Месье Гийом Коломбье прав: он, несомненно, имеет право попрощаться с отцом. – Без малейшего колебания она протянула моему брату тонкую изящную руку. – Прошу вас, месье. Вы увидите своего отца, но должна вас предупредить, что зрелище будет весьма тяжким.

На несколько мгновений в комнате повисла полная тишина. Затем мой брат глубоко вздохнул и отлепился от стены.

– Хорошо, мадам Дюпон, – устало промолвил он. – Ведите меня.

Так как никто не удерживал меня, я пошел за ними. Тело папы лежало в погребе, отдельно от других умерших. Кто-то – не помню кто – уже закрыл ему глаза. Было холодно, и пар вылетал у нас изо рта, а папа лежал на старой кушетке, такой знакомый и в то же время словно совершенно чужой. Черты его лица заострились, и щетина, проступившая на щеках, казалась синеватой. На шее чуть выше воротничка рубашки виднелась глубокая красная борозда – след от веревки, которой его удавили.

Гийом стоял, шатаясь от горя. Губы его шевелились, но ни звука не слетало с них. Он вздыхал, по щекам его текли слезы, и брат ничего не делал, чтобы стереть их. Я отвел глаза. Мне было больно смотреть на него – даже еще больнее, чем на отца.

Что же с ним будет теперь? Что будет со всеми нами?

– Гийом, – тихо сказала Амалия, – если вы знаете что-то, что могло бы мне помочь, умоляю вас, не скрывайте ничего. Умолчание уже слишком дорого обошлось вашему отцу и трем другим людям, но самое скверное заключается в том, что я не могу гарантировать, что смерть графа – последняя. Вы понимаете меня?

Я видел, как пульсирует жилка на шее Гийома. Он потупил голову, и тогда я, повинуясь безотчетному порыву, схватил его за руку и прижал ее к себе. Мой брат только устало улыбнулся.

– Вы правы, мадам Дюпон, – сказал он. – Я должен немедленно рассказать вам все, что знаю, пока у меня ясная голова. Наверное, мне следовало сделать это раньше, но я не смел. Слишком много народу было вокруг, а история такова, что в ней нет ничего героического. Когда-то, – безжизненным голосом закончил он, – мой отец совершил ошибку и теперь… теперь заплатил за нее.

– Что ж, – сказала Амалия, – пойдемте ко мне в комнату, там и поговорим.

И мы втроем двинулись к лестнице, ведущей наверх.

– Не могу утверждать, что мне известны все подробности истории, – начал Гийом, когда мы оказались в покоях Амалии. – Кое-что я знаю наверняка, кое о чем лишь догадываюсь. Отец не любил лишний раз упоминать о том деле, да оно и понятно. Ему было стыдно даже думать о совершенном когда-то.

– И что же он такого совершил? – тихо спросила Амалия.

Гийом откинул голову назад и полузакрыл глаза. Через минуту медленным, монотонным голосом заговорил:

– Эта история началась в 1867 году, когда один талантливый инженер по имени Раймон Аржантей изобрел принципиально новый стальной сплав, в несколько раз превосходящий по прочности все остальные сплавы. Открытие было особенно важным для военной промышленности и при умелом применении могло принести сотни тысяч, а то и миллионы франков.

– Постой, Гийом, – вмешался я. – Но ведь именно папа придумал такой сплав, я знаю!

Гийом повернулся ко мне и устало покачал головой.

– Полно, Люсьен. Наш папа ничего не придумывал. Он просто украл у своего приятеля Аржантея его открытие. Украл, потому что прекрасно понимал, какие барыши оно способно принести, а Аржантей не хотел работать с ним и собирался продать секрет сплава другому фабриканту. Понятно?

– Вот оно что… – медленно проговорила Амалия. – Теперь я понимаю, отчего граф так оскорбился, когда я в качестве шутки предложила ему сделать еще какое-нибудь открытие, чтобы поправить свое финансовое положение. Продолжайте, пожалуйста. Что сделал Раймон Аржантей, когда понял, что его обманули?

– Полагаю, что он, как и все обманутые люди, не испытал особого восторга, – с подобием улыбки ответил мой брат. – Отец упоминал, что Аржантей угрожал ему разоблачением, обещал устроить какие-то неприятности… Отец хотел уладить дело, выделив человеку, которого обворовал, небольшую долю в прибылях. Естественно, инженер отказался. Он был изобретателем чудо-сплава и не понимал, почему должен отдавать все человеку, который не имел никакого отношения к его изобретению. Обстановка накалилась до чрезвычайности, Аржантей слал отцу оскорбительные письма и однажды в лицо обозвал грязным мошенником. И тогда отец решил избавиться от инженера. Раз и навсегда.

– Он сфабриковал какое-то обвинение? – быстро спросила Амалия, подавшись вперед.

– Вот видите, вы уже догадались, – отозвался Гийом. – Отец обратился к своим друзьям – Пино-Лартигу, который тогда был прокурором, и Фирмену, судье. В свою очередь, они позвали на помощь Луи Констана, который служил в то время в полицейской префектуре. Поговоривали, что он нечист на руку, но никто не мог поймать его с поличным. Вместе они и… обстряпали дело – другого слова не подберешь.

Амалия вскинула голову.

– В чем они обвинили Аржантея?

– В изготовлении фальшивых денег. Всем, кто знал инженера лично, это представлялось полнейшей нелепостью, но Констан обыскал квартиру Аржантея и обнаружил в ней клише для печатания поддельных банкнот, которые сам же наверняка и подбросил.

– Продолжайте, – велела Амалия, видя, что мой брат умолк.

– А что еще можно сказать? – пожал плечами Гийом. – Все и так ясно, по-моему. Пино-Лартиг произнес блестящую обвинительную речь и заклеймил Аржантея как последнего негодяя. Судья Фирмен, со своей стороны, тоже сделал все, чтобы не дать обвиняемому оправдаться. А Дезире Фонтенуа…

– Что Дезире Фонтенуа? – встрепенулась Амалия. – Вы хотите сказать, что и она была причастна к этому?

– Точно я не знаю, но, кажется, она дала показания против Аржантея. Разумеется, ее принудил мой отец. Пино-Лартиг сватался к ней, но Дезире сопротивлялась браку с ним. Отец пообещал ей, что свадьбы не будет, если она поможет «утопить» инженера, и она сделала все, что могла. Она сказала, что он сорил деньгами, что он вел беспорядочный образ жизни и открыто ухаживал за ней. Все это было ложью от начала до конца, но на присяжных ее слова произвели большое впечатление. Фальшивомонетчик, да еще такой аморальный тип, наверняка заслуживал самого тяжкого наказания.

– Значит, Дезире тоже… – начала Амалия и осеклась. – Черт возьми!

Она хмурилась и не смотрела на меня. Лично я ничего не понимал. Разве она с самого начала не знала, что именно Дезире Фонтенуа стала первой жертвой?

– Разумеется, – продолжал Гийом, – после процесса мой отец вовсе не собирался сдержать слово, данное Дезире. Она должна была выйти за Пино-Лартига, вне зависимости от того, хотелось ли ей этого или нет. – Гийом поколебался. – Мне известно, что произошла жуткая семейная ссора. Тогда отец выгнал Дезире из дома. Он рассчитывал, что она вынуждена будет скоро вернуться, да не тут-то было. Вскоре она встретила русского князя, Лобанова, и вместе с ним уехала в Петербург.

– Относительно Дезире все ясно, – сказала Амалия, нервно утирая лоб, – а что произошло с Раймоном Аржантеем?

Гийом отвел глаза.

– Его признали виновным по всем пунктам обвинения. Аржантею грозило тюремное заключение, но, наверное, не это страшило его больше всего, а позор, которому он подвергся. В ночь после объявления приговора он повесился в своей камере.

– А-а… – протянула Амалия, – скажите, а Филипп Бретель знал о случившемся?

– Думаю, да, – не колеблясь, ответил Гийом. – Отец очень доверял Филиппу. Управляющий был в курсе всех его дел.

– Так, так… – отозвалась Амалия, мельком улыбнувшись мне. – Но я вообще-то имела в виду другое. Филипп Бретель случайно не помогал вашему отцу «утопить», как вы выразились, Аржантея?

– Это мне неизвестно, – отвечал Гийом. – Может быть, да, а может быть, и нет. Я же говорю вам, я знаю далеко не все, что происходило.

– Итак, Раймон Аржантей повесился, а Эрнест Коломбье остался единоличным владельцем открытия, которое могло сделать его очень богатым, – подытожила Амалия. – Он развернул производство, сам император Наполеон Третий признал его заслуги и пожаловал ему графский титул, и все шло прекрасно. Конечно, пришлось поделиться кое-чем с людьми, которые помогли ему уничтожить талантливого инженера, и поэтому Пино-Лартиг, Фирмен и Луи Констан оказались держателями акций его заводов. Пино-Лартиг даже забросил прокурорское дело и стал депутатом, а Констан сделался его помощником. Вот только прогресс не стоит на месте, и со временем открытие Аржантея стало приносить меньший доход. А потом друзья решили отметить Рождество в старинном замке, расположенном на высокой горе, и именно тут их настигла смерть. Пришла пора платить по старым счетам, – пояснила Амалия.

Я сидел в кресле, съежившись и сгорая от стыда. За отца, который всегда казался мне таким великодушным, а на самом деле был подлецом. За его друзей, которые ради денег хладнокровно оговорили невинного человека. За себя – потому что был слишком мал и ничего, ничего не мог исправить.

– Стало быть, – после небольшой паузы заговорила Амалия, – мы имеем пять убийств. Четыре – в Иссервиле и одно – в Париже. Дезире Фонтенуа, судья Фирмен, Луи Констан, Пино-Лартиг и граф Эрнест дю Коломбье. Все они были замешаны в деле Аржантея. – Амалия глубоко вздохнула. – Нет никаких сомнений: это месть.

– Но ведь Раймон Аржантей давно умер! – воскликнул я. – Если кто-то хотел отомстить за него, почему он ждал так долго?

– Вот именно, малыш, – отозвалась Амалия, и в глазах ее полыхнули и угасли золотистые искры. – Он ждал, потому что в 1867 году был еще ребенком, и ему надо было вырасти. Да, именно так. – Она обернулась к Гийому. – Что вам известно о детях Раймона?

– Насколько я помню, – как в забытьи прошептал мой брат, – у Аржантея была жена, но о детях я ничего не слышал. Возможно, они были в то время слишком малы, и мой отец ими не интересовался.

Амалия нахмурилась.

– А что стало с женой Аржантея?

– Она умерла вскоре после процесса, – ответил Гийом. – Говорили, что ее свела в могилу скоротечная чахотка, но я почему-то думаю, что она умерла от горя. Она была очень привязана к своему мужу, – добавил он, словно извиняясь.

Амалия мгновение поразмыслила.

– Это все, что вам известно, месье Коломбье? Вы ничего не забыли?

– Нет, – пробормотал Гийом, водя вокруг себя рукой. – Мне… мне нехорошо. Я хочу вернуться к себе. Пожалуйста… помогите мне.

– Но мы можем отвести вам любую комнату в замке! – вырвалось у Амалии. – Вам вовсе не обязательно возвращаться в ваше убежище!

– Вы не понимаете… – простонал Гийом. – Как только я ложусь на свою кровать, мне сразу же становится значительно легче. Наверное, я уже привык. – Он слабо улыбнулся.

– Хорошо, – смирилась Амалия. – Идемте, я отведу вас обратно. Кстати, я так и не поблагодарила вас за то, что вы сделали для меня тогда.

– О, мадам, – прошептал мой брат, – не стоит и говорить, сущий пустяк!

Он попытался подняться с кресла, но не смог и, застонав, рухнул обратно.

– Люсьен, – воскликнула Амалия, – скорее зови доктора и Маню! Надо отвести его обратно в потайную комнату, раз уж он так хочет этого.

Я побежал выполнять ее поручение, но наткнулся на Матильду, которая во что бы то ни стало хотела знать, что мадам Дюпон делает с ее мужем.

– Не волнуйтесь, – сказал я ей, – с моим братом все хорошо!

Но Гийом совсем ослабел, и доктор Виньере вместе с лакеем едва вывели его из комнаты. Он шатался, как пьяный, и все время шептал что-то неразборчивое.

Едва мужчины вышли из комнаты, как в ней появились два новых лица – Эдмонда Бретель, с крепко сжатыми губами, вела за собой своего супруга. Судя по его виду, он не испытывал особого восторга от ее действий, однако не решался ей перечить.

– Что вам угодно, месье, и вам, мадам? – довольно холодно осведомилась Амалия.

– Мадам Дюпон, – торжественно объявила Эдмонда, – мы должны сообщить вам нечто чрезвычайно важное. Чрезвычайно!

– Буду рада вас выслушать… Прошу вас, присаживайтесь.

Едва Эдмонда села на диван, как она сразу же выпалила:

– Видите ли, мадам, нам известно имя убийцы.

– Эдмонда! – протестующе вскрикнул супруг.

– Именно так, Филипп, и не спорь со мной. Если бы ты раньше явился к даме из полиции, как знать, может быть, все обернулось бы иначе, и бедный Эрнест был бы сейчас жив!

Отчего-то у Эдмонды, когда она произносила последние слова, был на редкость победный вид. Ее супруг съежился и ничего не ответил.

Амалия села в кресло и вытянула руки вдоль подлокотников. Я видел, как поблескивает золотой медальон на ее шее и слегка колеблются от дыхания кружева, которыми было обшито декольте.

– Что ж, – сказала она, – я слушаю вас. Итак?

1. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

– Вся эта история началась много лет назад, – сказала Эдмонда.

Амалия прищурилась.

– В 1867 году, насколько мне известно, – уронила она.

Бретели переглянулись. Мне показалось, они были слегка озадачены.

– Да, вы правы, – кивнул Филипп. – Видите ли, в те дни господин граф как раз изобрел свой знаменитый сплав, который позже сделал его очень богатым. Но нашелся один человек, один бессовестный мошенник, который попытался присвоить себе его открытие, – торжествующе закончил он.

Я не верил своим ушам. Он не просто нагло лгал – он ставил все с ног на голову, словно это было в порядке вещей, и притом ни капли не сомневался, что мы поверим ему, что обман сойдет ему с рук. Эдмонда энергично замотала головой, и мне подумалось, что, наверное, именно она подсказала мужу спасительную мысль представить дело так, словно мой отец был безвинно пострадавшей жертвой, а несчастный Раймон Аржантей – корыстным злодеем. И от поразительного хладнокровия этих людей я почувствовал горечь во рту.

– Дайте-ка я попробую угадать, – промолвила Амалия тяжелым голосом, пристально глядя на управляющего. – Мошенника звали Раймон Аржантей, не так ли?

– Вы безусловно правы, мадам! – вскричала Эдмонда.

– Однако, – продолжала моя обожаемая, моя восхитительная Амалия, – Аржантею не удалось провести графа, потому что его самого обвинили в тяжком уголовном преступлении и посадили в тюрьму.

– Да, да, все именно так и было! – закивал обрадованный Филипп.

– Нет, насколько мне известно, – очень вежливо возразила Амалия, – все было совершенно не так.

От ее слов по комнате словно разошлись круги арктического холода, и мне показалось, что Бретели внезапно стали меньше ростом.

– Что вы имеете в виду? – пролепетал Филипп.

– Вы и сами это знаете не хуже меня, – убийственным тоном отозвалась Амалия.

– Мы не понимаем… – начала Эдмонда.

– Полно вам, мадам, – ответила Амалия. – Уверена, вы все понимаете. Впрочем, если вы так настаиваете, я могу вам разъяснить. Раймон Аржантей не был ни вором, ни бесчестным мошенником. Именно он придумал сплав, который мог принести колоссальное состояние тому, кто наладил бы его промышленное производство. К несчастью, он допустил непоправимую ошибку, сообщив о своем открытии человеку, который ради денег был готов на все. Вы знаете, как звали этого человека, месье, и вы, мадам.

Супруги Бретель переглянулись. В то мгновение они больше всего напоминали каких-то гадких полураздавленных мокриц.

– Право же, я бы не стал утверждать так категорично… – с несчастным видом промолвил Филипп.

– Послушайте, месье, – скучающим тоном проговорила Амалия, – к чему увертки? Раймон Аржантей покончил с собой, и нам прекрасно известно, кто довел его до самоубийства – граф Эрнест дю Коломбье, судья Оливье Фирмен, прокурор Марсель Пино-Лартиг и продажный полицейский Луи Констан, а кроме них – Дезире Фонтенуа, которая дала ложные показания на процессе. Все они уже мертвы. Но есть еще один человек, который участвовал в травле несчастного инженера. И этот человек – вы, месье Бретель. Поэтому я советовала бы вам быть максимально со мной откровенным, если, разумеется, вы не горите желанием до срока попасть на небеса.

И тут я с отвращением увидел, как Филипп Бретель разрыдался.

– О мадам, – всхлипывал он, – вы даже представить себе не можете, как я боялся! Я пытался уговорить Эрнеста рассказать все вам, но он был категорически против. Что я мог поделать?

– Каково было ваше участие в этом грязном деле? – спросила Амалия. Ноздри ее раздувались, правая рука, лежавшая на подлокотнике, то и дело сжималась в кулак.

– Минимальное, уверяю вас, минимальное! – залепетал потерявший голову управляющий. – Я просто подал совет… предложил упрятать Аржантея в тюрьму, чтобы он не смог вредить нам. Я и понятия не имел, что патрон воспримет мои слова всерьез! Я думал, что Аржантея посадят ненадолго, за что-нибудь, знаете ли, простенькое…

– Филипп очень раскаивался! – подала голос Эдмонда. – Он так сожалел о случившемся! Особенно ему было жаль маленького сына Аржантея.

– Ну наконец-то мы добрались до самого главного, – вкрадчиво шепнула Амалия. – Сколько лет было сыну и как его звали? Потому что, судя по всему, если кто и мог мстить за инженера, то только он.

– Сколько ему было, я не знаю, – поспешно проговорил Филипп. – Кажется, лет двенадцать. – Он содрогнулся. – Если бы вы видели, с какой ненавистью он смотрел на нас, когда вдова Аржантея пришла забрать тело своего мужа!

– «Кажется, двенадцать»? – повторила Амалия. – Давайте все-таки уточним.

– Да кто их разберет, подростков, – буркнула Эдмонда. – Но все-таки я тоже думаю, что он был лет двенадцати.

– Значит, сейчас ему должно быть двадцать восемь или двадцать девять, – подытожила Амалия и потерла подбородок. – И как же его звали?

– Звали? – тупо переспросил Филипп.

– Да, у него ведь было имя! – нетерпеливо сказала Амалия. – Вспомните, это может оказаться очень важным!

– Вы нам не поверите, – с горечью промолвила Эдмонда. – Я бы очень хотела ошибиться, но…

– Имя! – рявкнула Амалия.

Услышав ее голос, я даже подскочил в кресле. Сразу чувствовалось, что она служит в полиции, а не состоит по благотворительной части, к примеру.

– Хорошо-хорошо, – заторопилась Эдмонда, – мы вам скажем. – Она набрала в грудь воздуху. – Дело в том, что сына Аржантея звали Фредерик.

Тут, признаться, я малость опешил. Фредерик! Но ведь в замке имелся только один Фредерик – тот самый актер, который постоянно вертелся возле Амалии! Конечно, он появился в Иссервиле совсем недавно, но возраст его был примерно таким же, как и у сына Аржантея – у человека, который убил моего отца!

– Значит, Фредерик? – проговорила Амалия, и тон ее не сулил решительно ничего хорошего. – Вы уверены?

– Абсолютно уверены, мадам, – ответил заметно приободрившийся Филипп. – Мы с Эдмондой когда-то имели дело с… с этой семьей. Естественно, мы запомнили, как звали сына Аржантея.

Амалия откинулась на спинку кресла и сложила руки кончиками пальцев.

– Так, – сказала она. – Опишите мне внешность Фредерика.

– Самая обыкновенная, – сказала Эдмонда.

– Мадам, – раздраженно промолвила Амалия, – простите, но в нашей работе «самое обыкновенное» не действует. Придется вам вспомнить все приметы ребенка, поэтому я прошу вас сосредоточиться. Начнем с самого простого. Какие у него были волосы?

– Русые, – заявила Эдмонда.

– Белокурые, – тотчас же возразил ее муж.

– Филипп, ты с ума сошел? Я же точно помню. Обыкновенные русые волосы.

– А я говорю, белокурые! – упрямо отозвался управляющий.

– Ну хорошо, хорошо, – сдалась Эдмонда. – Светло-русые! Идет?

– Как у Люсьена? – осведомилась Амалия, и я почувствовал себя неуютно под взглядами обоих супругов.

– Пожалуй, да, – наконец нехотя промолвила мадам Бретель.

– Да, кажется, – поддержал ее супруг.

– Тогда они были все-таки просто русые, – заметила Амалия. – Ну и что это нам дает? Ничего, потому что с возрастом волосы очень часто темнеют. – Она поморщилась. – Хорошо, а какие у Фредерика были глаза?

Но с глазами возникла полная путаница. Сначала они были карие, потом голубые, потом серо-голубые, а под конец и вовсе зеленые.

– Значит, вы не помните, – вздохнула Амалия, – что и неудивительно. Особые приметы какие-нибудь заметили?

С особыми приметами дело обстояло еще хуже. Супруги не помнили никаких шрамов, родинок и тому подобных мелочей, которые так облегчают поиск преступника. Не была у Фредерика Аржантея и шести пальцев, не говоря уже о кривом глазе, которым авторы книжек наделяют добрую половину своих злодеев.

– Ладно, с Фредериком пока все, – сказала Амалия, морщась. – Меня интересует еще вот какой вопрос. Не было ли у Раймона Аржантея каких-нибудь других родственников или близких, которые могли бы мстить за его гибель?

Филипп заявил, что нет, кроме жены и сына, у инженера никого не было. Но жена умерла от какой-то болезни вскоре после своего супруга.

– Значит, это все-таки Фредерик, – медленно проговорила Амалия. – Что ж, будем искать Фредерика. – Она поднялась с места. – Благодарю за вашу помощь, месье, и вас, мадам, тоже.

– А вы не думаете, что… – нерешительно начала Эдмонда.

– Что это месье Массильон? – усмехнулась Амалия. – Понимаю. Такая мысль первой приходит в голову. – Она немного подумала. – Во всяком случае, обещаю вам не спускать с актера глаз.

– О, благодарю вас! – вскричал Филипп.

– У вас есть оружие? – осведомилась вдруг Амалия.

После небольшой заминки управляющий признался в том, что держит при себе небольшой револьвер. Так, на всякий случай.

– Правильно, – одобрила Амалия, – мало ли что может случиться. Вы, мадам, – обратилась она к Эдмонде, – пожалуйста, приглядывайте за своим мужем. Надеюсь, такая забота не окажется вам в тягость, – с улыбкой прибавила она.

Эдмонда заверила мадам Дюпон, что ни за что не выпустит своего драгоценного Филиппа из виду. И вообще, она пойдет на все, чтобы защитить его!

– Вот и прекрасно, – сказала Амалия. – А теперь пойдемте наконец завтракать, господа!

2. Из дневника Армана Лефера

Это был один из самых тягостных завтраков, на которых мне довелось присутствовать. Все разладилось в прекрасном замке Иссервиль! Разлад ощущался буквально в каждой мелочи. Кушанья – недожаренные, пережаренные, пересоленные, слишком пресные; прислуга – шаркающая ногами, то и дело всхлипывающая и утирающая глаза; люди, сидящие за столом, – испуганные, разобщенные, преисполненные подозрительности… И я сам, через силу жуя жесткий бифштекс, задавался одними и теми же вопросами. Кто? Кто убил графа Коломбье? У кого могла подняться рука на него, столь, как выяснилось, несчастливого человека? Где скрывается таинственный убийца, подстерегающий свои жертвы во мраке и ни к кому не испытывающий пощады? По-моему, схожие мысли мучили всех присутствующих, и только Амалия Дюпон делала вид, что ей не интересно ничто, кроме общества фатоватого Фредерика Массильона. Она расспрашивала его о семье, о том, как он начал свою карьеру, и о том, как ему удалось стать одним из лучших актеров Франции… А старая облезлая курица Эдмонда Бретель вовсю подыгрывала мадам Дюпон, с умным видом вставляя свои замечания.

– Признаться, я больше не верю в нашу полицию, – вполголоса заметил мне Ланглуа. – В замке творится черт знает что, а мадам с набережной Орфевр вовсю обсуждает с каким-то хлыщом театральные премьеры! – Он покачал головой. – Знаете что, Арман? Никогда ей не поймать настоящего убийцу, помяните мое слово. Никогда!

Я разделял его уверенность, однако мадам Амалия Дюпон волновала меня меньше всего на свете. После завтрака я присоединился к Матильде в малой гостиной. Когда я вошел, она стояла у окна, сжав руки, и смотрела на заснеженный сад. Возле дерева все еще виднелись останки снеговика, в котором нашел свое последнее убежище старый судья. Матильда молчала, молчал и я, и мне пришло в голову, что я мог бы молчать так с ней целую вечность и вовсе не чувствовал бы себя обделенным. Наверняка мадам Дюпон уже узнала из моих дневников, что я люблю эту женщину. Ну и пусть! Пусть хоть весь замок узнает о моей любви, потому что она – единственное чувство, ради которого стоит жить на свете.

– Смешно, – уронила Матильда, и я вздрогнул.

– Что смешно? – на всякий случай спросил я.

– Они знают имя убийцы, но не знают, кто он, – объяснила Матильда. – Эдмонда Бретель рассказала мне, кто… кто убил их всех. Его зовут Фредерик Аржантей.

– Аржантей? – переспросил я, пораженный. – Но в замке только один Фредерик – актер Массильон!

Матильда вздохнула и повернулась ко мне.

– Потому-то мадам Дюпон и выспрашивала у него за завтраком, кто он и откуда, – отозвалась она. – Эта женщина ничего не делает просто так.

Вот оно что! А я-то, глупец, вообразил…

– Да нет, он не может быть убийцей, – буркнул я. – Просто глупо предполагать! Не говоря уже о том, что до вчерашнего дня его вообще здесь не было.

– О, ну это еще не доказательство, – промолвил подошедший и слышавший наш разговор Ланглуа. А я и не заметил, как он появился. – Актер вполне мог скрываться где-нибудь в замке, а потом притвориться, что добрался до нас в снежную бурю, чтобы только повидаться со своей, гм, подругой сердца. – Ланглуа насмешливо прищурился. – Честно говоря, не верю я во всякие там истории любви, во имя которой влюбленные идут на жертвы! Конечно, на сцене легче легкого взобраться на неприступную гору во время бури, но в жизни… в жизни, господа…

– Мы все поняли, Жан-Поль, – с улыбкой промолвила Матильда. – Вы циник, который верит только в свои цифры. И не спорьте, что это не так!

Ланглуа развел руками.

– Я просто хочу сказать, что причина, по которой месье актер появился здесь, представляется мне неубедительной, вот и все.

– А мне его поступок представляется очень романтичным, – со вздохом заметила Матильда. – Будет жаль, если мадам Дюпон разделит вашу точку зрения и посадит его под арест.

– Не думаю, что у нее хватит смелости для этого, – возразил Ланглуа. – Насколько я понял, она собирается дождаться приезда жандармов из деревни. Как раз сейчас наша полицейская дама снаряжает Альбера в дорогу. Именно он должен будет спуститься с горы и рассказать, что здесь творится.

Матильда встрепенулась.

– Очень хорошая мысль! – горячо воскликнула она. – Потому что мы все… – ее лицо побледнело, она нервно стиснула руки, – мы все тут извелись. Я… я не знаю, смогу ли я и дальше выдерживать все это.

Я, конечно, стал бормотать бесполезные слова утешения, злясь на Ланглуа, который так некстати оказался рядом. Но вот щеки Матильды порозовели, она послала мне улыбку, и я почувствовал себя счастливейшим человеком на свете.

– Поскорее бы настал Новый год, – проговорила Матильда с тоской.

И мы, все трое, стали смотреть в окно, за которым вновь стал медленно и величаво падать снег.

3. То, что произошло сорок минут спустя на дороге из замка Иссервиль в деревню Сен-Пьер

Гора своей вершиной уходит в облака. Морозный воздух раздирает глотку.

– Господи, господи, господи… – тоскливо бормочет Альбер. – Вернуться, что ли?

Но вернуться в замок смерти страшно, страшнее, чем идти вперед. Конь медленно брел среди сугробов, с трудом нащупывая дорогу и то и дело проваливаясь в снег едва ли не по самое брюхо.

«Ну ничего, – подумал Альбер, – ничего… Раз уж актеришка тут прошел… стало быть, и мы сдюжим. Не робей, Альбер!»

Мысленно сам себя подбодрив, он тронул поводья, и конь покорно поплелся вперед. Он фыркал и недовольно косил глазом на всадника.

– Иди, иди, – вполголоса говорил Альбер, – вот так… потихонечку, помаленечку… Ну и намело, ну и намело!

Дорога шла по краю пропасти, и Альбер отвернулся, чтобы не смотреть в нее. А если бы он поднял глаза, то бы заметил наверху, за большим камнем, припорошенным снегом, человека, чье лицо было почти полностью укрыто шарфом. Человек был занят тем, что прилаживал к плечу ружье.

– Тпрр!.. Да куда тебя… Правее, правее бери!

Конь протестующе мотнул головой. Грянул выстрел, и Альбер внезапно почувствовал, как его словно ожгло возле сердца чем-то горячим. Не успев даже удивиться такой метаморфозе, он выронил поводья и закачался в седле.

– Ах ты… господи… – беззвучно шептали его губы. – Как же? Сволочь…

Конь, почуяв неладное, захрапел и сделал резкий скачок. Он ушел в рыхлый снег почти по грудь, но инстинкт вновь вывел его на дорогу. Всадник сполз на шею коня. Руки Альбера бессильно повисли.

Наверху, возле большого камня, человек удовлетворенно улыбнулся и, вскинув на плечо ружье, вернулся в замок Иссервиль. Снег крупными хлопьями падал на его следы. Человек был уверен, что через некоторое время они полностью исчезнут, а значит, никто никогда не сумеет вычислить его. Впрочем, в последнем он все-таки заблуждался.

1. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

В сущности, писать совершенно не о чем, но я все равно пишу, потому что… в общем, сам не знаю почему. Амалия увела Франсуазу в гостиную, ту самую, в которой последняя увидела на зеркале надпись кровью, и о чем-то разговаривает со служанкой. Я хотел последовать за ними, но Амалия так поглядела на меня, что у меня пропала всякая охота быть с ней рядом. Я пошел к маме, но у дверей услышал, что она плачет, а горничная Полина утешает ее, и тогда решил навестить брата. Гийом дремал на кровати, но, когда я вошел, приоткрыл глаза.

– Здравствуй, братишка, – сказал он, видя, что я мнусь на пороге.

В комнату заглянул доктор и, заметив в ней меня, нахмурился.

– Люсьен! Будь так добр, не утомляй больного.

Он явно хотел меня выпроводить, но Гийом взволнованно приподнялся на постели.

– Нет-нет, Виньере, он вовсе мне не мешает. Оставь его.

– Как знаете, сударь, – с расстановкой промолвил доктор и вышел.

Гийом поглядел на меня и улыбнулся.

– Садись, – сказал он, кивая на стул.

Я повиновался, чувствуя себя до крайности неловко. И все же, несмотря на неловкость, никакая сила в мире не смогла бы выпроводить меня из потайной комнаты. Я знал, что поступил правильно, придя сюда, и сознание этого поддерживало меня. Ведь теперь у меня не осталось никого, кроме мамы и умирающего брата.

– Я очень скучал по тебе, – проговорил я, чтобы с чего-то начать. – Когда мне сказали, что ты утонул, я два дня плакал.

– Знаю, – серьезно ответил Гийом. – А помнишь, как мы делали с тобой кораблики из щепочек и пускали их в Сену?

Я кивнул, чувствуя в горле ком. Я сглотнул, но ком все равно остался, и я не знал, что мне сделать, чтобы избавиться от него.

– Скажи, Гийом, – прошептал я, – я могу что-нибудь сделать для тебя? Хоть что-нибудь?

Но он только покачал головой.

– Нет, малыш. Судя по всему, мне не так уж много осталось, и поэтому ты должен… – Он запнулся. – Ты должен мне пообещать, что никогда не оставишь маму.

– Хорошо, – почти беззвучно прошептал я. – Обещаю.

– Ты молодец, – мягко сказал Гийом. Он немного поколебался. – Скажи, а ты не знаешь, где она сейчас?

И хотя брат не назвал имени, я сразу же догадался, кого он имеет в виду.

– Амалия сейчас разговаривает с Франсуазой, – ответил я. – В той самой комнате, где… ну… была та надпись.

– «Вы все умрете здесь», – тихо промолвил Гийом. – Ясно. – Он улыбнулся. – А она ведь приходила ко мне.

– Амалия?

– Ну да.

– Она о чем-то говорила с тобой? – сгорая от любопытства, спросил я. – Что она хотела знать?

– Я так и не понял, – медленно проговорил Гийом. – В основном она расспрашивала меня о докторе Виньере.

– О! – вырвалось у меня. – Неужели она думает, что доктор… Да нет, невозможно! Он слишком стар, чтобы быть Фредериком Аржантеем!

Гийом метнул на меня быстрый взгляд.

– А ты сам как думаешь, кто это? – спросил он.

– Не знаю. – Я нерешительно прикусил губу. – Но мне не верится, что убийца – актер. Конечно, он противный, но… не до такой же степени!

И тут, к моему удивлению, Гийом расхохотался.

– Верно, малыш, – подтвердил он, блестя глазами. – Нет. Конечно же, не Массильон. Это твой учитель английского языка, совершенно ясно.

– Кэмпбелл? – поразился я. – Думаешь, все-таки он?

Гийом кивнул.

– Уверен. Он убил Дезире и, когда вместо нее явилась Амалия, перепугался. Ты, наверное, не знаешь, но ведь он и Амалию пытался убить.

– Ничего себе! – ахнул я. – А как же Северен? Но… но тогда понятно, зачем Кэмпбелл убил его – он просто не хотел, чтобы папа сумел поправить свои дела. Это была часть его плана – плана мести! Потом он сделал вид, что бежал, увел всех лошадей, чтобы мы не могли покинуть замок, и…

– И стал действовать, – закончил за меня Гийом.

Не слушая его, я вскочил с места.

– Гийом, надо найти его! Любой ценой! Наверняка он прячется где-то в замке! Мы просто обязаны отыскать его!

Гийом тяжело вздохнул.

– Но где он может прятаться? Ведь замок уже не раз обыскивали и никого не нашли.

– Однако ключ от папиной двери лежал именно в его комнате, – упрямо проговорил я. – Знаешь, что я думаю, Гийом? Что в замке есть еще какое-нибудь потайное убежище, о котором никто не знает. – Я в волнении стукнул кулаком по ладони другой руки. – Ну конечно! Так оно и есть!

– Люсьен, – отозвался брат, – в Иссервиле нет никаких убежищ, уверяю тебя.

Но во мне уже заговорил дух противоречия.

– Если ты не знаешь о чем-то, то вовсе не значит, что этого не существует! – в запальчивости заявил я. – Убежден, такое убежище есть, просто никто о нем не подозревает. То есть почти никто, – поправился я. – А Кэмпбелл как-то отыскал его и теперь использует. Все сходится! Поэтому он не боится оставаться в замке и не боится убивать. Что бы ни произошло, он уверен, что его убежище не обнаружат!

По лицу Гийома я видел, что он колеблется. В самом деле, мои доводы выглядели чрезвычайно убедительно. Даже для меня самого!

– Конечно, – промолвил Гийом, как бы разговаривая сам с собой, – здесь очень многое переделали, в том числе и внутренние стены. – Он пожал плечами. – Ну разве что какое-нибудь подземелье…

– Которое построили тамплиеры, – подхватил я.

– Дались тебе эти тамплиеры… – проворчал мой брат. – Но в любом случае ей все-таки надо будет сказать.

Я смотрел на него, но он упорно не поднимал глаз. Сам не знаю как, но у меня вырвалось:

– Она тебе нравится, Гийом? Да?

И тут мой брат совершенно по-мальчишески покраснел.

– Что ты такое говоришь! Между прочим, я женатый человек, если ты забыл! – возмутился он. А через минуту, когда увидел, что я обиженно дуюсь, подтвердил: – Ну да, нравится. Она такая… такая… – Брат повел в воздухе руками, но, очевидно, слова были слишком ничтожны, чтобы выразить то, что он чувствовал. – Но… все, все… Все вздор!

Последние слова Гийома были неправдой, и я понял это, но не стал его уличать. Ему и так приходилось тяжело. Тяжелее, чем всем нам.

Вошла Матильда и остановилась у дверей. В комнате сразу же стало чувствоваться напряжение, причину которого я не сумел бы объяснить. Просто Гийом перестал улыбаться, а у меня пропала всякая охота говорить об Амалии.

– Альбер давно уехал? – спросил Гийом.

– Несколько часов назад, – отозвалась Матильда.

– Как вы думаете, он спасет нас? – с надеждой спросил я.

– Хотелось бы верить, – вздохнула Матильда. – Буря стихла, но снег еще идет. Боюсь, как бы не случилось с ним чего.

– Полно, Матильда, – вмешался Гийом. – Альбер – надежный малый. Если он обещал привести подмогу, значит, сдержит свое слово. Такой он человек.

Матильда отвернулась.

– Ах, Гийом, Гийом… И зачем только ваш отец купил этот замок? – Она зябко передернула плечами. – Едва я увидела его, сразу поняла, какое тут зловещее место.

– Не переживайте, Матильда, – почти весело промолвил Гийом. – Скоро наши беды так или иначе закончатся. Или мы найдем убийцу и прикончим его, или он прикончит нас. В любом случае волноваться нам совершенно не о чем.

Если бы Амалия услышала его шутку, она бы непременно улыбнулась. Но у Матильды не было чувства юмора, и она ограничилась лишь довольно кислой гримасой.

– Обед уже готов, – сказала она. – Вы предпочитаете поесть у себя, Гийом, или подниметесь наверх? Мадам Дюпон сказала, что, если вы хорошо себя чувствуете, она была бы рада видеть вас за столом. Кстати, она уверяет, что ей удалось разгадать одну маленькую загадку, причем во многом благодаря вам.

Я заерзал на месте. Загадку? Какую еще загадку? Она напала на след Кэмпбелла?

– Хорошо, – сказал Гийом. – Передайте ей, что я буду. Мне не терпится услышать, что же ей удалось разгадать!

2. Из дневника Армана Лефера

Ко мне пришла горничная Полина и нерешительно заговорила:

– Месье Лефер, я должна кое-что вам рассказать.

И умолкла. Честно говоря, уже интонация ее слов не сулила ничего хорошего. Или, может быть, я просто стал слишком мнителен за последние дни?

– Что такое, Полина? – спросил я напрямик.

Горничная прикусила губу. Она явно колебалась.

– Сегодня утром меня вызывала мадам Дюпон. И лакея Селестена тоже.

Кажется, я начал понимать.

– И что же?

– Мне кажется, – еще более нерешительно промолвила девушка, – мадам Дюпон не верит в вашу невиновность. Она все выспрашивала, не выходили ли вы куда этой ночью, и так обстоятельно… Мне даже не по себе сделалось.

Я в тот момент сражался перед зеркалом с галстуком, который никак не желал завязываться, но тут я все же оставил его и повернулся к Полине.

– Любопытно, – процедил я сквозь зубы, – отчего же она решила, что я мог убить Коломбье? Может, она считает, что Фредерик Аржантей – это я? И задался целью истребить его семью из-за каких-то там давних счетов? А?

– Я не знаю, что думает мадам, – почти сердито ответила Полина. – Но она ведь из полиции, верно? Уж она-то в таких делах смыслит поболе нас с вами.

Я вздохнул. А что еще я мог сделать?

– И все-таки, – продолжала молодая женщина, – мне кажется, она была очень разочарована, когда я поклялась ей, что мы с вами и Селестеном всю ночь сидели здесь и играли в карты. Даже по лицу было видно, что ей мои слова очень не по вкусу пришлись.

Я лишь пожал плечами с глубокомысленным видом.

– Когда следствие заходит в тупик, иногда бывает важно найти козла отпущения, – проговорил я. – Взять хотя бы меня: я бывший приятель Кэмпбелла и уже по одному этому подозрителен. Кроме того, я воевал и, стало быть, убивал людей. По возрасту я почти подхожу, по приметам – тоже, тем более что об Аржантее ничего толком не известно. Что, если он – и впрямь я? В конце концов, надо же хоть как-то успокоить людей!

– Вы и впрямь такого плохого обо мне мнения, месье Лефер? – прозвенел насмешливый женский голос у дверей.

Ну конечно же, Амалия стояла там и все слышала. Меня начала разбирать досада.

– Вы случаем не арестовывать меня пришли? – осведомился я, стараясь, чтобы мой голос звучал естественно.

– Нет, месье Лефер, – усмехнулась красавица, – я пришла, чтобы вернуть вам ваши заметки. – Она протянула мне стопку листков, на которых я вел свой дневник. – Как я и думала, ваши записи многое для меня прояснили.

Я взял листки, невольно коснувшись ее пальцев. Лучше бы я этого не делал! Меня бросило сначала в жар, а через мгновение – в холод. Или я старею, что меня способно так взбудоражить одно простое женское прикосновение?

– Вы свободны, Полина, – сказала Амалия тоном, не допускающим возражений. – Франсуаза накрывает на стол, помогите ей, пожалуйста.

– Да, мадам, – пролепетала горничная, кланяясь, и быстрее молнии скрылась за дверью.

Я положил листки обратно в ящик. Бросив на себя взгляд в зеркало, я заметил, как нелепо висит мой галстук, и, рассердившись, сорвал его с шеи.

– Позвольте вас спросить, – желчно проговорил я, оборачиваясь к Амалии. – Вы подозреваете меня, мадам Дюпон? В чем?

– А вы не поняли? – спросила она, обходя стол, на котором лежал открытый футляр с двумя дуэльными рапирами, которыми я очень гордился. – Это все ваше? – добавила она, скользнув пальцем по желобку лезвия.

– Мое, – коротко отозвался я. – Вы не ответили на мой вопрос.

– Вы сами уже на него ответили, – равнодушно промолвила она, вынимая из футляра одну из рапир. – Вы позволите?

Если бы я даже не позволил, она бы все равно поступила по-своему.

– Оружие не для женских рук, – сказал я, чтобы хоть что-то сказать.

Амалия задумчиво повертела рапиру на свету.

– Восемнадцатый век, – небрежно уронила она. – Прекрасная работа. Сейчас такие уже не делают.

– Да, не делают, – согласился я.

Амалия повернулась ко мне, и в следующее мгновение острие рапиры оказалось у моей груди. По счастью, сработала многолетняя выучка – я отскочил назад быстрее, чем лезвие коснулось моей одежды.

– Осторожнее! – вне себя выкрикнул я.

Амалия отсалютовала мне рапирой.

– En garde[98], месье, – промолвила она, и в глазах ее вспыхнули золотистые огни.

– Лучше вам не делать этого! – отозвался я. В два прыжка я оказался у стола и схватил вторую рапиру.

– Вы мне угрожаете, месье Лефер? – промурлыкала эта непостижимая женщина, наступая, и ее глаза сделались совсем золотыми. – К вашему сведению, я никого не боюсь.

Я все еще колебался, и она нанесла удар первая. Я парировал, и тут она атаковала меня так, что я сразу же понял: боевое оружие вовсе не было ей незнакомо. Во всяком случае, два моих финта она раскусила без труда и почти загнала меня в угол.

– Чего вы добиваетесь? – крикнул я.

– Главное – чего добиваетесь вы, месье Лефер, – отозвалась она, не переставая зорко следить за движениями моей рапиры. – Кстати, Лефер – ваше настоящее имя?

– Конечно! А что?

– А то, что фамилия Аржантей образована от слова l’argent, серебро, а ваша – от слова le fer, железо. Занятное совпадение, не правда ли?

Я промахнулся, и она ударила меня рукоятью в лицо. Вскрикнув, я попятился.

– Я не намерен отрекаться от своей фамилии в угоду вашим бредовым фантазиям! – выкрикнул я, кое-как отбившись от ее атаки.

– А я и не требую от вас этого, – отозвалась Амалия, едва не полоснув меня по лицу. – Только вот, мне помнится, у вас был очень удивленный вид, когда вы встречали меня на вокзале. Уж не потому ли, что к тому моменту вы уже убили Дезире Фонтенуа и знали, что она никак не может приехать в гости к дорогому кузену, а?

– Ну, знаете ли! – вскипел я. – Полный вздор!

И, проведя серию обманных приемов, я перешел в контратаку.

– Вам все равно, кого обвинять! Вы полагаете, что я придумал историю про четырех призраков, чтобы мне было легче подобраться к Эрнесту дю Коломбье, но тут вы просчитались! Ночью, когда было совершено убийство, я не выходил из своей комнаты. И как бы вы ни пытались запугать Полину, у вас не выйдет обвинить в убийстве меня!

Должно быть, я погорячился и ослабил внимание. Миг – и рапира вылетела у меня из рук, со звоном прокатилась по полу и остановилась возле комода.

– А, черт! – выругался я.

Поглядев на Амалию, я увидел в ее лице торжество, и мне сразу же захотелось провалиться под землю или куда-нибудь еще дальше. Нечего сказать, хороший из меня учитель!

– По-моему, – проговорила Амалия, не опуская рапиры, – вы принимаете мои предположения слишком близко к сердцу, месье. Успокойтесь. Я знаю, что вы не убивали графа и что призраки в самом деле являлись к вам. То есть, конечно, никаких призраков не было, но в данном случае это совершенно неважно. Главное – что вы сами поверили в них.

– Вы о чем? – в совершенном изумлении пробормотал я. – Но я же видел их! Так же отчетливо, как вижу вас!

– Я знаю, – повторила Амалия и, протянув руку, коснулась моей руки. – Ого, сколько уже времени! Идемте обедать, Арман.

Она положила свою рапиру на стол.

– Что-то мне не хочется есть, – буркнул я.

Амалия быстро вскинула на меня глаза.

– Вы должны быть там, месье Лефер. Уверяю вас, вы не пожалеете и заодно получите ответы на кое-какие вопросы, которые не дают вам покоя. – Она улыбнулась. – Я намерена провести одно маленькое разоблачение, и мне будет жаль, если вы пропустите его.

Я пристально посмотрел на нее.

– Вы уже знаете, кто убийца? – хрипло спросил я.

– Пока нет, – ответила Амалия, хмурясь. – Но зато я знаю то, о чем не подозревает ни один человек в замке. Кроме, разумеется, того, кто делает это.

– Делает что? – в полном изнеможении спросил я.

Но Амалия только улыбнулась и шагнула к выходу.

– Спускайтесь обедать, – сказала она, стоя на пороге, – и вы сами все увидите.

Дверь за ней закрылась. Пожав плечами, я подобрал с пола вторую рапиру и бережно уложил ее в футляр. После чего вернулся к зеркалу и вновь принялся завязывать галстук. Надо было спешить.

3. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Стало быть, мы все снова собрались за столом – я, мама, Бретель с женой, доктор Виньере, учителя, моя Амалия и актер, устроившийся возле нее. С другой стороны от Массильона оставалось пустое место, но Эдмонда, когда ей предложили сесть туда, нервно отказалась и устроилась вместе с мужем на противоположном конце стола. Пришли также Гийом с женой, которая поддерживала его под руку. Странно, но даже тогда, когда я узнал о жертвенности Матильды, она все равно не стала нравиться мне больше. Мама в ней души не чает, да и Арман, как я успел заметить, тоже к ней неравнодушен, но мне она решительно неприятна, не знаю почему. Вот Амалия – совершенно другое дело. Я готов ради нее в огонь, и в воду, и куда угодно. И не потому, что она красивая, хотя и поэтому тоже, а потому, что с ней как-то надежно, у нее умное лицо, и ей легко верить. Я уже решил, что когда вырасту, пойду служить в полицию, как она. Потому что защищать людей от преступников – благородное дело, ничуть не хуже, чем быть мушкетером.

Впрочем, судя по тому, как остальные смотрели на Амалию за обедом, они вовсе не разделяли моего отношения к ней. Первым начал Филипп Бретель.

– Мадам Дюпон, – решительно проговорил он, – я полагаю, нам пора поговорить начистоту.

– Прошу вас, – равнодушно отозвалась Амалия.

Должно быть, ее тон задел его, потому что он заговорил чуть резче:

– Мы находимся в замке, в котором происходят – я думаю, вы не станете отрицать – весьма прискорбные события. – Он сжал губы. – Полагаю, мы все имеем право знать, какие именно меры принимаются по этому поводу.

И он торжествующе вздернул свой узкий подбородок.

– Да, – сказала Амалия, – кое-какие меры и впрямь принимаются. Во-первых, мы послали Альбера за помощью. Во-вторых, кое-что окончательно прояснилось. Мы знаем, как зовут убийцу и чего он добивается, но беда в том, что мы не знаем, под каким именем он находится в замке.

– И кто же убийца? – спросил доктор Виньере, весь обратившись в слух.

– Его зовут Фредерик Аржантей, – ответила Амалия. – Он сын Раймона Аржантея, человека, которого покойный граф Коломбье когда-то обманул и уничтожил. В этом ему помогали судья Фирмен, Пино-Лартиг, бывший в ту пору прокурором, полицейский Констан, а также Дезире Фонтенуа. Все пятеро ныне мертвы, но тем не менее нельзя с уверенностью сказать, что убийств в замке больше не будет. – Гийом не отрывал взгляда от говорившей, нервно вертя вилку между указательным и средним пальцем. – К примеру, месье Аржантей может ополчиться на вас, месье Бретель, потому что именно вы подали графу мысль избавиться от его отца, упрятав того в тюрьму. А может быть, он решит, что смерти одного графа недостаточно, и примется за его близких. Поэтому мы все должны быть очень осторожны.

– Вы сказали, что не знаете, под каким именем скрывается здесь Аржантей, – подала голос Эдмонда. – Но ведь в замке есть человек, которого зовут Фредерик, и вам отлично известно, о ком я говорю.

Актер поперхнулся и вытаращил глаза.

– Мадам Бретель, вы что, серьезно? Не скрою, мне приходилось в жизни убивать… На сцене, разумеется, не в действительности же!

– Труден только первый шаг, – отрезала Эдмонда таким воинственным тоном, словно ей самой уже довелось прикончить никак не менее дюжины человек. – И потом, вы же сами говорили, что не помните своих родителей. По-моему, вы просто лжете.

– Я их не помню, потому что они рано умерли! – возмутился Массильон. – И вообще, когда в вашем чертовом замке начались убийства, меня даже поблизости не было! Я тут ни при чем!

– У вас вполне может быть сообщник в замке, – настаивала Эдмонда. – Кто сказал, что Фредерик Аржантей действует в одиночку? Он вполне мог подыскать себе, – она поджала губы, – единомышленника.

– Большое спасибо, мадам! – произнес Массильон с издевкой и поклонился, прижав ладонь к груди. – Стоило тащиться сюда, чтобы выслушивать всякие бредни от какой-то полоумной старухи!

Эдмонда Бретель так широко разинула рот, что на мгновение я даже испугался, не проглотит ли она свою вставную челюсть.

– Полно вам, дамы и господа! – вмешался мой брат, который явно испытывал неловкость. – Эдмонда, прошу вас, не надо оскорблять месье Массильона. Он не может быть Фредериком Аржантеем, что вам известно не хуже меня!

– Вот как? – взвизгнула старая перечница. – Почему, интересно, я не имею права считать его убийцей? Уж не потому ли, что он знаменит? Известность не освобождает его от подозрений! Вспомните роман… забыла фамилию автора… там как раз очень популярный оперный певец и оказывается в конце концов убийцей. Не знаю, как вам, а мне страшно даже сидеть с ним за одним столом!

И она зарыдала, уткнувшись лицом в плечо мужа.

– Лично у меня, то есть у нас с братом, совершенно другая версия по поводу того, кто является Аржантеем, – промолвил Гийом. И вслед за тем он изложил собравшимся свою теорию.

– Логично, – сказал Ланглуа, когда он закончил.

– Значит, Кэмпбелл? – вырвалось у Виньере. – Опять Кэмпбелл!

Даже Филипп Бретель пробормотал:

– Очень даже может быть. В самом деле, тогда понятно, почему он убил Северена и украл его расчеты.

Одна лишь Амалия не проронила ни слова.

– А вы что думаете по этому поводу, мадам Дюпон? – спросил у нее мой брат.

Но мадам Дюпон только улыбнулась, и ее глаза полыхнули золотом.

– Дамы и господа, – скучающим голосом проговорила она, – давайте будем реалистами. Чтобы скрываться где-то в течение длительного времени, надо не только иметь убежище. Надо откуда-то брать еду, где-то – простите, ради бога, – справлять свои естественные потребности… Конечно, Иссервиль – очень большой замок, но все же тут находится не меньше двух десятков человек. Как же так могло случиться, что никто, подчеркиваю, никто из нас до сих пор не видел этого пресловутого Кэмпбелла?

– Это доказывает только, что он хорошо спрятался, – ответил Гийом. Но даже по его голосу было заметно, что он начал колебаться.

– Вообще замок Иссервиль – очень странное место, – буркнул актер, ежась. – Очень странное. Вот вы все говорите об убийствах, а между тем куда опаснее то, чего нельзя объяснить и с чем невозможно совладать. Призраки, которые являются без спросу, надпись кровью… – Он не договорил и залпом опрокинул большой бокал вина.

– Да, просто ужасно, – подтвердила Эдмонда, забыв, как всего минуту назад обвиняла Массильона в убийстве.

И тут тишину прорезал голос Амалии. Он был такой вежливый, такой нарочито небрежный, что я даже замер на месте в предвкушении чего-то совершенно необычайного.

– Уверяю вас, месье Массильон, вы не правы, – промолвила она. – Призраки очень даже поддаются объяснению, и ничего сверхъестественного в них нет.

– Вы уверены? – скептически осведомилась Матильда, вскидывая брови.

– Да, в самом деле, – поддержал ее Гийом. – Как же вы объясните их появление, мадам? Потому что, хотя меня несколько раз и приняли за привидение, уверяю вас, я не пугал Франсуазу дикими надписями, не являлся в будуар к мадам Бретель и уж тем более не нападал на месье Лефера, здесь присутствующего.

– А я и не говорю, что тем самым привидением были вы, – отозвалась Амалия, подняв бокал и пригубив вино. – Однако все это звенья одной цепи. Надпись, которую видела Франсуаза и которая таинственным образом исчезла; четыре призрака, напугавшие мадам Эдмонду; те же призраки, которые, как я полагаю, довели Клер Донадье до сердечного приступа и были причиной ее смерти; наконец, то, что произошло вчера с учителем фехтования… О да, со стороны все кажется загадочным, но разгадка довольно проста, и ключом к ней служат толки о привидении, за которое приняли вас, месье Коломбье, и легенда о четырех замурованных тамплиерах. Просто некто положил в основу некоторых событий отдельные всем знакомые элементы с вполне определенной целью, и его усилия почти увенчались успехом.

Доктор Виньере заерзал на месте.

– Что, черт возьми, вы имеете в виду? – не выдержал он.

– Вы по-прежнему утверждаете, что никаких призраков не существует? – перебил его Лефер. – Полагаете, мы все явились жертвами некой галлюцинации?

– Почти, – все с той же умопомрачительной вежливостью отозвалась Амалия. – Вы, месье Лефер, как и мадам Бретель, и бедная Клер, и Франсуаза, просто видели то, что вам приказали видеть.

– Приказали? – пролепетала ошеломленная Эдмонда. – То есть как?

Амалия повела плечами.

– Поначалу я думала, что имею дело с каким-то веществом, вызывающим галлюцинации, но потом поняла, что все гораздо проще. Секрет в часах, – пояснила она. – Перед явлением призраков вы, месье Лефер, слышали бой часов. Мадам Эдмонда тоже призналась, что часы пробили девять, и сразу же после этого все и произошло. Точно так же дело обстояло и с Франсуазой, но ей было предписано действовать несколько иначе. Услышав условный сигнал, когда часы отбили семь, она принялась за уборку, а когда раздался второй сигнал – четверть восьмого, – увидела то, что ей было велено увидеть.

Франсуаза, стоявшая в дверях, уронила салфетку и тихо ахнула, закрыв рот рукой. Сидящие за столом в удивлении переглядывались.

– Вы хотите сказать, – очень медленно проговорил мой брат, – что Франсуаза солгала?

– Ничуть, – возразила Амалия. – О том, что ей привиделось, она сказала совершенную правду. Она была уверена, что на зеркале есть надпись. И, как ей и было приказано, она бросилась сообщить о своем открытии. Мы пришли в красную гостиную, но никакой надписи там не было, как не было ее и до того. Признаться, я не сразу обратила внимание на замечание дворецкого, который был удивлен тем, что горничная занялась уборкой в непривычное для нее время. Это был первый просчет, который допустил гипнотизер.

И тут – с большим опозданием – я начал понимать. И остальные тоже. Но в первое мгновение, услышав последнее слово, мы все просто оторопели.

– Гипнотизер! – прошептал Арман.

– Гипнотизер! – эхом вторила ему Эдмонда.

– Ну да, дамы и господа, гипнотизер, – проговорила Амалия. – Человек, которому все вы доверяли, беседовал с вами и затем незаметно для вас погружал вас в гипноз. Он отдавал вам приказания, которые вы в назначенное время должны были выполнить. Бой часов служил отправной точкой. Первой стала Франсуаза, потому что, на ее беду, в то утро у нее болела голова и она по привычке обратилась к тому человеку за помощью. Для того, чтобы сообщение Франсуазы вызвало наибольший переполох, он рассчитал время так, чтобы оно совпало с ужином, и загипнотизировал бедняжку. Ровно в четверть восьмого она «увидела» угрожающую надпись и, как ей и было предписано, тотчас отправилась сообщить о ней. Однако никто не обратил на предостережение особого внимания, и тогда в ход была пущена тяжелая артиллерия. Призраки, – пояснила Амалия. – Сначала их видит мадам Эдмонда. Потом они являются к Клер Донадье, которая умирает от увиденного. И, наконец, тех же самых призраков видит месье Лефер, который вступает в схватку с ними. Ничего этого не было и в помине, господа. Был лишь хороший гипнотизер, который играл с вами, как кошка с мышкой.

– Но зачем? – простонала Эдмонда. – Зачем? Для чего так пугать и меня, и несчастную старую служанку, и месье Лефера, который и мухи не обидел? Неужели только для того, чтобы посмеяться над нами?

Амалия улыбнулась. Честное слово, в то мгновение я просто обожал ее!

– Нет, мадам, тут вы не правы, – возразила она. – Человека пугают с одной-единственной целью: внушить ему страх. Для чего именно это понадобилось, я полагаю, нам сейчас расскажут. Не так ли, доктор Виньере?

1. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Все головы, как по команде, повернулись в сторону доктора. Было похоже на то, что он поражен не менее остальных; однако ему быстро удалось овладеть собой.

– Право же, мадам Дюпон… – Он облизнул губы и заискивающе улыбнулся. – Не понимаю, совершенно не понимаю, о чем вы!

– Вам не повезло, доктор, – очень холодно проговорила моя Амалия. – Месье Лефер в качестве развлечения ведет очень подробный дневник, куда записывает все мелкие происшествия. Вчера утром на какое-то время вы остались с ним наедине, но… оказалось, что он совершенно не помнит, о чем вы с ним беседовали. Когда Клер Донадье упала с лестницы, вы заходили к ней, и к вам же в утро сочельника обратилась за лекарством служанка Франсуаза, у которой сильно болела голова. А госпожа Бретель спрашивала у вас желудочные капли как раз незадолго до того, как ее навестили призраки. Кроме того, я разговаривала о вас с Гийомом Коломбье, и он среди прочего поведал мне, что вы являетесь отменным гипнотизером. Кроме вас, больше никто в целом замке не смог бы сделать подобное. – Амалия откинулась на резную спинку стула. – А теперь я повторяю свой вопрос, доктор. Зачем вы все это делали?

– Абсурд! – взвизгнул Виньере. – Я не желаю отвечать!

Глаза Амалии сузились.

– Тогда властью, данной мне законом, я арестую вас за убийство Клер Донадье, потому что она умерла из-за ваших фокусов. Лефер! Бретель! Последите, чтобы он не смог уйти.

И, прежде чем она успела договорить, учитель фехтования и управляющий уже оказались возле доктора и скрутили ему руки.

– Пустите! – визжал Виньере, извиваясь. – Вы не имеете права!

Поперек его лба вздулись жилы, щеки побагровели. Он был жалок и омерзителен одновременно.

– Заприте его в каком-нибудь чулане, – велела Амалия, вновь принимаясь за еду. – Я не хочу марать о него руки. Посидит там день-другой без еды в обществе мышей, глядишь, и передумает.

– Нет! – застонал Виньере. – Нет! Я не хочу! – И, уже шепотом, добавил: – Хорошо. Клянусь богом, я все скажу!

Его стражи с явной неохотой отпустили его, и доктор тяжело рухнул на стул.

– Мерзавец! – прошипел Бретель. – Так испугать мою жену!

– Полно вам, сударь, – насмешливо отозвался Арман, вытирая руки носовым платком. – Пусть он объяснит нам, чего ради проделывал свои штучки. – Губы его дергались.

– Я не хотел, – жалобно пролепетал Виньере. – Я не хотел никого убивать, клянусь вам!

– Почему-то я не думаю, что Клер Донадье станет легче от ваших слов, – жестко ответила Амалия. – Итак? Не испытывайте мое терпение, доктор!

Виньере устало выдохнул. Плечи его опустились.

– Всему виной замок, – сбивчиво заговорил он. – Я… я хотел приобрести Иссервиль в свою собственность. Очень красивое место… гора… Я был очарован им. Но когда появился Коломбье, я понял, что у меня нет шансов.

Амалия оскалилась, и от такой ее улыбки у меня похолодело под ложечкой.

– Ах, доктор, доктор, – нараспев проговорила она. – В вашем возрасте пора научиться врать более складно. Лефер! Тащите его в чулан, он мне надоел.

– Нет! – закричал Виньере. – Хорошо. Хорошо… – Он весь трясся. – Будь по-вашему, вы все узнаете. Да, я служу у Коломбье уже несколько лет, и у меня никогда не было денег на покупку замка, и Иссервиль я впервые увидел, только приехав сюда. Глупо было вас обманывать.

Он умолк и, кажется, даже всхлипнул. Впрочем, я не уверен.

– Мы ждем, – напомнила ему Амалия.

– Я знаю. Но я не могу решиться… – Он жалко улыбнулся. – Вы сочтете меня безумцем!

– Лично у меня один вопрос, – вмешался Гийом. – Доктор, вы как-то связаны с Фредериком Аржантеем?

Но, казалось, даже предположение об этом повергло Виньере в ужас.

– Что вы, сударь! Нет!

– Тогда почему вы приказали Франсуазе увидеть надпись: «Вы все умрете здесь»? Чего вы добивались?

Доктор глубоко вздохнул.

– Я хотел… я пытался… – Он опустил глаза. – Дама из полиции была права. Я хотел напугать… напугать вас всех. Чтобы вы уехали отсюда. Чтобы вы оставили замок. – Каждое слово стоило ему огромного труда.

– Но зачем? – в изнеможении спросила моя мать. – Что такого мы вам сделали, что вы хотели выгнать нас?

– Вы тут ни при чем, – быстро отвечал Виньере. – Совершенно ни при чем. Я… – Он замялся.

– Вы хотели остаться один в замке, чтобы иметь возможность обыскать его, – закончила за него Амалия. – Что вы хотели тут найти?

У Виньере забегали глаза.

– Философский камень, – выдохнул он.

Я не поверил своим ушам. Однако доктор, похоже, вовсе не бредил.

– Чушь! – пробормотал Ланглуа.

– Ни в какие ворота не лезет! – вторил ему возмущенный Бретель. – Доктор, вы вообще в своем уме? Вы понимаете, что говорите?

– Выслушайте меня, – хрипло промолвил Виньере. – Когда я приехал сюда, то ни о чем таком не думал. Но однажды в библиотеке я нашел старую рукопись. Она была написана на латыни, и интереса ради я взял ее почитать. – Он глубоко вздохнул. – Вы все знаете, что когда-то замок Иссервиль принадлежал тамплиерам, но никто из вас не подозревает, чем они тут занимались. У них была здесь своя алхимическая лаборатория.

– Ну про лабораторию-то нам как раз известно, – буркнул мой брат.

– Простите, – учтиво спросил Ланглуа, – а философский камень – это такая штука, которая превращает в золото все металлы?

– Да, – ответила Амалия. И пожала плечами: – Всего лишь средневековое суеверие.

Доктор Виньере несмело покосился на нее.

– Дело в том, что один из тамплиеров был тайным агентом короля Филиппа, который давно мечтал разгромить орден и присвоить себе его богатства. И тот рыцарь написал королю донесение, что в Иссервиле было сделано невероятное открытие – брат Жак изобрел нечто, что ценнее всего на свете и даже ценнее золота. Копия донесения и была в рукописи, которую я нашел.

– Дальше, – велела Амалия.

Доктор пожал плечами.

– А что было дальше, и так известно всем. Король Филипп уничтожил орден и осадил замок Иссервиль. На его беду, тамплиеры вычислили имя доносчика и убили его, прежде чем королевская армия вошла в замок. Многие уцелевшие рыцари подверглись пыткам, и один из них, не выдержав боли, рассказал, что лаборатория уничтожена по приказу магистра, чтобы ею не завладели люди короля, но чудесное вещество, открытое алхимиком, было спрятано в надежном месте. Кроме того, тот несчастный поведал, что оно – вовсе не камень, как принято думать, а жидкость, которая сулит величайшие блага тому, кто ею обладает.

– И вы поверили в такой вздор? – вырвалось у Матильды.

– Да, – ответил доктор, пряча глаза.

– Нет, – вмешалась Амалия. – Вы поверили в него, потому что нашли в замке нечто, что убедило вас: философский камень действительно существует. Что это было, доктор?

– От вас ничего не утаишь, – с нескрываемой ненавистью проговорил Виньере. Поколебавшись, он сунул руку в карман. – Вот. Я нашел его, когда в левом крыле при перестройке замка обвалился один из потолков.

Доктор бросил на стол кусок пергамента с неровными краями, на котором был нарисован план какого-то сложного лабиринта. В правом верхнем углу последнего красовался небольшой крестик странной формы.

– Похоже на крест с одежды тамплиеров, – буркнула Амалия, внимательно рассмотрев план. – Во всяком случае, пергамент очень древний.

– Да, – кивнул доктор, – да.

В следующее мгновение он вырвал пергамент у Амалии из рук и, подскочив к камину, швырнул план в огонь.

2. Из дневника Армана Лефера

– По-моему, он просто сумасшедший, – сказал Гийом Коломбье после того, как мы с Бретелем не без труда увели упирающегося Виньере к нему в комнату.

– А по-моему, – не согласился его младший брат, – Виньере самый обыкновенный трус. Вон как он испугался, когда Ама… когда мадам Дюпон пригрозила запереть его в чулан!

Гийом поморщился.

– Доктор Виньере говорил мне, что боится замкнутых пространств без окон, – отозвался он. – Я рассказал о его фобии мадам Дюпон, ну а она использовала этот момент по-своему.

– Вы были великолепны! – искренне сказала Матильда Амалии. – Не знаю, что бы мы без вас делали!

– Да уж, – проворчал Ланглуа. – И все же я кое-чего не понял. Зачем Виньере было пугать нас, когда мы и так были напуганы убийствами и к тому же оказались заперты здесь в чертовом замке, откуда все равно не смогли бы выбраться?

– А тут как раз ничего странного и нет, – ответила мадам Дюпон. – Франсуаза «увидела» надпись в сочельник, когда еще не случилось ни одного убийства и снежная буря еще не началась. И вскоре Эдмонда Бретель «увидела» четырех призраков. Игра началась, и отменить ее было уже невозможно. Конечно, Виньере вовсе не предполагал, что следующая жертва его гипноза, Клер Донадье, воспримет все так всерьез и погибнет. Сначала он, вероятно, испугался, но тут ему под руку подвернулся известный своим скептицизмом месье Лефер, и доктор не устоял перед соблазном испробовать свой метод на нем. Рыцари-призраки атаковали учителя фехтования вчера утром, когда еще не было известно об исчезновении лошадей и убийстве Констана. Потом-то, конечно, все были уже так напуганы, что готовы были бежать куда глаза глядят, но в момент докторских «игр» еще ничего не произошло.

– Мадам Дюпон, – пылко проговорил актер, целуя ей руку, – положительно, вы самая умная женщина, какую я когда-либо встречал!

Надо сказать, что его заявление было встречено весьма благосклонно. Наверняка Массильон собирался наговорить прелестной полицейской даме еще кучу комплиментов, но тут Гийом внезапно схватился за голову и упал. Поднялась суматоха, несчастного больного отнесли к нему в потайную комнату, которая уже давно перестала быть потайной, и гостиная опустела. В ней остались лишь я, Амалия и актер.

– Что теперь вы намерены предпринять? – спросил я, поколебавшись.

Амалия пожала плечами.

– Ждать, когда Альбер вернется с подмогой.

– Понятно. – Мне надо было задать еще один вопрос. – Скажите, вы больше не подозреваете меня?

Она улыбнулась и с иронией поглядела на меня.

– Я подозреваю всех, кроме себя. Таково обычное полицейское правило.

– Всех? – озадаченно переспросил я.

– Ну да. Хотя нет, еще я ни в чем не подозреваю Люсьена.

– Вы нашли себе верного пажа, – со вздохом заметил Фредерик. – А я, оказывается, все еще числюсь в кандидатах на роль убийцы, и это – несмотря на мою преданность вам!

Карие глаза полыхнули золотом.

– Мне или Дезире Фонтенуа? – осведомилась Амалия, играя веером. – Мне помнится, вы явились в замок исключительно ради нее.

– Вы до сих пор обижены на меня за то, что я разоблачил вас?

– Полно вам, Фредерик. Вы не ответили на мой вопрос.

Похоже, Массильон понял, что ему не удастся отвертеться, потому что он сказал:

– Дезире я любил, а вами глубоко восхищаюсь.

– Ах, значит, только восхищаетесь! – промолвила Амалия, состроив разочарованную гримаску. – Прощайте, Фредерик! Только что вы разбили мое полицейское сердце. Пожалуй, я пойду убью кого-нибудь, чтобы утешиться.

И она звонко расхохоталась.

– Вы хотите что-то сказать, Арман? – спросила Амалия, видя, что я все медлю и не ухожу.

– Да, мадам. – Я немного поколебался. – Когда доктор показал нам тот план… план лабиринта…

– О, ради бога, – с раздражением промолвила Амалия. – Если вы подбираете себе компаньона для поисков философского камня, увольте меня.

– Я вовсе не о том, – возразил я. – Что, если в лабиринте и скрывается убийца? Что, если Кэмпбелл находится именно там?

Амалия мгновение поразмыслила.

– Что ж, вполне возможно. – Она зевнула и прикрыла рот веером. – Если ненароком отыщете вход в лабиринт, позовите меня. – И она грациозной походкой поплыла к дверям.

– Вы не верите в то, что такой лабиринт существует? – спросил я ей вслед.

Амалия застыла на месте и медленно обернулась.

– Нет, – сухо сказала она. – Я не верю в лабиринты, которые не сумели обнаружить в течение пяти веков. Точно так же, как не верю в привидения и философские камни.

– Но ведь донесение, – вскинулся актер, – которое написал агент короля Филиппа, должно же было откуда-то взяться!

– Совершенно верно, – на удивление легко согласилась Амалия. – И я вам сейчас объясню, откуда. Филипп готов был уничтожить тамплиеров, но колебался. Его пугали возможные последствия этого поступка, и тогда некто, хорошо знавший короля, решил сыграть на его жадности. Не забывайте, что вторым прозвищем короля Филиппа Красивого было Филипп Фальшивомонетчик, и он отчаянно нуждался в золоте. И вот в один прекрасный день он получает известие, что тамплиеры открыли философский камень, о котором в те дни жужжали все алхимики, но которого никто, разумеется, никогда не видел, потому что он попросту не мог существовать. Что бы вы предприняли, если бы у вас не было денег, но вы знали, что где-то неподалеку находится средство, с помощью которого вы сможете добыть их сколько угодно?

– Наверное, попытался бы им завладеть, – заметил я.

– Вот именно! – отозвалась Амалия. – Точно так же поступил и король Филипп.

– Значит, никакого философского камня нет и в помине? – разочарованно (как мне показалось) заметил актер. – А как же план лабиринта, который мы сами видели?

– Ну и что? – фыркнула Амалия. – Где на плане было написано, что крестик в углу обозначает этот самый философский камень? Откуда сие следует?

И правда, подумал я, откуда?

– Вы скептик, – вздохнул Массильон, – но я все равно обожаю вас.

– О, – отозвалась Амалия, – я тоже ценю ваш талант. Поэтому постарайтесь быть поосторожнее, пока не пришла подмога, и берегите себя. Мне бы вовсе не хотелось, чтобы с вами приключилось что-нибудь… непоправимое.

И, сопроводив свою реплику самой что ни на есть ободряющей улыбкой, она ушла.

3. То, что произошло в замке Иссервиль в ночь с 28 на 29 декабря

Актер Фредерик Массильон проснулся среди ночи с мыслью, что неплохо было бы наведаться в место, которое почти не упоминается в романах ввиду его отнюдь не романтического назначения. За ужином Фредерик выпил слишком много вина, и теперь оно дало знать о себе самым примитивным для человеческого организма образом. Покосившись в окно, в которое равнодушно заглядывала сквозь легкую снежную завесу как бы надкушенная с одного боку луна, актер нащупал на столике часы и поднес их к глазам. Четверть третьего ночи. При одной мысли о том, что ему придется в столь поздний час выходить из комнаты, Массильон покрылся холодным потом.

«Может, перетерпеть?» – мелькнуло у него в голове.

Он повернулся на бок и притворился, что спит, но организм явно не желал терпеть. Проклиная все на свете, Массильон поднялся с кровати и зажег лампу. Взвесив ее на руке, он убедился в том, что она достаточно тяжелая, и дал себе обещание размозжить ею голову первому, кто попытается на него напасть.

Сводчатый коридор был черен и пуст. У стены мышь грызла какую-то корку, но, завидев человека с лампой, зверек испуганно пискнул и юркнул в ближайшую щель.

Массильон посветил вправо, посветил влево и убедился в том, что, кроме него, в коридоре никого нет. Это его малость приободрило, потому что он вовсе не горел желанием встретиться с неуловимым мстителем месье Аржантеем, который уже успел отправить на тот свет никак не меньше полдесятка человеческих душ.

«Кажется, туалет слева, – сообразил Фредерик, зевая во весь рот. И сам себя подбодрил: – Ну что ж, вперед, старина!»

Лампа качалась и вздрагивала в его руке, и огромная темная тень кралась за Фредериком по коридору, словно желала схватить его и утащить в страну теней. Однако мысли актера уже приняли привычное ему направление. Он был человеком театра, и оттого все люди представлялись ему чем-то вроде действующих лиц пьесы, которые только играют свои роли, а любая обстановка казалась лишь подобием театральной декорации.

«Однако тут мрачновато… – подумал Фредерик Массильон. – Я похож на героя какой-нибудь готической пьесы – старинной чепухи с семейными проклятиями и всякими тайнами, которые не стоят выеденного яйца. В таких пьесах обычно есть хоть один брошенный младенец, который вырос и желает во что бы то ни стало отыскать своих родителей. По ходу действия он, ясное дело, сомневается, приголубить ли ему их, когда он до них доберется, или сразу же оторвать им головы за то, что они его бросили. – Актер наугад толкнулся в ближайшую дверь, но та оказалась заперта. – И впрямь готика… Черт, куда же запропастился туалет?»

Тут Фредерику пришло в голову, что сейчас он больше всего смахивает на доверчивую жертву, которая покорно идет навстречу своей судьбе, не подозревая о том, что ее ждет. И хотя сам молодой человек ничуть не верил ни во что подобное, по позвоночнику у него заструился предательский холодный пот.

Он представил себе в подробностях, как сзади к нему подойдет неведомый убийца и от души ткнет в спину кинжалом (лезвие, разумеется, бутафорское и уходит в рукоятку). Фредерик увидел даже себя самого – как он упадет, слабо хрипя, на сцену, выронив лампу с таким расчетом, чтобы ненароком не обжечься ею. И тогда зрители поднимутся с мест и наградят его аплодисментами.

Массильон встряхнул головой. «Да что за чепуха мне все мерещится?» – подумал он и на всякий случай обернулся, чтобы убедиться, что сзади никого нет. Однако он ошибся.

В противоположном конце коридора, шагах в тридцати от актера, стоял человек – господин лет тридцати с волосами неопределенного цвета и смазанными чертами лица, похожий на англичанина. На нем красовался коричневый клетчатый костюм, который ни один француз не наденет даже под страхом смерти.

Массильон сморгнул, но это не помогло – незнакомец по-прежнему стоял на том же месте. Вытянув шею, Массильон прищурился и тут только разглядел, что англичанин держит правую руку в кармане сюртука.

От ужаса актер потерял всякую способность соображать и застыл у стены, как парализованный. А незнакомец медленно вытащил руку из кармана. В ней были очки в тонкой металлической оправе. Все с той же невыносимой медлительностью англичанин подышал на стекла, протер их и водрузил очки на нос. После чего погрозил актеру пальцем, повернулся на каблуках и, заложив руки за спину, двинулся прочь.

Массильон остался стоять в коридоре один. Сердце его стучало, как молот, он был весь в поту, но, однако, чувствовал леденящий холод. Только через несколько минут он смог заставить себя сдвинуться с места. Не чуя под собой ног, актер примчался к себе в комнату и закрыл дверь на два оборота ключа, после чего, став на колени, принялся заглядывать под мебель. Под кроватью, возле стены, он наконец обнаружил то, что искал, – вместительный ночной горшок, предусмотрительно оставленный тут кем-то из лакеев. Даже радость конкистадоров, нашедших неисчерпаемые изумрудные копи, показалась бы бледной рядом с радостью Фредерика, сделавшего свое скромное открытие, и в порыве счастья он даже послал горшку воздушный поцелуй, прежде чем приняться за дело. Через три минуты актер уже был в постели и, отвернувшись к стене, чтобы не видеть размытое пятно на месте луны, со вздохом подумал, что теперь уж ему точно не удастся уснуть. Кроме того, у него мелькнула мысль рассказать обо всем Амалии, но, вспомнив, что тогда ему придется вновь выйти в кишащий опасностями коридор, он решил подождать до утра. Словно угадав мысли Фредерика, разочарованная луна окончательно скрылась за облаками, а когда она вновь проглянула ненадолго на небе, Массильон уже спал крепким сном.

1. То, что произошло на дороге между замком Иссервиль и деревней Сен-Пьер около девяти часов утра

Все качается, все плывет. Ему шесть лет, его зовут Альбер, мать предпочитает называть его Бебер, и от ее фартука пахнет хлебом. Нет на свете ничего лучше запаха свежеиспеченного хлеба.

Но почему все плывет? Ах да, они смастерили из старых газет бумажные кораблики, и Альбер посадил на свой кораблик оловянного солдатика. Ух, как весело кораблики бежали по ручью!

Нет, он все-таки не Альбер, наверное, он и есть тот оловянный солдатик, и оттого все так качается. Ну да, он на корабле, все справедливо. Интересно, а мундир на нем есть?

– Водоворот, – бормочет Альбер. – Опасность!

Мать месит тесто, у нее красные натруженные руки, она улыбается ему (в жизни она почти никогда не улыбалась). Мука летит во все стороны.

Альбер качнулся в седле и открыл глаза. И правда, на него сыплется мука. Но она холодная и противная.

С неба беззвучно падал мелкий снежок. Конь, уныло свесив голову, брел вдоль отвесной скалы. Альбер попробовал пошевелить руками, но пальцы словно намертво приросли к поводьям. Собрав все силы, он попытался разжать руку, но тут плечо ожгло как огнем, и Альбер застонал.

Вместе с болью вернулись и воспоминания. Он находится на дороге из замка Иссервиль в деревню, его послали за помощью, но какой-то сукин сын подстрелил его, хорошо хоть не до смерти. При одной мысли о том, что кто-то счел, что с ним, Альбером, окажется столь легко разделаться, конюх почувствовал такую ярость, что у него даже меньше стало болеть плечо.

– Надо добраться, – прошептал он онемевшими губами. – Они ждут… Франсуаза ждет…

Нет, ему ни в коем случае нельзя погибать здесь. Прикусив губу, Альбер заставил себя натянуть поводья и сжать ногами бока коня.

– Но! Пошел! Пошел… Иди, мой хороший, иди, иди…

Все вновь поплыло перед глазами конюха. Он поник головой и провалился в беспамятство. По его куртке расплывалось ярко-красное пятно, на глазах становясь черным.

2. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Все-таки я не пойду работать в полицию. Я стану врачом, потому что хочу изобрести лекарство против подлости. Есть же лекарства от чумы и оспы, почему не от подлости тоже? И потом, если я его найду, у полиции будет куда меньше хлопот.

Я любил своего папу, но я знаю, что, если бы он был честным человеком, он не стал бы поступать таким образом с Аржантеем, который к тому же был его другом. Ведь все началось именно с этого, и потому мы сейчас живем в страхе, дожидаясь следующего удара, и избегаем смотреть друг другу в глаза.

Едва Амалия вышла сегодня утром из своей комнаты, она тут же принялась обходить замок и проверять, не пострадал ли кто прошлой ночью. К счастью, все были живы и здоровы, включая даже противного доктора Виньере, который придумал ужасную комедию с призраками. Он стал умолять Амалию, чтобы его не держали взаперти, иначе он за себя не ручается. Он боится замкнутых пространств, ему сразу же становится нечем дышать.

– Надеюсь, вы понимаете, что я не могу принять такое решение в одиночку, – ответила Амалия. – Мне необходимо посоветоваться с владельцем замка.

Белки глаз доктора были совсем красными, а сейчас в его глазах показался еще и неподдельный страх.

– С хозяином замка?

– Да, с месье Гийомом дю Коломбье.

– А!

Мне показалось, доктор немного успокоился, и мы с Амалией направились к Гийому.

– Вы ведь не отпустите его? – спросил я у Амалии. – Это было бы нечестно после всего, что он сделал.

– Боюсь тебя разочаровать, Люсьен, – отозвалась она, – но рано или поздно его придется выпустить из комнаты. Твоему брату необходимо наблюдение врача, да и, кроме того… – Она не договорила, но я и так понял, что, если объявятся новые трупы, без помощи доктора нам не обойтись.

У Гийома был измученный вид. Амалия рассказала ему о просьбе доктора и объяснила, почему считает излишним продолжать держать его взаперти.

– Делайте что хотите, мадам Дюпон, – устало отозвался Гийом. – Я всецело полагаюсь на вас.

Итак, доктор Виньере был освобожден из-под домашнего ареста, однако у него все же хватило такта не являться к завтраку. Он попросил, чтобы еду доставили ему в комнату.

То ли оттого, что сегодня никто не умер, то ли от блестящего разоблачения, которое вчера провела Амалия, но за столом все держались значительно бодрее, чем накануне. Слуги тоже, очевидно, воспрянули духом, потому что еда была гораздо лучше, чем вчера. В воздухе витала явная надежда на то, что вот-вот Альбер явится с подмогой и скоро кошмар закончится.

После завтрака актер отвел Амалию в сторону. Начало их разговора я пропустил, но, когда подошел ближе, услышал, как Массильон с жаром твердит:

– И в очках! Уверяю вас!

– Что случилось? – спросила моя мать.

– Кажется, он видел Кэмпбелла, – отозвался Ланглуа, чрезвычайно внимательно слушавший актера.

Маме сделалось дурно. Служанки и Матильда засуетились вокруг нее с нюхательной солью и прочей дребеденью.

– Значит, мы были правы: он в замке, – сказал мой брат, болезненно морщась.

– Вероятно, он собирался кого-нибудь прикончить, но месье Фредерик спугнул его, – дрожащим голосом предположила Эдмонда.

– Но мы не можем бездействовать! – вскинулся ее муж. – Необходимо опять обыскать весь замок!

– Только лучше нам держаться вместе, – поспешно проговорил Ланглуа, дотрагиваясь до шишки на голове, – а то мало ли что!

– А вы, мадам Дюпон? – спросил Лефер. – Что вы думаете?

Амалия метнула на него быстрый взгляд.

– Что ж, я готова попробовать. Только почему-то мне кажется, что мистер Кэмпбелл сумел спрятаться так хорошо, что мы никогда не найдем его в Иссервиле.

– Ах, если бы Виньере не уничтожил план! – воскликнул Филипп Бретель, в возбуждении бегая по комнате. – В самом деле, если лабиринт и впрямь существует, то лучшего места для того, чтобы спрятаться, не найти.

Амалия раскрыла веер и стала им обмахиваться.

– Итак, – сказала она серьезно, – я отправляюсь на поиски Кэмпбелла. Кто со мной?

Вызвались Бретель, актер, Лефер, Ланглуа и я. Гийом неважно себя чувствовал, и Матильда осталась присматривать за ним. Что же до мамы, то она заявила, что не ощущает в себе достаточно сил, чтобы искать убийцу своего мужа.

– Тебе тоже там нечего делать, Люсьен, – добавила она. – Останься со мной, пожалуйста.

Я надулся. За кого она меня считает, в конце концов?

– Ну я же не могу оставить Амалию! – заявил я.

Филипп засмеялся, и остальные последовали его примеру. Какими все-таки вредными бывают иногда взрослые!

– Простите, госпожа графиня, – сказала Амалия, – но я предпочитаю, чтобы Люсьен находился у меня на глазах. Обещаю вам, с ним ничего не случится.

– Ну, раз так… – проговорила моя мать в явной нерешительности.

– Начнем осмотр с крыла месье Массильона, – продолжала Амалия, обращаясь к нам. – Через четверть часа собираемся возле его комнаты. Как знать, может быть, нам удастся обнаружить что-нибудь интересное!

И, как всегда, она оказалась права.

3. То, что произошло в комнате Анриетты дю Коломбье незадолго до одиннадцати

Поскорее бы все это кончилось! Вернуться в Париж, заняться делами, забыть – и забыться…

На глазах у Анриетты выступили слезы, но она пересилила себя и негнущейся рукой вытерла их. Наверное, бог наказывает ее за грехи. Да, так оно и есть. Муж убит, старший сын – не жилец, у младшего голова забита бог весть чем, но он все же славный мальчик, и приятно, что мадам Дюпон так его отличает. Пусть она и в самом деле присмотрит за ним; да, пожалуй, так будет гораздо лучше. Потому что, если с Люсьеном что-нибудь случится, она, Анриетта, не переживет этого. В последние, такие страшные дни только мысль о детях поддерживает ее и заставляет бороться. Она не имеет права сдаться, ведь Люсьен еще совсем маленький. Если с ней что-нибудь произойдет, кто защитит его? А Гийом… Предательские слезы снова выступили на глазах Анриетты.

Она не должна думать только об одном Люсьене, это грех. Гийом не меньше своего брата нуждается в защите. Как он любил корабли и море и обещал построить самую большую в мире яхту… Но пришла болезнь – и ничего ему не надо, ничего. И еще Эрнест так нехорошо поступил, заставив его скрываться в ужасной потайной комнате! Она, Анриетта, пыталась переубедить мужа, плакала, умоляла, но Гийом сам твердо сказал, что не хочет, чтобы остальные люди видели, как он страдает. Как будто им должно быть дело до мнения остальных людей! Еще хорошо, что жена ему попалась заботливая, не оставила его, когда ему пришлось так тяжко.

Анриетта дошла до своей комнаты и, повернув ручку, вошла. Услышала какой-то шорох – и подняла голову. Вначале женщина не поверила своим глазам, но потом стыд и отвращение захлестнули ее. Здесь был человек, которого она прекрасно знала; он стоял возле стола, ее стола с выдвинутыми сейчас ящиками, и рылся в них, как последний вор, и выражение лица у него было воровское, да, да, воровское. Когда дверь неожиданно растворилась, он поспешно отпрянул, но было уже слишком поздно – Анриетта поймала его с поличным, не отвертишься, куда уж тут! Боже, что же это такое, в самом деле? Какую еще грязь она впустила в свой дом?

– Как вы смеете! Что вообще вы здесь делаете? – вся дрожа от негодования, спросила Анриетта.

– Ничего, мадам, уверяю вас, – с улыбкой ответил незваный гость.

Анриетта допустила ошибку. Ей надо было сразу же бежать и звать на помощь, а она замешкалась. И «гость» схватил со стола стопку листков и швырнул их ей в лицо.

Вскрикнув, Анриетта попятилась, а незваный посетитель прянул вперед и, схватив со стола тяжелое пресс-папье, несколько раз ударил им хозяйку замка по голове. С обессмыслившимся выражением лица Анриетта рухнула на ковер.

– То-то же… – с ненавистью прошипел нападавший, опуская свое оружие.

В коридоре послышались шаги и голоса. Незваный гость нервно оглянулся, поставил пресс-папье обратно на стол, бегло просмотрел интересовавшую его бумагу и, сунув ее в конверт, вернул на место. Обойдя тело Анриетты, он на цыпочках подкрался к двери и осторожно приоткрыл ее. Никого. Бросив последний взгляд на распростертую на ковре женщину, убийца вышел. Бегом спускаясь по лестнице, он мысленно поздравил себя с тем, что его никто не видел.

А наверху, в своей комнате, Анриетта дю Коломбье по-прежнему не подавала признаков жизни. На ковре вокруг нее валялись разбросанные листки, а с виска на бледную щеку медленно сползала, змеясь, тонкая струйка крови.

4. Из дневника Армана Лефера

Когда я в условленное время подошел к комнате актера, то обнаружил возле нее лишь Амалию и Массильона, которые ожесточенно спорили.

– Говорю вам: он был русоволосый!

– Фредерик, в коридоре было темно. Откуда вы знаете, какие у него волосы?

– Да потому, что у меня в руке была лампа!

– Лампа лампой, но ведь вы близоруки, мой бедный Фредерик! Откуда же взялась такая уверенность?

– Я не настолько близорук, – возражал задетый за живое актер, – чтобы не отличить блондина от брюнета и англичанина в клетчатом костюме – от француза в сером сюртуке!

Завидев меня, они прекратили препираться, но, судя по их виду, оставили спор с большой неохотой.

– А где остальные? – спросил я.

– Полагаю, набираются храбрости для нашего похода, – фыркнула Амалия.

К нам вприпрыжку подбежал Люсьен. Он остановился возле Амалии и поглядел на нее блестящими глазами, полными обожания.

– Значит, все-таки Кэмпбелл? – выпалил он. – Думаете, нам удастся отыскать его?

– Честно говоря, меня бы это сильно удивило, – отозвалась Амалия, но тут подошли явно нервничающий Ланглуа и Бретель, тащивший с собой здоровенное ружье, из которого наверняка запросто можно застрелить слона.

– Стало быть, все в сборе, – объявила Амалия. – Действуем так. Держимся вместе и ни в коем случае не расходимся. Люсьен, иди позади меня и не возражай, пожалуйста. Фредерик! Покажите нам, будьте добры, где именно вы видели ночью нашего англичанина. Полагаю, поиски следует начать именно оттуда.

Актер кивнул и зашагал вперед. Мы все двинулись за ним следом.

– Насколько я помню, он стоял вот здесь… А потом повернулся и исчез вон в той стороне.

– Хорошо, значит, будем осматривать подряд все комнаты, которые расположены поблизости, – распорядилась Амалия.

И мы принялись за дело.

В детективных романах, едва появляется ловкий и находчивый сыщик, ему сразу же удается обнаружить неопровержимые улики. Мадам Дюпон на голову превосходила любого из ходульных литературных героев, но все же осмотр первых шести или семи помещений ничего нам не дал. Ланглуа то и дело косился за спину и утирал платком лоб, Филипп Бретель вращал глазами и стискивал ружье так, словно оно было его любимой девушкой, а Массильон болтал, не закрывая рта.

– О, какие прелестные кресла! А картина – просто чудо! Ватто? Я так и думал: Брейгель! Смотрите-ка, а тут в углу паутина! И паук сидит, честное слово! Моя крестная верила, что пауки – это к деньгам. Иногда мне кажется, что ваш Кэмпбелл – настоящий паук, а мы все вроде беззаботных мушек, которые летят к нему в паутину.

Управляющий не выдержал первым.

– Прошу прощения, сударь, но не могли бы вы хоть немного помолчать?

– Помолчать? – удивился Массильон. – Зачем?

Люсьен возвел глаза к потолку и шумно вздохнул.

– Так, в этой комнате тоже ничего, – сказала Амалия. – Идем дальше.

Следующей была крошечная комнатка с одним-единственным оконцем, сквозь которое сочился хмурый белесый свет. Однако вовсе не оно привлекло мое внимание, а вещи, которые лежали на диване.

– Боже! – ахнул Массильон. – Да вот же его костюм! Тот самый!

– И трубка, – пробормотал я, кивая на стол.

Амалия бросила быстрый взгляд на пиджак и подошла к камину.

– Здесь недавно пытались разжечь огонь, – буркнула она, глядя на очаг.

– Значит, все сходится! – вскричал Филипп. – Кэмпбелл был здесь!

– Похоже на то, – отозвалась Амалия и, взяв сюртук, стала со знанием дела обыскивать его.

– Ничего? – спросил Ланглуа, от нетерпения облизывая губы.

– Абсолютно ничего, – подтвердила Амалия.

– Может, из комнаты есть ход в лабиринт? – с замиранием сердца предположил Люсьен.

– Нет, невозможно, – тотчас же возразил Филипп Бретель. – Я хорошо знаю, эта часть замка была полностью перестроена. В свое время здесь сломали все стены.

– Извини, Люсьен, – сказала Амалия мальчику, который тотчас же обиженно надулся. Она забрала пиджак и трубку, на прощание окинула комнату цепким взглядом. – Полагаю, нам здесь больше нечего делать. Идемте дальше.

Мы осмотрели все комнаты крыла и перешли в противоположное. Люсьен разглядел забытый кем-то из горничных гребешок, Ланглуа отыскал пятифранковую монету, которая закатилась за диван. Что же до меня, то я не нашел ровным счетов ничего, что могло бы навести нас на след исчезающего и появляющегося мистера Кэмп– белла.

– Полагаю, – мрачно проговорил Филипп, – сегодня мы больше ничего не обнаружим.

Мы двинулись к лестнице, и тут я увидел Лабиша, который не шел, а почти бежал по ней. Каюсь, сердце у меня сжалось. Неужели опять что-то произошло?

– В чем дело, Антуан? – спросила Амалия.

Прежде чем ответить, дворецкий покосился на мальчика, и я вмиг понял все.

– Госпожа графиня… – Старик заломил руки. – Она… она… Ее ударили чем-то по голове… Мы не можем привести ее в чувство…

И тут утонченная мадам Дюпон выругалась так крепко, что я даже опешил. Все-таки слова, которые она произнесла, были явно не предназначены для уст женщины.

– Лабиш! – крикнула она. – Скорее ведите нас к ней!

Мы всей группой чуть не бегом припустились по коридору.

Я первым влетел в покои графини.

Бархатные занавески, узорчатый ковер, по которому разбросаны какие-то листки. Полина рыдает в кресле, прижав ко рту платок:

– Ах, боже мой! Ах, бедная графиня!

Возле лежащей на полу женщины суетится доктор Виньере, мечутся служанки. Лица у всех растерянные, опрокинутые.

– Пропустите! – резко командует Амалия. И проходит вперед.

Доктор, стоящий на коленях возле тела, бросает на нее быстрый взгляд. Уверенным жестом мадам Дюпон берет лежащую за запястье.

– Кто обнаружил ее?

– Полина, – кивает Лабиш на служанку в кресле.

– Когда?

– Несколько минут тому назад, мадам. Я сразу же бросился искать вас.

– Пульс есть, – хрипло говорит Амалия, отпуская руку. – Но слабый.

– Похоже, ей проломили голову, – угрюмо замечает Виньере.

И тут Люсьен, которого я держу за плечо, начинает визжать, как маленькое животное, и вырываться.

– Пустите! – отчаянно кричит он. Глаза у него совсем белые, как у одержимого. – Пустите меня к маме!

Он стряхивает мою руку и, упав на колени, по ковру подползает к графине.

– Мама, мама! Мамочка! Как же это? За что?

Но Анриетта Коломбье по-прежнему лежит неподвижно. В дверях появляется Матильда.

– Что случилось? – шепчет она, подойдя ко мне.

Я киваю на тело, и Матильда тихо ахает.

– Похоже, нас снова обвели вокруг пальца, – с ожесточением говорю я.

Амалия пытается оторвать Люсьена от лежащей, но он яростно отталкивает ее, машет кулачками и наконец принимается рыдать на груди у мадам Дюпон. Она осторожно гладит мальчика по голове.

– Необходимо перенести ее в постель… Филипп! Зовите вашу жену. Фредерик, Лефер, Ланглуа! Идите сюда, поможете перенести ее.

– Голову, голову осторожнее! – кричит доктор, пока мы втроем переносим несчастную женщину на кровать. Амалия отдергивает одеяло и помогает уложить голову Анриетты на подушки. Лицо у графини белое, как мел, губы почти пепельного цвета.

– Люсьен! Сядь в кресло, пожалуйста, и не мешай доктору. Виньере, осмотрите ее как следует. Сделайте все возможное и невозможное, чтобы… Словом, вы понимаете.

Доктор кивает. Он больше не думает ни о каком философском камне, это ясно. Вновь он сделался врачом – одним из лучших врачей в городе Париже, как я слышал.

– Дамы и господа, не мешайте, отойдите к двери, мне необходимо осмотреть место преступления. Эдмонда! Вот и вы! Слава богу.

– Что стряслось? – спрашивает жена управляющего, судорожно сжимая и разжимая руки.

– Госпожа графиня ранена, – отвечает Амалия. – Ей необходимы уход и защита. Именно поэтому я назначаю вас и вашего мужа следить за ней.

– Мадам Дюпон, – говорит Матильда, – но я тоже могу проследить за моей свекровью, это мой долг…

Амалия улыбается и кладет руку ей на рукав.

– Вам и так приходится присматривать за месье Гийомом… Я думаю, ему вы нужнее.

Видно, что Матильда обескуражена, но не решается настаивать. Я переживаю за нее, но молчу, потому что мое вмешательство ничего бы не решило. Доктор Виньере отдает указания Эдмонде. Бретель садится у постели раненой с видом часового, которого поставили стеречь пороховой склад. И хотя я никогда не испытывал к нему ни малейшей симпатии, сейчас он мне почти нравится. Анриетта тихо стонет, и я чувствую, как все словно сжимается во мне. Клянусь, когда я отыщу мерзавца Кэмпбелла, я убью его своими руками. А Люсьен, вцепившись в подлокотники своего кресла, плачет тяжелыми, взрослыми слезами. И я знаю, что их мне никогда не забыть.

Незаметно подкрался вечер. Замок тих и наполнен неизбывной тоской. Жизнь Анриетты Коломбье висит на волоске. Женщина борется, но один бог знает, чем ее борьба со смертью закончится. Доктор делает все, что может, но…

Я сижу в синей гостиной рядом с Амалией. Глядя в пространство невидящими глазами, она катает по столу хлебные шарики и говорит ровным, жутким, лишенным интонаций голосом:

– Орудием послужило пресс-папье. Сначала он швырнул ей в лицо листки, а когда она отшатнулась, схватил пресс-папье и несколько раз ударил ее. Вот так-то, месье Лефер.

– Понимаю, – говорю я с горечью. – И вы по-прежнему думаете, что это я.

– Нет, – коротко отвечает Амалия. – Люсьен пришел к комнате Фредерика уже после вас, а он видел, как его мать, целая и невредимая, шла по лестнице в свои покои. Стало быть, это не могли быть вы.

– Я рад, что вы больше меня не подозреваете, – искренне промолвил я. – Невыносимо, когда тебя обвиняют в том, чего ты не совершал.

– Н-да, – буркнула Амалия. Она вздохнула и посмотрела за окно.

– А Альбера все нет, – сказал я.

– Нет, – безучастно подтвердила она. И вдруг в ее голове зазвучало беспокойство: – Кто-то вышел в сад… Зачем? Кто?

Я взволнованно приподнялся на месте.

– Господи, Люсьен!

– Какого черта он там делает? – воскликнула Амалия, вскакивая с места. – Фредерик! Немедленно несите мое пальто! Мальчику не следует покидать замок одному!

Актер принес ее пальто, отделанное мехом. Едва сунув руки в рукава, Амалия бросилась к выходу, а мы с Массильоном – за ней.

– Люсьен! Люсьен, что ты делаешь?

Мальчик обернулся. У него были совершенно отчаянные глаза. Волосы растрепались, на голове не было шапки. Пар валил из его рта.

– Ненавижу! – прокричал он. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу это место!

Он зачерпнул горсть снега, сделал из него снежок и изо всех сил швырнул его в замок, выражая таким образом свою злость. Снежок угодил прямо в лоб одной из статуй рыцарей, которые украшали фасад замка.

– Люсьен! – прошептала Амалия. – Что ты? Так нельзя! Надо держаться!

– Вы не понимаете! – простонал мальчик. – Я виноват, я! Она же просила меня остаться с ней! Если бы я был там… – Он не договорил и начал лепить второй снежок.

– Люсьен!

Но следующий снежок уже разбился о статую.

– Я должен был находиться там! – крикнул Люсьен. На глазах у него выступили слезы, и только тут я заметил, что он лепит снежки голыми руками.

Амалия и Массильон переглянулись, и актер едва заметно пожал плечами.

– Ну хорошо, – сказала Амалия, разводя руками. – Раз ты так хочешь, кричи, буйствуй. Как тебе угодно. – Она устало потерла лоб. – Я и сама запуталась. И, похоже, на сей раз окончательно.

Люсьен шмыгнул носом и, широко размахнувшись, метнул в ненавистный замок очередной снежок и от злости топнул. Если бы он только мог предвидеть, к каким последствиям приведет его поступок!

Под ногами у нас что-то заскрежетало, загремело, и внезапно я почувствовал, что лечу куда-то. Массильон нелепо взмахнул руками и тоже рухнул вниз.

– О боже! – завопил он. – Амалия! Что это?

Но Амалия не успела ничего ответить, потому что земля раздалась и под нею, и она полетела куда-то вместе с нами.

Падение наше закончилось очень быстро, потому что я стукнулся обо что-то не слишком мягкое, но и не настолько твердое, чтобы переломать себе все кости. Хуже всего было то, что сверху на меня повалился Массильон, а вдобавок лицо мне накрыло полой женского пальто.

Не без труда я столкнул с себя актера, который жалобно замычал, отбросил ткань с лица и поднялся на ноги. Высоко наверху темнел люк, в который мы так неудачно провалились, и в нем были видны кусочек неба и какая-то звезда, которая насмешливо подмигивала мне, как старому знакомому.

– Фредерик, – прошептал я, держась за бок, – вы живы? – Тут я заметил возле себя еще одно тело и похолодел. – Амалия!

Она открыла глаза, и я поразился, увидев, как они блестят в потемках.

– Люсьен, – с усилием прошептала она. – Где Люсьен?

– Я здесь! – прозвенел в сумраке жалобный голосок.

– Ты цел?

– Кажется, да, только колено ушиб немного.

Спохватившись, я помог Амалии подняться на ноги. Она подобрала с земли свою сумку и огляделась. Хромая, к нам подошел Люсьен.

– Кажется, обошлось, – буркнула Амалия. – Фредерик, вы живы?

– Жив, – проворчал актер, кое-как принимая сидячее положение. – Но я в жизни не падал в колодец! Слава богу, хоть шею себе не сломал.

– По-моему, это вовсе не колодец, – проговорила Амалия, оглядываясь.

– А что же? – поразился Массильон.

Мы с Амалией посмотрели друг на друга.

– Кажется, – нерешительно промолвил я, – это какое-то подземелье.

– Смотрите! – пронзительно закричал Люсьен, хватая меня за рукав. – Смотрите! Люк!

Я поднял голову – и остолбенел.

Люк на глазах становился все меньше и меньше. Наконец он закрылся, и в подземелье, куда провалились четыре человека, наступила кромешная тьма.

1. То, что случилось в одиннадцатом часу вечера возле деревни Сен-Пьер

Ветер завыл, заскулил и стал царапаться в окно, как большая собака. Жандарм Реми Комартен поднял голову от письма, которое он писал своей невесте, и тут огонек в лампе заколебался и потух.

– Тьфу ты! – с досадой промолвил Комартен.

Из щелей тянуло холодом. Жандарм потянулся к закапризничавшей лампе, задев по пути какой-то небольшой предмет, и, провозившись в темноте минут пять, ухитрился-таки зажечь лампу. Едва тусклый свет осветил помещение, Комартен увидел, что он случайно опрокинул на почти законченное письмо полную чернильницу, что, конечно же, вовсе не добавило его посланию выразительности.

Настроение было безнадежно испорчено. Чертыхнувшись, Комартен схватил со стола листок, на котором разлилась чернильная лужица, и яростно скомкал его, да так удачно, что половина чернил оказалась на его мундире, а вторая половина – на руках.

– О, господи… – простонал Комартен.

Отшвырнув проклятое письмо, он взял первую попавшуюся бумажонку и стал оттирать ею чернильные пятна с рук. Только когда эта нелегкая процедура была закончена, Комартен вспомнил, что на этой бумажке был его рапорт о краже коровы у крестьянина Грегуара Померси, который он собирался представить в префектуру.

У Комартена не осталось даже сил, чтобы ругаться. Он рухнул на стул и сидел, раскачиваясь всем телом. Все валилось у него из рук с тех пор, как неделю назад он получил назначение в Сен-Пьер, деревушку у подножия горы Иссервиль, на вершине которой стоял одноименный замок. Сначала Комартен напился в кабаке и едва не посеял казенную саблю, потом замерз и простудился, а потом…

Ветер взвыл с удвоенной силой, и в то же мгновение к нему присоединился вой далекой собаки. Она голосила на одной протяжной ноте, словно учуяв покойника, и Комартену стало совсем нехорошо.

«Выпить, что ли?» – по привычке подумал он и тут же вспомнил, что заветная бутылка опустела еще утром. Значит, придется опять тащиться к трактирщику Мерлену, развлекать его разговорами про военную службу и просить отпустить выпивку в долг. Тяжело вздохнув, Комартен поднялся с места.

Он оделся, как следует закутал горло шарфом и вышел наружу. Ветер налетел на него, едва не сбив с ног. Жандарм устоял. Тогда ветер придумал другую забаву: он подхватил Комартена и закружил его, как в вальсе.

«И зачем только я вышел на улицу? – обреченно подумал Реми. – С моим чертовым везением в этот час у Мерлена наверняка будет закрыто».

Снег слепил глаза. Комартен протер их и увидел, что на него надвигается гнедой конь. Из его ноздрей валил густой пар. Всадник покачивался в седле, как пьяный.

Комартен остановился, широко раскинув руки, чтобы не дать ветру вновь закружить себя. Конь тоже остановился и недоверчиво косил на человека в куцей куртке большим глазом.

Реми пришло в голову, что раз всадник нализался, он наверняка едет из кабака папаши Мерлена. А если так, у него можно уточнить, не закрыт ли кабак.

– Эй, братишка! – крикнул жандарм. – Ты не знаешь, у Мерлена сейчас открыто?

Но братишка повел себя как-то странно. Он издал горлом невнятный звук и, выпустив поводья, рухнул на дорогу.

Мгновение Комартен таращился на него, а потом его захлестнула жалость к невезучему пьянице. Ведь ясно как день, что нельзя оставлять его тут – замерзнет, до смерти замерзнет. Не колеблясь более, Реми подошел к лежащему и стал поднимать его, но тот только слабо мычал. Голова его моталась из стороны в сторону.

Конь переступил на месте и фыркнул. Кое-как жандарм перевернул лежащего на спину и тут только заметил на его одежде кровь.

– Ах, черт! – вырвалось у него. – Да он ранен!

Лежащий открыл глаза, и взгляд их немного прояснился, как только он заметил Реми.

– Как же тебя угораздило? – пробормотал жандарм.

Лежащий собрался с силами. Ветер на мгновение стих, словно и ему было интересно послушать то, что скажет приехавший на лошади человек.

– Замок, – прошептал тот.

– Что? – переспросил пораженный Комартен.

– Замок, – настойчиво проговорил раненый. – Иссервиль. Опасность. Они все умрут там.

– Кто? – пролепетал окончательно сбитый с толку Комартен. Но лежащий закрыл глаза и не проронил больше ни слова.

2. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

Вот так оно все и случилось: я был вне себя, я не знал, как мне выразить злость, которая душила меня, и тогда я убежал в сад и стал швырять снежки в замок, который я в то мгновение ненавидел больше всего на свете. Ненавидел так, словно он был живым существом. И туда прибежала Амалия со своим актером, а за ними – Лефер, и она стала уговаривать меня не делать глупостей. Я затопал ногами, но тут что-то загремело, и все мы провалились под землю. Прежде чем мы успели сообразить, что происходит, люк, в который мы упали, сам собой закрылся, и мы оказались в полной темноте.

Первое, что я услышал, было:

– Ой, мама…

Это сказал Массильон, но, наверное, в тот момент каждый из нас подумал нечто подобное.

Амалия завозилась в потемках. Я не видел ее, но догадывался, что она роется в своей сумочке.

– Хорошенькое дельце! – не унимался актер. – Как же мы теперь выберемся отсюда?

– Помолчите, Фредерик, – сурово оборвала его Амалия. – Арман, идите сюда. Держите свечу, я зажгу ее.

И, честно говоря, я почувствовал себя значительно лучше, когда во мраке затеплился робкий желтоватый огонек. Мы тотчас же сгрудились вокруг него, и Амалия взяла свечу из пальцев Лефера.

– Кто-нибудь знает, где мы оказались? – спросила Амалия, осветив выложенные камнем стены подземелья.

– Нет, – честно ответил я.

– Нет, – эхом отозвался Арман.

– Лично мне, – вклинился Массильон, – до сих пор непонятно, как мы сюда попали. Откуда вообще взялся этот чертов люк и почему он открылся?

– Ну, с ним-то все сравнительно просто, – буркнула Амалия. Она подняла руку со свечой и пыталась разглядеть потолок нашей ловушки, который находился футах в двадцати над нами. – Люк был здесь всегда, потому что кто-то позаботился сделать его. А открылся он потому, что Люсьен швырял снежки, топал ногами и случайно привел в действие какой-то потайной рычаг.

У меня перехватило дыхание.

– Боже мой… Так это что, и есть тот самый лабиринт, который искал доктор Виньере? Ну конечно же! Доктор думал, что он находится где-то в замке, а на самом деле он лежит глубоко под землей!

– Мне все это не нравится, – заявил актер. – Предлагаю позвать на помощь.

К моему разочарованию, Амалия согласилась, и следующие четверть часа мы, объединив свои усилия, пытались докричаться до обитателей Иссервиля. Бесполезно – все указывало на то, что никто не торопится к нам на помощь.

– Я устал, – жалобно сказал Массильон, когда стало ясно, что все наши усилия тщетны. Он сел на какой-то камень и принялся растирать озябшие руки.

– Честно говоря, я тоже, – признался Арман.

– Надо попытаться добраться до люка и открыть его, – предложил я.

– И как же до него добраться? По стене? – поинтересовалась Амалия.

Мы переглянулись.

– Дайте-ка я попробую, – мягко, но решительно промолвил Лефер.

Он стал карабкаться вверх, цепляясь за едва приметные выступы в камне, но примерно на высоте десятка футов сорвался и рухнул вниз.

– Арман, – с тревогой спросила Амалия, – вы целы?

Лефер поднялся, отплевываясь.

– Цел, – нехотя буркнул он. – Только руку немного ушиб.

По-моему, он ушиб ее вовсе не немного, а довольно сильно. Амалия хотела перевязать его рану, но Арман сказал, чтобы она не беспокоилась, в данный момент у нас есть дела поважнее.

– До люка нам не добраться, – заметила Амалия. – Значит, придется поискать другой путь.

– Какой? – загорелся я.

– Здесь два хода: влево и вправо, – пояснила Амалия. – Ну, господа, какой выбираем?

– Правый, – буркнул Лефер.

– Правый, – тотчас поддержал его актер.

Я поглядел на Амалию, но она никак не реагировала.

– Ну, – сказал я, набравшись смелости, – наверное, можно идти направо, а если надоест, то ведь можно вернуться и свернуть налево.

– Замечательно, – сказала Амалия и извлекла из сумочки клубок ниток. – Тогда идем.

Она огляделась, заметила в двух шагах от нас небольшую колонну, которая поддерживала свод, и завязала вокруг нее конец нити. Актер одобрительно присвистнул.

– Нить Ариадны! Ну что ж, должен признать, весьма предусмотрительно с вашей стороны.

– Поосторожнее с мифами, месье, – одернула его Амалия. – Где была нить Ариадны, там имелся и Минотавр, не забывайте.

При столь недвусмысленном намеке актер побледнел на два тона. Арман только улыбнулся.

– Идем, – сказала Амалия. И первой двинулась вперед.

Это и впрямь был самый настоящий лабиринт. Примерно через два десятка шагов подземный ход снова раздвоился, и нам опять пришлось выбирать.

– Влево, – сказал актер.

– Ну что ж, влево так влево, – равнодушно согласилась Амалия, и мы свернули налево.

– Черт возьми, – вырвалось у Армана через минуту, – ход опять раздваивается!

– Куда теперь пойдем? – нервно спросил Массильон, утирая лоб платком.

– Двинемся наугад, – отозвалась Амалия. – В крайнем случае вернемся обратно.

И мы пошли куда глаза глядят.

Подземные ходы меж тем все множились. Иногда они раздваивались, иногда уходили сразу в три-четыре стороны, но Амалия неуклонно продвигалась вперед, и нам не оставалось ничего, кроме как следовать за ней. Мы уперлись в тупик, вернулись и двинулись другим путем, но уперлись в тупик снова. Так повторилось не меньше семи раз.

– Лучше всего, – бормотал Массильон, – достать монетку и метать жребий перед каждой новой развилкой.

– И что это даст? – ледяным тоном осведомилась Амалия.

Свеча догорела, но Амалия извлекла из сумочки другую, зажгла ее, и мы вновь двинулись в путь – четыре тени, затерянные в лабиринте, из которого не было видно никакого выхода. Против воли я начал чувствовать страх. А что… а что, если мы будем блуждать тут вечно?

– Тупик, – хрипло сказал Лефер.

Амалия глубоко вздохнула, и ее плечи поникли. Она мрачно поглядела на глухую стену, которая высилась перед нами, словно глумясь над нашим безысходным положением.

– Зря я не захватила с собой динамит, – проворчала она. – Если бы у меня был динамит, мы бы взорвали стену, и, может быть, это нам что-нибудь и дало бы.

Фредерик замер на месте.

– А что, парижские полицейские всегда носят с собой динамит? – пролепетал он.

Амалия метнула на него хмурый взгляд.

– Не всегда, – сухо сказала она. – Но иногда случается.

Лефер достал из жилетного кармана часы и поглядел на них.

– Первый час ночи, уже наступило тридцатое число, – негромко проговорил он. – Мы плутаем здесь несколько часов.

– Похоже, лабиринт и впрямь строили тамплиеры, – усмехнулась Амалия. – Ладно, идем обратно. Больше мы все равно ничего не можем сделать.

На ходу она стала сматывать нить обратно в клубок и нахмурилась.

– Странно, – проговорила она изменившимся голосом, – нить слишком свободная.

Мы почти бегом бросились обратно, но уже через несколько десятков шагов стало ясно: нить Ариадны обо-рвалась.

3. Иссервиль. 30 декабря, второй час ночи

– Люсьен! Амалия! Лефер! Отзовитесь!

– Месье Лефер! Месье Массильон!

– Их нигде нет, месье! – доложил Гийому взволнованный дворецкий, подбегая.

– Никого?

– Никого!

– Что за черт? – пробормотал Гийом, потирая лоб. – Ведь не могли же они провалиться сквозь землю! – Он возвысил голос: – Ищите их! Они должны быть здесь, либо в замке, либо где-то поблизости! – Он закашлялся и тяжело навалился грудью на стол.

– Милый, милый, – пролепетала Матильда, – тебе нельзя беспокоиться!

– Пустое, – отмахнулся Гийом, тяжело дыша. – Я хотел спросить… только забыл, что именно… – Он собрался с мыслями. – Как мама?

Матильда отвела глаза.

– Все так же, – очень тихо ответила она.

– Ни лучше, ни хуже?

– Да.

– Что ж, и на том спасибо. Пусть люди хорошенько обыщут замок, Матильда! Четверо человек не могут пропасть бесследно!

– Да, любимый, – кивнула Матильда. – Все будет так, как ты скажешь.

Через четверть часа после этого разговора фигура, закутанная в черное, выскользнула из замка и стала осматривать сад. И хотя свет фонаря, который она держала в руке, был довольно слабым, фигура тем не менее сразу же увидела темный квадрат люка, лишь слегка запорошенный снегом.

Человек, державший фонарь, воровато оглянулся на ярко освещенные окна замка, а затем повесил фонарь на ветку и стал лихорадочно наваливать на крышку люка снег. Закончив эту нелегкую работу, он улыбнулся, сказал: «Вот так вот» и, забрав фонарь, удалился тем же путем, каким и пришел.

4. Из дневника Армана Лефера

– Мы никогда не выберемся отсюда, – безнадежно промолвил актер.

Мы шли по бесконечным переходам, упирались в стены, сворачивали обратно и опять шли, как сомнамбулы. Вторая свеча догорела, Амалия достала третью, но предупредила, что она – последняя. Глаза у меня слипались, мне хотелось есть и пить, но больше всего хотелось проснуться и понять, что все это было лишь сном. Долгим кошмарным сном.

Сколько еще мы будем идти, пока силы не оставят нас? Кто сломается первым, кто заговорит о смерти, о том, что подземелье построено лишь для того, чтобы стать нашей могилой? Кто зальется слезами, даст слабину, начнет шептать молитвы, кричать и биться головой о стены? Кто?

Люсьен споткнулся и упал, я помог ему подняться.

– Простите меня, – пробормотал он.

– Ничего, малыш, – сказал я, ободряюще улыбнувшись ему.

– Они ведь должны искать нас, – бормотал Массильон. – Они наверняка нас ищут. Отчего же они не могут найти?

Внезапно Амалия остановилась.

– Там впереди что-то есть, – сказала она.

– Что? – встрепенулся Массильон.

– Не знаю. Похоже на какой-то зал.

– Может, именно там нас ждет Минотавр? – иронически предположил актер. Он храбрился, но даже его щегольские усы поникли от страха.

Не слушая его, мы ускорили шаг. Ход, по которому мы шли, сделался шире, и вот перед нами открылся круглый зал, украшенный огромными статуями рыцарей, опирающихся на мечи.

– Боже мой! – ахнул Люсьен, глядя на них. – Боже мой!

Амалия схватила его за плечо и оттащила назад. Ее лицо застыло.

– В чем дело? – одними губами спросил я.

– Там люди, – отозвалась она, указывая глазами на середину зала, где стоял невысокий круглый стол. Только сейчас я заметил, что из-за него высовывалась человеческая рука.

– У вас есть оружие? – шепотом спросила Амалия.

– Только нож, – ответил я.

– Вот и славно. – Она переложила свечу в левую руку и достала револьвер. – Фредерик! Присмотрите за Люсьеном.

И мы крадучись двинулись к столу. Угрюмые статуи рыцарей враждебно косились на нас, и краем глаза я заметил, что плиты пола, по которому мы ступали, покрыты какими-то таинственными знаками. Амалия стала обходить стол слева, я справа. У входа Люсьен вполголоса сердито препирался с актером, который не хотел его отпускать.

Я услышал сухой щелчок. Амалия сняла палец с курка и опустила револьвер.

– Арман, – промолвила она изменившимся голосом, – вы когда-нибудь видели что-либо подобное?

Я посмотрел. Нет, ничего подобного я никогда не видел. Я подошел ближе, чтобы убедиться, что мои глаза не обманывают меня. Мысли путались. Несомненно, я был потрясен.

Их было четверо – четыре человека в нарядах давно минувшей эпохи, которые я видел разве что только на картинках. Лица искажены гневом и болью, глаза широко распахнуты, и в них читается ненависть. У одного из лежащих в шее торчал кинжал, человек, который убил его, сам в свою очередь был зарезан другим, у которого голова была разрублена мечом. Последний из четверки тоже был смертельно ранен и недалеко ушел. Он лежал в луже крови, и, когда я внимательнее пригляделся к ней, мне стало не по себе.

– Видите? – шепотом спросил я Амалию. – Вы видите?

Она нерешительно пожала плечами.

– Эти рыцари кажутся совсем живыми, но, в конце концов, ничего особенного тут нет. Может быть, в подземелье особый состав воздуха, из-за чего тела как бы забальзамировались и сохранились в таком хорошем состоянии.

– А кровь? – горячо возразил я. – Такое впечатление, что она засохла чуть ли не вчера! Но… Не может быть, потому что этих людей убили несколько веков назад, не меньше!

Люсьен наконец оттолкнул Фредерика и подбежал к нам, сгорая от нетерпения. Увидев мертвых рыцарей, он оторопел.

– Но это же… это же… – Ему не хватало слов. – Амалия, это они? Те самые четыре тамплиера, которых замуровали? Вы же говорили, им удалось бежать! Они, верно?

– Да, – кивнула Амалия, – похоже, они и есть.

Массильон бочком приблизился к нам, готовый в любую минуту обратиться в бегство.

– Должен вам сказать, – начал он, – я не большой любитель скеле… – Тут он осекся и замер на месте с открытым ртом. – Четыре трупа в карнавальных костюмах? Откуда они тут взялись?

Амалия поглядела на огарок свечи, который держала в руке.

– Свеча догорает, – сказала она.

– А тут есть факелы! – заверещал Люсьен, от возбуждения подпрыгивая на месте. – Честное слово!

– Попробуйте зажечь факел, Арман, – попросила Амалия. – Только осторожно – старинное освещение может быть не слишком надежно.

В другое время мне показалось бы странным зажигать факелы, находясь в подземелье, построенном много веков назад, теперь же это представлялось мне вполне естественным, и, насколько я помню, мне удалось зажечь факел со второй попытки. Трепетное пламя осветило уходящие ввысь стены, ниши, в которых стояли огромные статуи рыцарей, и только теперь я заметил, что под каждой из статуй была начертана какая-нибудь надпись на латыни.

– Странное место, – сказал я.

– Как и все подземелье, – отозвалась Амалия, оглядываясь на простертых на полу мертвецов. – Но самое поразительное – конечно, это они.

– Интересно, что с ними произошло? – спросил Люсьен, как зачарованный глядевший на рыцарей. – Если и правда они – те самые четверо тамплиеров, которых замуровали, значит, они смогли незаметно открыть в стене потайной ход, добрались сюда, а потом…

– А потом поубивали друг друга, – закончила Амалия. Она присела на корточки возле самого молодого из рыцарей – красивого юноши с золотистыми волосами до плеч и ярко-голубыми глазами. – Почему?

– Может быть, между ними произошла ссора? – несмело предположил актер.

– После того, как они избежали столь страшной гибели, были замурованы заживо? – подняла брови молодая женщина. – Не думаю. Тут должно быть что-то другое. И почему все-таки они так странно выглядят?

Она повернула голову, и взгляд ее упал на седого рыцаря с коротко подстриженной бородой, который лежал на спине, прижав одну руку к груди.

– Что вы там увидели, Амалия? – спросил Массильон, видя, как пристально она рассматривает руку.

– Рыцарь что-то держит, – отозвалась молодая женщина. – Что-то зажато у него в руке. И я хочу знать, что это такое.

– Осторожнее, Амалия, – проговорил я. – Мертвецы такие древние, что могут рассыпаться в прах от одного прикосновения.

– Древние? – возмутился Люсьен. – Да они совсем как живые!

Тем не менее Амалия, прежде чем разжимать руку мертвеца, достала из кармана перчатки и надела их.

– Люсьен, подержи мою сумочку… Арман, светите сюда. Сейчас мы увидим…

Но, похоже, пальцы рыцаря совсем закостенели, потому что Амалии никак не удавалось разжать их. На лбу у нее выступили бисерины пота. Люсьен в волнении прикусил губу.

– Ну, вот, – выдохнула Амалия, вытащив из руки мертвеца какой-то небольшой предмет. – Интересно, – добавила она, поднимаясь на ноги, – что это такое?

Она держала сейчас небольшой граненый флакон, сделанный, судя по всему, из прозрачного хрусталя. Внутри него мерцала и переливалась какая-то золотисто-зеленая жидкость.

– Похоже на абсент, – заметил Массильон, и Амалия метнула на него негодующий взгляд. – Честное слово! – поспешно добавил актер.

Люсьен разинул рот.

– Смотрите! – закричал мальчик так пронзительно, что у меня заложило уши. – Рыцари! С ними происходит что-то странное!

Амалия ахнула. Фредерик поспешно отскочил назад. Он выглядел испуганным. И в самом деле, было от чего испугаться. Потому что четыре рыцаря, минуту назад казавшиеся почти что живыми, стали на глазах рассыпаться. Сначала у них вытекли глаза, затем стали меняться контуры лиц и тел. Плоть слезала с них, мясо таяло, обнажая сухожилия, которые, в свою очередь, исчезли, явив взору желтоватые кости. Всего несколько мгновений, и перед нами оказались четыре скелета, застывшие в нелепых позах посреди огромного сумрачного зала.

– Ой, – жалобно промолвил Массильон и, закатив глаза, рухнул в обморок.

1. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье

В общем, это было самое поразительное приключение, похлеще, чем в книжках, только растяпа Фредерик все испортил. Он позеленел, покачнулся, взмахнул руками и завалился на бок. Пришлось Амалии приводить его в чувство, и хорошо, что в ее сумочке нашлась нюхательная соль, Массильон почти сразу же открыл глаза.

– Все в порядке, Фредерик, – мягко проговорила Амалия, стоя возле него на коленях, – успокойтесь.

Актер промычал что-то неразборчивое и повернул голову. То, что он увидел рядом с собой, ему не понравилось, потому что он плюхнулся на пол аккурат возле рыцарских скелетов и сделал попытку еще раз отправиться в обморок.

– Ну-ну, довольно, – проворчала Амалия. – Не то мне придется дать вам парочку оплеух, чтобы вы очнулись.

– Мадам, – с достоинством ответил Фредерик, – позвольте вам напомнить, я актер, а не гробокопатель, и мне вовсе не по вкусу встречать столь живое напоминание о бренности нашего бытия.

– Из какой пьесы слова? – поинтересовалась Амалия. – Вставайте, Фредерик. Не то вы испачкаете сюртук.

Хотите верьте, хотите нет, но после сего предупреждения щеголь оказался на ногах куда быстрее, чем Амалия. Арман помог ей подняться.

– Интересно, что тут такое? – спросил он, кивая на флакон с зеленой жидкостью. – Уж не философский ли камень? Это объясняло бы, по крайней мере, почему из-за него рыцари поубивали друг друга.

Фредерик застыл на месте.

– Философский камень? Вы что, хотите сказать… Но ведь доктор Виньере и впрямь говорил, что это никакой не камень, а жидкость! – Он в возбуждении прищелкнул пальцами. – Амалия, можно мне на него взглянуть?

– Фредерик, – очень сухо спросила моя Амалия, отводя руку, – вы в своем уме?

– Да! – с азартом подтвердил актер. – Если флакон был настолько ценным, что из-за него господа тамплиеры прикончили друг друга, может, в нем и впрямь то, что веками искали алхимики всех стран? Как вы думаете?

– Я думаю, Фредерик, – еще суше отозвалась Амалия, – что вы осел. – Арман фыркнул. – Но чтобы развеять ваши сомнения, я согласна пойти на небольшой эксперимент. У вас есть какая-нибудь железка?

Массильон стал лихорадочно шарить по карманам. В них он обнаружил носовой платок, портсигар, дамский платочек с инициалами «Р.С.», который явно не мог принадлежать ни одной из обитательниц Иссервиля, горсть золотых монет и флакон одеколона. Арман, посмотрев на «богатство» актера, тяжело вздохнул и решительным жестом оторвал пуговицу со своей куртки.

– Держите, – сказал он, протягивая ее Амалии. – Если вам удастся превратить ее в золото, барыш делим пополам.

– Если она превратится в золотую, – не осталась в долгу Амалия, – значит, я императрица Евгения, не меньше.

Массильон сглотнул и даже приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть. Иронически улыбнувшись, Амалия налила на пуговицу несколько капель зеленой жидкости. Ничего не произошло. Пуговица осталась пуговицей, жидкость – жидкостью. Пожав плечами, Амалия вернула пуговицу Арману. Тот вытер ее и сунул в карман.

– Может быть, надо было прочесть какое-нибудь заклинание? – несмело предположил Фредерик.

– О господи, – вздохнула Амалия, – а я-то думала, здесь только один ребенок. – Она поднесла открытый флакон к носу и понюхала. – Пахнет мятой, – заметила она. – Во всяком случае, это не кислота и не яд, потому что хрусталь совершенно не замутнен.

– А что же тогда? – спросил совершенно обескураженный актер.

– Сироп от кашля, – серьезно ответил Арман. – В Средневековье, наверное, он был очень редким и ценным, если учесть уровень тогдашней медицины.

– Ладно, – беспечно промолвила Амалия. – Отдам флакон доктору Виньере, пусть он скажет нам, что в нем такое. – Она закрыла флакон, забрала у меня свою сумочку, сунула туда находку и сняла перчатки. – Который час, Арман?

Лефер взглянул на часы и помрачнел.

– Половина пятого, – буркнул он.

Амалия зевнула и потерла глаза.

– Итак, господа, мы недурно развлеклись, а теперь пора искать выход. Если вспомнить схему лабиринта, зал, в котором мы находимся, скорее всего, и был тем местом, которое обозначили в правом верхнем углу.

– На схеме там был нарисован крест, – проговорил я.

– Это вовсе не самое главное, – отмахнулась Амалия. – Я видела план всего несколько секунд, но…

Она умолкла и, наморщив лоб, стала рассматривать надписи на постаментах рыцарских статуй. Я затаил дыхание, и не поручусь, что остальные не поступили точно так же.

– Что-нибудь интересное? – рискнул нарушить молчание Массильон.

– Не очень, – отозвалась Амалия. – Здесь начертаны пословицы, вернее, различные изречения, которые прославляют рыцарские добродетели и обличают людские пороки. «Сила делает доблестного еще более доблестным, а человека низкого – еще более низким», – перевела она одну из надписей. – «Ненависть, гнев и зависть подобны камню, который утянет тебя на самое дно».

– А что написано здесь? – спросил я, кивая на стол, возле которого лежали четыре скелета. – «Золото дороже всего…», нет, не так: «Дороже золота…»

– «Дороже золота и всех благ земных жизнь, ибо ее нельзя купить, и только время способно измерить ее», – нараспев проговорила Амалия, наклонив голову набок. – Нет, все это не то.

– Не то? – переспросил озадаченный Лефер.

– Не то, – повторила Амалия. – Видите ли, друзья мои, я думаю, рыцари явились сюда не просто так. Дело в том, что на плане, который мы видели, из зала был обозначен выход, причем, насколько я помню, единственный выход из лабиринта.

– Выход! – воскликнул Массильон, заметно приободрившись. – Господи, так мы просто обязаны его найти!

– Надо искать дверь! – объявил я.

– Дверь, дверь… – пробормотала Амалия. – О черт, до чего же я глупа! Ну конечно же, дверь! Осматривайте стены, она должна быть где-то здесь!

И мы заметались по залу, ощупывая стены. Повезло, как ни странно, актеру. Он сорвал со стены слой паутины, и за ней обнаружилась массивная железная дверь.

– Вот она! – в возбуждении закричал Массильон. – Я нашел!

Само собою, после его слов мы все бросились к нему. Неужели наши мытарства кончились и мы наконец выберемся наружу?

– Фредерик, – проговорила Амалия, глядя на актера сияющими глазами, – я когда-нибудь говорила вам, что обожаю вас?

– Нет, – пролепетал опешивший актер, – а что?

– Ничего, – ответила Амалия и, подойдя к нему, расцеловала его в обе щеки.

Глаза бы мои этого не видели, честное слово! Почему, ну почему не я обнаружил чертову дверь?

– Амалия, – крикнул Лефер, который уже несколько мгновений дергал дверь туда и сюда, – я не могу открыть ее! Она заперта!

– Предусмотрительно, – пробормотала Амалия, оглядывая створку. – Но если она заперта, значит, ее можно отпереть. А чем отпирают дверь? Ключом! И если рыцари явились сюда, значит, ключ у них был. Арман! Посветите мне!

И в самом деле, вскоре ей удалось обнаружить старинный ключ на шее одного из скелетов.

– Только бы он подошел, только бы подошел! – шептал Массильон, молитвенно сложив руки.

Ключ повернулся с угрожающим скрежетом. Амалия застыла на месте. С потолка посыпалась мелкая пыль, камни свода как будто зашевелились.

– О черт! – закричала Амалия. – Как только дверь откроется, бегите со всех ног! Сейчас здесь все рухнет!

Страх придал нам сил. Едва замок был отперт, Арман и Фредерик налегли на створку и сдвинули ее с места. Статуи в нишах закачались, а одна с грохотом повалилась на пол. За дверью открылся узкий темный коридор.

– Бежим! – закричала Амалия, схватив меня за руку.

Мы выскочили в коридор. Сзади все рушилось, и я никогда не забуду грохот, который производили падающие с потолка огромные камни.

– Тамплиеры! Храмовники! Рыцари! – на бегу бормотала Амалия, таща меня за собой. – Понастроили черт знает что! Осторожнее, Люсьен, ход идет вверх!

Мы карабкались вверх, потом спускались куда-то вниз, и наконец впереди замаячило какое-то бледное пятно.

– Выход, – прохрипел Лефер. – Слава богу, мы спасены!

Через два десятка шагов подземный ход кончился. Мы вышли из пещеры на утопающем в снегу склоне горы Иссервиль. В темном небе над нашими головами перемигивались редкие звезды.

– Выбрались, – устало выдохнула Амалия.

Она прислонилась спиной к дереву и стала натягивать перчатки. Фредерик Массильон упал на колени и принялся целовать снег. Это не было игрой – он действительно донельзя радовался, что наши мытарства кончились. И только мне было немного грустно оттого, что все осталось позади.

Амалия, наверное, заметила мое состояние, потому что она подошла и ласково погладила меня по голове.

– Ты молодец, Люсьен, – серьезно сказала она. – Я тобой горжусь.

Я бы, конечно, предпочел, чтобы она меня поцеловала, как Фредерика. Но просить об этом было бы глупо, и я промолчал.

Амалия бросила взгляд на пропасть, которая расстилалась неподалеку от наших ног, и зябко поежилась. После чего подняла голову и поискала взглядом замок, стоявший высоко над нами.

– Н-да, далековато мы забрались, – буркнула она. – Но делать нечего, придется идти. Хорошо хоть буря на время утихла… Смотрите под ноги, господа, и будьте поосторожнее. После того, что мы выдержали в лабиринте, нам вовсе ни к чему приключения на пути домой.

И мы стали карабкаться вверх по уступам, а с небес на нас взирала равнодушная луна.

Кажется, я позаимствовал эту фразу у кого-то из писателей. Ну и пусть!

2. Из дневника Армана Лефера

Мне казалось, что после того, что нам довелось пережить в подземелье, все остальное должно было выглядеть пустяком, однако, когда мы стали подниматься по горе к замку, мне пришлось пересмотреть свое мнение. Мы брели по колено в снегу, скользили, падали, поднимались и снова шли. Фредерик поддерживал Амалию, она, в свою очередь, Люсьена, но все равно продвигались мы черепашьим шагом, и я уже не раз и не два помянул про себя недобрым словом рыцарей, из-за которых мы попали в такой переплет.

– Может быть, стоит остановиться? – предложил Фредерик.

– Если мы остановимся, мы замерзнем до смерти, – отрезал я. – Надо идти.

И мы снова двинулись вперед. Должно быть, отчаяние придало нам сил, потому что взбираться ночью по крутой горе было чистым безумием. И хотя мы все до невозможности устали и продрогли, никто не жаловался.

– Как ваша рука, Арман? – спросила Амалия через несколько десятков шагов (на преодоление которых ушло четверть часа, не меньше). – Не болит?

Когда люк над нами захлопнулся, я попытался по стене добраться до него, но свалился и сильно поранил руку. По правде говоря, я давно про нее забыл, но теперь, когда Амалия спросила, машинально взглянул на свою рану. Луна ярко светила в небе, и все же мне показалось, что что-то не так. Я поднес руку к глазам и всмотрелся. Нет, такого просто не могло быть! Моя рана исчезла! Ни ссадины, ни крови, ни содранной кожи – ничего. Я потрогал руку – она совершенно не болела. Смятение начало охватывать меня, но тут я сообразил, что, наверное, перепутал руку. Да, наверное, я ушиб вовсе не левую, а правую руку, хотя мне казалось, что после падения болела именно левая. Для очистки совести я осмотрел и правую руку и ничего, абсолютно ничего на ней не обнаружил. Так что же, мне все привиделось? Я же отлично помнил, как по коже текла кровь и как мне было больно, хотя я старался не показывать виду. Внимательно рассмотрев левый рукав, я и впрямь обнаружил на нем следы крови, но на самой руке ничего не было, тут уж нельзя было ошибиться. Но не могла же рана затянуться за несколько часов! И даже если бы затянулась, наверняка остались бы какие-нибудь следы! Мой разум оказался в тупике, из которого я не видел решительно никакого выхода. Уж не схожу ли я с ума, в самом деле?

– Арман, – окликнула меня Амалия, – что вы молчите? С вами все в порядке?

Мой голос плохо повиновался мне, и все же я ответил:

– Да. Хотя совсем в порядке я буду только тогда, когда мы доберемся до замка.

– Это вы верно сказали, – вздохнул актер.

Пошел снег, луна ушла за облака, но, по счастью, Иссервиль был уже близко. Я видел, как горят желтым светом его окна. Первым добравшись до дверей, я что было силы замолотил в них кулаком.

– Кто там? – послышался изнутри дрожащий голос дворецкого.

– Антуан, открывай скорее! – закричала Амалия. – Это мы!

Замерзшие, измученные, едва живые, мы ввалились в холл, и нас тотчас же окружили люди. Служанки плакали от радости, бледный Гийом схватил Люсьена в охапку и молча прижал его к себе.

– Господи, как же вы нас напугали! – повторял Ланглуа. – Как же вы могли уйти и не предупредить нас?

– Альбер не появлялся? – нетерпеливо спросила Амалия, сбрасывая пальто.

Учитель математики посерьезнел.

– Нет, сударыня.

– Ясно. – Амалия нахмурилась. – А ваша мать, Гийом? Что с ней?

– По-прежнему без сознания, – ответил молодой человек. – Но где же вы пропадали?

– В подземном лабиринте, который построили тамплиеры, – ответил за Амалию Люсьен.

Матильда взглянула на него и укоризненно покачала головой.

– Люсьен! Как не стыдно!

– Но я говорю правду! – возмутился мальчик. – Спросите у Армана, спросите у кого хотите! Я швырял снежки и случайно открыл вход. А потом он закрылся!

– Почему вы не попытались открыть люк? – спросила Амалия у Гийома. – Наверняка его хорошо было видно в саду!

– Люк? – опешил Гийом. – Какой люк? Мы осмотрели весь замок и весь сад, но ничего не нашли!

Амалия и Фредерик быстро переглянулись.

– Любопытно… – процедила сквозь зубы мадам Дюпон. – Антуан, мое пальто! Полина, Франсуаза, берите лампы.

– Я с вами, – быстро сказал актер. – Я отлично помню то место!

Я тоже вновь оделся, и беспорядочной гурьбой мы высыпали в сад.

– Вот он, люк, – сказала Амалия, топнув ногой. – Но на нем столько снега… Откуда он взялся, интересно знать?

– Но ведь вечером падал снег! – напомнила Матильда.

– Мадам, – резко ответила Амалия, – когда люк открылся, мы все четверо упали вниз вместе со снегом и землей, которые скрывали его. Если бы шел снег, разница между его количеством на люке и на окружающем пространстве все равно была бы заметна. – Она со злостью пнула носком сапога снег, который вихрем взметнулся вверх. – Нет! Тут постаралась какая-то сволочь, которая поняла, что мы попали в ловушку.

– Брюс Кэмпбелл? – с умным видом предположил Ланглуа.

И тут я впервые увидел, как Амалия вспылила.

– Да подите вы к черту с вашим Кэмпбеллом, болван! – яростно выпалила она, сверкая глазами, после чего развернулась и проследовала в замок.

Ланглуа обескураженно поглядел на меня.

– Что я такого сказал? – пробормотал он, разводя руками.

– У нас была тяжелая ночь, – примирительно проговорил я, кладя руку ему на плечо. – Извини ее, мы все очень устали.

– Какие все-таки грубияны служат в парижской полиции! – буркнул математик.

Мы вернулись в замок. В жарко натопленной гостиной полыхал камин, и Фредерик заявил, что он голоден, как стая волков. Служанки принесли остатки холодного ужина. Матильда сделала попытку услать Люсьена спать, но он возмутился и заявил, что не двинется с места, после чего пристроился возле кресла Амалии, которая сидела неподвижно, кусая пальцы.

– Бретели по-прежнему стерегут вашу мать? – спросила она у Гийома.

Тот кивнул.

– Я тоже теперь ночую поблизости от ее покоев, – сказал он. – Кстати, вы, наверное, еще не знаете… Дело в том, что моя комната провалилась.

– Провалилась? – эхом повторил Фредерик. – Как это?

– Не знаем, мы так и не поняли, – ответила за мужа Матильда. – Хорошо, что в тот миг Гийома не оказалось в комнате. Он как раз спускался туда по лестнице, когда все внезапно начало рушиться. – Она поежилась. – Кроме потайной комнаты, пострадали также три помещения в левом крыле, и среди них – спальня учителя английского.

Амалия и Фредерик переглянулись.

– Кажется, я догадываюсь, почему это произошло, – медленно промолвила Амалия.

– Зал со статуями, – кивнул актер. – Вероятно, комната Гийома располагалась как раз над ним и, когда своды начали рушиться…

Гийом встрепенулся.

– Что за зал? Мадам Дюпон, вы так и не рассказали нам, что же все-таки с вами произошло! Я понял, что вы попали в какое-то подземелье, а потом… Что было потом?

– Это будет долгий рассказ, – отозвалась Амалия с улыбкой. – Вы уверены, что хотите его выслушать?

– Конечно, мадам Дюпон! – горячо воскликнула Матильда.

И Амалия принялась рассказывать.

Когда она закончила, огонь в камине уже догорал, и Фредерик подбросил новые поленья. Ланглуа уснул в кресле и тихонько похрапывал с открытым ртом.

– Потрясающе! – прошептала Матильда.

– Невероятно! – вторил ей Гийом.

Люсьен заерзал на месте и покосился на меня. Несомненно, он, как и я, успел заметить, что Амалия и словом не обмолвилась о таинственном флакончике, который мы нашли. Если бы речь шла не об Амалии, а о ком-то другом, я бы немедленно заподозрил, что она хочет оставить флакон себе – на случай, если в нем все-таки содержится философский камень. Однако эта женщина была последним человеком, которого можно было счесть способным на столь примитивный поступок, отдающий стяжательством. Вспомнив о флаконе, я невольно поглядел на свою руку. Я до сих пор не мог понять, то ли мне почудилось, что я ее повредил, то ли я просто преувеличивал серьезность своей раны.

– Плохо, что Альбера до сих пор нет, – произнесла Амалия хмуро, глядя за окно и ни к кому конкретно не обращаясь.

После ее слов в комнате повисло напряженное молчание.

– Что будем делать? – спросил Массильон, зевая.

– Отправимся спать, – отозвалась молодая женщина. – Все равно ничего лучше мы пока не придумаем. Фредерик, у вас есть оружие? – Актер отрицательно покачал головой. – Месье Коломбье, дайте ему револьвер и покажите, как с ним обращаться. Что же до тебя, Люсьен… – Она сжала губы. – Пусть служанки соберут твои вещи и перенесут их ко мне. Будешь спать в соседней комнате, мне так будет спокойнее. Вы, Гийом, тоже держитесь начеку, прошу вас.

Гийом пристально всмотрелся в нее.

– Вы полагаете, что Кэм… что Аржантей может попытаться напасть на нас?

Ланглуа сладко всхрапнул и сделал попытку повернуться на бок, что ему не удалось, так как он сидел в кресле.

– Я лишь знаю, что кто-то не поленился завалить люк снегом, чтобы нас как можно дольше не нашли, – отрезала Амалия. – Поэтому я не хочу оставить преступнику ни малейшего шанса. Хватит с нас убийств!

– Совершенно с вами согласен, – промолвил Гийом, звонком вызывая слуг.

Пока он отдавал указания лакеям, я подошел к Амалии.

– Мадам Дюпон… – Она быстро вскинула на меня глаза, и я собрался с духом. – Вы не думаете, что отсутствие Альбера… что оно… не случайно? Два дня прошло, а его все еще нет!

Амалия отвернулась. Я видел, как в ее глазах танцевали отблески пламени, полыхающего в камине. Тонкие пряди каштановых волос развились и повисли вдоль ее висков.

– Мой дорогой месье Лефер, – промолвила она, – что толку теперь гадать об этом? Мы не можем помочь Альберу, и весьма вероятно, что он более не может помочь нам. Значит, придется обойтись своими собственными силами.

Ее последняя фраза прозвучала почти угрожающе. Во всяком случае, это были отнюдь не пустые слова.

Вошел Антуан и доложил, что все готово. Амалия попрощалась с Гийомом и его женой и вместе с Люсьеном вышла из гостиной. Массильон увязался за ней, и, не знаю зачем, я последовал за ним. Стремительное заживление раны не давало мне покоя, и я решил, что мне надо поговорить об этом с Амалией. Я уже имел случай убедиться, что никто не умеет лучше ее объяснять необъяснимое.

Она стояла возле лестницы, разговаривая с актером, а Люсьен крутился вокруг них, исподлобья поглядывая на Массильона.

– Я тоже нуждаюсь в охране, – умоляюще говорил Фредерик. – Имейте снисхождение если не ко мне, то к таланту, носителем коего я являюсь!

– Это шантаж, Фредерик, – говорила Амалия, улыбаясь.

– Вы заботитесь обо всех, кроме меня, – продолжал актер, искательно заглядывая своей собеседнице в глаза. – А до бедного Фредерика вам дела нет! – Он оглянулся и понизил голос до шепота, настолько, впрочем, театрального, что даже я со своего места мог прекрасно слышать его. – Между прочим, убийца один раз уже чуть не прикончил меня. – Амалия сделала движение, собираясь уходить, но Массильон порывисто схватил ее за рукав. – Мне стыдно признаться, мадам Дюпон, но под вашей защитой я чувствовал бы себя куда… спокойнее. Может быть, раз уж вы отыскали в своих покоях местечко для Люсьена, там найдется и скромная кушетка для меня? Я согласен даже спать на полу, лишь бы находиться поблизости от вас!

– Дорогой Фредерик, – отвечала Амалия с улыбкой, – почему-то мне кажется, что вы не нуждаетесь ни в чьей защите.

– Как! – вскричал актер. – Но если Кэмпбелл придет ко мне…

– Успокойтесь, – серьезно промолвила Амалия. – Кэмпбелл к вам никогда не придет, я вам точно обещаю…

Люсьен повернулся в мою сторону и застыл на месте.

– Амалия, берегитесь! – пронзительно закричал он. – Берегитесь! Это он!

Он бросился к Амалии, словно хотел заслонить ее собой, и внезапно грянул выстрел.

1. Из дневника Армана Лефера

Грохот выстрела ворвался в мои уши, и, обернувшись, я увидел его. Он стоял там, в конце коридора – высокий, закутанный в черное с головы до ног, и я видел, как блестит револьвер в его руках. Прежде чем я успел шевельнуться, человек в черном скользнул в сторону – и исчез.

– О боже! – вскрикнул актер, ломая руки.

Люсьен, очень бледный, сползал на пол, прижав одну руку к боку. Амалия поддерживала его, и на ее лице застыло такое отчаяние, какого я никогда еще не видел ни у одной женщины.

– Фредерик! Врача сюда, скорее! Лефер! Какого дьявола вы стоите? Бегите догоните его! Люсьен! Люсьен! – Она встряхнула мальчика. – Люсьен, ты слышишь меня?

– Я ничего… – пролепетал тот, – со мной все хорошо… Амалия…

Он отнял руку, и я увидел, что она вся в крови. Злоба ослепительным белым шаром взорвалась перед моими глазами, и, не размышляя более, я сорвался с места и помчался вслед за тенью, мелькнувшей в конце коридора.

«Я убью его! Убью!» – билось в моем мозгу. Дыхание со свистом вырывалось изо рта, я мчался, не разбирая дороги. Никого. Совсем никого! Я выбежал к боковой лестнице. Какая-то служанка с визгом шарахнулась от меня. Только схватив ее за локоть, я узнал Франсуазу. Наверное, лицо мое было страшно, потому что она завизжала еще громче.

– Успокойся! – рявкнул я. – Скажи мне вот что. Мимо тебя никто не проходил? Ты кого-нибудь здесь видела?

Франсуаза стала клясться, что никого не встретила, и я побежал обратно, заглядывая во все комнаты, которые попадались мне по пути. В третьей или четвертой комнате я нашел то, чего вовсе не искал, – черный плащ, брошенный на спинку дивана. Я взял его в руки, и тут мне бросилась в глаза метка на внутренней стороне: Б. К.

У меня потемнело в глазах. Ну да, у человека, называвшего себя Брюсом Кэмпбеллом, был именно такой плащ. Чего он добивается, этот англичанин, который, скорее всего, вовсе и не англичанин? Он дразнил нас своими появлениями и исчезновениями, нагонял на нас страху, сеял смерть… Но зачем? Ради чего?

Чувствуя горечь во рту, я поплелся обратно. Мне было тяжело дышать, и я рванул воротник рубашки. Служанки, сбившись в кучу, рыдали, Антуан пытался их успокоить, но у него самого слезы стояли на глазах. Он сказал мне, что Люсьена отнесли в покои Амалии, что мальчика осматривает доктор Виньере, но похоже (тут служанки зарыдали еще пуще), что дело его плохо. Выговорив последние слова, дворецкий отвернулся и заслонился рукой.

– Он умрет? – тупо спросил я.

Лабиш выпрямился и хлестнул меня негодующим взглядом.

– Как можно говорить такие вещи, месье! – Но его губы дрожали, и мне стало тяжело, как никогда.

Только не Люсьен, господи боже мой! Только не он, смышленый, добрый и ласковый мальчик! За что?

– Вы были здесь, когда это случилось? – тихо спросил дворецкий. Не в силах говорить, я лишь кивнул. – Как же это произошло?

– Люсьен, мадам Дюпон и актер стояли здесь, – нехотя ответил я. – Люсьен первым заметил Кэмпбелла и бросился к Амалии – наверное, хотел закрыть ее собой, не знаю… Пуля попала в него. Я бросился за убийцей, но нашел только его плащ.

И, еле передвигая ноги, я двинулся к покоям Амалии. Надо было как можно скорее показать ей то, что я сумел отыскать.

Люсьена уложили на ее постель. Доктор Виньере и всхлипывающая Эдмонда Бретель занимались им, и в приотворенную дверь я увидел таз, полный окровавленных тряпок, и белое, как мел, лицо ребенка. Во второй комнате мадам Дюпон опрашивала свидетелей.

– Вы кого-нибудь заметили, мадам Коломбье? Убийца появился в коридоре неподалеку от комнаты, где находились вы с мужем и месье Ланглуа. Кто-нибудь из вас что-нибудь видел?

Но Матильда только покачала головой.

– Вы не понимаете, мадам… Как только вы вышли, мой муж… он потерял сознание. Я разбудила месье Ланглуа… он немного вздремнул, вы знаете… потому что после того, что случилось сегодня, мы все валились с ног… И мы вдвоем стали приводить Гийома в чувство.

– А потом мы услышали выстрел, – добавил Ланглуа, как бы извиняясь.

Амалия повернула голову и заметила меня.

– Что там у вас, Лефер? – резко спросила она.

Я отдал ей плащ и коротко рассказал о том, где именно я его нашел.

– Похоже, молодчик просто издевается над нами, – буркнул Гийом. Он сидел за столом, массируя виски, и был очень бледен. Под его глазами лежали коричневые круги.

– Как ты, дорогой? – заботливо осведомилась Матильда.

– Лучше, – отрезал он. – Значительно лучше.

Амалия стала осматривать найденный мной плащ убийцы. Дверь спальни отворилась, и на пороге показался доктор. Рукава его были засучены выше локтей, пальцы были красными от крови.

– Я вытащил пулю, – мрачно сказал он, отдавая ее Амалии. – Это все, что я смог сделать.

Амалия поднесла пулю к лампе и внимательно осмотрела ее.

– Стандартный шестизарядный револьвер. Американский, – уточнила она. – Неужели все-таки…

Она умолкла, напряженно обдумывая что-то. Доктор Виньере терпеливо ждал.

– Как Люсьен? – наконец спросила она.

Доктор сгорбился и махнул рукой.

– Он без сознания. Потерял много крови… Но будем надеяться на лучшее.

Гийом заплакал. Матильда стала гладить его по плечу, но он оттолкнул ее.

– Какое счастье, что мама не видит, что происходит… – простонал он. – Иначе она бы не пережила, просто не пережила всего этого…

Амалия потемнела лицом. Губы ее сжались. Она поднялась с места.

– Мадам Бретель, благодарю вас… Я посижу с Люсьеном, а вы пока идите к госпоже графине.

– Да, мадам Дюпон, – пробормотала Эдмонда, утирая слезы. – Я… конечно…

– Я останусь с вами, – встрепенулся Фредерик. – Ведь этот мерзавец стрелял в вас… Наверняка он может повторить свою попытку…

– И я тоже остаюсь! – горячо промолвил Гийом. – Ведь Люсьен – мой брат. Я… я просто не могу уйти.

– Хорошо, – устало сказала Амалия, – хорошо… Месье Ланглуа, вы свободны. Доктор, будьте поблизости, чтобы в случае надобности мы смогли вас найти…

– Он дежурит с нами у постели графини, – сказала Эдмонда.

– А я? – подала голос Матильда. – Я тоже хотела бы быть вам полезной. Разрешите и мне ухаживать за мальчиком!

Я вскинул на нее глаза. До чего же она добра, бедняжка!

– Мы позовем вас, если вы нам понадобитесь, – мягко сказала Амалия. – У вас очень усталый вид, вам надо отдохнуть… Нет-нет, не спорьте. Нас и так трое – я, Фредерик и ваш муж, мы наверняка справимся. – Она отвернулась. – Спокойной ночи, месье Лефер. Вы тоже можете идти.

– Уже не ночь, а утро, – сказал я. – И вряд ли оно будет спокойным.

Я попрощался со всеми и ушел.

И в самом деле, за окнами светает. Я заканчиваю писать в своем дневнике, который начал вести от скуки в рождественские каникулы, еще не подозревая о том, что ждало всех нас впереди. Сейчас я потушу свет и лягу в постель, чтобы попытаться уснуть. Но я вовсе не уверен в том, что мне это удастся.

2. То, что произошло в комнате Амалии 30 декабря 1884 года

«Тин, тин, тин…» – шепчут часы.

«Крак, крак…» – воркуют в камине поленья.

За окнами воет ветер, и в его вой вплетается хриплое карканье ворона. Не к добру это, не к добру!

Тень ползет по ковру к Амалии, которая дремлет в кресле. Вздрогнув, она открывает глаза. Перед ней стоит Фредерик Массильон.

– Что Люсьен? – напряженным голосом спрашивает она.

– С ним брат, – отвечает актер. – Только что пришел доктор.

– Виньере сказал что-нибудь?

– Ничего.

Массильон валится на оттоманку. Его плечи опадают. Видно, что он смертельно устал. Приподнявшись в кресле, Амалия бросает взгляд на часы.

– Уже полдень, – безнадежным тоном произносит актер. – Может быть, вам принести что-нибудь поесть?

– Спасибо, – отвечает Амалия, – но что-то не хочется.

Сделав над собой усилие, она встает и идет в соседнюю комнату. Люсьен лежит на постели с закрытыми глазами, доктор Виньере осматривает его рану. Гийом стоит тут же, закусив губы. Лицо у мальчика – совсем синее, и Амалии даже не надо глядеть на доктора Виньере, чтобы понять, что надежды почти нет. Тем не менее она спрашивает:

– Как он?

Доктор бросает на нее хмурый взгляд.

– Плох. Но он борется. – Медик колеблется, прежде чем произнести следующую фразу: – Полагаю, если он продержался столько часов после ранения, то это все же положительный признак. Больше всего я боялся, что он не переживет операцию.

– Значит, он не умрет? – вырывается у Гийома. – Он будет жить?

– Я не знаю, – шепчет Виньере. В его глазах застыла тревога. – Не знаю. Поймите, я ничего не могу обещать. Я делаю все, что могу, но боюсь… – Он собирается с духом. – Боюсь, что этого все же мало.

Амалия садится в кресло возле изголовья мальчика и берет его за руку. Та мягкая, холодная и безвольная. У запястья неровной ниточкой бьется пульс, и, поймав его, Амалия немного успокаивается.

– Вы же все утро сидели с ним, – тихо говорит Гийом. – Вам надо отдохнуть. Хоть немного.

– Нет, – отрезает Амалия. И повторяет: – Нет.

Стрелки ползут по циферблату. Час. Четверть третьего. Без пяти пять. Люсьен весь в поту, он мечется и бредит. Повязка на его щуплом тельце намокла от крови. Рядом с Амалией Фредерик сменил Гийома. Вновь приходит Виньере. Время от времени в комнату заглядывают остальные обитатели замка – Эдмонда Бретель, Матильда, Ланглуа, Арман Лефер. Из соседней комнаты раздается стон. Встревожившись, Амалия выходит туда. Нет, все в порядке, просто у Гийома очередной приступ головной боли. Бедный Гийом! В любую минуту коварная опухоль может убить его. Жизнь Люсьена по-прежнему висит на волоске, как и жизнь их матери. Словно какой-то рок обрушился на эту семью…

– Как вы, Гийом? Может быть, сказать доктору, чтобы он дал вам лекарство?

– Нет, – бормочет Гийом, через силу пытаясь улыбнуться, – не надо… Вы знаете, как только вы вошли, мне сразу же стало легче. И голова почти не болит…

Амалия понимает, что он говорит неправду, но не настаивает и возвращается к Люсьену. Она садится в кресло, и тут что-то твердое впивается ей в бок. Поморщившись, она сует руку в карман и обнаруживает в нем хрустальный пузырек с переливающейся зеленоватой жидкостью, про который совсем успела забыть.

– А, абсент! – оживляется Фредерик. – Что же все-таки тут за снадобье такое, как вы думаете?

– Не знаю, – коротко отвечает Амалия, пряча пузырек. – И, по правде говоря, не это волнует меня сейчас.

Фредерик не осмеливается ей возражать. Стрелки возобновляют свой бег по циферблату. В комнату заглядывает мрачный учитель фехтования.

– Как он?

– Без изменений.

Арман колеблется, и, угадав причину его колебаний, Амалия спрашивает:

– Может быть, вы хотите что-то сказать мне, месье Лефер?

Учитель бледно улыбается.

– Я… И да, и нет. – Он говорит, делая большие паузы. – Не знаю, насколько это важно, но… Может быть, вы сочтете меня фантазером…

– Говорите, Лефер, – спокойно приказывает Амалия.

И Арман, волнуясь, рассказывает о том, что его рука каким-то чудесным образом восстановилась после падения. Конечно, он не вправе в нынешней ситуации тревожить мадам Дюпон подобными пустяками, но…

– Просто очень уж это странно, – тихо заканчивает он.

– Да, странно, – поразмыслив, говорит Амалия. – Конечно, стоит принять во внимание, что в подземелье было темно и что вы могли ошибиться… – Внезапно она вспоминает, что сама, своими глазами видела у Лефера глубокую рану. – Знаете что, Арман… Покажите-ка мне свою руку…

И учитель, кивнув, засучивает рукав. Ни царапины. Ни синяка. Ни малейших следов ушиба…

– Чудеса! – замечает Массильон, только чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Да, чудеса, – рассеянно говорит Амалия. – Спасибо, Арман. Можете идти.

Он уходит. Часы не то кряхтят, не то кашляют семь раз. Уже вечер. Амалия ставит локти на подлокотники и потирает пальцами виски. Полузакрыв глаза, она думает…

Подземельный зал лабиринта… Потайная комната над ним… Четверо рыцарей, которые убили друг друга из-за хрустального флакона… Четыре тела, казавшиеся живыми и вдруг рассыпавшиеся в прах… У Гийома свои странности, говорила Матильда, он любил лежать на кровати в одном и том же месте… Исчезнувшая рана у Лефера… Почему? С какой стати? «Как только вы вошли, мне сразу же стало легче», – сказал Гийом. За несколько часов до этого она вышла из комнаты, и он сразу же потерял сознание… Едва он приехал в замок и обосновался в потайной комнате, ему сделалось лучше, хотя все вокруг были уверены, что дни его сочтены… И маленький Люсьен, который из последних сил борется за свою жизнь… Подземелье… «То, что дороже золота и всех благ земных…» Философский камень… металлическая пуговица Лефера, так и оставшаяся металлической… Что дороже золота? Что? Что? Неужели?..

«Я должна проверить, – сказала себе Амалия. – Немедленно!»

– Что вы делаете? – беззвучно вскрикнул актер, увидев, как мадам Дюпон вытаскивает из сумочки тонкий кинжал с изящной ручкой.

– Ставлю один опыт, – коротко ответила Амалия. – Идите сюда, Фредерик.

Актер повиновался с большой неохотой.

– Что еще за опыт? – нервно спросил он.

– Стойте и смотрите, – коротко ответила Амалия. После чего отвернула оборку рукава и несильно полоснула лезвием по коже. Тотчас на ней образовалась царапина, набухшая кровью.

– Я не уверен… – несмело начал Массильон, но Амалия уже откупорила флакон с зеленой жидкостью и, слегка смочив в ней палец, провела им вдоль царапины. Фредерик охнул и отшатнулся.

Зеленая жидкость мгновенно впиталась в кожу, оставив на ней легкий светящийся след, который, впрочем, вскоре исчез. Вместе с ним исчезла и рана. Она на глазах затянулась, не оставив ни малейшего следа. В полном остолбенении актер уставился на Амалию.

– Виват тамплиерам! – хрипло сказала она.

– Что это? – одними губами произнес Фредерик, ибо голос отказал ему. – Что?

– Скажите мне, Фредерик, – вопросом на вопрос ответила Амалия, – что дороже золота и всех благ земных?

Актер насупился.

– Ну, дороже золота, к примеру, бриллианты, – буркнул он, – да и платина…

– Неверный ответ, – отрезала Амалия. – Дороже золота и всех земных благ – жизнь, Фредерик. Только жизнь, потому что ее нельзя купить или продлить ни за какие деньги.

– А как же философский камень? – пробормотал окончательно сбитый с толку актер.

– Тамплиеры и так были несметно богаты, – отмахнулась Амалия, – что в конечном итоге и сгубило их. Посудите сами: зачем им был нужен какой-то философский камень, когда они и без него не бедствовали? Конечно, они, как и многие их современники, занимались алхимическими опытами, но интересовал их не философский камень, а нечто другое. Эликсир жизни.

– Эликсир жизни? – повторил Массильон. – А что он делает?

– Вы же сами видели, – отозвалась Амалия, опуская рукав. – Он заживляет раны, излечивает от болезней и продляет жизнь – считается, что до ста лет, не меньше. Также он будто бы наделяет невероятной силой, смелостью и стойкостью, а кроме того, долго не дает стареть. А вообще эликсир жизни – лишь промежуточная ступень на пути создания другого эликсира. Эликсира бессмертия.

– Но откуда вам все это известно? – ахнул Фредерик, глядя на нее широко раскрытыми глазами.

– Из книг, мой дорогой, из книг, – с улыбкой отвечала Амалия. – Надо читать книги, чтобы найти ответы на многие вопросы.

– Да нет, я не о том! – вскричал Массильон. – Как вы догадались, что это за эликсир?

Амалия усмехнулась.

– Каюсь, дорогой Фредерик, догадалась отнюдь не сразу. Поначалу меня насторожили убитые тамплиеры. Они выглядели так, словно умерли всего несколько часов тому назад, а ведь прошло уже несколько веков. Но, стоило мне забрать у одного из рыцарей эликсир, как они рассыпались в прах. Комната Гийома располагалась как раз над подземельем, и большую часть времени он предпочитал проводить на кровати. Вероятно, она стояла в точности над тем местом, где находился эликсир, который даже в закрытом флаконе оказывал благотворное действие. И, наконец, до странности быстро зажившая рука Армана навела меня на мысль, что в зеленоватой жидкости есть нечто… сверхъестественное, что ли. Помните, мы налили несколько капель на пуговицу, а Арман потом забрал ее и сунул в карман. Именно тогда он и коснулся пальцами эликсира, который залечил его рану.

– Потрясающе! – прошептал актер. – Но теперь, когда у нас есть такое чудодейственное средство… Мы ведь должны что-то предпринять!

– Еще как, дорогой Фредерик, – отвечала Амалия. – Поэтому зовите сюда Гийома. Скоро нашего убийцу ждет большой сюрприз!

3. Арман Лефер

Я лег в постель, но сон не шел ко мне. После ночи, проведенной на ногах, после стольких хлопот и треволнений я должен был уснуть как убитый – однако ничего подобного не происходило. Все тот же проклятый вопрос неотступно преследовал меня – вопрос, на который я не мог найти ответа, сколько ни ломал над ним голову. Я закрыл глаза, притворяясь, что сплю. Я пытался обмануть самого себя – безуспешно. Нет, сказал я себе, это не может быть простым совпадением. Я должен пойти к Амалии, должен рассказать ей все… Она умнее меня, она умнее нас всех, она наверняка поймет, в чем тут дело. Только вот хочу ли я этого? Нужен ли мне такой ответ?

Нет, решил я, я должен разобраться во всем сам. Сам. В конце концов, возможно ведь, что я попросту заблуждаюсь. И я не хочу, чтобы из-за моей ошибки пострадал близкий мне человек.

Когда я открыл глаза, за окнами уже стыл белесый, мутный день. Двигаясь как сомнамбула, я оделся, умылся и побрился. Дворецкий принес последние новости: Люсьен еще держится, его мать по-прежнему без сознания, Альбер, которого послали за подмогой, как в воду канул. Я стиснул челюсти и ничего не ответил.

Полина принесла мне в комнату завтрак, который, учитывая время, правильнее было бы назвать обедом. Без особой охоты я поел. Мне надо было решиться на что-то, а я медлил, как последний трус. Впрочем, наверное, я и в самом деле трус.

Пришел Ланглуа, пожурил меня за то, что я вчера не смог поймать Кэмпбелла. Я огрызнулся, что, если он считает себя таким умным и ловким, пусть сам его и ловит.

– Однако, коллега, – воскликнул математик, всплеснув руками, – я просто не узнаю вас! Что с вами такое, в самом деле? Или чертов замок так на всех действует?

– Полно вам, Жан-Поль, – проговорил я, выдавив из себя подобие улыбки. – Лично я не нахожу в сложившейся ситуации ничего хорошего.

– Да, – вздохнул математик, – все это так прискорбно… У всех, скажу вам по секрету, руки опустились, даже у нашей полицейской дамы… – Он наклонился ко мне. – Вы слышали, что Филипп Бретель сидит в комнате госпожи графини с ружьем и даже нос оттуда боится высунуть? Из комнаты выходит только его жена. – И он засмеялся.

Сам не знаю почему, но я вдруг почувствовал к нему острую неприязнь.

– Вы так говорите, словно сами не пострадали из-за мерзавца Кэмпбелла, – съязвил я. – Как ваша голова, Жан-Поль? Не болит?

Ланглуа посерьезнел, стал уверять меня, что он не имел в виду ничего особенного, но у меня уже пропала всякая охота слушать его. Я поднялся с места.

– Куда вы? – спросил Ланглуа.

– Пойду одолжу табак у актера, – ответил я. – Он все еще в покоях мадам Дюпон?

– Кажется, да, – отозвался Ланглуа. – Постойте, я могу одолжить вам свой табак, если хотите!

– Спасибо, – отозвался я, – но у Массильона табак лучше.

На самом деле мне нужен был вовсе не табак и не актер, а Амалия. Когда я пришел, она сидела возле постели мальчика и смотрела на него скорбным, сосредоточенным взглядом, от которого мне сделалось не по себе.

– Как он? – шепотом спросил я.

Амалия мотнула головой, показывая тем самым, что любые вопросы бессмысленны.

– Без изменений, – одними губами произнесла она.

Я медлил уйти, и это, должно быть, насторожило ее. Она захотела узнать, в чем дело. Что ж, у меня было что рассказать ей. Чудесное заживление руки не давало мне покоя, и я без утайки поведал Амалии обо всем, что со мной произошло. По-моему, она заинтересовалась. Она осмотрела мою руку и отпустила меня, а я отправился искать Матильду. Мне надо было узнать у нее кое-что.

Матильда сидела в кресле возле камина, читая книгу. Кажется, томик стихов, но в тот момент мне не было до них дела.

– Мадам Коломбье, – собравшись с духом, проговорил я, – я хотел бы поговорить с вами.

– О чем же, Арман? – спросила она, не поднимая головы.

Я прекрасно знал, о чем буду говорить с ней, но не представлял, с чего начать. Наверное, я слишком любил ее и оттого не хотел обидеть ничем – даже словом, даже невольным подозрением. Я поглядел на огонь, но он тоже не был в силах мне помочь. Матильда, опустив книгу, следила за каждым моим движением.

– Вы ведь знаете, – наконец промолвил я, – что произошло нынче ночью. С Люсьеном.

– О да, – серьезно промолвила Матильда. – Бедный мальчик!

– Да… да… – пробормотал я и откашлялся. – Дело в том, что я… Когда убийца выстрелил, я бросился за ним…

– Сие мне известно, – с легкой иронией отозвалась Матильда. – И что же, вам удалось его поймать?

Ей не следовало так говорить со мной. Поневоле я начал злиться.

– Нет, – сухо ответил я, – я не смог догнать убийцу. Но когда я шел обратно, то в одной из комнат обнаружил одежду, в которой он был. Нашел плащ – обыкновенный черный плащ с меткой Б. К. А за его подкладку зацепилось вот что…

И я протянул Матильде небольшой золотой брелок в форме книжки.

– Узнаете, Матильда? – спросил я, следя за ее лицом. – Именно этот брелок я подарил вам на день рождения два месяца тому назад. Ну, и что вы мне скажете теперь?

1. Арман Лефер

Я увидел, как кровь отхлынула от щек Матильды, а ее лицо сделалось мертвенно-бледным.

– Нет, – прошептала она, – не может быть!

– Еще как может, – с ожесточением проговорил я. – Но, может быть, вы мне все-таки объясните, как ваш брелок попал к убийце?

Мои слова, казалось, привели Матильду в чувство. Дрожащей рукой она провела по лицу.

– Да, – зашептала она, – да. Клянусь, Арман, я все вам объясню! Только… – Она замялась. – Скажите, вы уже говорили кому-нибудь о брелоке… о своей находке?

Ее вопрос мне не понравился, и я не счел нужным скрывать это.

– Пока – никому, – очень холодно промолвил я. – Но я могу и передумать… мадам Коломбье.

– Да-да, – закивала она, – я понимаю. Но Арман! Вы даже не представляете, в какую дьявольскую ловушку я попала!

– Так расскажите мне, – отозвался я. – Но сначала ответьте: не вы ли случаем стреляли в Амалию, но угодили в ребенка?

Теперь лицо Матильды залила краска гнева.

– Как вы смеете, месье Лефер! Я считала вас человеком чести! Ваши подозрения… они просто бессмысленны! Ведь тогда, когда появился убийца, я была в гостиной вместе с Гийомом и месье Ланглуа! Если вы не верите мне…

– Верю, – кивнул я, – верю. Если бы я совершенно точно не знал, что убийцей в плаще были не вы, я бы тотчас же отправился к мадам Дюпон и обо всем ей рассказал. – Матильда смотрела на меня широко распахнутыми глазами. – Вот видите, Матильда, я доверяю вам. И вы… вы тоже должны научиться доверять мне. Но брелок… – Я качнул им в воздухе. – Каким образом он оказался у убийцы?

– У Кэмпбелла? – безнадежно переспросила Матильда. – Да, я думаю, вы вправе знать, Арман. Дело в том… – она замялась, – что я подарила брелок ему.

Я остолбенел. Итак, она настолько мало дорожила моим подарком, что отдала его… отдала этому проходимцу, этому жалкому негодяю… Но зачем? Зачем?

Матильда устало вздохнула.

– Мне сложно объяснить, Арман… Но у меня были свои причины, поверьте. Кэмпбелл… он… Словом, он ухаживал за мной.

– И вы ответили ему взаимностью и в знак любви подарили ему брелок? – проговорил я язвительно, чувствуя, как у меня горят щеки. – Верно?

– Никакой взаимности не было, – отмахнулась Матильда. – За кого вы меня принимаете, Арман? Все гораздо проще. Я жила в Иссервиле, и никто не знал, кем на самом деле я прихожусь владельцу замка. Одни считали меня бедной родственницей, другие – дочерью какого-то там старинного друга… О Гийоме в ту пору никто и не догадывался, и некоторые… некоторые были уверены, что могут оказывать мне знаки внимания… потому что бедные родственницы, знаете ли, не из тех людей, которые могут позволить себе быть разборчивыми. Кэмпбелл оказался настойчивее всех остальных, он буквально не давал мне проходу… Я не знала, как от него отделаться. Я не хотела иметь с ним ничего общего, но, знаете ли, есть такие мужчины, которые не верят, что «нет» значит только «нет», когда его произносит женщина… Словом, чтобы он оставил меня в покое, я отдала ему брелок, добавив, что питаю к нему добрые чувства… но только как к другу… И, кажется, он наконец понял, что у нас с ним ничего не выйдет. По крайней мере, с того времени он оставил меня в покое.

Я опустил глаза. Вот, значит, как все было на самом деле… А я-то уже нафантазировал себе бог весть что! Но мой брелок… Почему именно мой брелок?

– Я вижу, что обидела вас, Арман, – проговорила Матильда, мягко касаясь моей руки. – Мне не следовало отдавать ваш подарок этому… этому исчадию ада. Уверяю вас, если бы я тогда знала…

– Да кто из нас мог знать? – с горечью отозвался я. – Значит, все-таки Кэмпбелл…

– Да, – кивнула Матильда, – да. Он и есть Фредерик Аржантей, который хочет свести счеты с нашей семьей… – У нее задрожали губы. – Он убил Дезире Фонтенуа, которая давала показания против его отца; он разделался с бедным месье Фирменом, с Констаном и Пино-Лартигом, которые помогли посадить в тюрьму старшего Аржантея; он не пощадил моего свекра; он ударил по голове бедную мадам Анриетту, которая теперь никогда уже не станет прежней, даже если останется в живых… и он же… он же…

– Лгунья! – прозвенел от дверей высокий, звенящий негодованием голос. – Мерзкая, двуличная лгунья!

Я повернул голову, и то, что я увидел, заставило меня похолодеть: на пороге стояла Анриетта Коломбье. Актер Массильон поддерживал ее под руку, но мадам Анриетта решительно оттолкнула его и шагнула вперед. Ее глаза сверкали ненавистью, ноздри раздувались. За ее плечом я увидел Филиппа Бретеля, который решительно сжимал ружье, а также ошеломленного доктора и Амалию, которая прямо-таки светилась торжеством.

– Мадам, – пролепетала Матильда, – вы… вы уже встали? Но как же…

– А ты, конечно, рассчитывала на то, что я умру, верно? – крикнула Анриетта, топая ногой. – Ведь это ты ударила меня по голове пресс-папье, когда я застукала тебя в своей комнате!

Я не верил своим глазам, но им тем не менее приходилось верить. Я видел Анриетту Коломбье, которая столько времени лежала в беспамятстве с пробитой головой, не в силах не то что говорить, но даже и двигаться, однако теперь она держалась как совершенно здоровый человек, и мне оставалось только принять это как данность. Я не верил своим ушам – настолько абсурдно было прозвучавшее обвинение; но едва я увидел лицо Матильды, эти внезапно забегавшие глаза, хищный оскал, задравшуюся верхнюю губу, обнажившую зубы, я сразу же понял: все правда. Она пыталась убить Анриетту, и она же, скорее всего, стреляла в Амалию, а раз так… раз так… Мне стало трудно дышать, и я упал в кресло, рванув воротничок. Мир поплыл у меня перед глазами.

Комната мало-помалу заполнялась народом. Кажется, тут собрались все уцелевшие обитатели замка. Вот Гийом, утирающий кровь, которая текла у него из носа, а рядом дворецкий, тщетно призывающий к порядку любопытствующих служанок; вот Эдмонда, которая держится позади своего супруга, не расстающегося с ружьем, и доктор Виньере, смахивающий пот со лба; озадаченный Ланглуа и актер, улыбающийся до ушей, как довольный кот; спокойная – даже, пожалуй, слишком спокойная – Амалия, а возле нее… возле нее Люсьен, совершенно здоровый, ясноглазый, с румянцем на щеках. Нет, этого просто не может быть! Что же такое происходит в замке?

– Прошу вас, сядьте, Матильда, – мурлычет Амалия, и глаза ее искрятся золотом. – Вы удивлены? Вы были уверены, что после того, как вы ударили вашу свекровь, она точно не выживет? Вынуждена вас разочаровать. Дело в том, что я договорилась с доктором, чтобы он преувеличивал серьезность положения больной. В наших общих интересах было, чтобы правда об истинном состоянии мадам не просочилась наружу, иначе убийца мог повторить свою попытку. А вы вполне на такое способны, дорогуша!

Матильда стоит, закусив губы.

– Сядьте! – грубо бросает ей Филипп, чуть ли не нацелив на нее ружье. – Не слышали, что ли, что вам сказали?

Не проронив ни слова, Матильда опускается в кресло. Амалия устраивается напротив нее и оборачивается к Анриетте.

– Итак, мадам, вы абсолютно уверены в том, что именно эта женщина напала на вас в ваших покоях и попыталась вас убить?

– Да! – энергично кивает Анриетта. – Я не могу ошибиться. Меня ударила она, она!

– Да вы не в своем уме! – взрывается Матильда. – Зачем мне убивать вас? То, что вы говорите, просто смехотворно!

– Ну, не так уж смехотворно, если учесть, что мадам Анриетта застукала вас, когда вы рылись в ее бюро, – возражает Амалия, задорно покачивая носком туфельки. – Вы испугались, что она разоблачит вас, и ударили ее по голове первым, что подвернулось под руку. Вопрос: что же такое находилось в ее бюро, с чем вам позарез нужно было ознакомиться? И сегодня мы как раз получили на него ответ. Дело в том, что мадам Анриетта хранила у себя копию завещания, сделанного ее мужем.

– Завещание… – эхом повторил Гийом. – О господи!

– Видите ли, месье, вашу жену очень интересовало, какая доля богатств Коломбье перепадет ей после смерти старшего графа, – пояснила Амалия. – Полагаю, что документ был известен ей, но, так сказать, в общих чертах, и поэтому она пожелала знать детали. Чтобы не утруждать вас юридическими терминами, скажу, что состояние графа дю Коломбье было поделено между тремя наследниками. Основная часть – младшему сыну, как продолжателю семейного дела, причем, если в момент смерти отца он окажется ребенком, опекунами его станут мать и месье Бретель, здесь присутствующий. Часть денег отходила графине, мадам Анриетте, а остальное – месье Гийому, но, так как он тяжело болен, его опекунами в свою очередь назначались мать и жена. – Амалия откинулась на спинку кресла. – А теперь угадайте, что произошло бы, если бы вслед за графом Коломбье скончались – скажем, от рук неизвестного сумасшедшего – его жена и младший сын. Тогда единственным наследником оказывается месье Гийом, но так как он не может самостоятельно распоряжаться деньгами, они попадают во владение… совершенно верно, его дорогой супруги. Какая очаровательная комбинация, не правда ли? И всего-то, чтобы она осуществилась, надо избавиться от графа, его жены и младшего сына. Причем, надо признать, моя дорогая, вам почти это удалось!

Все глаза обратились на Матильду. Версия, выдвинутая мадам Дюпон, казалась настолько стройной и логичной, что всем не терпелось узнать: неужели изворотливая женщина сумеет подыскать себе оправдание?

– Я… я не понимаю… – забормотала Матильда.

Честно говоря, в то мгновение мне было ее искренне жаль.

– Вы обвиняете меня… в каких-то ужасных вещах! – Голос Матильды мало-помалу окреп и зазвенел под высоким потолком комнаты. – Я всегда любила своего мужа. Я ухаживала за ним, когда выяснилось, что он тяжело болен. Мне не в чем себя упрекнуть! То, что вы утверждаете, клевета… обыкновенная клевета!

– О, только не надо мне говорить про вашу самоотверженность и жертвенность, – отмахнулась Амалия. – Как сказал не помню кто: женщина становится самоотверженной, когда у нее нет другого выхода! Вы были не слишком обеспеченной сиротой, когда познакомились с Гийомом. Когда вы поняли, что он из очень богатой семьи, вы с легкостью согласились выйти за него замуж, рассчитывая на то, что скоро для вас начнется сказочная жизнь. Но не тут-то было! Ваш муж оказался тяжело болен, его болезнь приходилось скрывать от всех, а вы – вы остались ни с чем, потому что все ваши расчеты рухнули. И тогда, быть может, даже не отдавая себе отчета в этом, вы решили затаиться и ждать своего часа. И час настал, когда после снежной бури замок Иссервиль оказался отрезанным от остального мира.

Щеки Матильды загорелись – то ли от гнева, то ли от унижения.

– Потрясающе, мадам Дюпон! Значит, вот так просто, да? Если моей свекрови померещилось, что я пыталась убить ее…

– Мне вовсе не померещилось! – выкрикнула Анриетта. – На меня напала ты, и, сколько бы ты ни пыталась отрицать это, у тебя ничего не выйдет!

– А я скажу, что вы всегда меня ненавидели! – крикнула Матильда, срываясь с места. – Вы хотели другой невесты для вашего старшего сына, что не раз давали мне понять! Даже если дело дойдет до суда, я сильно сомневаюсь, что вам удастся убедить присяжных в том, что я имею какое-то отношение к убийствам в замке! Что у вас есть против меня? – набросилась она на Амалию. – Ничего, кроме показаний помешанной графини! Кто поверит свидетелю, которого ударили по голове? А может, она такая же ненормальная, как ее старший сын, а?

Люсьен, сжав кулачки, выступил вперед, но Амалия положила руку ему на плечо и заставила остановиться.

– Уверяю вас, мадам, вы не правы, – очень вежливо промолвила она. – Есть ведь еще ваш сообщник, и он о многом может нам поведать. Не забывайте, что за убийство во Франции положена гильотина, а чистосердечное признание может существенно облегчить его участь.

Матильда вскинула голову. Мышцы на ее шее напряглись, и я понял, что Амалия попала в точку.

– Ах вот как! – презрительно проговорила жена Гийома дю Коломбье. – Значит, у меня был еще и сообщник? Как интересно!

– Этот человек, – спокойно продолжала Амалия, – который, как я полагаю, был вашим любовником, помог вам разделаться с графом дю Коломбье. Граф был начеку, он уже догадался, что угроза для его жизни исходит со стороны Фредерика Аржантея, но у него и в мыслях не было подозревать вас. Вы пришли к нему в покои под благовидным предлогом, а потом, когда он отвернулся, ударили его по голове и впустили вашего сообщника, который и повесил несчастного. Конечно, вам и вашему другу пришлось повозиться, но вы решили, что обстоятельства смерти графа должны в точности напоминать обстоятельства гибели Луи Констана, чтобы никто не усомнился в том, что убийства являются делом рук одного и того же человека.

– Что? – переспросил Гийом в удивлении. – Вы хотите сказать, что Луи Констан…

– Да, и Луи Констан, и судья Фирмен, и Пино-Лартиг были убиты другим человеком, – ответила Амалия. – Фредериком Аржантеем. Он действовал из мести, а ваша жена лишь продолжила его дело, но уже из чистой корысти. Ведь граф Коломбье был несметно богат, даже несмотря на то что дела его в последнее время шли не слишком блестяще. Именно ваша жена вместе со своим другом уничтожила вашего отца, пыталась убить вашу мать и завалила крышку люка снегом, когда поняла, что мы с Люсьеном, месье Лефером и месье Массильоном попали в беду. К ее разочарованию, нам удалось выбраться, и тогда ее сообщник – ловкий господин, хорошо стреляющий из револьвера, – ранил Люсьена. Впрочем, не так уж хорошо он и стрелял, – презрительно прибавила она, и мальчик благодарно улыбнулся. – Кроме того, я почти уверена, что именно сообщник ранил или убил посланного за помощью Альбера, чтобы никто не помешал преступникам довести задуманное ими дело до конца. Однако они допустили одну ошибку. Им во что бы то ни стало надо было убедить нас, что все убийства – дело рук Аржантея, и тогда они прибегли к остроумному трюку – стали внушать нам, что он по-прежнему находится в замке. А так как все были уверены в том, что Аржантей и есть Брюс Кэмпбелл, то понадобилось всего лишь оставить на виду некоторые его вещи да показать одному из нас, – Амалия кивнула на Массильона, – господина, смахивающего на англичанина. Причем на роль свидетеля специально выбрали единственного человека в замке, который никогда не встречал Кэмпбелла и имел лишь общее представление о его внешности. Нет слов, ход был весьма ловкий, но именно он выдал сообщников с головой. Дело в том, что Брюс Кэмпбелл – не Фредерик Аржантей.

– Но кто же такой Аржантей? – почти выкрикнула Анриетта. – И что за помощник был у Матильды, мадам Дюпон? Вы так и не назвали его имени!

Но Амалия не успела ей ответить, потому что в это мгновение в дверь протиснулся растерянный лакей, за которым высилась фигура жандарма, обильно припорошенная снегом.

– В чем дело, Селестен? – недовольно спросил Гийом.

– Месье Комартен, жандарм из Сен-Пьера, – пролепетал слуга, – он только что добрался до нас, и я сразу же привел его…

– Вы один? – вмешалась Амалия. – А где Альбер?

– Так его же ранили, – отвечал удивленный жандарм, стряхивая снег. – Я его нашел на дороге, он потерял много крови, но как только пришел в себя, стал говорить, мол, тут у вас неладное творится… Вот я и пришел проверить, что да как. – Он обернулся и заметил меня. – Привет, Фредерик! Что ты тут делаешь, старина?

2. То, что произошло в Иссервиле вечером 30 декабря

Матильда с шумом втянула воздух. Анриетта Коломбье ахнула и отступила назад.

– Вы его знаете? – спросил изумленный Гийом. – Откуда?

– Так мы с Фредериком Аржантеем служили вместе в армии, – пояснил жандарм. – В одном, значит, гусарском полку. Я был при лошадях, а он…

Прежде чем Комартен закончил свою фразу, Арман Лефер, он же Фредерик Аржантей, рванулся вперед и швырнул тяжелую лампу в Бретеля, который наставил на него ружье. Завизжали женские голоса, лампа разбилась, и по полу побежал веселый огонек.

– Пожар! – закричал кто-то.

Перепрыгнув через полыхающий ковер, учитель фехтования бросился к Матильде и схватил ее за руку.

– Бежим! – крикнул он. В суматохе, царившей в комнате, это представлялось вполне возможным. Не колеблясь более, Матильда кивнула головой и устремилась за ним. Кашляя от дыма, они выскочили в дверь и бросились к лестнице.

– Они уходят, уходят! – закричал Филипп Бретель, сражавшийся с огнем, который уже перекинулся на занавески.

– Далеко им все равно не уйти, – отрезала Амалия, доставая револьвер и проверяя барабан.

Люсьен, видя, что она спешит к выходу, побежал за ней.

– Амалия! Подождите, я с вами!

В коридоре молодая женщина остановилась.

– Люсьен, – сказала она почти сердито, – это слишком серьезно, понимаешь? Я не могу взять тебя с собой!

– Но я не пущу вас одну! – возмутился мальчик.

– Люсьен… – Амалия наклонилась к нему. – Будь умницей и оставайся с мамой, хорошо? Чудо-средство закончилось, его и так едва хватило на тебя, твою маму и Гийома. Твоя рана еще до конца не затянулась!

– И все равно я хочу идти! – упрямо повторил Люсьен.

– Нет! – отрезала Амалия. – Анриетта, последите за ним, прошу вас. Полина! Помогите своей госпоже.

И, не слушая, что кричит ей вслед Люсьен, она сбежала по лестнице. Анриетта крепко взяла сына за руку, но он стал вырываться.

– Пусти меня! Пусти! – На глазах у мальчика выступили слезы, однако мать не отпускала его.

К ним подошел Реми Комартен.

– Кажется, огонь удалось сбить, – доложил он, весело блестя глазами. – Да что тут у вас творится, в самом деле?

– Что творится? – заверещал Люсьен. – Глупый жандарм! Иди за ней, скорее, скорее! Не то Арман убьет ее!

– Куда идти-то? – пробормотал сбитый с толку Реми, но тут актер подхватил его под руку и увлек за собой.

– Скорее, скорее, – приговаривал на ходу Массильон, – надо ее догнать! Мальчик прав – нельзя оставлять ее одну! Хоть она и из полиции, а мало ли что может случиться!

– Она – это кто? – закричал Реми, который окончательно перестал что-либо соображать.

– Мадам Дюпон – помощница комиссара Папийона из Парижа. Слыхали о таком? Крепкий профессионал. Она тоже. Амалия расследует убийства в Иссервиле. Скорее, скорее!

– Убийства? – охнул Реми, чувствуя, что попал в скверный переплет. – Да сколько же их тут у вас произошло?

– Пока шесть, – доложил Массильон весело. – Но кто знает, что ждет нас впереди!

Запыхавшись, Арман Лефер слетел с лестницы и устремился к выходу.

– Куда мы бежим? – спросила Матильда, не поспевавшая за его широкими шагами.

– На свободу, – коротко ответил учитель фехтования и, приметив на стене старинную рапиру, сорвал ее. – Вы же не хотите на гильотину, Матильда? Признаюсь вам, я тоже.

– Значит, вы и в самом деле Аржантей? – прошептала она. – Фредерик Аржантей? Это… это немыслимо. – Она подняла глаза. – Значит, убили судью и засунули его труп в снеговик?

Ее спутник кивнул.

– А настоящая Дезире Фонтенуа? – настойчиво продолжала Матильда. – Что было с ней?

– Я отравил ее, – последовал короткий ответ. – В то время мне не хотелось привлекать к себе излишнего внимания, но, когда здесь началась снежная буря, я понял, что мой час настал. Сначала я удавил судью во время утренней прогулки, потом угнал лошадей, чтобы никто не мог покинуть замок. Мне легко было это сделать – я ведь бывший гусар.

– И вы убили Констана… – прошептала Матильда. – А правда, что вы пришли к нему по потайному ходу? Но откуда вы узнали о нем?

– Я обнаружил его случайно, – отозвался Арман. – Как-то зашел к Кэмпбеллу, но того не оказалось на месте. Я стал перебирать вещицы на каминной полке и незаметно нажал на одну завитушку. Наверное, вы знаете…

– А потом вы разделались с Пино-Лартигом, – проговорила Матильда. – Но почему вы не убили графа? Ведь именно он уничтожил вашего отца!

Арман слабо улыбнулся.

– Я хотел убить его, но не смог. Когда я узнал, что его старший сын так тяжело болен… когда я понял, как граф страдал… как он был несчастен… Мне показалось, что жизнь и так достаточно его наказала, – добавил он, морщась. – И я уже не хотел больше никому мстить. С меня было достаточно того, что я сделал. Идемте! У нас мало времени.

– Но куда нам идти? – пролепетала Матильда.

Арман распахнул дверь, и морозный воздух ворвался в холл.

– Я так и знал, – с усмешкой произнес учитель фехтования. – Должен же был старина Реми на чем-то приехать! Смотрите, Матильда: карета! Мы спасены!

– Слава богу! – искренне воскликнула молодая женщина. И, набросив на себя первое пальто, которое подвернулось ей под руку, выбежала наружу.

– Садитесь в карету, – распорядился Арман. – Я сяду на козлы.

Услышав негромкий щелчок, он обернулся, но было уже слишком поздно. Позади него с револьвером в руке стоял Ланглуа. Матильда застыла на месте.

– Садись в карету, Матильда, не то простынешь, – хозяйским тоном промолвил математик, – кстати, спасибо за то, что хоть немного задержала его своими расспросами, иначе я не смог бы вас догнать. Садись в карету!

Не промолвив ни слова, Матильда сделала, как он велел. Губы Армана дрогнули. Он хотел сказать что-то, но голос изменил ему.

– Да, да, да, – почти весело промолвил Ланглуа. – Ты забыл про то, что говорила наша полицейская дама? Сообщник! Вот его-то ты и упустил из виду.

– Черт возьми, – хрипло пробормотал Арман, не сводя с него взгляда. – Ну конечно же! Даже Клер, и та знала, что у Матильды был любовник. А я, глупец, не поверил ей!

– Клер знала? – удивился математик. – Надо же, а ведь мы так тщательно все скрывали. Впрочем, от старой проныры было трудно что-либо утаить.

– Я должен был догадаться, – устало промолвил Арман. Плечи его поникли. – Ты был любовником Матильды, и именно тебе она передарила золотой брелок в форме книжки. Вчера, когда Гийом потерял сознание, ты бросился к тайнику, нацепил плащ и поспешил убить Люсьена. Ты боялся, что не сумеешь добраться до него, если мадам Дюпон будет охранять его, а Матильда… Матильда обеспечивала тебе великолепное алиби.

– Я рад, что ты это понял, – ответил Ланглуа. – А еще больше я рад, что наконец-то рассчитаюсь с тобой за тот удар по голове. Ведь именно ты оглушил меня, чтобы добраться до старого Пино-Лартига, верно?

– Ты прав, – угрюмо сказал Арман, – именно я. И никакого постороннего я там не видел. Я солгал, что видел какую-то тень, и выстрелил в воздух.

– Жан-Поль! – крикнула Матильда, с тревогой оборачиваясь на замок. – Чего ты ждешь, в самом деле? Убей его, и бежим!

– Прощай, Арман, – промолвил математик.

Грянул выстрел. Арман покачнулся и лицом рухнул в снег.

– Скорее, Жан-Поль, скорее! – закричала Матильда, высунувшись из кареты. – Надо бежать!

– Не волнуйся, дорогая, – отозвался Ланглуа, взбираясь на козлы. – Благодаря этому болвану, – он кивнул на неподвижно лежащего на снегу Армана, – у них нет лошадей. Можешь не волноваться: они нас не догонят.

На крыльцо выскочили Амалия, Массильон и жандарм. Ланглуа засвистел и хлестнул лошадей.

– Стойте! – закричала Амалия.

– Прощайте, мадам Дюпон! – насмешливо прокричал Ланглуа, удаляясь.

Ему не следовало говорить так, Амалия выстрелила несколько раз.

– Куда вы стреляете? – крикнул Массильон. – Надо стрелять в кучера!

– Отсюда его не видно, – отмахнулась Амалия.

– Ни в кого не попали? – осведомился Комартен.

– Кажется, нет, – вздохнула молодая женщина. Опустив револьвер, она сделала несколько шагов вперед и наклонилась над каким-то темным пятном на снегу. – Черт возьми, да тут кровь! – проговорила она изменившимся голосом.

– Кровь? – заволновался Массильон. – Что, кого-то ранили?

Амалия и жандарм переглянулись.

– Думаю, Лефера, то есть Аржантея, – буркнула она. – Но где же он?

Учителю фехтования удалось зацепиться за запятки кареты, когда она уезжала. Злоба и горечь душили его. Почти не чувствуя боли, он подтянулся и, повиснув на руках, стал медленно перебираться на верх кареты, которая моталась из стороны в сторону.

– Но! Но! – возбужденно кричал Ланглуа.

Лошади фыркали и потряхивали гривами. Математик был слишком поглощен дорогой, чтобы глядеть куда-то еще, и это погубило его. Улучив удобный момент, Арман бросился на него. С диким криком Ланглуа выпустил вожжи из рук, и лошади, чувствуя, что никто больше не погоняет их, замедлили бег. Ланглуа яростно барахтался, норовя схватить своего врага за горло, но его бывший коллега оказался ловчее – отведя в сторону руку с рапирой, воткнул тонкое лезвие математику в грудь. Ланглуа захрипел и обмяк. Он был мертв.

Карета остановилась. Все кружилось вокруг Армана, рубашка на животе намокла от крови. Он стал слезать с козел, опираясь на рапиру, но не удержался на ногах и упал, взметнув вихрь снега. Небо над головой казалось черным, как запекшаяся кровь, а луна – холодной, как лик мертвеца. Сглотнув, Арман закрыл глаза, а когда вновь открыл их, увидел, что над ним стоит Матильда. В руках у нее была жандармская сабля, которую Реми Комартен забыл в карете.

– Опять ты, – с ожесточением проговорила женщина. – Опять!

Арман попытался собраться с мыслями.

– Матильда, – тихо проговорил он, – я люблю тебя.

– Думаешь, мне нужна твоя любовь? – с еще большим ожесточением спросила мадам Коломбье. – Ты убил его! И что прикажешь мне делать теперь, а?

– Послушай, Матильда, – пробормотал Арман. Пальцы его правой руки все еще сжимали рукоять рапиры. – Я… я согласен простить тебе, что ты хотела убить меня. Я могу простить тебе и не такое, поверь. Мы все еще можем уехать вместе… Если ты захочешь.

– Да с какой стати ты решил, что ты лучше его? – вскипела молодая женщина. – Кто дал тебе право убивать его?

Ее ненависть угнетала. Арман стиснул эфес, и в то же мгновение Матильда обрушила на него жандармскую саблю. С проворством, неожиданным для самого себя, он откатился в сторону, и удар ушел в пустоту.

– Матильда, стой! Умоляю тебя!

Не слушая его, она бросилась вперед, в бешенстве размахивая саблей. Он пытался парировать, уворачивался, но она все била и била, одержимая лишь одним желанием: убить его, расквитаться с ним за все ошибки, которые она совершила по его вине. Силы Армана таяли, он упал на колено, но все же через секунду поднялся. Он знал, что не сможет долго продержаться – раненный, против разъяренной молодой женщины. Внезапно что-то ярко вспыхнуло в его мозгу, и на какое-то мгновение секунды он словно перенесся в свой сон – тот самый, в котором увидел самый лучший фехтовальный прием. Почти машинально, не сознавая, что делает, он повторил удар, своим изяществом превосходящий все остальные, и, услышав сдавленный хрип, в удивлении поднял взгляд. Матильда, выронив саблю, стала медленно опускаться на землю.

– Матильда… – все еще не веря своим глазам, позвал Арман.

Но она не отвечала. Она упала на бок, вытянув одну руку в сторону, и больше не шевелилась.

Арман покачнулся. Рапира, обагренная кровью, выпала из его руки и мягко воткнулась в снег. Из последних сил он сделал шаг к Матильде – своей единственной любви, предавшей его. Но тут окружающий мир словно раскололся на куски, и Арман увидел ясный день, первую в своей жизни гусарскую атаку, потом ее сменило улыбающееся лицо отца, затем вдруг появился одноногий шарманщик, просивший милостыню возле их дома, и снова предстало лицо отца, но уже ужасным багрово-синим следом вокруг шеи, когда он лежал на столе в морге. Картинка сменилась, возник ручеек, убегающий вдаль, по которому уносился сделанный маленьким Фредериком Аржантеем бумажный кораблик. Но вот ручей взметнулся вверх, его воды стали черными, обступили со всех сторон, и тот, кто был на самом деле Фредериком Аржантеем, ушел на его дно, чтобы никогда уже не возвращаться…

Когда Амалия, Массильон и жандарм добрались до кареты, завязшей в снегу, возле нее оставались лишь три бездыханных тела. Арман Лефер лежал на спине, положив руку на грудь. Взор его был устремлен прямо в небо, и Реми Комартен, поколебавшись, закрыл своему спавшему однополчанину глаза.

– Это он их убил? – спросил актер.

Амалия кивнула.

– Его же ранили в живот, – пробормотал потрясенный Реми. – Как же он мог? С такой раной…

– Эликсир, – мрачно отозвалась Амалия.

– Что? – переспросил Реми.

Но Амалия ничего не ответила.