America Latina (Южная и Центральная Америка, 1995 г)

Не грусти, я вернусь очень скоро,

Не скучай, время быстро промчится.

Возвращайся в наш солнечный город,

А со мной ничего не случится.

Для тебя там горячая ванна,

И домашний уют, и подруги,

А меня ждут холодные страны,

Ледники, перевалы да вьюги.

Только зря я тебя утешаю:

Знаю сам, что там грустно и скучно,

Ветер голые ветки качает

И дождем сыплют низкие тучи.

Глава пятая. Холодные тропики

Колледж иезуитов имени Св. Игнатия Лойолы проводит конкурс красоты на звание "Мисс Христианская Любовь". Заявки на участие в конкурсе принимаются в часовне Св. Марии Египетской.

Плакат на автобусной остановке в г. Сечура

Панамериканское шоссе проходит вдоль всего побережья Перу, почти точно совпадая с древней дорогой инков. Этот участок трассы выгодно отличается от эквадорского обилием дорожных знаков и указателей. Почти сразу после пересечения границы сухие леса сменяются пустыней, тянущейся между океаном и Андами до Центрального Чили. В северной части этой полосы, называемой Сечура, дожди бывают в каждый год Эль-Ниньо, то есть раз в 4-6 лет, но дальше к югу становятся все более редкими.

В остальное время влагу сюда приносят зимние туманы - гарруа, которые проникают лишь на несколько километров вглубь суши. Там, где туманов нет, пустыня на протяжении сотен миль полностью лишена растительности. Реки, стекающие с Анд, прочерчивают ее зелеными полосками оазисов. В каждом из этих "островков"

археологи обнаружили по нескольку местных цивилизаций, которые сменяли друг друга на протяжении тысяч лет, прежде чем инки, проложив от оазиса к оазису дорогу, не объединили их всех силой оружия.

На самом краю пустыни есть большой заповедник Cerros de Amotape. Из-за перевыпаса скота здесь не осталось травы, а только зонтичные акации algarrobo (Prozopis), придающие пейзажу сходство с Африкой. Я так устал после пересечения границы, что забрел в первый же каньон и проспал весь дeнь. От фауны здесь сохранились только красные дятлы (Piculus rivolii), грифы и маленькие серые лисички (Dusicyon sechurae). Выше в горах растут кактусы Melocactus, которые местные жители, выходцы из Шотландии, называют throll`s prick ("член тролля").

Они и вправду похожи на полуметровые фаллосы с венком крошечных розовых цветков на кончике.

Нет на свете более унылого зрелища, чем города перуанского побережья зимой.

Среди голой, заваленной мусором каменистой пустыни торчат россыпи обшарпанных бараков, времянок и нефтяных вышек, а ветер несет на них серую пыль и холодный туман. Глядя, как угрюмые ледяные волны обрушиваются на безжизненные песчаные обрывы, трудно поверить, что эти воды - одни из самых богатых на Земле. Холодное течение, отнимающее жизнь у суши, щедро дарит ее морю. Бурно размножающийся планктон служит пищей косякам перуанского анчоуса (Engraulis ringens), благодаря чему здесь добывается четверть мировых уловов рыбы. Правда, в годы Эль-Ниньо анчоус почти полностью гибнет. Особенно страшными были последствия невиданного Эль-Ниньо 1982-83 годов. Дожди, обрушившиеся на Сечуру, превратили сотни километров пустыни в озера; дороги были разрушены настолько, что некоторые участки не восстановлены до сих пор; на пляжах образовался пятиметровый вал из мертвой рыбы. После этой катастрофы уцелевшие косяки анчоуса в основном ушли в чилийские воды, усугубив положение несчастного Перу.

Что происходит в пустыне после дождей, я мог видеть на крутом повороте шоссе. На обочине лежала опрокинувшаяся автоцистерна, вода из которой ушла в песок. В радиусе полусотни метров от этого места земля была покрыта концентрическими кругами распустившихся цветов. Спешно выскочившие из нор песчаные жабы Leptodactilys бродили по цветущему пятачку, пытаясь найти лужу для откладки икры. А вокруг на сотни миль тянулась ровная поверхность щебенки с редкими перритосами.

Перритосы ("собачки") - местное название сложных барханов, которые встречаются только в Сечуре и кое-где в Гашунской Гоби. Это горы из серого песка высотой около двухсот метров, покрытые правильной сеткой двух-трехметровых дюн. Почему они так называются, не знаю.

У самого берега на обращенных к морю склонах попадаются маленькие растения Tillandsia. У тилландсий нет корней, а воду они получают только из тумана. В таких местах водятся жучки-чернотелки, мухи, ящерицы, птички типа вьюрков и даже крупный хищник - похожий на варана Teyovaranus sechurae.

За Сечурой начинаются крупные оазисы с множеством древних развалин, захоронений и городищ. Здесь существует особая профессия - huaquero, "кладоискатель".

Археологам и полиции нередко приходится вступать с ними в перестрелки, чтобы уберечь от разграбления скрытые в земле сокровища. В основном страниями уакерос был открыт город Сипан, столица существовавшего в I-V веках государства Моче.

Сенсацией стало найденное недавно захоронение, названное "могилой правителя".

Старикашка был похоронен в древнеегипетской манере набальзамированный, с запасом еды и оружия, в компании убитых путем ритуальной трепанации жены, слуг и молодой наложницы. Всем им прикрепили на лицо выкованные из золота "улыбки".

Теперь все это можно увидеть в знаменитом археологическом музее городка Lambayeque.

На смену Моче пришла культура Тукуме. Раскопки под руководством Тура Хейердала обнаружили у тогдашних жителей оазиса высокую культуру мореплавания. Их бальсовые плоты достигали Чили и, возможно, Южной Мексики. При раскопке комплекса из 26 пирамид найдена великолепная керамика с изображением морских сцен, навигационного оборудования и рыб тропических вод.

В XII веке возникла новая цивилизация, Ламбайеке. От нее в музее остался целый этаж керамики с эротическими картинками. В эпоху Ламбайеке был распространен обычай сплющивать черепа детей дощечками, чтобы они вырастали с узкой головой - для красоты.

Перебравшись немного южнее, попадаешь в город Huanchaco, "Иерусалим Южной Америки". Здесь земля скрывает уже не три, а семь культурных слоев, из которых самый древний, Huaca Prieta, датируется XXX-XXV веками до н. э. Люди того времени жили в землянках, но у них уже существовал культ раковин. Особым поклонением пользовался моллюск Spondilys, похожий на красного морского гребешка, но с длинными выростами наподобие солнечных лучей. Ракушки священного спондилюса продаются здесь по сумасшедшей цене в 10 $, и мне пришлось полчаса бултыхаться в ледяной воде, чтобы наловить их самому.

В эпоху Guanaque (XXIV-VIII века до н. э.) местные жители изобрели знаменитые лодочки, которые используются местными рыбаками по сей день и называются caballitos ("лошадки"). Это связанные из камыша конструкции в форме домашней тапочки, но с острым загнутым носом. В такой лодке совсем мало места, и плыть на ней приходится верхом. Зато она идеально подходит для преодоления прибойной полосы. Рыбаки выходят на них в море всего на несколько сотен метров, собирают улов из ставных сетей и возвращаются, словно на досках для серфинга. За 5 $ можно прокатиться на "лошадке" самому (тут уж я не стал экономить). Кстати, на пляжи Уанчако съезжаются любители серфинга со всего света: здесь самая длинная в мире левая волна.

В VII-I веках до н.э. оазис был захвачен пришельцами с Анд, поклонявшимися ягуару, а потом уже знакомыми нам Моче. Моче не строили городов, а только храмы.

Секс у них не считался чем-то неприличным: общественное мнение поощряло занятие любовью на улицах и в любых других местах. Именно в этот период достигли вершины искусство керамики и ткачества. Моче воздвигли здесь пирамиды Солнца и Луны - самые большие сооружения доколумбовой Америки. Подобно иудеям, моче считали радугу символом связи между землей и небом и построили в честь нее маленький, но очень красивый храм.

В X веке оазис Уанчако стал столицей Чиму, которые основали огромный город Чанчан. К сожалению, он был сложен из сырцового кирпича. Со времени прихода инков в 1470 году здесь прошло около 60 дождей, так что от города осталось бескрайнее поле, усыпанное черепками. Только в центре столицы сохранились части стен, площади и рельефы с изображением нутрий и пеликанов с рыбкой в мешке. В местном музее хранятся две глиняные свистульки Чиму, изображающие самца и самку тинаму (Crypturella). Внешне они ничем не отличаются (как и сами птицы), но одна издает свист самца, а другая - более тонкий писк самки.

Дальше горы подходят ближе к берегу, а оазисы следуют один за другим. Каждый окружен сетью оросительных каналов, которые, однако, до сих пор не достигли таких размеров, как при инках. Большинство католических церквей здесь чуть-чуть недостроено. В конце ХVII века Испания, нещадно эксплуатировавшая колонии, ввела налог с каждой построенной церкви. Чтобы не платить, их оставляли слегка незаконченными.

Зато протестанские церкви все достроены, и притом с роскошью, хотя в некоторых из них по пять-шесть прихожан. От религиозных общин США и Европы поступают фантастические, по местным понятиям, деньги на пропаганду реформаторских течений. Особого успеха этот натиск не имеет. На ветровом стекле большинства автобусов можно увидеть маленький плакатик: "Мы здесь католики и не хотим менять веру. Пожалуйста, не настаивайте. Спасибо."

А вообще народ тут религиозен почти поголовно, даже городская интеллигенция.

Чтобы понять причину, достаточно пройтись по книжным магазинам. Половина из них торгует канцтоварами, а остальные состоят из двух отделов. Первый заполнен только христианской литературой, а второй - книгами по оккультизму, магии, гаданию, экстрасенсорике, полевыми определителями НЛО и прочей дребеденью. Когда рассказываешь людям, что человек произошел от обезьяны, на тебя начинают смотреть, как на пророка.

Ни в одной стране я не видел таких однообразных надписей на заборах, как в Перу.

Их всего три типа: "такого-то в президенты", "такого-то в депутаты" и "такой-то - друг Фухимори". По смене имен узнаешь, что пересек границу административных районов.

Альберто Фухимори пользуется всенародной любовью - ведь это последняя надежда страны, не вылезающей из беспросветного экономического упадка. Всего за несколько лет он реформировал экономику, сделав ее более капиталистической, разгромил маоистов и прочую красную сволочь как в горах, так и в парламенте, выбил огромную помощь у земляков - японцев и, главное, развелся со стервой-женой.

Посмотрев "Outbreake" ("Вспышку") - знаменитый фильм про эпидемию Эболы, снятый до того, как она на самом деле началась, я выбрался из очередного автобуса в пустынных предгорьях. Автобусы здесь очень комфортабельные и дешевые, но чешут без остановки до 20 часов. При этом, как написано в путеводителе, "туалет обычно заперт, а если нет, то занят, а если свободен, то обязательно окажется, что кто-то успел уделать все сиденье до того, как вы туда добрались".

К западу простиралась береговая пустыня, единственные обитатели которой - летающие за кормом к морю сероголовые чайки (Larus cirrhocephalus). На восток уходило сухое скалистое ущелье с редкими ивами у ручья и маленькими квадратиками полей - типовой среднеазиатский пейзаж. Свернув с шоссе, я поднялся немного в гору и оказался в самом зловещем месте континента - у ворот загадочного города Sechin.

Собственно говоря, никто не уверен, что это огороженное каменной стеной пространство - действительно город. Считается, что разрушенное глинобитное здание в центре - бывший храм, но точно неизвестно. Кто построил Сечин, когда это было и почему он оказался заброшенным - тоже загадка. В земле под ним и вокруг обнаружены огромные захоронения с сотнями изувеченных скелетов - вероятно, останки прежних жителей долины. А сам город окружен высокой стеной из гигантских каменных плит с жуткими рельефами, в основном изображающими пытки и казни. Отрубленные головы, выпущенные внутренности, отсеченные ноги и руки, искаженные ужасом и болью лица, угрюмые палачи с топорами - и все эти сюжеты в разных вариантах, нарисованных подробно и тщательно. Мрачные скалы закрывают постройку от света, лишь на закате лучи низкого солнца словно заливают кровью камни Сечина, отчего рельефы становятся особенно четкими и страшными.

Гора над развалинами покрыта черными отверстиями пещер, в которых сидят древние мумии. В сухом климате пустыни трупы сохраняются веками, даже не меняя позы.

Зерно в стоящих у их ног кувшинах до сих пор съедобно (я проверял). Многие женщины все еще держат руки на ткацком станке. А пустые глазницы смотрят вниз, на Сечин.

Солнце село, я поймал на дороге автобус и всю ночь поднимался по серпантину в холодные высоты Анд.

Когда проснулся, как раз начинало светать. Автобус только что перевалил через голые бесснежные Черные горы (Cordillera Negra). Прямо перед нами сверкающей ледяной стеной поднимались из тьмы долины 12 шеститысячников Белых гор (Cordillera Blanca), а у подножия ближайшего из них в узкой теснине стояла крошечная церквушка из розового мрамора, освещенная изнутри. Это было так красиво, что я даже забыл про фотоаппарат, а когда вспомнил, чудесное видение уже исчезло.

Белые горы называют "Американскими Гималаями". В коротком хребте 50 гор выше 5700 метров, во главе с пиком Huascaran (6768). Они фантастически смотрятся, особенно на закате, но приносят много бед жителям городов, расположенных вдоль их западного подножия. В узких, как щели между зубами, каньонах, разделяющих пики, лежит множество озер. Время от времени один из гигантских ледников, нарастающих под действием влажных ветров из Амазонии, обрушивается в озеро, вызывая грандиозный селевой поток. Поскольку здесь не бывает зимы, люди живут совсем близко к снеговой линии, и сели (по-местному, alluvios) накрывают их в считанные секунды. Особенно не повезло городу Yungay. В 1941 году сель мгновенно убил 5000 его жителей. Город отстроили вновь, и в 1962 году еще 4000 человек оказались похороненными заживо. Юнгай и опять восстановили на прежнем месте, где он простоял целых восемь лет, после чего был залит селем в третий раз, причем погибло 80000 человек. После каждой катастрофы жители, отстроив город, возводят на соседнем холме статую скорбящего Христа, причем каждая следующая больше и печальней предыдущей. Если бы я не был атеистом, то стал бы им в Юнгае.

"Айювии" обычно провоцируются землетрясениями, так что в 1970 году пострадали и многие соседние города. Продолжающиеся толчки порой заставляют движущийся сель растекаться со скоростью до 500 км/ч. Сейчас столица этого района, город Huaraz - тихое туристское местечко, где даже обилие альпинистов и прочих приезжих не заставило цены подняться выше 2$ за обед. Отсюда можно взобраться на автобусе к озерам Llaganuco - холодным голубым овалам в окружении черных стен каньона.

Глядя на их спокойные воды, в которых отражается белый купол Уаскарана, трудно представить, что в любой момент они могут стереть с лица земли расположенный как раз под ними Уарас со всеми жителями. На озерах множество птиц, а по зеленым берегам пасутся белоснежные андские гуси (Chloephaga melanoptera).

От озер колея поднимается серпантином к перевалу через Белые горы. Я уныло тащился вверх, не рассчитывая на попутку, но меня догнал "газик" местной полиции. Дорога довольно жуткая, к тому же ребята нервно оглядывались по сторонам, сжимая в руках автоматы.

Еще несколько лет назад отсюда начинались владения маоистов из Sendero Luminoso, "Сияющего пути". В последнее время, после ареста их пахана Абимаэля Гусмана и других "вождей", организация здорово сдала позиции. Часть людей ушла в Боливию, часть капитулировала или просто разошлась по домам. Лишь в самых глухих районах, особенно к северу от озера Хунин и в горной сельве, еще бывают случаи нападений маоистских стай. По телевизору регулярно показывают рекламный клип: сцену расстрела, потом текст: "Вы думаете, что все кончилось и мы никогда до вас не доберемся. Но если вы не придете с повинной, рано или поздно мы найдем вас и казним. Департамент полиции." Крут Фухимори, крут...

Не от хорошей жизни пошли местные жители за "Сендеро", и не тяга к острым ощущениям заставила их 15 лет вести гражданскую войну. Горы Центрального Перу - один из самых бедных районов мира. Сумасшедший рельеф до последнего времени не позволял провести сюда нормальные дороги, а сухой холодный климат превращает земледелие в каторжный труд. К тому же еще недавно местные жители, почти поголовно индейцы, подвергались безжалостной дискриминации. Сейчас установлено формальное равноправие, но лишь немногим общинам удалось выкупить землю у белых хозяев. Так что живут здесь хуже, чем при инках.

Первой в 40-е годы начала борьбу партизанская армия "Tupac Amaru", названная в честь последнего инки и добивавшаяся изгнания белых. После поражения "Тупак Амару" знамя борьбы перешло к маоистам, и лишь экономический рост последних трех лет заставил большую часть населения сложить оружие.

Я простился с полицейскими на перевале и пошел дальше пешком. На этой стороне гор было довольно пасмурно и зверски холодно (высота перевала 4800 метров).

Совсем рядом начинались синие ледопады Уаскарана, внизу сверкали озера, а на севере торчала из облаков острая снежная пирамида - Nevada Alpamayo (6524).

Говорят, что это самая красивая гора мира, но по-моему, Чогори в Каракоруме еще лучше.

Черно-белая горная каракара (Phalacobaenus albogularis) спикировала на замерзшую лужу и принялась долбить тонкий лед. Я подошел поближе и увидел, что подо льдом плавает Atelopus - черная высокогорная лягушечка. Благодаря цвету она может греться на солнце сквозь слой льда.

Поскольку зимы здесь не бывает, растениям легче подниматься в высокогорья. Даже у самой снеговой линии растет такая густая трава, что можно пасти скот. Стада коров и овец, гуляющих вокруг маленьких хижин, придают пейзажу сходство со Швейцарией. Только ламы не вписываются. На альпийских лугах множество красивых цветов, из которых одни причудливые, например пуйи, а другие удивительно похожи на наши горные, например, "андский рододендрон" (Bejaria). Под сенью его душистых кустов я и заночевал, найдя укромную нишу в большом ледниковом валуне.

Хотя Юлька, уезжая, оставила мне свой спальный мешок и теплые вещи, но все это было рассчитано в основном на тропики, так что даже в двойном комплекте я проснулся от холода. Нежный рассвет робко выглядывал из-за гор, синие вьюрки (Passerina) с веселым щебетом обследовали мой рюкзак, а в деревушках на той стороне ущелья уже поднимались дымки - народ собирался завтракать. И маленькие кактусы Parodia уже раскрыли навстречу солнцу свои чудесные цветки.

Через час я спустился к первой деревне, затем прошел еще десяток. Нигде, даже на Кавказе, я не видел такого гостеприимства, как здесь. Едва завидев меня, все жители от детей до стариков бежали навстречу с громкими криками "здравствуй, брат!" Они жали мне руку, хохотали от радости и готовы были вынести из дома последнюю лепешку, чтобы дать мне в дорогу. А ведь это не такие уж дикие места - туристы здесь бывают достаточно часто. Наверное, просто люди хорошие. Наконец меня догнали уже знакомые полицейские и отвезли вниз, на самое дно долины. Тут было жарко и сухо, тощие кактусы торчали из-под камней. Я пошел на юг и через час "голоснул" маленький грузовичок.

В кузове уже был пассажир - парнишка лет двадцати двух, довольно ободранного вида. Первые несколько часов он угрюмо молчал, потом вдруг вытащил из кармана ножик длиной сантиметров пять и заявил:

- Слушай сюда! Я из "Сендеро"! Гони деньги!

Я достал свой ножик, на целый сантиметр длиннее, и сказал:

- Отлично! Люблю убивать коммунистов! Еще вопросы есть?

Парень убрал нож и замолчал часа на три, а потом жалобно произнес:

- Слушай, ну дай хоть немного денег! Не на что до Лимы доехать!

Я уже готов был помочь ему, поскольку дал бы голову на отсечение, что насчет "Сендеро" он врет. Но тут мы остановились на заправку. Шофер отвел меня в сторону и прошептал, оглянувшись:

- Будь осторожен с этим типом! Он из "Сендеро Люминосо"! Они очень плохие люди!

Всех убивают!

Не знаю, была ли это правда или меня все-таки разыгрывали. Уже стемнело.

Пушистые горные лисички (Cerdocyon) перебегали дорогу в лучах фар, полоски степных пожаров ползли вверх по дальним склонам. Слышно было, как "грозный террорист" стучит зубами от холода. Потом он принялся клянчить и не умолкал весь оставшийся путь до Сан Луиса. Но этим дело не кончилось. Он ходил за мной по городку, он пытался просочиться за мной в отель и ныл, ныл, ныл. Чем больше он ныл, тем сильнее мне хотелось его все-таки зарезать, но на каждом углу торчал полицейский. Наконец я выдал ему пять центов, чтобы отвязаться. Этого ему хватило, чтобы взять билет на последний автобус до ближайшей остановки. Я посоветовал ему спрятаться за других пассажиров и попытаться так добраться до Лимы, но оказалось, что кроме него этим рейсом никто не ехал. "Чтоб ты в аварию попал, скотина!"сказал я в сердцах, когда автобус скрылся за поворотом.

Тащиться в отель было лень, и я прошелся пару километров в гору до озера Laguna Puruay, где и заночевал в старой кошаре.

Озеро расположено на высоте 3500 метров, но благодаря теплому микроклимату по берегам растет карликовый облачный лес - "выставка" папоротников, маленьких "драгоценных орхидей" (у них не очень интересные цветы, но удивительно красивые листья), мхов и колибри. Рано утром можно увидеть редчайшую картину: прячась в тумане, из леса выходят пастись на луга мохнатые горные тапирчики (Tapirus pinchaque).

Вернувшись в Сан Луис, я поймал попутку дальше на юг. Дорога вилась по берегу речки, и я высматривал под перекатами ручьевых уток (Merganetta armata) - своеобразных птиц, которые кормятся в самых бурных реках Анд. Вдруг мы увидели автобус, лежащий вверх колесами в реке. Шофер, раздевшись догола, перетаскивал на берег кожаные сиденья и прочие движимые детали. Парня из "Сендеро" нигде не было видно.

Я был потрясен подобной результативностью невинного пожелания. Впоследствии, когда мне пришлось передвигаться в основном автостопом и нередко торчать на обочине по нескольку часов кряду, я пробовал проверить эту методику на водителях проносившихся мимо лимузинов, но ни разу не сумел повторить успех.

Мучимый угрызениями совести по поводу невинно пострадавшего шофера автобуса, я добрался до маленького городка Chavin. Три тысячи лет назад здесь располагался центр культа ягуара (или пумы - ягуар ведь не водится на такой высоте). Большой курган на окраине города скрывает огромный подземный лабиринт. Сотни метров узких ходов пронизывают холм и уходят вглубь гор. В стены то тут, то там вмонтированы круглые каменные головы размером с большой арбуз. Большинство из них со зверским выражением лиц, но некоторые смешно улыбаются или весело подмигивают. Несмотря на бесчисленные землетрясения, туннели до сих пор в отличном состоянии, хотя во многие тупики уже не зайдешь - их заполнил кровавый помет вампиров, тысячами живущих в глухих частях лабиринта. Если спуститься далеко вглубь, к самым корням горы, то попадаешь в небольшую камеру, в центре которой возвышается трехметровая каменная стела в форме кинжала, сверху донизу покрытая изображениями богов - полулюдей, полукошек. О строителях Чавина мало что известно, однако, по предположениям археологов, они были все-таки людьми, а не гоблинами, хотя в это трудно поверить. По многим данным, культ ягуара связан с цивилизацией ольмеков - первой в Центральной Америке, но кто из кого произошел, пока трудно сказать.

Дорога снова поднялась на перевал, где серые андские олени (Hippocamelus antisiensis) паслись под краем снежника. Маленькое озерцо притаилось в ледниковом цирке на высоте 4663 м. Этот прудик под названием Niсococha ("озеро маленького мальчика") считается истоком Амазонки. Точнее, здесь берет начало Мараньон, который затем образует Амазонку, соединяясь с Укаяли. Отсюда всего 270 км до Тихого Океана, но ручейку, вытекающему из озера, предстоит путь в Атлантику - почти пять тысяч километров.

Описав почти полный круг, я опять оказался на западной стороне массива Уаскарана. Поздно вечером я высадился на развилке дороги близ села Пачабамба и побрел по колее вверх, слушая, как с треском замерзают лужи. Поначалу меня согревал вид освещенной закатом Кордильеры Бланка, похожей на языки пламени, но вскоре стемнело. Медленно набирая высоту, я видел, как звезды становятся все ярче, трава вокруг все ниже, а лед на лужах все толще. Чтобы не замерзнуть, приходилось идти быстрее, но рюкзак постепенно становился тяжелее, а воздух - более разреженным. Единственным живым существом, встреченным мной за долгие часы подъема, был невероятно пушистый черный королевский скунс (Conepatus rex).

Отчаянно завидуя его теплому меху, ковылял я по щебенке, пытаясь нашарить лучом фонарика что-нибудь подходящее для ночевки. Когда необходимость провести всю ночь на ногах стала почти очевидной, передо мной вдруг возник маленький белый домик - кордон национального парка Уаскаран. Минут сорок стука в дверь - и на пороге появился заспанный бородатый егерь, несказанно мне обрадовавшийся. Еще час - и я, согревшись за чашечкой кофе и дружеской беседой, расстелил на полу спальник и стал смотреть сон про теплые страны.

Эта высокогорная долинка носит странное имя - "Пуйя-раймонди". Местные жители стали так ее называть вслед за туристами и сотрудниками парка. Таким образом на картах появилось латинское название одного из самых удивительных растений на свете - гигантской пуйи.

Сейчас Puya raimondi, "живое ископаемое" из семейства бромелиевых, сохранилась только в нескольких глухих долинках Перу и Боливии, но нигде, кроме парка Уаскаран, их не осталось больше сотни. Она растет на высоте пяти тысяч метров, где вокруг только чахлые травинки и крошечные, обросшие густым белым пухом кактусы. Выглядит пуйя так: на коротеньком толстом стволе - пышный шар из узких острых листьев, покрытых колючками. Трехметровому шару требуется около ста лет, чтобы подняться на высоту человеческого роста. После этого он цветет и умирает.

Соцветие гигантской пуйи - зеленый "початок" высотой до 10 метров, свечкой торчащий из колючего шара и покрытый сотнями тысяч отдельных цветков.

Компании странных "шаров" - особый маленький мирок, некоторые из обитателей которого не встречаются нигде больше. В глубине колючих листьев прячут свои гнезда птицы, от колибри до голубей. Там им не страшен никакой хищник, но и сами они изредка погибают, напоровшись на шипы (только с колибри такого никогда не случается). Почти всех их пуйя снабжает не только жильем, но и кормом - ее нектара хватает десяткам птиц. Больше всего здесь гигантских колибри (Patagona gigas). Они размером почти со скворца, а их акробатический пилотаж перед цветками напоминает движения обычного колибри, снятые рапидом. Золотые дятлы (Colaptes) тоже опыляют цветы, но они живут в дуплах, которые выдалбливают прямо в самом соцветии. Головы дятлов выглядывают из гнезд, словно цветы-переростки.

Большие белые канюки Leucopternis используют "свечи" в качестве наблюдательных пунктов. Кроме птиц, с пуйей связаны около двадцати видов насекомых, а в основании стволов живут длиннохвостые горностаи (Mustela frenata).

Южнее этих мест, на высоте 4100 метров лежит большое озеро Конокачи, где гнездятся фламинго и прочие любители ледяной воды. Там я поймал автобус, битком набитый жующими коку местными жителями. Весело болтая, мы помчались вниз, сбрасывая высоту километр за километром, а горы на глазах становились суше и безжизненней - мы спускались к береговой пустыне. На очередной бензоколонке я вышел из автобуса размяться и увидел пожилого индейца, у ног которого лежали два больших шевелящихся мешка.

- Кто там? - спросил я.

- Chinchilla, - лучезарно улыбнулся он.

"Шиншилла, - радостно подумал я, - наконец-то я ее увижу." Этот пушистый зверек почти везде в Андах давно истреблен, и мне нигде не удавалось его найти. Каково же было мое разочарование, когда в мешке оказались обычные морские свинки (Cavia). Только тут я сообразил, что "чинчийя" означает "маленькая свинья".

Позже, кстати, выяснилось, что этим словом называют не менее десятка разных животных.

- А здесь кто? - Я показал на второй мешок.

- Legerro, - индеец приставил пальцы к затылку, изображая рога.

- Можно посмотреть?

- Нет. Они очень быстро бегают, еще упустишь.

Мы долго спорили. Он все боялся, что "легерро" убежит, мне ужасно хотелось выяснить, что же это все-таки за зверь, а автобус терпеливо ждал. Наконец мужик "сломался", и я с величайшей осторожностью развязал мешок.

Там сидел обычный домашний кролик.

За очередным поворотом каньона мы увидели расстилающуюся внизу серую гладь тумана. Он двигался на горы тонким слоем, не более ста метров в толщину, и на этой высоте по склонам узкой полосой росли "паучки" тилландсий и тощие кактусы.

Потом растительность исчезла окончательно, и в сером свете, просачивавшемся сквозь туман, перед нами потянулась абсолютная пустыня величественная и безжизненная.

В этой части побережья дожди случаются два-три раза в столетие, при особенно сильном Эль-Ниньо. Это слишком редко даже для "спящих" в почве семян, поэтому после ливня появляется совсем немного зелени. И все же береговая пустыня не совсем мертва.

Уже затемно я сошел с автобуса на Панамериканском шоссе, возле развилки с указателем "Loma de Lachay - 5 km". Огни трассы остались позади, и я весело шагал по асфальту в кромешном мраке. Прошло три часа, но вокруг не было ни огонька, ни травинки - только голые камни сухого русла. Где же, черт побери, этот Лома?

Наконец сзади появились фары, и меня догнал чудовищных размеров грузовик. Я отчаянно замахал руками, завизжали тормоза, и с десяток лиц появились в окнах кабины и над краем кузова. И все хором заорали:

- Ты с ума сошел! Здесь нельзя ходить ночью! Здесь кругом бандиты! Лезь скорее в кузов! Как ты сюда попал?

Оказалось, что дорога на Лома де Лачай теперь проходит чуть севернее. Ребята ехали в деревню, но обещали на обратном пути доставить меня на трассу. Я забрался в кузов и оказался на ящиках с апельсинами, причем изумительно сладкими - более вкусных цитрусов я не ел никогда в жизни. Если точнее, это был гибрид апельсина с мандарином.

- А зачем тебе Лома де Лачай? - спросил парень, сидевший рядом.

- Я биолог.

- Не может быть! Какое совпадение! Я тоже хочу учиться на биолога! Наука - наше будущее! Вот только отец, темный крестьянин, - он показал вниз, на кабину, - меня не понимает. Для него вся жизнь - это его несчастные апельсины. Только о деньгах думает. Учись, говорит, на агронома, иначе не буду платить за университет. Не хватает старику культуры, вот в чем дело! Если бы ты знал, как мне надоел он сам и его мерзкие цитрусы! Видеть их не могу!

"А деньги его тебе не надоели?" - хотел спросить я, но не смог оторваться от "мандасинов". Парень, впрочем, продолжал свой гневный монолог о недостаточном уровне культуры папаши, невзирая на молчание собеседника. Честно говоря, к тому моменту, когда мы наконец вернулись на трассу, цитрусы и мне начали надоедать - я съел почти ящик.

Мне пришлось пройти еще пару километров до точно такой же таблички "Loma de Lachay - 5 km", так что лишь за полночь я начал взбираться по грунтовке, полого поднимающейся по песчаным барханам. Время от времени я включал фонарик и все время видел одно и то же - бесконечную наклонную поверхность серого песка в легкой ветровой ряби.

И вдруг я почувствовал странный аромат - свежий запах молодой травы и распускающихся почек. "Все, догулялся, - мелькнула мысль, - уже глюки начинаются. Так она и съезжает, крыша." Но странный запах усиливался. Тогда я включил фонарик и опустился на колени.

Песок вокруг был покрыт крошечными круглыми листочками, аккуратно разложенными, словно монетки. Они были такими зелеными, такими нежными, что казались пришельцами с другой планеты в этом безграничном пространстве мертвых пустынь.

Чем выше поднималась дорога, тем больше они становились, и вскоре барханы стали сплошь зелеными, появилась трава, а за ней деревья. Передо мной были lomas - причудливый мир, рожденный к жизни зимними туманами.

Луга ломас существуют в нескольких местах Перу и Северного Чили, где склонам достается особенно много зимней влаги. Большую часть года, с ноября по июль, здесь только голый песок да торчащие кое-где сухие корявые стволы, похожие на привидения. Но ранней весной из песка появляется Hymenocallus amaucoes - маленькое растеньице с круглыми листочками и желтыми цветами. Потом к нему присоединяются другие травы, папоротники и песчаные водоросли, а одно дерево из десятка оказывается живым и покрывается листвой. В течение трех месяцев продолжается это чудо, а потом вновь исчезает без следа.

В густом тумане на вершине горы я поставил палатку и дождался утра. Среди причудливо изогнутых стволов бродили маленькие белохвостые олени. Этот вид отличается рекордной для копытных приспособляемостью, обитая повсюду от канадской тайги до колумбийской сельвы, но как он выживает здесь в жаркий сезон, не знаю. Среди травы в огромном количестве ползали улитки, а утром появились синие колибри Phodopis vesper. В "зеленые" месяцы они питаются нектаром, а остальную часть года - соком змеевидных кактусов, живущих в трещинах скал.

От заповедника Лома де Лачай уже совсем близко до Лимы. Ни в одной книге не нашел я ни единого доброго слова об этом городе. Особенно мрачными стали описания последнего времени, когда за 30 лет население выросло в 100 раз, достигнув 6 миллионов человек. Большинство вновь прибывших - недавние крестьяне, живущие в городках из мусора и перебивающиеся случайными заработками. Десятки километров грязных развалюх среди мрачной пустыни под вечно серым небом - зрелище не для слабонервных. И все же потихоньку люди как-то устраиваются и переселяются в центр, в тихие зеленые кварталы с красивыми домиками, цветочными клумбами и уютными китайскими ресторанчиками.

В Лиме я посмотрел интереснейший археологический музей и отправился на автостанцию. Под потолком зала ожидания висела клетка с туканом. "Смотри, какой пеликан!" - говорили матери, показывая на него детям. Народ здесь знает природу ничуть не лучше, чем у нас.

Расположенный южнее Лимы городок Pisco - единственное место в Перу, испытавшее на себе благотворное влияние великой русской культуры. В течение многих лет в Писко заходили советские рыболовные суда, и теперь все население городка знает слова "juy", "blyad" и "corifana".

В море напротив Писко разбросаны мелкие островки, знаменитые на весь мир благодаря залежам гуано. На островах гнездятся миллионы птиц, помет которых тысячи лет служил удобрением. Сейчас многометровые залежи гуано давно зарыты в поля как Перу, так и Западной Европы, а птицы вынуждены жить на голых камнях.

Раньше самыми многочисленными здесь были бурый пеликан (Pelecanus occidentalis), полосатый пингвин Гумбольдта (Spheniscus humboldti) и маленький ныряющий буревестник (Pelecanoides garnotii), заменяющий здесь чистиковых северных морей.

Первые два вида теперь лишены возможности рыть норы в гуано и сохранились в ничтожном числе, а пеликан стал мусорщиком и кормится в основном в портах. Стоя на причале, тень которого позволяет лучше видеть сквозь воду, можно наблюдать, как пеликаны пикируют за рыбой прямо вам под ноги. Тяжелые птицы ударяются о поверхность с такой силой, что оглушают мелких рыбешек, которых тут же подхватывают маленькие крачки (Sterna lorata).

В наши дни на островах больше всего бакланов, особенно перуанского (Phalacrocorax bougainvillii), колонии которого издали кажутся сплошным черным покровом на холмах. В скалах гнездятся перуанские олуши (Sula variegata), крупные келповые чайки (Larus dominicanus) и самые оригинальные из здешних птиц - фиолетовые крачки Larosterna inca с красным клювом и пышными, лихо закрученными кверху белыми усами.

Кроме местных видов, в богатые воды холодного течения собираются гости со всей планеты: кулички-песочники (Calidris) из тундр Чукотки и Аляски, большие поморники (Catharacta) из Антарктики, буревестники Puffinus с тропических островов Океании и Австралии, чайки с андских высокогорий.

Волны пробили в островах множество арок, гротов и туннелей, которые при некоторой ловкости можно исследовать на моторке. В укромных бухтах собираются южные морские львы (Otaria byronia), вдвое более крупные, чем северные, живущие на Галапагосах. Особенно внушительный вид у черных секачей в полтонны весом, с тяжелой медвежьей мордой и густой гривой на шарообразной груди.

На острова запрещено высаживаться, но небольшие гнездовья и лежбища можно посмотреть на соседнем полуострове Paracas. Его северный склон украшен трехсотметровым "канделябром" - рисунком в виде подсвечника из вырытых в земле канавок, увидеть который можно только с моря. Неизвестно, зачем древние жители этих мест создали рисунок - возможно, это был как бы маяк на границе земель, принадлежавших людям культуры Наска.

На соленых лагунах Паракаса зимуют фламинго с андских плато, а вдоль береговых обрывов величественно скользит на широких крыльях их земляк кондор. Но внутренние части полуострова безжизненны. Среди редких тилландсий бегают крошечные ящерки, настолько стремительные, что они перелетают с бархана на бархан, планируя на плоских боках. Кое-где попадаются странные птички Tinocorus.

Они похожи на жаворонков, но когда стайка взлетает, становится видно, что это кулички.

В этот день тумана не было, и пустыня здорово раскалилась на сонце, но море оставалось ледяным. Интересно, что фауна открытого моря тут антарктического происхождения (например, медузы Cyanea размером с парашют с 20-метровыми щупальцами), а донная фауна - тропического. В море попадаются ракушки теплолюбивых родов - Murex, Oliva, Conus. Правда, здесь они как-то грубее, чем обычно (и слишком тяжелы, чтобы взять с собой). Позже оказалось, что все они и даже крупная Voluta доходят до самой Огненной Земли. Перечитывая "Путешествие натуралиста вокруг света..." Дарвина, я обнаружил, что он тоже обратил внимание на это странное явление. Но нигде в литературе я не нашел никакого объяснения такому необычному факту.

За Паракасом начинается самая сухая часть пустыни. Со времен Конкисты дожди тут шли всего 3-4 раза, а туманы почему-то слабее, чем в других местах. Хотя оазисы здесь разделены десятками, а то и сотнями километров, инки сумели проложить вдоль берега дорогу. Поскольку у них не было колесного транспорта, основным средством связи были профессиональные бегуны, бесстрашно преодолевавшие весь путь от одного конца пустыни до другого. Для них через каждые 7 километров строились "почтовые станции", многие из которых стоят по сей день. Сама же дорога в основном оказалась под асфальтом Панамериканского шоссе.

Недалеко от городка Ico сохранилось огромное кладбище Chauchilla, где многие километры пустыни покрыты сидящими мумиями. Кладбищем пользовались с III века до н. э. и до самого прихода инков в XV веке. Сейчас в Ико создан специальный институт, занимающийся изучением мумий, точнее, людей, которые в них превратились - их болезней, образа жизни, культуры и так далее.

Чего только не увидишь в музее института! Огромные тканые полотна из птичьих перьев, керамика всех цветов радуги, черепа со следами трепанации (нередко успешно зажившей или заделанной кусочком золота), висящие на поясах мумий трофеи - сушеные головы врагов, женские косы до трех метров в длину, компьютеры V века под названием ки-пу, представлявшие собой связки веревок с узелками... Ткацкое искусство Чаучийя считается непревзойденным как по технике, так и по краскам.

Однако в Ико есть и более необычный музей. Он принадлежит дону Альваресу, алькальду (старосте) одного из кварталов. В музее собрано около ста тысяч маленьких круглых камней с выбитыми на них рисунками. Дон Альварес утверждает, что нашел их в пустыне. Специалисты считают большинство камней подделкой, что неудивительно. На них попадаются такие рисунки, как сцены охоты на динозавров или жирафы, изображенные в стиле диснеевских мультиков. С другой стороны, какая-то часть камней должна быть подлинной - один человек просто не смог бы за свою жизнь изготовить такое огромное количество. Многие рисунки выполнены в той же манере, что и древняя керамика, к тому же некоторые сюжеты в последние годы были обнаружены в других местах. Так, в частности, случилось с одним из рисунков, всегда приводившимся как пример несомненной подделки. Федерация археологов Перу направила дону Альваресу письмо с просьбой хотя бы в завещании, подлежащем оглашению после смерти, сказать правду: какие из наиболее интересных камней подлинные, а какие - подделки. Неизвестно, внял ли он просьбе. Пока дон Альварес клянется, что все камни древние, и стрижет с туристов по 10 $ за вход (я расплатился фальшивой бумажкой, которую мне подарили в качестве сувенира полицейские на Уаскаране).

Эти мертвые равнины словно пропитаны ощущением тайны. Главная загадка, однако, предложена вниманию всех желающих на каменистом плато чуть севернее городка Наска. Знаменитые "линии" расположены по обе стороны от шоссе, но с земли можно разобрать только самые маленькие рисунки. Чтобы посмотреть на них сверху, надо влезть на вышку, а лучше подняться в воздух на воздушном шаре или самолете. Я, конечно, выбрал шар (20 $). Помимо прочих преимуществ, этот способ позволяет взглянуть на рисунки так, как, возможно, их видели сами создатели.

Все "линии" созданы очень простым способом. С поверхности снят верхний слой черных от пустынного загара камней, и образовались узкие ложбинки, которые сверху кажутся светлыми. О смысле рисунков выдвинуто около тысячи гипотез.

Сейчас мы знаем, что они создавались в разное время и, вероятно, с разными задачами.

Самые древние, маленькие (3-10 метров), изображения людей созданы культурой Паракас в IX - II веках до н. э. Они расположены у подножия холмов и видны с вершины, два человека могут сделать такой рисунок за день. К этой группе относится фигурка с большой головой и круглыми глазами, с легкой руки автора "Воспоминаний о будущем" Денекена названная "астронавтом", а также "руки", довольно грубо набросанные.

Куда большее впечатление производят рисунки, выполненные в последующую тысячу лет. Они стилизованы в той же манере, что и росписи керамики того времени, и относятся к культуре Наска. Это колибри, ящерица, обезьяна, дерево, пеликан, кондор, паук, рыба и прочие существа, все размером 50 100 метров и абсолютно "нечитаемые" с земли.

Зачем в бесплодной пустыне проделана такая гигантская работа? Что обозначают рисунки? Почему все они выполнены непрерывной и непересекающейся линией? А главное, кому они предназначались?

Еще несколько лет назад казалось, что на эти вопросы никогда не будет ответа. Но теперь потихоньку появляются новые данные, позволяющие кое-что понять.

Во-первых, выяснилось, что рисунки соответствуют древним знакам Зодиака.

Во-вторых, были найдены доказательства того, что жители оазиса Наска умели летать на воздушных шарах. Странные легенды давно были записаны этнографами, а в музее дона Альвареса были камни с соответствующими рисунками. Но только в 1989 году в "запечатанном" захоронении были найдены глиняные горшки с изображениями шаров, теперь уже несомненно подлинными.

Что касается третьей группы рисунков, то она всегда считалась самой загадочной, а теперь стала самой понятной. Через все плато от края до края проложена сложная сеть прямых линий, а местами построено нечто и вовсе неожиданное: длинные четырехугольники, постепенно сужающиеся к одному краю.

Сейчас практически доказано, что четырехугольники - это беговые дорожки для ритуальных состязаний. Как и прямые линии, они датируются VII веком. А многокилометровые линии представляют собой своего рода древнюю обсерваторию или календарь. На одном из боливийских плато существует сходная система, которой индейцы еще недавно пользовались для определения сроков сева и уборки урожая.

Кстати, климат плато в прошлом, видимо, был чуть более влажным. Кое-где его пересекают неглубокие сухие русла, вдоль которых торчат редкие мертвые кустики.

Ближе к оазису, до которого всего пять километров, растет трава и водится всякая мелочь - вьюрки да хомячки (белые Auliscomys и желтые Phyllotis). Увидеть их можно только рано утром, до рассвета - с наступлением жары все прячутся.

Сам городок ничем не примечателен: пара бензоколонок, кафе, общественный телевизор на главной площади, собор... За ним - снова сотни километров пустыни, где песчаные заносы то и дело перекрывают дорогу. Трудно поверить, что всего несколько миллионов лет назад здесь было море в песках найдены скелеты древних китов. Там, где трасса выходит к океану, видна непрерывная цепочка из чаек, куликов-сорок и песочников, выстроившихся вдоль берега в ожидании отлива. Лишь после целого дня пути шоссе сворачивает к горам. Сначала появляются самые высокие в мире барханы, до километра в высоту, потом странные серебристо-серые дюны на розовом песке, и, наконец, огни Арекипы.

Старинный город у подножия вулкана El Misti (5835 м), Арекипа сохранила средневековое обаяние, несмотря на многочисленные землетрясения. К сожалению, я приехал сюда в полночь, а в четыре утра уже вскочил в следующий автобус, так что город видел только из окна такси. После нескольких часов подъема мы преодолели высокий и очень холодный перевал и оказались в устье каньона, прорезанного в горах рекой Colca.

Здесь почти все деревни были полностью или частично разрушены землетрясением 1992 года, и многие жители все еще ютились в палатках. Тем не менее они выглядели очень веселыми, особенно женщины. гордо расхаживавшие в надетых по случаю воскресенья шляпах в виде коробок из-под торта. Дорога вилась по краю каньона, самого глубокого в Южной Америке (борта на высоте 4500 м, а дно на 1500). В самом узком и глубоком месте я сошел и увидел огромную толпу туристов.

В нишах скал, образующих вертикальные стены каньона Колки, гнездятся кондоры (Vultur gryphus). Каждый день около пяти часов утра вдоль ущелья начинает дуть сильный ветер, который отражается от скалы с гнездовой колонией и сворачивает вертикально вверх. Птицы используют этот восходящий поток, чтобы набрать высоту и затем разлететься на поиски пищи. К сожалению, все автобусы прибывают на "смотровую площадку" под названием Cruz del Condores к шести утра, когда смотреть уже практически не на что.

Я понял, что опоздал, и решил дождаться следующего утра, отдохнув в этом изумительно красивом месте после многих дней в дороге. Поставив на уступе скалы палатку, я лег загорать, благо солнце уже согрело склоны и понемногу становилось жарко, а туристы благополучно разъехались. К тому же я наконец-то нашел способ избежать облезания носа.

С тех пор, как я обжег его на Памире, мой длинный нос очень легко обгорает.

Стоит хоть ненадолго очутиться в тропиках или горах, как он начинает облезать и продолжает "линьку" еще несколько месяцев после возвращения. Теперь я придумал, как его защитить. Хотя этот метод, увы, пригоден только для безлюдных мест, он зато прост, как все гениальное: достаточно надеть на нос презерватив!

День пролетел быстро. Несмотря на холодный ветер, вокруг кипела жизнь. Из ущелья кругами поднимались хищные птицы - чилийские орлы (Geranoaetus), канюки, каракары. Над бесчисленными цветущими кактусами Lobivia вились неустрашимые колибри - гигантский и горный (Oreotrochilus). Изредка появлялись несколько неуместные в столь суровом краю зеленые попугайчики (Leptopsittaca). Среди камней бегали пушистые хомячки (Andinomys) и серебряные шиншилловые крысы (Abrocoma). Пара золотых дятлов (Colaptes rusticola), живших в норе на откосе, оглашала горы пронзительными криками. К полудню водопады на противоположной стороне ущелья оттаяли, и эхо их веселого шума запрыгало по скалам. Мне отравляло удовольствие только ожидание ночи, поскольку я не знал, насколько сильный мороз будет под утро. Если бы я только мог, как колибри, впасть в анабиоз!

Солнце коснулось горизонта, и в дальних деревнях зажглись первые огоньки.

Появились кондоры - они возвращались к гнездам, летя над дном каньона. Шиншилл сменили горные вискачи (Lagidium peruanum). Эти грызуны очень похожи на зайцев, но у них длинный хвост с пушистой кисточкой. Я как раз надел на себя всю одежду и приготовился сделать вылазку в поисках ночных зверей, когда подошел вечерний автобус.

Оказалось, что мне не придется дожидаться утра в одиночестве. Рядом со мной поставили палатки молодая парочка из Англии, немецкий фотограф и компания шведов. За дружеской беседой мы просидели до тех пор, пока не замерзли водопады.

Тогда мороз разогнал нас по палаткам. Проснулся я часа в три ночи. Даже сквозь стены палаток было слышно, как ворочаются и стучат зубами соседи. Стоило мне вылезти наружу, как и все остальные, точно по команде, выскочили на улицу и принялись прыгать и приплясывать, пытаясь согреться.

- Хотел бы я очутиться сейчас в моей хоббичьей норке, - грустно сказал я. Все засмеялись было, но тут из черной глубины каньона донесся жуткий, леденящий душу, глухой вой, перешедший в грозный рев.

- Что это? - прошептала англичанка, снова начиная дрожать.

Ей никто не ответил. Издавать подобные звуки мог только пьяный динозавр. Новая волна кошмарных завываний накатила на нас и заметалась между скалами. Звуки не стихали минут десять, но постепенно мы все-таки догадались, каков их источник.

Этот страшный вопль был просто клаксоном первого утреннего автобуса, многократно усиленным в каменном мешке каньона. Далеко внизу водитель выписывал круги по деревне, стремясь набрать как можно больше пассажиров, прежде чем ехать в город.

То, что 99% жителей мечтают спокойно поспать до утра, его не интересовало.

Когда концерт кончился и полупустой автобус прогрохотал мимо, мы огляделись.

Высокогорные звезды сплошь усеяли небо - жителям равнин трудно представить себе, как это может быть красиво. Особенно интересно было увидеть украшение южного неба - Магеллановы облака. Это две небольших эллиптических галактики-спутника, вращающихся вокруг нашей галактики Млечного Пути. Пышный слой инея покрывал траву, в тишине слышалось тихое потрескивание промерзших скал.

Нам пришлось долго ходить вверх-вниз по дороге, чтобы не закоченеть совсем.

Наконец начало светать, а в полпятого появилось солнце, и сразу пробежал по траве первый ветерок. Через двадцать минут он выл в каньоне, словно самолетная турбина, а с края скалы, наверное, можно было прыгать с зонтиком вместо парашюта - настолько силен был восходящий поток. И тогда из глубины ниш и трещин появились кондоры.

Пока кондор сидит на земле, в нем, как и во всех американских грифах, есть что-то куриное. Грузные черные птицы сгорбились на краю своих пещер, дожидаясь, когда ветер наберет силу. Я сполз по скале немного вниз и насчитал шесть пар, причем у четырех уже были взрослые птенцы. Молодые кондоры не выдержали первыми - они спрыгнули в поток и принялись выписывать круги, иногда чудь задевая скалы маховыми перьями. Что же до взрослых, они ждали еще минут десять, отряхиваясь и причесывая друг другу пушистые белые воротнички. Лишь когда ветер понес вверх пыль и мелкие камешки, они расправили трехметровые крылья и скользнули в пустоту. Поначалу они не стали набирать высоту, а лишь планировали туда-сюда, и пусть надо мной смеются все орнитологи, но я готов дать голову на отсечение, что они просто получали от этого удовольствие. Они то пикировали к самому дну, сверкавшему речным льдом в двух километрах под нами, то описывали мертвые петли (вот уж чего не ожидал от грифов!), то подлетали к нам и медленно проплывали мимо, внимательно разглядывая. Я мечтаю когда-нибудь оказаться на этом месте с дельтапланом и составить кондорам компанию - посмотрим, как им это понравится?

Наконец взрослые стали подниматься и, достигнув высоты около 5500 метров, разлетелись кто куда. Коричневый молодняк еще долго играл в солнечных лучах, отрабатывая фигуры высшего пилотажа и отчаянно скрипя перьями на виражах. Иногда любопытный "птенчик" оказывался всего в десятке метров от нас - встречаться с ним взглядом было особенно интересно. Без четверти шесть они один за другим укрылись в гнездах. Только покрытый темным пухом кондоренок помоложе, еще не умевший летать, остался грустно сидеть в тени, но теперь заметить его, не зная заранее, куда смотреть, было просто невозможно.

Тут подоспели два десятка автобусов с туристами. Мы с немецким фотографом Клаусом показали им кондоренка, и благодарная публика угостила нас завтраком. Мы воспользовались одним из их автобусов, чтобы спуститься в соседний городок, а там пересели на пассажирский.

У индейцев Перу и Боливии удивительно красивая музыка, сплав инкской и испанской традиции. Их незатейливые мелодии написаны с таким вкусом и так гармонируют с природой, что слушать их можно бесконечно, какими бы простыми не были слова песен. К сожалению, услышать их тут можно довольно редко. Лучшие ансамбли гастролируют по всему миру, от Нью-Йорка до Москвы, пользуясь особой популярностью у хиппи из-за внешнего сходства, а народ слушает нечто современное. Как и наши эстрадные шлягеры, здешние "хиты" представляют собой тошнотворную смесь слезоточивых псевдонародных мотивов с пятью аккордами электрогитары. Но народу нравится. Мы ехали в автобусе третий час, поднимаясь все выше по склонам, покрытым террасами времен инков, а шофер раз за разом ставил одну и ту же кассету в стиле "Ласкового мая", и все радостно подпевали.

Моего спутника наконец прорвало:

- Я не могу больше это слышать! Мне надоела эта музыка! Мне надоел этот голос!

Мне надоели эти слова! "Почему ты меня не любишь, почему гуляешь с другим!" Как можно петь такую бредятину!

- Но три четверти всех песен в любой стране написаны в точности про то же самое,- сказал я.

- Пускай так! Но они хотя бы разные! Ни в одной стране мира не станут слушать ничего подобного!

Я хотел было с ним согласиться, но вспомнил свое путешествие на Урал в год наивысшей популярности Марины Журавлевой (в Москве этой чумы каким-то чудом избежали), и у меня окончательно пропало желание обсуждать музыкальные темы.

В этот момент мы преодолели перевал и покатили по широкому плато. Вдруг над заснеженным конусом вулкана Sobancalla, маячившим километрах в пяти, взметнулось огромное облако ангельской белизны. Спустя секунду стекла звякнули от воздушной волны. Это был один из самых редких типов извержений - фреативный взрыв, выброс чистого водяного пара. Я решил про себя, что сойду с автобуса и попытыюсь взобраться к кратеру, если взрыв повторится, но вулкан замолчал.

На закате мы добрались до Арекипы. Клаус отправился на вокзал, чтобы ехать в Куско на поезде. Автобусом вдвое быстрее и вдвое дешевле, но путеводитель "Lonely Planet" утверждает, что в поезде более колоритная публика. По моим данным, разница только в количестве воров.

У меня как раз кончились 200$, которые я разменял при въезде в Перу, а открытия банков пришлось бы ждать до утра. Цены в разных автобусных компаниях очень сильно отличаются, а последний автобус из тех, на которые мне хватало, ушел полчаса назад. Но владелец компании сказал "не проблема", посадил меня в машину и повез вдогонку. На другом конце города мы догнали автобус, я втиснулся внутрь, одел на себя все, что было, и после ночи пути оказался в Куско.

Куско, столица империи инков Тауантин-суйю, самый красивый город обеих Америк.

Он расположен на высоте 3800 метров, поэтому небо и освещение здесь такие красочные и разнообразные, какими бывают только в горах. В центральной части нет ни одного здания моложе 1800 года, причем на многих улицах до высоты метра-двух идет кладка еще имперских времен, а выше испанская. Постройки инков легко узнать - они сложены из гладких квадратных камней с закругленными углами, притертых так, что между ними нельзя просунуть ножик. Староиспанская архитектура в Куско еще прекрасней, чем в Кито, а народ еще более симпатичный. Особенно хорош город днем, когда из школ идут дети, одетые в разноцветные форменные свитера, и в сумерках, когда горы освещены заходящим солнцем, а соборы - прожекторами.

Куско стал столицей в XI веке, но поначалу контролировал лишь свою долину. В XV веке воинственные соседи чанка постепенно отняли у него почти все владения и в конце концов осадили сам город. У тогдашнего правителя Виракочи было три сына, в точности соответствовавших сказке. Отец и двое старших готовы были сдаться, но младший сын Пачакутек силой заставил их продолжать борьбу и сумел разбить чанка.

Войска провозгласили его инкой (императором). Не прошло и двадцати лет, как все горы Перу оказались во власти Пачакутека Великого. При его сыне Тупак Юпанки экспансия продолжалась, и к 1525 г инки покорили громадную территорию от Колумбии до Центрального Чили. Вероятно, со временем они захватили бы и остальной континент, кроме, может быть, Южного Чили, где у них был достойный противник.

Инки создали плановое государство, в котором каждый мешок зерна и каждая лама подлежали строгому учету. Для удобства статистики жителям запрещено было менять место жительства и профессию. Крестьяне были объединены в коммуны нескольких уровней (по 10, 100 и т.д., до 4000 семей). Интересно, что подобная система существовала и у монголов. Покоренным народам инки не навязывали свою религию и культуру, надеясь, что те ассимилируются сами собой. Требовалось только выучить государственный язык кечуа и признать инку наместником бога Солнца на Земле. В империи не было голодных и нищих, и все довольно эффективно работало, по крайней мере поначалу. А ведь у них не было иных средств сообщения, кроме вьючных лам и профессиональных бегунов. Но инка все же правил империей, протянувшейся на 5000 километров по самым труднопроходимым ландшафтам Земли.

Мощеные дороги инков напоминают римские, но на перевалы ведут не серпантины, а ступеньки - колес-то не было. Кроме береговой дороги, была еще горная, проходившая от Аллеи Вулканов до Чили прямо по Андам. Через реки строились подвесные мосты до 200 метров в длину.

В конце концов именно расстояния косвенным образом оказались причиной гибели империи. После высадки испанцев на севере по всей Америке прокатились опустошительные эпидемии. Заболел и тогдашний инка, Уаскар. Его брат Атауальпа, командовавший армией на далеком севере, провозгласил себя инкой, и началась гражданская война. Прийдя к власти, Атауальпа устроил страшную резню. Тут, как нарочно, появился Писарро со своими головорезами и, пользуясь моментом и невероятным везением, захватил власть. Так, по вине скорее кровавого параноика Атауальпы, чем конкистадоров, погибла высочайшая цивилизация Америки.

Сейчас в городе не осталось ни одного целого здания имперских времен, только храм бога Солнца Инти уцелел почти весь (на нем теперь стоит собор). Но семицветные флаги Тауантин-суйю снова подняты над Куско, а народ по-прежнему говорит на кечуа и ходит в национальной одежде.

Я остановился в крошечном отельчике на улице Тупак Юпанки у самой центральной площади. Сначала с меня брали доллар в день, позже по дружбе сбавили цену вдвое.

Пару дней я просто отдыхал, исследуя соборы, музеи и рынки. Последние представляют интерес прежде всего для ботаника - ведь здесь родина множества культурных растений. Даже обычный картофель продается десятков видов, с клубнями всех цветов радуги и самого неожиданного вкуса. Очень интересно было попробовать также клубни различных видов настурций и кислиц. Но самый знаменитый из местных деликатесов, вкуснейший фрукт мира, нежную чиримойю (Annona chirymoya), мне не удалось найти - не сезон.

Из Куско я надеялся попасть в национальный парк Ману. Это участок восточного склона Анд с предгорьями и частью равнины, площадью примерно с половину Подмосковья. Он занимает первое место среди заповедников мира по богатству флоры и фауны, но добраться туда очень сложно. Туристические фирмы берут 500-2000 $ за десятидневный тур, причем минимум половина времени уходит на дорогу. А другого транспорта нет.

Для меня Ману был последней надеждой найти большой участок действительно нетронутого тропического леса. Экспедиция туда требовала больших затрат времени и денег, но я не был уверен, что все это имеет смысл. Что ждет меня там? Может быть, опять пастбища и заросшие вырубки, покрытые цекропией и заплетенные монстерой? Оба растения очень красивы, но тащиться ради них в такую даль...

Я пришел в контору заповедника и предъявил Индульгенцию. "Ах, ты биолог!" - радостно закричали сотрудники и устроили мне сорокаминутный экзамен, чтобы проверить. Видимо, уровень моей эрудиции их устроил - меня обещали забросить в лес при первой возможности. Но только через два дня мне сообщили, что, если я сумею добраться до деревни Shintuya на реке Alto Madre del Dios за полтора дня, то могу попасть на лодку, идущую на Рио Ману. При этом всю еду на месяц необходимо брать с собой.

В тот же вечер я закупил 20 кило риса и столько же прочих продуктов, так что лишь с большим трудом мог оторвать рюкзак от земли. На базаре мне очень удачно подвернулся чилийский фонарик на четырех батарейках. Он оказался чудом техники:

светил ярче, чем автомобильная фара, и при этом батарейки почти не садились.

Найти котелок мне поначалу не удалось, и пришлось купить металлическую миску.

Потом котелок все же отыскался, а миску я продал хозяйке отеля (к большому ее удивлению).

Утром я дополз до автостанции. Автобус идет два дня и отходит через день, но мне удалось найти "фиат" с самодельным кузовом до поселка Pilcopata выше по течению.

Хозяин машины поначалу то и дело развлекал нас, сидящих в кузове, исполнением русских песен, на которые он оказался большой любитель. Час за часом мы карабкались в горы, и вскоре стало так холодно, что закоченели даже индейцы, сидевшие рядом в кузове. Они перестали тянуть монотонные песни на смеси испанского и кечуа и угрюмо смотрели по сторонам.

Мы взобрались на очень высокий перевал, где стояли два десятка крошечных домиков - инкские храмы звезд. Здесь свистел пронзительный ветер и ничего не росло, кроме совсем утонувших в земле микроскопических кактусов. Во времена инков люди почему-то любили селиться как можно выше остатки храмов и даже жилых домов той поры можно найти на ледяных вершинах гор, у кратеров вулканов и в прочих неожиданных местах. Потом мы спустились в долинку, где у канав разгуливали стайки пунских ибисов (Plegadis ridgewayi), и снова полезли вверх.

За вторым перевалом перед нами открылась серая гладь облаков, освещенных заходящим солнцем. Едва мы нырнули в облака, как стало совсем темно, а к холоду и ветру присоединился ледяной дождь. Облачный лес стоял угрюмой черной стеной, лишь изредка в лучах фар звездами вспыхивали большие белые орхидеи. Виток за витком мы спускались во мрак. Я закоченел до полного отупения и уже не верил, что где-то может быть тепло, а сил хватало только на то, чтобы не выпасть из кузова на ухабе.

Так я попал в Ману.

Походная песня индейцев Кечуа

Caminemos, caminemos,

Muchas caminos tenemos.

Muchas caminos tenemos,

Caminemos, caminemos.

Lejos, lejos es camino,

Muchas piedras al camino.

Muchas piedras al camino,

Lejos, lejos es camino...По дороге, по дороге,

(перевод)

Все шагаем по дороге.

Все шагаем по дороге,

По дороге, по дороге.

Далека у нас дорога,

И камней на ней так много,

И камней на ней так много

Далека у нас дорога...

Глава шестая. Ману

Когда-то мы жили на небе, в раю. Но потом мы нашли большую сейбу и по ней спустились в Лес. Лес нам понравился больше, и мы остались жить на земле.

Легенда индейцев мачигенга.

Постепенно потеплело, тучи разошлись, и в небе появились звезды, а в траве - светлячки. Большие белые орхидеи Cattleya сменились маленькими алыми Oncidium.

Странные существа перебегали дорогу в лучах фар - норковые опоссумы (Lutreolina), колючие древесные крысы (Isothrix), жабы-рогатки (Ceratophrys).

Когда наполненный ароматом цветов воздух стал совсем теплым и влажным, впереди вдруг замелькали огни, и в час ночи мы прибыли в Пилькопату единственную большую деревню в охранной зоне заповедника.

Ночевать пришлось на местном базарчике. Жители вповалку спали на прилавках, а по ним бегали землеройковые опоссумы (Caenolestes). Эти маленькие зверьки считаются самыми древними из настоящих млекопитающих никогда бы не подумал, что "живые ископаемые" бывают такими наглыми. Выбрав самый темный из свободных прилавков (спать под фонарями не рекомендуется - они привлекают слишком много причудливых насекомых), я дождался рассвета и на первом попутном грузовике спустился в Шинтуйю на реке Верхней Богоматери (Alto Madre del Dios).

Эта быстрая порожистая река образует южную границу национального парка. Ниже она сливается с Рио Ману и дальше называется просто Матерь Божья (Madre del Dios).

Ее долина входит в охранную зону, нижние 75 километров Рио Ману - это зона туризма, а весь остальной бассейн Ману с притоками - зона абсолютной заповедности. Там нет никого, кроме двухсот индейцев. Единственный транспорт на реках - долбленые пироги с подвесными моторами, причем в сухой сезон они едва проходят в верховья из-за мелей, а в дожди частенько опрокидываются на бурунах.

В такой пироге мы и двинулись вниз с грузом риса для егерей, живущих на двух кордонах по Рио Ману. Роскошный тропический лес тянется по берегам, а на пляжах собирается целая коллекция птиц. Фантастически яркие попугаи ара парами пролетали над рекой или глядели на нас из дупел в старых деревьях. Мы заночевали в Boca Manu (Усть-Ману) - деревушке у слияния рек, а наутро поднялись до нижнего кордона Romero.

Разгрузив рис, ребята уплыли дальше, а я остался на "пристани" из двух затонувших пирог. В сотне метров виднелся домик кордона. Во всех странах мира на кордонах заповедников собирается самая лучшая публика, так что я зашел внутрь, словно к себе домой. Двое небритых егерей сидели за бутылкой водки. Увидев меня, они молча налили стопку и спросили: "Queres sin comida, macho?" (Мужик, без закуся будешь?)

В Ромеро я прожил неделю, потихоньку исследуя лес и озера в окрестностях. От кордона расходятся старые полузаросшие тропинки, но по лесу можно ходить и просто так. Местные жители иногда пользуются для этого мачете, но от него много шума и мало толку. Лишь там, где разрослась карликовая пальма Geonoma, подлесок почти непроходим.

Был разгар сухого сезона, поэтому плотная дымка скрывала далекие горы, а рассветы и закаты казались особенно романтичными. Раз в два-три дня проходил легкий дождик, река поднималась на час-другой, но потом продолжала спадать. Днем по нескольку часов стояла жара, и это время я старался проводить в воде.

Купаться в реках Ману лучше в футболке и обязательно - в плавках, потому что здесь много мелких рыбешек, которые больно щиплют за соски и прочие выступающие части.

В лесу в это время года так мало комаров, что можно ходить совсем голым, если не собираешься надолго останавливаться. На пляжах вьются кусачие песчаные мухи - крошечные твари вроде мокреца. Но только в жаркие часы они разлетаются дальше чем на пару метров от уреза воды. Ночью их сменяют речные комары. Кроме комаров, в зарослях вас радостно встречают крошечные, едва видимые простым глазом аргасовые клещики (Argasidae), укусы которых потом чешутся несколько дней. На тропах, пробитых тапирами, к клещам присоединяются наземные пиявки.

Гораздо больше отравляют жизнь пчелки-щекотунчики (Euglossina) - они собираются возле людей и ползают по голым спинам. Если их смахивать, то рано или поздно попадешь рукой на осу Polistes, которая тоже любит щекотаться, но умеет и жалить. У этих маленьких черных пчел установились странные взаимоотношения с желтой орхидеей Oncidium penica. Самцы специально барахтаются в пыльце орхидей, запах которой делает их привлекательными для самок. Пчелы так привыкают к запаху пыльцы, что в отсутствие орхидей живут лишь треть обычного срока.

Леса равнинной Амазонии условно делятся на три типа: iapo (заболоченные поймы), varza (леса, затапливаемые в сезон дождей) и terra firma (сухие леса). Флора и фауна разных типов леса отличаются, как будто это разные страны. При этом реки очень часто меняют русла (только 30-40% территории никогда не были речным дном), так что в однообразном, на первый взгляд, лесу трудно найти два похожих участка.

Особенно богаты жизнью старицы (cochas) - озера, образовавшиеся из старых участков русел. Их можно издалека обнаружить по гнусавому кваканью гоацинов (Opisthocomus hoazin) - причудливых хохлатых птиц, сотнями гнездящихся в кустах по берегам. В озерах, в отличие от рек, прозрачная вода, поэтому здесь раздолье для любителей рыбки.

Днем в старицах охотятся гигантские выдры (Pteronura brazilensis). Когда-то они были многочисленны по всей сельве, потом мода на короткие меха привела к тому, что выдровая шкура стоила больше, чем десять ягуаровых. Сейчас выдры практически исчезли, но в Ману их еще можно увидеть - на каждой старице живет прайд из 5 - 10 зверей. На тех озерах, которые открыты для туристов, есть даже специальные смотровые площадки. За выдрами можно наблюдать бесконечно, ведь они часами играют и все время придумывают что-то новое. Они очень осторожны, но плывущего человека не боятся и, подплыв вплотную, приветствуют громким лаем, а порой подныривают и лают из-под воды. Местные жители называют их речными волками (lobos del rio), а обычных выдр - нутриями.

Ночью их сменяют черные кайманы (Melanosuchus niger). Если провести по старице лучом фонаря, то повсюду загораются красные кружочки кайманьих глаз. Некоторые кайманы достигают семи метров в длину. Этот вид считается опасным, но я много раз встречался с ними во время заплывов и ни разу не замечал какой-либо реакции, кроме страха и любопытства. Из всех крокодилов Америки они, по-моему, самые красивые.

Берега стариц кишат птицами - цаплями, зимородками, ибисами, каштановыми пастушками (Aramides), маленькими водяными журавлями (Arama), коршунами-слизнеедами, маленькими лапчатоногами (Heliornis) и похожими на них солнечными цаплями (Eyrypyga). На склонившихся над водой ветках пережидают день желтые летучие мышки Centronycteris с сумками на крыльях. В воде плавают рыбки, знакомые нам по аквариумам - Scalaria, Discus и прочие, одна другой красивей.

А вот на реках видишь меньше интересного. В теплой воде мало планктона, поэтому рыбы не так уж много. В основном это пираньи (Serrasalmidae). Нехватка пищи порождает специализацию: есть пираньи, которые питаются упавшими в воду листьями, орехами или обгрызают корни прибрежных деревьев. У одного из местных видов, пожирателя сочных плодов, совершенно "человеческие" челюсти, у другого (Hydrolycus) - огромные клыки, как у барракуды. Рыбалка - нелегкий труд: вам все время либо перегрызают проволочный поводок, либо очищают крючок от наживки.

Только в устьях ручьев можно наловить достаточно на хороший обед за полчаса: тут ловятся сомы с носом в виде стеклянной лопаты (они, вероятно, заменяют здесь осетров), травоядные пираньи (Metynnis) и косатки (Pimelodidae). Обычно же рыбалка продолжается "до первой араваны" крупной Aravana с нежным, как у омуля, мясом.

На отмелях гнездятся водорезы (Rhynchops nigra) - длиннокрылые птицы, которые по ночам "пашут" реку, вычесывая из воды рыбок. Днем им на смену приходят толстоклювые крачки (Phaetusa simplex). Там же живут кулики, оринокские гуси (Neochen jubata) и самые голосистые птицы Амазонии паламедеи (Anhima cornuta).

Их крик, жуткое карканье и гогот, слышен за несколько километров. Иногда на пляже можно увидеть белого каймана (Caiman crocodilus), а на упавшем в воду стволе - ягуара. Если приглядеться к торчащим из воды корягам, то оказывается, что многие из них сплошь покрыты козодоями Nyctidromus, которые днем маскируются под сучки, а ночью ловят комаров, летая над водой, как чайки.

Совсем другой мир - маленькие ручейки, вьющиеся по лесу. Если нырнуть в их прохладные заводи, можно увидеть неоновых рыбок (Cheirodon etc.), меченосцев (Xiphophorus), диких гуппи (Poecilia), глиссирующих по поверхности клинобрюшек (Gastreropelecus), крошечных сомиков Callichthydae. По берегам встречаются гладкие, отполированные глинистые откосы - места игр длиннохвостой выдры (Lutra longicaudata), которая любит катание с горок больше всего на свете. В камышах живет пакарана (Dinomys branickii) - странный грызун, о жизни которого ничего толком не известно, и "расплющенные" жабы Pipa, выводящие потомство на спине.

Есть в ручьях и свой кайманчик - маленький Paleosuchus trigonatum.

Среди безумного разнообразия сельвы двое егерей, Пако и Кики, вели на редкость скучную жизнь. Днем они проверяли документы у проплывающих вверх-вниз туристических групп, утром потихоньку рыбачили, а вечером часами трепались по радио с такими же бедолагами, затерянными среди рек и лесов Перу, Боливии и Бразилии. С некоторыми подружками они общаются так уже много лет, но ни разу их не видели. Я тоже не внес особого разнообразия в кордонный быт, поскольку почти круглые сутки шлялся по лесу. Одиночество егерей скрашивали только 12 видов тараканов, трогоны, гнездившиеся в дупле большого дерева над обеденным столом, и похожие на больших куниц тайры (Eira barbata), приходившие среди бела дня воровать с огорода бананы и папайю.

Лучшее время в лесу - ночь. Особенно интересно в этот час на берегах реки, в затапливаемом лесу. Хором поют три вида пучеглазых листовых лягушек (Phyllomedusa), которые произносят соответственно "ква?", "ква!" и "ква..."

Изредка с шумом падают "жестяные" листья пальм. Певчие сомы (Doradidae) протяжно стонут в заводях. Маленькие светлячки целыми толпами собираются в сырых местах - на берегах, в дуплах, во мху. Колонны бродячих муравьев вьются по тропинкам, сопровождаемые красноглазками, крапивниками и другими птицами. Живой волной шуршат перед ними, разбегаясь во все стороны, крошечные лягушата и прочие обитатели подстилки. Словно огромные бабочки, порхают в лунном свете совы - неясыти Ciccaba с грустными глазами, яркие очковые (Pulsatrix), смешные длинноухие Lophostrix cristata и маленькие Otus. Луч фонарика выхватывает из тьмы стволы и листья, то и дело останавливаясь на неожиданно возникшем жителе леса - каждый раз это кто-то новый. То попадется кузнечик, копирующий лист (у него на крыльях нарисованы "жилки", "пятна от грибка" и даже "погрызы гусениц").

То замрет на стволе крошечный геккончик Sphaerodactylus размером со спичку. То поднимет усы огромный жук, расписанный геометрическими фигурами. Внезапно взлетают вспугнутые птицы - тинаму или краксы. А при особой удаче можно встретить дикую кошку - черную ягуарунди (Felis yagouarundi) со змеиной мордочкой, необыкновенно красивую тигровую (F. tigrinus) или более крупного, но такой же великолепной расцветки оцелота (F.pardalis).

Начинает светать, и поймы оглашаются громкими криками зонтичной птицы (Cephalopterus) - странного черного создания с большим султаном на лбу. Первые колибри слетаются к маленьким озерам и купаются в солнечных зайчиках, касаясь воды и отскакивая, как резиновый мячик. Ястребы-цикадоеды (Harpagus)

перекликаются над лесом, синие цветочницы (Cyanerpes) прыгают в зарослях цветущих канн (Canna). Красные сколопендры прячутся в трубчатых дыхательных корнях, которые расходятся от основания стволов пальм Socratea, придавая им сходство с вениками.

Днем, тихо бродя по пойменным лесам, можно услышать странный шум. Шорох от невидимого движения вдруг начинает доноситься со всех сторон, и бесчисленные черные тени появляются вокруг. Это белобородые пекари (Tayassu albirostris), которые бродят стаями до 200 голов, раскапывая почву, словно толпа бульдозеров.

Они очень агрессивны и постоянно дерутся, вздыбив гривы и ударяя друг друга острыми клыками. На terra firma их заменяют ошейниковые пекари (T. tajacu), более солидного вида и тихого нрава.

В туристической зоне заповедника нет ни индейцев, ни белых, поэтому сейчас тут больше крупных зверей и птиц, чем было до Конкисты. Если найти в лесу рощицу пальм Mauricia flexuosa и устроить засидку на верхушке, можно увидеть множество гостей, приходящих за орехами. Земля в таких местах бывает истоптана, как на скотном дворе. Красные олени Mazama americana, равнинные тапиры (Tapirus terrestris) с полосатыми тапирятами, пекари, зеленые и черные агути кормятся внизу, совершенно не обращая внимания на человека.

Еще интересней засидка на плодоносящем дереве. В сухой сезон только три-четыре из сотен видов деревьев приносят плоды, и от них зависит жизнь бесчисленных обитателей верхнего яруса. Если вырубить эти деревья, лес заметно опустеет.

Между тем по Амазонии то и дело прокатываются "эпидемии" охоты на ту или иную древесную породу, связанные с рыночной конъюнктурой. В горной сельве практически уничтожены бальса и хинное дерево (Chinchona), на равнинах - каучуконос Sapium (в отличие от Hevea, он "одноразовый", т.е. вырубается для получения каучука), обладающие ценной древесиной Switenia mahogani и Cedrela. Только в Ману естественный состав леса практически не нарушен. Сборщики каучука побывали здесь и истребили почти всех индейцев, но осваивать леса не стали из-за труднопроходимых рек.

Поэтому тут хватает больших деревьев - надо только суметь на них влезть. Проведя всего сутки на большой сейбе, усыпанной сочными цветами, я видел столько разных попугаев, туканов, трогонов, обезьян, белок (от крошечной белки-мошки Sciurillus puzillus до здоровенной ярко-красной Sciurus purrhinus), что в глазах рябило.

Ночью по веткам, опыляя цветы, ползали пушистые опоссумы (Caluromys и Caluromysiops) и плюшевые еноты-кинкажу (Potos flavus).

Большие деревья часто бывают с дуплами. Если развести маленький костер и сунуть в дупло охапку дымящихся листьев, можно узнать, кто живет внутри. Чаще всего дупла заняты осами, пчелами, похожими на кусочки коры скорпионами или летучими мышами всех цветов. Но один раз мне удалось увидеть змейку Leptophis неописуемо яркой зеленой окраски, и однажды ночных обезьянок (Aotus) с печальными глазищами.

Именно тогда я обнаружил, что разные виды обезьян имеют в лесу совершенно разные маршруты. На самых высоких деревьях, редкими "холмами" торчащих над пологом, живут ревуны (Alouatta). Они питаются листьями, поэтому им редко приходится перебираться с дерева на дерево. Чуть ниже "летают" длиннорукие паукообразные обезьяны (Ateles). Они настолько спортивные, что легко перепрыгивают с дерева на дерево. хотя на этой высоте кроны не соприкасаются. Там, где несколько больших деревьев стоят рядом, поселяются шерстистые обезьяны (Lagothrix lagotricha), словно одетые в меховые комбинезоны.

Еще ниже, в сплошном пологе, бродят огромными стаями небольшие саймири (Saimiri sciureus) в компании бурых капуцинов (Cebus apella). В менее густых участках их заменяют похожие на совят тити (Callicebus), которые по утрам, как и ревуны, устраивают концерты, но не такие громкие. На этой высоте встречается и красный уакири (Cacajao calvus) с голой ярко-алой головой, но он очень редок.

В подлеске живут маленькие тамарины, питающиеся в основном насекомыми. Самый красивый из них - императорский (Saguinus imperator) с роскошными усами. В основном стайки тамаринов придерживаются terra firma. В поймах вместо них селится похожая на пушистого черного котенка Callimico gouldi, а по берегам ручьев - самая маленькая, карликовая игрунка (Cebuella pygmaea) размером с грушу (детеныши - с солонку).

В затапливаемых лесах муравьям трудно жить на земле. Там водятся почти исключительно гигантские муравьи Dinoponera, величиной с нашу осу. Они почему-то всегда бродят группами по три-пять бойцов. Остальные строят гнезда на деревьях, благо многие деревья этих мест сами предлагают им убежища - всевозможные полости, утолщения веток и т.д.

Однажды я попытался разобраться в строении такого "муравьиного города", расположившегося в утолщении ветки большого дерева Tococa guianensis на высоте около 25 метров. Муравейник был старый, и на его удобренной остатками добычи поверхности разросся целый "висячий сад" из орхидей и бромелий. Эпифитам, однако, явно не хватало воды. У многих бромелий в основаниях листьев были как бы "карманы" для сбора воды, а выше от стебля отходили корешки, свисавшие в эти карманы. Что касается орхидей, то их корневища были густо оплетены грибами-симбионтами, которые оттуда, ветвясь, тянулись к бромелиям. Вероятно, по грибнице, как через шланг, орхидеи тянули соки из соседей.

Самое удивительное, что в утолщенных стеблях бромелий жили термиты. Обычно термиты избегают соседства муравьев. Но здесь от их гнезд во все стороны расходились крытые туннели, а вентиляционные ходы были наглухо запечатаны головами солдат. Поэтому термиты могли не бояться нападения соседей ни дома, ни снаружи. Кроме термитов, в этом странном мирке жили жемчужные лягушечки и прочая мелочь.

В Ромеро я придумал новый способ исследования леса. Рио Ману очень сильно петляет, и иногда пятикилометровую излучину можно срезать, пройдя всего километр по тропинке. Я выходил с началом рассвета, когда уже можно было идти без фонарика, одетый только в плавки, майку и сандалии (ходить босиком не стоит - тут много колючек, особенно от пальмы Astrocaryum). Срезав виток реки вверх по течению, я затем сплавлялся обратно по воде. Таким путем можно увидеть гораздо больше, чем из лодки - мотор не шумит, а торчащую из воды голову большинство обитателей леса вообще не замечает. По берегам встречаются колпы (colpas) - выходы минеральных солей. Такие солонцы привлекают массу живности, причем каждая имеет определенный круг "завсегдатаев". Где-то собираются тапиры, где-то серые олени Mazama guazunbura, где-то попугаи или рогатые гокко (Crax) - огромные блестяще-черные птицы с алым гребешком. И каждый раз видишь что-то новое.

Из Ромеро я поднялся на попутной лодке к двум большим старицам - Cocha Salvador и Cocha Otorongo. Здесь постоянно останавливаются туристские группы, но стоит зайти чуть дальше - и начинается абсолютно нетронутый лес. Я жил в палатке, а еду готовил на костре. Яркие черно-зелено-красные бабочки Panacea prola днем облепляли мои вещи сплошным ковром, садились на голову и щекотали спину, пока я обедал.

Однажды ночью палатка подверглась штурму - прямо по ней прошла колонна муравьев.

К счастью, Юлька сшила ее на славу - ни одному врагу не удалось пробраться внутрь. Если муравьи все же проникают в палатку, хорошего в этом мало, как свидетельствует история, многократно мне рассказанная в Ману и Куско (за достоверность не поручусь).

Пять лет назад в эти края приехали двое американских туристов. Они остановились на околице Шинтуйи. Палатка у них была фирменная - стало быть, очень красивая, со множеством хитрых застежек и кармашков, но с мелкими недостатками, о которых можно узнать, только когда окажешься в лесу. Как-то раз они приняли участие в местном празднике, а потом завалились спать, тщательно застегнув палатку. Тут подошла большая колонна муравьев. Они пробрались внутрь и, как это принято у рода Eciton, сначала облепили туристов, а затем разом начали кусаться. Бедняги проснулись, но спьяну не сумели разобраться в застежках, а потом совсем обезумели от боли. Когда сельчане прибежали на их отчаянные вопли, американцы катались по земле, ничего уже не соображая. Палатку тут же разрезали, но было поздно: оба оказались так искусаны, что подоспевшему участковому полицейскому пришлось пристрелить несчастных.

Ужасы сельвы не обошли строной и меня. Я всегда переворачивал лежащие на земле бревна - особенно на полянах, где под ними встречаются причудливые лягушки, расписные тараканы, огромные жуки-долгоносики с носом, похожим на бутылочный ершик, и прочие чудеса. Под одним бревном мне попалась змейка-улиткоед (Dipsus)

настолько изумительной красоты, что я просто потерял дар речи. Она была бархатисто-черная со "светящимся" синим рисунком в виде кружева, причем в каждой петле узора стояла маленькая алая точка. Все виды этого рода неядовитые, поэтому я довольно спокойно взял ее за хвост и понес на свет, чтобы сфотографировать. Тут она и тяпнула меня в тыльную сторону ладони. Это было так больно, что змейку я упустил. На руке образовались два здоровенных нарыва, следы которых не сходили около полугода.

Вообще-то змей в Ману мало. В кронах попадаются удавы - большие Boa constrictor и маленькие зеленые Corallus caninus. Внизу водится радужный удав (Epicrates cenchris) и великолепный бушмейстер (Lachesis athropos) до четырех метров в длину. Интересно, что в Бразилии бушмейстер - одна из самых редких змей. В фауне Восточной и Западной Амазонии много общих видов, но те из них, которые обычны на западе, почти всегда редки на востоке, и наоборот.

Как-то вечером я шел по тропинке, вившейся вдоль берега небольшого озерца.

Солнце давно утонуло в дымке, но все небо оставалось розовым даже тогда, когда появились лунные тени. Какое-то движение на другом берегу привлекло мое внимание. Я вгляделся в начавший подниматься туман. Постепенно пятна теней в зарослях слились в роскошный узор на шкуре медленно крадущегося ягуара (Panthera onca). Я плавно осел на землю и тихонько выполз к озеру. Тут я заметил второго зверя - он лежал на полого уходящем в воду стволе, положив голову на лапы, и делал вид, что не замечает первого. Но как только тот прыгнул, он соскочил в воду, и начались прыжки, шлепки тяжелых лап по мокрым мордам, плеск и брызги, ловля друг друга за кончик хвоста... В колдовском свете сумерек расписной ягуар (на языке кечуа - оторонго, "убивающий одним ударом") выглядит совершенно фантастически. Я уже собрался попробовать подплыть поближе с фотоаппаратом в зубах, но тут они убежали. Я сидел на берегу, пока озеро из розового не стало серебристо-черным, а потом включил фонарик и пошел вокруг озера, чтобы посмотреть на следы. След ягуара оказался больше похожим на тигриный, чем на след леопарда. До первых ревунов бродил я по сельве, думая о том, насколько жизнь натуралиста-путешественника интересней, чем существование остальных смертных. Южная Америка, первая любовь моя, ты щедро вознаградила меня за годы ожидания!

Наутро меня разбудил рев ягуаров. Они дрались на отмели метрах в трехстах ниже моей палатки, и пока я добежал туда, все уже кончилось. Но тут загремели возбужденные шумом ревуны - такого концерта я не слышал больше ни разу. А из грохота ревунов возник тихий стук мотора - снизу шла лодка заповедника. Начался сезон откладки яиц черепахами-тартаругами (Podocnemis), и егерь Панчо с верхнего кордона патрулировал реку, чтобы индейцы не раскапывали кладки на отмелях. С ним я и поднялся до кордона Pakitza на границе зоны абсолютной заповедности.

В этом районе Рио Ману течет среди высоких холмов, так что terra firma начинается прямо от берега. Кордон стоит на высоком откосе среди леса олени нередко пасутся прямо под окнами. Когда подходишь к дому, живущие под крышей ласточки вылетают навстречу и пытаются клюнуть в макушку. Большое дерево манго во дворе обвешано гнездами "птицы-шлягер" - малой оропендолы (Psarocolius oseryi). Эти птицы поют дуэтом: самка исполняет партию ударных ("тик-так-тик-тик-так..."), а самец высвистывает основной мотив. Музыкальные фразы никогда не повторяются и иногда точно соответствуют фрагментам разных мелодий - я слышал кусочки песен "Катюша", "Venceremos", "7-40" и многих других.

В кроне старого манго гнездились изумрудные якамары (Galbula), похожие на больших колибри, а на вершине несли вахту желтоголовые грифы (Cathartes). Их всегда видишь над лесом - они парят высоко в небе, каким-то образом умудряясь находить падаль сквозь листву. Черно-белый королевский гриф (Sarcorhamphus papa)

охотится иначе - он скользит над самыми верхушками, разыскивая корм по запаху.

Кроме птиц, нашим соседом был здоровенный черный кайман. Едва заслышав шум мотора, он подруливал к кордону, надеясь, что это Панчо вернулся с рыбалки и будет чистить рыбу. Но он был очень застенчивый и никогда не подплывал ближе десятка метров, хотя явно разглядывал нас с большим интересом.

Панчо Миранда, хозяин домика, оказался на редкость интересным собеседником. Он женат на очаровательной индианочке Йоли и знает множество индейских сказок, мифов и анекдотов. К тому же частое общение с индейцами приучило его говорить медленно и внятно - он был первым человеком, с которым мне удалось нормально общаться на испанском.

Оказалось, что в анекдотах жителей сельвы роль "чукчи" отведена туристу-гринго.

Вот типовой пример из местного фольклора.

Гринго приехал в Куско и гуляет по городу. К нему подбегает мальчик и, оглядываясь по сторонам, шепчет:

- Сеньор, купите череп Атауальпы!

- Ух ты! - восторгается гринго. - Конечно, куплю! Сколько?

- Сто долларов.

Гринго покупает череп и идет дальше. Через пять минут к нему подходит старичок:

- Сеньор, купите череп Атауальпы!

- Но у меня есть один, - удивляется турист, - и он куда больше вашего!

- Это череп Атауальпы, когда он был еще ребенком...

Сказки индейцев можно понять, только если хорошо знаешь местную фауну. Приведу две из них, не требующие пояснений.

Однажды Ягуар собрал всех зверей и говорит:

- Скоро праздник, и у нас будет пир. Мы будем есть сочные плоды...

- Да, да! - перебила его Жаба. - И ягоды, и орехи кешью!

- А еще, - продолжал Ягуар, - мы будем есть вкусный ямс...

- И батат, - закричала Жаба, - и клубни телии, и сок винной пальмы!

- Но тех, у кого слишком большой рот, - добавил Ягуар, - мы на пир не пустим.

Жаба так испугалась, что зашила себе рот. Так появились узкоротые квакши (Microhylidae).

А вот еще сказка:

Жил-был Уакири (обезьяна Cacajao calvus). Красивый, в пышной шубе, словно гринго, он очень нравился молодым девушкам.

- Почему ты так нравишься девушкам? - спросил Моно-Сапо (обезьяна-коата Ateles).

Хитрый Уакири подогнул большие пальцы так, что их не было видно, и ответил:

- Потому, что у меня на руках по четыре пальца.

Моно-Сапо пошел и отрубил себе большие пальцы. Девушкам он так и не стал нравиться, но Уакири смеялся недолго. Оказалось, что теперь Моно-Сапо прыгает по веткам так ловко, как Уакири и не снилось! От злости Уакири вырвал себе все волосы. С тех пор у коат на руках по четыре пальца, а у уакири вся голова лысая...

В этих краях поразительно мало фруктов и овощей. Панчо, например, питался только манго, бананами и ямсом. Бананы и ямс очень трудно выращивать. Чтобы посадить банан, надо выплюнуть кусок плода банана и присыпать землей. Ямс (Dioscorea) - высокое растение с жестким стеблем. Сбор клубней ямса происходит так: его выдирают из земли, собирают клубни, а потом стебель рубят на куски и втыкают их обратно в почву - из каждого обрубка стебля получается новый ямс.

По вечерам в небе вырастали высокие башни кучевых облаков. Становилось тихо, и весь лес словно замирал в ожидании грозы. Но пока все ограничивалось далекими зарницами на востоке. Солнце медленно гасло в сиреневом тумане, и хотя мы были совсем рядом с Андами, даже с вершин деревьев не удавалось их увидеть.

Лес тут заметно отличается от того, который растет ниже по течению. Земля на холмах покрыта толстым слоем сухих листьев и изрыта звериными норами, иногда такого размера. что в них можно переждать дождь. Основные строители нор - крысовидные хомячки Rhipidomys и броненосцы Dasypus kappleri. Гигантский броненосец (Priodontes giganteus) расширяет их норы и поселяется в них, а иногда после него нору занимает гигантский муравьед (Myrmecophaga), еще больше ее расширив. Таким образом, одна нора может служить разным зверям убежищем десятки лет, как это бывает с барсучьими норами в наших лесах.

Увидеть всех этих скрытных обитателей леса довольно трудно. Чтобы узнать, кто живет в норах, приходилось разравнивать песок перед входом и наутро смотреть, чьи там остались следы. Гораздо чаще на тропинках встречаешь птиц. По утрам там гуляют симпатичные белокрылые трубачи (Psophia leucoptera) с красивым трубным голосом, как у журавля. Днем можно встретить выводок маленьких ярких перепелов Odontophorys, а ночью - редких ночных краксов (Nothocrax urumutum). Брови у них окрашены в "светящийся" желто-оранжевый цвет, чтобы легче было находить друг друга в темноте.

Нигде в мире нет такого количества красивых птиц, как в Верхней Амазонии. Тут живут самые прелестные колибри (крошечные "кокетки" Lophornis), самые яркие попугаи (Ara), самые фантастические туканы (Rhamphastos). Но прекраснее всех - хищники, особенно хохлатые орлы.

Здесь их шесть видов, один другого эффектней. Шоколадно-черный Oroaetus isidori живет в горных лесах, совсем черный Spisaetus tyrannus - в заболоченных, голубовато-серый Harpyhaliaetus coronatus - на берегах старичных озер, а необычайно яркий S. ornatus - в лесах terra firma. У этого вида очень длинный хохол, придающий ему сходство с вождем апачей в боевом облачении. В поймах водится малая гарпия (Morphus guianensis) с ясными черными глазами. Все они - обитатели верхнего яруса. У хохлатых орлов широкие крылья и удивительно маневренный полет, позволяющий охотиться в густом сплетении ветвей, нападая на добычу из заcады. Увидеть их трудно. Только там, где стаи обезьян и прочей живности собираются к плодоносящим деревьям, при некотором везении можно стать свидетелем стремительного броска орла на жертву.

Как-то раз я исследовал на маленьком каноэ систему озер возле устья Рио Чико. На высокой сейбе, усыпанной цветами, сидел десяток рыжих ревунов во главе с бородатым самцом. Они лакомились цветами и листьями, то и дело озираясь по сторонам. Деревьев такой высоты рядом не было, и казалось, что обезьяны в полной безопасности.

Вдруг большая серая птица скозьнула вниз из густой кроны пальмы, росшей метрах в тридцати от сейбы. Описав несколько головокружительных виражей между стволами, она внезапно оказалась под сейбой и снизу кинулась на обезьян. Ревуны бросились врассыпную, но орел, взмахнув широченными крыльями, буквально втиснулся в сплетение веток, словно гоняющий воробьев ястреб-перепелятник. Молодой самец обернулся, оскалившись, и стальные когти длиною в палец впились ему прямо в лицо. Хищник сложил крылья и всей тяжестью повис на несчастном ревуне. Любого жителя вершин трудно оторвать от ветки, однако тут обезьяна не выдержала и разжала руки. Оба рухнули вниз, птица мгновенно развернула вновь свои двухметровые "несущие плоскости" и тяжело спланировала к другому берегу озера.

Ревун поначалу дико визжал, но его тут же перехватили второй лапой за загривок, и крики смолкли.

Мне повезло, ведь даже из профессиональных орнитологов, годами живших в сельве, некоторым ни разу не довелось увидеть грозную большую гарпию (Harpia harpyia).

Охотничий участок каждой пары достигает 150 км2, и на этой территории гарпиям известны все стаи крупных обезьян. Каждую стаю они навещают раз в два-три месяца, собирая кровавую дань. Найти на таком обширном пространстве гнездо очень трудно, и до недавних пор были известны только два гнезда - одно в Гайане, другое на реке Шингу в Бразилии. Представьте себе мою радость, когда в десяти километрах от кордона я нашел гнездо с птенцами!

- Я знаю это гнездо, - мрачно сказал Панчо, когда я вернулся домой, чуть ли не пропрыгав все десять километров на одной ножке. - Ты попробуй залезь. Я уже пытался, специально привез монтерские когти из Боки.

- А почему не влез? Хозяева помешали? - Я поежился, представив, как страшные лапы гарпии впиваются мне в шейные позвонки.

- Не успели. Кора твердая и гладкая очень, когти соскользнули - чуть насмерть не разбился.

Мне пришлось отказаться от мысли исследовать гнездо поближе, но я поставил рядом палатку и наблюдал за гарпиями снизу. Самка целый день болталась неподалеку, а самец охотился. Хотя он всегда тихо и незаметно подлетал к гнезду, прячась по привычке за деревьями, она издали замечала его и с криком вылетала навстречу. В пронизанном зеленым светом "готическом соборе" леса птицы встречались лишь на долю секунды. Самка опрокидывалась на спину, принимала у самца мертвую обезьяну, ленивца или птицу и возвращалась к пушистым птенцам, а добытчик тут же уносился за новой жертвой. Иногда мне удавалось разглядеть в когтях орлов животных, которых я ни разу не видел живьем - карликовых муравьедов (Cyclopes), олинго (Bassariscus - маленькие древесные енотики), серых игуан (Iguana benica).

Вскоре я заметил, что чаще всего самка отдыхает на ветке невысокого дерева, торчавшего по соседству с гигантской Bertolletia, на вершине которой помещалось гнездо. Деревце так оплели лианы. что на него можно было взобраться, что я, конечно, тут же и сделал, едва дождавшись темноты и втащив за собой палатку. С первыми лучами солнца гарпия была тут как тут. Она села на соседний сук и стала с любопытством разглядывать непонятный предмет. Едва я успел сфотографировать ее из-под ткани палатки, как она улетела в кроны и больше не приближалась.

В этот день лес неожиданно наполнился лягушками. Не знаю, где они прятались раньше, но теперь вместо двух-трех я находил не меньше сотни за час.

Черно-изумрудные, черно-золотые, розовые, серебристо-голубые и вишневые с желтым, эти живые игрушки толпами сновали по земле и листьям. Что это значит, стало ясно вечером - прошла сильная гроза. Всего через несколько минут после начала дождя стали появляться цветы, которых прежде не было. В некоторых местах по лесу поплыл необыкновенный аромат - его нельзя сравнить ни с чем на свете.

Источником чудесного запаха были странные цветки, вроде тополиных сережек, но окутанные облачком длинных фиолетовых тычинок. Они свисают поодиночке с веток маленького кустарничка - не знаю, как он называется.

Вечером снизу пришла пака-пака. Так здесь называют лодки с допотопным тарахтящим мотором. В пака-паке двое сотрудников местного Минздрава везли здоровенный ящик вакцины для индейцев, живущих в самом сердце Ману - в деревне Таякоме.

Мы с Панчо решили составить им компанию, чтобы помочь пройти вверх по реке и заодно навестить индейцев. Вообще-то контактов с такими "изолированными"

племенами лучше избегать - индейцы лишены иммунитета к нашим болезням, и после встречи половина племени может погибнуть, например, от обычного гриппа. От местных болезней они умирают очень редко - фантастически богатая флора снабжает знахарей лекарствами против почти всех недугов, даже против змеиных укусов (кирказон - Aristolohia). Но река так обмелела, что лодку то и дело приходилось тащить волоком, и без нас ребята просто не добрались бы до цели.

Утром мы потихоньку двинулись вверх. Гигантские коряги возвышались из воды в густом тумане, словно целые стада динозавров. Когда туман поднялся, оказалось, что дымка, весь сухой сезон окутывавшая лес, исчезла, и впереди показалась синяя стена Анд. Зуйки, чибисы и цапли бродили по отмелям, подбирая корм с обнажившегося дна. Для птиц-рыболовов наступили последние золотые деньки перед тем, как река вздуется и помутнеет от дождей. На вершинах деревьев сидели сытые черные орлы, коричневые коршуны и гости из Северной Америки - серые скопы (Pandion).

К полудню мы совершенно измучились, перетаскивая лодку через мели, и после обеда долго сидели по шею в воде, пережидая жару. Тучи бабочек вились над пляжем, собираясь в трепещущие "озерца" на пятнах мокрого песка. Интересно, что светлые бабочки всегда сидят отдельно от темных, независимо от вида. Вероятно, темная бабочка в стае светлых или наоборот имеет больше шансов привлечь внимание птицы.

Самыми красивыми из бабочек были самые маленькие - голубяночки Theretes. На задних крыльях у них длиннющие хвостики с глазчатыми пятнами у основания. Сидя, крошки все время шевелят хвостиками, словно это усы. Видимо, они пытаются обмануть хищников, чтобы те хватали их за мнимую "голову" и оставались с обрывком крыла в клюве.

К вечеру мы зашли в большую старицу, чтобы срезать излучину реки. Берега озера были усеяны водяными черепахами. На бревнах они сидели длинными цепочками, каждая - положив лапы на панцирь сидящей впереди. "Сейчас покажу тебе чупупу-рупупу",- сказал Панчо, взобрался на нос лодки и уставился в воду. Все замерли в ожидании, особенно я - ведь я не знал, что это такое. Вскоре Панчо поманил меня рукой и ткнул пальцем в воду. Толстое красно-зеленое бревно медленно плыло в прозрачной воде, почти касаясь нашей долбленки. Это была Arapaima gigas - самая большая и, говорят, самая вкусная рыба Амазонии. Глаза ее направлены вверх, но она малоосторожна и в больших реках уже истреблена.

Нам пришлось плыть всю ночь. На рассвете, когда мы медленно прокладывали путь между корягами, из тумана вдруг возникло каноэ. Шестеро голых воинов молча смотрели на нас, подняв весла. Бело-голубые бусы, пропущенные через нос и за уши, казались странными кошачьими усами. Позже я узнал, что бусы символизируют волны, расходящиеся от носа лодки - в этих волнах, по мнению индейцев, живет речной дух. Голову вождя украшала ярко-оранжевая строительная каска. Бесшумно развернувшись, экипаж каноэ принялся яростно грести и снова исчез из виду, хотя мы шли с мотором (правда, совсем слабеньким), а они без.

В Таякоме мы добрались через час. Все жители деревни высыпали на высокий обрыв, с нетерпением глядя на гостей. Один из наших спутников родился здесь, но не был дома семь лет - учился в школе и медицинском колледже. Как его встречали, трудно описать. Праздник продолжался три дня, пока мы жили у индейцев, и, наверное, после нашего отъезда. Мы перепробовали все местные блюда и побывали в гостях во всех хижинах. Всех, кроме меня, тут уже знали, а меня вскоре тоже приняли за своего. Поэтому уже через полчаса индейцы сбросили рваные лохмотья, которые одели к нашему приезду, и ходили в одних украшениях. Потом они обнаружили, что я знаю про жителей леса много такого, чего они не знают, и наоборот, так что у нас было, о чем поговорить.

Разные племена Амазонии очень сильно различаются по росту, внешнему виду и оттенку кожи. У жителей Таякоме, индейцев мачигенга, пожалуй, самые красивые девушки - маленькие, изящные, нежные и очень женственные. Несмотря на это, в племени нет ни одного метиса. После создания национального парка мачигенга оказались в изоляции. Сюда запрещено завозить ружья, рыболовные крючки и вообще железо. Даже врачи впервые попали в деревню лишь пять лет назад. Самих индейцев насильственное заключение в "первобытный рай" совершенно не радует. "Мы хотим, чтобы наши дети могли учиться в университете, а мы сами имели возможность зарабатывать деньги, - говорят они. - Пусть нас переселят на другую реку, чтобы мы могли жить, как нормальные цивилизованные люди." Мне трудно было им возразить, хотя я знал, как много людей в цивилизованном мире мечтало бы с ними поменяться.

Пока что мы сделали им прививки от всевозможных болезней, чтобы подготовить их к прибытию учителя. В последние годы правительство Перу посылает добровольцев в маленькие племена - учить детей испанскому. В деревне многие уже говорят по-испански, а кое-кто умеет читать - в хижинах на почетном месте, рядом с луком охотника, стоят зачитанные до предела школьные учебники.

Особый интерес у индейцев вызывал мой фонарик. Я брал их с собой на ночные экскурсии и обнаружил, что они совершенно не знакомы с ночной жизнью леса.

Например, из десяти видов опоссумов, встречающихся вокруг деревни, у них есть названия только для двух самых обычных - Philander opossum и Didelphis marsupialis. Последний на языке мачигенга называется "укикима", и это слово - самое страшное ругательство. Не удивительно: опоссумы рода Didelphis и внешне-то на редкость мерзкие твари, а у этого вида еще своеобразная манера защиты. При опасности он бросается на врага с раскрытой пастью, если же его схватить, начинает шипеть, визжать и бешено вращать хвостом. разбрызгивая испражнения, мочу и зловонные выделения анальной железы. Мачигенга, однако, ловят и едят его при случае - мясом здесь не пренебрегают независимо от источника.

Как-то утром мы шли с Феле, молодым вождем племени, по тропинке, возвращаясь с ночной охоты, и обменивались полезными сведениями.

- Почему тут крест? - спросил он, показав на паутину. Местные пауки-кругопряды (Agriopidae) строят такие же сети, как наши крестовики, но некоторые радиусы заплетают сплошь. Получается симметричный рисунок наподобие пропеллера с двумя, тремя или четырьмя лопастями. В данном случае лопастей было четыре, и получился крест.

Я объяснил, что белые полосы - сигнал для птиц, чтобы они вовремя замечали паутину и не врезались в нее. Феле засмеялся.

- Почему ты смеешься?

- У нас жил миссионер, так он говорил, что этот крест - знак бога, которому поклоняются даже пауки.

- И что с ним стало, с этим укикимой?

- Его убили индейцы из "неконтактирующей группы."

Кроме мачигенга, "речных индейцев", в этих лесах живет около полусотни людей из "неконтактирующих групп". Семьями по три-четыре человека они охотятся на terra firma, никогда не встречаясь с белыми и очень редко - с мачигенга. По выражению лица Феле я был уверен, что они тут ни при чем. Но я не успел уточнить, как мачигенга догадались избавиться от миссионера. Феле указал на небольшое деревце без листьев, с зелеными ветками, густо утыканными шипами, и спросил:

- Знаешь, что это такое?

- Молодая сейба.

- Мы называем ее "дерево, которое ждет".

- Почему?

- Когда сейба появляется на свет, она вырастает до высоты человека, а потом сбрасывает листья и расти перестает. Так она стоит десять лет, двадцать, - сколько понадобится. Ждет, когда рядом упадет большое дерево. Едва дерево падает, на землю проникает солнечный свет. Тогда из земли начинает расти много новых деревьев. Они растут наперегонки. чтобы поскорее занять освободившееся место. Но сейба опережает всех, ведь она давно уже выросла до человеческого роста. Она тянется вверх. как свечка, а когда поднимется выше леса, то раскрывается, как гриб, и сразу закрывает просвет.

Феле оглянулся по сторонам, чтобы показать мне взрослую сейбу. Я хотел сказать ему, что хорошо знаю этих гигантов леса с раскидистыми зонтиковидными кронами и даже просидел много часов на их ветвях, но тут на тропинке возникли двое индейцев.

Это были "неконтактирующие". Ростом они еще меньше, чем мачигенга, с худыми костистыми лицами и чуть более темной кожей. С минуту они напряженно разглядывали нас, сжав в руках копья, затем один сказал: "Феле," - и положил на тропу маленький золотой самородочек - примерно на один-два зубных протеза. Потом он показал пальцем на оранжевую каску вождя и отступил на шаг. Не сводя с него глаз, Феле взял самородок, положил вместо него каску и ушел, утянув меня за руку.

- Зачем тебе золото? - спросил я.

- Отдам Панчо, он купит нам инструмент - ножи, топоры, спички.

У каждого из пяти родов, составляющих племя, есть свой тотем животное, к которому запрещено прикасаться. У Йоли, жены Панчо, тотем олень. Вот почему олени свободно гуляют под окнами кордона - Панчо ни за что не убьет зверя. если знает, что ему самому придется готовить из него обед. Тотем рода Феле - маленькая ящерица. Это выгодно, но не очень удобно. Приходится быть постоянно настороже, чтобы не задеть ящерку случайно. А они, как нарочно, снуют повсюду.

Гекконы живут внутри хижины, похожие на худосочных кузнечиков крошечные прыгающие ящерицы Chemidophorus - на лужайке перед домом, а зеленые Anolis с красным складным "парусом" на горле - в соломенной крыше.

У племени в целом тоже есть тотем - гарпия. В случае войны или праздника мужчины втыкают в волосы разноцветные перья, чтобы быть похожими на нее. Праздничный наряд состоит из хвостовых перьев попугаев ара, а боевой - из перьев орлов.

Гарпию и вообще хохлатых орлов трогать, естественно, запрещено, но тут водятся и другие орлы - белые, черные и буровато-красные. В других частях Амазонии индейцы, наоборот, предпочитают перья гарпии всем остальным, так что она исчезает даже в местах, где белых охотников нет.

Наконец мы вкололи все всем и двинулись вниз. Племя в праздничном наряде из перьев провожало нас в путь. К сожалению, мачигенга так и не разрешили себя фотографировать - они боялись, что снимки могут попасть в руки злых людей, а ведь изображение - частица души. Мне лишь дважды удалось их снять, украдкой высунув аппарат из кармана: при первой встрече и разок в хижине, но снимки получились нечеткими.

Наше отплытие совпало с еще одим "красным днем календаря". В этот день уровень реки так упал, что обнажились выходы твердой глины на дне, сплошь изрытые норками. В норках живут похожие на перочинные ножики двустворчатые моллюски типа морского черенка Solen. У мачигенга они считаются лучшим деликатесом, но попробовать их удается раз в несколько лет, когда в реке совсем мало воды.

Почти все оставшиеся продукты я раздал индейцам, поэтому вынужден был вернуться с пака-пакой к устью реки. Пока мы тащили лодку через мели к кордону, у меня родился гениальный план. В паре километров ниже по течению находится главная колпа - выход глины, на котором, по словам Панчо, собираются целые стада "sachavacos, venados, sajinos y armadillos" тапиров, оленей, пекари и броненосцев. Подобраться к ним незаметно на лодке невозможно, а вплавь - запросто. Я договорился с хозяевами лодки, что отправлюсь вплавь до рассвета и посмотрю солонец, а они потом догонят меня и подберут.

Я прошатался по лесу последнюю ночь, но встретил только несколько новых лягушек и гусениц. После полуночи луну затянули тучи, похолодало и начал накрапывать дождь. Но вода в реке казалась прямо-таки горячей на ощупь, к тому же я думал, что лодка догонит меня через два-три часа. Поэтому я сложил все вещи в рюкзак, оставшись в плавках, футболке и сандалетках, замотал рюкзак полиэтиленом, положил его в лодку, оглянулся напоследок на спящий кордон и поплыл. Документы и деньги остались в рюкзаке, но я был абсолютно уверен, что с ними ничего не случится. Было два часа ночи.

Пока я добрался до колпы, стало так темно, что зверей было едва видно. Днем там было полно следов тапиров, но сейчас почему-то паслись только два похожих на танк гигантских броненосца и ошейниковый пекари. Еще через километр, уже в утренних сумерках, я проплыл мимо колпы куриных птиц галечника, на котором заполняли желудки камешками гокко, краксы (Chamaepetes), пенелопы (Penelope) и чачалаки (Ortalis). Тут вдруг со всех сторон засверкали молнии и хлынул дождь.

Деваться было некуда: ни вернуться, ни вылезть из теплой воды я не мог. Лодка между тем явно запаздывала. Когда от холодных потоков дождя замерзала голова, я отдыхал под корягами. Оказалось, что на их нижней стороне прячутся разные летучие мыши, ласточки и бабочки. Один раз я неожиданно столкнулся с большим белым кайманом. Мне все время приходилось выбирать между наружной стороной излучин, где течение быстрое, но периодически больно стукаешься о коряги, и отмелями, где коряг нет, но течение медленное и можно наступить на большого, покрытого красивым леопардовым узором ската - речного хвостокола (Potamotrygon).

Река несла огромные бревна, смытые с пляжей, но они двигались с той же скоростью, что и я, поэтому уворачиваться от них было несложно. Один раз высоченный "амазонский дуб" (Dinizia) рухнул в воду в сотне метров передо мной и поплыл, тяжело ворочаясь. Но вскоре опасный сосед застрял в стремнине, и я его обогнал. Час за часом я скользил мимо берегов под яростным ливнем, разглядывая фауну иногда с расстояния вытянутой руки: розовых колпиц (Platalea ajaja), лягушковых черепах (Phrynops), пятнистых оцелотов, енотов-крабоедов (Procyon cancrivorous). К полудню река начала быстро подниматься, течение заметно ускорилось, а вода стала мутнеть и постепенно остывать. Но тут дождь кончился. В наступившей тишине было слышно, как с шумом обваливаются подмытые течением береговые обрывы.

Обрадованная живность заполнила берега: я проплыл мимо колпы небольших зеленых синелобых ар (Ara nobilis), мимо молодого ягуара на бревне, мимо редкой тигровой выпи (Tigrisoma fasciatum). На пару часов выглянуло солнце, и тут я встретил двух ягуаров подряд - они блаженно грелись на бревнах, провожая меня сонным взглядом. Я завернул в маленький ручеек, чтобы отдохнуть немного, но там, кроме обычных в таких местах зеленых ножетелок (Apteronotidae), плавали еще электрические угри (Electrophorus electricus), так что пришлось двигаться дальше. Тут мне встретилась колпа маленьких попугаев: тысячи ярко-зеленых птичек рылись в береговом откосе и стаями носились вокруг.