Америка, которую никто не открывал (СИ)

Глава 5

— Вся соль состоит в том, что эта история с алкоголизмом длится уже три года.

Когда мне было тринадцать, мы поехали в Лос-Анджелес. Мы— это я, мама и папа. Моя настоящая мама. Я копия она. У меня все от нее, и внешность, и характер. И привычки те же…

Мы сняли номер в хорошеньком небольшом отельчике и просто отдыхали как любая другая семья. Без приключений, но тоже весело. Ходили по городу, ели мороженое… Классно.

Но вот пришел момент, когда я впервые увидела некую Эмили. Она была очень красива— фигуристая, с густыми волосами И волевым лицом. Да, та самая шлюха, которая живет со мной и отцом под одной крышей.

С мамой у них как-то не заладились отношения, со мной тоже. Знаешь, эта Эмили так любит деньги, что вообще неизвестно, как она не запрыгнула на моего отца еще в том самом баре, где мы ее встретили впервые.

Ты понимаешь, для моей семьи был очень непростой период. У мамы случился выкидыш. Они с отцом очень тяжело это перенесли, я чуть легче. Так или иначе они поехали в Лос-Анжелес специально, чтобы отвлечься.

Итак, с моим отцом Эмили спелась с первых нот. Вскоре они стали ходить куда-то вдвоем. Мама моя упорно делала вид, что все нормально. Но все было ужасно.

Точка невозврата была пройдена, когда мама и я застали Эмили и отца трахающимися на кровати. Сучка сидела на нем. Я как сейчас помню. Большая родительская кровать на два места, скомканные шелковые простыни, мой отец и мразь.

Он, конечно, долго извинялся. Долго говорил, что любит только ее, маму. Но это была фальш. Блеф. Эмили не стыдилась и приходила к нам в номер. Как сейчас помню ее мерзкую улыбку в роковой день:

— Вашему мужу нужно снять стресс, а так как вы его пока ничем удовлетворить не можете…

Мама врезала шлюхе по роже. О да, это мое лучшее воспоминание из той поездки. Не просто влепила пощечину— врезала кулаком, костяшками пальцев. Ха, она еще долго не появлалась на горизонте.

И тогда, в один день, мама пришла в номер очень пьяная и с каким-то высоким мужчиной. Оказывается, это был ее школьный друг. Они начали заниматься любовью прямо на глазах моих и отца. А мы стояли и просто смотрели.

Итак, взаимная измена.

Они начали ругаться каждый день. Орали, как потерпевшие. Особенно мама. Она просто сходила с ума.

Я всегда уходила в моменты их ссор на пляж. Я садилась в бухте, обхватывала колени руками и начинала реветь. Кричать. Вопить. Проклинать судьбу.

И однажды ко мне подошел парень. На вид ему было лет восемнадцать. У него в руке я увидела обычный пластиковый стаканчик. Он сел рядом со мной и поставил стаканчик возле моей ладони.

— Выпей и забудь, — он хлопнул меня по плечу и ушел. Наверное, с этого и начался мой Подростковый алкоголизм.

Мы приехали домой, но уже порознь— Я с мамой, отец с Эмили. Мне ничего не говорили, но потом я услышала отрывок разговора и поняла— развод.

И стоило мне загрустить, как я сейчас же забиралась в родительскую кладовую. Им было не до меня. Они были заняты разводом, и я их не виню.

Мое тогдашнее состояние отличается от нынешнего тем, что в самом начале я лезла в бутылку с неохотой и страхом— как будто принимала жутко невкусное, но необходимое лекарство.

Сейчас, как ты видишь, алкоголь стал моим наркотиком.

Они развелись. Эмили уже во всю висла на отце. И тут началось самое ужасное: дележка. Делили меня, что еще больше усугубляло ситуацию.

И когда мама проиграла суд, я поняла, что я проиграла ближайшие пять лет своей жизни. Пока я не стану совершеннолетней я не могу и мечтать о жизни без Эмили и отца.

Но мои родители творили самые ужасные вещи, которые можно было сотворить в том положении. И самым ужасным стало то, что сделала мама.

Она исчезла. Испарилась. Собрала все до мельчайшей вещи и ушла. Оставила мне крохотную записку: «Я еду открывать Америку!». На том листочке еще поцелуй от настоящей губной помады. Знаешь, почему я сказала об этой записке в настоящем времени? Она есть до сих пор.

Итак, мама все равно что умерла. Я забухала по-настоящему, на момент моего первого запоя мне было четырнадцать.

Но что все-таки грело мне сердце, так это, что все в доме еще дышало мамой— она сама делала ремонт, и сама проектировала мою комнату.

Но пришла Эмили и какой-то жутко худой дизайнер. Отец наконец-то увидел, что я пью, и повез меня в реалибитационный центр. А вот когда я вернулась в состоянии глубокой депрессии, я увидела, что они сделали ремонт почти во всем доме. Почти— потому, что ключи от своей комнаты я забрала с собой.

И с тех пор я пью для того, чтобы забыть. И я буду пить, пока не умру. Моя жизнь невыносима.

Ее монолог наконец-то кончился. Я сидел, затаив дыхание. Она допила коньяк. Разбила бутылку об асфальт, швырнув ее через полулицы.

— Теперь ты знаешь, почему я плачу.

Я решил ничего не отвечать. Да, теперь я знаю. Но это мало что меняет. Я ничем не смогу помочь— разве что стать собутыльником.

Она вытерла слезы тыльной стороной ладони. Мы молчали. Я кусал губы— что же это такое!..

— Давай грустить, — неожиданно сказала Америка. Она подсела ко мне, положила руку мне на плечо. Я вздрогнул от этого жеста и машинально схватил ее пальчики. Холодные, просто ледяные. Как тогда, в душе.

— Давай.

Мы замолчали, но не надолго. Америка была пьяна, и пьяна конкретно— хоть рассказ о семье и взбодрил ее.

— Знаешь, почему надо всегда грустить вдвоем? Потому, что когда тебя одного охватывает меланхолия ты начинаешь сходить с ума и терять связь с миром. Но когда ты грустишь с кем-то, то хоть ощущения и те же, но вы все равно удерживаете друг друга в реальности. Не даете сойти с ума.

Она вздохнула. У меня опыта в групповой грусти не было, но я прекрасно понимал, о чем она говорит.

— Америка… Хочешь… Можешь переночевать у меня.

Она не отвечала. Я повернул голову. Америка смотрела вдаль, чуть откинув голову назад. Я подумал, что она не услышала моего вопроса и сделал вид, что действительно ничего не было, когда она вдруг положила голову мне на плечо. Я весь задрожал. Это было прекрасное ощущение. Ее волосы щекотали мне ключицу и шею, одна рука протянулась через грудь и обняла меня за плечо, вторая нежно проскользнула по спине и в итоге обе ее руки обняли меня.

Я чувствовал себя просто восхитительно в кольце ее рук. Мне было невероятно хорошо— что-то приятно щекотало и билось в груди, но главное чувство— я наконец осознал, что такое «бабочки в животе». И это нельзя описать словами, это нужно прочувствовать на себе.

— Хочу, — она говорила очень тихо, но я услышал ее голос сквозь километры. В тот момент мне хотелось, чтобы Вселенная перестала расти и начала сужаться, как говорил Хоккинг. И тогда она бы остановилась на той стадии сужения, чтобы вокруг нас с Америкой не осталось ничего. И мы бы вечно сидели вот так.

Я неловко опустил ладонь ей на голову и погладил. Несравненное ощущение охватило меня с головы до ног. Я был готов на все, лишь бы этот момент никогда не кончался.

Но он кончился, как и все в этом мире. Америка подняла голову, отпустила руки.

— Поехали.

— Куда?

— Ну, для начала вернем тачку. А потом… Ты знаешь, я бы переночевала у тебя, но мне в голову пришла самая лучшая моя идея за всю жизнь, и остаток этой ночи мне понадобится…

Я не стал возражать. Холод и пустота вступили в мое тело, вытеснив приятное тепло. Бабочки замерзли и превратились в обжигающе холодные, острые как бритвы осколки и упали в моем животе прямо в полете. По пути эти осколки разодрали мне… Душу? Или что? Не знаю. Не важно.

Но мне было очень больно.

Я возлагал на это мгновение слишком большие надежды.

Я думал, это изменит все.

Но ничего не изменилось.

Я также для нее… Друг? Помощник? Непьющий собутыльник?

Она не любит меня. И не будет.

У нее не было непреодолимого желания поцеловать меня.

У нее вообще нет желаний на мой счет.

У нее в животе не летали бабочки. Да и откуда им там взяться? Она убила их. Она убивала их в течении трех лет, она запивала их и свою жизнь виски и коньяком.

Я очень быстро и резко ехал. Ей было все равно. Ее лицо ничего не выражало, и от этой маски пустого безразличия мне хотелось высадить ее как можно скорее.

И на что я так обозлился?.. На тщетную надежду, вот на что. Что заставила мое сердце трепетать и не дала продолжения.

Ну и черт с тобой, Америка Джонс. Да, ты обалденно красива. Ты умна, у тебя хорошее чувство юмора.

Но ты больше не загадка. Я все узнал. Теперь ты для меня— обычная запойная девка. Можешь дальше думать о своей маме, жить с подругой отца и нажираться.

Ты справишься без меня. Найдешь другого мальчика на побегушках.

Этот монолог мне чертовски сложно давался. Я то и дело вставлял фразу:

«Я люблю тебя, Америка!».

Нет, нельзя этого делать. Нельзя влюбляться в нее. Нужно…

Но она не виновата, что не оправдала моих ожиданий, и вот где истина, где правда. Разве виноват человек, в которого ты безответно влюблен, что в его сердце нет расположения к тебе?.. Не виноват. И Америка тоже не виновата.

От дома Канье мы шли молча. Я все вел борьбу с собой, Америку шатало. Я вытирал пот рукавом— была очень жаркая ночь.

Но пришло время расстаться. Я стоял и смотрел на нее— она качалась, но смотрела на меня.

— Америка…

— Джеймс…

И мы замолчали. Она вздохнула. Я отвел взгляд, но только на секунду. Потому, что через эту самую секунду она хлопнула меня по плечу. Я повернул голову, забитую все теми же мыслями.

— Все будет… Все будет.

Она пошла к заднему входу в дом, а я стоял и слушал свой внутренний голос.

«Будет. Будет.»

Будет— и все тут. Ну и хорошо, что будет. Мало ли. Вдруг это даже приятно окажется.

Было уже утро— где-то около пяти, — когда я вывалился через окно прямо к себе на кровать и тут же заснул.

Мне повезло— родители спали как убитые и у них не возникло подозрения, что я мог исчезнуть посреди ночи.

Когда утром к нам вдруг пришел инспектор полиции, родители крайне удивились. Я— нет. Дело в том, что когда мы ночью ставили машину Канье на место, мы расцарапали ей весь бок, плюс сшибли фару об угол дома, который в последствии мощного удара вообще отвалился.

— Здравствуйте. Я инспектор Грэйг. Ваш сын Джеймс на месте?

— Да, — тихо сказала мама. Инспектор был очень высоким и крупным и лицом чем-то напоминал Дуэйна Джонсона, больше известного как «Скала». Грэйг протиснул могучие плечи через наш в принципе далеко не узкий дверной проем и посмотрел прямо на меня.

— Нам нужно поговорить, Джеймс. С глазу на глаз.

Я кивнул. Если честно, то мне было не так уж и страшно— чем-то я чувствовал, что инспектор здесь не по делу о машине Канье.

Мы прошли в мою комнату. Мама очень нервничала. Она решительно обогнала нас и встала в дверях.

— Я должна знать, что такого сделал мой сын, что к нам домой пришел инспектор полиции.

Ее тон был властный, но я уловил в нем нотки истерики.

— Ничего плохого, мэм. Наш разговор будет касаться другого человека. Вы можете быть спокойны— я пришел сюда без претензий к вашему сыну.

Мама вздохнула с облегчением, но проходя одарила меня не самым хорошим взглядом— в тот момент мне вдруг показалось, что она знает про мои ночные походы с Америкой.

Я сел к себе на кровать. Инспектор Грэйг мягко прикрыл дверь и сел на мой стул. Тот жалобно скрипнул.

— Итак, Джеймс. Я пришел к тебе поговорить, и хочу сразу сказать— твое дело, посвящать кого-то в суть нашей беседы, или нет. Лично я бы не советовал, и сейчас ты поймешь, почему.

Ты знаешь Америку Джонс. Это не вопрос, это утверждение. Более того, в последнее время вы стали очень близки…

— Откуда вы знаете? — не выдержал я.

— Вот уже второй год у меня на столе лежит раскрытая папка с досье Америки.

Видишь ли… Эта девушка не вполне стандартна в своем поведении. Я не буду перечислять все ее так сказать «преступления», но хочу тебя предупредить— она не такая, какой кажется.

— И какая же она на самом деле? — язвительно спросил я.

— Бесстрашная и дерзкая.

— И вы считаете это плохими чертами характера?

— Нет, в определенной степени это хорошо. Но в Америке бесстрашность и дерзость сливаются в безумие. Она импульсивна— чрезвычайно импульсивна. Она не думает, что делает, Джеймс. И несколько человек по ее вине сейчас находятся в калонии для несовершеннолетних.

— И что же такого страшного они сделали?

— Америка— ничего. А вот эти два парня забили до смерти третьего.

— Ну и при чем же тут Америка?

— При том, что она сама хотела это сделать.

Я уже набрал было в грудь воздуха, чтобы снова ответить что-нибудь в защиту Америки, но говорить было нечего.

— И… Как это называется?..

— В уголовном кодексе нет такой статьи, по этой причине Америка до сих пор на свободе. Но ее вина здесь есть, и еще какая.

— Моральная вина?

— Ты подобрал отличное слово, Джеймс. Да, моральная вина. Это не подстрекательство— она не просила их об этом, не рассказывала сплетен и почему ей не угодил тот парень, Царство ему Небесное. Она просто сказала, что убила бы его при первой возможности.

— Они, наверное, ее очень любили.

— Я тоже так считаю. Некоторые мои коллеги убеждены, что она владеет гипнозом, но я не верю в эту чушь.

— Подождите… То есть вы хотите сказать, что…

— Что нужно быть осторожнее с ней. Я знаю, Джеймс, это удивительно красивая и замечательная девушка— но ее слово имеет слишком большой вес. За эти два года я неоднократно в этом убедился.

— Инспектор Грэйг?

— Да?

— Но что делать, если я уже влюбился?

— А я не запрещаю. Люби, ради Бога. Может, она тебя тоже полюбит и образумится… Просто будь на чеку. Не позволяй ее желаниям стать твоими и никогда не делай того, о чем трижды не подумал.

Он хлопнул меня по плечу. Я слабо улыбнулся. Инспектор уже поворачивал ручку двери, когда обернулся и добродушно ухмыльнулся.

— И если еще будешь угонять машину, ставь ее на место поаккуратнее.

Я застыл, открыв рот. Грэйг ушел, извинившись перед мамой за беспокойство. Стоило двери закрыться, как мама круто обернулась и уставилась на меня. Все ее нутро было пронизано подозрительностью.

— О чем вы говорили?

— Об одном человеке, — я улыбнулся. Хоть это был и не самый приятный разговор, но я чувствовал себя прекрасно.