Американский пирог

ФРЕДДИ

Едва я спустилась на дно в прохладные синие воды за островом Нативидад, недалеко от мыса Эухения, как прямо надо мною возник серый кит, плывший среди бурых водорослей. Массивный, как железнодорожный состав, он несся к густо заросшему дну. Я испугалась, что не успею увернуться, но в самую последнюю секунду кит резко развернулся и прошел чуть выше. Подняв глаза, я увидела сорок футов живой плоти с легкими размером с «фольксваген» и 250-фунтовым сердцем, отбивающим по девять ударов в минуту. Я объездила полмира и видела тысячи китов, но они по-прежнему внушают мне благоговейный ужас, что довольно странно, если учесть мою профессию: ведь я цетолог[1], причем специализируюсь именно по подвиду Eschrichtius gibbosus, то есть по серым китам.

Мой муж, доктор Сэм Эспай, тоже изучает китов, но в ту минуту он был примерно в двадцати футах надо мной и посиживал в лодке со своей белобрысой ассистенткой. Связаться с ним можно было лишь при помощи телепатии, но этому мешало мое глубоко научное мировоззрение. Я родилась в Таллуле, в штате Теннесси, но считаю, что ничуть не похожа на классических южанок — этих домовитых кулинарок, которые чтят память предков и полны суеверий, а также проводят полжизни, валяясь в постели.

Теперь я живу на западном побережье, в маленьком городке Дьюи, к северу от Сан-Франциско. Каждый год в ноябре мы с Сэмом бросаем вызов Калифорнийскому течению и отправляемся в Мексику, на полуостров Нижняя Калифорния. Там, около двадцать восьмой параллели, в лагунах Герреро-Негро и его окрестностей серые киты, как правило, зимуют, спариваются и заводят потомство. Остаток года мы проводим в Дьюи, на овцеводческом ранчо Мэкки, отца Сэма. Обитатели ранчо просто в восторге от наших наблюдений за китами. Они обожают рассказывать туристам, как мы купили и отреставрировали подержанную моторную лодку для ловли тунца, заплатив за нее как за жилой автоприцеп. К тому моменту она уже давно рассыхалась в доках, но все же годилась для плавания, а ее прочный деревянный корпус выглядел точь-в-точь как у старенького минного тральщика Жака-Ива Кусто. Обитатели Дьюи неизменно докладывают об этом туристам, добавляя, что у Джона Уэйна тоже был минный тральщик, за который он расплатился песней и который затем переоборудовал в шикарную яхту. Сэм нарек наше судно «Мисс Фредди», и под восхищенными взглядами горожан я разбила о нос лодки бутылку отличного калифорнийского шампанского.

Кит был так близко, что я отчетливо видела паразитов, облепивших его огромный глаз. Серые киты не обладают слухом, в отличие, например, от зубатых, но этот каким-то образом ощутил мое присутствие. Лишь десятая часть китов у побережья полуострова «ручные» — готовы буквально выискивать человека в лагунах. Подумав, что этот — один из них, я решила подплыть поближе и рассмотреть его. Кит же, почувствовав мое приближение, рванулся вперед, и его гигантский хвостовой плавник пронесся в нескольких дюймах от моего лица. Он ударил по воде с такой силой, что меня выбросило из водорослей, а регулятор выпал у меня изо рта. На мгновение меня ослепили брызнувшие во все стороны пузырьки, и впереди тут же выросла покрытая илом скала. Я еще успела выставить перед собою руки, но избежать столкновения не удалось; врезавшись в камень, я оцарапала лоб, а затем снова вылетела в середину потока. Моя маска, кружась, опускалась в водоросли, но мне было как-то все равно. Скалистый склон справа от меня растаял в сияющей тысячью оттенков синеве.

Тут-то мне и показалось, что я упустила время. В груди начинало теснить, и я с содроганием поняла, что не дышу уже очень долго; отчаянным движением я нащупала регулятор, прижала его ко рту и втянула в себя кислород. Перед моими глазами выдыхаемый воздух рвался кверху в виде крупных сплющенных пузырей. Снизу казалось, что поверхность воды покрыта легкой рябью; посреди солнечного сияния темным пятном маячила наша лодка. Вероятно, именно так выглядит небо, когда умираешь.

Я потрясла головой, чтобы слегка прийти в себя, и вода вокруг забурлила, такая же прохладная и бодрящая, как шампанское, когда пьешь его прямо из бутылки. Передо мной взвилась какая-то красная струйка и стала расползаться в воде, словно кто-то пролил краску. Мне все еще было не по себе, но я тут же поняла, что нахожусь не слишком глубоко, так как уже на глубине двадцати пяти футов перестаешь различать цвета. Первыми пропадают оттенки красного и оранжевого; а когда опускаешься на сто футов, кругом остается один лишь голубой. Я было потянулась к облачку краски, но тут до меня дошло, что это не краска, а кровь.

Любой нормальный аквалангист, даже оглушенный, прекрасно знает, чт́о это означает — кого кровь должна привлечь. «Акулы! — ужаснулась я и развернулась на сто восемьдесят градусов. — О господи, акулы!» Не то чтобы я видела что-то похожее в сумрачной синеве, но в этой мгле могло таиться что угодно. По пути на полуостров мы видели изъеденного тюленя, которого, несомненно, прикончила белая акула. Мне, конечно, приходилось плавать в одной воде с этими хищницами — в основном с тигровыми и с синими, — но только не раненой; ведь акула способна учуять каплю крови даже в тридцати галлонах воды. Стоило только подумать об этом, как я устремилась к поверхности, визжа и выпуская целые фонтаны пузырей.

К тому моменту, как Сэм и его ассистентка Нина ван Хук втащили меня в лодку, я уже только всхлипывала.

— Боже мой, Фредди. Что, черт возьми, стряслось? — Сэм склонился надо мной, вглядываясь в мое лицо. С каким облегчением я увидела его милые миндалевидной формы глаза, голубые с зелеными искорками! Он был острижен еще короче, чем я, а под ярким солнцем Мексики его волосы приобрели оттенок светлого хереса. Я уже открыла рот, собираясь произнести что-то вроде «Слава богу, ты спас меня». Но вместо этого пришлось кинуться к борту и свеситься наружу из-за подступившей дурноты. Что поделаешь, рвота в минуты кризиса — это своего рода семейная болезнь. После смерти мамы нас с сестрами постоянно тошнило. Я вспомнила, как мы с Элинор и Джо-Нелл толпились у клозета, то и дело сталкиваясь головами. Наша бабуля, Минерва Прэй, не унаследовавшая семейный ген регургитации, слегка спасала положение тем, что выдавала нам по эмалированной миске: каждой сестре — особого цвета.

— Слишком глубоко спустилась? — спрашивал Сэм. Стопроцентно деловой вопрос, но мне в нем почудилась искренняя забота. Он обернулся к Нине ван Хук: — Думаешь, могла произойти декомпрессия?

— В этих-то водах? — удивилась Нина. — Скорее уж декомпенсация.

Ее светлые волосы, длиной до плеч, вились мелким бесом почти от самых темно-каштановых корней; на ней была свободная футболка прямо поверх бикини. Лежа на дне лодки, я смотрела на нее снизу вверх. Она была аспиранткой в Скриппсе, моей альма-матер, и ей только что исполнилось двадцать три — на целых шесть лет меньше, чем моей младшей сестренке Джо-Нелл. Мне стало очень грустно. Но в свои тридцати три года я уже не смела закатить истерику ни на лодке, ни где-либо еще.

— Может, она просто перепугалась, — говорила Нина. — Такое бывает.

Я попыталась не смотреть на эту девчонку — ведь, в самом деле, она была еще просто девчонка. Что она знает о жизни? Может, стоило брякнуть какую-нибудь заведомую чушь, вроде: «Да ну, я не струсила, меня покусали. Вот след от укуса. Infectó un mosquito. Comprende?»[2] Но она уже составила свое мнение обо мне. Ну что ж. Я от нее тоже не в восторге. Должно быть, это она пила малиновый лимонад — уж больно миленькая бутылочка. И что у нее за дурацкая манера измерять глубину в километрах?! Американская миля куда удобнее.

— Фредди, Фредди, — звал меня Сэм. — Милая, посмотри-ка на меня. На меня! Там ведь не было акул?

— Акул? — хохотнула Нина, скрестив руки на груди. — Ты что, шутишь?

Сэм и бровью не повел и продолжил спрашивать:

— Солнышко, что ты там видела? И чем оцарапалась? — Он осторожно отвел мою челку. У меня очень короткие волосы и неровная, взлохмаченная челка. Я облизнула губы, выжидая, пока пройдет тошнота.

— Да что она, язык проглотила? — изумилась Нина.

— Нет, ей просто нужно отдышаться. — Сэм потрепал меня по плечу. Терпеть не могу, когда обо мне говорят как об отсутствующей. Я закрыла глаза, стараясь взять себя в руки: но прежде чем мне удалось рассказать им правду, прежде чем я успела вымолвить: «Кит, это был просто кит», Сэм стал ощупывать мой лоб. Я вздрогнула от боли и холода и с ужасом поняла, что едва не раскололась. Разумеется, он бы меня не одобрил: я и сама не понимала, зачем так сглупила. Ведь, по сути говоря, я увидела кита и неправильно оценила ситуацию. На какой-то миг я позабыла о правилах поведения с серыми китами, а провоцировать шестнадцатиметровую махину — не самое мудрое решение. Тут-то я поняла, что такое ложь во спасение. Это своего рода спасательный круг, который помогает удержаться на плаву и выбраться из самого глубокого омута.

— Кровь так и хлещет. Только погляди. — Он откинул мне волосы со лба. — Что-то там случилось.

Он расстегнул на мне мокрый купальник, и наружу вывалилась моя левая грудь. Он принялся выискивать раны на моем туловище.

— Да все с ней в порядке, Сэм.

— Фредди! Понимаю, у тебя шок, но ты уж соберись, ладно? — Он нагнулся ко мне, сосредоточенно нахмурившись: — Что ты видела? Обычную акулу? Акулу-молот?

— Как бы не так, — заявила Нина. — Они же такие пугливые. Боятся пузырей от акваланга. Может, ей показалось, что там была акула. А там был морской окунек.

— Я б их не спутала, — процедила я сквозь зубы.

— Еще бы, — подтвердил Сэм.

Нина уставилась на меня, слегка шевеля губами, словно что-то беззвучно шепча. За ее спиной смутно угадывались очертания мыса Эухения с его остроконечными рифами. Отсюда мыс казался голым и безжизненным, настоящей пустыней, хотя вблизи выяснялось, что жизнь на нем так и кишит. Иногда во время утренних прогулок мне казалось, что у песка есть память и что в ней хранятся записи о движениях любого зверька: от легких, едва различимых черточек, оставшихся после ночной охоты ящерицы, до ямок от лисьих лап. Иногда волны приносили мусор с океанских лайнеров и из далеких северных городов, и тогда я бродила среди этого хлама и подбирала плававшие в воде диковинки. Я вылавливала инжир, гигантские шишки и крошечные раковины. Иногда, в тумане, я натыкалась на петляющий след койота или крошечные отметинки зайца, похожие на азбуку Морзе. Однажды я видела дельфина, наполовину зарытого в песок у линии прибоя. Но ближе к полудню я сдавалась. В это время поднимался неприятный северо-западный ветер, который не утихал до самого заката и страшно действовал мне на нервы.

— Черта с два это был окунь! — отрезала я.

— Ладно, ладно. — Нина подняла обе руки. — Только не надо злиться.

— И не собиралась.

Меня бросило в дрожь. Знала бы она, что я отнюдь не всегда занималась китами. Почти миллион лет назад я поступила в медицинский колледж Мемфиса, в котором, правда, продержалась лишь пару курсов. Училась я прилично, и меня даже не мутило во время вскрытий. Я вылетела оттуда за досадный и совершенно ненужный проступок — за кражу сердца и желчного пузыря одного из трупов. Нет, серьезно. За сотню долларов я вскрыла лабораторию запасным ключом и выкрала эти органы для двух первокурсников, которым грозила двойка по анатомии. Но, пока я прятала свою добычу в мини-холодильнике, меня засекли охранники. Они завопили и выхватили оружие, я шлепнулась на колени, а холодильник опрокинулся. Органы покатились по скользкому полу, прямо к кривым ногам одного из охранников.

— А может быть, это была голубая акула? — спросил Сэм.

— С чего ты взял, что там была акула? — Нина уставилась на меня абсолютно ледяным взглядом.

— Она опытный ныряльщик. — Как ни странно, Сэм словно извинялся за меня. Он просунул руку мне под шею и приподнял мою голову. — Она знает свое дело.

— Как скажешь. — Нина потерла нос тыльной стороной руки, ни на миг не сводя с меня глаз. — Вздохни-ка поглубже и расскажи нам, кто там был.

Мне страшно захотелось подняться и дать этой дуре по физиономии; но вместо этого я начала врать.

— Тигровая акула, — выговорила я, хотя рука Сэма мешала мне говорить.

— Так-таки и тигровая. — Нина, хихикая, отошла в сторону. — Что-то не верится. Сейчас спущусь сама.

Она уселась и стала натягивать ласты. Затем, взяв маску поплевала на стекло и энергично потерла его пальцами. Потом надела баллон и взяла в рот регулятор. Я с любопытством посмотрела на Сэма: позволит ли он ей спуститься в одиночку? Но он и не думал ее останавливать, и я страшно обрадовалась. Сэм покачивался с носка на пятку, задумчиво следя, как она взбирается на борт, повернувшись к воде спиной. Взглянув на него, она подняла руку и оттопырила большой палец. Сэм ответил ей тем же. Нина улыбнулась, зажав респиратор в зубах, и опрокинулась в воду. Я живо представила себе, как она проходит сквозь уровни красного и оранжевого и опускается в чистую синеву. Вот она проплывает сквозь кровавое облачко и уходит в прохладную даль. Там нет никакой акулы и, наверное, нет уже и кита, а только заросли самых отборных водорослей на всем побережье.

Сэм прижал мне ко лбу платок.

— Надо же, все еще кровит. Зря я отпустил тебя одну.

— Да хватит! — Я отняла платок ото лба и посмотрела на него. Моя кровь оказалась на удивление яркой, ярче красного перца. Это меня поразило. Ведь я всегда была бледным, анемичным существом. — Придется зашивать?

— Царапину? — Он улыбнулся и похлопал меня по коленке. — Не думаю, детка.

— Что-то в глазах двоится, — сказала я, и голос мой зазвенел.

— Только не нервничай, — сказал он.

— И не думаю. — Мы оба, однако, знали, что я уже разнервничалась. Все женщины в нашем роду были истеричками, чем просто сводили с ума окружающих. В молодости моя бабка считала себя ясновидящей. Если ей снилось, что кто-то умирает, этот человек, как правило, и вправду умирал. Да, ее воспитали на библейских преданиях, в которых чудеса поданы как нечто абсолютно естественное: вода превращается в вино, хлеба и рыбы умножаются, больные исцеляются, мертвые воскресают. И тем не менее собственные видения ее пугали. Что касается сестер, то они сейчас управляют семейной закусочной — невероятно занудное занятие, способное вымотать даже самые крепкие нервы. Джо-Нелл презирает «слабонервных дур», но зато увлекается гороскопами и хиромантией: как-то раз она получила телефонный счет на двести долларов за разговор с экстрасенсом Дианой Уорвик. Мы же с Элинор просто заурядные истерички. В детские годы, в Таллуле, мы занимались в историческом кружке для школьников. Элинор как-то вышивала его логотип на наших футболках и допустила поистине фрейдистскую ошибку, вышив «Е» вместо «О». В итоге на празднике мы щеголяли надписями «Истерический кружок».

Тем временем Сэм облокотился о поручни, и лодка слегка накренилась. Он навис над водой с таким видом, словно был готов броситься вниз на поиски Нининых пузырьков. Я почувствовала странное замирание внутри — Минерва назвала бы его знамением — и пожалела, что не осталась в Дьюи. Я вспомнила, как этим утром мы пришли на причал. Мы договорились хорошенько понырять, пообедать прямо на лодке, а затем, на закуску, совершить путешествие вокруг мыса. Я считала, что мы едем вдвоем. Увидев, что на причале нас ждет Нина, я была страшно разочарована. А она вскочила и стала махать нам.

— Я захватила авокадо на обед, — прокричала она, — и надела купальник. Что скажете?

Она задрала блузку и продемонстрировала несколько тонюсеньких полосок материи ядовито-зеленого цвета.

— В самый раз, — усмехнулся Сэм, обнажив чуть кривой глазной зуб.

Этот зуб я знаю как родной. Мы женаты уже семь лет, критический срок, если верить статистике, но для меня он по-прежнему единственный мужчина на планете. За то время, что мы прожили вместе, наши души срослись, образовав некий сплав, точно железо с латунью. По крайней мере, так мне тогда казалось.

Тут послышалось бульканье Нининых пузырьков. Ее ласты шлепнули о борт, и она прочистила горло.

— Что-нибудь видела? — крикнул ей Сэм.

— He-а. Только маску Фредди. Насилу нашла ее в этих зарослях. — Она кинула маску Сэму, и он подхватил ее одной рукой. Она сняла ласты, которые при этом негромко чавкнули, и перебросила их на лодку Ласты шлепнулись на синее пластиковое дно, обдав брызгами мой и без того мокрый костюм. Я приготовилась сжаться от холода, но, к удивлению, ничего не почувствовала. Слишком уж глубоко я была уязвлена. Сэм подал мне маску, а затем повернулся, чтобы помочь Нине вскарабкаться на моторный отсек. Взявшись за руки, они тут же отпрянули друг от друга. На миг в их движения закралась неопределенность: то ли рукопожатие, то ли попытка оттолкнуть друг друга.