Амрита

12. Мемория

Стоило мне открыть глаза, и я сразу почувствовала, что у меня температура. Голова была тяжелой, словно океанский валун. И как это меня угораздило простудиться в тропиках? Фу, как скучно.

Когда Рюичиро в третий раз спросил меня, не хочу ли я пойти понырять вместе с ним и Кодзуми, я пробормотала что-то про давние планы позагорать на белом песочке. Но на самом-то деле я была изрядно растеряна.

Это его «А может, все-таки пойдешь?», и то, как он то и дело оглядывался на меня, собирая все необходимое для дайвинга, и грусть, затаившаяся в глубине его глаз, – я не могла понять, что происходит. Неужели это тот самый неутомимый путешественник, который побывал в одиночку в самых невообразимых местах? Что это с ним случилось?

И тут меня озарило: просто, когда рядом кто-то еще, Рюичиро сразу как бы подстраивается под него, пытается ему понравиться. Есть такой тип людей. Поэтому-то он всегда и отправлялся в свои путешествия один. Иначе было невозможно. И как только я это поняла, на меня накатил приступ невероятной нежности к нему, моему любимому, склонившемуся над разложенным на ковре гидрокостюмом. От избытка чувств я отправилась на кухню и сварила для него крепкий кофе.

– Спасибо, – сказал он, взяв у меня из рук чашку. Я посмотрела через его плечо на балкон, залитый утренним солнцем. Большие красные цветы в горшках покачивались на ветру, впитывая лепестками солнечные лучи.

«Наверное, в какой-то момент он опять станет одиноким волком», – подумала я.

Глупо, конечно, сравнивать, но просто для примера – раньше в Японии были странствующие монахи. Интересно, во время своих странствий они помнили о своих матерях и сестрах, оставшихся дома, или нет?

Я снова посмотрела на улицу и увидела, как к отелю подъехал Кодзуми. А еще через несколько минут я уже махала с балкона вслед машине, уносившей обоих приятелей.

Запах смерти и всепоглощающее чувство одиночества – вот неизменные спутники того, кто провожает – пусть даже ненадолго – любимого человека… Интересно, а тот, кого провожают, тоже испытывает нечто подобное?

После того как Рюичиро уехал, на меня навалилась невероятная лень. Я пошла в спальню и легла на кровать. Сил хватило только на то, чтобы поднять жалюзи на огромном – во всю стену – окне, выходившем на океанский берег. Прекрасный вид! С океана дул освежающий бриз, заставляя неистово танцевать дешевенькие гостиничные занавески из белого тюля. Широкий коридор утопал в солнечных лучах, льющихся сквозь окно в потолке.

Я лежала в одиночестве на кровати и бездумно следила за игрой солнечных бликов. Совсем как в школьном лазарете – придумаешь себе какую-нибудь болезнь и лежишь, отдыхаешь. Я закрыла глаза. И правда, как будто в лазарете! Мне даже показалось, что я слышу школьный звонок и топот множества детских ног по коридору. Как хорошо!

Детство. Нечестные, украденные, но такие приятные сны.

После них каждый раз просыпаешься с обновленной душой…

Занавески танцевали у меня перед глазами. Глядя на них, я задремала. Они были похожи на белых голубей. На белые флаги, развевающиеся на ветру.

Постепенно меня сморил сон.

Я спала и видела, как по ту сторону занавесок разгорается белое мягкое сияние. Прохладное и сладкое. На вид – как огонек гигантского светлячка, на вкус – как грушевый шербет. Сияние приближалось. Вот оно пересекло гостиничный вестибюль, поднялось по лестнице, миновало вазу с цветами и поплыло к дверям нашей с Рюичиро комнаты.

Я чувствовала себя радаром, улавливающим перемещения неизвестного объекта.

Неожиданно раздался громкий стук в дверь. Я мгновенно проснулась.

Подошла к двери и в глазок увидела Сасэко. Ну конечно, кто же еще?!

Мои сверхъестественные способности явно ограничивались умением чувствовать присутствие этой женщины.

«Интересно, что ее привело?» – подумала я, отпирая дверь.

– Как дела? – спросила она, проходя в комнату. На ней было пестрое летнее платьице. Казалось, вместе с нею в комнату вошло яркое южное солнце. Ее кожа источала тонкий, жаркий запах солнечных лучей.

– Кажется, я простудилась, – сказала я.

– Это не простуда. Просто ты очень хороший человек. Поэтому духи к тебе так и липнут. К этому надо привыкнуть. Надо найти к ним подход, и они от тебя отстанут.

– Какие духи? У меня же температура.

– Ладно. Неважно, – Сасэко улыбнулась. – Хочешь, попоем немного вместе?

– Попоем?

– Ну да. Споем что-нибудь японское. Например, «Цветок»[22].

– Ты уверена, что я тебе не помешаю?

– Уверена – уверена. Раз, два, начали!

Сасэко затянула, я подхватила. Уже после первой строчки настроение у меня заметно улучшилось.

Сасэко пела высоким чистым голосом. А я пела, как могла. В первый раз за много – много лет. Звук рождался где-то в глубине живота и, поднявшись вверх, легко вылетал через горло. Казалось, еще чуть – чуть, и я увижу его. Мой маленький новорожденный звук.

Мы с Сасэко посмотрели друг на друга и улыбнулись. И наша песня тоже заулыбалась. А если бы мы вдруг загрустили, то и песня зазвучала бы печально. Если вдуматься, то петь совсем не так просто, как кажется на первый взгляд. Где-то на середине нашей с Сасэко песни я очень четко это поняла.

Погода была чудесной, за окном призывно раскинулся океан. Время текло еле-еле и было теплым – претеплым. Прохладный ветерок ласково играл с отзвуками старой японской песни.

Но вот песня смолкла окончательно. Сасэко спросила:

– Ну как? Тебе получше?

– Мне? Получше!

Получше – это не то слово. Мне было очень хорошо. Хотелось скорее бежать на пляж, загорать и купаться.

– Ну вот и замечательно! – радостно сказала Сасэко, и я вдруг поняла, что мне полегчало не просто так. Это она вылечила меня своей песней.

– На этом острове по-другому нельзя. Время от времени надо обязательно выпускать пар, иначе духи тебя съедят с потрохами.

– Ну что ж, поступаю к тебе в ученики. Авось и из меня выйдет толк, – рассмеявшись, сказала я.

В мире существует столько разных вещей, о которых мы даже не догадываемся… Взять, например, голоса, которые слышит мой брат, или то, что я теперь ощущаю по отношению к Сасэко, – чувство какой-то невероятной близости и единения. Каждый сам для себя решает, как это называть и как с этим жить. А вообще – то, кому они нужны, эти названия? То, что Сасэко сделала для меня сегодня, важно именно своим результатом. Я не знаю, что это было и каким словом оно обозначается, но мне стало гораздо лучше. И это – главное.

– У меня тут с собой сэндвич, – вдруг сказала Сасэко, ткнув пальцем в бумажный пакет на столе. – Хочешь?

– С удовольствием! – сказала я.

– А пить что будешь? Чай или кофе? – Она поставила чайник на огонь.

– Наверное, кофе. – С этими словами я присела на диван и включила телевизор. Меня нисколько не смущало, что Сасэко, с которой я познакомилась только вчера, пришла ко мне в номер и хозяйничает теперь на маленькой кухоньке. А что в этом такого? Мне даже было приятно, что она заботится обо мне, кормит меня и поит. Как будто я кошечка или собачка – короче, одно из тех созданий, которые имеют полное право принимать заботу о себе как должное.

– Сэндвич, должна я сказать, был невероятно вкусным!

– Не спеши нас хвалить. Хлеб покупной, – со смехом сказала Сасэко, глядя, как я за обе щеки уписываю ее угощение. – К сожалению, пекари мы с Кодзуми никудышные.

Но по голосу я слышала – ей приятно, что сэндвич мне понравился.

Мой теплый лоб. Горячий кофе. Сэндвич. Яркое солнце и старая мебель. Трепещущие на балконе красные цветы. Мне казалось, что я прожила на Сайпане годы, годы и годы. И все это время эта женщина была рядом со мной.

Мне казалось – вот, я ощущаю кожей мягкость и щедрость окружающего мира.

В Японии совсем другие цветы. И солнце светит по-другому. И жизнь воспринимается иначе – это уж наверняка! Здесь все такое сочное и яркое. Как давно я не ощущала ничего подобного…

Когда я сказала Сасэко, что хочу сделать кое-какие покупки, она сразу же вызвалась отвезти меня в самый крупный торговый центр в городе. Мы вышли из отеля и очутились под палящими лучами солнца. Солнце жарило неимоверно. Белая дорога ослепительно сияла. Машина вздымала клубы белесой пыли. Мы ехали вдоль побережья на север.

Торговый центр располагался прямо напротив крупного отеля. Снаружи он не производил особенного впечатления, но внутри оказался таким огромным, что я слегка одурела. Не зная толком, куда иду, я толкала огромную тележку вдоль бесконечных полок, холодильников и витрин с провизией и разнообразными товарами. Все было гигантских размеров и сомнительного вкусового достоинства. Я купила немного фруктов и овощей на вечер.

Мы встретились с Сасэко у кассы.

– Слушай, вы тут не болеете от такой еды? – спросила я.

В ответ она засмеялась.

– А мы, кроме сэндвичей, ничего не едим. Шучу. Дома мы в основном едим то же, что и в Японии: мисо-суп, рыбу. Жареное мясо с соевым соусом. Ну и так далее.

– Кстати, вы с Кодзуми помирились после вчерашнего? – спросила я, вдруг вспомнив про их вечернюю ссору.

– Да у нас такое почти каждый день. Дело житейское, – легко сказала она.

«Ну и ладно, – подумала я. – На то она и есть, семейная жизнь».

По дороге домой мы заехали в филиппинское кафе выпить чая. На самом-то деле кроме хозяйки-филиппинки в этом кафе не было ничего филиппинского. Хотя нет – был еще какой-то специальный филиппинский десерт, который мы и заказали. По странной прихоти хозяев половина помещения была отведена под парикмахерскую. Поэтому наш разговор за чашкой чая сопровождался бесконечным клацаньем ножниц. Все это было очень странно, но в тоже время очень мило. Сквозь большое окно светило солнце, ослепительно отражаясь на гладкой поверхности нашего стола.

Жидкий кофе, сладкий десерт. Батарея пивных банок. Солнечные лучи. Птичья речь хозяев – тагалог[23], порхающий над нашими головами.

Что за странный город. Ни одного цельного впечатления – сплошные обрывки, едва уловимые чувства. Люди – плоские и смазанные, как на расфокусированной фотографии. Искаженный жарой, оплавленный пейзаж.

– Странный остров. Странное время, – сказала я. – И жизнь здесь какая-то непонятная.

– Здесь лучше, чем в Японии. Живешь себе, ни о чем не думаешь.

– Вот уж действительно – ни о чем не думаешь.

Любоваться пейзажем, есть три раза в день, купаться в океане, смотреть телевизор – что еще надо? То же, что и в Кочи, только размером побольше. Все, чего я привыкла бояться, живя в Японии, стало здесь таким смутным и расплывчатым…

– Я ведь бежала из Японии, как безумная. Как будто за мной кто-то гнался, – сказала Сасэко.

– Слушай, я давно хотела тебя спросить. Я ведь тебя видела в Кочи. Ты помнишь? – спросила я.

– Один раз, правильно? Это было во сне. У меня такое часто бывает – перед тем, как встретиться с кем-нибудь в реальной жизни, я встречаюсь с ним во сне. Так вот, мне приснился сон, что я иду в гости в тот дом, где ты живешь вместе с маль – чишкой – школьником.

– Ага. Это был мой младший брат.

– Я часто вижу во сне своих будущих друзей. С Кодзуми у меня, между прочим, почти такая же история была. Мне приснился сон, что я еду встречать его в аэропорт. Утром я встала и поехала туда. До этого я никогда его не видела и ничего о нем не знала. Он первый ко мне подошел и заявил, что разговаривал со мной во сне. С ним были какие-то его друзья, но он сказал им, чтобы они его не ждали, и поехал со мной. Это было наше первое свидание. Потом он уехал в Японию и во второй раз вернулся сюда навсегда.

– Быстро вы, однако…

– А чего зря время тянуть? – сказала Сасэко. – Мы оба хотели уехать из Японии. Мне не нравилась моя жизнь, не нравилось мое тело. Я, еще когда у мамы в животе была, знала, что обязательно уеду. Убегу куда-нибудь. И если сравнить то, как я живу сейчас, с тем, как я жила и чувствовала тогда, – это просто… Да это просто нельзя сравнивать. Во мне была такая неимоверная сила. И все из-за ненависти. Из-за ненависти к себе. Я столько плохого себе сделала. На нервной почве у меня развилась какая-то странная кожная болезнь, пару раз я была на грани помешательства – меня даже в больницу клали. Вспомнить страшно. Но после полового созревания я обнаружила, что энергию, которая меня пожирает изнутри, можно тратить на мужчин. Это было очень приятным открытием. Мне нравилось, что мужчины меня хотят, хотят мое тело. Десятки, сотни мужчин. Я очень быстро сбилась со счета. И имя мое было как нельзя кстати. Представляешь, какой-нибудь парень спрашивает: «Как тебя зовут, красавица?», а я ему Давалка. Ну и дальше все идет как по маслу. – Сасэко засмеялась так заразительно, что я не удержалась и тоже пару раз хихикнула.

– Да уж, имечко подходящее. Что и говорить.

– Вот-вот, и я о чем. Это у меня судьба такая. У меня же в детстве вибратор был вместо мамы.

– Вибратор? Настоящий, что ли?

– Ага. Настоящий. Только не электрический, а ручной. Просто длинная такая штука соответствующей формы… Меня же папа в приют отдал, а сам свалил куда-то. И мамины вещи потом все выкинул. А я еще до того, как меня в приют взяли, эту штуку стащила из маминого тайника – я пару раз видела, как мама ее туда прячет. Я же не знала, что это такое. Откуда мне было знать? Ну вот. Единственная память о маме. Я без нее заснуть не могла, клала рядом с собой, обнимала, называла «мамочка». А в приюте, когда узнали, – ругались ужасно. Вибратор, конечно, отобрали. Я очень переживала, плакала… Но зато потом, когда через несколько лет обнаружила, что ТАКОЕ есть у всех мужчин, – я чуть с ума не сошла от радости. Член олицетворял для меня все – маму, папу, друзей… Целый мир в одной вещи! Теперь я могла быть с «мамочкой» каждый день, но вдобавок к этому испытывать множество приятных, незнакомых мне раньше ощущений. Естественно, что в какой-то момент от такой жизни у меня чуть было окончательно не снесло крышу. Я превратилась в эротоманку и секс – маньячку… Я это рассказываю, чтобы ты лучше понимала, откуда я такая взялась. Видишь ли, на фоне моего «воссоединения» с мамой эти встречи во сне – просто детский лепет. – Сасэко взглянула на меня с улыбкой, и я подумала, что она героическая женщина.

– Только это все уже в прошлом. Так что не надо делать такое унылое лицо. В конце концов, я поняла, что родилась для того, чтобы быть счастливой, и теперь я счастлива.

– Я вижу, – сказала я.

– Но иногда я завидую Кодзуми. Хоть он и считает себя несчастным, но на самом-то деле у него есть все эти прекрасные воспоминания о семье, о маме. У меня таких не будет никогда. Он помнит, как его оберегали, как о нем заботились, как его питали…

Почему-то она использовала именно это слово: «питали».

– И если, не дай бог, с ним случится что-нибудь плохое, то для меня это будет значить только одно: мое «новое» счастье разрушится, и, наверное, я опять стану несчастной. Теперь у меня есть что терять – и значит, есть чего бояться. Но ведь это же и называется счастьем!! Знать цену тому, чем обладаешь. Мы с Кодзуми оба были ужасно одиноки, но его одиночество совсем другого свойства, чем мое. Он пережил потерю единственно приемлемого для себя мира. Мира, который – по определению – просто не мог исчезнуть, но, тем не менее, исчез. Рассыпался в пыль. А в моей жизни не было такого мира. Мне было нечего терять. Поэтому-то страдания Кодзуми гораздо сильнее моих… Если он умрет, наверное, мне будет очень плохо. Но я не могу представить себе эту боль. Я никогда не теряла по-настоящему любимого человека, – она снова улыбнулась.

Конечно, в таких сравнениях нет никакого смысла. Но ведь она сравнивает свою жизнь с жизнью Кодзуми… Вот и я не смогла удержаться и не сравнить себя с Сасэко. Мои встречи со смертью – сначала отец, потом Маю; мое падение с лестницы, потеря памяти; неразбериха с прошлым и будущим; то, что происходит с моим младшим братом, – все это показалось таким тусклым и обыденным на фоне того, что пережила эта молодая женщина. Мне даже стало стыдно за то, что в моей жизни все так спокойно и размеренно.

– Тебе очень повезло, – сказала я. И звук моего голоса, его глубина и проникновенность дошли до самого ее сердца – ведь она все-таки была певицей…

Сасэко улыбнулась и предложила пойти на пляж.

Океан был чистым, спокойным и неожиданно мелким. Каждый шаг по белому песку сопровождался неприятным хрустом – все вокруг было завалено трепангами. На мелководье их тоже было полным – полно, я то и дело поскальзывалась.

Поначалу я вскрикивала от каждого прикосновения к этим неаппетитным созданиям, но потом привыкла.

На глубине трепанги перестали меня беспокоить. Я медленно плыла, любуясь солнечной рябью на поверхности океана. Солнечные лучи, пронизывая толщу воды, ложились на песчаное дно светлыми пятнами. Тысячи, десятки тысяч трепангов были внизу подо мной, разбросанные по морскому дну, как мусор. Некоторые лежали неподвижно, некоторые кружились на месте. Морской огурец – странный овощ, живущий под водой.

Подводный мир вызывал во мне странные чувства. Все здесь было непривычно. И эта тишина… Казалось, она наполняет каждую клеточку моего тела и вместе с кровью бежит к сердцу, а оттуда добирается в самые дальние уголки мозга. Так тихо, так непохоже на привычную жизнь.

Искупавшись, я вылезла на берег и, увязая в песке, морщась от хруста трепангов под ногами, наконец, добралась до Сасэко.

– Эти морские огурцы – просто катастрофа! – сказала я, опускаясь рядом с нею.

Сасэко была в голубом купальнике. Поджидая меня, она потягивала, холодное пиво из банки.

– Трепанги – это души убитых на войне людей. До поры до времени они спят на дне океана, – медленно сказала она.

– Ой, не надо мне ужасы рассказывать!

– Это не ужасы. Это действительно так. По утрам их собирают и отвозят на глубину, чтобы отдыхающим было приятнее загорать и купаться. Но на глубине трепангам становится грустно, и они потихоньку возвращаются на мелководье.

– Фу, какая гадость.

– Да чего же гадкого? Между прочим, местные говорят, что трепангов здесь примерно столько же, сколько людей, которых убили на войне.

– Ну, раз местные говорят… – сказала я после небольшой паузы и замолчала.

Во время войны на Сайпане и правда погибло очень много людей. Несколько десятков тысяч японских солдат. Японская армия понесла здесь огромные потери.

Было в этом месте что-то необычное. И даже не потому, что те, кто здесь погиб, были солдатами. Вовсе не поэтому. Было что-то еще кроме этого.

Например, если пойти на обычное кладбище, то там тоже чувствуется присутствие мертвых. Множество людей, ушедших из жизни самыми разными способами. Но здесь это присутствие ощущалось иначе. Все, кто умер здесь, – умерли почти одновременно и почти одинаково. И это было так страшно и так странно… Посреди этой зелени, под этим голубым небом, на тихом берегу у самой воды. Все звуки вдруг исчезли, кроме беззвучного шепота множества духов, неслышно несущегося над водой.

Безголосые.

– Так, значит, это трепанги… – задумчиво сказала я.

– Что, расхотелось купаться? – Сасэко засмеялась.

– Вот еще. Я прямо сейчас пойду в воду, – ответила я и встала с песка.

– Давай – давай, – Сасэко ободряюще кивнула.

Я выпила немного пива и задремала на полотенце.

Мне хотелось загореть, поэтому я намазалась маслом.

Сасэко была здесь своей. Прогуливающиеся по пляжу люди радостно с ней здоровались: соседи, друзья из караоке, постоянные посетители их сэндвич-бара и так далее и тому подобное. Местные любили Сасэко. Она сидела на песке, приветливо улыбаясь, и время от времени махала очередному знакомцу рукой.

Некоторые молодые люди пытались с ней заигрывать. Не думаю, чтобы это могло иметь какое-то отношение ко мне и моей лоснящейся от масла попке – все как один заговаривали именно с Сасэко, и, даже не зная толком английского, я прекрасно понимала, о чем идет разговор.

– Привет, что поделываешь? Не заскучала?

– Может, выпьешь со мной?

– Давай сегодня вместе поужинаем.

– Ты совсем одна? Не хочешь немного прокатиться?

Бедный, бедный Кодзуми. Теперь понятно, отчего он так переживает. Но Сасэко за словом в карман не лезла, ловко отказываясь от этих незатейливых предложений. Чувствовалась рука мастера – все эти прихваты она знала уже наизусть и давно к ним привыкла.

– И имени своего даже не скажешь?

– Сасэко.

– А что оно значит?

– Love. It means love[24]. – сказала она на это.

«Так вот в чем дело…» – подумала я, слушая этот разговор. Моя спина активно впитывала солнечные лучи. Голоса становились все глуше и глуше. Наконец я заснула.

Где-то в кратком промежутке между шумом набежавшей волны и принесенными ветром обрывками музыки из кафе мне приснился красочный сон.

Лето.

Стрекот цикад. Я дома. Мне совсем мало лет. Я, свернувшись клубком, лежу на татами. Меня сморил послеобеденный сон. Перед моими глазами проходят папины босые ноги. Темная кожа. Короткие ногти. Сестричка смотрит телевизор. На окнах висят бамбуковые циновки. В саду все зеленым – зелено. С пола я вижу спину сестры, вижу две ее смешные косички. Потом слышу голос отца: «Мама, кажется, Сакуми заснула. Надо ее чем-нибудь накрыть, а то она простудится». Мама кричит с кухни: «Ничего не слышу! У меня тут масло скворчит». Из кухни наплывает волна вкусных запахов. Если приподнять немного голову, через раскрытую дверь видно мамину спину. Она держит в руках длинные палочки… Но вот приходит откуда-то папа и накрывает меня летним одеялом. Сестра поворачивается от телевизора и произносит: «Саку вовсе не спит». Потом смеется. Видна дырка от зуба.

Они «питают» меня. Мои родные, любимые. Теперь я знаю, что имела в виду Сасэко. Я помню это чувство всем своим существом. И даже если я потеряю все, что у меня есть, – это чувство навсегда останется со мной. И в этом почти все мы одинаковы. Мы храним образ наших родителей не в памяти, но в сердце. Пока мы сами не станем родителями, мы редко возвращаемся к этим образам, но они живут в нас и никуда не исчезают. До самой смерти. Они с нами, даже если семьи уже нет, и родители давно лежат в могиле, и сами мы постарели и доживаем последние дни…

– Эй! Переворачивайся, а то обгоришь! – сказала Сасэко, пихая меня в бок. Я открыла глаза. Вокруг – белый песок. Я лежу на полотенце. По моим щекам текут слезы.

– Угу, – буркнула я и легла на спину.

– Ближе к вечеру самое сильное солнце, – Сасэко улыбнулась, словно скрывая боль.

«Надо же, она ведь весь день со мной возится, чтобы мне не было скучно. Вот ведь вытащила меня на пляж…» – вдруг подумала я. Сасэко с самого утра вела себя так, что я даже не сразу поняла, что она делает все это для меня. Мне-то казалось, что все происходит спонтанно – как говорится, без напряга и самым естественным образом.

Ну что она за человек! И что это за странный остров!

– О! Наши мужчины возвращаются, – обернувшись в сторону сэндвич-бара, Сасэко помахала рукой.

И правда, машина Кодзуми уже стояла в гараже. Загоревший за день Рюичиро заносил в дом вещи.

Солнце начало садиться, отчего все вокруг сделалось оранжевым. Океан неспешно готовился к ночи. На берегу и в городе тут и там начали загораться огни.

Кодзуми и Рюичиро, посмеиваясь, подошли к нам.

Сасэко поднялась с песка.

Мне было так приятно смотреть на нее. Знать, что она счастлива здесь, на этом острове.

Я тоже встала.

По дороге в отель мы рассказывали друг другу о том, что произошло за день. Потом все вместе поужинали.

Вот она – жизнь, делающая Сасэко счастливой.

13. 0091

Ночь выдалась безветренной. Было жарко и влажно, и мы, абсолютно голые, валялись на кровати, изнемогая от духоты. Посреди ночи вдруг зазвонил телефон. И так как на острове у нас не было никаких знакомых, кроме эксцентричной супружеской пары из сэндвич-бара, то особых сомнений по поводу того, кто звонит нам в столь поздний час, не возникло. Рюичиро, лежащий с краю, дотянулся до телефона и снял трубку.

– Алло, – сказал он.

Я вдруг почувствовала, что звонит кто-то другой. Кто-то далекий, но в то же время очень близкий. Рюичиро сказал:

– Секунду. Я сейчас передам ей трубку.

Все ясно. Это Эйко.

Трубка оказалась у меня в руках.

– Привет.

– Все очень плохо. Просто туши свет, – на том конце провода сказала Эйко, отделенная от меня сотнями ри[25]. Услышав ее голос – лучшее доказательство того, что она жива, – я вздохнула с облегчением.

– Давай, рассказывай. Я даже звонить боялась – вдруг попаду на твою маму, а она начнет выпытывать, что я знаю, чего не знаю… Короче, я тут вся испереживалась. Как ты? Что там опять стряслось?!

Эйко хихикнула. Потом в трубке снова раздался ее тихий голос:

– Я так понимаю, что общую картину ты себе уже представляешь. Меня тут немножко порезали. Я сейчас в больнице. Звоню из коридора. События, прямо скажем, развиваются далеко не самым лучшим образом… Я бы даже сказала – худшим.

– Оно и понятно. А что твой? Он-то в порядке?

– Про квартиру нашу ты знаешь. Так вот, он утром ушел на работу. Я сижу, завтракаю. И вдруг… Вдруг заявляется его жена с кухонным ножом. Представляешь? Натурально звонит в дверь, я, ничего не подозревая, открываю, а дальше помню только, что испугалась ужасно. И все. Потом приехала «скорая», и меня увезли в больницу. Прямо в халате. Совсем как в фильмах – очень эротично… Его жена, как кровь увидела, испугалась еще больше, чем я, и вызвала «скорую». Можно сказать, спасла меня. Непонятно только, зачем тогда зарезать пыталась. Люди иногда такие странные. – Эйко снова захихикала.

– Фу-у-у. Хорошо, что ты не умерла. Я так боялась…

– Да она меня едва задела. Рана совсем неглубокая. К тому же я еще в махровом халате была – знаешь, какая там ткань толстенная. Так что мне повезло.

– Я смотрю, ты не очень-то переживаешь, – сказала я.

Эйко замолчала, а потом вдруг заговорила искренне и убежденно. Совершенно другим голосом, почти таким, как раньше, когда мы еще учились в школе:

– Сакуми, мне было очень страшно. Очень-очень. Я тогда еще подумала: вот, например, кольца, серьги, браслеты – это ведь все металлическое, правда? Ну, по крайней мере, чаще всего…

Я даже растерялась, настолько это было неожиданно. Может быть, ее мама где-то поблизости и Эйко приходится маскироваться?

Но нет. Оказывается, дело было совсем не в маме.

– Все эти украшения я ношу каждый день, и со мной ничего не происходит. Я даже сплю с ними иногда, ну, в смысле, не снимаю на ночь. И так к ним уже привыкла, что они мне кажутся как бы продолжением меня. Дополнительной частью тела. Но когда сквозь махровый халат мне в живот вошло лезвие ножа – я только тогда все поняла. Металл и живая плоть – это две абсолютно несовместные вещи. И как только я это поняла, я уже больше ничего не могла чувствовать – даже боли. Ничего! Только присутствие в моем теле инородного вещества.

Она говорила с таким напором, что я растерялась еще больше и теперь вообще не знала, что сказать.

– Да, понимаю. Чувство инородного вещества, – наконец выдавила я из себя довольно тупую реплику. Но лучше уж так, чем молчать в трубку.

– Ты-то наверняка знаешь. Тебе же операцию головы делали. – Эйко засмеялась.

– Ага, только не забывай, что операцию мне делали под общим наркозом. Кстати о голове. Ты себя нормально чувствуешь, в смысле психически? Шок уже прошел?

– Ну, первый день я, конечно, была никакая. Вообще мало что соображала. Но потом довольно быстро пришла в себя. Хотя не знаю… Мне сейчас больше всего хочется поскорее выписаться из больницы, поехать в Синдзюку и поесть карэ-райс[26] где-нибудь в «Накамурая» или на худой конец зайти в «Вадамон» и съесть бифштекс. Короче, мне уже хочется в город. Погулять, повеселиться. А потом приехать домой и принять ванну. Чтобы с пенкой и теплым паром. И платье хочу себе купить от «Дольче и Габбана». Так что планов, как видишь, громадье. Я только теперь поняла, что повседневная жизнь – это и есть самое большое счастье. Скорее бы меня выписали! Единственная проблема – я боюсь возвращаться в эту квартиру. Он, правда, говорит, что мы там больше жить не будем. Но я все равно боюсь. А вдруг в один прекрасный день в мою дверь снова кто-нибудь вот так вот позвонит? Я догадываюсь, что это мое больное воображение. Но пока меня отсюда не выпишут, и я не пойму, что фантазии, а что реальность, – все равно буду бояться.

– А он что, приходил тебя навещать?

– Нет. Мы по телефону говорили.

– А родители как? Сердятся?

– Не то слово. Мама плачет все время. Папа бесится, даже в больницу отказался прийти. Я даже не знаю, что будет после того, как я выпишусь. Поэтому, когда мама приходит, я изображаю из себя депрессивную дамочку. Ха – ха. Кажется, у меня неплохо выходит. Еще приходили из полиции… Жаль, что ты не можешь меня навестить. Такая скука. Просто туши свет.

И это она говорит после того, как чудом выжила! Мне стало смешно, но я удержалась от смеха.

– Слушай, а что его жена?

– Кажется, тоже в больнице. Но ее уже скоро выпишут. Хотя не знаю. И что дальше будет, тоже не знаю. И даже не хочу об этом думать. Мне гораздо интереснее думать о том, что произойдет в завтрашней серии «Токийской любовной истории».

– Тебе и правда лучше пока что отдохнуть. Думать будешь, когда выпишешься. Тем более что выбора у тебя особого нет.

– Ага. Незапланированные летние каникулы. Задание по внеклассному чтению. – Эйко снова засмеялась, потом сказала: – Знаешь, Сакуми, когда я лежала на полу, ну еще до того, как «скорая» приехала, и не знала – умру я или нет, я все время думала о нем и почему-то о тебе. Больше ни о ком не вспомнила. Ты поверишь? Это, наверное, потому, что у меня мало друзей, – она хихикнула.

Я решила не говорить ей о том, что почувствовала в самолете по дороге на Сайпан. Скорее всего, эта ментальная вспышка, а также и тот факт, что Эйко ни с того ни с сего в момент опасности вспомнила обо мне, имели самое непосредственное отношение к моей «наполовину-мертвости». Но как я могла ей это объяснить, чтобы она не приняла меня за сумасшедшую?

– Ты когда вернешься, меня, наверное, уже выпишут. Ты мне позвони, ладно? Я, как это ни обидно, скорее всего, буду под домашним арестом.

После этих слов Эйко повесила трубку.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – сказал Рюичиро.

Кажется, он имел в виду именно то, что сказал. По крайней мере, мне не удалось увидеть в этом его высказывании никакого подтекста.

Я смотрела, как он лежит на сбившейся простыне, на его широкие плечи, на то, как поднимается и опускается его грудь… все это было так красиво и гармонично.

Почему и он, и я, все мы принимаем нашу жизнь как должное?

Я вдохнула полной грудью влажный воздух, наполнявший комнату, и попыталась подумать о раскинувшемся за окном ночном океане, о солоноватом запахе ночи. Еще я подумала о трепангах. О том, как их уносит отливом, а потом вновь приносит приливом. И как они лежат на берегу, освещенные лунным светом. Холодные и черные.

На небе поблескивают звезды, деревья дрожат на ветру посреди кислородного рая. Я напрягла слух, пытаясь расслышать нежный звук, с которым ночь принимает мир в свои объятия.

Соприкасаясь телами, мы изо всех сил стараемся прильнуть к телу другой вселенной, существующей независимо от нас, но сделанной из того же материала, что и мы сами.

Во сне мы храпим, разговариваем, скрипим зубами. Наши волосы и ногти растут, из глаз льются слезы, из носа – сопли. На коже выскакивают прыщи, потом исчезают. Мы потребляем жидкость и выводим ее из организма. Жизненный процесс не прекращается ни на секунду. Соки текут. Без остановки. Без конца. С физиологией трудно спорить. Она просто есть, и все.

Бьется сердце.

Я лежу в темноте и отчетливо слышу, как оно бьется.

Слышу собственными ушами.

– Рюичиро. Ты не спишь? Скажи мне только одну вещь. Как Кодзуми почувствовал, что Эйко в опасности, если он ее никогда в жизни не видел и даже не знал о ее существовании? Я уже не говорю о том, что она находится за тысячи километров отсюда.

– Я точно не уверен, но где-то слышал, что главное – захотеть узнать, ибо, захотев, – узнаешь, – произнес Рюичиро, немного растягивая слова на манер старинного песнопения.

– Это еще что такое? Цитата?

– Нет. Я просто хочу сказать, что в мире существует гораздо больше людей со сверхъестественными способностями, чем нам кажется. Причем эти способности даны им от рождения. Съезди в Индию или в Тибет, и ты сама в этом убедишься. Но это вовсе не значит, что экстрасенсы от природы не рождаются в других точках земного шара. Ты можешь наткнуться на них где угодно – в магазине, в офисе, в чистом поле, да мало ли где еще. И вот эти-то люди – они самые крутые! Они умеют сочетать свои необычные способности с обыденной, повседневной жизнью. Вдумайся, они же совсем как мы – где-то едят, где-то спят. И так каждый день. Просто невероятно!

– Ну, они же все-таки люди…

– Все равно – невероятно.

– Рюичиро, а ты сейчас пишешь что-нибудь?

– Ты, как всегда, – на любимую мозоль. Знаешь же, что не пишу.

– Так начни уже писать! Что тебе, материала не хватает? Подумай о тех, кто ждет не дождется твоей следующей книги.

– Я думаю, именно потому и не пишу.

– Ну хорошо. Проехали. А кто из писателей тебе больше всего нравится?

– Из писателей? – Он немного промолчал. – Ты знаешь, каждый раз, собираясь в путешествие, я очень долго решаю, какую книжку с собой взять, и, в конце концов, всегда беру «Музыку для хамелеонов» Трумэна Капоте. Не знаю, можно ли назвать его моим любимым писателем. Наверное, все-таки можно… И книжка, между прочим, не покетбук, а тяжеленная, в твердом переплете. Я ее уже раз сто перечитал, а она все равно мне не надоела.

– Надо будет почитать.

– А она у меня с собой.

– Ой, одолжи ненадолго.

– Нет проблем. – Рюичиро достал из-под подушки потрепанную книгу.

Обложка была в пятнах, страницы пожелтели. Сразу было видно, что эта книга не прозябает, забытая, на полке, а живет полной жизнью.

– У этой книжки счастливый автор.

– Ага, я тоже хочу быть таким… А ведь он, наверное, даже не подозревал, что какой-то японец будет таскать его детище по всему свету.

– Пожалуй…

– … Саку, тебе нравится мой роман?

– Нравится. Он, правда, мрачноват немного, на мой вкус…

– И?… Это все?

– Это все, – я засмеялась. Думаю, мой смех сказал ему гораздо больше, чем могли бы сказать мои слова. Он тоже засмеялся вслед за мной.

Эта ночь, полная шорохов и запахов, удивительно подходила для нашего чудесного разговора. Я была вместе с Рюичиро, но чувствовала себя совершенно свободной. Свободнее, чем если бы я была абсолютно одна, ведь одиночество – это вовсе не синоним свободы. В сердце моем жила надежда. Всё – за исключением слов – было таким… таким первозданным и ароматным, и аромат этот плыл по комнате, наполняя собою ночь. Мы лежали под куполом тишины и всепрощения, и нежные запахи мягко окутывали нас.

Рюичиро заснул первым – я все еще балансировала на грани реальности, когда до меня донеслось его мерное сонное дыхание. Этот ритм постепенно усыпил меня, как усыпляет маленького смешного щенка тиканье наручных часов, которые его заботливый хозяин прицепил ему на ошейник…

Люди быстро привыкают к новым обстоятельствам.

Независимо от того, в какой точке мира я нахожусь, место, где я сплю и ем, становится для меня домом. Это основа основ. Даже если все вокруг говорят на незнакомом языке, даже если вид ночного берега пробуждает во мне печаль, даже если здешняя манера одеваться кажется мне грубой и немного смешной…

Жизнь на острове была легкой и приятной. Иногда мне казалось, что это самое лучшее место на земле. Райский остров. Если не считать отголосков давней войны, которые то и дело настигали меня здесь.

Каждое утро начиналось с непродолжительной, но резкой головной боли, которая словно молния пронзала меня насквозь и уходила в песок. Ночью меня иногда мучили кошмары, а если мне случалось под вечер задремать на пляже, сквозь полудрему мой слух улавливал сдавленные стоны, и казалось, вокруг встают из земли десятки тысяч погибших.

Но даже к этому я постепенно привыкла.

Энергия множества смертей и исковерканных жизней чувствовалась здесь повсюду. Ее сгустки были как трепанги, лежащие на океанском дне или зарывшиеся в белый песок, нагретый полуденным солнцем. Может быть, оттого, что я была японкой, а может, почему-то еще, но я постоянно становилась объектом энергетических всплесков. Это было мучительно, и я не знала, что с этим делать.

– Может, ты хочешь поработать с Сасэко? Будешь петь вместе с ней на поминальных службах, – предложил Кодзуми. – Слышать мертвых и ничего не предпринимать – это жестоко, прежде всего, по отношению к себе самой. Уж лучше вообще к ним не прислушиваться.

Я кивнула.

Кодзуми засмеялся и, посмотрев на Рюичиро, добавил:

– Рюичиро, когда он в первый раз сюда приехал, тоже нелегко пришлось. Даже не скажешь, что у парня такое доброе сердце! Он все слушал, слушал, пока совсем худо не стало. Но, кажется, теперь проблема уже отпала. Конечно, каждый сам для себя решает – верит он в духов или нет. А некоторым вообще на все наплевать. Но в мире до сих пор есть такие места, где сосредоточена прорва психической энергии. И с этой энергией могут иметь дело только профессионалы. Понимаешь? Остальные просто не выдерживают. Ты ведь и сама это чувствуешь. Разве не так?

– Кажется, так. По крайней мере, чем дольше я здесь нахожусь, тем легче мне в это поверить.

Сасэко поет свои песни, Кодзуми разговаривает со своим младшим братом, кроме того, и он, и она участвуют в поминальных службах… Не хочу обидеть ни их самих, ни здешних духов, но мне кажется, что все это довольно унылое времяпрепровождение. Они как те люди, которые собирают на пляже пустые жестянки и бутылки после окончания купального сезона, прекрасно зная, что начнется новый сезон, и туристы опять все загадят. Бесконечное и по большому счету бессмысленное занятие. Я смотрю на них и вижу уставших от жизни стариков, хотя они совсем не старые.

Кодзуми и Сасэко, молодые старики. Вдали от родины они неотрывно смотрят на океан.

Странные люди.

На следующий день с самого утра я валялась на пляже рядом с сэндвич-баром и читала книжку, которую мне дал Рюичиро.

После обеда мне напекло голову, и я вместе с книжкой переместилась под зонтик. Солнце за день описало по небу широкую дугу и теперь клонилось к закату. Я смотрела, как меняется цвет океана, и ловила кожей прикосновения солнечных лучей, ставших к вечеру мягкими и ласковыми.

В сэндвич-баре, как всегда, толпился народ, и загорелый работник – японец, которого мы встретили в первый день нашего здесь пребывания, подавая мне через прилавок банку теплого пива, пожаловался, что у него совсем не остается времени на дайвинг.

Веселая музычка и снующие туда – сюда люди – все это создавало ощущение полноты жизни на этом светлом – пресветлом солнечном пляже, в то же время несущем на себе печать тьмы.

«А почему бы и не прожить здесь всю свою жизнь? – подумала я. – Почему не раствориться в этом легком ритме?»

Я не умею писать романов и справлять поминальные службы для духов. Я просто живу. И окружающая природа делит со мной тяготы моей жизни. Она как будто говорит мне: «Это твой вклад в общее дело – быть там, где ты есть, и делать то, что ты делаешь».

Скоро со своих занятий по дайвингу вернется Рюичиро, как всегда, со множеством новых впечатлений.

Я иногда хожу вместе с ним. Примерно на каждое четвертое занятие. Если мы останемся здесь подольше, то у Рюичиро даже будет шанс получить удостоверение дайвера. Поэтому, когда меня нет, они с Кодзуми и с другими местными всегда заплывают очень далеко и ныряют там как сумасшедшие.

Рюичиро вернулся вечером, когда солнце уже почти закатилось и читать стало неудобно. Загорелый, принявший душ, переодетый во все чистое, он шел по пляжу и радостно мне улыбался.

Любимый. Он словно растворялся в золотых лучах заходящего солнца.

Я поднялась с песка. Отряхнулась.

Спросила, где мы сегодня ужинаем.

Как здесь все просто. В современной Японии так не бывает.

«Интересно, чувствует ли сейчас мой брат то, что чувствую я?» – вдруг пришло мне в голову.

Я вспомнила, как мы ходили с братом в Кочи на рыбалку, как рано он вставал и рано ложился. Вспомнила его тонкие руки и ноги, ведь, в сущности, он совсем еще ребенок…

– Сегодня мы идем к Сасэко и Кодзуми. Они пригласили нас на ужин, – сообщил мне Рюичиро.

На втором этаже, прямо над сэндвич-баром располагалась просторная двухкомнатная квартира. Там-то и жил Кодзуми со своей женой.

Интерьер был выдержан в теплых оранжевых тонах, как нельзя более подходящих для южного острова. Все было просто, но со вкусом. Разве что гигантских размеров телевизор был каким-то уж слишком большим для этой квартиры.

Сасэко приготовила ужин на славу. Все было очень вкусно, но почти сразу же после того, как мы поели и убрали посуду со стола, у меня жутко разболелась голова и поднялась температура. Я прилегла на диван.

– С ужином это никак не связано, – сказала я, массируя себе виски. – Все было превосходно!

Побледневший от волнения Рюичиро не сводил с меня взгляда. Кодзуми принес грелку. Сасэко прижала мою голову к своей груди и тихо запела. Но на этот раз ее песня мне не помогла.

– Такое иногда бывает, – ласково сказала Сасэко. – Надо принять аспирин и немного отдохнуть, – она протянула мне таблетку.

– Спасибо. Я, наверное, лучше пойду домой. Это же тут в двух шагах. Зачем я вам тут нужна со своей больной головой, – говорила я, переводя взгляд с Кодзуми на его жену.

Но они и слышать ничего не хотели.

– Все равно у нас завтра выходной. Так что давай ложись-ка на кровать и отдыхай. Можешь спать хоть до утра.

Аспирин подействовал почти мгновенно. Стоило мне опуститься на широкую двуспальную кровать, как на меня навалился сон. Последнее, что я увидела перед тем, как заснуть, – круглый циферблат настенных часов. Часы показывали восемь.

Пробуждение было внезапным.

Как будто кто-то нажал на невидимую кнопку и я включилась, как электрическая лампочка.

На часах – одиннадцать. Значит, я спала три часа.

Я повертела шеей. Голова не болела, температура тоже спала.

«Не остров, а какая-то аномалия», – подумала я.

Сквозь полуоткрытую дверь доносился смех. Наверное, по телевизору шла какая-то развлекательная программа. За окном лежал темный океан. На фоне океана сиротливо белели пластиковые столы и стулья.

В соседней комнате снова засмеялись. Но, лежа здесь в темноте, вместо одиночества я почувствовала умиротворение. На сердце было спокойно. Я с удовольствием прислушивалась к доносившимся сюда голосам, как, бывало, прислушивалась и в детстве, во время болезни.

Мне нравилась Сасэко. Нравилась ее искренняя доброта.

Может быть, она была такой доброй к другим, потому что ей всю жизнь не хватало доброты? Не знаю. Но как бы то ни было, ее любовь была бескорыстной и обращена ко всем.

Я слезла с кровати и, слегка пошатываясь, вышла в гостиную.

– Смотрите, кто проснулся! – Сасэко заметила меня первой.

– Будешь кофе? – сказал Кодзуми, поднимаясь с дивана.

– Как ты себя чувствуешь? – обеспокоено спросил Рюичиро.

Я улыбнулась всем троим, и они тоже радостно заулыбались мне в ответ.

«Может быть, я в раю?» – подумала я и сказала:

– Вы все такие милые. Я даже готова смириться с духами. Будем считать, что это просто какая-то местная болезнь.

Я выпила кофе с изумительным пирогом, испеченным Сасэко. Таблетка еще действовала, и все вокруг казалось немного смазанным. Оказалось, по телевизору шла не просто развлекательная программа, а крутили видеоклипы. Это был канал «MTV». Пока я спала, телевизор работал на маленькой громкости, но теперь звук прибавили, и в комнате зазвучал самый настоящий хард-рок.

– Это что, специальный канал для рокеров? – спросила я.

– Ага! Здорово, правда? В Японии такого нет. Представляешь хард-рок нон-стоп. Двадцать четыре часа в сутки. Просто круто! – с восторгом ответил Кодзуми.

– Ты что, любишь хеви-метал? – удивилась я.

– Обожаю! – заявил Кодзуми, чем поверг меня в совершеннейшее изумление. Ну, надо же! Кто бы мог подумать?!

– Мне, честно говоря, раньше не очень нравилось, но с тех пор, как мы живем вместе, я немного научилась разбираться и даже вошла во вкус, – улыбнулась Сасэко.

– Саку, ну как ты не понимаешь? Это же первоклассный источник энергии. Правда, Кодзуми? – засмеялся Рюичиро.

– Так ты что, тоже в курсе? – я растерялась. Получается, что, кроме меня, все знали, что Кодзуми фанат хард-рока. А ведь по внешнему виду и не скажешь. Он такой тихий и стеснительный.

– Ну конечно в курсе. Он же в машине ничего, кроме хард-рока, не слушает. И вместо пижамы у него черная футболка с эмблемой «Металлики». Я его сразу просек, этого анонимного металлюгу.

– А я нет, – сказала я.

Вот это да! Вот, значит, что делает счастливым этого странного человека, потерявшего всю свою семью, оставившего родину и теперь продающего сэндвичи в Земле Призраков. Обалдеть!

На счет счастья я ничуть не преувеличиваю. Я еще никогда не видела Кодзуми таким счастливым. На любые, самые дурацкие, вопросы по поводу той или иной песни он разражался восторженными и очень пространными комментариями, совсем как возбужденный родитель, которого буквально распирает от гордости за ребенка.

Телевизионные динамики изрыгали какие-то чудовищные звуки в такт бесчинствам белокурого гитариста. Тот прыгал по сцене, время от времени выкрикивая в микрофон что-то неразборчивое. Сасэко, чтобы сделать мужу приятное, прибавила громкость, и комната окончательно стала похожа на притон безумных рокеров. Кодзуми с горящими глазами рассказывал о похождениях этого блондина – оказывается, известного певца: как тот переходил из группы в группу, и чем все это кончилось, и что теперь он играет с другой командой, и что раньше он пел одно, а теперь поет совсем другое, но это не просто так, а потому что… и так далее в том же роде. Я не особо вникала в его объяснения, но наблюдать за ним было приятно. Он много пил, много говорил и смеялся и со счастливым лицом слушал свой любимый хеви-метал.

Честно говоря, я больше уважала альтернативную музыку, ну, или на худой конец рэгги (сказывались годы работы в «Берриз» под началом хозяина – хиппи) и к агрессивному жанру хард-рока особой любви не питала. Но объяснения Кодзуми и крики блондина на экране меня ни капельки не раздражали. Ведь главное – это искренность чувств. А Кодзуми, и в этом бы никто не усомнился, любил хард-рок действительно всей душой.

– Когда мы с тобой только познакомились, эта группа была очень популярной. Мы даже съездили в Японию на их концерт, – вступила в разговор Сасэко.

– Ага, ты потом еще испортила кассету с их видеоклипом. Записала поверх какую-то фигню. Мы тогда здорово поругались.

– Они с тех пор три новых клипа выпустили, а ты до сих пор помнишь, – улыбнулась Сасэко.

Как говорится, история одной семьи сквозь призму хард-рока.

Мужчина и женщина.

Мне гораздо приятнее видеть не поглощенных страстью влюбленных, глаза которых устремлены друг на друга, а любящих людей, доброжелательно взирающих на окружающий мир. И если то, что они видят, наполняет их души счастьем и покоем, то неважно, на что конкретно они смотрят – на своих ли детей, на красивый вид за окном или на киноэкран. Они по-настоящему вместе, и это главное.

«Great White», «Thin Lizzy», «Tesla», «Iron Maiden», «Quiet Riot», «AC/DC», «Motley Crue»[27] – эти названия ничего мне не говорили. Они были для меня лишь набором завораживающих звуков, своего рода заклинанием, но для Сасэко и Кодзуми в этих звуках была вся жизнь. В этом было их спасение. Они держались за хард-рок также, как Рюичиро держался за книжку Капоте, перечитывая ее раз за разом в своих одиноких путешествиях.

Книги и музыка – мы и сами не замечаем, как они спасают нас каждый день, каждый час. Жизненно важные мелочи. Настоящие подарки судьбы, даже если мы до конца этого и не осознаем.

– Здорово, если у тебя есть что – то, в чем ты можешь раствориться вот так, без остатка… – сказала я.

– Я не растворяюсь. Я просто обожаю. – Кодзуми смущенно улыбнулся.

«Его застенчивость. Вот в чем дело. Вот что привело его сюда», – подумала я.

И в это момент Сасэко, которая сидела напротив, вдруг перестала улыбаться, а Рюичиро произнес: «Это еще что такое?!», и оба они в изумлении уставились на дверь. Мы с Кодзуми с опозданием в полсекунды обернулись.

В дверях стоял мой младший брат.

Ёшио.

Он стоял в дверях комнаты, одетый в голубую пижаму. На лице застыло прекрасное, умиротворенное выражение. От всей его фигуры веяло чем-то нездешним. Глаза смотрели куда-то вдаль. Увидев этот взгляд, я сразу вспомнила лежащую в гробу Маю.

Брат отсутствующим взглядом обвел комнату и двинулся в нашем направлении.

– Ёшио? – позвала я. Но он, казалось, не слышал.

Вот он прошел мимо нас в сторону балкона, на мгновение застыл на фоне отразившихся в балконном стекле пальмовых грив, окрестных строений и звездного неба и исчез. Растворился в воздухе.

«Конечно, – подумала я, – откуда здесь взяться настоящему Ёшио?»

– Живой призрак. Надо же. Действительно совсем как живой, – восхищенно произнесла Сасэко. – Кто это был?

– Это твой брат, правда? – повернулся ко мне Кодзуми.

– Ага, – я кивнула.

– Слушай, давай-ка ему позвоним, – сказал Рюичиро. Ему явно было не по себе.

– Можно? – спросила я у хозяев. Они согласно закивали.

Трубку сняла мама.

– О, Саку, привет! Как дела на Сайпане?

– Отлично, мам! А где Ёшио?

– Он у себя. Его позвать?

– Если тебе не трудно.

– Хорошо. Подожди секундочку.

Она нажала на кнопку переадресовки и повесила трубку. Заиграла гнусавая музычка, мое напряжение достигло предела. Потом в трубке раздался шорох, музыка смолкла, и я услышала мамин голос:

– Извини, Саку, но он спит. Я не могу его разбудить.

– Ты уверена, что он спит, а не умер?

– Скажи мне, дорогая, мертвецы умеют храпеть? Если да, то вполне может быть, что он умер, – мама засмеялась. У меня отлегло от сердца.

– Ладно. Передай ему, что завтра я обязательно позвоню. И вообще, как у вас там дела?

– Как всегда, дорогая. Правда, Микико немного простудилась и несколько дней пролежала в постели. А так все по-прежнему. Пока она болела, к ней приходил ее бойфренд, и мы внимательно его рассмотрели. С пристрастием.

Казалось, что вместе с маминым голосом через трубку просочился запах дома. Такой знакомый, такой любимый запах, который, наверное, исчезнет, если исчезнет мама. Чтобы заметить его, нужно уехать и снова вернуться. Хотя бы в мыслях, хотя бы сердцем…

– Очень милый молодой человек. И симпатичный, – продолжала мама.

– Надеюсь, я его тоже когда-нибудь увижу.

– Можешь не сомневаться. Кажется, у них с Микико все очень серьезно.

Мы посплетничали еще две-три минуты, я передала всем привет и повесила трубку.

– Ёшио в полном порядке, – сказала я. – Мама говорит, что он уже спит. Наверное, он просто видел сон про Сайпан. Ну и… Мой брат, вообще-то, не совсем обычный мальчик…

Сама не знаю, почему я так сказала. Мне было как-то неловко говорить на эту тему с профессионалами.

– Вот это я понимаю. Вот это способности! – воскликнул Кодзуми. – Наверное, здешние духи так тебя достали, что ты, сама того не подозревая, послала брату сигнал о помощи. Вот он и пришел посмотреть, как у тебя дела и что тут происходит.

– Думаешь, он пришел из-за этого? – спросила я. – В таком случае это очень мило с его стороны.

Я почувствовала себя героиней фильма ужасов.

Кодзуми не унимался:

– Удачно, что мама его не разбудила. Он сейчас так устал от путешествия, что должен как следует отдохнуть. Набраться сил. Знаешь, сколько нужно энергии, чтобы появиться так, как он здесь появился?!

– Ну, это вообще! Я даже не знал, что такое бывает, – восхищенно сказал Рюичиро, покачав головой.

Мой брат явился нам без всяких наркотиков и алкоголя. Все его видели, не только я. Он сумел подключиться к нашему пространству. Без всякого колдовства и заклинаний, а только потому, что он за меня беспокоился. Он просто пришел сказать, что любит меня, и что все будет хорошо.

– Бедный мальчик. Это нелегко в его возрасте – обладать такими способностями. Почти невозможно. Сколько ему лет?

– Кажется, одиннадцать.

– Если он уже сейчас умеет так использовать свои возможности, значит, он в отличной форме. Даже среди опытных профессионалов такое редко кому под силу. Но ему нужно быть аккуратным, чтобы не нарушить баланс. Потому что баланс – это главное. Нужно научиться себя контролировать. А он для этого еще слишком молод, – задумчиво сказал Кодзуми.

– У тебя замечательный брат, – вмешалась Сасэко. – Такой красивый. И чем дальше, тем он будет красивее, поверь мне.

Она улыбнулась.

Теперь мы все успокоились, как будто видели не призрак, а всего лишь фотографию брата. На душе как-то сразу полегчало. Все-таки здорово, что, кроме нас, никого больше не было, а то в подобных случаях люди обычно склонны впадать в истерику. И время тоже было подходящее. «И вообще, – подумала я, – для брата здесь просто идеальное место. Здесь ему не нужно прятать свои способности, не нужно скрываться…»

Рюичиро догадался, о чем я думаю.

– Надо было взять его с собой… Что ж мы с тобой так лопухнулись?

– Завтра же ему позвоню. Попытаюсь его уговорить, чтобы он сюда приехал. Пусть хоть на три-четыре дня, – сказала я, зная, что это будет нелегко. Но «нелегко» не значит «невозможно».

Кодзуми и Сасэко поддержали нашу идею.

– Он обязательно должен приехать. Мы очень хотим с ним познакомиться, – в один голос заявили они.

Этой же ночью в нашем номере раздался телефонный звонок.

Когда мы с Рюичиро вернулись в отель, было уже поздно, но из-за того, что я спала вечером, спать мне не хотелось. Поэтому я сидела в кресле и читала при свете ночника. Рюичиро мирно посапывал под одеялом.

Я сняла трубку после первого звонка.

– Алло. Саку? – Это был брат.

– Ёшио, ты чего не спишь? Как у тебя дела? Все в порядке?

– Кажется, да. Просто я немного соскучился тут без тебя, – он говорил шепотом.

– Ты чего шепчешь? Все уже спят?

– Ага. Это здорово, что ты мне рассказала, как тебе звонить. Я вообще-то звоню, знаешь почему? Я тебя видел во сне. Это был очень странный сон. Сначала там было много солдат, и они все столпились вокруг тебя. А потом вдруг раздалась громкая музыка, и они все исчезли. И ты уже сидела в комнате вместе с Рюичиро, какой-то тетенькой и странным белым дяденькой. Я все правильно говорю?

– Да, Ёшио. Мы тоже тебя видели. В твоей голубой пижаме.

– Видишь, как я умею? И за билет платить не надо, – он тихо засмеялся. – Правда, я не успел, как следует комнату разглядеть.

Зато на ментальном уровне он, похоже, разглядел все до мелочей.

– Прилетай сюда, ко мне. Заодно и на комнату посмотришь, – наконец сказала я то, что собиралась.

– Не. Я не могу. Честно.

– Я поговорю с мамой. Она тебя отпустит, если ненадолго.

Брат помолчал. Он был спокоен, но я почувствовала, что с ним что-то не так. И вовсе не потому, что он потерял много энергии, путешествуя во сне. Просто в Кочи он понял что-то важное для себя, но сейчас все снова было под вопросом. Его уверенность в своих силах иссякала.

– Ну, ты подумай, ладно? Я же чувствую, что ты хочешь приехать. Ну, скажи мне честно, чего ты боишься?

– Я боюсь, что мама…

– Насчет мамы не беспокойся. Я все беру на себя.

– Ну, хорошо. Я подумаю.

– Прилетай! Только по-настоящему, на самолете. Тебе здесь понравится, обещаю! Тут океан. Хоть чистым воздухом подышишь.

– Ага, тут-то у нас не надышишься… – сказал он.

Я вздрогнула. Это прозвучало почти как «перед смертью не надышишься». Поэтому я зачастила:

– Ну, вот и здорово! А с мамой я поговорю. Я уверена, что она согласится. Ты просто пару дней посиди дома, скажи, что неважно себя чувствуешь. Тогда она меня скорее послушает.

– Я все понял, – сказал брат с нескрываемой радостью в голосе.

Я повесила трубку и еще раз подумала, что по-хорошему надо было взять его с собой с самого начала. Но я так рвалась устроить свою личную жизнь, что не особо настаивала, когда он отказался… Откровенно говоря, я просто хотела побыть с Рюичиро вдвоем, без брата.

Между прочим, я знала о Ёшио кое-что, чего никто из присутствующих в комнате знать не мог.

Когда он был совсем маленьким и хотел, чтобы ему помогли или хотя бы обратили на него внимание, он всегда демонстративно шел на балкон. Обязательно с независимым видом и обязательно, чтобы все этот его выход заметили…

14. Something's got to give

В последние дни я часто размышляю о природе повторяемости событий.

Мы ехали с Рюичиро на машине в аэропорт встречать брата. Врывающийся в открытое окно поток теплого воздуха играл моими волосами, сочная зелень, без которой этот остров немыслим, шумела вдоль дороги, небо было таким голубым, что становилось страшно. Пока зрение и слух непосредственно воспринимали внешний мир, мысли мои текли своим чередом.

Рюичиро припарковался на площади перед зданием аэропорта, точно там же, где, встречая нас, припарковалась Сасэко. Я вышла из машины, юбка наполнилась ветром. Я подняла глаза к сияющему небу, и во мне родилась уверенность. Казалось, в голове у меня зазвучала негромкая мелодия: так при открывании музыкальной табакерки начинает играть механическая музыка.

Я верю, что все повторяется. Наверное, повторения – это то, что религиозные люди называют кармой. Но мне кажется, что по своей сути это вещь очень простая и естественная, и поэтому она не нуждается в специальном названии.

Возьмем, к примеру, меня и моего брата. Мы поехали с ним в Кочи и провели там вместе неделю. Это была прекрасная неделя, она, как зерно в плодородную почву, легла в мое сердце и пустила ростки – и я оказалась на Сайпане. Ростки окрепли и дали новое зерно – и теперь мой брат летит сюда, на Сайпан, разделить мою радость.

Вся жизнь более или менее устроена таким образом. Зерно падает в землю, прорастает, дает плоды. Причина вызывает следствие. Какой бы маленькой и незаметной она ни была. В конце концов, обязательно что-то происходит.

И я все поняла. Я поняла, что эти повторения изменили меня изнутри. Зерно проросло. Во мне появилось что-то новое, что настолько отдалило меня нынешнюю от меня прежней, какой я была до падения с лестницы, что мне уже никогда не вернуться в ту реальность, как бы ни жаждала я этого «воссоединения», этой встречи с самой собой. Теплого рукопожатия и примирения. Возвращения… Все это неправда! И чем дольше я живу на этом острове с его зеленью, от красоты которой перехватывает дыхание, и терпким солоноватым запахом, тем глубже становится моя уверенность в том, что возвращения к прошлому не будет. Мы движемся по спирали и что-то неизбежно теряем.

Механизм повторения. Циклы, которые приводят к появлению новых клеток, и эти клетки, несущие в себе надежду на будущее, стремящиеся к неизвестному – они как раковая опухоль. Их с каждым днем становится все больше, и я не могу противостоять этому.

Возвращения нет.

Я не грущу и не радуюсь. Я просто воспринимаю это как данность. Я растворяюсь в своей жизни и в окружающем пейзаже. Я танцую. Больше ничего. Просто танцую, потому что так должно быть. И все.

– Саку, самолет, наверное, уже сел, – сказал Рюичиро.

Я оставила его у машины, а сама пошла в зал прилета. И вот, наконец, показался мой маленький брат с ужасающе огромным чемоданом. Он радостно улыбался, вертел головой по сторонам. Весь такой белый и бледный на фоне местных жителей.

Еле сдерживаясь, чтобы не закричать от вдруг нахлынувшей на меня радости, я помахала ему рукой.

Позвать Ёшио на Сайпан было несложно, а вот сделать так, чтобы он действительно приехал, – оказалось нелегко.

Когда я по телефону рассказала маме о своем плане, она задумалась, но уже через минуту сказала: «Хорошо, пусть летит». Оттого, как быстро она согласилась, мне стало немного не по себе. Однако, кроме этого, надо было решить вопрос со школой – получить разрешение на поездку у классного руководителя. Потом было непонятно, как Ёшио, один, без взрослых, полетит в самолете. Но самым большим препятствием оказалась, как ни странно, Джюнко. Она ужасно волновалась, и мне стоило немалых сил успокоить ее. Я без конца названивала домой и, честно говоря, порядком устала от наших с ней споров. Устала повторять, что Ёшио все время будет под присмотром, что едет он ненадолго, и что домой мы полетим уже вместе. Джюнко оставалась непреклонной.

Но, в конце концов, когда мой притихший как овечка и до этого не высказывавший никаких пожеланий брат вдруг разразился слезами и заявил, что больше всего на свете он хочет поехать на Сайпан, вопрос с поездкой решился сам собой.

– Саку, ты черная, как негр! – Это было первое, что сказал мне брат.

– Ну и жара! – Это были его следующие слова. Мы уже вышли из аэропорта, и он, оглядевшись по сторонам, полной грудью вдохнул островной воздух.

Рюичиро ждал нас у машины. Увидев Ёшио, он заулыбался и помахал рукой.

– Рюичиро! Сто лет тебя не видел! – закричал брат и радостно побежал к нему.

Через пару минут огромный чемодан уже лежал в багажнике, а мы выруливали со стоянки. Радость переполняла мое сердце.

– Слушай, тут такой воздух плотный. Как будто здесь целая толпа людей… – сказал брат, нахмурившись, когда мы выехали из аэропорта и как раз проезжали то место, где на меня накатил первый приступ удушья. – Это что, здешние духи, что ли?

– Ага. Ты к ним быстро привыкнешь, – сказала я.

– Только не принимайся за них прямо сейчас, – улыбнулся Рюичиро. – Сперва отдохни немного. Тут есть профессионалы, которым можно доверять. В конце концов, у тебя же каникулы. Побудь несколько дней обычным ребенком.

– С удовольствием! – радостно сказал брат.

При мысли о том, что скоро придется отсюда уехать, на меня каждый раз накатывала невыносимая тоска. В такие моменты все, на чем останавливался мой взгляд, вызывало во мне тягостное чувство: наша спальня в отеле, гидрокостюм, похожий на кальмара, который Рюичиро повесил сушиться на балконе, белые стулья на океанском берегу. Сам океан, стройные пальмы, загорелые люди, соседский пес… Мое любимое дешевенькое кафе, красные тележки в местном супермаркете. Звуки тоже усугубляли мою тоску: звук старого радио, доносившийся из сэндвич-бара, и даже поскрипывание и покряхтывание раздолбанного кондиционера доводили меня чуть ли не до слез.

Мы с Рюичиро прожили на Сайпане всего ничего, но мне казалось, будто со дня нашего приезда сюда прошли годы.

Каждое утро я вставала и шла купаться. Потом съедала сэндвич, стирала и отправлялась в город. А вечером, когда багровое солнце садится в океан, заполняя все вокруг золотистыми тенями, я клала свою усталую голову на подушку и наслаждалась прохладой ветерка, залетающего к нам в окно…

Отдохнув, я обычно пила на балконе пиво, любуясь красотой вечернего, оранжевого океана, затем шла в душ. Вечером мы с Рюичиро где-нибудь ужинали, потом возвращались домой, смотрели телевизор и ложились спать.

Повседневная жизнь была полна маленьких приятных событий. Она не казалась скучной. Напротив, представлялась чудесным сном.

Все было просто до идиотизма и прекрасно до отвращения.

Незадолго до нашего возвращения в Японию мы с Рюичиро поехали покататься по острову на машине.

Сасэко и Кодзуми (они оба были в восторге от моего братца) взяли Ёшио с собой в город на прогулку по сувенирным лавкам и магазинам. Хотя думаю, что они это сделали не столько ради удовольствия мальчика, сколько ради меня.

– Куда поедем?

– Давай сначала в Ботанический сад, а потом где-нибудь пообедаем, – предложила я. Ботанический сад занимал огромную территорию на северной оконечности острова. Один раз я уже была там с Сасэко. В саду можно было выпить фантастически вкусного свежевыжатого сока.

– Отлично. Значит, едем в сад! – сказал Рюичиро и нажал на газ.

Над дорогой струилось тонкое белое сияние. Машин практически не было, только густая зелень пролетала с обеих сторон за окнами. Но как ни густа была эта зелень, сквозь нее то и дело просвечивал блистающий океан. Солнце отражалось от его поверхности и рассыпалось мириадами ослепительных брызг.

Окно, как всегда, было открыто. Ветер обдувал лицо, трепал волосы, забивался в ноздри, и тогда становилось трудно дышать… Запах океана, запах пыльной дороги, белые домики. Люди в пестрых одеждах, мирно идущие по обочине нам навстречу, – они на секунду мелькают в окне и тут же исчезают из вида…

Я открыла было рот, чтобы сказать Рюичиро, что не стоит так нестись, можно ведь и разбиться ненароком, но передумала. Все равно ветер унесет мои слова, развеет их в мелкую звуковую пыль…

Рюичиро вел машину очень сосредоточенно, не отрывая взгляда от дороги. Проносящийся за окнами пейзаж казался далеким, в нем чувствовалась какая-то невыразимая свежесть.

И в голове моей родилась мысль.

Прямо посреди этого обволакивающего со всех сторон мира, посреди летящего пейзажа.

Я ощутила эту мысль всем своим существом. И это ощущение было болезненно – пронзительным, осязаемым до ужаса.

Когда-нибудь нас не будет на этой земле. Ни меня, ни Рюичиро.

Мы станем костьми, прахом. Смешаемся с землей, растворимся в воздухе.

Воздух. Нечто газообразное, обволакивающее земной шар, связывающее страны и континенты: Японию, Китай, Италию – Азию и Европу… Придет день, и мы будем путешествовать по всему миру, подхваченные порывами ветра. Наши тела, такие тяжелые и зримые, исчезнут. Исчезнут наши руки, ноги, плечи, волосы…

Это происходит со всеми.

Точно так же, как это было с Маю. Точно так же, как это было с отцом.

Неизбежный конец всего живого.

Невероятное, восхитительное чувство! Жить здесь и сейчас и вдруг ощутить этой, данной нам всего лишь на время, плотью все-все-все, что только существует вокруг…

Это ощущение было таким сильным, что слезы навернулись у меня на глаза.

Но скорость движения не позволяет нам быть сентиментальными. Душевные раны подсыхают, зарубцовываются. Рубцы затягиваются и исчезают, не в силах противостоять мимолетности наших жизней.

И слезы мои тоже высохнут, словно их никогда и не было.

Мы не спеша поднимались по тропинке, пышно заросшей с обеих сторон гибискусом, пока не оказались на вершине холма, откуда открывался вполне приличный вид. Решено было сделать привал прямо здесь, удобно расположившись на мягкой зеленой травке. Мы достали сэндвичи и сок. Все, включая нас самих, было аппетитным, как на картинке в глянцевом журнале.

Лужайку окружали заросли причудливо переплетенных деревьев и кустарников. В отличие от сэндвичей, выглядели они жутковато. «Вот уж не поздоровится тому, кто решится исследовать внутренний мир этого странного леса», – подумала я. Природа без границ – сочная зелень плавно сливалась с голубизной сияющего над нами неба. С холма был виден почти весь Сайпан. Бесконечные джунгли с вкраплением редких островков цивилизации. Ветер носился надо всем этим и трепал верхушки пальм.

– Хорошо, что Ёшио все-таки приехал. Кажется, ему здесь нравится, – вдруг сказал Рюичиро.

– Да, ему повезло. Он такой маленький, а столько всего уже повидал. И то, что он на самолете летел без взрослых, и опять же англоязычное окружение – все это очень полезно. Особенно для таких детей, как Ёшио, которые постоянно в себе сомневаются. Наверное, эта поездка здорово прибавила ему уверенности в себе.

– Вот я, например, – задумчиво продолжал Рюичиро, – столкнулся со всем этим уже во взрослом возрасте. И я чувствую, что мне чего-то не хватает, что я какой-то убогий, что ли. Вялый, как червяк. Если есть возможность попробовать что-то новое – надо обязательно ее использовать. Только не подумай, что я мазохист или что-то такое, но, по-моему, это очень ценный опыт, если у тебя, например, украдут багаж. Да еще и вместе с паспортом. Понимаешь, это заставляет тебя мобилизоваться…

Или, скажем, тебе негде ночевать – ты долго и нудно ищешь ночлег и наконец находишь, и когда уже кажется, что проблема решена, выясняется, что в квартире нет воды – ни горячей, ни холодной… И ты едешь объясняться с хозяином, который ни слова не говорит по-японски, да и по-английски тоже как-то с большим трудом… Все это воспитывает в тебе характер. Сталкиваясь с трудностями и преодолевая их, ты становишься сильнее. Это так приятно – хоть ненадолго почувствовать, что ты можешь все. Ну или почти все. Как будто внутри тебя прорастают ростки свободы. Внутренней свободы. Ты больше не боишься неудач, не боишься говорить на иностранном языке, ты выходишь в большой мир и учишься отвечать за свои поступки. Ты не впадаешь в панику по пустякам. И это прекрасно, что Ёшио начал свой путь к внутреннему освобождению уже сейчас.

– Ну да, конечно, – только и вымолвила я.

Вкусные сэндвичи, приготовленные заботливыми друзьями, душистый фруктовый сок… Голубое небо, которое, кажется, вот-вот спустится прямо к нам с высоты, укутает все вокруг и его можно будет запросто потрогать рукой… Сладкие полупрозрачные облака плывут куда-то вдаль…

И даже здесь, на вершине холма, – легкий запах океана.

Я окинула взглядом окрестный пейзаж: домишки, рассыпавшиеся как горох, и буйная зелень, суша и океан, торжища людей и пажити духов… Одно дополняет другое, создавая хрупкое равновесие, которое и есть суть этого острова. И наверху – это невероятное небо, которое растворяет в себе все, оставляя во рту ясный сладковатый привкус.

– Здесь такое удивительное небо! – сказала я, до боли запрокинув голову назад.

– Ага. Голубое до умопомрачения. – Рюичиро тоже задрал голову.

Мы сидели вдвоем, смотрели на небо и молчали.

И в этот момент я вспомнила Маю. Готова поспорить, что Рюичиро тоже подумал о ней. Не знаю почему, но эти разговоры о брате и о небе вызвали во мне целый вихрь воспоминаний о младшей сестре. Она была как это небо, как вид, открывшийся нам с холма. Она была между нами – между мной и Рюичиро. И теперь я удивилась, что не почувствовала этого с самого начала.

Ее жемчужные зубы. Ее изящные, маленькие руки.

Вот она ест арбуз, грациозно, как кошечка, выгнув спину. Вот она вытянула ноги – поблескивают накрашенные аккуратные ноготки.

Густые волосы собраны высоко на затылке в роскошный хвост.

Мозаика мелочей.

Маю любила солнце и даже в своей маленькой квартире всегда умудрялась выискать местечко посолнечнее.

И эта ее улыбка… сладчайшая, мягкая улыбка. И голос, который звенел в воздухе, как драгоценный серебряный колокольчик…

Воспоминания нахлынули так неожиданно и с такой силой, что я совсем растерялась. Мне до боли в груди захотелось, чтобы она вдруг оказалась рядом со мной… Но я знала, что это невозможно, и от этого становилось еще больнее.

Почему это происходит со мной именно здесь? Почему моя тоска по сестре стала такой невыносимой под чужим небом, на чужой земле? Как она посмела умереть раньше меня? Что это, если не предательство, не проявление явной нелюбви ко мне?

Я сидела на зеленой траве под голубым небом, и сердце мое разрывалось от боли.

На следующий день мужчины отправились нырять, а мы с Сасэко сели смотреть последний фильм Мэрилин Монро. Это была неоконченная комедия, похожая не столько на фильм, сколько на набор всяких гэгов и приколов.

Актриса была неотразима, нежна и прекрасна. Всякий раз, когда с экрана раздавался ее звонкий смех, мне становилось не по себе от мысли, что все происходит буквально за несколько недель или даже дней до ее смерти. В этом было что-то противоестественное.

Вот героиня обнимает своих мокрых детей, только что вылезших из бассейна. Прижимает их к груди, не боясь замочить одежду. Вот она рассеянно улыбается, глядя на бездарного пса, которому не удаются элементарные трюки. Вот она купается обнаженная. И все это проделывается так естественно, с таким светлым выражением на лице, что невозможно поверить, что эта женщина – реальный человек, актриса – уже насквозь отравлена алкоголем и наркотиками.

На протяжении всего фильма она дарит зрителям свет. Загадочное мерцающее свечение, которое, кажется, вот-вот исчезнет, но, тем не менее, так и не исчезает. Всегда слишком красивая, всегда слишком в фокусе, неимоверно популярная – всю свою короткую жизнь она продолжала излучать этот неяркий свет.

Что-то в этом фильме меня зацепило. Досмотрев его, я довольно долго валялась на полу, пытаясь думать о том и о сем, но ничего так и не придумав.

И только поздно вечером, перед самым сном, я вдруг поняла, в чем дело. Маю! Тоже самое приключилось и с ней. Последние годы своей жизни она была как Мэрилин Монро – каждую секунду она выглядела так, будто вот-вот растворится в небе, в воздухе, в догорающем закате. В ней уже не оставалось ни воли к жизни, ни жизненной энергии, но тем не менее она продолжала светить таким же загадочным светом. Вот всем и казалось, что она живет в согласии с миром, и за одно это Маю достойна уважения…

Вот что не давало мне покоя все то время, пока мы с Сасэко смотрели фильм.

Может, это оттого, что они принимали одинаковые таблетки? Или оттого, что смерть была уже совсем близко?

А может быть, и то и другое сразу?…

Неужели теперь ее нигде нет, моей Маю?

Синее небо, глубокие тени, пугающая восхитительность жизни… Неужели все это теперь недоступно ей?…

– Наконец – то! – Ёшио егозил, как щенок. Похоже, он был страшно рад нашему возвращению. Выбрав момент, брат шепнул мне на ухо:

– Ну что, вы поговорили, о чем хотели?

– Не совсем. То есть поговорить-то мы поговорили, но разговор получился в основном о сложностях жизни путешественника, – улыбнулась я.

– А я-то думал, у вас свидание… – протянул он.

– Ну ты даешь! Ты приревновал меня, что ли? Или ты действительно за нас с Рюичиро волнуешься? – я засмеялась.

– Я действительно волнуюсь, – серьезно сказал брат.

Мы сидели в сэндвич-баре, за столиком с самого края. До моего прихода брат купался в океане и только что вылез из воды – с его волос падали одна за другой крупные капли. Из дома вышла Сасэко с большой тарелкой, на которой лежали дольки арбуза. Она направилась к нам, осторожно держа свою ношу. От этой улыбки арбуз казался еще более аппетитным. Я смотрела на нее и думала, ну почему она все время улыбается? Чтобы сделать жизнь слаще? Чтобы жить, как в фильмах про южные страны? «Я люблю ее, – подумала я. – Люблю ее редкий талант. И мне больно от этой любви. Больно и грустно…»

– Привет. Арбуз приехал. Это за счет заведения, – сказала Сасэко. – У меня еще остались кое-какие дела, так что вы посидите пока тут, отдохните, насладитесь арбузом. – С этими словами она поставила тарелку перед нами и ушла.

– А где Рюичиро? – спросил брат.

– На заправку поехал. Он скоро вернется. Да не волнуйся ты так, дурачок.

– Это из-за меня вы толком и не погуляли, и не поговорили… – Он снова попал в самое больное место.

– Послушай, братец. Давай ты не будешь об этом переживать, ладно? Я как-нибудь сама о себе позабочусь, – улыбнулась я через силу. – Лучше скажи мне, чего бы ты сам хотел?

– Я не хочу домой, – ответил он. – Хочу остаться здесь навсегда. А что такого? Я бы мог работать у Кодзуми. Помогать ему в сэндвич-баре…

Это прозвучало очень трогательно.

– Но ты же знаешь, что это невозможно. Ты ведь это несерьезно, правда?

– Знаю, конечно, – брат кивнул.

– Я тебя прекрасно понимаю. Я бы тоже очень хотела здесь остаться, но когда я думаю о том, сколько на свете мест, в которых я еще не была, сколько в мире интересных вещей, которых я еще не видела, не говоря уже об интересных людях, которых я еще не успела встретить на своем пути, – я понимаю, что это будет бегством. А бегство – это недостойно. Да и к тому же, ты сам подумай, Сайпан – это так близко от Японии. Ты сможешь снова сюда прилететь в любой момент.

Ёшио задумался, потом произнес:

– Да, наверное, ты права. То, что у меня в голове творится, – все эти голоса и картинки, я просто не должен обращать на них так много внимания. Думаешь, я не понимаю? Я ведь еще маленький. Ну, ребенок. Мне надо научиться жить как все. Я ведь знаю – скоро столько всего произойдет! Мама выйдет замуж, и у нас дома все станет по – другому. Мы не можем сделать так, чтобы ничего в жизни не менялось. – Он говорил о своей… о нашей жизни, рассудительно, как старик.

– Да не переживай ты так, Ёшио. С тобой все будет в полном порядке. Вот увидишь! За тобой еще все токийские девчонки будут бегать.

Если я окажусь права, то через несколько лет мы с братом, как я и мечтала, будем идти рука об руку по городу всем на зависть…

– Интересно, в мире столько разных людей. Вот, например, Сасэко и Кодзуми. Я раньше никогда таких, как они, не встречал… – задумчиво сказал брат.

Я посмотрела на его тощие руки и ноги, на загорелую мордаху – маленький нос, бездонные темные глаза. Что скрывает эта безобидная детская внешность? Какое будущее его ожидает? Какие возможности он явит миру? Я чувствовала таящуюся в нем силу, природу которой невозможно выразить словами. Она была сродни силе, излучаемой безмолвными трепангами на бескрайних тайных угодьях морского дна…

– Мы с Ёшио собираемся домой в Токио, – сообщила я Рюичиро. – А какие у тебя планы? Останешься пока здесь?

Сасэко, узнав о том, что мы с Ёшио уезжаем, решила устроить в нашу честь небольшой концерт. Он должен был состояться сегодня вечером в пляжном баре, прямо на берегу океана.

До этого мы с Рюичиро еще ни разу не обсуждали эту тему, как будто чего-то боялись, но теперь все изменилось. Я ощущала, что мы составляем единое целое, и, может быть, поэтому думать о расставании стало легче, чем раньше, когда каждый из нас был сам по себе. Я знала, что не обижу его своим вопросом. Поэтому и спросила.

Ёшио был в душе, а мы с Рюичиро переодевались в спальне. В этот вечер – мой последний вечер на острове – я хотела надеть что-нибудь белое. «Пусть это будет белое летнее платьице», – решила я.

Платье скользнуло по моим плечам. За время пребывания на острове я загорела до неприличия, но белая ткань прекрасно гармонировала с загаром.

– Фу-у-у… – вдруг вздохнул Рюичиро у меня за спиной.

– Ты чего? – спросила я, оборачиваясь к нему.

– Я просто все это время думал, что мне делать, если ты так и не решишься до самого отъезда спросить у меня об этом, – он улыбнулся.

– Ну как я могла не спросить тебя об этом? Странный ты какой – то, – я засмеялась. – Вообще, вы мужчины, всегда становитесь чувствительными в самый неожиданный момент и по самым неожиданным поводам.

– На самом-то деле мы с тобой чужие люди. Очень может быть, что мы распрощаемся в аэропорту и все – и больше никогда не встретимся. Это было бы вполне естественно, – серьезно сказал Рюичиро.

«А что, если он прав? Вдруг мы и правда чужие?» – подумала я. Эта мысль была невыносима. Я почувствовала себя такой одинокой. Мне стало так грустно. Нет, он не может быть прав! Это неправда!

– Хорошо. Ты мне так и не ответил на вопрос. Ты остаешься навсегда или на время? Я же вижу, что улетать с нами ты не собираешься.

– Я вернусь в Токио примерно через неделю. И, наверное, немного поживу в Японии.

– Где?

– Недалеко от вас. Сниму какую-нибудь квартиру в вашем районе.

– Честно? Я так рада!

Ура! Долой тоску! Теперь я могу спокойно возвращаться домой. Незачем спешить и суетиться. Надо только ждать, пока он приедет.

– Ну вот… – Рюичиро помолчал. – Я вернусь в Японию и, наверное, начну писать новую книгу. А когда я ее закончу – посмотрим.

– Значит, у нас как минимум полтора-два года.

– Значит, так. Пока я буду жить рядом, мы с тобой поездим по Японии – там тоже немало интересного.

Интересно, он это сказал, потому что хочет быть со мной или потому что ему просто необходимо, что бы кто-то всегда был рядом? Ха-ха. Опять этот дурацкий вопрос, на который у меня никогда не было ответа. Ну что ж, надеюсь, что в ближайшие пару лет ответ обязательно появится. В конце концов, все зависит от нас двоих.

Я уступила Рюичиро место перед зеркалом. Он неторопливо застегивал рубашку.

– Сегодня Ёшио в первый раз услышит песню Сасэко, – сказал он.

– Думаю, он здорово удивится, – я улыбнулась.

Как хорошо! Как хорошо мне было на Сайпане! Начинался вечер, и, казалось, вечерний воздух тоже поет. Поет о чем-то своем, не останавливаясь, не переставая… Через открытое окно ветер принес запах темноты и нежное поскрипывание деревьев.

Как хорошо!

Стемнело совсем недавно, и в баре почти никого не было. Шум волн, отчетливо слышимый в вечерней тишине, напомнил мне восхитительные звуки, доносящиеся из оркестровой ямы перед началом концерта. Я уже предвкушала сегодняшнее выступление Сасэко.

Мои волосы, моя кожа, каждая клеточка моего тела были наполнены соленым ароматом океана, вездесущим запахом, без которого невозможно представить себе этот остров.

Луна висела в самом центре неба и светила так ярко, что от одного взгляда на нее захватывало дух.

Кодзуми вызвался аккомпанировать жене на гитаре. Я даже не знала, что у него есть гитара, и никогда раньше не слышала, как он играет. И вот теперь он сидел на маленькой сцене и нежно перебирал струны, настраивая инструмент. Мы ждали начала концерта за столиком.

«Только, пожалуйста, пусть это будет не хеви-метал», – невольно подумала я.

В этот момент к сцене подошла Сасэко. На ней было пестрое открытое платье, как нельзя более подходившее к южной атмосфере Сайпана. Она тихо поднялась на сцену, неотличимая от местных аборигенов.

– Ух ты! Саку! Вот это да! – Ёшио завертелся на своем стуле как юла. – Сейчас она как запоет, я уже чувствую! А ты слышала ее песни? Тебе понравилось? – он дернул меня за руку.

– Сейчас ты сам все услышишь, – сказал Рюичиро, похлопав брата по плечу.

И в это мгновение Сасэко запела.

15. 3 часа ночи, вечность

Мы вернулись в Японию и обнаружили, что началась зима – в городе было холодно и казалось, что делать здесь совершенно нечего. То есть время-то свободное было, но зачем оно нужно, если вокруг ни гор, ни океана и глазу не на чем отдохнуть? Эта мысль без конца крутилась у меня в голове и не давала покоя.

А еще – в это трудно поверить, но это так – я потеряла работу. Хозяин, заразившись от меня острой тягой к путешествиям, уехал на Ямайку. И все. Три дня подряд я пыталась дозвониться в бар, но никто на звонки не отвечал. Пришлось туда поехать. Однако, приехав, я оказалась перед закрытыми дверьми. На дверях висело объявление: «Бар на некоторое время закрыт. БЕРРИЗ».

Ха-ха. Интересно, «на некоторое время» – это на сколько?

Я совсем забыла, что мой хозяин и сам не дурак отдохнуть и поразвлечься. Откровенно говоря, с первого дня, как я начала работать в «Берриз», было ясно, что в какой-то момент что-то подобное неизбежно произойдет. Но кто же знал, что этот момент наступит так скоро? Покуда я работала в баре, почти каждый день исправно появляясь за стойкой, хозяин крепился изо всех сил. Но стоило мне уехать, и сдерживающий фактор исчез…

Я тупо стояла перед дверью. Надо мной висело серо – голубое зимнее небо. Деревья тянули вдоль дороги свои голые ветки. По улице шли люди в свитерах и куртках.

Мне было очень жаль себя, но, видимо, пришло время двигаться дальше. Теперь бар уже в прошлом.

Вечером я позвонила давнему другу хозяина.

– Так он, понимаешь, познакомился на какой-то вечеринке с каким-то прорицателем из Тибета, а тот, понимаешь, ему возьми да и скажи: «Ты в прошлой жизни был ямайцем, и тебе срочно нужно вернуться на Ямайку». Ну он, недолго думая, взял, понимаешь, жену, детей и уехал… Мне кажется, что он через годик уже вернется. Вряд ли дольше, понимаешь, выдержит. Кстати, он просил передать тебе привет и сказал, что обязательно напишет письмо.

– Спасибо, все понятно, – сказала я и повесила трубку. Но на самом-то деле я ничегошеньки не поняла. Какой еще Тибет? И при чем здесь Ямайка? Наверное, этот тибетский прорицатель посмотрел, что хозяин ходит в растаманском прикиде, и брякнул первое, что в голову пришло.

«Все это очень подозрительно», – подумала я.

Еще одно напоминание о том, что разлука – вещь всегда неожиданная. А ведь мы с хозяином были знакомы много лет… Еще до того, как я начала работать в «Берриз», я часто туда заходила выпить, посидеть, послушать музыку. И он всегда был там, за стойкой.

Я помню все так, как будто это было вчера: звук, с которым тонкая струйка воды стекала в металлическую раковину; полки со стаканами, рюмками и прочей посудой; особую атмосферу, созданную с помощью тщательно подобранной музыки… Я впитала все это кожей, и оно навсегда останется со мной. Мне больше незачем туда идти…

Когда в последний вечер перед отъездом с Сайпана Рюичиро сказал, что мы друг другу чужие, мне в этих словах прежде всего послышалась неуверенность. Неуверенность мужчины, не привыкшего быть любимым. «Он просто волнуется», – подумала я тогда, но, вспоминая об этом сейчас, я поражаюсь тому, каким серьезным было в тот момент его лицо. Парадоксальным образом чувства, испытанные мной перед закрытой дверью бара, помогли мне понять, что он имел в виду. Скорость, с которой все вокруг нас меняется, вызывает чувство незащищенности и одиночества. Это может произойти с каждым в любую минуту.

Рюичиро понял это, пока мы были на Сайпане.

Мне, чтобы понять, понадобилось вернуться в Токио.

Процесс понимания очень часто бывает болезненным.

Ну что ж, раз бар закрыт – придется думать, чем бы заняться. Где искать работу в Японии?

Работа в офисе – это не для меня. Терпеть ее не могу. Сразу зверею.

Значит, остаются подработки либо официанткой в каком-нибудь симпатичном месте, либо администратором в гостинице. Больше я ничего не умею и не хочу уметь. Поэтому даже в сфере обслуживания выбор у меня, прямо скажем, небольшой.

Для начала я ограничилась тем, что рассказала всем своим друзьям и знакомым о том, что осталась без работы. Авось кто-нибудь что-нибудь посоветует. А пока ничего подходящего не подвернулось, я снова начала ежедневно ходить в бассейн. Причем делала это в гордом одиночестве. Микико была так увлечена своим бойфрендом, что ни на что другое времени у нее просто не оставалось. Что же касается Ёшио, то он, как и полагается мальчику его возраста, опять стал посещать школу и составить мне компанию никак не мог.

Каждый вечер, возвращаясь домой, я смотрела на закат и вспоминала Кодзуми, Сасэко и Рюичиро. И каждый раз на меня накатывала такая тоска, что хотелось немедленно бросить все и уехать к ним на Сайпан.

К этому высокому небу, под которым живут родственные души. К этому бескрайнему океану, подсвеченному закатным солнцем.

Мне так хотелось быть рядом с теми, кто меня понимает. С теми, кто знает, почему и зачем я живу. С теми, кто прощает мне мое существование…

«Вот она – семейная жизнь!» – с тоской думаю я, но креплюсь. Однако силы мои на исходе. Я просто обязана съесть хотя бы парочку слив. Надеюсь осуществить это план послезавтра, когда мы с тобой встретимся.

Я знаю, что об этом можно было бы договориться и по телефону, но теперь у меня много свободного времени, и мне захотелось попробовать написать тебе письмо. За эти два года (с тех пор как я ушла из шоу-бизнеса и стала спать гораздо больше двух часов в сутки) я так и не научилась обращаться со свободным временем. Совершенно не знаю, что с ним делать. Раньше эта проблема для меня не существовала, как, впрочем, не было и желания куда-нибудь пойти просто так. Ну и опять-таки менеджер… Она следила буквально за каждым моим шагом…

Я никогда не знала, что она думает обо мне на самом деле. Во всяком случае, у меня не было ощущения, что я ей особенно нравлюсь, хотя сказать, что она меня ненавидела, я тоже не могу. Да и с чего ей было меня ненавидеть? Я глупостей себе не позволяла. Это же работа… Вот поэтому мы с ней теперь совсем не встречаемся. Наверное, мысль о встрече со мной – ну знаешь, типа там, встреча старых друзей и тому подобное – даже не приходит ей в голову. Мне немного грустно, когда я об этом думаю. Мы ведь все время были с ней вместе – спали вместе, ели вместе, вместе работали, ездили в одной машине, но выходит, что по-настоящему ей до меня не было дела. Хотя для двух незамужних женщин у нас с ней были очень хорошие отношения.

Я часто смотрю по телевизору фильмы, в которых сама играю. Отчасти это, конечно, нарциссизм. Но я каждый раз поражаюсь, какая же я отвратительная актриса! У меня нет ни капли таланта. Понятно, что Рюичиро ничего мне не говорит. Вернее, он говорит, что я вся такая живая и что у меня есть какое-то особое, редкое обаяние. И все равно – играю я ужасно. И ничего с этим уже не поделаешь. Так что хорошо, что я ушла. Это было правильным решением.

Знаешь, видеть себя в фильме – это довольно странное чувство. Сидишь, как во сне, смотришь на экран и думаешь: «Вот так я смеюсь, вот так я сплю, вот так выглядит мое лицо, когда меня обнимает любимый человек…»

Отчасти это приятно. Будто встретился с кем-то незнакомым и симпатичным, но этот кто-то на самом деле – ты.

Иногда становится жалко себя до слез. Хочется подойти, обнять и успокоить. Сказать: «Я так по тебе соскучилась!»

… Неважно…

Значит, послезавтра я тебя увижу. Давай договоримся не вспоминать все эти глупости, которые я здесь написала, и просто приятно провести время.

МАЮ

Я наводила порядок на книжной полке, и письмо, зажатое между двух книжек, выпало и упало на пол.

В горле у меня сразу встал комок.

Из-за своего злополучного падения с лестницы я совершенно не помнила об этом письме. Судя по всему, сестра написала его в самом начале того пути, который завершился ужасной трагедией. И уже тогда она не хотела никого слушать.

Уже тогда в каждом ее жесте, в каждом движении тела читалось отчаянное: «Я здесь, не забывайте меня!» И еще – усталость. Безмерная и невыносимая.

Это Маю. Она вся здесь. В этих буквах, в этих словах. Ее присутствие наполняет комнату, и меня захлестывает волна тоски. Я так скучаю по ней…

«Может быть, дать это письмо маме?» – подумала я, но тут же отказалась от этой мысли.

Если мама прочтет это письмо, она опять начнет мучить себя раскаянием – «Ведь я могла ее остановить!».

… Я тоже испытываю сейчас что-то похожее…

Запах смерти, воплощенное разочарование. Сушь, улетучивающаяся надежда.

Состояние, когда душа воспринимает только потери, не желая замечать приобретений. Потерь так много, приобретений – чуть.

Теперь можно говорить все что угодно. Но тогда я не смогла удержать ее. Все произошло слишком быстро.

Свободного времени было предостаточно, и я решила навестить Эйко.

Вернувшись в Токио, я никак не могла заставить себя ей позвонить. Каждый раз, когда я думала о том, что творится у них дома, после того как она выписалась из больницы, мне становилось неловко – и так все плохо, а тут еще я со своими звонками. В конце концов, Эйко позвонила мне сама и пригласила в гости.

Кажется, в последний раз я была у нее в гостях еще школьницей. «Кажется» – это потому, что я ничего такого не помню, но Эйко сказала мне по телефону: «Ты не была у меня со школы». А значит, я у нее все-таки была, хотя моя память никаких воспоминаний об этом не сохранила. Наверное, из-за того, что я упала с лестницы. Во всяком случае, мне так и не удалось вспомнить ни одного своего к ней визита.

Впрочем, как только я оказалась на пороге ее дома, меня словно озарило, и я вспомнила…

Вспомнила подол своей школьной юбки. Как он развевался, когда я ступала по каменной дорожке слишком просторного сада своими форменными черными полуботиночками, приближаясь, шаг за шагом к массивным деревянным дверям с роскошным звонком.

«Ну вот, – сказала я себе. – Значит, я здесь была. Ходила по этому саду, видела все это великолепие».

Красота! Как приятно вдруг вспомнить что-то из прошлой жизни.

Это как путешествие во времени. Встреча с моим школьным «я» у дверей прекрасного дома, больше похожего на сон, чем на реальное жилище.

Я энергично позвонила. Дверь открылась, и на крыльцо вышла прислуга, а вслед за ней мама Эйко. За то время, что мы не виделись, обе женщины заметно постарели, и теперь, глядя на них, я на секундочку почувствовала себя Урасима Таро[28], только что возвратившимся в родную деревню из подводного царства.

– Сакуми! Спасибо, что ты пришла проведать Эйко, – с улыбкой сказала мама моей подруги. – Родители в такой ситуации обычно ничего поделать не могут, так что остается надеяться только на друзей. Она уже который день сидит у себя в комнате, никуда не выходит.

Семья Эйко – редкий пример идеальной, прекрасной, любящей семьи. Нечто близкое к совершенству. Именно поэтому все случившееся произвело на родственников и близких друзей такое удручающее впечатление. Для них это был тяжелый удар.

Я, пробормотав в ответ что-то невразумительное, поднялась на второй этаж, в комнату Эйко.

– Как хорошо, что ты пришла!! – Эйко кинулась ко мне навстречу и обняла.

Она исхудала и выглядела усталой. Под глазами были темные круги. Ее дела шли не лучшим образом, но она, похоже, не теряла присутствия духа, и я искренне за нее порадовалась. Сильная воля – вот что ее спасало. И хотя они с Маю были кое в чем схожи, я знала, что Эйко никогда не сделает того, что, в конце концов, сделала моя сестра. Разница формулировалась одним – единственным словом: «воспитание». Как ни печально признавать, но это так.

В комнату вошла прислуга, толкая перед собой тележку, идеально сервированную для чаепития в английском стиле: серебряная сахарница, чайный сервиз от «Веджвуда», бисквиты и сэндвичи.

Поставив тележку перед нами, прислуга бесшумно удалилась.

– Спасибо, – улыбнулась ей вслед Эйко.

Точно такой же улыбкой встретила меня несколько минут назад на крыльце ее мама. Это была очень невеселая улыбка…

– Так что, тебе теперь не разрешают выходить из дома? – спросила я, принимаясь за сэндвичи.

– Что значит «не разрешают»? Я же не маленькая. – Эйко засмеялась. – Мне самой никуда ходить не хочется. Отчасти из-за бесконечных расспросов: «Где встречаешься? С кем? Зачем?», отчасти из-за того, что ночую я теперь только дома…

– Ну это понятно, – сказала я.

– Неужели? – она снова засмеялась. – И к тому же я, кажется, уезжаю на Гавайи. С мамой и бабушкой. На полгода… Типа реабилитационный период, но на самом-то деле до тех пор, пока здесь все не уляжется.

– Здорово придумано. Сразу видно, денег у вас куры не клюют, – сказала я. Навязанный этим домом комфорт вдруг показался мне слегка удушливым.

В окно светило зимнее бледное солнце. Оно тянуло к нам свои лучи сквозь кружева занавесок. А за окном лежал ухоженный сад. Вот карп в пруду блеснул своим чересчур красным боком и ушел тенью в глубину. По воде побежала рябь. Зимняя сладкая тоска.

Вырасти здесь, где тебя пестовали и любили все эти годы. И не иметь возможности улететь из этого гнезда…

От того-то Эйко теперь и страдает, как я понимаю.

– Ну зачем ты так? Думаешь, мне очень хочется туда ехать? А с другой стороны: что ехать, что не ехать – какая разница? – задумчиво сказала она.

– Лучше уж поехать. Сменить обстановку, отдохнуть морально и физически. Тебе понравится – вот увидишь. К тому же полгода – это совсем немного. Ты даже не заметишь, как они пролетят, – сказала я. – Я вот на Сайпане всего месяц была, а вернулась как новенькая. Во-первых, другой пейзаж. Во-вторых, другие люди, да и вообще – все другое.

– Да? Ну ладно. Тогда я постараюсь посмотреть на эту поездку именно с такой стороны. Главное ни о чем не думать и ничего не делать – только купаться, загорать и наслаждаться шопингом. Вероятно, в этом и заключается дочерний долг. – Наконец-то Эйко рассмеялась по-настоящему, от всего сердца.

«Как же она устала… – подумала я. – Как же ей на самом деле было страшно…»

Она сидела рядом со мной в белом кашемировом свитерке, на лице ни тени косметики, волосы заплетены в косичку. Как маленькая девочка, милая и беззащитная. Я просто не решилась спросить у нее про ее любовника. Вместо этого рассказывала ей про Сайпан, про фильмы, которые посмотрела за последнее время, и о прочей чепухе.

Так мы и сидели в этой комнате, похожей на миниатюрный садик в шкатулке, и время текло медленно – медленно. И в какой-то момент я поняла, что, даже если она уедет на Гавайи, это одиночество и эта досада на себя – они останутся с ней.

Я чуть-чуть помолчала и спросила:

– А с ним ты виделась? С тех пор как вышла из больницы…

– Нет, – ответила Эйко, словно закрывая тему своим односложным ответом.

Однако через несколько секунд она вдруг сказала:

– Я не хочу ставить в неловкое положение моих родителей, и, кроме того, мне бы пришлось делать вид, будто между нами ничего не было… Мы разговаривали с ним по телефону, но на встречу я так и не решилась. Наверное, все не так сложно, как кажется, но… Я просто сама не понимаю, чего хочу. Я все время думаю, думаю и ничего не могу придумать.

Прямо заявлять о своих желаниях – не в правилах Эйко. Честно говоря, услышав от нее что-нибудь вроде: «Я очень хочу его видеть», я бы не на шутку испугалась, потому что это бы означало, что она буквально на грани отчаяния, а может быть, даже и помешательства…

– Хочешь, я тебе помогу? – предложила я.

– Как, интересно узнать?

– Я пойду с тобой на прогулку. Часа на два – три. Где он работает? На Гинзе? Значит, туда и обратно минут сорок. Ну, максимум час. Короче, у вас будет достаточно времени, чтобы повидаться. Твоя мама вряд ли нас в чем-то заподозрит. Мы просто идем прогуляться. Что ж такого? Вызов я зарегистрирую на свое имя… Короче – на секс этого времени не хватит, а чтобы выпить по чашечке чая и немного поговорить – в самый раз.

– Сакуми, ты ведь понимаешь, что ты вовсе не должна ничего такого для меня делать.

– Понимаю, – я улыбнулась.

– Спасибо!! – глаза Эйко сияли.

– Да ладно, чего уж там, – скромно сказала я.

– Можно Сакуми сегодня поужинает у нас? – бодро спросила Эйко у мамы. – Мы с ней хотим пройтись немного по магазинам, выпить где-нибудь кофейку, так чтобы к ужину вернуться домой…

– Конечно-конечно, – сказала мама и проводила нас радостной улыбкой.

В центр мы поехали на такси. Эйко за всю дорогу не проронила ни слова. Оно и понятно, когда на тебя нападают с ножом – это не просто сцена из детективного сериала. Нелегко думать о том, что кто-то мог тебя убить. Что кто-то хотел тебя убить.

И только в самом конце поездки она неожиданно сказала:

– Знаешь, я так давно не была нигде, кроме своего района… Все-таки Токио очень красивый город.

Это была чистая правда. В прозрачном зимнем воздухе плыли за окнами сияющие витрины магазинов, прекрасные, как сказка. Маленькая Эйко тонула в полутьме на заднем сиденье такси и казалась частью этой сказки. Моя подруга, которая раньше выходила в город исключительно в вечернем платье или в брючном костюме и всегда с безупречным макияжем… Теперь она сидела рядом со мной в простом свитерке, абсолютно не накрашенная и хотела только одного – увидеть своего возлюбленного.

Я вошла в высотное здание, в котором располагался интересующий меня офис. Подошла к регистраторской стойке и записала свое имя в графе посетителей. Женщина – регистратор послала запрос. Теперь оставалось только ждать. Я немного волновалась. Наконец двери лифта открылись, и навстречу мне вышел немолодой красивый мужчина. Бизнесмен средней руки, богатый и усталый. И, судя по манерам, получивший неплохое воспитание.

Мне больше всего понравилось, что он никак не отреагировал на нарочито изумленный взгляд женщины за регистраторской стойкой. Как ни в чем не бывало он подошел ко мне, поздоровался, и мы вместе вышли из офиса на чистый воздух. Чем-то он напомнил мне отца Эйко – та же манера держаться, какое-то внутреннее достоинство.

– Эйко ждет вас вон там, – сказала я, указывая на небольшое тихое кафе на противоположной стороне улицы. Он поблагодарил меня и поспешил перейти через дорогу.

Мы с Эйко договорились, что у нее на встречу – полчаса. Я буду ждать ее в «Мицукоши»[29] в бутике «Тиффани».

Эйко опаздывала на десять минут. Я начала жалеть, что ввязалась в это дело. Прошло еще пять минут. Но вот, наконец, она появилась, и мне хватило одного взгляда на нее, чтобы простить ей это опоздание. Она словно переродилась. Глаза ожили. Лицо сияло тихим прекрасным светом – как полная луна в ясную ночь. Щеки порозовели, а походка… Эйко не шла – она парила!

– Ради бога, прости, что я опоздала, – сказала она.

– Пустяки. Как прошла встреча?

– Как только я вернусь с Гавайев, он женится на мне.

– Ты серьезно?!

– Серьезней некуда, – смущенно улыбнулась Эйко.

Так вот в чем дело. Оказывается, она все это время хотела выйти за него замуж. А я ни о чем не догадывалась. Хотя по большому счету – какая мне разница, этот факт никак не влияет на наши отношения. Просто немного смешно, что я ничего об этом не знала – ни о том, что она искренне страдает, ни о том, что эта искренность чувств была воспитана в ней ее родителями.

Все-таки люди устроены до гениального просто. Простота – это великая вещь.

На Токио опускались сумерки. Повсюду загорались неоновые огни. Вокруг нас бурлила толпа – тысячи людей, окончивших работу и теперь расходившихся по увеселительным и питейным заведениям. Посреди этого водоворота Эйко казалась еще более хрупкой, чем обычно. Я услышала ее голос:

– Теперь домой. Спасибо тебе, Сакуми!

Эти слова были сказаны с таким чувством, а на лице ее была такая прекрасная улыбка, что я даже покраснела от смущения.

Так мальчишка-подготовишка, влюбленный в свою воспитательницу, смущается, когда она благодарит его за подаренный на прощанье букет.

Поздно ночью я сидела дома на кухне и смотрела фильм по видео. Со второго этажа, шлепая босыми ногами по ступенькам, спустился брат.

– Сакуми, ты что здесь делаешь? – спросил он.

– Фильм смотрю.

– А… – Он прошлепал на кухню и налил себе теплого пшеничного чая из термоса.

– Налей мне тоже, – попросила я. Он молча подал мне чашку с чаем.

– А ты чего не спишь? Заснуть не можешь?

Он покачал головой.

– Я в девять лег и нормально заснул, а сейчас вдруг проснулся. Не знаю почему. А который сейчас час? Три?

– Ага. Три.

– Ого, Сакуми. Я и не знал, что ты так поздно ложишься, – он широко улыбнулся, как и полагается нормальному здоровому ребенку.

– Ну да, не особенно рано, – я улыбнулась в ответ.

На экране телевизора в этот момент началась сцена в ночном клубе. Сперва показали певицу, которая стояла на небольшом возвышении рядом с микрофоном.

– Интересно, как там Сасэко, – задумчиво произнес брат.

– Вчера я говорила с Рюичиро, и он сказал, что Сасэко и Кодзуми в полном порядке и в отличном настроении.

– Я так по ним соскучился. По ним и по океану.

– Я тоже.

Ёшио помолчал и добавил:

– Помнишь, как она пела в ту ночь? Это было потрясающе!

– Ага. Скажи, а ты не испугался? И что это была за вспышка?

Если человек принимает что-то близко к сердцу, он не спешит распространяться об этом. С тех пор как мы вернулись с Сайпана, это был первый раз, когда мы с Ёшио заговорили о пении Сасэко.

Это была наша последняя ночь на Сайпане.

Подробности этой ночи сейчас одна за другой всплывают в моей памяти.

Я в белом платье. В воздухе витает соленый запах океана. Загорелые руки Рюичиро лежат на столе. На небе луна – струится белый серебристый свет, бежит дрожащей дорожкой по поверхности воды. Мой брат сидит рядом. Он в шортах. Мы пьем дешевые коктейли. Люди вокруг разговаривают и смеются, в баре шумно. Лунный свет, разлитый на белом песке, неподвижен, как вода на блюде.

Но вот Кодзуми заиграл на дребезжащей гитаре. Играл он не ахти, но зато с чувством. Сасэко запела. Они начали с малоизвестной песни Билли Холидэй и продолжили в том же духе. Песня за песней. Я была полностью поглощена музыкой и волшебным голосом Сасэко. Я буквально тонула в этих чарующих звуках. Всем телом я чувствовала какое-то странное напряжение. Как дамба, сдерживающая напор гигантского потока. Потока чувств, которому мне хотелась отдаться целиком и полностью, но я боялась. Боялась не устоять, не выдержать всего того, что почувствую; не справиться с нахлынувшими эмоциями. Слезы текли у меня по щекам. Я плыла через прозрачную ночь Сайпана, качаясь на волнах прекрасного голоса Сасэко.

Я хотела остаться здесь навсегда.

Родители, братья, сестры, любовники.

Они мне не нужны, потому что, кажется, они и так уже здесь. Совсем рядом.

Я хочу и дальше плыть в этом воздухе, в этом трепещущем звуке, в этом голосе.

Любой на моем месте почувствовал бы то же самое.

Это было гениальное пение.

Это был восхитительный голос, подобный освежающему ветерку. Сияющий, сладкий, сотканный из тончайших волокон, серебристо – белый.

Брат слушал, широко раскрыв глаза. Пение Сасэко потрясло его.

После каждой песни раздавалась бурная овация и одобрительные возгласы, как будто дело происходило не в баре на берегу океана, а в крупном концертном зале. Все были возбуждены и взбудоражены.

Концерт закончился.

– Вы уж извините меня за такой репертуар, – сказала Сасэко, добравшись наконец до нашего столика и присаживаясь на свободный стул, – но я была вынуждена ориентироваться, во-первых, на своего аккомпаниатора, а во-вторых, на достопочтенную публику, – она обвела глазами людей, сидевших за столиками.

– Сасэко, ты так красиво пела! – сказал мой брат.

Сасэко улыбнулась и благодарно чмокнула его в щеку. Кодзуми засмеялся. Кажется, он не имел ничего против такого рода поцелуев.

Рюичиро с улыбкой сказал другу:

– Кстати, ты неплохо играешь.

Все было чудесно. Полная гармония. Теперь, когда концерт закончился, стал слышен шорох волн, доносившийся с берега. Официант подносил к нашему столу все новые и новые коктейли. Таким образом люди пытались выразить свою любовь к Сасэко.

Все мы уже изрядно выпили, включая и моего малолетнего братца.

В два часа ночи бар закрылся. Погасли разноцветные огни и электрические гирлянды. Пляж погрузился в темноту. Несколько последних посетителей подошли к нам, чтобы поблагодарить Сасэко и попрощаться с ней. Но вот наконец никого, кроме нас, не осталось.

Сасэко предложила немного пройтись по берегу.

От выпитого всем было очень весело, особенно Ёшио, который совершенно опьянел и с трудом стоял на ногах. Нам с Рюичиро пришлось подхватить его под руки с двух сторон. По дороге мы горланили песни и приплясывали, пока не добрались до небольшой бухты недалеко от нашего отеля и сэндвич-бара. Перед нами темнел океан. Сасэко разулась и принялась бегать по воде, а потом вдруг нырнула и поплыла, прямо в одежде. Все дальше и дальше от берега.

– Боже мой, какая красота! – закричала она, выбравшись на отмель посреди бухты, и помахала нам рукой. – Так здорово! Плывите все сюда.

– Если сейчас вместо нас к тебе приплывет акула, боюсь, все будет совсем не так здорово, как тебе кажется, – проворчал себе под нос Кодзуми. Потом, набрав в легкие побольше воздуха, закричал: – Не вздумай плыть дальше! – и, скинув обувь, поплыл вытаскивать жену из океана.

– Сладкая парочка, – глядя на эту картину, мы с Рюичиро покатывались со смеху.

Наконец Сасэко была извлечена из океанских вод.

Ее волосы и одежда прилипли к телу, отчего она стала похожа на русалку. Выбравшись на берег, она прошла несколько десятков метров по белому песку и вдруг, подняв лицо к луне, запела.

Она пела песню без слов, не раскрывая рта. Нежный звук лился сквозь неплотно сжатые губы и приникал к мягкому телу ночи. Я машинально взглянула на часы. Часовая стрелка на трех, минутная на двенадцати. Девяносто градусов.

Три часа ночи. Три часа утра.

В этот момент в моем мозгу как будто что-то щелкнуло. Голос Сасэко зазвучал на полную мощность. Мне стало страшно. По всему телу побежали мурашки. В первый раз в жизни я ощутила физиологическую потребность убежать. Я была согласна на все – лишь бы не быть сейчас здесь. Но меня словно парализовало.

Сасэко была ужасна.

Он на глазах теряла человеческий облик и превращалась во что – то, имеющее явно нечеловеческую природу. Не внешне, нет, – внешне она осталась самой собой, она ни стала ни ангелом, ни чертом, но по сути своей она словно превратилась в энергетический вихрь, в динамичный сгусток чувств, в нечто, имеющее прямое отношение к той первопричине, благодаря которой люди являются людьми.

Но больше всего поразило меня неизвестно откуда нахлынувшее ощущение, что Сасэко знает ответ на вопрос всей моей жизни. И, ведомая звуками ее песни, я очутилась на краю темной пропасти. На краю бездны. И заглянула туда…

Это все равно, что смотреть, не отрываясь на полуденное солнце в жаркий летний день.

Я не понимала, сколько времени длится это пение – вечность или доля секунды. Всякое представление о времени было потеряно. Может быть, его больше не существовало.

Ёшио стоял рядом. Он вцепился в мою руку – ему тоже было страшно. Мы оба старались не смотреть вперед, глядели себе под ноги. И только один раз я осмелилась поднять глаза и увидела, что Рюичиро стоит немного впереди, гордо подняв голову. Уверенный в собственных силах, он был готов увидеть и запомнить все, что произойдет. Все, что уже происходит.

Что было с Кодзуми, я не знаю. Его я не увидела.

Но зато я увидела океан и поняла, что ЭТО приближается. ОНО приближалось не только со стороны океана, но и со стороны джунглей. Темное тяжелое облако, наползающее отовсюду. Еще секунда – и оно проглотит меня…

Интересно, что видит мой брат на месте этого облака?

– Сакуми!! – вдруг закричал Ёшио и в ужасе прильнул ко мне всем телом. Его бил озноб.

И в этот момент все произошло. Мир вспыхнул и треснул. И распался. И снова стал единым целым. И воцарилась полная темнота.

Я не вру.

Вспышка была такой невозможно яркой, что я на какое-то время ослепла. Перед глазами плыли разноцветные круги. «Заберите меня отсюда!!» – взмолилась я про себя.

Наконец мои глаза привыкли к темноте.

Сасэко допела свою песню.

С налипшей на тело одеждой и спутанными длинными волосами она сделала несколько шагов назад и отвесила глубокий поклон.

Мы, не удержавшись, зааплодировали.

Потом песчаный берег снова погрузился в тишину. Это была пугающая тишина. Она не столько относилась к окружающему миру, сколько к миру внутри меня самой. Это молчало мое сердце. Тишина и пустота.

– Так что это была за вспышка, Ёшио? – повторила я, сгорая от любопытства.

– Только ты не смейся, ладно?

– Не буду смеяться. Обещаю.

– Когда Сасэко начала петь, отовсюду на ее пение слетелись духи. Бесчисленное количество. Миллионы, а может быть, миллиарды, – брат посмотрел на меня расширившимися глазами. – Они собрались вместе, и тогда вдруг все вспыхнуло! И я увидел!!

– Что?!

– Вечность, – торжественно сказал брат.

– Ясно, – ответила я.

16. Секретная комната философа

Две недели назад, холодным зимним утром, пришло письмо от моего бывшего хозяина.

Милая Сакуми!

Извини, что я закрыл «БЕРРИЗ» так неожиданно и никак тебя не предупредил. На днях я перевел на твой счет зарплату, которую не успел заплатить тебе до отъезда, плюс небольшое выходное пособие. Надеюсь, все дошло в целости и сохранности.

На Ямайке все чудесно. Каждый день хожу с женой в дансинг.

Встретил много новых друзей.

Время течет неспешно, как в раю. Живу без напряженъя.

Думаю задержаться здесь на некоторое время.

Соскучишься – приезжай в гости!

Дядюшка «БЕРРИЗ»

Письмо было написано знакомым изящным почерком («почерк гея», как я его всегда называла). Я прочла его, и последняя надежда на то, что хозяин скоро вернется и снова откроет «Берриз», растаяла как дым. Исчезла вслед за стереосистемой и виниловыми дисками, которые Дядюшка «Берриз» любил слушать под настроение. Бедняга, видно, он устал от такой жизни. Оно и понятно, нелегко оставаться семидесятником в современной Японии. «Не вернется он, – подумала я. – Это уж как пить дать».

Значит, надо искать новую работу.

Я энергично взялась за дело и довольно быстро устроилась во французскую булочную в одном из богатых пригородов Токио. Шесть дней в неделю, с одиннадцати утра до восьми вечера.

Мой новый хозяин был настоящим французом. По-японски он знал всего несколько фраз. История его такова: он был вторым сыном владельца одной старой парижской булочной, жил в Париже, работал у отца, пока в один прекрасный день вдруг не загорелся идеей открыть булочную в Японии и продавать японцам настоящий французский хлеб.

Сказано – сделано. Так он и очутился в Токио.

По характеру он был очень похож на моего прежнего хозяина из «Берриз». Видимо, это моя судьба – я всегда нравилась людям такого рода. Из всех кандидатов на это место (а их было немало) он по результатам интервью выбрал именно меня.

Всего нас было четверо: хозяин, двое булочников и я – девушка на кассе.

Непыльная работа.

И к тому же у меня был шанс научиться печь булки и разговаривать по-французски.

Наша булочная специализировалась на багетах. Их выпекали три раз в день. Мой рабочий день начинался за полчаса до того, как выпекалась первая порция. Свежевыпеченный хлеб доставали из печи и для начала раскладывали рядами на столах – он должен был немного остыть и проветриться, чтобы ушел едкий запах дрожжей.

Больше всего я любила вечерние часы.

Мне нравилось, стоя за кассой, наблюдать, как на улице постепенно темнеет, и из этой темноты выныривают один за другим люди: хозяюшки, школьники и хорошо одетые пожилые джентльмены. Они заходят в булочную и выстраиваются в аккуратную очередь.

Кроме нашего магазинчика, в районе нет ни одной булочной. И каждый вечер наша витрина, окруженная темными силуэтами соседних домов, загоралась, как маяк. Все наши клиенты жили по соседству, хлеба всегда было предостаточно – поэтому лица у всех были спокойные и умиротворенные. Они прекрасно знали, что сегодня на ужин им обеспечен свежий вкусный хлеб.

Запах хлеба почему-то вызывал во мне приступы беспричинного счастья.

Ностальгия. Воспоминание о некоем сияющем утре, в которое так хочется вернуться.

Запах – это совсем не то же, что вкус. Даже если бы я съела сто французских булок, это навряд ли пробудило бы во мне те сладкие чувства, которые каждый раз вызывал запах свежеиспеченного хлеба.

Стоя посреди булочной, наполненной чудесным ароматом, я смотрела, как очередь становится все длиннее и длиннее. И вместе с ней сгущается за окнами ночь. Загораются окна в домах, исчезают с небосклона последние отсветы закатившегося солнца. Дома, как сумрачные горы, высятся по обеим сторонам улицы. Но вот из пекарни приносят корзины с душистым хлебом, и начинается суета. Я выбиваю чеки, раскладываю хлеб по пакетам и торжественно, как жрица Хлеба, протягиваю очередному покупателю купленный им товар.

Я быстро полюбила новую работу.

И эта любовь была не меньше, чем моя любовь к Сайпану, к брату или к Рюичиро.

О чем еще мне желать?

Лишь бы любовь не кончалась. Пусть все это повторяется. Раз за разом.

Это был случайный выходной.

«А не сходить ли мне в книжный магазин? – подумала я. – Можно Ёшио с собой позвать…»

Я заглянула в комнату брата. Ёшио сидел перед небольшим телевизором, к которому была подключена игровая приставка. Он оглянулся на дверь за мгновение до того, как я появилась на пороге.

Вроде бы все как обычно, но мне отчего-то стало не по себе.

– Сакуми, ты уходишь? – спросил Ёшио.

– Ага. Собираюсь в книжный. Пойдешь со мной?

– Не-е… Я, пока этот уровень не пройду, буду дома сидеть.

– Ну, как хочешь. Тогда пока. – Я вышла в коридор и закрыла за собой дверь.

Что ж такого? Мальчик хочет пройти очередной уровень компьютерной игры. В этом нет ничего странного.

Самая обыкновенная улыбка. Честный отказ. В конце концов, он же не обязан каждый раз вскакивать и радостно бежать вслед за мной. И все-таки что-то было не так. В воздухе вокруг него, в его взгляде чувствовалась какая-то еле заметная усталость.

Вот только как понять – это просто переходный возраст или психологическая усталость, когда мозг уже не выдерживает бешеного потока информации? Может, он на грани нервного срыва. А может, и нет. Но как бы то ни было, это не тот жизнерадостный, переполненный энергией Ёшио, с которым мы провели несколько незабываемых дней на Сайпане. Он снова ушел в себя. Закрылся.

На улице было холодно, люди ходили в пальто и куртках, но солнечные лучи едва уловимо пахли весной. Сладковатый запах новизны, запах света. Такого запаха, наверное, нет нигде, кроме Японии. И я уверена, все, кто идет сейчас вместе со мной по улице, ощущают приближение весны. Ее мягкое дыхание. Ее нежное прикосновение.

В одном из зданий недалеко от станции расположен огромный книжный магазин. Когда я только выписалась из больницы и не знала, куда девать время, часто по дороге из океанариума после общения с рыбой – луной я направлялась сюда/Долго бродила между полок, покупала какие-то книжки, потом ехала в «Берриз» и сидела там допоздна, глотая страницу за страницей. Наверное, это как-то повлияло на моего тогдашнего хозяина. Иначе чем объяснить тот факт, что он довольно быстро снова взял меня на работу, хотя в то время я не только почти ничего толком не помнила из своей прошлой жизни, но и вообще зачастую вела себя довольно-таки странно.

Кстати, это тоже было зимой.

Работа в «Берриз» – первый шаг моей новой жизни.

Я часами смотрела на тонкие голые ветви за окном. Окно было маленьким.

Когда у нас много свободного времени, мы становимся сентиментальными.

Душевная вялость приводит к тому, что воспоминания превращаются в призраки. Они наплывают со всех сторон, замыкают тебя в хоровод. Поначалу это даже приятно, но быстро надоедает. Хочется, чтобы эти призрачные видения исчезли, чтобы сознание хоть на мгновение озарилось вспышкой света, которая бы позволила увидеть все так, как есть на самом деле. Но с другой стороны, после вспышки полумрак становится еще гуще… В последнее время мне часто кажется, что «Берриз» был единственным местом, где я легко могла смириться со своими призраками.

В книжном магазине было не протолкнуться. Студенты, офисные служащие (по преимуществу женского пола) и прочая разнообразная публика клубились по всему залу. Я с трудом пробивала себе дорогу к кассе, прижимая к груди французско-японский разговорник, руководство по выпечке хлеба и пару глянцевых журналов.

Недалеко от секции еженедельных журналов я притормозила.

Мое внимание привлекла толстая книжка, лежавшая на самом верху высокой стопки у стеллажа с периодикой.

Книжка называлась «Секретная комната философа». Автор Киёши Касаи[30].

Никогда не слышала ни об авторе, ни о романе. Судя по всему, это было что-то мистическое. А я, вообще – то, не большой любитель такой литературы.

Книжка была толстой и очень тяжелой. И денег, чтобы ее купить, у меня не оставалось… Но мне уже было ясно, что я обязательно ее куплю, даже если придется пожертвовать для этого журналами.

Это называется судьба.

Я вдруг страшно захотела прочесть «Секретную комнату», сама не понимая, откуда взялось это желание. Словно кто-то – одновременно и недосягаемый, и очень близкий, такой, что кажется, протяни руку и сможешь его коснуться, – настойчиво требовал: «Купи! Купи!» И противостоять ему не было никакой возможности.

Когда я вернулась домой, оказалось, что Ешио нет дома.

– У него какие-то новые друзья появились. Он сказал, что пойдет поиграет с ними немного, – объяснила мне Джюнко.

«Странно, – подумала я. – А с другой стороны, что ж ему, только со старшей сестрой дружить? Это даже как-то ненормально».

С такими мыслями я поднялась к себе в комнату и принялась за книгу Киёши Касаи.

Действие происходило в Париже. Главные герои: очаровательная умненькая парижанка по имени Надя и молодой японец Какеру – ее таинственный возлюбленный.

«Очень интересно…» – думала я, с тихим шелестом перелистывая страницы.

Ближе к середине романа у меня появилось навязчивое чувство, что я уже где-то встречалась с Надей и Какеру. Это чувство становилось тем сильнее, чем дальше я углублялась в сюжет книги. Как будто эти двое были моими давними друзьями. Близкими, почти родными… Я больше ни о чем не могла думать.

Это ненормально!

… я узнала их, как узнала дом и сад Эйко, после стольких лет вдруг снова очутившись у ее порога…

Почему? Откуда я их знаю?

Я отложила книгу и задумалась.

Может быть, это потому, что сумрачный Какеру в чем-то похож на Рюичиро, а я сама немного напоминаю Надю (что, конечно, маловероятно, учитывая ее изысканные манеры и хорошее воспитание)? Может быть, то, что я чувствую, – это просто духовная близость?

Да нет же, нет. При чем здесь духовная близость?! Это что-то другое. Я совершенно точно с ними встречалась!

Никогда еще я не испытывала таких сильных и сложных чувств по отношению к книге.

Почему?

Думаю, что, если в этот момент кто-то из знакомых случайно оказался бы в моей комнате, он бы испугался, увидев меня.

Погруженная глубоко в свои мысли, я сидела, обхватив голову руками, и раскачивалась из стороны в сторону.

Надо было распутать этот клубок.

… Кто бы мог подумать, что все начнется с такой неприметной мелочи?…

Я даже и предположить не могла.

Так, так, так – нитка понемногу разматывается. Узлы ослабли. И вот, как вспышка света, на меня снизошло озарение. И дальше все потекло своим чередом, так же естественно, как вечер перетекает в ночь.

Ответ был очевиден:

«Боже мой! Ну конечно!! Я же читала эту книгу!»

И не только эту. Ребенком я обожала мистику.

Значит, так, еще я читала «Гуд бай, Энджел», «Женщина с розой»… и четвертую его книгу… ну да – «Апокалиптическое убийство». Помнится, я покупала эти книги в тот же день, как они появлялись в книжных магазинах. Так что же там произошло с Какеру? Он отправился в Тибет и поступил в ученики к одному известному монаху. Учитель завещал ему «ходить по земле и бороться со злом». Тем временем у Нади умерла мама, и она переехала к отцу. Отец Нади работал в полиции. Если не ошибаюсь, он был полицейским инспектором…

«Секретная комната» была первой книгой в серии. Я читала ее всю ночь – просто не могла оторваться. Стояла весна – время цветения вишни. Я заснула перед самым рассветом. А с утра в дверь уже стучались мама и Маю, они звали меня любоваться вишневым цветом. Маю приехала домой на выходные. У нее была непривычная короткая стрижка. Втроем мы сидели под сакурой, на которой уже проклюнулись первые зеленые листочки, и дружно ели яки-соба[31].

Тогда у меня в комнате висели желтые занавески. Через них так красиво просвечивал закат…

Ростом я была метр шестьдесят два. Брат – тогда еще совершеннейший карапуз – ходил в смешном детском комбинезончике. Когда он стал постарше, начал носить шорты. Примерно в это время его отдали в детский сад. Я помню, как в свой первый день в садике он вернулся домой весь в слезах – его обидели старшие мальчишки. Все это происходило осенью, почти сразу после того, как мама рассталась со своим вторым мужем. Она много пила и плакала, без конца жаловалась на свои несчастья Джюнко. Прошло совсем немного времени, и Джюнко переехала жить к нам…

Если пересказывать словами, получается такая вот история. Но то, что я чувствовала в тот момент возвращения ко мне памяти, словами не передать. Это было несоразмерно никаким словам и не ограничивалось только лишь сюжетами – за какие-то доли секунды я получала невероятное количество самой разной невербальной информации: запахи, ощущения, все, все, все… Как будто произошел какой-то сбой и информация вместо того, чтобы поступать по частям, вдруг обрушилась на меня мощным потоком, так что я чуть не захлебнулась.

Это было потрясающее чувство. И все из-за какой-то книжки. Как такое могло произойти?!

Все эти хаотичные отрывки постепенно находили свое место, складывались в гигантскую мозаику, превращались в единый, подчиненный внутренней логике рассказ. Процесс шел независимо от меня, я была всего лишь сторонним наблюдателем. Ждала – что же выйдет в конце?

На моих глазах из небытия возникала история моей жизни, «сказание о Сакуми». Не побасенка, а легенда – нечто усовершенствованное, принявшее идеальную форму. Законченное произведение, в котором нет места моим чувствам и эмоциям.

Гигантский водоворот… Множество людей, мест и событий… Океан, вмещающий в себя всю мою жизнь… Мой и только мой мир, окрашенный в мой цвет… Уникальный и неповторимый… Я представила его себе в виде струящейся спирали, неясные контуры которой объединяют все это разнородное скопление то ли вещества, то ли энергии в единое целое.

Как туманность Андромеды – что-то далекое и прекрасное.

Я отложила книгу в сторону.

Меня окружали вещи, и у каждой из них была своя история.

Мир вокруг теперь нисколько не походил на то, чем был раньше.

Не потому ли, что память наконец-то вернулась ко мне?…

– Не потому ли?! – сказала я вслух, уже успев забыть, что значит «не помнить».

Комната, в которой на первый взгляд ничего не переменилось, ощущалась теперь совсем по-другому – вдруг выяснилось, что каждая мелочь, каждый пустяк содержит море информации.

И вся эта информация обрушилась теперь на мою бедную голову… Сначала медленно сочилась – капля за каплей, а потом хлынула мощным потоком.

Книжная полка – мама купила ее незадолго до того, как я пошла в школу. А в ту ночь, когда умер отец, я несколько часов подряд сидела и бездумно смотрела вот на этот чуть – чуть сбитый угол. Глубокая царапина на одной из стенок – это с той поры, когда Микико училась в старших классах. Она зачем-то полезла на подоконник, свалилась с него и, падая, опрокинула полку на пол… А полку эту мама купила в универмаге «Сэйбу». Прошли те времена, когда во всем Токио был только один такой универмаг – на станции Икэбукуро. Тогда же кроме полки мы купили еще и буфет. Он и сейчас стоит внизу, на кухне. Во время одной из ссор мамин второй муж как-то закричал: «Ты ведь до сих пор его любишь, хоть он и умер!» – и со всей силы стукнул кулаком по столу. И тогда в буфете треснуло одно из стекол. Мой младший брат, тогда еще совсем маленький, испугался и громко заплакал.

Все эти подробности вдруг всплыли у меня в голове, как будто заработал компьютер, настроенный на поиск по словосочетанию «книжная полка».

Вот только, в отличие от компьютера, я не могла контролировать ни количество, ни качество выдаваемой информации.

И это касалось всего, что попадалось мне на глаза: ножницы, книжка, коридор, дверь, карандаш.

«Здорово!!» – подумала я и спустилась на первый этаж.

Там была мама.

Я обвела глазами кухню. Вот кухонный стол – мы купили его в прошлом году. Между прочим, из орехового дерева. Мы тогда пошли с мамой в «Исэтан»[32], пересмотрели кучу каталогов и, в конце концов, выбрали этот. Красивый и большой. Парень, который нам его привез, был похож на Роберта де Ниро. Брат сразу же залез на стол с ногами, чем привел маму в совершеннейшее бешенство.

Катастрофа – я не могу остановиться!

Я с опаской взглянула на маму. Мама – не вещь, а – человек, и не просто человек, а мама! Она вызвала во мне воспоминания о том, чего я не могла помнить сознанием – только телом: о девяти месяцах, проведенных в темной утробе, о самом раннем детстве… Вихрь образов закружился перед моими глазами, окончательно сбив меня с толку.

– Сакуми, ты в порядке? – в ее голосе послышалось беспокойство.

– А что, что-то не так? – спросила я.

– У тебя такое лицо… расслабленное. Будто ты сейчас в обморок упадешь. В детстве ты часто ходила с таким странным лицом.

– Я просто только что встала, – ответила я и продолжила свою экскурсию по кухне. Вещи, каждая в свой черед, делились со мной воспоминаниями, которых я так долго была лишена. Едва сдерживая напор очнувшейся памяти, я сварила кофе себе и маме.

Наблюдая за тем, что со мной происходит, я заметила, что воспоминания «после падения», как тонкий слой масла на душистом куске хлеба, просвечивают, пропускают сквозь себя предыдущие, забытые и теперь вновь обретенные, воспоминания более ранних лет. Это было странное чувство. Все было слишком очевидно, слишком понятно.

До сегодняшнего дня я жила «на ощупь», интуитивно. По сравнению с тем существованием новое «я» казалось мне объемным и тяжелым: как будто отныне и впредь я должна буду все время волочить за собой многотомный толковый словарь. Мысль о будущей жизни в этом плотном мире, наполненном бесчисленными воспоминаниями, страшила меня. Но в глубине души я уже знала, что ничего страшного нет, что все пойдет так, как надо. Самым естественным образом.

Я поставила перед мамой чашку с кофе, а свою забрала с собой в комнату. Я была благодарна Наде и Какеру за то, что со мной происходило. В конце концов, это была их заслуга. «Молодцы ребята! Надо будет прямо сейчас дочитать эту книжку», – думала я, поднимаясь по лестнице, и вдруг нос к носу столкнулась с братом.

Он посмотрел на меня с каким-то странным выражением.

«Да он боится, – вдруг поняла я. – Это страх».

Но не успела я спросить Ёшио, что случилось и чем он так напуган, как он выпалил, не сводя с меня округлившихся глаз:

– Сакуми, ты что-то вспомнила?

– А ты-то откуда знаешь?! – удивилась я, изо всех сил сдерживая натиск внутреннего компьютера, который пытался вогнать в меня гигантский файл под заглавием «Младший брат», содержащий в себе исчерпывающую информацию с того утра, как Ёшио родился, и до нашей с ним поездки на Сайпан. От напряжения у меня закололо в висках.

– Я вдруг увидел… Ну… Как будто в нашем доме две Сакуми – старая и новая, а потом они сливаются в одну тебя, понимаешь?

Мне хотелось сказать ему, что все это чушь. Что нет «старых» и «новых» людей, что никто ни с кем не сливается и что он просто маленький нахал, слишком много читающий научной фантастики и слишком часто играющий в компьютерные игры. Но я сдержалась. Я вдруг поняла, что он-то как раз вполне адекватно формулирует то, что со мной происходит, поскольку чувствует это самым непосредственным образом. Напрямую.

По его глазам я догадалась, что он знает, что я сейчас переживаю…

Будь на моем месте кто-нибудь другой, бог знает, чем бы закончились для этого человека подобные переживания – вид бесконечно развертывающейся вереницы зеркал, отражающих все и вся, этот умопомрачительный хоровод образов: пугающие намеки на силы и возможности человеческой памяти. Но мне нравилась эта феерия, и если бы это было возможно, то я бы хотела запомнить, сохранить это фантастическое зрелище в своем сердце.

Если вдуматься, то наша душа – это механизм, обладающий функцией сортировки. Компьютер, который может выбирать чувства с точки зрения их уместности и удобства. И это вовсе не метафора. Вполне возможно, что если человек будет настроен на позитив, то со временем он научится думать только о хорошем – изменится его поведение, выражение лица и так далее и тому подобное. И соответственно, если параллельно отключить функцию восприятия негатива – то, скорее всего, можно будет добиться еще большего успеха, переосмыслить прошлое и совершить над собой массу «исправительных» операций, которые всем хороши, если не считать того, что они механистичны до идиотизма и противоестественно честны. Наверное, поэтому никто и не ставит над собой таких экспериментов.

По крайней мере, мне этот вариант не подходит

Я родилась не для этого.

В своей жизни я хочу успеть пережить как можно больше. Хочу чувствовать веселье, и страх, и ненависть, и желание убивать.

Хочу – и всегда хотела – быть человеком чувствующим!

Разве это не достойный ответ на вопрос: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?», который задают детям в детском саду?

– Знаешь, тебе в ближайшее время будет нелегко, – сказал Ёшио. – Но потом все уляжется. Ты привыкнешь.

– Спасибо за поддержку. Только не мог бы ты мне объяснить, почему у тебя такой трагичный вид?

Брат выглядел как курочка, над которой уже навис нож мясника.

– Просто теперь мне одиноко, – ответил он. – Мне кажется, что, пока у тебя не было памяти, ты могла лучше меня понимать…

– Что за бред! – сказала я, хотя еще сегодня утром, скорее всего, согласилась бы с этим утверждением. – Послушай меня, Ёшио. Это очень хорошо, что ты говоришь то, что думаешь. Но проблема в том, что конкретно эта мысль никуда тебя не продвигает. Если люди становятся друзьями только на том основании, что они мучаются, – это никуда не годится! Ты же сам видел, что бывает по-другому, когда погода прекрасная, океан рядом, все веселы и довольны, и из этого общего радостного чувства рождается дружба.

Брат молча кивнул.

– Глупенький, ну что ты расстроился? Прошлое-то у нас и так, и так общее. Мы вместе росли, вместе ели завтраки и обеды, которые нам готовила мама… Да и мама эта, между прочим, тоже общая… И хотя у нас разные папы – это ничего не меняет. Что ты прямо как маленький?

Ёшио нежно взглянул на меня, и перед моими глазами на секунду возникло свечение, в котором – я знала, – если вглядеться, можно было увидеть его сияющее будущее. Но я не успела.

– Я все понимаю. Не сердись, – тихо сказал брат.

Я улыбнулась и пошла к себе в комнату.

Меня распирало от радости, и я не удержалась и позвонила Сасэко.

– Представляешь? Каждую секунду тысяча новых воспоминаний – одно за другим. Без остановки. Просто ужас какой – то.

– Что ты говоришь? Ну надо же! – Сасэко засмеялась. Я услышала, как она говорит мужу: «К Сакуми вернулась память». Она сказала это очень просто, как будто такие вещи случаются с ее знакомыми сплошь и рядом. Мне нравилось, что она воспринимает все как должное. Спокойно, без охов и ахов.

– Кодзуми говорит, что сначала будет поступать очень много информации и это может тебя запутать. Но потом все устаканится. Это ему его младший брат подсказывает. Тот, который умер.

«Ага. Знаю. Мой младший брат, который пока что, слава богу, живой, сказал то же самое».

– Передай ему спасибо.

– Рюичиро уже знает?

– Нет. Я собираюсь написать ему письмо. Все-таки ко мне не каждый день возвращается память.

– Понятно. Тогда я пока не буду ему говорить.

– Ага. Я вам потом еще позвоню.

– Отлично. У нас все по-старому. Ничего не происходит. Так что приезжай в гости! – сказала Сасэко и повесила трубку.

Удачно, что мы познакомились недавно, – разговор с ней не напрягал, а, наоборот, успокаивал.

Интересно, а что станет со мной, когда все «устаканится»?

Я перечитала письмо и очень четко поняла одну вещь. Я ужасно соскучилась по Рюичиро. Мне нужно было увидеть его, поговорить с ним, с единственным человеком в мире, который понимает меня…

Беззащитно трепещущая посреди ночи. Мне хотелось сохранить это восхитительно – печальное чувство. Сделать оттиск с него и сохранить в своей памяти.

И снова идти по жизни, унося с собой этот восхитительный образ – телесный цвет, который приобрела бумага в ночном полумраке; круг света от лампы и моя рука в круге света. Тепло обогревателя. Мои горящие щеки. Голоса мамы и Джюнко, доносящиеся из кухни. Запах соуса карри – ужин уже готов. Пора спускаться к столу…

Но я слишком устала.

Меня сморил сон, и во сне я увидела хозяина «Берриз».

Вечер. Я на работе. Лежу, опершись животом на стойку. Время тянется медленно – медленно. Коричневый интерьер бара утопает в полумраке.

Время года – лето. Через приоткрытое окно долетает свежий травяной запах. На стремительно темнеющем небе все еще видна светлая полоска.

Хозяин жарит мясо.

Бар наполняется аппетитным шкворчанием и ароматом.

Клиентов нет вовсе.

– Хочешь попробовать? – спрашивает хозяин и протягивает мне блюдце с парой жареных кусочков. Я вижу кольцо на его пальце – перстень с бирюзой. Он никогда его не снимает.

Мясо нежное и вкусное.

– Пива-то как хочется… – тяну я, и хозяин достает из холодильника банку пива.

– Все равно сейчас клиентов нет, – говорит он, – так что можешь отдохнуть. Ближе к ночи, наверное, придет З. с компанией, будет много работы. Тебе необходима подзарядка.

Мы смеемся.

«Какой он все-таки хороший, – думаю я. – Просто замечательный! Я так его люблю».

– Неплохой бар получился, правда? – говорит хозяин. – И ты, и другие девчонки – вы все такие милые. И работаете хорошо. И атмосфера тут у нас приятная. Можно расслабиться, отдохнуть. Если б мне кто сказал лет тридцать назад, что я буду хозяином такого славного места, я бы ему ни за что не поверил.

За окном трещат цикады.

Слышно, как разговаривает мать со своим малолетним сыном, проходя мимо нашего окна.

– Вот выпьешь вечером пива, закусишь мясом, и наступает ночь. Такая ласковая – ласковая, а вокруг разлита любовь. И так хорошо на душе становится, что сердце сжимается от грусти… – говорю я. – Зачем все эти разговоры про то, кто что думал тридцать лет назад? От них только вред. Они – начало конца. А ведь я тоже так люблю этот бар. Люблю вас, люблю клиентов и девочек – официанток. Я не хочу никого терять.

Хозяин смеется.

– Не волнуйся, я теперь в этом бизнесе до конца жизни, – говорит он.

Я открыла глаза и очутилась в холодном зимнем утре, в котором, кроме меня самой, не было ничего общего с моим теплым сном.

Мне стало так обидно и грустно, что я чуть не расплакалась.

Ну почему, почему люди так по-дурацки устроены?

Почему нам так трудно жить? Почему с каждым днем все больше людей и мест, о которых нам трудно вспоминать без слез? Зачем все эти бесконечные повторения одного и того же мучительного чувства? Зачем нам эта печаль?

Сон не отпускал меня. Его энергия все еще владела мной, рождала во мне эти невеселые мысли.

17. Без напряга

– В тебе и правда что-то изменилось! Только вот не могу сказать, что именно… – произнес Рюичиро, открыв дверь и увидев за дверью меня.

Я не люблю встречать с самолета людей, возвращающихся из-за границы. Даже если это очень близкие мне люди. Никогда не езжу в Нариту[36].

Потому что, окажись я на их месте, я бы не хотела, чтобы меня – усталую и помятую после многочасового утомительного полета – кто-нибудь встречал, пусть даже из самых лучших побуждений.

По дороге из Нариты в Токио нормальный человек, даже если он без памяти тебя любит, думает прежде всего о том, чтобы добраться до дома, принять ванну и поспать. Исходя из этих соображений я не поехала встречать Рюичиро в аэропорт.

Но зато я знала, что с сегодняшнего дня у нас общие восходы и закаты, что мы сосуществуем в едином времени, и этого было достаточно, чтобы ничем не примечательный вечер показался мне самым нежным и самым прекрасным за последние недели. Теперь мы можем часами болтать по телефону.

И ночи будут тихими и длинными.

Все те чувства, которые я с таким трудом сдерживала в себе, заглушала, чтобы не ощущать себя одинокой, теперь распустились во мне одно за другим.

Как цветы навстречу ласковым лучам солнца. Тихо и безусловно.

На следующий день после того, как Рюичиро вернулся в Японию, я поехала к нему в отель.

Ребенком я любила, когда папа возвращался домой из заграничных командировок. Человек, только что вернувшийся из-за границы, всегда немного возбужден, напряжен и окутан приятным, свежим ароматом. Ароматом возвращения к жизни.

Сердцем все еще на берегу океана, но телом уже в Токио, впервые за последнее время (наконец-то!) как следует выспавшийся, Рюичиро выглядел как-то по-новому.

Из окон номера открывался вид на небоскребы Синдзюку. Внизу по городу гулял молодой весенний ветер.

Рюичиро налил мне чаю.

– Может, сходим куда-нибудь? Перекусим… – я вопросительно взглянула на него.

– Отличная идея. Я еще не завтракал с утра. Просто умираю от голода, – сказал он и замолчал.

– Что ты молчишь? – наконец не выдержала я.

– Подыскивал подходящее слово. И кажется, нашел. Даже два, – он улыбнулся. – Ты повеселела и выглядишь счастливой.

Я не только выглядела счастливой, я и в самом деле была счастлива.

Но не наркотическим куцым счастьем, расплата за которое настигает неизбежно и всегда неожиданно. Чаще всего ночью…

Мое счастье, если так можно выразиться, было надежным.

Я как-то внутренне успокоилась.

Мне кажется, что после травмы большую часть времени я пребывала в страшном напряжении именно потому, что мне приходилось жить, ориентируясь на нечто очень сомнительное и расплывчатое, коим являлась в тот период моя память. Ведь нормальные люди не склонны к бесконечным размышлениям о достоверности или, наоборот, недостоверности своих воспоминаний.

Я пыталась не обращать внимания на мучившие меня сомнения, но окончательно преодолеть страх и неуверенность не удавалось. Соответственно, как только сомнения исчезли, я сразу же стала получать удовольствие от повседневной жизни. Каждый новый день нес с собой что-то приятное. Я наконец-то избавилась от напряжения, которое сковывало меня всякий раз, когда я разговаривала с кем-нибудь из своих знакомых.

Как бывало и раньше, утром я просыпалась, открывала окно и впускала в комнату мягкий солнечный свет, пропитанный весенним травяным запахом. На сакуре набухали почки, еще немного – и сад за окном наполнится розовым пенным цветом. Я любовалась этим цветением каждый год, я буду любоваться им и в этом году. Жизнь продолжается, течет своим чередом. И это так странно… И кажется еще более странным именно потому, что воспринимается как странность. Откуда-то изнутри во мне поднималось то, что можно было назвать сутью моего «я», и теперь все представало предо мной в ином, более ярком свете. Я словно стала лучше видеть.

Люди, не гнушающиеся использовать психотропные средства, а также религиозные мистики (и те, и другие, кстати сказать, любят, прежде всего, самое себя), описывая в своих книжках похожее чувство, довольно часто называют его «чувством великого счастья». И теперь я наконец поняла, почему, наблюдая за этим внутренним процессом становления себя как человека, как неповторимой личности, ты просто не можешь не испытывать невероятного счастья. Тебе начинает казаться, что в мире нет такой вещи, которая бы могла этот процесс остановить.

Мой хозяин из «Берриз» как-то раз посоветовал мне прочитать одну такую книжку. И я даже начала ее читать, но бросила, не прочитав и половины. Мне показалось диким, что автор пытается что-то доказать на примере всего лишь собственного счастья, собственного опыта. Но теперь я вдруг поняла, что и у такого подхода есть право на существование. Ведь я сама точно так же испытала желание разделить со всеми это восхитительное чувство обретения новой и такой необычной жизни. Так что нет ничего странного в том, что человек, которому было дано испытать это чудесное чувство, рассматривает свою просветительскую деятельность в области «достижения счастья» как некое высшее предназначение. Он пишет только потому, что все еще помнит тяжелые времена. И если вдуматься, то эта книга написана лишь для него самого. Это «я» нынешнее пишет для «я» прошлого.

Я смогла понять это только теперь, наслаждаясь своим, не похожим ни на чье другое, счастьем.

Это как печаль или психическое расстройство – они тоже всегда индивидуальны.

– Счастливой, – повторил он и крепко прижал меня к себе. – Знаешь, все это время наблюдая за тобой, за тем, как ты меняешься, я понял одну вещь. Человек – это сосуд. И содержание этого сосуда может быть каким угодно. Оно все время меняется. Например, ты можешь проснуться утром другим человеком, и между тобой и каким-нибудь неизвестным прохожим не будет особой разницы. На протяжении всей своей жизни, повинуясь судьбе, ты – одну за другой – вкладываешь в себя новые вещи, но суть твоя остается прежней. Она лежит на самом дне сосуда, почти недосягаемая, но это и есть настоящая Сакуми. Если хочешь, называй это душой – неизменной, постоянной, только твоей. Душа, которая принимает жизнь такой, какая она есть. И радуется ей. Это то, что останется с тобой до самой смерти… От этой мысли мне всегда становится так сладко и одновременно так больно.

– Красиво излагаешь, – засмеялась я.

Рюичиро засмеялся вслед за мной.

Я тоже кое-чему от него научилась, и это кое-что было похоже на теплые весенние лучи солнца, которые наполняли комнату, пронизывали воздух вокруг нас. Как ни крути, а в нашем мире все растет и развивается. И этому есть множество доказательств.

Если двое сильных людей живут вместе, ежесекундно переживая пугающее чувство, называемое «любовью», и это чувство не ослабляет, а, наоборот, укрепляет их души, то это значит, что оба они обладают редким талантом – гениальной способностью держать расстояние. Этот талант позволяет им не раствориться друг в друге, но и не потерять друг друга из виду.

Расстояние должно быть достаточно далеким, чтобы каждый из них мог прочувствовать свою неповторимость, и в тоже время – достаточно близким, чтобы они научились ценить то уникальное пространство, которое создано их искренним чувством.

Однако, осознавая себя частью «пространства на двоих», оба человека бессознательно стремятся к сближению, чтобы лучше видеть друг друга. Они не чувствуют опасности, заключенной в этом сближении.

Но недаром Рюичиро был писателем – он умел оставаться неподвижным, умел сохранять идеальное расстояние. Он тщательно оберегал и взращивал то теплое и светлое, как трехмерный солнечный зайчик, пространство, порожденное нашим нежным взаимным чувством и хранившее в себе невероятный потенциал. Одному человеку создать такое не под силу.

Самая замечательная особенность Рюичиро – это четкая расстановка жизненных приоритетов.

Почему-то мне кажется, что для Маю это было самой большой проблемой.

Как-то раз я проснулась посреди ночи от ужасной жажды. Лунный свет неподвижно лежал на потолке, и все было так торжественно и тихо, что я вдруг подумала, что время остановилось и мир кончился. Часы показывали три часа ночи.

Некоторое время я просто лежала в кровати с открытыми глазами.

«Ну вот, – расслабленно думала я. – Опять накатило».

Я уже и не помнила, когда испытывала подобные ощущения в последний раз. Давненько это было…

После того как я выписалась из больницы, я просыпалась с этим чувством почти каждую ночь. Когда я открывала глаза, оно уже было со мной, это непонятное чувство, которое невозможно описать словами.

Как будто ничего больше нет. Как будто я плыву в космической пустоте. Я привыкаю к этому ощущению. Понимаю его умом. Привыкаю к этой мысли.

Где я? Когда я? Что я делала вечером, до того как лечь спать?

Ощущение, что реальность становится все дальше и призрачнее, не покидает меня. Во мне не осталось никаких чувств. Пустая оболочка. Неподвижно лежащее тело. Трехлетнее? Тридцатилетнее? Я не знаю. Где я? Когда? Что я делала весь прошлый день? Все кажется бесконечным сном. И если сейчас кто-нибудь скажет мне: «Ты разве не поняла? Ты же младенец, который вот-вот должен родиться!», то я безоговорочно поверю ему. Кругом такая тишина. Такая пустота. Как чистый лист белоснежной бумаги.

Может быть, я сошла с ума?

Каждый раз, когда это со мной происходило, я задавала себе этот вопрос.

И каждый раз вместо ответа ко мне, не спеша, одно за другим, приходили воспоминания. Как корабль, который после долгого странствия медленно причаливает к таким знакомым, таким родным берегам. Становится на якорь в тихой воде.

Я вспоминаю маму, ее ласковую улыбку, когда она желает мне спокойной ночи.

Вспоминаю дорогих мне людей.

Друзей, которых так давно не видела и неизвестно, когда увижу. Вспоминаю наши встречи и все те прекрасные моменты, которые мы пережили вместе.

… Фейерверки летними ночами… На диком пляже вспыхивают и гаснут светлячки… Ночной снегопад – мы с Маю, сидя на подоконнике, всматриваемся в бесконечный танец белых хлопьев, горит маленькая настольная лампа, по радио передают нашу любимую песню. Мы с сестрой подпеваем вполголоса…

Я с удивлением вспоминаю все это, капля за каплей наполняя пустоту, заново создавая свое пространство. Я становлюсь на якорь.

… Немыслимо багровое солнце Сайпана медленно скатывается с небосклона и тонет в океане. Красноватые отсветы на скулах Сасэко. В закатных лучах ее волосы отливают медью…

Сочетание не менее гармоничное, чем цветущий тюльпан: сочный цвет и ароматный запах.

… Мой брат, совсем еще малыш, бродит по дому в поисках мамы и плачет, а мне хочется смеяться – такой он потешный…

… Тепло, идущее от усталого, отяжелевшего тела Рюичиро… и всех остальных, с кем я когда-либо делила свою постель…

… Ослепительное солнце, когда днем выходишь из кинотеатра…

… Я сажаю в саду дерево, ощущаю коленями прохладу земли…

Обрывочные образы – их даже трудно назвать воспоминаниями, но как бы я мне хотелось, чтобы они навсегда остались со мной. Хочу жить, хочу помнить, хочу быть причастной!

«Хочу быть причастной!» Это звучит как молитва.

«Пусть беды минуют моих детей и родителей, минуют мой дом и мое поле. Пусть этот год принесет мне удачу, чтобы сердце мое наполнилось счастьем» – вопль, обращенный туда, куда всегда обращают свои молитвы люди – с самых древних пор и до наших времен.

Судьба непредсказуема. Мы не знаем, что будет с нами завтра, что будет с нами в следующий момент… Скажем, я ударилась головой и осталась жива, хотя с таким же успехом могла удариться головой и умереть прямо на месте, или в больнице, или еще тысяча разных вариантов, не один из которых невозможно предугадать, а это значит, что все они в одинаковой степени возможны. Именно поэтому мысль о том, что мы оказались «сейчас и здесь» совершенно случайно, на уровне инстинкта вызывает в нас страх.

После того, как я пришла к этому выводу, мне как-то полегчало. Я вылезла из кровати и спустилась на кухню налить себе что-нибудь попить.

В результате я сварила себе кофе.

Обжигаясь, начала пить, и тут мое внимание привлек конверт, лежащий на кухонном столе. Я прочла надпись на конверте и от удивления чуть не подавилась горячим кофе. Это была ознакомительная брошюра из частной школы-интерната для аутичных и проблемных детей, неприспособленных к учебе в обычной школе. Нетрудно было догадаться, что все это означало.

Почему же никто мне об этом не сказал? Неужели с братом действительно все так серьезно? Погодите, но он же снова начал ходить в школу. Я сама видела – и вчера, и позавчера…

Как это получилось? Ведь на Сайпане мы с братом были не разлей вода, а теперь он отдалился от меня настолько, что я даже в общих чертах не представляю себе, что с ним происходит.

Казалось бы – живем под одной крышей, едим чуть ли не из одной тарелки…

Все это неприятно меня удивило.

На следующий день я спросила про школу-интернат у Джюнко.

– Ешио сам захотел там учиться, – ответила мне она. – Сам принес домой эту брошюру. Они с Юкико сегодня туда поехали на собеседование.

– А в чем проблема с обычной школой? Не понимаю, что за срочность?

– Ну… честно говоря, с тех пор как вы вернулись с Сайпана, он ни разу в школе не появлялся. Но мы только на прошлой неделе об этом узнали.

– Что?! – я не поверила своим ушам.

– Он прогуливал занятия.

– То есть рюкзачок – это как бы для маскировки?

– Ну да. Но это еще не все. Кто-то из его новых взрослых друзей ежедневно звонил в школу и каждый раз придумывал какую-то уважительную причину. Поэтому-то мы так долго ничего не знали.

– Я тоже ничего не знала.

– Мы уже догадались. Хотя сначала думали, что это ты звонила в школу и покрывала Ёшио. Собственно говоря, именно поэтому мы не очень волновались – мало ли, может быть, ты снова что-то придумала оригинальное, вроде этой вашей поездки на Сайпан. Но в школе нам сказали, что звонил мужчина. Вот тут-то мы с Юкико и запаниковали.

– Ёшио, кажется, говорил про каких-то новых друзей. Вы что-нибудь про них знаете?

– Ровным счетом ничего. Он отказался про них рассказывать. Сказал только, что в обычной школе ему не нравится и что если уж где-то учиться, то тогда в таком вот частном интернате. – Джюнко вздохнула. – Даже непонятно, что это с ним такое…

– Извините, что на вас все это свалилось, – сказала я. – У нас в семье все какие-то чокнутые, все с проблемами.

В ответ Джюнко улыбнулась.

В конце концов – она уже который год жила с нами вместе и давным-давно стала частью нашей семьи. А мы стали частью ее. Вот поэтому-то она так и беспокоилась за Ёшио.

Семья – это такая штука, которая все время растет. Чем чаще ты меняешь место жительства, чем с большим количеством людей делишь, как говорится, стол и кров – тем больше становится твоя семья. Это бесконечный процесс.

Я не знаю, хорошо это или плохо, но, как только с Ёшио начались проблемы, вдруг выяснилось, что в характере Джюнко, которая на первый взгляд казалась обычной домохозяйкой, присутствуют все те черты, которых всегда так не хватало нам с мамой. В ней чувствовалась самая настоящая материнская страсть или, если хотите, материнская чувственность.

В такие вот моменты я любила Джюнко больше всего и каждый раз думала о том, что, даже если когда-нибудь ей придется уехать от нас, она все равно навсегда останется членом нашей семьи.

Разве это не удивительно?

Пока мы разговаривали с Джюнко, мама с Ёшио вернулись домой.

– Может, сходишь с ним куда-нибудь? – спросила мама. А брат, не говоря ни слова, но с таким лицом, будто вот-вот заплачет, поднялся к себе в комнату.

Мама взглянула на меня, и этого взгляда мне вполне хватило, чтобы понять, что часть вины за происходящее она относит на мой счет. Она не стала ничего объяснять, но было ясно, что вариант, когда брат запирается в комнате и в полном одиночестве плачет там несколько часов подряд, ее не устраивает. Значит, она дает добро, чтобы мы с Ёшио поехали вдвоем в город и где-нибудь перекусили. Ну хорошо.

– Нет проблем, – только и сказала я и отправилась на второй этаж за братом.

Брат валялся на кровати с таким потерянным видом, что от жалости к нему у меня буквально слезы навернулись на глаза.

Но это была не та светлая жалость, которую испытываешь, скажем, к потерявшемуся котенку, а гораздо более сильное, глубокое чувство. Я слишком хорошо знала, что сейчас чувствует брат, знала, как он страдает от собственного бессилия, и мне было до глубины души жалко его, но я не знала, как ему помочь.

Однако страдания брата не поколебали моего вновь обретенного счастья.

– Ёшио, пошли куда-нибудь поедим, – сказала я с улыбкой.

– Мне что-то не хочется. Ты меня немного утомляешь своим счастливым видом, – сказал он. Как всегда, в своем репертуаре. Мальчик знает, что сказать, чтобы уколоть побольнее. Он словно видит меня насквозь.

Откуда это в нем? Зачем ему это странное и страшное умение? Эта интуиция, которой и у взрослых-то днем с огнем не сыщешь? Что он будет с ней делать?

– Ну смотри. Только тут тебя никто кормить не собирается – мама с Джюнко, пока все косточки тебе не перемоют, к плите не подойдут. Поэтому лучше соглашайся. Я расспросами тебя мучить не буду. Ну, по поводу того, что ты собрался переходить в спецшколу. В конце концов, это твое личное дело, – сказала я. – И вообще, ты здорово нас всех обманул. Я была уверена, что ты ни одного занятия не пропустил с тех пор, как мы приехали с Сайпана.

От этой нехитрой лести настроение у брата явно улучшилось. Он с гордостью сказал:

– Это было не так-то просто, как ты думаешь. Но на этот раз решил тебя не ввязывать. Зачем тебе лишние проблемы?

– И где же ты бродил целыми днями?

Он помолчал, но все же ответил:

– Ездил туда-сюда на электричках. Гулял у реки. Знаешь большую насыпь вдоль Тамагавы[37]? Ну вот… потом с людьми знакомился. В основном со взрослыми, конечно. С некоторыми – потому что у них способности типа моих, а с некоторыми – просто потому, что они люди хорошие. Они мне много всего интересного рассказывали. Обедом кормили. А один раз я с каким-то пацаном, ну… как бы малолетним преступником, ходил на кражу, – он усмехнулся. – Ну не кража, конечно, а так – баловство одно. Мы просто коробку конфет из магазина утащили и печенья немного. Я его потом больше не видел, этого преступника. Неплохой пацан оказался. Мы с ним в зале игровых автоматов познакомились. Он меня мороженым угостил.

– Тебя если послушать, то выходит, что ты ради угощения с кем угодно готов дружить, – сказала я.

Мне уже было ясно, что Ёшио решил для себя успеть в этой жизни как можно больше. Захотел поскорее стать взрослым и сразу же принялся выполнять задуманное.

– А что такого? У меня же нет денег. Ну в смысле, так чтобы на еду хватило или что-то такое.

– Ну это да.

В этом он был прав, конечно. А то, что в городе ему попадались всякие сектанты-мистики и хулиганье, – тут уж ничего не поделаешь. Но зато он был сам по себе, почти что взрослый, независимый. И ему очень хотелось этим похвастаться, хоть он и сдерживался изо всех сил.

Значит, еще не все потеряно. Значит, он просто ищет способ самоутвердиться, стать более уверенным в себе. А я-то, честно говоря, уже нарисовала себе гораздо более печальную картину: Ёшио, над которым жестоко издевается вся школа… ну или что-нибудь в этом роде.

– Знакомиться с новыми людьми – это, конечно, дело хорошее. Но все-таки я бы на твоем месте была поосторожнее. Мало ли на кого попадешь. Вдруг это окажется какой-нибудь похотливый любитель маленьких мальчиков? Что ты тогда будешь делать?

– Не волнуйся, не окажется. Я же чувствую, с кем стоит дружить, а с кем нет. В этом городе все люди чем-то заняты, чем-то озабочены. Так, чтобы у человека было по-настоящему свободное время, – такого почти не бывает. Даже те, кто кажется абсолютными бездельниками, – знаешь, что там у них на самом деле внутри творится! Настоящая буря. Они только делают вид, что расслабились. И те, кто по парку беззаботно гуляет, и те, кто вдоль реки по насыпи ходит. Это только видимость, – поделился со мной своими наблюдениями брат. – Я таких «деловых» сразу чувствую. Мне даже говорить с ними не надо, они только подходят, а мне уже неприятно, и я сразу ухожу. Я знакомлюсь только с теми, кто по-настоящему свободен и ходит по городу с пустой головой. Просто живет, и все.

– Понятно, – сказала я. – Так как насчет пойти и перекусить где-нибудь в городе?

– Слушай, можно тебя кое о чем попросить? У меня просто денег нет, а так бы я сам, конечно, справился…

– Это ты о чем? О еде?

– Да нет же. Я хочу увидеть папу, – сказал брат и поспешно добавил: – Только не надо меня утешать и не надо рассказывать мне никаких историй, ладно? Я просто хочу встретиться с ним и спросить у него одну вещь.

В принципе, наша мама, после того как развелась, не то чтобы запретила, но как-то дала нам понять, что ей не хочется, чтобы мы встречались с ее вторым мужем. Честно говоря, я даже не знала, в чем заключалась причина развода. В общем, было понятно, что мамане очень-то обрадуется, если узнает, что Ёшио встречался с отцом. Наверное, она решила для себя что-нибудь вроде: «Вот дорастет до того возраста, когда сам сможет к нему ездить, – пусть ездит, сколько хочет». И с сыном на эту тему она никогда не разговаривала. А Ёшио, скорее всего, не решался первым заводить об этом разговор.

Его отец после развода жил в Йокогамме.

– Хорошо, давай съездим к твоему папе. Заодно перекусим в Китайском квартале.

– Честно?!

– Ну да. Только мама все равно рано или поздно об этом узнает…

– Это понятно.

Добираться до Йокогамы было быстрее всего на машине, и я предложила позвонить Рюичиро и попросить, чтобы он нас отвез в Китайский квартал. Но брат наотрез отказался.

– В чем дело? Ты в последнее время как-то к нему охладел, – сказала я.

С тех пор как Рюичиро вернулся с Сайпана, они еще ни разу не виделись. И, судя по всему, Ёшио не особенно жаждал этой встречи. Я списала все на банальную ревность.

– Ладно. Мне все равно. Тогда поедем на электричке. – Я решила закрыть тему, но брат мялся – было видно, что он хочет что-то сказать.

– Ну говори уже. Что там еще?

– Сакуми, – наконец выдавил из себя брат. – Ты, наверное, не знаешь, что он тебя обманывает.

– Неужели? Может быть, у него есть незаконная жена и целый дом детей? – я даже улыбнулась.

– Нет. Жены у него нет, – буркнул брат.

– А что тогда? Теперь я от тебя не отстану, пока ты мне не расскажешь!

– Ну… может быть, ты слышала, что Маю сделала два аборта? Оба раза это были дети Рюичиро.

– В первый раз слышу, – сказала я, удивившись не столько этой новости, сколько тому, что брат так свободно употребил слово «аборт». – И надеюсь, что от тебя – в последний. «Аборт» – не самое подходящее слово для мальчика твоих лет. К нему, знаешь ли, очень быстро привыкают. Ты глазом моргнуть не успеешь, как у тебя на руках уже будет какая-нибудь беременная девчонка.

Ну надо же! Наверное, это он от своего знакомого хулигана ума-разума понабрался.

Вне всякого сомнения, у моего малолетнего брата, во-первых, был талант видеть вещи, которые обычный человек не может увидеть, и, во-вторых, он обладал способностью извлекать из этого пользу. Кроме того, брат знал, как обращаться с людьми, – он умел понравиться и мог подружиться с кем угодно. Но я вовсе не собиралась спускать ему все с рук только потому, что он еще ребенок. Впрочем, сейчас все было немного по-другому. Он не пытался извлечь пользу, а искренне боялся, что я расстроюсь. Ёшио казался грустным и озабоченным.

– Ну, хорошо. Откуда ты это знаешь? Тебе Рюичиро сказал?

– Сакуми, извини, что я вообще об этом заговорил… Ты только не расстраивайся, ладно?

– Да я не расстраиваюсь… – Я помолчала. – Это вон когда было – никто уже и не помнит. К тому же, скорее всего именно Маю так захотела. Дети ей были совсем ни к чему. За исключением тебя она вообще детей не очень любила. Думаю, потому, что сама так и осталась ребенком на всю жизнь. Хотя странно, что она ничего мне про это не рассказывала. А потом умерла… Но самое странное не это, а то, что они с Рюичиро занимались сексом. Это как-то слишком обычно, что ли… Слишком «как у всех». Тебе так не кажется?

Видимо, брат ожидал какой-то другой реакции. Он удивленно посмотрел на меня и сказал:

– Не знаю. Так, значит, ты не расстраиваешься?

Вместо ответа я спросила:

– Скажи, Ёшио. Ты ведь очень любил Маю, правда?

Нет ничего удивительного в том, что нежная и женственная Маю нравилась маленькому карапузу Ёшио гораздо больше, чем наша Шива-подобная мама или я с моими мальчишескими замашками. Брат с детства любил женщин, и, наблюдая за ним, я часто думала, что, когда он вырастет, у него будет немало проблем именно из-за них.

Находясь рядом с Маю, я чувствовала примерно то же, что и брат, с той только разницей, что я довольно быстро научилась противостоять ее очарованию. Маю принадлежала к тому типу женщин, которые старательно завлекают мужчин, пока те, сами того не замечая, не увязают по уши в этом стоячем болоте под названием «совместная жизнь» и уже не могут никуда убежать. Эти женщины живут по строго установленным правилам, и стоит всего лишь один раз связаться с ними, и шансов вырваться из липкой паутины, которой они молниеносно опутывают тебя, уже не остается. Разумеется, что в такой ситуации, когда ты спутан по рукам и ногам, просто невозможно быть счастливым. У тебя не остается альтернативной реальности, в которой можно бы попробовать найти хоть какое-то подобие счастья… Маю не понимала, не знала себя. В ней было что-то настолько темное, что временами мне становилось страшно, и я благодарила бога, что он не создал меня мужчиной.

Женщины терпеть не могли Маю за ее притягательное очарование, поэтому у нее никогда не было подруг. Только друзья и приятели – сплошь мужского пола. Она была королевой своей маленькой вселенной. Это было ее убежище, куда она подсознательно стремилась в попытке избежать жестокостей и обид, которые таил в себе большой мир.

Конечно, я тоже хороша – живу с человеком, который не устоял перед чарами Маю, но я лучше, чем кто-либо, знала, что устоять было практически невозможно. Маю всегда добивалась своего, и, может быть, Рюичиро полюбил ее именно за эту упорность и настойчивость.

– Так откуда ты знаешь про эти аборты? Ты мне так и не ответил.

– Мне снова приснился сон, – сказал брат. – Но при этом это был не сон. Ты мне веришь?

– Ёшио, я всегда тебе верю. Так что ты можешь расслабиться и перестать меня об этом спрашивать.

– В общем, я встретился с Маю.

Ёшио рассказал мне, что вначале он оказался в каком-то незнакомом месте: там был длинный коридор, увешанный цветочными гирляндами и заставленный вазами. По обе стороны коридора тянулись ряды дверей. Двери были занавешены цветными полотнищами – для каждой двери свой цвет. На стенах висели плакаты и афиши. Брат сказал, что ему показалось, будто он находится в отгороженной части какого-то просторного помещения.

Я знала это место – закулисье театра, где тогда работала Маю. Это было как раз то время, когда они съехались с Рюичиро. Она сыграла всего в одном спектакле, но получила прекрасные отзывы от критиков. Пожалуй, лучшие за всю свою карьеру. Коридор с дверьми – это, скорее всего, гримерные позади сцены.

В коридоре было шумно, туда-сюда сновали люди. Двери открывались и закрывались. На одной из дверей Ёшио заметил табличку с именем Маю. Он откинул занавеску и толкнул дверь.

В комнатушке все было вверх дном. Посреди этого беспорядка на маленькой круглой табуретке сидела Маю. Ее волосы были забраны на затылке в хвост, на лице – густой слой белил. Она отражалась в большом – во всю стену – зеркале, обрамленном электрическими лампочками.

Ёшио сказал, что на Маю было надето что-то золотистое. Я сразу вспомнила этот костюм – в спектакле сестра исполняла роль богини милосердия Каннон, и золотой костюм богини был сшит каким-то известным модельером. Это одеяние и вправду выглядело впечатляюще!

Брат страшно обрадовался, увидев Маю. Он едва удержался, чтобы не обнять ее, – что-то подсказывало ему, что этого делать не стоит. К тому же его немного пугало мертвенно белое из-за грима лицо. Как у привидения. Все происходило во сне, но Ёшио прекрасно знал, что на самом-то деле Маю давно умерла.

– Ёшио, малыш. Садись скорее, – ласково сказала Маю.

Ёшио послушно сел, не сводя с нее глаз. В своем золотом костюме она сияла перед ним и казалась живее живой.

– Знаешь, у меня были два ребеночка. Но они так и не родились, – сказала она.

Ёшио не совсем понял, о чем она говорит.

– Это единственное, о чем я теперь жалею. Пожалуйста, скажи об этом Сакуми. И еще скажи ей спасибо за то, что вы вспоминали меня, когда были на Сайпане. В этих чудесных джунглях. Было что-то еще… Ах да. Наверное, ей будет интересно узнать, что первый иероглиф ее имени вовсе не означает «молодая луна», как она всегда думала. Мама уже и сама не помнит, почему они с папой выбрали именно этот иероглиф. Папа, кстати, очень из-за этого расстраивается… Не забудь передать это моей старшей сестричке, ладно?

Ёшио кивнул.

– Ну вот и хорошо! Ты замечательный малыш. Пожалуйста, обязательно вырасти хорошим человеком. – Маю улыбнулась.

– Я вырасту счастливым! – сказал брат со слезами на глазах.

Он вдруг понял, насколько все, происходящее сейчас, мучительно для Маю. Явившись к нему во сне, она сделала почти невозможную вещь.

– Ты знаешь, что такое гранд-финале? – спросила она.

Брат отрицательно покачал головой.

Маю торопливо заговорила, словно боясь не успеть:

– Ну, может быть, ты еще узнаешь, что это такое. А для меня все уже кончилось. Наверное, когда-нибудь меня снова ждет перерождение на земле. Но, честно говоря, я бы не хотела с этим спешить. Всю свою жизнь я спешила. И в этом только моя вина. Больше никто не виноват. Ты, Ёшио, тоже любишь спешить. Будь осторожнее, ладно? Не перестарайся, как это сделала я.

Не торопись. Наслаждайся жизнью. Не упускай ничего из виду – ни мамину готовку, ни новый свитер, ни улыбки на лицах школьных друзей. Обращай внимание на мир вокруг: на строителей, которые начали строить дом по соседству, на голубое небо, на свою ладошку… Иногда ты вдруг перестаешь чувствовать, что ты живешь, но стоит оказаться в гримерной перед последним выходом на сцену – и все становится на свои места.

Быть рядом с мамой и папой, встречать незнакомых людей и здороваться с ними – все это как глоток вкуснейшей воды. Если ты не будешь пить каждый день – ты не сможешь жить. Это правило. Кто не пьет, хотя кругом полно воды, тот погибает от жажды. Извини, что я так непонятно говорю. Я так и не поумнела за это время. Но я ни о чем не жалею. Так и скажи Сакуми. И маме, и всем остальным…

Когда я училась в школе, то во время летних каникул я делала все заданные на лето уроки в течение первой же недели и потом завидовала всем своим одноклассникам – они-то всегда тянули до последнего и доделывали задания буквально за день до начала учебного года. Я уже тогда боялась не успеть… Если когда-нибудь у меня снова будет возможность вести дневник, то я не буду спешить. Буду делать в нем записи каждый день. Буду писать про жаркое лето, про солнечные лучи, про все то, что я думала и чувствовала в этот день… Я просто слишком спешила. Вот и все…

Ёшио кивнул.

Маю с улыбкой поднялась с табуретки и взяла со стола термос, словно предлагая брату выпить чаю… На этом сон закончился.

Ёшио открыл глаза. Маю нигде не было. Он лежал в своей постели.

Вот и весь рассказ.

Всю дорогу в электричке, которая везла нас в Йокогаму, я размышляла над смыслом этого сна.

За окном уже начало темнеть. Загорелись городские огни.

Электричка, тихо покачиваясь, спешила доставить множество самых разных людских жизней во множество самых разных мест.

Мне было грустно. Мысли о Маю навевали на меня тоску. И все. И больше ничего.

Неужели я всегда буду так чувствовать? До самой смерти – пока не умру и не окажусь там, где сейчас находится она?

Как бы мне хотелось снова увидеть ее. Переиграть все по новой…

Почему же мне так грустно?

Я так любила ее, так ненавидела. Как бы мне хотелось снова прикоснуться к ней…

Все повторяется. Бесконечное движение по замкнутому кругу.

С вокзала я позвонила папе Ёшио. Он очень удивился, но сказал, что планов на вечер у него никаких и что прямо сейчас он выходит из дома.

– Ждите меня в чайной на входе в Китайский квартал, – сказал он.

Сколько же лет прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз?

От этой мысли я почему-то почувствовала себя неуютно и даже немного разволновалась. А ведь было время, когда я, молодая девчонка, жила с ним под одной крышей, называла его «папочка» и стирала его белье. Это было странное, но счастливое время.

К тому времени, как «папочка» появился на пороге чайной, мы с Ёшио успели выпить несколько чашек разных китайских чаев и съесть парочку кунжутных пирожных. Настроение у нас было отличное.

В свитере и поношенных джинсах «папочка» выглядел достаточно молодо, но с тех пор, как мы жили в одном доме, морщин у него прибавилось и, кажется, он немного усох.

– Вы что же, сбежали из дома? Заговорщики! – сказал он и улыбнулся. Потом лицо его приняло серьезное выражение, он сощурился, пристально посмотрел на Ешио и, умиротворенно вздохнув, улыбнулся еще шире, чем раньше.

Брат заулыбался в ответ. Напряжение спало. Радостное, довольное лицо отца было лучшей наградой для сына. «Я хоть и далеко, но люблю тебя не меньше, чем раньше, – словно говорило это лицо. – Я тоже скучал по тебе».

Слова здесь были абсолютно не нужны.

– Ёшио, ты так вырос, – наконец сказал «папочка».

– Папа! – только и ответил брат. Казалось, он вот-вот заплачет.

– Сакуми, а ты так изменилась, что тебя просто не узнать. Повзрослела. Я уже и не помню, когда я видел тебя в последний раз.

– Наверное, на похоронах Маю.

– Ну-да, ну-да… Жалко ее все-таки. Такая молодая была девочка… Неужели я так давно тебя не видел? Странно. Мне почему-то казалось, что прошло гораздо меньше времени… А как поживает ваша мама?

– Мама как всегда – весела и здорова.

Странный у нас получался разговор – разговор двух взрослых, чужих людей.

Но ведь он и был для меня чужим, этот моложавый дядечка, с которым когда-то мы жили вместе. В одном доме. Раньше у нас была причина не быть чужими, теперь она исчезла. Кто бы мог подумать, что наличие причины – это так важно?

Наша квазисемья вышла из чайной.

Теперь мы шли по главной, самой шумной улице Китайского квартала. Вокруг была толкотня и суматоха. Веселые, праздничные лица. Как будто мы неожиданно очутились на каком-то красочном иностранном празднике. По обеим сторонам улицы стояли лоточники и продавали горячие китайские лакомства, от которых шел аппетитный пар. На входе в каждую лавку стояли коробки и корзины, набитые незнакомыми заграничными продуктами.

Я любила гулять по Китайскому кварталу. Когда мы приехали сюда в первый раз, я так возбудилась от здешнего шума и суматохи, что у меня даже кровь пошла из носа. Тут же вокруг нас собралась толпа, все начали давать советы. И мама потом мне рассказывала, что в тот раз ей было очень стыдно за меня.

Яркая, безостановочная круговерть этого места пробудила во мне какое-то новое, теплое чувство. Гасли и загорались бесконечные ряды дешевых неоновых вывесок, в вечернем воздухе мимо меня проплывали лица завсегдатаев и восхищенных гостей. Как я любила эти улицы и улочки, забитые под завязку разнообразными лавками и сувенирными магазинами, и нескончаемый людской поток…

Китайский квартал существовал сам по себе. Он был отдельной вселенной со своими правилами и порядками. Все здесь было странно и необыкновенно.

Брат шел рядом с «папочкой», крепко держа его за руку.

«Папочка» что-то рассказывал Ёшио про те лавки, мимо которых мы проходили. Ёшио внимательно слушал. Лица обоих светились тихой радостью.

«Здорово, – подумала я. – Прямо как во сне».

Мы не спеша шли по многолюдным улицам. И в лицах прохожих мне чудилась та же светлая радость, которую я читала на лицах дорогих мне людей. Эти лица впитали в себя прелесть вечера и эти восхитительные аппетитные запахи… Где-то готовится ужин, посреди стола стоит чайник с горячим ароматным чаем. Идут люди. Уловив этот аромат, кто-то вспомнит о своих дедушке и бабушке, кто-то о свадьбе, кто-то о похоронах. О поездке за границу и о сувенирах, привезенных из этой поездки…

Запах, вызывающий в нас ностальгию. Все места, где живут люди, обладают этим характерным запахом – запахом жизни. У каждого из нас есть родители: мать и отец. Мы помним их с детства. Как они меняют нам пеленки, как они ссорятся. Чем больше людей, тем больше воспоминаний.

Все, кто идет сейчас рядом с нами по улице, несут с собой свои воспоминания. Богатые ли, бедные ли – ночью, укрывшись одеялом и смежив веки, – все видят сны.

Теплые, влажные сны.

Я тоже иду сейчас по этой улице. А потом я умру. Но город останется жить. И все также здесь будут ходить шумные толпы… Как хорошо, что это так. Как странно… Как грустно… Я уже почти не чувствовала собственного тела – оно превратилось в газ, стало настроением.

Плывя в людском потоке, я думала о том, что все мы всего лишь исчезающие фантазии…

– Вы до сих пор преподаете в университете? – спросила я у «папочки».

К этому моменту мы уже закончили ужинать и теперь, сытые и расслабленные, доедали традиционный десерт из тапиоки.

– Ну да. Пока вроде меня не увольняют.

«Папочка» был специалистом по азиатским литературам и знал около десятка разных языков.

– Может, мне пойти учиться в твой университет? – сказал Ёшио, глядя на отца.

– К тому времени я, наверное, уже выйду на пенсию и буду заниматься своими любимыми исследованиями. Преподавание – штука утомительная.

– Я слышала, вы снова женились и у вас ребеночек родился, – сказала я.

– Ребеночек? – удивленно сказал Ёшио. – Значит, у меня есть брат? Или это сестричка?

– Сестричка, – улыбнулся «папочка». – Ей годик всего. Мы ее назвали Шёко – от китайского иероглифа «величественный». Как видите, все очень незатейливо. Откровенно говоря, дурацкое имя, но теперь уже поздно.

– Ну почему же дурацкое? Может быть, с таким именем ее ожидает великое будущее, – сказала я, хотя в душе была согласна с тем, что имя и правда незатейливое.

– Кстати, Сакуми, твое имя тоже имеет китайские корни. Только история там гораздо интереснее, – сказал «папочка».

Мы с братом подумали об одном и том же и обменялись удивленными взглядами.

– А я-то всегда думала, что у меня японское имя. «Красота молодой луны». Разве не так? По крайней мере, мама мне именно так рассказывала…

– Я не знаю, почему тебя решили назвать именно так: видишь ли, вопрос о твоем имени решал не я. Но насколько я знаю, к «молодой луне» это не имеет никакого отношения. Может быть, твоя мама забыла обо всем за давностью лет, а может быть, просто перепутала.

– Ну, хорошо. А что же тогда означает мое имя? – спросила я.

– Если пересказывать всю историю вкратце, то твой папа, если помнишь, читал очень много книг по экономике. В том числе и всякие популярные околоэкономические книжки. Например, книги о том, как преуспеть в бизнесе и так далее. Так вот – первый иероглиф для твоего имени он отыскал в одной из таких книжек. Там пересказывалась одна древняя китайская легенда, которую я тоже случайно знаю – еще студентом ее читал и запомнил.

– Какая еще легенда?

– Давным-давно в Ханьском царстве-то есть в древнем Китае – жил один человек по имени То Хо Саку. Он хоть и слыл чудаком, но, тем не менее, пользовался уважением императора. Из императорского дворца ему часто присылали дорогие подарки, но То Хо Саку обращался с присланными дарами так, как если бы они ничего не стоили. Если это была ткань – он небрежно набрасывал ее себе на плечи и отправлялся на прогулку. Если это была дичь, он клал сырое мясо себе за пазуху и так и ходил с ним целый день, пока оно не начинало пованивать. Деньги он тратил на женщин и вообще вел себя в высшей степени странно.

– Какая ужасная история! – возмущенно сказала я. – Что в ней хорошего?!

– Подожди, это еще не все. Сейчас начнется самое интересное. Короче, люди начали называть То Хо Саку чудаком прямо в лицо. В ответ на это он всегда говорил одно и тоже: «Древние люди скрывались глубоко в горах, а такие как Саку скрываются в императорских чертогах». Вот такая легенда.

– Ну и? – сказала я не очень вежливо. – Не вижу для себя ничего интересного.

В принципе, смысл истории был более-менее понятен. Но почему Маю захотела, чтобы я об этом узнала? Зачем ей это?

– Вариант с луной более романтичный. Для женщины как-то больше подходит, – сказал брат.

– Может, и так, но в случае с Сакуми, если не ошибаюсь, – сказал «папочка», – имя вполне соответствует своей хозяйке.

– Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, – улыбнулся брат.

– Я тоже понимаю, – сказала я, – но меня это мало утешает.

Во всей этой истории была только одна необъяснимая вещь – приветливость Маю. С чего это она вдруг стала такой дружелюбной? Что ей понадобилось?

– Ну что ж. Я просто подумал, что тебе будет интересно, – сказал «папочка». – Извини, если

что не так.

Я вспомнила, каким неуверенным в себе был этот мужчина в те времена, когда жил с моей мамой. Как он ревновал ее, как страдал. Теперь все изменилось – он успокоился, поверил в себя.

Мне не хочется думать о том, что их с мамой отношения с самого начала были ошибкой, но, кажется, сейчас он наконец-то нашел себе подходящее место, уютный дом, новую семью.

Мой брат рядом со своим отцом снова стал ребенком. Он весело улыбался, глаза его сверкали. Наверное, это умение молниеносно возрождаться к жизни и есть молодость…

Сажая нас в такси, «папочка» несколько раз повторил, чтобы мы обязательно приезжали еще. Перед тем как дверь закрылась, он попросил водителя, чтобы тот провез нас по мосту Йокогамма Бэй Бридж. Наконец мы тронулись с места. Обернувшись, мы с Ёшио смотрели через заднее стекло на «папочку», который махал нам рукой, до тех пор, пока не потеряли его из виду.

В конце концов Ёшио так ничего и не спросил у отца. По крайней мере, за всю нашу прогулку они не обсудили ни одной серьезной темы. Но я была уверена – то, что Ёшио хотел узнать, он узнал и без всяких слов.

Я знаю, что это за «одна вещь», которую брат хотел выяснить у отца.

«Сын я тебе или нет?» – Ответ был очевиден уже на первой минуте нашей встречи, когда «папочка» пристально вгляделся в него и расцвел широкой улыбкой. И потом было еще множество доказательств: то, как они шли, взявшись за руки, и то, как он махал нам на прощанье. Все эти жесты были пронизаны искренней отцовской любовью. Я даже растрогалась. Наше такси ехало по шоссе, словно впереди нас ждало продолжительное путешествие – десятки и сотни тысяч километров.

Я и мой брат.

Уехать вдвоем далеко-далеко.

Это чувство усилилось еще больше, когда мы свернули на скоростную трассу и наконец выехали на сияющий в ночи над заливом гигантский мост в форме буквы «Н». Мы мчались по мосту. В порту, покачиваясь на волнах, тихо дремали корабли, освещая своими огнями морскую поверхность. Красные, оранжевые, белые. Далекие и близкие.

На выезде с моста дорога свернулась спиралью. Фары выхватывали из темноты блестящие стрелы и треугольники, указывающие на направление поворотов. Это было восхитительное зрелище. Мы скользили через ночь в сверкающем световом потоке. Искрящийся пейзаж пролетал за нашими окнами.

– Как будто Млечный Путь! – воскликнул Ёшио. – Ты раньше когда-нибудь ездила по этому мосту?

– Ездила, – сказала я. А про себя подумала, что сегодняшняя поездка была самой потрясающей. В тысячу раз лучше, чем все предыдущие.

– Мы с тобой как путешественники! – радостно сказал брат.

Наконец светящаяся спираль осталась позади, и наше такси выехало на обычное скоростное шоссе. Да – мы были как путешественники. Путешественники, которые оглядываются на проделанный путь, спрессованный из таких вот восхитительных моментов, и чувствуют, как их сердца наполняются печалью оттого, что еще одно путешествие закончилось.

Вернувшись в Токио, я позвонила Рюичиро и рассказала ему о сегодняшней поездке. Только про Маю я не смогла ему рассказать. Как-нибудь в другой раз. При личной встрече… Рюичиро очень развеселился, услышав о том, откуда взялось мое имя. Он долго и громко смеялся в трубку, так что мне даже пришлось прикрикнуть на него.

Но этот смех, смех самого дорогого для меня человека, расставил все по местам. Я поняла, что имела в виду Маю и о чем думал мой отец, назвав меня в честь китайского чудака То Хо Саку.

«Все не так плохо, – подумала я. – Все не так плохо…»

18. What about your friends

От Эйко пришло письмо. «Лав леттер фром Гавайи».

Каллиграфический почерк и детская непосредственность. Прочитав это послание, я так и представила ее себе: на загорелом лице счастливая улыбка, в хрупких руках – клюшка для гольфа. Она при полном параде: свободная рубашка поло, элегантные шорты, фирменная бейсболка. Одним словом – Эйко на Гавайях.

Эти строчки были наполнены искренним чувством, которое она испытывает, вспоминая обо мне в этом идеальном месте. Мне было приятно узнать, что она думает обо мне. Это делало меня лучше. Как-то чище, что ли… «В конце концов, я ведь и вправду не такой уж плохой человек», – подумала я.

Брат уехал из дома теплым майским утром.

Ветер трепал ветви деревьев и одежду снующих туда-сюда по улицам людей, и от этого привычный пейзаж казался гораздо более подвижным, чем обычно.

Я встала довольно-таки рано и первым делом отправилась в комнату Ёшио. Брат собирал вещи. В тот момент, когда я заглянула в дверь, он, залитый сияющим утренним светом, стоял, склонившись над чемоданом. Задача была не из легких – количество вещей, которые он собирался взять с собой, явно не соответствовало размерам чемодана. На секунду мне почудилось, будто он уезжает куда-то далеко-далеко, надолго-надолго.

– Слушай, а чем тебе не нравится та школа, в которую ты сейчас ходишь? – вместо приветствия спросила я, стоя в дверях и глядя на его попытки запихнуть в чемодан свое барахлишко. Учитывая обстоятельства, это был не очень тактичный вопрос.

– Отличная школа. Просто я уже устал. Устал искать и не находить друзей. Поверь мне, я старался изо всех сил, но ничего так и не вышло.

– Если дело только в друзьях, то ты бы мог дружить с детьми из этого специнтерната, раз они тебе так нравятся, но при этом учиться в обычной школе. Ты ведь не обязан жить вместе с ними. По-моему, у тебя в классе есть какой-то мальчик, который так и делает.

– Нету у меня в классе никакого мальчика, – сказал Ёшио. – И вообще, что ты от меня хочешь? Я уже решил, что еду, и все.

– Мне будет тебя не хватать, – грустно сказала я. – Я уже чувствую, что без тебя дома станет очень скучно.

– Не грусти, я буду приезжать на выходные, – сказал Ёшио, застегивая чемодан.

Мама в строгом костюме, очевидно призванном подчеркивать ее статус «кормильца семьи», ждала брата внизу. Они обулись и вышли за дверь. Я провожала их взглядом, пока они не скрылись из виду. Пустота сада, купающегося в лучах утреннего солнца, была сегодня особенно выразительной.

На кухне меня ждала Джюнко.

Недопитый кофе темнел на дне маминой чашки, посреди стола сиротливо стоял стакан брата. Это было невыносимо! Как же теперь жить?

Я помню те времена, когда он носился по дому, суматошный, как шумная, но милая зверушка. Он всегда был здесь, а теперь его нет. С того дня, как он родился, и до той самой минуты, как он шагнул с чемоданом за дверь, мысль о том, что когда-нибудь мы будем жить отдельно – в разных домах, городах, странах, – ни разу не приходила мне в голову. Хотя, если вдуматься, что уж тут такого? Было ясно, что когда-нибудь это должно произойти. Но почему так скоро, так неожиданно и при таких неприятных обстоятельствах? Наверное, это из-за нас. Мы все были так увлечены своими заботами, что у Ёшио просто не осталось выхода, кроме как повзрослеть. Так рано и так странно.

– Главное, чтобы Ёшио было хорошо, – сказала Джюнко. – Знаешь, в последнее время я часто думаю, наверное, я тоже скоро уеду – ведь не могу же я жить здесь всегда.

– И вы? Вы тоже уедете? – жалобно переспросила я.

– Ну-ну-ну, что ты как маленькая. Я же не прямо сейчас уезжаю, – улыбнулась она.

Люди ко всему привыкают. Если ситуация остается неизменной изо дня в день на протяжении многих лет, то ты начинаешь воспринимать ее как нечто само собой разумеющееся, даже если на самом деле эта ситуация в принципе не вполне нормальная. Мы жили впятером под одной крышей: мама, мамина подружка – домохозяйка, я, мой младший брат и наша двоюродная сестра. Мы вместе ели, вместе смотрели телевизор, пили кофе. И хотя каждый из нас отстаивал право на свое личное пространство, тем не менее, мы функционировали как один большой организм. Должно быть, некий изначальный дисбаланс, та самая злополучная «ненормальность» ситуации, в конце концов, и проявилась в моем брате. А может быть, и нет. Никто не знает наверняка. Я не стану утверждать, что все это как-то связано с тем, что я потеряла память. Но и полностью отрицать некую взаимосвязь я тоже не могу. Как не могу быть уверенной в том, что мой роман с Рюичиро и мое неожиданное увольнение из «Берриз» не повлияли на развитие событий в нашем маленьком мире.

Думаю, что в той или иной мере повлияло все. И наш мир изменился – ведь это так естественно. Все постоянно меняется. Не к лучшему и не к худшему, а просто меняется, движется, не стоит на месте…

Я помогала Рюичиро искать квартиру. Мы обошли в общей сложности не меньше двадцати мест. Рюичиро было трудно угодить – он, по-видимому, имел очень точные представления о том, каким должно быть его жилище, и ни за что не собирался поступаться этими представлениями.

Это довольно интересное занятие – ходить по чужим квартирам. Очень необычное чувство. Дверь перед тобой открывается, и в ту же секунду ты попадаешь в поток воздуха, который все еще пропитан мыслями и чувствами бывших жильцов… В новых местах обычно пахнет свежей краской.

Очутившись в очередной квартире, Рюичиро сразу начинал фантазировать. Например, он смотрел из окна на какую-нибудь маленькую улочку и рассказывал мне, как по вечерам мы будем возвращаться по ней домой из магазина с полными сумками покупок. Десятки вариантов нашего общего будущего рождались в его голове буквально в считанные мгновения. А сколько их исчезало в темноте его сознания, так и не родившись?…

Никому не под силу заставить человека не мечтать.

Меня откровенно забавляли некоторые вещи, которые, как выяснилось, были принципиальными для Рюичиро.

– Если из окна не видно, как встает солнце, значит, это жилье никуда не годится. И мне совершенно не важно, где находится ближайшая станция метро, – главное, чтобы окна выходили на восток. Я никогда раньше не слышала, чтобы он говорил о чем-нибудь с такой страстью. Кто бы мог подумать, что он бывает таким непреклонным.

По странному совпадению мы нашли квартиру для Рюичиро в тот самый день, когда Ёшио уехал в специнтернат. Недаром говорят, что за грустным событием обязательно последует радостное.

Но на этом странности не закончились – квартира, которую облюбовал себе Рюичиро, находилась в доме через дорогу от лестницы, на которой я упала и ударилась головой о ступеньки. Это был довольно старый многоквартирный дом. Одно из окон в квартире выходило прямо на злополучную лестницу. И если я буду подниматься по лестнице, а Рюичиро выглянет из окна, то он сразу меня заметит.

– Так и представляю себе, – сказала я, – я иду по лестнице, ты стоишь у раскрытого окна и машешь мне рукой, я машу в ответ и в следующее же мгновение, стукаясь головой о каждую ступеньку, кубарем качусь вниз, в новое беспамятство… И снова моя жизнь станет для меня загадкой.

Мы стояли в комнате у окна. За дверью, на лестничной площадке нас поджидал человек из квартирного агентства. В квартире уже довольно давно никто не жил – воздух пах солнечным светом и пылью. С пола тянуло приятным холодком. Наши голоса будили негромкое эхо.

– Ничего. Раз память к тебе один раз вернулась, вернется и во второй, – усмехнулся Рюичиро.

– Ой, смотри! Вон там! – я ткнула пальцем в сторону лестницы.

– Где? Что?

– Да вон же! Не видишь, что ли? Следы моей крови на ступеньках. До сих пор видны.

– Да ладно тебе. Не ври. Придумаешь тоже гадость всякую, – сказал он с отвращением.

Квартира была угловой. Окно – с восточной стороны и окно – с южной. Дул ветер, и от каждого его дуновения белая кружевная занавеска, оставленная предыдущим жильцом, ходила сполохами, как северное сияние. Ее движения были похожи на звуки органной музыки.

– Знаешь, мне здесь нравится, – сказал Рюичиро.

– А денег тебе хватит?

– Ну, ты и нахалка! – возмутился он. – Денег мне хватит, не волнуйся. Моя книга хорошо продавалась и, между прочим, продается до сих пор. И ты могла бы уже запомнить. Почему я каждый раз должен тебе это повторять?

– У тебя что, есть сбережения, что ли?

– Ну есть.

– Врешь, небось, – я ухмыльнулась.

… Квартира была светлой, с приятными обоями и вообще немного напоминала наш номер в сайпанской гостинице.

Я сказала об этом Рюичиро.

Он улыбнулся и ответил:

– Ага, я, когда окно открывал, подумал – сейчас выгляну наружу, а там – море.

«А сам-то сказал, что мы чужие… Разве мы чужие?» – подумала я.

Разве можно было поверить в то, что до недавнего времени мы жили порознь и совсем не знали друг друга?

Мне казалось, что мы вместе уже вечность. С давних-давних пор.

Это чувство усиливалось пыльной пустотой комнаты, напоминавшей какие-то древние развалины. Кроме нас, здесь не было никаких признаков (и даже призраков) жизни. Только мы и наши голоса. Мне никогда раньше не доводилось бывать в таких местах, и я даже не подозревала, что они вообще существуют, а тем более в этом, хорошо знакомом мне, городе. Наверное, поэтому мысли о вечности нашего союза впервые нахлынули на меня именно здесь.

Чистый белый лист. На нем все так заметно, так ярко. Я здесь и сейчас, с этим человеком – две индивидуальности, создающие сочное красочное полотно…

Жизнь без брата была похожа на немое кино – вроде бы все на месте, но чего-то не хватает.

Каждый раз, когда я проходила мимо его комнаты, у меня в горле вставал комок – точно такой же, как при взгляде на фотографии Маю или отца. Хотя он не умер – с чего бы ему умирать? – но его образ словно заволокла зловещая тень.

Что бы я ни делала, я думала о нем. О моем брате.

Как-то раз Микико по дороге домой купила в кондитерской большое пирожное. Мы поделили его на двоих и, сидя на кухне, молча принялись каждая за свою половину.

Вдруг Микико сказала:

– Наверное, то, что мы сейчас чувствуем, мы должны были бы почувствовать только тогда, когда Ёшио пошел бы в университет… В университете мальчики часто заводят себе подружек и почти перестают появляться дома… Как-то все быстро получилось. И так неожиданно… – Судя по ее голосу, она до сих пор не верила в случившееся.

Если бы брат оставался с нами, я – как и раньше – не обращала бы на него внимания, но теперь его не было, и я вдруг в полной мере осознала, что он для меня значил. Горькое чувство, похожее на раскаяние, – оно не покидало меня ни на мгновение: как я могла отпустить его, упустить такого дорогого мне человека?

Она подошла ко мне в кафе, где я в одиночестве отдыхала после работы. Я сидела с книгой за просторным столом, на котором стояла ваза с огромными белыми лилиями, какими-то изящными веточками и пышно – невесомой, как облачка, кружевницей. Букет был таким большим, что я практически ничего и никого не видела. В общем, это как нельзя больше подходило моему настроению, Я не заметила, как она подошла к столу.

– Извините, – мягкий голос просочился сквозь белые лилии. Я удивленно взглянула на букет. По ту сторону стола (и букета) стояла молодая женщина. Ее белое лицо казалось слегка размытым и на редкость гармонично вписывалось в обрамление из нежных лепестков лилий и замысловатых переплетений тонких веток. Она была прекрасна.

– Мне очень неудобно отвлекать вас от чтения, но почему-то мне показалось, что вы должны быть знакомы с одним очень дорогим мне человеком… С одним моим маленьким другом. – Казалось, ее голос доносится откуда то издалека, из какого-то иного таинственного мира.

Ее густые каштановые локоны мягко падали на плечи. Все в ней было утонченным и элегантным. Карие миндалевидные глаза глядели на меня из-под потрясающе длинных ресниц. Гладкая, чистая кожа. Тонкие губы. Женщина была одета в белый свитер и длинную черную юбку, туго обтягивающую талию. Должно быть, именно так выглядят английские аристократки… Хотя откуда мне знать, как они выглядят? Я никогда с ними не встречалась. Просто вдруг мне подумалось, что, наверное, они выглядели как-то похоже…

– Простите? – я изобразила на лице удивление, хотя встречи со странными людьми уже перестали меня удивлять. Сколько же их вокруг? Еще немного – и я смело могу открывать балаганчик и показывать всех этих персонажей за деньги. При этом я бы соврала, если бы заявила, что они мне надоели. Напротив, без них моя жизнь стала бы очень скучной. Снедаемая диким любопытством, я улыбнулась и продолжила разговор: – Может быть, я и знаю вашего маленького друга, но, честно говоря, мне не очень понятно, кого вы имеете в виду.

– Я имею в виду одного мальчика младшего школьного возраста, – сказала она.

– Если вы говорите о моем брате – буду рада вам помочь. Никаких других мальчиков младшего школьного возраста я, простите, не знаю, – я еще раз взглянула на ее лицо в импровизированном ореоле букета. – Ну что же вы стоите? Садитесь, пожалуйста, тогда и поговорим.

В ответ, немного наморщив носик, она улыбнулась. Между губ сверкнул ряд ровных белых зубов.

Думаю, мало кто может устоять перед такой улыбкой. Я не смогла: эта женщина очаровала меня.

Она сходила за своей чашкой и подсела ко мне. Увидев содержимое чашки (чай с молоком по-английски, кто бы сомневался!), я не удержалась от улыбки: все правильно, все сходится.

– Так где вы познакомились с моим братом Ёшио? Ах да, простите. Меня зовут Сакуми, очень приятно.

– И вы меня простите, я, кажется, забыла представиться. В университете, где я сейчас учусь, все зовут меня Лапша. Это потому, что на обед я всегда ем лапшу кишимен[38], – она тихо рассмеялась.

Да. Удивительная женщина, что и говорить. Интересно, может, мой мозг посылает какие-нибудь тайные телепатические сигналы? Если верить телевизионным шоу, это вполне возможно…

– Мы с Ёшио познакомились в парке. Во время обеденного перерыва, – продолжала между тем Лапша свой рассказ. – Он слонялся по парку без дела. Было видно, что мальчик прогуливает школу и что ему абсолютно нечем заняться. А в этот день у меня как раз неожиданно были отменены все послеобеденные лекции. В общем, я к нему подошла, заговорила с ним, и вдруг обнаружилось, что у нас очень много общего. Так что мы быстро подружились и почти каждый день встречались в парке на скамейке. Но потом он вдруг пропал. Я начала волноваться, может быть, с ним что-нибудь случилось? А у меня – ни адреса, ни телефона. Представляете?

– Ну хорошо, а как вы догадались, что я его знаю? – спросила я. – У нас с ним такая большая разница. Да и вообще, мы, кажется, не очень-то похожи друг на друга.

– Знаете, я умею догадываться о таких вещах. Можете называть это интуицией. Ваш брат, если не ошибаюсь, тоже обладает такого рода способностями… Я просто сидела в кафе, наслаждалась чаем по-английски, и тут вдруг вошли вы и сели за этот стол. Самая обычная ситуация, но что-то внутри меня вдруг сжалось, появились какие-то образы, воспоминания. Например, я вспомнила, что Ёшио рассказывал мне о своей старшей сестре, которая потеряла память… В общем, я рассудила, что самым правильным будет подойти к вам и удостовериться, права я или ошибаюсь в своих догадках.

– Ах, вот в чем дело, – улыбнулась я. – Тогда все понятно.

Я не врала – мне действительно было понятно. Время, проведенное на Сайпане с Кодзуми, Сасэко и Ёшио, не прошло для меня даром. За тот месяц я многое для себя уяснила. У меня выработался иммунитет на подобные вещи.

– Хорошо, я расскажу вам про Ёшио. Он ушел из обычной школы и сейчас учится в частном интернате для неординарных детей. У них там довольно жесткое расписание, дети все время чем-то заняты. Поэтому у него просто нет времени на прогулки в парке. Кроме того, как я понимаю, их оттуда не очень-то отпускают…

– Что вы говорите… – Лапша удивленно вскинула брови. – Как странно. Впрочем, если ему там нравится, в этом интернате, то все остальное не имеет никакого значения. Я волновалась просто от неопределенности, ведь я же не знала, что с ним – может он снова начал ходить в школу, может, заболел, или переехал, или еще что-нибудь другое… – она неожиданно засмеялась. – Знаете, давайте сделаем так: я дам вам свой адрес и телефон, и, когда вы встретитесь с Ёшио, вы ему их передадите и попросите, чтобы он мне позвонил. Хорошо?

Не дожидаясь моего ответа, она взяла салфетку и записала на ней свои координаты.

«Судзуки Канамэ», – прочла я ее настоящее имя.

– Я все ему передам, не волнуйтесь. – С этими словами я убрала салфетку в сумку.

Прошло несколько дней.

– Это было ошибкой!! Зачем я отдала его в этот гадкий интернат?! – кричала мама вне себя от бешенства. Она только что вернулась с собеседования с директором и никак не могла успокоиться. – Это же какая-то казарма, а не школа! Уж лучше бы он сидел дома и занимался с частными учителями.

В голосе мамы послышались истерические нотки. Надо было срочно как-то ее успокоить.

– Мам, не волнуйся! Неужели все действительно так плохо? – спросила я, думая о том, что уже прошло две недели и на следующие выходные Ёшио наконец-то должен приехать домой. – Там что, детей запирают? Или, может, учителя какие-то не такие?

– Да нет же, нет! Люди там, в основном приятные… Но ты только подумай, директор меня просто замучил расспросами о разводе! Что за бестактность! Какое его дело, я не понимаю! И вообще – это уже в прошлом и нечего об этом вспоминать.

– А как там Ёшио? – решила я сменить тему.

– Он в полном порядке. Говорит, что в интернате ему нравится больше, чем в обычной школе. Завел себе новых друзей.

– Так в чем же тогда проблема? – недоуменно спросила я.

– Проблема в том, что этот интернат мне не нравится! И точка! Почему это я должна ходить туда на дурацкие собеседования?!

– Мам, ну ты чего? У тебя же сын там учится… Ты такое иногда скажешь, просто удивительно.

Мама каким-то непонятным образом сочетала в себе крайнее великодушие и крайний эгоизм.

И тут вдруг вмешалась Микико, которая сидела на диване и смотрела телевизор.

– Тетю Юкико тоже можно понять, – сказала она. – Ведь Ёшио совершенно нормальный мальчик – не даун, не аутист, не больной какой-нибудь. Его даже из школы не выгоняли – он ушел оттуда по собственному желанию. Ну хорошо, он прогуливал, но это же не значит, что он психически нездоров. А в этом интернате большинство детей как раз такие – с отклонениями.

– Вот-вот! – подхватила мама. – Но что я могла сделать?! Ёшио меня просто замучил: «Не хочу ходить в обычную школу. Хочу в интернат». Я пошла ему навстречу, сделала, как он просил. Но теперь я думаю, что, может быть, был еще какой-то выход? Мы наверняка могли придумать что-нибудь получше, чем эта спецшкола… Просто Ёшио сам не знает, что ему нужно.

– Ну хорошо, тогда забери его из интерната и отправь учиться за границу, – сказала я.

– Да ты что? Ты знаешь, сколько это стоит?!

– Ну или забери его из этого интерната и переведи в другой. Для нормальных детей.

– Я как раз об этом думала по дороге домой.

– Только вот есть одна закавыка, – сказала я. – Никак не могу понять, почему Ёшио так хотел именно в эту школу. Может быть, ты знаешь?

– Понятия не имею.

– Вот что – я съезжу его навестить и заодно узнаю, в чем причина. Старшим сестрам не возбраняется приезжать на собеседования?

– Почему бы и нет? Мне кажется, что это вполне нормально. Ну в крайнем случае они тебя отправят домой, и дело с концом, – улыбнулась мама.

С тех самых пор, как мы отправились с Ёшио в нашу первую поездку в Кочи, я все время чувствовала, что теперь в ответе за него.

Перекладывая салфетку с адресом Лапши в записную книжку, чтобы не потерять, я еще больше укрепилась в своем решении поехать в интернат и поговорить с Ёшио.

Собеседования с родными проходили по субботам.

После собеседования я пошла к Ёшио.

Почему-то я представляла себе эту встречу следующим образом: маленькая комната, разделенная решеткой на две половины, мы с Ёшио сидим по разные стороны решетки и пытаемся общаться. Но к счастью, действительность ни в коей мере не соответствовала этой мрачной картине.

Снаружи интернат выглядел как обычная школа – большие окна, чистый двор, широкая лестница. Я шла по просторным коридорам и думала о том, что здесь вовсе не так ужасно, как представляет себе моя двоюродная сестра Микико.

Я заглянула в класс – на стенах висели детские рисунки и разноцветные плакаты, на стуле лежала забытая кем-то игрушка. В этом месте не было ничего ужасного и мрачного, и мучавшие меня дурные предчувствия рассеялись сами собой.

От учительской было видно, как дальше по коридору бегают туда – сюда радостные дети. Они не производили впечатления больных – обычная школьная суматоха: то и дело доносился детский смех и звонкие голоса.

Я вошла в учительскую и заговорила с дежурной:

– Здравствуйте. Я старшая сестра Ёшио – это ваш новый ученик. Могу ли я забрать его на пару часов?

– Конечно! – улыбнулась она в ответ. – Главное, верните его к половине восьмого.

Дежурная была такой приветливой, что я окончательно успокоилась.

Если подумать, то этот интернат – идеальное место, где дети могут наконец-то отдохнуть от своих родных. И возможно, мой брат не исключение. Нельзя сказать, чтобы у него была легкая жизнь. Снаружи все выглядело очень хорошо, но внутри… Кто знает, что там творится у него в голове? Он как-то жаловался, что плохо спит из-за всех этих видений и голосов, что мучается и устает. А с мамой об этом не поговоришь, да и мне, видимо, тоже далеко не все можно рассказывать. Наверное, поэтому он и решил перебраться сюда, в эту школу.

Брат появился в сопровождении приятного мужчины средних лет. Сквозь приоткрытую дверь учительской он заметил дежурную и радостно помахал ей рукой:

– Я скоро вернусь! – крикнул он. Потом подбежал ко мне: – Привет! Я так давно тебя не видел.

– Взаимно, – ответила я. – Пойдем куда-нибудь. Погуляем, перекусим. Что бы ты хотел съесть?

– Я хочу пирожное! Очень – очень. Просто умираю!

– Тут вообще как кормят, нормально? – спросила я вполголоса.

– Вроде нормально.

– Ну вот и хорошо. Пойдем, – я потянула его к выходу.

Когда мы вышли на улицу, он глубоко вдохнул.

– Какой замечательный воздух! Вкусный. Не то, что в школе, – он хитро взглянул на меня и засмеялся. Все вокруг было залито мягким теплым светом. Ёшио казался отдохнувшим. Он стал как-то спокойнее. Видимо, новая обстановка была для него в самый раз – с одной стороны, он больше не чувствовал постоянной опеки, с другой – все время находился под защитой.

– Ты серьезно? – спросила я.

Вместо ответа он снова засмеялся.

– Ну хорошо. Значит, новая школа тебя вполне устраивает. А как учителя? Добрые?

– Ага, – он кивнул. – И еще у меня теперь много новых друзей. Некоторые из них аутисты, но чем дольше с такими людьми дружишь, тем легче с ними общаться. Иногда они, конечно, выкидывают разные штуки: громко кричат или вдруг начинают плакать, а еще у нас есть одна девочка – она никогда не говорит с учителями. Представляешь? Со всеми детьми разговаривает, а как учитель заходит – она сразу замолкает и молчит, как немая. А еще есть мальчик, который не разговаривает со своими родителями.

– Бедные.

– Ага. Вечером, уже, когда мы спать ложимся, ребята часто рассказывают всякие ужасные истории из своей жизни. Про то, как дома плохо, ну и вообще.

– А тебя уже водили к врачу? Что он тебе сказал?

– Он сказал, что я очень чувствительный для своего возраста.

– Ну это и так понятно.

– Я ему сказал про развод родителей. Сказал, что переживал и все такое.

– Ага. Между прочим, твой рассказ имел некоторые неприятные последствия.

– Для мамы, правильно? Наверное, они на собеседовании с ней об этом говорили.

– Говорили, не сомневайся. Но может, это и к лучшему, – я улыбнулась.

– Да. К тому же я все равно скоро отсюда уйду.

– Да ну? Честно?

– Ага. По крайней мере, я тут долго оставаться не собираюсь, – ответил брат.

Мы сели в метро и поехали в сторону дома. На станции можно будет перекусить, но вообще-то в нашем районе особо нечего делать – просто я подумала, что, может быть, Ёшио захочет зайти домой. Но на мое предложение он лаконично ответил: «Лучше не надо».

«Вот это да!» – подумала я. Разве это не странно, что ребенок в его возрасте не хочет зайти домой и повидать маму?

Пейзаж за окном был немного смазанным: на укутанных мягким туманом городских улицах царило нежное весеннее цветение. Суббота. Пустая послеполуденная электричка. Вагон, пронизанный солнечными лучами.

Ёшио вдруг спросил:

– Как ты думаешь, почему в интернате я так быстро нашел новых друзей? Я как будто все про них знаю, как будто читаю их мысли. Они мне очень нравятся, хотя среди них есть совсем странные и даже почти сумасшедшие, которые все время боятся. Так сильно, что даже не могут говорить…

– Понимаешь, Ёшио, ты развиваешься быстрее, или нет, даже не быстрее, а просто по-другому, не так, как остальные дети. Я имею в виду не физически, а умственно – ты, например, часто думаешь о том, о чем даже взрослые задумываются очень редко. И вообще у тебя в голове столько всего происходит, что этого просто нельзя не почувствовать. У других детей в голове самые обычные детские мысли. Им сложно тебя понять. Но там, где ты учишься сейчас, у учеников – в силу разных причин – иногда случаются озарения. Что-то вроде того, что чувствуешь ты. Как будто мгновенные вспышки энергии. И может быть, поэтому вам легче понимать друг друга…

Это было не очень убедительное объяснение, но ничего другого на данный момент я придумать не смогла. Тем не менее, брат кивнул, будто соглашаясь. Потом помолчал и сказал:

– Я вот тут подумал, что если хорошо поискать, то и в обычной школе я смогу найти друзей.

Просто раньше у меня не было сил на поиски.

«Не переживай», – хотела сказать я, но осеклась. Это вовсе не те слова, которые нужны этому отважному мальчику, который всем своим существом пытается постичь непонятный мир, который его окружает. Что я могла ему сказать? Ничего!

В итоге мы пошли в то кафе, где я отдыхала с книжкой после работы. Как всегда, я выбрала место за большим столом – тем самым, с букетом. Смешно, это было то самое кафе, где я встретила Лапшу, но ее просьба совершенно вылетела у меня из головы, и я ни словом не обмолвилась Ёшио о нашей встрече. Брат просмотрел десертное меню и заказал ассорти из четырех мини – пирожных. Я сидела рядом с ним и тщетно пыталась вспомнить, что же я ела, когда была здесь в последний раз. Вместо этого у меня в памяти неожиданно всплыл образ красивой молодой женщины. «Лапша. Кишимен», – подумала я и улыбнулась.

– Кстати, Ёшио. Не так давно я встретила в этом кафе одного твоего друга. Он попросил передать тебе свой адрес и телефон.

– Да?! – Ёшио вздрогнул. Было заметно, что он не на шутку испуган. – Кто? Мужчина?

– Нет, женщина, – удивленно ответила я, не понимая, чего это он так испугался. Достала из записной книжки салфетку с координатами Лапши и протянула ему.

Ёшио взглянул на салфетку и спросил:

– Это от Лапши? Ну, вернее… Это она сама себя так называет…

Ну конечно, она же написала на салфетке свое настоящее имя. Откуда ему знать.

– Ага. От нее самой.

Брат сразу успокоился и радостно заулыбался. Но в этой улыбке чувствовался намек на какую-то тайну или, вернее, секрет.

– Ты ее хорошо знаешь? – спросила я.

– Да. Мы познакомились в парке и подружились. Она очень добрая и хорошая. Мы с ней встречались каждый день. А потом к нам присоединился один ее друг. Такой страшный, просто ужас. Только я не знаю, что с ними стало, потому что я стал жить в интернате, а им ничего об этом не сказал.

– Что значит «страшный»?

– Не знаю, как это объяснить… Я как-то слишком ему понравился, понимаешь?

– Он что, голубой?

– Да нет же.

– Ну а что тогда?

– Он каждый вечер приходил в мои сны. И еще он посылал мне телепатические сообщения… Ну что-то типа радиоволн.

– Слушай, не пугай меня. Ты заговорил, как клинический шизофреник. Может, у тебя мания преследования? Тебе не кажется, что все вокруг шпионы и только и делают, что следят за тобой?

Ёшио сердито посмотрел на меня.

– Какие еще шпионы? Я же говорю тебе, я просто испугался. Поэтому и в школу не мог ходить. Я даже думал переехать к папе. Мы когда с ним встречались в Китайском квартале, я хотел у него узнать, можно ли мне немножко у них пожить. Честное слово!

Бедный Ёшио. Почему же он мне ничего не рассказал?

Мне стало так жалко его, что у меня заболело сердце.

– Я верю, – сказала я как можно мягче.

– Но у папы теперь маленькая дочка, и я решил, что не стоит его об этом спрашивать. Да и вообще, это была глупая идея с самого начала.

– Ты просто молодец! – сказала я. – Самостоятельный и независимый. Молодчина!

– Угу, – буркнул брат и принялся за свое ассорти, которое уже несколько минут стояло перед ним на столе.

Мне принесли кофе. Я пила его маленькими глотками, поглядывая на очередной пышный букет. Теперь это были яркие оранжевые гладиолусы и какая-то толстая коричневая лоза, извивавшаяся, словно змея. Почему-то я вспомнила лилии и легкие облачка кружевницы, и вслед за этим воспоминанием в памяти снова всплыло красивое женское лицо.

– Мне очень нравится Лапша, – вдруг сказал мой брат. – Она такая необычная, правда? Тебе она понравилась?

– Да. Она и правда удивительная. Знаешь, я просто сидела себе, отдыхала, читала книжку, а она вдруг подошла и заговорила со мной ни с того ни с сего. Она стояла вон там, с другой стороны стола, и ее лицо было наполовину заслонено цветами… Это было так красиво…

Я говорила о ней, и ее образ становился все четче и четче – как яркое воспоминание из детства, тонкий аромат, который, казалось, давно забылся, но нет, вот он плывет в воздухе, окутывает меня. Пьянит, как первая любовь. И на сердце вдруг становится так светло и печально…

– Слушай, давай ей сейчас позвоним, – сказал брат.

– Чего это ты так активизировался?

– Ну она же сама попросила. И вообще, мы с ней друзья…

Ёшио пошел к телефону – автомату, который стоял у входа в кафе. Я проводила его глазами, пока он не скрылся за дверью. Но через несколько мгновений он уже вернулся. Лапши, по-видимому, не было дома. Во всяком случае, на звонки никто не отвечал.

Ёшио принялся за остатки своих пирожных, я глотнула еще немного кофе. Потом поставила чашку на стол и принялась бездумно рассматривать керамическую посуду, выложенную аккуратными стопками прямо на подоконнике. В этом кафе вся посуда была исключительно японская – ручная работа местных мастеров. И кофе, между прочим, здесь жарили и мололи непосредственно перед тем, как его варить. И вся здешняя мебель была из натурального дерева. Может быть, поэтому, несмотря на довольно просторное помещение, атмосфера в кафе была по-домашнему уютной. Деревянный пол ласково скрипел под ногами у официантов, когда они сновали туда – сюда, разнося заказы. Здесь не принято было подавать гигантские пирожные с замысловатыми тюрбанами взбитых сливок. Во всем чувствовался утонченный, изящный, почти европейский стиль. Наверное, поэтому мне так нравилось приходить сюда после работы и выпивать ежевечернюю чашку чаю. Маленькие радости жителей большого города.

Во время своих вечерних чаепитий я обычно была погружена в себя и не обращала никакого внимания на окружающих. «Интересно, а вдруг она тоже приходит сюда каждый день?» – подумала я… и в этот момент Лапша появилась в дверях.

Ее появление сопровождалось нежным звоном маленького колокольчика, подвешенного у дверей. Вслед за ней в кафе вошли бестолковые шумные школьницы, которые сразу же столпились у витрины с пирожными. Традиционное «Иращаймасэ»[39], которым встретили новых клиентов официанты, потонуло в гаме их голосов.

На фоне этой шумной толпы женщина казалась легкой тенью – как будто ветерок прошелестел в воздухе. Но мой брат сразу же заметил ее.

– Лапша! – крикнул он и вскочил с места.

Она обернулась на его крик, и удивление на ее лице сменилось ласковой улыбкой, которая словно говорила: «А я и не сомневалась, что встречу вас здесь. Ведь должны же мы были когда-нибудь снова встретиться!»

19. Дорога домой

Я разговаривала с Лапшой, и мое изумление все нарастало. Меня обуревали очень странные чувства, описать которые я не в состоянии: в моем словаре просто нет таких слов, а в моем предыдущем опыте – таких переживаний. Даже по отношению к Рюичиро я не испытывала ничего подобного. У меня родилось страшное подозрение, что все мои предыдущие влюбленности были просто фикцией и самообманом, а то, что я испытываю сейчас, и есть настоящая первая любовь.

Вихрь мыслей и эмоций. Наслаждение каждой секундой, проведенной рядом с ней, – ах, какой у нее замечательный характер, ах, какое прекрасное, неземное лицо. И так далее и тому подобное. Я давно уже заметила, что мне нравятся женщины (например, те же самые Сасэко и Эйко, которых я считаю просто красавицами), но такое сильное и серьезное чувство возникло у меня впервые.

«Просто быть рядом» – вот как можно его назвать.

Вселенское утешение – «какое счастье, что она живет вместе со мной в этом мире и в это время».

Представьте себе большую церковь на одной из старинных европейских улочек. Представьте, что на фотографиях и по телевизору вы видели этот сияющий храм сотни раз, видели, как он плывет в прозрачном воздухе под голубым безоблачным небом. Но вот вы приехали в этот город и стоите прямо у церковных стен. Их можно потрогать, к ним можно прислониться… Вот об этом-то ощущении непосредственной близости и реального присутствия объекта восхищения я и говорю. Вслед за ним приходит осознание, что «это было здесь всегда», еще до того, как мы в первый раз узнали о его существовании. «Это было, есть и будет» – под влиянием этого восхитительного чувства невольно начинаешь испытывать уважение к предмету только за то, что он существует.

Сладкая ностальгия воспоминаний о минувшем… Как песня из далекого детства. Запомнилась только мелодия, которая теперь плывет в сиянии света, – нежная и прекрасная.

Что это со мной?!

Что за сентиментальность меня обуяла?

Я растерялась… При встрече с неизведанным люди всегда теряются.

– Ёшио! Я хотела извиниться перед тобой за моего друга, – сказала она, подсаживаясь к нам.

– Да ладно. Ты ни в чем не виновата. Я как раз только что говорил об этом с Сакуми – он просто очень странный. Так что теперь я решил не обращать на него внимания.

– Это ты про страшного дядьку? – уточнила я.

– Думаю, что про него, – улыбнулась мне Лапша. – Вообще-то, это мой бывший жених. Он действительно не совсем обычный. К тому же он проникся такой неожиданной симпатией к Ёшио, что даже я удивилась.

– А что в нем необычного?

– Это трудно объяснить, – хором ответили мне брат и его взрослая подружка.

– Если ты с ним встретишься – сразу поймешь, – добавил Ёшио.

«Спасибо, что-то мне не хочется», – подумала я.

– В нем есть нечто притягательное. Он сразу располагает к себе людей, – сказала Лапша.

– Скажите одним словом, он – зло или добро?

– Ну… – Она задумалась. – Я даже не знаю… по-моему, это неправильный вопрос.

– Дело не в вопросе, а в том, что это ваш жених. Пусть даже бывший.

– Ну да. Жених… Он, между прочим, вполне серьезно собирался основать новую религию. Вместе с Ёшио, разумеется.

От неожиданности я поперхнулась кофе. Коричневые теплые брызги разлетелись во все стороны.

– Ради бога, извините! Я даже не знала, что так бывает, – всю жизнь думала, что только в сериалах люди выплевывают кофе на стол от удивления, – виновато сказала я и посмотрела на брата.

Он сидел нахмурившись и сосредоточенно о чем-то думал.

– Это была его идея фикс. Он так настойчиво упрашивал меня присоединиться к этой затее, что, в конце концов, мне не оставалось ничего другого, кроме как уйти от него.

Не могу сказать, что ее слова что-то мне разъяснили, – я ведь не знала всей предыстории. Но одно я знаю точно – при каждом звуке ее голоса меня обуревало множество разнообразных мыслей и чувств.

Я как будто вспоминала что-то очень важное. Что-то давно забытое.

Эти воспоминания хоть и не были любовными, но в них чувствовалось дыхание романтики.

– А меня он не оставил в покое даже после того, как я перестал с ним общаться, – хмуро сказал Ёшио.

– Насколько я могу судить своими слабыми неразвитыми мозгами, милый Ёшио, то, видимо, внутри тебя сидит какая-то штука вроде магнита, которая буквально притягивает к себе всякие ужасы. Из-за нее ты чувствуешь страх там, где обычный человек – например, я – ничего такого бы не почувствовал. Понимаешь? Встреться я с этим вашим женихом – не уверена, что он показался бы мне таким уж страшным… А вот скажи мне лучше, разве тебе не хочется, чтобы другие хоть отчасти, но почувствовали твою неординарность? Не хочется показать свою силу? Может быть, тебе страшно именно поэтому?

– Ну, может быть, и поэтому, – нехотя ответил брат.

– Я тоже через это прошла, – сказала Лапша. – Мне это все знакомо. Он и меня испытывал… Я когда в первый раз с ним встретилась, сразу почувствовала, какой он сильный. Мне с самого начала было ясно, что это единственный человек, который сможет меня понять. Поэтому мы так долго были вместе – я не могла с ним расстаться. А теперь, – она с улыбкой повернулась к брату, – благодаря тебе, Ёшио, я снова стала самой собой. Спасибо!

– Так, значит, вы тоже экстрасенс?

– Да какой из меня экстрасенс. Царапину залечить или догадаться, что лежит в закрытой коробке, – это я могу, но это разве считается? – теперь она улыбалась мне.

«Ну, если это не считается…» – подумала я. Мне даже стало немного обидно: некоторые, между прочим, и я в том числе, вообще ничего такого не умеют.

Сегодня Лапша заплела свои волосы в две смешные косички, которые доходили ей примерно до плеч. Она была в черном джемпере и зеленой юбке и выглядела очень просто, но вместе с тем очень солидно – как будто пришла не в кафе, а на какую-то официальную церемонию. Ей вообще была свойственна такая манера поведения. Несмотря на дурашливое прозвище, она держалась так, будто была потомком какой-нибудь аристократической семьи с многовековыми традициями. Она словно выпала из другого времени и продолжала жить в нашем мире по ошибке, имея за плечами долгие-долгие годы другой жизни. Странное и печальное чувство.

И было в ней еще кое-что. Она могла не разговаривать со мной, не улыбаться мне, не смотреть в мою сторону, но, тем не менее, я все время ощущала ее любовь. Безграничную любовь ко мне. К Сакуми.

– Сакуми, знаете… – начала она и замолчала.

– Давайте перейдем на «ты», – предложила я.

– Знаешь, Сакуми, у меня такое чувство… будто я знакома с тобой уже много-много лет. Удивительно, правда?

Кажется, мне нечего было на это ответить.

Значит, наши мысли сходятся. Мы думаем похоже и чувствуем похоже. А дальше-то что? Секс? Спасибо, не надо.

Лучше уж быть друзьями. Дру-зья-ми!

Что может быть проще? Я уже не помнила, когда в мою голову в последний раз приходила такая гениальная по своей простоте мысль. В детском саду?

Когда я пришла в детский сад в первый раз, я испугалась, очутившись в комнате, полной незнакомцев, с которыми мне предстояло подружиться. Нет, не со всеми, конечно же, – это было ясно с самого начала. Но с кем? Я тщетно вглядывалась в их лица, не в силах разгадать, кто они на самом деле, и в конце концов решила, что все устроится как-нибудь само собой. Друзья сами найдут меня. И хотя я давно уже повзрослела и обладала достаточными средствами и свободой, чтобы искать себе друзей в других городах и даже странах, но эта уверенность: «они найдут меня сами» – продолжала жить во мне. Она стала частью моего характера.

Хотя кто знает? Может быть, активный поиск – то есть тот путь, который предпочел мой брат, – это гораздо более правильная стратегия.

– Ну раз так, – радостно сказала я, – тогда давай дружить!

Лапша заулыбалась.

– Какие-то вы странные, – сказал брат, подозрительно на нас покосившись. – И, кроме того, мне скоро надо в интернат возвращаться. Пойдемте погуляем, что ли. Повеселимся немного.

– Хотите ко мне в гости? – неожиданно спросила Лапша.

– А у тебя есть что покушать?

– Ёшио! Как тебе не стыдно! – я дернула его за рукав.

– Мы можем заказать пиццу. Как вам такое предложение? – спросила Лапша и лукаво засмеялась, наморщив нос.

Словно вспомнив какой-то милый, одной ей известный секрет.

От этого смеха воздух вокруг нас мелко задрожал.

Ребенком я не любила вечер. Вечером мне всегда становилось очень одиноко, и я частенько убегала на улицу играть с друзьями – лишь бы не замечать, что день закончился. Но темнота пугала меня, и, в конце концов, я возвращалась домой и дома получала нагоняй за то, что снова ушла без спроса.

После я, вся в слезах, сидела у себя в комнате и смотрела за окно – на темную, шелестящую в темноте листву. Темнота таила в себе будущее. Она прятала его от меня. Прятала следующий день с его солнечными лучами. Иногда мне казалось, что завтра никогда не наступит – таким оно было далеким. Именно из-за этого мое время и было таким плотным. Именно из-за этого я так любила свою подружку – соседку.

«Как бы мне хотелось всегда быть с ней. Вместе жить, вместе играть», – думала я, сидя у темного окна. Догадывалась ли я уже тогда, что мы не сможем быть вместе, что пути наши разойдутся, а сами мы изменимся до неузнаваемости? Думаю, что нет.

Но всем своим маленьким существом я ощущала единственность каждого момента нашей жизни. Что он пройдет и больше уже не повторится. Я чувствовала, что все мои «сейчас» улетают, уносятся с той же неимоверной скоростью, с которой растут мои ноги и руки, вылезая из рукавов и штанин…

И теперь я снова оказалась лицом к лицу с этой болью.

Пока мы сидели втроем в уютном кафе, старые, забытые откровения возвратились ко мне – одно за другим.

Расплатившись, мы поехали в гости к Лапше – в ее просторную однокомнатную квартиру с белым интерьером. Там, посреди этого белого праздника, мы с удовольствием умяли огромную сочную пиццу. Было довольно забавно чувствовать, что знаешь человека с самого рождения, но при этом не знать о нем ни единого конкретного факта.

Время шло. Часы показывали полседьмого, а мы так и не успели толком ни о чем поговорить. Расставание с другом – я уже и забыла, что это может быть так больно. Даже мне не хотелось уходить, чего уж говорить о Ёшио – он чуть не плакал, стоя у дверей. В его грустном взгляде сквозила тень одиночества…

Именно таким взглядом провожала сестричка Маю нашу кузину Микико, когда та уезжала после выходных, проведенных у нас, к себе домой. Иногда она даже начинала плакать, и мое сердце тоже сжималось, словно от боли.

Мы стояли втроем в коридоре, окутанные этой меланхолией. По радио передавали битловскую «Мишель», и я почему-то подумала, что это не случайно. Наверное, когда «Битлз» только начинались, им трудно было представить, что когда-нибудь они расстанутся. Пойдут каждый своей дорогой. И тот судьбоносный для обоих вечер, когда Йоко с Джоном говорили, говорили, говорили, пока не наступило утро… Это древний закон, по которому устроен мир. И все в нашем мире крутится вокруг этого.

Но вот, наконец, мы попрощались и вышли за дверь. Спустились на лифте на первый этаж и оказались на улице. Я взглянула наверх и в окне четвертого этажа увидела Лапшу – она провожала нас, махала нам вслед своей изящной рукой. На светлом фоне окна был виден ее маленький темный силуэт. Увы – мне так и не удалось разглядеть ее лицо. Но я твердо знала, что она улыбается, глядя, как мы с Ёшио растворяемся в вечерней темноте.

– В последнее время тебя как-то часто провожают. Да, Ёшио? – сказала я, когда мы отошли настолько, что, даже обернувшись, больше не смогли бы увидеть светлый квадрат и в нем темную фигурку.

Ночь была прохладной. Грусть прошла – ее сменило какое-то другое, свежее, будоражащее чувство.

Ёшио словно не слышал моего вопроса.

– Этот человек, – сказал он, – так напугал меня, что я боялся его двадцать четыре часа в сутки. Ни о чем другом не мог думать. Отчасти я именно поэтому захотел уехать в интернат. Просто чтобы спрятаться от него. Но теперь ситуация изменилась… И опять же – новые друзья…

Он говорил это не мне, а вообще. Просто думал вслух. Бормотал себе под нос. Не знаю почему, но этих его слов моя голова вдруг стала абсолютно пустой. Этот мальчик больше не был моим братом, а я больше не была его сестрой – просто два каких-то человека шли рядом по вечерней улице. Я уже ничего не понимала. Где я, сколько мне лет, что происходит? Все окружающее в одну секунду потеряло всякий вкус, цвет и смысл.

Эта бессмысленность была единственным чувством, которое осталось со мной. Ею была пропитана плывущая вокруг меня вечерняя темнота.

В тот день я закончила работу как обычно и как обычно вернулась домой.

Я открыла дверь, зашла в прихожую, разулась и сразу же почувствовала, что в доме что-то не так. Дома было непривычно тихо. В этой тягостной тишине почему-то витал запах смерти… Чего-то больше нет, что-то исчезло из нашей жизни… Стоя босиком в прихожей, я отчетливо это поняла, и мне стало страшно. Моя жизнь достигла момента, где все неожиданно повернулось вспять. Меня отбросило в прошлое. В детство. И теперь я переживала происходящее как ребенок: ярко и непосредственно.

Вообще-то единственное, что было не так, как обычно, – это свет в прихожей. Вернее, его отсутствие. Почему-то сегодня он не горел. Однако этого оказалось достаточно, чтобы меня охватило ощущение, что все непоправимо изменилось. Я на цыпочках прошла через темную кухню и увидела маму, неподвижно сидящую на диване. В руке у нее был бокал красного вина. По телевизору шел какой-то старый черно – белый фильм, но мама не включила звук. С бокалом вина в руке она безучастно смотрела на немое мельтешение на экране. В тусклом подрагивающем свете телевизора ее лицо казалось незнакомым. И эта разбавленная темнота, и кроваво – красное вино за тонким стеклом бокала подчеркивали мертвенную белизну ее щек. Все это было похоже на страшный и прекрасный сон.

В каком-то смысле в нашей жизни нет ничего, в чем можно быть абсолютно уверенным. Все очень зыбко.

Зыбко, как лицо моей мамы, на которое падают сейчас черно – белые отсветы с экрана. Мне больше не было страшно. Но я не могла понять, что происходит. И поэтому спросила:

– Мам, что-то случилось? Ты в порядке?

– Сакуми, хорошо, что ты пришла, – сказала мама и повернулась ко мне. В ее огромных глазах я смогла разглядеть гнев и разочарование, и горькое чувство утраты, и даже какое-то отчаянное веселье… Бедная мама. Что же произошло?

– Джюнко сбежала. Ушла из дома, – наконец произнесла мама.

Эта новость ошеломила меня настолько, что я потеряла дар речи.

Джюнко сбежала? Утром она еще была дома. Мы сидели втроем на кухне: я с аппетитом поедала приготовленный ею завтрак, а она разговаривала с Микико о какой-то телевизионной передаче, которую они смотрели накануне. Когда я уходила на работу, она стояла у раковины и мыла посуду. «До встречи, – как всегда, сказала она мне, и я уверена на сто процентов, что в этих словах не было никакого скрытого смысла. Никакого подтекста.

Что же было на завтрак? Омлет, мисо-суп и салат из шпината. Салат Джюнко заправляла сладковатым соусом. Вкус получался мягким – мягким – листья словно таяли во рту. Наверное, остатки этого салата до сих пор еще стоят в холодильнике.

«А что, если я больше никогда не попробую ее фирменного салата?» – вдруг подумала я и чуть не расплакалась…

Я вспомнила ее белые руки. Ее симпатичный халатик, в котором она – только подумать, еще сегодня! – ходила по дому. Я услышала легкие шаги в коридоре. Мягкое эхо ее голоса – бывало, они с мамой сплетничали на кухне до поздней ночи…

– Но почему? – Мой вопрос повис в воздухе.

Наконец мама нехотя сказала, как будто повторяя фразу, произнесенную до этого тысячу раз:

– Я не знаю. Думаю, она позвонит через несколько дней. Или напишет письмо. Она почти ничего не взяла с собой. Ну, если не считать всех наших денег…

– Что?! – я не поверила своим ушам.

Разумеется, я прекрасно расслышала каждое мамино слово, но голова отказывалась воспринимать эту информацию.

– А где они лежали? Ты уверена? Сколько там было? – Вопросы выскакивали из меня один за другим.

– Мои сбережения, – усмехнулась мама. – Они лежали в буфете, теперь они там не лежат. Восемьсот тысяч иен.

– А почему они лежали в буфете?! Тебе никто никогда не говорил, что деньги можно держать в банке?!

– Я не доверяю банкам, – сказал мама. – И не надо мне говорить, что, если держать наличные в банке, они приносят доход. Зато дома они всегда под рукой. И не нужно стоять в очередях, заполнять кучу дурацких бумажек. Тебе срочно понадобились деньги? Захотелось поехать куда-нибудь? Взял и поехал.

«Вот-вот, и я о чем. Только на этот раз их взяла не ты и не я…»

Разумеется, вслух я этого говорить не стала. Мама явно пыталась сменить тему, что, в общем – то, было вполне понятно. Мне тоже не очень-то хотелось обсуждать с ней сопутствующие детали – самого факта пропажи было более чем достаточно.

– А Джюнко тебе не жаловалась в последнее время на какие-нибудь… э-э-э… неожиданные проблемы? Ну, или что-нибудь в этом роде.

– Да нет. То есть она, конечно, жаловалась, но не на что-то конкретное, а вообще. На ситуацию… Если бы она попросила у меня в долг, ты что, думаешь, я бы ей не дала?

– Мам, я даже не сомневаюсь, – поспешила ответить я. – Просто все это очень неожиданно и как-то странно.

– Наверное, произошло что-то ужасное. Но почему она не дождалась меня? Почему ничего мне не сказала?

– Думаю, пока она сама не расскажет, мы так ничего и не узнаем, – я покачала головой. – А ты уверена, что это она взяла деньги? Есть какие-то доказательства? – спросила я, окончательно смирившись с новой реальностью.

– Она оставила записку, – мама кивнула в сторону стола.

Я включила свет. Воздух задвигался, появились тени. На столе в ожившей кухне лежала записка в одно предложение:

Я все верну, даю слово. Джюнко.

Это был ее почерк. Ее подпись.

– Эх, люди-люди. Не знаешь, чего от них ожидать, – вздохнула я.

– Да уж, – мама пригубила вино.

Вот и все. На этом мы с мамой и порешили.

Некоторое время мы сидели вдвоем перед мелькающим экраном, потом я пошла на кухню и сделала себе бутерброд. Мама пила вино, я молча ела свой нехитрый ужин. Бутерброда мне было мало. «Может, все-таки доесть мисо-суп и салат из шпината?… Нет, лучше оставлю их на потом», – подумала я, и от этой мысли мне стало очень грустно. В носу защипало. Надо отвлечься, постараться об этом не думать… Сейчас придет Микико – я ей обо всем расскажу, потом сообщу брату, и постепенно все забудется. Пройдет совсем немного времени, и этот эпизод станет всего лишь очередной историей из прошлого. Еще одним воспоминанием.

В конце концов, с самого начала было довольно странно пускать совершенно чужого человека в дом только на том основании, что он твой друг.

Ну что ж. Все равно теперь уже ничего не изменишь. Другой реальности нет. Чужой человек больше не живет с нами. И вряд ли он когда-нибудь вернется.

Нам всем понадобится какое-то время, чтобы мы могли вспоминать о ней не с болью, а с доброй улыбкой.

Боль – отзвук невозможности поверить в то, что произошло.

– Все, с меня довольно! Я больше не могу тут сидеть и думать об этом! – сказала мама. – Сейчас позвоню своему кавалеру – пусть пригласит меня в бар. Мне надо развеяться.

Она встала с дивана и ушла в свою комнату переодеваться.

Чуть позже, закрывая за ней дверь, я сказала: «Мам, ты себя особо не ограничивай. Сегодня это в порядке вещей».

Когда я рассказала о происшествии Микико, только что вернувшейся домой, она страшно расстроилась, но тут же придумала случившемуся тысячу объяснений. Все как одно в лучших традициях мыльных опер. А чего еще вы хотели от студентки женского колледжа? Здесь были и несчастная любовь, и продажа малолетней дочки в сексуальное рабство к мафии, и погрязший в долгах любовник и так далее и тому подобное… Должна признаться, что мне было даже любопытно выслушивать все эти ужасы. Они будоражили мое воображение и отвлекали от печальной действительности.

К концу вечера мы с Микико пришли в болезненное возбуждение – мы уже ощущали себя чуть ли не жертвами разрушительного землетрясения, которые чудом выжили и теперь, сплоченные общей бедой, жгут костры в ожидании утра. Только вот вместо костра мы сплотились за банкой с пивом и который час подряд сидели на кухне и хрустели всякими орешками и конфетками.

В какой-то момент Микико все же отправилась спать, а я решила принять горячую ванну. После купания я, все еще с мокрыми волосами, прошлепала на кухню и сварила себе кофе. Потом, не зажигая большого света, уселась с чашкой кофе на диван и включила телевизор.

В начале третьего я решила, что мама вряд ли вернется домой до утра, пошла в прихожую и закрыла входную дверь на ключ. Потом еще немного посидела на кухне – делала себе маникюр – и к трем, наконец, решила лечь спать. И тут на меня накатило. Я вдруг почувствовала такое дикое одиночество, что едва сдержалась, чтобы не закричать.

Я больше никогда ее не увижу. Она больше никогда не будет жить с нами.

Мы так много говорили об этом сегодня… Почему же я ничего не почувствовала? Ведь это так просто… так естественно…

У меня был только один ответ – одиночество. Чтобы прочувствовать что-то по-настоящему, нужно пережить это наедине с самим собой.

Этой ночью, сидя на кухне, я внезапно поняла, что теперь жизнь нашего дома полностью изменилась. Мне вспомнились похожие моменты: ночь, когда умер отец; первая ночь после маминого развода; ночь, когда Маю ушла из дома…

Леденящие душу развалины.

Чем заполнить пустоту отсутствия?

Разлука есть неизбежное одиночество.

Бессильная что-либо сделать, я до конца осознала страшный смысл той противоестественной тишины, которая заполнила все пространство нашего дома. У нас поселился тихий призрак разлуки. Тихое, но неизбывное напоминание о тех, кто делил с нами стол и кров; о тех, кто спал с нами под одной крышей; о тех, кто ушел и никогда больше сюда не вернется.

Как бы я ни старалась, это давящее чувство одиночества невозможно описать словами.

Воздух все еще хранил следы присутствия Джюнко. Она ушла, но пройдет немало времени, пока истощится энергия нашей памяти, пока наши воспоминания покинут дом вслед за ней.

Одиночество.

Я погрузилась в него с головой. Оно затопило наш дом, в котором, кроме меня, сейчас не было никого, только спящая Микико. Подумать только – еще совсем недавно мы жили здесь впятером и по вечерам на кухне было тесно и шумно. А сейчас здесь пусто и тихо…

Казалось, за свою жизнь я могла бы уже и привыкнуть к таким поворотам, так почему же каждый раз они застают меня врасплох? Почему каждый раз как впервые?

Вылечит только время.

Я заставила себя встать со стула и кое-как дотащилась до раковины. Надела фартук и принялась мыть посуду. Домыв посуду, выключила свет и уже собиралась подняться к себе в комнату, как вдруг увидела за окном чью-то тень. Темный силуэт на стекле.

Я испуганно замерла, не сводя взгляда с загадочной тени.

Из темноты вынырнула рука и постучала по стеклу.

«Может быть, это мама? Мало ли – забыла ключ, увидела, что на кухне горит свет, и решила постучать. А может быть, это Джюнко?» – думала я, шаг за шагом приближаясь к окну.

– Кто там? – дрожащим голосом спросила я.

– Это я, Ёшио! – послышался в ответ голос брата.

На секунду все поплыло у меня перед глазами, будто я очутилась в нереальном, призрачном мире. Какой Ёшио? Ёшио спит сейчас в своем интернате и видит десятый сон. А вдруг это снова его дух, как тогда на Сайпане? Но нет, не похоже – слишком уж натуральным было движение его руки, и голос, и этот стук в окно…

Я открыла раму. Брат стоял внизу под окном, поднявшись на цыпочках, чтобы дотянуться до подоконника.

– Что происходит? Ты что, сбежал из интерната?

Ощущение, что все происходит во сне, не проходило. Мой собственный голос звучал нереально, как чужой.

– Нет-нет. Никуда я не сбежал. Просто мне не спалось, и… неважно. Скажи, с Джюнко что-то случилось? – неожиданно спросил брат.

– Знаешь, раз уж ты пришел, то заходи в дом. Только, пожалуйста, через дверь.

Брат кивнул. Он стоял посреди ночного сада, такой маленький и слабый, но вместе с тем такой надежный.

Я открыла дверь и впустила его в дом.

Потом мы сидели на кухне.

– Что ты, в дверь позвонить не мог, как все люди? Напугал меня до полусмерти, – сказала я, подавая ему чашку горячего какао.

– Ну, я сначала подумал, что вы уже спите, а потом увидел, что свет на кухне горит. Ну вот и пошел проверить что и как.

– И как же ты из школы выбрался?

– Так ночью это раз плюнуть. Все же спят. Я выбрал удобный момент, и только меня и видели. То есть как раз никто меня и не видел, – брат улыбнулся и снял свитер. Под свитером оказалась пижама.

Он допил какао и протянул мне чашку:

– Можно мне еще? Так вкусно!

Я до сих пор еще не совсем пришла в себя. Этот ночной визит выбил меня из колеи, и мне то и дело казалось, что я проваливаюсь в сон и мой брат, который сидит сейчас передо мной в пижаме и протягивает мне чашку, – всего лишь снится мне.

– А как ты узнал про Джюнко? С ней и правда не все в порядке.

– Она целый день посылает мне сообщения, ну, вернее, телепатические сигналы. Такие сильные, как будто ей очень плохо, – сказал брат как ни в чем не бывало.

– Значит, ты действительно умеешь читать мысли? Здорово! – восхищенно сказала я. – Джюнко от нас ушла. Ушла из дома.

Про деньги я не стала ему говорить. Но он и сам, наверное, почувствовал, что все не так просто и что есть что-то еще, какие-то дополнительные обстоятельства.

– Я не уверен, что правильно все понял, но, кажется, ее дочка украла у отца кучу денег и сбежала из дома. Вот Джюнко и ищет ее теперь. И во всем винит только себя. Так жалко ее.

Версия брата была в духе предположений Микико. Еще один вариант… Ну что ж, может быть, мы никогда и не узнаем, что там произошло с Джюнко и ее дочкой на самом деле. А может быть, и узнаем, но в любом случае это произойдет не скоро.

– Ты знаешь, сигналы были такими сильными, что у меня даже голова разболелась. Я чуть было в медпункт не пошел.

– А о чем были сигналы?

– Ничего конкретного. Просто я видел какие-то образы, а еще ее лицо. Почему-то я сразу понял, что она больше не сможет у нас жить и что, когда я вернусь из интерната, ее уже не будет. Ну в общем, мне стало очень грустно и я все время думал, а как там дома. Заснуть никак не мог. Думал, а вдруг Джюнко умерла? Как там мама – наверное, она сидит и плачет, плачет…

– Ты что, не знаешь маму? Какие слезы – она позвонила своему другу и пошла с ним бар. До сих пор не вернулась, между прочим, – улыбнулась я.

– Значит, она потом будет плакать, – упрямо сказал брат, и я вдруг заметила, что он и сам чуть не плачет, глядя на фартук Джюнко, который был аккуратно сложен на маленьком сервировочном столике, стоявшем рядом с холодильником.

– Что же мне делать? Наверное, лучше вернуться… – наконец произнес он. – Как ты думаешь?

– Делай, как считаешь нужным. Хочешь – возвращайся, хочешь – оставайся. А Джюнко должна сама решить свои проблемы. Никто другой за нее этого делать не станет. Боюсь только, мы не скоро узнаем, что с ней и где она.

– Мама снова собирается выходить замуж? – вдруг спросил брат.

– Вполне возможно. – Я подумала, что молодой мамин любовник с радостью воспользуется представившимся ему шансом.

– А если они поженятся, что ты будешь делать?

– Я? Перееду куда-нибудь. Буду снимать квартиру. Мне не очень-то хочется жить в одном доме с таким молодым «папой».

– Значит, ты будешь жить с Рюичиро?

– Не знаю. Вряд ли.

– А со мной что будет?

Понятно, что он волнуется. В этом возрасте дети как домашние животные – во всем зависят от своих хозяев, то есть родителей.

– Ну мама же не дурочка какая-нибудь, и к тому же она тебя очень любит. Так что мне кажется, тебе нечего волноваться. Может, она и уехала тогда на Бали из упрямства, но женитьба – это гораздо серьезней. Ты, главное, не держи ничего в себе, – если есть что сказать, сразу говори. Ну и вообще, она же не прямо сейчас замуж собирается, а мы тут с тобой расфантазировались, – я засмеялась.

Ёшио, кажется, немного успокоился. Потом сказал, будто самому себе:

– Вот так всегда – один человек совершает какой-нибудь поступок, и это сразу отражается на его близких. Прямо как круги на воде.

И засмеялся…

Все это было как-то странно.

– Слушай, может, ты вернешься в интернат завтра утром? Я могу поехать с тобой и сказать, что ты ночевал дома, – предложила я.

Он покачал головой:

– Нет, лучше я сегодня поеду, чтобы никто не узнал. Но если что, то я тебе позвоню. А сейчас давай лучше вместе сходим и поедим рамен, пожалуйста! Поедим, и я сразу поеду.

Через несколько минут мы уже стояли у круглосуточного лотка и звучно втягивали в себя горячую лапшу, выуживая ее из аппетитно дымящегося бульона. Думаю, в этот поздний час меня с Ёшио легко можно было принять за возвращающуюся со смены мамашу-хостесс с ранним ребенком. Но сил думать об этом у меня не было. Я слишком устала.

– Слушай, от тебя за километр разит чесноком, – сказала я брату после того, как мы поели. – Тебе не кажется, что это немного подозрительно, если в девять утра ребенок вылезает из постели, весь пропахший мясным бульоном?

– Да. Об этом я не подумал.

– Ладно, держи жвачку. Вдруг тебе удастся их обмануть. – Я полезла в свою сумку, которую предусмотрительно взяла с собой, и достала оттуда пригоршню всяких жвачек и сосательных конфеток. Брат тут же зашелестел в темноте серебристой оберткой.

На улице не было ни души. Тишина. Старый день уже уснул, новый еще не проснулся. Время словно застыло.

Настроение было отличным, я шла по ночной улице и пыталась понять, чем же вызвано это приятное чувство какой-то завершенности, что ли. «Что я такого сегодня делала?» – думала я, и вдруг передо мной как живое встало лицо Джюнко. И сразу едва заметной болью кольнуло в сердце. Чему я радуюсь?! Ведь все так плохо. Все так ужасно, и никакого просвета впереди…

– Вот это да!! – вдруг воскликнул брат, глядя на небо.

Я посмотрела вверх и прямо над своей головой увидела ослепительную вспышку. Чиркнул по черному фону светящийся хвост. Комета. Белый, жемчужный свет еще некоторое время вспыхивал и переливался у меня перед глазами. Это длилось довольно долго – я бы могла загадать много – много желаний, если бы верила в то, что они сбываются. Но я не верила. Я просто стояла, задрав голову, и смотрела на миллионы сияющих звезд, которые продолжали висеть в небе и не собирались никуда падать.

– Сакуми, что это было? Комета или опять летающая тарелка? – спросил меня брат.

– Откуда я знаю? – улыбнулась я. – Это ты у нас специалист по НЛО.

– Это было так красиво!! Такой длинный хвост. Ну просто вообще!

Потом он помолчал и добавил:

– Я, кажется, понял.

– Понял что?

– Что когда ты вместе с кем-нибудь, кого очень любишь, и тебе по-настоящему хорошо, то тогда не важно, что ты видишь на небе – комету или летающую тарелку. И то и другое покажется таким красивым, что даже станет на секундочку страшно, – ответил брат.

20. Полуночная Золушка

В один из дней в послеобеденный час я заглянула в наш почтовый ящик и обнаружила там загадочный пакет на свое имя.

В пакете не было ничего, кроме аудиокассеты.

Адрес отправителя нигде не значился, а адрес получателя был написан крупным, уверенным – судя по всему, мужским – почерком.

Все это мне не очень понравилось, но любопытство пересилило – я решила послушать кассету. Честно говоря, я ожидала услышать что-нибудь вроде религиозной проповеди или рекламы стирального порошка, поэтому, когда из динамиков раздалась музыка, я здорово удивилась. Это была рок – баллада – красивая, но очень мрачная мелодия. Женский вокал. Всего одна песня и больше ничего.

Я окончательно перестала понимать, что происходит.

По-хорошему, надо было выкинуть эту кассету, и дело с концом, но что-то мне мешало. «А вдруг это не просто так? – думала я. – Вдруг во всем этом есть какой-то скрытый смысл?»

Баллада была на английском. После некоторых раздумий я засела за перевод. В результате получился следующий текст:

Да-а… нельзя сказать, чтобы это хоть что-то прояснило…

Пытаясь понять, кто мог прислать мне эту кассету, я мысленно перебрала всех своих знакомых. Самой подходящей кандидатурой был Кодзуми – любитель тяжелого рока, поэтому, по своей привычке не откладывать дел на потом, я позвонила на Сайпан. Но мои подозрения оказались напрасными – Кодзуми ничего мне не посылал. Я немного поболтала с Сасэко, на несколько мгновений вновь ощутив соленый запах океана и неизменно сияющую голубизну неба, и повесила трубку.

Где-то на периферии моего сознания все еще звучала мрачная рок-баллада, – чтобы перевести текст, мне пришлось прослушать ее очень много раз.

Я чувствовала, что это не просто глупая шутка.

Кто-то пытался послать мне сообщение.

Кто-то, кто ощущает мир почти так же, как и я.

В отзвуках песни, далеким эхом доносившихся до меня из глубин моего сознания, чувствовалась боль – боль человека, который хочет донести до других что-то очень важное, но не знает как.

Время шло, но, как я и предполагала, от Джюнко не было никаких вестей.

Джюнко. Оказывается, это она держала нас всех вместе, как связующее звено. Для меня она была олицетворением материнства в гораздо большей степени, чем моя собственная мама.

С тех пор как Джюнко ушла, мы все расползлись, разбежались. Мама по вечерам чаще всего уходила из дома. Микико допоздна веселилась со своими университетскими друзьями. А я большую часть времени проводила с Рюичиро в его квартире. Это было довольно странное место, скудно обставленное, но зато наполненное воздухом свободы и независимости. Здесь меня никто не трогал.

Разумеется, он был первым, кто услышал кассету после меня.

На мой вопрос, знает ли он эту песню, он ответил, что, кажется, слышал ее когда-то давно.

– Это очень старая песня. Может, это кто-то из твоих бывших решил о себе напомнить? Любовное послание из прошлого, – добавил он с отвращением.

– Что за бред ты несешь! А для любовного послания и вообще как-то слишком мрачно, тебе не кажется? Ну скажи, что в этой песне любовного?

– Я вижу, ты внимательно вслушивалась, – заметил Рюичиро.

– Ой, а мы, оказывается, умеем ревновать, – ответила я, взглянув на него с интересом.

В полупустой просторной комнате на полу у стены стоял большой чемодан, в котором Рюичиро держал свою одежду. Он использовал чемодан вместо шкафа. Я взглянула на это чемодан и на секунду представила, что завтра Рюичиро снова уедет далеко – далеко. И от этой мысли мне стало так одиноко. Так странно и печально.

Я ведь просто пришла его проведать, но вот – выглядываю в окно, а там уже стоит вечер: солнце еще немного – и исчезнет за горизонтом, ненадолго оставив в небе после себя пурпурный след, а там глядишь, и засверкают на ночном небосклоне золотые звездочки…

… С улицы доносятся голоса тетушек, идущих в продуктовые лавки, и крики детей, возвращающихся домой. Одно за другим загораются окна, а у меня начинает бурчать в животе от голода… Человеческое тело по-своему отсчитывает время – с этим ничего не поделать, поэтому мне становится еще печальнее, а чувство одиночества разрастается до невообразимых размеров… И, тем не менее, жизнь продолжается. Я чувствую жизнь.

Если бы я была одна, без Рюичиро, не думаю, чтобы я так сильно все это переживала. Когда двое людей оказываются вместе, и время течет мимо них, и они наблюдают за этим течением – этого достаточно, чтобы вызвать к жизни яркие образы.

Уходящий куда-то вдаль густой лес, в котором всегда сумрачно, потому что солнце не может проникнуть сквозь его пышную листву, под его нависшие кроны…

Озеро в утренних лучах – как сияющий солнечный зайчик…

Высокие горы, вершины которых отражают солнечный свет подобно зеркалам…

Все эти прекрасные картины.

Подняв голову, я вижу Млечный Путь: тройственный союз Альтаира, Веги и Денеба. Смотрю вверх, пока не затекает шея. Смотрю на огромного белого лебедя, расправившего над нами свои крылья.

Все эти прекрасные чувства.

В тот момент, когда кажется, что время остановилось, ты вдруг понимаешь, что все продолжается. Где-то что-то движется, шевелится без остановки. Как больно это осознавать!

Но мы можем уйти вдвоем, можем покинуть все это. Мы приникнем к вечности, проникнем в желанный мир безвременья, который так далек и так прекрасен, что людям не под силу осознать и принять эту запредельную красоту. Поэтому в нашем мире не будет людей, а будут только горы и океан. И мы будет говорить с ними… Мир вне физического существования…

… Однако в животе у меня все громче урчит от голода. Ну и, кроме того, мне надо позвонить на работу и узнать, во сколько приходить завтра утром… Плюс еще тысяча подобных мелких дел. «Можно взять почитать этот журнал?» – «Ага, бери. Я уже его прочел», – гениальный диалог, но ни на что другое мы не способны… Наша плоть. Наши голоса. Места, которые нам доступны, и места вне нашей досягаемости, куда никогда – никогда не добраться. Скачут мои мысли, подстегиваемые одновременно ограниченностью и безграничьем.

Думать – это то, что мне остается, но именно поэтому мои мысли и включают в себя все – все – все…

Вот и заканчивается еще один роскошный день, уходит, унося с собой эти картины и эти чувства. Унося с собой мои мысли.

Что бы вы почувствовали, если бы ни с того ни с сего к вам на улице подошел взрослый незнакомый мужчина и окликнул вас: «Эта песня была про тебя. Ты внимательно ее слушала?»

Я так удивилась, что мне показалось, будто я вообще не здесь и все это происходит с кем-то другим. В другом мире, в другом измерении…

Обернувшись на голос, я увидела рядом с собой высокого человека, Позади него алело ясное вечернее небо. На вид человеку было не меньше тридцати пяти, а может быть, и все сорок. Дядечкой не назовешь – слишком для этого молод, но приятелем тоже не назвать – возраст уже не тот. Худой, малозаметный и, по-видимому, одинокий человек. У него были почти прозрачные светло – карие глаза. Как у Кодзуми…

– Не понимаю, о чем вы? – спросила я, тоскливо думая, что, пожалуй, пришла пора прикрывать эту лавочку по набору товарищей со странностями.

– Я о кассете, которую ты, если не ошибаюсь, получила по почте некоторое время назад. Это я ее послал, – сказал он тихо, но отчетливо.

– Ах, вот оно что. Вы об этом… Об этой кассете. Понятно. А могу я узнать, кто вы вообще такой?

– Хочешь знать, как меня зовут?

– Мне наплевать, как вас зовут. Лучше скажите, откуда вы знаете мой адрес, зачем вы прислали мне эту кассету и что все это значит?

– Меня называют Месмером. Просто Месмер, и все. Этого вполне достаточно, – сказал он.

«Здорово! – подумала я. – Сначала Лапша, а теперь Месмер. Замечательно!»

– Я слышал о тебе от твоего младшего брата. Когда он начал о тебе рассказывать, я почему-то сразу вспомнил эту песню. И я подумал, что если сначала послать тебе кассету и этим тебя заинтриговать, то, возможно, потом ты согласишься выслушать меня. Мне очень нужно с тобой поговорить. Я скоро уеду далеко – далеко, но перед этим я хотел бы уладить одно недоразумение, которое произошло между мной и твоим братом. Боюсь, он понял меня превратно.

– А вы, случайно, не знакомы с молодой женщиной, которая называет себя Лапшой? – спросила я.

– Конечно знаком. Канамэ – моя бывшая невеста.

– В таком случае я кое – что о вас слышала, – сказала я, недоумевая, что же такого страшного нашел в этом тихом и спокойном человеке мой брат.

Я представляла себе жениха Канамэ совсем по-другому – молодым и энергичным. А он оказался каким-то малохольным и немолодым. Я растерялась.

Однако он здорово придумал с этой кассетой – сразу видно, что голова у него неплохо работает. Так что надо быть начеку.

– Давай-ка пойдем сядем где-нибудь и немного поговорим. Если у тебя есть время, конечно, – предложил он.

Вообще-то мы договорились с Рюичиро. что сегодня вечером я зайду к нему, но у меня в запасе было еще около часа.

– Часа вам хватит? – спросила я.

– Конечно-конечно, – поспешно ответил он.

Мне не очень хотелось встречаться с Лапшой, поэтому вместо того, чтобы пойти в мое любимое кафе, мы с Месмером завернули в маленькую пивную под открытым небом, которая находилась в двух шагах от станции.

Вечер только начался, и, кроме нас, за столиками почти никого не было. Но зато те, кто был, заказывали пиво не переставая, и одетые в дешевую униформу официанты с озабоченными лицами сновали туда-сюда, едва удерживая в руках огромные пивные кружки, полные золотистого напитка.

На фоне вечернего темно-синего неба, с которого уже почти сошла закатная краснота, высились, поблескивая огнями, небоскребы. Окружающий пейзаж напоминал пазл с недостающими частями в самой середине картинки.

Мы с Месмером выбрали наиболее удаленный от входа столик. Я не представляла, с чего начать разговор. Ёшио и Канамэ говорили об этом человеке очень неохотно, и я почти ничего о нем не знала. А то немногое, что знала, было явно не в его пользу.

К счастью, Месмер заговорил первым.

– Ты, наверное, слышала обо мне только плохое, – с грустной улыбкой сказал он.

– Ну, можно сказать и так. Но вообще-то и мой брат, и Лапша не очень охотно о вас рассказывали, поэтому я мало что знаю. Почти что ничего.

– Просто в какой-то момент я решил взять твоего брата с собой в Калифорнию. Кажется, именно тогда все и пошло наперекосяк. Они меня неправильно поняли.

– Ка… Калифорния? – опешила я.

Тут к нашему столу подошел официант с подносом, на котором стояли тяжеленные кружки с пивом и много маленьких тарелочек с зелеными бобовыми стручками. Мы с Месмером умолкли. Наверное, официант принял нас за начальника и подчиненную, которые скрывают от других работников фирмы свои отношения. Он поставил перед нами по кружке, водрузил на середину стола две тарелочки с закуской и пошел к следующему клиенту. Мы чокнулись и выпили за знакомство. Первое летнее пиво… Из огромной – преогромной кружки.

Воздух вокруг пах летом. Но это не было вечное лето Сайпана. В Токио все как-то скоротечнее – вместо лета лишь его тень. Она примешалась ко вкусу пива, к зелени листвы, она легла на мои оголенные руки, и, подняв глаза к небу, я вдруг заметила, как широко оно раскинулось над городом, заполнив собой промежутки между домами.

– Помнится, Лапша рассказывала мне, что вы собирались основать с моим братом новую религию. Вы об этом?

– Да-да. Именно об этом. Но ни о какой новой религии на самом деле и речи не было, – возмущенно сказал Месмер. – Откуда она это выкопала?! Я просто видел, что твоему брату трудно приспособиться к жизни в Японии, и предложил поехать туда, где жить ему будет гораздо легче.

– Но почему Калифорния?

– Там есть один научно – исследовательский институт, который занимается изучением паранормальных явлений и людей, обладающих сверхъестественными способностями, – таких как твой брат. Там работает команда отличных специалистов. Они разработали исследовательскую программу, и, если кто-то соглашается принять в этой программе участие, институт обеспечивает его жильем и всем необходимым. Это совсем непохоже на те ужасы, которые показывают в фильмах: закрытые бункеры, колючая проволока, строгий режим и так далее. И к религии это тоже не имеет никакого отношения. Просто научная программа, в рамках которой ты экспериментируешь со своими способностями, учишься определять собственные возможности. Вот я и подумал, что для твоего брата это идеальное место. Он не должен будет больше обращаться за поддержкой к тем, кто его не понимает. В общем, я хотел ему только добра…

– А вы принимали участие в этой программе? – спросила я.

– Да. Я довольно долго жил в Калифорнии, больше двадцати лет. Когда я был подростком, мой отец уехал в Америку работать и взял нас с мамой с собой. Так что можно сказать, что я вырос на том побережье. И между прочим, с Канамэ, ну, или с Лапшой, как ты ее называешь, я познакомился именно в этом институте. Она тоже была в программе.

– В первый раз об этом слышу, – сказала я.

– Насколько я могу судить, она не слишком счастлива оттого, что обладает сверхъестественными способностями. Мне кажется, она бы с удовольствием жила бы, как все обычные люди. К сожалению, в Калифорнии у нее начались осложнения – она была на грани психического срыва и решила уйти из программы. Я ушел вместе с ней, потому что не хотел отпускать ее в Японию одну. Мы приехали сюда несколько лет назад, и все это время жили в Токио. Она изо всех сил старается жить обычной жизнью, чтобы тот ужас, который она тогда пережила, не повторился снова. По правде говоря, ее паранормальные способности были связаны с очень печальными вещами…

– В каком смысле?

– Она тебе не рассказывала?

– Нет.

– Наверное, сейчас ей даже неприятно об этом вспоминать… Было время, когда она умела «слышать» мысли и чувства погибших людей и людей, пропавших без вести. То есть чувствовать то, что чувствовали они. Полиция обратилась к ней с просьбой принять участие в одном из расследований, и это ее подкосило. Она не выдержала мощного потока ментальной информации от уже мертвых или, что еще хуже, находящихся на грани смерти людей. В детстве она была гораздо восприимчивее к такого рода ощущениям, но по мере того, как она росла, ее способности становились все более ограниченными. Наверное, это было что-то вроде защитной реакции. В общем, когда она оправилась после нервного потрясения, она заявила, что окончательно потеряла свое умение «слышать» мертвых. Я не знаю, насколько это соответствовало действительности, но было очевидно, что она больше не хочет оставаться в институте и принимать участие в программе. Она довольно часто потом рассказывала мне, что чувствовала себя там неуютно, все время ощущала какое-то давление и так далее…

В принципе, я ее понимаю, потому что большинство участников проекта были помешаны на религиозном мистицизме и без конца спорили на всякие философские и теософские темы. Думаю, для нее это было очень утомительно.

– Я ничего этого не знала, – сказала я. Теперь понятно, почему Лапша пошла в университет так поздно. У нее были на это вполне веские причины.

– Месмер, расскажите мне теперь о ваших способностях, – попросила я. – Ведь не за красивые же глаза вас взяли в программу.

– Я могу гипнотизировать людей. По крайней мере, в институте я занимался развитием именно этой своей способности. Ты вообще знаешь, кто такой Месмер?

– Кажется, врач. Европеец, – неуверенно ответила я. – Жил когда-то очень давно и занимался чем-то вроде магнетизма, нет? Лечил людей с помощью магнита?… В общем, я не знаю.

– Ну почему же, ты почти все самое важное о нем рассказала. В общем, своим прозвищем я обязан этому самому Месмеру. В Штатах я написал по нему дипломную работу. В конце восемнадцатого века он провел несколько очень важных экспериментов с использованием гипноза и введения людей в транс. Он даже разработал лечебную методику, которую в его честь назвали месмеризмом.

Похоже, Месмер был готов разглагольствовать про своего любимого доктора часами.

Меня всегда поражало, как часто люди увлекаются совершенно непредсказуемыми вещами. Ведь если подумать, у каждого человека есть такое вот увлечение, но которое он готов потратить кучу сил и времени. Просто удивительно! Только представьте себе, что группа уважаемых ученых людей собирается со всего мира только затем, чтобы поговорить о чем-нибудь вроде месмеризма, гипнотизма и так далее. Пока мой брат был обычным маленьким мальчиком без всяких там странных способностей, мне это даже в голову не могло прийти – это попросту было за пределами моего воображения.

– Да – да, теперь я поняла, почему вас называют Месмером, – поспешно сказала я. Мне вовсе не хотелось слушать пересказ его американского диплома. – А что вы собираетесь делать в Калифорнии?

– Сначала я пойду добровольцем в психологическую клинику, а потом еще не знаю. Либо останусь там, но оформлюсь как работник, либо снова пойду учиться, но теперь уже на медицинский факультет. Из меня вполне может получиться неплохой врач. Но вообще-то я бы хотел стать профессиональным гипнотизером, потому что сейчас я все еще на самом начальном уровне.

– Только на начальном? – спросила я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Публика потихоньку прибывала. После работы люди веселились как могли. Неподалеку от нас собралась шумная компания – за их столиком то и дело раздавались взрывы хохота и слышались возбужденные голоса. Ветер становился все сильнее и грозил сдуть со стола бумажную тарелочку с вылущенными бобовыми стручками. Небо над нами становилось все темнее и темнее, приобретая синеву того характерного вечернего оттенка, который так трудно описать словами.

Глядя на эту синеву вместе с Месмером, я вдруг почувствовала, будто нахожусь вовсе не в Японии, а где-то далеко – далеко, в чужой, незнакомой стране. А может быть, это было просто чувство одиночества, которое я не сразу смогла распознать…

Одиночество.

Как-то раз, это было очень давно, я увидела на улице бездомную кошку. Я знала, что не возьму ее домой, и поэтому сделала вид, что не замечаю ее. Но ее жалобное мяуканье еще долго раздавалось у меня в ушах…

Как-то раз в наш класс пришла новенькая, и ее – совсем незнакомую мне девочку – посадили рядом со мной, пересадив от меня мою подружку…

Как-то раз я поссорилась со своим парнем. Я не плакала, нет, но, возвращаясь домой, едва различала улицы, по которым шла, оттого, что мои глаза застилала густая пелена… Сейчас я понимаю, что, если бы в тот вечер я позвонила ему, мы снова были бы вместе. Но тогда это казалось невозможным. А мне так хотелось позвонить… И я шла по вечерней улице, вокруг меня сгущалась темнота, а на сердце лежал тяжелый камень…

В одну секунду на меня нахлынули грустные воспоминания.

«Хочу к Рюичиро», – подумала я, словно хватаясь за спасительную соломинку. Мне было необходимо обычное человеческое тепло. Просто оказаться там, где меня ждут, где всегда горит свет.

– По-моему, каждый человек имеет право сам решать, ехать ему в Калифорнию или не ехать. Принимать участие в программе или не принимать. Разве не так? Единственное, чего я не могу понять, чем это вы так напугали Ёшио. Он чуть не трясся от страха, когда про вас рассказывал.

– Твой брат очень тонко чувствует, – грустно сказал Месмер. – Он слишком хорошо меня понял. Слишком хорошо…

Месмер выглядел таким удрученным, что казалось – еще чуть – чуть и он просто исчезнет, растворится в воздухе или станет печальным облачком и его унесет ветром. Видимо, он до сих пор очень расстраивался из-за Ёшио. Тем не менее, его ответ ничего мне не прояснил. Почему брат был готов даже пойти в специнтернат, лишь бы только сбежать от этого усталого и печального мужчины?

– Вдобавок я окончательно запутал Канамэ, – продолжал свою исповедь Месмер. – Это ведь она сказала тебе, что я пытался заставить Ёшио поехать со мной в Калифорнию. Но я вовсе не заставлял его. Я просто предложил. Мне казалось, что так будет лучше для него самого. Он должен научиться управлять той силой, которая в нем заложена. Понимаешь? Я хотел быть его другом – больше ничего. В конце концов, я тоже прошел через это, когда был ребенком, и прекрасно представляю себе, что он чувствует… Ему просто надо показать, что существует способ продуктивно использовать свои необычные способности.

– Расскажите мне про его способности. Пожалуйста! Расскажите, что он чувствует. Я ведь никогда ничего такого не умела, и мне трудно это понять. Мне трудно понять, что переживает мой младший брат, но мне так хочется хоть чем-то ему помочь.

– Боюсь, что это невозможно. И тот факт, что вы брат и сестра, ничего не меняет. Честное слово, это не имеет никакого значения, – он едва слышно засмеялся. На лице его словно скромный полевой цветок расцвела робкая улыбка. – Когда мы с родителями были в Америке, в квартире напротив жил один пожилой джентльмен, который владел искусством гипноза. Я очень часто ходил к нему в гости и подолгу сидел у него, слушал его рассказы. Думаю, что в конечном итоге я заинтересовался гипнозом именно благодаря ему. Может быть, уже тогда, сам того не зная, я научился каким-то приемам этого мастерства, и со мной начали происходить всякие странные вещи. К тому времени, как я стал подростком, мне уже было понятно, что я не такой, как все. Я словно видел людей насквозь. Понимал их лучше, чем они сами могли себя понять. И мне совсем не надо было напрягаться для этого – чувства и ощущения находили меня сами… Потом наступило трудное время, родители развелись, и мы с мамой уехали в Нью-Йорк, где я поступил в старшие классы. Я был очень стеснительным и все время старался оставаться в тени и не высовываться. Мне совершенно не хотелось стать знаменитостью или еще кем-нибудь в таком роде. Но, по-видимому, мои способности к тому времени были уже достаточно сильными. Люди тянулись ко мне, страдали, если я их отвергал, а некоторые буквально сходили с ума – за очень короткий промежуток времени пятеро моих знакомых совершили самоубийство. Я не мог не чувствовать, что это имеет самое непосредственное ко мне отношение. Но что я мог сделать? Это был ужасный период. Я был слишком мал, чтобы совладать со своими мыслями и стать более терпимым по отношению к окружающим.

– Даже не верится… – сказала я.

– Мне и самому теперь трудно поверить. Но все именно так и было. Я через это прошел. Тогда я много чего передумал, в том числе я размышлял и о самоубийстве, но, в конце концов, принял решение поехать в Калифорнию. В этот самый институт. Почти все, кто там был, были похожи на меня. Все переживали свою жизнь как трагедию. Но постепенно нам стало понятно, что в этом нет никакой трагедии. Что это не зло, а волшебный дар, которым просто нужно научиться пользоваться во благо. Так получилось, что я познакомился с искусством гипноза еще совсем ребенком, к тому же я немало поездил по Америке – моя мама несколько раз выходила замуж, разводилась и переезжала со мной с место на место. Постепенно я осознал, как сильно все это на меня повлияло. Это изменило мою жизнь… Проведя в этом институте несколько месяцев, я научился лечить людей с помощью гипноза. Разумеется, серьезные вещи были мне не под силу, но легкие физические и психические увечья я устранял довольно легко. Вместо того чтобы приносить людям страдания, я научился приносить им пользу. Это помогло мне привыкнуть к тому, что я не такой, как все. Научиться жить с этим.

– А сколько вам было лет, когда вы начали участвовать в этой программе?

– Чуть меньше семнадцати.

– Ну, хорошо. А как это все происходит, ну, например, когда вы общаетесь с кем-нибудь, вы его гипнотизируете?

– Нет, разумеется, я никого специально не гипнотизирую. Просто когда я был молодым, я не умел толком контролировать свои мысли. Поэтому, хотя я и не собирался оказывать на людей никакого воздействия, все равно они что-то чувствовали. Понимаешь? И с девушками у меня из-за этого не складывалось. Все мои любовные истории заканчивались очень печально – я неизбежно ранил своих подруг до глубины души и сам мучился от этого и не находил себе места… Понимаешь, если я слишком много о ком-то думаю, то, в конце концов, я начинаю являться этому человеку во сне, а для обычного человека это слишком сильное потрясение…

Я не спешила верить Месмеру. Во-первых, влюбленных никак нельзя назвать обычными людьми. И, во-вторых, мало ли в мире тихих и незаметных типов, которые только и мечтают о том, чтобы заиметь власть над другими людьми? Тогда получается, что такие сверхчувствительные люди, как мой брат, – это то, как раз то, что им нужно. Идеальная жертва. Можно пойти еще дальше и сказать, что в любовных взаимоотношениях происходит примерно то же самое, с той только разницей, что оба партнера исполняют роль и жертвы и охотника одновременно. И что эта взаимная игра партнеров и является той основой, на которой выстраивается их неповторимый совместный опыт. Но, по-моему, это уже чересчур. Надо быть проще, и тогда, возможно, в нашей жизни будет больше счастья…

Месмер продолжал говорить, скорее обращаясь к самому себе, чем ко мне:

– Наверное, я не очень понятно объясняю. Но как бы мне хотелось, чтобы все эти неприятные, мучительные вещи, о которых я вам пытаюсь рассказать, оказались просто страшным сном.

Я едва сдержалась, чтобы не расплакаться. Он произнес эти слова так, что мне не оставалось ничего кроме как поверить, – это именно то, что он чувствует. Ему нелегко было рассказывать о своей прошлой жизни, о которой он так хотел забыть.

– Простите за бестактный вопрос, но между вами и Лап… и Канамэ… Ну, в общем, у вас получилось просто полюбить ее, как вы говорите, обычной любовью? – спросила я, удивляясь самой себе. Это действительно был бестактный вопрос. Пожалуй, самый бестактный за весь вечер.

– Мне кажется, что получилось, – задумчиво ответил Месмер. – Несмотря на юный возраст, Канамэ была девушкой с очень сильным характером. Я никогда раньше не встречал таких женщин, как она. Она не боялась меня, и я чувствовал, что не могу влиять на нее, как влиял на других. Сколько бы я о ней ни думал, какими бы ни были мои чувства по отношению к ней – это никак на ней не отражалось. Поэтому я считаю ее своей первой любовью. Она сделала меня по-настоящему счастливым. Она знала обо мне все. Какое это было счастье – любить кого – то, кто любит тебя не из страха, а просто по велению собственного сердца. Благодаря ей я поверил в себя.

– Вот оно что, – глубокомысленно заметила я.

Со стороны казалось, что Лапша нисколько не переживает из-за разрыва отношений со своим женихом. Я уже поняла, что она была необычной женщиной. Такие никогда не меняются. У нее не было прошлого, и она не загадывала ничего на будущее. По крайней мере, ее глаза, устремленные на меня, говорили именно об этом. Я запомнила ее взгляд навсегда… У нее не было возраста, она казалась одновременно и юной, и вечной. Как будто она прожила в этом мире уже очень долго: столетие за столетием, с каждым прожитым мгновением все глубже осознавая какую-то главную истину.

– Но теперь она, кажется, решила попробовать пожить без вас. Просто как самая обычная студентка женского колледжа.

– Да. Она всегда об этом мечтала. Если бы она осталась со мной, ей бы пришлось общаться с людьми, которых она презирает, и вести совершенно неприемлемый для себя образ жизни. Поэтому у нас не было выбора, и мы расстались. Это произошло по обоюдному согласию. Единственная проблема, которая так и осталась нерешенной, – это вопрос с Ёшио.

– Вы очень хорошо мне все объяснили, – сказала я.

– Пожалуйста, передай Канамэ привет от меня. Объясни, что я вовсе не хотел давить на мальчика. Скажи, что я не сержусь на нее и надеюсь, что она не сердится на меня. Расставаться всегда нелегко, особенно когда это сопровождается таким вот досадным взаимонепониманием…

Месмер снова сделался ужасно грустным. Мне стало его жалко.

– А давайте как-нибудь соберемся все вместе, вчетвером, и обсудим эту вашу проблему. Я спрошу у Канамэ и у Ешио, что они думают по этому поводу. Мне кажется, что они поймут и не будут возражать против этой встречи, – предложила я первое, что пришло мне в голову.

Он не ответил, и я решила пока что не уходить. Посидеть с ним еще немного. Он был таким печальным, как всякая человеческая история, как одинокая заброшенная могила, над которой носится холодный неприветливый ветер.

Все мы иногда испытываем подобное чувство – чувство неизбывного горя. Но то, что испытывал сейчас Месмер, было квинтэссенцией горя. Поэтому я не смогла уйти, хотя и знала, что ничем не могу ему помочь. Бесчисленные и безнадежные ночи, когда я лежала в темноте, тщетно пытаясь убедить себя, что одиночество – это фикция, многому меня научили. Памятуя об этих горьких уроках, я решила не оставлять его одного.

А может быть, он меня просто загипнотизировал?

Все было полно боли. Окна окрестных зданий. Смех людей вокруг. Свет от фонарей… Ужас и уныние…

– Можно перед тем, как мы попрощаемся, я задам вам один вопрос? – спросила я.

Он кивнул.

– Почему эта песня, которую вы прислали, напомнила вам обо мне?

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– Боюсь, мне трудно будет ответить на этот вопрос. Но во время нашего сегодняшнего разговора я следил за тобой и кое-что о тебе понял. Если хочешь, могу рассказать, что именно.

– Конечно, расскажите, – бесстрашно ответила я.

– В той песне, которую я тебе послал, была строчка про Полуночную Золушку. Когда твой брат рассказывал мне о тебе, я вдруг вспомнил эту строчку. И сразу же у меня в голове появился образ, который я хранил до сегодняшнего дня, пока мне не представилась возможность сверить его с оригиналом. И выяснилось, что я не ошибся. Ты очень одинока. Ты изголодалась по общению, но тебе никто не в силах помочь. Даже ты сама. До того, как ты упала и потеряла память, в твоей жизни были другие – не менее болезненные и мучительные – потери. Ты потеряла очень дорогих людей, и, по-видимому, в списке мертвых ты была следующей. Это у всех у вас в крови.

Я вспомнила слова Сасэко о том, что я жива только наполовину.

Месмер продолжал:

– Но оказалось, что где-то внутри тебя был заложен «план альфа», который и обеспечил тебе выживание. И пока этот план работает, ты будешь жить. Но я не ясновидящий и не гадалка – я не умею предсказывать будущее. Поэтому не жди от меня советов. Я просто говорю о том, что чувствую, когда нахожусь рядом с тобой. После контузии ты получила в подарок новую жизнь – чистый лист, tabula rasa. Это было незапланированное событие. И никто не мог бы сказать, как все будет развиваться дальше. Да ты и сама это знаешь.

Ты так много сил потратила на то, чтобы не чувствовать себя одинокой… Но все напрасно. Ты совсем одна. И даже твой парень – замечательный человек, который понимает тебя и в какой-то мере чувствует твое одиночество, – не может тебе помочь. В такой ситуации немудрено отчаяться. Но ты держишься изо всех сил. Не хочешь стать следующей жертвой… Ведь ты уже умирала. Умирала, но не умерла. И то, что было в прошлой жизни, приобрело теперь новые формы. – Месмер ненадолго замолчал, вглядываясь в меня. Потом заговорил снова: – Может, все дело в твоей маме? Может быть, она передала тебе и твоему брату какой-то загадочный ген? Я уверен, в твоей жизни были такие моменты, когда ты просыпалась почти каждую ночь лишь для того, чтобы спросить себя: «Кто я? Что я здесь делаю?» Так вот, ответы на эти вопросы на редкость просты. Ты – это ты. И ты живешь. Но человеческая жизнь – вещь хрупкая. Она может сломаться в любой момент. Люди рождаются и умирают, все это происходит на твоих глазах, пока ты стоишь и смотришь. А что тут можно сделать? Мы потому и живем, что бессильны что-либо изменить. И после смерти мы тоже ничего не сможем. Но в твоей голове так много неразберихи и противоречий – будто специально для того, чтобы, занятая ими, ты не замечала собственного бессилия…

– Вы уверены, что это про меня? – спросила я.

– Это про всех одиноких людей. Потому что, если ты думаешь, что ты не такой, как все, это всего-навсего означает, что ты нуждаешься в общении с другими. Хочешь показать себя, покрасоваться перед ними… – Пока он говорил, передо мной на мгновение промелькнул образ Маю – … даже если такой образ жизни тебе неприятен до глубины души. Но то, что держит тебя на плаву, – это вовсе не сила твоего желания. Нет – нет. Это что-то другое. Что-то прекрасное. Оно таится глубоко – глубоко на дне твоей души. Это как первый смех ребенка. Как человек, берущий на себя тяжелую ношу другого. Как вкус и аромат хлеба, когда казалось, что ты вот-вот умрешь от голода… У твоего прадедушки этого было с избытком, и оно передалось по наследству и тебе, и твоему брату. Только сестра осталась обделенной этой…

– Этой «формулой жизни», – я улыбнулась, хотя мне было совсем невесело.

– У тебя замечательная улыбка. Она лучится надеждой, – серьезно сказал Месмер.

Невыносимое, невыносимое одиночество. Та «я», которую разглядел во мне этот человек, с которым я делю свой вечер.

Тусклые звезды на небе. Вездесущий ветер. Дома, столпившиеся вокруг нас. Железные столики и железные стулья, холодящие кожу. Официанты, чуть не падающие с ног, которые все носят и носят огромные пивные кружки от стойки к столам. Если взглянуть на это глазами моего собеседника, все покажется совсем другим.

Иногда понять что-то – значит, обречь себя на страдания.

Все то, что я изо всех сил старалась не впускать к себе в сердце (хотя он был прав далеко не во всем), разворачивалось перед прозрачными глазами Месмера как пейзаж, пролетающий за окном электрички.

Мне не нравится жалеть людей, но в этот раз меня обвели вокруг пальца. Я стала жертвой собственной жалости. Обманутая этим вечером. Обманутая этой полужизнью. Совсем как мой брат. Совсем как Лапша.

Это невыносимо, но спасения нет. Все слишком ясно. Никому не избежать предназначенной ему участи.

Я улыбнулась Месмеру на прощанье, и каждый из нас пошел своей дорогой. Никогда я еще не чувствовала себя так паршиво, направляясь к Рюичиро.

– Добро пожаловать домой, – он встретил меня широкой улыбкой. – Тебя все не было и не было, так что мне пришлось немного побаловаться с камерой. Вот, смотри, – он протянул мне снимок.

На фотографии был он сам, одетый в мое белое платье. Мужчина в платье, но без косметики – это выглядело довольно странно.

– Что это на тебя нашло?! – удивленно спросила я.

– Ну, я просто вернулся домой и увидел в шкафу твое платье. Я подумал, что это будет мило, если я устрою тебе маленький сюрприз и встречу тебя в таком вот костюме. Поэтому я оделся и принялся тебя ждать. Но ты все не шла и не шла… Короче, через час, чтобы не чувствовать себя полным идиотом, я переоделся. Но перед этим сфотографировался на память.

– Извини. Со мной столько всего произошло за последние несколько часов…

– Да ладно. Пустяки. Хочешь, сходим куда-нибудь поужинать, – предложил он. По-видимому, это был один из тех редких дней, когда у него было хорошее настроение.

Ну что ж, тем лучше.

Глупо говорить о том, что такое твоя жизнь, или рассуждать о своем месте под солнцем. Глупо и вообще нельзя. Потому что подобными разговорами мы преступно упрощаем себя. Становимся всего лишь ограниченным набором фактов. Жалкими крупицами информации.

Надо просто жить, как живешь. Тихо, украдкой. Просто наблюдать. И он тоже знает об этом…

Но… но я хотела говорить. Хотела рассказывать. Потому что я совсем одна, я существую на краю одиночества.

Рюичиро пошел в туалет, а я, поджидая его, рассматривала фотографию. Широкая улыбка, морщинки вокруг глаз – на этом снимке он был очень похож на свою маму. Я подумала о том, как он целый час стоял посреди своей полупустой квартиры в моем белом платье, и расхохоталась.

Смех завладел всем моим существом – сначала исчезли мысли, потом я перестала чувствовать тело. Я растворилась в воздухе, стала звучащей пустотой. Ничего не было – ни спасения, ни одиночества, – только смех, который порождал самое себя снова и снова. Смех, который был мною. А я была им.

Это чувство длилось всего лишь одно кратчайшее мгновение.

Но оно откуда-то было мне знакомо. Оно всегда жило во мне и оставалось со мной, несмотря ни на что.

Бриллиант чистейшей воды. Драгоценный камень без единого изъяна. Мое внутреннее сокровище.

21. Cruel

Ночью у меня поднялась температура.

Я выпила слишком много холодного пива на холодном ветру, и вдобавок ко всему Месмер совершенно выбил меня из колеи своими откровениями.

Обычно я не обращаю внимания на простуду и в этот раз тоже вела себя так, будто все нормально, но стоило мне хоть на секунду прикрыть глаза, как темнота вокруг начинала кружиться и раскачиваться. Я пыталась заснуть и не могла – мешала тупая головная боль, на глаза наворачивались слезы, я задыхалась и вообще чувствовала себя очень странно.

На самом-то деле я вся горела и, видимо, от этого совсем перестала соображать – мне даже в голову не пришло, что у меня жар. Провалявшись несколько часов без сна, я захотела встать с постели, но ничего у меня не получилось. Тело не желало меня слушаться. Я испугалась и разбудила Рюичиро.

– Слушай, кажется, со мной что-то не так.

– Что не так? – непонимающе спросил он, толком еще не проснувшись.

– Не знаю. Я как-то странно себя чувствую.

– Слушай, да ты вся горишь. А ноги как лед, – сказал он, потрогав мои лоб и пятки. – Надо тебе температуру померить.

Он принес мне градусник, и через десять минут мы узнали, что температура у меня за тридцать девять.

– Поздравляю! Классная температурка. – С этими словами Рюичиро отправился на кухню за льдом.

– Да. Ничего себе. Весь мир как-то сразу преобразился, – сказала я ему вслед.

Это было чистой правдой. Физически я чувствовала себя довольно паршиво, но зато все вокруг было расплывчатым, ярким и веселым – как мультик.

Он вернулся с пакетом льда, озабоченно взглянул на меня и спросил:

– Хочешь попить чего-нибудь?

– Мне бы водички, если можно.

Осушив чашку, я почувствовала тошноту. Но скоро это чувство прошло. Стало полегче. Ноги согрелись.

Лед на обжигающе горячем лбу был обжигающе холодным.

– Когда все вокруг раскачивается, это, оказывается, тоже совсем неплохо, – поделилась я своими наблюдениями с Рюичиро.

– Ты совсем как пьяная, – удрученно ответил он.

На всем протяжении этого бессмысленного разговора передо мной маячило слегка размытое, но вполне узнаваемое лицо Месмера. В ушах эхом звучали его слова. Что и говорить – ему удалось произвести на меня впечатление. Но я вовсе не собиралась сдаваться и признавать себя никчемной и всеми покинутой. Что за ерунда! Я была готова бороться, чтобы доказать, что Месмер не прав. Вот они – доказательства: этот нестерпимый жар, эти ледяные – словно и не мои вовсе – ноги, и даже этот человек рядом со мной, настолько здоровый, что он просто не может понять, как я сейчас себя ощущаю… Неважно, что там болтает Месмер. Я нравлюсь себе такой, какая я есть, – чувство, которое редко испытываешь, когда здоров.

– Наверное, лучше всего выпить таблетку и немного поспать, – сказала я.

Рюичиро принес аспирин.

Таблетка подействовала довольно быстро.

Я проваливалась в забытье. Даже если бы сейчас здесь собрались все мои родственники, я бы вряд ли кого-нибудь из них узнала и, глядя на незнакомые лица, скорее всего, приняла бы их за чужих, не имеющих ко мне никакого отношения людей. Но это чувство неузнавания не было одиночеством.

«Так вот в чем дело…» – подумала я, растворяясь в этом странном ощущении.

Как ребенок, на которого вдруг снизошло озарение.

Родной дом вовсе не обязательно находится там, где мы хотели бы жить, а внутри может оказаться совсем не тот интерьер, о котором мы мечтали. И женщина, вскормившая нас своим молоком, не обязательно отвечает нашим представлениям о том, какой должна быть мать.

Человеческую жизнь можно сравнить с существованием в огромной коробке, где мы оказались совершенно случайно и вокруг – одни незнакомцы.

По-моему, как-то вот так.

Но когда я вижу, что меня любят, я не очень-то задумываюсь об этих вещах. Разве это плохо? Ведь младенцы не задумываются – просто принимают любовь окружающих, и все. Если бы они могли говорить, я уверена, они бы сказали то же самое, что говорю сейчас я.

Это чувство тоже можно считать одиночеством, но ты замечаешь его только со временем. Изначально оно не свойственно нашей душе – источник находится где-то в другом месте.

Мне никогда не хотелось туда вернуться.

Я попыталась представить себе саму себя в тот тяжелый период – беззащитную, лишенную памяти, лишенную опоры, – и в моем воображении возникла печальная блеклая фигура, олицетворение одиночества.

От этого мне стало невыносимо грустно. Как при взгляде на котенка, который еще не знает, что завтра его увезут в другой дом, в другую семью.

Какое-то время мое сознание цеплялось за этот образ, кроме которого ничего больше не осталось.

Но, наконец, я погрузилась в сон.

Я проснулась на следующее утро в очень хорошем настроении.

Температура спала. Душой я была бодра и весела. Чувствовала себя отдохнувшей и даже возродившейся. Рядом с подушкой лежала записка:

Я позвонил твоим и все им рассказал. ПОЖАЛУЙСТА, полежи сегодня в постели. Отдохни. Вернусь после обеда. Завтрак – в холодильнике.

Рюичиро

Свет мягко лился через окно. Я с удовольствием вдыхала вкусный воздух – этим утром он был гораздо вкуснее, чем обычно. И вообще, все вокруг было напоено жизнью: и лучи солнца, и легкий ветерок, проникавший в комнату сквозь приоткрытую створку. В теле, однако, особой бодрости не ощущалось, но это было даже приятно. Я чувствовала, что сегодня все будет именно так, как должно быть, – специально для меня, наилучшим образом. Аспирин сделал свое дело – я здорово пропотела за ночь, и это пошло мне на пользу…

Валяясь на футоне и глядя в голубое небо за окном, я строила планы на сегодняшний день. Давненько я этим не занималась. Прекрасное занятие – вот так вот просто валяться и думать практически ни о чем…

«Сначала приму душ. Потом перекушу чем-нибудь из холодильника, выпью кофе и… просто побуду сама с собой». Какая приятная мысль!

Свобода. Чувство полной свободы. Я спаслась из горячечного мира, где от повышенной температуры плавится сознание, и теперь торжествую вместе со своим освобожденным телом.

– Нет худа без добра – да здравствует жар, – бормочу я себе под нос.

Идиотская фраза. Хорошо, что меня никто не слышит.

Выпив полный стакан воды, я позвонила брату в интернат. Я хотела рассказать ему о своей встрече с Месмером.

Брат сегодня был в ударе. Я только и успела, что поздороваться, как он уже спросил:

– Ты простудилась? У тебя такой голос, будто ты лежишь с температурой.

– Ага. Простудилась, – ответила я и рассказала ему про Месмера. О том, что он совсем скоро уезжает заграницу и хотел бы перед отъездом встретиться и помириться.

– А ты что, с ним разговаривала? – Эта новость застала брата врасплох. – И как прошел разговор? Голова не болела потом? Я вообще-то не хотел, чтобы вы встречались. Я после встречи с ним долго в себя не мог прийти – все думал, думал, думал, так что мне даже плохо стало. Сейчас-то уже нормально. Может, даже и хорошо, что все получилось, как получилось. Он мне столько всего наговорил тогда – такого больше ни от кого не услышишь… Думаю, ему нелегко живется с таким характером… к тому же он еще и гипнотизер…

– Наверное, ты прав. Знаешь, я поначалу никак не могла понять, чем же он тебя так испугал. Теперь я, конечно, все понимаю. Но для этого мне пришлось с ним встретиться и немного поболтать.

– И что он тебе сказал? Гадость какую-нибудь, правда? Поэтому я и не хотел, чтобы ты с ним встречалась. А с другой стороны – ты все сделала правильно. Между прочим, Лапша тоже переживает из-за того, что они расстались. Вернее, из-за того, как они расстались. Может быть, она и захочет увидеть его до отъезда.

– Отлично. Значит, надо будет выбрать день и место. Я считаю, что вам надо обязательно с ним повидаться… В конце концов, это будет просто некрасиво, если он уедет в Калифорнию и никто его так и не проводит. Короче, я позвоню Лапше и договорюсь с ней.

– Нет проблем, я с вами. И вообще, я много об этом думал и понял, что я так испугался как раз оттого, что где-то в глубине души очень хотел уехать вместе с ним.

– Ты хотел уехать в Калифорнию?!

– Ну да.

– Так почему же ты не поехал, раз хотел?

– Да я думаю, что еще успею туда съездить. Это, во-первых. А во-вторых, только представь себе – я прямо сейчас уезжаю с Месмером в Калифорнию. И что дальше? Это же, как бы не по доброй воле, правильно? Ну, сбежал я отсюда, сбежал от каких-то своих проблем. А там мне придется как хвостик ходить за Месмером – сам-то я ничего не знаю, ничего не могу, и еще эти странные люди из программы…

– А-а. Ну, тогда понятно. Действительно, как-то не очень здорово звучит.

– Знаешь, вот сейчас несколько минут назад, когда ты мне сказала про то, что Месмер возвращается в Калифорнию, я вдруг почувствовал, что хочу поехать вместе с ним. Может, я и не прав, конечно, но путешествие в Америку – это для меня почти как полет на другую планету, жутко интересно. Как в книжке или в фильме… Очень трудно отказываться от такого предложения. Но я понимаю, что та Америка, которую я себе представил, скорее всего, совсем не похожа на настоящую. И уж точно не похожа на то, что я видел в Кочи или на Сайпане. Вот. И если я поеду с Месмером, то буду смотреть на Америку как бы его глазами. Я увижу «его» океан, «его» небо, «его» друзей и так далее. Это все, конечно, очень приятно – по крайней мере, когда мы только познакомились и вместе гуляли по Токио, мне было с ним очень интересно. Мне вообще по началу было хорошо рядом с ним. Так хорошо, что я хотел видеть его каждый день. Мне его очень не хватало. То есть, если так подумать, я, наверное, мог бы жить где угодно при условии, что Месмер где-то рядом. Вот я и подумал, имеет ли мне смысл ехать в Калифорнию, если я еду не из-за Калифорнии, а из-за Месмера? То есть он почти убедил меня в том, что на всей Земле – это самое подходящее для меня место. Но ты ведь уже поняла, что он мастер убеждать. А так – я вовсе не уверен, что хочу туда ехать…

Бедный, бедный Ёшио. Он опять запутался. И я опять ничем не могу ему помочь…

– Послушай, брат. Я знаю, что Япония не самое приятное место для таких, как ты. Тебе здесь неуютно и все такое. Ты даже в школе не можешь учиться, как следует, потому что тебе нужно что-то совсем другое. Так почему бы не съездить в Калифорнию? Просто посмотреть, как там все устроено. Разумеется, если ты действительно хочешь туда поехать.

– Если б я знал, чего я хочу… Вот поэтому я и думаю, что мне стоит еще раз встретиться с Месмером, пока он не уехал. Может быть, я изменю свое мнение, а может, и нет. Но по крайней мере, я знаю, что в этот раз все будет по-другому – я больше его не боюсь и не пущу его в свои сны. Так что давай, звони Лапше. А я – не против.

Все оказалось гораздо проще, чем я думала.

Лапша сразу же предложила поехать куда-нибудь на ее машине, потому что раз уж мы собираемся такой милой компанией, то какой смысл сидеть в городе – уж лучше немного попутешествовать. Не думаю, что у нее были какие-то скрытые намерения. В принципе каждому из нас все и так было ясно.

Нам ничего не оставалось, кроме как двигаться вперед.

В общем, было решено в один из теплых дней собраться и поехать на океан.

Мы договорились встретиться на Токийском вокзале.

Я с самого утра была в легком возбуждении, хотя, казалось бы, что такого? Ну, провожаем знакомого, ну едем на океан. И все же меня не покидало предчувствие чего-то восхитительного. Когда я приехала в интернат, чтобы забрать Ёшио, у меня было прекрасное настроение. Но как бы день ни начинался, мы не знаем, чем он закончится, – и этот жаркий летний день не был исключением. Солнце палило нещадно. В его ярких, жарких лучах листва деревьев казалась избыточно зеленой. Разве можно было себе представить, что когда-нибудь ничего этого больше не будет?

Месмер, залитый сияющим солнечным светом, выглядел сегодня каким-то умиротворенным. Они с Лапшой обменялись приветствиями, и стало ясно, что все обиды и горькие чувства остались в прошлом. Месмер окончательно что-то для себя решил и не скрывал того, что видит свой отъезд в Калифорнию как достойное завершение их с Лапшой романа. В конце концов, у каждого из нас есть право выбора идти своей дорогой.

Я смотрела из окна машины на голубеющее небо и думала о том, что сегодняшний день похож на сон. На стихотворные строчки, плывущие по небесной реке.

Поддавшись радостному возбуждению, мы громко разговаривали, шутили и смеялись.

В рабочий полдень машин на скоростном шоссе было совсем немного, и мы стремительно летели по белой стреле автострады под палящим солнцем.

Осколки и фрагменты последнего полугода моей жизни проносились перед моим внутренним взором: счастливые дни и ослепительные дороги Сайпана, поездки и путешествия, новые встречи и впечатления. Это не было беспорядочным мельтешением, как в те дни, когда воспоминания вдруг накатывали на меня, неожиданно возникая из небытия. Скорее это было похоже на стихотворение – каждый фрагмент как сверкающая строчка, кружащаяся в феерическом танце посреди изумрудной зелени, уплывающая все дальше и дальше за едва различаемую линию горизонта над летним океаном.

– Сакуми, прости меня за все то, что я тебе сказал во время нашей недавней встречи. Боюсь, моя откровенность граничила с грубостью.

– В тот день вы меня так напугали, Месмер, что ночью у меня начался жар.

– Честно?

– Куда уж честней.

– Ох, прости. Я не хотел.

– Да нет, что вы. Я в каком-то смысле благодарна вам за это. Когда ты взрослый, такой жар – это большая редкость… Я бы даже сказала – большая роскошь.

– Я, кажется, был слишком резким, – извиняющимся тоном сказал Месмер. – Но мне так хотелось, чтобы мы узнали друг друга поближе. А времени совсем не было. Теперь я понимаю, что нельзя было так спешить. Прости меня, ладно?

– Ты прекрасно знаешь, как твои слова действуют на людей, – сказала Лапша, бросив на него выразительный взгляд.

Кстати, она оказалась отличным водителем, хотя обычно те, кто получает водительские права за границей, чувствуют себя на японских дорогах очень неуверенно. Лапша же вела машину так мягко и легко, что, хотя я ехала с ней в первый раз, я не чувствовала обычной для таких случаев напряженности.

– Да ладно тебе, Месмер. Что ты так распереживался? Мало ли отчего у человека может начаться жар. Простое совпадение. А ты уже подумал, что это твоя заслуга, – сказала Лапша Месмеру, который никак не мог успокоиться и все продолжал извиняться сначала за свою грубость, а потом за то, что из-за него у меня поднялась температура.

– Да-да. Не берите в голову, – поддержала я Лапшу. – Я просто слишком впечатлительная.

– И я! – подал голос Ёшио. – Это потому, что мы брат и сестра.

Он врал, хотя, конечно, это слабое утешение.

И мы все об этом знали. Но никому не хотелось уличать его во лжи. Потому что тогда все это сияющее великолепие вокруг нас исчезло бы в одночасье и вместо него изо всех щелей повылезало бы темное, удручающее прошлое, как в той сказке про царя Мидаса.

Уж лучше считать, что все, сказанное здесь между нами, автоматически становится правдой.

Чтобы загладить неловкость, мы принялись болтать ни о чем. И уже через несколько минут смеялись как сумасшедшие над какой-то дурацкой шуткой.

Как же так?

Все опять повторяется?

Я и Ёшио. Нас притягивает в такие места как магнитом. Туда, где солнце. Туда, где океан.

В такие моменты мне кажется, будто я выпала из времени – почему моя встреча с океаном невозможна без присутствия брата? Непостижимым образом он каждый раз оказывается рядом со мной. Я поворачиваюсь и вижу перед собой его лицо.

Как бы далеко мы ни уезжали, всякий раз, когда я оказываюсь на берегу – посреди жары и зноя, – мне становится так хорошо под этим приветливым небом, на этом теплом песке.

Прислушиваться к шороху волн, глядеть на бескрайний океан… провожать глазами сияющее облако, пока оно не спеша плывет по небу…

Наблюдая за странным существом по имени день, когда кажется, что ты сам вот-вот растворишься в воздухе, чтобы превратиться в легкое белое сияние, я так и останусь стоять на этом вечном пляже. Вместе с братом.

Мы всегда будем думать друг о друге…

За окном море и небо. И предчувствие.

Наша сегодняшняя встреча не может повториться. Ни на следующей неделе, ни через неделю. Отсюда наши пути расходятся, как расходятся из – под темного брюха тучи золотые лучи солнца – чем ближе к земле, тем больше удаляясь друг от друга.

Не об этом ли задумывается каждый из нас, когда после очередного взрыва хохота наступает тишина?

День отходил, начинались печальные сумерки, когда каждая деталь пейзажа окаймлена мягким золотым светом – светом закатного солнца.

Мы шли по берегу у самой воды. Тишина и покой. Впереди размытые сумерками фигуры – люди, выгуливают собак. Тягучее предвечернее настроение.

Один щенок напомнил Месмеру дога, который когда-то был у него в Калифорнии. Месмер растрогался и принялся рассказывать мне о своем питомце. Лапша сразу же присоединилась к нашему разговору – отчасти потому, что она, по словам Месмера, тоже любила собак, отчасти из-за кокетства, которое просыпалось в ней каждый раз, стоило мне разговориться с ее бывшим женихом. Мне это жутко нравилось.

Ёшио вдруг заявил, что хочет есть.

– Хочу жаркого! – сказал он.

– Жаркого?

Мы беспомощно переглянулись.

– Саку, ну разве ты не помнишь? Мы ели такую штуку в тот раз, когда ездили в Идзу вместе с мамой. Там была огромная сковородка, и надо было кидать на нее мясо и креветки, и все шипело и скворчало… Не помнишь?

– Кажется, помню. Сковородку, по крайней мере, – улыбнулась я.

– Ну, вот и замечательно, – сказала Лапша. – С ужином мы, похоже, определились.

Как ни хотелось нам хоть ненадолго задержать этот день, он неумолимо уходил. Солнце полностью опустилось за океан, в окнах зданий погасли последние всполохи заката. Кто-то из нас четверых не удержался от печального вздоха.

– В Калифорнии мы с тобой часто прощались с солнцем на берегу. В сумерки. Помнишь? Это было чем-то вроде ритуала, – задумчиво произнесла Лапша.

– Ага, – кивнул Месмер, – не спеша шагая рядом с ней.

– Ведь вечером никогда не бывает грустно, потому что впереди еще вся ночь, и можно веселиться до тех пор, пока просто не начнешь падать с ног от усталости. А усталому человеку обычно не до грусти – ему бы добраться до кровати, повалиться на нее и уснуть. И больше ни о чем он думать не может. Ну а с утра его уже встречает новый день. Вот и получается, что сумерки – лучшее время для прощания. Зазор, тихая передышка, когда тебя вдруг переполняет сострадание ко всему живому…

– Ага, – снова кивнул Месмер.

В отеле на берегу океана обнаружился первоклассный ресторан, в меню которого было то, что мы искали. Месмер сказал, что приглашает нас на ужин в благодарность за подаренный ему прекрасный день.

Нам выделили отдельный кабинет. Мы – все в песке, с мокрыми от океанской воды ногами – чинно расселись вокруг стола. Официант включил огонь под гигантской сковородой и кинул на нее кусок жира. Жир аппетитно зашкворчал. А еще через несколько минут мы уже жарили на сковороде мясо, овощи и нежные креветки. Настроение было отличное. Мы смеялись по поводу и без повода. Пролитый соус, подгорелый лук – все это было таким забавным, что мы не могли удержаться от смеха. Наверное, со стороны мы казались сборищем мелких хулиганов, задумавших какую-то недобрую проказу.

Уже в самом конце ужина Месмер вдруг решил во что бы то ни стало показать Ёшио фирменный прыжок «Робота-полицейского-3».

– Смотри, Ёшио! – сказал он, выбираясь из-за стола. – Сейчас я покажу тебе, что такое настоящий прыжок. – И с этими словами он нелепо подпрыгнул.

Мы снова разразились безудержным хохотом, а Лапша от переизбытка чувств опрокинула на себя баночку с соевым соусом.

Но это уже не имело никакого значения. Нам было просто хорошо вместе.

По дороге обратно мы почти все время молчали.

В какой-то момент Лапша предложила Ёшио немного поспать, пока мы едем. «Поспать я и в интернате могу, – сказал он. – Давайте лучше попьем где-нибудь кофе».

Мне было приятно слушать их разговор.

Мы с Месмером сидели вдвоем на заднем сиденье. Я уже не помню, когда в последний раз мне было так хорошо и легко. Как здорово, что в этом мире существуют люди, благодаря которым хоть изредка, но можно почувствовать себя счастливой. Как я им благодарна! И в тот момент, когда наша машина обогнала разукрашенный разноцветными лампочками огромный скрипучий грузовик с надписью «Падающая звезда» через весь фургон, я произнесла про себя коротенькую молитву:

Пусть ни у кого из нас никогда больше не будет плохих воспоминаний.

Неумолимый вечер отбирал у нас последние крохи драгоценного времени. Вот вдоль автострады замелькала знакомая неоновая реклама. Мы въехали в Токио. Лапша немного притормозила, и машина мягко вписалась в поворот. Мы взяли курс на центр города.

– Когда ты улетаешь? – спросила Лапша.

– Послезавтра.

– Знаешь, я больше не сержусь на тебя за то, что ты меня бросил, – сказала Лапша и засмеялась.

– Обманщица. Это еще кто кого бросил!

– Да ладно. Не важно уже. – Лапша вдруг посерьезнела. – Все в прошлом. Мы с тобой теперь просто друзья.

– Верно, – сказал Месмер.

– А если у тебя есть друзья, то, значит, все будет в порядке. Потому что друзья – твоя зашита, они придают тебе сил, и ты начинаешь вести себя по-другому. Так, чтобы им не было за тебя стыдно.

– Угу, – кивнул Месмер.

– Сегодня на океане было так здорово! – сказал брат, когда мы все прощались у метро. – Я никогда не забуду, как мне не хотелось возвращаться в город.

– Как только тебя снова потянет на океан, приезжай в Калифорнию, – сказал Месмер. – И запомни на будущее – ты не обязан жить в Японии, если тебе здесь не нравится.

– Угу.

– И вы двое тоже обязательно приезжайте в гости.

Это были его последние слова. Он помахал нам на прощанье рукой и ушел в ночь. Я смотрела ему вслед, пока он шел по пешеходному переходу. Но вот его тонкая слабая фигура скрылась из виду. И я подумала, что он сам и есть полночная, голодная Золушка, которая никак не найдет себе места в этом мире.

Лапша довезла нас до дома на машине.

– Пока! – сказала она и улыбнулась.

Дома нас с братом ждали мама и Микико.

Когда я позвонила домой из центра, мама сказала: «Приезжайте поскорей! Мы вас ждем! Покупать ничего не надо. Микико принесла столько сладостей, что и за год не съесть».

От маминых слов во мне немного поубавилось грусти и воспоминаний о поездке на океан.

Хотя все еще зудели обгоревшие на солнце руки…

Хотя моя обувь все еще была полна теплого песка…

Хотя если закрыть глаза, то в ушах сразу становится слышен шорох волн и звонкий смех нашей компании – однодневки…

Я снова чувствовала себя маленькой девочкой, которая безутешно плачет в электричке, возвращаясь домой от далеких родственников: «У них было так хорошо, так весело…»

Вспомнив этот эпизод, я на мгновение испытала сильное, теплое чувство – на порядок ярче всех тех воспоминаний, которые посещали меня на протяжении сегодняшнего дня.

В тот самый день, кода Месмер улетал в Штаты, я осталась ночевать у Рюичиро. Весь вечер мы провели перед телевизором – смотрели «Унесенные ветром». Это была идея Рюичиро: ему вдруг во что бы то ни стало захотелось прослушать звуковую дорожку к фильму, но обязательно в сопровождении картинки. В результате мы легли спать около четырех утра. Причем каждый на своей, как говорится, подстилке. Рюичиро спал на кровати, а я – на специально постеленном для меня на полу футоне.

Все-таки мы с ним очень разные.

– Господи, как я устал, – сказал он, лежа в темноте.

– Ты можешь мне объяснить, ради чего мы смотрели весь этот длиннющий фильм? Только не говори, что ты его раньше не видел.

– Да видел, конечно. Целых три раза.

– Я так и знала!

– У меня даже не осталось сил на секс.

– Да… как быстро мы, однако, скатились к жизни без секса.

– Зато у нас есть любовь, как у нежных пожилых супругов.

– Да ладно тебе. Спи уже.

– Слушай, вот как ты думаешь, почему этот фильм такой известный? Шедевром-то его не назовешь.

– Это потому, что он снят по очень известной книжке.

Так и не помню, чем закончился наш разговор. Мы оба заснули прямо на середине предложения…

А потом я оказалась в каком-то месте, больше всего похожем на просторный гостиничный вестибюль, насквозь пронизанный солнечными лучами. Где-то на недосягаемой вышине сиял стеклянный потолок, над которым голубело чистое небо.

Солнце струило сверху свой нежный свет, заливая все и вся, мягко подсвечивая почти прозрачную кожу белокурых людей, которые сновали взад – вперед по вестибюлю.

«Какая красота», – подумала я.

И эти мягкие золотые локоны, и прелестный звук иностранной речи. Словно музыка, словно нежный шепот.

Я, в платье без рукавов, сидела за плетеным раттанговым столом со стеклянной столешницей. На столе стояла маленькая хрустальная вазочка с красным цветком.

Противоположный конец вестибюля тонул в ослепительном сиянии. Интересно, что там происходит?

Я прищурилась.

За прозрачными дверьми, ведущими на террасу, я увидела блестящий под солнцем бескрайний океан.

Оказывается, это он ослеплял меня своим нестерпимым сиянием.

«Какая жестокость, когда тебе дают что-то и тут же отбирают…» – подумала я.

Непонятно почему, но это чувство как нельзя больше соответствовало грациозному прохладному полдню, царившему вокруг.

Я медленно осмотрелась.

С дальнего конца вестибюля ко мне приближался загорелый мужчина. Высокий и худой, приятного вида тихий человек.

«Кажется, я его знаю», – подумала я. И в этот момент он приветливо улыбнулся мне и прибавил шаг.

Месмер. Это был он.

– Месмер, здравствуйте. Где это мы?

Оглядевшись, он ответил:

– Где-то внутри твоей головы. Это место – гибрид твоих представлений о Калифорнии, о международных аэропортах и о загранице.

Улыбнувшись, он сел за стол рядом со мной.

– Вы очень хорошо выглядите. Надеюсь, у вас все в порядке. Похоже, что Япония и впрямь не самое лучшее место для вас.

– Еще бы. В Японии слишком мало солнца, – ухмыльнулся он. – Но наша последняя встреча была чудесной. Мы прекрасно провели день!

Мимо пробежала стайка детей в разноцветных купальниках. Они явно спешили на пляж. Потом прошел официант с серебряным подносом, на котором стоял высокий бокал с каким-то экзотическим напитком.

Мы с Месмером немного помолчали. Я снова посмотрела в сторону океана. Он сиял, словно отлитый из золота и серебра. Огромная масса сияющего света.

– Может, передать что-нибудь Лапше? – спросила я.

– Да нет, не надо, – он покачал головой. – Все уже в прошлом. Нам было хорошо вместе, но теперь это уже не важно. Между нами все кончено. Я очень люблю ее. Она такая молодая и так трогательно относится к жизни. Меня восхищает в ней каждая мелочь. Если бы мы не расстались, думаю, что я во всем полагался бы на нее. Она была бы хранительницей наших отношений. Но мы расстались, и говорить больше не о чем… Мне будет очень грустно, когда в ее жизни появится другой мужчина, но, наверное, это неизбежно. Она как цветок. Надеж – да и свет. Она – сама слабость, но она же – сама сила. И скоро все то, что я так любил в ней: ее улыбка, тепло ее ладоней и тысяча милых мелочей – будет принадлежать кому-то еще… Жизнь иногда бывает очень жестокой. Я должен быть готов к тому, что в один прекрасный день мое место займет другой. Боль разлуки звучит в моем сердце как прекрасная церковная музыка, и в этом звуке вся красота человеческой жизни и вся ее жестокость – порождение неумолимого течения времени. Руки наши пустеют и вновь наполняются новой красотой. И в нашем мире нет ничего идеальнее этого механизма. Настоящие друзья – утешение моей жизни. Тот источник, в котором я черпаю силы.

– Ясно, – сказала я и подумала о Лапше.

И вдруг увидела ее. Она стояла неподалеку от нас, одетая в одну из своих длинных юбок. Лицо ее светилось мягкой улыбкой.

– Мне было очень хорошо в тот день. Спасибо, – сказал Месмер. – Спасибо! Я понял, что значит быть счастливым. И я люблю вас всех!

На этом месте я проснулась. В темной комнате, посреди темной ночи.

«А ведь Месмер приходил прощаться», – подумала я, и мне стало нестерпимо грустно. Я хотела запомнить этот сон навсегда. Чтобы в моем сердце осталась каждая его подробность, каждая деталь.

Но к сожалению, это невозможно.

Руки наши наполняются красотой и снова пустеют. Нам остается только отчаянно цепляться за эту красоту… Сияющий океан, улыбка друга, отбывающего в дальние края…

Я случайно взглянула на Рюичиро и увидела, что он не спит. Лежит на кровати, глаза его рас крыты, и он смотрит на меня, не отрываясь.

– Ты чего? – удивленно спросила я. – Кто-то. кажется, говорил, что умирает хочет спать.

– Не знаю. Я просто вдруг проснулся, и все… Скажи, ты видела какой-то волшебный сон, правда?

– Ну, можно и так сказать. А ты откуда знаешь? У меня было красивое лицо?

– Да нет… Не в этом дело… – с сомнением сказал он.

– А в чем? Может, я говорила что-то во сне?

– Н-нет… Просто ты как бы светилась, понимаешь? От тебя исходил свет. И от этого света я проснулся. Посмотрел на тебя спящую и вдруг увидел залитый светом огромный гостиничный вестибюль. И за прозрачными дверьми – сверкающий океан.

– Да ты просто экстрасенс!

– Нет. Я не экстрасенс – я писатель. И я люблю тебя.

– А я тебя, – сказала я.

Все было понятно и без слов.

Спать не хотелось. Я встала и сварила себе кофе. Съела пару крекеров.

А когда за окнами забрезжил рассвет, меня незаметно снова утянуло в темный омут сна – я заснула, свернувшись калачиком на своем футоне.

Но на этот раз мне уже никто не явился.

22. This Used to be My Playground

Как-то раз я сидела у Рюичиро и в ожидании хозяина дома смотрела телевизор. От нечего делать мне вдруг пришло в голову составить список основных событий, произошедших в моей жизни за последние годы. В результате получился следующий перечень:

Закончив писать, я несколько раз перечитала написанное.

Странное чувство. Вот на столе лежит лист бумаги – самый обычный белый прямоугольный листок. Его можно скомкать и выбросить, можно просто не заметить – теперь это не имеет никакого значения. Для меня он уже приобрел непреходящую ценность.

Милый, милый листок. Он как лента микрофильма, которая содержит самую важную информацию за последние несколько лет. И эта информация, выплескиваясь за пределы бумаги, полностью преображает мое жизненное пространство.

Сердце оживляет бумагу, превращает ее в подвижные образы.

Скитаясь среди этих образов, я незаметно для себя очутилась здесь и сейчас. Возле стола, в комнате своего возлюбленного.

Но кто знает, что будет завтра? Путешествие по миру образов продолжается, и конец его непредсказуем. Может быть, завтра это место станет обителью заклятого врага, и, может быть, я забуду все, что сейчас с такой любовью написала на этом белом листе. Забуду свою историю.

Вполне вероятно, что по дороге домой меня собьет машина или что все те люди, с которыми я привычно общаюсь каждый день, вдруг исчезнут куда-нибудь. Уйдут, испарятся.

Никто не сообщает нам о том, где мы окажемся в это же самое время в следующем году.

Мы знаем, что ничего не знаем, но, тем не менее – жизнь продолжается. И это так удивительно!

Мы в совершенстве овладели умением идти к цели обходными путями, но можем решиться и на лобовое столкновение. Мы плачем и смеемся, злимся и в конечном итоге обманываем сами себя.

И дело не в том, что никто из нас не избежит смерти, – просто мы изо всех сил стараемся устоять под этим натиском чувств и переживаний, которые жизнь ежедневно обрушивает на нас.

Память снова накинула на меня свой тихий, мягкий полог.

… зачарованно смотреть на золотые лучи, пробивающиеся сквозь густые кроны тысячелетних деревьев. Любоваться бесконечной грядой гор, посеребренные вершины которых как зеркала отражают послеполуденное солнце. Прожить всю жизнь в храме, выстроенном когда-то древними людьми. Обрести мир и покой…

Завтра я снова где-то проснусь.

Где-то там, где продолжится моя жизнь – новая, счастливая жизнь.

Снова возродится душа, которая никогда не покидает меня, даже на время сна, чтобы и во сне я не заблудилась, не потеряла надежный ориентир, которым является для меня это чувство.

Иногда все так надоедает, что хочется умереть. Иногда все так удивительно, что хочется жить вечно.

И пока, как на лубочной картинке, ангел и дьявол борются за мою душу, раздираемую напополам противоречивыми желаниями, единственное, что привязывает меня к земле, – это сила притяжения.

Я редко плачу на людях, а мама еще реже (она вообще придерживается того мнения, что чем больше плачешь, тем хуже становится), но на этот раз ни я, ни она не смогли удержаться от слез. Наверное, именно это и называется «глупые родительские слезы».

Письмо от Джюнко мы получили в тот самый день, когда мой брат наконец-то вернулся домой.

Утро выдалось жарким – солнце, едва встав, уже палило нещадно. Мы с мамой поехали за Ёшио в интернат. Заведующая, увидев нас, приветливо заулыбалась и сказала, что никогда еще у них в интернате не было ученика, которого бы так часто забирали домой. «Ваш сын замечательный мальчик, – сказала она маме напоследок. – Мы будем очень скучать по нему».

Мы вышли в коридор. Ёшио шел нам навстречу, держа в правой руке свой чемодан, а слева от него семенила маленькая девочка, крепко вцепившись в свободную левую руку.

Заведующая, которая вышла в коридор вслед за нами, шепотом объяснила:

– Ёшио первый, с кем эта малышка заговорила. Раньше она все время молчала. Мы даже думали, что она немая.

Из классов один за другим выходили дети, которые тоже хотели попрощаться с Ёшио. Здесь было много таких, кто не умел говорить. Многие, несмотря на неподходящий возраст, были в подгузниках. Истощенные дети, дети страдающие ожирением. Затравленные. С темными кругами под глазами… На это было больно смотреть.

Почти все плакали и не сводили с Ёшио глаз. Они стояли и хныкали, сжав кулачки, не умея по-другому выразить свою грусть. За несколько минут брат оказался в плотном кругу детей. Со всех сторон ему протягивали письма, рисунки и поделки, заранее приготовленные для него в подарок. Брат с благодарностью принимал все подношения.

Он не плакал, а, наоборот, с ласковой улыбкой говорил очередному дарителю: «Спасибо! Я обязательно напишу тебе ответ», или «Я скоро приеду в гости», или «В следующий раз мы пойдем с тобой на рыбалку».

– Ну прямо Иисус Христос, – сказала мама в шутку.

Дети не хотели отпускать Ёшио и все так же стояли вокруг него, плакали, тянули к нему руки. На конец вмешались учителя – они вышли из классов и громко объявили начало занятий. Однако на детей это никак не подействовало.

Глядя на эту картину, я вдруг осознала, как сильно я люблю своего младшего брата.

Все события, которые произошли в интернате за последнее время, вдруг в одно мгновение сконцентрировались в воздухе – не как воспоминания, а как бы в виде светящихся картинок – и заполнили собой все пространство вокруг Ёшио. Эти светящиеся образы были в десятки тысяч раз красноречивее и убедительнее, чем любое воспоминание.

Оттого-то и плакали дети.

В какой-то момент брат тоже не выдержал и заплакал. И пошел к лифту, а вся эта хлюпающая толпа пошла вслед за ним. Они просто хотели быть с ним рядом…

Но в лифт, разумеется, их уже не пустили. Туда вошли только мы втроем: я, мама и Ёшио – с красными, заплаканными глазами.

– Что это было? Ты здесь тайную секту, что ли, основал? – сказала мама таким голосом, будто сама вот-вот расплачется.

– Никакая не секта. Просто друзья. В первый раз в жизни настоящие школьные друзья. Не взрослые, как на Сайпане или как Лапша с Месмером, а дети. Я хочу дружить с ними всегда! Хочу еще больше друзей!

– Я тебя понимаю, – грустно сказала мама. – Друзья – это очень важно.

Даже сейчас я отчетливо могу себе представить эту картину: мама с Джюнко на полночной кухне. Вот они сидят, две подружки, и оживленно что-то обсуждают. Я иду полусонная по коридору, возвращаясь в комнату из туалета, а снизу доносится их сдавленный смех. Вечные школьницы-подружки, которым вместе и горе не беда.

– Знаешь, у меня такое чувство, что я уже когда-то здесь была, – сказала я Рюичиро.

– Очередное заблудившееся воспоминание? Неужели осталось что-то еще, чего ты не вспомнила?

Возвращаясь домой после покупки книжного шкафа для его холостяцкой берложки, мы с Рюичиро зашли в кафе неподалеку от торгового центра. Кафе располагалось на первом этаже здания, оформленного как большая оранжерея. Обжигающие лучи летнего солнца с трудом, но все же пробивались сюда сквозь густые зеленые заросли. На улице сильный ветер трепал юбки и волосы прохожих, раскачивал ветви растущих вдоль тротуара деревьев.

Я как раз рассказывала Рюичиро про своего брата, что в тот день, когда он уезжал из дома в интернат, тоже дул ужасно сильный ветер, а в тот день, когда мы с мамой приехали забирать его домой, оказалось, что у него столько новых друзей – просто жуть и что это так здорово, потому что теперь он, наконец, поверил в себя… и где-то в середине этой тирады я вдруг поняла, что уже когда-то была в этом кафе.

Открытая терраса, бетонный пол, я сижу за круглым столом, рядом со мной… Кто? Кто сидит рядом со мной? И когда это было? Кажется, очень и очень давно… Я пила сок, а этот кто-то – пиво. Пиво в полдень…

– Слушай, может, это кто-нибудь из твоих бывших? – зевнув, спросил Рюичиро. – Эдакий любитель выпить пива с утра пораньше.

– Глупости… Ну, скажи мне, разве это нормально? Ехать в такую даль, а потом напрочь забыть об этом… Я, кажется, и на станции-то здешней ни разу не была.

– Ну, может быть, ты видела фотографию этого кафе в каком-нибудь журнале или в путеводителе. Это довольно известное место, и о нем много где писали.

– Все!! Вспомнила!! – воскликнула я.

Память встрепенулась. Шаг за шагом, фрагмент к фрагменту в моей голове сложился цельный образ. Отец. Папа. Я вижу его улыбку.

– Я была здесь с папой. Теперь я вспомнила!

– Сколько ж тебе лет было?

– Лет десять, наверное…

– Десять? – он оценивающе взглянул на меня, словно пытаясь представить себе, какой я была в десять лет.

Интересно, почему мы с папой были здесь без мамы и Маю? А! Вспомнила!

Папа поехал в больницу за результатами анализов и взял меня с собой. Смерть подступила так близко… У него были серьезные проблемы с давлением. Думаю, он уже знал, что все очень плохо. Папа слишком много работал, и это подорвало его здоровье… А мне, маленькой девочке, поехавшей в этот воскресный день с любимым папочкой на прогулку, наверное, казалось, что он будет жить вечно.

А может быть, и нет. Я уже никогда не узнаю об этом наверняка.

К тому времени папа очень сильно растолстел. На работе у него творилось черти что. Он пропадал там целыми днями и даже ночевал в офисе.

Но в тот день он с удовольствием, как ни в чем не бывало, потягивал золотистое пиво из огромной стеклянной кружки. Папа так аппетитно причмокивал, что мне тоже захотелось пива, хотя я уже знала, что оно совсем невкусное.

«То же самое кафе. Столько лет прошло…» – подумала я.

А ведь было что-то еще. Что-то очень важное…

– Ты посмотри, Саку, – сказал папа. – Одни парочки вокруг. Забавно, правда? И мы с тобой тоже парочка.

– Фу, папа. Не хочу быть твоей парочкой! – скривилась я, что было вполне естественно для десятилетней девочки.

– Очень трудно представить, какой ты будешь, когда вырастешь, – сказал папа и посмотрел на меня оценивающим взглядом (совсем так же, как Рюичиро несколько минут назад; только папа в тот день пытался проделать все ровно наоборот: представить десятилетнюю девочку взрослой женщиной). – Но ты вырастешь. И Маю тоже вырастет. И вы будете сидеть вот так вот в кафе со своими мальчиками. Наступит время, и вы выйдете замуж, нарожаете детей… Знаешь, пожалуй, проблема вовсе не в вас, а во мне – я просто не могу себе представить себя отцом таких взрослых дочек. Не могу, и все. Слишком это далеко и призрачно…

Папа говорил все тише и тише, словно погружаясь в глубокий сон. Он вдруг показался мне очень одиноким и каким-то не таким, как всегда.

«Скажи мне, папа!» – силилась произнести я, но не могла.

Что-то мешало. Комок застрял в горле. Грудь сдавило, на глаза навернулись слезы, хотя мне вовсе не хотелось плакать, ведь день был таким чудесным…

«Скажи мне, когда ты уйдешь? Когда оставишь меня?»

Папа, словно услышав мой безмолвный вопрос, задумчиво сказал:

– Наверное, к тому времени, как ты вырастешь, меня уже здесь не будет…

– Раз так, тогда пошли домой. И по дороге купи мне куклу, помнишь, мы видели ее в магазине? – сказала я, хотя мне вовсе не нужна была эта дурацкая кукла. Я просто обманывала сама себя, чтобы не думать о страшном…

– Ах, куклу… – С этими словами раскрасневшийся папа поднялся из-за стола. – Ну, хорошо. Купим две куклы, а не то Маю устроит нам детский крик на лужайке…

– Я начинаю писать новую книгу, – сказал Рюичиро.

Это произошло сразу после того, как я, растрогавшись от нахлынувших воспоминаний, заказала нам две кружки пива.

– Новую книгу? Значит, ты опять поедешь за границу? Можно я поживу в твоей квартире, пока тебя не будет? – Вопросы выскакивали из меня один за другим.

– Ну, ты и вредина! – сказал он. – Никуда я не поеду.

– Значит, ты в Японии будешь писать? А что за книга? Надеюсь, что бестселлер. Ты мне купишь какой-нибудь подарок на заработанные миллионы?

– Ну… Я не знаю… Не уверен, что это будет бестселлер.

Официант принес мой заказ. Две огромные стеклянные кружки, наполненные до краев золотистой жидкостью. Совсем как тогда… Мы с Рюичиро звонко чокнулись.

Солнечные пятна лежали на столах, на полу террасы, на зарослях индийской сирени… на тротуаре. Попадая на стаканы, зеркала и блестящие подносы, лучи преломлялись и солнечными зайчиками разбегались – разлетались в разные стороны.

– Я заплачу тебе гонорар. Как модели.

– Что? Какая еще модель?

– Потому что моя книга будет про женщину, которая потеряла память.

– Ну, все! Я могу забыть про подарок. Твою книгу никто не купит!!

– Нет, ну это же не совсем про тебя будет, – ухмыльнулся он. – Я же не документалист. Просто я долго наблюдал за тобой, и мне в голову пришли кое-какие мысли. Помнишь тот список, который ты на днях забыла у меня дома? Я его прочитал и просто глазам не поверил. С тобой столько всего произошло! Ну, вот я и подумал, почему бы мне не написать книгу как бы по мотивам твоей истории? Может получиться занятная книжка.

– Скажи, а название ты уже придумал? Мне кажется, это должно быть что-нибудь вроде: «История об одной красотке», – сказала я.

– Придумал, конечно. Я назову книгу «Амрита», – серьезно сказал Рюичиро проигнорировав мою незатейливую шутку.

– Здорово! Теперь даже я ее не куплю.

– Честно? – спросил он.

– Шучу. А что это вообще такое – амрита?

– Это на санскрите. Можно перевести как «божественная влага». Эликсир молодости – нектар, которым боги утоляют жажду. Понимаешь, мне кажется, что «жить» и «пить» – это почти равнозначные процессы. Дать воде течь внутри тела… Я и сам еще не понял почему, но эта идея мне очень нравится. И название тоже нравится. Хотя, может быть, ты права и никто такую книжку не купит…

– Ну, ничего, не расстраивайся. Пока я работаю в булочной, голодная смерть нам не грозит.

Дать воде течь…

Где-то я уже слышала что-то похожее. Кто-то уже рассказывал мне эту историю. Я помню мягкий мелодичный голос, прекрасное лицо, такую естественную улыбку. Где и когда? На залитом солнцем пространстве, в начале всего… Теперь ее нет. Я так люблю ее… Так скучаю по ней…

В один из тихих, ясных вечеров я обнаружила в нашем ржавом почтовом ящике большой конверт. Он пришел с Сайпана.

В конверт было вложено чудное письмо и аудио-кассета.

Когда я вскрыла конверт, на меня вдруг пахнуло солнцем. Вкусный аромат прогретого жаркими солнечными лучами помещения вызвал во мне рой сладких воспоминаний. У меня защемило сердце.

Я включила магнитофон, и комнату наполнила чудесная мелодия.

Это была песня о том, что…

ты так далеко и так близко

я все время чувствую твой взгляд

я посылаю тебе свой сон

и семь дней мои слова будут лететь по небу

с этого далекого берега я зову тебя

зову тебя, посылаю тебе свою любовь

с дальнего востока

свое сердце, у которого выросли крылья

Время замедлило свои шаги, остановилось, развернулось и, подхватив меня, с бешеной скоростью понеслось куда – то… в тот вечер, на тот остров, к океану… Весь мир пропитался нежным голосом Сасэко, мягкими, словно светящимися движениями ее изящного тела и этой восхитительной песней.

Весь мир уходил под воду…

Какое счастье, что я живу. Божья милость. Благодатный сияющий дождь.

Это уже было, и это еще будет.

Я точно знаю.

Но не потому, что память подсказывает мне. И не потому, что я умею читать будущее.

Счастье жизни – это сон, который снится моим генам, моим хромосомам.

Кажется, как-то так.

Это сияние, его так много вокруг, однако оно недосягаемо. Очень редко кому удается к нему прикоснуться.

Но иногда я чувствую, как оно обволакивает меня.

Слева и справа. Тогда и сейчас. Как текущая влага, которая все прибывает. Сладкий неисчерпаемый кислородный поток – ты пьешь и пьешь, а его становится только больше.

Как святой старец из легенды, поднявшийся на небо и собравший небесные алмазы, я шла по земле и собирала земные чудеса. И в этом состоит мой талант.

Ну что ж, оказывается, в падении с каменной лестницы есть свои плюсы.

Я заявляю об этом во всеуслышание!

– Знаешь, теперь я иногда вспоминаю то время, когда я был немного странным…

Несколько дней назад мы с братом мирно ужинали на кухне. Мама ушла на свидание, и дома никого, кроме нас, не было. После того как приготовленный мною удон[40] был благополучно съеден, я заварила нам по чашке чая и поставила на стол большую тарелку с картофельными чипсами.

Мы с братом уже довольно давно не говорили по душам, но тут он вдруг сам начал:

– Помнишь, как мы ездили с тобой в Кочи и на Сайпан? Это было здорово! Мне кажется, что тогда я был по-настоящему счастливым.

– Ну вот. Начинается! Сейчас, значит, ты несчастный, а тогда, значит, был счастливым. То-то мы все из-за тебя тут измучились, – возмутилась я, хотя, в общем – то, понимала, что он имеет в виду. И даже отчасти была готова с ним согласиться.

Вспоминая то время, я и сама каждый раз удивляюсь обилию драматических событий, в которых мы тогда принимали непосредственное участие. Время текло невероятно быстро, но в этом течении не чувствовалось спешки. Люди, с которыми мы тогда познакомились, места, в которых побывали, – все это было не случайно, как я сейчас понимаю. Наверное, этот период можно считать одним из поворотных моментов в моей жизни. Этакая запоздавшая (в моем случае, а для моего брата явно поторопившаяся наступить) юность.

– Но я и правда так считаю. Каждый день что-то происходило. Время было таким плотным, – сказал брат извиняющимся тоном.

– Ну хорошо, а что теперь? Как жизнь молодая?

Ёшио уже закончил начальную школу и теперь учился в средней. Еще в седьмом классе[41] – и это стало для всех нас полной неожиданностью – он вдруг увлекся бейсболом. Довольно скоро его взяли в школьную команду, и теперь большая часть энергии, по-видимому, уходила на занятия в секции. Так что его суперспособности потихоньку ослабевали. Впрочем, это могло быть связано и с его физическим развитием или еще с чем-нибудь, например, с половым созреванием.

Врат здорово вырос. Благодаря бейсболу и легкой атлетике мышцы его налились силой, и теперь его вполне можно было сфотографировать для обложки журнала «Здоровье». Такой славный парень, у которого все в полном порядке. Мне даже смешно, когда я думаю о том, как просто на самом деле устроены человеческие тела. Другое дело – душа. Если она вдруг начинает жить отдельно от тела, метаться, искать чего – то, то для человека наступают нелегкие времена. Вдруг обнаруживается зазор между нашей плотью и нашим духом. Зазор этот растет, превращаясь в пропасть, наполненную вечной темнотой, страшнее и прекраснее которой нет ничего на свете. И даже если человеку удастся познать эту темноту, это вовсе не значит, что он станет от этого счастливее. Но с другой стороны, несчастнее он точно не станет… Это я знаю наверняка.

– Что теперь? Я стал гораздо меньше думать, – сказал Ёшио. – Раньше я очень много думал. В моей голове все время вертелись какие-то мысли. Это было, похоже, бред. Честное слово! Мне иногда даже казалось, что у меня температура.

«Все мы были тогда, как в бреду», – подумала я.

Мы пытались защитить друг друга, уберечь от каких-то призрачных бед, создавая себе вполне реальные проблемы. Мы метались, как загнанные звери, совершали безрассудные поступки, но вместе с тем это было прекрасное, полное чудесных откровений время.

Мы были как молодые, раскрасневшиеся одновременно от тепла и холода, весельчаки, которые прохладной ночью выпивают и закусывают у костра, а потом долго бренчат на гитаре, смеются и разговаривают по душам…

Столько шума и неурядиц. Встреч и расставаний – когда один идет налево, а другой поворачивает направо. И когда в конце безнадежно темного тоннеля вдруг забрезжил свет – это стало для нас спасением.

Некоторое время назад я уволилась из булочной. Но с хозяином-французом у нас остались очень теплые отношения. Несколько раз в месяц я ездила помогать ему в булочной, изредка покупала у него булки и даже удостоилась приглашения на его семейную виллу в Ницце, которое с удовольствием приняла.

В Ницце мне очень понравилось. Милый французский городок на побережье – самая настоящая европейская провинция у самого настоящего европейского моря, которое раньше я видела только в фильмах. Чистый воздух. Чистые улочки. Чарующая динамика неба и городских красок. Городок был наводнен собаками самых разнообразных пород, которые свободно бродили по улицам, впрочем, нисколько не мешая романтическим прогулкам многочисленных отдыхающих солидного пенсионного возраста. Но больше всего меня поразил музей Матисса, где, кроме меня, не было ни одного человека.

Я ходила по пустым залам и любовалась буйством красок знаменитого мэтра. Его картины, осколки его души, навсегда сохранятся в моем сердце, где бы я ни была. По крайней мере, мне хочется так думать.

Мое возвращение из Ниццы совпало с возвращением хозяина «Берриз» с Ямайки. Он вернулся в Токио с безумной идеей открыть рэгги-бар, в котором не будет никакой музыки, кроме рэгги. Очень может быть, что через каких-нибудь два-три года хозяину снова попадет вожжа под хвост и он снова резко изменит свои пристрастия и привычки, но я стараюсь об этом не думать.

Хозяин позвонил мне сразу, как вернулся из теплых краев, и пригласил работать с ним на новом месте. В результате я оказалась в курсе всех подробностей, касающихся нового заведения – от меню до оформления уборных. Ну о музыке рэгги я даже не говорю. Хотя особой любви к ней я никогда не питала, но очень скоро научилась в ней разбираться почти на профессиональном уровне.

Я втайне гордилась своими успехами в этой области, но, откровенно говоря, некоторые молодые клиенты – псевдорастаманы страшно меня раздражали своими ужимками и бессмысленными разговорами. Кроме того, мне не очень нравилась эксклюзивная ямайская кухня, на которой теперь специализировался мой полусумасшедший хозяин. Все было очень острым и, на мой вкус, немного не соответствовало японским сезонам. В общем, я довольно быстро от всего этого утомилась и даже начала подумывать о том, чтобы снова сменить место работы.

Но каждый раз, когда я почти уже принимала твердое решение уволиться, происходило что-нибудь эдакое, и в результате я оставалась работать в баре. Например, во время одного из таких приступов отчаяния я, разозленная и уставшая, ехала с работы на такси. Таксист был самым обычным японским таксистом – мужчина предпенсионного возраста, серые форменные брюки, белая рубашка, гладковыбритый подбородок. Но как только выяснилось, что я работаю в рэгги-баре, он пришел в возбуждение и заявил, что страшно гордится тем, что – между прочим! – именно в его такси как-то раз ехал один из музыкантов группы «Aswad».

– Вы что, знаете группу «Aswad»? – я искренне удивилась, потому что водитель ну никак не походил на фаната этой рэгги-группы.

– Ну конечно! Это отличная группа! Они приезжали сюда на фестиваль рэгги «Джапансплэш», и, кажется, у них был сейшн с Джанет Кэй.

Судя по всему, таксист был большим поклонником рэгги. Я все еще не могла поверить собственным глазам и ушам, а он уже начал признаваться в вечной любви к Бобу Марли и даже пытался напевать что-то из его песен. К тому моменту, как мы доехали до моего дома, я напрочь забыла о том, что еще полчаса назад собиралась увольняться с работы.

Я до сих пор думаю, что этот водитель на самом деле был ангелом, посланным мне с небес Богиней Рэгги.

Наши отношения с Рюичиро стали еще ближе. И хотя мы по-прежнему живем отдельно, почти все время проводим вместе. Он продолжает получать какие-то гонорары за свою первую книжку, и благодаря этим деньгам мы время от времени позволяем себе некоторые излишества: вроде поездки на Сайпан к нашим друзьям Сасэко и Кодзуми. Эти молодые старики, кстати сказать, чувствуют себя отлично. Им нравится жить за границей, нравится океан, нравится небо и солнце. Их жизнь полна ярких красок, и когда бы я ни думала о них, как бы их себе ни представляла – обласканных ли южным солнцем или окутанных темным покровом восхитительной ночи, – я каждый раз чувствую на себе дыхание того необычного мира, в котором живут их души. Мира, в котором даже время течет не так, как в Японии.

С тех пор как Рюичиро мне изменил, прошел почти год.

Незадолго до того, как он должен был вернуться из очередной заграничной поездки, я узнала, что в Испании у него есть другая женщина. Самое смешное, что она сама же и засветилась, по ошибке позвонив в его квартиру, где я всегда живу во время его отсутствия.

При первой же возможности я сообщила Рюичиро об этом звонке. Он смутился, замолчал и повесил трубку. А через неделю приехал, как ни в чем не бывало.

Я не стала устраивать скандал, только спросила, как это ему хватило наглости заявиться сюда, ко мне. Вместо ответа он сказал что-то вроде: «Почему ты так быстро поставила крест на наших отношениях?!»

В общем, мы оба были слегка удивлены поведением друг друга.

Потом он, конечно же, извинился, впрочем, добавив, что в последнее время его все чаще тянет к женщинам с ангельскими личиками, а вот брюзгливые скандалистки вроде меня нравятся ему все меньше и меньше.

Все это звучало абсолютно абсурдно и вообще не было похоже на извинение. К тому же, услышав про ангельские личики, я вспомнила Маю и окончательно расстроилась. Кажется, Рюичиро это почувствовал. Он как-то заволновался, взял меня за руки и сказал:

– Это все чепуха, слышишь? Я тебя обожаю. Ты – непредсказуема, а это для меня самое главное. Лучше тебя просто никого не может быть. Именно поэтому я и вернулся, а вовсе не потому, что хочу бросить тебе вызов или что-то в этом роде. Пожалуйста, постарайся меня понять!

Искренность этих слов поразила меня до глубины души. Я не знаю, люблю ли я его так же сильно, как раньше, но одно я знаю точно – он мне нужен и без него я просто не смогу. Я простила его, как, надеюсь, и он бесконечно прощает меня.

Но это еще не конец нашей истории.

Через две недели после того, как Рюичиро вернулся из своей поездки, я возвращалась вечером домой по одной из пристанционных улочек и наткнулась на маленький цветочный магазин. Не знаю, почему так получилось, но в тот день весь тротуар у магазина был заставлен корзиночками с миниатюрными букетами красочных экзотических цветов. Внутри никого не было, хотя соседние продуктовые лавки, а также небольшая аптека неподалеку буквально кишели домохозяйками и праздношатающимися школьниками, у которых к этому часу уже закончились занятия.

Я выбрала себе корзиночку с букетом, расплатилась и побрела дальше посреди этой бурлящей и жужжащей толпы. Я сделала это почти бездумно. Просто так.

Придя в квартиру Рюичиро, я вытащила яркий букет из корзинки и переставила его в вазу. Немного полюбовавшись цветами, я достала из буфета какие-то конфетки и уселась на диван перед телевизором.

Но я не могла сосредоточиться на цветной картинке.

Мысли мои были о другом.

«Господи, – думала я, – когда же я, наконец, научусь приносить в жизнь окружающих меня людей ту теплоту и радость, которые так легко принес в мою этот маленький букетик?» Мое сердце сжалось от боли, и впервые за долгое время я не удержалась от слез.

Внутри каждого из нас, в самой глубине души, гнездится слабое, дрожащее нечто, которое нуждается в заботе и любви. И время от времени нужно плакать, потому что слезы – это признак того, что сердце все еще не зачерствело, что мы все еще способны любить.

Когда Рюичиро вернулся, я рассказала ему об этом. Он глубоко задумался и погрузился в молчание.

Я – тоже молча – сидела напротив него и глядела на темную дорогу за окном. В голове моей проплывали тихие мысли.

… Наверное, когда-нибудь мне захочется взять кого-нибудь за руку и отправиться куда-нибудь по этой темной ночной дороге. И тогда, наверное, я так и сделаю. Не раздумывая! Просто сделаю, как мне хочется…

Но я не стала говорить этого вслух. Ведь Рюичиро думал обо мне, думал ради меня. Он делал это, как мог (в последнее время даже начал мыть посуду), поэтому я удержалась и ничего не сказала. Просто продолжала беззвучно сидеть напротив него.

… а значит, что бы ни произошло, в моей жизни ничего не изменится – она будет течь себе дальше, без остановки. Без остановки…