Амурские войны

Глава IV. Предельный «беспредел»

«Где я?» — Анзор Аветисян с натугой разлепил пудовые веки.

Приподняв голову, в которой лениво перекатывались, постукивая друг о друга, бильярдные шары похмелья, Анзор установил, что лежит на заднем сиденье собственных «Жигулей», припаркованных у обочины напротив городского универмага. В универмаге Анзор отродясь не бывал, ибо с самых пеленок одевался исключительно на черном рынке. Сейчас его кремовый бельгийский костюм был измят до такой степени, будто спал Анзор не в автомашине, а в другой машине — стиральной. С полчаса просидел Анзор в автомобиле, тупо глядя прямо перед собой и почесывая застарелую мозоль от рюмки на переносице. Наконец, в затуманенном его мозгу наметился просвет в виде слова «Рама».

«Рамой» в народе называли бар уже известного нам кафе «Льдинка».

Осторожно, дабы ненароком не загасить робкую искорку воспоминания, Анзор тронул машину с места и поехал в «Льдинку», прилагая по пути титанические усилия, чтобы не выскочить на тротуар: его почему-то все время заносило вправо… Встречи с ГАИ Анзор не опасался: здесь у него, как у легкого морозца ясным осенним утром, все было «схвачено».

В бар Аветисян вошел с опаской, как входят из освещенного вагонного коридора в темный и грохочущий тамбур.

За кассовым аппаратом маячил бармен Лона (Валик Пекуровский). Он подсчитывал выручку. У стойки, потягивая кофе, скукожился на высоком музыкальном стуле его сменщик амурец Боря Черток.

Именно эта парочка срежиссировала и разыграла вчерашний спектакль с богатым Аветисяном в главной роли. В рюмку Анзора подсыпали снотворного, а когда он отключился, его кулем свалили на заднее сиденье «Жигулей» и отбуксировали машину к универмагу. Сейчас предстояло второе действие.

— А-а, явился! — поприветствовал Анзора Валик, не поднимая глаз от накладных. Он протянул Аветисяну руку, но на полпути, как бы передумав, отдернул ее.

— Наверное, долг принес, — входя в роль, ехидно вставил Черток…

— Р-ребята, что вчера было, а? — холодея от дурного предчувствия, спросил Анзор.

— Пить меньше надо — больше бабок будет, — наставительно заметил Пекуровский. — На вот, похмеличь за мой счет и припомни.

Он плеснул в бокал из высокой бутылки плоской квадратной ложкой, похожей на шумовку, бросил в жидкость пару кубиков льда и подвинул напиток Аветисяну.

Этот широкий жест еще больше насторожил Анзора. «Если Лона угощает — быть неприятностям», — подумал он, но бокал все-таки взял.

— Чего ты с ним чикаешься? — сердито бросил Валику Черток. — Пусть кашляет сперва, а потом лекарства пьет.

— Верно, Анзор, когда долг платить будешь?

— К-какой д-долг? — поперхнувшись водкой, выдавил Аветисян.

Его вопрос прозвучал как ночной телефонный звонок в пустом учреждении.

— Во дает, — деланно изумился Черток. — Карточный, милашка… Валик, на сколько он вчера влетел?

Пекуровский и извлек из-под стойки помятый листок бумаги в бурых коньячных пятнах. По листку паучками расползались какие-то каракули.

— Тридцать девять тысяч шестьсот рублей продул ты вчера нам и Давыденкову, — подытожил Валик, для виду сверившись с листком, и развел руками: — Всего-то…

— Не играл я, ребята, ей-богу, не играл! — взмолился Аветисян, но Черток оборвал его:

— Если двое подтверждают факт игры, — торжественно изрек он, — стало быть, игра состоялась!

С этими словами он забрал у Пекуровского подозрительный листок с паучьими записями, порвал его на мелкие клочки и бросил в лицо Анзору.

Аветисян схватился за кудрявую голову, усыпанную обрывками бумаги, как елка конфетти, «Так и есть: обкатали…» Он вдруг четко: припомнил, как Валик поднес ему вчера какую-то рюмку, он выпил ее — и дальше темнота…

В глубине души Анзор давно ожидал, что его «обуют» ребята Матроса, к которым он причислял Пекуровского и Чертка. От своих знакомых «цеховиков» не раз слышал Аветисян жуткие истории о том, как амурцы сдирали с «деловых людей» крупные суммы. «Они все равно свое возьмут, — говорили «цеховики». — Лучше уж сразу заплатить…» И если бы речь шла о каких-то трех-пяти «штуках», Анзор заплатил бы, не раздумывая… Но без малого сорок тысяч… И не самому Матросу, а каким-то Валику Пекуровскому по кличке Лона и Чертку…Это было несуразно…

Не то, чтобы у Анзорчика не было сорока тысяч. Были… водились у него деньжата и покрупнее. Через несколько лет суд установит, что Аветисян украл в общей сложности 366 994 рублей…Числясь скромным экспедитором автолавки, Анзор делал бизнес на… стеклоочистителе, сбывая его предприятиям и частникам под видом денатурата. Стоимость денатурата — рубль за литр, а стеклоочистителя — двадцать копеек. Такая вот арифметика…Свою легковерную совесть Анзор успокаивал тем, что если употреблять стеклоочиститель внутрь, то, по уверению прожженных им алкашей, по вкусу и букету он весьма напоминает денатурат…

Но отдавать сорок тысяч кому попало… Не-ет, не на того напали…Ищите дурака в зеркале…

«Суну им три «штуки» — может, отстанут», — решил Анзор и, пошарив по костюму, наскреб как раз около трех тысяч карманных деньжат.

— Мало! — отрезал Валик, пересчитав деньги.

Далее события развивались так: в поисках защиты от Валика и Чертка Анзор, по совету друзей, обратился к Матросу. «Матрос меру знает, — уверяли друзья. — Он не допустит «беспредела».

— Разберемся! — сказал Аветисяну Матрос и затребовал десять тысяч.

Прослышав об этом, Пекуровский и Черток попросили амурца Савицкого по кличке Стас свести их с бандой Кабана — Грека, отколовшейся на время от Матроса и представлявшей собой единственную реальную силу, способную ему противостоять.

— Хорошо! — ответил Стас и уехал.

На следующий день состоялась встреча. Пекуровский и Черток, посулив Кабану и Греку солидный куш, заручились их поддержкой в выколачивании сорока тысяч из Аветисяна.

Матрос и Кабан, столкнувшись носом к носу в ресторане «Днепропетровск», слегка повздорили на этой почве, но быстро замирились и разработали план совместных действий. Несчастный Анзор оказался между двух огней.

Получив в обмен на десять тысяч заверения Матроса о том, что он «разобрался» с Лоной и Чертком, Аветисян спокойно явился в «Раму», куда Пекуровский пригласил его по телефону.

В баре, кроме Валика и Чертка, его поджидали Кабан, Грек и люди Матроса — Рахит (Парадиз) и Стас.

— Начинайте! — скомандовал Грек, завидев Анзора, и махнул рукой.

От удара Кабана Анзор затылком распахнул дверь подсобки, где обычно бандиты играли в карты. От второго удара он полетел вниз по ступенькам в подвал. Там его — полуживого — тузили ногами, досками, ящиками из-под бутылок. Теряя сознание, Анзор услышал чей-то возглас: «Добивай!» — и прошептал из последних сил: «Я …заплачу…»

Избиение прекратилось. Анзора вытащили на свет божий, умыли, влили в него рюмку коньяка… И тогда увидел бизнесмен, что в дверях подсобки стоит, ухмыляясь, сам Матрос и наблюдает за происходящим с живим профессиональным интересом.

Тут только уразумел денатуратовый король, что стал жертвой заговора, что плакали отданные Матросу десять тысяч, а вместе с ними — и сорок…

Этот эпизод не завершился «кашлем» Анзора. Узнав о том, что Черток с Пекуровским в самом в самом начале раскрута получили от Аветисяна три тысячи и не сообщили об этом ему, Матрос пришел в ярость, а вспомнив, что они пытались столкнуть его с Кабаном, рассвирепел еще больше и решил рэкетировать своего личного бармена Чертка.

Вместе с Мармурей он пришел в «Льдинку» и сказал Боре так:

— Гони две «штуки», Борис, и учти: я говорю только один раз.

Черток, конечно, заплатил, но, не желая остаться в накладе, в тот же день напал с Кабаном и Греком на своего кореша бармена Давыденкова — одного из участников спектакля с Аветисяном. Бандиты избили Давыденкова до потери сознания прямо на его рабочем месте — в баре «Малахитовая шкатулка», — и, прихватив 500 рублей дневной выручки бара, были таковы…

На глазах распадалось некогда созданное Матросом амурское братство. История с Анзором — тому пример. С определенного времени единственной нормой для амурцев становится «беспредел», то есть стремление урвать побольше, где только можно, наплевав на все остальное.

Перегрызлись ребята с Амура, передрались, как пауки в банке… И вот уже сам Черток не разберет, где свои, где чужие. Все стали чужими среди своих и своими среди чужих одновременно. Да что там Черток? Даже с одного из своих ближайших друзей, Полевого по кличке Поляк, умудрился Мильченко спустить четыре тысячи.

Такая беспринципность, надо сказать, роднила амурцев с «деловарами», у которых коммерческий интерес давно вытеснил все устои. Не случайно избитый, ограбленный и обманутый Аветисян, несмотря ни на что, надолго — до самого ареста — сохранил с бандитами приятельские отношения и даже как-то раз, забыв о прошлом, попросил Матроса — опять же за десять тысяч — помочь замять дело о крупной недостаче в его автолавке, вскрытой работниками Красногвардейского РОВД. Анзор рассчитывал, что половину этой суммы Матрос отдаст покладистым милиционерам, но Мильченко, верный своим принципам, а точнее, своей беспринципности, все деньги присвоил и выручать Анзора не стал — дело замялось само собой…

Нам с вами еще предстоит убедиться в том, что бандиты и бизнесмены со временем становились все более похожими друг на друга. Так два родных брата, разномастные в детстве, приобретают со временем все большее и большее сходство…

Методы выколачивания денег тоже претерпевают у амурцев заметную трансформацию. На место изящного шантажа (так называемого тщательного рэкета) и «красивых» операций окончательно приходят побои, пытки, примитивное запугивание и терроризирование семьи.

Аветисяна во время избиения в подвале пугали горячим утюгом, «цеховику» Коваленко грозили, что взорвут его дом, а малолетнюю дочку ударят головой о стену.

Этот последний «беспредел» с ребенком остановил амурец Лева Монс по кличке Монус, ставший позднее одной из жертв второй панической войны. «Давайте заканчивать, ребята, — сказал он пришедшим к Коваленко бандитам, среди которых был и Матрос. — Меня тошнит от ваших методов…»

Матрос прислушался к критике снизу (еще раз вспомним характеристику!) и велел оставить девочку в покое…

Таким же терроризированием подручный Матроса Мармура угрожал вышедшему после долгой отсидки вору-рецидивисту Гронскому, если тот немедля не заплатит 12 тысяч карточного долга. «Хоть зарежься — а бабки выложи! — сказал непреклонный бандит на мольбы Гронского повременить с расплатой. — А не выложишь, сожительницу твою порешим…» Амурцы, как видно, считали, что у Гронского сохранились неучтенные допосадочные сбережения.

Между тем Гронский на сей раз твердо решил завязать. Его подруга, с которой он планировал расписаться, ждала ребенка. Но прижатый к стенке бандитами, он пошел на новое преступление: под дулом обреза заставил «цеховика» Синицкого раскрыть свои закрома.

— Поедешь на мою дачу, — сказал Синицкий, косясь на смертоносное жерло, — станешь лицом к парадному крыльцу. От дальнего правого угла дома отсчитаешь четвертый кирпичный ряд снизу. В этом ряду дважды нажмешь на пятый кирпич слева — он выскочит. Там лежит 15 тысяч… И не забудь принести сдачу…

Гронский не поехал на дачу Синицкого. По телефону он сообщил координаты ребятам Матроса, которые благополучно изъяли деньги, засчитав их в счет карточного долга. Гронского вскоре взяли за разбойное нападение и на целых 12 лет возвратили туда, откуда он недавно вернулся. Не состоялось его семейное счастье, и виновниками этого были ребята Матроса…

В конце концов произошло неизбежное: видя весь этот предельный «беспредел», «деловые люди» решают переходить к самообороне.

Так началась амурская война между бандитами и «деловарами», которую можно назвать второй панической войной. Эта война — в отличие от завершившейся первой — была панической уже для обеих сторон.