Анабиоз

ГЛАВА 10 Зверь

— Спятил?

Я сделал еще один шаг, остановился и открыл глаза. Свет остался за спиной.

Впереди, за развязкой, маячил Зубовский бульвар, вправо с эстакады убегала Остоженка. А прямо передо мной сидела на растрескавшемся асфальте Марта.

— Осёл!

Я молча протянул руку, но она поднялась сама, даже не заметив предложенную помощь.

— Идиот!

— У меня не начинается, — усмехнулся я себе под нос, вспомнив фразочку из той жизни, которой уже никогда не будет.

— Чего не начинается? — совершенно искренне не поняла Марта. Видимо, ее поколение культивировало уже другие флэш-мультики.

— Ничего не начинается, — отмахнулся я.

— Идиот, — уже спокойнее констатировала Марта.

Засранка. Как будто у меня было время готовить ее неокрепшую психику к проходу сквозь стену. Или полагалось разрешения спросить?

Сзади взревело. Протяжно, дико, страшно. Я рефлекторно дернулся в сторону. Что-то ощутимо толкнуло в плечо, и я едва удержался на ногах. Мимо, продолжая орать, пролетел бугай и растянулся на асфальте.

Твою мать! Я отпрыгнул, хватая за руку упирающуюся Марту, и поволок девчонку в сторону. Но тревога оказалась ложной: бугай был один. Компания его осталась где-то там, на набережной, за границей слоя.

— Суки! — рявкнул мужик так, словно ему отрезали пальцы по одному. Затем ввинтил еще пару ласковых.

Сегодня день вежливости, не иначе. Я остановился. Девчонка вывернулась, строптиво выдернула руку. Мужик поднялся на колени, но так и не встал. Продолжил орать. Разобрать в его воплях что-то, кроме сквернословия, было невозможно, но в голосе звучало столько боли, отчаяния и страха, что мне сделалось не по себе.

— Ты предпочла бы с ними остаться? — спросил я тихо.

Марта презрительно фыркнула: мол, хоть бы и так, ты мне не папа, чтоб за меня решать. Правда, вслух ничего не сказала.

Мужик, наконец, притих. Он больше не орал, только подвывал тихо, как побитая собака. Жалко и испуганно.

— Суки-и-и-и…

Марта шагнула ближе. Я напрягся. Интересно, это любопытство, протест или то и другое вместе взятое?

— Эй, дядя, сука только я. Он кобель.

Бугай дернулся и завертел головой. Его широко распахнутые глаза слепо таращились по сторонам — взгляд прошел мимо девчонки, даже не задержавшись на ней. Да он же не видит ни черта!

— Он слепой, — подтвердила мою догадку Марта, отступая назад.

Мужик попытался подняться, но передумал, так и остался стоять на коленях. Затянул отчаянно, раскачиваясь туда-сюда:

— Суки-и-и…

Бугай, еще несколько минут назад готовый убивать, а теперь стоящий на коленях и ноющий, как обиженный ребенок, выглядел жутковато. Пугала молниеносность, с которой все произошло. Секунда — и человек сломлен. Но как?

— Он ведь зрячий был, — пробормотала Марта. — Может, это камень?

— Какой камень? — не понял я. Догадка вертелась рядом, казалось, вот-вот уцеплю.

— Макиавелли, не тупи. Я ему булыжником в башку попала. Может, там центр какой в мозгах повредился?

Нет, не центр. Я зацепил ускользающую мысль и поглядел на девчонку.

— Ты глаза закрывала?

Марта заморгала часто-часто. Сзади продолжал скулить бугай — он будто и не слышал нас, охваченный горем и страхом. Я мог его понять: в одно мгновение лишиться зрения это должно быть страшно.

— Когда сквозь стену шла, глаза закрывала?

— Хочешь сказать, его стена ослепила?

Я не стал вдаваться в риторику. Хочу сказать? Да нет, не хочу. Сейчас это казалось мне очевидным. А проверить догадку можно только на практике: открыть глаза и шагнуть в стену. Но проверять меня не тянуло.

— Идем, — сказал я и зашагал вперед к эстакаде.

— Погоди, — окликнула Марта.

Я остановился, посмотрел на девчонку.

— А этот? — кивнула она на бугая.

— А этот пять минут назад был готов тебя изнасиловать, убить и сожрать.

Марта поежилась.

— Сожрать? Не преувеличивай.

Девчонка. Такая самостоятельная, такая находчивая. А ничего еще не поняла. Играет в свои нитки и не понимает, насколько все серьезно. С другой стороны, может, в этом ее счастье?

У нее на глазах не забивали человека ломом, не сносили топором башню, не шептали на ухо жарко и бешено «я тридцать лет не трахался, брат…»

Я тряхнул головой.

— В любом случае, этот дядя сделал бы тебе бо-бо. И твои месячные его бы вряд ли остановили.

Девчонка открыла рот, хотела что-то ответить, но я не стал слушать. Развернулся и пошел к Зубовскому бульвару. Догонит.

Сзади зашлепали шаги. Снова заорал притихший было бугай. Наверное, мужик понял, что остается один, в своей личной темноте.

Вопил он отчаянно, матерно.

Марта догнала, зашагала рядом. Временами она со смешанным чувством оглядывалась назад.

— Тебе его не жалко? — спросила, наконец.

Я мотнул головой.

— А ты злой, Глебушка.

Последняя фраза прозвучала странно. В ней было не то осуждение, не то удивление. Она от меня этого явно не ждала. А чего ждала? Что я возьму слепого озверелого урода, который и в прошлой жизни быдлом был, а теперь и вовсе с катушек сорвался, пожалею, приласкаю и потащу за собой в светлое будущее? Но ведь это же бред…

Я осекся. От этой мысли в груди екнуло. А ведь несколько дней назад я бы пожалел и потащил. Если б Борис позволил. А если бы не позволил, а он не сделал бы этого ни за какие плюшки, я, должно быть, смотрел бы на него так, как сейчас смотрит на меня Марта.

Стоп. К черту самокопание. И без морального аспекта есть о чем подумать. Вот, к примеру, о слепом бугае. Интересно, прозреет, или совсем ослеп? И что именно его ослепило? Вспышка света, или у стены есть какие-то недоступные пониманию свойства? Что он видел, когда вошел с открытыми глазами в свет? И какого черта он вообще туда сунулся? Ведь явно не собирался? На адреналине? Или просто споткнулся неудачно?

— Неуютно идти без нитки, — снова нарушила тишину Марта, сбивая с мысли. — Как-то это непривычно. И вообще, здесь что-то не так.

— Привыкнешь, — не глядя бросил я.

В одном девчонка права: что-то не так. Да я и не сомневался, что так оно и случится. У меня уже было достаточно опыта, чтобы не ждать от нового слоя ничего хорошего. Но что именно здесь сломалось, вывернулось наизнанку — я пока понять не мог.

Скулеж бугая затих в отдалении. Эстакада приблизилась, нависла темным, побитым временем монстром. Я поднырнул под нее, выскочил на Зубовский… И замер. Вот оно!

Садовое кольцо, насколько хватало глаз, было совершенно пустым. Ни людей, ни машин. Ничего! Уже обыденных ржавых остовов не виднелось и на развязке, под эстакадой. Но там это не так бросалось в глаза, давая лишь легкое ощущение чего-то непривычного. Здесь же не замечать отсутствие машин было уже невозможно.

Рядом присвистнула Марта.

Я оглянулся. На Крымском мосту, за дрожащим золотистым светом, торчали ржавые, побитые автомобили. Высился влетевший в ограждение автобус. Тянулись пустые полосы, огороженные пластиковыми конусами. Бежала по асфальту кишка кабеля.

Все это было там, за стеной. А здесь — пустота. Будто какая-то фея взмахнула волшебной палочкой, превратив весь транспорт в тыквы, которые успешно сгнили за тридцать лет.

— А где все?

Девчонка дала петуха, ее совавшийся голос эхом разнесся по пустому пространству, отражаясь от фасадов мертвых домов. Растительности здесь практически не было. Сквозь трещины в асфальте пробивалась лишь трава.

И ни одной машины. И ни единой живой души! Ни собаки, ни крысы, ни голубя, ни человека.

— Не знаю, — ответил я, лишь бы не добивать испуганную девчонку молчанием.

— Я боюсь, — честно призналась она и придвинулась ко мне.

Завибрировало.

Неожиданно. Не к месту. Между нами.

Марта шарахнулась. Я не сразу понял, в чем дело, а когда сообразил, внутри все замерло.

— СМС-ка, СМС-очка, — верещал в кармане дурной механический голос. Тогда, до анабиоза, этот рингтон казался мне забавным и оригинальным.

Я запустил руку в карман. Непослушные, подрагивающие пальцы подцепили телефон.

— СМС-сообщение! — закончил восторженный вопль мобильник и замер в руке.

Не понимая, не зная, чему верить и что думать, я с замиранием сердца откинул крышку и ткнул в непрочитанное сообщение.

Экран осветился.

«Вам звонили: „Мама“, последний вызов был в…»

Не глядя на время и дату, я ткнул в кнопку вызова. На какое чудо я надеялся? Это было невозможно, как тот сон о не сложившемся прошлом. Это было похоже на помешательство. Это было…

Телефон плямкнул сбоем и замолчал.

На дисплее безжалостно маячил пустой столбик сети. И надпись: «Только SOS».

Только SOS!

Я захлопнул раскладушку, едва не до хруста сжал телефон в кулаке и бессильно опустился на корточки. В левое колено стрельнуло болью, но я не обратил на это внимания.

Мне звонила мама. Звонила из прошлой жизни.

Может быть, она звонила из самолета перед взлетом.

Может быть, уже после взлета, когда вырубился пилот, и стали отключаться сидящие рядом. Ведь могла же она заснуть чуть позже?

Может быть, она не звонила мне вовсе. А невероятно изменившаяся реальность издевалась надо мной доступными ей средствами.

На макушку легла тонкая девичья ладонь. Хрупкая, ласковая, нежная. В этом прикосновении я почувствовал задушенный страх и желание утешить. Сильное желание сильного человека который где-то внутри слаб и беззащитен, но никогда не покажет этого.

Захотелось схватить эту ладошку, ладошку Эли, поцеловать. Выхватить из нее искру, которая добавит сил, заставит справиться с приступом отчаяния, позволит подняться и идти дальше.

Я схватился за ее руку, как утопающий хватается за соломинку.

Развернулся…

Эли не было. Рядом стояла Марта.

— Что случилось, Макиавелли?

В голосе девчонки был придавленный страх, который она не показала бы сейчас никому. А еще было желание утешить. Чисто женское желание. Не строптивой девчонки, требующей к себе взрослого отношения и оттого часто ведущей себя как ребенок, а взрослой женщины, знающей или чувствующей, что нужно находящемуся рядом мужчине.

— Ничего, — ответил я. Встал.

Горло свело. Слово прозвучало сипло. Я откашлялся.

— Ничего. Мама звонила.

— Ты же говорил, что она…

Я покачал головой и бездумно пошел вперед по Зубовскому бульвару. Говорить не хотелось. Ничего не хотелось.

Марта тихо зашагала рядом.

Мир вокруг опустел. Нет, Зубовский не умер, но жизни здесь не было. Никакой, даже той ветхой, что осталась за спиной и светом. Не смерть, но пустота. Точно как в душе.

Правда, у меня еще теплилась надежда, что впереди ждет Эля. А что ждало впереди этот опустошенный фрагмент реальности?

Садовое изгибалось. Перекресток на Зубовской площади тоже был пуст, как пустовал и Смоленский бульвар за ним. Ничего и никого. Только асфальт, скудная растительность, дома и небо.

В кармане знакомо завибрировало.

— СМС-ка! СМС-очка!

— Да заткни ты его, — поморщилась Марта.

Я выудил телефон из кармана, ткнул в сообщение.

«Вам звонили…»

Не читая дальше, я вышел в меню. Не хочу знать, кто мне звонил. Какой в этом смысл, если я все равно ничего, совсем ничего уже не могу сделать. Отключив звук, я сунул телефон обратно в карман. Пусть вибрирует, главное чтобы не орал.

— Извини, — перехватив мой взгляд, тихо сказала Марта. — Он на самом деле на нервы действует.

Я попытался улыбнуться и только теперь понял, насколько был напряжен. Хорошо, должно быть, рожу перекосило, раз девчонка решила извиниться. Я представил, как моя зверская физиономия выглядит со стороны, и вяло усмехнулся.

— Я не сержусь.

— Слушай, а вопрос можно?

Девчонка была на удивление вменяема и спокойна. Не иначе жалеть меня вздумала. Только б в душу не лезла, а то ведь сорвусь.

— Попробуй, — предложил я.

— Как думаешь, а тот дядька чего видел, когда сквозь стену шел? Или он сразу ослеп?

Кажется, я переоценил порыв попутчицы, и жалеть она меня не собиралась. От этого, с одной стороны, стало легче, с другой — сделалось обидно. Что ж я, даже жалости не заслуживаю?

— У него бы и спросила.

— Спросила бы. Только один орал как резаный и не склонен был разговаривать, а второй очень торопился.

— Я и сейчас тороплюсь.

— Ты не ответил.

Я пожал плечами.

— Откуда мне знать. Я глаза всегда закрывал. Видел только очень яркий свет.

— Так мой дедушка рассказывал, — задумчиво проговорила Марта, и я отметил, что дедушка, в отличие от предков, не вызывает у нее раздражения.

— Что рассказывал? — не понял я.

— Когда он перенес клиническую смерть, его потом спрашивали, что он видел. Знаешь, как обычно рассказывают про трубу, тоннели, коридоры, в конце которых свет и родственнички стоят помершие… Дед ничего такого не гнал. Только сказал: «я видел очень яркий свет».

Она повернулась ко мне и посмотрела очень серьезно.

— Слушай, Макиавелли, а может, мы все на хрен умерли?

Мысль стегнула будто хлыстом.

И тут же хлестнуло еще раз.

— Стойте!

Я резко обернулся на голос. От Пречистенки в нашу сторону двигались трое. Впереди шел невысокий, интеллигентного вида мужчина лет сорока с аккуратной, коротко стриженой бородой. Одет он был просто. И одежду, судя по всему, с момента пробуждения не менял. Впрочем, она довольно сносно сохранилась.

Чуть позади него, справа и слева, молча вышагивали крепкие молодые парни. Не качки, но, если что, мне от такого не отбиться. А их двое. Плюс бородатый. Скверно.

— Эти на мертвых не похожи, — шепнул я Марте. — И на святого Петра с архангелами — тоже. Те двое, скорее, на охрану смахивают.

— Охрангелы, — хмыкнула девчонка.

— Не двигайтесь, — мягко, но уверенно приказал тот, что шел впереди.

Мужчины приблизились. Бородатый остановился шагах в десяти от нас. Предусмотрительно. Если я захочу перегрызть ему глотку, одним рывком не достану. А больше у меня не будет. Охрангелы, как выразилась Марта, свое дело явно знают.

Парни подошли ближе, сдернули у меня с плеча рюкзак и принялись бесцеремонно нас обыскивать. Марта хихикнула, когда пальцы молчаливого парня пробежали по ее ребрам.

— Чего? — окрысилась тут же, поймав его взгляд. — Я щекотки боюсь. И не мечтай.

Я хотел добавить, что у нее месячные, чтоб окончательно добить парня, но у того и так с рожи слетела вся непроницаемость. Я не стал усугублять, промолчал.

— Мы не грабители, — пояснил, между тем, бородатый, — и не причиним вреда. Обычные меры предосторожности. Просто мы должны убедиться, что у вас нет оружия.

— А мы не должны убедиться в том, что у вас его нет? — поинтересовался я.

— А у нас оно есть, — легко отозвался бородатый. — Но мы не причиним вреда.

— Свежо питание, — буркнула Марта, — да серется с трудом.

— Грубость тебе не к лицу, — улыбнулся интеллигент в бороду.

Девчонка вскинулась. Улыбка бородатого стала шире.

— Я не собираюсь тебя воспитывать, просто грубость тебя не красит. Чисто по-женски. Но, если ты отрицаешь в себе женственность, продолжай на здоровье.

Парень, закончивший с Мартой, изучал содержимое моего рюкзака. Второй, шерстивший мои карманы, с удивлением посмотрел на мобильник, сунул обратно и повернулся к бородатому.

— Все чисто, Антон.

Бородатый посмотрел на второго, дождался кивка и только после этого подошел, наконец, к нам ближе. Протянул руку.

— Антон.

Я пожал протянутую ладонь.

— Глеб. Это Марта.

Бородатый кивнул девчонке.

— Откуда вы здесь?

— От верблюда, — ляпнула Марта и тут же нахмурилась, наткнувшись на усмешку Антона.

Он в самом деле не воспитывал, не сыпал нравоучениями. Ему это было не нужно. В нем чувствовалась сила. Не физическая, внутренняя.

— Оттуда, — мотнул я головой в сторону Крымского вала.

— Значит с другого круга.

— Круга? — уточнил я.

— Круг, конечно, не совсем верное определение. Они не ровные, но закольцованы и без углов.

Он говорил спокойно. Не играл. И знал, что я прекрасно понял, о чем он. Он вообще слишком много понимал. Пугающе много.

— Идем, — позвал Антон.

— Куда это?

— Тут рядом. Не бойтесь, я просто хочу поговорить.

У него все выходило просто и без напряга. Это настораживало. Когда кругом дурдом, спокойствие настораживает. Или это замануха?

— А здесь поговорить нельзя?

— Здесь не самое хорошее место. Конечно, тут никого нет, но сюда приходят с других кругов. И оттуда, — он кивнул в сторону Крымского вала, — и оттуда. — Второй кивок был в сторону Смоленки. — Не со всякими людьми здесь стоит пересекаться. Встречи бывают разными. Небезопасными, в том числе. Идем?

Я покосился на Марту. Та смотрела на меня и явно ждала решения. Мужчины тоже ждали. Мне очень захотелось сказать, что я тороплюсь, и уйти, но Антон умел заинтересовывать. А, кроме того, двое его молчаливых спутников стояли за спиной, и я вовсе не был уверен, что мой отказ не будет воспринят как команда «фас».

— Идем, — согласился я.

Вопреки ожиданиям, на Пречистенку, с которой они вышли, Антон не свернул. Отошел с проезжей части, будто боялся, что его задавят, и двинул вперед по Смоленскому бульвару. Что ж, тем лучше: по пути.

Говорить он начал сразу, и говорил явно для меня. Марта поняла это довольно быстро и, одарив бородатого небрежным взглядом, отстала. Вскоре сзади послышался ее голосок, а еще через некоторое время, к моему удивлению, с ней заговорили молчаливые парни Антона. В смысл их беседы я не вслушивался — то, что говорил сам Антон, было интересней.

— Здесь пустой круг, — рассказывал он. — Но в домах многое сохранилось. Вещи, не люди. Люди, на счастье, этого еще не поняли. Когда поймут, начнут мародерствовать. Тогда нужно будет либо серьезно озадачиться безопасностью, либо придется уходить.

— И ты решил здесь закрепиться, пока никого нет?

— Напротив, — покачал головой Антон. — Я предпочитаю отсюда уйти. Если б я был обычным человеком, разумно было бы пустить корни.

— А ты необычный человек?

Реплика показалась странной. В лучшем случае, этот тип страдал манией величия, в худшем… Худший вариант в легкой версии я уже наблюдал. Наверное, сумасшествие в свихнувшимся мире — норма, но я все еще жил другими нормами.

— Они называют меня Просветленным. В этом есть доля правды, — спокойно отозвался Антон. — У меня другой путь. Дорога. Просто, прежде чем отправляться в путешествие, надо набрать сил и подготовиться. Потому мы здесь.

— И к чему ты готовишься?

— Не волнуйся, — мягко, понимающе улыбнулся он, — никаких крестовых походов. Просто немного истины для тех, кто ее не знает. Это миссия.

— То есть ты мессия, а это, — я кивнул назад, — твои апостолы? Который из них Иуда?

— Надеюсь, обойдется без этого. — Он оглянулся, спокойно закончил: — Зато вакансия Магдалины пока свободна.

— Забудь, — отрезал я.

Он снова понимающе улыбнулся. Такой мягкой, светлой улыбкой. В нем было слишком много понимания и света. Так много, что рядом с ним любой бы показался моральным уродом. А дальше вилка: или смирено идти к нему в ученики, осознав свою ничтожность, или дальше жить ничтожеством.

При этом он не морализаторствовал и не пытался навязать свою истину. Он ее даже предлагать не торопился. Просто говорил, что знает. И говорил так уверенно и спокойно, что ему хотелось верить. Если передо мной и не пророк, то, в любом случае, очень сильный, очень мягкий, очень светлый человек. Ощущение было удивительным.

И все же что-то меня тревожило. Или я просто привык ждать подвоха от каждого куста?

— И что ты готов дать людям? Ради чего поход?

— Немного знаний. О кругах. О жизни, о смерти.

Антон не заметил колкости. Вернее заметил, конечно — он все замечал, — но не обратил внимания. Я пытался поддеть его, скорее, по инерции, из-за какого-то глупого, упрямого недоверия. Это он, кажется, тоже понимал. И закрывал глаза.

— О смерти — это любопытно, — против желания сказал я, чувствуя, что вообще-то пора угомониться. — Марта вот считает, что мы все умерли. Так что все это, — я обвел рукой вокруг себя, — выходит, круги ада.

Просветленный улыбался.

— Круги ада — глупая придумка одного фантазера. Человечество ничего не знает о смерти. И до сна ничего об этом не знало. Забытое знание. У нас даже объективного медицинского определения для этого нет.

— Как это, — усмехнулся я, чувствуя, что подловил Просветленного легко и непринужденно. — Сердце останавливается, кровь перестает циркулировать.

— И что? В Тибете умеют это делать усилием воли. Что еще? Прекращение деления клетки? На трупах какое-то время продолжают расти ногти и волосы.

— Прекращение деятельности мозга, — догнала Марта. Оказывается, девчонка давно уже перестала болтать и слушала нас.

— Энцефалограмма мозга шамана в состоянии транса кардинально отличается от энцефалограммы мозга живого человека, — невозмутимо отозвался Антон. — Мы ничего не знаем о смерти и боимся ее. Почему?

— Смерть это всегда потеря. Боль.

— А жизнь разве не полна потерь и боли? Ее мы не боимся.

— Это всё слова, — покачал я головой.

— Вообще всё — слова. Только одни мы принимаем на веру, а другие нет. У всех народов есть мифы и сказки о воскрешении мертвых. Помимо определения «живой» и «мертвый», есть еще определение «не-мертвый».

— Хочешь сказать, что ты можешь воскрешать мертвецов?

— А чего их воскрешать? — улыбнулся Антон. — Погляди по сторонам. Вокруг ходят люди, возродившиеся к жизни. Мы уже воскресли.

— Это высокие материи, — отмахнулся я. — Где факты?

— Будут и факты, — пообещал Антон и свернул направо.

По переулку мы прошли всего один дом и снова свернули, на этот раз во двор. Углубляться не стали. Если на Садовом сохранился более-менее цивилизованный вид, то здесь, где и до анабиоза густо росли деревья, сейчас были настоящие джунгли.

Нас ждали. Пятеро. Не таких крепких, как те, что сопровождали Антона, но и доходяг здесь не было. И ни одной женщины.

Мужчины поднялись нам навстречу. Я внутренне напрягся — вероятно, это отразилось и на лице. Во всяком случае, Антон снова растянул губы в понимающей усмешке.

— Здесь не причинят зла. Вы голодны?

Я запнулся. Последний раз я ел черт знает когда. Привалов мы не делали, хотя в рюкзаке был паек, презентованный шашлычником. Жрать хотелось зверски.

— И чем мы обязаны за такую щедрость?

— Ничем. Просто, если вы голодны, вас накормят. Вы ничего не должны, успокойся. Ни мне, ни им. Ни ты, ни она.

Кажется, он говорил искренне, но мне что-то по-прежнему не нравилось.

— Спасибо, — вежливо ответил я. — Я не голоден.

— А я бы похавала, — подала голос Марта.

Антон кивнул. Прежде чем я успел что-то сказать, Марту окружили люди Просветленного и потащили в сторону, где горел костерок. Семь мужиков уводили одну глупую девчонку.

— Пойдем, поговорим, — предложил Антон.

Я посмотрел на Марту, что весело щебетала с одним из парней, пока другой колдовал у костра. Кажется, девчонка освоилась. Только бы не вышло беды.

— Не переживай, — снова будто заглянул в мои мысли Антон. — Ее никто не тронет. И ей не причинят зла. Обещаю.

— А почему нельзя поговорить здесь?

— Здесь много ушей.

— Ты же хотел делиться истиной со всеми.

— Не всякая истина подходит для каждого. Есть истины далеко не для всяких ушей. К истине надо готовить.

— А я готов?

— Не уверен, — отозвался Антон. — Но раз идешь туда, то должен знать.

Больше он не сказал ни слова. Просто пошел в сторону. Я поглядел на Марту. Кажется, у нее все было в порядке. И, кажется, Просветленному можно было верить.

Я догнал Антона довольно быстро. Еще какое-то время шли молча. Первым заговорил он.

— Не бойся. Ее не тронут. У нас никого не трогают.

— Зачем тогда оружие?

— Мы не трогаем, это не значит, что не трогают нас. Это третий круг…

— Слой, — зачем-то поправил я.

— Слой? — Антон приподнял бровь. Кажется, он впервые выдал какую-то эмоцию, кроме буддистской улыбки и умиротворения. — Да, пожалуй. Так вот, это третий. На нем все достаточно серьезно, чтобы у людей менялось сознание. Оно и меняется.

— Я не видел здесь людей, кроме вас.

— Их мало, но они появляются.

Антон остановился возле могучего дерева и присел, откинувшись спиной на ствол, как на спинку кресла.

— Садись, в ногах правды нет.

Я послушно опустился на корточки, отмечая, что попадаю под магию его голоса, его спокойствия, его уверенности. Слушаюсь.

— Люди здесь появляются, и, как правило, опасные люди. Те, что идут снаружи, останавливаются раньше. Те, что идут изнутри, в большинстве своем, опасны. Третий круг… или слой, как угодно… это рубеж.

— А всего их сколько? Девять?

— Нет, ты не готов, — покачал головой Просветленный. — Забудь про Данте и перестань мыслить штампами, если хочешь жить в этом мире. Перед тобой новая реальность, живущая по новым законам. А ты зачем-то пытаешься к ней приладить свое представление об умершем мире. Зачем?

Вопрос был риторическим. Антон не хуже меня понимал, что отталкиваться от своего опыта — это вполне в духе человеческого существа. Это естественно.

— Ладно. Сколько?

— Четыре, — ответил он. — А дальше — сердце этой червоточины. На четвертом слое свои странности. В сердце все совсем не так. Там нет привычной реальности. Там все иллюзорно и спорно. И каждый, кто туда придет, вынесет оттуда что-то личное.

— Откуда ты все это взял?

Антон не посмотрел на меня, взгляд его затуманился, будто он видел сейчас что-то совсем иное, свое.

— Я был там.

И он заговорил. Голос его звучал мягко, обтекаемо, вливался в уши, в душу, в мозг. Не знаю, каким он был просветленным, но оратором Антон был великолепным.

Он проснулся на втором слое. Не там, где была община шашлычника, а по другую сторону круга. И тут же попал в петлю. С одной стороны была стена, с другой дорога. Стена пугала, и он пошел от нее, но все время возвращался на то же самое место. Он попробовал идти вдоль стены, но результат не изменился.

Когда количество пройденных петель перевалило за десяток, Антон решил, что это знак. И вошел в стену. Третий слой он пролетел со свистом. На четвертом застрял. Потом вошел в червоточину, как он называл центр, и вышел из нее другим человеком.

— Они зовут меня Просветленным, — закончил он. — Это не я придумал.

— А они? Тоже там были?

— Нет, они не готовы. Я подобрал большинство из них на четвертом слое. Одного здесь. Они были растеряны и напуганы. Теперь…

— Теперь они знают истину.

— Ты зря иронизируешь, — спокойно заметил Антон. — Но это нормально. Ты тоже растерян и напуган. Уверен, что тебе надо на четвертый слой.

Я кивнул.

— Заметь, я не спрашиваю, зачем тебе туда. Если надо, иди. Но я хочу тебя предупредить. Там…

Он замолчал, подбирая слова, а может, просто подстегивал мой интерес.

— Что там? — не выдержал я.

— Там сложно. Там ничему нельзя верить. Там не всё так, как кажется. То, что ты видишь, или слышишь, не всегда существует здесь и сейчас. Иногда не существует вовсе. Верить можно только себе. Слушай себя. И не ходи в червоточину.

— Что, — не удержался я, — боишься конкуренции?

Антон растянул губы, снова напомнив улыбающегося Будду. Тот, кстати, тоже был просветленным. Ощутил свою связь с каждой клеткой бытия, почувствовал себя каждой частичкой мироздания и просветлел, если я правильно помню.

— Конкуренции я не боюсь. Я боюсь за тебя. В червоточине был не только я. Если повезет, увидишь тех, кто оттуда вышел. Это трудно объяснить, но там у всех всё по-своему.

— У каждого своя стена, — припомнил я.

— Ты очень верно сказал, — кивнул Антон и поднялся. — Именно так.

— Это не я сказал.

— Все равно — верно.

Он развернулся и пошел обратно. У меня были вопросы, но он, видимо, посчитал, что сказал достаточно.

— Погоди, — позвал я, догоняя.

— Надо бы вернуться. Что-то не так.

Вдалеке хрустнула ветка. Антон прибавил ходу. Я шел за ним, след в след.

Впереди, между деревьев, заплясал огонек костра. Просветленный сбавил шаг.

У костра мирно сидели ребята Антона. Марта болтала, смеялась и трескала что-то из котелка в промежутке между разговорами.

Просветленный подошел ближе к своей ватаге и встал чуть в стороне, у дерева.

Удачно он сбежал от вопросов. Я хотел знать, что случилось. Хотел спросить, что произошло. Хотел уточнить подробности, выяснить хоть что-то про устройство мира. У меня были вопросы и про другую червоточину, в Сколково, и про пустой слой. Как случилось, что здесь никого нет? У меня было много самых разных вопросов. А он поманил меня историей и сбежал.

Почему? Потому ли, что у него на самом деле не было ответов? Или потому, что он не хотел ими делиться?

Я встал рядом с деревом, возле Антона.

— А стена, — спросил шепотом, — стена она такая же, как сама червоточина, или другая? Что увидишь, если войти в нее с открытыми глазами?

Антон рассмеялся вдруг громко и открыто. Ответил тоже громко.

— Я видел очень яркий свет.

Что-то тихо прошуршало сзади, и чья-то рука прижала к горлу Просветленного широкое лезвие. Страшное, необычное, похожее на мачете.

Я дернулся от неожиданности. Тут же в спину, чуть ниже лопаток уперлось острое и твердое. Как будто чуть левее позвоночника легонько ткнули ломом.

— Хочешь увидеть еще что-то, делай, что говорят.

Голос прозвучал хрипло и удивительно знакомо. Эту хрипотцу, не наигранную и не простуженную, я бы узнал где угодно.

За спиной затрещали ветки. Широко. Справа и слева. Люди, что подошли сзади, со двора, уже не таились. Судя по всему, их было много.

Парни Антона встрепенулись. Заметили неладное, но было поздно.

Краем глаза я видел человек пять с ломами, арматурой, топорами. Они неторопливо выходили из-за деревьев. А апостолы Просветленного были хоть и не доходяги, но с пустыми руками против озверевшей стаи. Да и проворонили все на свете. Хоть бы охрану выставили. О чем думали?

В том, что сзади звери, я не сомневался.

— Никому не дергаться, — продолжал командовать невидимый мне предводитель чужаков. — Всю жратву сюда. Шмотки вытряхиваем. Всё, что есть.

У костра мелькнуло бледное лицо Марты. Девчонка медленно поднялась на ноги. Грохнулся и покатился по земле котелок.

Человек, державший Антона, качнулся вперед, и я увидел его.

Борис был страшен. Лицо заострилось, приобрело нездоровую худобу. Морщина на лбу стала глубже и резче. Рыжеватая щетина отросла до неприличного состояния и пошла клочьями. В этой рыжей поросли сквозила седина. Но страшнее всего были глаза. В них не осталось ничего человеческого. Злой, колючий, бешеный взгляд. На той грани бешенства, за которой уже безумие.

— Не дергаться, я сказал, — рявкнул Борис.

— Что ты делаешь? — пробормотал я, чувствуя острие лома чуть ниже лопаток.

— Беру то, что мне нужно, брат, — жестко отозвался он. — А ты, как погляжу, всё сказки слушаешь.

— Ты следил?

Он не посчитал нужным ответить. Чуть повернулся. Антон не успел повторить движение. Лезвие мачете вспороло кожу на шее. У костра зашевелились парни Просветленного.

— Сидеть! — рявкнул Борис и принялся раздавать распоряжения: — Лишнего не берите, только необходимое. Кто будет рыпаться, в расход. Девку мне. Этого оставьте.

Он кивнул в мою сторону, и я почувствовал, как от спины убрали острое.

— Пойдешь со мной, брат. Нечего тебе тут делать. И там тоже. Ее там нет.

«Ее там нет…» Слова врезались в сознание. Внутри похолодело.

Люди Борзого двинулись с места. Парни у костра смотрели на Антона, словно ждали чуда. Чуда не произошло.

Я поглядел на Просветленного. Он был спокоен. И легко кивнул, насколько позволяло приставленное к горлу лезвие. А дальше произошло…

Нет, не чудо. Просто мир вдруг взорвался, и все вокруг молниеносно переменилось.

С Борисом было всего шестеро. Диких, вооруженных чем попало. Их было меньше, но на их стороне была неожиданность, сила и наглость.

И все это сломалось в мгновение ока.

Разбилось, когда стало ясно, что никакой неожиданности в их появлении нет. А сила…

Двое парней у костра поднялись в рост, в руках невесть откуда возникли автоматы. Два потрепанных, но вычищенных и приведенных в порядок милицейских калаша.

«У нас есть оружие», — говорил мне Антон.

«Здесь пустые дома, — объяснял он еще тогда, на Садовом. — Пустые дома, но вещи сохранились».

Вещи сохранились, а дома пустые. Пустые магазины, пустые салоны, пустые рестораны, пустые милицейские участки и опорные пункты. А вещи сохранились…

Все это пронеслось в голове за долю секунды. Парни вскинули автоматы.

И они не пугали демонстрацией оружия, они…

Треснула очередь.

Следом вторая.

Вышедшая из дворовых джунглей свора уже на полпути к костру споткнулась, сломалась, не ожидая такого расклада.

Все смешалось.

Взвизгнула, зажав уши руками, Марта.

Заметались люди Борзого.

Кто-то швырнул топором в сторону костра, но промахнулся…

Потом…

Потом мир сузился до близлежащего пятачка. Как Антон умудрился вывернуться из захвата Бориса, я не видел. Возможно, знал какие-то хитрые приемы, возможно Борис растерялся, не ожидая столкнуться с автоматным огнем. Хотя, в последнее я не верил.

Выпавший из рук Борзого клинок ударился рукоятью о мою больную ногу и отлетел в сторону. Именно на этот удар я и обернулся. Как раз вовремя, чтобы увидеть заваливающегося на спину Бориса.

Падая, он отпихнул меня. Я не удержал равновесия, отлетел к дереву.

Борзый крутанулся, пытаясь ухватить Антона за ногу, но не успел, и тот с силой ударил его носком ботинка под ребра.

Все слилось. Звуки, запахи, образы…

Грохотали выстрелы.

Несло гарью.

Метались, падали люди.

Оборвался на высокой ноте крик Марты… Она смотрела по сторонам полными ужаса глазами.

Кто-то с хрипом повалился на землю, зажимая разорванное очередью брюхо. Чуть поодаль сцепились два мужика. В одном из них я узнал охрангела.

Выхватив откуда-то небольшой нож, Борис пытался подняться на ноги.

Почти, почти удалось…

Он бросился на Антона, но получил резкий удар, отлетел, повалился на землю.

«Они не причинят вреда. Они никому не причинят вреда», — метнулось в голове.

Антон жестоко ударил ногой упавшего Бориса. Взгляд того зацепился за валяющееся неподалеку мачете. Взгляд рванулся за клинком… только взгляд. Очередной пинок перевернул Борзого на спину. Ботинок Антона опустился ему на горло, припечатал к земле.

Треснула финальная очередь.

Всхлипнул, затихая, последний из нападавших.

Все было кончено. Вот так. Неожиданно, быстро и страшно. Борис лежал на асфальте, мачете отлетело в сторону шагов на пять. Дотянуться до него Борзый не смог бы, даже если б захотел. Над ним возвышался Антон, наступив на горло. Каблук Просветленного давил Борису на кадык.

Бородатый был спокоен и безмятежен. Лицо Бориса искажала боль.

Один из парней Антона возник рядом. В лоб Борзому уставилось дуло автомата. Просветленный вскинул руку, останавливая, посмотрел на меня.

— Он действительно твой брат? — голос его звучал все так же спокойно и невозмутимо. Почему-то это злило.

Я кивнул. Сделал шаг к Борису.

Антон убрал ногу. Борзый перекатился на бок и надсадно закашлялся. Растер ладонью горло.

Зверь. Дикий, злой. Загнанный в угол, но все еще опасный. Почему он стал таким? Что он видел там, откуда пришел? Там, куда иду я?

— Почему? — прошептал я.

Борис ощерился и расхохотался. Закашлялся. Так и дохал еще какое-то время, чередуя смех с кашлем.

— Ты там не был, брат. А я был.

— На Арбате?

— И еще дальше. Там ад кромешный. После того, что было там, мне уже все равно. Если бы ты видел, ты бы понял… Ты еще поймешь.

Он снова прокашлялся и начал медленно вставать на ноги. Парень с автоматом напрягся. Тихо щелкнул предохранитель.

— Подожди, — остановил его Антон.

Борис тяжело поднялся. Его шатало. На направленный в живот автомат он смотрел с кривой ухмылкой. Ему в самом деле было все равно. И для него не существовало больше никаких ограничений.

Я мог бы просить Антона отпустить его. Наверное, тот даже согласился бы. И Борис, возможно, смог бы уйти, не сделав глупости. Но везде, где бы он появился после, случалась бы беда. Потому что ему было все равно. Потому что больше не было ограничений для того, кто когда-то был моим братом. Не было морали, не было закона, не было заповедей. Ничего не было, кроме сиюминутных целей, для достижения которых все средства оказывались хороши. Любые средства.

Он пошел бы дальше. Наверное, когда-нибудь он нашел бы смерть, потому что искал ее и потому, что смерти он больше не боялся. Не было для него теперь страха смерти.

Сколько он еще убьет и покалечит, прежде чем найдется кто-то, кто сможет его остановить?

Я посмотрел на Антона. Тот сверлил меня взглядом и ждал. Чего? Моего решения? Разрешения? Лицензии на отстрел собственного брата?

Он ждал, когда я скажу что-то. А я не мог ничего сказать. Не мог сказать «нет», потому что это был мой брат. Не мог сказать «да», потому что…

А он смотрел на меня и ждал…

Ждал.

Ждал!

Я бессильно закрыл глаза. Мир погрузился во тьму. В ушах зазвенела тишина.

— Не здесь, — разорвал эту свистящую тишину голос Антона.

Лязгнуло. Послышались шаги. Зазвучали метрономом, стали удаляться.

Я открыл глаза.

Борис, пошатываясь, шел вдоль дома. Следом твердо вышагивал парень с автоматом. Ствол смотрел в спину Борзого. И каждый его шаг отдавался у меня в груди болью. И не было сил остановить это.

Если бы Борис обернулся. Если бы он только посмотрел на меня…

Но он не обернулся и не посмотрел.

Еще несколько шагов, и мой брат под дулом автомата скрылся за углом дома.

Навсегда.

— Авель, — проговорил спокойный вкрадчивый голос в самое ухо, в самую душу, — зачем ты убил брата Каина твоего?

Я развернулся. Антон был невозмутим, уравновешен и светел. Как всегда.

В глазах потемнело. На секунду мне показалось, что внутри вот-вот что-то взорвется, и я убью Просветленного.

На секунду.

В груди глухо ухнуло. Осечка.

— Пошел ты к ядрене матери! — прорычал я и не узнал своего голоса.

— Ты ведь мог… — начал Антон.

— Пошел ты! — рявкнул я и бросился к Садовому кольцу.

Прочь из переулка.

Прочь отсюда.

Прочь!

Не соображая, выскочил на Смоленский бульвар. Перед глазами поплыло, заволакивая все вокруг мутной пеленой. Показалось, что теряю сознание. Не сразу понял, что это всего лишь слезы.

Споткнулся. Упал на колени, размазывая горячее и влажное по лицу. Хотелось выть, орать, плакать в голос. Но голоса не было.

Меня трясло.

Сколько я сидел так на асфальте посреди Смоленского бульвара, содрогаясь в беззвучном рыдании?

Минуту? Час? Вечность?..

— Он был не прав, — снова врезался в голову спокойный, как айсберг, голос Антона. — Там нет ада. Я был, я знаю. Там то, что у тебя внутри. Если внутри кромешный…

— Заткнись, — просипел я, поднимаясь.

Снова возникло желание убить.

Там нет ада, если ада нет внутри? А откуда этому бородатому знать, что у меня внутри? Да я сам этого до конца не знаю. И это незнание пугает. Может, у меня внутри еще больший ад, чем у Бориса. И сейчас он вырвется наружу без всякого «там». Вырвется и похоронит этого недоделанного Будду.

Я стиснул кулаки.

Антон стоял рядом, спокойный, как танк.

Я почувствовал, что теперь ударю. Кулаком. В лицо. Со всей силы, которой сейчас больше, чем когда бы то ни было. Ударю, а потом буду бить. Долго. Много. В кровавый фарш. Пока хватит сил…

Кто-то мягко взял меня за руку.

Рядом стояла Марта.

— Тихо, Глебушка. Тихо. Идем. Идем отсюда.

Она потянула меня, и я пошел. Спотыкаясь и запинаясь на каждом шагу. Не соображая, куда и зачем иду.

— Идем. У тебя там женщина. Она тебя ждет. Она тебя обязательно ждет, Глебушка. Не может не ждать. Если бы я была на ее месте, я бы ждала. Идем, мой хороший.

Она говорила и говорила. И, кажется, плакала.

Мы шли. Сколько? Не знаю. Наверное, недолго. Впереди знакомо золотился воздух. За этой светлой пеленой высилась готическая громадина МИДа.

— Идем, Глебушка. Идем.

Свет приближался, становился ярче.

— Идем. Тебе надо, надо идти. Тебя ждут.

Стена наливалась силой, светила нестерпимо. Я остановился. Марта стояла рядом и плакала. Улыбалась сквозь слезы, но губы кривились, дрожали.

— Знаешь, что я думаю, Макиавелли? Ни хрена мы не сдохли, — всхлипнула она. — А может, и надо было бы. Как думаешь, что тот мужик увидел?

— Какой мужик? — не понял я.

— Идем. Тебя ждут.

И она шагнула в свет.

Да, меня ждут. Меня ждет Эля. Там, за стеной. Осталось совсем немного.

Я закрыл глаза и пошел вперед. Свет стал нестерпимым, он слепил даже сквозь сомкнутые веки, пронзал насквозь…

А потом вдруг пощадил. Сделался глуше, отступил.

Я огляделся.

Марты рядом не было.