Анакир (1983)

1

Рассвет пришел в Истрис с серебряного моря. Над стройными башнями столицы, одновременно являющейся главным портом Кармисса, замелькали стайки птиц, на воде показались косяки вертких рыбачьих лодок. Под высоким куполом храма Ашары зазвенел рассветный колокол — обычай, пришедший из Шансара-за-Океаном.

Кесар эм Ксаи, стоя у окна, взглянул на восход солнца и выругался. Уловив его слова, девушка, все еще лежащая на огромной постели, прошептала:

— Мой господин?

— Поднимайся и пошла вон, — Кесар даже не взглянул на нее. Он стоял неподвижно, обнаженный, спиной к ней. Она молча повиновалась.

Смешение кровей проявилось в нем очень ярко — матовая светлая кожа, едва тронутая загаром, длинные черные волосы, темные глаза. Он был поразительно красив, а молодое лицо светилось изрядным умом и властностью. Высокое и худощавое, но при этом полное силы, его тело было совершенством, изящное даже в своей наготе. За тело стоило благодарить его родословную, хотя оно было единственным, за что та заслуживала благодарности, ибо все остальное было куда хуже. Среди множества незначительных принцев Кармисса он был одним из последних. Одна из младших принцесс старинной королевской династии Кармисса зачала его, старшего из двух близнецов, от какого-то заезжего шансарца в безумный год, последовавший за окончанием войны Равнин. Второй на свет появилась девочка. Они были совершенно разными, Кесар и его сестра, хоть и появились на свет из одного чрева, которое делили в течение столь долгого времени. Вал-Нардия казалась всего лишь красивой куклой со светлой кожей и глазами оттенка свежего меда. А ее волосы, как это иногда случалось у полукровок, пламенели тем самым алым цветом восходящего солнца, который сейчас разливался по Истрисской бухте.

Этот рассвет напомнил ему о ней — поэтому он и выругался.

Девица, которую он выбрал себе на прошлую ночь, уже исчезла. Кесар отвернулся от окна и принялся одеваться, попутно допивая остатки вина из кувшина.

На пороге он остановился, глядя на стражника, стоящего на часах. Возмужав, Кесар решил, что ему нужна стража у дверей покоев. Однако этот часовой привалился к стене и самым возмутительным образом дремал, несмотря даже на проскочившую мимо девицу. Кесар выхватил кинжал и, стремительно обхватив часового за шею, прижал к его горлу острое, как бритва, лезвие. На коже стражника выступила кровь, и тот, испуганно выругавшись, очнулся.

— Вот так и убийца прирежет сначала тебя, а следом и меня, — прозвучал над ним голос хозяина.

— Мой лорд, я услышал бы... и проснулся...

— Разумеется. Так, как сейчас. С ножом в горле, — Кесар отпустил незадачливого стражника, и тот выпрямился, зажимая порез на шее, которую не прикрывала кольчуга.

— Выбирай сам, солдат, — уронил Кесар. — Либо ты отыщешь сержанта и скажешь ему, что я велел дать тебе десять ударов кнутом. Когда придешь в себя, сможешь вернуться ко мне на службу. Либо верни оружие и одежду, которые получил от меня, и сгинь в своих закоулках, или откуда ты там появился.

— Есть, мой лорд, — солдат поклонился, кривя губы. Он был кармианцем, с темными волосами и медной кожей. Глаза у него были светлее, чем обычно, но это вполне могло быть унаследовано и от Висов. Пожалуй, такой предпочтет порку.

Кесар зашагал по коридору. Настроение у него улучшилось, невзирая на почтительную ненависть солдата, которая так и била ему между лопаток.

В скромных покоях его сестры уже было людно и шумно. Уже уложенные сундуки громоздились один на другой в передней. Взволнованный щебет женщин и окружающая суматоха мгновенно вывели Кесара из себя, и он, раздвигая шелестящую юбками толпу, под быстрыми взглядами больших подведенных глаз прошел прямо в ее спальню.

Вал-Нардия стояла, как и он чуть раньше, у длинного окна, но смотрела в комнату. Увидев его, она мгновенно застыла. Он тоже остановился как вкопанный. С самого детства он привык видеть ее в самых роскошных шелках и бархате, какие только позволяло их положение, с вплетенными в волосы драгоценностями и с неизменным ожерельем, когда-то принадлежавшим их умершей матери — золотым, с тремя черными кармианскими жемчужинами. Сейчас же по случаю надвигающейся жары на ней было простое платье из небеленого льна. На коже в кои-то веки не было ни краски, ни украшений, а распущенные волосы сбегали по плечам одним длинным языком пламени.

Что-то остановило его — что-то такое, чему сам он вряд ли смог бы дать определение. Не глядя, он махнул рукой в сторону двух женщин, находившихся в спальне:

— Отошли их.

Вал-Нардия сделала глубокий вдох. Однако ей не пришлось ничего говорить женщинам — те и без того двинулись к двери. Прошелестел занавес, дверь бесшумно закрылась, и в передней вдруг стало очень тихо.

— Ты пришел проститься со мной? — спросила Вал-Нардия. Ее глаза были опущены, а лицо заливала бледность — на столь светлой коже она была предательски заметной. Сейчас она казалась даже моложе, чем была на самом деле.

— Если тебе так этого хочется. Прощай, дорогая сестрица.

— Не надо, — сказала она, напряженно сглотнув. Он заметил, как дернулось ее горло. — Не брани меня, Кесар. Этот день должен стать для меня очень радостным, и тебе тоже следует радоваться вместе со мной.

— Радоваться, глядя на то, как ты уезжаешь, чтобы попусту растратить свою жизнь? Что ж, я рад за тебя, безмозглая корова.

Вспышка гнева, казалось, разрушила оцепенение обоих. Вал-Нардия испуганно смотрела, как Кесар приближается к ней. Остановившись менее чем в шаге от нее, он внезапно схватил ее за руки. Ее глаза мгновенно увлажнились — и непохоже, чтобы от слез. Она взглянула на него и покачала головой.

— И все это достанется Ашаре-Анакир. Будет заживо похоронено на Анкабеке.

— Я стану жрицей богини! — выкрикнула она. — Неужели здесь я могу рассчитывать на что-то лучшее?

— Здесь буду я.

— Ты... — прошептала она. Тяжелые капли — слезы или что-то иное — скатились из ее глаз.

— Это из-за меня ты покидаешь двор.

— Нет, Кесар.

— Да, Кесар. Ты боишься ростков своего чувства ко мне — и себя самой, когда мы вместе. Скажешь, не так, сестрица?

Они внимательно посмотрели друг на друга.

— Отпусти меня, — выговорила она наконец.

— Почему? В Ланне подобные вещи признаются вполне допустимыми.

— Кесар...

— Отец с дочерью, брат с сестрой. Там они могут не только делить ложе, но даже жениться, — он усмехнулся. Она смотрела на него, испуганная и зачарованная одновременно. — Давай сбежим в Ланн и поженимся. Будем жить в холмах и нарожаем кучу детей.

Она забилась в его руках, потом перестала бороться, опустив не только взгляд, но и голову.

— Дело не в том, что я так сильно тебе нужна, — выговорила она. — Просто ты решил, что непременно должен заполучить меня. Ты хочешь получать все, что пожелаешь.

— У меня почти ничего нет. Титул, который ничего не значит. Шкаф, который кто-то по ошибке назвал комнатой, в нижнем дворце. Клочок земли в Ксаи, не рождающий ничего, кроме гнилых тыкв и болезней. Но если ты останешься, то мне, возможно, удастся чего-нибудь добиться. Ради нас двоих.

— Я хочу лишь покоя.

— И непременно подальше от меня?

— Да, — она снова подняла глаза, встретившись с ним взглядом.

— А через несколько ночей на небе снова зажжется Застис. Что тогда? Ты не настолько белая и не настолько желтая, моя сестричка-полукровка, чтобы не слышать зова Красной Луны.

— На Анкабеке практикуют разные вещи из храмовой науки Равнин...

— И ни одна из них и вполовину не столь действенна, как мужчина в постели рядом с тобой. У тебя ведь уже были любовники в Застис, Вал-Нардия, даже если среди них не было того, кого ты действительно хотела.

Она наконец вырвалась из его рук, и он негромко рассмеялся. Теперь на его лице было лишь неприязненное презрение.

— Нет, — кивнула она. — По крайней мере, этот грех ты так и не смог совершить.

— Но ты считаешь, что в конце концов я все-таки возьму тебя силой? Поэтому и бежишь?

— Да, именно поэтому, если тебе так надо это услышать. Я бегу от тебя. О, не просто от твоей страсти и твоих желаний — от всего того, что есть ты. От твоих греховных снов, от твоих планов, от твоего изощренного разума, который понемногу превращается в выгребную яму...

На этот раз он ухватил ее за волосы и грубо притянул к себе, прервав ее страстную речь поцелуем.

Сначала она сжимала зубы, изо всех сил стараясь не впустить его язык, но от его поцелуя у нее перехватило дыхание. Вскоре ее губы разомкнулись, чтобы глотнуть воздуха. Зов Застис уже начал неуловимо волновать кровь тех, кто был восприимчив к ней. Кесар ощутил, как внезапно ушла ее напряженная дрожь, и ее руки внезапно сомкнулись у него за спиной. На бесконечный и вместе с тем мимолетный миг он растворился в душистой прохладе ее губ, наслаждаясь ее ответной реакцией и чувствуя ее маленькие руки, судорожно прижимающие его к себе. Затем вдруг она снова начала сопротивляться — с силой оттолкнула его, впилась ногтями в его плечо, и он отступил, пьяный от ее близости и совершенно потерявший голову.

К его ошеломленному, растерянному и яростному изумлению, Вал-Нардия схватила со стола маленький нож для фруктов.

— Убирайся, — задыхаясь, выговорила она. Ее голос прозвучал сдавленно, но тонкое лезвие в маленькой руке грозно сверкнуло.

Кесар развернулся и пошел к двери, но у самого порога остановился и оглянулся на нее. Она мгновенно выставила нож, явно собираясь метнуть его.

— Прощай, милая сестрица, — бросил он. — Вспоминай меня жаркими алыми ночами, лежа в одиночестве на своем аскетическом тюфяке.

Лишь когда дверь за ним захлопнулась, Вал-Нардия осторожно положила нож на блюдо для фруктов. Это получилось у нее не сразу, ибо глаза ей застилала пелена слез.

В каменном дворцовом подземелье сержант личной гвардии Кесара, засунув большие пальцы за пояс, оглядел крытый двор с высоким столбом в центре.

— Да, он на это способен, наш лорд Кесар. Значит, велел тебе самому решать? В любом случае ты здесь не первый, солдат. Перебрал пива, не так ли? Или кое-чего другого?

Часовой-кармианец — год назад он представился как Рэм — ничего не ответил. Да сержант и не ждал от него ответа. Ожидание десяти ударов кнутом, который солдаты называли меж собой Шкуродером, мало кого располагала к шуткам или философским беседам.

Гвардия Кесара состояла из десяти солдат, дозволенных принцу его низкого ранга — бастарду, которому драгоценная кровь светлой расы и королевская кровь достались от разных родителей. Бастардам шансарского короля-завоевателя и его братьев повезло куда больше. Однако каким-то загадочным образом, непостижимым для здравого рассудка, десять солдат Кесара все время менялись. Номер, к примеру, седьмой сегодня мог быть коренастым, с лицом, покрытым шрамами. На следующий день он оставался коренастым, но лицо его становилось совершенно чистым, а еще через день он к тому же сильно прибавлял в росте. Таким образом, под каждым номером на самом деле тайно значился целый десяток солдат. В общей сложности это составляло сотню, девяносто из которой служили в личной гвардии Кесара неофициально. Такую практику нельзя было назвать необычной, но Кесар действовал более тонко, а потому имел более многочисленную гвардию, чем большинство других. Кроме того, у него было еще одно несомненное и довольно незаслуженное преимущество. Обычно предводитель или обладает обаянием, или нет. Принц эм Ксаи был наделен им в полной мере и беззастенчиво пользовался этой странной, темной и беспощадной магией. Она-то и держала его людей в безоговорочном подчинении, невзирая даже на то, что он давал им немало поводов для недовольства, ибо его понятия о правосудии зачастую были странными, а иногда и вовсе несправедливыми.

И как раз сейчас этому солдату предстояло на собственной шкуре испытать убийственно несправедливое правосудие Кесара.

— Кого же мы приставим приглядывать за тобой после того, как выпорем? — задумчиво спросил у самого себя сержант.

Больные и наказанные отлеживались не во дворце. Вся гвардия, кроме десятка, занятого на дежурстве, была размещена в городе. Иногда кто-нибудь дезертировал, но на его место неизменно находился новый. Этот Рэм, он в прошлом был разбойником, не так ли?

— У меня никого нет, — бесцветным тоном сообщил солдат.

— Как, неужели совсем никакой жалостливой шлюшки на примете?

— Сейчас — нет.

— А родня?

Солдат лишь взглянул на него искоса.

— Я спрашиваю не из пустого любопытства, — пояснил сержант. — Если у тебя есть какие-то родственники, их помощь тебе не помешает.

Солдат, назвавший себя Рэмом, взглянул на столб для порки с висящими на нем кандалами.

— Вообще-то есть кое-кто.

— Кто же?

— Одна женщина, — нехотя выговорил Рэм. — Красный дом на Косой улице, у самой гавани, — он невесело усмехнулся. — Только она может отказаться. Она любовница торговца пенькой. Он сейчас в отъезде.

— Ладно, солдат. Раздевайся до подштанников — сам знаешь порядок. Бить буду быстро и сильно, так меньше почувствуешь, да и потом легче будет. Разрешаю ругать меня как угодно, пока я тебя деру. Двадцать лет назад в Закорисе я был мастером этого дела, и не из худших.

Они подошли к столбу. Рэм вставил руки в кандалы и услышал, как они щелкнули. Двое стражников, выбранных в свидетели, что-то сочувственно пробормотали. Сержант дал ему глотнуть неразбавленного спирта, дравшего горло не хуже хлыста.

Потом на его спину опустился Шкуродер.

Рэм, как все и подозревали, было не настоящее его имя. Но то имя, которое досталось ему от его сумасшедшей матушки, было крайне тяжело носить. Даже укоротившись со временем, оно все равно наводило внимательное ухо на лишние мысли. Росший сначала в городских предместьях, а после в трущобах, среди белых песков жары и серых снегов холода, в то время как десять из одиннадцати мальчишек вокруг него звали в честь Ральднора из Сара, героя с Равнин — Рэм не имел от своего имени ничего, кроме неприятностей. Все его детство прошло в драках, а когда он возвращался домой, там его снова ждали оплеухи и зуботычины. Покровителям матери было плевать на него, да и сама она не питала к нему ни любви, ни интереса.

Под конец он пришел к мысли, что именно побои, которые сыпались на него все детство, и виноваты в том странном, что за последние пять лет случилось с ним целых пять раз. В том, что происходило как раз в тот миг, когда Кесар эм Ксаи вышел из своих покоев и обнаружил его.

Придя в себя с кинжалом хозяина у горла, он счел за лучшее притвориться. Принц явно решил, что Рэм задремал на часах, как последний болван. Служба в гвардии человека с таким честолюбием и заносчивостью, как у Кесара, вполне могла стать для него ступенью к возвышению. Рэм чувствовал в Кесаре некую особую силу, вкус к власти. Кроме того, это место приносило ему регулярные деньги и кое-какие привилегии. Рэму совершенно не хотелось возвращаться к своему прежнему занятию — разбою. Солдатская служба отличалась от него лишь немногим, но была законной. А получать наилучшую плату за то, что умеешь делать лучше всего — вполне логичное стремление.

Но если бы Кесар узнал, что произошло с Рэмом у его дверей, шансов не оставалось. Его ждало неминуемое увольнение. Снова оказаться на улице, вернуться к старому ремеслу и утратить единственную цель в жизни...

Рэм успел заметить девушку, которая, дрожа, выскользнула из комнаты. Сквозь спутанную массу темных волос проглянуло соблазнительное округлое плечо. А потом мозг Рэма копьем пронзила боль. Он понимал, что с ним происходит, но сделать ничего не мог. Девушка ничего не заметила. Дворцовый коридор затуманился и померк, заслоненный картиной, пылающей у него в мозгу. То, что он видел, было совершенно отчетливым — как и все эти его видения. Перед его мысленным взором встала женщина. Ему не удалось рассмотреть ее одежду, но он уловил мерцание фиолетовых камней. У нее были красные волосы — того кроваво-красного оттенка, который когда-то был очень редким, но теперь перестал быть таковым из-за смешения светлой и темной рас. Но он не только видел ее облик — он проникал взглядом прямо в ее тело, в ее лоно. Там в своем серебристом пузыре таилось крошечное существо, спящее и бесполое. Вокруг него была странная аура пульсирующего сияния. Он ощущал эту жизнь, скрытую в ее теле, словно напряжение воздуха перед грозой. В обычном состоянии рассудка он счел бы такие ощущения смехотворными. Мысленные образы, которые преследовали его со времени взросления, он тоже высмеивал, едва они отступали. Ему и в голову не приходило счесть себя чтецом чужих мыслей или провидцем. То, что он видел, было каким-то символом, непонятным знаком и, насколько он понимал, не имело ни малейшего отношения к его собственной жизни. Или же это стоило считать разновидностью безумия, в котором он до сих пор никому не признавался и до сегодняшнего дня ни разу не был в нем уличен.

И надо же было случиться такому, чтобы Кесар лично застал его во время одного из этих приступов!

Но в его лжи никто не усомнился. А к побоям Рэм давно привык.

Когда его сняли со столба, он был в сознании, да и не рассчитывал на иное. Поэтому он сильно удивился, когда уже в повозке, в которой его по Косой улице везли к гавани, утонул в кружащемся небытии. Очнувшись, он увидел своего товарища, приставленного к нему сиделкой на время дороги, с мехом вина. Рэм глотнул, и его едва не стошнило. У него даже ничего не болело — но лишь до тех пор, пока он не делал хотя бы мельчайшее движение, и тогда боль раздирала его тело на клочки.

— Приехали, Рэм. Вот дом, о котором ты говорил.

Рэм ухитрился выдавить из себя какое-то подобие усмешки и с помощью второго солдата кое-как выбрался из повозки.

Ворота в желтоватой кирпичной стене были заперты, но на стук явился привратник. Это был тот же угрюмый старик, который служил здесь год назад, когда Рэм в последний раз появлялся в этом доме. Сам дом тоже ничуть не изменился — узкое строение без единого окна на улицу. Разве что вьющиеся растения, оплетавшие стены, стали чуть гуще.

Привратник оказался несговорчивым. Хозяин в отъезде, а хозяйка ни о чем таком его не предупреждала. Его убедили доложить ей. Рэм начал смеяться. Второму солдату явно было скучно и противно, а повозка тем временем уехала.

— Можешь оставить меня здесь, — выговорил Рэм, привалившись к воротам.

— Почему бы и нет? Она обязана пустить тебя. Только последняя сука способна прогнать человека в таком состоянии.

— Тогда она вполне может выставить меня. Она — сука из сук, какой еще свет не видывал.

Солдат пожал плечами и, сочтя свой долг выполненным, отправился в винную лавку.

Рэм ждал у ворот. Полуденный зной выпивал остатки его сил, и он уже начал терять сознание, когда вернулся привратник и впустил его.

Он пересек двор, вошел в дом и добрел до комнаты, которую указал ему старик. Все плыло у него перед глазами, поэтому комната, претендующая на роскошь, но на самом деле выглядящая довольно убого, не произвела на него никакого впечатления. Однако женщина в самом центре поля зрения была видна до странности четко, неожиданно напомнив об отчетливой резкости его видений. Долгая молодость Висов уже начала покидать ее, но не это, а разочарования и обиды изрезали ее лицо глубокими линиями. Она постоянно твердила ему об этих разочарованиях и обидах — изредка с подробностями, чаще в общих словах, перечисляя причиненное ей зло. Как она когда-то была в милости у особ королевской крови Дорфара. Как с ней несправедливо обошлись и втянули в интриги двора в Корамвисе в последние дни его былого могущества. И самое главное — как его отец покинул ее. Она всегда ненавидела Рэма из-за его отца. Она не уставала повторять ему о том, что нисколько не сомневается — сын никогда не любил ее, даже в младенчестве.

Он ощутил к ней что-то вроде жалости. Ее темные волосы были аккуратно уложены в прическу служанкой, которую она стегала розгой, когда девушка чем-то вызывала ее неудовольствие. Прическа выглядела немного старомодно — вне всякого сомнения, так укладывали волосы там, в Корамвисе, исчезнувшем с лица земли. Шпильки блестели фальшивой позолотой, а ее уши оттягивали тяжелые черные жемчужины — искусственные, получавшиеся, когда вместе с песчинкой в тело моллюска впрыскивали черную тушь.

Она взглянула на него, и ее переносицу прорезали глубокие складки, уголки сухих губ дернулись вниз.

— Я не видела тебя уже больше года, а теперь ты вламываешься сюда в таком виде и с таким позором. И я еще должна ухаживать за тобой? Как, скажи на милость? Что он скажет мне, когда вернется?

— Твой дружок-купец не скажет ничего, если у него есть хоть немного ума. Кроме всего прочего, он получит денег из сундуков принца, которому я служу.

— Да, это может ему понравиться, — сказала она язвительно.

— Или он может взять одну из своих веревок и повеситься.

Сквозь рубаху, которую кое-как набросили ему на плечи, он чувствовал, как сочится, запекаясь коркой, его кровь. Комната закружилась, и прежде чем Рэм успел что-либо сообразить, он рухнул на колени, и его стошнило прямо ей под ноги.

Она брезгливо отскочила, осыпав его бранью. Под конец, видимо, исчерпав все ругательства, она выговорила его имя — с таким презрением, на какое только была способна.

— Даже королей иногда тошнит, матушка, — отозвался он, сплюнув.

— Рармон! — завизжала она, давясь злобой. — Рарнаммон...

Он поднялся, и боль, пронзающая тело, наполнила его отчаянием. Судя по всему, дела здесь шли неважно, поскольку торговец пенькой, недавний покровитель его матери, и двое из трех слуг были в отъезде. Сырая кладовая, которую те занимали, стояла пустая, и Рэм мог отлеживаться там. От щедрот Кесара его будут кормить и, возможно, даже проследят за тем, чтобы он остался в живых.

Рэм терпеливо дожидался, когда поток ее жалоб иссякнет, зная, до какой степени бесполезно взывать к ее милосердию. Ребенком он уже раз или два тщетно пытался делать это, когда Лики била его головой о стену или когда, поймав его на воровстве из ее кармана, сунула его руки в кипяток.

Когда-то она была очень хорошенькой, но в какую же уродину превратилась сейчас! Его чуть было не стошнило еще раз, но каким-то чудом он сдержался, зная, что она сочтет это новым оскорблением, и все это будет тянуться до бесконечности.

К середине дня колесница преодолела изрядный отрезок белой дороги, ведущей из Истриса в Иоли и занимающей двое суток. К исходу дня предполагалось добраться до берега узкого пролива, в котором лежал островок Анкабек. Ночевать собирались в скромных придорожных гостиницах, которые были заранее оповещены. Дорога была прекрасной, а в жаркую пору вряд ли что-то могло задержать небольшой караван, пусть даже его скорость и без того была невелика. Хиддраксы, чистокровные скакуны, обычные в сердце Виса, были далеко не столь свойственны Кармиссу, а лошади из Шансара-за-Океаном совершенно не выдерживали долгих путешествий и встречались еще реже. Поэтому колесница была запряжена породистыми зеебами, способными идти вскачь, но весьма недолго.

Принцесса сидела в подушках, читая или просто глядя по сторонам на подсвеченную солнцем дымку. Девушка, ее спутница, флиртовала с одним из двух всадников, сопровождающих колесницу. Если повезет, небольшой кортеж вполне мог вернуться обратно в столицу еще до того, как на небе вспыхнет Застис.

Золотистый день полыхнул огненным закатом, клонясь к сумеркам. Они ехали по холмистой местности, которая завтра должна была плавно перетечь в Иоли, выйдя к северному взморью. Показались башенки постоялого двора, а над их крышами уже загорались первые звезды.

Прежде чем войти во двор, Вал-Нардия прикрыла лицо покрывалом. Ее мантии, эскорта и служанки было вполне достаточно, чтобы внушить уважение, не вызвав при этом ненужной суматохи. Одна из младших принцесс, она путешествовала просто как знатная дама. Так ее и приняли на постоялом дворе.

В комнатке, которую ей отвели на верхнем этаже второй башни, она поужинала тем, что ей принесли. Вино было желтым — такое делали на Равнинах. Виноградники Кармисса, сожженные двадцать лет назад, когда его побережья обстрелял флот из-за океана, до сих пор не вошли в полную силу. Напитками этого края стали пиво и жгучее белое пойло из раздавленных и перебродивших ягод.

За открытыми ставнями безраздельно властвовала ночь. Вал-Нардия отослала девушку и осталась одна.

Она уселась в кресло, раскрыв книгу, но ее боязливые мысли бродили где-то далеко. До нее донеслись звуки музыки — мелодия была неистовой и завораживающей. Пели песню, и против воли она вслушалась, пытаясь разобрать слова. Ей удалось различить всего одно или два, долетевшие до нее сквозь толстый пол и через открытые окна нижнего этажа, но внезапно она уловила имя — «Астарис». Значит, это была песня о Ральдноре, сгинувшем герое-полукровке, и о кармианской принцессе, его возлюбленной, красноволосой Астарис, которая, как говорили, была прекраснейшей женщиной в мире.

Вал-Нардия невольно коснулась своих густых волос. Когда песня кончилась, девушка отправилась в постель.

Она лежала на подушках с широко раскрытыми глазами. Шумный постоялый двор уже утих, а Вал-Нардия еще долго смотрела в ночь за окном, время от времени вполголоса бормоча известные ей ритуальные молитвы Анакир, Повелительнице змей — ибо она одна стояла между Вал-Нардией и ее снами, полными ужаса и страсти. Наконец она все-таки уснула, и ей привиделся брат, стоящий на высоком холме у моря, которое волновалось под порывами ветра. Она поняла, что позвала его — он придет к ней, и тогда ей не будет спасения. И в ее сне все так и было.

Они охотились, и охота вышла удачной. Возвращаясь обратно в сумерках по городским улицам, полным грохота колес и цокота копыт, король, как всегда, выделялся из своей свиты — золотая смеющаяся фигура на янтарном коне. Звенели приветственные крики, женщины, свешиваясь с балконов, бросали вниз цветы. Сузамуну эм Шансару нравилась грубоватая шумная простота его прежнего двора среди родных болот и скал, и он перенес ее и сюда. Болтали, что в молодости, годы спустя после того, как присвоил корону Кармисса, он переодевался то нищим, то гончаром, то скотоводом и бродил по городам, как когда-то делали боги, играя с человечеством. Тех, кто был добр к нему, он впоследствии награждал — любезным дамам жаловал ларцы с драгоценностями, какому-то конюху, бросившему несчастному попрошайке монетку, подарил жеребца. Тех же, кто плохо обходился с ним в его странствиях, он вызывал к себе во дворец и открывал страшную правду, лишая бедняг дара речи. Наказание было заслуженным, ибо те, кто не узнавал своего короля по цвету волос или кожи, должны были понять, что это он, хотя бы по резкому акценту и ломаному языку Висов.

Однако в последние десять лет он немного смягчился, предпочитая, чтобы его знали тем, кем он был — аристократом и повелителем. Былой титул «Король-пират», прежде забавлявший Сузамуна, теперь мог заставить его нахмуриться и прикрикнуть на того, кто произнес это вслух. В жены он брал только своих соотечественниц, а его немногие висские любовницы как одна осветляли волосы и белили кожу.

Процессия ввалилась во дворец, и веселый шум тут же разнесся по всем его уголкам — топот ног и лязг оружия, собачий лай и шипение охотничьих калинксов, но все перекрывал гомон людей, желающих веселиться. Сузамуну был по душе почти любой шум. В длинный зал, сверкающий огнями, вбежали менестрели, и он наполнился пением смычков и грохотом барабанов.

Неожиданно Сузамун, только что оглушительно хохотавший, умолк. Его светлые брови грозно сдвинулись.

В зал вошел Кесар эм Ксаи с парой совершенно одинаковых черных калинксов, шествующих перед ним на поводке, и одним из своих солдат за спиной.

Казалось, что Кесар, которому не повезло родиться с черными волосами Виса, надменно выставляет напоказ эту черноту. Его гвардия — ни для кого не было секретом, что ее число далеко превышает дозволенный десяток — на всех церемониях появлялась исключительно в черных кольчугах. Сам он обычно, как и сегодня, одевался в черное, оживленное лишь роскошным оплечьем с ало-золотой огненной ящерицей, которую эм Ксаи избрал своим гербом. Амрек, проклятый тиран и угнетатель Дорфара, тоже носил черное, точно подчеркивая предпочтение, отдаваемое своей расе. А Кесар... даже его калинксы были черными, как ночь. И, разумеется, великолепными. Где только он брал деньги на покупку или разведение таких зверей? Мать почти ничего не оставила ему после себя, а отец-шансарец и вовсе не озаботился такими мелочами.

Сузамун изучал калинксов — их холодные голубые глаза источали злость, но рука, держащая поводок, непререкаемо правила ими. На сегодняшней охоте они преследовали добычу вместе со всеми и первыми загнали зверя, действуя слаженно и в то же время отдельно от прочей своры, что было большой редкостью. Сузамун тут же испытал острое желание заполучить их, но королю было неприлично и неудобно требовать чего-либо от младшего принца. Почему-то эм Ксаи постоянно вызывал у него беспокойство.

Король остерегался Кесара — и не любил его. То, что столь незначительная персона привлекает к себе такое внимание, уже само по себе было предосудительно.

Кесар неторопливо дошел до конца зала, где среди своих братьев и фаворитов стоял его повелитель. С появлением принца зал выжидающе притих, так что стала слышна мелодия, которую наигрывали музыканты. Кесар в упор посмотрел на короля — ленивым, непроницаемым и бесстрастным взглядом — и лишь потом отвесил изящный легкий поклон.

Два калинкса, камнем застывшие на плетеных поводках, прижали увенчанные кисточками уши. Злобные твари восприняли злость короля и теперь показывали ее всем собравшимся.

— Мы весьма вовремя устроили охоту, — рассмеялся Сузамун. — Ты приятно провел время, Кесар?

— Да, мой повелитель, — принц чуть усмехнулся. Оба они говорили на языке родины Сузамуна, нынешнем языке кармианского двора.

— Тебе стоит поблагодарить за это своих котиков.

— Верно, мой повелитель. Дорфарианские калинксы обычно бывают лучше всех.

Сузамун метнул на них жадный взгляд. Во имя янтарных сосков Ашары, почему такое ничтожество владеет столь великолепными зверями?

— Дорфарианские, говоришь? Должно быть, они обошлись тебе недешево.

Кесар снова усмехнулся.

— Несомненно, мой повелитель. Но я купил их не ради своего удовольствия. Сегодня я желал испытать их в деле, чтобы убедиться, действительно ли они стоят таких денег. И, поскольку это так, я буду счастлив, если ваше величество окажет мне честь, приняв их в дар.

Толпа негромко ахнула, послышались смешки, потом аплодисменты.

Потребовать их было неудобно — теперь же стало неудобно отказаться от них.

Теперь усмехнулся Сузамун. Он щелкнул пальцами, и мальчишка-грум тут же подскочил, чтобы принять поводок у Кесара. Выученные в совершенстве, коты не издали ни звука протеста, хотя уши у обоих встали торчком. Их торжественно вывели из зала. Сузамун взял себя в руки, подошел к Кесару и обнял его.

Придворные снова зааплодировали.

Подали ваткрианское вино, и Кесар выпил с королем и его братьями. Уль склонился к уху Сузамуна.

— Я не забыл, — кивнул король. — День — забавам, вечер — делу. Господа, следуйте за мной наверх. Ты тоже, эм Ксаи. Можешь оставить здесь своего солдата.

Поднявшись по лестнице, они вошли в один из залов Совета. Там уже горели светильники. Стену украшала выложенная мозаикой карта мира, включающая и очертания второго континента. Названия наиболее значительных стран и их главных городов были выложены золотом, и сильнее всего бросалось в глаза слово «Шансар». В разделяющих их морях резвились мозаичные рыбы, а подводные вулканы изрыгали киноварь.

Сузамун направился прямиком к карте и встал, разглядывая ее. Когда он обернулся, его лицо было самодовольно-царственным и напыщенным. Он быстро обвел взглядом собравшихся, точно убеждаясь, что никто не насмехается над ним. Но среди них не нашлось такого глупца. Даже заносчивый Кесар принял непроницаемый вид, время от времени чередуя его с вежливой улыбкой или столь же вежливым выражением внимания.

— Сегодня твоя сестра отбыла на Анкабек, — произнес король.

— Да, мой повелитель.

— Мы с удовольствием исполнили ее желание посвятить жизнь Ашаре, единственной истинной богине.

Кесар поклонился.

— Вал-Нардия так и лучилась благодарностью, мой повелитель.

Король бросил недоверчивый взгляд на молодого человека, но его поведение было безукоризненным.

— А ты? — спросил Сузамун. — Как мы поступим с тобой?

— Мой король знает, что может распоряжаться мною, как посчитает нужным.

Сузамун ткнул рукой в карту.

— Закорис, — произнес он. — Все мы помним, не так ли, как мой собрат из Вардата взял черный Закорис и как тот пал? И как потом потерпевшие поражение закорианские лорды вторглись в Таддру? Теперь они обосновались на северных побережьях Таддры и оттуда нападают на Дорфар. Мой собрат из Дорфара, король Ральданаш, сын Ральднора, уведомил меня, что эти пираты опустошают его северные берега. Гарнизоны северо-восточных городов Кармисса также послали мне известие, что там были замечены так называемые вольные закорианские разбойники, а на берегах Дорфара — костры.

Пятнадцать лет назад все это вполне могло позабавить Сузамуна, Короля-пирата, но сейчас он ни словом, ни жестом не упоминал о своем прошлом.

— Ради безопасности Кармисса и дабы проявить заботу о землях Повелителя Гроз, — важно изрек он, — я решил послать войско и флот, чтобы разбить этих пиратов. Я лично участвовал в морской битве при Карите, когда Висы подожгли воду и волны побелели от костей желтоволосых людей.

Похоже, его братья тоже вспомнили это. Их лица были неподвижными. Немногие советники-Висы, находившиеся в зале, опустили глаза. Один лишь Кесар в своих черных одеждах не отвел взгляда, и его глаза встретились с глазами короля.

— Командование этими силами я намерен поручить человеку молодому и решительному, который пока не слишком известен в Кармиссе, но отнюдь не потому, что лишен достоинств, — если в его словах и крылся сарказм, то король никак не подчеркнул его. — Принцу из старинного королевского рода, в чьих жилах течет кровь народа богини. Кесар эм Ксаи, я предлагаю этот пост тебе. Ты примешь его?

— Вы делаете мне честь, повелитель, — лицо Кесара осталось неподвижным. Он просто продолжал смотреть в глаза королю. Сузамун пожал ему руку, а присутствующие в зале члены Совета сердечно поздравили его.

Вольные закорианцы плавали небольшими группами, но было очевидно, что флот, который отправит против них Сузамун, будет ничуть не больше. Кроме того, это будет флот, расслабившийся за мирное время и по большей части висский, поскольку те шансарцы, кто хотел остаться под парусом, вернулись на родину. К этому стоило прибавить отсутствие подготовки, небольшие размеры кораблей, обленившееся флотское командование, а в довершение всего — поставленного во главе захудалого принца, опытного в морских сражениях ничуть не больше, чем огненное существо с его герба, саламандра.

Все это можно было представить как блестящую возможность выдвинуться. Но с равной вероятностью это могло стать верной дорогой к бесчестью и бесславной гибели.

Долгий северный закат почти догорел, когда, разрезав розовую воду, к каменному берегу Анкабека со скрежетом пристала барка. Им все-таки не удалось избежать задержки — один из зеебов потерял подкову, пришлось на несколько часов остановиться в блистательном Иоли. Но, разумеется, барка дождалась их, так что их прибытие на место стало лишь делом времени — море было спокойным, и таинственный островок, вырастая перед ними из путаницы света и теней, казался зачарованным, священным — каким ему и полагалось быть.

Вар-Нардия смотрела на него со странной тоской, тронутая красотой открывшегося вида в последних болезненных отблесках зари.

На пригорке над пристанью приютилась деревушка. К песчаному берегу двигались мужчины с факелами в руках, среди которых виднелась единственная женщина, похожая на призрак. Сумерки почти сомкнулись над островом.

Свита принцессы уже вернулась на барку, лишь девушка-горничная, задержавшаяся с вещами, вдруг расплакалась и кинулась целовать руки Вал-Нардии. Принцесса принялась ласково утешать служанку, но все ее внимание было приковано к женской фигуре, идущей среди факельщиков. Потом та подошла, и служанка упала на колени.

Женщина была с Равнин. В этом не могло быть никакого сомнения. Ее волосы под дымчатой вуалью были светлее утреннего неба. На льдисто-белом лице горели глаза, золотые в свете факельных огней.

Она оглядела Вал-Нардию, казалось, пронзая ее насквозь. Принцесса не противилась этому взгляду, наоборот, глазами, разумом и душой раскрылась ему навстречу, не чувствуя никакого страха, лишь безмерное изумление. Неужели Равнинная жрица прочла ее мысли? Что ж, тем лучше. Пусть все ее грехи и печали выйдут наружу. Тогда она может со временем надеяться на исцеление.

— Мы ждали вас, госпожа, — сказала женщина ровным негромким голосом. Эта фраза заключала в себе всю учтивость той, кто, будучи дочерью богини, могла позволить себе великодушие.

— А я, — тихо произнесла Вал-Нардия, — жаждала оказаться здесь.

Жрица бросила взгляд на факельщиков, которые подхватили скудный багаж Вал-Нардии. Они зашагали обратно, мимо деревушки, поднимаясь выше по склону. Не сказав больше ни слова, жрица двинулась за ними, и Вал-Нардия последовала ее примеру.

Барка уже почти скрылась за краем воды.

Темная тропинка перед ними уходила в еще большую тьму, теряясь меж высоких деревьев. Их листья, выхваченные из темноты танцующими огнями факелов, оказались красными — то были священные деревья из храмовых рощ Равнин. Налетевший вечерний бриз наполнил рощицу звенящим шелестом, играя тонкими дисками из светлого металла, свисающими с веток. Они шли уже почти час.

Храм Ашары, она же Ашкар, она же Анакир, стоял на самой верхней точке островка. Черный в черноте ночи, без единого огонька, без каких-либо украшений, он отличался от храмов Равнин лишь размерами. Вертикальная щель двери была очень высокой. Процессия ни звуком не обнаружила своего присутствия, но черные двери распахнулись внутрь. За ними забрезжил тусклый свет — единственный признак жизни, теплившейся в храме.

Факельщики аккуратно опустили свою ношу прямо на пороге, развернулись и двинулись обратно. Они были Висами или полукровками, кармианцами с примесью шансарской или ваткрианской крови, но обученными или вообще выросшими в другой традиции. Они вообще едва ли походили на людей.

Жрица встала на пороге.

— Ты входишь в Святилище богини, — произнесла она. — Всех, кто ищет Ее, она ждет. Тем же, кто не ищет Ее, нет пути сюда.

Казалось, что-то запело прямо в сердце Вал-Нардии — словно перезвон тех дисков, что висели на деревьях. Она быстро вошла в Святилище, и двери без чьего-либо видимого участия захлопнулись у нее за спиной.

2

Церемония проходила на широкой приподнятой террасе перед храмом. В прошлом это здание принадлежало кармианской богине любви, Ясмис, но она была ниспровержена и изгнана в маленькие святилища Города Наслаждений. Теперь здесь был храм Ашары, водяной Анакир. Ее небольшую статуэтку вынесли наружу, и теперь она стоял на золотом рыбьем хвосте с восемью руками, простертыми, как лучи.

Личный маг-жрец короля принес в жертву белого теленка. В Шансаре было принято всегда чтить Ее кровью перед сражением.

Небо над их головами было ясным и чистым, но Звезда уже появилась на нем и по ночам горела рядом с луной. В эту пору все имело чувственный подтекст — даже колдовство и религия, не говоря уже о войне. Такое время совершенно не подходило для сражений, и это ни для кого не было тайной. Светловолосые обитатели второго континента заявляли, что невосприимчивы к Застис, но было замечено, что на самом деле они не вполне безразличны к ней, и со временем их чувствительность только возросла — по крайней мере, у тех, кто долго жил на землях Висов. Лишь бледный народ степи, эманакир, в пору Красной Луны оставался столь же холоден, как и всегда.

Рэм переминался с ноги на ногу, позвякивая кольчугой. Другие тоже переминались, толпа волновалась и перешептывалась.

Жрец выкрикнул пророчество о победе, зазвенели кармианские гонги, и толпа с облегчением завопила.

Так много церемоний — и так мало кораблей! Точнее, всего три. Три корабля с неполной командой и гребцами, не желающими грести. Пришлось пообещать им двойную плату, которая оставалась пустым обещанием, пока Кесар лично не нашел где-то недостающие деньги. К тому же корабли эти были уже немолоды — элита кармианского флота тридцатилетней давности, кое-как подлатанная, но в любой момент готовая дать течь. Капитаны тоже присутствовали на церемонии, готовые отправиться в гавань и взойти на борт. Им предстояло плыть вдоль берега к выходу из пролива. Принц эм Ксаи с двадцатью своими людьми — ко всеобщему потрясению, он признался в том, что численность его гвардии вдвое превышает дозволенную — должен был выехать вперед и ожидать свой крошечный флот в Тьисе, городке, откуда пришли последние сведения о подозрительной активности закорианцев.

Это был фарс, и все эти религиозные украшения лишь делали его еще более мерзким.

Рэм снова переступил с ноги на ногу, растревожив шрамы, и подумал о Дорийосе.

Рэм, когда-то носивший имя Рармон, отлеживался после порки шесть дней. Врач, которого за плату привел к нему один из слуг торговца, отлично знал свое дело, и он быстро шел на поправку. Но в бесконечно долгие часы, лежа на животе во влажной жаре подвальной кладовой и слушая плеск моря о стену, Рэм был исполнен смутной ненависти ко всему вокруг. Раз или два к нему приходила Лики. Не то чтобы она обходилась с ним очень дружелюбно, но хотя бы присылала слугу с супом, хлебом и пивом. К счастью, пиво и прописанные врачом лекарства служили отличным снотворным, тем более действенным, чем меньше терзала его боль.

На шестой день перед самым рассветом Застис зарделась губительным багрянцем. Рэм выбрался из своей кладовки, воспользовался удобной ванной комнатой, имевшейся в доме торговца, и отправился на поиски матери. Она еще не вставала. Торговец должен был появиться дома уже завтра. Рэм оставил Лики два серебряных кармианских анкара, бросив их поверх дешевых украшений, рассыпанных у ее зеркала. Она не могла не понять, что это значит.

На улице у самых ворот Рэм столкнулся с одним из своих товарищей-солдат.

— Меня послали за тобой. Нашему принцу велено покончить с Вольными закорианцами в Тьисе, и нам с тобой предстоит отправиться на смерть вместе с ним.

Они посмеялись, и Рэм согласился прийти во дворец к вечеру. То, что Кесар позвал его в столь необычный поход вскоре после того, как отправил к палачу, вызвало у него странное чувство. Возможно, это ничего не значило. Эм Ксаи мог просто наугад назвать номер, который у Рэма был девятым, остальные же девять Девятых по каким-то причинам не подошли или что-то вроде этого...

В любом случае визита в Город Наслаждений было не избежать, и его толкал туда не просто страх погибнуть в этом походе. Днем квартал выглядел не столь роскошно, как ночью, но, разумеется, посетителей там все равно хватало. Повсюду било в глаза ослепительное сияние солнца на дешевых блестках. Свернув под небольшую причудливую арку, ведущую в Оммосский квартал, он вскоре очутился в Доме Трех вскриков, в который раз поморщившись от этого названия, и постучал в дверь.

Дряхлый оммосец, которого Рэму всегда хотелось придушить, тут же высунулся из приоткрытой щели, точно черепаха из панциря, и впустил его.

— Проходите, дорогой господин. Он свободен. Он ждет вас с тех самых пор, как Звезда раскрыла свое око — так сильна его любовь к вам.

Рэм бросил монетку старому мерзавцу и зашагал по спиральной лестнице, грязной и бесконечно длинной. Она составляла сильнейший контраст с помещением наверху, куда он вошел, постучавшись. Эта просторная комната на последнем этаже была чистой и тихой, напоенной запахом цветущих кустов, которые Дорийос выращивал в двух керамических вазах у окна. Сам Дорийос сидел сейчас между ними, занятый одним из бесчисленных сломанных музыкальных инструментов, которые он собирал, чинил, какое-то время играл на них, а потом продавал, а чаще просто дарил кому-нибудь.

Однако, увидев гостя, он широко улыбнулся, отложил свое занятие и пересек комнату. Приподнявшись на носки, он слегка поцеловал Рэма в губы.

— Я-то думал, что ты хранишь себя для меня, — добродушно произнес Рэм. — А ты, оказывается, пускаешь в комнату кого попало.

— Я узнал твои шаги еще на лестнице, а когда ты постучал, и вовсе не осталось никаких сомнений.

Дорийос был прекрасен — чистокровный кармианец с кожей цвета меда, глазами как два черных оникса и великолепными темными волосами, отливающими густой медью. Одет он был очень просто, зато украшений на нем было в избытке. Золотая цепь, висевшая у него на шее, попала к нему от Рэма в те не столь давние дни, когда тот промышлял разбоем. Но золотая капелька в его ухе была подарком от другого.

Привычный к целительной боли и поглощенный лишь своей страстью, Рэм тут же забыл об этом. Сбросив одежду, он услышал восклицание и удивился, что могло вызвать его.

— Твоя спина! Кто это...

— Ах, это... У меня вышла размолвка с лордом Кесаром. Ничего страшного, все уже почти прошло.

— Ничего страшного?!

— Мне стоило предупредить тебя.

— Стоило. Кто тебя лечил?

— Врач.

— Чей?

— Я отлеживался в доме у Лики. Пожалуй, это было ошибкой. Но ей доставляет такое удовольствие питать отвращение ко мне!

— Надо было прийти сюда, — сказал Дорийос так мягко, что Рэм воззрился на него широко открытыми глазами.

— Ты был... ты мог быть занят.

Дорийос улыбнулся.

— Когда тот старик у входа говорит, что я люблю тебя, он не лжет. Я позаботился бы о тебе и не стал никого пускать.

— Никаких других клиентов.

— Я зарабатываю этим на жизнь с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать и меня продали в дом простых радостей, — пожал плечами Дорийос. — Но я больше не раб и занимаюсь этим лишь потому, что умею это делать.

— Да, тут ты прав, — кивнул Рэм, и на этом разговор прекратился.

Звезда сделала их первую близость лихорадочной, быстро завершив ее пронзительным, задыхающимся наслаждением, но, едва оторвавшись друг от друга, они возобновили ласки, на этот раз уже более медленно, растягивая удовольствие.

В углах уже собрались тени цвета степного янтаря, когда Рэм вернулся к постели и положил на ладонь Дорийоса кольцо. Камень в нем был того же цвета, что и тени на стенах.

— Эй, — произнес Дорийос. — Я же не беру с тебя платы.

— Это подарок.

— Я знаю, сколько стоит янтарь, — повисла пауза. Потом Дорийос спросил: — Ты уходишь воевать с этими проклятыми закорианцами, не так ли? Я слышал на рынке. Вместе с твоим принцем Кесаром, который приказал спустить с тебя шкуру.

— Похоже на то, — Рэм не говорил о предстоящем походе. Но, как шансарцы хвастались тем, что могут читать мысли родных и любимых, так и они с Дорийосом время от времени чувствовали друг друга столь хорошо, что это превращалось почти в связь разумов.

— Я не стану говорить, чтобы ты был осторожен. У тебя нет выбора. Я не стану даже говорить, что люблю тебя, ибо вижу, что тебя это не трогает.

Рэм пожал плечами. В глазах Дорийоса плескалась странная боль, которой не было даже тогда, когда он увидел его едва зажившую спину. Черные волосы, крупными завитками сбегающие по шее, упали ему на низкий широкий лоб. На миг он стал пронзительно красив, каким бывал лишь в отдельные мгновения.

Из комнаты снизу донесся какой-то шум, бормотание и вскрики, а потом шлепок мягкого хлыста, непохожего на Шкуродер до такой степени, до какой вообще можно представить.

— Слава богине, у Гхила снова появилось занятие, — благочестиво произнес Дорийос, и оба юноши рассмеялись. Так что их расставание было если и не радостным, то по крайней мере веселым...

Напряжение толпы заставило Рэма очнуться от воспоминаний. Похоже, должно было произойти еще что-то.

Кесар в своей угольно-черной кольчуге стоял перед алтарем. Вся эта суета с жертвами и молитвами привлекла к нему людское внимание. Он казался полным достоинства, но одновременно натянутым, как струна — сильный, впечатляющий и изысканный.

Принесли огромную чашу чеканного серебра, в которой с шипением извивался клубок змей. Толпа мгновенно утихла в ожидании излюбленного колдовского трюка шансарцев. Маг-жрец запустил руку в чашу и вытащил, сжимая в кулаке, громадную змею длиной больше человеческого роста. Змея извивалась, ее чешуя отливала металлическим зеркальным блеском — и вдруг она расплющилась, став прямой и твердой, и неподвижно застыла в руке мага.

Толпа ахнула. Змея, как все и ожидали, превратилась в меч.

Король Сузамун прошел по террасе. Все уже отметили, что ни его братья, ни законные наследники не появились на этой церемонии. Он взял меч, в который превратилась змея, и вручил Кесару эм Ксаи.

— Ты отправляешься исполнять нашу волю. Так иди же, и да будет с тобой наше благоволение — и Ее тоже.

Кесар принял меч, безошибочно ощущая настрой толпы, и вскинул вверх, чтобы все его увидели. Когда он заговорил, его голос, прозвучавший впервые за всю церемонию, был поразительно холодным и низким. Он взлетел над толпой с такой легкостью, словно его хозяин был актером, привычным к игре перед многотысячной публикой.

— В честь моего короля и во славу богини... — Кесар сделал паузу и в тот самый миг, когда толпа уже приготовилась разразиться приветственными воплями, выкрикнул с внезапной звонкой страстностью: — И за Кармисс, Лилию морей!

Толпа мгновенно с жаром подхватила его клич. Это была стрела, пущенная прямо в сердца Висов.

«Хорошо сказано, мой лорд», — подумал Рэм, криво усмехаясь внутри себя. А потом пришла удивительно ободряющая мысль: «Похоже, что он вовсе не намерен положить нас всех в этом Тьисе».

Это было восьмидневное путешествие по путаным прибрежным дорогам. Каждый день двоих из двадцати отправляли вперед маленького отряда, чтобы не упускать из виду три кармианских корабля. Рэм, в первый же день попавший в такой авангард, заметил и еще кое-что: желая избежать открытого объявления войны Закорису-в-Таддре, корабли шли не под Лилией Кармисса и не под шансарской богиней-рыбой. На их чистых парусах горела алая саламандра.

Через пару дней отряд верховых вырвался вперед. Теперь двоих посылали следить за кораблями не вперед, а назад, и их доклады были совершенно однообразными. Три корабля держались на плаву, паруса не спускали, все еще питая какие-то надежды, весла лениво трогали воду. Погода была знойной и почти безветренной. Солдаты перешучивались меж собой по поводу того, что лучше — весь день трястись на зеебе или страдать на веслах. Они знали, что сначала должны добраться до Тьиса, туда и стремились. Но на последнем ночлеге перед тем, как, по расчетам, должен был показаться город, из сумерек выехала пара всадников, причем с совершенно неожиданной стороны — от самого Тьиса.

— В чем дело? — осведомился у гонцов Кесар. Он сам правил своей колесницей, только что сошел на землю и теперь снимал перчатки, одновременно слушая доклад.

— Мой лорд, король не послал нам никаких предупреждений... С вами лишь этот крошечный отряд?

— Есть еще корабли примерно в дне пути позади нас, — сообщил Кесар.

— Благодарение богам... то есть богине... если только их можно поторопить.

— Возможно. Полагаю, вы ожидаете личного визита пиратов Вольного Закориса?

— Да, мой лорд. Прошлой ночью они напали на Кармисс к западу отсюда. Мы видели горящие деревни. Бедные деревни, мой лорд. Они подожгли их просто из злобы. Мы боимся за Анкабек...

Кесар, и так поразительно собранный, казалось, подобрался еще сильнее, и его люди знали, почему — на Анкабек только что отправилась любимая сестра принца.

— Но в таком случае на острове зажгли бы сигнальные костры, — торопливо продолжил гонец, почуяв неладное, — а мы ничего не замечали. Кроме того, закорианцы с суеверным страхом относятся к святым местам.

— Только не к святилищам богини-женщины, — возразил Кесар. Лицо у него было страшное.

— Они появились с другой стороны, мой лорд, — быстро сказал гонец. — С востока, далеко от священного острова. Днем над дозорной башней под Тьисом поднимался красный дым. Перед самым закатом прибыл человек, который видел их своими глазами. Они стоят на якоре в нескольких милях от берега.

— Сколько у них кораблей?

— Семь, мой лорд. — уверенно, почти пренебрежительно ответил гонец, еще не знавший подробностей о флоте, посланном из Истриса.

Лишь один из солдат Кесара посмел выругаться.

— Полагаю, у вас есть веские причины считать, что они не собираются нападать на вас немедленно, — после некоторой паузы сказал гонцу принц.

— Сейчас Застис, мой лорд. На закорианских кораблях обычно есть женщины. А деревни, которые они ограбили, славятся своими пивоварнями. Должно быть, сейчас они празднуют. Если нам повезло.

— Прямо скажем, вам не слишком-то повезло, — уронил Кесар.

Кесар отправил одного всадника обратно к кармианским кораблям. Приказ слышали все. Галеры должны были идти на полной скорости, сажая на весла матросов, когда гребцы будут нуждаться в отдыхе. Это было неслыханно, и вряд ли такой приказ мог обрадовать моряков. Кесар ожидал, что корабли войдут в бухту к юго-востоку от Тьиса на рассвете следующего дня. Нетрудно было представить себе реакцию на это распоряжение. Закончив, он отозвал в сторону сержанта своей гвардии, велел ему что-то и снова взобрался на колесницу. Они двигались быстро, но не на пределе сил, и зеебы вполне могли выдержать еще несколько часов скачки в теплой красной ночи.

— Эй, Девятый и двое Четвертых, у ваших скакунов самый свежий вид. Следуйте за мной.

Трое солдат побежали к своим животным. Рэма, к его крайнему изумлению, мучило нестерпимое любопытство. Через минуту они уже неслись за колесницей по разбитой дороге во всю прыть своих зеебов.

Кесар был в Тьисе за два часа до полуночи. С его упряжки летела пена, удила покраснели от крови, а трое его солдат, проделавшие путь верхом, едва дышали. Скачка была жестокой.

Распахнулись ворота, а следом за ними — двери скромного особняка. Вис, правитель городка, лично ввел принца эм Ксаи в богато украшенный зал, где ему подали вполне приличный ужин со сладким и ароматным вардийским вином.

— Невозможно выразить, как мы благодарны королю, — произнес правитель.

— Еще бы вы могли это выразить, — отозвался Кесар, отрезая себе кусок жаркого. — Он послал три полусгнивших лохани с экипажами, которые, добравшись сюда, слишком устанут за время пути, чтобы еще и сражаться. И в любом случае это произойдет слишком поздно. Если ваш городок переживет это приключение, вам надо будет благодарить за это меня.

Правитель изумленно уставился на высокого гостя, но тут же взял себя в руки.

— Вы поняли? — уточнил Кесар.

Правитель, побледнев, кивнул и плеснул себе вина. Эм Ксаи посмотрел на дрожащие руки, унизанные дорогими кольцами, по которым струилось вино, пролитое мимо кубка.

— Каковы запасы вина в Тьисе? — лениво спросил он.

— Что вы имеете в виду, мой лорд? — недоуменно уставился на него правитель.

— Дело пойдет быстрее, если вы будете отвечать на мои вопросы вместо того, чтобы задавать свои, — проговорил Кесар с пугающей усмешкой. — Сколько бочонков, мехов и кувшинов вина, по вашей оценке, находится в Тьисе на сегодняшний вечер?

Правитель сглотнул, прикинул что-то в уме и дал ответ.

— Превосходно, — подвел итог Кесар. — Я заметил, что вы предотвратили паническое бегство. Продолжайте действовать в том же духе. Поднимите вашу гвардию, а также всех остальных, у кого есть руки и ноги, чтобы носить вино. В качестве места сбора вполне сойдет площадь перед этим домом.

Правитель, совершенно ошеломленный, не двинулся с места. Кесар придвинул к нему флягу с вином, чуть не забрызгав его:

— Можете подать своим подчиненным благой пример.

Очень медленно правитель поднялся и побрел к выходу с флягой в руках.

Сначала город, поднятый среди ночи, решил, что Вольные закорианцы уже напали, и воцарился хаос. Лишь Кесар, разъезжавший по улицам на одном из зеебов правителя в сопровождении его же гвардии, вносил в эту сумятицу безжалостный и непререкаемый порядок.

Через некоторое время его странный приказ был выполнен. Сосуды с вином со столов, полок и из погребов собрали на площади.

Рэм, таскавший вино вместе с остальными, видел, как город охватывает веселье. Перед лицом опасности любые действия, пусть даже столь безумные, были лучше, чем пассивное отчаяние. К тому же посмеяться действительно было над чем. Старушки катили бочонки, в утешение то и дело затевая перебранки с приятельницами, а солдаты время от времени прерывались, чтобы прижать в укромном уголке у стены какую-нибудь девушку, ничего против этого не имеющую. На небе горело око Застис, и страх смерти, несомненно, добавлял остроты любым ощущениям жизни.

Тьис был висским городом — Кесар не заметил ни одного обладателя светлой кожи или белокурых волос, хотя вряд ли они совсем тут не водились. То, что Кесар был темноволосым, вполне могло ободряюще подействовать на жителей. Да и трое его солдат тоже были кармианцами.

Рэм понимал в происходящем ничуть не больше, чем любой в Тьисе — пока горожане не начали приносить иные вещи. Тогда он осознал все, и его охватила злобная радость — он был уверен, что план провалится. А впрочем, не так уж и уверен. Закорианцы уже были пьяны и к тому же преисполнены спеси и презрения. Кроме всего прочего, это был единственный шанс, оставшийся Кесару — иначе следовало бежать, поджав хвост.

Они стояли, чернея на фоне рассветного неба — три у входа в небольшую бухту, еще четыре чуть ближе к берегу. Здесь было достаточно глубоко для них — корабли были большими, но при этом маневренными. Двойные ряды гребных люков сейчас пустовали, черные паруса были спущены. Будь они подняты, на каждом из них можно было бы различить серп луны, расколотый оскаленным драконом — герб старого Закориса. По обеим сторонам остроконечных носов таращились нарисованные красные глаза. Стремительные, мощные и низкие, корабли глубоко сидели в воде. Они уже успели поживиться на южном побережье Дорфара и вдоволь натешиться в деревнях Кармисса визжащими женщинами и янтарным пенистым пивом.

Однако, несмотря на оргию, на каждом носу стояли вахтенные — люди со свирепыми закорианскими профилями и черной или темно-бронзовой кожей. В их краю ненавидели светлую расу еще до Амрека и задолго до того, как Ральднор, этот ублюдок из Сара, почти столь же темнокожий, как они сами, поставил на колени их столицу Ханассор. Теперь они считали справедливым возмездием нападение на Кармисс, да и на любое другое место, где приветствовали вторжение желтоволосых или покорились ему — а желтая раса, надо сказать, проникла повсюду. Сейчас Закорис находился в Таддре, но пока не имел достаточных сил, чтобы вести войну против всего мира. Но дни Черного Леопарда еще вернутся. Ибо такова воля Зардука, и Рорна, и прочих мужских богов Вольного Закориса.

Когда заря уже целовала губы бухты, перед ними, точно видение, возник большой корабль.

На рассвете в пролив меж Дорфаром и Кармиссом вошла приливная волна. Только она и могла принести сюда этот корабль, ибо рассветный ветерок едва шевелил его паруса, на которых горела алая ящерица, а гребные люки были наглухо задраены.

Взревел сигнальный рожок. Эхом отозвались остальные.

Вскоре после этого две черные биремы — всего две, ибо они не отнеслись к противнику всерьез — двинулись на корабль-призрак.

Рабы, прикованные к веслам, были вполне работоспособны, поскольку им выдали лишь по одной кружке пива, а женщин им не полагалось вообще. На протяжении веков пытка Застис считалась дополнительным изощренным стимулятором для таких, как они. В эту пору, скованные и не имеющие никаких возможностей утолить свой телесный голод, кроме самых грубых и простейших, некоторые из них доходили под светом Звезды до безумия. Зато остальные тратили на веслах энергию, не имеющую иного выхода, добавляя кораблю скорости.

Мгновенно утратив сонный и ленивый вид, биремы бросились в погоню за жертвой, точно две поджарые черные гончие. Они настигли ее меньше чем через милю и не стали нападать, поскольку она явно была покинута и плыла по воле волн.

Подобные вещи не были редкостью. Пиратствуя, они не раз натыкались на такие суда. Заплывшие жиром торговцы со своими изнеженными экипажами прыгали в лодки или добирались до земли вплавь при одном взгляде на превосходящую численность морских разбойников. Так случалось довольно часто, и, как результат, легкая добыча тоже не была редкостью, поскольку, спасая свои жизни, купцы бросали груз на корабле.

Вскоре пираты зацепили находку крюками, хлынули через борта и убедились, что под палубой никто не таится — корабль был пуст, как перевернутый вверх дном кувшин.

Но, с другой стороны, как раз кувшины-то и были полны.

Их добычей стала ни более ни менее, как плавучая винная лавка — трюмы были забиты бочонками из циббового дерева, кожаными мехами, каменными и глиняными кувшинами. В них плескались душистые хмельные вина Ваткри, Вардата и Тарабанна — единственное благо, которое способен породить этот проклятый континент за адскими морями Эарла.

Они знали, что Тьис лежит в нескольких милях от берега, но он мог и подождать — долгое ожидание развязки лишь придаст остроты его страху. Кто-то пошутил, что, похоже, корабль выслали навстречу сами горожане, желая задобрить их, и это вызвало немалое веселье.

В конце концов в порыве братского единения было решено забрать груз с корабля и вернуться к своим, чтобы разделить его с остальными пятью биремами. Галеру с саламандрой подожгли и, отплывая, увидели, как за их спиной отразилась в воде новая заря.

Разумеется, вина оказалось недостаточно, чтобы просто пустить его по кругу. В традициях их края было драться друг с другом за различные блага. В драке несколько человек искалечили, иных приложили до потери сознания, а двух-трех и вовсе прикончили. Однако веселое хмельное буйство было общим, бурным и безоглядным, поэтому, когда закорианцы поняли, что их провели, было уже слишком поздно.

Когда первые жертвы ощутили признаки недомогания, их немедленно принялись дразнить слабаками. Пьяные, валяющиеся без чувств или катающиеся по полу, хватаясь за живот и извергая содержимое желудка, считались явлением одного порядка. Но через некоторое время тот же недуг поразил моряков на всех кораблях. Страшные спазмы терзали их горло и внутренности, в глазах мутилось, они не могли ни двигаться, ни говорить. Людей рвало кровью, и даже самые недоверчивые в конце концов прозрели. В вино явно был подмешан какой-то сильнодействующий яд. Они не знали, убивает ли он наверняка — в некоторых случаях это казалось весьма вероятным, в других даже произошло. Но весь их ужас и бессильная ярость были напрасны. К тому же капитаны и офицеры тоже пили это вино — даже больше, чем все остальные. Корабли охватило смятение, и в самый разгар этого смятения две кармианские галеры обогнули мыс за Тьисом и незаметно пробрались в бухту.

Те немногие, кто не пил или пил, но совсем чуть-чуть, побежали или поползли к своим местам. Хорошо помня свою выучку, эта горстка людей попыталась пустить в ход огнеметные машины, которыми были оснащены два из семи кораблей Вольного Закориса. Но огонь погас, а вместе с ними угас и боевой дух людей. Единственный выпущенный снаряд не достиг цели и с шипением утонул в море. Те из пиратов, кто еще был способен стоять, не смогли оказать никакого достойного сопротивления. Некоторые, кому удалось прочистить желудок, кое-как добрались до бортов, выхватив ножи и мечи. Тут и там мелькали стрелы, выпущенные из лука, или брошенное кем-то копье. Но большая их часть пролетела мимо цели, и закорианцы совсем пали духом.

Первое кармианское судно, в отличие от Вольных закорианцев, было вполне готово к бою. На его палубе от щедрот Сузамуна установили одну из огромных катапульт, приспособленных шансарцами для морских сражений. Кесар эм Ксаи, расположившись на носу, отдал приказ стрелять. В тот же миг катапульта загремела и ударила. С ревом и свистом рассекая воздух, пламенный шар обрушился на ближайший черный корабль. Теперь расчет катапульты мог стрелять более прицельно, и гигантская ложка снова и снова с грохотом пружинила, выбрасывая пылающий заряд.

Пламя объяло Вольных закорианцев. Те, кто мог, бросались в море, где кармианцы одного за другим добивали их копьями и пиками, точно рыбу острогой. Те, кто все еще не оправился от отравления, помутившись рассудком, пытались взывать о помощи к кораблям с саламандрами на парусах. Из плотного облака жирного дыма доносился треск ломающихся снастей на пиратских биремах. Мачты рушились, взметая снопы искр. Но и среди этого шума кармианцы, даже находясь на изрядном удалении, слышали вопли гребцов, оказавшихся в смертельной ловушке под пылающими палубами вражеских кораблей.

Капитан первого кармианского судна обернулся к принцу эм Ксаи. В его жилах тоже текла смешанная кровь, но в модном сейчас стиле героя Ральднора он обладал очень темной кожей и золотистыми волосами.

— Мой лорд, всем известно, что закорианские пираты сажают на весла только рабов.

Кесар лишь взглянул на него, равнодушный и далекий.

— Мой лорд, те, кто сейчас горит там заживо — элисаарцы, искайцы, таддрийцы. Мы не воюем с их землями.

Кесар одарил его такой завораживающей улыбкой, что капитан улыбнулся в ответ прежде, чем успел спохватиться. Но уже через миг принц перестал улыбаться.

— Если это так заботит вас, капитан, можете отправиться туда и вызволить их. Разумеется, при условии, что отправитесь туда в одиночку.

Честно говоря, немногие испытывали сострадание к мукам закованных рабов. Слишком уж ничтожны были в самом начале кармианские шансы на успех, сейчас ставший несомненным. Кто-то начал кричать, остальные подхватили, снова и снова повторяя: «Эм Ксаи! Эм Ксаи!» И этот ликующий шум постепенно почти заглушил другой — от гибнущих кораблей и людей.

К середине утра лишь угольно-черные разводы на воде, обгорелые обломки да поднимающийся к небу дым напоминали о том, что здесь затонули закорианские пираты.

Тех, кому удалось добраться до берега — не более тридцати — добивали конные гвардейцы Кесара и кучка вопящих матросов, жаждущих крови. Это была бойня — даже не убийство. Не исключено, что кому-то удалось бежать, поднырнув под корабли и добравшись до берегов Дорфара, но эта возможность была совсем невелика. Даже если огонь и копья пощадили их, море и яд, скорее всего, оказались не столь милосердны.

Долго еще после этого в Тьисе поднимали тосты во славу своего вина. Городской летописец поспешил занести в хроники все, что было добавлено в вино той ночью. А это было все, что угодно, чем можно отравиться — ядовитые травы, соединения опия, масло для светильников, рвотные и слабительные средства, даже мази для зеебов, — лишь бы обладало слабым вкусом и еще более слабым запахом, либо было сладким на вкус. В бочки и кувшины пошли даже духи. Для Вольных закорианцев все вина южного континента были невиданно ароматными и сладкими, поэтому они отнесли необычную густоту и неожиданную реакцию ноздрей, неба и желудка на счет отсутствия привычки — и стали пить дальше. Может быть, вино и не убило их само по себе, но все равно стало причиной их смерти.

Кесар возвращался в Тьис, и золотое сияние дня гасло на его потемневшем мече. Это был не тот меч, в который маг превратил змею, а его собственный клинок, выкованный год назад, когда он еще не задумывался ни о каких сражениях. Но закорианцы, которых он настиг на холме, не были первыми людьми, убитыми принцем.

Тот меч был у Рэма, которому тоже прежде доводилось убивать. Сверкали белые зубы, оскаленные в застывшей усмешке, но глаза оставались неподвижными и холодными, и в них жила смерть.

Болтали — Рэм не раз слышал об этом, — что Кесар, еще пятнадцати или шестнадцати лет от роду, время от времени запирался где-нибудь с вооруженным преступником и бился с ним насмерть, оттачивая мастерство. Принцы северного Виса иногда упражнялись подобным образом, пусть даже не в королевских академиях боевых искусств — но за дверями всегда стояла вооруженная стража, готовая в любой момент прийти хозяину на помощь.

Они потеряли всего пятерых, и ни один из них не был гвардейцем Кесара.

Женщины Тьиса наперебой предлагали себя победителям, и экипажи кармианских кораблей, стоящих в бухте, рыскали по городу, нанося, пожалуй, не меньший ущерб, чем могли бы Вольные закорианцы.

Правитель дал пир, пусть и без вина, в честь принца и его капитанов. Четыре девушки танцевали для них под музыку арф и барабанов. Девушки были висские, и когда они выгибали смуглые спины, длинные черные волосы рассыпались по полу.

— Моя дочь, — с гордостью сказал правитель, указав на самую соблазнительно выгнутую спину. Когда Кесару вежливо предложили ее на ночь, он скромно согласился.

Комната для гостей оказалась тесной, с траченными молью занавесками.

Рэм обнаружил, что его назначили дежурить у двери на вторую половину ночи. Это была, как он решил, неплохая шутка.

Девушка не хотела уходить от него, не то решив извлечь из этого какую-то выгоду, не то просто не насытившись, а может, по обеим причинам сразу. Он взял ее снова, на этот раз небрежно, почти грубо, и выставил за дверь. Униженная, она набросила свой полупрозрачный наряд и удалилась.

Кесар лежал на постели, глядя на сводчатый потолок комнаты.

Из окна доносился разгульный шум, время от времени мелькали лихорадочные отблески огней, хотя уже меньше чем через два часа должно было взойти солнце. Принц задумался, много ли разрушений успеют произвести к рассвету солдаты с его кораблей. То, что его гвардия непричастна к этому, не должно было вызывать сомнений ни у кого. В любом случае происходящее в Тьисе совершенно не интересовало никого за его пределами.

Они хотели немедленно послать в Истрис известие о своей победе. Он приказал им подождать...

Внезапная вспышка фонаря или факела выхватила из темноты обнаженный церемониальный меч, прислоненный к стене.

Кесар пристально взглянул на него. Меч лишь немного не доставал до половины роста высокого человека и был тяжелым, сделанным лишь для красоты. Сегодня он таскал его на этот провинциальный пир вместе со своим знаменем Саламандры — подобное оружие годилось лишь на это. Да еще на то, чтобы под прикрытием иллюзии и манипуляций фокусников выдать его за живую змею.

Он стал понемногу погружаться в сон, довольный и насытившийся. Слегка притупились глухая ярость и глухая тоска по тому, что он утратил, терзающие его душу, хотя тело и было расслаблено. Интересно, как там сейчас Вал-Нардия? Опаляет ли ее плоть жгучее застийское желание?

И вновь на лезвии меча блеснул огонек блуждающего факела.

Кесар не заметил на тонущих пиратских биремах ни одной женщины, по крайней мере, не помнил этого. Возможно, все они были в мужской одежде, не позволяющей различить их в этом дыму, или просто задохнулись под палубами, а их воображаемые крики утонули в общем шуме.

Он отмахнулся от этой праздной мысли, мало-помалу успокаиваясь.

Отблески все играли и играли на мече. Сквозь полусмеженные веки Кесару казалось, будто металл плавится, покрываясь золотистой рябью и ручейком сбегая по стене... Он перевернулся на живот и заснул.

Разбудило его легкое прикосновение чьей-то руки к щиколотке. Он мгновенно стряхнул с себя сон и весь подобрался, но железным усилием воли заставил себя лежать тихо и совершенно неподвижно, словно ничего не почувствовал.

Может быть, девушка решила вернуться? Нет, прикосновение было не женским. Значит, убийца. Но как? На окне решетка. Тогда номер девятый у дверей — как там его, Рэм? — предал или просто оказался слишком беспечным и погиб, ничему не наученный поркой.

Чувство осторожного касания ушло со щиколотки, но не исчезло вовсе — продвинулось вдоль икры, затем по бедру...

Внезапно он понял, что это. Убийца, вполне возможно — но не человек. Его мгновенно бросило в пот — это не было подвластно его контролю. Тяжелое липковатое змеиное тело мгновенно замерло, наверное, почувствовав его пот, его страх. Ибо он действительно боялся. Он разделял подспудное отвращение всех Висов к этим тварям, и его вряд ли можно было назвать иррациональным. Судя по размеру, не большому и не маленькому, змея, которую он так остро ощущал на своем теле, с немалой вероятностью была ядовита.

Она уже проскользнула по его ногам, мягко прошуршала по ягодице, задержавшись в ложбинке у основания хребта.

Кесар прикусил язык, прижимаясь к кровати в ужасающем напряжении, которое, однако, не должно было выдать себя ни единой дрогнувшей жилкой.

Тварь лежала у него на хребте, приподнимаясь и опускаясь в такт его дыханию, которое участилось, но едва-едва заметно. Она могла броситься на него в любой миг. Даже если он будет лежать неподвижно, достаточно любого резкого звука из города.

Она поползла снова.

Теперь она была у него в волосах, на миг запутавшись там, потом скользнула к левому плечу.

Чем ближе укус к горлу или голове, тем он губительнее. Казалось, змея раздумывает. Он лежал лицом к другому плечу, отвернувшись от нее. Она коснулась его предплечья — так легко, что это показалось почти лаской, потом стекла по руке, задев бок лентой своего тела.

Змеиная голова была совсем рядом с ладонью Кесара. Он так остро ощущал ее присутствие, что почувствовал, как она приподняла голову, и невольно и неизбежно напрягся, ожидая броска. Если ее зубы вонзятся в плоть, действовать нужно будет молниеносно — вырезать ножом место укуса, потом прижечь... Тем временем змея положила голову ему на ладонь и замерла.

Он тоже замер, ожидая. Змея не шевелилась. Казалось, она может лежать так вечно... или до тех пор, пока ее не потревожат.

Усилием воли Кесар заставил себя забыть о страхе. Прикинул положение змеи, не видя ее, при помощи одного лишь осязания, постарался определить угол, который плоская голова образовала с его пальцами — рукой спящего, развернутой ладонью вверх, беззащитно раскрытой, ставшей колыбелью для змеи. У него есть лишь одна секунда...

Единым судорожным движением он сжал кулак, и череп змеи оказался в стальных тисках.

Хвост мгновенно забился, заметался, больно хлеща его по боку, груди и бедру. Но хватка сильных пальцев воина не позволяла разомкнуть смертельно опасные челюсти. Теперь он мог даже различить ее — чешуйчатое тело, еле видное в темноте.

Подняв руку, Кесар с силой швырнул змею о стену, и голова, едва освободившись из захвата, в следующий же миг расплющилась о штукатурку. Оглушенная змея упала на плиты пола. Молниеносно схватив меч, лежащий рядом с кроватью, Кесар обрушил его на змею. Лезвие слегка притупилось о сегодняшних закорианцев, но все же перерубило тварь почти пополам.

Мертвая, все еще содрогающаяся в агонии, но уже безопасная, она лежала у его ног.

И тут дверь с грохотом распахнулась, и в спальню с занесенным мечом ворвался солдат по имени Рэм, черный на фоне освещенного прямоугольника двери. Кесар смутно вспомнил, что издал громкий хриплый крик в тот миг, когда разрубал змею.

— Мой лорд...

Кесар приподнял окровавленную змею кончиком меча и показал Рэму.

— Здесь оказалось на одну танцовщицу больше, — выговорил он. — Принеси сюда один из тех канделябров и посвети. Только закрой дверь, а не то весь Тьис притащится посмотреть, что случилось.

Рэм подчинился, вернувшись с источником света и плотно закрыв за собой дверь.

В тусклом свете оплывших свечей Кесар увидел, что церемониальный меч исчез со своего места у стены. Принц швырнул останки мертвой змеи туда, где тот стоял.

— Колдовство, — произнес он раздумчиво. — Тут поневоле поверишь в него. Интересно, это Ашара-Анакир ополчилась на меня, заставив все это время считать змею клинком? Никогда не доверяй женщинам! — он сел на кровати. — Но ты им и не доверяешь, не так ли, Девятый?

Рэм недоуменно взглянул на него. Кесар пожал плечами.

— После порки ты отправился к матери. Если у тебя нет любящей женщины, которая будет ухаживать за тобой в таком состоянии, значит, ты больной или урод, если только не родом с Равнин. Или же предпочитаешь мальчиков.

— Или моя женщина просто не из тех, кто любит нянчиться с больными.

На это Кесар не стал возражать, взял со столика кувшин и принялся жадно пить прямо оттуда. Этой ночью там было пиво. На него накатила запоздалая реакция, и тело, еще минуту назад полностью подчиненное воле, начало бить дрожью. Это было все равно что расплакаться. Но он не стал обращать на это внимание.

— Ты бросился мне на помощь, словно калинкс, Девятый. А вдруг ты застал бы меня в руках четверых, вооруженных до зубов? Или ты просто решил, что мне приснился застийский сон?

Рэм ничего не ответил.

— Думаю, что могу тебе доверять, — продолжил Кесар. — Разумеется, если я узнаю, что это не так, то тут же прикажу убить тебя. А если что, я обязательно это узнаю, мой Рэм.

— Я совершенно в этом уверен, мой лорд.

— Каким бы образом ни проделали этот трюк со змеей, за этим кто-то стоит. Может, даже сам Сузамун.

— Или один из наследников, позавидовавший вашему внезапному взлету. Кто-нибудь из его братьев. Или принц Джорнил.

— Не лишено проницательности. Но это значит, что я должен был погибнуть в бою с пиратами, не так ли? Уловку со змеей предусмотрели на случай, если я все-таки не погибну.

— Вы еще не послали в Истрис гонца с вестью о победе, — заметил Рэм.

— Тоже верно. Можно послать его прямо сейчас. С вестью о победе... и о том, что я при смерти из-за укуса змеи. Я хочу скрыться от дальнейших покушений, которые вполне возможны. Это очень надежное убежище, но я смогу взять туда лишь одного спутника — и там мне понадобится искренность... Тебе когда-нибудь приходилось выдаивать яд из змеи, Рэм?

— Нет, мой лорд.

— Ничего, сейчас попробуешь. Тварь в самом деле ядовитая, но она уже мертва. Это совершенно безопасно, если у тебя на руках нет царапин или ссадин.

— Ни единой, мой лорд.

— Тогда делай то, что я скажу тебе. Возьми нож, — Рэм приблизился, и принц улегся обратно на кровать, указав на кувшин с пивом. — Выпей, если хочешь.

Рэм сделал глоток.

— Побитый ребенок, — произнес Кесар с закрытыми глазами, — все время пытается задобрить своего жестокого родителя и завоевать его благосклонность и любовь. Ты тоже собираешься вести себя так?

— Я старше вас, мой лорд. Года на два, думаю, — Рэм склонился над змеей и ножом широко раскрыл ее челюсти, как велел ему принц. — Что это за место, где вы собираетесь скрыться?

Глухой голос, раздавшийся из постели, был еле слышен:

— Анкабек, остров богини.

Их отъезд был обставлен со всеми предосторожностями. В Тьисе должны были узнать обо всем лишь после того, как они покинут город. Вне всякого сомнения, молва разнесет историю о том, что произошло. Принц, судя по его облику, Вис, внезапно ставший героем, чья жизнь столь же внезапно оказалась в опасности. Мысль о предательстве будет слишком очевидной, чтобы отмести ее.

Правитель, осведомленный о беде, уже обронил несколько неосмотрительных фраз, выдающих подобные подозрения.

Корабль был легким парусным суденышком, пропитанным запахом рыбы. Они захватили с собой четверых гребцов из Тьиса. Вместе с принцем эм Ксаи на борт поднялся сержант его гвардии и один солдат. Все это произошло на рассвете. Принц не мог идти сам, поэтому на корабль его пришлось нести. Поняв, как плох эм Ксаи, правитель встревожился. Он видел тело змеи и был почти уверен, что его недавнему спасителю не жить, несмотря на пресловутое целительское искусство жрецов Анак.

Корабль отчалил от берега и скрылся за мысом.

Они шли полным ходом — ветер был довольно свежим, гребцы изо всех сил нажимали на весла. Им заплатили золотом. Кроме того, все они кое-что задолжали тому человеку, что сейчас скрывался в тени навеса, натянутого над палубой.

С левого борта плавился в мареве зноя темный берег, на вспененной веслами воде играли солнечные зайчики. Позже, когда они свернули к северу, на горизонте показалась еле видная кромка дорфарианского побережья, далекая, сапфирово-синяя, чуть светлее моря. Где-то в проливе имелось течение, сворачивающее к маленькому островку. Они поймали его, и оно понесло их к цели.

Тьисский кораблик подошел к пристани священного Анкабека незадолго до заката, в том же месте и почти в тот же час, что и храмовая барка, доставившая сюда Вал-Нардию.

Вот только его здесь не ждали.

Пока гребцы без сил висели на веслах, из каменной деревушки на склоне показалась группа мужчин. После кратких переговоров один из них склонился взглянуть на лорда, лежащего под навесом.

Затем мужчины удалились, и Кесар зло обругал их. Однако еще прежде, чем солнце окунулось в море, они вернулись обратно с плетеными носилками. Храм согласился принять больного. Остальным было дозволено переночевать на берегу, но утром они должны были вернуться в Кармисс.

Светлокожее лицо Кесара было белым, как мел, глаза, обведенные темными кругами, запали, кожа блестела от пота, пропитавшего всю одежду, роскошные волосы слиплись. В волнении он начал восклицать нечто бессвязное, повторяя, что его жизни грозит опасность, и кто-то должен оставаться с ним.

Видя, в каком он состоянии, и не желая волновать его еще больше, носильщики согласились, чтобы Рэм тоже пошел с ними.

В угасающем вечернем свете смотреть было почти не на что: красное небо, красные листья на высоких деревьях. Надвигалась ночь. Наконец показался угольно-черный храм, темневший на вершине среди догорающей меди заката. Свернув в сторону, носильщики двинулись по тропинке, ведущей к группе строений. Там кое-где виднелись огоньки, а храм, безглазая и бездушная масса, оставался далеким во всех смыслах этого слова.

Носилки внесли в хижину с белеными стенами. Кесар, которого переложили с носилок на соломенный тюфяк, казалось, был без сознания.

— К вам придут.

Один за другим носильщики вышли из хижины и исчезли в зарослях деревьев.

Рэм бросил взгляд на постель, и Кесар усмехнулся ему. Хижину освещал фитилек, плавающий в жире. Его неровный свет и болезнь, куда менее опасная, чем казалось со стороны, придавали нечто демоническое лихорадочному взгляду принца.

Примерно через минуту на площадке перед строениями показался жрец.

Рэму приходилось слышать о жрецах и жрицах Анкабека. Очевидно, они во всем копировали своих собратьев с Равнин-без-Теней. Если в их намерения входило казаться черными призраками, то это им отлично удавалось.

Фигура, чье лицо скрывал капюшон, склонилась над принцем.

— Кто ты? — отчетливо спросил Кесар. — Ты моя смерть?

— Здесь нет твоей смерти, — отозвался жрец.

По спине у Рэма пробежал холодок.

Жрец не задал ни одного вопроса, а лишь легко коснулся лба Кесара, его горла и паха. Кесар оттолкнул руки. Они были светлыми — куда светлее его собственных.

— Змеиный яд почти покинул тебя, — сказал жрец. — Я приготовлю лекарство. Спи. Ты поправишься.

— Нет, — прохрипел Кесар с отчаянной яростью. — Я умираю. Думаешь, мне не понятно?

— Жизнь священна. Тебя вылечат.

— Слишком поздно.

Жрец развернулся, собираясь уходить.

— Здесь моя сестра, — громко и отчетливо прошептал принц. — Моя единственная родная кровь. Принцесса Вал-Нардия из Истриса.

— Да, — кивнул жрец.

— Я должен увидеть ее, — взмолился Кесар. — Поговорить с ней перед смертью.

Спине Рэма снова стало холодно. Ему сделалось настолько не по себе, что он даже отошел к двери, подальше от своего хозяина.

Жрец ничего не ответил.

— Неужели ты откажешь мне? — воскликнул Кесар. — Скажи ей, что я здесь, и почему. Скажи ей, что я умираю, слышишь, жрец?

Казалось, что яд в его крови вдруг обратился в острые лезвия. Он упал навзничь, раздирая тюфяк ногтями. Глаза слепо уставились в потолок. На его левом предплечье, бесцветные и воспаленные, виднелись следы змеиных зубов, очень отчетливые в желтом свете.

Когда яд из желез змеи был выдавлен почти до капли, Кесар поднял ее с пола и проткнул свою плоть острыми зубами. На них оказалось достаточно ядовитой слюны, чтобы добиться нужного результата, но недостаточно, чтобы причинить какой-то серьезный вред. Ему, как он сам сказал, действительно нужна была искренность, чтобы воспользоваться покровительством священного острова. По крайней мере, боль, несомненно, была настоящей, как и лихорадка — небольшая жертва во имя плана. Но теперь, похоже, к этой боли примешивалась какая-то иная.

Рэм прислонился к косяку. За дверями хижины расстилался равнодушный пейзаж, не имеющий к ним никакого отношения. Деревья источали дурманящий аромат. Мерцали запутавшиеся в листве звезды. Красная Луна плыла в туманной дымке. Где-то заиграла свирель, мелодия была нежной и призывной. Рэм вспомнил Дорийоса.

За спиной у него Кесар, хрипло дыша, бился на кровати, призывая на голову жреца все напасти Эарла — представление, которому, похоже, не верил ни один из них.

Рэм сделал шаг в сторону, пропуская жреца на молчаливую площадку, в призрачно реальную ночь.

3

Вал-Нардия стояла неподвижно, окруженная темнотой, а перед ней в стеклянном подсвечнике трепетала тонкая храмовая свеча.

Если не считать свечи, храм был пуст.

Это делалось для того, чтобы послушница могла вызвать в воображении важный образ. Если ей очень хотелось, это могло быть даже явление Самой богини.

Вал-Нардия прожила на Анкабеке уже двадцать дней. Сначала она была натянута, точно струна, страстно желая броситься в безопасные объятия этой религии, столь загадочной и всеобъемлющей, и раствориться в ней. И одновременно она страшилась, что руки богини не удержат ее, и она сорвется, попав в когти собственных мыслей и снов, которые набросятся на нее, подобно кровожадному тирру. Но вскоре ее лихорадочные метания и сомнения уступили место безмятежности. Она погрузилась в удивительно светлую незримую атмосферу, присущую огромному храму. Неожиданно для нее самой все возвышенное, что имелось в ее душе, всколыхнулось непрошеной музыкой.

Даже зов Застис можно было направить в иное русло, использовать другим образом, заставить это пламя гореть в других сосудах. Она начала постигать восхитительную свободу человеческого духа, вдруг с изумлением открывшего, что посредством самого себя можно достичь единения с бесконечностью.

Но это знание и состояние сейчас были для нее главнее всего. Она еще не успела постичь до конца, что может владеть или миром, или духом, однако ее душа способна переживать столь же увлекательные приключения, как тело, а возможно, и более увлекательные.

Поэтому она оказалась не готовой и беззащитной. Пришла жрица, висская женщина, но несущая на себе печать храма, и принесла ей новость.

И теперь единственный образ, который Вал-Нардия могла представить за пламенем этой свечи, был образ ее брата. Образ Кесара, которого уносило к берегам смерти менее чем в миле от этой комнаты.

Фонари на площадке почти не горели. Темное пятно, движущееся по ней, было неотличимо от окружающей тьмы, пока не попало в тусклый луч света, пробившегося из хижины. Стройная женская фигура, закутанная в плащ.

Рэм поднялся навстречу, ожидая.

Никакая охрана здесь была не нужна. Только не здесь. Никакой убийца, даже подосланный самим королем, не отважился бы осквернить это святилище. Но Кесар не мог полностью поверить в это и требовал охраны. Человек, сам способный на вероломство, редко верит кому-то другому. Рэму снова вспомнилось исходящая криком пылающая бухта Тьиса, но он отогнал это воспоминание. Он сам натворил вполне достаточно, чтобы найти, чем казнить себя, если ему так этого захочется.

Он решил, что это жрица, и приготовился к осторожному учтивому противостоянию, когда в свете масляной лампы под ее капюшоном вдруг вспыхнули красные блики.

— Госпожа...

Принцесса Вал-Нардия взглянула на него широко раскрытыми глазами, точно собираясь что-то спросить, но потом вопрос явно стал не нужен. Она прошла мимо него в хижину.

Рэм посмотрел ей вслед и увидел Кесара. Лекарство не слишком его успокоило. Настоящая или преувеличенная, лихорадка все еще била его, заставляя метаться на тюфяке из стороны в сторону. Подпертая грубыми подушками, его голова запрокинулась. Вид у него был жуткий, как у мертвеца, еще не понявшего, что он мертв, и по инерции продолжающего жить. Она не могла не испугаться.

Рэм хотел что-то сказать, но в этот момент живой мертвец подал голос, коротко приказав ему уйти прочь. Потом он велел Вал-Нардии задернуть занавес.

Шаги солдата замерли вдалеке. Повисла долгая тишина, не нарушаемая ни единым звуком.

— Кесар, — прошептала Вал-Нардия.

— Подойди поближе. Змеиный яд не заразен.

Она не шелохнулась.

— Тебе передали то, что я просил?

— Что ты можешь умереть, — проговорила она. — Мне сказали.

С мертвенно-бледного лица на нее смотрели затуманенные глаза.

— Ты им поверила?

Она не сняла капюшона, и сейчас он скрывал ее склоненное лицо.

— Я проснулась на рассвете. Мне показалось, что это был сон — какая-то бескрайняя мертвая тишина вокруг меня... А потом вечером мне сказали, что ты здесь... и почему.

— Ты должна была знать, что меня отправили сражаться с закорианскими пиратами в проливе.

— Я ничего об этом не слышала. Здесь, на Анкабеке, мы отрезаны от мира.

— Мы? Получается, моя славная победа ничего для тебя не значит. Как и моя смерть — по приказу Сузамуна.

— Король.... — голова поднялась, и черный капюшон наконец-то стремительно слетел с ее пламенных волос. Она увидела, что он не отрывает от нее глаз, и умолкла.

— Король догадывается, — проговорил он медленно, — чего я могу достичь вопреки всем его уловкам. Может быть, он понял, что мне мало клочка болота в Ксаи и десятка солдат за спиной, — казалось, Кесара отпустило напряжение, которое владело им все это время. — Но это больше не имеет значения. Если я умру, то перестану быть угрозой для него.

Не видя ее, он услышал шелест ее плаща. Потом аромат, не то каких-то духов, не то запах самой ее кожи, волос, души, хлынул в его сознание. Он не поднимал век. Почему-то в черноте перед ним стояло пустое пространство на месте меча, прислоненного к стене его спальни в Тьисе, меча, превратившегося в змею — или при помощи какой-то немыслимой хитрости украденного сквозь прутья оконной решетки перед тем, как впустить туда змею.

Затем пальцы Вал-Нардии, точно невесомые птички, опустились на его воспаленный лоб. Их прохладная нежность вырвала у него вздох.

— Не говори о смерти, — сказала она. — Поверь в свое исцеление, и ты выздоровеешь. Тебя никогда не оставили бы здесь одного, если бы думали, что ты при смерти.

— Почему? — прошептал он. — Со мной мой солдат. И потом, они прислали тебя.

— Меня никто не присылал. Мне просто передали, что ты зовешь меня.

— И ты из жалости и сострадания преодолела отвращение и заставила себя прийти к умирающему.

Она отняла руку от его лица, и он тут же сжал ее в своей. Потом открыл глаза и посмотрел на нее, прямо в ослепительное сияние ее красоты, в которой, казалось, сосредоточился весь свет крошечной комнатки. Она была бледна и явно боялась за него, а потому пока не помнила о том, что боится его самого.

— Кому еще мы с тобой могли доверять с самого детства, кроме друг друга? — произнес он.

Ее ресницы затрепетали. В глазах блеснули слезы.

— Кесар...

— Если ты хочешь, чтобы я жил, я буду жить — ради тебя. Яд, болезнь, рана в любом бою — все это ничто. Я пройду сквозь огонь и воду и выйду целым и невредимым. Ты можешь сделать меня неуязвимым.

Она заплакала. Но даже заливаясь слезами, не отняла руки.

Потом, когда лихорадка отступила, он уснул. И во сне заговорил с ней, назвав ее так, как когда-то в детстве — Улис. Так назывался редкий алый цветок, сейчас произраставший только в садах Кармисса.

Рэм вернулся и остановился в десяти шагах от занавешенной двери. Его отослали, а больше заняться на острове было нечем. Темнота под деревьями не таила в себе угрозы. Не таила вообще ничего.

Чувство, гнетущее его, исходило от самой хижины. Скорее всего, его источником был принц Кесар эм Ксаи. Рэм не собирался лезть в чужие дела и с радостью ушел, не испытывая даже любопытства. Он не мог понять, что это за чувство. Оно было смутным, но угрожающим, точно шаги неизвестного, услышанные слепым.

Во второй раз оглядев площадку, Рэм снова отошел в темноту, на этот раз к невысокому выступу, на котором стоял храм.

Анкабек затопила мертвая тишина. Человеку, привыкшему к ночам в Истрисе или в походных лагерях, подобная тишина была неведома и казалась пугающей. Казалось, она вот-вот разорвется зловещим шепотом.

Перед храмом деревья расступились, и сквозь полупрозрачное кружево облаков проглянуло воспаленное око Застис. Тьма налилась багровым.

Рэм остановился, разглядывая храм с его огромными закрытыми дверями и стенами, в которых не было окон.

Зачем он сюда пришел? Чтобы взглянуть на все это?

Как ни странно, он явно не был первым, кому пришла в голову эта мысль: белые люди Равнин строят свои города и храмы из черного камня, а темнокожие Висы — из хрусталя и камня белее соли.

Рэм снова двинулся вперед. Его охватило до странности неодолимое желание коснуться этих дверей, у которых был такой надежный, такой неизменный вид, может быть, даже ударить по ним кулаком. Все равно его не пустят внутрь. Он ведь не был ни верующим, ни прислужником. Ашара, Ашкар, Анакир — его мать почитала других богов, главным образом Ясмис.

Когда он был уже почти у самых дверей, величественные створки качнулись внутрь с еле слышным шумом. Должно быть, ими управлял какой-то механизм, скрытый под порогом. Войти мог любой, у кого хватало ума приблизиться. Разумеется, именно так об этой богине и говорили: кто ищет Ее, найдет, кто не ищет, для того Ее нет.

Слабое сияние, такое неуловимое, что его едва ли можно было назвать огоньком, теплилось внутри храма. Он мог войти — или уйти прочь.

Рэм, которого когда-то звали Рарнаммоном, вошел в храм. После того, как он сделал несколько шагов, двери так же почти бесшумно захлопнулись за ним, и он заколебался, оглянувшись. Но они должны открыться снова, когда он будет возвращаться. Они не таили в себе ловушки. Он двинулся дальше.

Галерея была величественной, но без каких-либо украшений, из простого темного камня, который, против ожиданий, ничуть не усиливал звука его шагов. Даже эха не было. Источник слабого света, казалось, был где-то впереди. Но постепенно он различил, что впереди нет ничего, кроме пустой и безликой стены. Однако он продолжил свой путь и в конце концов заметил, что в самом конце галерея разделяется на два коридора. В каждом из них свет горел уже более уверенно, и они, изгибаясь, уходили вдаль. Он наугад свернул в левый и двинулся вдоль него. Свет определенно стал ярче, но и здесь тоже не было никаких украшений — ни росписи, ни резьбы. Все достояние покоренного шансарцами Кармисса пошло на то, чтобы создать это место, как и дары Дорфара, и дань из Зарависса, Элисаара и Ланна. Оно могло бы стать одним из роскошнейших чудес континента, невиданной сокровищницей, на страже которой стоял бы храм — но на Анкабеке не было стражи. Были только тайны.

Коридор повернул наружу, потом снова внутрь, закругляясь, но свет начал неутешительно меркнуть. Потом стена впереди закончилась, и Рэм, завернув за угол, оказался точно в таком же месте, как то, где был несколько минут назад — у гладкой стены в месте слияния трех галерей, в одной из которых он и стоял, самой просторной, ведущей к высоким запертым дверям. Они как две капли воды напоминали входную дверь.

Рэм зашагал к этому новому выходу, но теперь двери никак не отреагировали на его приближение. Поэтому он вернулся назад и ступил в левый изгибающийся коридор. Пройдя по нему, он, как и ожидал, очутился в правом коридоре у входа.

Он вполголоса выругался. Должно быть, здесь был какой-то секрет, хранящийся в самом сердце каменного мешка, к которому вели эти бесконечно кружащие коридоры. Однако добраться до него было не так-то просто. На черном камне не было никаких знаков.

Внезапно этот нескончаемый круг, лишенный окон и смысла, наполнил его сомнениями. Свет, у которого, казалось, не было никакого источника, начал тревожить его. Он снова проделал весь долгий путь обратно, к первым дверям, и...

Боль копьем расколола его череп.

Он прижался к стене, потрясенный и обессиленный — прошлый раз был совсем недавно! Потом мир померк, и нахлынуло видение.

Из темноты выступила маска, одна половина которой была изваяна из черного мрамора, а другая — из белого. Потом ее сменила вторая, наполовину золотая, наполовину серебряная. А за ней третья — полуогонь-полуснег...

Из-под маски показалось лицо. Это был закорианец, кричащий и бьющийся в агонии. Его отравили вином — нет, не вином, а плодом, желтым плодом, валяющимся у него под ногами. За его спиной рвалось к небу пламя костра. Вдруг огонь растекся, и оказалось, что это полыхают корабли, отражаясь в черной воде. Пылал и сам воздух — там, где рдела Застис. Потом пламя улеглось. На его месте стояли три женщины. Волосы одной были словно снег, у другой — как смоль, а у третьей — будто кровь. Он заронил семя в лоно каждой из них, и в каждой начал всходить росток новой жизни. Женщина со смоляными волосами подняла кулак, ее лицо исказилось, став уродливым. Это была его мать, Лики. Она метнулась к нему с занесенным прутом, и он вскинул руку, прикрывая голову.

— Нет!

Собственный голос изумил его. Это был голос не ребенка, а взрослого мужчины.

Перед ним стояла женщина. Это была не Лики, а незнакомка, висская женщина в храмовых одеждах. Ее руки были спокойно опущены вдоль тела. За спиной у нее маячили две призрачные тени — мужчины-жрецы.

Два припадка за такое короткое время... Это было почти забавно. Когда оно случится в следующий раз? В будущем году? Завтра? Может быть, в гуще сражения, и он будет убит, потому что из-за видения не сможет управлять собой. Нет, не из-за видения. Из-за безумия.

— Простите меня, — выговорил Рэм. — Я пытался отыскать внутреннее святилище. Я очень устал. Голова кружится...

Темные глаза жрицы встретились с его светлыми, и мгновенно он понял — так отчетливо, как если бы та сама сказала ему об этом, — что она не поверила его словам. Она все знала, и мужчины у нее за спиной тоже знали, что он одержим. Висы переняли у людей Равнин их дар мысленной речи. Неужели она заглянула внутрь его черепа?

— Ты хотел найти Святилище богини? — переспросила она.

— Оно хорошо спрятано.

— Я покажу тебе.

Рэм заупрямился. Его мутило, в мозгу мгновенно всплыли все суеверия, а в душу закрался смутный страх.

— Нет.

— Идем, — сказала она, и его глаза последовали за ней, хотя он сам не двинулся с места.

Она подошла к гладкой стене меж тремя галереями, опустилась на колени и склонилась, словно хотела поцеловать камень. Тяжелая глыба задрожала, часть ее медленно откинулась назад. Оттуда хлынул поток света. Значит, здесь был такой же механизм, как и в дверях, пусть и не столь послушный. Возможно, на стене все-таки имелись какие-то знаки, понятные тем, кого учили распознавать их.

Ему больше не хотелось войти в их храм. Слишком долго он метался в лабиринте и слишком дорого это обошлось ему. И все же, наверное, у него не было выбора.

Рэм зашагал следом за жрицей, а два жреца, точно стражи, двинулись следом за ним. Возможно, несмотря на все это действо, он совершил святотатство, и они намерены покарать его. Неожиданно ему пришло в голову, что он ожидает наказания в каждом закоулке своего жизненного пути, ожидает и больше не протестует против этого — и, возможно, здесь кроется его роковая ошибка.

Открывшаяся часть стены образовала наклонный мостик, который соединился с пролетом ведущих вверх ступеней. На самой его вершине открылась арка, из которой и лился свет.

Жрица скользила перед ним. Встав под аркой, она превратилась в темный силуэт, потом отступила в сторону и исчезла из виду. Рэм двинулся к арке.

Сердце храма, о чем можно было догадаться по бесконечным поворотам, было круглым. Там не было никаких колонн — и опять-таки никаких украшений. По всему периметру пола из отверстий вырывались струи огня вулканического вида и явно искусственного происхождения. Они озаряли высокие своды огромного черного зала и рассыпали каскады бликов по самому полу, выложенному невиданной мозаикой. Цвета переливались, сплетаясь один с другим, точно нити в замысловатом узоре; тут и там вспыхивали драгоценные камни. Казалось, здесь изображены мириады легенд и снов — фигуры людей и зверей, крылатые твари, колесницы, корабли и несущиеся по небу золотые звезды. Он окинул это великолепие взглядом и тут же забыл о нем. Ибо здесь было еще кое-что, захватившее все его внимание.

В дальнем конце просторного зала на фоне золотого занавеса резко выделялись четыре черных колонны. Отсекая от зала область в форме полумесяца, занавес был не менее шестидесяти шагов в длину, а в высоту неизмеримо больше. Он сбегал вниз тяжелыми складками, и отблески огня, игравшие на нем, превращали его в поток раскаленной лавы. Он состоял из чешуек чистейшего золота, из бесчисленных тысяч таких чешуек. При взгляде на него переставал беспокоить вопрос, куда ушли щедрые пожертвования Висов.

— Все храмы Равнин были устроены подобным образом, — подал голос один из жрецов.

— И столь же изысканно убраны? — в изумленном гневе бросил Рэм.

— Да, века назад, — ответила женщина. — Столь же изысканно, даже еще изысканнее.

— А что там, за этим занавесом? — спросил Рэм.

— Там Она.

— Ваша богиня, — он пожал плечами, чтобы унять дрожь.

— Анакир.

Внешний храм и все эти галереи были лишь уловкой, защитной мерой. Никто не смог бы попасть сюда без приглашения. И все же они зачем-то привели его сюда, ибо почувствовали в нем нечто запредельное. Он должен сопротивляться — или утратит себя. Эта мысль заставила его поморщиться, ибо была нелепой. Но странное чувство никак не проходило. Рэм уже собрался уйти, когда заговорил один из мужчин у него за спиной — тот, который до сих пор ни разу не нарушил молчания.

— Пройди по мозаике, — сказал он негромко. — Когда твои ноги ступят на летящих драконов, занавес откроется.

— Опять хитрости. И все для того, чтобы поразить легковерных?

Скрытая капюшоном голова жреца поднялась. Глаза, взглянувшие прямо в его собственные, оказались одного цвета с чешуйчатым занавесом.

— Только логика, — возразил человек с Равнин. — Приблизившись к Ней так сильно, ты выражаешь желание увидеть Ее. Но нельзя увидеть Ее сразу же и видеть все время. Как тогда мы сможем помнить, что есть Она, и для того, чтобы приблизиться к Ней, нужно очень этого захотеть? То, что дается легко, никто не ценит.

Рэм снова обернулся и оглядел занавес. Его роскошь и переливы пламени на его чешуях притягивали против воли.

Он не искал на мозаичном полу никаких драконов, но, должно быть, наступил на них шагов за двадцать до занавеса — тот улетучился, подобно сверкающему ветру. Меж двумя центральными колоннами возвышалась статуя, и это зрелище остановило его, точно удар.

Статуя была совсем небольшой, всего раза в три выше, чем он сам. Может быть, лишь самую чуточку больше. Ее красота, совершенство всех ее черт заставляло забыть, что Она всего лишь изваяние. И при этом Она была причудливой, нечеловеческой и грозной. Было странно думать, что люди и прочие существа мира могут считать Ее своей матерью. (Он криво усмехнулся, вспомнив, какая мать досталась ему самому.)

У ее подножия — явное потакание слабостям второго континента — в бронзовом корыте, точно вода, колыхались змеи. Они свободно заползали туда и покидали его сквозь отверстия, ведущие в их норы под полом. Их золотые чешуйки мерцали точно так же, как крупная чешуя на занавесе и как извивающийся кольцами хвост богини, ибо ниже пояса Она тоже была змеей. Восемь Ее рук были в традиционной манере подняты вверх или простерты вперед. Он не знал, что они означают, но некоторые из них казались милостивыми, а другие — жестокими. Ее глаза, казалось, встретились с его глазами. Светлые глаза Равнин.

Возможно, в его жилах тоже течет немного Равнинной крови — но тогда Лики непременно гордилась бы этим. Для него же не было никакой разницы.

Ему случалось мельком видеть образы этой богини в храмах Ашары в Истрисе и Иоли, но они очень отличались от изваяния, которое сейчас высилось перед ним, невзирая даже на то, что рыбий хвост Ашары превратился в хвост водяной змеи. Да и ваткрианская, и вардийская Ашкар тоже не вполне походили на эту статую. И все же, когда Рэм увидел Анакир эм Анкабек, слепленную с Повелительницы Змей, таинственного божества Равнин-без-Теней, в глубине его души поселилась уверенность в том, что он уже видел Ее, безмерно давно и очень далеко. Может быть, даже до своего рождения.

Выше площадки, к западу от храма, красные деревья уступали место дубам, меж которых проглядывало синее море нескончаемого дня. В траве стояла небольшая статуэтка Анакир, явно сделанная чьей-то неопытной рукой. Перед Ней не было никаких приношений, ибо они были на Анкабеке, и Она ни в чем не нуждалась.

С тех пор, как его отпустила лихорадка, Кесар почти все время спал. Жрецы приходили и уходили, как дни и ночи. Рэм дежурил у двери или где-нибудь поблизости, если только Кесар сам не отсылал его прочь. Оставалась только Вал-Нардия. Проснувшись прошлой ночью, Кесар обнаружил, что она сидит на низкой скамеечке, измученная и забывшаяся сном. Ее голова покоилось рядом с ним на его подушке. Раньше их объединяла лишь их кровь — брата и сестру. Теперь, все так же оставаясь братом и сестрой, они вместе приходили сюда посмотреть на гладь моря. У него было время, чтобы спокойно выздоравливать. Перед отъездом он приказал двум своим кораблям вместе с командами оставаться в Тьисе, где они и сами рады были остаться, восхваляемые и обожаемые, хотя городу, пожалуй, уже не суждено было оправиться от пережитого. А пока требовалось время, чтобы гонцы добрались до Истриса — тот, которого он отправил к королю, и другой, отправленный с иными целями, на следующее утро после нападения змеи.

Вал-Нардия, сейчас еще бледнее, чем Кесар, сидела рядом с ним. С глазами, устремленными на океан, она вслух вспоминала об их детстве, проведенном в Истрисе, о старой башне в нижних садах, с которой они смотрели на далекую гавань, о вылазках в холмы. И о летнем Празднике Масок пять лет назад, когда они нашли друг друга в огромной толпе и мгновенно узнали один другого. Кесар прихлебывал из фляги разбавленное водой вино и ел фрукты, которые она уговаривала его попробовать. Он купался в ее любви, позволяя ей видеть лишь слабость, которая уже почти покинула его, и ничего больше. А она — он сознавал это — позволяла ему вводить себя в заблуждение.

Но, говоря об Истрисе, она вдруг, точно случайно обмолвившись, упомянула о его отъезде — и тут же побледнела еще сильнее.

— Когда ты сможешь вернуться без опаски? — спросила она. — Неужели в Кармиссе тебе постоянно придется бояться за свою жизнь?

— Я всегда за нее боялся. Именно так мне удалось избежать куда худших вещей, чем та змея. Но я предвидел это — морское сражение с закорианцами, попытку убийства... Понимаешь, Улис, рано или поздно такие вещи должны были случиться. И очень важно быть готовым к этому.

— Значит...

— Значит, мои люди в столице шепнут кое-что кому надо. Пойдут слухи. Мой героизм будет у всех на устах, и вероломство, которым мне отплатили за него — тоже. Когда я вернусь, под копыта моих скакунов будут бросать цветы, и король не осмелится снова покуситься на меня.

— Я стану молиться Ей, чтобы все так и случилось. И чтобы Она хранила тебя.

— В Тьисе богиня стала его оружием против меня. Ее меч, Ее змея.

— В этом виноват он, а не воля богини, — Вал-Нардия в замешательстве отвернулась от брата. — Ты уверен, что это был король?

— А кто еще?

— Какой-то другой недоброжелатель.

— Ты думаешь, у меня их столько, что я могу выбирать?

— Твое честолюбие пугает меня, — сказала она тихо. — И не оно одно. Это оно наживает тебе врагов. Почему ты не хочешь измениться?

Она ступила на опасную тропинку, и Кесар уклонился от ответа — лег на траву и заявил, что у него разболелась голова.

Потом, уже начиная дремать рядом с нею, он проговорил:

— Я рад, что ты уехала сюда. Здесь тебе ничто не угрожает, а там тебя могут использовать для воздействия на меня. Ты — мое единственное уязвимое место.

— Ты пожертвуешь мной точно так же, как всем остальным, — сказала она отстраненно, без малейшей обиды или негодования.

— О нет, — возразил он. — Только не тобой.

Не тобой...

Кесар пробыл на Анкабеке десять дней, когда из Кармисса пришла лодка. Уже совсем стемнело, и на небе рдела Звезда. Из деревушки прибежали мужчины, и прибывший ступил на прибрежный песок, пристально глядя на них.

— Меня прислал к принцу Кесару эм Ксаи король Сузамун.

Эта маленькая ложь помогла незнакомцу в конце концов оказаться в храмовом приюте, в той бедной хижине, где сейчас стоял Кесар, исцелившийся и грозный в тусклом свете коптящего фитиля.

— Добрый вечер, Третий.

Прибывший, один из десятка Третьих гвардии эм Ксаи, отсалютовал.

— Мой лорд, у меня новости для вас.

Солдат принялся рассказывать. Принц и сержант его гвардии редко доверяли подобные вещи бумаге. Когда доклад был закончен, выражение лица Кесара совершенно не изменилось. Разумеется, удивляться тут было нечему. Все шло по плану. Всадники, не останавливаясь и меняя скакунов на свежих, проделали обратный путь вдвое быстрее. Свое дело они сделали лучше некуда. Висская часть Истриса только и говорила, что о нем. Вернуться сейчас было столь же мудро, как прежде — скрываться.

— А корабли в Тьисе?

— Получили приказ возвращаться. Капитаны и несколько избранных людей приняли в подарок от правителя колесницы и зеебов и по суше отправились к самой юго-восточной деревушке на истрисско-иолийской дороге. Там они будут ждать вас.

— А после этого въедут со мной в Истрис, — прибавил Кесар, широко усмехаясь.

Корабли идут слишком медленно. Нельзя допустить, чтобы его триумфальное возвращение в столицу запоздало или было испорчено. Эти придирчивые светловолосые слизняки-полукровки, дрожавшие на своих кораблях, которые слишком перетрусили, чтобы сражаться, зато потом мямлили что-то о правах рабов — пусть плетутся по улицам позади него, с его калинксами и собаками. И пусть все кармианцы-Висы видят его и слышат о нем!

— На рассвете мы поплывем обратно. Где спят гребцы?

— На берегу, мой лорд.

— Можешь остаться в этой хижине. Разделишь ее с Девятым. Уверен, что он не станет возражать.

Солдат отступил в сторону, Кесар вышел в дверь и направился вверх по склону, к храму. Озадаченный, номер третий решил, что принц отправился возносить благодарность Ашаре.

Маленькие металлические диски на ветвях деревьев трепетали, издавая еле уловимое зловещее гудение, от которого все волоски у него на коже вставали дыбом.

Он миновал огромные храмовые двери и зашагал вдоль черной стены. Во время их бесконечных разговоров сестра как-то ненароком упомянула о том, где живут послушники. И так же, словно ненароком, по мере того, как его здоровье улучшалось, она проводила с ним все меньше времени.

Вскоре в стене показалась арка. Он прошел сквозь нее во внутренний двор. Над дверью, коптя, неровным пламенем горел единственный факел, вставленный в какой-то розоватый камень. Ветер над морем окреп. Завтрашнее плавание могло стать нелегким испытанием.

Кесар постучал в дверь. Решетка поднялась, и в тусклом сиянии светильника показалось смуглое лицо.

— Кто здесь?

— Принц Кесар эм Ксаи. Я пришел попрощаться с сестрой. Впустите меня.

— Вам нельзя внутрь.

— Или ты меня пустишь, или я выломаю дверь.

— Это священное место.

— Так пусть оно таким и останется. Не стоит осквернять его насилием.

Послышалось перешептывание, и лицо за решеткой исчезло. Кесар ждал. Сила, которая переполняла его и не потерпела бы отказа, похоже, была уверена, что в конце концов отказа не будет. Через минуту до него донесся скрежет засова, и дверь открылась.

Он ступил в сумрачный коридор и тут же ощутил на своем запястье бесплотную руку. Оглянувшись, он увидел женщину с Равнин, причем, судя по ее виду, чистейших кровей. Ее узкая ладонь прикрывала огонек свечи от ветра, рвущегося в приоткрытую дверь.

— Вы увидите Вал-Нардию. Она здесь. Следуйте за мной.

Он так удивился, что едва не рассмеялся. Слишком уж они наивны — или куда более хитры, чем он думает.

Кесар пошел за женщиной и огоньком — оба были бледными и в этих мрачных коридорах казались призрачными. Они тянулись с милю — извилистые, как змеи, с уклоном то вверх, то вниз, и все, как один, лишенные освещения. Время от времени свеча выхватывала из тьмы какое-то ответвление или дверную нишу. Он заподозрил, что весь этот мрак предназначен для того, чтобы сбивать с толку незваных гостей или непосвященных посетителей вроде него.

Женщина резко остановилась. Они стояли перед еще одной дверной нишей.

— Это келья Вал-Нардии, — обернулась к нему жрица. — Она рядом, в святилище. Не стоит тревожить ее. Ее медитация скоро закончится. Она вернется и сама найдет вас.

На миг он заподозрил, что это какая-то хитрость, но потом жрица сказала:

— В этих стенах наверху есть щели, выходящие в небо. В предрассветных сумерках здесь будет сносная видимость, и принцесса сама сможет указать вам дорогу.

Ее невозмутимость заставила его приподнять бровь.

— Вы полагаете, что я проведу здесь всю ночь?

Она лишь взглянула на него. Лицо ее было непроницаемо. Только желтые глаза придавали ему какой-то цвет, да еще фиолетовый камень во лбу — Змеиное Око, камень богини.

— Вообще-то я намерен покинуть остров еще до рассвета, — произнес он.

— Тогда она зажжет вам фонарь.

Внезапно Кесар рассмеялся.

— Сколько вы хотите за это? Или просто нужно принести что-нибудь в дар храму?

— Мой лорд, — отозвалась жрица, — единственный дар, который требуется, будет принесен.

— Сплошные загадки. Так сколько?

— Мой лорд, — повторила жрица, ничего более не прибавив. Он увидел, как она склонилась над огоньком, и услышал змеиное шипение — она задула свечу. В непроглядной тьме он не видел и не слышал, как она ушла. Из щелей наверху, если они и были, не просачивалось ни капли света. Должно быть, луна и Звезда стояли на другой стороне неба.

Кесар нащупал дверь и почувствовал, как она подалась. В комнате горел светильник, и он вошел, захлопнув за собой дверь, точно желал отгородиться от тьмы, стоящей за ней. Этот разговор разозлил его. Он огляделся и сейчас же заметил занавешенный проход. За отдернутым занавесом оказался еще один неосвещенный коридор, ведущий, судя по всему, в то самое святилище, о котором упомянула жрица. Выругавшись, он снова задернул занавес и принялся разглядывать пустую комнату.

Маленькая и строгая, она показалась Кесару некрасивой. В углах лежали и стояли вещи Вал-Нардии — сундуки, которые он видел в день ее отъезда из Истриса, ларец элирианской эмали и скромный плащ, который она носила здесь. Постель была узкой и низкой. На подушке лежал увядший цветок, который он сам накануне воткнул ей в волосы. Кесар поднял его. Тот еще сохранил остатки аромата, но теперь от него больше пахло Вал-Нардией, и он смял его в руке.

До него донесся шелест занавеса — и протяжный вздох.

Кесар обернулся. Она была боса и обходилась без свечи в этой темноте. Сейчас вид у нее был полуослепленный — то ли светом в комнате, то ли им самим.

— Как ты здесь оказался? — спросила она.

— Твои жрицы пустили меня. Я пришел попрощаться. Завтра на рассвете я отплываю.

— Но... — выговорила она растерянно. В отличие от лица жрицы с Равнин, на прекрасном лице Вал-Нардии можно было читать, как в раскрытой книге. Она бежала сюда в поисках убежища, но ее убежище оказалось с ним заодно. Ее предали.

— В этой комнате нет окон, — сказал он. — Отсюда не видно неба. И звезд. Даже Застис.

Она шагнула к нему.

— Ты должен уйти. Сейчас же.

— Когда ты верила, что я могу умереть, то была полна горя и страха. А теперь вышвыриваешь меня отсюда, может быть, на смерть, словно куклу, которая тебе надоела. Неужели ты так и относилась ко мне все эти годы, с самого детства? Я был для тебя игрушкой. Удобной и полезной. Деревянной или тряпичной.

— Нет, — прошептала она. — Это ты так относишься ко мне, — ее медовые глаза расширились. — Как к чему-то полезному. К восхищенной рабыне. Это ты играл со мной. Ты пользовался мной в своих целях.

— Что ж, тогда я воспользуюсь тобой и сейчас, — произнес он. — А ты, Вал-Нардия, воспользуйся мной.

Она открыла рот, и он понял, что сейчас оттуда вырвется крик. Но прежде чем она успела издать хотя бы звук, он одним прыжком преодолел расстояние, разделявшее их, и схватил ее. Ни газовое платье, в которое она была одета, ни рубашка под ним не были для него препятствием. Ему казалось, что он чувствует все ее тело до мельчайших подробностей, как будто оба они уже обнажены. Руку, зажавшую ей рот, он убрал, и ее место заняли его губы. Она принялась отбиваться, как в прошлый раз, но сейчас намного более яростно. Даже пыталась укусить его — за губы, за язык, сражавшиеся с ее губами. Но это ни к чему не привело — она просто не могла заставить себя причинить ему боль, даже сейчас. Его охватила пронзительная жалость к ней, но эта жалость тоже была любовью. Он отстранился от ее губ, боясь, что вот-вот разрыдается. От его поцелуя у нее перехватило дыхание, и сейчас она вряд ли смогла бы закричать. Кроме того, кто здесь может услышать ее?

Ее руки продолжали колотить его по груди, царапать его. Она вцепилась ему в волосы, попыталась разодрать горло, но снова не смогла пересилить себя. И все это время она продолжала повторять слова мольбы и протеста — нет, нет, нет — перемежая их с его именем, он же повторял ее имя или детское прозвище — Улис. Это превратилось в литанию, бесцельную и лишенную всякого смысла.

Он поднял ее на руки, отнес к убогой кровати, положил на постель и сам лег рядом.

Ее плоть мгновенно отозвалась в мучительной агонии Застис. Он и сам не заметил, как одну за другой расстегнул застежки ее платья, распустил грубую шнуровку. Нашел ее груди, накрыл их ладонями, касаясь, пробуя их на вкус, упиваясь их сладостью. Она все еще отбивалась, хотя ее руки хватались за него, словно она была утопающей. Но он безжалостно втолкнул ее обратно под воду и сам пошел ко дну вместе с нею. Комната казалось алой от ее волос, шелковистых, как лепестки улиса — не только на голове, но и между бедер тоже.

Когда он взломал последние врата, ее глаза широко раскрылись, встретившись с его глазами. Пальцы сжали его плечи, губы жадно приникли к его губам, позабыв наконец все слова. Почти мгновенно она превратилась в водоворот, затягивающий его в свою бездонную глубину, растворяющий его. Она закричала, громче и громче, исступленно, нескончаемо. Казалось, она умирает в его объятиях, но где-то там, в ее смерти, была и его смерть тоже. Он отпустил ее, но ее суть осталась с ним — теперь уже навсегда.

В мертвой тишине, наступившей после, он усмехнулся, ощущая под собой ее волосы, ее тело, и подумал, что это еще одна его победа, причем весьма убедительная.

4

Первый из наследников Сузамуна, старший законный сын, проснулся на ложе любви и толкнул девушку, лежащую рядом с ним.

— Что это еще за шум?

Девушка не знала. Не смогла ответить на этот вопрос и вторая, когда он толкнул ее.

Принц Джорнил встал с кровати в страшном бешенстве. И отец, и мать его были шансарцами, но, рожденный и выросший в Кармиссе, Лилии океана, он превратился скорее во вьющееся растение, чем в дерево. У него не появлялось даже минутных сомнений в себе или своем будущем. Сбить с него спесь мог лишь отцовский гнев.

Он встал, безупречно красивый в утреннем золоте, льющемся из окна, и, не веря своим ушам, прислушался к реву, доносившемуся с улицы. Он ничего не мог понять. Этот шум не имел к нему никакого отношения.

Когда слуга доложил Джорнилу, что это гул толпы, собравшейся полюбоваться на возвращение принца эм Ксаи в Истрис, наследник громко рассмеялся.

Нанятые распространители слухов отлично отработали свою плату. Потом в игру вступили настоящие слухи, искусно переплетенные с истиной. Став лагерем на восточных холмах над городом, возвращающиеся герои задержались, отправив вперед гонца, чтобы тот привез им лучшие наряды для пышного въезда в город. Каким-то образом принцу Кесару удалось убедить всех, что Сузамун одобрит торжественную встречу победителей, а про один погибший корабль никто даже не вспомнит. Он был умен, поэтому три его капитана со своими офицерами тоже считали себя умными, и убедить их не составило никакого труда.

На самом же деле Сузамун эм Шансар отнюдь не собирался привлекать всеобщее внимание к их подвигам. Получив новости от гонца, которого послал Кесар, король приготовил вялую одобрительную речь, которую должен был зачитать перед Советом лорд-правитель. Сам король собирался спустя какое-то время лично принять принца эм Ксаи, поблагодарить его, кинуть подачку в виде какого-нибудь незначительного дара и мягко, с великодушной краткостью, распечь за потерянную галеру. Что же до въезда в Истрис, то Кесар с двумя десятками своих людей были вольны въехать в любое время. Корабли тоже могли свободно войти в гавань.

Вся эта затея была театральной, придуманной лишь ради того, чтобы выказать заботу Сузамуна о чистоте берегов. Сам он считал опасность, исходящую от Вольных закорианцев, меньшей, чем та была на самом деле — иначе отправил бы сражаться с ними своих капитанов на кораблях, построенных в Шансаре, и под командованием своего брата Уля.

Но Сузамун не принял в расчет висскую часть Истриса. Да, шансарцы тоже питали слабость к действам, но то были действа иного рода, зачастую магические или мистические, почти всегда символические. Из неважных событий редко раздували что-то большее. Когда толпы выходили на улицу встречать короля с охоты, Сузамун не понимал, что люди радуются самому событию, нарушающему размеренный ход вещей, а вовсе не его венценосной особе.

К тому же все упиралось в организацию. Люди начали выходить на улицы еще на рассвете: имелось положение, по которому улицы должны быть свободными, поэтому толпа собиралась по обеим их сторонам. Женщины, собиравшие и покупавшие цветы, сплетничали о лорде, которому собирались их бросить. И были другие, которые с самого начала говорили: наконец-то появился темноволосый человек, который защитит их честь и безопасность.

К полудню нетерпение достигло предела. Люди все прибывали и прибывали, ими уже были заполнены все улицы и проспекты от Белых ворот Истриса до самого дворца. Вытащенные из сундуков знамена развевались, свисая из окон. Лоточники продавали длинные цветные вымпелы, колокольчики и визгливые дудочки вперемешку с вином и сладостями. Лишь храм Ашары, последний бастион на пути к дворцу, казалось, не проявляет к происходящему ни малейшего интереса.

Через несколько минут после полудня начали разноситься слухи о приближении шествия.

И сразу же за этими глашатаями со стороны Иолийской дороги в Белые ворота въехал принц эм Ксаи, со всех сторон окруженный своей процессией.

Первыми шли барабанщики — шестеро, в вороненых кольчугах, задавая бодрый ритм. Прямо за ними двигались музыканты, играющие на бронзовых горнах и трещотках, а следом за ними несли высоко поднятое знамя с Лилией Кармисса. Затем, соблазнительно покачивая бедрами, шли две девушки, едва ли не единственной одеждой которых были цветные ленты, с лилиями в волосах. Они вели на веревках, свитых из цветов, двух черных кастрированных бычков, тихих и смирных. Толпа быстро уловила намек, хотя, возможно, тут не обошлось без помощи.

— Вольный Закорис! — поднялся крик.

Вольный кастрированный Закорис, идущий на поводу у нежной Лилии. Девушки кокетничали с толпой, то и дело заливаясь румянцем. Они были местные и получили за этот выход столько, сколько им и во сне привидеться не могло. Бычков тоже нашли у местных крестьян.

Проехал десяток верховых солдат, за ними прошли еще двое, несущие гордо развевающееся знамя с гербом Кесара — золотой саламандрой на алом фоне. Одобрительный ропот сменился горячими приветственными криками. Толпа принялась выкликать его имя, точно так же, как во время морского боя в Тьисе: «Эм Ксаи! Эм Ксаи!»

Они уже видели его, стоящего на бронзовой колеснице. Сегодня он был одет в темно-красное — цвет вина, при помощи которого он обманул и перебил пиратов. Зеебы в его упряжке были черными, совсем как его волосы. Несмотря на гул, он превосходно удерживал своих скакунов в повиновении, к тому же одной рукой. Вторая почти праздно лежала на поручне колесницы, небрежно сжимая хлыст с золотой рукояткой. Все символы были точными. Лишь немногие не уловили их, хотя большинство и не смогло бы облечь их в слова. Поза, исполненная непринужденной силы и изящества, и воинственная мужественная красота, которой дышал Кесар, окруженный своими людьми в черных доспехах, вызывали ощущение, что ему подвластно все в этом мире. Образ короля. Короля Висов.

Толпа впала в неистовство, и цветы посыпались на него дождем.

Время от времени он поворачивался, благодаря их легким поклоном. В нем не было ни несдержанности Сузамуна, ни прикрытого фальшивой улыбкой презрения его наследников. Кесар был совсем иным. Его учтивость и исходящая от него уверенность покоряли. У всех было ощущение, что их заметило — и по праву — какое-то божество.

Таково было воздействие, оказываемое Кесаром на людей. Он осознавал его и пользовался им искусно и беззастенчиво, ибо ему пришлось терпеливо ждать такой возможности.

За Кесаром скакали еще двадцать гвардейцев — все Вторые и Пятые из сотни. В общей сложности в этой процессии шествовало почти сорок его солдат.

Герои с кораблей, ехавшие следом, были разодеты куда пышнее и, разумеется, мгновенно вызвали в толпе небывалое оживление. Но они отчетливо ощущали привкус уксуса в этом меду. Даже светловолосый и темнокожий капитан, носивший, как множество других, имя Ральднор и ехавший на дорогом скакуне, знал, что не он сегодня герой дня.

Когда принц добрался до храма Ашары, толпа уже была вне себя, и за одуряющим запахом раздавленных цветов никто не заметил того, что над священной террасой не поднимаются дымки курений.

Эм Ксаи ступил на площадь, и люди бросились к нему. Его гвардия добродушно сдерживала их, ибо никто не хотел ничего дурного, желая лишь приблизиться к своему кумиру.

Черных бычков на цветочных веревках подвели через площадь к храму и заставили подняться по ступеням. За ними последовали принц с гвардией, а следом хлынула толпа.

Жрецы, которые подглядывали в глазки, явно встревожились, но никто из них не вышел навстречу.

Кесар стоял, безупречно владея собой, в спокойном ожидании, всем своим видом показывая, что здесь нет его вины, и он не придает этому особого значения. Однако толпа разразилась криками по адресу служителей богини. В конце концов один-единственный взволнованный жрец поспешно сбежал с крыльца и тут же был встречен оскорбительными аплодисментами. Он был шансарцем, по крайней мере, вполне шансарцем, чтобы выполнять строгие ограничения храма Ашары.

Он поспешил к Кесару. Но прежде чем жрец успел хоть что-то сказать, Кесар заговорил своим хорошо поставленным голосом:

— Я здесь для того, чтобы перед лицом всех этих людей принести жертву богине в благодарность за мою победу в Тьисе.

Жрец огляделся, принял какое-то решение и убежал.

Толпа зашумела, протестуя, потом умолкла, с нетерпением ожидая, что же предпримет Кесар.

Тот немного поколебался, точно в раздумьях, а затем направился прямо к мраморному алтарю на террасе. Он ничего не сказал, но, повинуясь движению его руки, черные бычки пошли к нему. Теперь их вели мужчины, а девушки куда-то делись.

Кесар вытащил нож. Лезвие было отточено до бритвенной остроты — он ожидал подобного исхода. Молниеносно, с поразительной и грозной точностью он взмахнул рукой, одним ударом перерезав оба бычьих горла.

Кровь хлынула густой алой струей. Огромные головы повисли, черные тела забились в агонии и почти одновременно рухнули на землю. Вымокшие в крови цветочные гирлянды расплелись, пачкая ступени алым. Но Кесар оказался настолько быстр, что на его великолепный наряд не попало ни капли. Даже его руки остались незапятнанными.

Так приносили жертвы короли — века назад, в далеком прошлом...

Жрец, всего-навсего побежавший за помощниками, выскочил на террасу вместе с собратьями. Но в нем уже не было никакой надобности.

Король, обнаженный, если не считать набедренной повязки, только что закончил упражняться на мечах и шел принимать ванну. Именно в это время и в таком виде он намеревался принять Кесара. Это было важно, ибо короля давно так не оскорбляли. Было совершенно необходимо, чтобы молодой человек в темно-красном прочувствовал всю меру этого оскорбления.

— Ну, — обратился к нему Сузамун, в конце концов небрежно позволив рабу набросить ему на плечи мантию. — Каковы будут твои объяснения?

— Объяснения чего, мой повелитель? — Кесар эм Ксаи воззрился на короля с безграничным недоумением.

— Твоего пышного шествия по моим улицам, вот чего.

— Мой повелитель, вы позволили нам войти, когда нам будет угодно. Ваши подданные решили поприветствовать нас от вашего имени.

— От моего имени? Да вы вели себя так, будто снова завоевали Закорис, а не потопили горстку каких-то жалких лодок!

— Семь кораблей, мой повелитель.

Сузамун завернулся в мантию, сел и глотнул вина. Больше никому выпить не предложили. В комнате хватало народу, с интересом наблюдавшего за этой сценой. Старший сын короля, принц Джорнил, жевал инжир и разглядывал наряд Кесара. Как почти месяц назад его отец позавидовал калинксам, так теперь сын возжелал этот изысканный костюм. Джорнила выводил из себя тот факт, что человек, у которого не было никаких доходов (и который ничуть не заслуживал их иметь) мог позволить себе таких портных и такую ткань — шелк, похожий на тончайшую, искусно выделанную кожу.

— Семь кораблей, — повторил король. — Ты хочешь сказать, что у тебя не двоилось в глазах?

Повисла долгая пауза. Оскорбительный вопрос явно требовал ответа.

— Их было семь, мой повелитель, — твердо сказал Кесар. — Если вы не доверяете моим подсчетам, спросите у капитанов, которых сами назначили. У Лиоса или Ральднора эм Иоли.

— Не собираюсь ни о чем у них спрашивать. Я лишил их своей милости. Вместе с тобой.

Снова повисла долгая тишина. Кесар не поднимал глаз, отчетливо сознавая, что может увидеть в них Сузамун.

— Прошу прошения, мой король. Когда вы посылали меня в Тьис, я счел, что с вашего благословения еду добыть себе немного славы.

— Вот как? Тогда тебе следовало дождаться, когда я прикажу тебе это. Тебя, висская собака, послали сжечь кучку мусора в море. Не более того.

По комнате пробежал слабый шепоток. Сузамун поднял глаза, точно призывая дерзких говорить громче, и все смолкли.

До дворца дошли слухи, ходившие по улицам: якобы Кесар был послан в прибрежный городок благодаря проискам какого-то недоброжелателя, весьма высокопоставленного, который позавидовал ему. Лишь искусство жрецов Анкабека спасло принцу жизнь.

То, что король не упомянул о пребывании Кесара на Анкабеке, тоже очень бросалось в глаза.

Кесар молчал. Он ждал, когда король поймет, что его немилость в данном случае отдает низостью. Но тот не понял — или не захотел понять.

— Ты вступил в мой город, как молодой леопард, — бросил Сузамун эм Шансар. — Теперь ты уползешь обратно, как мышь. Немедленно отправляйся в свое имение в Ксаи.

Кесар поднял голову, и его глаза сверкнули, точно занесенные ножи.

— Да, моя саламандра, — усмехнулся Сузамун. — Твой огонь погас.

Оборванец низко поклонился — уже в третий раз с тех пор, как вошел.

— Они продают пряди черных мужских волос, выдавая их за ваши, мой господин. Поэт сочинил превосходную хвалебную песнь и сейчас распевает ее по всему восточному городу. А женщины — хотя им-то никто ничего не платил — просто сходят с ума по вам, забыв про всех своих любовников...

— Хорошо, — отозвался темный силуэт в кресле. И добавил, обращаясь к другому человеку, к несказанной радости оборванца: — Заплати ему, сколько я говорил.

Когда наемник удалился, Кесар поднялся и наполнил стеклянный кубок водой. Для вина сейчас было совсем не время.

Его ошибка заключалась в недопонимании того, что он играет против полного болвана. Сузамун оказался настолько глуп, что не догадался сделать правильный ход — ход, который сложил бы все кирпичики один на другой...

Кесар глотнул горькой воды.

— Что там еще?

Сержант его гвардии передал ему какой-то пакет. Его открыли и проверили, после чего Кесар изучил содержимое.

— Третье любимое кольцо Ральднора эм Иоли. Знак любви?

— Лучший, чем если бы он написал об этом, мой лорд, — сержант оскалил зубы в усмешке.

— Согласен. Отповедь Сузамуна пришлась ему не по вкусу. Но вместо того, чтобы винить меня, он винит короля. Еще один дурак. Только, пожалуй, более удобный, ибо держит свои обещания. Твои люди готовы выезжать?

— Да, мой лорд. Одна пятая, как вы приказали. Те, кто прослужил вам дольше остальных.

— В Ксаи им не понравится. Впрочем, и мне тоже... Да, есть еще кое-кто. Один из Девятых, Рэм. Кармианец со светлыми глазами, у которого имеются приятели в Оммосском квартале.

— Знаю такого. Недавно мы отделали его Шкуродером.

— Отыщи его и прикажи выезжать. Король велел мне убраться из Истриса до рассвета.

За дверями поднялся какой-то шум. Часовой ударил копьем в пол. В следующий миг дверь распахнулась настежь. На пороге появился слуга и пропел по-шансарски:

— Первый наследник волей Ашары, принц Джорнил Истрисский.

Джорнил быстро проскочил мимо него и вошел в комнату.

Кесар глянул на него. Джорнил ответил ему таким же взглядом. Тусклый вечерний свет ласкал его, точно влюбленная женщина. Дверь за его спиной закрылась.

— Польщен, — отрывисто бросил Кесар. — Вы явились помахать мне на прощанье?

— Я явился приказать тебе оставить здесь это одеяние, когда ты будешь уезжать.

Секунду Кесар недоуменно глядел на него, потом внезапно рассмеялся. Он взял еще один кувшин с вином и сделал знак сержанту. После того, как дверь закрылась в третий раз, Кесар налил вина наследнику Сузамуна.

Джорнил отставил чашу из дымчатого стекла, даже не пригубив.

— Берите, — подбодрил Кесар. — Неужели вы опасаетесь, что я что-то подсыпал туда?

Джорнил просиял. Это было сказано на языке Висов. Несмотря на то, что слуга объявил о его приходе по-шансарски, Джорнил с большим трудом разговаривал на языке своих предков.

— Нет. Но мне не нравится твое вино.

— Оно с виноградников Кармисса.

— В самом деле? Однако вернемся к одежде.

— Разумеется, мой принц, — отозвался Кесар, взявшись за застежку туники. — Прямо сейчас?

— О, можешь просто оставить ее здесь. Я пришлю за ней кого-нибудь.

— Прикажите хорошенько выстирать ее. Я проехал в этом по меньшей мере три мили.

Джорнил поднял чашу с вином, оглядел ее, снова отставил.

— А правда ли то, что говорят? Что мой отец пытался убить тебя?

Кесар задумался.

— Это не так. Но мне интересно, откуда вы взяли, что кто-то об этом говорит?

— На улицах только об этом и болтают. Ядовитая змея в Тьисе...

Кесар рассмеялся. Джорнил засмеялся тоже, хотя и не собирался делать этого.

— Так, небольшая рана в бою. Никакая не змея. И совершенно не вижу, зачем Сузамуну убивать меня, — добавил он, — если в его власти услать меня в Ксаи и обречь на смерть заживо. Это куда хуже.

Джорнил, который не очень-то любил Кесара, но тем не менее неодолимо к нему тянулся и с самого детства регулярно завидовал ему как проклятый, изумленно фыркнул.

— Я могу приехать навестить тебя там.

— Ради богини, не делайте этого. Приезд члена королевской семьи в Ксаи убьет вашего отца на месте. Не стоит. Лучше помните обо мне здесь. Носите мой наряд вместо меня. Говорят, в эту краску добавили кровь тринадцати девственниц, чтобы добиться нужного оттенка.

Разрываясь между доверием и насмешкой над застийским возбуждением, Джорнил поднял чашу с кислым молодым вином и осушил ее.

Ксаи находился на равнине к юго-западу от Кармисса, очень далеко от столицы. Путь туда занимал от пятнадцати до семнадцати дней, в основном из-за скверных дорог или вообще полного их отсутствия. Постоялые дворы там тоже были скверными или вообще отсутствовали. Стада диких зеебов носились по плоской равнине, как будто сами не желали где-то задерживаться. На землях поместья ютились две деревеньки. Сама усадьба была настоящей развалиной. Островки тропического леса, плавающие в заболоченном озере, придавали дому особую атмосферу и запах.

В детстве Кесар провел в этом забытом богами месте вполне достаточно, чтобы отдавать себе отчет, как сильно ненавидит его.

Он метался в своем заточении, как раненый лев. Ночами, а время от времени и в ослепительные дни, Застис овладевала им, заставляя искать облегчения у жалких женщин, бывших его собственностью. Он ездил верхом, упражнялся с оружием и пытался охотиться на этой бесплодной земле. Солдаты, которых он взял с собой, упивались дрянным местным пивом, а потом извергали его наружу, на все лады проклиная Сузамуна, Кесара и всех богов сразу.

Он пробыл там не меньше месяца, прежде чем получил известие. Оно пришло оттуда, откуда он его отчасти даже ожидал — от капитана-полукровки Ральднора эм Иоли.

Двенадцать дней спустя тот сам появился в Ксаи в сопровождении всего лишь троих человек. Добрый знак.

Они устроились на плоской крыше виллы, под навесом. Солнце клонилось к островкам леса на озере, стаи галдящих птиц то опускались на воду, то вновь срывались с нее.

— Я все больше и больше прозреваю, — с мягкой настойчивостью объявил Ральднор эм Иоли. — Нас просто использовали. Меня, моих товарищей-капитанов и вас, лорд принц. Нас собирались принести в жертву. А потом Сузамун послал бы кого-нибудь из своих фаворитов очистить моря от врагов, и тот прославился бы за наш счет. Мы, как те слуги, что пробуют угощения на королевском пиру, должны были умереть, испытав на себе силу яда.

Кесар еле заметно усмехнулся. По его знаку служанка вновь наполнила кубок иолийца.

— Так что ничего удивительного, что вместо награды нас ждало наказание, — продолжил эм Иоли. — Меня разжаловали из капитанов. И оштрафовали — оштрафовали, клянусь Ашкар, за то, что устроил недозволенное представление для толпы! — он сделал глоток. Кровь светлой расы досталась ему не из Шансара, а из Вардата, поэтому он назвал богиню вардийским именем. И это было очень кстати, поскольку можно было не опасаться, что в нем вдруг пробудится солидарность с земляками. — Сузамун что, совсем спятил?

Кесар пожал плечами.

— Король верит в превосходство своей желтой расы. Те, в ком течет смешанная кровь — пусть даже воплощенная в столь славных цветах, как у тебя — пятно на безупречной чистоте его народа. Признаюсь, что до Тьиса я не вполне осознавал это. А теперь, Ральднор, я гадаю, долго ли вообще мне осталось осознавать что бы то ни было.

— Значит, вы все еще опасаетесь за свою жизнь?

— Если я сгину в Ксаи, никто этого не заметит.

— Вы не правы. Столица до сих пор восхваляет вас, даже сейчас.

— Значит, я могу быть спокоен до тех пор, пока толпа помнит меня. А потом — возможно, еще одна змея.

— Он может дотянуться до любого из нас.

— Безусловно.

Они снова выпили. Ральднор эм Иоли грохнул о стол пустым кубком.

— И какой у нас выход, кроме как бежать из Кармисса, словно преступники?

— Вряд ли я смогу выбраться с острова, раз сам король заточил меня здесь, — возразил Кесар. — Возможно, он только и ждет, чтобы я это сделал. Тогда можно будет обвинить меня в измене и казнить — все по закону.

— Все-таки он безумец.

— Одержимый, несомненно. Но разве после войны Равнин у людей темной крови осталась хоть какая-то надежда?

Ральднор, которому стало не по себе, инстинктивно пригладил волосы. До недавних пор его внешность, которой он был обязан своим блистательным именем, была ему скорее на руку, чем наоборот. Сам богоподобный Повелитель Гроз Ральднор был полукровкой.

Солнце уже плескалось в воде, догорая и уходя ко дну, как корабли Вольных закорианцев. Вино тоже почти кончилось.

— Беринда, — повелительно обратился принц к служанке. Та бросила на него робкий и забитый взгляд человека, рожденного рабом, и ускользнула, чтобы вновь наполнить кувшин.

— В любом случае я удивлен, что ты счел меня достойным своей заботы, — раздумчиво произнес Кесар. — После того нашего спора на море...

— Из-за рабов на галерах, которых вы оставили гореть заживо? — Ральднор бестрепетно встретил его взгляд. — Этот поступок показался мне омерзительным, мой лорд. Но именно ваша безжалостность, хоть она и воистину отвратительна мне, сулит вам в моих глазах — как бы это выразить? — великое будущее. Блестящее будущее. Вы уничтожите все, что встанет у вас на дороге.

— И ты, — заключил Кесар, — решил, что разумнее будет рискнуть и остаться рядом со мной, чем оказаться у меня на пути.

Ральднор кивнул с немалой долей иронии. Он был поразительно умным и восприимчивым человеком, и именно эти качества время от времени толкали его на опрометчивые и неразумные поступки.

— Ты спрашиваешь, можно ли как-то противостоять злой воле короля, — снова заговорил Кесар. — Думаю, что да. Нужно нечто, столь явно показывающее всем его причастность к этому, чтобы он никогда больше не осмелился снова покуситься на нас. Нечто, проникнутое такой насмешливой справедливостью, чтобы Истрис до конца жизни помнил это. И обидное, если ты предпочитаешь, чтобы твоя месть была болезненной.

Ральднор вздрогнул. Сейчас он находился рядом с тем же человеком, что и тогда, на борту кармианской галеры. Но он хорошо чувствовал обстоятельства и умел к ним приспосабливаться.

— Прошу вас, мой лорд, просветите меня, — сказал он с недрогнувшим лицом.

Кесар в двух словах обрисовал свой план.

— Клянусь всеми богами, разрази их гром! — выдохнул Ральднор, чья висская мать была шлюхой, довольно известной в иолийском Городе наслаждений.

По крыше, выделяясь на фоне бронзовеющего вечернего неба, возвращалась с вином служанка Беринда. Она не слышала ни слова из того, о чем говорилось, да это ее и не интересовало. Ее занимали куда более существенные вещи. Наклонившись, чтобы наполнить кубок Кесара, она вспомнила ночь, проведенную с ним на ложе, и вдохнула его пряный мускусный запах, тут же ударивший ей в голову.

Он не обратил на нее внимания.

Жрица Эраз ощутила, что в Святилище бесшумно вошел кто-то еще, скрываясь за занавесом из золотой чешуи. Своим внутренним зрением Эраз заглянула туда — и мгновенно узнала пришедшую, не только по ней самой, но и по крошечному, еле уловимому второму существу внутри нее, теплившемуся слабее, чем остывший уголек.

Была пора, когда огоньки храмовых светильников еле мерцали, а занавес перед богиней не поднимался от простого наступания на летящих мозаичных драконов. Стоял час между полуночью и зарей, в древних мифах Равнин-без-Теней зовущийся Часом Волка. Час бессонницы, сомнений и ненависти к себе, а иногда и смерти.

Равнинная жрица вышла из-за занавеса и очутилась в сердце Святилища. По мозаичному полу она прошла туда, где стояла принцесса Вал-Нардия — одна, с низко склоненной головой, в молчании.

— Ты ищешь богиню?

— Ищу, — Вал-Нардия запнулась. — Но Ее не найти.

— Да. Так всегда бывает.

Опущенное лицо Вал-Нардии отвернулось в сторону.

— Я согрешила. Я недостойна Ее.

— Если б ты считала себя недостойной Ее, то не пришла бы к Ней, Вал-Нардия Истрисская.

— Я согрешила... согрешила... Позвольте мне признаться в своем грехе и наложите на меня кару.

— Это обычай народа твой матери. Анакир не карает, не приносит страданий. Ее простертые руки, являющие собой возмездие, разрушение, мучение и неотвратимые бедствия — всего лишь символы. Мы сами навлекаем на себя пытки. Мы сами караем себя.

— Мой грех...

— Твой грех лишь потому грех, что ты его так называешь.

— Нет же! Помогите мне! — вскрикнула Вал-Нардия, вскинув на жрицу глаза и цепляясь за ее одеяние.

— Помощь в тебе самой, — отрезала Эраз. — Ты сама должна помочь себе. То, что мы совершили — прошлое. Мы либо вновь и вновь переживаем его, либо позволяем ему уйти.

Вал-Нардия ахнула.

— Вы ненавидите меня! — выдохнула она вдруг. — Ваш народ ненавидит всех нас, тех, в ком течет кровь Висов. Мне здесь не место. Это ваша богиня, а не моя.

Эраз даже не взглянула на нее. Ее глаза казались двумя горящими светильниками, а она сама — кем-то отличным от человека.

— Твоя, если ты примешь Ее. Тебе не нужны мои утешения, принцесса. Именно этому мы пытаемся научить тебя. Тебе нужна лишь Она. Ты должна почувствовать в себе Ее силу.

— Вы не хотите даже выслушать меня. Мое преступление...

Золотые глаза обратились на нее.

— Сначала попытайся найти силы в себе. Потом, если не сумеешь, можешь прийти ко мне.

Вал-Нардия бросилась прочь. Она пронеслась по мозаичному полу и, добежав до одного из потайных выходов, выскочила на улицу.

Эраз осталась стоять. Она разделила свое сознание на две разных личности, как ее учили. Первая сказала ей: у этой девушки не хватит силы духа перенести все испытания. Она ничего не понимает. Эраз ответила: у каждого из нас достаточно силы духа, чтобы вынести все, что угодно. Долгие века мой народ верил, что он — жертва, обреченная терпеть страдания и гибнуть, а в конце концов и вовсе исчезнуть с лица земли. Потом он поверил, что ему суждено стать властелином мира, как в глубокой древности, и теперь идет по этому пути. Все, что происходит с Вал-Нардией, в руке богини. Она должна постичь это. Но я думаю, что ее судьба не позволит ей сделать это.

Далеко-далеко она ощутила Вал-Нардию, бегущую по подземелью храма, окутанную черной пеленой стыда, и крошечную, совсем недавно зажженную свечу новой жизни в ее чреве — гораздо более темную и неразличимую для нее, чем все остальное.

Над Истрисом бушевали сухие грозы без дождя. В городе уже начали поговаривать о возможной засухе. Потом набухшие тучи прорвало ливнем и ярким летним градом, высекавшим искры там, где он падал на камень или металл.

В последнюю четверть Застис наступал кармианский Праздник Масок. На закате по мраморным мостовым все еще бежали ручьи дождевой воды, но небеса уже полностью очистились от туч, от самого зенита до пурпурного моря.

Город загудел, как огромный барабан, улицы вспыхнули блуждающими огоньками, которые вихрем разлетелись во все стороны. Флюгеры из цветного стекла, укрепленные на уличных фонарях, окрашивали тутовые деревья на бульварах в янтарь и индиго, цвета Эарла — пока их не разбили. Зажиточные горожане и наиболее богатые из простонародья прогуливались в немыслимых одеяниях, скрываясь под масками солнца, луны, Алой Звезды, зверей, демонов и баналиков.

Сам дворец, который и без того редко бывал неосвещенным после наступления сумерек, сверкал, точно костер, и оттуда неслась какофония музыки и шуток.

Ходили слухи, что поздно ночью в город может выйти сам король, скрывшийся под золотой маской, как, если верить преданиям, он любил развлекаться в былые годы. Скольким нищим сегодня достанутся лошади? Сколько тринадцатилетних девственниц десять месяцев спустя станет хвастать, что Сузамун эм Шансар имеет отношение к громко вопящему младенцу, болтающемуся на пружинистой пуповине?

Ходила и другая молва, зародившаяся где-то в портовых кварталах — будто Кесар эм Ксаи вернулся без разрешения короля. Еще до того, как кончился дождь и небо прояснилось, об этом говорили повсюду. О слухах доложили даже самому королю, но тот презрительно высмеял их.

— Кто такой Кесар эм Ксаи? — осведомился Сузамун. — Я уже когда-то слышал это имя?

Ночь плыла, вино лилось не хуже дождя, любовники, охваченные томлением Застис, уединялись на порогах, на крышах, в увешанных бубенцами повозках, лихорадочно целуясь не скрытыми под маской губами, либо приподнимая маски и тут же вновь опуская их. У выпивших больше, чем следовало, случались видения. То один, то другой хвастался, что видел принца эм Ксаи, делил с ним кружку пива в переулке Светильников или обсуждал пиратов в нижнем городе. Или он якобы показался где-то, закутанный в плащ, с несколькими своими солдатами, по какому-то не очень секретному делу, но в маске, как и все остальные. Он стал новым призраком.

Вообще-то Истрису было не привыкать к призракам на Празднике Масок. Сам героический Ральднор эм Анакир не раз проносился по его улицам в колеснице вместе с красноволосой кармианкой Астарис, а люди валились на колени и в подпитии падали в обморок. Разумеется, скорее всего, кто-то просто наряжался так, желая разыграть горожан — какой-нибудь темнокожий мужчина в светлом парике и превосходной подделке под старинный дорфарианский чешуйчатый доспех. А постоянное смешение крови привело к тому, что теперь красноволосых женщин вокруг было не счесть.

Джорнил, Старший сын, Первый наследник короля, уже не помнил, откуда изначально взялась эта идея. Он считал ее целиком и полностью своей, и она ужасно нравилась ему с его тщеславием, склонностью к злым выходкам, завистью и недалеким умом.

Все началось с того, что изысканный наряд изумительного кроваво-красного оттенка потребовалось слегка переделать. Кесар был тоньше Джорнила в талии и бедрах, и к тому же более длинноногим. Когда же костюм подогнали под нового владельца — под тем предлогом, что более широкие плечи Джорнила требовали немного расставить его, — появилось мнение, что Сузамун может не обрадоваться, увидев своего наследника в облачении опального принца.

Джорнил остерегался отца. Прочие наследники были еще детьми, поэтому нечего было бояться попасть к нему в немилость или лишиться хотя бы части своих привилегий. Дело было скорее в чем-то неуловимом, в более сильной личности его родителя, которая пугала Джорнила с самой колыбели и в какой-то степени — даже больше, чем жизнь в Кармиссе — сделала его таким, каким он был сейчас.

Так что он не стал сразу же облачаться в доставшийся ему наряд Кесара, подыскивая удобный случай надеть его так, чтобы это сошло ему с рук. А потом, незадолго до праздника, появилась еще одна идея.

На самом деле предостережение насчет костюма исходило от одного из тех портных, что перешивали его. Надеть же его в ночь карнавала предложила девушка, искусная не только в постели. Оба получили щедрую плату за эти услуги принцу Джорнилу из рук молодого человека с круто вьющимися черными волосами — Виса, но более светлоглазого, чем большинство. Лишь девушка узнала в нем одного из тех, кто раньше появлялся в обществе принца эм Ксаи, но у нее хватило ума тут же забыть об этом.

Слухи о том, что Кесара видели в Истрисе, немало позабавили Джорнила. Когда он покинул шумный пир во дворце и отправился переодеваться в красные одежды Кесара, маска в виде солнца оказалась как нельзя кстати, чтобы скрыть его возбуждение.

Повзрослев, Джорнил начал очень болезненно относиться к Кесару. Эм Ксаи сам позаботился об этом, зачастую применяя нечестные приемы. Теперь же появилась возможность на одну ночь превратиться в Кесара, и это было так упоительно! В этом крылся некий вызов. Вдобавок то, что, появившись в городе в чужом обличье, он продолжит легендарную традицию своего отца, придавало затее дополнительную остроту.

Сузамун сойдет с ума, если когда-нибудь узнает об этом. Но Джорнил, хотя и опасался своего отца, не питал ни малейшего почтения к его способности рассуждать.

Переодевшись в красный костюм, он скинул маску-солнце. Та, которую он надел взамен, была ничем не примечательной, если не считать того, что одна ее половина была черной, а другая — белой. Светлые волосы принца скрыл густой черный парик.

Джорнил оглядел себя в зеркале, вышел из комнаты и двинулся по коридору для слуг во внутренний дворик, стараясь широко шагать в подражание Кесару. Там он вскочил на черного зееба, а свита из пяти солдат в зачерненных кольчугах развернула небольшое знамя с огненной ящерицей.

Они поспешили в город.

Была уже почти полночь. В одних кварталах карнавал был в самом разгаре, в других, наоборот, сошел на нет.

Когда раздались первые крики: «Эм Ксаи! Это принц эм Ксаи!» — Джорнил широко усмехнулся под своей маской.

Он усмехался еще долго, пока у него не свело челюсти. И даже ни на миг не задумался, почему его, явно имевшего все, чего был лишен Кесар, так тянет влезть в его шкуру, почему это доставляет ему такое наслаждение.

Его удовольствие и возбуждение неизбежно переплелись с зовом Застис. Он начал желать женщину и принялся оглядываться по сторонам в поисках подходящей.

Как он, так и его свита к тому времени были уже изрядно пьяны. Выехав на площадь, где все еще кипело празднество, он решил сойти с зееба и двигаться дальше пешком. Телохранители расчищали ему дорогу. Процессия вилась по площади, крича и распевая песни, а уличные артисты жонглировали горящими головнями. Он обернулся поглядеть на это, когда из толпы вдруг выступила девушка и бросилась к нему.

Ее лицо скрывала маска калинкса, но выбивающиеся из-под нее надушенные волосы рассыпались по почти ничем не прикрытым плечам и груди. Это была темнокожая висская женщина. Она прильнула к нему.

— Господин мой Кесар, — проговорила она хрипло, — закорианские пираты убили моих братьев. Вы отомстили за меня и за других таких же, как я. С тех пор я полюбила вас. Ясмис услышала мои молитвы и привела вас сюда, рискуя навлечь на вас гнев короля. Я шла за вами многие мили, не осмеливаясь заговорить. Умоляю, не гоните меня.

Джорнил учащенно задышал. Протянув руку, он сорвал с нее маску, как, по его мнению, непременно поступил бы Кесар. Она была очень хорошенькой и даже чем-то напоминала ту девушку, что когда-то жила во дворце у эм Ксаи.

Он прошептал что-то ей на ухо. Она приникла к нему, искусно прижимаясь к его телу сквозь наряд Кесара.

Девушка повела Джорнила через площадь, его пятеро солдат потащились следом. Они свернули в проулок, потом в какой-то дворик перед темным полуразрушенным домом.

Расстегиваясь на ходу, Джорнил поспешил в темноту за дверью, шумно дыша, и прижал девушку к стене. Его солдаты отирались под дверью в надежде, что когда принц натешится, им тоже удастся поразвлечься.

Запрокинув голову, чтобы допить вино из почти опустевшего меха, пятый солдат поперхнулся. Со стены на него падало небо, и почему-то с ножом, который оказался у него в горле вместо вина.

Повозка, увешанная лентами и бубенчиками, со звоном прогрохотала по улицам, увлекаемая тройкой насмерть перепуганных зеебов. Когда она увязла в густой толпе и люди забрались на нее, чтобы взглянуть на поклажу, то обнаружили только один груз.

Это было тело принца Кесара эм Ксаи, одетого в красный наряд, цвет которого все же не мог скрыть множества ран. Его кололи и резали, пронзали и рвали на части, оставив нетронутым лишь лицо под маской. Когда же маску сняли, то лицо, открывшееся под ней, оказалось лицом королевского наследника, Джорнила.

Ночь медленно ползла к утру, но в комнате без окон этого не было видно, как не было видно ни луны, ни звезд, ни даже самой Алой Звезды. Он был прав, ее брат Кесар.

Ей стоило лишь подумать об этом, чтобы вновь ощутить его руки и губы на своей коже, его тело на своем теле и внутри него, снова пережить то исступление, до которого он неоднократно довел ее за недолгие часы, проведенные ими вместе в ту ночь. Каждая близость изнуряла ее, опустошая, выпивая все силы до капли. Она больше не могла думать, не могла бороться с этим — ни физически, ни душевно. Она лежала под ним, рядом с ним, сливаясь с его телом, распластанная по своему аскетическому ложу, в колыбели его рук, в упоительном заточении. И внутренний голос снова и снова упрекал ее, напоминая, что ее плоть жаждала его столь же сильно, как он сам жаждал ее. Отпираться бесполезно — это не было насилием. Все так, как сказал Кесар — он воспользовался ею, а она им. Они пытались уничтожить один другого, разбиваясь, точно волны, о берега страсти и жизни друг друга. По крайней мере, так ей казалось.

Потом он покинул ее, чтобы вернуться в Истрис — не просто ушел. Он был уверен. Его уверенность и сила сияли жгучим темным огнем в этой тесной неосвещенной комнатке, и она не хотела, чтобы он уходил. Она боялась, ибо с его уходом оставалась совсем одна. Ей некуда будет деться от осознания того, что они наделали.

Кесар поцеловал ее и отстранил от себя, на этот раз очень ласково.

«Я вернусь. Я заберу тебя из этого каменного мешка, когда смогу, когда ты будешь в безопасности. А пока жди меня здесь».

Он поцеловал ее еще раз, поцелуем любовника, и она снова упала на простыни. Он вышел из комнаты и ушел, а она стала для него очередной победой, оставшейся позади, утратившей свою первостепенную важность. О, никто не знал этого лучше, чем она.

Для нее же...

Он превратился в исполина, заслонившего собой все ее горизонты. Она сбежала от него, но он ее настиг. Богиня Анкабека дала ему средство, поэтому свет богини померк для Вал-Нардии. Теперь в ее душе безраздельно властвовал Кесар. Его черные помыслы. Его сила. Тень поверх тени.

Как вообще могли они появиться на свет, близнецы, но воплощения совершенно противоположных принципов, да еще разного пола? Вал-Нардия — сама робость, бегущая от мира. И он — охотник, разрушитель.

Кесар был злом. Она знала это. Она знала это еще с детства. Жестокий и безжалостный, он обладал душой, в которой недоставало какой-то важной частицы.

Она так долго противилась этому — но так и не нашла никакого средства. И все же такое средство было. Она осознала это вместе с другим неумолимым осознанием.

Сначала она пыталась вести себя так, словно все течет по-прежнему. Но ее тело, которое вероломно предало ее в его руки, насмехалось над ней, довольное тем, что натворило, принявшее на себя его мету. Ибо в ее теле был ребенок. Ребенок ее брата.

Вал-Нардия решила, что совершила глупость, обратившись к жрице с Равнин. Народ Равнин очень отличался от Висов, но ничем не напоминал и расу Континента-Побратима. Он был неповторим и в своем бесстрастии безжалостен почти так же, как Кесар.

Она поднялась. В бегстве от мира она очутилась на перекрестке трусости и отваги и сама выбрала свой путь.

Она спокойно встала на скамеечку. Проведя слишком много ночей без сна, она страшно устала. Одной рукой она безразлично накинула себе на голову петлю из алого шнура, свисающую с потолочной балки.

То, что должно было случиться, пугало ее лишь самую малость. Шея у нее была очень хрупкой. Именно так окончила свои дни ее собственная мать. И точно так же, как Вал-Нардия, девочка восьми или девяти лет, обнаружила ее, войдя в комнату, кто-то другой скоро войдет в эту комнату и обнаружит Вал-Нардию.

Еле слышно вздохнув, она с необыкновенной грацией соскользнула со скамеечки.

Кесар допоздна засиделся над вином, потом прихватил с собой в спальню его остатки и ту девушку, что приносила его.

Легкий запах заболоченного озера раздражал его, как и все, что происходило этой ночью, но о чем он пока не мог узнать. Праздник Масок подарил ему занесенный кинжал, Ральднор эм Иоли помог нацелить клинок, а Наследник короля, если Джорнил остался верен себе, сам бросился на него.

Этот план начал вызревать в сознании Кесара в тот самый миг, когда Джорнил приказал ему отдать свой парадный наряд.

Люди Ральднора распустили слухи о возвращении Кесара — ложные, разумеется. Рэм, которого видели портной и девушка, предложил использовать заброшенный дом. Он сам когда-то устраивал такие засады и знал в городе несколько подходящих домов еще с тех времен, когда занимался разбоем.

Убийство совершили люди эм Иоли. Если совершили. Если все пошло по плану. Если. Вот что не давало ему покоя. Кесар обязан был сидеть здесь в неведении, и все должны были знать, что он сидит здесь в неведении. В этом-то и была вся суть.

В конце концов вино и девушка все же помогли ему расслабиться. Он провалился в глубокий сон — куда глубже, чем сердце земли, которой он владел.

И в этом сне темноту внутри его сознания вдруг разметал ураган. С криком он проснулся, и девушка схватила его за плечо.

— Это сон, мой господин, всего лишь сон, — бормотала она, пытаясь успокоить его.

— Нет, не сон, — он отпихнул ее, выскочив из постели. Она робко протянула руку, но Кесар ударил ее.

Она упала, тихонько заскулив, а он выбежал по лестнице на плоскую крышу. Там он стоял в ночи, залитой красной кровью Звезды, ощущая ее пульсацию в своей крови и глядя на темнеющий лес. Внутри у него была пустота. Словно отмер какой-то важный орган, а он все равно продолжал жить.

Он не знал, что это такое, но постепенно, насилуя себя, выдрал это ощущение из своего сознания. И отшвырнул прочь. И еще дальше...

Когда он вернулся, девушка так и лежала, распластавшись по полу.

— Иди сюда, — приказал он. — Ты была права. Это всего лишь сон.

Она подползла обратно к кровати и ласкала его до тех пор, пока он не захотел ее. Взяв ее, Кесар снова заснул, а Беринда свернулась в клубок, как кошка, прижимаясь к его спине с улыбкой ребенка, получившего прощение.

5

В синих сумерках, более не окрашенных Застис, мелькали руки мага, испуская потоки света. В неглубокой чаше поблескивали белые кости недавно убитого животного. За окном над бухтой висели звезды. На самой высокой дворцовой крыше тоже дымилась звезда, ужасный маяк для всего Истриса — погребальный костер в честь покойника королевской крови, горевший, по обычаю Шансара, уже больше месяца.

— Ну? — проскрежетал наконец Сузамун. — Что ты видишь?

Личный маг Сузамуна поднял голову, и таинственное мерцание вокруг костей померкло.

— Вы мудро поступили, мой король, вызвав его из Ксаи.

— В самом деле? Эту мысль подал мне мой совет. Черные народы, желтые народы... Наш маленький герой сделался знаменитостью. Мой Вис не очень-то переживает по поводу своего изгнания. И эти слухи, будто я пытался убить его, да еще дважды — сначала в Тьисе, а теперь здесь, в столице, но мои убийцы по ошибке напали на моего собственного наследника... Клянусь Ашарой! Это здешние мерзавцы, черный и коричневый сброд, напились и убили его, моего мальчика, узнав его даже в этих проклятых краденых одеждах. Или, может быть, Вольные закорианцы. Лазутчики, которые решили отомстить Кесару и ошиблись... — его голос сорвался. Сузамун действительно оплакивал сына, однако делал это в тайне от всех. Глаза его были сухи, но когда ему доставили тело, он в ярости разрыдался. Помимо всего прочего, Джорнил был символом неколебимости шансарского владычества в Кармиссе, продолжением династии королей-завоевателей. Теперь старшему из законных наследников Сузамуна было всего семь лет. Прочие были бастардами-полукровками или дочерями. Бесполезными.

— Мой король, — заметил маг Сузамуна, — даже Верховный правитель должен иногда прислушиваться к желаниям народа. Вы не могли поступить иначе, кроме как вернуть принца эм Ксаи к своему двору.

— И теперь я должен ласкать его, любить его, ублажать его, чтобы он сидел тихо. Хотя это из-за него погиб мой сын. А ведь я ни разу даже на собаку руки не поднял. Никогда! Все эти истории о Тьисе — сплошная ложь.

— Вы полагаете, что принц Кесар тоже может быть причастен к убийству Наследника?

— Не знаю. Вольные закорианцы, чернь, Кесар — почему бы и нет? Будь мы в Шансаре, я подверг бы его проверке, Трем Испытаниям — огнем, водой и железом. Но я не осмеливаюсь поступить так же здесь, в этой стране лгунов.

— Вы правильно делаете, что потворствуете ему, мой король. Созвездия, под которыми он родился, просто поразительны. И еще здесь сказала свое слово богиня, негромко, неразличимо, но бесспорно.

— Что ты имеешь в виду? — Сузамун, нетерпеливый и испуганный, замедлил шаги.

— Судьба принца Кесара отмечена Печатью богини. Нет смысла сопротивляться ему, мой король.

Сузамун вздохнул. Ему хотелось вина и шума, шансарской тризны длиной в десять ночей, громких погребальных песен и тостов в честь ушедшего, которые утолили бы его печаль. Но все это уже случилось. А этой ночью за его столом будет сидеть Кесар. Сегодня в полдень он без лишнего шума прибыл обратно, проехав по городу неузнанным, таясь, как вор. Как, возможно, один из подосланных им убийц.

Связать Кесара с гибелью Джорнила не было никакой возможности — если не считать одежды, в которой погиб наследный принц. Но, невзирая на Печать богини, дипломатию, магию и прочие пустяки, Сузамун видел все происходящее под странно искаженным углом, с точки зрения того, кем он был когда-то — вождя племени из края знамений и саг. Если Кесар решил, что король пытается убить его, и в отместку подстроил убийство принца, переодетого в его костюм, чтобы обвинение в этом пало на Сузамуна, то по шансарским меркам это была месть высшего разряда. И король, расценивая это как месть, отнесся к ней с должным почтением.

Однако он не усматривал в этом никакой существенной угрозы лично для себя. Это было бы совершенно нелепо. Кесар был никем и ничем, он лишь на краткий миг завладел умами Висов. И даже после смерти главного наследника Сузамун и пять его братьев продолжали стоять между всеми остальными и престолом Кармисса.

Пламя на крыше дворца понемногу меркло. Огонь угасал, как угасала Застис в небесах, пламя любви, жизни и смерти, и тем показывал, что меж всеми этими вещами нет особой разницы.

Лето тоже вспыхнуло перед тем, как окончательно умереть. На деревьях шелестели листья, подобные язычкам пламени. Тростник на прудах и озерах пожелтел, затем почернел, закаты стали долгими и тягучими.

После Тьиса и Анкабека Рэм, повинуясь планам своего хозяина, ждал продолжения. Во второй половине дня, перед тем, как отправиться в Ксаи, Кесар вызвал его к себе. Впервые Рэм оказался внутри этих скромных покоев вместо того, чтобы стоять на страже у их дверей. Судя по всему, способности юноши были замечены, и их хотели использовать еще раз — те самые способности, о которых Рэм уже почти год был счастлив не вспоминать... Аккуратно сочетая смутные угрозы и как бы ненароком врученные деньги, он сделал нескольких людей зависимыми от Кесара и вынудил их исполнять его волю. В результате Джорнил стал горстью праха, а Кесар возвратился в Истрис и обосновался в новых, куда более роскошных покоях, что явно доказывало его близость к королю.

Сложившееся положение не переставало смущать Рэма. Живущий за счет человека, чей холодный клинок ненависти, хоть и убранный до поры в ножны, всегда был готов нанести удар в спину, Кесар был сама безмятежность. Лишь напряженный застывший взгляд изредка выдавал истинное состояние его души. Эм Ксаи отдавал себе полный отчет во всем, что творится вокруг, и всегда был настороже. Его мозг не прекращал работать ни тогда, когда он пил вино Сузамуна, ни тогда, когда на улице к нему подбегали девушки, желающие поцеловать его. Такое положение, поддерживаемое ироническим осуждением Сузамуна и славой жертвы, могло продлиться долго — до тех пор, пока Висы Истриса мало-помалу не забудут и о хитрости Кесара, и о его роскошном въезде в город. Это лишь вопрос времени. И тогда, только тогда, ему будет подстроена какая-нибудь случайность. Кесар понимал это едва ли не более отчетливо, чем король.

Однако сам Рэм был весьма далек от спокойствия. Снова и снова он подумывал о том, чтобы оставить службу у принца. Это означало потерю приличного жалования, но Рэм прекрасно понимал, что при таком положении дел ему приходится опасаться и за свою жизнь тоже. Однако свободный полет без постоянного заработка ничуть не привлекал его. Имелось и другое обстоятельство, удерживающее Рэма — сам факт выполнения подобных заданий для кого-то привязывает исполнителя к этому человеку гораздо сильнее, чем страх или расчет.

Но, помимо всего этого, Рэма беспокоила еще одна вещь.

Это был второй припадок с видениями, случившийся с ним в Анкабеке почти сразу же после первого, так что теперь он днем и ночью пребывал в напряженном ожидании новых приступов. Даже сейчас он был готов к чему-то подобному. И в придачу — ночь в храме и статуя женщины-змеи, образ, столь необъяснимо знакомый ему...

В город пришли грозы, хлещущие, словно бичи. Ночи из прохладных сделались весьма холодными. Кесар вручил щедрые дары королевскому совету и его главе, однако надо было придумать что-то еще, дабы обезопасить себя на время холодов — настроение в городе стремительно менялось. Буря повредила часть крыши храма Ашары. В ветреную погоду куски черепицы падали на улицу и разбивались. Шансарцы и Висы в равной степени были напуганы таким предзнаменованием, которое всегда можно истолковать в дурном смысле.

Скромно, но открыто, в своем обычном черном, сопровождаемый лишь двумя телохранителями, Кесар посетил храм, чтобы помолиться Ашаре о счастливом упокоении души Джорнила. Истрис, настороженный случившимся, наблюдал за этим не без одобрения.

Тоскливое письмо Лики каким-то чудом отыскало Рэма на квартире, которую он снял к тому времени. Торговец пенькой ослабел и стал капризен. Сама Лики тоже жаловалась на здоровье. Судя по всему, она нуждалась во враче, а ее покровитель, расстроенный из-за своих потерь, не желал посылать за ним. Плохо скрытая мольба о помощи была приправлена рассуждениями о том, как она всегда была добра к своему нелюбимому сыну. Всей душой ненавидя ее, но не умея поступить иначе, Рэм послал ей денег.

Спустя час его вызвали в нижний дворец.

Стрелы дождя без промаха били по улицам и по открытому двору. Кесар подошел к нему торопливо, спасаясь от ливня. Над их головами то и дело сверкали причудливые сполохи лиловых молний.

— Он придумал кое-что, чему не откажешь в разумности, — без предисловий начал Кесар, и Рэм понял, что речь идет о короле. — Он желает вернуть ко двору мою сестру. Я весьма дорожу ею. Поэтому ее легко можно использовать против меня.

Рэм кивнул. Кесар протянул ему запечатанный пакет.

— Отвези ей это письмо. Именно ей, понятно? И как можно быстрее. Твой скакун вон там, а в сумке хватит денег, чтобы купить другого, если загонишь этого.

— Анкабек, — протянул Рэм. Ему совсем не хотелось возвращаться в это место.

Кесар взглянул на него, и Рэм понял, что у него нет выбора. И снова он испытал нечто вроде страха. Его облекли доверием, большим, чем он способен был снести, и это доверие могло обернуться смертью, стоило лишь промедлить еще миг.

Весь путь пришлось проделать под дождем. Высокое небо над горной страной ревело и грохотало, а Иолийская дорога была липкой, как патока.

На побережье волны с неистовством обрушивались на берег. Поначалу никто не хотел перевозить Рэма, но когда он сунул рыбакам денег, те согласились, не переставая проклинать его. Правда, с берега волны казались куда страшнее, чем были на самом деле.

После обычного набора действий, сопровождающих высадку, его провели к храму по длинной, ведущей в гору дороге, под проливным дождем, красным от облетающей листвы священных деревьев.

Рэм провел в каменном здании три часа, пытаясь развести огонь пожарче, чтобы обсушиться, и время от времени делая попытки разыскать кого-то, кому можно сообщить, что он привез срочное послание для принцессы Вал-Нардии. В конце концов он оставил оба эти занятия и задремал — тогда-то за ним и пришли, и ему снова пришлось выйти под проливной дождь.

Его провели в храм, и в одном из двух изогнутых коридоров перед ним снова предстали магически открывающиеся двери. Он сам был поражен тем, до какой степени не желает вновь попасть под своды храма. Однако на этот раз коридор вел вниз, возможно, даже под центральную часть строения. Путь закончился в какой-то незначительной комнатке, которую внезапно озарил призрачный свет. Рэм понимал, что все это призвано произвести на него впечатление, но тем не менее не чувствовал ничего особенного.

Она была жрицей, белокожей жительницей Равнин с фиолетовым Змеиным Оком на лбу. Все остальное было золотым — волосы, глаза, чешуйчатые одежды, подобные памятному для Рэма занавесу. Золотом были покрыты также ее веки, губы и ногти. Никто не предупредил о ее появлении, и теперь она спокойно стояла, внимательно изучая Рэма, и под этим пристальным взглядом он ощутил, как его покидает большая часть воли.

— Тебя прислал принц Кесар?

— Да, — негромко ответил он. Ее голос звучал не по-человечески. Он был словно эхо — и не снаружи, а внутри него самого.

— Ты привез письмо для принцессы.

Так он и знал заранее.

— Что случилось? — спросил он. — В чем дело?

— Рарнаммон, — произнесла она в ответ. Именно так, не иначе.

Это напугало его, ибо не было объяснения тому, что она знает его истинное имя. Страх не позволил ему спросить об этом. Все, что он смог — лишь повторить свой первый вопрос:

— Так что же случилось?

— Ты пойдешь со мной и сам увидишь, что случилось, — ответила она. — Потом ты вернешься к ее брату, расскажешь ему о том, что увидел, и передашь все, что будет тебе сказано.

Они прошли по длинному коридору, слабо освещенному узкими, слишком высоко расположенными окнами, пока перед ними не оказалась железная дверь, похожая на вход в тюрьму. От этой двери вниз вели ступени, и вскоре два жреца в капюшонах распахнули перед ними еще одну дверь.

Как и в прошлый раз, Рэм чувствовал себя беспомощным и лишенным воли, увлекаемым куда-то в бездну. В голове его возник звон, он вновь ощутил себя во власти непонятной стихии, как незадолго до того в рыбацкой лодке — мир вокруг стал хаосом.

Теперь вокруг тянуло дымом благовония, непохожего на те, что использовались в храме Ашары — более неуловимое, более темное, пропитывающее все вокруг. Прежде ему доводилось слышать, что здесь вообще не воскуряют благовоний. Прозрачный занавес откинулся в сторону, за ним второй. Все эти благовония и завесы окутывали происходящее таинственностью. Рэм ощущал странную пустоту в глубине тела, словно был голоден. Откуда-то донеслось пение — монотонные звуки, сгустившиеся вокруг него, одно и то же повторяющееся слово, а может быть, это лишь чудилось ему — «Астарис, Астарис, Астарис...»

Внезапно звуки замерли, дым благовония развеялся. Рэм и жрица вошли в самое обычное помещение без окон, освещенное факелами. В центре комнаты стояла то ли кровать, то ли кушетка, накрытая тканью. Золотая жрица, сверкающая в свете факелов, потянула за шнур, и драпировки соскользнули.

На кровати лежала молодая женщина, которую Рэм несколько раз мельком видел в Истрисе и более отчетливо разглядел здесь — принцесса Вал-Нардия. Она спала, ее волосы рассыпались по подушкам, придавая им глубокий кровавый цвет. В следующий миг он заметил кое-что еще: под черной рубашкой ее живот высоко вздымался, своей округлостью оповещая о ранней беременности.

— Да, — кивнула жрица на его мысленное замечание. — Теперь подойди ближе, но ничего не касайся.

Против воли Рэм повиновался. Теперь он отчетливо видел ужасные отметины на шее. Каким-то немыслимым образом здешним обитателям удалось придать лицу вид живого — язык принцессы не вываливался изо рта, а глаза из глазниц.

— Кто это сделал? — пересохшими губами спросил Рэм. То, что это работа людей короля, он не заподозрил и на миг.

— Вал-Нардия сама ушла из жизни. Она отчаялась. Она так и не успела ничему научиться.

Непроизвольно скривив губы в презрительной усмешке, Рэм резко повернулся к жрице. Ее лицо вовсе не было безмятежным, наоборот, оно выражало искреннюю печаль — но эта печаль относилась исключительно к последней из произнесенных ею фраз.

Тогда он спросил:

— Когда она сделала это с собой? Вчера? Или даже сегодня?

— Несколько месяцев назад, — спокойно ответила жрица.

Он хотел возразить, что это невозможно, но смешался и замолчал. Наконец он задал другой вопрос:

— Как вам удалось сохранить ее... такой?

— Настоящие лекарства, настоящие травы. И конечно, кое-какие приемы из тех, что считаются магией среди Висов. Способы, известные в древних храмах. Однако это сделано не для того, чтобы надругаться над нею, Рармон. Ее тело пусто, ее дух свободен. Мы сохраняем тело лишь для того, чтобы выжил младенец в ее чреве. Когда наступит срок, мы извлечем ребенка из материнской утробы, и тогда ее тело обретет свободу смерти.

То, что жрица употребила это сокращение его имени, потрясло Рэма едва ли не больше, чем его полное древнее имя из ее уст. Его бросило в пот, хотя в комнате было холодно.

— Этот ребенок важен, — выговорил он. — Важен для вас.

— Разумеется, важен.

— Но почему? Как вы узнали об этом?

Она улыбнулась, и Рэм снова был удивлен — чистокровные представители ее расы улыбались не так уж часто. Может быть, потому, что слишком много страдали в течение долгих веков. Ее улыбка мягко и вместе с тем насмешливо говорила: «Ты знаешь наши возможности». Но, воздев руки грациозным движением, словно в висском театре, вслух она произнесла лишь одно слово:

— Анакир.

Он еще раз бросил взгляд на мертвую принцессу и тотчас отвел его в сторону. В его мозгу словно раздавался некий шепот, смутно напоминающий о том, что он хотел забыть. Его внутренний взор видел трех женщин — со светлыми, темными и красными волосами — и ясно различал чрево каждой из них, как и то, что находилось в чреве...

— А отец? — спросил он, как о само собой разумеющемся.

— Вернись к нему и расскажи о том, что видел, и о том, что я тебе поведала, — ответила жрица.

— Значит, вы знаете, что отец ребенка — ее брат.

— Так же, как и ты знаешь это, Рармон.

— Не называйте меня так.

— Это твое имя.

Он ощутил слабость. Ему захотелось немедленно покинуть эту комнату, и он кинулся к двери.

— Больше не могу, — бросил он на ходу.

В соседней комнате оказались несколько женщин, которых он не заметил раньше. Невзирая на тошноту, сейчас он немного успокоился, словно от дуновения ветра или ледяной воды.

Когда они поднялись наверх, он сказал жрице, желая, чтобы кто-то подтвердил для него реальность и нормальность всего увиденного:

— Тогда я отвезу письмо назад, ему.

— Да, — ответила она, — так же, как было отправлено назад другое послание.

— От Сузамуна? — так и замер Рэм.

— От короля.

— Его гонец был тут раньше меня?

— Да, он уехал вчера. Секретное поручение. Но мы умеем хранить свои секреты ничуть не хуже. Посланец короля знает далеко не все из того, что я рассказала тебе. Однако король получит весть о ее смерти раньше, чем об этом узнает принц.

Хотя подземелье храма осталось позади, сейчас Рэм уже бежал. Он мчался через весь остров под струями дождя. На берегу он набросился на хозяина лодки, повалил его наземь и в кровь разбил ему губы, чтобы заставить снова спустить лодку на воду.

Возвратившись на материк, он едва не загнал насмерть сперва одного зееба, а затем и другого, которого ему пришлось украсть, ибо продать его отказались.

По дороге в Анкабек из головы у него не выходило, что вот она, возможность уйти со службы у Кесара. Вдоль берега располагалось немало других портов. Он мог рискнуть и наняться на какую-нибудь старую торговую посудину, чтобы перебраться через пролив в Дорфар. Но нет, только не сейчас. Между приступами безумных видений и размышлениями о странностях храма Рэм все время видел Кесара с его сестрой — то в подземелье, то на вершине холма. Изгнанник из мира обычной, разнополой любви, он был очарован образами их близости, словно некими таинственными обычаями, которых он никогда не знал и не желал знать. В них таилось безумное очарование совершенно чуждых ему вещей. Их близкие отношения не затрагивали его расчетов, хотя, возможно, могли объяснить причину самоубийства Вал-Нардии.

Больной или здоровый, Кесар всегда смотрел на нее таким взглядом, какого Рэм не замечал за ним ни в каких других случаях. И теперь король получит весть о ее смерти раньше, чем брат.

Мимолетно Рэм подумал, что Сузамун может этим воспользоваться.

У каменщика была тусклая нездоровая кожа — казалось, на нее отбрасывают тень его светлые волосы, которыми тот втайне гордился и носил их длинными, согласно велению моды. Двое солдат пришли к нему домой и привели его сюда с массой предосторожностей, окольными путями, вынуждая молчать и обещая щедрую награду, а острия их мечей так и сверкали в свете факелов. Человек, сидящий перед ним в кресле, был Кесар эм Ксаи. Каменщик никогда не видел его, но ему доводилось слышать, как описывали принца. Похоже, что Кесару тоже было известно о нем кое-что. Парочка таких вещей, о которых сам каменщик предпочел бы забыть...

— Должен ли я считать, что за мной следили, мой господин?

— На твоем месте я считал бы именно так.

— Но какой интерес может испытывать ваша светлость...

— Храм Ашары, — уронил Кесар эм Ксаи. Каменщик так и разинул рот от изумления. — Тебе поручается ремонт кровли вокруг Восточного купола.

Каменщик кивнул. Он был рад такой ответственной работе, которая, будучи хорошо выполнена, принесет ему почет и приличное вознаграждение. В нескольких местах кровля съехала с места из-за бурь, сделавших очевидной ее ненадежность. Однако Восточный купол был ее самой головоломной частью — слишком велик был его вес, слишком много украшений требовалось сохранить.

— Есть мнение, что, оставшись неукрепленной, эта часть кровли может полностью обрушиться, — произнес Кесар. — К примеру, во время снегопада.

— Да, господин принц, в самом деле. Весьма вероятно. Тяжесть снега и холод сделают всю конструкцию хрупкой, расшатают ее. Это очень опасно. Часть перекрытия может упасть прямо внутрь храма.

— Когда? — спросил Кесар.

— Что «когда», мой господин?

— Когда это может произойти, если оставить все как есть?

— Уже начато восстановление...

— Отвечай на вопрос, который я задал.

— Будьте уверены, принц Кесар, даже если сейчас вообще не трогать кровлю, это произойдет не раньше, чем через несколько лет.

Каменщику не хотелось встречаться взглядом с темными висскими глазами принца, однако пришлось. С замирающим сердцем он услышал слова Кесара:

— Вот увидишь — не только перекрытие, но и весь Восточный купол упадут внутрь храма раньше, чем закончится первый месяц снегов.

Каменщик едва не лишился сознания. Он смутно ожидал чего-то, но уж никак не этого.

— Но, мой господин...

— И случай для этого представится, — ровно продолжал Кесар, — во время какого-нибудь религиозного ритуала, когда будет присутствовать весь двор. Разумеется, и сам король, и его братья.

Каменщик упал на колени. Ноги отказывались держать его, он едва не обмочился. Услышанное означало, что с этого мгновения он под неусыпным наблюдением — и под угрозой быстрой смерти от рук людей Кесара, если выдаст или хотя бы попытается раскрыть замысел принца. Невозможно было сообщить об этом яснее. Восточная часть храма считалась традиционным королевским местом — прямо напротив статуи богини. Если купол упадет, то сокрушит все под собой в пыль... в месиво...

— Вижу, ты обдумываешь мои бесхитростные слова и то, что должно за ними последовать.

— Вы убьете меня в любом случае, — прохрипел каменщик. — Даже если мне удастся сделать это, разве могу я рассчитывать на жизнь после такого?

— Булочник, который подсыпает яд в свое тесто, быстро остается без покупателей. Позволь удивить тебя: если могу, я веду честную игру. Те, кто служат мне, не остаются без награды. Боль в уплату получает лишь тот, кто навлек на себя мой гнев. Твой выбор прост: согласишься — будешь в выигрыше, откажешься — получишь возмездие за все свои грехи. Если мне покажется, что меня хотят предать, ты рискуешь потерять свое положение и, может быть, найти конец на дне залива.

По-прежнему стоя на коленях, каменщик начал всхлипывать. Кесар внимательно наблюдал за ним.

— Но разве возможно обрушить все в такие точные сроки?

— Тебе помогут. Завтра кое-кто зайдет к тебе домой, чтобы обсудить подробности. Ошибки быть не должно. А теперь убирайся. Твои слезы и моча, которой ты залил пол, ничего не изменят.

Когда каменщик ушел — потайными путями, имевшимися в новых покоях, — Кесар направился к себе в спальню. Девушка, которую он привез из Ксаи, рассматривала лежащую перед ней раскрытую книгу с золотым обрезом. Разумеется, читать она не умела.

При звуке его шагов она вскинула глаза и поклонилась ему. Она была не лишена привлекательности, здорова и еще больше похорошела от питательной и полезной еды, которую ей давали теперь. Кроме того, она была слабоумной. Такое сочетание свойств вполне устраивало Кесара. Сейчас ему не был нужен никто, включая шлюху в постели, кому он не мог бы всецело доверять.

Он подумал о Вал-Нардии. Ей должно было хватить здравого смысла, чтобы поступить так, как он велел ей в письме — притвориться больной и не допустить, чтобы ее увезли из святилища.

При мысли о ней он ощутил непонятную пустоту, точно отмер какой-то воспаленный нерв. В Анкабеке он напился с ней огня. Та единственная ночь стоила всей поры Застис. Почему же сейчас, когда он вспомнил о ней, пришло ощущение потери? Неужели он пресытился, как пресыщался всеми остальными? Нет, здесь было что-то иное.

Он отбросил задумчивость и сделал несколько шагов к своей надежной девушке, что когда-то приносила ему вино. Вроде бы еще осталось время до того, как, согласно придворному распорядку, начнется обед...

Времени не осталось. Снаружи о мраморный пол ударили копья, раздался стук в дверь. Его вызывал Сузамун.

Опасений у Кесара было не больше, чем в любое другое время. Он жил, оберегаемый своим незримым внутренним часовым, все время чуя возможную опасность, как зверь. Это не доставляло ему ни неудобства, ни удовольствия — он просто пользовался этим чутьем, ибо таков был его образ жизни. Тех, кто жил иначе, Кесар считал бездельниками или дураками.

Цвет светлого двора Сузамуна собрался не в обеденном зале, а в одном из боковых покоев с расписанными стенами. Зрелище было вполне обычным — бродили слуги, королевские приспешники небрежно взирали на окружающее, прихорашивались или хмурились. У фонтана двое советников обсуждали столь легкомысленную тему, как гонки колесниц в Иоли. Кесар кивнул им, они поклонились. Рядом с королем стояли его братья — Уль и еще один, сводный, со шрамом на лице, тоже из числа фаворитов. Однако что-то было не так, и в следующий миг Кесар понял, что именно — не слышалось громкой музыки, которая доставляла такое удовольствие шансарскому двору.

— Иди сюда, Кесар! — внезапно крикнул Сузамун через всю комнату.

Его тон казался доброжелательным, как и все время после вызова из Ксаи. Обычное прежде обращение «висская собака» больше не употреблялось. Но сейчас в оклике короля имелся другой оттенок. В его голосе звучала глубина, какая бывает у жреца, произносящего слова священного ритуала.

Кесар направился вперед. Он выглядел невозмутимым, однако его настороженность возросла до немыслимых пределов.

Он был еще шагах в тридцати от короля, когда Сузамун опять заговорил в необычном тоне:

— Кесар, сегодня я получил плохие новости. Очень плохие.

В мозгу Кесара мелькнуло предположение, что его посланец встретился по дороге с секретным гонцом короля. То есть Вал-Нардия уже получила приглашение ко двору и отказалась от него, и теперь речь идет о доверии к нему, Кесару — обвинение, замаскированное сожалением, возможно, вежливый приказ уговорить сестру вернуться.

Теперь Сузамун сам шагнул навстречу ему. Его лицо прорезали морщины, на нем не читалось ничего, кроме оцепенения. Толпа в покоях затихла, превратившись в глаза и уши.

— Очень плохие новости, — снова повторил Сузамун. Кесар замер в ожидании.

— Я скорблю, слыша это, мой повелитель.

— О да. Увы, у тебя есть несомненный повод для скорби. Не прошло и двух часов, как из Анкабека доставили эту весть. Твоей сестры... — королевский голос дрогнул, в нем послышалось колебание. Кесар продолжал ждать. — Твоей сестры, принцессы Вал-Нардии, больше нет в живых.

Те, кто стоял ближе к принцу, увидели, как все краски исчезли с его лица, точно порыв ветра загасил светильник. Но и только. Он не произнес ничего. Король подошел к нему и взял за руку в знак соболезнования. По комнате из конца в конец пронесся шепоток, и вновь стало тихо.

— Мне претит еще больше отягощать твою потерю, однако я обязан это сделать, — громко произнес король. — Вал-Нардия повесилась. И еще... она ждала ребенка. Она убила себя и его. Одна богиня знает, что заставило ее пойти на такое.

Разумеется, они говорили по-шансарски. Но теперь Кесару показалось, что он никогда не знал этого языка — фразы долетали до него без всякого смысла. Комната наполнилась туманом, пол ушел у него из-под ног. Так вот откуда явилось ощущение пустоты, гибели нерва, вот что вызвало ночной кошмар в Ксаи...

Он словно утратил контроль над своим сознанием, и сквозь него одно за другим поплыли видения: маленькая девочка смеется; юная девушка поет, краснеет от смущения, расчесывает волосы; молодая женщина обнимает его и прижимается своими губами к его губам.

Наверное, можно уйти отсюда... Нет, невозможно. Обманчивый туман предательски полон народа. Враг в волнении сжимает его руку. Действо продолжается. Сейчас надо выказать страдание, приличествующее случаю — и ничего более.

Она повесилась. Вал-Нардия убила себя. И ребенок, их... его ребенок...

Наверное, его руки похолодели, словно он сам уже был мертв. Сузамун не мог не ощутить этот холод, ибо все еще сжимал ладонь принца. Но, по крайней мере, ладонь эта была тверда и не дрожала.

Кесар ответил на пожатие королевской руки.

— Мой повелитель, — произнес он. Голос его был выразительным, хотя и приглушенным, словно был специально поставлен для сцены. — Вы проявили слишком большую заботу, взяв на себя труд лично донести до меня эту весть. Я недостоен вашей доброты. Что до моей сестры, то я ничего не знал о ребенке и не берусь судить, почему она сделала это с собой. Богиня забрала ее к себе. Сейчас Вал-Нардия с Ней, в Ее всезнающих и прощающих руках. Моя печаль иссякнет лишь вместе с моей жизнью. Едва ли можно выразить, мой повелитель, насколько поддерживают меня в этот миг ваши утешения.

В тумане вокруг принца перешептывались на его счет. Он даже смог улыбнуться. Сузамун выпустил его руку, но их взгляды оставались скрещенными, и Кесар знал, что его глаза кричат громче, чем лицемерие короля. Что ж, пусть Сузамун читает в его взгляде все, что ему вздумается. Скоро это перестанет иметь значение.

Она пронеслась по воздуху, словно музыка, ее светлые одежды и кроваво-красные волосы отражались в полированном полу. Она летела с цветами, ей было десять лет, ее маленькая грудь едва проступала под платьем, за руку она тащила куклу. «Кесар, где ты? Я не могла найти тебя».

Вал-Нардия...

Он пил вино с этими людьми и отправился с ними к столу. Он даже ел вместе с ними. Он разговаривал с ними на отвлеченные темы. Эти люди выражали сочувствие его потере. Они произносили соболезнования, превозносили ее красоту, и он благодарил их с огромной учтивостью.

Ему хотелось растерзать их на куски, содрать кожу, раздробить кости.

Не будет ничего странного, если король отпустит его немного раньше — но не слишком рано. Она была всего-навсего женщина, даже не его жена или мать, много меньше, чем друг, отец, брат, сын... Хотя, возможно, он потерял и сына тоже, но этого им знать уж точно не следовало.

Выждав подобающее время, он испросил позволения уйти и покинул королевские покои.

За два часа до рассвета Рэм оказался у дверей новых покоев принца. Показав двоим часовым-Седьмым бумагу с подписью Кесара, он вошел. Рэм слишком много времени провел в седле, а не спал еще дольше. Он не сомневался в том, что прибыл слишком поздно, хотя изо всех сил пытался двигаться быстрее.

Оказавшись в первой комнате, он огляделся. Светильники все еще горели на своих подставках. К стене прижималась девушка из Ксаи, Беринда, ее телячьи глаза были полны неизъяснимого страдания. Она ничего не сказала. Рэм подошел к внутренней двери и постучал. В ответ не донеслось ни звука. Тогда Рэм распахнул дверь и вошел в спальню.

Здесь не горели светильники, лишь слабый свет луны проникал через окно. Напротив окна был отчетливо виден стройный мужественный силуэт Кесара.

— Мой лорд, это я, Рэм.

— Я знаю, что Рэм. Будь ты кем-то другим, ты не прошел бы мимо часовых. Они не спят. Никто из вас не спит после порки, — голос его звучал ровно и спокойно.

— Мой лорд, я пытался добраться до вас прежде, чем король...

— Нисколько не сомневаюсь.

Повисла пауза. Потом Кесар спросил:

— Где ее похоронили?

Рэм не был уверен ни в чем. Он слишком устал и не имел сил оценивать обстановку. Но надо было говорить.

— Мой лорд, кто-нибудь упоминал о ее беременности?

— Да. Мне сообщили об этом.

— Тамошние жрецы считают, что могут сохранить ее до нужного срока.

Кесар не шевелился и молчал.

— Каким-то образом им удалось удержать ее тело на грани жизни и смерти. Они утверждают, что могут какими-то магическими зельями поддерживать ее в таком состоянии, пока не родится младенец. Может быть, это ложь. Однако все выглядело очень убедительно, и вполне может случиться именно так, как сказала мне та женщина.

— Отлично, — отозвался Кесар так, словно все изложенное было вполне вероятно. Чуть помолчав, он продолжил: — Я отправлюсь туда. Он только и ждет этого, он доволен тем, что у меня горе. Он думает, что моя поездка будет напрасной, но я хочу сам убедиться во всем. Ты сделал все, что мог. Теперь убирайся.

— Мой лорд, поняли ли вы...

— Нет. Это полная бессмыслица, как и все остальное. Убирайся.

— Мой лорд...

— Во имя несуществующих вонючих бездн Эарла — убирайся. Иди развлекайся со своим мальчиком-шлюхой или выпусти кишки своей сварливой мамаше. Все, что угодно, только прочь от меня, — Кесар слегка возвысил голос и повернулся. В руках он держал нижнюю половину разбитого кувшина, снова и снова крутя ее в пальцах. На дне черепка плескалась темная жидкость — то ли вино, то ли кровь. Лунного света хватало, чтобы разглядеть: Кесар плачет. Не скрытно, хотя ни поза его, ни голос не выдавали этих слез, но горько и безутешно, как ребенок.

Рэм отступил на шаг, повернулся и вышел из спальни. Закрыв за собой дверь, он услышал короткий смешок Кесара, в котором звучало презрение.

В конце концов никто не попытался расследовать то, что произошло в Анкабеке. Король, похоже, желал держать Кесара возле себя, обеспечивая принца удобствами и поддерживая его. Даже если то, что Кесар быстро пришел в себя, раздражало Сузамуна, он ничем не выдал этого. Король разобрался в правилах игры — по крайней мере, так ему казалось — и теперь играл со всем азартом интригующего увлечения.

Кесар не говорил о Вал-Нардии на людях, да и в частных разговорах не задавал вопросов о месте ее захоронения и не слушал сказок о Равнинном колдовстве, будто бы позволяющем ребенку развиться в утробе мертвой матери. Посланцу короля показали скромный камень, якобы установленный на месте ее сожжения близ храмовой ограды. Для почитателей богини самоубийство не было ни грехом, ни почетным уходом из жизни. Ни о каком позоре не было и речи. Для мелкой аристократки было сделано все необходимое.

Кесар, казалось, безропотно принял и королевскую благосклонность, и глухую стену смерти. Многие считали его нынешним королевским фаворитом. Его достойное переживание столь очевидно тяжелой утраты вызывало восхищение.

Спустя несколько дней после своей безумной скачки из Анкабека, проходя нижним городом, Рэм встретил Дорийоса под охраной старика-черепахи из Дома Трех вскриков. Дорийос подошел к нему — тонкий, изящный, с безукоризненными манерами, — остановился и произнес:

— Я давно уже не виделся с тобой.

Рэм улыбнулся, но эта улыбка относилась скорее к красоте Дорийоса, сияющей, как светильник в ненастный день.

— Мне жаль, что так получилось.

— Жаль меня — или себя самого?

Рэм снова улыбнулся.

— Значит, теперь ты влюблен в него, — просто сказал Дорийос. Улыбка на лице Рэма тут же погасла. — Я говорю о твоем господине, — пояснил юноша. — О твоем принце.

— Очнись, — ответил Рэм. — Перестань говорить, как невинная девица. Это именно то, чего я всегда избегал.

— Ты уже научился речам влюбленных, — Дорийос опустил ресницы.

Рэм пошел прочь, оставив бывшего любовника стоять, где стоял. Свет его красоты медленно поблек для него, как блекнет небо на излете лета.

Небо стало свинцовым, задули сильные ветры. Потом все стихло, сделалось серым и спокойным. Теперь небо превратилось в низкий потолок из тонкой слоновой кости, наглухо скрывший солнце и вот-вот готовый просыпаться снегом.

Ральднор эм Иоли с привычной небрежностью опирался о колонну крытой прогулочной галереи, втайне любуясь собой, яркостью своих белокурых волос, оттененной темным мехом плаща и соперничающей со слепящей белизной заснеженного сада.

Когда на Истрис упали первые снежинки, он осознал, что вновь стал изгоем для высшего общества. Первая оттепель принесла ему положение на периферии двора. Теперь пришла пора второго снегопада, снега, который лежит не менее трех месяцев — город затянуло Равнинной белизной, в гавани потрескивал лед. Ральднор же сейчас гулял по королевским садам, дружески беседуя с влиятельным чиновником. Остановившись среди колонн, он заметил лорда-правителя, главу королевского Совета, который медленно и задумчиво бродил, сопровождаемый своей свитой. Когда они поравняются друг с другом, то волей-неволей обменяются несколькими вежливыми словами.

Ральднор был доволен собой. Он помогал Кесару, многим рискуя ради него, однако все было очень аккуратно продумано. Кесар был словно особо отмечен печатью истинного превосходства. Его безжалостность и магнетическая сила его личности, отточенная постоянным применением, были приметами величия.

Создатель королей. Вот титул, с которым заигрывал Ральднор.

Он вложил часть собственных доходов, чтобы помочь подкупить совет. Сейчас все его члены стали сговорчивы и легко склоняемы к любым решениям. Золото Кесара, так изумляющее всех, кто считал его погрязшим в нищете, приумножалось благодаря аккуратному обращению надежных банкиров, а также благодаря рискованным торговым предприятиям, приносившим постоянный, хотя и тайный доход. Кесар начал заниматься этими делами еще в тринадцать лет. Уже одно это достаточно впечатляло, как и то, что, даже будучи мальчишкой, он ничего не расточал понапрасну и жил так, словно на самом деле был беден, позволяя деньгам умножиться и не выставляя их напоказ, пока не понадобится.

Лорд-правитель был уже почти рядом, полу-Вис, полу-вардиец, как и сам Ральднор, но с темными волосами и более смуглой кожей — одна из подачек Сузамуна для ублажения народа.

— Добрый день, лорд-правитель.

— Доброе утро. Только очень уж холодное.

— Придется терпеть до весны, мой лорд.

Лорд-правитель остановился, за его спиной встал секретарь, чуть поодаль — телохранитель. Остальные участники прогулки не могли не заметить, кто остановил лорда-правителя Истриса.

— Должен поблагодарить тебя за вино, Ральднор. В такую погоду вино этого урожая просто великолепно.

Ральднор поклонился. Два кувшина, о которых не упомянул собеседник, были богато отделаны драгоценными камнями и металлами.

— Завтра мы возносим благодарение за нового наследника, — продолжил лорд-правитель. — Хвала Ашкар, что плач по сыну столь быстро сменится гимнами радости в честь рождения другого!

— Да, это так.

Они продолжали стоять, восхваляя благость Ашкар.

В первый день снегопада у одной из надменных шансарских жен Сузамуна родился мальчик. По древнему дорфарианскому поверью это значило, что вернулась душа Джорнила. Завтра весь двор должен был сквозь снегопад проследовать на колесницах к храму Ашары, где как раз сейчас была приостановлена до весны работа по ремонту кровли. Строительные леса поднимались до самого верха, как фантастический лес, и вся конструкция надежно удерживалась рычагами и кронштейнами.

— Перед тем, как отправиться в храм, непременно выпью чашу твоего доброго вина, — произнес лорд-правитель. — Думаю, что в храме будет не слишком тепло.

Он направился дальше, оставив Ральднора эм Иоли в полном удовлетворении. Сам Ральднор не должен был присутствовать на церемонии в храме. Для его отсутствия не было никакой причины. Создателю королей просто ничего не сообщили.

Над заливом гулял сильный ветер, по улицам клубилась снежная пыль. Сквозь нее пробирались члены королевского дома. Шансарские лошади вязли в снегу и скользили на ледяных коврах.

Как и ожидалось, внутри храма не было тепла, сквозняки заставляли дрожать пламя светильников. Но Ашара, стоящая в восточной части храма на сверкающем рыбьем хвосте, укрытая лишь резными волосами, не чувствовала холода.

Младенца грела не кровь, а благовония. Разноцветные стекла в высоком окне окрашивали своими отсветами дым курильниц, сквозь который сейчас несли нового наследника, успокоенного сонными зельями, чтобы показать его богине.

Сузамун стоял в тени ее четырех правых рук, позади него — Уль и младшие братья со своими сыновьями, избранная знать. Многие ожидали, что принц Кесар будет находиться рядом с королем. Однако Кесар снова повторил ту же самую ошибку. До недавнего времени скромный и достойный, он в конце концов выказал столь же ясно, как и после возвращения из Тьиса, насколько мало ценит королевскую милость. После этого последовало особое распоряжение, относящееся к его месту в храме. Сузамун, к этому времени мягкий как бархат, лично проследил, чтобы принц Кесар стоял как можно дальше от него.

Медленно тянулась церемония, которую в Шансаре полагалось проводить на голой скале или в какой-нибудь хижине перед идолом.

Среди песнопений сверху послышался невнятный треск, на который почти никто не обратил внимания. Из членов королевской семьи один принц Уль инстинктивно бросил взгляд наверх, прочие, обратив взоры к королю, увидели, как тот улыбается и кивает. Как и большинство остальных, он принял этот шум за одинокий порыв ветра, налетевший на какую-то плохо закрепленную подпорку. Перед церемонией придворные чиновники обследовали состояние крыши и признали его безопасным.

Среди нескольких человек, вскинувших головы наверх, не было принца Кесара. Он тоже слышал этот странный звук, однако отлично знал, что это такое.

Спустя пять или шесть минут послышался другой звук, вынудивший жрецов прекратить пение. Поначалу едва различимый, но постепенно нарастающий, он напоминал шум водопада. Сверху посыпалась пыль, заклубилась в воздухе и осыпала алтарь.

Теперь вверх посмотрели уже почти все, кто был в храме. Чистый бледный свод над головой богини выглядел вполне прочным. Затем раздался оглушительный грохот. Заплакали женщины, послышались крики. На площади перед храмом кричали еще громче. Огромный пласт снега соскользнул с крыши и обрушился наземь. Народ немедленно осознал, что происходит, хотя обычно подобных вещей не случалось до весны. Волна понимания накрыла присутствующих с головой. Все увидели, как Сузамун улыбнулся еще раз и шагнул вперед, под прикрытие рук богини.

И тут раздался пронзительный женский вопль.

На своде появилось множество трещин, покрывших его, словно гигантская паутина. Затем он раскололся, как скорлупа яйца. С громом, в вихре белой пыли восточная крыша рухнула в храм. Многотонная кладка полетела вниз с быстротой стрелы, осколки ее ударились оземь и разлетелись во все стороны, поражая камень и плоть. Огромное многоцветное окно раскололось.

Долгое эхо сильнейшего грохота смешалось с криками ужаса и агонии. Устрашающий столб пыли встал от земли до самых небес. Сквозь эту пыль было почти невозможно разглядеть что-либо, кроме беспорядочно мечущихся фигур и отдельных бликов огня от раздавленных светильников. И среди всего этого виднелось жуткое, невозможное зрелище — силуэт богини Ашары с наполовину снесенной головой напротив разбитого цветного окна, сквозь которое в храм врывался холод.

Лоб принца Кесара кровоточил, задетый осколком камня, однако он первым призвал своих людей к немедленным действиям. Пренебрежение Сузамуна обеспечило ему место в стороне от главных разрушений. Теперь он, казалось, был потрясен тем, что остался жив, но остальные вокруг него могли лишь бессмысленно взирать на происшедшее. Кто-то пытался отползти, многие взывали к своим богам (и далеко не все — к Ашаре).

Кесар повел два десятка своей гвардии, находившихся в храме, прямо в глубину столба пыли. Тут же из углов на помощь им бросились стоявшие там люди. Знать наравне с простыми солдатами вытаскивала из-под немыслимых завалов окровавленные, задыхающиеся, покрытые пылью тела. Сам Кесар работал наравне со всеми в какой-то леденящей лихорадке. Некоторые из блоков кладки оказались не под силу людям, нужно было привлечь зеебов. Рабы в ужасе бежали из храма. Повсюду стоял ужасающий общий крик.

Поначалу из-под камней удавалось извлечь только мертвых. Уль лежал на алтаре с расколотым черепом, рядом с ним — главный жрец. Младенец, новый наследник, оказался раздавлен этими двумя телами.

Когда люди Кесара освободили лицо Сузамуна от битого камня, тот был все еще жив. Кесар быстро подошел к нему и опустился на колени. Грудь короля придавил камень непомерной величины. Изо рта у него струйкой бежала кровь. Его глаза медленно обратились к принцу.

— Держитесь, мой повелитель. Сюда ведут зеебов, чтобы поднять этот камень.

Столб пыли постепенно рассеивался, сквозь него стали видны совершенно не задетые или легко раненые люди, столпившиеся вокруг. Ужасающий общий крик перешел в не менее ужасающие приглушенные стоны без слов.

Кесар не отходил от короля, пока в разрушенный храм не привели животных, презрев святость места. После этого он поднялся и принялся помогать работам по разбору завалов.

Как и предполагалось, никто из тех, кто находился в центре под Восточным куполом, не уцелел. Четверых младших братьев короля с трудом опознали. Сводный брат короля со шрамом на лице лежал, убитый упавшей рукой Самой богини. С груди Сузамуна сняли камень, он пытался взглянуть на свои раны, однако никто не сомневался в том, что он не протянет долго. Было непонятно, как вообще он смог столько продержаться под такой тяжестью.

Его голову приподняли и осторожно положили на подушки, чтобы он мог видеть небосвод над собой. Подошел едва держащийся на ногах жрец и зашептал молитву. Кесар снова опустился на колени. Толпа молча наблюдала, а в разбитое окно врывался снежный ветер.

Через несколько мгновений Сузамун умер.

Если он и понял, что произошло, то был не в состоянии вымолвить ни слова. А Кесар, перепачканный своей же кровью, с таким изяществом и таким непоколебимым упорством продолжал стоять на коленях перед человеком, которого убил. Никто из тех, кто видел его, не смог бы забыть, как он выглядел в своей судорожной попытке спасти короля, и в каждой его черте сквозил врожденный аристократизм.

Однако в конце концов все увидели знамение в том, что случилось. Все выглядело так, будто сама Ашара предала проклятию Сузамуна и весь его дом. Это было более чем понятно любому.

Правда была известна только инженерам. Полость под верхним слоем кровли, скрытая от посторонних глаз, и маленький огонек, оставленный рядом с горшочком нефти, были придуманы и просчитаны далеко отсюда. Вся эта схема математически выстраивалась опытными людьми, знакомыми с величинами и архитектурными формами, а также людьми, сведущими в убийстве. Когда загорелась нефть, огонь перекинулся на точно сбалансированные опоры купола. Все было тщательно продумано, оставалось лишь привести план в исполнение, дождаться момента, когда куполу должно неминуемо обрушиться. Исполнению замысла способствовали небрежение чиновников и погода, а может быть, сама судьба. Или Ашара.

Тем не менее имело смысл побеседовать с каменщиком и теми людьми, которые работали на восточной крыше. Но ни одного из них не удалось найти. Было решено, что они бежали от руки правосудия.

Совет расположился в комнате с картой на стене, прямо под мозаикой.

По городу все еще разносился траурный звон колоколов, а над дворцовой крышей снова озаряло полночную тьму красное око погребального маяка. Вторая жена Сузамуна, мать ребенка, погибшего вместе с ним, лишила себя жизни часом позже. Они были отважными и порывистыми, эти женщины Шансара. Ее положили рядом с мужем, ребенок покоился у нее в руках. Братьев поместили в нескольких шагах от короля. Семья собралась вместе в последний раз — и навеки.

Теперь Истрис и весь Кармисс ждали известия о том, кто примет бразды правления. В том, кто станет королем, сомнений не было — старший из оставшихся наследников, семилетний принц Эмел. Однако, учитывая то, что он был еще ребенком, следовало назначить регента и прочих охранителей его статуса. Уль с братьями и всеми их законными старшими сыновьями погиб вместе с Сузамуном. Это была самая настоящая катастрофа, из тех, что остаются в легендах. Теперь предстояло сделать выбор из множества полукровок или младших сыновей, которые сами были слишком молоды и никому не известны. Они не принимали никакого участия в политической жизни города.

Уже разгорались споры. Обсуждалось, что лорд-правитель сам может предпринять шаги к регентству, оставив прочих далеко позади. Из углов, где сидели люди, купившие место в совете и поддерживающие то ту, то другую позицию, доносились короткие презрительные насмешки. Однако по большей части эти выходки исподтишка были возмущением спокойствия и не более того. Лорд-правитель заставил их умолкнуть и заявил, что у него нет склонности к регентству, даже не возникало подобного желания.

В этот момент в центр протиснулся человек, жестом показавший, что желает говорить.

Шансарские обычаи племенных советов сильно размыли стандартные кармианские установления. Во времена Висов подобное было невозможно. Однако лорд-правитель сделал знак:

— Мы согласны предоставить вам слово, Ральднор эм Иоли.

Ральднор шагнул вперед и огляделся. Он привык командовать кораблями, когда ему поручали это; данное собрание совершенно не вдохновляло его.

— Мой лорд-правитель и вы, господа — слушайте. Когда взошла Застис, семь закорианских пиратских галер разоряли берега Кармисса и Дорфара. Король Сузамун, мудрый и осторожный правитель, послал человека, которому доверял, освободить моря от разбойников. Не отдавая себе полного отчета в силах Вольных закорианцев, король дал этому человеку для выполнения его миссии три корабля не из самых лучших. Мне это известно — я был капитаном на одном из них. Когда стало ясно, сколь силен враг, против которого нам предстоит бороться, я предложил вернуться домой. Однако мой командующий, Кесар эм Ксаи, удержал нас там, где мы находились, и с большим искусством и доблестью, пожертвовав одним из помянутых кораблей и потеряв пятерых людей — всего пятерых, господа! — одержал победу.

По залу прокатился одобрительный шум, в основном с тех мест, где сидели Висы.

— Простите мое воодушевление, — продолжал Ральднор. — Тот эпизод произвел на меня сильнейшее впечатление. Принц Кесар — зрелый вождь, известный в Истрисе как один из элиты общества. Более того, он королевской крови. Его отец был шансарским офицером, а его мать — принцессой кармианского королевского дома, чьи корни уходят во времена Рарнаммона...

Ральднору пришлось прерваться, ибо зал наполнился криком. Это был старый клич — «эм Ксаи!». Стоя в центре этого неистовства, Ральднор задумался. Он плохо слышал, что творится вокруг, вспоминая вопли рабов, прикованных к веслам и горящих заживо. Об этом следовало помнить. Однажды, когда ты станешь бесполезен для него, он и тебя оставит гореть.

В совете воцарилась сумятица, все совещались. Без сомнения, всем было все известно, просто ждали подходящего случая. Трое из этих людей были попросту куплены.

Вскоре члены совета удалились в соседнюю комнату, чтобы вынести окончательное решение.

Ральднор по-прежнему пребывал в задумчивости и не разгуливал по коридорам, подобно остальным. В одном из покоев даже играли музыканты, специально приглашенные по такому случаю, их музыка то сливалась с колокольным звоном, то оттеняла его.

Несчастный случай привел к концу династию Сузамуна. Было ли это волей Ашкар?

Ральднор, веривший в случайности, никак не мог поверить именно в эту случайность. То, что он оказался в стороне от этого ошеломляющего заговора, злило его и одновременно приносило некоторое облегчение. Но он считал, что имеет достаточно здравого смысла, чтобы не выказывать никаких эмоций.

Колокольный звон прекратился. Около полуночи по залам пробежала вереница гонцов.

Зал с картой снова заполнился встревоженными советниками. Лорд-правитель поклонился им всем.

— За принцем-королем Эмелом уже послали. Время для ребенка, конечно, позднее, но по законам Континента-Побратима, его родины, он обязан присутствовать, — последовала пауза, затем лорд-правитель продолжил: — Мы также послали за принцем эм Ксаи.

Немного времени спустя няньки подвели к дверям сонного светловолосого мальчика, и два стража ввели его в зал совета. Принц-король Эмел занял предложенное место и снисходительно принял леденец от лорда-правителя.

Кесар появился целым часом позже.

Он вошел в зал совета, и толпа расступилась перед ним. Он был словно воплощение немой грозы, в своих черных одеждах, с черными волосами, развевающимися от быстрой ходьбы, с застывшей на лице скорбью. Все это время он провел возле королевского погребального костра вместе с другими скорбящими, которые должны были оставаться там всю ночь.

— Просим прощения, принц Кесар, за то, что оторвали вас от караула смерти.

— Я могу вернуться обратно, — произнес Кесар.

По залу пронесся шепоток. Ральднор Иолийский прислушивался, против воли охваченный благоговейным трепетом. Этот человек был неподражаемым актером. Его вход, его взгляд, самый звук его голоса заворожили всех.

— Да, мой лорд, вы можете вернуться. Но сначала я обязан спросить вас, во имя богини и волей совета Истриса — согласны ли вы стать регентом Эмела, сына Сузамуна, до тех пор, пока он не достигнет надлежащего возраста, чтобы принять трон Кармисса?

Ответа не последовало. Все замерли. Кесар стоял посреди зала, прямой, как клинок.

Тишина разбудила ребенка, заснувшего на своем месте. Он открыл глаза и увидел наискось от себя высокого человека, подобного тени. Тень сдвинулась с места и направилась к принцу Эмелу. Спустя мгновение она опустилась на колени у его ног.

Пока звучали слова согласия, Эмел, ожидая момента, чтобы отправиться назад в постель, сонно разглядывал блестящую черную гриву человека, которому суждено было стать его смертью.

6

Холодный, белый, точно мраморный мир.

Тянулись месяцы долгого снега, пейзаж, казавшийся неизменным, был преображен, заново вылеплен из этой белизны. Безветрие, сверкание, серебристая ледяная поверхность заливов — Кармисс лежал, как во сне, скованный зимой.

Рэм снял новую квартиру, хотя и большую, но отлично хранящую тепло. Здесь нашлись даже миловидные и искусные ночные друзья, которых при желании можно было нанять в ближайшей винной лавке. Про себя Рэм молился, чтобы прошла тоска по Дорийосу. То и дело он представлял себе возвращение в Дом Трех вскриков, в то же время зная, что этого никогда не случится.

Переменилось и положение Рэма в личной гвардии принца эм Ксаи. После Праздника Масок его жалование чудесным образом увеличилось. Чуть позже, через пять дней после бешеной скачки из Анкабека, произошло изменение в его статусе — Рэм перестал числиться под номером. Существовало уже тринадцать Девятых, но он больше не был одним из них. Внезапно он стал старшим над пятьюдесятью людьми, которые именем принца должны были подчиняться только Рэму. Это продвижение дало ему особое место в иерархии гвардии, которая возросла уже почти до двухсот человек. Сержант, когда-то поровший Рэма, теперь раскланивался с ним уважительно и на равных.

Сознавая все особенности своего нового положения, Рэм был далек от благодушия. По большей части от него требовалось организовывать эскорты.

Он регулярно тренировался в подвале дворца — меч и щит, борьба без оружия или иные упражнения, требующие четкой координации обеих рук. Несколько раз он заставал за подобными упражнениями самого принца. В первый же день снегопада Кесар вызвал Рэма ко двору вместо одного из наемных мастеров боя. Почти полностью обнаженные, они сражались полчаса. Чувственный оттенок, столь же свойственный подобным единоборствам, сколь неуместный, злил Рэма. Наконец ярость завладела им настолько, что он сбил с ног почти ошеломленного Кесара.

Того это, казалось, позабавило. Рэм знал, что принц просто позволил себе ослабить внимание. Ему приходилось видеть, как умеет сражаться Кесар — даже в учебных поединках. Эта победа была несправедливой. Почти оскорбительной.

Когда восточная часть крыши храма Ашары погребла под собой Сузамуна и его родню, Рэма не было в здании, он даже не дежурил на площади. Он понимал, что готовится нечто, знал — что-то должно произойти. Однако размеры случившегося потрясли его.

Ему было приказано командовать отделением гвардии Кесара во время похоронной процессии и страшного шансарского караула смерти. Медленно двигаясь сквозь снежную пелену следом за укрытой пурпуром колесницей, он испытывал такое же чувство неловкости, как после той ошеломительной победы в тренировочном зале. Как-то слишком легко все это произошло. Когда появились гонцы, оскальзываясь на льду в свете факелов, чтобы позвать Кесара на совет, Рэм продолжал стоять, ничем не выражая своих чувств, но желая рассмеяться, выругаться, сделать хоть что-то, дабы провозгласить грандиозную и зловещую сущность всего происходящего.

Но теперь эм Ксаи был регентом. Его секретная гвардия стала официальной вплоть до последнего солдата. Его покои стали еще более роскошными и теперь находились в верхней части дворца.

За несколько месяцев он проделал огромный путь. В конце концов он стал нести ответственность лишь перед расположенным к нему советом и перед семилетним ребенком, который, если верить слухам, обожал его.

Он должен убить ребенка. Это было очевидно.

Как долго он позволит ему существовать? Год? Два? Сколько жизни познает принц-король Эмел, прежде чем какое-нибудь неведомое и непредсказуемое несчастье не сделает все бесполезным? Любые чувствительные мысли о детстве или кровном родстве стали теперь нелепостью.

С той самой ночи, когда он вернулся из Анкабека, у Рэма не осталось и следа беспокойства за своего хозяина. Публичные стенания по Вал-Нардии были безупречны и уже в силу этого насквозь притворны. Или все же где-то оставались муки, которые прервало появление Рэма? О существовании червя терзаний мог знать лишь сам Кесар.

На таинственное же колдовство Анкабека Кесар, казалось, вообще не обратил внимания — в отличие от самого Рэма.

Вопреки всем рассуждениям и объяснениям Рэм твердо верил во все, о чем сказала ему золотая жрица. В то, что за милями снегов и холодной воды, под промерзшей землей, в холодном мертвом чреве бессознательно подрастал для пробуждения плод кровосмешения Кесара и Вал-Нардии, плод их мучительной любви.

Ожидая в передней принца, Рэм знал, что находится там из-за Анкабека. Воздух был наполнен чем-то тяжелым, некой гнетущей неотвратимостью.

Кесара не было еще некоторое время.

Через переднюю прошел врач, вышедший с женской половины. Беринда, девушка, которую Кесар привез из Ксаи, зачала во время Застис. Рэм видел ее, когда она шла мимо — с гордостью и одновременно стесняясь своего большого живота. Вчера, задолго до срока, у нее начались схватки. Пошли слухи, что она потеряет ребенка, что он будет мертворожденным. Возможно, из-за своего слабоумия она была не приспособлена для вынашивания детей. Все это напоминало некое извращенное знамение, искаженное эхо того, что ждало на острове.

Сквозь длинное окно Рэм видел колоннаду в широком дворе внизу. Вскоре он увидел Кесара, идущего рядом с принцем-королем. Эмел был возбужден, хихикал, его бледное лицо раскраснелось. Скривившись, Рэм отвернулся от окна.

Через несколько минут Кесар вошел в переднюю. Его матовая, чуть смуглая кожа казалась бледнее из-за траурного кармианского пурпура, надетого в знак скорби по Сузамуну. После известия о смерти Вал-Нардии он не облекался в этот цвет.

Они прошли во внутренние покои. Едва закрылись двери, Кесар мгновенно изменился. Рэм понял, что видит истинное лицо принца.

— Анкабек, — произнес Кесар. — Ты помнишь? Несколько месяцев назад.

— Да, мой лорд.

— Расскажи мне снова то, что рассказывал той ночью.

— Вы не поверили этому, мой лорд.

— Нет. Расскажи еще раз.

Рэм принялся более подробно, чем прежде, рассказывать о жрице, о том, что она сообщила ему, и о том, что ему было показано. Слушая рассказ, Кесар внимательно наблюдал за ним. Истинное лицо принца было спокойным и одновременно угрожающим. Стоит ли бояться?

Когда Рэм закончил рассказ, повисло молчание. Потом Кесар подошел к комоду, отпер ящик, достал бумагу и, обернувшись, протянул ее Рэму:

— Прочти это.

Рэм исполнил приказ.

— Они прислали...

— Человека, не назвавшего своего имени. Он пришел к моему сержанту и оставил это ему. Похоже, он знал верные пути. Откуда?

— Не от меня, мой лорд.

— Я и не считаю, что от тебя.

— Здесь говорится...

— Здесь говорится, что мой ребенок родится на рассвете в день Львиного праздника по шансарскому календарю.

— Девятое утро от сегодняшнего дня.

— Дорога туда займет не меньше семи дней. Если вообще найдется дурак, который пустится в такой путь по снегу.

— Это дает вашей светлости день на то, чтобы принести подходящие извинения.

— Ничего это не дает. Все вполне ясно. Они определенно ждут моего прибытия.

Рэм промолчал.

Кесар налил себе вина и осушил кубок до дна. Он пил так же взахлеб, как в Тьисе, после нападения змеи.

— Я хочу, чтобы ты остался здесь, не дремал и был настороже, — произнес он, отвернувшись от Рэма. — Ральднор может какое-то время поиграть в свои игры в Истрисе. Ради него же самого я надеюсь, что он не осмелится на это. Мое место займет лорд-правитель. Ты расставишь своих людей везде, где необходимо, чтобы сохранить надлежащий порядок. И обращай внимание на все, о чем я мог забыть. Ясно?

— Да, мой лорд.

— Как повезло однажды главарю маленькой, но многообещающей шайки головорезов, — Кесар опять повернулся к Рэму с самой чарующей из своих улыбок. — И как повезло мне, что ты оставил их ради меня!

Рэм стоял, как каменный. Разговор по непонятным причинам ужаснул его. Конечно, Кесар уже скрыл свое истинное лицо, хотя в нем еще оставался сероватый оттенок. Впрочем, этот оттенок мог быть просто реакцией на погоду. Шансарская кровь плохо переносила здешние жгучие морозы, а Кесар, хоть и вспоминал об этом крайне редко, все же был наполовину шансарцем.

— Я возьму десять или двенадцать человек. Этого достаточно, чтобы управиться с лодкой. Я предпочел бы иметь тебя рядом с собой, но мне очень нужно, чтобы ты остался здесь в мое отсутствие.

Опять эта безошибочная попытка выказать случайное и убийственное доверие...

Неожиданно откуда-то из-за стен донесся ужасный крик. Рука Рэма потянулась к кинжалу, но Кесар сделал беспечный жест:

— Это всего лишь та маленькая сучка из Ксаи. Должно быть, ей сказали, что ее ребенок мертв.

Кесар колебался. Что-то мелькнуло в его глазах и в тот же миг исчезло.

Путешествие к могиле сестры было по меньшей мере странным для этого времени года, однако вполне извинительным и, возможно, достойным уважения. Оно показывало абсолютное простодушие принца.

Он никогда не пошел бы на это, рискуя потерять все, что выиграл, даже не будь вокруг снежной пелены. Нелепость. Невзирая на то, что он знал о ее смерти, он так и не постиг это до конца. Для него она продолжала жить где-то вдали, ее жизнь не погасла. Анкабек опровергал оба эти чувства — непреложность ее смерти и внутреннее неприятие этой смерти.

Какими бы колдовскими чарами они ни опутали ее, он должен был положить этому конец. Или каким-то чудом она вновь была жива, словно не случалось ничего иного? Эти мысли не покидали его, проделав весь путь вместе с ним, высовываясь из-за его плеча, словно демон, до самого побережья.

Покончив с собой, она победила его презрение, его ужас и ненависть. Их мысленная связь, случайно унаследованная с шансарской стороны, осталась неразвитой, хотя с самого их рождения была частью их самих. Он не умел распознать ее и никогда не принимал в расчет — даже тогда, когда проснулся в Ксаи от собственного крика, и после, когда пытался вспомнить то пробуждение. И тем не менее самим фактом этой связи Вал-Нардия вынудила его участвовать в своей смерти.

Совсем другим делом была вина за ее смерть. Ее он принимал, и она жгла его, точно клеймо от раскаленного железа. До конца своих дней он будет жить с этим чувством, вспоминая ее полет, который теперь все время стоял у него перед глазами.

Его проводили в неказистую комнату под храмом.

— Ну? — вопросительно произнес он.

Перед ним стояла женщина Равнин. Казалось, что она — одна из тех, о ком рассказывал Рэм, однако сейчас она была одета иначе. Ее украшения были просты, и лишь фиолетовый драгоценный камень над ее бровями что-то означал.

— Вы прибыли вовремя, лорд принц, — произнесла она.

— К завтрашнему рассвету, согласно вашим указаниям. А если бы я опоздал?

— Не думаю, что это могло случиться.

Сидеть было не на чем. Кесар прислонился к стене, с его плаща стекал снег, таявший на плечах. Этот снег осыпался на принца с деревьев, когда он шел по острову, хотя воздух был совершенно спокоен, как и море.

— Я хотел бы знать ваше имя, — сказал он, чтобы хоть как-то поддержать беседу.

— Эраз, мой лорд.

— О, имя кормилицы героя Ральднора.

— Я родилась в Хамосе.

— Еще и деревня, в которой вырос герой. Я имел в виду — не в большом городе...

— Для вас приготовлена комната на территории послушников.

Внезапно Кесар сам вспомнил ее. Это была та самая сука, которая той ночью проводила его к сестре, как самая настоящая хозяйка публичного дома. «Сколько вы хотите за это? Или просто нужно принести что-нибудь в дар храму?» — «Единственный дар, который требуется, будет принесен». Он должен был вспомнить раньше, но его глаза были ослеплены восьмидневным созерцанием снежных равнин, болели от этого и от недостатка сна, а все тело ныло от усталости.

— Прежде всего, — произнес Кесар, — я хотел бы видеть мою сестру, принцессу Вал-Нардию, — он запнулся и без всякого выражения спросил: — Почему вы сказали Сузамуну, что она умерла? Чтобы защитить ее?

— Она умерла, мой лорд.

— О нет. Мертвые женщины не вынашивают детей.

— Прошу прощения за то, что продлеваю ваше горе, лорд принц...

— Не беспокойтесь о моем горе. Беспокойтесь лучше о том, решу я или нет сделать факел из вашего проклятого храма.

— Вы не поступите так, — мягко ответила она. — Вы слишком долго поднимали вашу репутацию в Кармиссе на недосягаемую высоту. Столь непопулярное деяние может разрушить все, что вы создали.

— Хорошо. Тогда сами. Официальное сожжение или другой погребальный ритуал, принятый на ваших Равнинах. Когда будет обнародовано ваше не слишком-то святое колдовство.

— Лорд Кесар не верит в колдовство.

— Это так. Но вы можете попытаться разубедить меня.

— Тогда идемте.

Он снова позволил проводить себя. Когда они вошли в помещение, оно оказалось перегорожено полупрозрачным расшитым занавесом.

— Не дальше, мой лорд.

— Что же удерживает меня по эту сторону занавеса?

— Немногое. Но вы можете убить своего ребенка.

— При условии, что я допускаю, будто там есть ребенок.

— При условии, что вы допускаете, будто там ребенок, — кивнула жрица.

Сквозь полупрозрачный занавес можно было разглядеть очертания кровати, но что лежит на ней, оставалось скрыто. Вокруг ложа стояли жаровни, как, впрочем, и во всех остальных помещениях, через которые им пришлось пройти. Жрецы впустили их в комнату, жрицы совершенно бесшумно сновали меж дымками курений и тонкими полотнищами завес. Все было необычным, но не имело особого значения. Пока что не подтвердилось ничего из страстных рассказов Рэма.

— На этой завешенной кровати может лежать кто угодно, — заметил Кесар. — Может быть, там крестьянская девушка, которой пора рожать, напичканная вашими зельями.

Эраз вскинула левую руку, и занавес, скрывающий кровать, внезапно начал сворачиваться и подниматься наверх. Эффектный колдовской трюк. Вероятно, в полу или где-то еще находился какой-нибудь невидимый рычаг.

Занавес исчез, не оставив даже тени, и кровать открылась.

Кесар не сказал ничего. Долгое время он стоял неподвижно, глядя на лежащее тело сестры в черном одеянии, на ее красные волосы. Ее вздымающийся живот казался огромным из-за заключенного в нем пленника, руки, как белые цветы, ниспадали с обеих сторон, из-под черного одеяния виднелись обнаженные ступни.

Эраз легонько коснулась его руки. Он посчитал этот жест знаком того, что должен подойти к кровати, и порывисто шагнул вперед.

— Не сейчас, мой лорд.

— Что тут творится? — спросил он, и эти ненужные, неумные слова повисли в пустоте.

— Магия, если угодно. Мы исполняем волю богини.

— В бездну вашу богиню. Она умерла... вы говорите, что она мертва?

— Она мертва. Но ребенок жив, и в нужный срок, на рассвете, появится на свет.

— Почему?

— Потому что таково желание Анакир.

— Но почему именно ребенок Вал-Нардии? И мой? — он слышал звук своего голоса. В его вопросах не было смысла. Кесар спрашивал о том, что не имело для него значения. Значение имело нечто другое, но он не умел спросить об этом.

— Дети одного лона, рожденные вместе, — отозвалась жрица. — Двойня соединилась и создала третьего. Врата. Если говорить в духовном смысле, то по большому счету это не ваше дитя, мой лорд. Это другое дитя, оно старше. И все же это порождение двойни, двоих, ставших одним. Одно, в котором слились двое. Но я не могу донести этого до вашего сознания, мой лорд. Пусть кто-нибудь проводит вас в приготовленную комнату. Отдохните там.

— Я останусь здесь, — уронил он. — Велите принести сюда постель и немного еды. Именно сюда. Я не сойду с этого места, пока вы не сотворите свое колдовство.

— Вы устали. Пусть будет так, как вам угодно.

Он ухватил жрицу за запястье. Этот жест должен был причинить ей боль, и Кесар хотел этого. Сквозь пелену снежной слепоты, туманившую его взгляд, ее глаза сверкали, как далекие огни.

— Как бы вы ни служили вашей богине, попытайтесь вспомнить, кто я такой.

Однако она не ответила, каким-то образом освободилась от него и исчезла, словно задула свечу. Это было нелепо. Все казалось нереальным. Но даже оставшись один и видя перед собой Вал-Нардию, он не мог преодолеть тонкой газовой преграды.

Ему принесли кресло, еду и питье. Своих людей Кесар оставил в деревне, а потому потребовал, чтобы жрецы сами попробовали принесенную пищу и вино. Этот ритуал давно стал его привычкой, и на самом деле сейчас он не считал необходимым соблюдать его.

Он упрямо восстанавливал силы, не имея ни малейшего желания заснуть. Наконец его тренированное тело, словно послушный пес, подчинилось его требованиям. Вернув себе бодрость, Кесар сел и стал смотреть на Вал-Нардию сквозь муть в глазах и занавес.

Около полуночи, как ему показалось, в комнату стали входить люди в черных одеждах, скрытые капюшонами. Они молча выстраивались вдоль стен и замирали в молитве, точно сонные птицы. Затем вошли женщины. Они молча прошли за занавес и скрыли от него все.

Кесар поднялся, однако ему тотчас же преградили путь. Он шагнул обратно и встал перед занавесом.

Появились жрицы, и среди них — другая женщина, не из храма, скорее из ближайшей деревни или другого поселения на острове. Она была из Висов — достаточно было взглянуть на нее, чтобы это понять. Возле занавеса она остановилась, сняла башмаки и сбросила перед всеми платье, под которым больше ничего не было. Женщина вступила в пору поздней зрелости и была не слишком привлекательной, но крепкого сложения. Занавес раздвинулся. Кесар не видел прохода, но женщина прошла сквозь него. Только она одна. Ее обнаженная плоть выглядела на редкость неуместно среди атрибутов утонченного колдовства.

Вокруг послышалось монотонное пение и сразу же вызвало раздражение Кесара. Назойливо повторялось одно слово, или несколько одних и тех же слов — снова и снова. Свет погас, и все погрузилось во мрак.

Женщина подошла к его сестре. Принц наконец понял, кто это такая — повивальная бабка для мертвой.

Стоя возле занавеса, он продолжал смотреть, но ничего не происходило.

Так продолжалось около часа. Кесар подошел к столу и выпил вина, чтобы и дальше держаться на ногах. Он хотел стать свидетелем тому, как после какой-нибудь чудовищной магической вспышки меж раздвинутых мертвых ног его сестры покажется чужой младенец, которого вскоре предъявят ему как его собственного сверхъестественного отпрыска.

Предчувствие рассвета разбудило одного из двенадцати людей Кесара, и он вышел из холодной деревенской лачуги, где их разместили, желая помочиться.

В глубине обнесенного стенами двора был проход наружу. Там, внизу, море накатывалось на каменистый берег. Облегчившийся солдат, проклиная холод, все же был захвачен странной, незнакомой красотой рассвета. Он подошел к низкой стене и посмотрел вдаль на восток.

На горизонте, как клубы пара от дыхания на морозе, нависали облака цвета молочного янтаря. Сквозь этот янтарь прокладывал себе путь золотой луч.

Бесплотное мерцание облаков приглушило яркость солнечного диска. Солдат мог смотреть прямо на него, пока он поднимался — круглый, светящийся, загадочный, точно в мире родилась новая планета. И в самом деле, этот восход был подобен рождению ребенка, чья круглая головка пробилась из чрева облака.

Солдат не знал, зачем их притащили в Анкабек. Говорили, что это вызвано какой-то обязанностью по отношению к могиле сестры принца, но такое дело вполне могло подождать оттепели.

Но восход все так же держал его на месте, посреди снежного безмолвия, и солдат ощущал, что он — единственный человек на земле, который встал, чтобы увидеть явление солнца.

Пение прекратилось. Что-то произошло, но Кесар не был в этом уверен. Неужели он все-таки заснул стоя и пропустил самое главное? Затем он увидел, как склонилась женщина из деревни. Ему показалось, что комната содрогнулась от беззвучного грома, но он не знал, что это была сама Сила.

Равнодушные руки находились теперь внутри неподвижного тела Вал-Нардии — повитуха исполняла свою обязанность.

Появилась кровь. У Кесара перехватило дыхание. Он ожидал, что девушка закричит или шевельнется, но она лежала спокойно... словно ничего не чувствовала.

В руках у женщины оказался младенец. Принц видел это. Окровавленная дергающаяся веревка еще привязывала ребенка к телу его сестры, но вот блеснул нож, и веревка упала вниз, точно мертвая змея в Тьисе. Повитуха что-то сделала с ребенком, потом повернулась и вытянула руки, показывая его тем, кто находился за занавесом.

Не раздалось ни звука.

Руки и головка ребенка медленно двигались, он жил, но не кричал. Кожа его была такой белой, словно он светился. С глаз Кесара словно упала пелена, и он смог определить, что плод его семени и мертвого лона Вал-Нардии был девочкой. Дочь.

В дверях на его пути мгновенно оказалась жрица Эраз.

— Да, — вырвалось у него. — Я видел, что это случилось. Я свидетель вашего колдовства.

— Теперь вас проводят в комнату, где вы сможете отдохнуть.

Он с трудом удержался на ногах, хотя видел ее очень отчетливо.

— Когда я проснусь, я могу свернуть вам шею, — выговорил он.

В деревне на берегу отлично вымуштрованные солдаты Кесара нетерпеливо ждали его возвращения и, как им было приказано, пытались расплатиться за принесенную еду. Однако плата осталась нетронутой. Кроме того, они даже не пробовали заигрывать с местными женщинами, хотя больше здесь было решительно нечем заняться. Пока разгорался день, они сожалели о том, что и вторую ночь им придется провести как на помойке.

Однако у Кесара имелись другие планы на их счет.

Он уже проснулся, оделся для дороги и допивал оставленное вино, когда к нему вошел жрец.

— Прекрасно, — произнес Кесар, завидев его. — Найди Эраз и приведи ее ко мне.

Жрец, принадлежащий к темной расе, взглянул на него. Его взгляд был точно таким же, как и у всех обитателей Равнин. Кесар не обошел это вниманием и добавил:

— Или ты это сделаешь, или этим займусь я сам. Мне кажется, ты предпочтешь первое.

— Прямо скажем, жрица Эраз не относится к разряду простой прислуги, — ответил жрец по некотором размышлении.

— А я, прямо скажем, не намерен дожидаться.

— Мой лорд, — прошелестел жрец, — в нашей религии служитель богини равен королю, если не более того.

В два шага Кесар пересек комнату и ударил жреца так, что тот отлетел в угол, капюшон скатился с его головы. На миг в углу комнаты оказался просто поверженный Вис.

— Ты убедился, что мне нет дела до вашей религии? — произнес Кесар. — Теперь иди и исполни то, что я велел. А по дороге распорядись принести еще вина.

Эраз сама принесла ему вино, словно решив поиграть в его служанку. Это был вардийский ликер того же сорта, какого не знали Вольные закорианцы.

— Вероятно, вы не любите вина Равнин-без-Теней, — произнесла она.

— Верно. Я не люблю ничего, что исходит оттуда.

Он полностью восстановил силы, по крайней мере, так ему казалось. Внешне в нем не было никаких признаков упадка, ни намека на боль или сердечную тяжесть.

— Вы скоро покинете нас.

— Как только вы подготовите тело моей сестры для дороги.

Эраз глянула ему в глаза. Ее собственное лицо не выражало ничего.

— Вы не доверяете храму исполнить погребальные ритуалы над ней?

— Вы сожжете ее, не так ли? На ваших Равнинах принята кремация.

— Как и в Шансаре, кровь которого течет в ваших жилах и текла в ней самой. Однако там останки следует предать земле, а не развеивать по ветру, и отметить камнем место захоронения.

— Она будет похоронена в Истрисе, по старому обычаю.

— Очень хорошо, мой лорд. Я подумаю об этом. Не надо бояться разложения. Наши снадобья сохранят ее красоту нетленной, пока вы не доберетесь до столицы, и даже еще дольше.

— Я начинаю думать, что прежде всего ваши снадобья могли убить ее.

— Вы не должны так думать, мой лорд. Вы знаете правду. Если вы снимете золотое ожерелье с ее горла, то увидите...

— Да, — произнес он. — Но в таком случае вы обязаны понимать, насколько я ошеломлен вашими достижениями.

— А как же ребенок? — мягко спросила Эраз.

— Она пополнит ваши святые ряды, — отозвался принц. Он пил вардийское вино и вновь наполнял кубок, чтобы опять осушить его одним глотком.

— Это не так, мой лорд. Она не наша.

— Мне нет дела до этого.

— Она ваша дочь, — возразила Эраз.

— Маленький белый слизень. Оставьте ее себе.

— Нет, мой лорд, — бесстрастно произнесла она. — Ребенок должен ехать с вами.

— Только потому, что он мой? Плод кровосмешения? На побережье Ланна это вообще ничего не значит.

— Тогда отправьте ее в Ланн, мой лорд. Но оставаться здесь она не должна.

— Из-за кровосмешения?

— Анакир, — только и произнесла жрица.

— Эта ваша вонючая женщина-змея. Наверное, она хочет, чтобы мой ребенок погиб. Одного дня от роду, в снегу. Не думаю, что кто-нибудь из моих людей сможет кормить ее грудью. Почему бы вам самим не убить ее? Задушить, уморить голодом или холодом — но здесь? Почему вы вообще позволили ей появиться на свет?

— Наши снадобья, которые так смущают вас, могут сохранить и ребенка. Она будет спать до самого Истриса, не чувствуя голода. И останется теплой, даже если будет лежать непокрытая рядом со своей матерью.

— Это невозможно.

— Так же невозможно, как и то, чему вы были свидетелем на рассвете, мой лорд.

Люди, которые принесли на берег деревянный ящик, помогли разбить лед, и лодку снова можно было спустить на воду.

Солдаты Кесара не выражали ни малейшего недовольства, хотя солнце уже опускалось в океан, и весь запад, и вода, и небо, окрасился зловещим пурпуром.

Лодка двигалась среди заката по ледяной каше, покрывавшей море. Подул легкий ветерок, и команда поставила парус, желая воспользоваться этим. Не было слышно ничего, кроме шелеста паруса, легкого шума волн и плеска весел. Остров Анкабек исчез вдали, последний луч на миг высветил его причудливые очертания — словно плавучий череп.

Кесар сидел на носу перед парусом, рядом с длинным ящиком. Ящик был надежно закреплен и закрыт, и в нем спал живой ребенок, словно все еще заключенный в чреве матери. В крышке ящика были проделаны отверстия для воздуха. Он стоял возле ног Кесара, и принц не смотрел на него.

Последний закатный луч исчез, и на море опустилась тьма. Звезд на небе не было, лишь платиновым блеском мерцал вдали заснеженный берег Кармисса.

Спустя час после отплытия, в полной темноте, солдаты Кесара услышали, как со скрежетом выдранных гвоздей открылась крышка гроба. Однако никто не произнес ни слова, все продолжали грести. С самого начала службы у Кесара они твердо усвоили: все, что касается принца, не имеет к ним никакого отношения.

Под прикрытием паруса Кесар вглядывался в лицо Вал-Нардии. Ее горло было прикрыто ожерельем их матери с черными жемчужинами. Жрица не солгала, красота его сестры не померкла — ее ужасная, бессмысленная красота... Ему казалось — будь она жива, все, что произошло между ними, непременно повторилось бы.

Он поднял ее тело из ящика, оставив спящего ребенка, завернутого в покрывала, среди тряпья, которым был устлан гроб. Ему не было дела до того, что случится с этим созданием.

Кесар держал сестру на руках, ее голова покоилась на его плече, лавина ее волос закрывала их обоих. Сейчас, во тьме, ее волосы казались столь же темными, как его собственные.

Так они и двигались к Кармиссу по безмолвному блестящему морю, точно корабль призраков.

Открыв дверь, Рэм пропустил в свою квартиру двоих гостей. Еще двое заняли посты в проходе, и дверь захлопнулась.

На улице стояла оттепель, мокрый снег облеплял дома, дребезжали ставни. Плащ гостя промок насквозь, и он небрежно бросил его поперек кресла.

— Смею думать, что деньги и документы уже отправлены, — произнес Кесар.

— Да, мой лорд.

— И ты со своими людьми уже наготове.

— О да.

— Ты сбит с толку всем этим, мой Рэм?

— Ровно в той мере, в какой вы потребуете, мой лорд.

— Мои требования — это особые условия. Корабль, которым ты воспользуешься, называется «Лилия», хозяина зовут Дхол. Когда ты прибудешь в порт Амланна, то вместе с людьми Дхола отправишься к моему торговому агенту в столице. Она ничего не понимает, — прибавил Кесар, заметив, что Рэм взглянул на девушку. — Решительно ничего. Она считает, что ее собственный ребенок, который умер, вернулся к жизни, и никто пока не лишает ее этой иллюзии.

Кесар выжидающе посмотрел на Рэма. Беринда стояла рядом в мокром плаще и улыбалась младенцу, которого держала на руках. Она выглядела куда более вменяемой, чем когда бы то ни было.

— Значит, я должен передать агенту в Амланне ваше письмо и ребенка, — продолжил Рэм. — А потом?

— Возвращайся назад морем. Он найдет для ребенка уединенный дом и даст мне об этом знать. Где-нибудь, докуда Анкабек не доищется даже со своей поганой магией. Как знать, вдруг в один прекрасный день девчонка принесет мне пользу? А если нет, пусть хотя бы будет бесполезной для моих врагов.

— Это ребенок вашей сестры, — поколебавшись, заметил Рэм.

— Нет. Она отказалась выносить ребенка. Они заставили носить ее мертвое тело, вот и все.

— А колдовство для вас ничего не значит.

Кесар усмехнулся, но в его глазах был лед. Сам того не желая, Рэм встретился с ним взглядом.

— Я здесь не для того, чтобы рассуждать о своих чувствах, а для того, чтобы вручить тебе это отродье и его сопливую няньку. Я достаточно долго думал, можно ли оставить его на берегах Кармисса. Твоя же работа — переправить его из моих нелюбящих объятий в Ланн. Понятно?

— Да, мой лорд.

— Да, мой лорд. Ты всегда ведешь себя как принц, а не как разбойник, мой Рэм. Да и выглядишь ты тоже скорее как принц. Одна из моих девиц однажды заявила мне, что ты чем-то похож на старые статуи Рарнаммона.

Рэм хорошо вышколил себя. Его сердце неровно забилось, но внешне он остался бесстрастным. Отвернувшись, Кесар подхватил свой плащ.

— На корабле ты будешь чем-то вроде мелкого аристократа, который путешествует с охраной, любовницей и любимым бастардом, — заметил он. — Судно отплывает с утренним приливом.

Когда Кесар вышел, два телохранителя, сопровождавшие его, спустились вслед за ним по лестнице, звеня оружием. Рэм замер и продолжал стоять на месте, как прикованный, пока по аллее не пронесся удаляющийся стук копыт зеебов.

Он снова взглянул на Беринду, желая понять, как она отнеслась к тому, что ее земное божество покинуло ее. Но теперь ребенок был ее новым божеством. Своим помраченным умом она верила, что это ее дитя, что жизнь, исторгнутая смертью из ее чрева, смогла вернуться от ее крика, и теперь ребенок живет и дышит. В конце концов, это касалось лишь ее одной.

Рэм усадил девушку в кресло и принес ей подогретого вина с пряностями, о котором не побеспокоился Кесар эм Ксаи. Отхлебнув вина, Беринда рассмеялась над ребенком. Рэм чуть приподнял одеяло. Под ним спал младенец с белой кожей, на его головке паутинкой росли белые волоски. Все шансарское, разве что глазки окажутся темными...

Когда он объяснил Беринде, что им пора отправляться в путь, она послушно поднялась с места, и одеяло соскользнуло с детского личика.

Сердце Рэма снова сильно забилось, и тому была единственная причина — глаза младенца вовсе не были темными. Они напоминали затуманенные золотые солнышки.

Путь через море должен был занять девять или десять дней, но мог быть и короче при благоприятных сезонных ветрах. Когда же по левому борту покажется берег Ланна, следовало держаться вдоль него и идти до порта Амланна еще от шестнадцати до восемнадцати дней.

«Лилия» была торговым судном, тяжелым кораблем с огромными парусами. Его владелец Дхол в прошлом работал на деловых агентов принца, теперь же отошел от дел. Он разместил Рэма в своей личной каюте, отнюдь не блещущей роскошью. Трое солдат Рэма спали под навесом на палубе, заливаемые потоками дождя — впрочем, как и сам капитан. В каюте Рэм устроил ложе для девушки и ребенка, а сам ложился на полу, что несказанно удивило бы Дхола, вздумай он посмотреть, как устроились его пассажиры.

Время года было не лучшим для плавания, однако Дхол, жадный до денег, всегда выходил в море задолго до остальных торговых судов Истриса. На этот раз погода благоприятствовала плаванию, невзирая на дождь и ветер. Направление ветров оказалось вполне подходящим, и к полудню девятого дня за пеленой дождя уже проступила смутная тень ланнского берега.

— Нравится вам наша еда? — поинтересовался Дхол за праздничным ужином в каюте, который был устроен для гостей, чтобы отметить приближение к Ланну. Рэм сдержанно поблагодарил хозяина за угощение.

Сидя на кровати, девушка играла с малышкой, что-то говорила ей. Пока Дхол пытался завести беседу, поминая недобрым словом погоду на море, мысли Рэма свернули на ребенка.

Девочка действительно была не вполне нормальной. Рэм задумался, не привел ли этот кровосмесительный союз к какому-нибудь пороку. Но не к чему-то обычному, вроде глухоты — девочка реагировала на звуки. И не слепота — она явно видела их, хоть и по-своему, по-младенчески. И явно была способна сама издавать звуки, хотя он еще ни разу не слышал, чтобы она плакала. Смутно он догадывался, что она не кричала даже в миг своего рождения. Но тогда что в ней было такого непохожего на других младенцев? Может быть, лишь игра его собственного воображения. Пожалуй, ему доводилось видеть меньше младенцев, чем другим мужчинам, и прежде он никогда не находился рядом с женщиной и ребенком.

— Клянусь богами и Ашарой, главная мачта так трещала...

Эти слова Дхола прервал какой-то шум снаружи. Внезапно раздались неясные крики, не имеющие отношения к вседневной корабельной жизни. Дхол бросил взгляд на дверь.

— Что это? — спросил Рэм. Девушка даже не обратила внимания на крики.

— Пойду посмотрю. Может, кто-то увидел большую рыбу. Обычно они пытаются достать таких рыб гарпуном, — Дхол поднялся на ноги. — Продолжайте ужинать, господин.

Голова Рэма закружилась, внутри образовалась пустота. Приступ был не похож на другие — не было ни головной боли, ни полной реальности видения. Однако внезапно Рэму почудился на месте Дхола другой человек, и один из железных светильников, сорванный с подвески чьей-то злой рукой, с огромной силой отлетел в сторону и ударил этого человека по голове. Рэм встал, и видение отступило. Дхол как раз выходил и ничего не заметил.

Почти бессознательно Рэм последовал за ним.

На палубе шумели, и причина криков была очевидна. С северо-востока сквозь пелену дождя приближался большой черный корабль с красным пятном на носу. Он был уже так близок, что его бортовые огни превратились в два огненных глаза, пылающих во мраке, а над ними в вышине ясно различались двойная луна и дракон Старого Закориса.

— Пираты! — Дхол задрожал от страха.

— От них можно уйти? — быстро спросил Рэм.

— Нет, нечего и пытаться. Мы никогда не видели, чтобы кто-то из них заходил так далеко на юг...

Пока матросы носились мимо него с криками, Рэм вглядывался в сумрак. Черный корабль был словно неупокоенный призрак, вернувшийся из Тьиса, чтобы отомстить.

— Какие будут приказания, ваша честь? — к Рэму пробились трое его солдат.

— Хозяин корабля сказал, что не сможет уйти от них, и, похоже, это правда. Биремы Вольных закорианцев хорошо приспособлены для гонки. А этот корабль довольно неуклюж. Однако, без всяких сомнений, попытается уйти.

— Это уже чувствуется, — бросил один из солдат.

Гребцы и в самом деле заняли все места внизу. Весла заработали в новом, бешеном ритме — люди гребли, спасая собственные жизни.

— Если это нам не удастся, что вероятнее всего... — Рэм взглянул на призрак за завесой дождя. Сквозь шум, стоящий на «Лилии», он уже мог различить отдаленные голоса, радостные крики Вольных закорианцев. — Поскольку сейчас у нас недостаточно вина, чтобы отравить их всех, — при этих словах трое солдат усмехнулись, — вот там, впереди, корабельная шлюпка. Отвяжите ее и спустите на воду. Ваша забота — ребенок и девушка.

— Да, ваша честь.

Через минуту закорианцы протаранили их корабль.

Торговца охватила дрожь. Крики радости и ужаса смешались и заглушили плеск шлюпки, спущенной на воду. Один из людей Рэма спустился в нее по веревке, сражаясь с качкой и едва не сорвавшись. Рэм уже вывел девушку, но она, прижимая к себе ребенка, отшатнулась с криком «Нет!»

Вольные закорианцы кинулись на матросов, как бушующее море, заполнив всю палубу. Над суматохой взлетели первые крики умирающих.

— Заберите у нее ребенка и бросьте в шлюпку, — приказал Рэм двум оставшимся солдатам. Третий, в лодке, уже стоял наготове, чтобы поймать младенца. — Да не промахнитесь. Вы знаете, чей это может быть ребенок.

Второй солдат кивнул, шагнул к Беринде и вырвал ребенка из ее рук. Беринда начала кричать.

Оставшийся солдат резко развернулся, поднял меч, и пиратская кровь хлынула на палубу, мешаясь с дождем. Рэм обернулся как раз вовремя, чтобы перехватить нож, направленный ему в спину. Он ударил закорианца между глаз и, когда тот покачнулся, всадил собственный нож в его подмышку, на которой была огромная дыра. Противник упал, но еще четверо, переступив через умирающего, набросились на Рэма. Второй солдат выдернул свой клинок из массы волос и сухожилий. Рэм осознал, что девушка перестала кричать.

— Малыш в безопасности, в лодке, — произнес торопливым полушепотом второй солдат. — Девушка тоже...

Едва он выговорил это, как один из закорианских ножей, направленных ему в горло, достиг своей цели, заставив его умолкнуть. Как только он упал, второй кармианец свалился, точно подкошенный, на его тело, и пират склонился над ними, чтобы вытащить свой кинжал.

На Рэма напали двое закорианцев, к ним на помощь спешил третий. Казалось, что у этой неравной борьбы может быть лишь один исход.

Рэм занес меч и отсек ухо одному из противников. Выбросив вперед нож, он вонзил его в чье-то запястье, перехватил за руку с ножом ближайшего закорианца и, продолжая удерживать его, поставил пирата перед собой. Выкрикивая проклятия, закорианец пытался высвободиться из железного захвата, а другой тем временем снова и снова пытался нанести удар Рэму в спину. Рэм устремился к борту корабля, таща с собой захваченного закорианца. Ему удалось выбить нож из руки пирата, но при этом он на миг ослабил хватку, хотя тут же снова прижал противника к себе. Теперь Рэм чувствовал спиной борт. Он с силой оттолкнулся, в ушах у него засвистел ветер. Он все еще сжимал закорианца в тисках своих рук, но мгновение спустя оттолкнул его от себя.

Когда Рэм вошел в воду, холод, казалось, отнял у него сразу все силы. Вынырнув, он услышал плеск неподалеку — это упал пират.

Теперь Рэм пытался разглядеть шлюпку.

Его пальцы коснулись дерева — и в тот же миг руки закорианца обвились вокруг его тела. Одна из них поднялась, и Рэм понял, что в ней зажат второй нож. Он попытался ударить снова, однако в ледяной воде это получилось плохо. Но тут над ним склонился его третий солдат, и убитый закорианец обмяк, освободив Рэма.

Солдат втащил Рэма в шлюпку.

— Ты мог бы уже отплыть, — выговорил Рэм. От холода его зубы лязгали, и слова звучали невнятно. — Хвала богам, что этого не случилось.

Однако оставшийся в живых солдат, ткнув мечом куда-то в море, снова склонился над водой. Из его глаза торчало черное древко стрелы.

Рэм поднялся и подтащил непослушное тело к стонущей девушке и молчащему ребенку, прикрыв их собой.

— Все хорошо, — произнес он. — Замри и не дергайся. Все в порядке, — и нервно рассмеялся.

К лодке летели новые и новые стрелы, но безуспешно. Океан стал неспокойным, и шлюпку относило все дальше от кораблей.

Наконец Рэм осмелился подняться. Никто их не преследовал, лишь несколько тел беспорядочно плавало на поверхности воды. Корабли, сцепившиеся, как калинксы в драке, были уже в полумиле от них. «Лилия» горела.

Рэм взялся за весла и начал грести. Память подсказывала ему, что земля на востоке.

Лодка набрала воды, однако чудом удержалась на плаву. Время шло, Рэм греб, не чувствуя ничего, кроме напряжения мышц, скрипа лодки и леденящей хватки холода. Он продолжал грести, словно во сне или кошмаре, и очнулся, лишь когда лодка ткнулась носом в обледенелый берег. Дождь прекратился.

Он слышал, как вслед за ним вылезла на землю девушка, и постарался получше спрятать шлюпку на случай, если Вольные закорианцы все-таки решат погнаться за ними. Во впадине на склоне невысокого холма он развел огонь. День постепенно начинал рассеивать ночную мглу, и Рэм увидел лицо Беринды. Ее глаза были полны страха, который, казалось, поселился в них навечно. Она смотрела на него и боялась его, боялась всего на свете. Крепко прижимая к себе ребенка, она, несмотря на нестерпимый холод, обнажила грудь, чтобы покормить его. Это несколько успокоило девушку и порадовало Рэма.

Он распластался на твердой земле и окинул взглядом далекие холмы, голубеющие под снежным покровом. За холмами виднелись горные вершины, которых коснулись первые рассветные лучи. Надо было как можно скорее пускаться в путь. Северный Ланн был необитаем. Они находились за много миль от места, где можно было найти хоть какую-то помощь. Земля была пуста, как чистая синяя чаша.

Из-за округлой женской груди на него смотрели глаза малышки. Казалось, что они отчетливо видят его. Меж сном и явью он вновь ощутил странность ребенка. «Что это?» — подумалось ему. В какой-то миг Рэму показалось, что он начинает понимать... Девочка звала его. Каким-то непостижимым образом она говорила с ним, но без слов. Постепенно он стал думать о чем-то мудром, о каких-то чисто духовных высотах, заключенных в крохотном и беспомощном тельце...

В этих глазах была душа. Она помещалась в теле младенца, но не была душой младенца.

Потом его свалил сон, и сознание ушло. А когда оно вернулось, девушки с ребенком нигде не было.

Беринда шла вперед, склонившись над малышкой. Она рассказывала ребенку сказки. Собственные неудобства теперь ничего не значили для нее. Она испытывала надежду. Ночные беды стали ошибкой. Она избавилась от них, оставив позади погасший огонь и спящего мужчину. Теперь она будет искать своего господина, своего темного и прекрасного лорда, который заботился о ней, который стал отцом ее ребенка и еще раз сделает все для их безопасности.

Она не ощущала, что все это уже было однажды. Никакая тень другой висской женщины, идущей со светловолосым ребенком на руках, не возникла в спутанных фантазиях Беринды. Ей никогда не рассказывали о Ломандре, которая унесла ребенка по имени Ральднор от злобы Корамвиса... А если и рассказывали, то Беринда это забыла.

Солнце стояло высоко, она спокойно продолжала путь, когда что-то шевельнулось на скале над ее головой. Это был белый волк, казавшийся огромнее неба, а за ним виднелись еще три его сородича.

Беринда закричала. Но она ушла слишком далеко, чтобы быть услышанной.