Анархисты будущего. (Москва через 20 лет)

ИССЛЕДОВАТЕЛИ О РОМАНЕ

В тот же год, что и «Земная ось», появилась книга Ив. Морского «Анархисты будущего (Москва через двадцать лет)». Обратите внимание на то, как резко уменьшились сроки! До отдельного издания роман печатался в кадетской газете «Утро» под названием «В тумане будущего». Но будущее автора не особенно волнует, он врезается своей книгой-фельетоном в кипение политических страстей, оперируя современными ему именами и понятиями.

Итак, Москва 1927 года, очень напоминающая Москву 1907 года.

Десятая Государственная дума, возглавляемая, разумеется, кадетами, масса политических партий, направлений. Среди них, например, демонисты, которые стремятся очистить мир с помощью зла, действуя под девизом «Чем хуже, тем лучше». Но существуют и социал-демократы, один из их лидеров — Максим Горький, «о котором уже забыли, как о писателе».

Впрочем, есть на Земле и такое место, где победил социализм.

«На одном из островов Атлантического океана два года тому назад была торжественно открыта социал-демократическая республика… Называлась республика Карлосией, в честь Карла Маркса, и президентом ее был негр Джон Бич, большой приятель Максима Горького».

Читать подобные выпады сейчас смешно и поучительно. Из этого видно, как наши идейные враги, чувствуя силу социалистических идей, предпринимали всяческие попытки ограничить, принизить их. Видимо, автор и в самом деле мечтал загнать социализм на атлантический островок.

Впрочем, главный удар в книге направлен не против социал- демократов, а против анархистов, чьи экстремистские действия приводят к хаосу и разрухе. Подсказывается вывод: если в России не будет твердой власти (кадеты предлагаются в качестве подходящего варианта), ее ждут жуткие потрясения.

(В. Ревич. Не быль, но и не выдумка: Заметки о русской дореволюционной фантастике. М., 1979).

Выйдя за пределы литературно-мифологического пространства, распространившись во все сферы жизни, левый радикализм проявлял себя на улице, в студенческой аудитории, в школе. Ребенок, стреляющий в директора гимназии, выглядел пародией на Героя Подпольной России. Этот Герой потерял монополию на террор, и, став общим достоянием, террор окрасился настоящей кровью, превратился в «красный» и «белый», лишился безусловной моральной санкции общества. Гармония бесконфликтного литературного подполья уступала место хаосу. Ощущение разлитого в воздухе насилия, господства анархии, в которую выродилась Подпольная Россия, получило выражение в текстах периода заката революции. «Собственно путь насилий, репрессий пройден почти до конца, осталось сделать несколько роковых шагов, дальше уже бездна, всеобщая анархия, разрушение всего, что создано предыдущей историей» (апрель 1907 г.)[1].

На излете революции в печати появилась утопия «Анархисты будущего», события которой происходят в Москве 1927 года — в Москве эпохи «анархической революции». Анархисты, проповедующие массовый террор, сменяют демократов и социалистов всех мастей. Они — их порождение, они утопили Москву в крови, развязали гражданскую войну с деревней и в итоге проиграли по причине раскола в собственных рядах[2]. Утопия открывается сценой в театре, где идет премьера новой пьесы Леонида Андреева «Конец Мира» — предвестницы конца России демократического периода, да и конца России как таковой (она захлебнется в крови). Так в годы первой русской революции воспринимали новую пьесу Леонида Андреева «Жизнь Человека»: пьеса, безусловно, имела общественное значение. Успех, который она встретила в широкой публике, по мнению Д. В. Философова, доказывал, «что коренной пессимизм, овладевший душой Андреева, уже проник и в массы». Пьеса уничтожала веру в социализм, лишала борьбу, революцию смысла: «Стоит ли бороться, стоит ли жертвовать своей жизнью, идти на каторгу, на виселицу — когда жизнь человека — сплошное издевательство Серого некто, когда здесь, на земле, — все обман и суета?»[3]

В утопии «Анархисты будущего» Леонид Андреев прямо назван предвозвестником эпохи анархии, хаоса, гибели идеалов и надежд. Характерна и последовательность событий: сначала вся Москва, от депутатов Думы до анархистов, собирается в театре на премьере «Конца Мира», а потом трагедия разыгрывается в реальности. Литература больше не предлагала радикальной интеллигенции позитивный идеал Героя — она предсказывала конец героического периода.

(М. Могильнер. Мифология «подпольного человека»: Радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа. М., 1999).

Это первое произведение русской «политической фантастики», разрабатывающее гипотезу о приходе к власти реальной революционной партии в обозримом будущем. Действие «Анархистов» происходит в Москве в 1927 году: герои идут в театр на последнюю пьесу Л. Андреева, улицы не изменили своих названий. Однако воцаряется хаос, начинается гражданская война, заключающаяся в обмене бомбовыми ударами с дирижаблей. В этой книге есть тревожное техническое предвидение: подслушивающие аппараты, повсюду спрятанные полицией.

(Л. Геллер, М. Нике. Утопия в России. СПб., 2003).

Кануло в Лету великое множество книг. Обречены на забвение, в числе прочих, книги с несбывшимися пророчествами.

«Предсказателей вообще расплодилось много. Люди, изверившиеся в хорошем близком будущем, старались приподнять туманную завесу и хоть немного заглянуть вперед. Каждому хотелось узнать: стоит ли ждать, стоит ли жить». — Так написал некий Иван Морской (несомненный псевдоним) в своем фантастическом романе, напечатанном в Москве в 1907 году. Роман назывался «Анархисты будущего (Москва через 20 лет)».

Что же предсказывал автор через двадцать лет, то есть в 1927 году?

Ну, что касается развития техники, он ошибся только в сроках: уже на 1927 год предсказывал в Москве метрополитен, а также нечто вроде телевидения — «особенные приборы с небольшими экранами», на которых можно видеть происходящее на расстоянии.

Но в предсказаниях политических Иван Морской промахнулся невероятно. В его романе воображается, что «на одном из островов Атлантического океана два года назад (то есть в 1925 году) была торжественно открыта социал-демократическая республика… Называлась республика Карлосией, в честь Карла Маркса, и президентом ее был негр Джон Бич, большой приятель Максима Горького». А что же в России? В России, представьте, никакой революции не произошло. В Петербурге заседает Государственная дума десятого созыва. Автор предполагал, что наибольшая опасность грозит России со стороны заговорщиков-анархистов. Вот анархисты построили воздушный корабль, и он начал летать над Москвой, обстреливать ее безнаказанно (изобретения зенитных орудий автор не предвидел). «В Петербурге с величайшим трудом построили управляемый аэроплан», а затем и целый воздушный флот. Смертоносный воздушный корабль анархистов был сбит, «воздушный флот правительства взял Москву. Она представляла из себя кучи развалин». На этом вся заварушка, если ее можно так назвать, кончается. Автор заверяет читателя, что с ликвидацией анархистской угрозы наступит в России мир.

Не предвидел он, что не через двадцать, а уже через десять лет в России произойдет революция.

После революции никто, я уверен, несбывшихся фантазий Ивана Морского не читал. Думаю, что и до революции роман его не привлекал читателей. Не только потому, что плохо написан, но и потому, что не был созвучен общественным настроениям и хорошее будущее обещал не скоро — лишь через двадцать лет, да и то лишь после того, как Москва превратится в кучи развалин. Разочарованные читатели отшвыривали такую книгу в сторону или даже готовы были изорвать ее в клочки.

Читатель верит только тому, чему готов поверить.

(С. Тхоржевский. Открыть окно: Воспоминания и попутные записи. СПб., 2002).

Первая анархистская (анти)утопия была написана близким анархизму писателем Иваном Морским в 1907 г. и называлась она «Анархисты будущего (Москва через 20 лет)». Время романа смещено в будущее и локализуется конкретной датой — 20 ноября 1927 г. — и определенным местом — это «залитая волнами электрического света Москва» (Морской 1907: 3). Примечательно, что изображение мира Москвы, разделенного надвое техникой и людьми, обладает сходством с современными интерактивными топографическими картами, в которых возможно активировать режим переключений и просмотров и даже получать аудиовизуальные сообщения.

«Расширенная реальность» топографических карт — предвестник медиавласти в позднем утопическом дискурсе.

С сигнала-сообщения «Победа анархистов в Риме…» (Морской 1907: 3), передаваемого мальчишками-газетчиками, начинается завязка действия романа. Этот сигнал отсылает к идее translatio imperii, в частности к концепции Филофея «Москва — Третий Рим» и предупреждает о том, что Москва должна стать завершающим воплощением идеального топоса. В проекции на формулировку Филофея «Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать», Москва — метафизическое место, не допускающее дальнейших сдвигов в области идеальных представлений. Здесь уместно вспомнить о том, что Джордж Оруэлл в очерке «Литература и тоталитаризм» (1941) на примере тоталитарного государства писал о том, что государственная власть контролирует мышление, но не способна установить его раз и навсегда. Чтобы добиться безусловного послушания и подчинения подданных, государственная власть первоначально устанавливает непререкаемые догмы, однако императивы силовой политики неизменно заставляют вносить коррективы в выдвинутые догмы. Тем самым, провозгласив себя незыблемым, тоталитарное государство в то же самое время отторгает от себя понятие объективной истины как таковой. Таким образом, по Оруэллу, навязанный порядок, сколь бы он ни претендовал на завершенность, не в состоянии противостоять установлению хаоса.

В качестве «третьего Рима» Москва в (анти)утопии Ивана Морского — не только метафизическое место, в котором установленные идеалы становятся догмами, вступающими в противоречие с самими собой, но и место эсхатологическое, сигнализирующее об остановке развития идеальных построений. И на самом деле, роман начинается с того, что в одном из московских театров на просмотре пьесы Леонида Андреева «Конец мира» (перефразированное название его же пьесы «Жизнь человека», поскольку именно как предвестницу конца России демократического периода воспринимала интеллигенция эту пьесу Леонида Андреева) (Могильнер 1999: 70–71) собираются представители разных политических кругов, в том числе анархисты, которые затем транспонируют апокалиптический сюжет «Конца мира» со сцены в жизнь. По ходу (анти)утопии Морского в 1927 году анархисты под командованием их главного идеолога Дикгофа предпринимают попытку захватить власть в России. Они строят воздушный корабль «Анархия», обстреливают из него Москву, превращая в руины все ее технические достижения и останавливая работу метрополитена и телевидения: «Воздушный корабль анархистов „Анархия“ держал в осаде всю центральную часть европейской России. Говорили про ужасные истребления, которые совершал этот корабль. Бомбы падали с неба на все казенные здания и разрушали их до основания <…> Вагоны метрополитена и трамваев перестали циркулировать <…> Вся Москва была взрыта. Городская управа сооружала на каждой улице блиндажи, в которых могла бы спасаться публика, домовладельцы сооружали блиндажи на своих дворах, повсюду была проведена электрическая сигнализация, извещавшая моментально всю Москву о появлении страшного чудовища» (Морской 1907: 75–76). Все государственные институции были эвакуированы в Финляндию, а финансовые учреждения — в Англию. Отдельные регионы России, в частности Сибирь и Крым, отделились, образовав независимые республики. Новгород и Псков объявили себя «вольными городами». «Вольные города» — прямая цитата из работы Петра Кропоткина «Речи бунтовщика» (1883), в которой классик анархизма постулировал устройство нового общежития по примеру средневековых коммун.

Москва, в которой царил голод, превратилась в пустой город руин: «Развалины встречались на каждой улице. В развалинах была и часть кремлевской стены, обращенная к Александровскому саду» (Морской 1907: 172).

Обороняясь, представители власти создают в свободном от анархистов Петербурге управляемый боевой летательный аппарат «Генерал-адъютант Куропаткин», который некоторое время спустя был взорван во время боя летающей торпедой «Анархии». Следом за этим поражением противниками анархии в достаточно быстрые сроки был сформирован военно-воздушный флот. В конце концов, армии удается сбить воздушный корабль анархистов и восстановить контроль над Москвой и государственностью в целом. Так или иначе, но категориальная специфика жанра фантастической (анти)утопии усиливается именно благодаря сюжету об анархистах. Их действия — отражение вселенского хаоса, анархии, распада языка и отсутствия гармонического образа человечества. Анархия изображается как противостоящий рационалистическому систематизму и допускающий множество парадоксов и противоречий модус бытия, вышедшая из-под контроля тоталитарной завершенности «ситуация». Однако в то же самое время сама тоталитарная завершенность, за сохранение которой, казалось бы, ратуют многие героя романа, на деле оказывается опаснее анархизма. Тюремные надзиратели, т. е. представители власти, совершают насилие над анархистской Аней. Парадокс в том, что она ожидает ребенка, но это «дитя власти» должно стать, согласно ее последней воле, инструментом мести («мстителем») власть имущим.

До выхода отдельного издания роман Ивана Морского печатался на страницах московской газеты «Утро» (выходившей с 1906 г. и прекратившей свое существование в 1911 г.) под заголовком «В тумане будущего». Параллели с этим романом обнаруживаются в антиутопии «Любовь в тумане будущего (История одного романа в 4560 году)», опубликованной в 1924 году Андреем Марсовым. Вполне вероятно, что именно на это произведение Морского ориентировался не только Марсов, но и Замятин при создании антиутопии «Мы».

(О. Буренина-Петрова. Ранняя анархистская (антиутопия и ее трансформация в современной русской литературе // Актуальные проблемы и перспективы русистики. Барселона, 2018).

В 1907 г. в газете «Утро» был опубликован роман «В тумане будущего», автор которого скрывался под псевдонимом Ив. Морского. В том же году вышла книга с куда менее туманным заглавием — «Анархисты будущего». Действие романа происходит в ноябре 1927 г., страницы наполнены описанием технических изобретений и драматических столкновений различных общественных сил. Мир охвачен социально-политическими потрясениями: анархисты побеждают в Италии, социалисты терпят крах в Америке. В условиях нестабильности развивается терроризм, в Берлине на А. Бебеля совершено покушение. Появились особые маленькие бомбы, «разрушительное действие их было ужасно, главною составною частью в них был радий и еще одно вновь открытое вещество» <Морской, 4>.

Неспокойно и в России, где к этому времени отменена смертная казнь и гарантированы полная свобода совести и свобода слова, а важнейшие новости проецируются на небо с помощью прожектора. Черносотенные и монархические организации, когда-то заметные и влиятельные, «весьма слабо проявляют свое существование и неспособны к влиянию на выборах». Описание различных партий и общественных движений автор дает в жанре публицистического очерка с иронической окраской.

Десятая Государственная дума вновь вступила в конфликт с либеральным правительством, стремившимся предотвратить усиление леворадикального фланга. Упоминаемое таинственное «правительство» нигде детально не характеризуется, однако назначает министров и диктатора, что позволяет предположить: в России сохранилась монархия, за двадцатилетие эволюционировавшая в сторону конституционализма. Кабинет министров, находившийся под контролем конституционно-демократической партии, готовился принять решительные меры, в то время как «председатель Думы Аладьин, лидеры партии социалистов дедушка Горький и новой партии социалистов-христиан священник Петров громили кабинет своими речами… Разрыв Думы с правительством был близок, и его боялись потому, что к моменту этого разрыва анархисты решили приурочить свое активное выступление в России. Последователей анархизма считали сотнями тысяч, и они, борясь против власти, сами уже представляли собою силу, т. е. ту же власть. В воздухе висело ожидание новых, неизведанных еще событий. Ждали революции в Германии, где за власть боролись две партии: социалистов и анархистов, шли волнения во Франции, где недавно постоянная армия была в виде опыта заменена милицией, и в Австро-Венгрии, и в Турции, и даже… в Швейцарии. Старая Европа трещала по швам. Близилось время полного общественного переворота, и от него спасались в Америку и Англию те, кто не ждал от этого переворота ничего хорошего» <Морской, 5>. Автор описывает столкновения правительства и анархистов, во время которых каждая сторона применяла новейшие технические изобретения: карманные телефоны, экраны для наблюдений, электрические револьверы. Со стороны правительства все подвергается тотальной слежке.

Новым премьер-министром назначен «военный министр генерал Риман», который «быстро, по-военному, сформировал новый кабинет и выпустил декларацию, в которой намечались два пункта: быстрота и дисциплина» <Там же, 25, 45>.

Консервативно-монархические круги убеждают промышленную буржуазию в необходимости вернуться к старому режиму, но «с некоторыми изменениями». Крайне правые смотрят на начавшуюся смуту «глазами полководца, который долго отступал», «верят в общемировую роль России», которая «призвана спасти Европу от этой гидры», и начинают издавать газету «Просветление», «революционный орган крайне правых», пугающий крестьян грядущей передачей земли евреям. Правительство и «общественные элементы» переходят в активное наступление на анархистов; последние отвечают туманными угрозами: «В наших руках есть могучее средство заставить наших врагов признать себя побежденными» <Там же, 32–34, 46>.

С погрома в социал-демократическом лектории «Храм чистого разума», представлявшем собой «своего рода народный университет», начинаются гражданские столкновения <Там же, 53>.

В главе «Три веры» автор подробнее рассказывает о доминирующих радикальных течениях, а именно об анархии и социал- демократии, хотя в заглавии говорится о «трех верах» (из текста книги следует, что третья вера — это вера социалистов-революционеров). Анархизм прививался «инстинктивно и, менее научно обоснованный, чем социализм, легче усваивался». Что же до социал-демократов, то «на одном из островов Атлантического океана два года тому назад была торжественно открыта социал-демократическая республика. Называлась республика Карлосией, в честь Карла Маркса, и президентом ее был негр Джон Бич, большой приятель Максима Горького. Денег в республике не было, но ее ярлыки, или боны, которыми за обязательный труд обеспечивались жизненные потребности, ходили по всему свету вместо денег и менялись на деньги всеми банкирскими конторами. Ярлыки измерялись рабочими часами и минутами. Всего ниже стоял по курсу русский рубль; за него давали всего пятнадцать рабочих минут» <Там же, 65–67>.

Анархисты переходят от слов к делу, и над Москвой появляется воздушный корабль «Анархия», который передвигается при помощи взмахов крыльями <см.: Морской, 193>. Правительство развертывает по всему городу «электрические мортиры». «Анархией» командует вождь анархистов, блистательный техник и изобретатель корабля Дикгоф — человек «с глазами магнетизера» По его приказу воздушный корабль на месяц уходит в рискованное путешествие в Арктику, чтобы знамя анархии первым поднялось на Северном полюсе: «Я был там — первый из людей. В зените земного шара я водрузил наше знамя, на котором горит надпись: свобода. Увенчанная этим знаменем земля гордо понесется теперь в пространство, навстречу неизвестному» <Там же, 103>. В это время в Москве правые партии провели грандиозный погром, но вернувшийся в московское небо корабль держит всю столицу в страхе, подвергая город «точечным» бомбардировкам. Правительство усиливает пресс репрессий, арестовывая и заключая в подземные камеры по простому подозрению: «Говорили о… военно-полевых судах, совершающихся при помощи беспроволочного телефона, аппарат которого приносился в камеру заключенного. Ни он, ни судьи не видели друг друга. В ту же камеру пускался потом сильный электрический ток, — и смерть осужденного следовала мгновенно и неожиданно для него самого». В тюрьме теперь даже не допрашивают: «практика убедила и полицию, и следователей в полной безуспешности всякого допроса». Вскоре правительственные репрессии стали страшнее террора «Анархии»; «невидимые судилища» получили прозвище «коллегии палачей». Автор с омерзением отзывается о людях, лояльных режиму: «Только рептилии восхваляли эти меры и требовали массовых и публичных казней. Вновь рекомендовалась пытка, застенок и сжигание на кострах» <см.: Там же, 88,119,120,134>.

Деятели режима вынуждены обитать под землей. Ситуация в стране становится катастрофической: «Жизнь замерла, но вести распространялись с непонятной быстротой. Стало известно о назначении премьера диктатором, ждали указа о мобилизации армии. Почти все государственные учреждения были переведены в Финляндию, а государственное казначейство перебралось еще дальше — в Англию, и русские кредитные билеты печатались на английских станках. Сибирь, Кавказ, Крым и Польша отделились и образовали отдельные республики; Новгород и Псков вспомнили про древнее вечевое устройство, образовав вольные города, а Царевококшайск, в котором властью завладел исправник, объявил себя великим княжеством. Великий князь царевококшайский потребовал себе присяги, но на другой день был убит своим письмоводителем, и Царевококшайск присоединился к России.

Диктатору было много забот; он с трудом мог бороться против надвигающейся анархии, так как ему самому пришлось уехать в Финляндию» <Там же, 141>.

Правительство «с величайшим трудом» строит собственный аэроплан, получивший название «Генерал-адъютант Куропаткин», который погиб в воздушном сражении с «Анархией» на глазах у тысяч людей, высыпавших на улицы <см.: Там же, 142, 152>. Правительство ответило новыми облавами, арестами и казнями и принялось готовить целый воздушный флот для борьбы с «Анархией». Люди начинают ждать появления воздушного корабля анархистов «с нетерпением, потому что тогда затихали репрессии, принимавшие во время передышек эпидемический характер». В городе начался голод, «хотя анархисты через свои коммуны заботились о голодающих». Тем временем анархисты, социалисты-революционеры и социал-демократы создали объединенный политический блок, целью которого стали освобождение заключенных, а затем — всеобщее вооруженное восстание. Эсеры выступили с предложением «предоставления анархистам свободных земель в Сибири. Пусть образовывают там свои коммуны: Сибирь нуждается в колонизации. Можно, конечно, дать Туркестанский край или Север. Существует же в Атлантическом океане Карлосия». Эсеры же сформулировали в голодной Москве определение свободы: «Свобода — это мягкий бифштекс с хорошо поджаренным картофелем, который я ем в полной уверенности, что за дверьми не стоит околоточный, а по улице не шагает патруль с заряженными ружьями!» В это время правительственный террор достигает высшей точки: «городовой, вооруженный электрическим пистолетом, являлся хозяином жизни любого человека» <Морской, 170–176, 178>.

Метафоричность в романе достигает своего пика: «Ветер яростными порывами налетал на молчаливую Москву, утонувшую в мутной мгле, в которой медленно скользил падавший сверху луч прожектора невидимой „Анархии“. Он рассекал эту мглу, точно огненный меч сатаны, опущенный на нечистую землю, зловеще холодный и неотразимый» <Там же, 177>. Правительство, в свою очередь, опасалось, что «военные команды, беспрекословно употреблявшие в дело оружие против анархистов, откажутся поднять его против социал-демократов и всемирного рабочего союза» <Там же, 191>.

Лидер анархистов признается, что правительственные силы еще держатся только благодаря своей беспомощности в борьбе с «Анархией»: «Действуя энергично, я мог бы в неделю превратить в развалины и Москву, и Петербург. Но это будет». «Путь к грядущей свободе готовился по развалинам, политым человеческой кровью. И над обезумевшей Москвой величественно и спокойно царила в воздухе неотразимая, как смерть, „Анархия“. Она не принимала участия в побоище, не становясь на сторону революционеров. но другая борющаяся сторона видела в „Анархии“ врага, и эта очевидная опасность отвлекла в сторону часть ее внимания и сил» <Там же, 209>. Эсеры установили контроль над Москвой: «в Кремль торжественно въехал новый президент, или диктатор. Теперь в России два диктатора: один — правительственный, а другой революционный. То есть теперь для Москвы последний-то и есть правительственный» <Там же, 221>. Анархистам удалось потеснить социалистов-революционеров — и не только в Москве. Они распространили свою власть почти на всю Россию; «в руках правительства оставалась только северная часть России и область, примыкавшая к Петербургу. Эту область охранял воздушный флот аэропланов, не осмеливающийся, однако, дать бой „Анархии“». Сам же Дикгоф пока не решается атаковать Петербург: он слишком занят «устройством сети новых коммун и борьбою с внутренними препятствиями, и если с заговорами против его диктатуры в среде анархистов ему удавалось справляться, то куда более грозной была поднявшаяся крестьянская война: крестьяне хотели земли и воли и на дело анархистов смотрели как на сумасшествие горожан, до которых у них самих не было дела. Грозная крестьянская война одинаково была опасна и правительству, и анархистам» <Морской, 229, 230>. Анархистские манифесты лишь подчеркивали резкий контраст между крестьянскими чаяниями и анархистским идеалом.

Однако читателю так и не удается узнать, какое же будущее ожидает Россию: автор, словно внезапно устав, сворачивает повествование в две страницы. «Анархию» взрывает один из инженеров, не смирившихся с режимом Дикгофа: гибнут и воздушный корабль, и экипаж, и диктатор. Правительственные войска занимают Москву, которая «представляла из себя кучи развалин, и более чем из миллионного населения в ней осталось не более десяти-пятнадцати тысяч жителей». Победа сил «порядка» оказалась поистине пирровой: «флот аэропланов крейсировал над Россией; начинались дни новой тревоги». Но крестьян это не пугает: «Все утомлены борьбою. Ведь тогда придется выдержать целую крестьянскую войну. Правительство должно пойти на уступки» <Там же, 234>.

На чьей же стороне сам автор утопического романа? Он чувствует опасность, исходящую от анархистов; героизируя их, он не воспроизводит сколько-нибудь последовательно идеологию анархокоммунизма: нет ни учения о «трех формах человеческих объединений», ни обоснования исторического пути России к анархии, ни рассуждений о сути великой социальной революции <см.: Бакунин, 1987, 272; 1989, 337, 338, 340–342, 355>. Он воздает должное энергии социалистов-революционеров и констатирует мощь крестьянской массы русской деревни. Кроме того, Ив. Морской явно оппонирует консервативно-монархическим убеждениям (полагая их архаичными); достаточно иронично отзывается о социал- демократах (очевидно, воспринимая их как нечто чуждое России) и без теплоты вскользь упоминает о конституционных демократах (как неспособных справиться с кризисом). Озадаченный читатель вправе воскликнуть: так кто же вы, господин или товарищ Морской?

Политическая ориентация газеты «Утро», в которой появился роман (она издавалась на средства П. П. Рябушинского <см.: Политические партии России, 539>), подсказывает: автор «Анархистов будущего» близок к сторонникам партии мирного обновления, сложившейся на излете краткой истории существования Первой Государственной думы из левых октябристов и правых кадетов (в т. ч. бывших земцев-конституционалистов) — тех умеренных либералов, для которых П. Н. Милюков был слишком лев, а С. Ю. Витте — чересчур прав. Они стремились сформировать некий политический центр, который смог бы нейтрализовать, обуздать крайние фланги — как силы реакции, так и силы революции. Эти носители либерально-центристских взглядов, сторонники конституционной монархии с двухпалатным парламентом, полагали противоречия в революционном лагере непреодолимыми (левые воюют все и против всех), а потому видели в вооруженных левых радикалах огромную опасность, но вместе с тем опасность преходящую, временную. Анархисты и разделенные на партии социалисты непримиримы друг к другу и тем обрекают организованное крайне левое движение на гибель. Крестьянство, до поры до времени молчаливое, безликое, безымянное, аполитичное, — вот реальный источник угрозы в стране, где не решен (или решен нерационально) земельный вопрос.

Безусловно, подобный роман мог быть написан именно в 1907 г. и никак не раньше (не в 1905 или 1906). Тени красных и черных знамен, материализовавшиеся в период солдатских и матросских мятежей, политических забастовок, баррикадных боев, продавившие себе дорогу в 1-ю и 2-ю Думы, в 1907 г. словно бы развоплотились, не в силах помешать П. А. Столыпину ни 3 июня, ни позднее. Зато крестьянская масса, угрюмая, озлобленная, неорганизованно взволновавшаяся после других недовольств, что она приготовила России? Уж не девятый ли всесокрушающий вал спонтанной, даже животной революции по образцу мужицких бунтов и войн далекого и недавнего прошлого? Русская деревня — как незаживающая, вечно кровоточащая рана — излечима ли она?

Партия мирного обновления пыталась привлечь на свою сторону крестьянских депутатов Государственной думы, предлагая им в качестве своей аграрной программы набор профилактических мер. Таких, например, как наделение землей малоземельных и безземельных крестьян за счет казенных, удельных, кабинетских, монастырских угодий; признание возможности принудительного отчуждения частновладельческих земель; продуманная переселенческая политика; организация дешевого кредита; урегулирование арендных отношений; развитие культуры земледелия. П. А. Гейден, один из основателей партии, полагал, что такая позиция по аграрному вопросу придется крестьянам «по душе» <см.: Политические партии России, 424–425>. Не случайно другой мирнообновленец, Н. Н. Львов, в качестве причины выхода из конституционно-демократической партии указал именно «несогласие с ее аграрной программой» <см.: Съезды и конференции, 503>.

Бакунин М. А. Международное тайное общество освобождения человечества // Бакунин М. А. Избр. филос. соч. и письма. М., 1987. С. 258–273.

Бакунин М. А. Государственность и анархия // Бакунин М. А. Философия. Социология. Политика. М., 1989. С. 291–526.

Политические партии России, конец XIX — 1-я треть XX века: Энциклопедия. М., 1996.

Съезды и конференции конституционно-демократической партии, 1905–1920 гг.: в 3 т. Т. 1:1905–1907 гг. М., 1997.

(Д. Бугров. Первая русская революция: Свет и тени в зеркале социокультурной утопии // Известия Уральского государственного университета. Сер. 2: Гуманитарные науки. 2009. Т. 65. № 3).

Роман «Анархисты будущего» публикуется по первому отдельному изданию:

Морской Ив. Анархисты будущего (Москва через 20 лет): Фантастический роман. М.: Тов. типо-лит. Владимир Чичерин, 1907.

Какими-либо сведениями об авторе мы не располагаем.

В тексте исправлены наиболее очевидные опечатки, а также ряд устаревших особенностей орфографии и пунктуации.

Роман возвращен читателям благодаря господину N. N., любезно предоставившему нам скан оригинального издания и пожелавшему остаться анонимным.