Анархо-синдикализм в ХХ веке

Предпосылки возникновения революционного синдикализма

К началу ХХ столетия «старинное соперничество»[1] в организованном рабочем движении между социалистами — сторонниками и противниками политической борьбы за власть, начавшееся еще в I Интернационале и приведшее к его расколу, казалось, определенно дало перевес социалистам-государственникам, то есть социал-демократии. Их противники — антиавторитарные социалисты (анархисты) оказались в большинстве стран оттеснены на обочину рабочего движения. Основные причины этого следует искать как с одной стороны, в ошибочной тактике самих анархистов конца XIX века, полагавших, что они могут вызвать немедленную революцию с помощью символических актов насилия и не нуждаются в прочной и длительной организации сил трудящихся, так и, с другой, в бурном экономическом росте 1880-х годов, который усилил иллюзии о возможности мирного улучшения положения трудящихся а рамках индустриально-капиталистической системы.[2]

Социал-демократия исходила из представления о том, что история человечества идет по восходящей линии прогресса. Ее теоретики полагали, что капитализм самим своим развитием подготовляет основу для будущего социалистического общества, которое во многих аспектах (индустриальная и политическая централизация, разделение труда, специализация производственных и общественных функций и т.д.) как бы станет историко-логическим продолжением нынешнего, капиталистического[3]. Основную разницу между двумя формациями социал-демократы усматривали в принадлежности политической власти: ее следовало отобрать у капиталистов и передать трудящимся, поставив таким образом созданную капитализмом индустриальную машину на службу всем. Иными словами, предполагалось, что фабричная система организации производства будет в той или иной степени перенесена на все общество, а освобождение трудовых классов, социализм станут не разрывом с логикой капитализма и индустриализма, не альтернативой данной системе, а дальнейшим развитием ее собственных закономерностей.

Под контролем социал-демократических партий к началу ХХ века находились крупнейшие профобъединения Европы: германские и австро-венгерские «свободные профсоюзы», ряд французских, нидерландских, бельгийских и португальских рабочих объединений, Всеобщая конфедерация труда Италии, Всеобщий союз трудящихся Испании, федерации профсоюзов скандинавских стран, Швейцарии и т.д. На позициях парламентского социализма стояло большинство британских тред-юнионов, поддержавших создание лейбористской партии. Особенность тактики социал-демократов в профсоюзном движении состояла в подчинении массовых рабочих организаций политической линии партий, укреплении власти и влияния профбюрократии и ее контроля над распределением профсоюзных средств и фондов, ориентации на чисто экономическую борьбу при том, что политические и социальные вопросы полностью передавались в ведение партии. Анархисты и другие антиавторитарные социалисты удерживали влияние лишь в рабочем движении Испании и Латинской Америки, а также с большим или меньшим успехом действовали в рабочих организациях во Франции, Португалии, Италии.

Однако в начале ХХ столетия гегемонии социал-демократии был брошен вызов. Недовольство парламентским курсом рабочих партий породило не только внутрипартийную левую оппозицию, но и сопротивление в профсоюзной среде. Возникло новое радикальное течение — революционный синдикализм. Под этим термином стали понимать профсоюзное движение, «которое рекомендовало для преобразования экономических и социальных условий «революционное прямое действие» рабочих масс... в противовес парламентскому реформизму»[4].

Исследователи называют несколько причин этой радикализации настроений и действий трудящихся. Прежде всего, она была связана с изменением самого положения рабочих в структуре индустриального производства. Вплоть до 1890-х — 1900-х гг. его организация не доходила в целом до такого уровня специализации, который позволял осуществить разделение трудового процесса на дробные операции. Для труда рабочих индустриальных предприятий была характерна известная целостность. В этом отношении он был близок к труду ремесленников, от которых фабричные работники унаследовали психологию и этику автономии, независимости. Они обладали комплексными производственными знаниями в своей специальности, в сфере организации их труда, распределения рабочего времени и т.д. Все это способствовало формированию у них представлений о возможности рабочего контроля над производством в целом, производственного и общественного самоуправления[5].

Очередной переворот в производстве, начавшийся на рубеже XIX и XX столетий (освоение новых источников энергии, все большее использование электричества и моторов внутреннего сгорания), вызвал изменения в соотношении различных отраслей индустрии и появление новых. Широкое внедрение технических инноваций привело к сдвигам в производственных процессах, в условиях труда и жизни работников[6]. Рабочий класс все больше концентрировался в городах в гомогенных кварталах и районах, что укрепляло классовое сознание и чувство солидарности между наемными тружениками. При стремительном росте прибылей предпринимателей почти повсюду наблюдались стагнация или даже сокращение реальных заработков. Технические и организационные изменения на производстве подрывали профессиональные ремесленные навыки работников. Внедрение механических и электрических деталей, машин и операций разлагали труд на части, что вело к деквалификации рабочих, к тому, что они все меньше представляли себе процесс своего труда в целом и соответственно утрачивали возможность его контролировать[7]. Новые методы организации работы и менеджмента (прямой наем всех работников, сдельщина, система премий, модели внутреннего стимулирования и внедрение внутрифабричной иерархии) позволяли предпринимателям и администрации интенсифицировать производственный процесс, увеличивая нагрузку на трудящихся и их рабочее время. Все это усиливало недовольство рабочих, прежде всего, в таких отраслях, как фабричная и горнодобывающая промышленность, железнодорожный транспорт. С другой стороны, росло число лиц, занятых неквалифицированным, временным и сезонным трудом в строительстве, портах, сельском хозяйстве, газовой промышленности. Их положение было ненадежным и неустойчивым, но они меньше зависели от конкретного места работы и определенного предпринимателя, вынуждены были быстрее действовать и оперативно отстаивать свои права и интересы.

Наблюдатели отмечали бурный рост чувства солидарности среди трудящихся. Показателем здесь можно считать крупные забастовки транспортников в Британии, Нидерландах и Франции 1911-1912 гг., которые приобрели международный характер. Взаимная поддержка моряков, портовых рабочих и работников наземного транспорта приносила наемным труженикам успех. Характерно, что наемные труженики разных стран эффективно использовали сходные методы взаимопомощи, такие как организация бесплатных обедов для бастующих и уход за их детьми[8]. Наблюдался почти повсеместный рост забастовочного движения. В ряде государств произошли всеобщие или «политические» стачки. Традиционная линия социал-демократических рабочих партий и профсоюзов все меньше удовлетворяла трудящихся. Социал-демократия отрицала идею всеобщих стачек как «всеобщую бессмыслицу». На съезде германских «свободных профсоюзов» в Кельне (1905 г.) было еще раз подтверждено, что «идея всеобщей стачки, которую защищают анархисты и люди, лишенные всякого опыта в области экономической борьбы, не подлежит обсуждению»[9]. Даже выступая области за частичные экономические требования, профсоюзы, находившиеся под влиянием социал-демократии, все больше тяготели к реформизму и компромиссам с властями и предпринимателями, прибегая к объявлению забастовок лишь в крайних случаях. В организационном отношении реформисты ориентировались на централизованное действие (к примеру, в Германии существовала практика санкционирования стачки центральным отраслевым профобъединением). В этих профсоюзах сформировалась разветвленная и деспотическая бюрократия. Модель крупной централизованной организации с многоступенчатой структурой принятия решений и закреплением задач за специально выделенными профессионалами предполагала сужение полномочий и возможностей рядовых членов. Освобожденных функционеров больше заботили вопросы сохранения и укрепление организационных структур, чем участие в борьбе с неопределенным исходом[10]. Нередко профсоюзные лидеры предпочитали воздерживаться от проведения стачек, чтобы не рисковать средствами, накопленными в забастовочных фондах. В других случаях руководство рабочих организаций заставляло их членов прекратить забастовку, как это произошло, например, с выступлением берлинских металлистов в декабре 1911 г. Связанные с этим поражения выступлений наемных работников металлургической, фарфоровой, табачной, обувной, текстильной и иных отраслей Германии в начале 1910-х годов привели многих активистов по всей Европе к выводу о том, что практика и модель германских центральных отраслевых союзов зашли в тупик[11]. Вместо непосредственной забастовочной борьбы реформистские профсоюзные руководители предпочитали практику централизованных «тарифных соглашений» между предпринимателями и профсоюзами, которые заключались профлидерами с предпринимателями для определенных профессий и территорий и связывали стороны на протяжении всего согласованного срока действия. Среди рабочих такие действия вызывали растущее негодование, так как часто навязывали им невыгодные условия и лишали их права голоса при принятии важных для них решений. «В целом и по всем важнейшим вопросам центральное правление обладает верховной властью... — констатировалось в брошюре, изданной в 1911 г. британской Федерацией шахтеров Южного Уэльса. — Они, лидеры, становятся «джентльменами», членами парламента и вследствие этой власти имеют внушительный социальный престиж... Что действительно заслуживает порицания, так это политика соглашений, которая требует таких вождей...»[12]. По словам немецкого профсоюзного активиста Карла Рохе, «в самом рабочем движении, которое вроде бы стремится к ликвидации всех классовых противоречий... образовались два класса» — всевластных «оплачиваемых чиновников» и аплодирующих и голосующих «профанов»[13].

[1] W.Thorpe. «The Workers Themselves». Revolutionary Syndicalism and International Labour, 1913-1923. Dordrecht/Boston/London/Amsterdam, 1989. P. XIII.

[2] См.: A.Castel. De la Premiere Internationale a l‘Association Internationale des Travailleurs. Marseille, 1995. P.13-15.

[3] См.: H.-J.Steinberg. Zukunftsvorstellungen innerhalb der deutschen Sozialdemokratie vor dem 1. Weltkrieg // Soziale Bewegungen. Jahrbuch 2: Auf dem Wege nach Utopia. Frankfurt a.M. / New York, 1985. S.48-58.

[4] Cornelissen C. Über die theoretische und wirtschaftliche Grundlagen des Syndikalismus // Forschungen zur Völkerpsychologie und Soziologie. Bd.2. Partei und Klasse im Lebensprozess der Gesellschaft. Leipzig, 1926. S.63.

[5] См.: Roth K.H. (Hrsg.). Die Wiederkehr der Proletarität. Dokumentation der Debatte. Köln, 1994. S.271.

[6] См.: Van der Linden M., Thorpe W. Aufstieg und Niedergang des revolutionären Syndikalismus // «1999» Zeitschrift fur Sozialgeschichte des 20. und 21. Jahrhunderts. 1990. Nr.3. S.15.

[7] См.: Thorpe W. «The Workers Themselves». Revolutionary Syndicalism and International Labour, 1913-1923. Dordrecht / Boston / London / Amsrerdam, 1989. P.24.

[8] Cornelissen C. Die neueste Entwicklung des Syndikalismus // Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik. Bd.36. Tübingen, 1913. S.135.

[9] Цит. по: Лукин-Антонов Н.. Очерки по новейшей истории Германии. 1890-1914. М.-Л., 1925. С.321.

[10] См.: Schonhoven K. Lokalismus — Berufsorientierung — Industrieverband: Zur Entwicklung der organisatorischen Binnenstrukturen der deutschen Gewerkschaften vor 1914 // Mommsen W.J., Husung H.G.(Hrsg.). Auf dem Wege zur Massengewerkschaft: die Entwicklung der Gewerkschaften in Deutschland und Grossbritannien 1880-1914. Stuttgart, 1984. S.291, 295.

[11] Cornelissen C. Die neueste Entwicklung des Syndikalismus... S.131.

[12] Цит. по: Cornelissen C. Die neueste Entwicklung... S.128-129.

[13] Roche K. Aus dem roten Sumpf oder: Wie es in einem nicht ganz kleinem Zentralverband hergeht. Berlin, 1909; Reprint Hamburg / Altona, 1990. S.4.