Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания

ЧАСТЬ ПЯТАЯ ВИЗАНТИЙ И ОКРЕСТНОСТИ

«…Апостол Господень Андрей прибыл в то место на своём пути. И когда приблизился он к Поликсене, то понял сердцем, что внутри него происходит некое смятение. Став тогда на молитву и сложив у себя на груди руки крестом, он сказал: «Господи Иисусе Христе, Причастник света и Знаток тайн, от Которого не утаено ничто на земле. Сотвори со мной человеколюбие и милость, усмири это смятение и успокой мой рассудок, о Устанавливающий везде мир с теми, кто любит мир!»»

— Чем же его, интересно, так смутила эта Поликсена? Неужели своей красотой!.. — воскликнул он в сердцах, оторвавшись от чтения. — Ладно, посмотрим, чем у них там всё кончилось…

«Тогда Поликсена побежала к нему, и говорит ей апостол Господень Андрей: «Не приближайся ко мне, дитя моё, но скажи-ка лучше, кто ты и откуда». И ответила Поликсена: «Я, господин мой, чужеземка, но вижу, что лицо твоё приятно, а речи твои как речи Павла, и кажется мне, что и ты от того же Бога». Андрей догадался, что говорит она об апостоле Павле, и спросил её: «И откуда же ты знаешь Павла?» Та ответила: «Ещё на своей родине, в Испании, я общалась с ним, а он там оставался…»».

— Как же это в Испании? Разве апостол Павел добрался дотуда? Да, писал он в Послании своём к римлянам: «…с давних лет имея желание прийти к вам, как только предприму путь в Испанию, приду к вам», — и ещё ниже: «…я отправлюсь через ваши места в Испанию». Хотя и в списке апостольском Епифания Кипрского об этом говорится. Может, и вправду добрался…

«Говорит ей Андрей: «И как же ты здесь оказалась, в такой далёкой стране?» И ответила ему девица: «Как суждено мне было, так и случилось. Оказалась — и оказалась. Сейчас же припадаю к стопам твоим и молю: запечатлей меня, как и Павел запечатывает баней возрождения, баней вечной жизни, — святым крещением, чтобы и меня несчастную признал, наконец, всемогущий наш Бог! Ведь Он человеколюбив и многомилостив, ведь это Он, увидев мою беду и несчастье, послал тебя сжалиться надо мной». Тогда великий апостол Господень Андрей говорит ей: «Так пойдём же, дитя моё, туда, где есть вода»».

— Ах, вон оно что… Девица-то вполне целомудренна и жаждет крещения. Но отчего тогда смутился апостол?..

«И вот, пройдя немного далее, пришли они к одному источнику, весьма прозрачному и чистому. Когда же апостол Андрей встал помолиться над водами, то одна девушка по имени Ревекка из племени Израильского, пленница в этой стране, пришла к тому же источнику набрать воды. И увидев блаженного Андрея, узнала она его по облику и воскликнула: «О, это облик пророка! Он один из апостолов!» — и, поклонившись ему, взмолилась к нему: «Пожалей меня, раб Бога истинного, смилуйся над пленницей, уже трижды проданной, которую почитали некогда пророки, а теперь вот насмехаются надо мною идолослужители. Вызволи меня, прошу тебя, посланного на вызволение многих несчастных и спасение многих грешников!» Отвечает ей апостол Христов Андрей: «И о тебе, дитя моё, позаботится Бог, как и об этой чужестранке. Примите же обе, наконец, святое крещение — и будьте отныне как соплеменницы, вечно славя Бога».

Сказав так, продолжил апостол свою молитву над водами. И вот, приходит вдруг быстроногая львица и, остановившись близ него, наблюдает за ним. Апостол же Господень Андрей говорит ей: «Чего же ты хочешь, о дикий зверь?» А львица тут как открыла рот да как заговорила человечьим голосом: «О апостол Христов Андрей, достигла меня молитва той девицы, что стоит справа от тебя. Так укрепи же их, огласи и наставь их на прямой путь и к истинной вере Христовой, потому что сильно любят они имя Господне. И взгляни на чудеса и невысокомерие Бога: видишь, как на неразумных и диких зверей излил Он милость Свою». Заплакал тогда блаженный Андрей и стал сокрушаться: «Что сказать мне или что поведать о милости Твоей, Боже? Что так заступаешься ты всегда за несчастных и заботишься о тех, кто в неведении, о Невысокомерный и Многомилостивый?» И исполнив молитву, крестил он обеих девиц во имя Отца и Сына и Святого Духа».

— Так и есть, пустой апокриф… Говорящая львица, сейчас ещё какой-нибудь благовествующий орёл появится… О проповеди же и хождениях Андрея опять ни слова! Ну хоть бы сообщалось, где всё это происходит! Судя по тому, что там живут львы, это может быть и Ливия, и Кавказ… А, да вот и обрывается эта сказка, совсем короткая оказалась:

«Львица тотчас убежала на гору, а девицам апостол Андрей сказал: «Спешите, дети мои, стяжать добрую славу пред лицем Бога, праведно живя на чужбине, и не разлучайтесь отныне друг с другом. А Бог, Который всегда пребывает с призывающими Его, сохранит вас в святости, отгоняя от вас лукавого. Молитесь же и вы за меня!» Сказала тогда Поликсена: «Нет уж, последуем мы за тобой, куда бы ты ни отправился». Но возразил ей на то апостол Андрей: «Не указано мне о том, дети мои, от Господа. Так что оставайтесь здесь в мире, надеясь на Господа, и сохранит Он вас до конца». И отправился Андрей своим путём, радуясь и славя Бога…»

— И это всё?! Стоило столько глаза ломать, чтобы прочесть эдакие басни! Неужели отец-библиотекарь не нашёл для меня ничего получше!

Разочарованный, он захлопнул книгу и вышел из библиотеки.

Перед Никитой стояла задача не столько сложная, сколько почётная: ему надлежало вскорости прочесть проповедь в своём родном селе, и не простую, а на торжественном освящении церкви во имя святого апостола Андрея Первозванного. Притом церковь эту, долго стоявшую в запустении, отстроил на свои деньги его родной дед. Вот и выходило, что и для Никиты, давно уже столичного жителя, это большой почёт и приятная обязанность.

Его столичным друзьям такое дело показалось бы пустяковым и даже плёвым. Ну что тут такого? Берёшь какое-нибудь слово Златоуста, меняешь имена людей и мест — и на тебе, пожалуйста, готовая проповедь! Кто из деревенских мужиков и баб поймёт её? Во всём его селе более или менее приличное образование только у старосты, у императорского коммеркиария, собирающего пошлины, да, может быть, у самого священника Андреевской церкви — оттого-то Никита и сбежал из этой глуши! А можно и так: вообще ни о чём конкретном не упоминаешь, а просто используешь заученные в школе риторические фигуры — и всё. Никита и сам порой не чурался такого способа, например, когда писал похвальные слова святым апостолам по заказу настоятеля их храма. Впрочем, некоторые места из своей похвалы апостолу Андрею Никита вспоминал не без удовольствия. Вот, к примеру, такое:

«Итак, посему нельзя предпочесть одного из боговидцев другому, что все они усовершенствованы единою благодатию, подобно многоценным жемчужинам или ценным каменьям, равноценно вплетённым Царём Небесным в единый сверхценный венец славы; поскольку же все они, как совершенные овны, суть вожди овец Пастыреначальника, равно по богоначальному слову облеклись Святым Духом, то, каждый отсюда получив по жребию особую часть вселенной, отправились, служа благовестию, к своему апостольскому уделу.

Ты же, честнейший для меня Андрей, богодостойное дело, истинного мужества образец, алмаз твёрдости, образ терпения, камень после Камня, после Христа тотчас непоколебимое основание Церкви, получив себе в удел север, иверов и сарматов, тавров и скифов и обходя все страны и города, те, что к северу от Понта Эвксинского, и те, которые лежат к югу от него, ты тёк, славя в глуши Иисуса. Ты прекрасными стопами тёк, благовествуя о Христе — как полный света и будучи сам светом к омрачённейшим; как кротчайший — к необузданнейшим; как добрейший — к суровейшим и жесточайшим. Великолепие добродетели и слава святости твоей настолько превосходны, насколько известны свирепость и зверовидность этих народов.

«Познал, — ведь сказано, — Господь своих», — и зная, кто к какому служению способен, и вместе незримо заботясь о каждом с самого его зачатия и соответственно намерению каждого даруя Своё благоволение, Он направляет каждого к собственному совершенству. Он, пребывая и с тобой у отдалённых и омрачённейших, ниспослал им умственное озарение. Ибо, словно облаком света, облаком лёгким и таинственным, находясь в сознании и придя к этим непросвещённым народам, Он открыл им чрез тебя соответственный им и, как было возможно, луч богопознания».

Или был у него ещё в проповеди такой изысканный пассаж:

«Но каков способ сосуществования человеколюбивейше-го с бесчеловечнейшими? Прежде всего языком, подобным их варварскому наречию, привлёк он к себе их грубый слух, ибо подобное по природе своей следует за подобным. Посему и Дух сошёл на апостолов в виде языков, и, прежде других знамений, у них произошло разделение языков — так дикие души смягчаются скорее словесным общением, нежели всеми другими чудесами. Таким образом, соединяя с тождеством речи благовидность нрава, нежность и кротость и смягчая их грубость, дикость и жестокость, он мало-помалу привлёк их к себе…

Так великий апостол, обходя северные края, насаждал среди них горы Сионские. Ибо у кого был след прямоты, у кого присутствовала частица здравого ума и смысла, видя человека, и светлостью разума и совершенством жизни превосходящего их настолько, насколько они сами считали себя выше зверей и тварей, приклонили свой рассудок и притекли к проповедуемому им свету и просвещаемые словом благодати, и очищаемые водою возрождения, и исполняемые Духом всыновления, — те образовались в святые церкви Всесвятому».

Да, что уж говорить, удавались Никите торжественные речи, и он, небогатый провинциал, даже научился зарабатывать себе этим на хлеб. Но сейчас дело обстояло иначе: требовалось не только прославить Первозванного ученика Христова, но и встроить в эту проповедь само родное село Никиты — затерянный в пафлагонской глуши Харакс. Похвалу этому селу, храму и своему деду Никита уже придумал и часто повторял в уме, постоянно оттачивая и шлифуя её стиль:

«Поскольку великий апостол благочестия старался останавливаться в многолюдных деревнях и городах: «Ведь в толпах, — говорил он, — обыкновенно находятся ищущие», — то, поплыв из Амастриды вверх по судоходной реке, называемой Парфений, он достиг селения Харакс, который называется так в соответствии со смыслом сего имени, ибо подобен некоему обстроенному и укреплённому отовсюду городу. Ведь он окружён и ограждён, словно изгородью и укреплениями, двумя реками: с юга — именуемой за её буйность Ликом (волком), а с северной стороны — называющейся за свою полноводность Лусой (омывающей); приятным и радостным для жителей делает он проживание там, особенно благодаря тому, что две эти реки соединяются и сливаются в одно русло у западного подножия этого селения и образуют вышеупомянутую реку Парфений. Большая по глубине, пространная по ширине и совершенно спокойная по тихому ходу течения, она от природы приспособлена для лёгкого движения большегрузных барок, наполненных всевозможными видами товаров, вверх, к одному плоскому и равнинному месту. К нему в определённое время каждого года, в месяц под названием лоос, или август, стекается множество людей от всех уделов Востока и Запада, собираясь словно на некое общее торжище, каждый продавая своё, обменивая и покупая необходимое. Однако не только тогда, но и во все другие времена года никогда не иссякает поток спешащих туда, ведущий же сюда тракт сохраняет подобие муравейника, так как одни приезжают, а другие уступают место прибывающим, и все они приносят обитателям немалую утешительную выгоду и пользу.

Прибыв сюда, высоко парящий и велегласный орёл евангельской проповеди возвестил слово благочестия и многих привлёк к познанию истины. Освятив здесь и некое молитвенное место, подходящее для устройства престола, он водрузил на нём животворящее изображение спасительного Креста. Там спустя короткое время местными жителями был построен во имя его храм, а в самом месте воздвижения Животворящего Креста поставили они честной образ, во всём подобный тому первому, апостольскому, кресту, верно написав его на стене. Образ этот сотворил и множество чудес, как рассказывают люди, хорошо его знающие и помнящие то древнее святилище, ведь незадолго до этого оно разрушилось из-за сырости и ветхости. И сей ныне видимый благолепный храм был вместо него воздвигнут в честь апостола неким достопамятным и вернейшим мужем, соименным Божиему дару — так Никита зашифровал имя своего деда Феодосия, — который почтён достоинством иллюстрия и многих превосходит счастием в жизни, равно как и украшен благородством нравов и отличается благочестием и набожностию».

Но похвала родному Хараксу выглядела бы не слишком убедительной, если бы Никита не вписал это селение в маршрут всего проповеднического странствия апостола Андрея. А вот с этим выходила загвоздка: ему никак не удавалось найти такое жизнеописание апостола, которое содержало бы упоминание его пафлагонской родины и которое можно было бы риторически переложить. Поэтому-то Никита и отправился сегодня в Патриаршую библиотеку: он знал от своего учителя Арефы, что там должен быть какой-то кодекс с древними деяниями святых апостолов — их покойный патриарх Фотий хоть и ругает за стиль и нелепости, но кроме них наверняка нигде более про его родную Пафлагонию и не говорится. А вместо этого бестолковый библиотекарь принёс ему какие-то байки о говорящих зверушках — будто во всей величайшей библиотеке мира нельзя было найти чего посерьёзнее!

По правде сказать, в церковной части книгохранилища Никита был не силён; другое дело — Октагон со «внешней мудростью». Сколько счастливых часов проведено здесь! Не только Гомер и Платон нашли здесь приют, но и такие редкие и малоизвестные писатели, как Скимн Хиосский или Скилак Кариандский. Их Никита переписывал собственноручно на листы белоснежного, «девичьего», пергамена, копируя текст со старого, рассыпавшегося на части папирусного свитка. «Метахарактеризмос» — так вычурно именовал это великое благодеяние для всего человечества Никитин учитель Арефа, ныне митрополит Кесарии Каппадокийской. После того как старые свитки, быть может, написанные ещё в апостольские времена, были бережно «мета-характеризованы» на свежий и прочный пергамен, они были уже никому не нужны и постепенно истлевали, крошились в труху и сыпались с полок на головы читателям.

Тусклое зимнее солнце едва перевалило за полдень, и, оказавшись на заполненной народом площади перед Святой Софией, Никита решил всё же ещё раз расспросить про древние деяния апостола своего учителя, который проводил большую часть года вдали от собственной кафедры, в просторном константинопольском доме. Никита свернул с Месы, нырнул в узкий переулок и исчез в пучине Города.

— Удалившись оттуда, то есть из Никомидии, апостол Господень поднялся на корабль и, войдя в Геллеспонтское море, поплыл так, чтобы достичь Византия. И вот море заволновалось, налетел на них сильный ветер, и корабль стал тонуть. Затем, когда над всеми нависла смертельная опасность, блаженный Андрей помолился Господу и приказал ветру, и тот стих, а буря на море улеглась, и настал штиль. И все, избавившись от этой опасности, прибыли в Византий. Выйдя оттуда в направлении Фракии, они заметили издали множество людей с обнажёнными мечами, которые держали в руках копья, словно желая напасть на них. Когда апостол Андрей увидел это, то, осенив их крестным знамением, сказал: «Молю, Господи, пусть будет низвергнут их отец, который подстрекает их делать это. Пусть будут рассеяны они божественной силой, и пусть не потерпят вреда надеющиеся на Тебя». После этих слов ангел Господень, с великим сиянием шедший впереди, коснулся их мечей, и они упали на землю. И пройдя вместе со своими людьми, блаженный апостол не претерпел никакого вреда, ибо все, отбросив мечи, поклонялись ему. Тогда ангел Господень удалился от них в великом и светлом сиянии. — Тут мягкий и одновременно величественный голос умолк.

Но ему немедленно возразил другой голос, резкий, картавый, будто клекочущий — явно нездешний:

— И какое отношение это имеет к теме нашей беседы?

Мягкий голос ответил спокойно и с достоинством:

— Разве не обратил ты внимание на слова «прибыли в Византий»? Значит, святой апостол Андрей был в нашем городе и проповедовал здесь слово Христово.

Картавый оборвал его:

— И что же? Это ведь еретические писания, их осуждают наши святые отцы. Вспомни, что писали о них и Августин Иппонский, и Филастрий Брешианский, и Еводий Узальский, и Григорий Турский, и даже ваш покойный патриарх Фотий. Вспомни, как Вселенский собор, созванный при благочестивых императорах Константине и Ирине, отказался принимать от иконоборцев свидетельство еретических «Деяний Иоанна» против почитания священных образов!

Спокойный голос парировал:

— Еретическим писаниям не следует доверять тогда, когда они говорят ложь вместо правды. Однако как зло не существует само по себе, а есть лишь отступление от добра, так и еретики не выдумывают ничего своего, но только искажают правду. Ведь то, о чём я сейчас вам прочёл, подтверждается многими другими, полностью достойными доверия, писателями. Послушай, например, что говорит об этом великий учитель Церкви и главный борец с ересями — Епифаний, митрополит Константианы Кипрской: «Стахия, которого в том же послании упоминает Павел, поставил первым епископом Византия апостол Андрей в Аргирополе Фракийском». Ему вторит и священномученик Дорофей, епископ Тирский, исповедовавший Христа при злочестивом императоре Юлиане: «Ведь Андрей, переправляясь через Понт, захотел проповедать Христа жителям Византия. Но Зевксипп, господствовавший тогда над этим местом, будучи кровожаден, всех прибывавших в Византий чужестранцев допрашивал сперва о вере во Христа и лишь затем позволял войти. И если кто исповедовал Христа, того он потуже заключал в ковы и, вдобавок к этому, приказывал, связав им ноги и руки, топить в море. Итак, из-за такой жестокости Андрей проплыл мимо Византия и поселился на целых два года близ Византия, на фракийской стороне, примерно в одной стадии от Аргирополя, устраивая там собрания благочестивых и правдолюбивых мужей. И вот, приведя их ко Христу около двух тысяч, он воздвиг алтарь в Аргирополе и, поставив Стахия епископом, удалился в Синопу Понтийскую».

Но картавый не сдавался:

— Как же это Андрей поставил Стахия епископом в Аргирополе, когда этот самый Аргирополь — Среброград — получил своё имя лишь при патриархе Акакии, ибо лежит он с другой стороны Босфора от древнего Хрисополя — Златограда?

Спокойный нисколько не затруднился с ответом:

— Из этого мы видим, что переписчик этих святых писаний заменил древнее, никому не памятное уже имя Аргирополя на новое, всем понятное. Но о древности этого места свидетельствует и «Мученичество святых мучеников Адриана и Наталии», где сообщается о погребении мощей святого Адриана в Аргирополе — там они почитаются и поныне. Почему же его благоверная супруга Наталия понесла его останки из Никомидии для погребения именно туда? Ясно почему: там издревле имели прибежище христиане, в отличие от языческого Византия, как нам то и сообщает блаженный Дорофей. И всё это, равно как и большую древность здешней Церкви, признал правдой и ваш папа Иоанн, когда при императоре Юстиниане прибыл в Константинополь и стал спорить о старшинстве в сослужении.

Не найдя, что возразить на эти аргументы, картавый промолчал, а полный достоинства голос продолжил:

— Память же о тиране Зевксиппе, на которого намекают и прочитанные мною «Деяния Андрея», если ты это только уразумел, и по сей день живёт в банях, носящих его имя. Только непросвещённые простолюдины могут полагать, что они названы так из-за Зевса Иппия — Конного. Но ты лишь пройдись по улицам нашего Царственного града — и узришь воочию: сами храмы его свидетельствуют о проповеди здесь Первозванного ученика Христова.

Полный невыразимого восторга, Никита весь превратился в слух. Ещё час назад ему казалось, что нынешний день — память святых бессребреников и мучеников Кира и Иоанна в год 6415-й от Сотворения мира, от Рождества же Христова 907-й, — что день этот потрачен напрасно: слуга Арефы сказал, что митрополит не принимает. Лишь признав в Никите давнего ученика своего хозяина, он таки сообщил тайком, что тот вызван по важному делу к самому патриарху. День всё равно не задался, и Никита решил дождаться учителя у выхода из патриаршего дворца. Но митрополит долго не выходил, и, улучив момент, когда привратник отвлёкся на стаканчик принесённого ему ароматного отвара, Никита проскользнул внутрь и взлетел вверх по лестнице. У патриарших покоев стоял его старый знакомый — синкелл Евфимий: решив, что Никита должен прибыть вместе с Арефой, он проводил растерявшегося гостя до дверей патриаршего триклиния. Там уже и сам Никита неплохо ориентировался и, прокравшись за колоннами и завесами, затаился на жёсткой мраморной приступочке в нише с мозаичным изображением какого-то святителя, чей взгляд грозно поблёскивал в мерцающем свете горящих свечей, озарявших величественный сводчатый зал с наглухо закрытыми окнами. Отсюда, наблюдая за колышущимися по стенам тенями, никем не видимый, Никита мог наслаждаться подлинной мудростью своего наставника: не было равных тому в риторике, да настолько, что именно его выбрали наставником для наследника престола — нынешнего императора Льва, коего придворные льстецы прозвали Мудрым, но куда ему было в мудрости до своего учителя — их общего учителя!

— Смотри же, — гремел Арефа, — сколько церквей основал здесь Первозванный! По преданию, не чьей-нибудь, а его рукою заложен храм Пресвятой Богородицы в квартале Арматия, и это подтверждает нам тот же блаженнейший Дорофей, который говорит о проповеди апостола около старых стен. Да будет тебе известно, что снаружи от них и находится тот самый квартал Петрия, где учил Первозванный, а изнутри — квартал Арматия. Также передают, что святой Андрей основал и храм на месте нынешней Святой Ирины, и церковь в Неории-Ке-ратоэмволии, на южном берегу Золотого Рога, и храм в Галате по ту сторону Рога, что носит ныне его имя, и церковь Пресвятой Богоматери на Акрополе.

«Но ведь на Акрополе нет храма Богоматери, — засомневался было Никита. — Ах да, наверное, митрополит имеет в виду храм Богородицы в соседнем квартале Евгения».

— Если же не веришь ты зримым свидетельствам и живому преданию нашей Церкви — так есть у нас и письменное им подтверждение. Блаженной памяти Игнатий, сподобившись сана епископа Константинопольского, возвёл Сатиров монастырь. Монастырь этот именуется также Восходящим, и названия свои он получил следующим образом. Сатаровым он именуется потому, что невдалеке от него расположен древний Сатир, где находилось сооружённое язычниками святилище Сатиру, — из-за этой близости тем же именем был наречён и упомянутый монастырь. Восходящим же назван он по такой причине. Некогда, лет эдак сто назад, царь Никифор охотился в тех краях, где ныне расположен монастырь, а местность там лесистая, труднопроходимая, пригодная для охоты. Вдруг перед ним появился огромный олень, все пустились его преследовать и поймали как раз в том месте, где ныне возведён монастырский алтарь. И найден был там древний престол на колонне с такой надписью: «Это алтарь восходящего архистратига Михаила, воздвиг же его апостол Андрей».

Картавому пришлось отвечать, но голос его звучал теперь уже не так уверенно и нагло, а как будто поблёк и сник:

— Хорошо. Ты убедил меня, что святой апостол Андрей проповедал в древнем Византии, который стоял некогда на месте нынешнего Константинополя. И, может быть, он даже поставил в епископы здесь или где-то рядом Стахия. Но поскольку святой Пётр — первоверховный апостол и старший брат Андрея, то и честь его кафедры должна быть несравненно выше!

Арефа продолжал с привычным достоинством и сдержанностью:

— Действительно, есть и такое мнение. Но нигде в древних писаниях не сказано, кто из двух братьев был старше — Андрей или Пётр. Зато хорошо известно, что Андрей не был женат, как Пётр, и первым стал из рыбака учеником Иоанна Предтечи, раньше брата пришёл ко Христу и даже привёл того ко Спасителю. Но и это не столь существенно. Важнее всего то, что они во всём были единодушны друг другу и даже вместе проповедовали! Ты спросишь меня, откуда это известно? Предваряя твой вопрос, скажу: в том же древнем кодексе, откуда я прочёл отрывок из «Деяний Андрея», есть и другое его деяние, которое я, с позволения вашего святейшества, прочту целиком, ибо есть в нём много наставительного и весьма подобающего для духовного назидания, особо приличного в канун святого праздника Сретения Господня, когда подобает нам приготовить себя ко встрече со Христом.

— «Деяний святых апостолов Петра и Андрея» чтение! — велегласно объявил Арефа, и послышался приятный хруст сгибаемого и разгибаемого пергамена.

Арефа читал долго и протяжно, чтобы чужеземный гость вникал в каждое слово, хотя история, которую митрополит преподносил ему как некое значительное доказательство, показалась Никите не лучше того апокрифа, что он просматривал сегодня в Патриаршей библиотеке. Речь в ней шла о том, как после проповеди в Городе людоедов чудесное облако отнесло апостола Андрея на гору, где сидели брат его Пётр, а также другие апостолы: Матфий, Александр и Руф; явившийся им в образе мальчика Христос отправил их на новую проповедь — в некий Город варваров, и вот, на подходе к нему застали апостолы земледельца, который пахал землю на волах, и решили испытать через него свою судьбу: если сжалится над ними земледелец, то ждут их в том Городе варваров победы над диаволом, если же нет — то снова одни лишь мучения.

«А ведь апостол Андрей, обращаясь к Петру, называет его отцом, — заметил Никита, внимательно следивший за чтением. — Странно — почему… Как бы это не в пользу Рима вышло! Ну ничего, Арефа выкрутится». — И он ещё глубже забился в нишу.

Земледелец сжалился над апостолами и побежал в свою лачугу за хлебом для них, а в это время Пётр вместо него встал за плуг, Андрей начал разбрасывать зёрна, другие же апостолы своими молитвами призвали на землю благотворную влагу, так что зёрна тут же всходили и давали урожай сторицей.

«Вот у апостолов какое было смирение и любовь — не то что у нынешних пастырей! — подумалось Никите. — Сам первоверховный апостол не погнушался пахать землю. А брат его тоже не промах: захотел разделить тяготы единокровного!»

— Тогда этот земледелец, — продолжал читать Арефа, — взяв сноп пшеницы с поля, повесил его на своём посохе позади себя и, взяв плуг и волов, отправился в город. А когда он входил туда, увидели его некоторые из тамошних жителей и говорят старику: «Где нашёл ты сноп колосьев? Ведь сейчас только пора сева». Но он ещё быстрее направился к себе домой, весьма радуясь тому, что приготовит дом свой для апостолов. А первые люди города, услышав о случившемся, послали за стариком, позвали его и стали спрашивать: «Где нашёл ты колосья до того, как наступила жатва?» Но он не ответил им. Говорят они ему снова: «Скажи нам правду. А если нет, то умрёшь дурной смертью!» Тогда ответил он им: «Не волнует меня ваша смерть, ведь я обрёл жизнь вечную. Если хотите знать правду, то подошли ко мне люди на моём поле, а я сеял. И спросили меня: «Есть у тебя хлеба, чтобы дать нам?» А я и говорю им: «Побудьте пока у волов, а я отправлюсь в город и принесу вам хлеба». Вернувшись же, я обнаружил, что посеяли они зерно на поле и взошли вот такущие колосья. Увидев это необычайное чудо, я заставил их, чтобы, войдя в город, отдохнули они у меня дома. И если хотите вы увидеть их, то идите к ним с миром; а если нет, то подождите немного, пока я не приготовлю свой дом, чтобы вошли они туда, и тогда увидите их». Сказав так, он удалился от них.

— Что это за сомнительный такой Город варваров? — возмутился вдруг картавый. — На кого это намёк?

Арефа ответил:

— К сожалению, в моей книге не сказано, как именовался этот город и где он точно находился, но это был поистине Город варваров, что станет видно из дальнейшего повествования. Слушай же дальше…

…А ненавидящий добро дьявол вошёл в сердца самих первых горожан, и, собравшись, стали они говорить друг другу: «Горе нам: эти люди из тех двенадцати галилеян, что околдовывают людей. Ведь это те, кто удаляет людей от своих жён, а жён от своих мужей. Так что же нам делать? Ведь не хотим мы, чтобы вошли они в наш город и разлучили нас с нашими жёнами». А некоторые из них сказали: «Их пять человек — давайте выйдем и убьём их». Другие возразили: «Не можем мы убить их, ведь мы слышали, что есть у них некий Учитель по имени Иисус, и, если они что попросят, тотчас слушает Он их. И коль попросят потоп, послушает Он их, а если и огонь попросят, то сделает так. Итак, не можем мы ничего им сделать — как бы не попросили они и огонь, и сделают так, сожгут нас и город наш». Заплакали они горько и сказали: «Что же другое нам предпринять?»

Один из них, исполнившись ярости и гнева, говорит им: «Если послушаетесь меня, не позволю я им войти сюда». Спрашивают они его: «Что ты хочешь сделать?» Он отвечает им: «Вы видите, что эти люди ненавидят женский род, а особенно блудниц. Поэтому теперь послушайтесь меня, и давайте найдём миловидную блудницу и поставим её у городских ворот голой, но притом накрасим её и завьём ей волосы. И, увидев её, не посмеют они войти в этот город». И тотчас нашли они такую блудницу и отвели её к городским воротам голой.

— Что за похабщину ты нам читаешь! — не унимался картавый.

— Видно, упоминание блудницы пробудило в тебе мысль о блуде? — После этих слов митрополита картавый надолго умолк и уже без возражений слушал его.

— Итак, братия, апостолы Христовы узрели духовными очами эту коварную засаду, и говорит Андрей Петру: «Видишь, от-че, бесстыдство этой женщины? Видишь, как вошёл в нее сатана, чтобы искусить нас? Прикажи нам, чтобы мы проучили её». Отвечает ему Пётр: «Есть у тебя власть над ней — делай что хочешь». Тогда Андрей помолился так: «Господи Иисусе Христе, пошли Своего архангела Михаила, чтобы подвесил он эту женщину за волосы в воздухе, между небом и землёй, — пускай повисит, пока мы не пройдём под нею, не видя такого соблазна. И будем мы в том городе проповедовать Слово Твоё. А когда мы пройдём внутрь, то пусть тогда она спускается вниз».

Тотчас же ангел схватил несчастную блудницу за волосы и подвесил её на облако — и все жители города увидели это. Тогда женщина завопила громким голосом: «Пусть не будет вовек покоя правителям этого города! Разве ж можно мне такую казнь устроить — не дать мне увидеть, как апостолы Христовы входят в город! А то бы они и меня освободили от множества моих грехов, и убежала бы я от мрака и пришла к свету. Так выходите же вы, юноши города, с которыми обреталась я в пучине погибели до сего дня! Вот апостолы Христовы входят в город, прощая грехи тем, кто верит им, и исцеляя все болезни и все немощи. Помолитесь за меня, чтобы помиловал Он меня, и избавилась я от этого несчастья».

«Много и в Городе знавал я таких женщин, — отметил про себя Никита. — В том числе и тех, кто постоянно отирался у архиерейских покоев».

Многие из народа уверовали во Христа благодаря словам этой женщины и, припав к ногам апостолов, поклонились им. А те возлагали руки на них, так что недужных всех в том городе они исцелили, всем слепым даровали зрение, глухим — слух, да ещё и бесов поизгоняли. И весь народ славил Отца и Сына и Святого Духа.

Был же в городе один богач по имени Онисифор, здоровяк ростом с колонну. И вот, увидев знамения, совершённые апостолами, говорит он им: «Если я уверую в Бога вашего, то могу ли и я сотворить такое же знамение, как и вы?» Отвечает ему Андрей: «Если откажешься ты от всего своего имущества и от жены своей и детей, как и мы отказались, тогда, конечно, и ты сотворишь многие знамения». Услышав такое, Онисифор исполнился гнева и, взяв свой лентий, набросил его на шею Андрею, стал душить его и бить и приговаривать: «Ну и колдун же ты! Жену свою, детишек и всё добро — как же это можно просто так оставить!»

Тогда Пётр увидел, как тот бьёт Андрея, и говорит ему: «Эй, человек, прекрати, наконец, бить брата моего Андрея!» Отвечает ему Онисифор: «Вижу я, что ты поумнее его будешь. Так попробуй же и ты мне приказать, чтоб оставил я жену свою, деток и всё своё добро. Ну же! Или что иное ты мне скажешь?» Говорит ему Пётр: «Я скажу тебе лишь одну вещь: легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в Царствие Божие». Услышав это, ещё сильнее распалился Онисифор, снял свой лентий с шеи Андрея и в дикой ярости и гневе набросил его на шею Петру, да как начал таскать его, приговаривая: «Вот уж точно, и ты большой колдун, сильнее этого оборванца! Ведь никак и ни за что не пройти верблюду через игольное ушко! Но если ты покажешь мне это чудо, то уверую я в Бога твоего, и не только я, но и весь город. А если же нет, то будешь ты прежестоко наказан посреди города».

Услышав это, Пётр сильно опечалился и, воздев руки к небу, помолился так: «Владыко Господи Боже наш, вонми мне в этот час. Ведь ловит он нас на Твоих словах. Ибо не пророк сказал это и не патриарх, чтобы можно было просто всё истолковать или прочесть где-нибудь об этом доходчивое толкование. Многие от нас теперь настойчиво требуют разъяснения словам Твоим. Поэтому Ты, Владыко, не презри нас, пожалуйста, ведь Ты Тот, Кого воспевают херувимы».

После этих его слов явился Спаситель в облике двенадцатилетнего мальчика в полотняной одежде, одинаковой внутри и снаружи, и говорит им: «Дерзайте и не страшитесь, избранные мои ученики, ведь Я с вами всегда. Так пусть доставят сюда иглу и живого верблюда!» Сказав так, удалился Он тут же на небеса. Был же в городе один мелочной торговец, который уверовал в Господа благодаря апостолу Филиппу. И, услышав об этом, он бегом бросился искать иглу с огромным ушком, чтобы сделать апостолам приятное. Узнав об этом, Пётр говорит ему: «Дитя моё, не ищи ты огромную иглу, ведь способен Бог совершенно на любое дело. Но лучше принеси нам обычную иголку, маленькую».

И вот, принесли иглу, и все жители города собрались на это необычное зрелище. Пётр увидел идущего мимо верблюда и попросил подвести его к нему. Воткнул он иглу в землю и, воскликнув громким голосом, прикрикнул на животное: «Во имя Иисуса Христа, распятого при Понтийском Пилате, приказываю я тебе, о верблюд: пройди немедля через игольное ушко!» Тогда дырка в игле вдруг неимоверно расширилась, словно ворота, и прошёл через неё преспокойно тот верблюд, и весь народ это видел. Снова говорит Пётр верблюду: «Пройди-ка теперь обратно через иглу», — и снова прошёл верблюд на глазах у изумлённой толпы.

«Любопытно, — подумал Никита. — То, о чём Христос говорит в притче, Его ученики совершают своими руками. Но даже и после этого трудно уверовать богачу!»

Увидев это, говорит Онисифор Петру: «И точно, ты великий колдун. Но я всё равно не поверю, пока не проверю ваше чудо на своей иголке и на своём верблюде. Ваши — какие-то не такие». И, подозвав одного из своих рабов, Онисифор говорит ему тайком: «Отправляйся домой и доставь мне сюда верблюда и иголку. Найди же и осквернённую женщину и посади её верхом на верблюда, а также кусок свинины. Хоть эти мужи и колдуны, мы их с тобой перехитрим!» Узнав же об этой тайне духовным зрением, Пётр вздохнул тяжело — и говорит Онисифору: «О человек тяжкосердый, посылай своего раба, пусть доставит сюда верблюда, женщину и иглу вместе с мясом».

Когда доставили всё это, Пётр снова взял иглу, воткнул её в землю вместе с мясом, а женщина при этом сидела верхом на верблюде. И воскликнул Пётр: «Во имя Господа нашего Иисуса Христа распятого — приказываю тебе, о верблюд: пройди немедля через эту иголку!» Тотчас же расширилось игольное ушко и стало словно ворота — и преспокойно прошёл через него верблюд. Тогда снова приказал Пётр верблюду: «Пройди-ка теперь обратно, дабы увидели все славу Господа нашего Иисуса Христа и дабы поверили в него самые маловерные!» И верблюд, конечно, снова прошёл невредимым через иглу.

«Прямо какие-то еврейские штучки: свинина, осквернённая женщина, — задумался Никита. — Интересно, что это ещё за скверная женщина: опять блудница или, может быть, в течении крови?»

Увидев это, Онисифор завопил громким голосом: «Воистину велик Бог Петра и Андрея, и отныне я верую во имя Господа вашего Иисуса Христа! И выслушай же теперь меня, о Пётр. Итак, есть у меня пашни, виноградники и поля; есть и двадцать семь литр золота и пятьдесят литр серебра; есть и множество рабов. Так вот, отдам я нищим имущество своё и всех рабов своих отпущу на свободу, чтобы и мне совершить хоть одно чудо, подобно вам». Отвечает ему на это Пётр: «Коли захочешь — совершишь какое угодно чудо именем Господа нашего Иисуса Христа».

Но лишь об одном печалился Пётр: как бы не оказались бездейственны силы Онисифора, ведь не принял он ещё печать Христову. Когда же размышлял он об этом, то голос с неба и говорит ему: «Прикажи ему сделать всё, что хочет, — так удостоверю Я его, как он желает». Говорит тогда Пётр бывшему богачу: «Давай, чадо, попробуй и ты сотворить что-нибудь подобное». Осмелел Онисифор и, подойдя к верблюду, приказал ему: «Во имя Господа Иисуса Христа и Его апостолов приказываю тебе, о верблюд, пройти через иголку!» И тотчас верблюд просунул в игольное ушко свою длинную шею… и застрял! Испугался тогда Онисифор и спросил апостола: «Почему же не прошёл он целиком, но только до шеи протиснулся?» И ответил Пётр: «А всё потому, что не крещён ты во имя Христово». И обратился к нему Онисифор: «Нет у меня нужды разузнавать о чудесах, ведь теперь я действительно верую во имя Христово. Итак, Пётр и вы, отцы-апостолы, войдите в дом мой и отдохните с дороги». Когда же зашли они туда, крестилась в ту ночь целая тысяча душ.

А на следующий день та женщина-блудница, которая всё ещё висела, прицепленная к облаку, узнала о случившемся и стала плакаться: «О, как же я не оказалась достойной уверовать вместе со всем городом? Ведь всё своё имущество раздам я нищим, а в доме своём девичий монастырь обустрою». Услышав это благое волеизъявление, вышел к ней Пётр и говорит: «О женщина, приказывает Владыка Христос, чтобы спустилась ты с воздуха на землю». Тотчас же опустилась она на ноги, нисколько не пострадав, а затем имущество своё руками апостолов раздала она нищим, было же его четыре литры золота и множество одеяний, а дом свой, как и обещала, сделала девичьим монастырём.

Апостолы же Господа нашего Иисуса Христа учредили в просвещённом отныне Городе варваров Церковь Христа, Бога нашего, — всех верующих во имя Отца и Сына и Святого Духа. И, рукоположив епископа, пресвитеров и диаконов, предали они их Богу, в Которого те уверовали и Которому слава и держава во веки веков, аминь!

Никита так привык уже к размеренному и сладкозвучному голосу Арефы, что внезапный ответ оппонента показался ему вороньим карканьем:

— А какое все эти россказни о верблюдах и блудницах, позвольте спросить, имеют отношение к вашему Византию?

— Очень даже прямое, — столь же бесстрастно ответил ему митрополит. — Не так давно, при благоверных царях Михаиле и Феодоре, здесь в Царствующем граде, в Каллистратовой обители, скончался исповедник иконопочитания — монах и пресвитер Епифаний. Убегая от общения с еретиками-иконо-борцами, он прошёл почти по всем берегам Эвксинского Понта и собрал там сведения о проповеди святого апостола Андрея, которые и изложил в составленном им житии. Епифаний этот был человек простой и не очень учёный, что видно хотя бы по стилю его повествования, но был он честный и преданный правде монах, ради неё не побоялся он исповедать веру в божественные образы. Поэтому и писания его заслуживают полного доверия. Так вот что он сообщает:

«В Синопе местные жители показали нам и ложа, и сидения блаженных апостолов Петра и Андрея, и весьма удивительный образ апостола Андрея (о котором они свидетельствовали, что он сотворил множество чудес и что этот образ написан при его жизни и творил знамения), и темницу, которую он самостоятельно открыл, сотворив крест и выведя Матфия и заключённых с ним, что должны были на следующий день умереть, и смоковницы, где он их спрятал, и берег, где он их крестил (а было их, говорят, всего семнадцать), и о семи бесноватых, как они исцелились, и о диких нравах тогдашних, но более — нынешних людей. Амиссцы же, в свою очередь, рассказали нам другое, а также что, когда два брата, наконец, разделили между собой весь мир, Петру выпало просвещать страны Запада, а Андрею — Востока».

«Ничего себе! — чуть не воскликнул вслух Никита. — Оказывается, есть целое житие апостола, а митрополит мне ничего про это не говорил… Впрочем, понятно, его дело — общецерковной и даже государственной важности, не чета моей деревенской проповеди!»

— И всё же я не понимаю, как это может быть связано с Византием, — не унимался картавый.

— Сейчас поймёшь наконец, — отвечал ему уже не без недовольства митрополит. — Итак, из Амиса Пётр пошёл на запад, то есть в ветхий Рим, как потом и его брат Андрей — в Патры Ахейские, а следовательно, должен был также миновать Византий, чтобы переправиться из Азии в Европу. Значит, и здесь побывал святой апостол Пётр, а где он бывал, там всегда проповедовал Христа.

— Но кафедры-то он здесь не основывал! — прокричал картавый.

Голос Арефы окончательно потерял прежнее спокойствие:

— Напомню тогда тебе, что, согласно Священному Писанию нашей Церкви, первую епископскую кафедру святой апостол Пётр основал вовсе не в Риме, а в Антиохии Сирийской, как повествуют…

— Остановитесь, братья, — прервал их вдруг третий, резкий и властный голос, в котором Никита сразу узнал голос святейшего патриарха Николая, носившего по своей прежней должности прозвище Мистик. Не время сейчас спорить, а не то, как это было во времена святейших патриархов Фотия и Игнатия, никогда не найти нам в этом деле согласия. Я пригласил вас сюда по другому, более важному делу, которое, словно адовы врата, грозит ниспровергнуть всю Святую Церковь Христову, чего да не будет!

И Арефа, и его противник, недовольно поглядывая друг на друга, всё же притихли.

— Ещё недавно казалось, — начал издалека патриарх, — миновало время всех губительных ересей, святые храмы заново украсились божественными образами, и даже далёкие варварские народы — болгары и росы — обратились ко свету Христовой веры. Вот и недавно мой доверенный человек, монах Евфимий, отправился к могущественному, но дикому племени алан, чтобы склонить сердце их правителя к послушанию Церкви и империи.

Для картавого эта новость была явно в диковинку. Николай же продолжил, воздев руки:

— Но вдруг, словно рыкающий лев, воздвиглась перед нами новая напасть, будто и вправду все беды Церкви нашей грозят от львов! Лев Исавр воздвиг гонение на святые иконы, Лев Армянин возобновил его, и вот теперь Лев Македонянин дышит злобой на Святую Церковь. Уже сразу после восшествия на престол покусился он на власть церковную, низверг с престола патриарха Фотия и поставил вместо него своего брата Стефана. А теперь хочет он нарушить все церковные и гражданские уставы: взял себе уже четвёртую жену, прижил от неё сына и заставил своего дворцового пресвитера обвенчать себя с ней. Ладно, ради спасения державы согласился я крестить его сына — его же самого на великий праздник Рождества не допустил войти Царскими вратами в Великую Церковь, так что входит он туда теперь с правой стороны, в митаторий. И делает вид, что ему только и нужно, что причаститься Святых Таин, и слёзно молит всех иерархов: «Надеюсь, — говорит, — на Христа, Сына Божьего, Который сошёл с небес ради спасения нас грешных. Да сжалится Он надо мною, самым грешным из всех, и обнимет, как блудного сына, и вновь примет меня в Свою вселенскую апостольскую Церковь — благодаря молитвам общего отца нашего патриарха и всего вашего святого сонма» — вот чем он лукаво и льстиво мнит поколебать твёрдость нашего клира. На самом же деле требует он разрешить ему вход в церковь не без умысла, полагая, что тем самым я признаю законным его четвёртый брак, попирающий все устои божеские и человеческие.

— Надо же, — аж прищёлкнул языком папский посланник, — четвёртый брак! Куда катится…

— Да, четвёртый, — резко оборвал его патриарх. — Вот и три с половиной недели назад, на день Святых Светов, добивался он входа в храм, утверждая, что якобы обещал я ему это, и ссылался на какие-то каноны великого Афанасия. Мне пришлось ответить: «Я-де бессилен, когда нет согласия митрополитов и особенно первопрестольного Арефы. Если же ты войдёшь самовольно, — говорю, — я тотчас же вместе со всеми моими людьми уйду отсюда прочь». И что вы думаете? Император решил прибегнуть к угрозам и говорит: «Кажется, владыка патриарх, — это он ко мне, — издеваешься ты над моей царственностью. Уж не презираешь ли ты нас, ожидая из Сирийской земли мятежника Дуку и надеясь на него?» — вот что он мне тогда сказал. Тогда я остановился в Царских вратах в молчании и скорби, так что Льву пришлось броситься на землю и со слезами сказать мне: «Войди, владыка, я не помешаю тебе. Из-за неизмеримого множества моих грехов, — говорит, — я справедливо и заслуженно страдаю». Значит, сдался. Но не окончательно.

— А от тебя, — Николай чуть не ткнул картавого пальцем в грудь, — посланник нашего святейшего римского собрата Сергия, ждём мы ныне помощи и поддержки в деле обличения этого нечестия! Поможешь ли ты нам?

Зазвучавший после небольшой, но тягостной паузы голос картавого приобрёл будто новую силу, он уже ощущал, как многое будет зависеть от его ответа, и потому подбирал слова очень медленно и осторожно:

— Наследник престола святого Петра, чьи благопожелания тебе я уже передавал, очень озабочен столь безнравственным желанием вашего императора и всячески его осуждает. Само Божество не признаёт законности четвёртого брака, который не может считаться браком, но лишь узаконенным блудом. Однако скажи мне: кто защитит святейшего папу от гнева вашего василевса, когда тот захочет отомстить ему за верность учению Христову? Господин мой лишён всякой власти, его угнетает князь тускуланский Феофилакт: он, представьте себе, провозгласил себя владыкой Рима! На Западе императора сейчас тоже нет: полтора года назад маркграф Беренгар, провозгласивший себя королём Италии, ослепил императора Людовика. А теперь этот варвар и насильник Беренгар требует от святейшего папы императорскую корону для себя. Тяжёлый вопрос задаёшь ты мне, о епископ Нового Рима, не легче, чем те аргументы, коими осыпал меня твой митрополит. Я не буду спешить с ответом на него… Завтра, подожди до завтра, ибо сейчас моя голова переполнилась греческими софизмами, а душа жаждет ночного молитвенного успокоения. Доброй вам ночи, святое собрание!

Прошуршали шёлковые одеяния, заколебалось пламя свечей, которое затем будто вспыхнуло ещё сильнее, когда раздался тяжкий вздох патриарха:

— А не боишься ли ты, брат Арефа, мой верный друг, ты, отказавшийся идти даже на императорскую трапезу в торжественных покоях — акувитах, что предаст нас папский посланник?

— Боюсь, владыка. Наверняка предаст, — послышался усталый голос митрополита. — Все эти его слова о благонравии и законности — пустая болтовня, как у всех франков. Ведь его хозяин — папа Сергий небось сейчас валяется в объятиях своей любовницы Маросии или даже прижил уже с ней, как поговаривают, сына, которого хочет сделать своим наследником — наследничком святого Петра. И первый помощник ему в том мерзком деле похуляемый ими же князь Феофилакт — отец этой самой Маросии. Да и сам этот посланник тоже небось сегодня ночью будет с кем-нибудь развлекаться. Заметил ты в его свите миловидного и сладкоголосого юношу, похожего на тех скопцов, что живут у нас в Топах, в недавно устроенном монастыре Святого Лазаря? До чего же ниспала ты, древняя столица империи! До базара, где всё продается и покупается! До хлева, где иереи Божии спят с блудниками и блудницами!

Колеблющееся пламя свечей внезапно выхватило над головой Никиты лик святителя, и он, затихший на собрании мудрецов и вершителей судеб мира, вдруг узнал на мозаике образ особо почитаемого им патриарха Игнатия Нового, выложенный здесь совсем недавно, так же, как и под куполом храма Святой Софии. Глаза святителя будто загорелись золотым огнём и прямо буравили душу Никиты: «А ты — ты будешь ли верен Христу до конца?» Приведённый в смятение всеми событиями этого вечера, Никита воспринял взор святителя как знак — и, встав, внезапно выступил в круг света, пред очи собравшихся в триклинии патриарха и избранных митрополитов. И тут же из уст его, словно без его на то воли, полилась речь, дерзости коей он и сам поразился:

— Не бойся, достойный наследник Андрея Первозванного, первоиерарх Церкви Константинопольской! Господь наш Иисус Христос не оставит тебя по молитвам святого апостола, даст тебе силу устоять перед тираном. Правильно назвал ты его рыкающим львом, но на самом деле труслив он как заяц. Помнишь, как хотел он исподтишка убить на охоте своего отца, а потом, заточённый в темницу, жалко бормотал о том, что его оклеветали. Но, подобно зайцу, он и блудлив. Вначале оставил свою супругу, благочестивую Феофанию, и стал открыто жить с любовницей Зоей, дочерью патрикия Зауцы, а теперь построил в честь своей покойной праведной и кроткой жены храм и требует чтить её во святых. Потом, когда женился он на любовнице, её же родня хотела зарезать его; после её смерти нашли для неё саркофаг, а на нём оказалось вырезано: «Дщерь Вавилоня окаянная». Третья жена его — красавица Евдокия, из фемы Опсикия, умерла в родовых муках, а вслед за ней и сын Василий — чем не ясный знак Божией немилости! Наконец, сошёлся он в блуде с другой Зоей, что зовут Углеокой, и прижил с ней сына, которого назвал священным именем Константина и почитает багрянородным наследником престола. А теперь нашёл он изменника — попа Фому, который обвенчал его с ней. Не поддавайся на его уговоры, не предавай закон Христов, как не предали его твои святые предшественники: Иоанн Златоуст, Никифор Исповедник, Игнатий Новый и сам апостол Андрей!

Дерзость эта сошла ему с рук и даже вызвала некоторое одобрение у присутствующих, а особенно — у митрополита Арефы. Переполненный и ошеломлённый событиями долгого вечера, Никита вышел из патриаршего дворца, но идти домой ему всё равно не хотелось. Душа его словно требовала продолжения этого духовного пира.

И тут пришли ему на ум слова митрополита о житии апостола Андрея, которое написал некий простец — монах Епифаний. А ведь Арефа вскользь упомянул, что Епифаний этот умер здесь, в Городе, в Каллистратовой обители. Может быть, там сыщется ещё один список столь нужного Никите апостольского жизнеописания.

Никита зашагал на запад, где в величественной перспективе Месы перед ним отгорал последний краешек багряного заката, обливавшего червонным золотом статую императора на высокой колонне. В Каллистратовой обители у него был знакомый монах по имени Парфений. Каждый раз, вспоминая о нём, Никита как будто оказывался на берегу одноимённой реки, где прошло его счастливое отрочество. Парфения Никита не решился бы назвать другом, однако он был из тех, кого можно не видеть годами, но кто никогда не откажет тебе в помощи.

Когда Никита добрался до обители, уже совсем стемнело. Монастырские ворота были закрыты, как то и предписывал устав, но келья Парфения выходила окном на улицу, и, встав под ним, Никита негромко позвал того по имени. В окне было темно, и Никита решил, что братия уже спит. Но тут в щелях между ставнями замерцал свет, и Никита, подобрав маленький камушек, бросил его, как в детстве, в окно. Через мгновение ставни растворились, и оттуда появилась курчавая голова монаха.

— Брат Парфений?

— Давид, неужели ты? Видишь, я ещё помню твоё прозвище. Вот так гость! Подожди, сейчас отопру тебе калитку.

Меньше чем через минуту массивная калитка в воротах со скрипом открылась, и, наклонив голову, Никита ступил в монастырский дворик. Парфений заключил старого приятеля в объятия:

— Прости, мы только оттрапезовали после вечерни, и я как раз пошёл к себе.

Действительно, монастырь ещё не спал: здесь и там были слышны шаги, голоса и даже тихий смех.

— Что же привело тебя сюда, брат?

— У меня ворох новостей, — ответил Никита. — Но пока братья не улеглись, помоги мне с одним дельцем. Скажи, ты по-прежнему здесь библиотекарь?

— Ну да, уже лет десять как отец игумен держит меня на этом послушании.

— А нет ли в твоей сокровищнице какого-нибудь жизнеописания святого апостола Андрея?

— Ну, какая у меня сокровищница! Чулан, по сравнению с вашими богатствами. Это тебе в Патриаршей библиотеке надо было искать. Нет, точно нету у меня такого… Впрочем, правда, была одна книжица, не помню чья: благословил её отец игумен одолжить митрополиту Кесарийскому Арефе, да тот так и не вернул. Так это ж твой учитель — попроси у него, да заодно и напомни, чтобы потом её нам воротил!

— Не до меня сейчас митрополиту. Потом, потом расскажу… А ответь тогда: кто у вас в обители самый старый из насельников?

— Самый старый? Ну и вопросы у тебя… Пожалуй, что отец Геронтий.

— Если древний старец ещё не спит, отведи меня, пожалуйста, к нему.

Они шли длинными монастырскими коридорами, по каменным и деревянным лесенкам, по внутренним галереям, пока не добрались, наконец, до маленькой дверцы в кирпичной стене. «Молитвами святейшего владыки нашего!..» — «Аминь, аминь!» — послышалось оттуда. Никита с Парфением вошли внутрь и увидели совсем седого старца с потерявшимся в буйной бороде лицом и чёрными, как древесные угольки, глазами.

— Благослови, старче, — обратился к нему Парфений. — Прости нас за столь поздний приход, нарушающий твой молитвенный покой. Но вот у товарища моего Никиты есть к тебе неотложное дело.

— Какое же неотложное дело может быть к дряхлому старику — разве что сообщить ему о радости скорой кончины? — Старец издали благословил склонившего голову Никиту и пригласил гостей сесть у еле тлеющего камина.

— Скажи, честной отец, давно ли ты пребываешь в этой священной обители? — начал издали свои расспросы Никита.

— Давно, очень давно, не счесть, сколько лет. Хотя, пожалуй, и сочту. Прошлый год сподобил меня Господь достичь восьмидесятилетия. Помните, как Псалмопевец говорит о жизни человеческой: «Седмьдесят лет, аще же в силах осмьдесят лет, и множае их труд и болезнь…» А поступил я сюда в послушники семнадцатилетним юношей, по обету своих родителей, как младший, Божий, сын, — как раз в тот год, когда благочестивая императрица Феодора восстановила почитание святых образов и выгнала отсюда мерзостных иконожёгцев. Ведь обитель наша многострадальная: император Константин Навозник приказал разрушить её за верность иконопочитанию до самого основания. Но восстановилась она трудами патриарха Павла Исповедника, который и окончил здесь свои дни. А потом снова иконоборцы… Ну вот и считай, шестьдесят четыре года я в этих стенах.

— Если был ты здесь сразу после победы над нечестивыми еретиками, то не знал ли ты тут старого монаха и пресвитера именем Епифаний, который от них пострадал?

— Епифания, говоришь? Монаха и пресвитера? А ведь, пожалуй, что и знал. Ну не то чтобы он от иконоборцев-то тех пострадал, просто бегал от них всю жизнь: на дух их не выносил, как и все студиты. Помню его совсем глубоким старцем, ну совсем как я теперь. Прибыл он сюда, точнее говоря, привёз его брат Иаков, что вскоре погиб, откуда-то с Вифинского Олимпа, где тот прятался от императорских ищеек, да через год и он помер. Это с него, кстати, в нашей обители повелось совершать всенощное бдение на памяти тамошних учителей — преподобных Иоанникия и Авксентия. А больше о нем, чадца, ничего не помню: молод был я тогда, не до стариков мне было. — Геронтий весело подмигнул им своим чёрным глазом.

— А не осталось ли от этого Епифания чего-нибудь, писаний каких, книг или свитков? — допытывался Никита.

— Ну, этого я знать и подавно не могу: не по книжной я части. То, что от монаха после смерти остаётся, делят на три части: душу — Богу, тело — в землю, а имущество — в монастырь. Обитель у нас не совсем общежительная, так что у каждого насельника кое-что за душой, глядишь, и найдётся. Что обители пригодится, то забирают, остальное же раздают нищим или продают, а деньги — на милостыню.

— И что, совсем ничего другого не остаётся? — почти с отчаянием спросил Никита.

— А чего ты такого ищешь? Сокровищ точно не осталось, — усмехнулся старец. — Разве что и правда писульки какие, если не пускают на растопку в кухне, да иконы тёмные, что не отправляют в патриархию на мироварение, то относят в старый скевофилакий. Только там и днём с огнём ничего-то не отыскать.

— Спаси тебя Господи, отче. Не будем тебя больше утомлять, — поклонился старцу Никита и повлёк Парфения за собой прочь из кельи.

Мелкими стариковскими шажками Геронтий проводил их до двери, но не захлопнул её сразу, а стал на галерее и долго ещё смотрел вслед двум удаляющимся теням: «И вправду занятный старик был этот Епифаний. Ходить уже не мог, да всё рассказывал нам про свои странствия: про какие-то золотоносные реки, про диких людей, которыми управляют женщины, про замерзающее зимой море. А ведь точно, повторял он, чтобы после смерти его вещи отдали в патриархию — да кому они нужны там, монашеские обноски! Эх, жалко, я про это сразу не вспомнил. Да ладно, этим молодым не рассказы живых потребны, а книги мертвецов».

Монастырский кафоликон — храм Пресвятой Богородицы — был, по преданию, впрочем не слишком достоверному, построен при благоверном Константине Великом сенатором Каллистратом, перебравшимся сюда с императором из ветхого Рима. Впрочем, старую базилику — какой бы она ни была давности — помнили ещё монахи и помоложе отца Геронтия. Не так уж и давно, лет сорок с небольшим назад, при игумене Савве, что был родом из Малой Азии, отстроили собор по новой моде, с куполом на четырёх крещатых столпах. Всю утварь из старого круглого сосудохранилища, стоявшего поодаль от храма, перенесли в новую ризницу, помещавшуюся с севера от святого алтаря; там же стали готовить хлеб и вино для Святой Евхаристии, что прежде забирали из скевофилакия, по чину Великой церкви.

Войдя в старое сосудохранилище — благо ключи Парфений раздобыть успел, — Никита увидел, что оно превратилось в монастырский склад ненужных вещей: старые и бесполезные уже документы, расписки, счётные книги вначале расставляли по полкам, а затем уже стали сваливать где попало. Попадались здесь и негодные причудливые вещи, которые нельзя или невозможно было продать, — прежде всего поломанная богослужебная утварь: резные мраморные кивории, инкрустированные деревянные аналои, кованые металлические лампадофоры. Увидев такое поликандило, Никита сказал Парфению:

— Смотри, прям как то, за которое зацепилась недавно дубина заговорщика, вышедшего из-под амвона и поднявшего руку на императора Льва в храме Святого Мокия на Преполовение Пятидесятницы.

Парфений ответил Никите, продолжавшему рыться в священных обломках:

— Не знаю, правда или нет, но поговаривают, что император Лев сказал своим спальникам такие слова: «Никак нельзя не прогнать патриарха с престола — ведь душа моя при нём не успокоится. Как только он допустит меня во храм, я тотчас найду свидетелей, знающих дела мятежного Дуки, и изгоню Николая из церкви, обвинив его в оскорблении моей царственности. Ибо невозможно мне приходить к нему, моему врагу и неприятелю, замышляющему против меня, и у него причащаться пречистых Таин, в то время как я восстаю в глубине сердца и гневаюсь на него. Думаю я, и нападение на меня в храме Священномученика Мокия произошло с его ведома. В этом убеждает меня то, что он не приказал никому из клириков наложить руку на злодея и схватить его, но сам убежал вместе с остальными. Наступит день, когда я отомщу за себя!» Так или примерно так мне передавали его слова. И говорят ещё, что патриарх знает это, так что решил пойти навстречу императору, ибо боится, как бы тот не пригласил римских епископов для решения этого дела.

Больше всего места в скевофилакии занимали старые иконы: почерневшие от времени, с неразличимыми ликами святых, или вообще лишённые краски, — здесь Никита вспомнил об иконоборцах, которые просто соскабливали образы с икон.

В неярком свете двух светильников внутренность сосудохранилища выглядела прямо-таки зловеще, словно склеп с останками мертвецов.

— Ну и затеял ты дело, Никита! Где же ты собираешься этого Епифания искать? — тяжко вздохнул Парфений.

— Давай поразмыслим. Епифаний умер давно, вскоре после Торжества Православия. Значит, если что от него и осталось, это должно быть где-то на полках, ведь сперва всё ставили на них. Правильно? С какого только краю их начали заставлять? Давай посмотрим по годам счётных книг. Ага, вот царствование Льва, вот Василий Македонянин, снова Василий, а вот и Михаил Амориец. Так, счета, расписки, письма… Смотри сюда! Видишь, здесь на полках только документы, но на самой верхней — деревянный ларец. Может быть, там?

Перекрестившись и попросив прощения у честных угодников Божьих, Никита взобрался на груду старых икон, отодвинул полуистлевшую створку шкафа и, поднявшись на цыпочки, достал сверху заветный ларец. Однако тот оказался намного тяжелее, чем казался с виду, и Никита чуть не рухнул вместе с ним вниз, но всё же как-то извернулся и с грохотом скатился вниз по огромной иконе.

— Ты что, с ума сошёл? Весь монастырь перебудишь, — зашептал Парфений.

Но Никита не обратил на это никакого внимания и, присев на колени, поднёс свой светильник к ларцу. Тот оказался окован по рёбрам и углам железом, а на металле вокруг замка сквозь пыль виднелась еле различимая, небрежно выцарапанная надпись. Никита сдул пыль, пододвинул светильник ещё ближе и, сильно прищурившись, прочёл: «Епифаниево».

— Нашёл, нашёл! — как сумасшедший закричал он и стал обнимать Парфения.

— Пойдём скорее отсюда, а то ещё греха не оберёмся, — оборвал его уже порядком испуганный и замёрзший монах, потащив незаметным путём в свою келью.

По дороге Никита разрывался на части: с одной стороны, ему нестерпимо хотелось открыть ларец Епифания, а с другой — он должен был побеседовать сперва с Парфением и рассказать ему все тяжкие новости. Но едва переступили они порог кельи, как откуда-то снизу раздался зычный рык:

— Парфений, где ты, дурень, шляешься? Игумен тебя уже полчаса как ищет!

— Бегу, бегу! — закричал в ответ Парфений и быстрее ветра умчался в темноту.

Никита внезапно оказался один. Он поставил свой светильник на стол, зажёг большую свечу и, присев на складной табурет, положил перед собой ларец. И тут Никита понял, что нет у него ключа, а окованный железом ящик просто так, без инструментов, не взломаешь — на то он и окован — да и как отвечать потом за взлом перед игуменом? Так и не придумав ничего, что бы предпринять, Никита решился, наконец, хотя бы обтереть ларец от пыли. Но едва он дотронулся до того самого замка с надписью, как механизм вдруг щёлкнул, и крышка чуть-чуть поднялась: замок был уже то ли открыт, то ли взломан — видно, монахи искали там деньги.

Разбираться с этим у Никиты не было времени — он сразу же заглянул внутрь: вся внутренность плоского ларца оказалась завалена листками папируса и пергамена, маленькими тетрадками, восковыми дощечками и просто какими-то обрывками. Разбираться в этом пришлось бы не меньше дня, и Никита взял наугад попавшуюся ему на глаза папирусную тетрадку, исписанную наклонным заострённым унциалом, каким писали в Городе лет сто назад. Уж в чём в чём, а в почерках Никита разбирался: «Так, придыхания и ударения стоят, но не везде — значит, этому не больше лет ста пятидесяти, но и не меньше полусотни. И наклон не италийский, а восточный — видать, Сирия или Палестина. Хотя кто тут разберёт: столько людей убежало на запад оттуда, от безбожных агарян!» Поправив свечу, Никита взялся за чтение:

«Проповедь блаженного апостола Андрея в городах…

(окончание заголовка было оборвано)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Единого Бога! Проповедь блаженного апостола Андрея, ученика Иисуса Христа, который находился в… (опять оборвано) и в Лидде. С миром Господним. Аминь!

И когда апостолы отправились в мир проповедовать Евангелие Царства Небесного, Господь явился им и сказал: «Мир вам, братья мои возлюбленные, наследники Моего Царства! Знайте, что Я никогда не отделюсь от вас, но укреплю вас». И обратился Он к Матфию и приказал ему идти в Город людоедов; а брат его Андрей был направлен в Лидду, чтобы проповедовать там, — он и ученик его Филимон, сын Филиппа, — «Ибо есть у Меня там много людей, которых Я избрал». Ответили апостолы: «Будь с нами, о Господи, во всяком месте, в которое приказал Ты нам идти!» И подал им Господь приветствие мира, и вознёсся на небеса, пока они смотрели на Него».

— Похоже на начало тех деяний, что были в Патриаршей библиотеке… Неужели опять такая же чушь? Хотя тут упоминается Город людоедов, а ведь он был и в тех деяниях, которые читал Арефа и которые тот считал достоверными. Ну, посмотрим!

«После сего пошёл Пётр в то место, куда направил его Господь. А Матфий спросил Андрея, позволит ли тот идти с ним в Титаран его ученику Руфу и Александру. И был у Филимона мелодичный голос, какого не бывало ни у кого, и был он научен мудрости силой Святого Духа, Который опочил на нём; и не было среди апостолов таких, кто бы превосходил его мудростью, кроме Петра и Иоанна».

— Ну, тут насчёт Филимона сказано, конечно, слишком сильно. «Не было среди апостолов таких, кто бы превосходил его мудростью» — надо же было такое написать! И что это за Титаран: не знаю я такого города. Вот если бы была Тиана, то это уже поближе к моему Хараксу…

«И когда апостолы собрались вместе, выбрали они этих двух мужей встать и воздать хвалу Богу за то, что могут они слышать сладость их голосов. Пошёл же Андрей в Лидду, а с ним и Филимон, ибо одна половина города уверовала благодаря Петру, а вторая половина оставалась неверующей. И пришёл Андрей в церковь назореев, которая была в Лидде; и они, ликуя, вышли ему навстречу с ветвями деревьев в руках; и он вошёл в церковь и сел в епископское кресло; и приказал он Филимону взойти на кафедру и пропеть гимн Аллилуйя, и всё собрание повторяло его за ним».

— А ведь и правда, в Деяниях апостольских говорится о проповеди Петра в Лидде! Опять, получается, Андрей проповедует там же, где и Пётр. Знает ли об этих деяниях Арефа?..

«А когда языческие жрецы услышали голос толпы, стали они спрашивать друг у друга: «Что сегодня происходит в городе?» Народ отвечал им: «Это ученик Иисуса Христа учит назореев в их церкви и приказывает им отвергнуть богов и не появляться в святилище». Тогда взяли они мечи и ворвались в церковь, чтобы испытать, смогут ли христиане их убить, раз осквернили они их богов. Но услышали они сладкозвучный голос Филимона: «Боги язычников — золото и серебро, творение рук человеческих. Они с глазами, но не видят; с ушами, но не слышат; с носами, но не обоняют; и с ногами, но не ходят. У них есть уста, но они не говорят, а те, кто им поклоняется, им же и подобны».

И когда услышали жрецы те вещи, что говорил Филимон, и сладость его голоса, они зарыдали и вошли в церковь — и стали обнимать Филимону ноги. А собрание увидело их — сказали тогда все Андрею: «О наш отец! Это жрецы из святилища». И Андрей сделал знак собранию, чтобы все молчали, пока те не окончат хвалу, ибо они очень испугались их, когда увидели, что у них мечи; и все молчали, пока не была окончена хвалебная песнь.

И Андрей поднялся первым и помолился о них. А когда завершил он свою молитву, то сказал жрецам святилища: «Садитесь». И когда они сели, обратился он к ним: «О дети мои, коих я бы обнял, кого бы я снова пробудил к жизни, — как же вошли вы сегодня в эту церковь? Каждый день, когда назореи проходят мимо вас, вы кутаетесь в свои одежды, боясь, как бы не прикоснуться к ним». Ответило ему сборище жрецов: «О наш отец Андрей! мы поведаем тебе правду. Когда мы узнали, что ты пришёл в этот город учить, и услышали голос толпы, то спросили мы, что происходит теперь в церкви назореев. А они сказали нам, что это ты пришёл к ним, и сговорились мы между собой (а всего нас пятьдесят тысяч), и пришли сюда. И узнали мы, что они могут осквернить наших богов, а ведь могли мы убить каждого, кто сейчас в церкви. И вот мы теперь перед тобой, какими ты видишь нас. А когда услышали мы сладостный голос этого юноши, наши сердца обратились к нему и мы подошли к тебе. Просим тебя, о апостол, чтобы даровал ты нам нынче то же, что уже дал сему собранию, — чтобы могли мы достойно приблизиться к твоему Богу, и мы будем рады, если не покинет нас этот юноша».

И когда узнал об этом Андрей, то поцеловал Филимона в голову, приговаривая: «Воистину ты тот, о ком прежде поведал Святой Дух, что многих к себе привлечёт сладкий голос. Воистину это встреча, на которой ты вправе называться спасителем душ. Как Господь сменил нам имена и сотворил нас иными, так же и с тобой поступил Он»».

— Всё же язычники и варвары и вправду лучше иудеев! Сердцем, а не умом принимают они Христа. Однако про Филимона всё-таки удивительно: мудрейший Павел хвалит его, конечно, в своём послании, но не так сильно, как возвеличивают здесь. Ничего себе — «спаситель душ»! Но самое странное — это про смену имён: да, Симон стал Петром, но кем тогда был Андрей? Неужели это Сам Иисус дал ему такое имя — Мужественный?..

«И когда Андрей увидел собрание, толпа окружила и его, и он приказал всем выйти на открытое место, и пошли они на берег моря. Спросил тогда Андрей уверовавших: «Кто из вас желает угодить Богу, пусть подходит и крестится от руки моей». И подошло их множество, и он крестил их всех во имя Отца и Сына и Святого Духа, Единого Бога. А количество тех, кто был крещён, равнялось четырём тысячам четырёмстам душ. И также он крестил ещё пятьдесят жрецов.

После сего явился в тот город взбешённый сатана и нашёл двух играющих юношей. Один из них был сыном Иоанна, старейшины того города, а другой — сыном одного из вельмож. И пока они играли, юноша, который был сыном Иоанна, ударил другого, и тот сразу же упал мёртвым. А его отец схватил Иоанна и сказал ему: «Выдай мне своё дитя, и я убью его, как он убил моё дитя. А если нет, то я отправлю тебя к наместнику Равку, чтобы он убил тебя вместо моего сына, которого убил твой сын»».

— Да, жестокие тогда были нравы! Слава Богу, теперь законами милосердных императоров такая месть отменена и повсюду запрещена. Хотя, говорят, в восточных фемах и поныне такое случается, так что даже целые семьи погибают: люди строят там высокие башни, чтобы обороняться в них от мстителей. Избави нас Господь от такого!

«И зарыдал Иоанн великим плачем в присутствии народа, и сказали ему из толпы: «Если бы тебе нужны были деньги, мы бы заплатили за тебя, но тут требуется твоя жизнь». Ответил им Иоанн: «Не нужно мне от вас ни золота, ни серебра, а нужно, чтобы кто-нибудь поручился за меня, пока я не схожу за Андреем в Лидду, чтобы явился он сюда и воскресил из мёртвых сего убитого».

И многие тогда поручились перед отцом того юноши, чтобы Иоанн сходил в Лидду к Андрею, апостолу Иисуса Христа, и тот бы пришёл и оживил его сына. И принял он их поруку, и, сев рядом со своим мёртвым сыном, стал его горько оплакивать.

А Иоанн тем временем пошёл к Андрею и нашёл его, когда тот крестил народ. И упал он ниц, и поклонился ему, и сказал: «Сжалься над моими летами и не дай мне умереть». И поднял его Андрей и сказал ему: «Страшись только Бога, а меня не бойся. Расскажи мне обо всём, что с тобой стряслось». И рассказал ему Иоанн о своём несчастье, Андрей же отвечал так: «Не могу я пойти с тобой сейчас из-за того множества народу, которое крещу. Но возьми с собой Филимона, и пускай он воскресит вашего мертвеца».

И отправился с ним Филимон, чтобы явить чудо воскресения из мёртвых. И пошли оба в сторону города, а пока шли они, сатана принял облик старика и пришёл к самому правителю города, и завопил: «О Равк! Как ты можешь сидеть, когда убитые валяются на улицах города? Встань и разыщи убийцу, а если нет — смотри же: я пойду пожалуюсь царю и расскажу ему об этом»».

— Вот козни сатанинские! Точь-в-точь и здесь, в столице, поступают многие: угрожают нажаловаться императору. А с другой стороны, кому жаловаться, как не василевсу, когда ненасытные чиновники творят открытый произвол: вопреки законам продают за деньги судебные решения, обирают вдов и сирот, казну разворовывают. Другое дело — покойный император Феофил: хоть и был иконоборцем и гонителем монахов, но справедлив до крайности! В простонародье даже болтают, что будет он судьёй за гробом. Чушь, конечно, несусветная, да где б ещё найти таких судей…

«И когда услышал Равк эти слова, вскочил в большой ярости и приказал слугам оседлать его коня, и поскакал в дикой злобе. Когда узнали о том жители города, никого из них в нём не осталось, кроме мертвеца. Затем явились Иоанн и Филимон, посланные Андреем, и обнаружили вне города множество людей. И сказали они Иоанну: «Долго же ты ходил! А как напугались мы: погляди — правитель, кем-то наущённый, переполошил весь город!» А вельможа, отец убитого юноши, зарьщал: «Увы, что я наделал? Мёртвый не погребён, брошен посреди города»».

— Ну что за человек! Целый город погибает, а ему только и дела, что до похорон своего сына!

«Ответил Филимон убитому горем отцу: «Не рыдай, я пойду и воскрешу его». Толпа же предупредила его: «Не входи ты в город, а не то правитель убьёт тебя». Сказал на это Филимон: «Не могу я противиться моему наставнику — нет, я войду в город и воскрешу, кого мне следует, как повелел мне мой учитель. Оставайтесь на своих местах, а если услышите, что я убит, то сообщите моему наставнику, чтобы он явился сюда и воскресил меня, а заодно и того мертвеца».

И вступил Филимон в город и пошёл туда, где был правитель, и воскликнул: «О Равк! Ты ведёшь этот город к опустошению. Где его жители? Почему они не встретили тебя у ворот?» Услышал правитель эти слова и приказал своим воинам схватить его и повесить его на месте казни. Сказал он им: «Наверное, это тот, кто убил того юношу, а потому не останется его убийство неотомщённым». Но возразил ему Филимон: «О правитель Равк! Не мучай меня, поскольку я ещё дитя и не согрешил, и не заслуживаю я осуждения. Я подобен отцу нашему Адаму, когда он был ещё в раю, до того как вышла из его ребра Ева. Где мой наставник Андрей, чтобы увидел он, что происходит с его учеником? Разве нет жалости в твоём сердце, о правитель, когда увидел ты, что я ребёнок? Есть ли у тебя сын, чтобы мог ты смилостивиться и надо мною? И как ты любишь своего сына, так и мой отец любит меня»».

— Ну это уж слишком! Я понимаю, беззаконие, конечно, вешать детей, хотя и сейчас такое случается, но — «подобен отцу нашему Адаму, когда он был ещё в раю»! Ох, чую, и здесь кроется какая-то ересь! Особенно смущает меня этот сладкоречивый мальчик: видал я таких в покоях и свитах архиереев. Делают из них иподиаконов и чтецов, а потом, страшно сказать, — и пресвитеров. То ли дело было во времена императора Юстиниана: изобличил он разом всех таких же сладколицых, да и лишил сана, прогнав по ипподрому с тросточками, вставленными в то место, которым они грешат, а потом отправил их в ссылку, для острастки прочих развратников. Вот бы и сейчас хотя бы отодвинуть их от кормила церковного! Ну да ладно уж…

«Повернулся Филимон лицом к воинам и сказал: «Есть ли среди вас милосердный человек, который бы пожалел меня и сходил в Лидду, к наставнику моему Андрею, и рассказал ему, что его ученик готов к мукам?»

И когда солдаты услышали это, то зарыдали они от сладости его речи и ничего толком не ответили. Тогда спросил Филимон: «Нет ли в этом городе какой-нибудь птицы, которую бы я послал в Лидду к наставнику моему Андрею, чтобы мне увидеть его перед смертью?» И как только произнёс он это, слетелось множество птиц, и стали рассказывать они ему, как помогали некогда Ною. И сказали они наконец: «Вот мы все перед тобою. Кого из нас ты хочешь послать?» А один воробышек подлетел к Филимону и чирикнул ему: «Тельцем я легче, чем они, давай-ка я полечу и принесу тебе твоего наставника». Но Филимон отверг воробья: «Нет уж, ты ещё тот похотун и не вернёшься назад, потому что как встретишь ты самку из своего племени, так останешься ты с нею и забудешь обо всём». И взмыл над Филимоном ворон, и каркнул ему: «А давай я полечу». «И ты мне не подходишь, — покачал головой Филимон. — В первый раз, когда тебя послали, не вернулся ты с вестью к Ною. Нет, не пошлю я тебя».

И вот, выбрал он голубку и сказал ей: «О благородное племя, которое Бог назвал кротчайшим из всех птиц, кто принёс вести Ною, когда он был в ковчеге во время потопа, и благословил тебя праведник, — лети же в Лидду к наставнику моему Андрею и скажи ему так: приди и погляди на ученика твоего Филимона, ибо готов он к мукам». И голубка проворковала ему в ответ: «Крепись — придёт Андрей, непременно придёт! Считай, что он уже здесь и слышит твои слова»».

— Что за птицы? Откуда?.. Где-то я их уже встречал… В «Деяниях Павла и Андрея», некогда читанных, что ли? Эх, птицы, птицы… Вот и за окном они порхают — куда хотят, туда и летят, хоть на самые вершины гор Кавказских — захотели и воспарили. Как тучи вьются, бьются в окно, по келье мечутся… Или не птицы это уже, а у меня в глазах двоится, троится?..

«И когда услышал это Равк, то спешно встал и собственноручно освободил Филимона от пыток и сказал ему: «Воистину, если бы в этом городе оказалось десять мертвецов, я бы ради тебя одного прекратил расследование». И когда сатана понял, что Равк уверовал, он вызвал своих слуг и сказал им: «Горе нам! Равк уверовал, а он был нашим другом, и весь город теперь не верит в нас. И повелеваю я вам, чтобы один из вас пошёл в дом Равка и обуял его жену, чтобы сделалась она безумной, потеряла рассудок: и натравите её на детей, и пусть она убьёт их». И немедленно сделал один из бесов то, что приказал ему сатана, — пошёл в дом правителя и сделал его жену безумной, и принудил её к убийству собственных детей».

— Муж, жена, сатана, бесы — не разберешься тут! Кто кого куда послал, чем обуял, за что поубивал? Мать какая-то сына убивает — так это же про суд царя Соломона! Или не Соломона… Нет, какого-то Равка. Что за Равк? Или это Руф? Да нет, Руф — это рыжий бес… Ну хорошо, пусть будет Равк.

«И когда её слуги узнали, что она сделала, то схватили её, заточили в надёжное место и послали к своему господину гонцов, и те рассказали ему о её безумии и об убийстве детей. И сказал правитель тем, кто был с ним, указывая на Филимона: «Даже если бы дом обрушился на моих домашних и все они погибли, я бы всё равно не покинул этого мальчика», — и обратился затем к самому Филимону: «О мой господин, не слышал ли ты, что сказал этот гонец? Я прошу тебя, пойдём со мною в моё жилище, а если ты откажешься, то я тоже не пойду туда». Ответил ему Филимон: «Дай мне сначала завершить то дело, зачем я здесь, а потом мы пойдём в дом».

И позвал Филимон голубку и сказал ей: «Лети в дом Равка и скажи тем, кто в его жилище: ничего не делайте в моём доме, покуда я тут нахожусь». И улетела голубка, и передала это послание. И когда услышала толпа, как разговаривает человечьим языком голубка, то все очень удивились.

А Филимон попросил правителя послать за жителями города и привести их сюда, чтобы мог на их глазах, без обмана, воскресить мертвеца. И послал своих солдат правитель привести народ. А когда все пришли, то направились они к тому месту, где лежал мертвец. И нашёлся вдруг в городе сам апостол Андрей. Сказал ему тогда Филимон: «Подойди сюда, о мой наставник, и воскреси мёртвого!» «Нет, — ответил ему на это Андрей, — воскресишь его ты!»

Делать нечего, подошёл Филимон к мертвецу, опустился на колени и взмолился ко Господу: «Услышь меня, Господи Боже наш, Добрый Пастырь, Который не покинет нас как залог в руках Врага и Который освободил нас Своею чистою кровью! Услышь меня, Твоего слугу! Я прошу, чтобы молитва моя была услышана от избытка Твоего милосердия и чтобы этот мертвец воскрес силою Твоего имени». Затем он воздел голову и воскликнул громким голосом: «Во имя Иисуса Христа Назарянина, восстань, о мертвец!» И мертвец немедленно воскрес.

И когда увидела толпа, что мертвец поднялся живым, тут же возросла их вера в Господа Иисуса Христа. И рассказал Филимон Андрею о безумии жены правителя и о том, что сотворила она со своими детьми. И все, кто был рядом с ними, пошли с Андреем и Филимоном в дом Равка: и последовали за ними вдовы и сироты, надеясь, что смогут получить подаяние. А когда вошёл Андрей в дом правителя, он нашёл его сына и большое собрание, оплакивающее его, и голубку, сидящую у него на голове. И спросил Андрей голубку: «Сколько тебе лет?» Она ему и отвечает: «Шестьдесят». Андрей ей на это: «Раз послушалась ты голоса ученика моего Филимона, отправляйся-ка ты в пустыню, и там освободишься от службы людям всей земли; ни один человек не будет иметь над тобой власти». И улетела она в пустыню, как он и повелел ей».

— Вот бы и мне туда, где никто не будет иметь надо мной власти! — воскликнул Никита. — Вольным степняком кочевать по пустыне… Верблюд, шатёр, кувшин — вот и всё, что потребно мудрецу! А книги? От книг одни скорби…

«И обратился Андрей к мертвецу: «Во имя Иисуса Христа, Который послал нас в мир проповедовать Его святое имя, встань и оживи!» И мертвец немедленно воскрес, и поклонился Андрею. И поднял его Андрей, и сказал ему: «Уверуй в Бога, сын мой!» И ответил воскресший: «Уверовал я. Но прошу я у тебя разрешения, отец мой Андрей, можно ли рассказать мне о том, что я видел в аду?»».

— Ну вот, пошло про какую-то преисподнюю! И правда, как в «Деяниях Павла и Андрея». Всем хочется заглянуть в эту преисподнюю! Да и кругом в Городе одни преисподние: с виду люди, а глянешь — бесы! Даже под красками икон, говорят, бывают намалёваны клыкастые черти. Что ж это так человека простого в ад-то тянет? Вынь да положь ему всю правду про тамошнюю жизнь: отсюда и все угодники эти народные, умом негодные, отсюда видения, пророчества, некромантия… Ладно, о преисподней можно и пропустить: всё равно глупости одни. Что же дальше про апостолов?..

«Сказал Андрей Равку: «Послушай, что говорит твоё дитя. Ибо если бы какой-нибудь незнакомец рассказал тебе подобное, ты бы ему не поверил, но это говорит твой сын»».

— И я бы не поверил… Решил бы, что умом тронулся, кто бы это ни был. Только б мне самому с ума не сойти!

«Равк ответил: «Андрей, прошу я тебя, о праведный муж, возьми ты всё, что принадлежит мне, и раздели между бедными и нищими». И сказал ему Андрей: «Лучше вставай, бери моего ученика к себе домой, пускай он исцелит от безумия твою жену». И послушался Филимон повеления Андрея, и пошёл с Руфом в его жилище. Оказалась жена Равка окаменелой, словно статуя, а в руках у неё сидел чёрненький волосатенький человечек, и, как завидел он Филимона, пустился было наутёк, но она крепко вцепилась в него. И взял её Филимон за правую руку, и привёл её к Андрею, а в левой руке она всё держала чёрного человечка. И когда толпа увидела этого зверовидного бесёнка, все сильно взволновались и заблеяли, как отара овец, когда среди них оказывается волк».

— О-го-го, вот уже и чёрные человечки появились! Странно, что это не рыжий или не чёрный пёс. Сейчас мы узнаем всю правду про этого человечка!

«И сказал всем Андрей: «Не бойтесь, подойдите ближе ко мне и укрепите свои сердца, пока мы не выясним, что это за существо». И повелел Андрей жене Равка отпустить чёрненького, и перекрестил ей лицо, а затем возложил ей на голову руку и возгласил: «Во имя Иисуса Назарянина, Чьё имя я проповедую, утихомирь свои чувства и позволь твоему разуму вернуться в сердце!» И безумица немедленно успокоилась и села тихо перед апостолом. А он обратился к чёрному: «Как тебя зовут? И почему эта женщина вцепилась в тебя?» Чёрный отвечал ему: «Ладно, скажу я тебе всю правду. Когда сильный юноша, который живёт со слабым царём, идёт вместе с ним на войну и побеждает в той войне, то победа достаётся не ему, а царю. Так и у меня есть великая власть среди бесов — но, увы: я лишь постоялец в твоём доме».

И сказал ему Андрей: «Что же мне сделать-то теперь с тобой, о нечистый, и с твоей злобной сущностью? Ибо пришло сейчас время молитве. А завтра вышвырнут тебя из этого города». И начал Андрей молиться, а когда закончил молитву, преподал Святые Тайны верующим.

И вот, наступило завтра, и собралась толпа. И появился на площади Андрей, и подозвал чёрного человечка: «Пришло время разоблачить тебя, о мерзкий и нечистый бес, дух неправды! Явлю я твою суть этой толпе, чтобы все они могли увидеть тебя, каков ты есть». Чёрненький захихикал: «Не тебе меня судить и вытворять надо мной такие вещи. Дела мои — зло, ибо утратил я свою славу и попрал своё достоинство». Сказал ему Андрей: «О нечистый и лживый, было ли у тебя вообще какое-нибудь достоинство?» — а тот обиделся: «Вот ты всё говоришь, что я чёрен и лжив. Разве не знаешь ты мою изначальную природу? Разве не ведаешь, почему она такая? И если ты решишь показать этой толпе, кто я, — увы мне! Что спасёт меня в том положении, в котором я оказался?» — И начал он призывать имена высших бесов. Тогда приказал ему Андрей: «Замолчи сейчас же и оставь свои пустые заклятья! Скажи только одно этой толпе — кто ты такой». Ответил нехотя бесёнок: «Знайте, я один из двухсот ангелов, которые были посланы увидеть землю. И когда мы увидели её, то взволновали её, восстали и не вернулись к Тому, Кто послал нас. А имя моё Маган». Отпустил его тогда Андрей: «Обида твоя велика, и скорбь твоя и бесчестие твоё ещё вернутся к тебе. И погибелью тебе будет твоя надменность. Во имя Господа Иисуса Христа — лети в Геенну и не показывайся больше никогда!» И с тех пор никто никогда его и не видал».

— Конечно, никто не видал этого Магана — бесовского кагана. Ибо бесы — это тонкие, невидимые сущности, а вовсе не чёрные волосатые человечки. Бесы — они хитрее, чем этот простачок, они подкрадываются незаметно, внушают тебе свои мысли, тянут твои руки к удовольствиям, смежают твои глаза на молитве… Ох, и правда, слипаются что-то глаза! Только сейчас не от бесов, а от чуши этой православнутой…

«И сказал правитель Равк Андрею: «Прикажешь ли ты мне раздать всё моё имущество бедноте и нищим?» — и свалил он все свои сокровища в кучу перед Андреем и раздал их, как тот ему указал. И дошла весть до самого царя, что правитель Равк раздал своё имущество бедным и оставил свой пост, и не правит больше гражданами, и не судит их, а только приговаривет: «Самого себя бы мне рассудить! Ибо жил я невежественно и дико». И тогда Селевк, хитромудрый советник царя, понял, что тот хочет погибели Равка, и начал умолять его воздержаться от этого безрассудства. И сказал он царю наедине: «Если пошёл Равк за добрым человеком, одним из слуг Божьих, творящим чудеса, а родом он из городов еврейских, то ты не можешь ничего сделать против него. Но напиши ему, что раз он приверженец этой новой веры, то пусть отправит всё своё добро тебе — лучше уж ему быть в царской казне»».

— Так и есть: не волнует царя, кто какой веры! Денежки — в казну, и будешь лучший для него человек. Вот и при нашем дворе — агарянин Самона, тайный мусульманин, соглядатай неверных, изобличён, пойман с поличным, а всё ему Лев прощает. Ох, конец, конец пришёл нашему благочестивому царству…

«И написал царь письмо правителю Равку, но не оказалось того в жилище его, и отправили гонцов туда, где тот был с Андреем, который проповедовал новое учение, а не учение римлян. И появились гонцы на улице города, и нашли Андрея и Равка, а тот уже вовсю изгонял дьявола из одного человека, который был одержим им семьдесят лет. И когда царские посланцы увидели это чудо, то и они уверовали в Бога, а письмо передали Равку.

И когда прочёл Равк, что всё его добро передаётся в царскую казну, то Андрей рассмеялся и спросил его: «Опечалено ли твоё сердце, ведь царь забирает все твои богатства?» Ответил ему Равк: «Знаешь ты, что с моим сердцем и что не покину я тебя отныне никогда, в какое бы место ты ни пошёл. Какая мне нужда в тех вещах, что истлевают? Из праха они сделаны и в прах обратятся». Андрей ответил на это притчей: «Все воды стекаются в море, но оно не переполняется, и всё, что попадает в живот, уходит в землю»».

— А вот это надо запомнить: «Все воды стекаются в море, но оно не переполняется, и всё, что попадает в живот, уходит в землю». Может, для проповеди какой сгодится, а может, и в жизни понадобится. Кто знает, как она завтра повернётся? Един Бог ведает…

«И пока Андрей беседовал с Равком, воззвал к нему голос, повелевая распустить собрание и идти в город, который был перед ним, где, он знал, его ждала большая община и высокое и славное служение. А после того он должен был вернуться в этот город, и было открыто ему, что предстоял ему ещё больший труд и ожидали его преследования от царя, разгневанного из-за того, что его гонцы уверовали. И был всем им голос с небес: «Укрепите сердца ваши именем Моим и знайте, что Я с вами и обитаю среди вас до скончания века!»

И благословил Андрей народ: «Да утвердит вас Господь в правой вере — вас и ваших сынов и дочерей до самого конца, аминь!» Ответил ему народ: «Иди с миром, но ненадолго, ибо услышали мы голос, обращённый к тебе и сообщивший, что этот город подвергнется большим гонениям от царя, потому что уверовали его гонцы». И укрепил Андрей их сердца и сказал напоследок: «Не бойтесь, чада мои. Господь, в Которого вы уверовали, крепок, и в Его власти не допустить до вас жестокого царя»».

— Па-а-а-следние времена-а-а!.. — размашисто, двумя перстами перекрестился владыка Горгоний, схиепископ Невский и Купчинский, он же прежде иеромонах Савва, он же некогда в крещении Викторин, он же в совсем далёком прошлом Витя Террорист.

— Невежество и мрак теснят маленький корабль верных, но не потопят его. Вот мы с вами, братия и сестры, совершаем сегодня память Агапии, Хионии и Ирины. Однако почти все вы помните, и я рассказывал вам в прошлом году, что это всего лишь имена, выдуманные в рамках антихалкидонской полемики, о чём прямо говорит и их мученичество, духовный же смысл настоящего праздника заключается в следовании словам апостола о добродетелях любви, мира и, главное, белоснежной чистоты — непорочности. Слышали вы сегодня и воскресное чтение из Послания к евреям. Чтец, конечно, возглашает: «Послания святаго апостола Павла чтение», — но это, как вы понимаете, есть лишь дань многовековой традиции. На самом же деле, как давно уже доказано ведущими мировыми библеистами, к апостолу Павлу оно не имеет ровным счётом никакого отношения. То есть это псевдоэпиграф или, иными словами, апокриф! Но тогда у вас может возникнуть справедливый вопрос: а почему же в нашей общине, состоящей не из невежд, не из простецов, не из пролетариев патриархийных подзаборных, читается апокриф? Другой пастырь ответил бы вам, что за древность или ради пользы духовной, но я не обинуяся реку вам: ибо в апокрифах явлена нам истинная мудрость, сокрытая от непосвящённых, — оттого и зовутся они апокрифами. Много веков учители внешней Церкви клеймят апокрифы как якобы нечто чуждое подлинному церковному преданию. Но тогда мы спросим их: а кто измыслил это предание? Христос, Дух Святой, Логос? Не они ли сами, мнимые первосвященники, чтобы сокрыть им свои собственные беззакония: симонию и содомию? Между тем писания древних христиан, хоть и называются тайными, однако прямо называют вещи своими именами и, самое главное, так называемый брак — узаконенным блудом. Все верные призваны подражать Христу, а мы, архиереи, — в первую очередь. Но часто ли думали вы действительно стать христами или хотя бы апостолами? Между тем именно об этом повествуют, например, деяния Иоанна Богослова, возлюбленного — подчеркну это слово — ученика Христова. Давайте же, ученики мои верные, встаньте вокруг меня, возьмитесь за руки и припевайте за мной, поющим гимн из этих чудных деяний: «Аминь, аллилуйя».

Все общинники разом вскочили со своих мест и поспешили образовать хоровод вокруг владыки Горгония, рослого мужчины с всклокоченной русой бородой, как новогодняя ёлка, возвышавшегося в своей митре над тесным кругом своих почитателей — преимущественно почитательниц. Когда члены общины наконец утихли, выяснив, кто с кем рядом хочет стоять, схиепископ запел чуть дребезжащим фальцетом: «Слава Тебе, Отче». И все, двигаясь по кругу, словно счастливые дети, стали нестройно припевать за Ним: «Аминь, аллилуйя»:

Странный, ломаный ритм танца завораживал Нину, но она изо всех сил старалась сохранить самообладание, предпочитая наблюдать за членами общины. Мужчины двигались спокойно, явно стараясь вслушиваться в смысл слов. Но вот с женщинами происходило что-то необычное, напомнившее ей разве что читанное некогда о хлыстовских радениях. Одна словно пришла в экстаз, закатив глаза и пытаясь оторваться от земли. Другая будто оцепенела, двигаясь как сомнамбула и не отрывая взора от поющего. Иные же, напротив, чуть ли не извивались, как на дискотеке, в страстных конвульсиях. Но все вместе они, странные и словно неприкаянные, казались частицами одного мироздания, хороводом планет, вращающихся вокруг солнца. И Нина тоже чувствовала себя здесь маленькой звездой.

В храм преподобных Авраамия и Марии Нина направилась сразу после отъезда Гриши, отложив на время даже архив Марра. Но нашла его Нина по данному отцом Ампелием адресу не сразу, несмотря на многочисленные указывавшие на него рекламы-разножки: охрана госпиталя указала ей сперва на маленькую часовню с надписью «Русская Православная Церковь. Московский патриархат», где уже слегка пьяный, явно нанятый со стороны поп отпевал сразу человек пять покойников. Через полчаса, с трудом ворочая языком, он сказал ей, что главный здесь — владыка Гармоний и искать его надо в домовой церкви на третьем этаже восьмого корпуса. В результате Нина попала только к концу литургии.

Впрочем, когда она подошла к кресту, схиепископ с радостью улыбнулся весточке от отца Ампелия и пригласил Нину остаться на собрании избранных. В небольшой домовой церквушке было порядочно народу, но, как выяснилось, большинство пришло поклониться привезённым откуда-то из Австралии мощам святого старца Феодосия Кавказского. После проповеди епископа Горгония, воспевшего истинно христианский подвиг святых мучениц Агапии, Хионии и Ирины, паломники ринулись к маленькому ковчежцу. Пошла вслед за ними и Нина, но тут какая-то бойкая тётка схватила её за руку и сказала, что владыка благословил всем поклоняющимся святым мощам сперва купить за пятьсот рублей пакетик со свечками, молитовками и освящённой на святыне землицей.

Нина еле вырвалась из её рук и устремилась к малому стаду схиепископа, плотно обступившему своего наставника. Нина надеялась поговорить с владыкой Горгонием, но к нему было не пробиться: особенно наседала бойкая инокиня, написавшая акафист некоему святому, которого по недоразумению считали монофелитом. Лишь через час с лишним, на особом собрании избранных, после окончания священного танца, когда большая часть горгониток в изнеможении рухнула прямо на пол, ей удалось улучить мгновение и шепнуть схиепископу, что ей очень надо с ним поговорить и что её очень поразили его слова о древних христианах. Снявший софринскую митру и оказавшийся наполовину седым Горгоний взглянул на Нину как-то по-особому, вдруг широко улыбнулся и, быстро достав из кармана рясы, вручил ей какую-то брошюрку.

Выйдя из душного храма на свежий апрельский воздух, Нина присела на первую попавшуюся лавочку в больничном парке и раскрыла таинственный подарок. Это оказалась книжечка самого владыки Горгония, надписанная ещё именем иеромонаха Саввы и именовавшаяся «Воззвание к Адаму, или Брак как узаконенный блуд». Нина ещё чувствовала на своей руке тепло от прикосновения владыки, нежного, но одновременно властного и очень, что ли, мужского. И уже с первой страницы Нина почувствовала: вот то, что она искала всю жизнь.