Андропов и КГБ
Каждое рабочее утро, включая субботнее, в течение шести лет в моем кабинете раздавался звонок дежурного офицера приемной председателя: «Юрий Владимирович на подходе!..» Как правило, я выглядывал в широкое окно, чтобы увидеть, куда с Театрального проезда направится тяжелый ЗИЛ шефа — к первому подъезду на Лубянке или, что бывало весьма редко, к первому подъезду здания ЦК КПСС на Старой площади. Первое, во что упирался мой взор, была бронзовая спина статуи «железного Феликса» работы знаменитого советского скульптора Вучетича, стоявшая с 1958 года в центре площади имени первого советского чекиста. Тогда меня совершенно не интересовало, откуда взялся культ Дзержинского. Но он был весьма масштабным — все кабинеты всех зданий КГБ и МВД в стране и спецслужб братских социалистических стран были увешаны его фото-, живописными, графическими портретами, украшены гипсовыми, бронзовыми и из других материалов мелкой пластики изображениями характерного портрета. Острый интерес к происхождению культа Дзержинского возник у меня только в тот момент, когда я в Берлине в 1991 году увидел на телевизионном экране сцены из Москвы, в которых под улюлюканье и восторг толпы «железного Феликса» подъемным краном снимали с его постамента и увозили в неизвестном направлении. Еще большее внимание привлекла и относительно недавняя дискуссия о возможном возвращении статуи Дзержинского на ее прежнее место на Лубянской площади. Хотелось разобраться самому в сути вопроса. Особенно после того, как один из коммунистических депутатов Государственной думы, сочетающий в себе довольно противоречивые свойства: борца за права колхозников и звание полковника ФСБ запаса, — в ходе общественной дискуссии сделал примечательное высказывание: «Прости нас, Феликс, что не уберегли тебя!..»
Тот, кто это сказал от имени крестьян, в том числе, видимо, и потомков миллионов погибших во время голода в Поволжье и на Украине, в годы разбоев продотрядов, крестьянских восстаний, раскулачивания, коллективизации от меча воспитанников Дзержинского, — явно не знал подлинной истории своей партии и ее спецслужб.
Сознаюсь, что и мне, профессиональному историку, было поначалу трудно аккумулировать хотя бы некоторые факты из биографии «железного Феликса». Ведь наша история соткана из легенд и мифов. Откуда же взялся в конце 50-х годов культ Дзержинского?
Инициатива создания мифов о первом шефе первой советской спецслужбы в послесталинские времена принадлежала Хрущеву и, по-видимому, ставленнику первого секретаря ЦК КПСС в органах госбезопасности, его другу и соратнику генералу армии Ивану Серову. Чтобы прикрыть свои тылы от потенциальных противников и соперников, Хрущев разгромил сталинско-бериевские органы госбезопасности, негативно относившиеся к нему, остатки от них переименовал в Комитет государственной безопасности, понизив его статус от министерства до уровня комитета при Совете министров СССР, как какого-либо Комитета по делам физкультуры или кино. Иван Серов был назначен Хрущевым первым по счету председателем КГБ при СМ СССР.
Очевидно, амбициозному партийному вождю и его креатуре Серову срочно требовался новый «местночтимый святой», примером, портретами и изображениями которого можно было бы украшать служебные кабинеты и иные помещения в спецслужбах. До середины 1953 года, когда Хрущев и его команда совершили государственный переворот и физически ликвидировали всесильного первого заместителя председателя Совета министров СССР, министра внутренних дел маршала Лаврентия Берию, во всех кабинетах Лубянки и помещениях МВД висели портреты Берии. До него — его предшественника, палача Ежова. До Ежова — Ягоды, Менжинского и других «подручных партии», руководивших карательными органами. От всех этих деятелей на складе Хозяйственного управления КГБ сохранилось множество добротных деревянных рам, но не было ясности, чьи изображения следует в них вставлять. Не украсишь же кабинет следователя, или начальника внутренней тюрьмы, или начальника расстрельной команды портретом главного вождя КПСС Хрущева! Обвиняемые и арестованные ведь могут такой почет не понять и вспомнить, что на самом первом секретаре кровищи повыше локтей будет…
Никита Хрущев, генерал Серов и партийные идеологи, искавшие после лета 1953-го новый идеал чекиста, долго не задумывались, не заглядывали в прошлое и будущее страны. По малограмотности и незнанию истории собственной партии они назначили новым «святым» Феликса Дзержинского. Они явно недооценили всех «прелестей» его «революционного» послужного списка. А он был довольно интересным, хотя и строго засекреченным от историков и общественности. Но не от высоких функционеров ЦК, которые при желании могли легко с ним познакомиться…
Во-первых, мелкопоместный шляхтич, то есть нищий польский дворянин, Дзержинский вступил в революционное движение в российской части Польши, но… в ряды русофобской польской партии социалистов. Ее возглавлял друг, единомышленник и вождь Феликса Дзержинского Юзеф Пилсудский, будущий маршал послеверсальской Польши. Он руководил своим боевым отрядом из австрийской Польши, из местечка Закопане. Пан Пилсудский щедро получал на антироссийскую деятельность субсидии от генеральных штабов Австро-Венгрии и Германии и, со своей стороны, крупные суммы передавал на подрывную работу российским эсерам и большевикам.
Кроме того, в Токио во времена Русско-японской войны 1904 года для проведения шпионской и диверсионной активности в тылу русской армии, в собственные руки пана Пилсудского были выданы 20 тысяч фунтов стерлингов (около 200 тысяч золотых рублей) [8].
Кстати, когда большевик Ульянов-Ленин во времена своей эмиграции в 1912 году обосновался на курорте Закопане рядом с Пилсудским, то получил от щедрот австрийских спецслужб через будущего маршала Польши довольно крупную сумму на подрыв России изнутри. По недоразумению австрийская полиция в первые дни после начала мировой войны посадила Ленина в тюрьму якобы как русского агента. Но Пилсудский и австрийская разведка с легкостью доказали обратное и переправили Ульянова в нейтральную Швейцарию.
После раскола ППС Дзержинский примкнул к социалистическому крылу интернационалистов Розы Люксембург, но и от русофобии ляхов не отказался.
Что касается послереволюционной работы первого председателя ВЧК, то Хрущев, наверное, не знал того, почему Сталин, при всей энергии и отменных организаторских качествах «железного Феликса», не пускал его в политике дальше исполнения карательных функций ВЧК, экономической самодеятельности в Высшем совете народного хозяйства и репрессий для налаживания работы железнодорожного транспорта в Наркомате путей сообщения. Сталину, видимо, хорошо были известны факты о взаимоотношениях в верхушках двух совместно правящих в России до 1918 года большевистской и эсеровской партий.
К числу общеизвестных и раньше, до начала 60-х годов XX века, исторических эпизодов относится, например, такой, что перед X съездом РКП(б) левый коммунист Дзержинский подписал составленную Троцким «платформу о профсоюзах», против которой был Сталин. Коба уже тогда вел с Троцким борьбу не на жизнь, а на смерть. Память Сталина, в том числе и злая, была феноменальна. Председатель ВЧК, как лицо весьма могущественное, но поддержавшее хоть раз идеи Троцкого и других противников будущего главного вождя, до конца жизни становился его личным врагом. Дзержинский не раз и не два оказывался во внутрипартийной борьбе на стороне врагов, недоброжелателей и противников Сталина, его «учителя» Ленина.
Только в конце 80 — начале 90-х годов стали приоткрываться партийные и чекистские архивы, скрывавшие мрачные тайны большевистской верхушки. Некоторые документы изучил российско-американский историк Юрий Фельштинский.
В его книге «Вожди в законе», вышедшей в 1999 году, в одной из глав — «Убийство Мирбаха» — сообщается о том, как противники печально знаменитого Брестского мира Германии и России, который был заключен только по настоянию Ленина и отстаивался им в жестокой борьбе со своими коллегами по ЦК РКП(б) и верхушки партии социалистов-революционеров, организовали убийство германского посла в Москве графа Мирбаха для того, чтобы спровоцировать Германию на разрыв Брестского мирного договора. В ВЧК под руководством Дзержинского работала большая группа союзников большевиков во власти — левых эсеров. Глава ВЧК, как и соперники Ленина Троцкий и Свердлов, тайно поддерживал противников Брестского мира. Поэтому за спиной чекиста левого эсера Блюмкина, устроившего провокационное покушение на германского посла в Советской России, маячила фигура члена ЦК РКП(б), председателя ВЧК Дзержинского.
Правда, для большевиков-ленинцев это убийство оказалось худом не без добра. Воспользовавшись террористическим актом, который совершил левый эсер, Ленин, Троцкий и Свердлов объединились, разгромили верхушку очень популярной в народе партии левых эсеров и удалили ее из всех органов власти. Тем самым они на семь десятков лет установили в РСФСР однопартийную диктатуру большевиков.
В другой главе Ю. Фельштинский высказывает весьма аргументированное предположение о том, что председатель ВЧК Дзержинский и фактический генеральный секретарь РКП(б), номинальный глава РСФСР Свердлов после неудавшейся попытки разорвать Брестский мир организовали так называемое «покушение Фани Каплан» на Ленина, в результате которого Председатель Совнаркома был ранен. В вождя якобы по команде Дзержинского, тесно связанного в этом покушении со Свердловым, стреляли два сотрудника ВЧК — Семенов и Коноплева. Ленин об истинных организаторах узнал от «своих» людей в Кремле, в частности близкого сотрудника, не брезговавшего сыском, Бонч-Бруевича.
В отместку вскоре последовала скоропостижная смерть Якова Свердлова якобы от гриппа-испанки, гулявшего тогда по России. Параллельно с этим в стране был развязан большевиками «красный террор», унесший жизни десятков, а может быть, и сотен тысяч заложников, взятых чекистами в среде демобилизованного офицерства, профессуры, других представителей интеллигенции и торгово-промышленного сословия [9].
В СССР, со времен «оттепели», ходили слухи о том, что Ленин умер не своей смертью, а был отравлен. Ю. Фельштинский подтверждает этот факт своим блестящим анализом источников. Он полагает, что ответственным за убийство вождя был вовсе не Сталин, как считалось ранее, а ближайший сотрудник и «человек» Дзержинского Генрих Ягода, будущий шеф ОГПУ, один из главных создателей и наполнителей ГУЛАГа, убийца великого писателя Максима Горького, его сына — функционера внешней разведки Коминтерна Максима Пешкова…
По материалам, собранным российско-американским историком, выходит также и то, что и Дзержинский умер не своей смертью. Из переписки осведомленных эмигрантских разношерстных партийных деятелей от 30-х до 60-х годов прошлого века следует, что первый председатель ВЧК был отравлен. Ю. Фельштинский приводит важное документальное свидетельство причины этого. 2 июня 1937 года Сталин выступил на расширенном заседании военного совета при Наркомате обороны с обширной речью о раскрытии военно-политического заговора. По поводу Дзержинского Сталин сказал следующее: «…Часто говорят: такой-то голосовал за Троцкого. …Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и весь ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось» [10].
В свете этого высказывания Сталина становятся понятны массовые репрессии, которые обрушил вождь на работников спецслужб, когда он обрел всю полноту власти. В них были уничтожены к 1939 году почти поголовно все создатели и руководители внешней разведки, репрессирован весь верхний слой ОГПУ— НКВД. Карающие руки Сталина дотянулись не только до Лубянки и Разведывательного управления Красной армии, но и почти до всех закордонных резидентур советских спецслужб, обезлюдив их. На рубеже 1938 и 1939 годов внешнюю разведку и внутреннюю контрразведку в СССР пришлось создавать почти что с нуля. Таким оказалось на самом деле наследие Дзержинского и его соратников по ВЧК— ПУ — ОГПУ— НКВД…
Некоторые убийственные факты о деятельности первого председателя ВЧК появлялись даже в апологетических книгах о нем, выходивших в разгар культа Дзержинского в 60-х и 70-х годах. Так, в биографии первого чекиста, написанной А. Тишковым в 1977 году для популярной серии издательства «Молодая гвардия» «Жизнь замечательных людей», были опубликованы выдержки из документов, связанных с законодательным творчеством «железного Феликса». Они закрепляли репрессивную и террористическую политику партии большевиков против своего народа. Так, в Совете народных комиссаров, где председательствовал Ленин, 5 сентября 1918 года было принято постановление по докладу Дзержинского: «Совет Народных Комиссаров… находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью… что необходимо обезопасить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях, что подлежат расстрелу все лица, „прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам, мятежам…“» [11].
Выходит, что именно «друг беспризорных детей», как его рисовал культ, «гуманнейший» председатель ВЧК был родоначальником идеи ГУЛАГа.
В феврале 1919 года Дзержинский от имени большевистской партии внес на рассмотрение Всероссийского центрального исполнительного комитета — высшего органа власти в РСФСР — проект о реорганизации чрезвычайных комиссий и революционных трибуналов. Первый пункт проекта гласил: «Право вынесения приговоров по всем делам, возникающим в чрезвычайных комиссиях, передается реорганизованным трибуналам…» Все драконовские предложения Дзержинского были приняты в виде постановления ВЦИК, в том числе и разрешение Всероссийской чрезвычайной комиссии в административном порядке заключать в концентрационные лагеря господ, проживающих без занятий, тех, «…кто не может работать без известного принуждения». Эта позорная юридическая норма, принятая ВЦИК 17 февраля 1919 года, была плавно переведена Хрущевым после смерти Сталина в плоскость борьбы с так называемыми «тунеядцами», кто не имел работы в СССР или вел относительно свободный образ жизни. Она дожила до самого краха СССР. Под ее действие подпал в годы «оттепели» даже замечательный советский поэт, не состоявший в Союзе писателей, лауреат Нобелевской премии по литературе Иосиф Бродский.
О лицемерии советских вождей и членов их семей, в том числе и Дзержинского, об их сытой и богатой жизни, полной яств, напитков и регулярных отпусков в Крыму и на Кавказе, охот в царских заповедниках, отдыха на подмосковных дачах — широкой советской публике бесцензурные СМИ стали сообщать только с конца 80-х годов. Но потрясающие бывших рядовых коммунистических зомби факты всплывают и теперь в прессе и на телевидении. В том числе и о председателе ВЧК— ГПУ. Так, 19 мая 2004 года, в 23 часа 20 минут, по телеканалу РТР, в своей передаче «Исторические хроники» Николай Сванидзе рассказал о подлинной жизни Феликса Дзержинского. Факты из этой передачи я привожу ниже.
Партийные пропагандисты рисовали образ Дзержинского исключительно самыми благородными красками. По их описаниям, этот «рыцарь революции» был особенно принципиален и аскетичен в самые тяжелые для страны первые годы после Октябрьского переворота. Дзержинский якобы был столь скромен в питании и быту, что чуть ли не падал в голодные обмороки и сутками работал в своем кабинете, отдавая ночному сну на кровати за ширмой только несколько часов. Так первый председатель ВЧК и спал в рабочие дни, поскольку собственнолично допрашивал арестованных, число которых исчислялось тысячами. Многих после его допроса вели прямо на расстрел.
Однако кроме кровати в кабинете этот «аскет» имел в Москве три квартиры, в Подмосковье — три дачи и регулярно ездил в отпуска и на охоту.
В Советской России после прихода к власти большевиков царил перманентный голод. Первый пик этого страшного голода пришелся на 1922 год. Тогда от недоедания вымирало население тридцати двух губерний европейской части России и юга Украины. Голодало 32 миллиона человек. В некоторых семьях убивали слабейших, чтобы съесть их мясо.
Но большевистские бонзы отнюдь не голодали. Более того, они вывозили зерно миллионами пудов за границу, чтобы получить живую валюту. Питались они лучше, чем расстрелянная ими царская семья в дни трехсотлетнего юбилея царствующего Дома Романовых в 1913 году.
Вот меню Дзержинского только на одну неделю. Врачи рекомендуют «железному Феликсу» питаться «белым» мясом: курица, индюшатина, рябчик, телятина, рыба деликатесных сортов. Категорически избегать «черного» мяса. Потреблять больше фруктов, зелени, мучных блюд. Рекомендации выполнялись лучшими поварами Кремля:
понедельник: консоме из дичи, лососина свежая, цветная капуста по-польски;
вторник: солянка грибная, котлеты телячьи, шпинат с яйцом;
среда: суп-пюре из спаржи, говядина «булли», брюссельская капуста;
четверг: похлебка боярская, стерлядка паровая, зеленый горошек;
пятница: суп-пюре из цветной капусты, осетрина, бобы «мэтр д’отель»;
суббота: уха из стерляди, индейка с мочеными яблоками, вишней и сливой, грибы в сметане;
воскресенье: суп из свежих шампиньонов, цыпленок, спаржа [12].
Примерно так же питались Ленин и другие вожди Российской коммунистической партии (большевиков). Напомню, что «столовая лечебного питания» была учреждена именно «вождем мирового пролетариата». Находилась она в Кремле, дверь в дверь с одной из московских квартир председателя ВЧК, члена ЦК РКП(б) Дзержинского.
После краткого исторического экскурса в политическую и бытовую составляющую деятельности спецслужб Советской России в самом начале их существования будут яснее функции КГБ в то время, когда главное кресло на Лубянке занял в 1967 году Юрий Андропов. Каковы же истоки формирования его личности как самого успешного и долгого председателя КГБ СССР? Когда впервые молодой Андропов реально соприкоснулся с тайной войной, принял участие в секретных делах НКВД?
Полагаю, что это было в годы Великой Отечественной войны, когда Андропов работал первым секретарем ЦК комсомола Карело-Финской союзной республики. По своей партийной должности он стал одновременно одним из организаторов партизанского движения на территории Карелии, оккупированной финскими войсками.
Мало кто знал во время войны, да и после нее, пока не появились в печати откровения генерала Судоплатова, что партизанское движение, возникшее на оккупированных гитлеровцами и их союзниками западных территориях СССР, только в редких случаях и самом начале Отечественной войны было стихийным патриотическим протестом против жестоких оккупантов. По мере продвижения нацистов и их союзников в глубь европейской части СССР партизанское движение разрасталось. Как и всякое масштабное дело, оно требовало организации и ресурсов. В первые же дни после начала войны НКВД создало Особую группу для ведения диверсионных, разведывательных и террористических операций на территории, занятой противником. Начальником этой группы стал генерал Судоплатов. При Особой группе было сформировано специальное войсковое соединение — Отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН НКВД). Среди задач этой бригады было ведение разведки против Германии и ее сателлитов, разжигание и организация партизанской войны, создание террористических боевых групп и агентурной сети за линиями фронтов, формирование и снабжение партизанских отрядов.
К началу лета 1942 года 1-е разведывательное управление НКВД разделилось на два. Внешняя разведка осталась за 1-м главком, а другим, внутренним подразделением, стало 4-е главное управление во главе с Павлом Судоплатовым. Оно должно было заниматься разведывательной и диверсионной работой, а также помощью партизанскому движению и группам подпольщиков, теперь уже не только на оккупированной советской территории, но и далеко за ее пределами. Одновременно был создан Центральный штаб партизанского движения во главе с крупным партийным деятелем Белоруссии Пантелеймоном Пономаренко. Начальник штаба, как и все политкомиссары в армии, получил генеральское звание. В этом штабе действовал разведывательный отдел.
Партийные и комсомольские функционеры, которые были назначены руководителями местных штабов партизанского движения, далеко не всегда получали, как комиссары, воинские звания, но полагались на конспиративное обеспечение своей деятельности военной разведкой и НКВД. Профессионалы спецслужб не только стали опорой военно-учебной деятельности партизан, но и организаторами их материально-технического снабжения.
Таким образом, когда двадцатисемилетний первый секретарь комсомола Карело-Финской ССР Юра Андропов был назначен руководителем штаба партизанского движения в оккупированной финскими войсками Карелии, он неизбежно был втянут в тесное соприкосновение с ГРУ и 4-м управлением НКВД. Но, очевидно, молодому руководителю микроскопического комсомола — из-за малого количества населения и доли молодежи в нем — «старшие» товарищи воинское звание не дали, хотя партийный шеф Юрия, первый секретарь Карельского обкома ВКП(б) Куприянов, стал генералом. На целых тридцать пять лет Андропов остался штатским человеком, до тех пор, пока самый большой в истории СССР любитель звезд на погонах и на груди, Брежнев, не повесил на плечи председателя КГБ Андропова и заодно министра внутренних дел Щелокова погоны со звездами генерала армии.
В числе прочих задач в функции Андропова как руководителя партизанского движения в Карелии входил подбор кандидатов из карельских комсомольцев для подготовки их в качестве партизан, радистов и разведчиков. Учебными предметами партизанских школ были стрельба, минно-диверсионное дело, ходьба на лыжах, методы сбора информации и пропаганды среди населения оккупированных районов, а также один из главных — способы выживания в лесах и болотах Карелии…
В 70-х годах, когда я вел депутатские дела Юрия Владимировича, ко мне пришел с личной просьбой к Андропову бывший военный летчик, Герой Советского Союза, имя которого я, к сожалению, не могу вспомнить. Он воевал именно на Карельском фронте и звание Героя заслужил в том числе и за то, что перебрасывал карельских партизан на своем самолете за линию фронта. Изредка он вылетал в разведывательные полеты с руководителями штаба партизанского движения Карелии, среди которых был и Юрий Андропов.
Пилот рассказывал мне о том, что партизанское движение в Карелии было малорезультативным и несло огромные потери. В редких населенных пунктах, разбросанных на территории западной части этой республики, отошедшей по мирному договору СССР и Финляндии 1940 года к Советскому Союзу, жили еще финны, которых после Зимней войны должны были репатриировать в Финляндию, но советские власти так и не успели этого сделать. Советский Союз карельские финны и желавшие репатриироваться карелы яро ненавидели и либо сами жестоко расправлялись с небольшими партизанскими группами, либо выдавали их жандармским и военным подразделениям.
Кроме финнов, своими хуторами и деревеньками в Восточной Карелии, принадлежавшей до Зимней войны СССР, жили карелы и вепсы, малый народ финно-угорского происхождения. Коренных жителей на огромной территории Восточной Карелии, оккупированной финскими войсками, было всего около 85 тысяч человек. Они относились к финнам как к оккупантам. Часть русского населения, около 20 тысяч человек, были отправлены финнами в концентрационные лагеря для устрашения оставшихся. В финских концлагерях к военнопленным и гражданским заключенным охранники и надсмотрщики относились хуже, чем эсэсовцы в немецких. Жизнь остававшихся на свободе карелов, вепсов и русских в тяжелых природных условиях Севера была голодной. Они ничем не могли помогать партизанам. В этих сложных военных, политических, экономических и психологических условиях стихийного партизанского движения в Карелии практически не существовало.
Но когда бывший комсомольский вождь Карелии Андропов стал генеральным секретарем ЦК КПСС, то холуи из Агитпропа ЦК задумали подготовить книгу об успехах партизанского движения в Карелии и его руководителе, первом секретаре ЦК карельского комсомола Юре Андропове. Подхалимы решили, что надо отличиться чем-то, что было бы аналогом «Малой земли», якобы написанной Брежневым. Узнав об этой «инициативе», Юрий Владимирович в резкой форме запретил даже статейки на эту тему в средствах массовой информации.
Летчик рассказывал мне, что Андропов очень переживал, когда приходил на аэродром отправлять партизанские и разведывательно-диверсионные группы за линию фронта. «Он горбился, как будто физически ощущал тяжесть ответственности, лежащей на нем, — говорил он. — Его глаза почти всегда были печальны, словно он заранее знал, что далеко не все молодые ребята, воспитанники комсомола Карелии, смогут вернуться на Большую землю. Так партизаны называли свой советский тыл…»
Нет сомнений, что Юрий Андропов хорошо запомнил на всю жизнь науку, которую преподавали разведчикам и партизанам профессионалы из НКВД и ГРУ. Он и сам бывал за линией фронта, летая туда на маленьком легком биплане По-2, который почему-то пилоты окрестили «кукурузником».
Я знаю также, что Юрий Владимирович тесно соприкоснулся с деятельностью спецслужб, когда во времена венгерских событий в середине 50-х годов был послом СССР в этой стране. Тогда он вынужден был действовать в полном контакте с личным представителем Хрущева, первым председателем КГБ генералом Иваном Серовым, который много недель проводил в Будапеште, руководя подавлением восстания мадьяр против советского господства. Весьма часто посол общался и с работниками представительства КГБ в Венгрии во время проведения, например, таких специальных операций, как выманивание Имре Надя и некоторых его сотрудников из югославского посольства и депортация их из страны. Мне рассказывали очевидцы, что эта акция проходила трудно. Командовал ею Иван Серов, тогдашний глава КГБ, а исполнителями были сотрудники представительства КГБ, работавшие в Венгрии, и оперативная группа, прибывшая из Центра на подкрепление.
Имре Надь подозревал ловушку и никак не хотел выходить со двора посольства Югославии, пользовавшегося экстерриториальным статусом, чтобы сесть в автобус, который должен был доставить его на другую территорию с таким же статусом. В конце концов он вошел в автобус. Несколько членов мадьярского правительства, укрывшихся у югославов вместе с Надем, уже сидели там. Офицер КГБ, следивший за Надем с улицы, громко постучал жезлом регулировщика по кузову машины, чтобы закрыли дверь и отправлялись. Это был главный условный сигнал операции. Автобус немедленно тронулся и доставил Имре Надя не на свободную территорию, а в заключение на румынской земле, где он через несколько месяцев был судим и расстрелян.
Генерал армии Иван Серов стал в моих глазах первым из предшественников Андропова, о которых я слышал с молодых лет рассказы ветеранов спецслужб, а также моих друзей-журналистов, бывших кагэбэшников, не только знавших самого Серова, но и пострадавших от него. В годы моей работы у Юрия Владимировича многое о привычках бывших до Андропова председателях КГБ дополнили и действующие сотрудники, заходившие иногда ко мне в кабинет познакомиться с новичком на третьем этаже и поболтать. Даже стенографистки из секретариата Юрия Владимировича, с которыми мне было очень легко и приятно работать в силу их интеллигентности и высочайшей квалификации, рассказывали в короткие минуты кофепития в рабочих паузах кое-что о событиях на Лубянке после прихода к власти Хрущева и о прежних шефах КГБ. Особенно злыми словами они вспоминали именно Серова и несносные черты его характера.
Первый председатель КГБ Серов нормальным, но в абсолютной степени подхалимским русским языком общался только со своим хозяином Хрущевым. Как теперь среди чиновников России, так и прежде в сословии функционеров разных уровней в СССР были фантастически развиты низкопоклонство, пресмыкательство и грубый подхалимаж перед вышестоящими начальниками. Лизоблюдов и холуев никогда не смущало даже то, что на их лакейские выкрутасы с осуждением смотрят нормальные люди. Таким был и Серов. Но как только высокопоставленный хам и холуй в звании генерала армии обращался к подчиненным, его речь переходила в смесь визга и нецензурных ругательств. В секретариате Серова были лишь два или три человека, которые способны были переводить злобный визг и хрюканье генерала с нечленораздельных звуков в человеческую речь. Особенно тяжко было даже не генералам и офицерам на совещаниях у Серова, которые потом по крупицам собирали друг у друга то, что указывал и вещал председатель, а стенографисткам. Девушки должны были записывать в форме речи совершенно нечленораздельные звуки и к концу совещания подавать расшифрованную стенограмму на стол шефа. Их спасало только то, что, как правило, рядом с ними садился один из «переводчиков» визга Серова на русский язык и шепотом излагал то, о чем высказывался шеф.
Аналогичный случай произошел в практике Советского государства три десятилетия спустя, когда Горбачев сделал великого комсомольского и партийного оратора Грузии Шеварднадзе министром иностранных дел СССР. Единственное, что отличало в лучшую сторону речь министра-грузина от речи русского чекиста, — это отсутствие матерных слов, насыщавших высказывания Серова. Но министр иностранных дел Советского Союза эпохи Горбачева то ли нарочно, из презрения к государственному языку страны, которую ему было поручено представлять на мировой арене, то ли по неспособности, вытекающей из отсутствия соответствующей части филологического интеллекта или музыкального слуха, выражал свои мысли на заседаниях коллегии МИДа и других совещаниях с таким чудовищным грузинским акцентом и на такой смеси русско-грузинского жаргона, что подчиненные и гости его не понимали и от этого впадали в страх и ужас. На Смоленской площади было так, как если бы в британском Форин офисе министр иностранных дел ее величества общался с дипломатическим персоналом не по-английски, а на смеси уэльского, шотландского языков и кокни. В результате при Шеварднадзе сделали карьеру в ведомстве несколько грузинских мальчиков-дипломатов из близкого окружения Эдуарда Амвросиевича, способных переводить на русский язык синхронно то, что пытался выразить русскоговорящим сотрудникам на своем варварском диалекте министр…
Главным в деятельности Ивана Серова после того, как Хрущев и группа его сторонников в верхушке партии перехитрили Берию и уничтожили его, были превентивный разгром всех спецслужб, созданных при Сталине и возрожденных на короткий срок после его таинственной смерти Берией, и изоляция всех их руководителей, которые когда-либо были так или иначе связаны с «великим вождем и учителем» и его чекистом номер 1. Серов делал это от души, по зову сердца и приказу первого секретаря ЦК КПСС Хрущева. Ему это было также необходимо потому, что тем самым он прятал концы в воду не только от следов массовых и жестоких репрессий, которые проводил Хрущев на Украине с помощью Серова и в Москве, но и собственных кровавых и грязных коррупционных преступлений, совершенных им еще во времена Сталина, когда Серов при Хрущеве был министром внутренних дел в Киеве, а затем карателем НКВД СССР на Северном Кавказе и в Крыму.
Самым интересным в рассказах старых чекистов было то, как Никита Хрущев после прихода к власти начал проведение внутренней политики с того, что стал громить спецслужбы, наследовавшие сталинско-бериевскому МГБ. Мне рассказывали о памятном для всех ветеранов НКВД и МГБ совещании руководящего состава в Центральном клубе имени Дзержинского на Сретенке в феврале 1954 года. Председательствовал на нем первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев. Он представил тогда чекистам их нового шефа — Серова.
Каким образом Серов возглавил главную советскую спецслужбу? Его протолкнул на вершину карательных органов в смутные месяцы острой борьбы за власть после смерти Сталина самый ловкий интриган — Хрущев. Он сумел организовать создание вместо Министерства государственной безопасности, где сидели ставленники Берии и Маленкова, нового государственного органа — Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР, якобы не имевшего ничего общего со своими предшественниками-спецслужбами, перераставшими из одной в другую после Октябрьского переворота 1917 года и до расстрела Берии в 1953-м. Это были Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК); Государственное политическое управление при Народном комиссариате внутренних дел РСФСР (ГПУ); Объединенное государственное политическое управление при Совете народных комиссаров СССР (ОГПУ); Народный комиссариат внутренних дел (НКВД); Народный комиссариат, затем Министерство государственной безопасности (НКГБ — МГБ); снова Министерство внутренних дел (МВД); опять МГБ.
…Первым собранием в первом КГБ руководил сам Хрущев, который выступил с довольно короткой и сумбурной речью. Своими спонтанными негативными высказываниями против чекистов он настроил против себя всех присутствующих. Хотя первый секретарь ЦК и плохо знал работу органов госбезопасности, он стал давать указания, как их надо организовать по-новому, в том числе и внешнюю разведку, в которой абсолютно ничего не понимал, но очень любил читать ее доклады, из которых затем пересказывал своему ближнему окружению международные сплетни о руководителях других государств.
Вместе с тем Хрущев совершенно правильно подчеркнул, что роль контрразведки и других карательных подразделений центрального аппарата неимоверно раздута. Он говорил, что оперативная обстановка не требует таких огромных штатов, отметил, что даже во времена Николая II жандармский аппарат был на несколько порядков меньше, чем теперь, «при социализьме», как он говорил, когда в стране нет уже революционной ситуации. В Нижнем Новгороде, например, ссылался Хрущев на исторические факты, до Октябрьского переворота в жандармском отделении служило не более двух десятков сотрудников, хотя город и считался одним из революционных центров. А в областном управлении МГБ и МВД города Горького, как переименовал Сталин Нижний Новгород в честь пролетарского писателя, трудилось несколько сот офицеров.
Затем Хрущев постарался переложить вину за репрессии на Украине и в Москве, где он занимал посты первого секретаря партийных организаций и где по его приказу энкавэдэшники жестоко расправлялись в сталинские времена с сотнями тысяч людей, на тех руководителей НКВД, которые в те годы и в тех местах служили рядом с ним, выполняя его приказы, и сообщали «заявки» Хрущева Сталину на новые жертвы.
Но он ни словом не помянул подобные грехи генерала Ивана Серова, который, как все присутствовавшие хорошо знали, именно из-за дружеских отношений с Хрущевым был в начале 1954 года назначен председателем КГБ при СМ СССР. Теперь Серов сидел в президиуме собрания рядом с новым «хозяином» Кремля. Зато досталось другому «герою» НКВД на Украине, генералу Савченко, бывшему к февралю 1954 года начальником 1-го Главного управления, то есть внешней разведки. Сразу после того, как Хрущев обругал его с высокой трибуны клуба имени Дзержинского, Савченко освободили от работы в ПГУ и отправили на пенсию…
В мою задачу не входит жизнеописание трех предшественников Юрия Владимировича в кресле лубянского шефа. Я хотел бы остановиться лишь на некоторых деталях биографий и характеров этих деятелей, которые я почерпнул не только из рассказов моих знакомых — работников спецслужб, но и из архивных документов, ставших достоянием историков и гласности только после краха «старого», крючковского КГБ в 1991 году. Начну с первого председателя КГБ, бывшего до этого назначения заместителем министра внутренних дел Берии, генерала Ивана Серова.
Он был, как и сталинский нарком внутренних дел Ежов, человеком маленького роста и мелкого умственного развития. Чтобы казаться выше, носил специально сшитые для него сапоги с толстой подметкой и накладными каблуками. В своей чекистской карьере он негативно проявлял себя везде, где служил, — на Украине с Хрущевым, Северном Кавказе и в Крыму с сатрапами Берии, в оккупационной советской зоне Германии с маршалом Жуковым, как палач, мародер и коррупционер. Характер у него был склочный и драчливый. В частности, он кляузничал Сталину на министра госбезопасности Абакумова как на мародера и разложившегося человека, а тот в ответ поливал грязью за то же самое Серова. При этом оба избегали четкого определения «мародер» в отношении друг к другу и пользовались уклончивым партийно-коммунистическим словечком «самообеспечение».
Сталину была выгодна склока между двумя руководителями спецслужб, ибо тогда они не могли объединиться против вождя. Поэтому оба, хотя и писали доносы Верховному на мародерские привычки друг друга, не были им наказаны за эти явные преступления. В какой-то степени пострадал лично от Сталина за мародерство только самый высокопоставленный грабитель в погонах, которому помогал заниматься грабежом Иван Серов, — маршал Жуков, бывший сразу после войны главноначальствующим советской военной администрацией в Германии…
Верховный главнокомандующий Генералиссимус Советского Союза Иосиф Сталин вообще-то понимал, что армия, стоящая за рубежами своей страны и занимающаяся мародерством, разлагается и теряет дисциплину. Поэтому он издал строгий приказ о наказании мародеров вплоть до расстрела. Известны случаи, когда офицеры спецслужбы Смерш («Смерть шпионам!») расстреливали несчастных советских младших офицеров и солдат в советской зоне оккупации Германии на месте, если бойцы отбирали без возмещения у немецких жителей велосипеды, наручные часы или какой-то домашний скарб. В то же время многие из расстрельщиков-контрразведчиков и генералов разных родов войск безнаказанно грабили население Германии и ее бывших сателлитов, где стояли советские войска.
Чтобы пресечь массовое мародерство, Сталин приказал создать на внешних границах СССР, где проходили потоки разного имущества из захваченных Советским Союзом Германии и ее стран-сателлитов, специальные «трофейные команды», которые отбирали у возвращающихся домой советских офицеров и генералов предметы, которые, мягко говоря, не могли быть ими приобретены за рубежом на законных основаниях. Еще в мои школьные годы, сразу после войны, один из моих друзей рассказал довольно печальную историю о семье своего соседа.
Какой-то армейский генерал-майор, возвращаясь со своей дивизией в СССР, вез в разоренную и нищую тогдашнюю Москву большой багаж, среди которого внимание «трофейной команды» на границе привлек концертный рояль. «Трофейщики» конфисковали музыкальный инструмент у генерала. Военный обиделся и написал заявление Верховному главнокомандующему. В нем он изложил свое дело примерно так: «Дорогой товарищ Сталин! Я всю жизнь мечтал дать дочери музыкальное образование. Ради этого я вез из Германии рояль, но „трофейная команда“ отобрала у меня на границе инструмент. Прошу оставить мне рояль. Генерал-майор такой-то».
Диктатор любил демонстрировать своим соратникам черный юмор, который расходился иногда кругами по партийной, военной и чиновной верхушке страны, пугая будущих нарушителей порядка, установленного верховным «шутником». В тот раз принципиальный вождь, не обращавший внимания на мародерство высших армейских и чекистских начальников в Германии, зачеркнул в подписи на документе слово «генерал» и в углу размашисто начертал резолюцию: «Оставить майору рояль!»…
Но вернемся к Серову, для того чтобы составить представление о моральном облике главного чекиста страны, протеже, друга, соратника и несколько позже, в момент первого кризиса власти Хрущева, спасителя тогдашнего первого секретаря Коммунистической партии страны от партийных друзей — заговорщиков против него. Факты, характеризующие Серова и его ближайших сотрудников по МВД, настолько вопиющи, что мне придется цитировать документы, поскольку если их просто излагать, то большинство людей, привыкших к историческим штампам, просто не поверят в реалии верхушки коммунистической системы [13].
Итак, 6 февраля 1948 года министр госбезопасности Абакумов направил «товарищу Сталину И. В.» короткую записку с грифом «совершенно секретно», которая имела краткую преамбулу: «При этом представляю протокол допроса арестованного генерал-майора СИДНЕВА А.М., бывш. начальника оперативного сектора МВД в Берлине, о мародерстве и грабежах в Германии…»
На стол Председателя Совета министров СССР лег
«ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
арестованного СИДНЕВА Алексея Матвеевича
от 6 февраля 1948 года
ВОПРОС: Какой период времени вы работали в Германии?
ОТВЕТ: С 1945 по 1947 год я работал начальником оперативного сектора МВД гор. Берлина. В ноябре 1947 года я получил новое назначение и из Германии уехал в Казань.
ВОПРОС: После вашего отъезда из Берлина были вскрыты крупные хищения ценных вещей и золота, в которых вы принимали непосредственное участие. Показывайте об этом.
ОТВЕТ: …Как известно, частями Советской Армии, овладевшими Берлином, были захвачены большие трофеи. В разных частях города то и дело обнаруживались хранилища золотых вещей, серебра, бриллиантов и других ценностей. Одновременно было найдено несколько огромных хранилищ, в которых находились дорогостоящие меха, шубы, разные сорта материи, лучшее белье и много другого имущества. О таких вещах, как столовые приборы и сервизы, я уже не говорю, их было бесчисленное множество. Эти ценности и товары различными лицами разворовывались.
Должен прямо сказать, что я принадлежал к тем немногим руководящим работникам, в руках которых находились все возможности к тому, чтобы немедленно организовать охрану и учет всего ценного, что было захвачено советскими войсками на территории Германии. Однако никаких мер к предотвращению грабежей я не предпринял и считаю себя в этом виновным.
ВОПРОС: Вы и сами занимались грабежом?
ОТВЕТ: Я это признаю. Не считаясь с высоким званием советского генерала и занимаемой мною ответственной должностью в МВД, я, находясь в Германии, набросился на легкую добычу и, позабыв об интересах государства, которые мне надлежало охранять, стал обогащаться… Отправляя на свою квартиру в Ленинград это незаконно приобретенное имущество, я, конечно, прихватил немного лишнего.
ВОПРОС: Обыском на вашей квартире в Ленинграде обнаружено около сотни золотых и платиновых изделий, тысячи метров шерстяной и шелковой ткани, около 50 дорогостоящих ковров, большое количество хрусталя, фарфора и другого добра. Это, по-вашему, «немного лишнего»?
…
ВОПРОС: Вам предъявляются фотоснимки изъятых у вас при обыске 5 уникальных большой ценности гобеленов работы фламандских и французских мастеров XVII и XVIII веков. Где вы утащили эти гобелены?
ОТВЕТ: Гобелены были обнаружены в подвалах германского Рейхсбанка, куда их сдали во время войны на хранение какие-то немецкие богачи…
ВОПРОС: Но этим гобеленам место только в музее. Зачем же они вам понадобились?
ОТВЕТ: По совести сказать, я даже не задумывался над тем, что я ворую. Подвернулись эти гобелены мне под руку, я их и забрал…
ВОПРОС: Шестьсот серебряных ложек, вилок и других столовых предметов вы также украли?
ОТВЕТ: Да, украл.
ВОПРОС: Можно подумать, что к вам ходили сотни гостей. Зачем вы наворовали столько столовых приборов?
ОТВЕТ: На этот вопрос я затрудняюсь ответить…
ВОПРОС: Как получилось, что вы стали мародером?
ОТВЕТ: …В 1944 году, являясь заместителем начальника Управления «СМЕРШ» 1-го Украинского фронта, я на территории Польши встретился с СЕРОВЫМ, являвшимся в то время Уполномоченным НКВД по указанному фронту. Под его руководством я проводил работу в Польше, а затем, когда советские войска захватили Берлин, СЕРОВ добился моего перевода на работу в НКВД и назначил начальником берлинского оперсектора.
На этой работе СЕРОВ приблизил меня к себе, я стал часто бывать у него, и с этого времени началось мое грехопадение.
Полностью сознавая свою вину перед партией и государством за преступления, которые я совершил в Германии, я просил бы только учесть, что надо мной стоял СЕРОВ, который, являясь моим начальником, не только не одернул меня, а, наоборот, поощрял этот грабеж и наживался в значительно большей степени, чем я.
Вряд ли найдется такой человек, который был в Германии и не знал бы, что СЕРОВ являлся, по сути дела, главным воротилой по части присвоения награбленного.
Самолет СЕРОВА постоянно курсировал между Берлином и Москвой, доставляя без досмотра на границе всякое ценное имущество, меха, ковры, картины и драгоценности для СЕРОВА. С таким же грузом в Москву СЕРОВ отправлял вагоны и автомашины.
Надо сказать, что СЕРОВ свои жульнические операции проводил очень искусно. Направляя трофейное имущество из Германии в Советский Союз для сдачи в фонд государства, СЕРОВ под прикрытием этого большое количество ценностей и вещей брал себе.
Следуя примеру СЕРОВА, я также занимался хищениями ценностей и вещей, правда, за часть из них я расплачивался деньгами.
ВОПРОС: Но ведь и деньги вами тоже были украдены?
ОТВЕТ: Я денег не крал.
ВОПРОС: Неправда. Арестованный бывш. начальник оперативного сектора МВД Тюрингии БЕЖАНОВ Г.А. на допросе показал, что вы присвоили большие суммы немецких денег, которые использовали для личного обогащения. Правильно показывает БЕЖАНОВ?
ОТВЕТ: Правильно. При занятии Берлина одной из моих оперативных групп в Рейхсбанке было обнаружено более 40 миллионов немецких марок.
Примерно столько же миллионов марок было изъято нами и в других хранилищах в районе Митте (Берлин).
Все эти деньги были перевезены в подвал здания, в котором размещался берлинский оперативный сектор МВД.
ВОПРОС: Но этот подвал с деньгами находился в вашем ведении?
ОТВЕТ: Да, в моем…
ВОПРОС: Какое вы имели право держать у себя такое количество денег, не сдавая их в советский государственный банк?
ОТВЕТ: Хранение такого количества денег, конечно, было незаконным, но сделано это было по указанию СЕРОВА.
Когда я ему доложил об обнаружении в Берлине мешков с немецкими марками, СЕРОВ сказал, что эти деньги будут для нас очень кстати, и приказал их в банк не сдавать, а держать у себя.
ВОПРОС: За счет этих денег вы и обогащались?
ОТВЕТ: Да. Значительная часть захваченных денег пошла на личное обогащение.
ВОПРОС: Кого?
ОТВЕТ: Больше всего поживились за счет этих денег СЕРОВ и я. Попользовались этими деньгами также КЛЕПОВ и БЕЖАНОВ, работавшие начальниками оперативных секторов МВД в Германии.
ВОПРОС: Как вы разворовывали миллионы находившихся у вас немецких денег?
ОТВЕТ: Это делалось очень просто. СЕРОВ присылал мне так называемые заявки начальников оперативных секторов со своими резолюциями о выдаче им денег…
Наряду с этим СЕРОВ раздавал ежеквартально каждому начальнику оперативного сектора так называемые безотчетные суммы, определяемые в несколько десятков тысяч марок, которые в большей части использовались ими на личные нужды…
Таким путем каждый из начальников секторов получил из моего подвала по нескольку миллионов рейхсмарок, а я лично, с разрешения СЕРОВА, взял для расходов по берлинскому сектору более 8 миллионов марок, часть которых использовал на личные нужды, но сколько именно, я сейчас указать не могу…
У моего бухгалтера НОЧВИНА хранились лишь записи на выданные деньги, но и их впоследствии забрал к себе СЕРОВ.
ВОПРОС: В связи с чем?
ОТВЕТ: В связи с передачей оперативной работы в Германии в ведение МГБ СССР. В октябре 1946 года меня вызвал СЕРОВ и предложил отправить ему все имеющиеся записи о расходовании немецких марок, а также сдать остаток имеющихся немецких денег…
Из этого я понял, что СЕРОВ серьезно обеспокоен возможностью вскрытия всех преступлений…
ВОПРОС: Вам известно, где находятся сейчас все записи по расходованию немецких марок?
ОТВЕТ: Как мне рассказывал НОЧВИН, папки с отчетными материалами об израсходованных немецких марках, собранные со всех секторов, в том числе и записи на выданные мною деньги, были по указанию СЕРОВА сожжены…
ВОПРОС: А куда вы девали отчетность об изъятом золоте и других ценностях, находившихся у вас?
ОТВЕТ: Эта отчетность так же, как и отчетность по немецким маркам, была передана в аппарат СЕРОВА и там сожжена.
ВОПРОС: Вы это сделали для того, чтобы скрыть хищение золота и других ценностей?
ОТВЕТ: Я сдал эти документы СЕРОВУ потому, что он их у меня потребовал.
О расхищении ценностей с моей стороны я уже дал показания. Присваивал ценности также и СЕРОВ, поэтому, очевидно, была необходимость уничтожить эти документы, чтобы спрятать концы в воду.
ВОПРОС: Не отделывайтесь общими фразами, а говорите, что вам известно о расхищении СЕРОВЫМ золота?
ОТВЕТ: Наряду с тем, что основная часть изъятого золота, бриллиантов и других ценностей сдавалась в государственный банк, СЕРОВ приказал мне все лучшие золотые вещи передавать ему непосредственно. Выполняя это указание, я разновременно передал в аппарат СЕРОВА в изделиях примерно 30 килограммов золота и других ценностей… Помимо меня, много золотых вещей давали СЕРОВУ и другие начальники секторов…»
Полагаю, что комментарии нормального вменяемого человека к этой части официального юридического документа излишни. Мародерство, воровство, коррупция названы своими именами. Чтобы не тратить слишком много места на публикацию отрывков из документа, изложу его завершающую часть вкратце своими словами.
Так, из допроса выяснилось, что жена Серова и его секретарь Тужлов неоднократно приезжали на склад берлинского сектора МВД и отбирали в большом количестве ковры, гобелены, лучшее белье, серебряную посуду и столовые приборы, а также другие вещи и увозили их с собой. Секретарь Серова Тужлов и адъютант представителя МВД Хренков разъезжали по Германии и отбирали для своего шефа ценные вещи. Награбленное Серовым имущество отправлялось к нему в Москву, и даже генерал-мародер Сиднев не мог представить себе, где можно было разместить такое огромное количество награбленного.
«Великий» контрразведчик Серов, как оказалось, много своего драгоценного служебного времени потратил в Германии на поиски глубокого старика Зауэра — владельца оружейного завода в городе Зуль. Через тюрингского начальника МВД Бежанова и на награбленные сотни тысяч рейхсмарок он заказал Зауэру более десятка ружей, часть из которых была изготовлена с особой отделкой. Многие охотники знают, что такие ружья, производства Зауэра, обладают не только великолепными стрелковыми качествами, но и несут на своем металле высокохудожественные гравюры с золотой и серебряной резьбой, чернением по серебру и золоту, украшены особым искусством резьбы охотничьих сцен и фауны по драгоценным сортам дерева на прикладах и ложах ружей. Каждое такое охотничье ружье стоило и тогда, стоит и сейчас, как в России, так и на Западе, целого состояния.
По приказу Серова изготовлялись специальные, с уникальными техническими данными, радиолы, на заводе Цейса в Йене заказывались самые совершенные по тем временам фотокамеры, на одной из фарфоровых фабрик в Тюрингии, производившей в весьма ограниченных количествах по музейным моделям и подлинной технологии производства фарфор XVIII–XIX веков, приобретались отделанные золотом сервизы…
Коррупция опасна не только в ограниченном виде. Таковой она никогда не остается. Главное, она разрастается как раковая опухоль и поражает все новые и новые руководящие клетки. Следователь Путинцев, допрашивавший генерала-мародера, закономерно спрашивает его:
«ВОПРОС: Кому СЕРОВ дарил изготовленные им по заказу ружья, радиолы, сервизы и фотоаппараты?
ОТВЕТ: Мне известно, что одну из радиол СЕРОВ подарил маршалу ЖУКОВУ, несколько радиол было отправлено кому-то в Москву. Для кого им были изготовлены ружья, сервизы и фотоаппараты, я не знаю…
…СЕРОВ же, помимо того что занимался устройством своих личных дел, много времени проводил в компании маршала Жукова, с которым он был тесно связан. Оба они были одинаково нечистоплотны и покрывали друг друга…
…СЕРОВ и ЖУКОВ часто бывали друг у друга, ездили на охоту и оказывали взаимные услуги. В частности, мне пришлось по поручению СЕРОВА передавать на подчиненные мне авторемонтные мастерские присланные ЖУКОВЫМ для переделки три кинжала, принадлежавшие в прошлом каким-то немецким баронам.
Несколько позже ко мне была прислана от ЖУКОВА корона, принадлежавшая по всем признакам супруге немецкого кайзера. С этой короны было снято золото для отделки стека, который ЖУКОВ хотел преподнести своей дочери в день ее рождения».
В этом документе весьма показательно то, что, как только в допросе по уголовному делу по фактам мародерства, воровства и коррупции появился новый, еще более, чем генерал Серов, могущественный фигурант — маршал Жуков, на страшной бумаге появляется предпоследняя запись: «(Допрос прерван)»!
Однако из других исторических документов, которые по неисповедимой случайности остались не сожженными генералом Серовым в бытность его председателем КГБ при Совете министров СССР, вытекает, что такими же беспардонными мародерами в Германии были маршал Жуков и его ближайшее окружение — генерал-лейтенант Телегин, приставленный к Жукову в качестве политкомиссара надзирать за его девственной партийной чистотой; генерал-лейтенант Крюков, также воровавший в Германии добро эшелонами и содержавший в своем кавалерийском корпусе подпольный бордель для начальства в форме советского госпиталя, и его жена — эстрадная певица Русланова, по совместительству скупщица краденого; и любимый адъютант маршала Жукова Минюк, ставший его генералом для поручений.
Мародерствовал в Германии и тогдашний министр госбезопасности Абакумов. Интересно, что пауки на верхушке лубянской банки внимательно следили друг за другом. Так, протокол допроса приближенного Серова Сиднева лег на стол Сталина с сопроводиловкой Абакумова 6 февраля 1948 года. Буквально через два дня, 8 февраля, главный фигурант этого документа Серов направляет «товарищу СТАЛИНУ И.В.» донос на Абакумова, в котором среди прочих политических и деловых обвинений пишет:
«Мне неприятно, товарищ Сталин, вспоминать многочисленные акты самоснабжения АБАКУМОВА во время войны за счет трофеев, но о некоторых из них считаю нужным доложить.
Наверно, АБАКУМОВ не забыл, когда во время Отечественной войны в Москву прибыл эшелон более 20 вагонов с трофейным имуществом, в числе которого ретивые подхалимы АБАКУМОВА из „СМЕРШ“ прислали ему полный вагон, нагруженный имуществом с надписью „АБАКУМОВУ“.
Вероятно, АБАКУМОВ уже забыл, когда в Крыму еще лилась кровь солдат и офицеров Советской Армии, освобождавших Севастополь, а его адъютант КУЗНЕЦОВ (ныне „охраняет“ АБАКУМОВА) прилетел к начальнику Управления контрразведки „СМЕРШ“ и нагрузил полный самолет трофейного имущества… Сейчас АБАКУМОВ свои самолеты, прилетающие из-за границы, на контрольных пунктах в Москве не дает проверять, выставляя солдат МГБ, несмотря на постановление Правительства о досмотре всех без исключения самолетов».
Хорош же был наш вождь, который, прочитав все эти и многие другие следственные документы и описи награбленного высокопоставленными мародерами и ворами имущества, золота, драгоценностей, произведений искусства, оставил трех главных фигурантов — маршала Жукова, генералов Абакумова и Серова, от которых и шло разложение их подчиненных, становившихся банальными уголовниками, — при званиях и должностях. Наверное, Коба, бывший грабитель банков в Тифлисе и организатор бандитских эксов (экспроприаций), продавец за рубеж в 20-х и 30-х годах сокровищ Эрмитажа, других музеев, бриллиантовой кладовой и других российских хранилищ ценностей, только умиленно улыбался в усы и цокал от изумления языком, восхищаясь мародерской ловкостью своего маршала и генералов.
Чуть-чуть Сталин тряхнул только Жукова. Маршал поехал из Москвы командовать Одесским военным округом. И не за мародерство, а за то, что позволил себе приписывать славу главного победителя Германии в Великой Отечественной войне, на которую претендовал сам Верховный главнокомандующий генералиссимус Иосиф Сталин.
Кремлевские игры мародеров продолжились и в начале 50-х годов. В 1951 году, еще при жизни Сталина, был арестован министр госбезопасности Абакумов. В 1953 году арестован с помощью маршала Жукова и расстрелян за то, что слишком много знал о преступлениях других кремлевских сидельцев и некоторых армейских маршалов и генералов, маршал от госбезопасности Берия. В 1954 году за те же грехи был расстрелян генерал Абакумов. Тогда же, в 1954-м, Хрущев сделал председателем КГБ при СМ СССР Ивана Серова. Первым заместителем министра обороны Булганина, а затем и министром обороны Хрущев назначил маршала Жукова. По приказу этого фигуранта мародерских дел конца 40-х годов были немедленно вызволены из тюрем его сообщники-генералы Телегин, Крюков и подельница Крюкова, его жена артистка Русланова.
Жуков и Серов хорошо отблагодарили Никиту Хрущева за покровительство. Они спасли его в 1957 году от свержения во время попытки государственного переворота, которую предприняли высшие партийные иерархи. После этого Жуков еще больше раздулся в своем бонапартизме. Его друг Иван Серов неосторожно начал поддерживать маршала с диктаторскими замашками.
В кремлевской берлоге никогда не было места для двух медведей. В подковерной драке за власть между Хрущевым и Жуковым победил хитрейший, первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев. Он отправил своего соперника, министра обороны маршала Жукова, с визитом далеким кружным путем, на крейсере, в Югославию. Пока Жуков надувал щеки перед маршалом Тито, в Москве был созван Пленум ЦК. Он снял маршала Жукова с поста министра обороны и уволил на пенсию. Этому не смог помешать или хотя бы заранее предупредить дружка-маршала его старый сообщник Иван Серов. Маршалы и генералы, присутствовавшие на Пленуме ЦК 1958 года, выкидывавшие Жукова из состава правительства и ЦК, хорошо полили грязью своего хама-начальника. Хитрый Хрущев имел зуб за поддержку Жукова и на своего бывшего протеже Серова. Поэтому в том же 1958 году генерала Серова сняли с КГБ и в утешение назначили начальником ГРУ генштаба. То есть поставили его под надзор тех маршалов и генералов армии и ее Главного политического управления, которые с таким удовольствием сбросили со своей шеи несостоявшегося бонапартика Жукова.
После директивной речи Хрущева с трибуны Клуба имени Дзержинского в 1954 году Серов начал упразднять райотделы, сокращать городские и областные отделы и управления, чистить центральный аппарат. За два года Серов уволил более 16 тысяч человек, несколько тысяч перевел на работу в милицию, что всегда считалось у обитателей Лубянки серьезным наказанием. Он заменил почти всех руководителей главных управлений, управлений и отделов, получив взамен старых профессионалов и заплечных дел мастеров новое руководящее пополнение из цековских работников среднего звена. Он громил не только внутренние спецслужбы, но и запустил внешнюю разведку.
Серов выполнил еще один заказ Хрущева. В его бытность на Лубянке он провел физическую чистку архивов госбезопасности. Сжигались сотни тысяч архивных дел, особенно по Украине и Москве, связанных с санкциями Хрущева на расстрел и заключение «врагов народа», членов их семей в концлагеря и тюрьмы. Бумаги, компрометирующие соперников Хрущева по верхушке партии, а все его коллеги были такими же преступниками, как и новый вождь, передавались в тайный архив первого секретаря ЦК для последующего воздействия на неугодных.
Худшего времени для архивов, чем во времена Хрущева, в России и Советском Союзе не бывало. Вместе с бумажным пеплом исчезли целые пласты истории советского общества, связанные с репрессиями и спецслужбами.
В Главном разведывательном управлении, куда Серова перевели в 1958 году, генерал армии прослужил только до 1962 года. Он «сгорел» в результате разоблачения одного из крупнейших американских шпионов в спецслужбах Советского Союза, полковника Пеньковского.
Серов покровительствовал Пеньковскому, не позволил выгнать его с военной службы, когда тот проштрафился, будучи сотрудником военного атташата в Турции. За склоки Пеньковского все-таки удалили с оперативной работы в ГРУ, но перевели в так называемый действующий резерв с сохранением воинского звания, зарплаты и других мелких льгот. Как бывшего разведчика, Пеньковского устроили на работу в Управление международных связей Государственного комитета по науке и технике Совета министров СССР.
Слуга двух разведок — американской и английской, Пеньковский сохранил с Серовым личные и семейные связи, которые старательно укреплял, когда Серов стал начальником ГРУ. Как тогда было принято, подчиненные из зарубежных командировок привозили дары своим начальникам и их женам. Надо ли говорить, что, чем щедрее были подношения, тем лучше жены начальников относились к подчиненным своих мужей. А мужья, в свою очередь, помогали карьере дарителей.
Серов был косвенным шефом Пеньковского. Как выяснилось, за счет британской разведки Пеньковский одаривал членов семьи Серова. Когда при расследовании дела Пеньковского стало известно, что начальник ГРУ имел личные отношения с крупным агентом спецслужб противника, который благодаря ему питал эксклюзивной информацией ЦРУ и МИ-5, гневу Хрущева не было предела.
Иван Серов был разжалован из генералов армии в генерал-майоры, его лишили звания Героя Советского Союза, которое ему было дано по особому представлению его друга маршала Жукова, многих орденов и отправили служить помощником командующего провинциальным военным округом в Среднюю Азию. Когда ему исполнилось шестьдесят лет, Серова отправили на генеральскую пенсию. Она и тогда была довольно высокой. Так что Серов пострадал больше морально, чем материально. Он был соседом одного из моих знакомых-профессоров, которому в наследство от отца-маршала достался коттедж в элитном военном поселке под Москвой — Архангельском. Земельные участки были там в полгектара. На участке Серова стоял такой же каменный двухэтажный коттедж, как и тот, куда в гости приехал я. Это был конец 70-х годов, и мой знакомый издалека, через забор, показывал мне бодренького низкорослого старикашку, бывшего жестокого и вороватого главу спецслужб. Часть наворованного он, очевидно, сумел сохранить, поскольку в тот момент руководил строительством дорогостоящей капитальной оранжереи возле своей дачи.
Вместо Серова Хрущев назначил председателем КГБ молодого и энергичного Александра Шелепина. Чекисты любовно называли всегда отца-основателя ВЧК Дзержинского «железным Феликсом». В комсомоле, которым руководил Александр Шелепин, его прозвали по аналогии с Дзержинским «железным Шуриком». Выше я уже писал о том, что Серов и Шелепин создали в советском обществе, и особенно в спецслужбах, культ Феликса Дзержинского. Во времена «железного Шурика» была поставлена в центре площади имени Дзержинского бронзовая фигура Дзержинского. Но если «железный Феликс» всячески укреплял ВЧК и другие спецслужбы, понимая их значение в борьбе за власть, то «железный Шурик» действовал по указанию Хрущева в прямо противоположном направлении. Грубый и резкий по натуре, властный и жесткий по опыту своей работы в ЦК ВЛКСМ, Шелепин продолжал разгром КГБ, начатый было, а затем приостановленный Серовым.
От ветеранов КГБ я никогда не слышал ни одного доброго слова в адрес Шелепина. Однако они ругали его не за то, что он убирал палачей и «костоломов», сформировавшихся в годы сталинщины и бериевщины в органах. Тогда это было бы вполне естественно. Но вместе с ними он выгонял без пенсии и пособия честных профессионалов разведки и контрразведки, не принимавших участия в репрессиях. Шелепин заменял их молодыми выдвиженцами из комсомола. Но новые кадры по своему духу ненамного отличались от старых. Они тоже воспитывались партией в сталинские времена, человеческая личность для них ничего не значила, и ради продвижения в чинах они не только работали по доносам, но и писали доносы друг на друга. Карьеризм комсомольский был ничем не лучше партийно-энкавэдэшного.
Шелепин не только сократил оперативный состав КГБ на много десятков тысяч человек. Он также громил «тылы» главной спецслужбы страны. «Железный Шурик» передавал профсоюзам и разным гражданским ведомствам кагэбэшные санатории и дома отдыха на Черноморском побережье и в других престижных районах СССР, росчерком пера «избавлял» КГБ и его территориальные органы от госпиталей и поликлиник. Особые сельскохозяйственные предприятия — совхозы, которые снабжали по себестоимости столовые и буфеты в зданиях КГБ высококачественной молочной, мясной и овощной продукцией, — были также переданы им из хозяйственного управления КГБ в Министерство сельского хозяйства.
По сути, это было правильно, поскольку всех этих первоклассных объектов медицины, отдыха, питания было непропорционально много на «душу» чекиста по сравнению с потребностями населения страны. Особенно пришелся по душе Хрущеву, который считал себя большим знатоком и покровителем сельскохозяйственного производства для народа и демократом, отказ Шелепина в пользу населения от старых продуктовых привилегий ВЧК, возникших почти сразу после Октябрьского переворота, когда в стране царили голод и разруха. Этим «железный Шурик» заработал новые очки во мнении первого секретаря.
Личность Шелепина была противоречива, а сам он был честный человек. При этом нельзя забывать, что именно он совершил выдающееся благое дело. Шелепин упразднил в КГБ тюремный отдел и сократил число тюрем, которые принадлежали спецслужбе. Впервые стала пустовать внутренняя тюрьма на Лубянке. Количество политических заключенных и осужденных по этим мотивам в годы руководства Шелепина с подачи Комитета госбезопасности несколько снизилось и составило около двух тысяч человек.
Шелепин так понравился Хрущеву своей решительностью в борьбе с кадрами сталинских спецслужб, что менее чем через три года начал стремительный взлет в партийном аппарате. В конце октября 1961 года Пленум ЦК избрал его секретарем ЦК. А еще через три года, в октябре 1964-го, на таком же Пленуме ЦК в результате заговора, душой которого был Шелепин, был снят главный покровитель бывшего комсомольца и чекиста Никита Хрущев. Шелепин и его команда рвались к власти… Вместе с тем кагэбэшные критики Шелепина, как и наследовавшего пост на Лубянке его лучшего друга, руководителя комсомола Семичастного, отмечали личную честность и принципиальность перед другими власть имущими в Кремле этих двух выходцев из ЦК ВЛКСМ. Они не были замешаны в коррупции, хотя протекционизм своим комсомольцам им был не чужд.
Тем не менее Хрущев совершил большую ошибку, когда после выдвижения Шелепина в 1961 году в руководство партии отдал его кресло на Лубянке также молодому и такому же энергичному деятелю второй партийно-комсомольской шеренги Семичастному. Секретарь ЦК Шелепин уже располагал своей командой, занимавшей многие ключевые посты в партии и государстве. Семичастный в этой команде сразу же выдвинулся на одно из главных мест. Внешне он тоже продолжал чистку пятен сталинизма и бериевщины на плаще спецслужбы. Но кинжал он еще не оттачивал, хотя шире привлекал на руководящую и оперативную работу в КГБ выходцев из комсомола. При этом нельзя не отметить, что и оставшиеся в КГБ старые кадры, и новые, «комсомольские» приняли самое активное участие в свержении Хрущева.
Мне рассказывали, что, в отличие от Шелепина, Семичастный все же проявлял некоторое уважение к профессионалам разведки и контрразведки, хотя так же, как и Шелепин, был грубым и властным человеком. Именно во времена Семичастного хрущевская «оттепель» окончилась и началось новое завинчивание гаек, борьба за чистоту идеологии. Именно в бытность Семичастного председателем КГБ произошло восстание рабочих в городе Новочеркасске, во время которого войска стреляли по демонстрации рабочих, несших портрет Ленина. Массовые беспорядки возникли на почве повышения цен на мясо и снижения расценок на производстве для квалифицированного рабочего труда. Однако КГБ и партийным деятелям удалось тогда утаить от страны и всего мира тяжесть этих событий, во время которых погибло двадцать пять человек, среди них и женщины, а около ста пятидесяти демонстрантов были арестованы. Несколько месяцев спустя после неправедного суда организаторы рабочей демонстрации были расстреляны.
Именно при Семичастном началась борьба КГБ под руководством КПСС против художников и писателей, которая приобрела постепенно масштабы массовых судебных наказаний «за особо опасные государственные преступления». Первыми жертвами слежки и суда стали писатели Синявский и Даниэль, начались гонения на Солженицына. Тогда же в СССР стала формироваться и так называемая судебная психиатрия, то есть объявление людей, протестующих против тоталитаризма и несвободы в Советском Союзе, психически больными. Так что это отнюдь не изобретение Андропова, как это иногда пытаются представить его противники.
В 1964 году, при Семичастном, был брошен в психушку вольнодумный генерал Григоренко. Тогда функционировали уже две психиатрические специальные больницы. Карательная идеология этих психушек была проста, и придумал ее сам Хрущев. В одной из своих речей он дал ей почти научное обоснование. «Только сумасшедший может выступать против советской власти!» — заявил первый секретарь ЦК правящей Коммунистической партии… Семичастным и его кадрами это было воспринято как указание.
После октября 1964 года, когда на Пленуме ЦК генеральным секретарем был избран Леонид Ильич Брежнев, многие шелепинцы стали неосторожно говорить в своем кругу о том, что Брежнев — слабая личность и всего лишь промежуточная фигура, что его должен вскоре заменить на посту лидера партии и государства «железный Шурик». Поскольку во главе КГБ стоял друг Шелепина Семичастный, информация о таких разговорах приходила к Брежневу не из спецслужбы на Лубянке, а из других источников. Ведь среди бояр, приближенных к царю, всегда есть любители пошептать на ушко хозяину сплетню про престолонаследников.
Брежнев знал о таких разговорах среди сторонников Шелепина и стал постепенно «отщелкивать» их с влиятельных партийных и государственных постов. Особенно он боялся председателя КГБ и тайных возможностей этой мощной организации. Он долго искал подходящего случая, чтобы снять Семичастного с должности так, чтобы это не выглядело необъективной расправой. Брежнев не хотел, чтобы его считали самоуверенным сатрапом, боялся открытого бунта шелепинцев и всегда ратовал за стабильность в кадровых вопросах.
Случай представился только через три года, когда генсек уже имел прочное большинство в политбюро. Дочь Иосифа Сталина Светлана Аллилуева получила официальное разрешение властей СССР на выезд в Индию для погребения по индийским обычаям праха своего третьего мужа, коммуниста и гражданина Индии, работавшего и умершего в Москве.
Ни советское посольство в Индии, включая посла, ни резидент КГБ и представители советских спецслужб в Индии не оказали дочери диктатора Светлане Аллилуевой достаточного человеческого внимания, хотя именно в те дни, в начале марта, исполнялась очередная годовщина смерти ее отца. Психика Светланы из-за перманентной кампании десталинизации в СССР была в возбуждении. Она выполнила свой долг по отношению к покойному мужу, хотела спокойно пожить в деревне, где было его поместье. Светлана попросила в советском посольстве продления визы на свое пребывание в Индии. Но партийные, кагэбэшные и дипломатические чиновники Страны Советов долго тянули с ответом. Тогда возмущенная хамским молчанием наследников Сталина дочь советского диктатора отправилась просить политического убежища в посольстве страны, которую Сталин считал своим злейшим врагом, — Соединенных Штатов Америки. Такое убежище она получила. Американцы немедленно переправили ее через Швейцарию в США.
В конце 90-х годов в книге «Возле вождей» писателя Сергея Красикова, бывшего офицера Управления правительственной охраны и знавшего много тайн Кремля, был обнародован малоизвестный, но совершенно убийственный факт.
«По мнению экспертов-финансистов, — пишет бывший телохранитель высших лиц Советского Союза, — в одном из швейцарских банков она получила довольно-таки значительную сумму, лежавшую с 1905 года…
Великий конспиратор И. В. Джугашвили-Сталин на всякий случай передал дочери свой партийный банковский шифр, который на этот раз ей очень пригодился. Без уверенности в получении этих денег она вряд ли рискнула бы эмигрировать. Этих денег вполне бы хватило беженке на безбедное существование, не будь она в Америке новичком и по-советски наивно-доверчивой. Большая часть их осела в руках домовладельцев, издателей и адвокатов» [14].
Именно побег Светланы Аллилуевой в США и боязнь членов политбюро того, что дочь диктатора разоблачит самые темные стороны жизни кремлевских обитателей, вызвали отставку молодого председателя КГБ, который не сумел предотвратить бегство. За это Семичастного сослали в Киев, на второстепенную должность заместителя Председателя Совета министров Украины. Брежнев еще долго опасался друга «железного Шурика». За ними обоими велась слежка, их телефонные разговоры прослушивались…
Леонид Ильич Брежнев со времен довоенной партийной работы в Днепропетровске развивал и обострял свой природный инстинкт на людей. Он сразу видел и чувствовал, как относится к нему человек, которого он встретил в первый раз. Затем у него складывалось мнение, которое под влиянием инстинкта самосохранения могло изменяться в широких пределах. Он опирался не только на собственное впечатление, но и на обширную информацию, которую, как высокий руководитель, получал по самым разным каналам. Он сделал безошибочный выбор, назначая Андропова председателем КГБ.
Брежнев точно знал, что Андропов, как секретарь ЦК, не входил в группу партийных и кагэбэшных деятелей, организовавшихся для свержения Хрущева. Но и сам Брежнев довольно долго был в стороне от заговора, колебался и только под сильным давлением Подгорного и других согласился стать новоизбранным лидером вместо Хрущева. Он оценил осторожность Андропова и его нежелание вступать в драку, а затем высокую работоспособность Юрия Владимировича и его организаторские способности, его преданность новому генсеку. Брежнев твердо знал о нежелании Андропова ввязываться в интриги, закрученные теперь Шелепиным и его сторонниками, хотя Юрий Владимирович и был человеком скорее их поколения, чем сверстником старших товарищей из верхушки политбюро. От своих людей в аппарате ЦК генсек получал информацию о личной психологической несовместимости интеллигента без высшего образования Андропова и имевшего диплом блестящего Института филологии и литературы, но хамоватого и агрессивного Шелепина. А так как главной опасностью для Брежнева были теперь Шелепин и Семичастный, их люди на ключевых постах в партии и государстве, то кабинет Семичастного на Лубянке занял Юрий Владимирович Андропов.
По крайней мере, четырнадцать с половиной из своих пятнадцати лет во главе КГБ Юрий Владимирович оставался верен Брежневу.
Как я понимаю, Андропов принял Комитет госбезопасности не в самом лучшем состоянии. Три реорганизации за двенадцать лет и трое председателей, из которых каждый по-своему громил весьма разветвленную спецслужбу, так что ее главный инструмент работы, агентура, сократился с 1951 года до середины 60-х годов в десять раз, привели к плачевным для тоталитарного государства результатам.
Как верный адепт системы, Андропов вынужден был исправлять положение и строить органы госбезопасности по-новому, хотя до начала 70-х годов он не был еще убежден до конца в том, что стране нужна огромная, единая спецслужба, а не несколько отдельных, строго специализированных и самостоятельных подразделений. Когда же он пришел к такому выводу, то со всей своей энергией взялся за восстановление утраченного при Хрущеве государства в государстве — КГБ. После того как в апреле 1973 года Андропов был избран членом политбюро и перед ним открылась сначала гипотетическая, а затем и вполне реальная дорога к вершине власти, процесс укрепления и расширения КГБ принял хотя и скрытый, но масштабный характер.
В конечном итоге к тому моменту, когда Андропов вернулся в ЦК КПСС и вплотную приблизился к заветной цели — креслу генерального секретаря, Комитет государственной безопасности достиг пика своего могущества и численности кадровых и внештатных сотрудников. Как подсчитала в начале 90-х годов Евгения Альбац и другие российские публицисты «демократической» волны, в КГБ служило чуть более полумиллиона сотрудников, из которых 220 тысяч человек составляли пограничные войска. К этой огромной силе следует присовокупить десятки, а может быть, и сотни тысяч офицеров так называемого действующего резерва, сидевших в первых отделах предприятий, научных и учебных институтов, министерств, ведомств, «под крышей» газет, журналов, издательств, внешнеполитических и внешнеторговых учреждений, — одним словом, там, где имелся хоть какой-нибудь завалящий секрет. А поскольку в Советском Союзе почти каждая цифра или факт, научная разработка или иностранные газеты и журналы в библиотеке считались секретными, то все эти сотни тысяч офицеров «оперативного резерва», или, проще говоря, кагэбэшников, «под крышей» имели неплохо оплачиваемую работу.
Кроме чекистов-профессионалов, рассчитала Е. Альбац, на КГБ работало 2,9 миллиона «добровольных помощников», многие из которых, как, например, содержатели явочных квартир или наиболее активные агенты, получали некоторую денежную оплату их услуг. Как это принято во всем мире, штатные работники спецслужб вербовали агентов самыми разнообразными способами. Большинству внушали, что они должны доносить КГБ о всех сомнительных личностях, или высказываниях, или нарушениях режима секретности и т. д. Считалось, что члены партии и беспартийные таким образом должны выполнять свой гражданский долг. Многим помогали в карьере, в переходе на лучше оплачиваемую или интересную работу, разумеется, если новое место службы агента создавало дополнительные возможности в оперативной деятельности КГБ. Иных привлекали к сотрудничеству, поймав на каком-либо криминале или мелких правонарушениях.
Движения человеческой психики поистине неисповедимы! Когда я занял кабинет на руководящем этаже Лубянки, ко мне вдруг стали захаживать без приглашения и без выписывания по их заявкам строго оформлявшихся пропусков в здание КГБ некоторые мои старые знакомые по Совинформбюро, агентству печати «Новости» и другим журналистским и научным организациям. Они бывали «по своим» делам у ведущих их офицеров и генералов и оказались высокопоставленными агентами КГБ, которые хотели «представиться» новому помощнику председателя. Они явно не знали, что я никакого отношения к КГБ не имею, а являюсь формально работником Общего отдела ЦК КПСС. К моему удивлению, среди них были мои приятели и сослуживцы. Я знал, что многие из них регулярно работали с иностранными делегациями, выезжали с журналистскими заданиями за границу, пробивались с низших ступенек к высоким редакционным должностям и гонорарам. Бог им судья, да многие из них и смущались своей тайной ролью, говорили о ней сквозь зубы, как будто я обязательно должен был знать или интересоваться их скрытой жизнью. Но особенно поразила меня одна дама, которую я к тому времени знал лет двадцать, еще со времен Советского информбюро. Она была дочкой высокопоставленных родителей, ей не надо было подличать, чтобы пробиться в жизни. Таких «персон» при всех правителях страны запрещалось вербовать. Она «стучала», видимо, только для удовольствия и от собственного змеиного характера. Естественно, советская система ее очень высоко подняла, и до сих пор ее утомленное жизнью лицо мелькает иногда в каких-то тусовках…
Расширение поля деятельности и кадровых рядов в КГБ при Андропове проявилось и в том, что на спецслужбу пролился дождь генеральских звезд. Многие полковничьи должности стали генеральскими с соответственным звездным восхождением полковников, их занимавших. Даже во времена Сталина в конце победоносной Великой Отечественной войны не было столь щедрой раздачи генеральских званий, которую организовал Юрий Владимирович. Пользуясь хорошими отношениями с Брежневым и любовью вождя к звездам на погонах и на груди, Андропов часто подавал генсеку списки на возведение в генеральское звание. Особенно это коснулось внешней разведки. До Андропова работники ПГУ обижались на то, что в Главном разведывательном управлении Генштаба было значительно больше генеральских должностей при одинаковом примерно объеме закордонной работы. Юрий Владимирович этот недостаток исправил.
Андропов, который в течение первых десяти лет своей деятельности в КГБ негативно относился к погонам и звездам, получил сам, по настоянию Брежнева, сначала звание генерал-полковника, а затем и генерала армии. Такие же звезды легли на бесславные плечи Цинева, Цвигуна и, слава богу, единственного награжденного ими по достоинству начальника Главного управления погранвойск Героя Советского Союза генерала Вадима Александровича Матросова. Вадим Александрович был выдающимся пограничником, который прошел всю трудную пограничную службу от солдата, офицера-начальника погранзаставы до главнокомандующего погранвойсками.
Но рядом с ним за пару лет начальник секретариата председателя КГБ, бывший цековский аппаратчик-канцелярист, без расширения его функций и объема работы, превратился из полковника в генерал-лейтенанта. Еще один бывший чиновник из партаппарата, не нюхавший никогда «оперативного пороха», а промышлявший в секретариате КГБ доносами и интригами, также из полковника за два года превратился в генерал-лейтенанта.
Андропов продолжил линию Серова, Шелепина и Семичастного на мобилизацию партийных и комсомольских работников в Комитет государственной безопасности. При этом те сотрудники спецслужб, которые считали себя профессионалами, проявляли большое недовольство таким методом пополнения их рядов и преимуществами, которые получали по сравнению с ними партийные и комсомольские функционеры.
Так, например, если партийный работник нижнего или среднего звена приходил по партийно-комсомольскому набору в органы безопасности, то получал сразу майорские или подполковничьи погоны и выслугу лет, по числу годов, проведенных им в райкоме или обкоме. В то же время молодые военные или гражданские лица, закончившие высшие и средние учебные заведения КГБ, получали только звания лейтенантов. Им требовалось 12–15 лет, чтобы в возрасте около тридцати пяти лет получить майорские погоны, а уж о звании подполковника или полковника приходилось только мечтать. А их молодые, до тридцати лет, партийно-комсомольские конкуренты, умевшие только говорить с трибун громкие речи и размахивать руками, призывая к движению вперед, к высотам коммунизма, сразу получали фору в должностном и «звездочном» продвижении. Если они оканчивали двухмесячные курсы по своей чекистской специальности, то начинали считать себя профессионалами, получали следующую должность и звездочку на погоны. После этого они еще активнее и злее начинали учить своих коллег и профессии, и политике…
А что же сам Андропов, также пришедший в КГБ по «партийному набору»? Был ли он профессионалом спецслужб или остался только партийным политиком, парторганизатором чекистских масс?
На этот счет есть разные точки зрения, причем диаметрально противоположные. Так, генерал Кеворков, на которого я уже ссылался, утверждает, что Юрий Владимирович отнюдь не был профессионалом спецслужб, а оставался в кресле председателя КГБ лишь политиком. Я не могу согласиться с таким утверждением, тем более что Вячеслав Кеворков в своей книге много страниц уделяет тому, как Юрий Владимирович тонко и совершенно профессионально учил генерала контрразведки, как надо вести тайный канал связи с Вилли Брандтом, и организовал это дело столь изощренно, словно с юношеских лет только и занимался что разведывательной деятельностью.
Полагаю, что и те генералы КГБ, кто в своих мемуарах отмечает уникальный, высочайший профессионализм разведчика и контрразведчика, организатора электронной и нелегальной разведок и антитеррористической группы «Зенит», упорного, но не жестокого борца с диссидентами Юрия Андропова, впадают в другую крайность. Истина, как и полагается, лежит где-то посредине. Андропов был и оставался в качестве председателя КГБ и члена высшего руководства партии политиком, которому равных в послесталинском Советском Союзе не было. И тот же Андропов, начиная со своих партизанских лет, через будапештские события, секретарство и руководство отделом социалистических стран в ЦК, а затем и деятельность во главе спецслужб, все время учился и самосовершенствовался как профессионал в весьма специфической сфере человеческой деятельности, которую иной раз называют в числе первых древнейших профессий.
Теперь, спустя два десятилетия после его смерти, можно легко подсчитывать его ошибки и как политика, и как профессионала спецслужб. Они стали историей, тесно переплетаются и составляют с ней единую ткань. Но в 70-х и в середине 80-х годов все это было не так очевидно. И виноват в них был не только он один, но и его товарищи по политбюро, члены триумвирата Андропов — Громыко — Устинов, руководители подразделений КГБ, которых он выбрал и которым полностью доверял. Среди этих последних я поставил бы на первое место в качестве главного источника фатальных ошибок Юрия Владимировича начальника его секретариата, а затем внешней разведки, ставшего впоследствии заместителем председателя и председателем КГБ Владимира Александровича Крючкова. Несколько ниже я подробнее поясню эту мысль. А сейчас только напомню оценку бесспорным и обладающим энциклопедическими знаниями и опытом в сфере тайных войн крупнейшим профессионалом спецслужб генералом Судоплатовым деятельности, в частности, простого канцеляриста Крючкова, воздевшего на свои плечи тяжелые погоны генерала армии. Я полностью с ним согласен и пришел к такой же оценке независимо от признанного патриарха советской госбезопасности: «Феномен ГКЧП явился результатом того, что на этапе исторического перелома органы госбезопасности, силовые структуры возглавлялись людьми, не прошедшими настоящей школы политической деятельности, не приученными принимать самостоятельно ответственные решения. Почти все гэкачеписты, будто специально отобранные Горбачевым на роль опереточных путчистов, пришли на высокие должности из помощников и референтов, из категории аппаратных руководителей. В руководстве КГБ появился Крючков, введенный в политическую игру лично Горбачевым. Возможно, этого требовали обстоятельства».
Добавить к этому можно лишь то, что Крючкова ввел «в политическую игру», как и другого разрушителя Системы — Горбачева, сам Андропов.
Теперь же мне хотелось вспомнить некоторых других персон из состава коллегии КГБ в те времена, когда я работал рядом с Юрием Владимировичем, и хотя бы вкратце высказать те впечатления, которые каждый из них у меня оставил. Я встречал этих людей на заседаниях коллегии КГБ, в приемной и секретариате председателя, на совещаниях и в кинозале, перебрасывался словом в коридорах при встречах.
Все они вместе и каждый по-своему оказывали влияние на Андропова и подвергались воздействию его личности. Сумма этих влияний и сделала Андропова таким, каким он был к концу 70-х годов, — твердокаменным большевиком снаружи и не всегда уверенным в своей правоте либералом глубоко внутри. Повторюсь, но замечу еще раз, что Андропов, по моему мнению, до середины 1977 года был совсем другим человеком и деятелем, после этого рубежа он стал другим…
Первым заместителем председателя КГБ не только по должности, но и по положению в ведомстве был генерал-полковник, затем генерал армии Георгий Карпович Цинев. Цинев слыл большим профессионалом военной контрразведки, еще до Андропова возглавлял в КГБ 3-е управление, занимавшееся контршпионажем и охраной секретов в Вооруженных силах. Он был неглупым и волевым человеком, хорошо понимавшим и охотно показывавшим на людях свое главное достоинство — родственную связь с генеральным секретарем. Но в отношениях с сотрудниками КГБ, даже в генеральских званиях, он был жесток и груб. Его жена была родной сестрой супруги Брежнева. Родственники часто встречались домами. Леонид Ильич со свойственным ему добродушием любил не только свояка, но и его дочь, свою племянницу. Естественно, что зять Цинева, так сказать, племянник генсека по маме своей жены, работавший в ПГУ, очень быстро получил генеральскую звезду.
Цинев был главным «государевым оком» в КГБ, присматривал за Андроповым и довольно нахально вел себя в присутствии Юрия Владимировича. Он часто, не сообщая об этом председателю, как следовало бы по субординации, заходил к Леониду Ильичу или созванивался с ним по прямому телефону. Было известно, что Цинев стремился «обскакать» председателя КГБ и доложить свояку генсеку какие-либо «жареные факты» раньше, чем это сделает в более достойной форме Андропов. Цинев предлагал Брежневу многие решения и не соглашался с мнением Юрия Владимировича нарочно, в пику председателю. Первый зампред КГБ по военной контрразведке был в весьма близких и дружеских отношениях с министром внутренних дел Щелоковым. Цинев с удовольствием кляузничал своему родственнику на Юрия Владимировича, хотя, что уж там можно было «стучать» на Андропова генсеку, я и представить себе не могу — настолько преданным Леониду Ильичу был Юрий Владимирович. Однако оба раза, когда над головой Юрия Владимировича сгущались тучи — первый раз в 1977 году и во второй раз — в 1982-м, — и когда Андропов был на грани удаления из политбюро, возникали разговоры о причастности воеводы Георгия, верного слуги и ока государева, к опале на «ближнего боярина» Юрия. Во всяком случае, весной 1982 года, когда Андропова перевели на работу в ЦК просто секретарем, но не вторым, как некоторые деятели хотели это представить, место председателя КГБ осталось вакантным всего на несколько часов. Цинев в резкой форме отверг мысль Брежнева и Черненко о назначении Чебрикова, которого предлагал себе в преемники Андропов, и посадил на это место давнего приятеля, тогдашнего председателя КГБ Украины Федорчука.
Я связываю все неприятности, возникшие у Андропова весной 1982 года, именно с тем, что Юрий Владимирович дал в 1981 году команду расследовать по полной программе многие коррупционные дела. Его сближение с Сусловым, возникшее на основе борьбы с коррумпированностью московской верхушки, напугало и Цинева, и московского первого секретаря, члена политбюро Гришина, и Председателя Совета министров старца Тихонова, и насквозь коррумпированного шефа МВД Щелокова, и Черненко, претендовавшего на роль второго секретаря. Суслов был по характеру таким же аскетом, как и Юрий Владимирович, а генсек и его клеврет Цинев не могли простить обоим, Суслову и Андропову, расследование делишек клана Брежнева. Хотя Суслов и выступал иногда покровителем некоторых партийных коррупционеров, вроде Медунова, первого секретаря Краснодарского крайкома КПСС, но и он, видимо, больше не мог терпеть разложение, грозившее серьезной общественной компрометацией его идола и кумира — правящей Коммунистической партии Советского Союза.
Я тогда уже не работал у Андропова, но складывающейся ситуацией, естественно, весьма интересовался. До меня доходили сведения из надежных источников, что Федорчук не лучшим образом относился к Андропову и попытался начать с помощью Цинева серьезную чистку КГБ от андроповских кадров. Но они не успели. В ноябре Брежнев умер, а Андропов стал генеральным секретарем. Буквально на следующий день Федорчук вылетел с Лубянки и приземлился на улице Огарева, 6, где находился главный кабинет министра внутренних дел. Он появился в нем вместо Щелокова, который также был снят в одночасье.
В то же утро Виктор Михайлович Чебриков занял кабинет шефа КГБ. Вместе с Федорчуком ушел в МВД, заместителем министра по кадрам, генерал Лежепеков, главный кадровик КГБ. Лежепеков не принадлежал к числу врагов Андропова в ведомстве на Лубянке. Более того, этот внешне довольно мрачный и раздражительный из-за своих желудочных болезней человек явно получил персональное задание от нового генсека Андропова в тандеме с Федорчуком устроить в руководстве органов внутренних дел подлинное побоище кадров, приведенных туда и воспитанных Щелоковым. Федорчук, видимо, хотел реабилитировать себя перед Андроповым за те несколько месяцев, которые он провел на Лубянке. Он и Лежепеков уволили кого за злоупотребление служебным положением, кого якобы по несоответствию занимаемой должности на пенсию, а многих прямо на улицу. Всего пострадало от нового министра и его зама по кадрам несколько десятков тысяч сотрудников органов внутренних дел. Некоторые исследователи даже называют цифру в 200 тысяч человек.
Это было похоже на разгром НКВД, который проводил с сентября 1936 года по ноябрь 1938-го назначенный после Генриха Ягоды наркомом внутренних дел Николай Ежов. Правда, никого не расстреливали. Среди уволенных при генсеке Андропове милиционеров было немало коррумпированных «стражей порядка», однако большинство офицеров внутренних дел честно несли свою службу. И не их вина, а беда в том, что Брежнев шестнадцать лет держал во главе Министерства внутренних дел и ограждал от всякой критики своего приятеля Щелокова, насквозь фальшивого и коррумпированного человека. Как я уже писал выше, надсмотрщик за Андроповым в КГБ Цинев был большим другом Щелокова. Вполне вероятно, что министр внутренних дел поставлял ему какой-то липовый компромат на Андропова, его сторонников в политбюро и руководстве КГБ, полученный или сконструированный в недрах МВД.
Цинев оказывал, по моему мнению, своим консервативным напором негативное влияние на Андропова. Через него также действовал самым реакционным образом друг его и Леонида Ильича начальник Главного политического управления Министерства обороны генерал армии Епишев. Господь Бог не дал Епишеву ума, а потому начальник Главпура демонстрировал грубость и напористость. Говорили, что именно Епишев, будучи советским послом в Румынии, завел в полный тупик межпартийные и межгосударственные отношения СССР с этой страной, грубо указывая румынскому руководству, что именно ему следует делать, чтобы понравиться Епишеву и политбюро ЦК КПСС.
Вторым, более ласковым по отношению к Андропову, чем Цинев, «глазом» Брежнева в КГБ был генерал-полковник, затем генерал армии Семен Кузьмич Цвигун. Рослый, обширный мужчина, он заметно полысел и пополнел за 70-е годы, когда я регулярно встречал Семена Кузьмича в коридорах и на совещаниях. На губах Цвигуна часто можно было видеть добродушную улыбку, он охотно выполнял личные просьбы своих подчиненных. Семен Кузьмич писал романы о партизанах и консультировал художественные и публицистические фильмы о КГБ под псевдонимом генерал Мишин. В частности, он был главным консультантом создателей замечательного фильма «Семнадцать мгновений весны» и некоторых других лент о чекистах. Он очень помогал съемочным группам в организации их бесперебойной работы. Вся его творческая деятельность создала ему не только широкую литературную славу в узких кругах верхушки КГБ и правления Союза писателей, падкого на связи с высокими кагэбэшными чинами, но и мнение о нем среди читателей как о выдающемся партизане и разведчике Великой Отечественной войны. Эта слава широко культивировалась в окололитературных кругах, а чекисты только посмеивались. Они-то знали, что Семен Кузьмич не имел отношения к партизанским делам во время войны. «Наш писатель!» — беззлобно иронизировали даже те, которые, вроде Героя Советского Союза генерала Прудникова, были настоящими героями-партизанами Великой Отечественной войны и написали об этом интересные книги. Пожалуй, более способным литератором была супруга Цвигуна, женщина исключительной красоты и обаяния. Она публиковала, также под псевдонимом, свои рассказы в журнале «Огонек» и держала великосветский литературный салон.
Семен Кузьмич служил в Молдавии в бытность там первым секретарем ЦК Компартии республики Леонида Ильича Брежнева. Несмотря на довольно большую разницу в возрасте, они дружили домами. Оттуда, видимо, и идет легенда о том, что Брежнев и Цвигун женаты на сестрах. На самом деле они не родственники. Когда Брежнев стал генсеком, Цвигун уже был председателем КГБ Молдавии. При назначении Андропова шефом Лубянки Брежнев не усомнился в том, что вторым хорошим его наблюдателем в КГБ станет генерал Цвигун. Я думаю, что Семен Кузьмич, в отличие от Цинева, не причинял много вреда Андропову.
В свое время, после того как в конце января 1982 года генерал Цвигун якобы застрелился на заснеженной дорожке у себя на даче, ходило много версий этой трагедии. Особенное внимание досужих комментаторов вызывали те обстоятельства, что генсек Брежнев не подписался под некрологом Семена Кузьмича, а буквально через несколько дней после смерти Цвигуна скончался второй человек в КПСС, главный идеолог и секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов. Сразу же пошли слухи о том, что смерти Цвигуна и Суслова произошли после того, как Семен Кузьмич был приглашен к Суслову и у них вышел крупный разговор. Темой разговора якобы была Галина Брежнева, дочь генсека, и так называемое «бриллиантовое дело», которое как раз в то время начало разворачиваться и принимать очень громкий характер. Суслов, как говорили некоторые, пенял Цвигуну на то, что тот допустил вовлечение дочери генсека в громкое дело. Другие шли дальше и утверждали, что Цвигун вел какое-то собственное расследование крупных коррупционных дел и вышел на Галину Брежневу. «Бриллиантовое дело» висело над ним, ему запрещено было им заниматься, и он из-за этого пустил пулю себе в голову.
Генерал Бобков высказал версию о том, что Семен Кузьмич был болен раком мозга, не операбелен, страдал от сильных болей и в минуту депрессии покончил с собой. Но чистыми фактами является только то, что Семен Кузьмич погиб в январе 1982 года, а Суслов умер в кремлевской больнице «после тяжелой и продолжительной болезни» в феврале того же года.
Я много лет собирал книжные и газетные материалы о 1982 годе, как об одном из определяющих повороты в истории СССР, беседовал с разными политиками, функционерами, дипломатами, работниками спецслужб, журналистами… И только к марту 2003 года, когда подходило к концу редактирование второго варианта рукописи этой книги, анализ всей суммы фактов, версий и высказываний вдруг дал довольно неожиданную гипотезу. Это, разумеется, не истина в конечной инстанции, но кое-какую пищу для размышлений историков она может дать. Вкратце моя версия такова.
В конце 1981 — начале 1982 года экономический и политический кризис советской Системы вызвал острейший пароксизм борьбы за власть в Кремле. Брежнев уже преступил окончательно черту, за которой фатально усиливались его дряхлость, болезни и распад личности. Перед ним и его «днепропетровской мафией» остро встал вопрос о выборе наследника на кремлевский трон, который сохранил бы полную «стабильность» брежневских кадров, то есть неприкосновенность его друзей-коррупционеров, дальнейшее замещение всех ключевых постов в партии и государстве ставленниками черненковско-щелоковской группировки во власти. Андропов по своим деловым и личным качествам, непримиримому отношению к коррупции вообще не вписывался в число наследников Брежнева на посту генсека. Претендентов было навалом из ближнего окружения и Брежнева, и Черненко.
Хотя в конце 1981 года, в связи с некоторым усилением оперативных мероприятий андроповского КГБ против коррупции, и стали распространяться глухие слухи о том, что Андропов якобы бурно включился в борьбу за власть, это было чистейшей дезинформацией, пущенной из черненковско-щелоковского окружения. На самом деле Брежнев в минуты просветления мозгов стал называть кандидатуры лишь двух своих преемников — Черненко и Щербицкого, первого секретаря ЦК Компартии Украины и члена политбюро КПСС и КПУ, поскольку Украина оставалась единственной из республик СССР, где функционировало наряду с московским украинское политбюро. При этом кандидатуру Черненко, такого же старого и больного человека, Брежнев называл явно для того, чтобы «друг Костя» не снижал своих усилий в его поддержку и еще активнее противодействовал в интригах всем врагам генсека.
Андропов для кремлевских старцев был абсолютно неприемлем. Антиандроповские силы стали запускать в общество различные дурацкие слухи. Например, о том, что жена Щелокова Светлана, жившая в том же московском доме на Кутузовском проспекте, что и Андропов, стреляла из дамского пистолетика в председателя КГБ, но промахнулась. На самом деле и Андропов, и Щелоков только были прописаны в этом доме, а жили круглый год на дачах. Андропов — по Рублевскому шоссе, а Щелоков — в Серебряном Бору. Затем пошел слух о том, что якобы на том же Кутузовском проспекте произошла перестрелка между бравым спецназом МВД под командованием генерал-полковника и первого заместителя министра внутренних дел Юрия Чурбанова и охраной-спецназом Андропова. Причина — якобы генсек Брежнев отдал приказ своему зятю Юрию арестовать другого Юрия — Андропова, но бравые чекисты одолели милиционеров и отбили своего шефа.
Конечно, в этих слухах как-то отражались настроения в кремлевской верхушке против Андропова. Вся брежневская рать была уверена, что Андропов, если только его пропустят к власти, немедленно выгонит их с теплых и насиженных мест. Единственный, кто мог его поддержать, был принципиальный второй секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов. К числу тех членов политбюро, которые наверняка выступили бы в нужный момент за кандидатуру Андропова на высший пост, были, пожалуй, только могущественный министр обороны Устинов и министр иностранных дел Громыко. Но весь этот расклад сил был чисто условным и довольно проблематичным. Андропов явно не числился в фаворитах гонки за первый приз. Западные кремленологи также никогда не включали Андропова в число деятелей, могущих претендовать в КПСС на главный пост в СССР, в силу того что глава спецслужбы был всегда персона нон грата для правящей партийной верхушки.
Полагаю, что эта гонка «с выбыванием», причем физическим, началась в 1978 году. В одной из предыдущих глав я писал о неожиданной и загадочной гибели энергичного, активного, блестящего организатора, секретаря ЦК и члена политбюро Кулакова. У меня зрела тогда версия о том, что Кулаков, вероятно, в тесном кругу своих сторонников проговорился о том, что хочет организовать смещение Брежнева по аналогии с отставкой Хрущева в 1964 году. У него было очень много сторонников в верхушке партии, и в местных партийных органах Кулакова любили. Пожалуй, даже больше, чем Брежнева. Поэтому Кулаков стал крайне опасен для генсека. Он мог пойти на смещение Брежнева, становившегося помехой для развития страны. Кстати, Андропову такой исход дела в тот момент был совершенно невыгоден, и он никак не мог принимать участие в заговоре против Брежнева.
Но генеральный секретарь получил от кого-то очень острую и опасную информацию о настроениях Кулакова. Вполне возможно, что Черненко передал ее Брежневу не только от какого-либо супервысокопоставленного «стукача» из окружения Кулакова, но и от спецслужбы Щелокова, которая наверняка располагала возможностями прослушки и агентурно-оперативной работы не меньшими, чем Лубянка. В итоге того раунда борьбы за власть Кулаков был найден на даче мертвым, с пулей в голове…
…Откроем снова книгу энциклопедиста в делах советских спецслужб, генерала Судоплатова. И что мы читаем?
«Только совсем недавно стало документально известно о существовании с 30-х годов в недрах политбюро комиссии по судебным вопросам. Репрессивные мероприятия, проводимые спецслужбами, а также нацеленные против самих органов госбезопасности и их номинальных руководителей, направлялись не узкой группой кураторов секретных служб, а всем политбюро. Но последнее слово всегда принадлежало Хозяину — Сталину, Хрущеву, Брежневу, Горбачеву» [15].
Исторический подход к проблеме, высказанный генералом Судоплатовым, который очень хорошо понимал толк в подобных делах, наводит на мысль о том, что в особенно близком окружении Брежнева, например, Константином Устиновичем Черненко и Щелоковым или еще кем-то, но не Андроповым, было принято в конце 1981 года решение, направленное… против Андропова, становившегося опасным для брежневского клана, поскольку КГБ и генеральная прокуратура начали расследовать крупные коррупционные дела.
В рамках заговора против Андропова Цвигун мог получить от Черненко или самого Брежнева такой же намек на физическое устранение Юрия Владимировича, какой Брежнев сделал в 1964 году Семичастному относительно убийства Хрущева. Семен Кузьмич оказался, как и Семичастный, порядочным человеком и, возможно, предупредил об опасности Юрия Владимировича. Эта «измена» хозяину вызвала такой гнев Брежнева и Черненко, что они приказали ликвидировать ослушника. При этом генсек нарушил все партийные приличия и не подписал некролог своего старого друга. Не подписали траурный документ также Суслов и Кириленко. Отсутствие их подписей сигнализировало общественности о том, что хозяин и два следующих за ним партийных босса недовольны покойным и, вполне вероятно, шефом ведомства, где ему позволили так нелепо распорядиться своей жизнью. Разумеется, мнимое или действительное «самоубийство» Цвигуна бросало тень на председателя КГБ. Даже таким подлым образом черненковцы уже начали готовить уход Андропова с Лубянки, где он был пока чрезвычайно могущественным и опасным соперником Щербицкому или промежуточной фигуре — Черненко, которым Брежнев хотел отдать власть.
Совершенно неожиданно в апреле 2003 года я получил косвенное подтверждение гипотезы о не случайной и совершенно не связанной с расследованиями громких дел Андроповым гибели Семена Кузьмича Цвигуна.
За пару недель до Пасхи 2003 года в Москву приехал на побывку из США мой старый приятель, посол Олег Гриневский. Мы с ним в 1949 году поступили в МГИМО и учились на одном факультете. Олег с блеском окончил это элитарное высшее учебное заведение, благодаря талантам и трудолюбию попал на близкую к Хрущеву дипломатическую орбиту, затем сделал высокую карьеру в МИДе, побывав в кресле заведующего отделом стран Ближнего Востока, членом и руководителем некоторых важных советских делегаций, послом по особым поручениям. Несколько лет Гриневский прослужил чрезвычайным и полномочным послом Российской Федерации в Швеции. Когда он вышел на пенсию, Стэнфордский университет в Калифорнии пригласил его, как известного советского дипломата, в свой Институт проблем войны и мира, избрав его профессором-исследователем.
Только за последние годы Олег издал несколько историко-публицистических книг, среди которых в 2000 году внимание публики привлек его труд «Тайны советской дипломатии». В 2002 году вышла новая книга Гриневского «Сценарий для третьей мировой войны».
Приехав в Москву, Олег позвонил нам, и мы с женой пригласили его в гости. За столом мы обсуждали, среди прочего, разные творческие дела, в том числе и его свежевышедший «Сценарий для третьей мировой войны». Я рассказывал ему о том, как идет редактура этой книги об Андропове, и, поскольку был увлечен только что пришедшей мне на ум новой версией гибели в 1978 году секретаря ЦК Кулакова, поделился с ним некоторыми мыслями из своей версии о существовании в недрах узкой верхушки ЦК КПСС подразделения, которое Судоплатов назвал «комиссией по судебным вопросам» (см. чуть выше).
Гриневский высказал свои сомнения, поспорил, отстаивая в отношении смерти Цвигуна общепринятую точку зрения о связи трагической истории Семена Кузьмича с «бриллиантовым делом» и неприличным поведением в нем Галины Брежневой. Он повторил мне известные версии гибели Цвигуна, происшедшей якобы после крупного разговора первого зампреда КГБ со вторым человеком в СССР — Михаилом Сусловым и последовавшей через три дня загадочной смерти второго секретаря ЦК партии Михаила Андреевича Суслова. Олег рассказал, что его осведомленность о Цвигуне, которую он изложил в «Сценарии…», основана на том, что в то время, когда происходили все эти события, он возглавлял в МИДе ближневосточный отдел. А в этом отделе под его руководством как раз в январе 1982 года работал сын Семена Кузьмича Миша, скромный и трудолюбивый молодой дипломат.
В тот день мы просидели втроем несколько часов, наслаждаясь беседой и обсудив, как говорят дипломаты, «широкий спектр вопросов» — от семейных и культурологических до международных и внутриполитических. Когда Олег распрощался и уехал домой, я открыл его книгу, чтобы еще раз прочитать страницы с его аргументацией версий гибели Семена Кузьмича Цвигуна, к которому мы с женой относились с большим уважением. Буквально на второй странице главы восьмой книги «Сценарий для третьей мировой войны» я прочитал абзац, который полностью подтверждал мою гипотезу и опровергал все дезинформировавшие общественность слухи о «самоубийстве» Цвигуна. Вот что произошло 19 февраля неподалеку от Москвы, в поселке Калчуга по Рублевскому шоссе:
«Примерно в пять часов вечера сына Цвигуна Михаила, который трудился в отделе стран Ближнего Востока МИДа, срочно вызвали на дачу. Там он обнаружил мертвое тело отца, над которым тщетно трудились врачи. Через несколько часов, как рассказывал М. С. Цвигун, подъехал Ю. В. Андропов. Он был в мрачном расположении духа и только пробормотал загадочную фразу:
— Этого я им никогда не прощу…»
К этому можно добавить еще один реальный факт: Цвигун никак не мог встречаться с Сусловым во второй декаде февраля и крупно поговорить с ним о Галине Брежневой и бриллиантах хотя бы потому, что две недели до своей смерти второй секретарь ЦК находился в зимнем отпуске и пребывал на диспансеризации в Центральной клинической больнице на улице Грановского. Разумеется, во время пребывания в больнице второго человека в партии к нему никакого Цвигуна, да еще с неприятным, волнующим докладом, никогда бы не пустили.
Юрий Владимирович, очевидно, сразу понял, от какого выстрела и почему погиб Семен Кузьмич…
…В недрах КГБ у Брежнева был еще один личный надзиратель за председателями главной спецслужбы страны. Это был старый партийный аппаратчик с Украины генерал Виктор Иванович Алидин. Он пришел в органы госбезопасности в 1951 году и занимал ключевые должности на Лубянке до 1986 года. Во времена Хрущева и Семичастного Алидин был начальником Седьмого управления, ведшего слежку за объектами разработки, так называемое «наружное наблюдение», или, на профессиональном жаргоне, «наружка». Как выходец с Украины, Алидин был близок и к Хрущеву, и к Брежневу. Но его партийная принципиальность не помешала ему принять участие в заговоре против Хрущева в 1964 году, о чем он сам вскользь пишет в своих мемуарах. С удивительным простодушием этот генерал-чекист пишет и о том, что в 1967 году, уже после прихода Андропова в КГБ, Виктор Иванович в обход своего председателя напросился на прием к старому знакомому Брежневу. Леонид Ильич с удовольствием провел с Алидиным инструктивную беседу, в которой, не называя фамилий, рассказал о своих сложных отношениях с некоторыми членами политбюро. Виктор Иванович, конечно, прекрасно знал, о ком говорит Брежнев. Внял он и призыву генсека, довольно ясно выраженному:
— Виктор Иванович, если что понадобится, звони, приходи ко мне. Всегда помогу, чем могу.
В 1971 году Алидин был назначен начальником Управления КГБ по Москве и Московской области. Московское управление, по сути дела, было по структуре повторением КГБ в миниатюре на просторах Московии. В нем были отделы и внешней разведки, и контрразведки, и «пятой», «седьмой», и других служб комитета. Кладезь его информации был неисчерпаем, тем более что московская парторганизация, то есть вся верхушка СССР, во главе с членом политбюро Гришиным, оперативно «обслуживалась» Московским управлением. А по долгу службы Алидин «дружил» не только с членами коллегии КГБ, но и с членом политбюро Гришиным. По сути, Виктор Иванович был не менее острым «оком государевым» из-за спины Андропова, чем Цинев и Цвигун. Причем не только в Москве и области, но и на всех этажах Лубянки.
К чести Виктора Ивановича следует сказать, что он был и остался верным и надежным союзником Юрия Владимировича в борьбе против коррупции и персонально против Щелокова. Это было особенно ценно, когда в 1981 году Черненко, Гришин, Щелоков и другие близкие к Брежневу деятели ужесточили борьбу за власть и вытеснение Андропова с его мощных позиций. Поддержка Андропова Алидиным сыграла далеко не последнюю роль в противостоянии Юрия Владимировича со Щелоковым, коррумпированными брежневцами и гришинцами.
Еще одним представителем «днепропетровской мафии», как называли приближенных к Брежневу деятелей с берегов Днепра, был Виктор Михайлович Чебриков. Секретаря Днепропетровского обкома КПУ назначили, почти одновременно с Андроповым, на ключевую для всякого генсека должность начальника Управления кадров госбезопасности.
Чебрикова за его манеру говорить редко и осторожно кагэбэшники окрестили «молчуном». Но он был исполнительным и четким работником. Всем на удивление, Виктор Михайлович не стал злым «оком государевым» в КГБ, а занял вполне дружественную и верную позицию по отношению к Андропову. Таким он и оставался все пятнадцать лет председательствования Андропова и еще несколько лет после него, уже шефом Лубянки. Однако ушлый интриган Крючков подсидел Чебрикова, будучи его заместителем, накляузничав Горбачеву о якобы нелояльности к нему Чебрикова. Дело в том, что не очень расторопный Чебриков признал своим хозяином после смерти Андропова нового генерального секретаря Черненко, хотя тот был тяжело болен и ему оставалось «лежать» у руля государства меньше года. Но дисциплинированный Виктор Михайлович продолжал поставлять Черненко всю полноту информации, собираемой комитетом.
В то же время расторопный первый заместитель председателя КГБ Крючков сделал ставку на растущего демагога и интригана Горбачева. Крючков стал носить второму секретарю ЦК КПСС не весь массив информации, которая иногда бывала и неперевариваема, а лишь самые интересные документы, особенно добытый КГБ из «прослушки», от агентуры и другими оперативными методами компромат на членов политбюро, секретарей ЦК и вообще всех сколько-нибудь значительных деятелей СССР. У помощника Горбачева Болдина целый сейф был набит этим компроматом, который частенько требовал на просмотр Михаил Сергеевич.
Из-за болезней Черненко все более отходил от дел, а Чебриков, как нормальный человек консервативных привычек, не отступал от своей традиции передавать всю информацию в главный кабинет страны. Крючков набирал все больше очков в закулисной схватке с председателем КГБ. Чебрикову почему-то не смог открыть глаза и помочь против двух высоких интриганов другой первый заместитель председателя КГБ, генерал армии Филипп Бобков.
В результате тихой подковерной борьбы злопамятный и мстительный Горбачев, когда был избран после смерти Черненко генеральным секретарем не без помощи Чебрикова, очень быстро снял Виктора Михайловича с его поста на Лубянке и так же, как Брежнев Андропова, сделал «простым» секретарем ЦК. На освободившееся место новый генсек, обожавший подхалимаж, выбрал из двух первых замов председателя КГБ не настоящего профессионала и тонкого политика Филиппа Бобкова, а хитрого и неверного льстеца Владимира Крючкова. Новый шеф Лубянки в конце концов и показал Горбачеву свое истинное лицо, сколотив против него наспех собранную из безвольных политических недоумков, как и он сам, команду ГКЧП. Крючков останется в истории как единственный из всесильных глав спецслужб обладавший неограниченной властью, но не сумевший подготовить и провести примитивный дворцовый переворот…
Я познакомился с этим человеком на одном из закрытых банкетов в ресторане «Прага» в 1969 году. Он был тогда начальником секретариата Андропова. Но до этого слышал о нем много как о любимом сотруднике Юрия Владимировича еще со времен антикоммунистического восстания в Будапеште. После завершения дипломатической службы в Венгрии Крючков был взят Андроповым в отдел социалистических стран ЦК КПСС и стал первым помощником заведующего отделом, а затем секретаря ЦК КПСС. Когда в 1967 году Андропов пришел на Лубянку, то Крючков снова стал его первым помощником по КГБ. В 1972 году Юрий Владимирович перевел его во внешнюю разведку, ЛГУ, первым заместителем ее начальника, бывшего крупного функционера ЦК Федора Константиновича Мортина. Мортин не был человеком Андропова, не стал он и профессионалом разведки. Он был мягкотел, боялся телефонных звонков с самого «верха», мог невольно повредить председателю КГБ. Он сам знал, что не вполне соответствует своей должности, и чувствовал себя неуютно в кресле начальника ЛГУ. Поэтому Юрий Владимирович и «подсадил» под него Крючкова, чтобы в кратчайший срок сделать своего любимца начальником внешней разведки — одного из двух главных направлений в деятельности КГБ.
По характеру Крючков был совсем другим человеком, чем генерал Федор Мортин, даже своей речью производивший впечатление деревенского простака 30-х годов. Во внешней разведке Мортин был человек случайный и казался беспомощным, особенно после своего предшественника Александра Михайловича Сахаровского. Он также длительное время работал начальником внешней разведки, и я слышал о нем положительные отзывы с юношеских лет. Александр Михайлович сначала тоже не был профессионалом зарубежного шпионажа. Он пришел на свой пост из территориальных органов КГБ в 1956 году. Но руководил Сахаровский советской разведкой пятнадцать долгих и успешных лет — до 1972-го. После 1973 года я иногда заходил побеседовать с ним в его кабинет на седьмом этаже лубянского здания — Александр Михайлович еще долгое время оставался на должности консультанта председателя. Но старый человек, Сахаровский так и не смог преодолеть пагубного влияния на Андропова и деятельность советской разведки со стороны упертого партийного чиновника Крючкова.
Сам Сахаровский в бытность начальником ПГУ не связывал руки активным разведчикам-aгентуристам. При нем советская политическая разведка действовала наступательно, проводила много вербовок зарубежных деятелей, завела из числа иностранцев, симпатизирующих СССР, большое число источников информации и агентов влияния. ПГУ стало считаться чуть ли не сильнейшей разведкой в мире.
Фактический шеф политической разведки с 1972 года, Владимир Александрович Крючков, в противовес Мортину, просидевшему в кресле формального руководителя шпионажа всего два года, был хитер, коварен, искушен в партийных и кагэбэшных интригах, но труслив и непрофессионален даже после десятка лет пребывания на посту главы ПГУ. При нем советская разведка потеряла бойцовские, наступательные качества и превратилась в чиновно-партийную службу. Во время генеральских застолий, на которых он любил присутствовать, Крючков подпаивал своих соседей по столу и провоцировал на негативные высказывания об Андропове, чтобы тут же доложить их шефу. Он любил выделять своих фаворитов и подхалимов, одаривал их должностями, выгодными командировками и наградами не по делам и разуму. К сожалению, он не был творческой личностью, хотя хотел казаться таковой. Он часто ходил в театр, свободно знал трудный для изучения мадьярский язык и любил сообщать каждому новому собеседнику о том, что читает венгерского поэта Шандора Петефи в подлиннике.
Крючков очень заботился о своем здоровье. Так, например, в плавательном бассейне, имевшемся в новом административном и штабном городке ПГУ в Ясеневе, за Московской кольцевой автодорогой, определенные часы рано утром отводились только для Крючкова, и никто не смел входить туда во время разминок начальника. Чтобы вести здоровый образ жизни и ночевать только в чистой загородной атмосфере, Крючков приказал построить поблизости от городка ПГУ специальный дачный поселок для руководителей своего управления. Стоимость круглогодичной аренды этих дач для генералов была смехотворно низкой. Для начальника ПГУ, кроме экологии, было еще одно неоспоримое достоинство такого сожительства: генералы и их жены и в неслужебное время оставались под наблюдением и «прослушкой».
Ветераны разведки, которые составляют ее славу, говорили мне, что Крючков своим приходом в ПГУ развалил внешнюю разведку. Он принес чиновничий аппаратный дух, когда лучше не проявлять инициативу, если она сопряжена с риском. Крючков создал такую атмосферу в спецслужбе, когда разведчик, направляемый на оперативную работу за границу, старался мирно и тихо просидеть за рубежом, набить чемоданы и вернуться домой спокойно, без риска засветиться на острых вербовках или других серьезных делах. Тогда он получал повышение в должности, и его посылали в следующую заграничную командировку, тоже с повышением. Если он засвечивался в какой-либо острой зарубежной операции, то его безжалостно выгоняли из ПГУ, в лучшем случае «под крышу», где он хотя бы мог применить свои знания иностранного языка. Впрочем, эти мои наблюдения и впечатления касаются только службы легальной разведки, то есть работников, действовавших под прикрытием советских заграничных учреждений и корпунктов за рубежом. Они, вероятно, далеко не полны. Я думаю, что значительно больше критических деталей уже много раз сообщали в книгах многие беглые советские шпионы типа Гордиевского или Лялина.
Как всегда и везде на злачных местах, при Крючкове в ПГУ процветали интриги и доносы. В частности, начальник разведки поощрял обвинения сотрудников отдела по связям с социалистическими странами, которые московские чиновники часто бросали в адрес руководителей представительств КГБ в этих странах. Как только эти опытные разведчики, десятилетиями приобретавшие опыт оперативной работы на других участках, начинали сближаться с руководителями «своих» стран, получать исключительную информацию от «друзей», показывать факты в истинном, критическом для Советского Союза и КПСС свете и оказывать на «друзей» влияние, их немедленно обвиняли в «ополячивании», «омадьяривании», «чехомании» и других неправедных, с точки зрения завистливых пуристов из ПГУ, дружеских чувствах к руководителям и народам этих стран.
По инициативе Крючкова, боявшегося всякого риска, неизбежного в разведке, Андропов всегда вводил мораторий на острые мероприятия ПГУ на время визитов Брежнева в разные страны, во время встреч на высоком уровне в СССР или других государствах, на время крупных конференций, сессий, типа Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе в Хельсинки. В то же время «главный противник» КГБ — ЦРУ США — не опускался до таких «мелочей» и работал всегда так активно, как ему было нужно.
Эти привычки партийных функционеров, боящихся «как бы чего не вышло», снижали, разумеется, накал деятельности советской разведки, ее информативную ценность для руководства СССР. Не случайно поэтому в дни каких-либо мировых кризисов, начала локальных войн и восстаний, вспышек национально-освободительных движений и выборов в странах «главного противника» — НАТО информация к председателю КГБ поступала не из ПГУ, а снималась с перехвата лент мировых информационных агентств — Ассошиэйтед Пресс, Ажан Франс Пресс, Рейтер, ДПА и др. Она была быстрой, точной, объективной. Для этой цели были даже установлены телетайпные аппараты в соседней с приемной председателя комнате на третьем этаже, на каждом из которых круглые сутки выстукивалась на листах информация соответствующих агентств.
Если бы председатель дожидался сообщений ПГУ по экстренным вопросам, то он наверняка терял бы минимум сутки. Ведь резидентам надо было свою информацию получить, зашифровать, оперативно передать, затем, в Москве, расшифровать и, наконец, разметить, в какие руководящие адреса ее пустить. А учитывая, что во времена Крючкова многие руководители зарубежных точек при этом старались так обобщить информацию, чтобы она понравилась Москве, то они явно проигрывали в скорости, точности и объективности…
По своим политическим воззрениям Крючков был скорее «ястребом», чем «голубем». Именно с «ястребиных» позиций он подавал информацию разведки Андропову. Так, практически Крючков втянул страну в афганскую авантюру. Если в марте 1979 года Андропов решительно выступал против ввода советских войск в Афганистан и призывал решать споры между халькистами и парчамистами — двумя крыльями революционной партии — миром, то уже к концу того же года, под влиянием разведывательной информации, окраску которой придавал Крючков, он склонился в сторону «ястребов» на политбюро.
Однако не буду повторять эту историю, поскольку более подробно описал ее в предыдущей главе — «Тайная дипломатия Андропова».
Второй главной линией деятельности КГБ была контрразведка, то есть борьба с иностранными шпионами. Поэтому 2-е Главное управление, занимавшееся такого рода деятельностью, было одним из крупнейших подразделений Лубянки как по численности состава, так и по влиянию на другие управления, которые обслуживали в основном его. Элита КГБ из внешней разведки называла своих коллег и конкурентов из контрразведки «костоломами». Командовал 2-м главком генерал Григорий Федорович Григоренко. Он был выходцем из ПГУ и служил во время венгерских событий 1956 года в представительстве КГБ при МВД ВНР. Но, став начальником контрразведки, довольно негативно относился к своим бывшим коллегам по ПГУ. Он явно недолюбливал Крючкова и конкурировал с ним за внимание Юрия Владимировича. Коренастый, крепкий, с пронзительным взглядом темных глаз и крепкими челюстями бульдога, Григоренко по характеру был напорист, жесток, агрессивен и до конца старался раскрутить любое дело, которое попадало в его руки. Но не всегда ему это удавалось по не зависящим от него причинам.
Г. Ф. Григоренко пользовался особым благоволением Андропова, поскольку Юрий Владимирович видел его в деле во время событий в Будапеште. Но мне казалось, что ВГУ, хотя и работает с большим напряжением, достигает не очень заметных результатов. Может быть, я не имел достаточной информации и мое впечатление происходило из того, что 2-й главк отличался особой конспирацией, но я слышал только об одном действительно крупном шпионском деле, раскрученном самим ВГУ. Мой друг Конрад Смирнов рассказывал мне еще до того, как я пришел на работу к Юрию Владимировичу, о том, что внутри Комитета государственной безопасности был разоблачен молодой иностранный нелегал. Он сумел проникнуть в аппарат КГБ по контракту, пройдя множество сит. Его легенда и документы были безупречны, он получил одну из низших должностей для вольнонаемных сотрудников и звание прапорщика. Но даже и в таком мелком качестве иностранный шпион получал много совершенно секретной информации и имел неплохие перспективы для роста. Надо сказать, что с советских времен главной целью контршпионажа в СССР всегда было разоблачение шпионов-нелегалов. Но происходили такие разоблачения настоящих нелегалов в основном во время Великой Отечественной войны и несколько лет после нее.
Я не спрашивал позже у Юрия Владимировича подтверждения тому факту, который мне стал известен ранее, памятуя, что шеф указал мне не совать нос в комитетские дела. Но другой аналогичный случай разворачивался уже при мне. Столько времени, сколько я работал на Лубянке, то есть около шести лет, 2-й главк, другие оперативные и территориальные управления вроде «семерки» (наружное наблюдение), Оперативно-техническое управление, Московское и Ленинградское управления, в тесном контакте со службами Министерства внутренних дел, искали какого-то нелегала. Следы его были размытые, почти невидимые, как симпатические чернила на двух-трех открытках, посланных им в свой Центр и перехваченных на границе. Поиски этого шпиона, о котором не было даже известно, чей он, с полной интенсивностью продолжались много лет.
Выявлению этого нелегала был посвящен даже специальный пункт повестки дня одного из заседаний коллегии КГБ. Юрий Владимирович очень сердился, требовал интенсифицировать поиски, обязал все службы объединиться для решения этого вопроса, но прямого результата получено не было. Может быть, я не компетентен в этом вопросе и проблема давно решена. В спецслужбах иногда бывает и так, что нелегала ловят, пытаются перевербовать и затеять с противником оперативную игру, если он идет на сотрудничество. Если отказывается, то его тихо, без саморекламы, убирают. Такие угрозы были, например, в адрес советских нелегалов Мартыновых, семью которых арестовали аргентинские контрразведчики. Чтобы заставить их говорить, следователи обещали «подвергнуть пытке их детей на глазах родителей, а затем и их самих». Советскому нелегалу аргентинцы неоднократно заявляли, что, если он будет продолжать упорствовать, они «изувечат их детей, а затем и самих родителей и обезображенные трупы выбросят на помойку». В конце девятимесячного пребывания в аргентинской тюрьме Мартыновы увидели, что даже американцы начали опасаться того, что советских нелегалов просто убьют и ЦРУ потеряет добычу. После переговоров американцев с аргентинским правительством Мартыновых в июле 1972 года отпустили в США. А затем семья нелегалов с двумя маленькими детьми сумела бежать в советское посольство в Вашингтоне…
Что же их ожидало на Родине? Да чисто сталинско-бериевская партийная встреча. Разведкой, в том числе нелегальной, уже фактически руководил Крючков, а шефом КГБ был Андропов. Для начала Мартыновых изолировали на специальной даче и несколько месяцев строго допрашивали, выжимая из них признание, что они хотели стать невозвращенцами на Западе и поэтому якобы засветились. Партком ПГУ и Крючков фактически выбросили бывших нелегалов с какой бы то ни было работы в столице, лишив их профессии переводчиков, которой они владели в совершенстве. Жестокость их коллег по внешней разведке и руководства ПГУ в отношении Мартыновых просто поражает. Были нарушены все их человеческие права. Никто в КГБ не собирался их реабилитировать.
Только спустя много лет, самостоятельно проанализировав обстоятельства своего провала, семья нелегалов пришла к выводу, что они были преданы каким-то «кротом» западных спецслужб в центральном аппарате советской разведки. Но эта элементарная мысль, которая на сто процентов подтвердилась в 1985 году, когда британская разведка прямо из-под носа Крючкова вывезла за границу своего давнего и суперуспешного «крота» в Ясеневе Гордиевского, привела в священную ярость все руководство КГБ, а также большую часть партийной организации управления «С», которое вело нелегальные операции. Вместо того чтобы спокойно проанализировать все обстоятельства провала, найти его источник, тем более что Мартыновы прямо указывали на предательство, их еще раз сурово наказали. Коллеги исключили супругов на партийном собрании из партии. Главе семьи и руководителю нелегальной ячейки Мартынову сохранили только половину пенсии, которая ему полагалась по закону. Но главный беззаконный акт, на который пошел Крючков и его люди, докладывавшие всю историю Мартыновых председателю и под которым подписался и сам Андропов, по ходатайству ПГУ и его парторганизации, был вопиюще аморален. Семью дважды преданных нелегалов бессудно выслали из Москвы в маленький провинциальный городок, где иностранцам бывать было запрещено.
Когда Гордиевский был в 1985 году разоблачен, Мартыновы по многим признакам поняли, что именно он их предал, и обратились в КГБ с заявлением о реабилитации. Но холодные головы руководящих чекистов в Ясеневе не посетили запоздалые мысли о восстановлении справедливости, а в пламенные сердца не проникло сочувствие к людям, которым чистые руки на Лубянке подписывали репрессирующие приказы. Даже после 1985 года Мартыновым пришлось долго бороться и глотать унижения от старых соратников, чтобы хоть в чем-то получить реабилитацию [16].
Здесь я хотел бы воспользоваться случаем и рассказать неискушенному читателю о разных категориях разведчиков, которые действуют внутри страны и за ее рубежами. Нелегал среди них — это высший класс. Кандидатов на нелегальную работу в чужих странах долго и тщательно отбирают. Исследуют при этом здоровье, устойчивость психики, таланты к языкам, реакцию на различные ситуации и многое, многое другое. Затем нелегалу готовят легенду, то есть придумывают биографию, снабжают под эту биографию подлинными или слегка скорректированными документами стран, где ему предстоит работать, дают несколько профессий, которые позволят ему как специалисту проникнуть в те организации и службы, где он сможет получить наиболее полную информацию, интересующую Центр. Затем, через много ступеней, а возможно, и стран его вводят в те круги, где он может начинать работать.
Классическими примерами нелегалов являются Рихард Зорге, Вильям Генрихович Фишер, известный всему миру как Рудольф Абель, и Конон Трофимович Молодый, послуживший прообразом героя замечательного фильма «Мертвый сезон». Но если обратиться к судьбе даже этих известных бойцов нелегальной разведки, имевших несчастье «засветиться» и с большим трудом возвратившихся на Родину, то она имеет вполне общую негативную черту. Настроение их успешных коллег, формировавшееся парткомами и руководителями разведки, сводилось к недоверию, отстранению от оперативной работы, ограничениям в любой деятельности, связанной с иностранными делами.
Хотя нелегальная разведка является святая святых любой спецслужбы и ее деятельность покрыта непроницаемой тайной, за последние годы в России вышло несколько книг, принадлежащих перу высоких профессионалов в этой области. Это, например, записки начальника нелегальной разведки генерала Юрия Ивановича Дроздова «Вымысел исключен». О своей многолетней практической работе на поприще нелегальной разведки рассказал Владимир Мартынов в книге «Явка в Копенгагене».
Специалисты считают, что в Советском Союзе нелегальная разведка находилась на исключительно высоком уровне. Об этом свидетельствует также большой массив литературы по этой теме, появившийся в последнее десятилетие на русском языке. Издано много книг и о советской контрразведке. Это не только историческая публицистика или мемуары. Есть среди них много томов и художественной литературы, сюжеты которых построены на вполне конкретных контрразведывательных операциях.
Об одном из самых громких дел такого рода я узнал, можно сказать, из самого главного источника — от Юрия Владимировича. Однажды он вызвал меня и протянул рукопись средней толщины.
— Прочитай до завтрашнего утра и напиши мне коротко твое мнение об этом произведении… — распорядился он. Потом добавил: — Мы раскрутили одно шпионское дело — работника МИДа Огородника, дали кое-какие материалы из него Юлиану Семенову, ты знаешь его, и он быстро написал об этом книгу. Речь идет о том, нужно ли его поправлять или можно рукопись передавать прямо в издательство…
Возвращаясь в свой кабинет, я припомнил, что Юлиан как-то рассказывал мне, что был одним из тех молодых писателей, кто встречался время от времени с самим Юрием Владимировичем, пользовался поддержкой его и многих генералов КГБ, в том числе и Бобкова. Он получал для своего творчества многие, недоступные другим литераторам, подлинные архивные дела ВЧК, НКВД и КГБ. Писал он быстро и интересно. Я не пропускал ни одного его романа и считал Юлиана чрезвычайно одаренной и яркой личностью. Тут же я погрузился в чтение. Оно было увлекательно, тем более что и до меня доносились отголоски этого дела. Я закончил читать роман Юлиана Семенова «ТАСС уполномочен заявить…» буквально к концу моего рабочего дня.
Новая «нетленка» Юлиана, как называли в среде журналистов и публицистов удачные сочинения, мне очень понравилась, и я с удовольствием изложил свои впечатления на бумаге, рекомендовав рукопись к немедленному изданию. Андропов, как оказалось на следующее утро, уже успел и сам прочитать новое произведение Юлиана Семенова. Оно ему также очень понравилось. Может быть, именно тогда у него родилась мысль создать в КГБ для саморекламы и пропаганды достижений спецслужбы через средства массовой информации особое подразделение, так называемое пресс-бюро. Оно было очень быстро создано, и в его задачи входили связь с авторами, которые могли бы своими произведениями пропагандировать успехи КГБ, а также информирование общественности через прессу о конкретных операциях разведки и контрразведки, с которых специально для этого снимался гриф «совершенно секретно». Но таким близким к КГБ авторам, как Юлиан Семенов, и некоторым писателям, бывшим сотрудникам спецслужб, секретные архивные материалы давались и до создания пресс-бюро.
Семенов, разумеется, не мог использовать в романе «ТАСС уполномочен заявить…» весь объем оперативной информации, который получил от Юрия Владимировича. В частности, он изменил некоторые фамилии героев и факты их деятельности. Так, например, он не пустил в ход версию, согласно которой чекисты, пришедшие арестовывать шпиона, вовсе не по недосмотру, а вполне сознательно, по приказу свыше, дали ему покончить жизнь самоубийством. Произошло это потому, что Огородник ухаживал за дочерью одного очень высокопоставленного партийного деятеля и уже стал фактически ее помолвленным женихом. Его очень полюбила мама невесты. Оглашение имени этого деятеля на следствии или судебном процессе могло вызвать эффект разорвавшейся бомбы, сопоставимый с падением генерала Серова из-за связи с Пеньковским.
В то же время этот деятель, которому очень тактично разъяснил ситуацию Юрий Владимирович, получил, таким образом, косвенную поддержку от КГБ и должен был впоследствии оставаться вечно благодарным Андропову и всячески его поддерживать.
Дело Огородника стало одним из самых громких в череде разоблачений иностранных агентов в СССР. На КГБ пролился в связи с этим дождь наград. В приемной Андропова я однажды стал свидетелем почти базарной ссоры между двумя генералами, занимавшимися этим делом. Начальник ВГУ Григоренко ругался с начальником Московского управления КГБ генералом Алидиным. Поводом для ссоры стало завышенное мнение каждого из них о собственной первостепенной роли в разоблачении американского шпиона. Они спорили о том, кто из них первым разоблачил Огородника и должен получить за инициативу его поимки орден Ленина.
«Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно», — как сказал поэт. Ведь на самом деле никто из них не был первым. Исходный сигнал о том, что американский шпион работает в важном подразделении Министерства иностранных дел СССР, пришел от одного из агентов разведок братских социалистических стран. Он был немедленно передан во 2-й главк генералу Боярову. Зная нравы начальства на Лубянке, я не уверен, что, повесив ордена на грудь генералам и офицерам КГБ за поимку опасного шпиона, первоисточнику информации сказали хотя бы спасибо…
…Андропов был назначен председателем КГБ, когда хрущевская «оттепель» уже тихо скончалась. Да и в тот период в советском обществе происходило такое, что никак не назовешь «весной социализма». Очень мало кто знал, что при демократизаторе Хрущеве и по его приказам армия и органы безопасности стреляли из пушек и стрелкового оружия по людям, выражавшим недовольство, в Тбилиси (1956), Темир-Тау (1959), Новочеркасске (1962) и в других местах. Весьма умеренные «инакомыслящие» получали при предшественниках Андропова, Шелепине и Семичастном, до десяти и даже до пятнадцати лет заключения! В том числе и студенческие группы. При этом такие суды проходили в сугубо секретном порядке, дабы «оттаивающая» общественность не стала возмущаться и протестовать. Так, при начале «оттепели» в 1957 году было сразу три закрытых процесса над группами диссидентов — Льва Краснопевцева (Москва), Револьта Пименова (Ленинград), Виктора Трофимова (Ленинград). В 1958 году осудили Сергея Пирогова (Москва), Михаила Молоствова (Ленинград). В 1960 году подошла очередь Александра Гинзбурга (Москва), в 1961-м — Владимира Осипова (Москва) и Левко Лукьяненко (Львов). В 1962 году были осуждены Виктор Балашов (Москва), Юрий Машков (Москва), в 1964-м — Николай Драгош (Одесса)… Все обвинительные документы по этим делам и оперативную подготовку осуществлял главк контрразведки КГБ.
Сразу после своего прихода на Лубянку в 1967 году Андропов стал инициатором создания управления, которое могло бы в полном объеме, но более деликатно заниматься «сопровождением» идеологической работы партии. Это подразделение сконцентрировало в себе и острые вопросы культуры, в том числе такие, какие, казалось бы, были весьма далеки от интересов секретной службы, — музыка и живопись. Родоначальником послевоенных репрессий и борьбы с музыкантами, которые не отвечали понятиям Сталина и серых партийных аппаратчиков о музыке, были сам вождь и Жданов. Они яростно громили современное им искусство Дмитрия Шостаковича, Арама Хачатуряна и даже соплеменника Сталина Вано Мурадели, как «сумбур вместо музыки».
В 50-х годах роль ниспровергателя современного искусства взял на себя Никита Хрущев. Будучи абсолютно некомпетентным в вопросах живописи и скульптуры, глава партии и государства повел себя на печально знаменитой выставке в Манеже как примитивный громила и хулиган. Он посетил 20 декабря 1962 года выставку всех художественных направлений как раз в День чекиста. На втором этаже Манежа располагалась экспозиция нонконформистов. Здесь Хрущев разбушевался. Он срывал со стен полотна советских художников-модернистов и бросал их на пол, валил скульптуры… Затем в гневе начал горячий спор со скульптором Эрнстом Неизвестным. Сам Эрнст рассказывал своим почитателям, в том числе и мне, собравшимся в его мастерской в переулке рядом со Сретенкой, об этой беседе. В бурном диалоге Хрущев и Неизвестный матерно лаяли друг друга. Если для первого секретаря ЦК КПСС такая манера выражать свое недовольство была нормой, то скульптору Неизвестному потребовалось мужество разъяснять главе Коммунистической партии Советского Союза и Советского государства словами ненормативной лексики уровень его представлений об искусстве. Но Эрнст служил в десантных войсках, был отчаянно храбр и необычайно силен физически из-за постоянной тяжелой работы с бронзой и камнем. Ростом он был невысок, крепок, как дубовый кряж. От него исходила огромная сила, которую теперь бы назвали экстрасенсорной энергетикой.
Эта беседа велась в студии Неизвестного спустя несколько лет после выставки в Манеже, но его глаза, когда он поминал тот случай, горели желтым огнем атакующей пантеры. Эрнст вспомнил, как в конце разговора, при всей холуйской свите Хрущева, он от души послал Никиту к известной матери, но не к кузькиной, к которой любил направлять своих врагов Никита Хрущев во время зарубежных вояжей. Как ни странно, но Эрнста за публичное оскорбление его величества первого секретаря не посадили в тюрьму. Хрущев уважал сильных противников…
Андропов выбрал в руководители 5-го управления, как стало называться это подразделение КГБ по борьбе с так называемыми «идеологическими диверсиями», одного из самых крепких профессионалов советских спецслужб за все время их существования, умнейшего и энергичнейшего Филиппа Денисовича Бобкова. Я уверен, что он был истинным сторонником либерализации деятельности КГБ, ограничения вмешательства в литературу, театр и другие сферы культуры. Многие факты показывают, что Бобков активно положительно влиял на этом направлении на Юрия Владимировича.
Генерал Бобков еще до прихода Юрия Владимировича на Лубянку служил в контрразведке и имел товарищеские отношения со многими деятелями культуры и искусства. Я думаю, что если бы не Бобков возглавлял 5-е управление, то советские руководители, включая Андропова, наделали бы значительно больше ошибок, чем их было, и погубили бы не сотни, а многие тысячи творческих людей.
Мало кто знает, что именно работники КГБ, по долгу службы надзиравшие за толпой в Манеже, после разнузданной экскурсии первого секретаря по выставке собирали разбросанные им картины, рисунки и скульптуры, возвращая их авторам после немедленного закрытия раздела современного искусства. Но Эрнста Неизвестного с Никитой Хрущевым примирила только смерть персонального пенсионера, бывшего главой КПСС и СССР. По просьбе родственников Хрущева, имевших значительно более прогрессивные взгляды, чем старый партиец Никита, гениальный Эрнст создал надгробный памятник своему ругателю на Новодевичьем кладбище в Москве.
Мне посчастливилось, хоть и не очень близко, быть знакомым с Эрнстом Неизвестным и бывать в его мастерской, находившейся в полуразрушенном доме в переулках возле старой московской улицы Сретенка. После посещений Эрнста и бесед с ним за рюмкой водки я не то чтобы перешел на позиции модернизма в искусстве, но стал больше уважать его творцов. Появились у меня и друзья среди художников-неформалов.
В бытность мою на Лубянке произошло почти аналогичное хрущевской эскападе в Манеже событие в московском художественном мире. Тогда группа художников-модернистов устроила в московском пригородном парке Беляево выставку своих картин. Позже она получила название «Бульдозерной» оттого, что в разгар выставки появилась колонна бульдозеров и стала сносить экспозицию, ровняя ее с землей. Художники, защищая свои творения собственными телами, могли погибнуть под ножами бульдозеров. Среди художественной общественности и интеллигенции Советского Союза сразу пошли слухи, что бульдозеры были посланы андроповским 5-м управлением.
На самом же деле оказалось, что и в этой истории самую пагубную роль сыграл вовсе не КГБ, сотрудники которого по приказу Бобкова бросились спасать из-под бульдозеров художников и их произведения, а московское партийное руководство. Приказ об атаке бульдозеров на полотна и их авторов дал первый секретарь Новочеремушкинского райкома КПСС Б. Чаплин. Он сделал это с санкции своего патрона — первого секретаря Московского горкома партии, члена политбюро Гришина, который после смерти Брежнева числился несколько часов кандидатом на роль генерального секретаря ЦК КПСС. Не знаю, была ли в атаке бульдозеров на художников-нонконформистов интрига: Гришин мог просчитать, что разгром выставки будет приписан КГБ и это нанесет удар по престижу его председателя. В любом случае при закрытости деятельности КГБ от общественности так оно и оказалось. На Западе поднялся скандал. Андропов получил булавочный укол от своего соперника.
Что же касается отношения самого Андропова к художникам-нонконформистам, то не буду поддерживать слухи о том, что он якобы коллекционировал полотна модернистов. Но о его вкусах могу привести достаточно выразительный факт. У меня среди художников-неформалов, которые объединились в клуб вокруг выставочных залов авангардистской живописи на Малой Грузинской улице в Москве, был старый друг живописец Володя Афонин. Кстати, именно по настойчивым просьбам 5-го управления КГБ при полной поддержке Юрия Владимировича, который ради этого специально побеседовал с Гришиным и Демичевым, тогдашним министром культуры и кандидатом в члены политбюро, московские власти разрешили открытие и существование этого салона. В него сразу же устремились иностранцы, которые до этого скупали полотна авангардистов нелегально, за большие деньги и независимо от их качества — ведь запретный плод сладок. Теперь они получили возможность легально изучать стили неформалов и выбирать себе картины без спешки и ужаса быть накрытыми КГБ на месте «преступления»…
За месяц до шестидесятилетия Юрия Владимировича, 15 июня 1974 года, Володя подарил мне на мой день рождения, 20 мая, свою картину. Это было полотно сантиметров шестьдесят на девяносто, на котором в технике пуантилизма, то есть сочетанием точек разных цветов, был изображен зимний пейзаж. Центром композиции служил знаменитый архитектурный памятник Карелии — церковь в Кижах. Мельчайшие точечные мазки в сине-голубой гамме лежали на холсте так, что казалось, будто метель мягко укрывает шедевр мировой архитектуры. В багетной мастерской Союза художников мне сделали подходящую картине строгую раму, белого багета с тонкой золотой полоской, «отбивавшей» бело-синий-голубой пейзаж от дерева.
Андропов сначала очень рассердился, когда я в его день рождения принес ему в подарок эту картину. Юрий Владимирович совершенно не терпел подношений, и я знал это. Но я просчитал, что самый знаменитый памятник старины Карелии, где в годы Великой Отечественной войны Андропов возглавлял партизанское движение, несколько ослабит его гнев. К моему большому удовольствию, картина Володи Афонина ему понравилась. Я рассказал шефу о том, что Володя является одним из лидеров нонконформистов. Юрий Владимирович принял этот подарок. Однако, по своему обыкновению, он не унес его домой, как это сделали бы 999 из 1000 его подчиненных. Он распорядился повесить картину Володи в комнате отдыха, где стояли его кровать для дневного сна и парикмахерское кресло. Позже он говорил мне, что этот карельский пейзаж удивительно умиротворяюще действует на него…
Значительную часть работы 5-го управления занимала борьба с диссидентами. И хотя инакомыслящих не прибавилось значительно по сравнению с хрущевскими временами, когда по политическим мотивам было репрессировано, по моим подсчетам, около двух тысяч человек и впервые открылись психиатрические лечебницы для принудительного заключения в них здоровых людей, не согласных с советской властью, в КГБ появился значительный штат офицеров, занимавшихся только вопросами диссентства. Помимо отдела студенческой и неорганизованной молодежи, который наблюдал за хиппи, панками и начинавшими появляться советскими фашистами, отдела по работе с творческой интеллигенцией, куда входила вся агентура в Союзах писателей, художников, композиторов, архитекторов и подобных профсоюзов, групкомов и прочих, был сформирован специальный отдел, который вел борьбу с известными инакомыслящими, такими как академик Сахаров, его жена Елена Боннер, писатель Солженицын, и другими литераторами, учеными, имевшими собственную авторитетную точку зрения на развитие гражданских прав и свобод в Советском Союзе, отличную от взглядов ЦК КПСС и его политбюро. Это было позорно для страны, рекламировавшей свою «социалистическую демократию».
За диссидентами так плотно следили, что знали, например, в какой сугроб в Рязани прятал Солженицын свои рукописи, чтобы «бесконтактно» передать их через западных корреспондентов в Москве на Запад. Велось грубое прослушивание всех телефонных разговоров диссидентов не только друг с другом, но и отслеживались все их абоненты и устанавливались дальнейшие связи знакомых…
Вместе с тем, имея довольно широкие взгляды на мир, Юрий Владимирович слишком упрощал проблему инакомыслия в Советском Союзе. Он не хотел видеть в ней тягу людей к свободе, борьбу против полнейшей регламентации жизни в советском казарменном коммунизме. Несколько раз, и не только с глазу на глаз со мной, но и публично, он заявлял, что если бы государство могло обеспечить население колбасой, то в стране не существовало бы никаких диссидентов. Будучи материалистом-ленинцем, он переводил таким образом вопрос из сферы духовной в плоскость желудочно-кишечного тракта. При этом он почему-то не учитывал, что, когда в годы хрущевской «оттепели» было значительно больше колбасы в магазинах, чем в 70-х годах, появились сотни инакомыслящих. А во время работы Юрия Владимировича в КГБ и участия в заседаниях политбюро, когда из окрестных областных городов вокруг Москвы в столицу выезжали на автобусах и электричках десятки тысяч людей за колбасой и сливочным маслом, которые еще можно было найти в центральных московских магазинах, в стране насчитывалось не более сотни известных диссидентов.
Однажды беседуя с Юрием Владимировичем о материалах очередного заседания политбюро, я рассказал ему свежий, только что услышанный мной анекдот об инакомыслящих. В шутке говорилось о том, что общественность делит население на три категории: «досиденты», «сиденты» и «отсиденты». Юрий Владимирович терпеть не мог анекдоты вообще, а антисоветские в особенности. Он наморщился от «новинки» как от зубной боли. Потом принялся в который раз объяснять мне, что диссиденты особенно опасны сейчас, когда страна испытывает большие материальные трудности. А открытость информации и упразднение цензуры для населения будут возможны через две-три пятилетки, когда у людей повысится культура отношений, самодисциплина и придет материальное благополучие.
Впрочем, тогда проблему инакомыслия я воспринимал несколько отстраненно, как и множество советских людей, зомбированных коммунистической пропагандой. Я верил тому, что писалось в советской прессе и говорилось в КГБ о Сахарове, Щаранском, Солженицыне. Читал с интересом подготовленную Управлением «А» (дезинформация) и выпущенную издательством АПН по его заданию и под именем чешского публициста Ржезача книгу «Спираль измены Солженицына». Пожалуй, только бури гласности в конце 80-х годов и передачи радиостанции «Свобода» серьезно подорвали мои идеологические устои. Подлинные факты о Ленине, Сталине, Дзержинском, Хрущеве и других партийных вождях, подлинные, а не фальсифицированные, тенденциозно отредактированные и сокращенные документы из архивов по истории тоталитарного государства, развеяли мои иллюзии, которые относились, в частности, и к Андропову, и к Горбачеву. Особенно стыдно мне было видеть на экране телевизора, как Горбачев, ведший заседание Съезда народных депутатов СССР, грубо прервал выступавшего с его трибуны замечательного гуманиста и ученого Андрея Дмитриевича Сахарова. И как ужасно было думать о том, что это хамство Горбачева могло стать столь сильным потрясением для Сахарова, что у великого гражданина и правозащитника буквально на следующий день после окрика Горбачева остановилось сердце…
Кстати, в ПБ Андропов и Брежнев ставили вопрос о возможной поездке академика Андрея Дмитриевича Сахарова в Норвегию для получения им Нобелевской премии мира за 1975 год, присужденной ему Нобелевским комитетом в Осло. Юрий Владимирович и 5-е управление не боялись того, что великий ученый и общественный деятель останется в эмиграции на Западе. Но эксперты министра обороны Устинова этого не допустили. Они заявили о том, что гениальный мозг ученого, создавшего первую водородную бомбу, может быть, в политической борьбе с Системой чуть утративший научную остроту, способен в свободных условиях придумать еще нечто такое, что перевернет все понятия о современном оружии. Вполне возможно, что так и было бы, если б Сахаров освободился от бесчеловечного, всеподавляющего тоталитаризма.
Времена после «оттепели» постепенно менялись. О гражданском обществе в СССР мечтали только самые светлые умы. И возможно, что снижение числа репрессированных или высланных из страны инакомыслящих объясняется тем, что в бытность Андропова на Лубянке старались меньше сажать людей. Но не из-за роста либеральных идей в самих карательных органах, а чтобы не раздражать Запад крайне негативным положением с правами человека в СССР. Бобков, а с его подачи и Андропов, старались провести с новыми и новыми бунтарями для начала так называемые профилактические беседы. Многие, боясь грядущих репрессий, на таких беседах «ломались», и тем самым число упорных и открытых критиков советской Системы росло не очень быстро, но все-таки росло. Колбасы становилось все меньше и меньше, а членов политбюро, требующих более строго наказывать за диссидентские мысли, — все больше. Андропову, чтобы не демонстрировать Западу лицо сурового полицейского государства, приходилось апеллировать к Брежневу как к руководителю, не заинтересованному в славе сатрапа, чтобы саботировать выполнение самых жестких указаний политбюро о борьбе с инакомыслием. «Добренький» Брежнев тоже не хотел оставаться в истории злым тираном. Он поддерживал Андропова и КГБ в деятельности по некоторому сокращению числа преследовавшихся за инакомыслие…
При Андропове начали обостряться и национальные проблемы в СССР. Опять-таки первым послесталинским деятелем, который подлил масла в огонь национальных отношений в Советском Союзе и КПСС, был родоначальник «оттепели» Никита Хрущев. Он произнес на XX съезде КПСС свой знаменитый доклад о культе личности Сталина, а затем на пленуме ЦК приоткрыл кое-какие факты о масштабах сталинских репрессий, назвав их исполнителей и вдохновителей из числа членов сталинского политбюро и президиума партии. Естественно, он забыл назвать себя в числе инициаторов чисток, особенно массовых под его руководством на Украине. Хрущев догадывался, что украинский народ никогда не простит ему сотен тысяч загубленных жизней. Именно поэтому он заискивал перед украинцами, вставлял в свою речь украинские словечки, носил вышитые украинские рубашки, незаконно «подарил» Украине Крым и совершил множество других благоглупостей и преступлений.
Но самое трагичное, что он сделал, была мина замедленного действия, заложенная им в межнациональные отношения на всем поле СССР.
Однажды Хрущев прибыл в Киев для участия в работе Пленума ЦК Компартии Украины. По этому случаю собрали несколько тысяч человек — ведь Никита так любил помпезность и торжественное многословие. Как всегда во время словопрений, Хрущев прерывал ораторов, шутил, грубил, грозил пальцем… Когда один из местных партийных деятелей начал свое выступление по-русски, Хрущев грубо прервал его:
— Разве вы не знаете украинского языка? Ведь работаете вы на Украине!
Сама постановка вопроса была правомерна. Руководящие кадры в национальных республиках должны были или владеть основным местным языком, или хотя бы стремиться к этому. Но решать проблему следовало бы не в такой грубой и хулиганско-ультимативной форме.
Реплика Хрущева в Киеве нашла отклик не только в сердцах украинских националистов, тайно боровшихся за «незалежность Украйны», но и дала сигнал всем партийным комитетам, которые существовали в национальных республиках, всем так называемым национальным кадрам: не рекомендуется говорить на языке межнационального общения, каким был в Советском Союзе русский язык, а переходить надо на язык господствующей в республике нации. Так, в Грузии, Армении и некоторых других республиках СССР посыпались требования отменить русский язык как государственный. Более того, в Грузии, например, решили сделать государственным только грузинский язык, а в автономных республиках Грузии — Абхазии, Аджарии, Южной Осетии — запретить официально общаться не только на русском языке, но и на языках этих малых народов.
Хрущев пошел еще дальше. Он изменил порядок изучения языков в школе. До его новации в средних школах союзных республик изучали два языка. В качестве государственных выступали русский язык, как язык межнационального общения в СССР, и местный язык, которым не всегда владело даже большинство коренного населения республики. Хрущев потребовал сделать в школах основным язык коренной национальности, а русский язык преподавать факультативно, то есть только по желанию родителей. Тем самым он противопоставил язык межнационального общения языкам крупных народов, входящих в СССР, а национальные культуры общесоюзным культурным отношениям.
Первыми откликнулись партийные руководители республик СССР. Они стали тайно поддерживать националистические движения, изгонять или принижать русские кадры. А ведь эти кадры во многих национальных республиках, бывших еще недавно на уровне феодализма, принесли им знания и на основе русского языка возможности выхода в мировую культуру и науку.
Что же делал ржавый паровоз, стоящий на Старой площади в Москве? Он шипел, пускал пары и свистел в поддержку своего импульсивного и непредсказуемого машиниста — первого секретаря ЦК КПСС, но ничего не предпринимал против националистических проявлений в партии и государстве. Видимо, именно во времена Хрущева начался все расширяющийся паралич в организме правящей партии. Он продолжался и при Брежневе. В докладах и речах высших руководителей КПСС звучали соловьиные трели о морально-политическом единстве советского народа, о великой дружбе народов и взаимообогащении культур.
В то же время конкретные факты межнациональной розни и ущемления прав малых народов не находили осуждения в ЦК КПСС. Местные партийные князья чувствовали себя в полной безнаказанности. Из-за этого к концу 60-х годов обострились и продолжали усугубляться проблемы армяно-азербайджанских отношений, немцев Поволжья, турок-месхетинцев, крымских татар, евреев, желающих уехать на постоянное жительство в Израиль.
К сожалению, Андропов, хорошо знавший всю опасность положения, не сумел добиться от ЦК КПСС, Суслова, Брежнева и политбюро в целом принятия внятных и хотя бы ограниченных первоначальных решений национальных проблем. Ему активно мешали и местные партийные князьки, которые дешевым националистическим популизмом желали укрепить свою власть в республиках. Так, например, в рамках партийных и государственных решений о реабилитации целых сосланных при Сталине малых народов, под давлением Москвы, Украина согласилась принимать в Крым двести — триста семей крымских татар. Руководители совхозов и колхозов Крыма радовались тому, что получили приток трудолюбивой и квалифицированной, непьющей рабочей силы.
Но тут партийное руководство Украины приняло ни с кем не согласованное решение: через Керченский пролив крымских татар снова стали насильно вывозить в Краснодарский край РСФСР. Начавшийся рост доверия к власти после встречи Андропова с представительной делегацией крымских татар было подорвано партаппаратчиками Украины. Экстремистские лидеры крымских татар вновь обратились за помощью к Западу.
Другая проблема возникла с большой группой немцев, так называемых немцев Поволжья. На Волге, в регионах нынешней Саратовской и Волгоградской областей, до войны существовала их автономная республика. После начала наступления Гитлера на СССР 22 июня 1941 года Сталин приказал всех русских немцев, в том числе и из таких городов, как Москва и Ленинград, силой переселить в Казахстан и Сибирь. Но после войны, когда были восстановлены права многих народов, выселенных с мест постоянного проживания, — чечено-ингушей, карачаевцев и других, — этнические немцы почему-то были исключены из списка пострадавших от произвола. Тем не менее многие немцы, но не те, которые жили до войны в Поволжье, а городские жители больших городов, в явочном порядке вернулись к своим прежним очагам. Однако в Казахстане оставалось еще более миллиона немцев Поволжья, которые даже не учитывались советской статистикой как национальная группа на территории Казахстана и Алтайского края. Вопрос об автономии немцев в Поволжье так и не решался, как не решен он и до сих пор. Главная часть вины за это лежит на тупоголовых партийных руководителях как в ЦК КПСС, так и Волгоградской, Саратовской областей и Казахстана. Так, партийный босс Казахской союзной республики Кунаев, личный друг Брежнева, всячески саботировал принятие решения о возвращении немцев Поволжья на Волгу. Кунаев боялся, что с отъездом миллиона немцев Казахстан лишится на целине самых трудолюбивых работников. А партийные руководители в Саратовской и Волгоградской областях не хотели отдать хотя бы часть земли старательным немцам-хлеборобам потому, что тогда в условиях соревнования с местными колхозами и совхозами всем станет очевидна слабая организация, низкая культура труда и быта того населения, которое распространилось на земли бывшей республики немцев Поволжья и не хотело чуть потесниться ради восстановления справедливости в отношении репрессированных людей. Более того, партийные боссы и советские начальники даже подстрекали местных жителей против желавших возвратиться в родные места русских немцев, используя приемы чуть ли не антифашистской спецпропаганды военных времен.
Такая недальновидная позиция советских руководителей привела к тому, что среди немцев поднялись массовые требования о выезде из СССР в ФРГ и ГДР. Теперь вопрос был поднят на международный уровень, а национальная политика правящей партии в Советском Союзе сводилась к постоянным повторам заявлений о «морально-политическом единстве советского народа» и «расцвете наций при социализме». В КПСС перестала существовать политика в отношении наций и народностей в том виде, в котором должна была проводиться, то есть при анализе реальной ситуации, принятии принципиальных решений, предвосхищающих негативные проявления. Ее разрушили Хрущев, Брежнев и политбюро. Когда Андропов писал записки в ЦК КПСС, в которых предлагались кардинальные решения для проведения в рамках национальной политики конкретных мер в пользу репрессированных народов, предотвращения массовых отрицательных явлений, «добряк» Брежнев, его верный слуга Черненко и друзья-маразматики в политбюро, партийные бонзы на местах игнорировали предложения Андропова и КГБ. Так политическим карликам было легче жить.
Вместо принятия решений Центральный комитет мариновал аналитические записки КГБ по национальным проблемам и требовал от спецслужб усиления карательных мер против наиболее острых националистических проявлений и недовольных людей в национальных республиках. В этом было не только отсутствие политики, но и банальная партийная интрига. Многие в ЦК КПСС очень хотели компрометации Андропова, превращения его из политика в жандарма, спихивая на КГБ решение тех проблем, которые повседневно рождали сами.
К еще более страшным последствиям — политическому терроризму на националистической почве с многочисленными и кровавыми жертвами — привела «куриная слепота» ЦК КПСС и ЦК Компартии Армении, не желавших видеть в упор подрывную деятельность экстремистов из подпольной во времена СССР партии дашнакцутюн. В 1977 году в Москве произошли события, которые на двадцать с лишним лет предвосхитили действия чеченских взрывников-террористов: были подорваны три взрывных устройства. Два из них — на Никольской улице, тогда улице 25-го Октября, и в магазине на площади Воровского. Третий фугас бандиты взорвали в метро между станциями «Измайловская» и «Первомайская».
От рук террористов погибло 29 человек, было множество раненых. КГБ начал следствие, и следователям удалось восстановить по осколкам металла емкость, в которой было заключено одно из взрывных устройств. Это была гусятница. Начался активный поиск взрывников по металлическим осколкам взорвавшегося предмета. В результате весьма трудоемкой работы следователи предположили, что может готовиться еще одна такая акция. Они не ошиблись, через несколько месяцев на Курском вокзале было обнаружено точно такое же взрывное устройство, но оно еще не сработало. Немедленно были разысканы и опрошены пассажиры, которые могли видеть преступников. Такие люди нашлись. Они вспомнили владельцев сумки со взрывным устройством и сделали их словесные портреты. Сразу возникло предположение, что террористы были армянами, и их поиски начались прежде всего в Армении.
Разыскники получили команду встречать в Ереване все самолеты и поезда, прибывавшие из Москвы. В первом же московском поезде, пришедшем на вокзал армянской столицы, оказались двое, вполне соответствовавшие приметам, определенным с помощью свидетелей на Курском вокзале. Они были задержаны и оказались жителями Армении Степаняном и Багдасаряном. Возглавлял эту группу, готовил их к теракту и благословил на массовое убийство ни в чем не повинных людей некто Затикян. Все трое были членами нелегальной националистической партии, которая сделала своей целью борьбу против Москвы и русских. Злобные преступники решили мстить народу, который так много помогал Армении в ее борьбе против Турции, спасал армян от турецкой резни, способствовал созданию Армянской Республики в составе СССР…
Террористы были полностью изобличены. У Затикяна на чердаке нашли точно такую же гусятницу, которую чекисты восстановили из осколков после теракта в московском метро. Были предъявлены и другие вещественные доказательства, собраны свидетели. Надо было начинать судебный процесс над преступниками. Но тут-то ржавый паровоз КПСС на Старой площади показал свою полную недееспособность. Андропов считал, что террористов должны судить сами армяне, в Ереване. Тогда процесс мог бы хоть что-то исправить в националистических искривлениях в Армении и способствовать развитию дружбы армянского и русского народов.
Первый секретарь ЦК Компартии Армении Демирчан категорически отказался от суда над преступниками в Ереване. Брежнев и ЦК КПСС полностью приняли сторону Демирчана и решили проводить процесс в Москве. Мнение Андропова проигнорировали, никаких принципиальных выводов и решений в связи с националистическим терактом в ЦК КПСС политбюро принято не было.
Не было никаких выводов и тогда, когда Демирчан запретил республиканским газетам Армении публиковать сообщение о кровавом теракте в Москве и суде над националистическими бандитами. О судебном процессе над Затикяном, Степаняном и Багдасаряном был снят документальный фильм. Демирчан и ЦК республиканской Компартии запретили его демонстрацию на экранах Армении. После этого националистические настроения в республике стали нарастать. Следуя примеру армянских националистов и в результате полного отсутствия национальной политики, которую должен был проводить Центральный комитет КПСС, в других республиках Закавказья стали поднимать голову национал-экстремисты.
В итоге все это привело спустя несколько лет к кровавым трагедиям в Карабахе, Сумгаите, Баку, войне в Абхазии, Южной Осетии…
Андропов яснее других деятелей партии видел опасность разгула национализма на территории СССР. Но в официальных речах и выступлениях перед избирателями, в различные торжественные даты он, как и все деятели КПСС, благостно талдычил о морально-политическом единстве советского народа, о нерушимой дружбе народов СССР. Только тогда, когда он стал генеральным секретарем ЦК КПСС, Юрий Владимирович в своем первом публичном выступлении в качестве первого лица партии и государства в Кремлевском Дворце съездов 21 декабря 1982 года, в докладе о 60-летии СССР, осмелился сказать несколько конкретных слов по национальному вопросу. Да и сам повод для его доклада — 60 лет существования многонационального Союза Советских Социалистических Республик — требовал от нового генсека здравого взгляда на «…основные итоги осуществления в нашей стране ленинской национальной политики», требовал наметить «…задачи, которые предстоит решать в этой области на этапе развитого социализма».
Что же сказал Андропов в своем докладе? Начал он во здравие, а кончил все-таки за упокой.
«Каковы же наиболее значительные итоги нашего развития? — вопрошал с трибуны КДС генсек ЦК КПСС и отвечал: — Вместе с социальными антагонизмами ушли в прошлое национальная рознь, все виды расового и национального неравноправия и угнетения».
Докладчик должен был понимать, что этот тезис — сплошная фантазия.
«Убедительно показано, что руководящей, направляющей силой в социалистическом решении национального вопроса, гарантом правильности этого решения является Коммунистическая партия, ее научно обоснованная политика».
Докладчик точно знает, что в действительности у правящей Коммунистической партии нет не только научно обоснованной политики по национальным проблемам, но вообще никакой.
«Исчезли отсталые национальные окраины, в которых зачастую преобладали еще феодально-патриархальные и даже родовые отношения…»
Докладчик только-только сам начал жестокую борьбу в республиках Средней Азии, Кавказа, в обкомах и крайкомах КПСС с насквозь коррумпированными феодально-патриархально-коммунистическими верхушками и кланами.
«Полноправными советскими гражданами являются и миллионы немцев, поляков, корейцев, курдов, представителей других национальностей, для которых Советский Союз давно стал родиной…»
Но докладчик-то знает из своего пятнадцатилетнего опыта председательствования в КГБ, что все, о чем он говорит, — это ложь! В реальной жизни все выглядит совершенно наоборот. В союзных республиках унижается и дискриминируется русское население и малые народы, не относящиеся этнически к титульной нации. Ведь он сам подписывал записки об этом в ЦК КПСС, когда был председателем КГБ.
В Чечне и Ингушетии физически вырезаются русские. В Грузии, под прикрытием партбосса и бывшего чекиста — шефа МВД Шеварднадзе, изгоняются и подавляются турки-месхетинцы и греки, унижаются абхазы, осетины и аджарцы. В Крыму преследуются украинскими властями крымские татары. Немцы Поволжья, полностью разочарованные «ленинской национальной политикой партии», требуют восстановления своей автономии, не получают ее и стремятся покинуть Советский Союз, который «давно стал им Родиной», жаждут переселиться в капиталистическую страну-«мачеху» — ФРГ. Армяне хотят захватить у Азербайджана Нагорный Карабах, азербайджанцы угнетают в своей республике армян…
Все это Андропов даже и не комментирует. Весьма сдержанно он лишь призывает: «Успехи в решении национального вопроса отнюдь не означают, что исчезли все проблемы, которые порождает сам факт жизни и труда в рамках единого государства множества наций и народностей… Жизнь показывает, что экономический и культурный прогресс всех наций и народностей сопровождается неизбежным ростом их национального сознания. Это — закономерный, объективный процесс. Важно, однако, чтобы естественная гордость за достигнутые успехи не превращалась в национальную кичливость или зазнайство, не порождала тенденции к обособленности, неуважительного отношения к другим нациям и народностям. А такого рода негативные явления еще встречаются. И было бы неправильно объяснять это только пережитками прошлого. Их питают порой и наши собственные просчеты в работе. Здесь, товарищи, нет мелочей. Здесь важно все — и отношение к языку, и к памятникам прошлого, и то, как мы преобразуем села и города, воздействуем на условия труда и жизни людей…» [17]
Приводя эту цитату, можно утвердительно сказать, что новый генсек был вынужден признать рукотворное происхождение роста национализма и экстремизма. Но, увы, только этого признания было теперь недостаточно. Жизнь уже настолько бушует тайфунами и ураганами партийной лжи, национализма и коррупции, что ржавый паровоз ЦК КПСС почти пригнало к пропасти, в которую рухнул весь бронепоезд коммунизма.
Справедливость требует сказать, что не только Андропов был озабочен национальной проблемой. По-своему ее предлагал решить и антагонист председателя КГБ министр внутренних дел Щелоков.
Я припоминаю характерную сцену. В простом белом конверте пришла как-то из общего отдела ЦК записка министра внутренних дел, члена ЦК КПСС Николая Анисимовича Щелокова. В ней шеф органов внутренних дел предлагал провести паспортную реформу. В числе прочих мер он считал одной из главных целесообразность изъятия из общегражданских паспортов СССР пункта, в котором фиксировалась этническая национальность гражданина. На трех-четырех страницах излагалась аргументация в пользу мнения министра.
Я прочитал эту записку и обработал ее, то есть выделил главное подчеркиванием самых важных строчек красным карандашом. Поскольку на документе стоял штампик «срочно», я немедленно отнес его Юрию Владимировичу. Услышав, что это записка Щелокова, Андропов чуть не вырвал ее у меня из рук и немедленно прочитал. Почему-то он сильно возмутился постановкой вопроса. А может быть, само имя его злейшего врага — министра внутренних дел — подействовало на него как красная тряпка на быка. Иногда у него вспыхивали эмоции. Вероятно, его взрывчатость в узком кругу, а в широком он был всегда сдержан, происходила от множества южных кровей, которые текли в его жилах.
Он даже не стал тратить время на извлечение из стола листа чистой бумаги. Сильно нажимая на перо, Юрий Владимирович написал поверх конверта свое резко отрицательное мнение к предложению Щелокова. Там было пять кратких и четких тезисов, почему сейчас мы еще не созрели для такой реформы. К сожалению, я не могу привести их на память, а искать документ с автографом Андропова в «особых папках» политбюро мне, обычному пенсионеру, никто не позволит. Может быть, какой-нибудь историк в будущие времена найдет в партийном архиве контрзаписку Юрия Владимировича Андропова. Ведь тогда я немедленно отдал в перепечатку этот исторический документ, принес его на подпись шефу и отправил в общий отдел ЦК Черненко. Теперь я очень сожалею, что, когда уходил от Юрия Владимировича на другую работу, не утащил этот конверт-черновик в свой личный архив. Такая возможность была — ведь конверт нигде не был зарегистрирован. Теперь я был бы обладателем бесценного автографа…
И еще одна национально-интернациональная проблема остро стояла в те времена в Советском Союзе. Ее по указаниям из ЦК КПСС также пытался решать Андропов с помощью 5-го управления КГБ. Это было массовое желание многих еврейских семей воссоединиться после ужасов Второй мировой войны. Сотни тысяч людей, прежде всего выходцев из Прибалтийских республик, Западной Украины, Белоруссии, Молдавии, были оторваны от своих близких, пройдя через немецкие и венгерские концлагеря и депортации. Много евреев хотело эмигрировать из Советского Союза под влиянием сталинского антисемитизма, проявившегося в репрессиях против Еврейского антифашистского комитета, тайном убийстве великого артиста Михоэлса и репрессиях против деятелей советской медицины и еврейской культуры. С конца 40-х до начала 70-х годов проблема все обострялась. Память о «деле врачей» и борьбе с космополитизмом, возбуждавшей бытовой антисемитизм среди широких слоев населения Советского Союза, негативное отношение властей к еврейским культурным ценностям, выражавшееся в запрете на изучение иврита, закрытии центров еврейской культуры, а также ограничении в приеме на работу в такие организации, как КГБ, МИД, ЦК КПСС, МВТ и некоторые другие, порождали у многих евреев желание покинуть СССР и перебраться на историческую родину.
Я не собираюсь вдаваться в историю этого деликатного вопроса. Скажу лишь то, что мне известно о позиции Андропова. Несмотря на крайне негативную, я бы сказал, даже антисемитскую позицию большинства членов политбюро и секретариата ЦК в вопросах эмиграции евреев из Советского Союза, Андропов решительно высказывался за воссоединение семей. Брежнев поддерживал позицию Андропова, хотя его ближайшее окружение — Черненко, Цинев и Щербицкий — и политбюро Компартии Украины, многие деятели из Министерства обороны, особенно ГлавПУРа, придерживались прямо противоположной точки зрения. Они аргументировали свою позицию тем, что необходимо охранять государственные и военные секреты страны, а эмиграция будет способствовать массовой утечке секретов и «мозгов» секретоносителей.
Чиновники в союзных республиках, партийные и государственные, также всячески препятствовали выезду евреев. Председатель КГБ Украины Федорчук, на которого сильное влияние оказывали Щербицкий и Г. К. Цинев, прислал в Москву даже записку, в которой предлагал резко сократить выезд из СССР лиц еврейской национальности, а прочих не выпускать вообще. Только в самом конце 60-х годов Андропову удалось добиться разрешения на воссоединение нескольких тысяч семей. К 1974 году вопрос в целом был решен положительно. Но сразу посыпались мелкие проблемы, связанные с ним. Начался торг с американцами почти за каждую семью, кого-то из «отказников» надо было выпускать, если американские или европейские высокопоставленные визитеры ехали с государственными визитами в СССР или советские лидеры отправлялись в официальные поездки на Запад.
Но как выражался один современный деятель: «процесс пошел…» И слава богу, что Андропову и КГБ удалось выдержать атаки противников как со стороны Старой площади или других учреждений извне Лубянки, так и внутри ее и не дать разгореться антисемитизму в Советском Союзе из-за массовой эмиграции евреев. Еврейская эмиграция прокладывала между тем дорогу к свободному выезду для всех граждан СССР.
Завершая тему «Андропов и КГБ», хотел бы отметить энергию и настойчивость, с которыми Юрий Владимирович развивал службы электронной разведки, шифровального дела и взламывания чужих шифров и кодов. На этом перспективном направлении работали сотни выдающихся ученых — математиков, физиков, материаловедов и др. Среди них были кандидаты и доктора наук, действительные члены и члены-корреспонденты Академии наук. Многие из них становились лауреатами Ленинской и Государственных премий, естественно, по совершенно секретным представлениям, подписанным Андроповым.
Кремль, разведка и контрразведка, внешнеполитические ведомства СССР получали ценнейшую информацию благодаря творчеству этих людей.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги