Ангелология

Академия ангелологии в Париже, Монпарнас.

Осень, 1939 год

Это случилось меньше чем через неделю после вторжения в Польшу. Я была студенткой второго курса Академии ангелологии. Доктор Серафина Валко послала меня найти мою блудную однокурсницу Габриэллу и привести ее в атенеум.[17] Габриэлла опаздывала на консультацию — привычка, которую она приобрела летом, никуда не делась в прохладные дни сентября и очень беспокоила нашего профессора. Габриэллы не оказалось ни во внутреннем дворе, куда она часто выходила во время перерывов, ни в классах. Поэтому я подумала, что она до сих пор спит. Моя спальня располагалась рядом с ее, и я знала, что она вернулась после трех часов, а потом поставила пластинку и до рассвета слушала «Манон Леско» — свою любимую оперу.

По узким улочкам я прошла мимо кладбища, мимо кафе, где люди слушали по радио последние известия о войне, и свернула в переулок, ведущий на рю Гассенди, — мы вместе снимали там квартиру. Мы жили на четвертом этаже, под окнами росли каштановые деревья. Сюда не доносился уличный шум, и ничто не загораживало окна. Я поднялась по широкой лестнице, отперла дверь и вошла в тихую солнечную квартиру. У нас было много места — две большие спальни, узкая столовая, комната для прислуги, смежная с кухней, и большая ванная комната с фарфоровой ванной. Слишком роскошная квартира для студенток. Я поняла это сразу же, как только ступила на натертый паркет. Благодаря связям своей семьи Габриэлла получила самое лучшее из того, что могла предложить наша академия. Почему меня поселили с Габриэллой, было для меня загадкой.

Квартира на Монпарнасе очень сильно повышала мой статус в собственных глазах. Несколько месяцев после переезда я наслаждалась ее роскошью и все время наводила порядок. До приезда в Париж я никогда не видела подобных квартир, а Габриэлла жила в таких условиях всю жизнь. Мы были противоположностями во всем, даже внешне. Я высокая и бледная, с большими карими глазами, тонкими губами и укороченным подбородком — я считала, что это признак северного происхождения. Габриэлла же была брюнеткой и классической красавицей. Она умела заставить других относиться к ней серьезно, несмотря на слабость к моде и романам о Клодине.[18] Я приехала в Париж, получив грант, мне полностью оплатили учебу и питание. Габриэлла принадлежала к одной из старейших и наиболее знатных парижских семей ангелологов. Я была счастлива оттого, что мне повезло учиться у лучших умов нашей науки, а Габриэлла выросла среди них, поглощая их блеск, словно солнечный свет. Я корпела над текстами с дотошностью вола, вспахивающего поле, а у Габриэллы был острый, великолепный, отточенный ум. Я записывала в блокноты каждую мелочь, составляла диаграммы, чертила графики, чтобы лучше запомнить информацию, а Габриэлла никогда не делала пометок. И все же она могла ответить на любой теологический вопрос и уточнить любой мифологический или исторический пункт с непринужденностью, которой мне так недоставало. Мы были лучшими студентками группы, но я всегда чувствовала, что обманным путем проникла в круг элиты, тогда как Габриэлла входила в него по праву рождения.

В квартире все лежало так же, как я оставила утром. Открытый толстый том святого Августина, в кожаном переплете, на обеденном столе рядом с тарелкой с остатками моего завтрака — хлебом и земляничным джемом. Я убрала посуду, отнесла фолиант к себе в комнату и положила на стол среди разбросанных бумаг. Там были книги, которые следовало прочесть, бутылочки чернил и множество наполовину исписанных блокнотов. Я взглянула на пожелтевшие, потрепанные фотографии. На одной были изображены мои родители — крепкие, продубленные всеми ветрами фермеры на фоне холмов, где рос наш виноградник, на другой — моя бабушка, баба Славка. Волосы у нее были повязаны платком по обычаю деревни, в которой она жила. Я так углубилась в разглядывание снимков, как будто не была дома целый год.

Я была дочерью виноделов, беззаботной, застенчивой деревенской девочкой, способной к наукам. Кроме того, я сильно, непоколебимо верила в Бога. Моя мать происходила из семьи виноградарей, ее предки тихо жили, упорно трудясь, выращивали и собирали оксеруа блан и пино гри.[19] Они прятали все семейные сбережения в стены сельского дома в ожидании, когда кончится война. Мой отец был иностранцем. Он иммигрировал во Францию из Восточной Европы после Первой мировой войны, женился на моей матери и принял ее фамилию. А потом взялся за ответственное дело управления виноградником.

Хотя отец никогда не учился, он обнаружил у меня способности к учебе. Как только я начала ходить, он дал мне в руки книги, в основном богословские. Когда мне исполнилось четырнадцать, он устроил меня учиться в Париж, привез на поезде на экзамены в академию, а как только я получила стипендию, отвез меня к месту учебы. Вместе мы упаковали все мое имущество в деревянный сундук, который достался ему от матери. Позже я узнала, что моя бабушка хотела учиться в той же самой академии, и поняла — моя судьба стать ангелологом была предопределена много лет назад. И теперь, когда меня послали найти мою опоздавшую подругу, я усомнилась, что захочу вернуться к жизни своей семьи. Если бы Габриэллы в квартире не было, я бы встретилась с доктором Серафиной в атенеуме одна.

Я вышла из комнаты и заметила движение за матовым стеклом большой ванной в конце прихожей. Дверь была закрыта. Конечно же, Габриэлла там. Странно, если учитывать, что в это время ей следовало присутствовать на занятиях. Ванна, по-видимому, была доверху заполнена горячей водой. Клубы пара заволокли стекло густым молочным туманом. Я услышала голос Габриэллы, но даже не подумала, что она не одна. Я подняла руку, чтобы постучать, и тут увидела золотую вспышку. За стеклом прошла огромная фигура. Я не верила своим глазам, но мне показалось, что ванную озарил мягкий свет.

Я подошла ближе, пытаясь понять, что происходит, и приоткрыла дверь. На полу была разбросана одежда — белая льняная юбка и модельная блузка из вискозы. Рядом с вещами подруги я различила скомканные брюки, поспешно брошенные в сторону. Ясно было, что Габриэлла не одна. Но я не стала отворачиваться, а, напротив, подошла еще ближе. Вглядевшись сквозь стекло, я увидела сцену, которая настолько потрясла меня, что я не могла двигаться, а только, как завороженная, с благоговейным ужасом стояла и смотрела.

В дальнем конце ванной, окутанная клубами пара, стояла Габриэлла. Ее обнимал мужчина. Его кожа была ослепительно-белой, и мне показалось — настолько меня поразило его присутствие, — что она излучает неземное сияние. Он прижимал Габриэллу к стене, словно хотел раздавить ее своим весом, но она не пыталась уклониться. Ее белые руки обвивались вокруг его тела, удерживая мужчину.

Осторожно, чтобы Габриэлла меня не заметила, я отлипла от стекла и сбежала из квартиры. Вернувшись в академию, я некоторое время бродила по залам, стараясь прийти в себя перед тем, как встретиться с Серафиной Валко. Здания академии занимали несколько кварталов и были связаны между собой узкими коридорами и подземными переходами. Это придавало академии мрачную беспорядочность, но сейчас она показалась мне странно успокаивающей, как будто повторяла мое настроение. Здание нельзя было назвать роскошным — лекционные залы были слишком маленькими, а классы почти не отапливались, — но я была увлечена занятиями и не обращала внимания на неудобства.

Проходя мимо тускло освещенных, пустынных кабинетов ученых, которые уже покинули город, я пыталась понять, почему так испугалась, увидев Габриэллу с любовником. Мужчины и так редко посещали нашу квартиру, а в этом человеке было что-то жуткое и неправильное, что я никак не могла определить. Мне не давали покоя мысли о значении поступка Габриэллы. Я размышляла о моральной дилемме. Я должна была рассказать обо всем доктору Серафине — но что именно сказать? Я не могла выдать тайну Габриэллы. Хотя Габриэлла Леви-Франш была не только моей единственной подругой, но и главной соперницей.

Но оказалось, что я зря нервничала. К тому времени, когда я вернулась в кабинет доктора Серафины, Габриэлла уже была там. Она сидела в кресле эпохи Людовика XIV, свежая и безмятежная, как будто провела утро в тенистом парке, читая Вольтера. Она была одета в ярко-зеленое крепдешиновое платье и белые шелковые чулки. От нее пахло ее любимыми духами «Шалимар». Когда она, как обычно, коротко поприветствовала меня и небрежно чмокнула в обе щеки, я с облегчением поняла, что она меня не видела.

Доктор Серафина тепло поздоровалась со мной и участливо спросила, что меня задержало. Слава доктора Серафины зиждилась не только на ее собственных успехах, но и на достижениях студентов, которым она преподавала, и я смирилась с тем, что поиски Габриэллы будут рассмотрены как опоздание по моей вине. Я не питала иллюзий по поводу своего положения в академии. В отличие от Габриэллы с ее семейными связями, от меня можно было избавиться без проблем, хотя доктор Серафина никогда открыто не говорила об этом.

В популярности Валко среди студентов не было ничего необычного. Серафина Валко была замужем за не менее блестящим ученым Рафаэлем Валко и часто читала лекции вместе с мужем. Каждую осень на их лекции помимо студентов-первокурсников приходили толпы молодых и нетерпеливых. Оба наших самых выдающихся профессора специализировались в допотопной географии — небольшой, но важной ветви ангельской археологии. Лекции Валко охватывали более широкую область, очерчивая историю ангелологии от библейских истоков до современной практики. На их лекциях прошлое оживало, становились понятными древние союзы и сражения и их роль в проблемах современного мира. Доктор Серафина и доктор Рафаэль объясняли, что прошлое — не только мифы и сказки, не просто краткое описание жизней, сокрушенных войнами, мором и неудачами, но что история живет и дышит в настоящем, открывая окно в туманный пейзаж будущего. Способность Валко делать для студентов прошлое материальным обеспечивала им популярность и высокое положение в академии.

Доктор Серафина взглянула на наручные часы.

— Пора идти, — сказала она, поправляя бумаги на столе. — Мы уже опаздываем.

Под стук ее каблуков мы быстрым шагом пошли по узким темным коридорам к атенеуму. Хотя название предполагало прекрасную библиотеку с коринфскими колоннами и высокими, полными солнца окнами, атенеум напоминал темницу. Стены из известняка и мраморные полы были едва различимы в неясных сумерках. Окон не было. Многие комнаты для занятий располагались в подобных помещениях, спрятанных в небольших домах по всему Монпарнасу. Ангелологи приобретали и оборудовали квартиры, а потом без всякой системы связывали их коридорами. Вскоре после приезда в Париж я узнала, что наша безопасность зависела от сохранности укрытий. Запутанность гарантировала, что мы сможем продолжать работу без помех. Но нашему спокойствию угрожала неминуемая война. Многие ученые уже покинули город.

Однако, несмотря на суровую обстановку, атенеум послужил мне на первом году обучения большим утешением. Там было огромное собрание книг, многие десятилетиями не снимали с полок. Доктор Серафина показала мне библиотеку год назад, заметив, что нашей коллекции может позавидовать даже Ватикан. Там были тексты, относящиеся ко времени первых лет после Потопа. Я никогда раньше не изучала такие древние источники, поскольку они были заперты в хранилище, чтобы студенты не могли взять их без спросу. Часто я приходила сюда среди ночи, зажигала небольшую масляную лампу и садилась в укромном уголке. Рядом лежала стопка книг, а вокруг витал сладкий пыльный запах старой бумаги. Я проводила ночи напролет за книгами вовсе не из амбициозности, хотя тот, кто нашел бы меня в библиотеке на рассвете, подумал бы именно так. Постоянное чтение служило мне мостом в новую жизнь. Я ощущала, что не одинока в своей работе, что я одна из множества ученых, которые изучали те же самые тексты за много веков до моего рождения. К моим услугам в атенеуме была вся мировая культура.

Поэтому мне было так больно видеть библиотечные помещения в полной разрухе. Команда ассистентов паковала книги. Это делалось систематизированно, чтобы впоследствии обширное и ценное собрание было легче разобрать по темам, но мне казалось, что атенеум погрузился в хаос. Стопки книг возвышались на библиотечных столах, по всей комнате были расставлены большие деревянные ящики, доверху заполненные книгами. Еще пару месяцев назад студенты тихо сидели за столами и готовились к экзаменам, так же как и поколения студентов до них. Теперь же меня пронзило чувство, что все ушло безвозвратно. Что останется, когда книги увезут и спрячут? Я отвела глаза, не в силах смотреть, как уничтожают мое прибежище.

На самом деле предстоящая эвакуация ни для кого не была сюрпризом. Немцы подходили все ближе, оставаться здесь опасно. Я знала, что мы вскоре покинем классы и продолжим занятия небольшими скрытыми группами за городом. За несколько прошедших недель большинство лекций отменили. «Толкование сотворения мира» и «Физиология ангелов», два моих любимых курса, были приостановлены на неопределенное время. Только Валко продолжали читать лекции, но мы знали, что и это скоро кончится. Но до той минуты, когда я увидела опустевший атенеум, я до конца не ощущала реальной опасности вторжения.

Доктор Серафина выглядела взволнованной. Она поспешно провела нас в подсобное помещение библиотеки. Ее настроение отражало мое собственное — я никак не могла успокоиться после того, чему стала свидетельницей утром. Я украдкой посматривала на Габриэллу, как будто ее поступок мог изменить ее внешность, но она была хладнокровна, как обычно. Доктор Серафина помолчала, заправила за ухо выбившуюся прядку и одернула платье. Что-то ее тревожило. Сначала мне показалось, что ее расстроило мое опоздание, потому что ей придется начать лекцию позже. Когда мы прошли в дальний конец атенеума, там полным ходом шло какое-то собрание, и я поняла, что именно беспокоило Серафину.

Несколько уважаемых ангелологов яростно спорили за столом. Я знала членов совета — многие в прошлом году посещали лекции, — но ни разу не видела, чтобы они собирались все вместе. В совет входили люди, занимающие государственные посты по всей Европе, — политические деятели, дипломаты и руководители общественных движений, влияние которых распространялось далеко за пределами академии. Это были ученые, книги которых заполняли полки атенеума, ученые, чьи исследования физических свойств и химического состава тел ангелов осовременили нашу дисциплину. Монахиня в тяжелой черной одежде из саржи — ангелолог, ведущая как теологические, так и научные исследования, сидела около пожилого дяди Габриэллы, доктора Леви-Франша. Он специализировался в искусстве вызывать ангелов — области опасной и увлекательной, которую я стремилась изучать. Все величайшие ангелологи современности сидели вокруг большого стола и смотрели, как доктор Серафина вводит нас в комнату.

Она жестом показала, чтобы мы сели подальше от членов совета. Теряясь в догадках о причине такого необычного собрания, я с трудом удерживалась, чтобы не разглядывать знаменитых ангелологов. Вместо этого я постаралась сосредоточиться на больших картах Европы, развешанных на стене. Красными точками были отмечены крупные города — Париж, Лондон, Берлин, Рим; Но меня очень заинтересовало то, что были выделены и ничем не примечательные города на границе Греции и Болгарии, образуя красную линию между Софией и Афинами. Где-то там родился мой отец.

Доктор Рафаэль встал возле карт. Это был серьезный мужчина, один из немногих членов совета, не имеющих отношения к церкви, преподаватель академии. Доктор Серафина как-то сказала, что доктор Рафаэль одновременно администратор и ученый, совсем как Роджер Бэкон, английский ангелолог тринадцатого века, который преподавал Аристотеля в Оксфорде и богословие францисканцев в Париже. В характере Бэкона сочетались строгость ума и духовное смирение, что очень ценилось в обществе, и я считала доктора Рафаэля его преемником. Когда доктор Серафина села за стол, доктор Рафаэль продолжил с того места, где закончил.

— Как я говорил, — сказал доктор Рафаэль, указывая на полупустые полки и ассистентов, которые оборачивали и упаковывали книги в ящики, расставленные по всему атенеуму, — у нас мало времени. Скоро все наши ресурсы будут собраны и отправлены в деревни, где будут в безопасности. Это единственный способ — так мы защищаем себя от непредвиденных обстоятельств, которые могут возникнуть в будущем. Но переезжать приходится в самое неподходящее время. Нашу работу нельзя отложить на потом, когда кончится война. Мы обязательно должны принять решение сейчас.

Серьезным голосом он продолжал:

— Я не верю, что мы не сможем защититься. Все указывает на то, что мы готовы к любым предстоящим сражениям. Но нам следует подготовиться к худшему. Если мы промедлим, то окажемся в окружении.

— Взгляните на карту, профессор, — сказал член совета по имени Владимир, молодой ученый, приехавший в Париж из секретной Академии ангелологии в Ленинграде.

Я знала только, как его зовут. Он был веселый и красивый, со светло-голубыми глазами и гибким телом. Спокойный и уверенный, он выглядел старше своих лет, хотя ему было не больше девятнадцати.

— Похоже, мы уже окружены, — сказал он.

— Есть известное различие между интригами держав Оси и наших врагов, — сказал доктор Леви-Франш. — Земные опасности ничто по сравнению с опасностями, исходящими от наших духовных врагов.

— Мы должны быть готовы бросить вызов и тем и другим, — ответил Владимир.

— Верно, — подтвердила доктор Серафина. — А для этого необходимо утроить наши усилия, чтобы найти и уничтожить лиру.

Заявление доктора Серафины было встречено молчанием. Члены совета не знали, что ответить на такое смелое утверждение.

— Вы знаете, что я думаю об этом, — сказал доктор Рафаэль. — Остается лишь надеяться на успех команды, которую мы пошлем в горы.

Монахиня обвела взглядом членов совета.

— Область, которую предлагает исследовать доктор Рафаэль, слишком велика, поэтому без точных координат не обойтись, — сказала она. — Перед экспедицией необходимо нанести на карту точное местоположение ущелья.

— При достаточном количестве средств, — сказала доктор Серафина, — возможно все. Наша американская благотворительница оказала щедрую помощь.

— И оборудование из родового имения Кюри будет именно таким, каким нужно, — добавил доктор Рафаэль.

— Давайте рассмотрим факты, — предложил доктор Леви-Франш, скептически относящийся к проекту. — Насколько велика область, о которой идет речь?

— Фракия была частью Восточной Римской империи, позднее ее называли Византией. Сейчас на этой территории находятся Турция, Греция и Болгария, — пояснил доктор Рафаэль. — В десятом веке во Фракии произошли большие территориальные изменения, но благодаря отчету преподобного Клематиса о его экспедиции мы можем несколько сузить область поиска. Известно, что Клематис родился в городе Смолян в сердце горной цепи Родопы, в Болгарии. Клематис писал, что во время экспедиции проезжал по земле, где родился. Таким образом, можно ограничиться северной Фракией.

— Это, как правильно заметила коллега, огромная область, — сказал доктор Леви-Франш. — Вы считаете, что мы можем исследовать ее, не будучи обнаруженными? Даже имея неограниченные средства и тысячу агентов, мы будем годами, если не десятилетиями, лишь царапать поверхность, уже не говоря о том, чтобы проникнуть внутрь. У нас недостаточно денег и рабочих.

— В добровольцах для миссии недостатка не будет, — заверил Владимир.

— Важно помнить, — сказала доктор Серафина, — что опасность войны не только в том, что могут быть уничтожены тексты и само здание академии. Мы можем потерять гораздо больше, если будут обнародованы подробности о пещере и скрытом в ней сокровище.

— Возможно, — согласилась монахиня. — Но наши враги не спускают глаз с гор.

— Это правда, — подтвердил Владимир. — И именно поэтому нам следует взяться за дело не откладывая.

— Но почему именно сейчас? — возразил доктор Леви-Франш, понижая голос. — Мы разыскали и спрятали кое-какие божественные инструменты, пока не минет опасность. Отчего бы нам не дождаться конца войны?

— Нацисты разместили свои группы по всей области, — пояснила доктор Серафина. — Они обожают древние артефакты, особенно те, которые имеют мифологическое значение для их режима, а нефилимы обязательно воспользуются возможностью заполучить в свои руки такой действенный инструмент.

— Силы лиры печально известны, — сказал Владимир. — Из всех божественных инструментов это единственный, использование которого может привести к бедствиям. Возможно, его разрушительная сила ужаснее всего, что могут сделать нацисты. Но с другой стороны, инструмент слишком ценен, чтобы его потерять. Вам, как и мне, известно, что нефилимы всегда жаждали обладать лирой.

— Но ведь очевидно, — встревожился доктор Леви-Франш, — что нефилимы будут следовать за нами при любой попытке найти лиру. Если же нам повезет и лиру удастся обнаружить, никто не знает, что случится с тем, кто станет ее обладателем. Это опасно. А еще хуже, если ее у нас отнимут. Любая наша попытка может помочь нашим врагам. И тогда на нас ляжет ответственность за ужасы, которые вызовет музыка лиры.

— Возможно, — сказала монахиня, поерзав на стуле, — она не столь могущественна, как вы думаете. Никто никогда ее не видел. Об ужасе, который она вызывает, говорится только в языческих мифах. Может быть, зло, которое причиняет лира, всего лишь легенда.

Пока ангелологи обдумывали услышанное, доктор Рафаэль сказал:

— Таким образом, мы столкнулись с выбором — действовать или бездействовать.

— Опрометчивое действие хуже мудрой сдержанности, — проговорил доктор Леви-Франш.

Мне никак не мог понравиться столь высокопарный и самоуверенный ответ, вовсе не похожий на серьезные попытки моих профессоров убеждать и доказывать.

— В нашем случае, — ответил доктор Рафаэль, все больше возбуждаясь, — гораздо более опрометчиво бездействовать. Наша пассивность будет иметь ужасные последствия.

— Именно поэтому надо действовать сейчас, — сказал Владимир. — Только мы можем найти и защитить лиру.

— Если мне будет позволено перебить вас, — мягко сказала доктор Серафина, — я бы хотела сделать предложение.

Подойдя к нам с Габриэллой, доктор Серафина продолжила:

— Многие из вас уже знакомы с ними, а остальным я бы хотела представить наших самых талантливых молодых ангелологов. Габриэлла и Селестин работали со мной, они каталогизировали тексты и расшифровывали примечания. Я считаю их работу очень полезной. Внимание, с каким они отнеслись к мельчайшим частям нашей коллекции, и информация, которую они тщательно извлекли из исторических бумаг, подали доктору Рафаэлю и мне идею о том, как действовать при таком важном стечении обстоятельств.

— Многим из вас известно, — сказал доктор Рафаэль, — что в дополнение к нашим обязанностям в академии мы с доктором Серафиной работали в частных проектах, в том числе пытались с большей точностью определить местоположение пещеры. Мы собрали множество дополнительных сведений и научных данных, на которые раньше не обращали внимания.

Я взглянула на Габриэллу, надеясь найти в ней поддержку, но она отвернулась, надменная, как всегда. Доктор Серафина никогда не говорила со мной ни о лире, ни о том, что ее надо спасти от врагов, а Габриэлла, похоже, все это знала. Я немедленно начала мучиться ревностью.

— Когда мы поняли, что грядущая война может уничтожить нашу работу, — сказала доктор Серафина, — мы решили удостовериться, что наши бумаги будут в целости и сохранности независимо от того, что случится. Поэтому мы попросили Габриэллу и Селестин помочь нам в сортировке и сохранении документов об исследовании. Они начали несколько месяцев назад. Сбор фактов — тяжелая черная работа, но они выказали мастерство и решимость закончить проект до переезда. Их успехи взволновали нас. Они терпеливо отнеслись к тому, что для нас простая конторская работа, и их усердие привело к превосходным результатам. Данные были невероятно полезны, мы просмотрели огромное количество информации, скрытой многие десятилетия.

Доктор Серафина подошла к картам и, вынув из кармана пиджака ручку, очертила над Родопскими горами треугольник.

— Нам известно, что участок, который мы ищем, расположен в пределах этих границ. Мы знаем, что его предварительно исследовали, было много попыток научно описать геологию и пейзаж, окружающий ущелье. Наши ученые скрупулезно проделали свою работу, но наши организационные методы были, думаю, небезупречны. Пока у нас нет точных координат, но я полагаю, если мы внимательно изучим все тексты, имеющиеся в нашем распоряжении, включая счета, которые еще не исследовались для этой цели, мы прольем новый свет на его местоположение.

— И вы верите, — спросила монахиня, — что с помощью этого метода можно определить координаты пещеры?

— Мы предлагаем следующее, — взял слово доктор Рафаэль. — Если получится сузить район поиска до радиуса в сто километров, нам нужно будет получить одобрение на вторую экспедицию.

— Если мы не сможем сузить район поиска, — подхватила доктор Серафина, — то самым тщательным образом скроем всю информацию, уедем в изгнание, как запланировано, и будем молиться, чтобы наши карты не попали в руки врагов.

Я с изумлением увидела, с какой готовностью члены совета одобрили план после стольких жарких споров. Наверное, доктор Серафина знала, что успехи Габриэллы были картой, на которую она могла поставить, чтобы получить одобрение доктора Леви-Франша. Так или иначе, это сработало. Хотя я мало что понимала в свойствах сокровища, которое мы искали, мои амбиции были удовлетворены. Я была вне себя от радости. Мы с Габриэллой оказались в эпицентре поиска четой Валко пещеры падших ангелов.

На следующее утро я пришла в кабинет доктора Серафины на час раньше, хотя мы договорились встретиться в девять. Я ужасно плохо спала прошлой ночью, потому что в соседней комнате из угла в угол ходила Габриэлла, открывала окно, курила, включала свою любимую запись Дебюсси «Двенадцать этюдов». Я подумала, что ее тайные отношения не дают ей спать, как не давали мне, хотя, по правде говоря, чувства Габриэллы оставались для меня загадкой. Я знала ее лучше, чем кого-либо еще в Париже, и все же я не знала ее совсем.

Я была настолько ошарашена событиями того дня, что даже не подумала о важности роли, которую Валко предназначили нам в поисках пещеры. Воспоминания о том, как Габриэлла обнимала незнакомца, заставили меня с большой осмотрительностью относиться к подруге. В результате я поднялась с постели еще до восхода солнца, собрала книги и отправилась в атенеум, чтобы провести несколько рассветных часов в своем излюбленном уголке.

Оказавшись в одиночестве среди книг, я предалась размышлениям о встрече членов совета накануне. Мне было трудно поверить, что такую важную экспедицию можно осуществить, не зная точного местоположения ущелья. Не было карты — главного элемента миссии. Даже самому недалекому студенту-первокурснику известно, что экспедицию нельзя считать успешной без полных картографических данных. Не имея точного географического местоположения цели поездки, ученые никак не могли повторить миссию. Короче говоря, без карты ничего не получится.

Я бы не обратила особого внимания на отсутствие карты, если бы не годы, проведенные с Валко. Обычно они с одержимостью изучали картографию и геологические формации. Совсем как физики полагаются на повторяемость опыта, чтобы проверить эксперимент, Валко старались со всей точностью воспроизвести прошлые экспедиции. Обсуждения минералов и горных пород, вулканизма и осадкообразования, разновидностей почвы и карстового рельефа не оставляли сомнений в научности их методов. Ошибки быть не могло. Если карта найдется, доктор Рафаэль ее не упустит. Он восстановит поездку шаг за шагом, скалу за скалой.

Когда солнце взошло, я негромко постучалась в дверь доктора Серафины и, услышав ее голос, вошла. К моему удивлению, рядом с преподавателем на диване, обитом ярко-красным шелком, сидела Габриэлла. Перед ними стоял кофейный сервиз. Беспокойной, тревожащейся Габриэллы больше не было. Передо мной сидела Габриэлла-аристократка, надушенная и напудренная, безукоризненно одетая, с аккуратно причесанными блестящими черными волосами. Она снова победила меня. Безуспешно пытаясь скрыть испуг, я столбом стояла в дверном проеме.

— Что с вами, Селестин? — спросила доктор Серафина с легким раздражением в голосе. — Входите и присоединяйтесь к нам.

Кабинет Серафины — одна из самых прекрасных комнат в академии. Он расположен на верхнем этаже здания в стиле Хаусман, оттуда открывается великолепный вид на площадь с фонтаном и вечно кружащимися голубями.

Утреннее солнце освещало стену с французскими окнами. Одно окно было открыто, и в кабинет вливался свежий утренний воздух, наполняя комнату запахами земли и воды, как будто всю ночь шел дождь и оставил после себя лужи и размокшие газоны. Сама комната была большой и изящной, с встроенными книжными полками, рифлеными лепными украшениями и секретером с мраморным верхом. Этот кабинет скорее должен был бы располагаться на Рив Друат, а не на Рив Гош.[20] Кабинет доктора Рафаэля, пыльный, прокуренный, заваленный книгами, больше подходил академии. Доктора Рафаэля часто можно было найти в залитом солнцем, чисто убранном кабинете его жены, где они обсуждали наиболее удачные части лекции или, как Габриэлла сегодня утром, пили кофе из чашек севрского фарфора.

Я очень сильно расстроилась из-за того, что Габриэлла раньше меня оказалась в кабинете Серафины. Габриэлла могла воспользоваться возможностью поговорить с доктором Серафиной о нашей работе, чтобы лишить меня преимущества. Результат наших усилий мог изменить наше положение в академии. Если Валко были довольны, то нашлось бы одно место в экспедиционной группе. И занять его могла только одна из нас.

Нам дали работу по способностям, а способности у нас были такими же разными, как и внешность. Меня интересовали технические детали курсовой — физиология ангельских тел, соотношение материи к духу в созданных существах и математическая безупречность ранней систематики. Габриэллу же больше привлекали художественные элементы ангелологии. Она любила читать великие эпические истории сражений между ангелологами и нефилимами; она вглядывалась в религиозные картины и находила в них символику, которой я не замечала; она настолько тщательно разбирала древние тексты, что можно было подумать, будто и впрямь единственное слово имеет власть изменить будущее. Она верила в прогресс добра и в первый год исследований заставила меня тоже поверить, что такой прогресс возможен. Поэтому доктор Серафина назначила Габриэллу работать с мифологическими текстами, а моей задачей была систематизация — сортировка эмпирических данных о предыдущих попытках найти ущелье, отбор геологической информации по различным эпохам и сопоставление устаревших карт.

Судя по удовлетворенному выражению лица Габриэллы, она уже сказала все, что хотела. Посреди кабинета выстроились деревянные ящики, их острые края впивались в красно-золотой восточный ковер. Ящики были набиты блокнотами с результатами наблюдений и не связанными в пачки бумагами, словно их упаковывали в большой спешке.

Мое удивление от присутствия Габриэллы, не говоря уже о любопытстве по поводу ящиков с блокнотами, не осталось незамеченным. Доктор Серафина махнула мне, прося закрыть дверь и присоединиться к ним.

— Входите, Селестин, — повторила она и указала на диван рядом с книжными полками. — Я вас заждалась.

Словно подтверждая слова доктора Серафины, старинные напольные часы в дальнем углу кабинета пробили восемь. Я пришла на час раньше.

— Я думала, мы начинаем в девять, — проговорила я.

— Габриэлла хотела получить преимущество, — сказала доктор Серафина. — Мы просматривали некоторые новые материалы, которые вы будете вносить в каталог. В этих коробках бумаги Рафаэля. Он принес их вчера вечером из своего кабинета.

Подойдя к столу, доктор Серафина взяла ключ и отперла сервант. На полках лежали блокноты, каждая полка тщательно пронумерована и систематизирована.

— А это — мои бумаги. Я отсортировала их по предмету и дате. То, что относится к годам моего обучения, лежит на нижних полках, а недавние записи, в основном цитаты и наброски статей, — наверху. Я много лет не вносила в каталог свою работу. Главным образом из соображений секретности, но, что гораздо более важно, я ждала подходящих помощников. Вы обе — талантливые студентки, знакомые с основными областями ангелологии — телеологией,[21] трансцендентными частотами, теорией морфистической ангелологии, систематикой. Вы изучали это на начальном уровне и узнали кое-что о нашей области — допотопной геологии. Вы трудолюбивы и дотошны, умны и по-разному талантливы, но не специализируетесь в чем-то одном. Я надеюсь, вы посмотрите на задание свежим взглядом. Если в ящиках есть что-нибудь, что мы пропустили, я знаю — вы, девочки, найдете это. Я хочу настоятельно попросить, чтобы вы посещали мои лекции. Я знаю, что вы прослушали мой вводный курс в прошлом году, но предмет обсуждения имеет особое значение для нашей задачи.

Пробежав пальцами по ряду журналов, она достала несколько и положила на столик между нами. Хотя первым моим желанием было схватить журнал, я ждала, предоставив это право Габриэлле. Я не хотела показать своего волнения.

— Можете начать с них, — сказала Серафина, присаживаясь на диван. — Думаю, вы увидите, что бумаги Рафаэля будет сложно привести в порядок.

— Их так много, — сказала я.

Меня потрясло количество бумаг, которые надо изучить, я не понимала, как задокументировать такую массу информации.

— Я дала Габриэлле точные инструкции по нашей методологии для того, чтобы внести бумаги в каталог, — успокоила Серафина. — Она передаст эти инструкции вам. Есть только одно распоряжение, которое я повторю: помните, что эти блокноты имеют исключительную ценность. Это большая часть нашего нового исследования. Хотя мы разрешили опубликовать некоторые фрагменты, ни один не был скопирован полностью. Я прошу, чтобы вы особо позаботились о том, чтобы сохранить блокноты, особенно тексты, касающиеся экспедиции. Эти бумаги нельзя выносить из кабинета. Но пока вы работаете с материалом, можете читать все, что пожелаете. Я думаю, вы узнаете много нового, хотя бумаги и в беспорядке. Надеюсь, что эта работа поможет вам понять историю нашей борьбы, а если повезет, вы обнаружите то, что мы ищем.

Она взяла кожаный блокнот и протянула мне.

— Это мои записи, сделанные в студенческие годы, — сказала она. — Здесь конспекты лекций, кое-какие гипотезы об ангелологии и ее историческом развитии. Я давно не заглядывала в них, поэтому не могу точно сказать, что там. Я была целеустремленной студенткой и, как и вы, Селестин, проводила многие часы в атенеуме. Разумеется, мне следовало как-то упорядочить такое большое количество информации об истории ангелологии. Боюсь, что наряду с рациональным зерном здесь есть и довольно наивные теории.

Я изо всех сил пыталась представить себе доктора Серафину студенткой, изучающей те же предметы, что и мы. Было трудно вообразить, что она когда-то была наивной.

— Записи более поздних лет могут быть интереснее, — пояснила доктор Серафина. — Я переписала материал этого журнала в — как это сказать? — тезисном варианте. Цель, к которой стремились наши ученые и агенты, — доказать, что ангелология исключительно функциональна. Мы используем свою науку как определенный инструмент. В нашем случае историческое исследование помогает бороться с нефилимами. Я привыкла все проверять на практике. Я плохо понимаю абстракции, поэтому я использовала комментарии, чтобы сделать ангелологические теории вещественными. Это похоже на то, как я определяю порядок, в каком читать лекции. Комментарии используются во многих аспектах богословия — аллегории и тому подобное, — но применительно к ангелологии церковь сторонилась такого подхода. Как вы, наверное, знаете, Отцы Церкви часто использовали иерархические системы как хороший аргумент. Они полагали, что поскольку Бог создал иерархию ангелов, то Он сделал иерархию и на земле. Объяснив одно, поймешь и другое. Например, как у серафимов уровень интеллекта выше, чем у херувимов, так и архиепископ Парижа выше фермера. Вы видите, как это может действовать: Бог создал иерархии, и каждый должен оставаться на месте, назначенном Богом. И платить по счетам, разумеется. Церковные иерархии ангелов укрепили социальные и политические структуры. Они предложили объяснение Вселенной, космологию, которая упорядочивает кажущуюся хаотической жизнь обычных людей. Ангелологи, конечно, не пошли по этому пути. Мы наблюдаем другую структуру, которая допускает интеллектуальную свободу и вознаграждение по заслугам. Наша система уникальна.

— Как такая система могла сохраниться? — спросила Габриэлла. — Ведь церковь не позволила бы этого.

Пораженная дерзким вопросом Габриэллы, я опустила взгляд. Я бы никогда не смогла задать вопрос о церкви так напрямую. Возможно, вера в правильность церковных устоев повредила мне.

— Думаю, этот вопрос уже задавали много раз, — ответила доктор Серафина. — Отцы-основатели ангелологии определили границы нашей работы на большой встрече ангелологов в десятом веке. Об этой встрече есть замечательный отчет очевидца.

Доктор Серафина вернулась к серванту и взяла оттуда книгу. Переворачивая страницы, она сказала:

— Предлагаю вам прочесть это, когда появится возможность, но не сейчас, потому что сегодня утром у вас работы выше головы.

Серафина положила книгу на стол.

— Когда вы начнете читать историю нашей группы, то увидите, что там больше ангелологии, чем исследований и споров. Наша работа выросла из мудрых решений группы серьезных, праведных людей. Первая ангелологическая экспедиция, самая первая попытка ангелологов обнаружить тюрьму ангелов, состоялась после того, как преподобные отцы по приглашению братьев-фракийцев создали Созопольский совет. На этой встрече учредили нашу дисциплину. Как свидетельствует преподобный отец Богомил, один из величайших отцов-основателей, совет имел огромный успех. Тогда не только определили стандарты нашей работы, но и примирили передовых религиозных мыслителей того времени. С самого Ницейского совета не было такого большого собрания представителей церкви. Священники, дьяконы, алтарники, раввины и манихейские святые мужи жарко спорили о догмах в главном зале. Но тайное собрание проводилось в другом месте. Старый римский священник по имени Клематис, епископ фракийского происхождения, созвал группу сочувствующих ему отцов, которые разделяли его страстное желание найти пещеру ангелов-наблюдателей. Собственно говоря, он развил теорию о местоположении пещеры, установив, что, как и остатки Ноева ковчега, ее следует искать вблизи побережья Черного моря. В конце концов Клематис пошел в горы, чтобы проверить эту теорию. Мы с доктором Рафаэлем считаем, что Клематис составил карту, хотя доказательств у нас нет.

— Но как можно быть настолько уверенными, что там что-нибудь есть? — спросила Габриэлла. — Какими фактами мы располагаем? А что, если никакой пещеры нет и это только легенда?

— Это должно основываться на правде, — сказала я, чувствуя, что Габриэлле не терпелось бросить вызов преподавателю.

— Клематис нашел пещеру, — объяснила доктор Серафина. — Преподобный отец и его люди — единственные, кто знал истинное местоположение ущелья, единственные, кто туда спустился, и единственные люди за многие тысячи лет, кто видел непокорных ангелов. Клематис погиб, но, к счастью, успел продиктовать краткое изложение экспедиции, прежде чем умер. Мы с доктором Рафаэлем использовали этот текст, когда начинали поиски.

— Разумеется, в тексте указано местонахождение пещеры, — сказала я.

Мне не терпелось узнать подробности экспедиции Клематиса.

— Да, в отчете Клематиса имеется упоминание о ее местонахождении, — ответила доктор Серафина.

Она взяла лист бумаги и авторучку, написала кириллицей несколько букв и показала их нам:

— Название, приведенное в отчете Клематиса, — Гяурското Бёрло, на древнеболгарском означает «тюрьма неверных», или, менее точно, «убежище неверных». Христиане той эпохи называли ангелов-наблюдателей непокорными или неверными. Область вокруг Родопских гор начиная с четырнадцатого века занимали турки, пока русские в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году не помогли болгарам прогнать их, и это усложняет современные поиски — мусульмане говорили о болгарских христианах как о неверных, придавая другое значение первоначальному названию пещеры. Мы много раз ездили в Грецию и Болгарию в двадцатые годы, но, к нашему большому разочарованию, не нашли пещеры с подобным названием. Когда мы задавали вопросы, сельчане либо связывали название с турками, либо говорили, что никогда не слышали о пещере. Даже спустя годы картографических поисков мы не смогли найти это название ни на одной карте этой местности. Из-за небрежности или намеренно, но пещеры на бумаге не существует.

— Думаю, наиболее правильным будет принять тот факт, — сказала Габриэлла, — что Клематис допустил ошибку и такой пещеры нет.

— Вы ошибаетесь, — возразила доктор Серафина, и быстрота ее ответа показала, насколько ее интересует эта тема. — Тюрьма непокорных ангелов существует. Я посвятила этому всю свою карьеру.

— В таком случае должен быть способ найти ее, — произнесла я, впервые осознав, как сильно хотят Валко разгадать эту загадку. — Нам надо изучить отчет Клематиса.

— Это, — сказала Серафина, снова направляясь к серванту, — вы сделаете потом, когда выполните задание, которое я вам дала.

Я открыла лежащий передо мной том, чтобы поскорее узнать, что скрывается под его обложкой. Меня вполне устраивало, что мои идеи совпадали с направлением работы доктора Серафины, а Габриэлла, которой Валко всегда восхищались, спорила с преподавателем. Но меня встревожило, что Габриэллу совершенно не тронуло неодобрение доктора Серафины. Казалось, ее мысли заняты чем-то другим. Было ясно, что Габриэлла не думала о конкуренции, как я. У нее не было потребности в самутверждении.

Видя, что мне не терпится начать, доктор Серафина встала.

— Оставляю вас работать, — сказала она. — Может быть, вы увидите в этих бумагах что-нибудь, что ускользнуло от моего внимания. Наши тексты либо откроют свою тайну, либо ничего не скажут. Все зависит от вашей внимательности и восприимчивости. Разум и душа созревают своим путем и в своем темпе. Красивую музыку слышат не все, у кого есть уши.

С самых первых студенческих дней у меня появилась привычка приходить на лекции Валко пораньше, чтобы занять место среди множества студентов. Несмотря на то что мы с Габриэллой прослушали этот курс в прошлом году, мы продолжали приходить каждую неделю. Меня привлекали страсть и увлеченность, с которой Валко читали свои лекции, и ощущение сплоченности, а Габриэлла, похоже, упивалась своим статусом второкурсницы из известной семьи. Младшие студенты не сводили с нее глаз, словно оценивали ее реакцию на утверждения Валко. Занятия проводились в маленькой часовне из известняка, построенной на фундаменте римского храма. Ее толстые прочные стены будто росли прямо из карьера. Потолок часовни был сделан из растрескавшегося кирпича. Его поддерживали деревянные балки, настолько хрупкие на вид, что когда снаружи грохотали автомобили, казалось, от шума здание может рухнуть прямо на нас.

Мы с Габриэллой уселись в дальнем углу часовни. Доктор Серафина разложила бумаги и начала лекцию.

— Сегодняшняя наша тема большинству из вас так или иначе знакома. Как и рассказ об основании нашей дисциплины, она занимает ключевое положение в истории, а ее поэтическая красота неоспорима. Мы начнем с лет перед Великим потопом, когда Небеса послали двести ангелов, называемых наблюдателями, чтобы проконтролировать действия своих творений. Главного наблюдателя, согласно свидетельствам, звали Семъязаз. Семъязаз был красивым и представительным, с настоящей ангельской осанкой. Его белоснежная кожа, светлые глаза и золотые волосы являли собой идеал небесной красоты. Проведя двести ангелов сквозь небесный свод, Семъязаз остановился отдохнуть в материальном мире. Среди его спутников были Араклба, Рамеэль, Тамлэль, Рамлэль, Данэль, Эзекеэль, Баракийал, Азазел, Армарос, Батарэль, Ананэль, Закиэль, Самсапеэль, Сатарэль, Турэль, Йомйаэль, Кокабэль, Аракиэль, Шамсиэль и Сариэль.

Ангелы невидимо следовали за детьми Адама и Евы, скрывались в горах, искали убежища там, где люди не нашли бы их. Они шли от местности к местности вслед за передвижениями людей. Так они открыли множество цивилизаций вдоль Ганга, Нила, Иордана и Амазонки. Они жили, не обнаруживая себя, и послушно наблюдали за человеческой деятельностью.

Однажды днем, в эру Иареда, когда наблюдатели остановились на горе Хермон, Семъязаз увидел, что в озере купается женщина, ее каштановые волосы окутывали тело. Он позвал наблюдателей к краю горы, и величественные существа стали вместе рассматривать женщину. Согласно многочисленным, относящимся к доктрине источникам, именно тогда Семъязаз предложил наблюдателям выбрать жен из дочерей человеческих.

Проговорив это, Семъязаз забеспокоился. Он видел падение восставших ангелов и понимал, что их тоже накажут. Тогда он сказал: «Дочери человеческие должны быть наши. Но если вы не последуете за мной, то я один буду нести наказание за этот великий грех».

Наблюдатели договорились с Семъязазом и поклялись нести наказание вместе со своим предводителем. Они знали, что браки им запрещены и что их договор нарушает все законы на небе и на земле. Но несмотря на это, наблюдатели спустились с горы Хермон и предстали перед земными женщинами. Женщины взяли этих странных существ в мужья и вскоре забеременели. Спустя некоторое время у них родились дети. Их назвали нефилимами.

Наблюдатели смотрели, как растут их дети. Они видели, что они отличаются и от своих матерей, и от ангелов. Взрослые дочери были выше и изящнее земных женщин; они обладали интуицией, сверхъестественными способностями и физической красотой ангелов. Выросшие мальчики были выше и сильнее обычных мужчин; они мыслили проницательно и применяли духовное знание. В качестве подарка наблюдатели собрали своих сыновей и научили их военному искусству. Они научили мальчиков тайнам огня — как его разжечь и поддерживать, как использовать его для приготовления пищи и добывания энергии. Это было таким драгоценным даром, что наблюдатели вошли в мифы и легенды, среди которых наиболее известна история Прометея. Наблюдатели научили своих сыновей металлургии — искусству, которым владели ангелы, но которое держалось в тайне от людей. Наблюдатели показали, как отливать из драгоценных металлов браслеты, кольца и ожерелья. Они извлекли из земли золото и драгоценные камни, обработали их, сделали украшения и назначили им цену. Нефилимы хранили богатство, копили золото и зерно. Наблюдатели показали дочерям, как окрашивать ткани и как красить веки блестящими минералами, растертыми в порошок. Они украсили своих дочерей, вызвав зависть у земных женщин.

Наблюдатели научили детей создавать инструменты, которые сделают их сильнее людей, научили плавить металл и ковать мечи, ножи, щиты, нагрудники и наконечники стрел. Понимая силу, которую дали им эти инструменты, нефилимы устроили тайники великолепного острого оружия. Они охотились и запасали мясо. Они защищали свое имущество.

Были и другие дары, которые наблюдатели преподнесли своим детям. Они открыли женам и дочерям тайны еще более сокровенные, чем добывание огня или обработка металлов. Они отделили женщин от мужчин, забрали их из города и отвели далеко в горы, где научили заклинаниям, научили использовать лекарственные травы и корни. Они передали им секреты магии, научили системе символов для записи заклинаний. Женщины, которые до сих пор находились во власти мужской силы, стали могущественными и опасными.

Наблюдатели открывали женам и дочерям все больше небесных тайн.

Баракийал научил астрологии.

Кокабэль научил их читать предсказания по созвездиям.

Эзекеэль научил разбираться в облаках.

Аракиэль обучил знамениям Земли.

Шамсиэль нанес на карту ход Солнца.

Сариэль нанес на карту движение Луны.

Армарос научил освобождению от магических чар.

Получив эти дары, нефилимы образовали клан, вооружились и завладели землей и природными богатствами. Они усовершенствовали военное искусство. Их власть над человечеством становилась все сильнее. Они заявили свои права на царство. Они взяли рабов и создали армии. Они разделили свои царства, а людей сделали солдатами, торговцами и рабочими и заставили служить им. Обладающие вечными тайнами и жаждой власти, нефилимы возвысились над человечеством.

Когда нефилимы стали управлять миром, а люди начали гибнуть, человечество воззвало к Небесам о помощи. Михаил, Уриэль, Рафаил и Гавриил — архангелы, которые следили за наблюдателями с момента их попадания на землю, тоже видели развитие нефилимов.

По приказу архангелы выступили против наблюдателей, окружив их огненным кольцом. Они усмирили своих братьев. Побежденных наблюдателей сковали тяжелыми цепями и отвели в дальнюю безлюдную пещеру высоко в горах. На краю пропасти наблюдателям приказали спуститься. Они рухнули в щель в земной коре, падая все глубже и глубже, пока не достигли дна, оказавшись в беспроглядно темной тюрьме. Из глубин они взывали о воздухе, свете и потерянной свободе. Лишенные неба и земли, в ожидании дня освобождения они молились о Божьем прощении. Они звали своих детей, чтобы те спасли их. Бог не внял их просьбам. Нефилимы не пришли.

Архангел Гавриил, добрый вестник, не мог вынести мучений наблюдателей. Поддавшись жалости, он бросил павшим братьям свою лиру, чтобы музыка уменьшила их страдания. Как только инструмент упал, Гавриил понял свою ошибку — музыка лиры была чарующей и обладала большой силой. Наблюдатели могли воспользоваться ею к своей выгоде.

Долгое время гранитную тюрьму наблюдателей называли подземным миром, землей мертвых, куда спускались герои, чтобы найти вечную жизнь и мудрость. Тартар, Гадес, Курнугия, Аннвн, ад — легенды множились, пока наблюдатели, заточенные в яму, взывали об освобождении. До сегодняшнего дня они стенают глубоко под землей и жаждут спасения. Скорее всего, именно поэтому нефилимы не спасли своих отцов, — заключила доктор Серафина. — Конечно, нефилимы обрели силу и власть с помощью наблюдателей и, разумеется, помогли бы им выбраться, если бы могли это сделать. Но где расположена тюрьма наблюдателей, никому неизвестно. Именно эта тайна лежит в основе нашей работы.

Доктор Серафина была талантливым оратором. Артистические способности помогали ей оживить предмет и увлечь студентов-первокурсников — талант, которым владели немногие профессора. В результате к концу лекции она часто казалась утомленной, и тот день тоже не стал исключением. Поискав что-то в своих записях, она объявила короткий перерыв. Габриэлла сделала мне знак следовать за ней, и, покинув часовню через боковой выход, мы прошли по узкому коридору в пустынный внутренний двор. Темнело, теплый осенний вечер рассеивал тени на каменных плитах. Посреди двора рос большой бук, его кора была усеяна странными пятнами, словно дерево страдало проказой. Лекции Валко могли длиться многие часы и часто заканчивались ночью, и я мечтала о глотке свежего воздуха. Еще я хотела спросить мнения Габриэллы о лекции — ведь мы начали дружить, ведя такие разговоры, — но увидела, что она не в настроении.

Вытащив из кармана пиджака портсигар, Габриэлла предложила мне сигарету. Когда я, по обыкновению, отказалась, она пожала плечами. Мне был знаком этот почти незаметный жест, который давал понять, как сильно она не одобряет мою неспособность наслаждаться. Наивная Селестин, казалось, говорило пожатие плеч, Селестин-провинциалочка. Габриэлла в основном учила меня своими незаметными жестами и молчанием, и я всегда смотрела на нее с особым вниманием, отмечая для себя, как она одевается, что читает, как причесывается. За прошедшие недели ее одежда стала более нарядной, более откровенной. Всегда безупречный макияж стал более темным и заметным. Наверное, то, что я увидела вчера утром, было связано с этими изменениями, но ее поведение интересовало меня до сих пор. Все равно я смотрела на нее как на старшую сестру.

Габриэлла прикурила сигарету от великолепной золотой зажигалки и глубоко затянулась, как бы показывая мне, чего я лишилась.

— Какая красота. — Я взяла зажигалку и повертела в руке.

В вечернем свете золото приобрело розоватый оттенок. Мне ужасно хотелось спросить, откуда у Габриэллы такая дорогая зажигалка, но я сдержалась. Габриэлла не отвечала даже на самые невинные вопросы. Мы жили бок о бок целый год, но очень мало говорили о сердечных делах. Поэтому я просто констатировала:

— Я ее раньше не видела.

— Это моего друга, — сказала она, отводя взгляд.

У Габриэллы не было друзей, кроме меня. Мы ели вместе, учились вместе, а если я была занята, она предпочитала одиночество завязыванию новых дружеских отношений. Поэтому я сразу же догадалась, что зажигалка принадлежала ее любовнику. Должно быть, она поняла, что мой интерес неспроста. Я не могла остановиться и спросила напрямую:

— Что за друг? Я спрашиваю, потому что в последнее время мне кажется, что тебя что-то отвлекает от работы.

— Ангелология больше, чем изучение старых текстов, — сказала Габриэлла.

Ее укоризненный взгляд дал понять, что мое мнение о наших стараниях в академии совершенно неправильно.

— Я все отдала своей работе.

Не в силах скрыть свои чувства, я сказала:

— Твое внимание занято чем-то другим, Габриэлла.

— Тебе неизвестно самое главное о силах, которые руководят мной, — ответила Габриэлла.

Она хотела казаться надменной, но я заметила, что она в отчаянии. Мои вопросы удивили и ранили ее.

— Мне известно больше, чем ты думаешь, — сказала я в надежде, что прямое столкновение заставит ее признаться.

Раньше я никогда не говорила с ней так резко. Моя ошибка стала очевидна прежде, чем я закончила.

Выхватив у меня зажигалку и сунув ее в карман пиджака, Габриэлла бросила сигарету на серую каменную плиту и ушла.

Вернувшись в часовню, я прошла на свое место рядом с Габриэллой. Она положила пиджак на стул, заняв его для меня, но даже не взглянула в мою сторону, когда я села. Я увидела, что она плакала — вокруг глаз, там, где тушь смешалась со слезами, были черные круги. Я хотела поговорить с ней. Мне было очень нужно, чтобы она открыла свое сердце, и я мечтала помочь ей преодолеть все ошибки. Но говорить было некогда. Доктор Рафаэль Валко занял за кафедрой место жены и положил стопку бумаг, готовясь к началу своей части лекции. Поэтому я положила ладонь на ее руку и улыбнулась, чтобы дать понять, что я сожалею. Мой жест был встречен с враждебностью. Габриэлла отстранилась, не глядя на меня. Откинувшись на спинку жесткого деревянного стула, она скрестила ноги и стала ждать, когда доктор Рафаэль начнет.

В первые месяцы учебы я узнала, что по поводу Валко было два различных мнения. Большинство студентов их обожали. Покоренные остроумием Валко, их магией и преданностью педагогике, студенты внимали каждому слову. Я принадлежала к большинству. Остальные студенты их не любили. Они считали методы Валко подозрительными, а их объединенные лекции — претенциозными. Хотя Габриэлла никогда не позволяла себе примыкать к какой-либо партии и никогда не признавалась, что думает о лекциях доктора Рафаэля и доктора Серафины, мне казалось, она критически относится к Валко, так же как ее дядя, который был на собрании в атенеуме. Валко были посторонними, достигшими вершин в академии, в то время как семья Габриэллы имела высокий социальный статус. Я часто слышала мнение Габриэллы о преподавателях и знала, что ее убеждения идут вразрез с идеями Валко.

Доктор Рафаэль вышел из-за кафедры. Шум в аудитории затих.

— Причины первой ангельской катастрофы часто оспариваются, — начал он. — Просматривая различные сообщения об этом сражении в нашей библиотеке, я нашел тридцать девять противоречивых теорий о том, как оно началось и как закончилось. Как многие из вас знают, научные методы анализа подобных исторических событий изменились, развились — некоторые сказали бы: перешли на другой уровень. Поэтому буду откровенен: мой метод, как и метод моей жены, со временем изменился, включив в себя множество исторических перспектив. Чтение текстов и рассказы, которые мы создаем из отрывочных материалов, отражают наши великие цели. Разумеется, став учеными, вы создадите собственные теории о первой ангельской катастрофе. Если у нас все получится, вы уйдете после лекции с зародившимся сомнением, которое вдохновляет на индивидуальное исследование. Поэтому слушайте внимательно. Верьте и сомневайтесь, принимайте и отвергайте, запишите и перечитайте все, что сегодня узнаете. Таким образом, будущее ангелологической науки останется в надежных руках.

Доктор Рафаэль взял в руки книгу в кожаном переплете, открыл ее и ровным серьезным голосом начал читать:

— «Высоко в горах, под выступом, который защищал от дождя, стояли нефилимы и просили, чтобы ими управляли дочери Семъязаза и сыновья Азазела — они назначили их лидерами после того, как наблюдателей сбросили под землю. Старший сын Азазела вышел вперед и обратился к бесконечной толпе гигантов, заполнившей долину внизу.

Он сказал:

— Мой отец многому научил нас. Он научил нас пользоваться мечом и ножом, отливать стрелы, вести войну с врагами. Но он не научил нас защищаться от небес. Скоро мы окажемся со всех сторон окружены водой. Нас много, и мы сильны, но мы не можем построить корабль, как Ной. Точно так же невозможно напасть на Ноя и захватить его судно. Архангелы охраняют Ноя и его семью.

Все знали, что у Ноя было три сына, которых выбрали, чтобы обслуживать ковчег. Сын Азазела объявил, что отправится на побережье, где Ной грузил на корабль животных и растения, и там найдет способ проникнуть в ковчег. Его поддержала самая могущественная волшебница, старшая дочь Семъязаза.

— Братья и сестры, оставайтесь здесь, на самой вершине горы, — напутствовала она нефилимов. — Может быть, вода не поднимется так высоко.

Сын Азазела и дочь Семъязаза под непрерывно льющим дождем спустились с крутого склона горы и стали пробираться к берегу. На Черном море царил хаос. Ной предупреждал о потопе за много месяцев, но его соотечественники не обращали на это внимания. Они продолжали пировать, танцевать и спать, счастливые перед лицом неминуемой смерти. Они смеялись над Ноем, некоторые даже стояли около Ноева ковчега и смеялись, пока он носил на борт пищу и воду.

Несколько дней сын Азазела и дочь Семъязаза наблюдали, как приходили и уходили сыновья Ноя. Их звали Сим, Хам и Иафет, и они совсем не походили друг на друга. Сим, старший, был темноволосым и зеленоглазым, с изящными руками и прекрасной речью. Хам был темнее Сима, с большими карими глазами, очень сильный и благоразумный. У Иафета была светлая кожа, белокурые волосы и голубые глаза, он был самым слабым и стройным из троих. Сим и Хам без устали помогали отцу грузить животных, мешки с едой и фляги с водой, а Иафет работал медленно. Сим, Хам и Иафет давно были женаты, и у Ноя было много внуков.

Дочь Семъязаза видела, что внешне Иафет был похож на них, и решила, что он и будет братом, которого заберет ее товарищ. Нефилимы ждали много дней, наблюдая, пока Ной не погрузил на ковчег последних животных. Сын Азазела тайком пробрался к кораблю, спрятался в его огромной тени и позвал Иафета.

Младший сын Ноя перегнулся через борт ковчега, белокурые локоны упали ему на глаза. Сын Азазела велел Иафету последовать за ним от берега по тропинке, ведущей глубоко в лес. Архангелы, стоявшие на страже на носу и корме корабля, по велению Бога осматривали каждого, кто входил и выходил с ковчега, но не обратили внимания на Иафета, когда он оставил судно и последовал за светящимся незнакомцем.

Иафет шел за сыном Азазела все дальше в лес, а дождь усиливался, барабаня по листьям над его головой, и эти звуки были подобны грому. Иафет запыхался, пока догнал величественного незнакомца. Едва способный говорить, он спросил:

— Что ты хочешь от меня?

Сын Азазела не ответил, а обвил пальцами шею сына Ноя и сжал, пока не почувствовал, как ломаются кости. В этот миг, прежде чем Потоп смыл злых существ с лица земли, план Бога очистить мир пошатнулся. Нефилимы выжили, и возник новый мир.

Дочь Семъязаза вышла из чащи и положила руки на лицо сына Азазела. Она помнила заклинания, которым ее научил отец. Она коснулась сына Азазела, и его внешность изменилась — яркая красота пропала, исчезли ангельские признаки. Она прошептала ему на ухо несколько слов, и он превратился в Иафета. Ослабевший после превращения, он, спотыкаясь, пошел прочь от дочери Семъязаза, держа путь через лес к ковчегу.

Жена Ноя бросила взгляд на сына и сразу же увидела, что он изменился. Его лицо и поведение были теми же самыми, но что-то показалось ей странным, поэтому она спросила его, где он был и что с ним случилось. Сын Азазела не мог говорить на человеческом языке и промолчал, еще больше испугав мать. Она послала за женой Иафета, прекрасной женщиной, которая знала его с детства. Она тоже заметила изменения, но поскольку внешне он оставался тем же самым человеком, за кого она вышла замуж, то не могла сказать, что именно изменилось. Братья Иафета отшатнулись, напуганные его присутствием. Однако он остался на борту ковчега, когда вода начала заполнять землю. Это был семнадцатый день второго месяца. Потоп начался.

Дождь лил над ковчегом, затопляя долины и города. Вода дошла до подножий гор, а затем до вершин. Нефилим смотрел, как вода поднималась все выше, пока земля не скрылась с глаз. Испуганные гепарды и леопарды цеплялись за деревья; в воздухе стоял ужасный вой умирающих волков. На одинокой вершине горы погибал жираф. Сначала под водой скрылось его тело, потом ноздри, и наконец он полностью исчез. Тела людей, животных и нефилимов плавали на поверхности воды, разлагались и тонули. Волосы и части тел касались носа корабля Ноя, поднимались и опускались в этом страшном супе. Воздух пропитался сладким запахом тлена.

Ковчег плыл по океану до двадцать седьмого дня второго месяца следующего года, в общей сложности триста семьдесят дней. Ной и его семья видели лишь бесконечную смерть и бесконечную воду, вечные серые дождевые тучи и волны. До самого горизонта, куда только падал взгляд, была одна вода — безбрежный мир, лишенный прочности. Они плыли по морю так долго, что у них закончились все запасы вина и зерна, и они питались лишь куриными яйцами и водой.

Когда ковчег добрался до берега, а вода отступила, Ной и его семья выпустили зверей из трюма, взяли мешки с семенами и посадили растения. В скором времени сыновья Ноя начали заселять мир. Архангелы, следуя воле Бога, пришли им на помощь, даруя плодородие животным, земле и женщинам. Зерновым хватало солнца и дождя, у коров было довольно пищи, женщины не умирали в родах. Все росло. Ничто не погибало. Мир начался снова.

Сыновья Ноя взяли все, что видели, в свое владение. Они стали патриархами, и каждый стал родоначальником человеческой расы. Они разъехались в дальние уголки планеты и основали династии, которые мы даже сегодня признаем различными. Сим, старший сын Ноя, уехал на Ближний Восток и основал племя семитов. Хам, второй сын Ноя, стал жить ниже экватора, в Африке, от него пошло племя хамитов. Иафет же — или, скорее, существо, принявшее облик Иафета, — поселился в области между Средиземноморьем и Атлантикой, основав племя, которое впоследствии назвали европейцами. С тех пор нам мешает потомство Иафета. Как европейцы, мы должны поразмыслить над своим происхождением. Свободны ли мы от такой дьявольской близости? Или мы каким-то образом связаны с детьми Иафета?»

Лекция доктора Рафаэля кончилась внезапно. Он закрыл книгу и попросил нас прийти на следующее занятие. По опыту я знала, что доктор Рафаэль нарочно прерывает лекции таким образом, заставляя студентов ждать следующих. Это был педагогический прием, который я стала уважать, посещая его лекции на первом курсе — я не пропустила ни одной. Шелест тетрадей и топот ног заполнил комнату — студенты отправлялись на ужин или на вечерние занятия. Как и остальные, я собрала свои вещи. Рассказ доктора Рафаэля загипнотизировал меня, и мне было особенно трудно оставаться со своими чувствами среди незнакомых людей. Мне гораздо больше хотелось провести время с Габриэллой. Я повернулась спросить ее, не хочет ли она пойти домой, чтобы приготовить ужин.

Но, взглянув на нее, я обо всем забыла. Ее волосы склеились от пота, бледная кожа покрылась испариной. Макияж, который я считала болезненной страстью Габриэллы, размазался вокруг глаз, непонятно, от пота или от слез. Она пристально уставилась в пространство большими зелеными глазами, но, казалось, ничего не видела. Она выглядела так, словно больна гриппом или туберкулезом. И тут я заметила кровоточащие ожоги на ее предплечье и красивую золотую зажигалку, которую она сжимала в руке. Я попыталась заговорить с ней, потребовать объяснений такому странному поведению, но взгляд Габриэллы остановил меня прежде, чем я произнесла хоть слово. В ее глазах я увидела силу и решительность, чего мне всегда недоставало. Я поняла, что она останется для меня непостижимой. Какие бы темные и ужасные тайны она ни хранила, она никогда не откроет их мне. Почему-то это знание одновременно успокоило и испугало меня.

Позже, когда я вернулась в квартиру, Габриэлла сидела на кухне. На столе перед ней лежали ножницы и белые бинты. Я подошла к ней, чтобы помочь. В солнечной атмосфере квартиры ожоги выглядели просто ужасно — кожа почернела, из ран сочилась прозрачная жидкость. Я отмотала бинт.

— Благодарю, но я справлюсь сама, — проговорила Габриэлла.

Она взяла у меня бинт и стала перевязывать рану. Мгновение я разочарованно смотрела на нее, а потом спросила:

— Зачем ты это сделала? Что случилось?

Она улыбнулась, словно я сказала что-то смешное. На миг мне показалось, что она смеется надо мной. Но она, продолжая накладывать повязку, ответила:

— Ты не поймешь, Селестин. Ты слишком хороша и чиста, чтобы понять, что случилось.

В последующие дни чем больше я пыталась понять тайну действий Габриэллы, тем более скрытной она становилась. Она не ночевала дома, и я терзалась мыслями, где она и все ли с ней в порядке. Она возвращалась только тогда, когда меня не было в квартире, и я узнавала, что она была здесь, по одежде, которую Габриэлла вешала в шкаф или доставала оттуда. Я находила стакан с водой с отпечатком красной помады на краю, прядь темных волос, чувствовала слабый аромат «Шалимара» от одежды. Я поняла, что Габриэлла меня избегает. Мы сталкивались только днем, когда вместе работали в атенеуме в окружении коробок с блокнотами и разбросанных бумаг. Но даже тогда она вела себя так, словно меня рядом не было.

Хуже того, я начала думать, что, пока меня нет, Габриэлла изучает мои бумаги, читает мои записи и проверяет закладки в книгах, сравнивая мои успехи со своими. Она была хитра, и я никогда не находила в своей комнате доказательств ее присутствия, но я стала очень тщательно следить за тем, что оставляю на столе. Я не сомневалась, что если она найдет что-то, то воспользуется этим, хотя она и не обращала на меня внимания в атенеуме.

Вскоре я потеряла счет времени в ежедневной рутине. Наши задания вначале были довольно скучными — мы читали записи и выуживали из них информацию, которая могла оказаться полезной. Габриэлла выполняла работу, связанную с мифологическими и историческими аспектами ангелологии, а моя задача была более близка к математике — систематизировать пещеры и ущелья, где могла быть спрятана лира.

Однажды октябрьским днем Габриэлла сидела напротив меня, склонив голову, ее черные локоны закрывали подбородок. Я вытащила из какой-то коробки блокнот и стала внимательно его осматривать. Это был необычный блокнот, короткий и довольно толстый, с твердым потертым переплетом. Кожаная ленточка, закрепленная золотой застежкой, связывала обложки. Рассмотрев застежку ближе, я увидела, что она сделана в виде золотого ангела размером с мизинец, с голубыми сапфирами на месте глаз, развевающейся туникой и парой серповидных крыльев. Я провела пальцами по холодному металлу и сжала крылья ангела. Механизм поддался, я несказанно обрадовалась. Блокнот открылся, и я положила его к себе на колени, расправляя страницы. Я взглянула на Габриэллу — она была поглощена чтением и, к моему облегчению, не видела красивый блокнот в моих руках.

Я сразу же поняла, что эта тетрадь из тех, которые вела Серафина на старших курсах, ее наблюдения, записанные мелким почерком. Действительно, здесь содержалось намного больше, чем простые конспекты лекций. На первой странице золотом было напечатано слово «АНГЕЛОЛОГИЯ». Листы были заполнены замечаниями, предположениями, вопросами, возникавшими во время лекций или при подготовке к экзамену. Было видно, как расцветала любовь доктора Серафины к допотопной геологии — в тетрадь были тщательно перенесены карты Греции, Македонии, Болгарии и Турции, как будто она проследила точные контуры границ каждой страны. Здесь было все — каждая горная цепь, каждое озеро. Названия пещер, перевалов и ущелий написаны греческими буквами, латиницей или кириллицей, в зависимости от того, какой алфавит использовался в этой области. На полях, почерком еще мельче, были записаны примечания. Очевидно, эти чертежи создавались при подготовке экспедиции. Доктор Серафина готовилась к ней со студенческой поры. Я поняла, что, возобновив работу доктора Серафины с этими картами, я сама могу раскрыть географическую тайну экспедиции Клематиса.

Среди узких столбцов слов были рассеяны, как сокровища, рисунки доктора Серафины. Нимбы, трубы, крылья, арфы и лиры — то, о чем думала мечтательная студентка на лекциях тридцать лет назад. Между конспектов обнаружились иллюстрации и выдержки из ранних работ по ангелологии. В середине тетради я наткнулась на несколько страниц, заполненных числовыми квадратами, или магическими, как их обычно называли. Они состояли из рядов чисел, сумма которых была одинаковой в каждом ряду, каждой диагонали и каждой колонке — неизменное волшебство. Конечно, я знала историю магических квадратов — они были известны в Персии, Индии и Китае, а в Европе прежде всего появились на гравюрах Альбрехта Дюрера, художника, работы которого меня восхищали, — но у меня никогда не было возможности исследовать хоть один из них.

Рукой доктора Серафины бледными красными чернилами было написано:

На следующей странице был изображен квадрат Марса.

Под ним Серафина писала:

Перевернув страницу, я нашла многочисленные наброски музыкальных инструментов — лютню, лиру, тщательно прорисованную арфу. Подобные картинки я видела на первых страницах тетради. Эти изображения мне ни о чем не говорили. Я не знала, как звучат эти инструменты, не знала нотной грамоты. Я всегда была сильна в цифрах, изучала математику и другие точные науки, но почти ничего не понимала в музыке. Небесное музыковедение, в котором так хорошо разбирался Владимир, ангелолог из России, было для меня чем-то непостижимым, я терялась в тональностях и гаммах.

Занятая этими мыслями, я наконец оторвалась от тетради. Габриэлла пересела на диван рядом со мной и, подперев рукой подбородок, лениво листала страницы какой-то книги. Она была одета в незнакомые мне вещи — блузу из шелкового твила и широкие брюки, которые были сшиты будто специально для нее. Под прозрачным рукавом на левой руке едва виднелся бинт — единственное свидетельство травмы, полученной неделю назад после лекции доктора Рафаэля. Казалось, передо мной совершенно другой человек, а не та до смерти испуганная девочка, которая сожгла себе руку.

Присмотревшись, я различила название: «Книга Еноха». Хотя мне не терпелось поделиться с Габриэллой своим открытием, я знала, что ее лучше не отрывать от чтения. Я снова закрыла золотую застежку, сжав тонкие серповидные крылья, пока не раздался щелчок. Затем, решив опередить ее в работе по систематизации, я заплела волосы — длинные, непослушные светлые волосы, которые я хотела остричь в короткое каре, как у Габриэллы, и в одиночку занялась скучной сортировкой бумаг Валко.

Доктор Серафина обычно приходила в полдень, чтобы проведать нас и принести обед — корзину с хлебом и сыром, банкой горчицы и бутылкой холодной воды. Обычно я едва могла дождаться ее прихода, но в то утро я увлеклась работой и не заметила, что близится время обеда, пока она не ворвалась в комнату и не поставила корзину на стол перед нами. За прошедшие часы я не обращала внимания ни на что, кроме беспрерывно добавляющихся данных. Записи Валко, которые остались от самой первой экспедиции, изнурительной поездки в Пиренеи, с размерами пещер, их градациями и удельным весом гранита, занимали десять блокнотов. Только когда доктор Серафина села рядом с нами, я оторвалась от работы и поняла, что ужасно проголодалась. Я собрала бумаги и закрыла тетради. Затем удобно устроилась на диване, расправила габардиновую юбку на ярко-красной шелковой обивке и приготовилась пообедать.

— Ну, как успехи? — спросила доктор Серафина.

— Я читала повествование Еноха про наблюдателей, — ответила Габриэлла.

— А, — проговорила доктор Серафина, — я могла бы догадаться, что вас увлечет Енох. Это один из интереснейших текстов канона. И один из самых странных.

— Самых странных? — переспросила я.

Если Енох настолько интересен, почему Габриэлла не показала мне его произведение?

— Это завораживающий текст, — сказала Габриэлла. — Я понятия не имела о его существовании.

Ее глаза сияли. Когда она была такой, я не могла на нее насмотреться.

— Когда его написали? — спросила я, раздосадованная тем, что Габриэлла снова опередила меня. — Он современный?

— Это апокрифическое пророчество, написанное прямым потомком Ноя, — ответила Габриэлла. — Енох утверждал, что его взяли на Небо и он общался с ангелами.

— В современную эпоху Книгу Еноха отвергли, объявив, что это просто приснилось безумному патриарху, — объяснила доктор Серафина. — Но это самое первое упоминание о наблюдателях.

Я нашла подобную историю в тетради профессора и подумала, что это тот же самый текст. Словно прочитав мои мысли, доктор Серафина сказала:

— Я переписала некоторые отрывки из Еноха в тетрадь, которую вы читали, Селестин. Разумеется, вы обнаружили эти отрывки. Но Книга Еноха настолько сложна, в ней столько замечательной информации, что я рекомендую вам прочесть ее полностью. И доктор Рафаэль потребует, чтобы вы прочли ее на третьем курсе. Если, конечно, в следующем году мы вообще будем учиться.

— Один отрывок меня особенно потряс, — призналась Габриэлла.

— Правда? — с довольным видом спросила доктор Серафина. — Можете его вспомнить?

Габриэлла процитировала:

— «И явились два пресветлых мужа, каких никто не видывал на земле. Лица их сияли подобно солнцу, очи — будто горящие свечи, а из уст исходил огонь. Одеяния их напоминали пену морскую, тела переливались разноцветными красками, крылья были светлее золота, а руки — белее снега. Они встали у изголовья одра и окликнули меня по имени».[22]

К моим щекам прихлынула кровь. Таланты Габриэллы, за которые я когда-то полюбила ее, теперь возымели противоположный эффект.

— Превосходно, — похвалила доктор Серафина, глядя на нее одновременно с радостью и осторожностью. — И почему этот отрывок вас потряс?

— Эти ангелы — не хорошенькие херувимы, стоящие у небесных врат, не светящиеся фигуры, которые мы видим на картинах эпохи Возрождения, — пояснила Габриэлла. — Это внушающие страх, пугающие существа. Когда я читала рассказ Еноха об ангелах, мне показалось, что они ужасны, почти чудовищны. Честно говоря, они пугают меня.

Я недоверчиво уставилась на Габриэллу. Она тоже пристально взглянула на меня, и на самый краткий миг мне почудилось, что она пытается мне что-то сказать, но не может. Я очень хотела, чтобы она объяснилась со мной, но она только посмотрела холодно.

Доктор Серафина несколько секунд обдумывала заявление Габриэллы, и мне показалось, что она знает о моей подруге больше, чем я. Она подошла к серванту, выдвинула ящик и достала кованый медный цилиндр. Надев белые перчатки, она отвинтила и отложила тонкую медную крышку и вытряхнула из цилиндра свиток. Она развернула его перед нами на кофейном столике и придавила верхний конец стеклянным пресс-папье. Другой конец она придерживала ладонью. Я внимательно смотрела, как доктор Серафина разворачивает шуршащий желтый свиток.

Габриэлла наклонилась и коснулась края документа.

— Это — видение Еноха? — спросила она.

— Копия, — пояснила доктор Серафина. — Во втором веке до нашей эры были распространены сотни таких рукописей. Наш главный архивариус говорит, что у нас их множество, но все немного отличаются друг от друга — это свойственно подобным вещам. Мы решили сохранить их, когда Ватикан начал их уничтожать. Этот экземпляр далеко не так ценен, как те, что в хранилище.

На свитке из плотного пергамента каллиграфическим шрифтом по-латыни были написаны заголовок и текст. Поля украшали изображения стройных золотых ангелов, их серебряные одежды развевались вокруг сложенных золотых крыльев.

— Вы можете это прочесть? — спросила доктор Серафина нас обеих.

Я изучала латынь, греческий и арамейский, но каллиграфический шрифт было трудно разобрать. К тому же латынь показалась мне странной и незнакомой.

— Когда была сделана копия? — спросила Габриэлла.

— В семнадцатом веке или около того, — сказала доктор Серафина. — Это современное воспроизведение гораздо более древней рукописи, одного из текстов, которые легли в основу Библии. Подлинник заперт у нас в хранилище, как и сотни других рукописей, там они в безопасности. Начиная свою работу, мы собрали огромное количество текстов. Это наша главная сила — мы носители истины, и эта информация защищает нас. Вы увидите, что у нас есть многие фрагменты, включенные в Библию, и многие, которые должны были войти в состав Библии, но не вошли.

— Трудно прочесть, — сказала я, склонившись над свитком. — Это народная латынь?

— Давайте я прочту, — предложила доктор Серафина.

Она разгладила свиток затянутой в перчатку рукой.

— «И взяли меня мужи те, и возвели на второе небо. И показали его мне, и увидел я там тьму непроглядную, паче земной. И здесь узрел я висящих в цепях блудников, ожидающих Страшного суда. И ангелы здесь были более темноликими, чем земная тьма, и непрестанно испускали плач. И спросил я мужей, бывших со мною: „Почему они мучаются беспрестанно?“»

Я попыталась припомнить эти слова. Но хотя провела годы, читая старые тексты, я никогда такого не слышала.

— Что это?

— Енох, — тут же сказала Габриэлла. — Он только что прибыл на второе небо.

— Второе? — удивленно переспросила я.

— Их всего семь, — с видом знатока пояснила Габриэлла. — Енох посетил все и описал, что там видел.

— Вон там, — сказала доктор Серафина, указывая на книжные полки, занимающие всю стену комнаты, — на самой дальней полке, вы найдете Библии.

Я последовала указанию доктора Серафины. Выбрав, на мой взгляд, самую красивую Библию — в толстом кожаном переплете с застежками ручной работы, очень тяжелую, так что я ее с трудом подняла, — я принесла ее профессору и положила на стол.

— Вы выбрали мою любимую, — сказала доктор Серафина. — Я увидела эту Библию еще девочкой, когда впервые объявила совету, что стану ангелологом. Это произошло во время известной конференции тысяча девятьсот девятнадцатого года, когда Европа была разорена войной. Меня всегда непостижимо влекла эта профессия. В моей семье никогда не было ангелологов, что довольно странно, — ангелология обычно профессия династическая. И все же в шестнадцать лет я точно знала, кем стану, и не свернула со своего пути!

Доктор Серафина замолчала, взяла себя в руки и сказала:

— Садитесь ближе. Я хочу кое-что вам показать.

Она положила Библию и медленно и осторожно открыла ее.

— Вот. Бытие, глава шестая. Прочтите ее.

Мы стали читать отрывок в переводе Гийара де Мулена, сделанном в 1297 году:

— Я читала это сегодня, — сказала Габриэлла.

— Нет, — поправила ее доктор Серафина. — Это не Енох. Хотя в Книге Еноха есть очень похожий текст, это совсем другое. Это из Бытия, единственное место, где принятая версия событий — то, что современные религиозные ученые принимают за единственно верную, — сталкивается с неканонической. Неканонические произведения — самый богатый источник ангельской истории. Когда-то Еноха широко изучали, но, как часто бывает в таком догматическом учреждении, как церковь, его книгу сочли вредной и удалили из канона.

— Но почему? — взволнованно спросила Габриэлла. — Этот материал мог быть очень полезным, особенно для ученых.

— Полезным? Не вижу, каким образом. Совершенно естественно, что церковь не дает распространяться подобной информации, — резко ответила доктор Серафина. — Книга Еноха была опасна для церковной версии истории. Эта версия, — сказала она, снова открыв цилиндр и вытряхивая другой свиток, — была записана через много лет после того, как переходила из уст в уста. Несомненно, источник один и тот же. Автор писал ее тогда же, когда появились многие из текстов Ветхого Завета Библии, другими словами, в то время, когда были составлены талмудические тексты.

— Но это не объясняет, почему церковь ее запретила, — возразила Габриэлла.

— Причина очевидна. В Книге Еноха смешано религиозное и фантастическое, ученые-консерваторы считали это преувеличением или, еще хуже, безумием. Личные размышления Еноха о тех, кого он называет «избранные», особенно тревожили их. Во многих местах книги существуют упоминания о личных беседах Еноха с Богом. Немудрено, что большинство богословов посчитало этот текст богохульным. Откровенно говоря, споры о Енохе велись еще на заре христианства. Тем не менее Книга Еноха — наиболее существенный ангелологический текст, который мы имеем. Это единственное свидетельство об истинном происхождении зла на земле, написанное человеком и распространенное среди людей.

Во мне проснулось сильнейшее любопытство, оно заглушило даже зависть к Габриэлле.

— Когда ученые-теологи захотели восстановить Книгу Еноха, шотландский исследователь по имени Джеймс Брюс нашел версию этого текста в Эфиопии. Другая копия была найдена в Белграде. Как вы понимаете, эти открытия шли наперекор желанию церковников полностью уничтожить текст. Но вы, наверное, удивитесь, узнав, что мы помогали им, изымая из обращения копии Еноха и сохраняя их в нашей библиотеке. Желание Ватикана не замечать существования нефилимов и ангелологов совпадает с нашим желанием остаться в тени. Все это удается весьма хорошо, я имею в виду наше взаимное соглашение не замечать друг друга.

— Странно, что мы не работаем вместе, — заметила я.

— Нисколько, — ответила доктор Серафина. — Когда-то ангелология была в центре внимания религиозных кругов, одной из наиболее уважаемых ветвей богословия. Но все довольно быстро изменилось. После Крестовых походов и произвола инквизиции мы поняли, что настало время отделиться от церкви. Но еще до этого мы старались действовать тайно и предпочитали охотиться на нефилимов в одиночку. Мы всегда были силой сопротивления — партизанами, если хотите, которые борются с врагом с безопасного расстояния. Мы ушли в подполье, и это хорошо, потому что нефилимы сами великолепно засекретились. Разумеется, Ватикану известно о наших исследованиях, но там решили оставить нас в покое, по крайней мере сейчас. Развитие нефилимов происходит под прикрытием бизнеса, а правительственные манипуляции делают их анонимными. Их самое большое достижение за последние триста лет — это то, что они скрылись из поля зрения. Они постоянно следят за нами, появляясь, только чтобы напасть на нас, извлечь пользу из войн или теневых деловых операций и спокойно исчезнуть. К тому же они проделали изумительную работу, отделив науку от религии. Они удостоверились, что у человечества не будет другого Ньютона или Коперника, мыслителей, которые уважали и науку, и Бога. Атеизм — их самое великое изобретение. Работу Дарвина, несмотря на чрезвычайную зависимость человека от религии, они исказили и распространили по всему миру. Нефилимы заставили людей поверить, что человечество самозародилось, что оно самостоятельно, свободно от божественного. Это иллюзия, которая сильно осложняет нашу работу. Из-за этого обнаружить нефилимов почти невозможно.

Доктор Серафина аккуратно свернула свиток и положила его в медный цилиндр. Она открыла плетеную корзину с обедом и положила перед нами багет и сыр, приглашая поесть. Я была голодна как волк. Хлеб оказался теплым и мягким, он оставил на пальцах тончайшую масляную пленку, когда я отломила кусок.

— Отец Богомил, один из основателей нашей науки, составил первую независимую ангелологию в десятом веке как образовательный инструмент. Позже в ангелологии включили классификацию нефилимов. Когда большинство наших людей поселились в монастырях по всей Европе, ангелологии были переписаны и отданы на хранение монахам, обычно в пределах самого монастыря. Это был плодотворный период в нашей истории. В миру действовала привилегированная группа ангелологов, сосредоточенная исключительно на наших врагах. Ангелологи изучали общие свойства, силы и цели ангелов. Средневековье было временем великих успехов. Это был расцвет понимания ангельских сил, добрых и злых. Храмы, статуи и картины дали возможность массе людей понять, как выглядят ангелы. Чувство красоты и надежда стали частью повседневной жизни, несмотря на болезни, косившие население. Хотя тогда существовали колдуны, гностики и добрые христиане — разные секты, возносившие или искажавшие ангельскую сущность, — мы могли защититься от козней существ-гибридов, или исполинов, как мы часто их называем. Церковь, хотя и способная причинить любой вред, защищала цивилизацию под эгидой веры. Правду говоря, хотя мой муж придерживается другого мнения, тогда в последний раз у нас было превосходство над нефилимами.

Доктор Серафина замолчала, глядя, как я заканчиваю обед. Возможно, она подумала, что занятия не дают мне толком поесть. Габриэлла ела совсем мало. Казалось, она совершенно потеряла аппетит. Смущенная, что так накинулась на еду, я вытерла руки о льняную салфетку, лежащую на коленях.

— Как нефилимы добились этого? — спросила я.

— Господства? — уточнила доктор Серафина. — Очень просто. После Средних веков изменилась расстановка сил. Нефилимы начали восстанавливать утерянные языческие тексты — работы греческих философов, шумерскую мифологию, персидские научные и медицинские трактаты — и распространили их в интеллектуальных центрах Европы. В результате, разумеется, церковь утратила часть былого могущества. И это было только начало. Нефилимы убедились, что материализм вошел в моду среди великосветских семей. Габсбурги послужили примером того, как исполины внедрились в семью и сокрушили ее, династия Тюдоров — еще один пример. Хотя мы и соглашаемся с принципами Просвещения, торжество материализма стало главной победой нефилимов. Французская революция с отделением церкви от государства и представлением о том, что люди должны полагаться на рационализм вместо духовного мира, — очередная победа. Прошло время, и на земле развернулась программа нефилимов. Они поддерживали атеизм, светский гуманизм, дарвинизм и крайности материализма. Они придумали идею прогресса. Они создали новую религию для масс — науку. К двадцатому веку наши гении были атеистами, а наши художники — релятивистами. Верующие распались на тысячу спорящих друг с другом сект и направлений. Разделенными, нами было легко управлять. К сожалению, наши враги полностью внедрились в человеческое общество, развивая сети влияния в правительстве, промышленности, газетах. Сотни лет они просто кормились человеческим трудом, не отдавая ничего взамен, а только брали и брали и строили свою империю. Но их самой главной победой стало то, что они сумели спрятаться от нас. Они убедили нас, что мы свободны.

— А разве нет? — спросила я.

Доктора Серафину рассердили мои наивные вопросы.

— Посмотрите вокруг, Селестин, — ответила она. — Академия расформировывается и уходит в подполье. Мы совершенно беспомощны перед их наступлением. Нефилимы играют на человеческих слабостях, жажде власти и честолюбии. Они достигают своих целей с помощью людей. К счастью, силы нефилимов ограниченны. Их можно перехитрить.

— Почему вы так в этом уверены? — спросила Габриэлла. — А вдруг они перехитрят человечество?

— Вполне возможно, — сказала доктор Серафина, изучающе глядя на Габриэллу. — Но мы с Рафаэлем сделаем все от нас зависящее, чтобы воспрепятствовать этому. Первая ангелологическая экспедиция была успешной. Отец Клематис, эрудит и храбрец, продиктовал отчет о поисках лиры. За прошедшие века это свидетельство было утеряно. Рафаэль, как вы, конечно, знаете, нашел его. Мы воспользуемся им, чтобы найти ущелье.

Столь важная находка Валко вошла в легенды у студентов, которые его обожали. Доктор Рафаэль Валко обнаружил записи отца Клематиса в 1919 году в деревне на севере Греции, где они несколько веков были погребены среди залежей самых разных документов. В те годы он был молодым ученым, не имеющим степеней. Открытие сделало его знаменитым в ангелологических кругах. Текст представлял собой драгоценный отчет об экспедиции, но самое главное, он давал надежду, что Валко смогут повторить маршрут Клематиса. Если бы в тексте были указаны точные координаты пещеры, то Валко отправились бы в экспедицию много лет назад.

— Я думала, что перевод Рафаэля уже не актуален, — сказала Габриэлла.

Ее слова, права она или нет, я расценила как наглость. Однако доктор Серафина не проявила ни малейшего беспокойства.

— Общество тщательно изучило этот текст, пытаясь понять, что же на самом деле произошло во время экспедиции. Но вы правы, Габриэлла. В конечном счете оказалось, что записи Клематиса бесполезны.

— Почему? — спросила я, удивляясь, как можно пренебречь таким значимым текстом.

— Потому что это неточный документ. Самая важная его часть была записана в последние часы жизни Клематиса, когда он почти сошел с ума из-за мучительного путешествия к пещере. Расшифровал отчет Клематиса отец Деопус. Возможно, он не передал точно все детали. Он не нарисовал карту, а оригинал, который Клематис принес в ущелье, среди его бумаг так и не нашли. После множества попыток мы вынуждены признать, что карта, должно быть, была потеряна еще в пещере.

— Не понимаю, — проговорила Габриэлла, — почему Клематису не удалось сделать копию. Ведь это самое основное в любой экспедиции.

— Что-то пошло не так, — сказала доктор Серафина. — Отец Клематис вернулся в Грецию в плачевном состоянии, и в последние недели жизни дела его были совсем плохи. Все его спутники погибли, все запасы кончились, даже ослы потерялись или их украли. По свидетельствам его современников, особенно отца Деопуса, Клематис походил на человека, пробужденного ото сна. Он говорил и молился, словно безумец. То есть, отвечая на ваш вопрос, Габриэлла, мы понимаем, что что-то произошло, но точно не знаем, что именно.

— Но у вас есть предположение? — уточнила Габриэлла.

— Конечно, — улыбнулась доктор Серафина. — Все содержится в его воспоминаниях, продиктованных на смертном ложе. Мой муж предпринял большие усилия, чтобы точно перевести текст. Я полагаю, Клематис нашел в пещере то, что искал. Клематис обнаружил темницу ангелов, и это свело беднягу с ума.

Я не могла сказать, почему слова доктора Серафины так потрясли меня. Я читала много вторичных источников, так или иначе затрагивающих тему первой ангелологической экспедиции, и все же очень испугалась, представив себе Клематиса глубоко под землей, окруженного потусторонними существами.

— Некоторые считают, что первая ангелологическая экспедиция была безрассудной и ненужной, — продолжала доктор Серафина. — Я, как вы знаете, уверена, что экспедиция была необходима. Мы обязаны были проверить истинность легенд о наблюдателях и поколении нефилимов. Задачей первой экспедиции в первую очередь было узнать правду — действительно ли наблюдатели заключены в темницу в пещере Орфея, а если так, владеют ли они до сих пор лирой?

— Меня смущает, что их заключили в темницу за простое неповиновение, — сказала Габриэлла.

— В неповиновении нет ничего простого, — резко ответила доктор Серафина. — Вспомните, что Сатана был одним из самых величественных ангелов — благородным серафимом, пока не ослушался Божьего повеления. Наблюдатели не только не повиновались приказу, они принесли на землю божественные технологии, научили своих детей искусству войны, которое те, в свою очередь, передали человечеству. Греческая легенда о Прометее иллюстрирует древнее понимание этого проступка. Это считалось самым тяжким грехом, потому что такое знание нарушает баланс человеческого общества — потомков Адама и Евы. Пока перед нами лежит Книга Еноха, позвольте мне прочесть, что они сделали с бедным Азазелом. Это просто ужасно.

Доктор Серафина взяла книгу, которую изучала Габриэлла, и начала читать:

— «И сказал опять Господь Рафуилу: „Свяжи Азазела по рукам и ногам и положи его во мрак; сделай отверстие в пустыне, которая находится в Дудаеле, и опусти его туда. И положи на него грубый и острый камень, и покрой его мраком, чтобы он оставался там навсегда, и закрой ему лицо, чтобы он не смотрел на свет!“»[23]

— Они никогда не смогут освободиться? — спросила Габриэлла.

— По правде говоря, мы понятия не имеем, когда они будут освобождены и могут ли они это сделать, — сказала она, снимая белые перчатки. — Наш научный интерес к наблюдателям состоит лишь в том, что они могут рассказать о наших земных, смертных врагах. Нефилимы не остановятся ни перед чем, чтобы вернуть себе утраченное могущество. Это катастрофа, которую мы пытаемся предотвратить. Преподобный отец Клематис, самый бесстрашный из основателей ангелологии, взял на себя ответственность начать сражение против мерзких врагов. В его методах были изъяны, но все же в отчете Клематиса о путешествии есть что почерпнуть. Мне это кажется самым правильным, несмотря на все его тайны. Я лишь надеюсь, что однажды вы это внимательно прочтете.

Габриэлла прищурилась и пристально посмотрела на преподавателя.

— Может быть, вы пропустили что-нибудь у Клематиса? — спросила она.

— Что-то новое у Клематиса? — удивилась доктор Серафина. — Хотелось бы надеяться, но вряд ли. Доктор Рафаэль — выдающийся ученый, он знает все о первой ангелологической экспедиции. Мы с ним тысячи раз изучили каждое слово свидетельства Клематиса, но ничего нового не нашли.

— Но это вполне возможно, — сказала я, не желая, чтобы Габриэлла снова превзошла меня. — Всегда есть шанс, что о местоположении пещеры появится новая информация.

— Честно говоря, вы с большей пользой проведете время, если сосредоточитесь на более мелких деталях нашей работы, — сказала доктор Серафина, одним движением руки руша наши надежды. — К настоящему времени данные, которые вы собрали и систематизировали, — лучшая помощь в поисках пещеры. Разумеется, вы можете попытать удачу с Клематисом. Но должна предупредить, он может оказаться большой загадкой. Он манит, обещая раскрыть тайны наблюдателей, а потом хранит жуткое молчание. Он ангелологический сфинкс. Если вы, мои дорогие, найдете что-нибудь, что прольет свет на загадку Клематиса, вы будете первыми, кто отправится со мной во вторую экспедицию.

В оставшиеся недели октября мы с Габриэллой проводили дни в кабинете доктора Серафины и упорно работали. Мы перелопатили горы информации. Насыщенное расписание и страсть, с которой я стремилась освоить лежащие передо мной материалы, отнимали слишком много сил, не оставляя времени на то, чтобы обдумать все более странное поведение Габриэллы. Она почти не бывала дома и больше не посещала лекций Валко. Работу по систематизации она почти забросила, приходя в кабинет доктора Серафины лишь пару раз в неделю, — а я сидела там целыми днями. К счастью, я была слишком занята, чтобы думать о трещине, которая пролегла между нами. Весь месяц я наносила на карту математические данные, касающиеся глубины балканских геологических формирований. Это было настолько утомительно, что я усомнилась в пользе этого занятия. Но несмотря на бесконечный поток фактов, я продолжала не ропща. Я понимала, что это нужно для осуществления нашей великой цели. Необходимость переезжать из зданий академии и опасности войны заставляли меня спешить.

Однажды сонным днем в начале ноября, когда серое небо нависло перед большими окнами кабинета, доктор Серафина пришла и объявила, что хочет показать нам что-то интересное. У нас было слишком много работы, мы с Габриэллой просто утонули в бумагах, поэтому стали возражать против внепланового перерыва.

— Ничего страшного, — усмехнулась доктор Серафина, — вы упорно трудились весь день. Короткий перерыв вас отвлечет.

Это было странное требование, ведь она сама частенько напоминала нам, что время дорого и надо спешить. Я согласилась прерваться, да и Габриэлле тоже не мешало отвлечься — весь день она была обеспокоена, и я могла только догадываться почему.

Доктор Серафина привела нас извилистыми коридорами в темную галерею, куда выходили двери давно оставленных кабинетов. Там, в тусклом свете электрических лампочек, рабочие упаковывали в деревянные коробки картины, статуи и другие произведения изобразительного искусства. Опилки усыпали мраморный пол, и казалось, что убирают экспонаты после выставки. Габриэлла сразу заинтересовалась этими ценнейшими предметами и пошла от одного к другому, внимательно глядя на них, словно запоминала их перед отправкой. Я обернулась к доктору Серафине, надеясь, что она объяснит, зачем мы здесь, но она следила за каждым движением Габриэллы, оценивая ее реакцию.

На столах, в ожидании, пока их упакуют, лежали многочисленные рукописи. При виде такого количества бесценных манускриптов, собранных в одном месте, я захотела, чтобы Габриэлла стала такой, как год назад. Тогда наша дружба основывалась на совместной упорной учебе и взаимном уважении. Год назад мы с Габриэллой начали бы обсуждать экзотических животных, косящихся на нас с картин: мантикору с человеческим лицом и телом льва, гарпию, амфисбену — двуглавую змею, похожую на дракона, и похотливого кентавра. Габриэлла разъяснила бы все в подробностях — как эти изображения художественно описывают зло, как каждое из них олицетворяет гротескность дьявола. Я всегда поражалась ее поистине энциклопедическим познаниям в области ангелологии и демонологии, научной и религиозной символики. Но теперь, даже если бы доктора Серафины не было рядом, Габриэлла держала бы свои мысли при себе. Она полностью отдалилась от меня, и моя тоска по ее пониманию была желанием дружбы, которая прекратила существовать.

— Отсюда все сокровища будут отправлены на линию Мажино, — наконец сказала доктор Серафина. — Систематизированные и упакованные, их развезут в безопасные места по всей стране. Я только беспокоюсь, что нам не удастся вывезти их вовремя.

Она остановилась перед диптихом из слоновой кости, лежащим на голубой бархатной подкладке в окружении свернутых салфеток. Доктор Серафина боялась, что немцы вот-вот ворвутся в Париж. Она заметно постарела за прошедшие месяцы, ее красота увяла от усталости и волнений.

— Их отправят в безопасное место в Пиренеях. И это прекрасное изображение Михаила, — она показала нам великолепную картину в стиле барокко с ангелом в римских доспехах, с поднятым мечом и блестящим серебряным нагрудником, — контрабандой вывезут в Испанию и отошлют в Америку частным коллекционерам, как и множество других ценных вещей.

— Вы продали их? — спросила Габриэлла.

— В такое время, — ответила доктор Серафина, — собственность имеет меньшее значение, чем безопасность.

— Разве Париж сдадут? — спросила я, сразу же поняв всю глупость своего вопроса. — Мы правда в такой опасности?

— Дорогая, — вздохнула доктор Серафина, удивляясь моим словам, — если у них все получится, от Европы ничего не останется, не говоря о Париже. Идемте, я хочу вам кое-что показать. Может быть, мы снова увидим это лишь спустя много лет.

Доктор Серафина достала из наполовину заполненного деревянного ящика пергамент, уложенный между стеклянными пластинами, и очистила его от опилок. Подозвав нас поближе, она положила рукопись на стол.

— Это средневековая ангелология, — сказала она. — Ее много и тщательно изучали, как и лучшие современные ангелологии. Она украшена орнаментом, как было модно в ту эпоху.

Я узнала признаки рукописи, написанной в Средние века, — строгая, правильная иерархия хоров и сфер, красивые изображения золотых крыльев, музыкальных инструментов и нимбов, тщательная каллиграфия.

— А это небольшое сокровище, — проговорила доктор Серафина, останавливаясь перед картиной, — датируется началом века. Мне она кажется замечательной, потому что написана в стиле модерн и представляет исключительно престолы — класс ангелов, который был в центре внимания ангелологов многие столетия. Престолы — это первая ангельская сфера, наряду с серафимами и ангелами. Они проводники между мирами и обладают огромной силой.

— Невероятно, — сказала я, пристально глядя на картину, внушающую трепет.

Доктор Серафина засмеялась.

— Действительно, — сказала она. — У нас очень большая коллекция. Мы строим сеть библиотек по всему миру — в Осло, Будапеште, Барселоне, просто чтобы было где ее разместить. Мы надеемся, что однажды у нас будет читальный зал в Азии. Такие рукописи напоминают об историческом базисе нашей работы. Все наши успехи заключены в этих текстах. Мы зависим от написанного слова. Это свет, который создал Вселенную и ведет нас через нее. Без Слова мы не знали бы, откуда пришли или куда идем.

— Поэтому так важно сохранить эти ангелологии? — спросила я. — Это проводники в будущее?

— Без них мы бы запутались, — объяснила Серафина. — Иоанн говорит: в начале было Слово, и Слово было у Бога. Но он не сказал о том, что Слово требует интерпретации, чтобы значить что-либо. В этом и состоит наша задача.

— Мы должны интерпретировать тексты? — небрежно уточнила Габриэлла. — Или защищать их?

— Что вы имеете в виду, Габриэлла? — холодно спросила доктор Серафина.

— Я имею в виду, если мы не защитим наши традиции от тех, кто их уничтожает, то вскоре нам нечего будет интерпретировать.

— О, да вы воин, — парировала доктор Серафина. — Всегда находятся те, кто облачается в доспехи и идет сражаться.

Но истинный гений придумывает способ получить то, чего хочет, никого не убивая.

— Сейчас другое время, — возразила Габриэлла. — У нас нет выбора.

Мы молча рассматривали предметы, пока не увидели в центре стола толстую книгу. Доктор Серафина подозвала Габриэллу, пристально глядя на нее, словно пытаясь понять каждый ее жест. Зачем она это делала, оставалось для меня загадкой.

— Это генеалогия? — спросила я, рассматривая схемы на обложке книги. — Здесь человеческие имена.

— Не все человеческие, — поправила Габриэлла, подходя ближе, чтобы прочесть текст. — Тут есть Зафкиэль, Сандалфон и Разиэль.

Бросив взгляд на манускрипт, я увидела, что она права, — здесь были перемешаны ангелы и люди.

— Имена расположены не в вертикальной иерархии сфер и хоров, это какая-то другая схема.

— Это теоретические схемы, — серьезно ответила доктор Серафина, и я поняла, что она привела нас сюда, чтобы показать именно эту книгу. — С течением времени появились иудаистские, христианские и мусульманские ангелологи. Космологии ангелов отводится важное место во всех трех религиях. Среди нас множество еще более необычных ученых — гностики, суфии и очень много представителей азиатских религий. Естественно, работы наших агентов критически отклонились от курса. Теоретические ангелологии — это работы ряда блестящих иудейских ученых семнадцатого века, которые рассматривали генеалогии семей нефилимов.

Я родилась в традиционной католической семье и, изучив свои каноны, знала очень немногое о доктринах других религий. Но мне было известно, что мои сокурсники придерживаются разных верований. Габриэлла, например, была иудейкой, а доктор Серафина — возможно, самая опытная и скептически настроенная из всех преподавателей, если не считать ее мужа, — была агностиком, к огорчению многих профессоров. Но сейчас я впервые окончательно поняла, сколько религиозных течений лежит в основе истории и канона нашей дисциплины.

— Наши ангелологи самым тщательным образом изучили еврейские генеалогии, — продолжала доктор Серафина. — Еврейские ученые вели подробнейшие генеалогические записи из-за законов наследования, а также потому, что поняли, как важно проследить историю до самого начала, поэтому на их свидетельства можно ссылаться, их можно проверить. Когда я была в вашем возрасте и только начинала изучать ангелологию, я занялась еврейскими генеалогическими методами. Я рекомендую всем серьезно настроенным студентам изучить их. Они удивительно точны.

Доктор Серафина перелистала страницы книги и открыла красиво написанный документ, обрамленный золотыми листьями.

— Это генеалогическое древо семьи Иисуса, его составил в двенадцатом веке наш ученый. В соответствии с христианской доктриной, Иисус был прямым потомком Адама. Здесь генеалогическое древо Марии, написанное Лукой, — Адам, Ной, Сим, Авраам, Давид.

Палец доктора Серафины скользнул вниз по схеме.

— А это история семьи Иосифа, записанная Матфеем, — Соломон, Иосафат, Зеруббабель и так далее.

— Это довольно распространенные генеалогии, — сказала Габриэлла.

Наверное, она видела сотни подобных схем, а я раньше не сталкивалась с такими текстами.

— Конечно, — пояснила доктор Серафина, — существовало много генеалогий, по которым можно было проследить, как родословные соответствуют пророчествам Ветхого Завета, касающимся Адама, Авраама, Иуды, Иессея и Давида. Но эта немного отличается от других.

Имена связывала обширная разветвленная сеть. Мне показалось обидным, что под каждым именем скрывался человек, который жил и умер, поклонялся и боролся, так и не узнав своей цели в великой исторической цепочке.

Доктор Серафина коснулась страницы, ее ногти заблестели в мягком свете ламп. Сотни имен были написаны цветными чернилами, множество тонких ветвей поднималось вверх, отходя от небольшого ствола.

— После Потопа сын Ноя Сим основал семитскую расу. Иисус, разумеется, происходит от этой линии. Хам основал африканские расы. Иафет, или, как вы узнали из лекции Рафаэля на прошлой неделе, существо, превратившееся в Иафета, стал родоначальником европейской расы, включая нефилимов. Рафаэль в своей лекции не упомянул одну деталь, а я считаю, что ее очень важно понять пытливым студентам. Дело в том, что генетическая дисперсия людей и нефилимов намного сложнее, чем кажется поначалу. Земная жена Иафета родила от него много детей, а те, в свою очередь, произвели множество потомков. Некоторые из этих детей были полностью нефилимами, некоторые — гибридами. Дети Иафета — Иафета-человека, убитого существом-нефилимом, принявшим облик Иафета, — до своей смерти родили много детей, которые были настоящими людьми. Таким образом, потомками Иафета были люди, нефилимы и гибриды. В результате их браков появилось население Европы.

— Это очень сложно, — сказала я, пытаясь отследить различные группы.

— Это и есть причина, для чего нужны генеалогические схемы, — сказала доктор Серафина. — Без них мы бы ни в чем не разобрались.

— Я читала, что многие ученые полагают, будто родословная Иафета смешана с родословной Сима, — сказала Габриэлла.

Она указала на ветвь генеалогии, выделив три имени — Эбер, Натан и Амон.

— Здесь, здесь и здесь.

Я наклонилась, чтобы прочесть имена.

— Почему ты в этом уверена?

— Я считаю, что есть определенные документы, но, честно говоря, они могут быть неверными, — сказала Габриэлла.

— Вот почему это называется теоретической ангелологией, — добавила доктор Серафина.

— Но многие ученые верят в это, — сказала Габриэлла. — Это постоянный и непрерывный элемент ангелологической работы.

— Уверена, что современные ангелологи в это не верят, — сказала я, пытаясь скрыть, как потрясла меня эта информация.

Мои религиозные убеждения были сильны уже тогда, и я не могла поверить в ничем не подкрепленную теорию о происхождении Христа. Схема, которая секунду назад казалась безупречной, теперь выбивала меня из колеи.

— Идея о том, что в Иисусе текла кровь наблюдателей, абсурдна.

— Может быть, — ответила доктор Серафина, — но существует целый раздел ангелологии, который занимается изучением этого предмета. Он называется ангеломорфизмом и занимается исключительно теорией о том, что Иисус Христос был вовсе не человеком, а ангелом. В конце концов, непорочное зачатие произошло после визита архангела Гавриила.

— Кажется, я что-то об этом читала, — сказала Габриэлла. — Гностики тоже верят в ангельское происхождение Иисуса.

— В нашей библиотеке существуют — вернее, существовали — сотни книг об этом, — ответила доктор Серафина. — Лично меня не заботит, кто были предки Иисуса. Меня волнует другое. Вот это, например, мне кажется чрезвычайно интересным, независимо от того, теория это или нет.

Доктор Серафина подвела нас к следующему столу, где, словно дожидаясь нас, лежала открытая книга.

— Это ангелология нефилимов, она начинается с наблюдателей, продолжается историей семьи Ноя и простирается во все правящие семьи Европы. Она называется «Книга поколений».

Я взглянула на длинный список имен. Я понимала, какую власть захватили нефилимы в обществе и какое влияние оказали на человеческую деятельность, но все равно изумилась, обнаружив их в родословных королевских семей Европы — Капетингов, Габсбургов, Стюартов, Каролингов. Это было все равно что читать историю европейских династий.

— Неизвестно, сделано ли это специально, — сказала доктор Серафина, — но существует достаточно доказательств, чтобы убедить большинство из нас, что великосветские семьи Европы заражены кровью нефилимов.

Габриэлла внимательно слушала все, что говорила Серафина, будто запоминала для экзамена или, что гораздо более правдоподобно, пыталась понять, зачем наш преподаватель показывает этот необычный текст.

— Здесь перечислены фамилии почти всех благородных семей, — сказала Габриэлла. — Неужели это все нефилимы?

— Верно, — ответила доктор Серафина. — Нефилимы были королями и королевами Европы, их желания повлияли на жизни миллионов людей. Они держались на смешанных браках, первородстве и грубой военной силе. Их королевства собирали налоги, рабов, имущество, все виды полезных ископаемых и сельскохозяйственные ресурсы, нападая на любую группу, которая приобретала независимость хоть в чем-то. Их влияние в Средние века было настолько велико, что они даже не скрывались. По сообщениям ангелологов тринадцатого века, существовали культы, посвященные падшим ангелам, которые целиком и полностью организовали нефилимы. Многие беды, приписываемые ведьмам — а обвиняемыми почти всегда были женщины, — были частью ритуалов нефилимов. Они поклонялись предкам и праздновали возвращение наблюдателей. Эти семьи существуют до сих пор. На самом деле мы все время держим руку на пульсе. Их семьи у нас под особым наблюдением.

На странице было очень много имен, но ничего неожиданного я не увидела. На Габриэллу же слова Серафины подействовали совершенно иначе. Прочитав имена, она в ужасе отшатнулась. Она впала в панику, как на лекции доктора Рафаэля. Казалось, она близка к истерике.

— Неправда, — почти закричала Габриэлла. — Это не мы за ними наблюдаем, это они следят за нами!

С этими словами она развернулась и выбежала из комнаты. Я смотрела ей вслед, не понимая, откуда такой взрыв эмоций. Она словно сошла с ума. Снова повернувшись к рукописи, я не увидела ничего, кроме страницы с именами. Большинство из них были мне незнакомы, несколько принадлежали знатным древним родам. Ничего особенного. Мы вместе изучали много книг по истории, но ни одна не доводила Габриэллу до такого состояния.

Но доктор Серафина, похоже, точно знала причину странного поведения Габриэллы. На ее лице было написано удовлетворение, будто доктор Серафина не только ожидала, что она отскочит от книги, но планировала это. Видя мое смущение, доктор Серафина закрыла книгу и сунула ее под мышку.

— Что случилось? — спросила я, удивленная этим так же, как и необъяснимым поведением Габриэллы.

— Мне больно об этом говорить, — сказала доктор Серафина, выходя вместе со мной из комнаты, — но кажется, у нашей Габриэллы очень большие проблемы.

Моим первым порывом было обо всем рассказать доктору Серафине. Бремя двойной жизни Габриэллы и гнетущая атмосфера последних дней слишком давили на меня. Но слова застряли у меня в горле. Из темного коридора появилась фигура, похожая на демона в черных одеждах. У меня перехватило дыхание, но я тут же поняла, что это монахиня — член совета, которую я видела в атенеуме несколько месяцев назад. Она преградила нам путь.

— Могу я задержать вас на минутку, доктор Серафина? — спросила она низким голосом, слегка пришепетывая, что я нашла очень неприятным. — У меня есть несколько вопросов по поводу груза в США.

Я успокоилась, увидев, что доктор Серафина невозмутимо отнеслась к присутствию монахини, заговорив с ней обычным властным голосом:

— Какие вопросы могут быть в такой поздний час? Все уже подготовлено.

— Совершенно верно, — ответила монахиня. — Но я желаю удостовериться в том, что картины из галереи отправляются в Соединенные Штаты вместе с иконами.

— Разумеется, — сказала доктор Серафина, входя вслед за монахиней в комнату, где ждали отправки длинные ряды ящиков и коробок. — Их получит наше доверенное лицо в Нью-Йорке.

Оглядев ящики, я заметила, что на многих наклеена маркировка для отправки по морю.

— Груз отправляется завтра, — сказала доктор Серафина. — Нам только надо убедиться, что все здесь и что груз доберется до порта.

Пока монахиня и доктор Серафина обсуждали отправку груза — как, несмотря на все меньшее количество судов, покидающих Францию, обеспечить безопасную эвакуацию наиболее ценных объектов, — я вышла в коридор. Не сказав того, что собиралась, я тихо удалилась.

Я шла по темным каменным коридорам мимо опустевших классов и покинутых лекционных залов, шаги гулким эхом отзывались в тишине, которая царила здесь вот уже несколько месяцев. В атенеуме было то же самое. Библиотекари вечером ушли, выключив свет и заперев двери. Я воспользовалась ключом, который мне дала доктор Серафина в самом начале учебы. Открыв дверь, я оглядела длинную темную комнату и от души порадовалась, что одна. Я часто бывала в пустой библиотеке после полуночи, продолжая работу после того, как остальные расходились по домам. Но сегодня я впервые почувствовала отчаяние.

На стенах висели пустые полки, только кое-где оставались случайные тома. Везде стояли ящики с книгами — их должны вывезти из академии и спрятать по всей Франции. Где именно, я не знала, но понимала, что нужно очень много подвалов, чтобы разместить такое большое собрание. Когда я подошла к ящику, руки у меня задрожали. Книги лежали в беспорядке, и я забеспокоилась, что никогда не смогу найти то, за чем пришла. После нескольких минут поисков, когда паника выросла до невиданных размеров, я наконец нашла ящик с работами и переводами доктора Рафаэля Валко. Такой уж был характер у доктора Рафаэля, что содержимое ящика находилось в полнейшем беспорядке. Я нашла фолиант с подробными картами пещер и ущелий, эскизы, сделанные во время исследовательских экспедиций в горы Европы — Пиренеи в двадцать третьем году, Балканы в двадцать пятом, Урал в тридцатом и Альпы в тридцать шестом, — и страницы с пометками об истории каждой горной цепи. Я внимательно просмотрела тексты с пометками, записи лекций, комментарии и педагогические справочники. Глядя на названия и даты работ доктора Рафаэля, я понимала, что он написал книг даже больше, чем я могла себе представить. Я открыла и закрыла каждый текст, но не нашла того единственного, что надеялась прочитать, — перевода отчета о путешествии Клематиса к пещере непокорных ангелов в атенеуме не было.

Оставив разбросанные книги на столе, я рухнула на стул с жестким сиденьем, пытаясь справиться с разочарованием. Словно бросая вызов моим усилиям, хлынули слезы. Слабо освещенный атенеум поплыл перед глазами. Я устала от конкуренции. Я больше не верила ни в свои способности, ни в то, что по праву занимаю место в академии, ни в будущее. Я хотела, чтобы моя судьба была известна, записана в контракт, подтверждена печатью и подписана, чтобы я могла покорно следовать ей. В первую очередь мне нужна была цель и польза. Сама мысль о том, что я недостойна учиться здесь, что меня могут отослать к родителям в деревню, что я никогда не займу место среди ученых, которыми восхищались, заставила меня похолодеть от страха.

Уронив голову на деревянный стол, я спрятала лицо в ладони, закрыла глаза и застыла в отчаянии, ни о чем не думая.

Не знаю, сколько я так сидела, но вскоре ощутила какое-то движение. Запах духов моей подруги — восточный аромат ванили и лауданума — сказал мне о присутствии Габриэллы. Я подняла взгляд и сквозь слезы увидела пятно алой ткани, такой блестящей, что она казалась инкрустированной рубинами.

— В чем дело? — спросила Габриэлла.

Украшенная драгоценными камнями ткань, как только я вытерла слезы, превратилась в атласное платье такой необыкновенной красоты, что я ничего не могла сказать, а только смотрела на него, раскрыв рот. Мое очевидное изумление лишь рассердило Габриэллу. Она скользнула на стул напротив меня, бросила на стол вышитую бисером сумку. Шею украшало великолепное драгоценное ожерелье, длинные черные вечерние перчатки поднимались до самых локтей, закрывая шрам. Габриэлла, по-видимому, совсем не чувствовала холода — даже в тонком платье без рукавов и прозрачных шелковых чулках ее кожа казалась разгоряченной.

— Скажи, Селестин, — спросила Габриэлла, — что случилось? Ты больна?

— Я в порядке, — ответила я.

Я старалась говорить спокойно. Обычно она не особо обращала на меня внимание, а в последние недели и вовсе мной не интересовалась, поэтому, чтобы перевести разговор, я спросила:

— Куда-то идешь?

— На вечеринку, — ответила она, опустив глаза — явный признак того, что собирается встретиться с любовником.

— Что за вечеринка? — поинтересовалась я.

— Она не имеет ничего общего с учебой, поэтому вряд ли тебя заинтересует, — ответила она, отметая все дальнейшие попытки расспросов. — Скажи лучше, что ты здесь делаешь? Что тебя так огорчило?

— Я искала текст.

— Какой?

— Какой-нибудь текст, который мог бы помочь мне с геологическими таблицами, которые я составила.

Это прозвучало неубедительно.

Габриэлла оглядела книги на столе, увидела, что их все написал доктор Рафаэль Валко, и сразу же поняла, что именно я искала.

— Записки Клематиса не размножены, Селестин.

— Я так и поняла, — ответила я, ругая себя за то, что не убрала книги обратно в ящик.

— Ты должна бы знать, что текстов такого рода в свободном доступе нет.

— Тогда где он? — взволнованно спросила я. — В кабинете доктора Серафины? В хранилище?

— Отчет Клематиса о первой ангелологической экспедиции содержит очень важную информацию, — сказала Габриэлла, улыбаясь от удовольствия при мысли о собственной осведомленности. — Его местоположение держится в тайне, которую позволено знать лишь немногим.

— Тогда как тебе удалось прочесть его? — с завистью воскликнула я.

Осознание того, что Габриэлла имеет доступ к редким текстам, заставило меня потерять всякое самообладание.

— Как получилось, что ты так мало интересуешься нашими исследованиями, но читала Клематиса, а я отдаю всю себя нашему делу и не могу даже издали увидеть его?

Я тут же пожалела о сказанном. Габриэлла встала, взяла со стола бисерную сумочку и неестественно спокойно проговорила:

— Ты думаешь, будто понимаешь то, что видела, но все гораздо сложнее, чем кажется.

— Я думаю, вполне очевидно, что ты связалась со взрослым мужчиной, — ответила я. — Подозреваю, доктор Серафина думает то же самое.

На мгновение мне показалось, что Габриэлла повернется и уйдет, как всегда, когда она чувствовала себя загнанной в угол. Вместо этого она дерзко вскинула голову.

— На твоем месте я бы не стала говорить об этом доктору Серафине или кому-то еще.

Понимая, что сейчас у меня в руках все карты, я спросила:

— Отчего же?

— Если кому-нибудь станет известно о том, что, как ты думаешь, ты узнала, — сказала Габриэлла, — все мы очень сильно пострадаем.

Хотя я не могла до конца постичь суть ее угрозы, тревога и страх в ее голосе остановили меня. Мы оказались в тупике и не знали, как выйти из него.

Наконец Габриэлла нарушила тишину.

— Возможность получить доступ к отчету Клематиса есть, — проговорила она. — Если хочешь его прочесть, надо лишь знать, где искать.

— Я думала, текст не был размножен, — сказала я.

— Так и есть, — ответила Габриэлла. — И я не имею права помогать тебе его искать, тем более что это совершенно не в моих интересах. Но ты тоже могла бы помочь мне.

Я встретила ее взгляд и поняла, что именно она имеет в виду.

— Вот что я предлагаю, — проговорила Габриэлла, когда мы вышли из атенеума в темный коридор. — Я скажу тебе, как найти текст, а ты, в свою очередь, будешь хранить молчание. Ты не скажешь Серафине ни слова обо мне или о твоих предположениях о моих поступках. Ты не скажешь, когда я прихожу домой или ухожу. Сегодня вечером меня не будет несколько часов. Если кто-нибудь придет ко мне, скажи, что не знаешь, где я.

— Ты просишь меня солгать преподавателям?

— Нет, — ответила она. — Я прошу тебя сказать правду. Ты не знаешь, где я буду сегодня вечером.

— Но почему? — спросила я. — Зачем ты это делаешь?

Во взгляде Габриэллы мелькнули усталость и отчаяние, и я поверила, что она будет со мной откровенна и во всем признается. Но надежда вспыхнула на миг и тут же исчезла.

— У меня нет времени, — нетерпеливо заявила она. — Ты согласна или нет?

Мне не надо было ничего говорить. Габриэлла отлично поняла меня. Я сделала бы все, чтобы получить доступ к тексту Клематиса.

Мы пошли по коридору в крыло академии, построенное в Средние века. Габриэлла шла быстро, туфли на платформе выстукивали беспорядочный ритм. Когда она резко остановилась, я натолкнулась на нее и затаила дыхание.

Ее разозлила моя неуклюжесть, но Габриэлла не произнесла ни звука. Она повернулась к двери, одной из сотен дверей одинакового размера и цвета, без номеров или табличек с фамилиями.

— Вот, — сказала она, указывая на свод над дверью, выложенный из известняковых кирпичей. — Ты выше, чем я. Может быть, сумеешь дотянуться до камня в основании.

Вытянув руку как могла, я ощутила пальцами ноздреватый камень. К моему удивлению, при нажатии он скрипнул и отодвинулся в сторону, оставив небольшое открытое пространство. Следуя указаниям Габриэллы, я залезла туда и достала холодный металлический предмет размером с перочинный нож.

— Это ключ, — сказала я, с удивлением держа его перед собой. — Откуда ты знаешь, что он здесь?

— Отсюда ты попадешь в подземное хранилище академии, — сказала Габриэлла, показывая, чтобы я поставила камень на место. — За этой дверью — лестница. Спустившись по ней, найдешь вторую дверь. Ключ отопрет ее. Это вход в личные помещения Валко. Перевод отчета Клематиса хранится там.

Я пыталась вспомнить, слышала ли об этом, но не смогла. По-видимому, именно здесь сокровища были в безопасности, и здесь хранились книги из атенеума. Я хотела потребовать, чтобы она рассказала мне об этом тайном месте. Но Габриэлла подняла руку, предупреждая вопросы.

— Я опаздываю, у меня нет времени для объяснений. Я не могу сама отвести тебя к книге, но уверена, любопытство поможет тебе найти то, что ты ищешь. Иди. И помни: когда закончишь, верни ключ в тайник и никому не говори о сегодняшнем вечере.

С этими словами Габриэлла повернулась и вышла, ее красное атласное платье отражало слабый свет электрических лампочек. Я хотела попросить ее вернуться и проводить меня в подземелье, но она уже ушла, оставив после себя лишь легкий аромат духов.

Следуя инструкциям Габриэллы, я открыла дверь и вгляделась в темноту. На крючке над лестницей висела керосиновая лампа с закопченным стеклом. Я зажгла фитиль и подняла лампу перед собой. Вниз уходила крутая каменная лестница. Камни покрылись мхом, на них ничего не стоило поскользнуться. Сырой воздух и запах земли создавали ощущение, будто я спускаюсь в каменный подвал отцовского дома в деревне, где хранились тысячи бутылок выдержанного вина.

Внизу я нашла железную дверь, зарешеченную, словно вход в тюремную камеру. В стороны от нее отходили кирпичные коридоры, ведущие в непроглядную тьму. Я посветила туда. Где разрушился кирпич, были видны участки светлого нетронутого известняка, на котором стоял город. Ключ легко открыл замок, и единственным препятствием осталось мое желание развернуться и рвануть по лестнице наверх, в знакомый мир.

Очень скоро я наткнулась на ряд комнат. В тусклом свете лампы я разглядела, что первая заполнена ящиками с оружием — люгерами, кольтами сорок пятого калибра и винтовками М-1. Там были коробки с лекарствами, одеяла и одежда — все, что может понадобиться в случае расширения конфликта. В следующей комнате я увидела множество ящиков из тех, что неделю назад упаковывались в атенеуме, только теперь они были заколочены. Открыть их без инструментов было невозможно.

Я шла по темным переходам. С каждым шагом лампа становилась тяжелее. Я начала понимать всю масштабность переезда ангелологов под землю. Я и не представляла, насколько продумано и спланировано наше сопротивление. Здесь было все необходимое для жизни — кровати, самодельные туалеты, водопровод и множество керосинок. Оружие, еда, лекарства — в известняковых ходах и туннелях под Монпарнасом имелось все необходимое. Впервые я поняла, что, если начнутся сражения, многие не будут бежать из города, а перейдут сюда и станут бороться.

Вскоре я попала в другое место — высеченное в мягком известняке, сырое, больше похожее на нору. Здесь я нашла предметы, которые помнила по посещениям кабинета доктора Рафаэля, поэтому сразу же поняла, что это личное помещение Валко. В углу, покрытый тяжелым брезентом, стоял стол со стопками книг. Свет керосиновой лампы озарил пыльную комнату.

Я без особых трудностей отыскала текст, хотя, к моему удивлению, это была не книга, а пачка листов с записями, не больше брошюры по размеру, переплетенная вручную, с одноцветной обложкой. Невесомая, как тонкая ткань, слишком иллюзорная на вид, чтобы содержать что-нибудь важное. Открыв ее, я увидела, что текст написан от руки на прозрачной бумаге с пятнами чернил, каждая буква выцарапана, почти вдавлена. Я погладила пальцем буквы и почувствовала углубления. Стряхнув со страниц пыль, я прочла: «Заметки о первой ангелологической экспедиции, сделанные в 925 году после Рождества Христова преподобным отцом Клематисом из Фракии. Перевод с латыни и примечания доктора Рафаэля Валко».

Под этими словами стояла золотая печать с изображением лиры. Этот символ я раньше никогда не видела, но с того дня начала понимать, что именно он лежит в основе нашей миссии.

Прижав книжицу к груди, я внезапно испугалась, что она развалится прежде, чем я прочту ее. Я поставила лампу на гладкий известняковый пол и уселась рядом. Свет падал мне на руки, и когда я снова открыла брошюру, почерк доктора Рафаэля стал отлично различим. Отчет об экспедиции очаровал меня с самого первого слова.

Благословенны быть слугами Его Божественного взгляда на Земле! Господь, взрастивший семя нашей миссии, да поможет осуществить ее!

С мулами, нагруженными провизией, и душами, освещенными ожиданием, мы начали свое путешествие по землям эллинов, дальше по могущественной Мезии во Фракию. Хорошо сохранившиеся дороги и оживленные улицы, построенные римлянами, сообщили нам о прибытии в христианский мир. Все же, несмотря на позолоту цивилизации, здесь остается угроза воровства. Много лет прошло с тех пор, как моя нога в последний раз ступала на гористую родину моего отца и отца его отца. Мой родной язык будет, разумеется, звучать странно, потому что я привык к языку римлян. Мы начинаем подниматься в горы, и я боюсь, что даже моя одежда и церковные печати не смогут защитить нас, как только мы покинем большие поселения. Я молюсь о том, чтобы встретить как можно меньше сельчан на пути по горным тропам. У нас совсем нет оружия, и мы не будем просить о помощи, но будем полагаться на добрую волю незнакомцев.

Когда на пути к горе мы остановились передохнуть на обочине, брат Фрэнсис, наиболее яркий ученый, стал говорить о страданиях, которые он испытывает, думая о нашей миссии. Отведя меня в сторонку, он признался, что верит: наша миссия — это происки темных сил, что непокорные ангелы обольстили наши умы. Его беспокойство меня не удивило. Многие братья сомневались в необходимости экспедиции, но рассуждения Фрэнсиса напугали меня. Вместо того чтобы расспросить его, я слушал его опасения, понимая, что его слова были признаком накопившегося утомления от поисков. Открыв свой слух его горестям, я взял их на себя, освещая его омраченный дух. Это ноша и ответственность старшего брата, но моя роль теперь даже более решающая, поскольку мы готовимся к самой трудной для нас части путешествия. Поборов искушение возразить брату Фрэнсису, я молча трудился оставшиеся часы.

Позже, уединившись, я стремился понять беспокойство брата Фрэнсиса, молясь о ниспослании мне указания и мудрости, чтобы я мог помочь ему преодолеть сомнения. Хорошо известно, что ученые во время прошлых экспедиций не нашли никаких следов. Я уверен, что скоро все изменится. Но все же фраза Фрэнсиса „братство мечтателей“ не выходит у меня из головы. Слабая тень сомнения начинает колебать мою непреодолимую веру в нашу миссию. Что, спрашиваю я себя, если наши усилия — только авантюра? Как убедить себя в том, что наша миссия — от Бога? Но семя неверия, растущее в моем мозгу, легко раздавить, если думать о необходимости нашей работы. Борьбу вели многие поколения до нас, и будущие поколения ее продолжат. Мы должны поощрять молодежь, несмотря на недавние потери. Страха следует ожидать. Естественно, что битва при Ронсевале,[25] которую все изучали, жива в их памяти. И тем не менее вера не позволяет мне сомневаться в том, что за всеми нашими деяниями стоит Бог, воодушевляя тело и дух, пока мы движемся в гору. Я упорно верю, что надежда скоро возродится среди нас. Мы должны верить, что это путешествие, несмотря на недавние ошибки, увенчается успехом.[26]

На четвертый вечер путешествия, когда огонь почти догорел, лишь тлели угольки, а путники собрались вместе после ужина, разговор свернул на историю наших врагов. Один из младших братьев спросил, как случилось, что наша земля, от Иберии до Уральских гор,[27] была покорена темным порождением ангелов и женщин. Как мы, скромные служители Бога, стали нести ответственность за очищение Божьего мира? Брат Фрэнсис, меланхолия которого в последнее время столь занимала мои мысли, громко спросил, как Бог позволил злу наводнить Его владения. Как, спросил он, чистое добро может существовать в присутствии чистого зла? И пока вечерний воздух становился все холоднее, а в небе повисла замерзшая луна, я рассказал собратьям, как семена зла рассеивались в святой почве.

За десятилетия после Потопа сыновья и дочери Иафета обычного человеческого происхождения отделились от сыновей и дочерей ложного Иафета ангельского происхождения, сформировав две ветви из одного дерева — одну чистую, другую отравленную, одну слабую, другую сильную. Они рассеялись вдоль больших северных и южных морских путей, оседая в богатых наносных заливах. Они тучей пронеслись по альпийским горам, как летучие мыши, обосновавшись в самых высоких пределах Европы. Они расселились вдоль скалистых побережий и на обширных плодородных равнинах, спустившись к берегам рек — Дуная, Волги, Рейна, Днестра, Эбро, Сены. Все земли заполонило потомство Иафета. Где они останавливались, вырастали поселения. Несмотря на общее происхождение, между двумя группами царило глубокое недоверие. Жестокие, жадные и сильные нефилимы постепенно поработили своих человеческих братьев. Гиганты объявили Европу своим владением по праву происхождения.

Первые поколения порочных наследников Иафета жили в полном здравии и благополучии, управляя каждой рекой, горой и равниной континента и обладая властью над своими более слабыми братьями. Однако за десятки лет в их расе появился дефект, столь же заметный, как трещина на блестящей поверхности зеркала. Один младенец родился более слабым, чем другие, — крохотный, хнычущий, он не мог набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы закричать. Пока ребенок рос, стало заметно, что он меньше остальных, он медленнее развивался, у него появились болезни, неизвестные их расе. Этот ребенок был человеком, который родился похожим на своих прапрабабушек, дочерей человеческих.[28] В нем не было ничего от наблюдателей — ни красоты, ни силы, ни ангельского облика. Когда ребенок достиг зрелости, его насмерть забили камнями.

Во многих поколениях аномалия не повторялась. Затем Бог пожелал населить земли Иафета своими детьми. Он послал к нефилимам множество людей, вдохнув в непаханую землю Святой Дух. Поначалу они часто умирали в младенчестве. Со временем о слабых научились заботиться, их кормили грудью до трех лет, прежде чем позволить присоединиться к другим, более сильным детям.[29] Если они доживали до зрелости, то ростом были на четыре головы ниже родителей. Они начинали стареть и угасать на третьем десятке и умирали до наступления восьмого. Человеческие женщины гибли при родах. Болезни требовали развития медицины, но даже после лечения люди проживали лишь часть срока, обычного для их братьев-нефилимов. Нетронутые земли нефилимов были испорчены.[30]

В течение долгого времени человеческие дети женились друг на друге, и род людской рос рядом с нефилимами. Несмотря на физическую неполноценность, дети Иафета-человека упорно продолжали заниматься своим делом под управлением братьев-нефилимов. Случайно происходили смешанные браки, привнося в расу дальнейшую гибридизацию, но этим союзам препятствовали. Если у нефилимов рождался человеческий ребенок, его отправляли за городскую стену, где он умирал среди людей. Если у людей рождался ребенок-нефилим, его забирали от родителей и ассимилировали в расу господ.[31]

Вскоре нефилимы отступили в поместья и замки. Они строили каменные укрепления и убежища в горах — заповедники роскоши и власти. Хотя и зависимые, Божьи дети находились под Его защитой. Их ум был остер, души благословенны, а воля непреклонна. Поскольку две расы жили бок о бок, нефилимы спрятались за богатствами. Люди, оставшиеся страдать от тягот нужды и болезней, стали рабами невидимых, но могущественных господ.

На рассвете мы встали и много часов двигались по крутой тропе к вершине горы. Солнце поднималось из-за высоких скал, и все вокруг сияло золотом. Сильные мулы, прочные кожаные сандалии, прекрасная погода — все способствовало быстрому продвижению. К середине утра на скале перед нами выросло поселение, дома в нем были сложены из камня, а крыши — из оранжевой глиняной черепицы. Сверившись с картой, мы увидели, что отсюда рукой подать до горы, где находится ущелье, которое местные жители называют „Гяурското Бёрло“. Найдя приют в доме одного из сельчан, мы помылись, поели и отдохнули, а затем спросили, как добраться до пещеры.

Перед нами сразу же предстал пастух. Он был невысокий и упитанный, как многие люди, живущие в горах Фракии. В бороде виднелась проседь, но выглядел он сильным и крепким.

Пастух внимательно слушал, что я говорил ему о нашей миссии в ущелье. Мне он показался разумным и старательным, хотя он сразу же сказал, что доведет нас до ущелья, но сам дальше не пойдет. Немного поторговавшись, мы договорились о цене. Пастух пообещал принести снаряжение и сказал, что отведет нас туда на следующее утро.

Мы обсуждали наши планы за обедом, состоявшим из сушеного мяса — еды простой, но придающей силы, а они нам завтра понадобятся. Я положил на стол пергамент так, чтобы остальные могли его видеть. Братья склонились над столом, всматриваясь в аккуратный чертеж.

— Место здесь, — сказал я, указывая на горный клин, изображенный темно-синими чернилами. — Думаю, мы доберемся туда без проблем.

— Но, — начал один из братьев, подметая стол взъерошенной бородой, — откуда нам знать, что это — именно то самое место?

— Их там видели, — заверил я.

— Видели когда-то, — заметил брат Фрэнсис. — Крестьяне смотрят другими глазами. Их видения чаще всего оказываются ничем.

— Сельчане утверждают, что видели существ.

— Если мы станем верить всем россказням простолюдинов, нам придется объездить каждую деревню в Анатолии.

— Мне кажется, это стоит внимания, — ответили. — Как говорят братья из Фракии, пещера ведет в бездну. Глубоко внизу протекает подземная река, гораздо глубже, чем это описывается в легенде. Деревенские жители утверждают, что слышали звуки, доносившиеся из пропасти.

— Звуки?

— Музыку, — сказал я, стараясь быть осторожным в утверждениях. — Сельчане праздновали что-то у входа в пещеру и слышали доносящиеся оттуда звуки. Некоторые даже падали в обморок. Они говорят, что музыка имеет необычайную силу. Больные выздоравливают. Слепые прозревают. Хромые начинают ходить.

— Поразительно, — восхитился брат Фрэнсис.

— Музыка доносится из-под земли, и она станет нашим проводником.

Несмотря на веру в наше дело, руки мои трясутся при мысли об опасностях, таящихся в пропасти. Годы подготовки поддерживали мой энтузиазм, и все же надо мной довлеет страх. Как часто я вспоминаю прошлые неудачи! Как часто мысли о погибших братьях посещают меня! Но непоколебимая вера ведет меня вперед, и бальзам Божьей благодати умиротворяет мою неспокойную душу.[32] Завтра на восходе солнца мы спустимся в ущелье.

Как мир возвращается к солнцу, так зараженная земля возвращается к свету, благодати. Как звезды освещают темное небо, так дети Божьи однажды избавятся от неправедных деяний и станут наконец свободными от дьявольских хозяев.

Во мраке отчаяния я обращаюсь к Боэцию, как глаз обращается к пламени: мой Бог, мое высшее счастье навеки утрачено в адской пещере.[33]

Все покинули меня. Обожженными губами говорю я, мой голос глухо звучит в моих ушах. Мое тело изломано; обугленная плоть видна в зияющих ранах. Надежда на бесплотного воздушного ангела, под чьими крылами я вырос, чтобы встретить мою несчастную судьбу, разрушена навсегда. Только желание рассказать об ужасах, которые я видел, заставляет меня открыть изъязвленный, опаленный рот. Вам, будущие искатели свободы, будущие служители справедливости, расскажу я о своих злосчастьях.

Утро похода к пещере было холодным и ясным. По привычке я проснулся за несколько часов до восхода солнца и, оставив спутников погруженными в сон, направился к очагу небольшого дома. Хозяйка уже была там, ломала хворост. На огне кипел горшок ячменя. Желая помочь, я предложил помешивать кашу, заодно греясь у огня. Воспоминания о детстве нахлынули на меня. Пятьдесят лет назад я был мальчиком с руками тонкими, как веточки, и так же помогал матери по хозяйству, слушая, как она напевает, полоская белье в корыте с чистой водой. Моя мать — как давно я не вспоминал о ее доброте! И мой отец, с его любовью к Библии и преданностью Богу — сколько лет я не вспоминал его мягкость!

Таким мыслям я предавался, пока братья, привлеченные запахом еды, не появились у очага. Мы вместе поели. При свете огня уложили в мешки веревки, ледорубы, молотки, пергамент и чернила, острые ножи из отличного сплава и рулон хлопчатобумажной ткани для бинтов. Когда взошло солнце, мы попрощались с хозяевами и вышли, чтобы встретиться с проводником.

В дальнем конце деревни, где тропинка, извиваясь, пряталась среди скал, нас ждал пастух с большим плетеным мешком на плече и гладкой палкой в руке. Поздоровавшись кивком, он направился в гору, ловко лавируя между камнями, подобно горному козлу. Он был немногословен, и выражение его лица было таким мрачным, что мне показалось — сейчас он откажется идти и бросит нас на тропе. Но он продолжал подъем, медленно, но верно приближаясь к ущелью.

Возможно, потому, что утро было теплым, а завтрак вкусным, мы отправились в путь с хорошим настроением. Братья разговаривали друг с другом, определяли цветы, растущие вдоль тропы, и обсуждали странное разнообразие деревьев — там росли березы, ели и высокие кипарисы. Их шутки принесли мне большое облегчение, сорвав с миссии покров сомнения. Уныние последних дней давило на всех нас. Мы начали утро с новым воодушевлением. Я очень волновался, хотя пытался не выдать своих чувств. Хохот братьев наполнил меня весельем, и вскоре на сердце стало радостно и легко. Мы и представить себе не могли, что многие из нас в последний раз слышат смех.

Пастух поднимался в гору около получаса, пока не достиг березовой рощи. Сквозь листву я разглядел вход в пещеру, таящийся в толще твердого гранита. Воздух в пещере был прохладным и сырым. Стены покрывала разноцветная плесень. Брат Фрэнсис указал на ряд разрисованных амфор вдоль дальней стены пещеры. Тонкошеие кувшины с выпуклыми телами стояли на земляном полу, грациозные, словно лебеди. В больших кувшинах была вода, в маленьких — масло, и я предположил, что пещера использовалась как временное прибежище. Пастух подтвердил мое предположение, хотя и не мог сказать, кому придет в голову отдыхать вдали от цивилизации и зачем надо было все здесь устраивать.

Без лишних слов пастух разгрузил свой мешок. Он уложил на пол пещеры два толстых железных гвоздя, молоток и веревочную лестницу. Лестница производила глубокое впечатление, младшие братья собрались, чтобы осмотреть ее. Две длинные пеньковые полосы образовывали вертикальную ось, а металлические прутья, закрепленные в пеньке с помощью болтов, служили горизонтальными перекладинами. Лестница была сделана с большим искусством — крепкая, но легкая, так что ее было удобно переносить. Мое восхищение умениями проводника еще больше возросло, когда я ее увидел.

Пастух взял молоток и вбил в скалу железные гвозди. Затем металлическими зажимами прикрепил к ним веревочную лестницу. Эти маленькие устройства, не больше монеты, крепко держали ее на месте. Закончив свое дело, пастух сбросил лестницу и отступил, словно поразившись, как глубоко она упала. Снизу доносился шум воды, бьющейся о скалы.

Проводник объяснил, что река течет под поверхностью горы, протекает сквозь скалу и заполняет подземные резервуары и русла, а потом водопадом низвергается в ущелье. Затем река течет по дну ущелья, снова спускается в лабиринт подземных пещер и наконец появляется на поверхности земли. Деревенские жители, как рассказал нам проводник, называли эту реку Стикс и верили, что каменное дно ущелья усыпано телами мертвых. Они считали пещеру входом в ад и называли ее „тюрьма неверных“. Пока он говорил, на его лице появилось опасение — первый признак того, что ему страшно продолжать. Я поспешно объявил, что пора спускаться.[35]

Трудно представить себе наш восторг, когда мы получили доступ к пропасти. Лишь Иаков в своем видении могущественной процессии святых посланников, возможно, созерцал лестницу более долгожданную и величественную. Стремясь к нашей божественной цели, мы оказались в ужасном мраке заброшенной ямы, полные ожидания Его защиты и милости.

Когда я спускался по холодным ступенькам, меня оглушил рев воды. Я спускался быстро, предавая себя притягательной глубине, мои руки цеплялись за сырой, холодный металл, колени ударялись о выступы скалы. Страх наполнил мое сердце. Я шептал молитвы, прося защиты, силы и помощи против неведомого. Мой голос был не слышен из-за шума водопада.

Пастух спустился последним. Открыв мешок, он вынул запас восковых свечей, кремень и трут, чтобы зажечь их. Через минуту мы оказались в пылающем круге. Несмотря на холодный воздух, у меня на лице выступила испарина. Мы взялись за руки и стали молиться, полагая, что наши голоса будут услышаны даже в самом глубоком, самом темном уголке ада.

Собрав одежду, я направился к берегу реки. Остальные последовали за мной, оставив проводника возле лестницы. Вдали шумел водопад — бесконечные потоки горячей воды. Сама река текла по широкому руслу посреди пещеры, словно Стикс, Флегетон, Ахерон и Коцит — все реки ада — сошлись в одну. Брат Фрэнсис первым разглядел в клубящемся тумане лодку — небольшое деревянное суденышко, привязанное на берегу. Вскоре мы стояли вокруг лодки, определяя направление. Сзади нас отделял от лестницы участок плоских камней. Впереди, вдоль реки, нас ждало множество пещер, похожих на соты. Выбор был ясен — мы отправимся на поиски того, что находится за предательской рекой.

Поскольку нас было пятеро, а вес у всех был немаленький, я забеспокоился о том, как мы все поместимся в узкой лодке. Я забрался в лодку, стараясь удержаться на ногах, хотя она сильно раскачивалась. Я не сомневался: если судно опрокинется, беспощадный поток расплющит меня о прибрежные скалы. Кое-как мне удалось сохранить равновесие и надежно сесть у руля. Остальные последовали за мной, и вскоре мы отправились в путь. Брат Фрэнсис деревянным веслом осторожно направлял лодку к дальнему берегу. Река отбросила нас от входа в пещеру и понесла навстречу гибели.

Когда мы приблизились, существа зашипели из своих каменных нор, как ядовитые змеи, их удивительные синие глаза смотрели на нас, могучие крылья бились о прутья решеток их темниц — сотни нераскаявшихся темных ангелов разрывали на себе ярко-белые одежды, требуя спасения, умоляя нас, посланников Бога, освободить их.

Братья пали на колени, пораженные ужасным зрелищем. Глубоко в толще горы, до самого горизонта виднелись бесчисленные тюремные камеры, в которых были заключены сотни величественных существ. Я подошел ближе, пытаясь осмыслить увиденное. Это были таинственные существа, от них исходило такое сияние, что я не мог смотреть в глубь пещеры, не отводя взгляда. Но как человек стремится узреть центр пламени и обжигает глаза, глядя в бледно-голубое ядро огня, так я желал рассмотреть небесных созданий, оказавшихся передо мной. Наконец я увидел, что в каждой узкой камере заключен один скованный ангел. Брат Фрэнсис в страхе сжал мою руку, прося меня вернуться к лодке. Но я не слушал, охваченный нетерпением. Повернувшись к остальным, я велел им встать и следовать за мной.

Стенания прекратились, как только мы вошли в темницу. Существа смотрели на нас из-за толстых железных прутьев, внимательно следили за каждым нашим движением. Неудивительно, что они так жаждали свободы, — тысячи лет они были прикованы к горе, ожидая, когда их выпустят. Но они не выглядели жалкими. Прозрачная кожа излучала яркий свет, который создавал вокруг них золотые нимбы. Внешне они намного превосходили людей — высокие, грациозные. От плеч до лодыжек, подобно белоснежным плащам, стройные тела окутывали крылья. Я никогда прежде не видел такой красоты и не мог себе представить, что она существует. Теперь я понимал, как этим небесным созданиям удалось соблазнить дочерей человеческих и почему нефилимы так восторгались их наследием. Я шел дальше, и с каждым шагом мне становилось все яснее: мы оказались в пропасти, чтобы осуществить совсем другую цель. Я верил, что наша миссия нужна для того, чтобы обрести сокровище, но теперь мне стала очевидна ужасная правда: мы оказались здесь, чтобы освободить непокорных.

Из темной камеры показался ангел с копной золотых волос. В руках он держал прекрасную лиру.[37] Он коснулся струн, и полилась нежная воздушная музыка, она эхом отозвалась во всех уголках пещеры. Не могу сказать, явился ли причиной этому особый резонанс пещеры или сам инструмент обладал такими качествами, но звук был богатым и полным, прелестная музыка воздействовала на сознание, и мне казалось, что я схожу с ума от блаженства. Ангел запел, его голос поднимался и опускался в унисон с лирой. Словно в ответ на эту божественную гармонию, к нему присоединились остальные, каждый голос поднимался, чтобы создать небесную музыку, — и было это похоже на описанный пророком Даниилом сонм: десять тысяч раз по десять тысяч ангелов. Мы стояли, ошеломленные, совершенно покоренные небесным хором. Музыка потрясла меня. Даже сейчас я слышу ее.[38]

Со своего места я увидел ангела. Он аккуратно взмахнул длинными тонкими руками и расправил огромные крылья. Я подошел к двери его клетки и поднял тяжелый окаменевший крюк. Ангел толкнул решетку с такой силой, что я не удержался на ногах и упал, и вышел на волю. Он был доволен. Остальные пленные ангелы заревели, завидуя триумфу собрата, — порочные и голодные существа, требующие свободы.

Увлеченный рассматриванием ангелов, я, к сожалению, не заметил, как подействовала музыка на моих братьев. Внезапно, прежде чем я понял, что брат Фрэнсис околдован демоническими чарами, он помчался к ангельскому хору. Словно в припадке безумия, брат Фрэнсис опустился перед существами на колени, будто о чем-то моля. Ангел отбросил лиру и коснулся брата Фрэнсиса, метнув в изумленного человека такой мощный луч света, что, казалось, он был отлит из бронзы. Задыхаясь, Фрэнсис упал на землю и закрыл глаза, потому что яркий свет сжег его плоть. Я с ужасом смотрел, как с него падали куски одежды, как горела кожа, оставляя обугленные мышцы и кости. Брата Фрэнсиса, который еще минуту назад сжимал мою руку, умоляя вернуться к лодке, погубил ядовитый ангельский свет.[39]

На несколько минут все застыли в замешательстве. Я помню, как шипели в своих камерах ангелы. Я помню страшный труп Фрэнсиса, скорченный и обуглившийся. Но все остальное теряется во тьме.

В любом случае ангельская лира, из-за которой я пришел в ущелье, оказалась в моих руках. Я поспешил к сокровищу, бережно сжал его обожженными руками и осторожно уложил в мешок, чтобы не повредить.

Я сидел на носу деревянной лодки, моя одежда превратилась в лохмотья. Все тело болело. Кожа сходила с рук, сворачиваясь кровавыми почерневшими полосами. Борода местами сгорела до самых корней. Тогда я понял, что на меня, как и на брата Фрэнсиса, попал ужасный ангельский свет.

То же самое было и с остальными братьями. Двое стояли в лодке, отчаянно выгребая веслами против течения, их одежда была подпалена, а на коже виднелись страшные ожоги. Еще один член нашей группы лежал мертвый у моих ног, его руки были прижаты к лицу, словно он умер от ужаса. Когда лодка причалила к другому берегу реки, мы благословили нашего замученного брата и высадились, оставив суденышко плыть дальше по течению.

К нашему ужасу, на берегу ждал ангел-убийца. Его красивое лицо было безмятежно, как будто он только что пробудился от спокойной дремоты. Братья упали на землю, молясь и моля, обезумевшие от страха перед ангелом, точно сделанным из золота. Их страхи оказались оправданными. Ангел обратил на них свой ядовитый свет и убил их так же, как Фрэнсиса. Я пал на колени и молился об их спасении, зная, что они умерли достойно. Оглянувшись, я увидел, что надежды на помощь нет. Пастух покинул свой пост, оставив нас в ущелье одних, лишь лежал его мешок и висела лестница. Это предательство было для меня очень горьким. Нам требовалась его помощь.

Ангел смотрел на меня с безразличием, как на пустое место. Затем заговорил голосом более прекрасным и мелодичным, чем любая музыка. Хотя я не мог разобрать язык, я отлично понял, что он сказал. Слова ангела были: „Наша свобода досталась дорогой ценой. Поэтому твоя награда будет велика на Небе и на земле“.

Святотатственные слова ангела потрясли меня до глубины души. Я не мог понять, как такой злодей смеет обещать мне небесную награду. В дикой ярости я кинулся к ангелу и сбил его с ног. Небесное существо было захвачено врасплох моим гневом, и на какое-то время я получил преимущество. Несмотря на все великолепие, это было создание из плоти и крови, в этом плане оно мало чем отличалось от меня, и я немедленно вцепился в голую нежную плоть там, где крылья отходили от спины.

Сжав теплые кости у основания крыльев, я швырнул светящееся существо на холодную твердую скалу. Ярость ослепила меня, и я не помню точно, что делал, чтобы достигнуть своей цели. Я лишь осознавал, что Господь наделил меня сверхъестественной силой для борьбы с существом и для того, чтобы выбраться из пропасти. Вывернув крылья с жестокостью, какой я не ожидал от своих старческих рук, я повалил ангела. Я почувствовал, как под руками что-то хрустнуло, словно я сломал тонкую стеклянную ампулу. Ангел внезапно негромко вздохнул и беспомощно упал к моим ногам.

Я осмотрел разбитое тело, лежавшее передо мной. Я вывернул крыло из сустава, так что ослепительно-белые перья неестественно изогнулись. Ангел корчился в агонии, из ран на его спине сочилась светло-голубая жидкость. Из груди исходил тревожный звук, как будто жидкость, выпущенная из внутренних сосудов, смешалась в зловещей алхимии. Я очень быстро понял, что несчастное существо умерло от удушья и что удушье произошло из-за раны крыла.[40] Это и не дало ему дышать. Я глубоко раскаялся в своей жестокости по отношению к небесному созданию. В конце концов я пал на колени и просил у Господа милосердия и прощения, ибо погубил одно из самых совершенных Его созданий.

И тут я услышал слабый крик — пастух, наклонившись над скалами, звал меня по имени. Только когда он несколько раз показал мне, чтобы я следовал за ним, я понял, что он хотел помочь мне подняться по лестнице. Так быстро, как позволяло мое изувеченное тело, я добрался до пастуха и предался его помощи, потому что он, благодаря Богу, был силен и здоров. Он взвалил меня на дрожащую спину и понес от пропасти».[41]

Я в смятении закрыла отчет. Меня охватили противоречивые чувства. Руки дрожали от волнения, страха или предвосхищения — я не могла определить, от чего. Я знала одно: история путешествия преподобного Клематиса ошеломила меня. Я преклонялась перед его смелостью и замирала от ужаса при воспоминании о его встрече с наблюдателями. Это была правда, и все же не верилось, что человек смотрел на небесные создания, касался их светящихся тел и слышал их божественную музыку.

Наверное, в подземных помещениях академии было мало кислорода — отложив брошюру, я вскоре почувствовала, что мне тяжело дышать. Воздух стал более спертым, более тяжелым и более душным, чем пару минут назад. Маленькие комнатки из кирпича и сырого известняка на мгновение обернулись глубокой подземной темницей ангелов. Я готова была услышать оглушительный шум реки или небесную музыку наблюдателей. Хотя я понимала, что это лишь плод моей болезненной фантазии, я больше не могла оставаться под землей ни минуты. Вместо того чтобы положить перевод доктора Рафаэля на место, я сунула брошюру в карман юбки и выбралась наверх, навстречу восхитительно прохладному воздуху академии.

Перевалило за полночь, я знала, что академия пуста, но все равно боялась, что меня обнаружат. Я быстро выдвинула камень из тайника и, встав на цыпочки, просунула ключ в узкую щель. Поставив камень на место так, чтобы его края приходились вровень со стеной, я отошла и оценила свою работу. Дверь походила на любую из сотен подобных дверей по всей Академии. Никому даже и в голову не пришло бы, что среди камней скрыт тайник.

Я вышла из здания в холодную осеннюю ночь и направилась обычной дорогой от академии к дому на рю Гассенди, надеясь найти Габриэллу в спальне и расспросить ее. В квартире было темно. Я постучала к Габриэлле, не получила ответа и отступила в уединенность своей комнаты, где во второй раз пробежалась по страницам перевода доктора Рафаэля. Текст притягивал меня, и, не осознавая этого, я прочла записки Клематиса в третий раз, затем в четвертый. С каждым прочтением преподобный Клематис ввергал меня во все большее смятение. Беспокойство росло постепенно, поначалу это было неясное, но стойкое чувство, причину которого я не могла понять, но ночь проходила, и меня охватила ужасная тревога. Что-то в рукописи не соответствовало моим знаниям о первой ангелологической экспедиции, какой-то элемент повествования шел вразрез с уроками, которые я впитала. Хотя этот напряженный день меня чрезвычайно утомил, я не спала. Вместо этого я анализировала каждый этап путешествия в поисках точной причины моего волнения. Наконец, много раз перечитав строки о суровом испытании Клематиса, я поняла, в чем загвоздка, — во время всей учебы, ни на лекциях, ни за месяцы работы в атенеуме Валко ни разу не упомянули о роли музыкального инструмента, который Клематис обнаружил в пещере. Это был объект нашей экспедиции, источник опасений перед лицом наступления нацистов, и все же доктор Серафина отказалась объяснить его природу и значение.

Из отчета Клематиса ясно следовало, что первую экспедицию снарядили именно для поиска лиры. Я вспомнила рассказ о том, как архангел Гавриил подарил наблюдателям лиру, — Валко упоминал об этом на лекции, но даже тогда он ни слова не сказал о значении инструмента. Как можно было скрывать такую важную деталь, удивилась я. Я расстроилась еще больше, когда поняла, что Габриэлла, скорее всего, читала записки Клематиса, поэтому знала о важности лиры. И все же она, как и Валко, ничего не рассказывала об этом. Почему они не доверяли мне? Клематис говорил: «Прелестная музыка воздействовала на сознание, и мне казалось, что я схожу с ума от блаженства» — но какой на самом деле была та божественная музыка? Мне было горько оттого, что те, кому я больше всего доверяла, те, кому была настолько предана, обманули меня. Если они не сказали мне правду о лире, то, разумеется, могли утаить и другую информацию.

Терзаясь сомнениями, я услышала под окном спальни шум автомобиля. Я отодвинула штору и с удивлением обнаружила, что небо посветлело и приобрело бледно-серый оттенок, окрасив улицу туманным предчувствием рассвета. Ночь прошла, а я так и не заснула. Но я была не единственной, кто провел ночь без сна. В призрачном свете я видела, как Габриэлла вышла из автомобиля, белого «ситроена трекшин авант». Хотя на ней было то же самое платье, что и в атенеуме, — атласное и блестящее, за прошедшие несколько часов Габриэлла сильно изменилась. Волосы растрепаны, плечи опущены от изнеможения. Она сняла длинные черные перчатки, открыв бледные руки. Габриэлла отвернулась от автомобиля, словно размышляя, что делать, и вдруг обхватила голову руками и зарыдала. Из машины появился водитель, мужчина, чье лицо я не могла рассмотреть, и хотя я не знала его намерений, мне показалось, что он хочет причинить Габриэлле зло.

Несмотря на ревность и обиду, моим первым порывом было помочь подруге. Я выскочила из квартиры и помчалась вниз по лестнице, надеясь, что Габриэлла не уедет прежде, чем я выйду на улицу. Но, добежав до выхода, я увидела, что ошиблась. Вместо того чтобы обижать Габриэллу, мужчина обнял ее и держал в объятиях, пока она плакала. Я стояла в дверном проеме, смущенно глядя на них. Мужчина нежно гладил ее по волосам и говорил с нею, как мне показалось, как любовник, хотя в мои пятнадцать лет меня еще никто так не гладил. Тихонько приоткрыв дверь, так чтобы меня не заметили, я услышала Габриэллу. Сквозь рыдания она с отчаянием повторяла: «Я не могу, не могу, не могу». Я предполагала, что вызвало приступ раскаяния Габриэллы — наверное, ее наконец-то замучила совесть, но мое удивление возросло при следующих словах мужчины:

— Но ты должна. Нам ничего не остается, кроме как продолжать.

Я узнала голос. И поскольку становилось все светлее, я увидела, что мужчина, который успокаивал Габриэллу, был не кто иной, как доктор Рафаэль Валко.

Я вернулась в квартиру и уселась в своей комнате, ожидая услышать на лестнице шаги Габриэллы. Наконец загремели ее ключи, она отперла дверь и вошла в прихожую. Вместо того чтобы уйти к себе, она прошла на кухню. По звону чашек я поняла, что она варит себе кофе. Борясь с желанием присоединиться к ней, я ждала в своей темной спальне и прислушивалась, словно шум, который она подняла, мог помочь мне понять, что произошло на улице и какова природа их отношений с доктором Рафаэлем Валко.

Вскоре я постучалась в дверь кабинета доктора Серафины. Было раннее утро, всего только семь часов, но я знала, что она там и работает. Она сидела у секретера, волосы собраны в строгий пучок, ручка зависла над открытым блокнотом, словно я застала ее, когда она дописывала предложение. В том, что я пришла к ней в кабинет, не было ничего необычного — ведь я каждый день в течение многих недель работала на ярко-красном диване, систематизируя бумаги Валко. Мои усталость и волнение после знакомства с записями Клематиса, должно быть, были заметны. Доктор Серафина села на диван рядом со мной и потребовала объяснить, что привело меня к ней в такой ранний час.

Я положила между нами перевод доктора Рафаэля. Пораженная, Серафина взяла брошюру и стала листать тонкие страницы, вчитываясь в слова, которые когда-то перевел ее муж. Пока она читала, я увидела — или вообразила себе, что увидела, — на ее лице отблеск молодости и счастья, как будто с каждой перевернутой страницей время шло вспять.

Наконец доктор Серафина сказала:

— Мой муж нашел записи преподобного Клематиса почти двадцать пять лет назад. Мы проводили исследования в Греции, в деревушке у подножия Родопских гор, которую Рафаэль разыскал после того, как случайно наткнулся на письмо монаха по имени Деопус. Письмо было отослано из горной деревни с населением несколько тысяч человек, где Клематис умер почти сразу после экспедиции, и в нем содержался намек на то, что Деопус записал последний отчет Клематиса. В письме присутствовало очень неопределенное обещание какого-то открытия, и все же Рафаэль поверил своей интуиции и предпринял поездку в Грецию, хотя многие считали это донкихотством. Это было важное время в его карьере — в наших карьерах. Открытие имело для нас великие последствия, принесло нам признание и приглашения выступить в крупнейших институтах Европы. Перевод укрепил его репутацию и обеспечил нам место здесь, в Париже. Я помню, каким счастливым он ехал сюда, сколько оптимизма в нас было.

Доктор Серафина внезапно остановилась, словно сказала больше, чем хотела.

— Интересно знать, где вы нашли это.

— В помещениях хранилища под академией, — ни секунды не колеблясь, ответила я.

Я не могла солгать своему преподавателю, даже если бы захотела.

— Наше подземное хранилище очень хорошо скрыто, — сказала доктор Серафина. — Двери заперты. Вам нужен был ключ, чтобы войти туда.

— Габриэлла показала мне, как найти ключ, — ответила я. — Я вернула его в тайник под крайним камнем.

— Габриэлла? — Доктор Серафина изумилась. — Но откуда Габриэлле известно про тайник?

— Я думала, вы знаете. Или, — я взвешивала каждое слово, чтобы не сказать лишнего, — может быть, доктор Рафаэль знает.

— Я определенно не знаю и уверена, что мой муж тоже ничего не знает, — возразила доктор Серафина. — Скажите, Селестин, вы не замечали в поведении Габриэллы ничего странного?

— Что вы имеете в виду? — спросила я.

Я откинулась на прохладный шелк спинки дивана, с нетерпением ожидая, что доктор Серафина поможет мне понять загадку Габриэллы.

— Давайте я скажу вам, что я наблюдаю, — предложила доктор Серафина.

Она подошла к окну, и ее осветил неяркий утренний свет.

— За последние месяцы Габриэлла изменилась до неузнаваемости. Она отстала в курсовой работе. Два последних ее эссе были написаны значительно хуже, чем она может, хотя они все равно так хороши, что только преподаватель, который знает ее так же, как я, заметил бы разницу. Она проводит много времени вне академии, особенно по вечерам. Она изменила внешность и стала похожа на девушек из квартала Пигаль. И, что хуже всего, она стала себя истязать.

Доктор Серафина повернулась ко мне, словно ожидая, что я начну возражать. Я промолчала, и она продолжила:

— Несколько недель назад я видела, как она нанесла себе ожог на лекции моего мужа. Вы знаете, о чем я говорю. Это самый тревожный опыт в моей карьере, хотя, поверьте, я повидала многое. Габриэлла поднесла пламя к голому запястью, и невозмутимо сидела, пока обугливалась ее кожа. Она знала, что я смотрю на нее, и, словно бросая вызов, уставилась на меня в ожидании, что я прерву лекцию, чтобы остановить ее. В поведении Габриэллы было больше, чем отчаяние, больше, чем обычное ребяческое желание внимания. Она потеряла контроль над собой.

Я хотела возразить, сказать доктору Серафине, что она не права, что я не замечала тревожных симптомов, которые она описала. Я хотела сказать, что Габриэлла обожглась из-за несчастного случая, но не смогла.

— Разумеется, Габриэлла встревожила меня, — сказала доктор Серафина. — Я хотела немедленно вмешаться — девочка прежде всего нуждалась в медицинской помощи, — но передумала. Ее поведение указывало на наличие психического заболевания, и если это так, я не хотела усугублять проблему. Однако я боялась другой причины, которая не имела ничего общего с психическим состоянием Габриэллы, но не менее значительной.

Доктор Серафина прикусила губу, словно сомневаясь, стоит ли продолжать, но я уговорила ее. Мое любопытство по поводу Габриэллы было столь же сильным, как любопытство доктора Серафины, возможно даже сильнее.

— Вчера, как вы помните, я поместила «Книгу поколений» среди сокровищ, которые мы отсылаем на хранение. На самом деле «Книгу поколений» не собирались отправлять в Соединенные Штаты — она слишком ценна для этого и останется у меня или у другого ученого высокого уровня. Но я положила ее там, вместе с другими экспонатами, чтобы Габриэлла наткнулась на нее. Я оставила книгу открытой на определенной странице, с фамилией Григори на переднем плане. Мне было важно застать Габриэллу врасплох. Она должна была увидеть книгу и прочесть имена, написанные на странице, не имея времени скрыть свои чувства. Не менее важно — я хотела засвидетельствовать ее реакцию. Вы заметили ее?

— Конечно, — ответила я, вспомнив ее яростную вспышку, ее почти физическую боль, когда она читала имена. — Это было пугающе и ненормально.

— Ненормально, — подтвердила доктор Серафина, — но предсказуемо.

— Предсказуемо? — переспросила я, вконец смутившись.

Поведение Габриэллы было для меня совершенной загадкой.

— Не понимаю.

— Сначала, увидев книгу, она просто почувствовала себя не в своей тарелке. Потом, когда Габриэлла узнала имя Григори, а может, и другие имена, ее беспокойство превратилось в истерику, в животный испуг.

— Это правда, — проговорила я. — Но почему?

— Габриэлла вела себя как человек, подозреваемый в заговоре. Она реагировала как измученная виной. Я и раньше видела подобное, только другие были намного искуснее в сокрытии своего позора.

— Вы считаете, что Габриэлла работает против нас? — спросила я, не пытаясь скрыть изумление.

— Я не знаю наверняка, — ответила доктор Серафина. — Вероятно, тот, кто взял над ней верх, поймал ее на неудачных отношениях. Неважно как, но ее скомпрометировали. Если начинаешь жить двойной жизнью, то убежать очень трудно. Жаль, что именно Габриэлла стала таким примером, но я хочу, чтобы вы обратили внимание на этот пример.

Ошеломленная, я уставилась на доктора Серафину в надежде, что она скажет что-нибудь, чтобы успокоить меня. У нее не было доказательств, зато они были у меня.

— Вход в помещения под академией строго воспрещен, двери, ведущие туда, опечатаны для нашей общей безопасности. Вы не должны никому показывать, что нашли там.

Серафина подошла к столу, выдвинула ящик и достала второй ключ.

— От подвала только два ключа. Это мой. Другой спрятан у Рафаэля.

— Может быть, доктор Рафаэль показал ей, где ключ, — рискнула я.

Я помнила разговор, произошедший утром между доктором Рафаэлем и Габриэллой, и понимала, что права, но не могла причинить боль доктору Серафине.

— Невозможно, — отрезала доктор Серафина. — Мой муж никогда не доверил бы студенту такую важную информацию.

Мне было очень неловко подозревать доктора Рафаэля в близких отношениях с Габриэллой, я не понимала ее поступков, и все же, к моему огорчению, я чувствовала извращенное удовольствие от того, что завоевала доверие Серафины. Никогда прежде мой преподаватель не говорила со мной так серьезно и так по-дружески, как будто я была не просто ее ассистенткой, а коллегой.

Поэтому мне было очень трудно оценить обман Габриэллы. Если мои впечатления были правильными, то Габриэлла не только работала против ангелологов, но и вместе с доктором Рафаэлем предала доктора Серафину. Хотя я верила, что Габриэллу свел с ума мужчина не из нашей академии, теперь я знала, что ее роман был более коварным, чем я ожидала. Скорее всего, доктор Рафаэль работал вместе с Габриэллой против наших интересов. Я понимала, что должна рассказать обо всем доктору Серафине, но не могла заставить себя сделать это. Мне требовалось время, чтобы понять собственные чувства, прежде чем открыть кому-либо свое знание.

Посчитав, что надо обсудить и другие дела, я заговорила о том, что привело меня в ее кабинет.

— Простите, что меняю тему, — осторожно сказала я. — Я должна спросить вас кое о чем, касающемся первой ангелологической экспедиции.

— Вы для этого пришли сюда сегодня утром?

— Я провела почти всю ночь, изучая текст Клематиса, — ответила я. — Я прочла его много раз и почувствовала — что-то здесь не то. Я не могла понять, что именно в отчете меня беспокоит, а потом поняла — вы никогда не говорили мне про лиру.

Доктор Серафина улыбнулась с обычным профессорским спокойствием.

— Именно поэтому мой муж разочаровался в Клематисе, — ответила она. — Он провел десять лет, пытаясь найти информацию о лире, — перерыл по всей Греции библиотеки и антикварные лавки, писал письма ученым, даже вычислял связи брата Деопуса. Но все бесполезно. Если Клематис нашел лиру в пещере — а мы полагаем, что так и было, — ее либо потеряли, либо уничтожили. Не имея возможности самим завладеть ею, мы договорились никому не говорить про лиру.

— А если бы у вас была такая возможность?

— Тогда больше не надо было бы молчать, — ответила доктор Серафина. — С картой все было бы по-другому.

— Но вам не нужна карта, — проговорила я.

Все мысли о Габриэлле, докторе Рафаэле и подозрениях доктора Серафины испарились. Я взяла в руки брошюру и открыла ее на странице, над которой ломала голову.

— Вам не нужна карта. Все написано здесь, в отчете Клематиса.

— Что вы имеете в виду? — спросила Серафина, уставившись на меня так, словно я только что призналась в убийстве. — Мы изучили в тексте каждое слово каждого предложения. Нет никакого упоминания о точном местоположении пещеры. Есть лишь какая-то несуществующая гора где-то около Греции, а Греция — очень большая страна, дорогая.

— Вы, может, и изучили каждое слово, — ответила я, — но эти слова ввели вас в заблуждение. Подлинник рукописи все еще существует?

— Записи брата Деопуса? — переспросила доктор Серафина. — Конечно. Они заперты в хранилищах.

— Если вы дадите мне доступ к первоисточнику, — сказала я, — я уверена, что смогу показать, где находится пещера.

Пещера Глотка Дьявола, Родопы, Болгария.

Ноябрь, 1943 год

Мы ехали по узким дорогам, вьющимся в тумане, по каньонам с высокими, резко обрывающимися стенами. Перед экспедицией я изучала геологию региона, но все же представляла себе Родопские горы совершенно иначе. Из описаний бабушки и историй отца о его детстве я запомнила деревни в стране вечного лета, фруктовые деревья, виноградные лозы и нагретые солнцем камни. В детстве я верила, что горы походят на песочные замки, которые штурмует океан, — глыбы растрескавшегося песчаника с бороздками и канавками на светлой мягкой поверхности. Но когда мы поднялись сквозь клубы тумана, я увидела массивную неприступную скалу с каменными пиками, нагроможденными один на другой, торчащими на фоне неба. Над заснеженными долинами возвышались вершины в белых шапках; скалы впивались в бледно-голубое небо.

Доктор Рафаэль остался в Париже готовиться к нашему возвращению, что было непросто при надвигающейся угрозе оккупации. Экспедицию возглавляла доктор Серафина. К моему удивлению, в их союзе ничего не изменилось после нашей беседы, или мне так показалось, хотя я очень внимательно наблюдала за ними, пока война не добралась до Парижа. Я готовилась к разрушениям, которые принесет война, но не подозревала, насколько быстро изменится моя жизнь, как только немцы займут Францию. По требованию доктора Рафаэля я жила со своей семьей в Эльзасе, училась по нескольким книгам, которые привезла с собой, и ждала новостей. Связи почти не было, и много месяцев я ни слова не слышала об ангелологии. Несмотря на срочность миссии, все планы, касающиеся экспедиции, были приостановлены до конца сорок третьего года.

Доктор Серафина ехала на переднем сиденье фургона и разговаривала с Владимиром на смеси французского и ломаного русского. Владимир вел машину на большой скорости и так близко к краю пропасти, что казалось, мы вот-вот соскользнем и покатимся по гладкой поверхности, чтобы навсегда скрыться из вида. Когда мы поднялись еще выше, дорога превратилась в извилистую каменистую тропинку через густой лес. Время от времени на пути попадались селения. Дома вырастали в долине, словно грибы. Вдалеке виднелись каменные развалины стен, построенных еще римлянами. Наполовину засыпанные снегом, они мало отличались от скал. Зрелище было восхитительное и одновременно угрожающее. Страна моей бабушки и отца пугала меня.

Каждый раз, когда колеса увязали в снегу, мы откапывали их. Одетые в толстые шерстяные пальто и прочные ботинки из бараньей кожи, мы походили на жителей горных селений, которых в пути застала метель. Только качество нашего транспортного средства — дорогого американского фургона К-51 с радиостанцией и цепями вокруг колес, подарка щедрого покровителя Валко из Соединенных Штатов, — и оборудование, тщательно упакованное в мешковину и обвязанное веревками, могло бы нас выдать.

Преподобный Клематис из Фракии позавидовал бы нашей скорости, хотя мы останавливались на каждом шагу. Он путешествовал пешком, а груз несли мулы. Я всегда считала, что первая ангелологическая экспедиция была гораздо менее опасна, чем вторая, — мы собирались войти в пещеру глубокой зимой, во время войны. И все же Клематис подвергался опасностям, какие нам были неведомы. Основатели ангелологии были вынуждены скрывать свою работу и не показывать успехов. Они жили в ортодоксальную эпоху, и за их действиями очень внимательно наблюдали. Из-за этого они продвигались слишком медленно, у них не было крупных достижений по сравнению с ангелологией современности. Их исследования увенчались определенными успехами, мы изучаем их спустя столетия. Если бы их раскрыли, то объявили бы еретиками и отлучили от церкви, а может, посадили бы в тюрьму. Я знала, что преследования не остановили бы миссию, но серьезно задержали бы ее. Учредители ангелологии пожертвовали многим, чтобы продолжать свое дело. Они верили, что ими повелевают высшие силы, так же как я полагала, что ангелология — мое призвание.

Экспедиции Клематиса грозили воровство и недоброжелательность со стороны сельчан, а мы больше всего опасались, что нас перехватят враги. После оккупации Парижа в июне сорокового года мы были вынуждены уйти в подполье и отложить экспедицию. Несколько лет мы втайне готовились к путешествию, собирали припасы и информацию о местности, создавали сеть преданных ученых и членов совета, ангелологов, за долгие годы верного служения нашему делу доказавших, что им можно доверять. Но меры безопасности изменились, когда доктор Рафаэль нашел покровителя — богатую американку. Она помогала нам, проникнувшись уважением к нашей работе. Когда мы приняли помощь со стороны, нас стало легко обнаружить. С деньгами и влиянием благотворительницы наши планы продвигались, а опасения — росли. Мы не могли знать наверняка, известны ли нефилимам наши намерения. Мы не знали — а вдруг они уже в горах и следят за каждым нашим шагом.

Я дрожала в фургоне, но не от холода, а от нетерпения. Меня укачивало — путь проходил по ледяным ухабистым дорогам. Остальные члены группы — трое опытных ангелологов — сидели рядом и со страстной убежденностью спорили о предстоящей миссии. Эти люди были намного старше меня и работали вместе задолго до моего рождения, но именно я разгадала тайну местонахождения пещеры, заслужив особый статус среди них. Габриэлла была моим единственным конкурентом на это место, но она покинула академию в сороковом году, исчезла, даже не попрощавшись. Она просто забрала из квартиры свои вещи и испарилась. Тогда я думала, что ей сделали предупреждение, возможно, даже исключили, и она уехала молча от стыда. Выгнали ее или она скрылась вместе со всеми, я не знала. Хотя я понимала, что заслужила место в экспедиции благодаря своим успехам, меня не оставляли сомнения. Втайне я мучилась вопросом: вдруг меня взяли только потому, что ее не было рядом?

Доктор Серафина и Владимир обсуждали детали спуска в ущелье. Я не участвовала в разговоре, поскольку была погружена в беспокойные размышления о поездке. Я отчетливо понимала: с нами может произойти все, что угодно. Мы могли закончить работу в ущелье без проблем или же никогда не вернуться обратно. Я была уверена лишь в одном: в ближайшие часы мы либо выиграем все, либо все проиграем.

Под вой ветра и слабый гул самолета над нами я не могла не думать о страшном конце, который встретил Клематис. Я думала о сомнениях брата Фрэнсиса. Он назвал участников экспедиции «братством мечтателей», и, когда мы наконец оказались на вершине горы, двигаясь мимо покрытой льдом скалы, я спросила себя: а что, если он прав, если оценка Фрэнсиса верна даже спустя много веков? Может, мы охотимся за призрачным сокровищем? Гибнем ради бесплодной фантазии? Наша поездка могла стать, как верила доктор Серафина, кульминацией всего, за что боролись наши ученые. Или оказаться тем, чего так опасался брат Фрэнсис, — заблуждением группы мечтателей.

В страстном желании разобраться в записях преподобного Клематиса доктор Рафаэль и доктор Серафина упустили почти незаметный факт — брат Деопус был болгарским монахом из фракийской местности. Хотя он обучался на церковном языке и мог перевести латинские слова Клематиса, его родным языком был местный диалект — вариация раннеболгарского, на основе которого в девятом веке святой Кирилл и святой Мефодий придумали древнюю кириллицу. Преподобный Клематис тоже говорил на раннеболгарском, потому что родился и учился в Родопских горах. Когда я читала и перечитывала перевод доктора Рафаэля в ту роковую ночь четыре года назад, у меня мелькнула мысль, что о своем безумном спуске в пещеру Клематис рассказывал на родном диалекте. Клематис и брат Деопус, скорее всего, общались на одном языке, особенно когда речь шла о вещах, которые было нелегко перевести на латынь. Возможно, брат Деопус писал эти слова кириллицей, знакомой ему с детства, перемежая латинские предложения в рукописи раннеболгарскими словами. Если он чувствовал себя виноватым в таком неизящном литературном исполнении, поскольку латынь в то время была языком образованных людей, то он мог сделать копию своих записей на правильной латыни. Я предположила, что так и произошло, и очень надеялась, что оригинальная версия сохранилась. Если доктор Рафаэль использовал копию, когда переводил записи брата Деопуса, я могла проверить, не было ли допущено ошибок при переводе латыни на современный французский язык.

Придя к этому заключению, я вспомнила, что в одном из многочисленных примечаний доктора Рафаэля прочла — на рукописи были выцветшие пятна крови, по-видимому, от ран Клематиса, полученных в пещере. Если это действительно так, значит, подлинник рукописи Деопуса не уничтожен. Если бы мне позволили его увидеть, я бы, несомненно, прочла кириллицу, рассеянную по тексту. Писать и читать меня научила бабушка, баба Славка, любительница книг, она читала русские романы в оригинале и писала стихи на своем родном болгарском. Имея подлинник, я могла извлечь оттуда слова, написанные кириллицей, и с помощью бабушки найти правильный перевод с раннеболгарского языка на латынь, а затем на французский. Это как игра — вернуться к началу, от современного языка к древнему. Тайну местонахождения пещеры можно разгадать, если изучить оригинальную рукопись.

Как только я объяснила, какими окольными путями пришла к этому выводу, доктор Серафина, чрезвычайно взволнованная моим рассказом, прямиком отвела меня к доктору Рафаэлю и попросила снова изложить мою теорию. Как и доктор Серафина, доктор Рафаэль одобрил логику идеи, но предупредил, что очень тщательно изучил текст брата Деопуса и не нашел в рукописи никакой кириллицы. Тем не менее Валко отвели меня в хранилище атенеума. Они надели белые хлопчатобумажные перчатки и дали такие же мне. Доктор Рафаэль снял рукопись с полки. Развернув плотную белую ткань, в которую она была завернута, доктор Рафаэль положил ее передо мной так, чтобы я могла ее осмотреть. Наши взгляды встретились, и я вспомнила о его споре с Габриэллой рано утром, удивляясь, как он мог сохранить это в тайне от всех, включая жену. И все же доктор Рафаэль казался таким, как всегда, — очаровательным, эрудированным и совершенно непроницаемым.

Вскоре все мое внимание поглотила рукопись. Бумага была настолько тонкой, что я боялась повредить ее. Чернила кое-где расплылись от капель пота, пятна почерневшей крови испортили множество страниц. Как я и думала, латынь брата Деопуса была неидеальной — он часто делал грамматические ошибки и путал склонения, но, к моему большому разочарованию, доктор Рафаэль был прав. В записях не было ни одной славянской буквы. Деопус написал весь документ на латыни.

Я бы умерла от разочарования — ведь я надеялась произвести впечатление на преподавателей и обеспечить себе место в будущей экспедиции, — если бы не гений доктора Рафаэля. Когда я оставила всякую надежду, Валко вдруг оживился. Он объяснил, что в те месяцы, когда переводил с латинского на французский часть рукописи, написанную Деопусом, ему встретилось много незнакомых слов. Он подумал, что Деопус, пытаясь воспроизвести безумную речь Клематиса, записал некоторые слова своего родного языка латиницей. В этом не было ничего странного, объяснил доктор Рафаэль, поскольку кириллица стала развиваться не так давно, она появилась всего за сто лет до рождения Деопуса. Доктор Рафаэль хорошо помнил эти места в отчете. Он тут же выбрал из текста целый ряд болгарских слов, написанных латиницей, — «золото», «мир», «дух» — и составил список примерно из пятнадцати пунктов.

Доктор Рафаэль объяснил, что ему пришлось полагаться на словари, чтобы перевести эти слова с болгарского языка на латинский, а затем на французский. Он нашел несколько раннеславянских текстов с примечаниями и обнаружил там соответствия с латинскими словами. Пытаясь устранить противоречия, он заменил такие слова, как он думал, правильными терминами, проверив каждый из них по контексту, чтобы убедиться, что смысл передан верно. В то время недостаток точности казался доктору Рафаэлю делом неприятным, но вполне обычным, своеобразным допущением, которое необходимо в работе с любой древней рукописью. Теперь же он увидел, что его метод как минимум испортил чистоту языка, а в худшем случае привел к вопиющим ошибкам в переводе.

Исследуя список вместе, мы скоро нашли раннеболгарские слова, которые были искажены. Поскольку эти слова были довольно простыми, я взяла ручку доктора Рафаэля и показала ему ошибки. Деопус написал слово «злото» (зло), которое доктор Рафаэль принял за «злато» (золото) и перевел фразу «перед ангелом, точно сделанным из зла» как «перед ангелом, точно сделанным из золота». Точно так же Деопус написал слово «дух» (дух, душа), которое доктор Рафаэль неправильно перевел как «дъх» (дыхание), и предложение «Так умерла его душа» превратилось в «Это и не дало ему дышать». Но нашей целью был наиболее интригующий вопрос: являлось ли название «Гяурското Бёрло», которое Клематис дал пещере, раннеболгарским топонимом или тоже было искажено? Я написала слова «Гяурското Бёрло» правильной кириллицей, а затем латинскими буквами:

Я внимательно всматривалась в лист бумаги, словно буквы вот-вот растают и выплеснут на страницу свой истинный смысл. Но несмотря на все усилия, я не видела, как эти слова можно было неверно истолковать. Хотя этимология названия «Гяурското Бёрло» была мне незнакома, я знала одного человека, который разобрался бы в истории этого названия и в том, как оно могло исказиться в руках переводчиков. Доктор Рафаэль уложил рукопись в кожаный футляр и для лучшей сохранности обернул его хлопчатобумажной тканью. В сумерках мы с супругами Валко приехали в мою родную деревню, чтобы поговорить с бабушкой.

Право знать мысли Валко, не говоря уже о рукописях, было именно тем, чего я так долго желала. Еще несколько месяцев назад меня почти не замечали, я была обычной студенткой, но мне хотелось показать себя. А сейчас мы втроем стояли в сенях моего деревенского дома, вешали пальто и вытирали обувь, а потом я знакомила преподавателей со своими родителями. Доктор Рафаэль был вежлив и приветлив, как обычно. Он являл собой воплощение этикета, и я начала сомневаться, а его ли я видела с Габриэллой. У меня в голове не укладывалось, что воспитанный джентльмен передо мной и негодяй, обнимающий свою пятнадцатилетнюю студентку, — одно и то же лицо.

Мы сидели за гладким деревянным столом на кухне в каменном доме моих родителей, а баба Славка изучала рукопись. Хотя она много лет прожила во французской деревне, она ничем не напоминала местных уроженок. Она повязывала волосы ярким шарфом, носила большие серебряные сережки и сильно красила глаза. На пальцах переливались золотые перстни с драгоценными камнями. Доктор Рафаэль объяснил ей наши трудности и передал рукопись и список непонятных слов из отчета Деопуса. Баба Славка прочла список и, осмотрев рукопись, встала и пошла к себе в комнату. Вернулась она оттуда со стопкой непереплетенных листов, которые, как я вскоре поняла, оказались картами. Она показала нам карту Родоп. Я прочла названия деревень, написанные кириллицей, — Смолян, Кестен, Жребево, Триград. Все они располагались неподалеку от места, где родилась бабушка.

Гяурското Бёрло, объяснила она, означает «убежище неверных» или «тюрьма неверных», как правильно перевел с латинского доктор Рафаэль.

— Неудивительно, — продолжала бабушка, — что Гяурското Бёрло не смогли найти, поскольку такого места не существует.

Баба Славка показала пещеру недалеко от Триграда, соответствующую по описанию той, которую мы искали. Она долгое время считалась мистическим местом, откуда Орфей спускался в подземный мир. Сельчане благоговели перед этим геологическим чудом.

— Эта пещера очень похожа на ту, которую вы описываете, но она называется не Гяурското Бёрло, — сказала баба Славка. — Ее название — Дьяволското Гёрло, Глотка Дьявола. Его здесь нет, и ни на одной карте нет, потому что я сама нашла ее. Я услышала музыку, звучащую из ущелья. Именно поэтому мне хотелось, чтобы ты занялась своей наукой, Селестин.

— Ты была в пещере? — изумилась я.

Разгадка тайны, которую безуспешно искали Валко, была, оказывается, все это время так близко!

Бабушка улыбнулась.

— Она находится недалеко от древнего поселения вблизи Триграда, где я познакомилась с твоим дедом, а в Триграде родился твой отец.

Поскольку я помогла определить местонахождение пещеры, я думала, что мы с Валко вернемся в Париж и будем готовиться к экспедиции. Но, опасаясь скорой оккупации, доктор Рафаэль не хотел ничего слышать. Он поговорил с моими родителями, договорился, что мои вещи передадут с поездом, и супруги Валко уехали. Глядя, как они удаляются, я почувствовала, что все мои мечты и вся моя работа были напрасными. Оставшись в Эльзасе, я ждала известий о предстоящем путешествии.

И теперь мы приближались к Глотке Дьявола. Возле унылого деревянного указателя с черной надписью кириллицей Владимир свернул в деревню по узкой, покрытой снегом и льдом дороге, которая круто уходила в гору. Когда фургон скользил назад, Владимир включал понижающую передачу, и машина скрежетала. Сцепление помогало колесам вращаться на слежавшемся снегу, и фургон, накреняясь, нес нас все дальше вперед.

Поднявшись на самый верх, Владимир остановил фургон на горном уступе. Перед нами открылась бескрайняя заснеженная пустыня. Доктор Серафина обратилась к нам:

— Все вы читали записи преподобного Клематиса о его путешествии. Мы смогли добраться до входа в пещеру. Вам известно, что опасности, которые нас ждут впереди, совсем другого рода, нежели те, с которыми мы сталкивались прежде. Спуск в ущелье заберет у нас все силы. Мы должны спуститься четко и быстро. У нас нет права на ошибку. У нас отличное оборудование, но существуют определенные проблемы. Как только мы окажемся в пещере, мы должны быть готовы столкнуться с наблюдателями.

— Чья сила чудовищна, — добавил Владимир.

Внимательно посмотрев на нас, с самым серьезным выражением лица доктор Серафина сказала:

— «Чудовищна» — недостаточное определение для того, что мы можем увидеть. Целые поколения ангелологов мечтали о том, что однажды мы окажемся лицом к лицу с запертыми в темнице ангелами. Если повезет, мы достигнем таких успехов, какие никому и не снились.

— А если мы потерпим неудачу? — спросила я, всячески отгоняя от себя эту мысль.

— Силы, которыми они обладают, — ответил Владимир, — разрушения и страдания, которые они могут принести человечеству, невообразимы.

Доктор Серафина застегнула шерстяное пальто и надела кожаные военные перчатки, готовясь к атаке холодного горного ветра.

— Если я права, то ущелье находится над перевалом, — сказала она и вышла из фургона.

Я прошла от фургона до горного уступа и оглядела странный прозрачный мир вокруг. В небо поднималась черная скальная стена, бросая тень на нас, а впереди, далеко внизу простиралась заснеженная долина. Не задерживаясь, доктор Серафина стала пробираться к горе. Держась позади нее, я карабкалась через сугробы, тяжелые кожаные ботинки помогали протаптывать путь. Я крепко сжимала в руке ящичек с медицинским оборудованием и старалась собраться с мыслями, сосредоточиться на том, что ждало впереди. Я понимала, что все необходимо проделать очень четко и согласованно. Нам предстоял не только трудный спуск в ущелье, надо было переплыть реку и двинуться дальше, к каменным норам, в которых Клематис видел ангелов. У нас не было права на ошибку.

Едва мы вошли в пещеру, нас окружил непроглядный мрак. Было пусто и холодно, лишь зловещим эхом доносился шум подземного водопада, описанного Клематисом. В скале у входа не было ни одной трещины, ни одной вертикальной шахты, которые я ожидала увидеть после изучения геологии Балкан. Напротив, она была покрыта толстым слоем ледниковых отложений. Количество снега и льда, вмерзшего в скалу, лишило нас возможности узнать, что прячется под ними.

Доктор Серафина включила фонарь и осветила скалистые стенки. Льдом обросли все плоскости, а высоко под потолком пещеры в камни вцепились летучие мыши, похожие на тугие свертки. Свет упал на гладкие, словно выбритые стены, замерцал на друзах минералов, на грубом каменном полу, а потом луч скользнул в темноту и растворился на краю ущелья. Оглядывая пещеру, я спросила себя, что случилось с предметами, которые описал Клематис. Глиняные амфоры давно разрушились бы от сырости, если их не забрали сельчане, чтобы хранить оливковое масло и вино. Но в пещере не было амфор. Только камни и толстый слой льда.

С каждым шагом все лучше слышался шум воды. Когда доктор Серафина направила луч фонаря перед собой, я заметила что-то маленькое и яркое. Присев на корточки, я сунула руку под обледенелый камень и ощутила холодный металл. Шляпка гвоздя торчала из пола пещеры.

— Это осталось от первой экспедиции, — проговорила доктор Серафина.

Она опустилась на корточки рядом со мной, чтобы повнимательнее рассмотреть мое открытие. Проведя кончиком пальца по гвоздю, я внезапно осознала: все, о чем я читала, включая железную лестницу, которую описывал отец Клематис, — все это правда.

Но времени осмыслить это у меня не было. Доктор Серафина поспешно встала на колени над пропастью и осмотрела крутой спуск. Шахта уходила вертикально вниз, в ней царил мрак. Доктор Серафина достала из ранца веревочную лестницу, и мое сердце заколотилось при мысли о том, что придется висеть в воздухе в темноте. Перекладины крепились к двум полосам синтетической веревки, я раньше никогда такой не видела. Скорее всего, она была сделана по новым технологиям и разработана для военных целей. Я сжалась в сторонке, пока доктор Серафина бросала лестницу в ущелье.

Владимир забил в скалу железные гвозди и зафиксировал веревку зажимами. Доктор Серафина стояла рядом, внимательно наблюдая за его действиями. Она с силой дернула лестницу, чтобы убедиться, что та надежно держится. Потом она велела мужчинам хорошо закрепить мешки с оборудованием — каждый весом не меньше двадцати килограммов — и следовать за нами вниз.

Я вслушалась в глубину, пытаясь определить, что там внизу. В центре пещеры вода билась о скалу. Осматриваясь вокруг, я не могла понять, то ли подо мной дрожит земля, то ли у меня трясутся ноги. Я положила ладонь на плечо доктора Серафины, сдерживая приступ тошноты.

Она обхватила меня рукой и, видя мое недомогание, сказала:

— Вы должны успокоиться, прежде чем продолжать. Дышите глубоко и не думайте о расстоянии, которое надо преодолеть. Я пойду впереди. Держитесь одной рукой за перекладину, а другой — за веревку. Если соскользнете, то не потеряете опору полностью, а если будете падать, я буду прямо под вами и смогу вас поймать.

Не сказав больше ни слова, она начала спускаться.

Хватаясь голыми руками за холодный металл, я последовала за ней. В тщетных попытках найти удобное положение я вспомнила, как довольный Клематис с наивной радостью писал в своем отчете про лестницу: «Трудно представить себе наш восторг, когда мы получили доступ к пропасти. Лишь Иаков в своем видении могущественной процессии святых посланников, возможно, созерцал лестницу более долгожданную и величественную. Стремясь к нашей божественной цели, мы оказались в ужасном мраке заброшенной ямы, полные ожидания Его защиты и милости».

Мы спускались по очереди, все дальше и дальше во мрак. Рев несущейся воды становился громче по мере того, как мы приближались ко дну ущелья. Воздух стал холоднее, мы оказались глубоко под землей. Странное оцепенение распространялось по телу, как будто в кровь выпустили ампулу ртути. Глаза наполнялись слезами независимо от того, как часто я моргала. Охваченная паникой, я представила себе, что узкие стены ущелья сейчас сойдутся и я задохнусь в гранитных клещах. Сжимая холодное, влажное железо, оглушенная ревом водопада, я вообразила, что попала в самое сердце водоворота.

Темнота сгущалась все сильнее, словно мы попали в холодный непрозрачный суп. Я видела лишь побелевшие от напряжения костяшки пальцев и изо всех сил цеплялась за лестницу. Деревянные подошвы ботинок скользили по металлу, и я с трудом удерживалась от падения. Крепко прижав к себе ящичек, я замедлила темп, чтобы восстановить равновесие. Выверяя каждый шаг, я внимательно и аккуратно ставила ноги на перекладины. Кровь зашумела в ушах, когда я взглянула вниз и увидела, что конец лестницы теряется в темноте. Я висела в пустоте, и у меня не оставалось выбора, кроме как продолжать спускаться в сырой мрак. Мне припомнился отрывок из Библии, и я зашептала следующие слова, зная, что в рокоте водопада меня не услышат: «И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лице Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями; и вот, Я истреблю их с земли».[42]

Как только я достигла дна ущелья, соскользнув с последней качающейся ступеньки веревочной лестницы и коснувшись подошвами ботинок твердой земли, я поняла, что доктор Серафина обнаружила нечто важное. Ангелологи быстро распаковали джутовые мешки и включили фонари на батарейках, расставив их на плоском дне ущелья на определенном расстоянии друг от друга, так чтобы мерцающий желтый свет рассеивал темноту. Рядом текла река, описанная в отчете Клематиса как граница тюрьмы ангелов. Она походила на мерцающую черную конвейерную ленту. Я видела впереди доктора Серафину. Она выкрикивала распоряжения, но грохот водопада заглушал ее слова.

Я подошла ближе и увидела, что она стоит возле тела ангела. Я впала в некое гипнотическое состояние, глядя на существо. Оно было гораздо красивее, чем я себе представляла, и какое-то время я не могла пошевелиться, а только смотрела, потрясенная и подавленная его совершенством. Существо соответствовало описаниям, которые я изучала в атенеуме, — удлиненное стройное тело, крупные руки и ноги. Щеки сохранили яркость, словно существо было живым. Белоснежные одежды, сотканные из блестящего материала, окутывали тело, ниспадая роскошными складками.

— Первая ангелологическая экспедиция состоялась в десятом веке, и тем не менее следов разложения незаметно, — сказал Владимир.

Он нагнулся над существом и приподнял белое блестящее платье, потирая ткань между пальцев.

— Осторожно, — предупредила доктор Серафина. — Очень высокий уровень радиации.

— Я всегда думал, что они бессмертны.

— Бессмертие — дар, который можно отобрать так же легко, как и преподнести, — сказала доктор Серафина. — Клематис считал, что Бог покарал ангела.

— И вы в это верите? — спросила я.

— После того как они населили мир нефилимами, убийство этого дьявольского создания кажется совершенно оправданным, — ответила доктор Серафина.

— Его красота необъяснима, — заметила я, изо всех сил пытаясь понять, как в одном существе могут быть так переплетены красота и зло.

— Единственное, чего я не могу постичь, — сказал Владимир, глядя мимо ангела в дальнюю часть пещеры, — почему другие остались жить.

Ангелологи разделились на группы. Одна осталась, чтобы изучить тело. Они извлекли из тяжелых мешков камеры, лупы и алюминиевый ящик с приборами для взятия биологических проб. Другая отправилась на поиски лиры. Их повел Владимир, а доктор Серафина и я присели возле ангела. Неподалеку члены нашей группы исследовали наполовину ушедшие в землю кости двух человеческих скелетов. Тела монахов, пришедших с Клематисом, лежали на том самом месте, где упали тысячу лет назад.

Следуя указаниям доктора Серафины, я надела защитные перчатки и приподняла голову ангела. Я провела пальцами по блестящим волосам существа и слегка коснулась его лба, будто успокаивая больного ребенка. Перчатки не давали ощутить полного контакта с телом, но мне показалось, что ангел теплый, словно живой. Расправив его блестящие одежды, я расстегнула две медные пуговицы в районе ключиц и дернула ткань. Она сползла, обнажив плоскую грудь, гладкую, без сосков. Ребра проступали сквозь плотную полупрозрачную кожу.

От макушки до пяток существо было выше двух метров. Эта длина в древней системе мер, которую использовали отцы-основатели, равнялась без малого пяти римским локтям. Если не считать золотых локонов до плеч, тело было полностью безволосым, и, к восхищению доктора Серафины, ставящей профессиональную репутацию превыше всего, у существа имелись отлично развитые половые органы. Ангел был мужчиной, как и остальные томящиеся в неволе наблюдатели. Как следовало из записей Клематиса, одно крыло было оторвано и висело под неестественным углом. Без сомнения, это было то самое существо, которое убил преподобный Клематис.

Вдвоем мы приподняли ангела и повернули его на бок. Мы полностью сняли с него одежду в резком свете фонаря. Тело было гибким, с подвижными суставами. Под руководством доктора Серафины мы начали очень подробно фотографировать его. Было важно зафиксировать малейшие детали. Развитие фотографической техники, особенно появление многослойной цветной пленки, позволяло надеяться, что все будет сделано с большой точностью, возможно, даже удастся запечатлеть цвет глаз — таких синих, каких у людей не бывает, словно кто-то взял лазурит, растер его в порошок, смешал с маслом и нанес на залитое солнцем оконное стекло. Мы зарегистрировали эти признаки в блокнотах, чтобы добавить к отчетам о поездке, но фотографические свидетельства явились бы существенным доказательством.

Закончив первую серию фотографий, доктор Серафина достала из футляра для фотоаппарата рулетку и села на корточки возле существа. Она сняла размеры и перевела результаты в римские локти, чтобы их было удобнее сравнивать с древней информацией об исполинах. Переводя размеры в локти, она громко выкрикивала их, чтобы я могла записывать. Размеры были следующие:

руки = 2,01 локтя;

ноги = 2,88 локтя;

окружность головы = 1,85 локтя;

окружность груди = 2,81 локтя;

ступни = 0,76 локтя;

кисти рук = 0,68 локтя.

Руки у меня дрожали, поэтому получались почти неразборчивые каракули, и я переспрашивала числа у доктора Серафины, чтобы удостовериться, что записала все правильно. Судя по измерениям, существо было на тридцать процентов выше, чем среднестатистический человек. Семь футов — внушительный рост, впечатляющий даже в современную эпоху, а в древности он казался сверхъестественным. Немудрено, что люди боялись исполинов. Один из самых известных нефилимов, Голиаф, вызывал у них трепет.

Из пещеры послышался звук. Я повернулась к доктору Серафине, но она, казалось, не замечала ничего. Она наблюдала, как я делаю записи, возможно, волновалась, что я не справлюсь. Мне становилось все хуже. Меня трясло, но в мыслях было только одно: что обо мне подумает доктор Серафина. Может быть, я заболела в пути по горам — было холодно и сыро, а одежда недостаточно защищала от пронизывающего ветра. Карандаш дрожал в руке, зубы стучали. Время от времени я прекращала писать и поворачивалась к темной и, по-видимому, бесконечной впадине позади нас. Снова я услышала что-то, доносящееся издалека. Ужасающий звук эхом отозвался из глубины.

— Все в порядке? — осведомилась доктор Серафина, бросая пристальный взгляд на мои трясущиеся руки.

— Вы слышали? — спросила я.

Доктор Серафина остановила работу и отошла от тела на берег реки. Послушав несколько минут, она вернулась ко мне и сказала:

— Это просто шум воды.

— Это что-то другое, — возразила я. — Они здесь, ждут. Ждут, чтобы мы их освободили.

— Они ждали тысячи лет, Селестин, — сказала она. — И если у нас все получится, они будут ждать еще тысячи лет.

Доктор Серафина вернулась к работе и велела мне сделать то же самое. Несмотря на страх, меня притягивала необычная красота ангела — полупрозрачная кожа, исходящее от нее мягкое непрерывное сияние, его поза спящего вечным сном. Существовало много теорий о свечении ангелов. Среди них преобладала версия, что тела ангелов содержат радиоактивное вещество, оно и обеспечивает их постоянное свечение. Наша защитная одежда сводила к минимуму воздействие радиации. Радиоактивностью объяснялась и ужасная гибель брата Фрэнсиса во время первой ангелологической экспедиции, и болезнь, унесшая жизнь Клематиса.

Я понимала, что должна как можно меньше соприкасаться с телом — это было одно из первых правил, которые я узнала, готовясь к экспедиции, — и все же не могла удержаться, чтобы не дотронуться до существа. Я сбросила перчатки, опустилась рядом с ним на колени и положила руки ему на лоб. Я ощутила ладонями холодную влажную кожу, сохранившую упругость живой ткани. Это походило на прикосновение к гладкой переливающейся шкуре змеи. Хотя существо больше тысячи лет пролежало в глубинах пещеры, его светлые волосы сияли. Потрясающие синие глаза, так смутившие меня сначала, теперь оказывали иное воздействие. Глядя в них, я чувствовала, что ангел умиротворяет меня своим присутствием, отбрасывает прочь мои страхи и дает какое-то жуткое наркотическое расслабление.

— Идите сюда, — позвала я доктора Серафину. — Скорее.

Она перепугалась, когда увидела, что я положила руки на существо. Даже такому юному и неопытному ангелологу, как я, полагалось знать, что физический контакт — это нарушение правил безопасности. Но возможно, ангел притягивал ее так же, как и меня. Доктор Серафина присела рядом со мной и положила ладони ему на лоб, кончики пальцев утонули в волосах. Я сразу же заметила изменения. Она закрыла глаза, казалось, она купается в блаженстве. Ее напряженное тело расслабилось, и она погрузилась в безмятежность.

Внезапно по моей коже потекло горячее вещество. Отняв руки, я прищурилась, пытаясь понять, в чем дело. Липкая золотистая пленка, прозрачная и блестящая, как мед, преломляла свет кожи ангела, рассеивая блестящие пылинки по полу пещеры, как будто мои руки были покрыты миллионами микроскопических кристаллов.

Поспешно, пока не увидели остальные ангелологи, мы вытерли руки о камни и сунули обратно в перчатки.

— Ну, Селестин, — обратилась ко мне доктор Серафина, — давайте заканчивать с телом.

Я открыла аптечку и положила ее рядом с собой. Все — скальпели, тампоны, упаковка прямых клинков ларингоскопа, крошечные стеклянные пузырьки с заворачивающимися крышками — было перевязано резиновыми лентами. Я положила руку существа себе на колени, держа за локоть и запястье, а доктор Серафина концом лезвия делала соскоб с ногтя. Чешуйки, похожие на морскую соль, падали на дно стеклянного пузырька. Повернув лезвие под углом, доктор Серафина сделала два параллельных разреза вдоль внутренней поверхности предплечья и осторожно потянула, стараясь не разорвать кожу. Та разошлась, показались мышцы.

При виде обнаженных мышц меня замутило. Испугавшись, что не смогу сдержаться, я извинилась и попросила разрешения отойти. В сторонке я глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Воздух был ледяным и очень сырым. Передо мной простиралась пещера, ряд бесконечных темных впадин, и меня потянуло туда. Как только мне стало лучше, меня разобрало любопытство. Что там, во мраке?

Я вытащила из кармана небольшой металлический фонарик и направилась в глубь пещеры. Свет становился все слабее, как будто его поглощал липкий прожорливый туман. Я видела только на метр-два вперед. Сзади слышался громкий нетерпеливый голос доктора Серафины, отдающей распоряжения работникам. Но меня манил другой голос — нежный, настойчивый, мелодичный. Я остановилась, и вокруг сгустилась темнота. От наблюдателей меня отделяла река. Я слишком далеко отошла от остальных, но что-то ждало меня в гранитном сердце ущелья, и я должна была это найти.

Я стояла на берегу. Черная вода неслась мимо меня в темноту. Пройдя несколько шагов, я обнаружила покачивающуюся лодку с веслами — на точно такой же Клематис переплыл реку. Мне показалось, что он зовет меня к лодке, чтобы повторить его маршрут. Вода намочила брюки, пока я отталкивала лодку от берега, плотная шерсть потемнела. Лодка была привязана к канатному шкиву — свидетельство того, что другие, возможно местные историки, отваживались переплыть реку. Перебирая руками канат, я могла добраться до другого берега без помощи весел. Со своего места я видела водопад, густой туман, поднимающийся в бесконечной пустоте пещеры, и поняла, почему в легендах река Стикс считалась рекой мертвых — пересекая ее, я ощущала присутствие смерти, вокруг была лишь темная пустота, и казалось, из меня по капле вытекает жизнь.

Течение стремительно принесло меня к противоположному берегу. Я оставила лодку и выбралась на сушу. Минеральных образований в пещере становилось все больше, чем дальше я отходила от воды. Там были острые скалы, друзы минералов, скопления кристаллов, и повсюду в камне виднелись отверстия. Непонятный зов, который увел меня от доктора Серафины, стал яснее. Я четко слышала голоса, они то повышались, то понижались, словно в такт моим шагам. Если я достигну их источника, подумала я, то увижу существ, которые так долго жили в моем воображении.

Внезапно земля ушла у меня из-под ног, и, не удержав равновесия, я плашмя растянулась на влажном гладком граните. Подняв упавший фонарик, я увидела, что споткнулась о небольшой кожаный мешок. Я взяла мешок в руки и открыла его. Казалось, что истлевшая кожа распадется при прикосновении. Я посветила внутрь — там мерцал какой-то блестящий металл. Я развернула изодранную телячью кожу, и у меня в руках оказалась лира. Сверкающее золото ничуть не потускнело от времени. Я нашла тот самый предмет, за которым мы отправились в путь.

Я думала лишь о том, чтобы поскорее отнести лиру доктору Серафине. Я быстро сунула сокровище в мешок и стала осторожно пробираться в темноте, стараясь не поскользнуться на влажном граните. Река была рядом, и я уже видела, как лодка подпрыгивает на волнах, когда меня отвлек какой-то отблеск из глубины пещеры. Сначала я не поняла, откуда он исходит. Наверное, это члены экспедиции, которые отправились за лирой, и от скалистых стен отражается свет их фонарей. Подойдя ближе, чтобы лучше рассмотреть, я поняла, что этот огонек не такой резкий, как свет наших ламп. В надежде разобраться, что это, я рискнула подойти еще ближе. Это оказалось невиданное существо, оно распахнуло большие крылья, словно готовилось к полету. От ангела исходило такое сияние, что я едва могла на него смотреть. Чтобы унять резь в глазах, я отвела взгляд, но дальше я увидела целую толпу ангелов, их кожа испускала мягкое прозрачное сияние, освещавшее мрак их камер.

Их там было пятьдесят или сто, каждый столь же величествен и прекрасен, как и первый. Казалось, кожа у них из жидкого золота, крылья — из слоновой кости, а глаза — из кусочков ярко-синего стекла. Облачка молочного света плавали вокруг их густых белокурых локонов. Хотя я читала про их совершенную внешность и пыталась ее себе представить, я никогда не думала, что существа настолько очаруют меня. Несмотря на страх, меня влекло к ним, как магнитом. Я хотела повернуться и убежать, но не могла двинуться с места.

Существа громко пели в радостной гармонии. Они были настолько не похожи на демонов, с которыми у меня так долго ассоциировались ангелы-пленники, что мои опасения почти исчезли. Их музыка была неземной и красивой. В их голосах слышалось обещание рая. Мелодия словно околдовала меня, я никак не могла уйти. К моему изумлению, мне захотелось провести по струнам лиры.

Уперев лиру в колени, я пробежала пальцами по тугим металлическим струнам. Я никогда не играла на таком инструменте — мое музыкальное образование ограничивалось курсом «Небесное музыковедение», и все же звук получился полным и мелодичным, как будто инструмент играл сам по себе.

При звуках лиры наблюдатели перестали петь. Они оглядели пещеру и заметили меня. Ужас смешался в моей душе с благоговением — наблюдатели были прекраснейшими Божьими созданиями, светящимися, невесомыми, словно лепестки цветов. Не в силах двинуться с места, я прижала лиру к себе, словно она могла придать мне сил или защитить.

Ангелы приблизились к металлическим прутьям клеток, от ослепительного света у меня закружилась голова, и я потеряла равновесие. Меня внезапно охватил страшный жар, стало горячо и липко, словно меня погрузили в кипящее масло. От боли я закричала не своим голосом. Я упала на землю, прикрыла лицо, и в этот миг меня накрыла вторая волна испепеляющего жара, гораздо более болезненная, чем первая. Я почувствовала, как исчезает теплая шерстяная одежда — так же, как рассыпалась одежда брата Фрэнсиса. Вдали опять послышалась сладкая гармония ангельских голосов. Сжимая в руках лиру, я потеряла сознание.

Несколько минут спустя я выплыла из глубин забвения и обнаружила, что надо мной склонилась доктор Серафина. Она шепотом позвала меня по имени, и на мгновение мне почудилось, что я умерла, заснула в нашем мире, а проснулась в другом, как будто Харон перевез меня через Стикс — реку мертвых. Но тут меня оглушил приступ боли, и я поняла, что ранена. Тело казалось одеревенелым и горячим, и тогда я вспомнила, что со мной случилось. Доктор Серафина взяла лиру у меня из рук и стала осматривать ее, слишком ошеломленная, чтобы говорить. Затем она сунула инструмент под мышку и с самообладанием, которому я всегда стремилась подражать, повела меня обратно к лодке.

Она перевезла нас через реку, перебирая канат. Когда суденышко закачалось на волнах, доктор Серафина вытащила из ушей восковые затычки. Мой преподаватель точно знала, как защититься от ангельской музыки.

— Что, во имя всего святого, вы там делали? — требовательно спросила она, не поворачиваясь ко мне. — Вы прекрасно знаете, что не должны бродить где попало в одиночку.

— А остальные? — спросила я, думая, что подвергла опасности членов экспедиции. — Где они?

— Они поднялись наверх, к выходу из пещеры, и будут ждать нас там, — сказала она. — Мы искали вас три часа. Я уже думала, что вы потерялись. Разумеется, остальные захотят узнать, что с вами произошло. Ни в коем случае ничего им не рассказывайте. Пообещайте мне, Селестин, — вы никому не расскажете, что видели на другом берегу реки.

Когда мы добрались до берега, доктор Серафина помогла мне выйти из лодки. Увидев, что мне очень больно, она смягчилась.

— Запомните, наша работа никогда не была связана с наблюдателями, дорогая Селестин, — сказала она. — Наши обязанности связаны с миром, в котором мы живем и куда должны вернуться. Нам еще многое предстоит сделать. Хотя я очень разочарована вашим решением переплыть реку, вы обнаружили предмет, ради которого и затевалось наше путешествие. Вы молодец.

Каждый шаг отдавался болью во всем теле. Мы прошли мимо останков ангела к лестнице. Его одежда была отброшена в сторону, тело аккуратно препарировано. Хотя от него осталась только оболочка, тело продолжало фосфоресцировать.

Наверху было темно. Мы понесли по снегу джутовые мешки, заполненные драгоценными образцами. Аккуратно уложив оборудование в фургон, мы сели в кабину и стали спускаться с горы. Мы были обессилены, покрыты грязью, изранены. У Владимира под глазом был глубокий кровоточащий порез — на подъеме он ударился о выступ скалы, — а я подверглась воздействию отвратительного света.

Похоже, пока мы были в пещере, снегопад не прекращался. Тяжелые сугробы громоздились на скалах, а с неба продолжал валить густой снег. Лед покрывал дорогу спереди и сзади, и машина виляла, пытаясь удержаться на склоне. Я посмотрела на часы и с удивлением увидела, что уже почти четыре утра. Мы провели в Глотке Дьявола больше пятнадцати часов. Мы так сильно отстали от графика, что не оставалось времени на сон. Нам удалось лишь сделать короткую остановку, чтобы заправиться бензином из запасных канистр.

Несмотря на все усилия Владимира, мы опоздали на несколько часов, прибыв на место лишь после восхода солнца. Двухмоторный самолет модели «12 Электра джуниор», готовый к полету, ждал на взлетно-посадочной полосе, там, где мы оставили его накануне. С крыльев свисали сосульки, похожие на клыки. Прилететь сюда было трудно, но затягивать с отлетом было совершенно невозможно. Чтобы нас не обнаружили, до Греции пришлось добираться обходными путями — сперва в Тунис, затем в Турцию, и возвращение было не менее трудным. Самолет был достаточно большим и вмещал шестерых пассажиров, оборудование и продовольствие. Мы погрузили на борт материалы, и вскоре самолет, шумя моторами, поднялся сквозь заснеженный воздух и исчез в небе.

Двенадцать часов спустя, когда мы приземлились на аэродроме недалеко от Парижа, я увидела, что нас ждет «панар-левассор-динамик» — роскошный автомобиль с блестящей решеткой радиатора и широкими подножками, чрезвычайно впечатляющий на фоне лишений войны. Я могла только догадываться, откуда он взялся, но предполагала, что машину, как и самолет, и фургон, предоставили иностранные покровители. Пожертвования очень помогли нам в прошедшие годы, и я была признательна за этот автомобиль, но не осмелилась спросить, как удалось скрыть от немцев такое сокровище.

Я сидела молча, пока мы мчались сквозь ночь. В самолете удалось поспать, но я все еще чувствовала себя обессиленной после путешествия. Я закрыла глаза и мгновенно провалилась в глубокий сон. Машина подпрыгивала на разбитой дороге, краем уха я слышала, как шепчутся остальные, но смысл беседы ускользал от моего сознания. Во сне смешалось все, что я видела в пещере. Появились доктор Серафина, Владимир и прочие участники экспедиции; внизу открывалась глубокая ужасная пещера; передо мной кружился сонм светящихся ангелов.

Когда проснулась, я узнала пустынные булыжные улицы Монпарнаса. Во время оккупации он превратился в чрезвычайно бедный квартал. Мы ехали мимо жилых домов и темных кафе. По обеим сторонам улицы росли деревья, их голые ветви были покрыты снегом, точно сахарной глазурью. Водитель притормозил и свернул к кладбищу Монпарнас. Перед большими железными воротами машина остановилась. Водитель коротко просигналил, и ворота с грохотом открылись. Автомобиль медленно въехал внутрь. На кладбище было тихо и холодно, в свете фар мерцал лед, и на мгновение мне показалось, что этого сверкающего места не коснулись безобразие и порочность войны. Водитель заглушил мотор перед статуей ангела на каменном пьедестале — Le Génie du Sommeil Éternel, духа вечного сна, бронзового хранителя мертвых.

Я вышла из автомобиля, все еще шатаясь от усталости. Хотя ночь была ясной и в небе ярко светили звезды, над надгробными плитами сгущался сырой воздух, превращаясь в легкий туман. Из-за статуи вышел человек — по-видимому, его послали встретить автомобиль, но я сперва все равно испугалась. На нем была одежда священника. Я никогда раньше его не видела на наших встречах и научилась никому не доверять. Всего лишь месяц назад нефилимы нашли и убили одного из старейших членов совета, профессора небесного музыковедения доктора Майкла. У него забрали все музыковедческие записи. Враги только и ждали возможности отобрать у известнейших ученых бесценную информацию.

Доктор Серафина, похоже, знала священника и последовала за ним. Он подвел нас к полуразрушенному каменному строению в дальнем углу кладбища. Несколько лет назад здесь, на территории давно покинутого монастыря, располагался лекционный зал супругов Валко. Теперь в нем было пусто. Священник отпер разбухшую деревянную дверь, и мы вошли.

Никто из нас, даже доктор Серафина, хотя она была тесно связана с высшими членами совета — а доктор Рафаэль Валко занимался организацией сопротивления в Париже, — не знал точно, где мы будем встречаться во время войны. У нас не было постоянного расписания, все сообщения передавались устно или, как сейчас, вообще без единого слова. Встречи проходили в самых разных местах — захудалых кафе, небольших городках под Парижем, покинутых церквях. Но несмотря на чрезвычайные предосторожности, я понимала, что за нами постоянно следят.

Священник привел нас в коридор позади алтаря, остановился перед дверью и трижды коротко постучал. Дверь открылась. За ней оказалось каменное помещение с голыми лампочками — по нынешним временам изысканные средства освещения, их покупали на черном рынке за американские доллары. Узкие окна были занавешены для светомаскировки плотной черной тканью. Похоже, встреча была в самом разгаре — члены совета сидели за круглым деревянным столом. При нашем появлении все встали, глядя на нас с большим интересом. Мне не позволялось посещать встречи совета, и я понятия не имела, как они обычно проходят, но было очевидно, что совет ждал прибытия членов экспедиции.

Доктор Рафаэль Валко, исполняющий обязанности председателя совета, сидел во главе стола. В последний раз я его видела, когда он уезжал из моего деревенского дома в Эльзасе, оставив меня в изгнании. Я не могла ему простить, что он не взял меня с собой, хотя и понимала, что это было сделано из лучших побуждений. С тех пор он сильно изменился. Волосы на висках поседели, он стал гораздо серьезнее. Я не узнала бы его, случайно встретив на улице.

Коротко поприветствовав нас, доктор Рафаэль указал на пустые стулья и заговорил об экспедиции.

— Вам есть о чем нам рассказать, — сказал он и сложил руки на столе. — Начните с чего хотите.

Доктор Серафина подробно описала ущелье — крутой вертикальный спуск, множество скальных выступов в нижних уровнях пещеры и отчетливый шум водопада вдали. Она описала тело ангела, зачитала перечень его точных размеров и с особой гордостью подчеркнула характеристики великолепных гениталий, отмеченные во время исследований. Она сообщила, что фотографии предоставят новые точные данные об ангельской физиологии. Экспедиция увенчалась большим успехом.

Пока выступали другие члены экспедиции с подробными отчетами о поездке, я погрузилась в задумчивость. Я смотрела на свои руки в тусклом свете. Они были обморожены холодом и льдом ущелья и обожжены ангелом. Меня охватило недоумение. Неужели всего несколько часов назад мы были в горах? Пальцы так сильно дрожали, что мне пришлось спрятать руки в карманы пальто. Я вспоминала, как ангел смотрел на меня аквамариновыми глазами, яркими и блестящими, словно кусочки цветного стекла. Я вспоминала, как Серафина поднимала длинные руки и ноги существа, взвешивая каждую конечность, как полено. Существо казалось настолько живым, наполненным жизненной силой, будто погибло всего за несколько минут до нашего прибытия. На самом деле я никогда не верила, что мы найдем тело. Несмотря на годы учебы, я не могла себе представить, что увижу его, буду его касаться, прокалывать его кожу иглами и брать пробы жидкости. Возможно, в подсознании я надеялась, что мы ошибаемся. Когда разрезали кожу и на свет показались мышцы, меня одолел ужас. Я снова и снова видела это — лезвие, двигающееся под белой кожей. Мерцание оболочек в слабом свете. Как самая молодая среди ангелологов, я считала, что непременно должна выполнить свою работу хорошо, сделать больше, чем полагается. Я всегда заставляла себя тратить на работу и учебу больше времени, чем другие. Я провела последние годы, доказывая, что достойна принять участие в экспедиции, — читала тексты, посещала лекции, собирала информацию для поездки. И все же это не помогло мне подготовиться к тому, что я увидела в ущелье. К моему огорчению, я вела себя как новичок.

— Селестин? — окликнул меня доктор Рафаэль.

Я с удивлением обнаружила, что все внимательно смотрят на меня, словно ожидая, что я буду говорить. Очевидно, доктор Рафаэль о чем-то спросил меня.

— Извините, — прошептала я, чувствуя, как запылали щеки. — Вы что-то спросили?

— Доктор Серафина рассказала совету, что вы сделали в пещере очень важное открытие, — сказал доктор Рафаэль, пристально глядя на меня. — Не хотите ли уточнить?

Испугавшись, что выдам тайну, хотя обещала доктору Серафине не делать этого, и одновременно боясь признаться в том, как безрассудно я переплыла реку, я не произнесла ни единого слова.

— Очевидно, Селестин плохо себя чувствует, — пришла мне на помощь доктор Серафина. — Если вы не возражаете, мне бы хотелось, чтобы она немного отдохнула. Позвольте мне рассказать об открытии.

И она начала:

— Я нашла Селестин на берегу реки. В руках у нее был истрепанный мешок. По потертой коже я сразу же поняла, что мешок очень старый. Если вы помните, в отчете преподобного отца о первой ангелологической экспедиции есть упоминание о мешке.

— Да, — подтвердил доктор Рафаэль. — Вы правы. Я точно помню этот отрывок: «Я поспешил к сокровищу, бережно сжал его обожженными руками и осторожно уложил в мешок, чтобы не повредить».

— Когда я открыла мешок и увидела лиру, я сразу же поняла, что он принадлежал Клематису, — продолжала доктор Серафина. — Преподобный Клематис был тяжело ранен и не смог вынести мешок на поверхность. Именно этот мешок и обнаружила Селестин.

При этом известии члены совета исполнились благоговейного трепета. Они повернулись ко мне, ожидая услышать от меня подробности, но я не могла говорить. Мне до сих пор не верилось, что из всех участников экспедиции именно я сделала долгожданное открытие.

Доктор Рафаэль мгновение помолчал, словно оценивая значимость успеха. Затем резко встал.

— Вы можете идти, — сказал доктор Рафаэль, отпуская всех. — В комнате внизу можно поесть. Серафина и Селестин, пожалуйста, задержитесь.

Пока остальные покидали комнату, доктор Серафина поймала мой взгляд и едва заметно подбадривающе кивнула, словно говоря, что все будет хорошо. Доктор Рафаэль закрыл дверь. Он, как всегда, излучал уверенное спокойствие, которое меня в нем восхищало. Мне хотелось подражать его умению сдерживать чувства.

— Скажи, Серафина, — спросил он, — участники экспедиции оправдали твои ожидания?

— Мне кажется, все прошло очень успешно, — ответила доктор Серафина.

— А Селестин?

Сердце у меня провалилось в пятки — неужели экспедиция была своего рода проверкой?

— Для начинающего ангелолога, — проговорила доктор Серафина, — она показала себя более чем хорошо. Одно только ее открытие достаточно говорит о ее умениях.

— Прекрасно, — резюмировал доктор Рафаэль и повернулся ко мне. — Вы довольны своей работой?

Я переводила взгляд с доктора Серафины на доктора Рафаэля, не зная, как ответить. Сказать, что я удовлетворена своей работой, было бы ложью, но вдаваться в детали — значит нарушить обещание, данное доктору Серафине. Наконец я прошептала:

— Мне жаль, что я недостаточно подготовилась.

— Мы всю жизнь готовимся к таким моментам, — сказал доктор Рафаэль, скрестил руки и пристально взглянул на меня. — И когда настает время, мы можем лишь надеяться, что знаем достаточно, чтобы добиться успеха.

— Вы вели себя весьма профессионально, — добавила доктор Серафина. — И превосходно сделали свое дело.

— Я не могу объяснить свою реакцию на ущелье, — проговорила я. — Миссия оказалась очень трудной. Я до сих пор не восстановилась.

Доктор Рафаэль обнял жену и поцеловал ее в щеку.

— Иди к остальным, Серафина. Я хочу кое-что показать Селестин.

Доктор Серафина взяла меня за руку:

— Вы вели себя очень храбро, Селестин, и однажды вы станете превосходным ангелологом.

С этими словами она поцеловала меня в щеку и ушла. Я больше никогда ее не видела.

Доктор Рафаэль вывел меня из комнаты в коридор, где пахло землей и плесенью.

— Следуйте за мной, — сказал он, быстро спускаясь по лестнице в темноту.

Внизу был другой коридор, более длинный, чем первый. Пол резко пошел под уклон, и мне пришлось приложить все силы, чтобы не упасть. По мере продвижения вперед похолодало, появился сильный прогорклый запах. Сырость проникала под одежду, даже под теплую шерстяную куртку, которую я носила в пещере. Проведя ладонью по влажным каменным стенам, я поняла, что шероховатые фрагменты были не камнем, а костями, сложенными в отверстиях в стене. Мы пробирались по катакомбам под Монпарнасом.

Мы прошли по коридору, поднялись по лестнице и оказались в другом здании. Доктор Рафаэль одну за другой отпер несколько дверей. Последняя выходила в холодную аллею. Во все стороны разбежались крысы, оставив недоеденные отбросы — гнилые картофельные очистки и цикорий, который во время войны заменял кофе. Доктор Рафаэль взял меня за руку и повел за угол и на улицу. Вскоре мы оказались за несколько кварталов от кладбища, нас поджидал «панар-левассор». К окну автомобиля был прикреплен лист бумаги с какой-то надписью по-немецки. Хотя я не могла перевести текст, я предположила, что это пропуск или разрешение, которое позволит нам проезжать через контрольно-пропускные пункты по всему городу. Теперь я поняла, как нам удалось сохранить такой роскошный автомобиль и получать топливо — «панар-левассор» принадлежал немцам. Доктор Валко наблюдал за нашими тайными операциями, находясь в рядах немцев, и сумел использовать свое положение — по крайней мере, сегодня вечером.

Водитель открыл дверцу, и я скользнула на теплое заднее сиденье. Доктор Рафаэль сел рядом со мной. Он взял мое лицо в свои холодные руки и хладнокровно взглянул мне в глаза.

— Смотрите на меня, — велел он.

Он всматривался в мое лицо, словно искал что-то необычное.

Я уставилась на него. Я впервые видела его так близко. Ему было около пятидесяти, кожа испещрена морщинками, седины в волосах было даже больше, чем мне показалось сначала. Наша близость поразила меня. Я никогда еще не была так близко к мужчине.

— У вас голубые глаза? — спросил он.

— Карие, — ответила я, смущенная странным вопросом.

— Подойдет.

Он открыл маленький дорожный чемоданчик и положил его между нами. Оттуда он достал атласное вечернее платье, шелковые чулки, пояс с подвязками и туфли. Я сразу же узнала наряд. Это красное атласное платье несколько лет назад носила Габриэлла.

— Наденьте это, — велел доктор Рафаэль.

Мое удивление, очевидно, было так велико, что он добавил:

— Вскоре вы увидите, зачем это нужно.

— Но это вещи Габриэллы, — возразила я, не сдержавшись.

Я не могла заставить себя дотронуться до платья, зная все о ее поступках. Я вспомнила, как видела доктора Рафаэля и Габриэллу вместе, и пожалела, что не промолчала.

— Какие именно? — требовательно спросил доктор Рафаэль.

— Той ночью на ней было это платье, — ответила я.

Смотреть ему в глаза я не могла.

— Я видела вас вместе. Вы были на улице под нашей квартирой.

— И вы полагаете, будто поняли, что именно видели, — проговорил доктор Рафаэль.

— Как можно было ошибиться? — прошептала я, глядя в окно на унылые серые здания и вереницу уличных фонарей — мрачное зимнее лицо Парижа. — Было вполне очевидно, что происходит.

— Наденьте платье, — строгим голосом приказал доктор Рафаэль. — Вы должны больше доверять мотивам Габриэллы. Дружба должна быть сильнее необоснованных подозрений. В наше время доверие — это все, что у нас есть. Вы многого не знаете. Очень скоро вы поймете всю степень опасности, перед лицом которой оказалась Габриэлла.

Я медленно освободилась от теплой шерстяной одежды. Расстегнула брюки, стянула через голову тяжелый свитер, защищавший меня от ледяного горного ветра, и стала надевать платье, боясь порвать его. Платье было мне велико, я сразу же почувствовала это. Четыре года назад, когда я видела его на Габриэлле, платье было бы мне слишком мало, но за годы войны я похудела на десять килограммов, и теперь одежда на мне болталась.

Доктор Рафаэль Валко тоже сменил костюм. Когда я оделась, он вытащил из чемоданчика черный пиджак и брюки — униформу СС и достал из-под сиденья неразношенные блестящие черные ботинки. Униформа была в отличном состоянии, должно быть купленная не на черном рынке и не из вторых рук. Я предположила, что это еще одно полезное приобретение нашего двойного агента в СС. При виде униформы я задрожала — она совершенно преобразила доктора Рафаэля. Закончив одеваться, он нанес на верхнюю губу прозрачную жидкость и приклеил тонкие усики. Затем зачесал волосы назад, напомадил их и приколол к отвороту значок СС — небольшое, но точное дополнение, которое вызвало у меня отвращение.

Доктор Рафаэль прищурился и внимательно осмотрел меня, тщательно проверяя мою внешность. Я скрестила руки на груди, словно могла спрятаться от него. По-видимому, я изменилась недостаточно, что-то ему не понравилось. К моему великому смущению, он одернул на мне платье и занялся моими волосами, совсем как мама, когда в детстве собиралась отправиться со мной в церковь.

Автомобиль промчался по улицам и остановился перед Сеной. Солдат на мосту постучал в окно машины рукояткой люгера. Водитель открыл окно и заговорил с солдатом по-немецки, показывая пакет бумаг. Солдат заглянул на заднее сиденье и пристально уставился на доктора Рафаэля.

— Guten Abend,[43] — сказал доктор Рафаэль с прекрасным немецким произношением.

— Guten Abend, — пробурчал солдат, изучил бумаги и махнул рукой, разрешая проезд через мост.

Поднимаясь по широким каменным ступеням муниципального банкетного зала с рядом колонн перед классическим фасадом, мы проходили мимо мужчин в вечерних костюмах и держащих их под руку красавиц. Немецкие солдаты охраняли вход. Я понимала, что по сравнению с изящными женщинами должна казаться болезненной и изможденной, слишком худой и бледной. Я собрала волосы в узел и уложила их, использовав косметику из чемоданчика доктора Рафаэля, но как непохожа я была на них, с их прическами, созданными лучшими парикмахерами, и свежим цветом лица. Горячие ванны, пудра, духи и новая одежда — всего этого не существовало ни для меня, ни для других в оккупированной Франции. Габриэлла оставила хрустальный граненый флакон духов «Шалимар», драгоценное напоминание о более счастливых временах. Я хранила его после ее исчезновения, но не осмеливалась использовать ни капли. Я вспоминала мирную жизнь как нечто из детства, что-то, что больше никогда не вернется, словно выпавшие молочные зубы. Было слишком мало шансов, что меня примут за одну из этих женщин. Я вцепилась в руку доктора Рафаэля, пытаясь оставаться спокойной. Он шел стремительной походкой, очень уверенно, и, к моему удивлению, солдаты без проблем пропустили нас. Неожиданно мы оказались в теплом, шумном, роскошном банкетном зале.

Доктор Рафаэль привел меня в дальний конец зала, мы поднялись по ступенькам к столику на балконе. Через минуту, привыкнув к шуму и необычному освещению, я разглядела длинную столовую с высоким потолком и зеркальными стенами, в которых отражалась толпа — то мелькнет женский затылок, то сверкнет брелок часов. Повсюду висели красные флаги с черной свастикой. Столы застелены белыми льняными скатертями и уставлены фарфором, с букетами цветов в центре — розы военной зимой в полуразрушенном городе казались настоящим чудом. Хрустальные люстры бросали дрожащий свет на темный мозаичный пол, сияли атласные туфельки. Шампанское, драгоценности, красивые люди — все кружилось в свете ламп. В глазах рябило от поднимающихся бокалов — Zum Wohl! Zum Wohl![44] Изобилие вина ошеломило меня. Было трудно купить еду, а хорошее вино могли достать лишь те, кто был связан с оккупантами. Я слышала, что немцы тысячами реквизировали бутылки шампанского, и погреб моей семьи был тоже опустошен. Для меня даже одна бутылка была чрезвычайной роскошью. А здесь вино текло рекой. Я сразу же поняла, как сильно жизнь победителей отличается от жизни побежденных.

С высоты балкона я подробно рассмотрела праздных кутил. С первого взгляда толпа ничем не отличалась от любых подобных собраний. Но чем дольше я всматривалась, тем больше я видела гостей с необычной внешностью. Они были тонкими и угловатыми, с высокими скулами и расширенными кошачьими глазами. Они были похожи друг на друга, как близнецы. Светлые волосы, полупрозрачная кожа и необычный рост выдавали в них нефилимов.

Официанты пробирались сквозь толпу, предлагая бокалы с шампанским.

— Это, — сказал доктор Рафаэль, указывая на праздную толпу внизу, — я и хотел, чтобы вы увидели.

Я снова оглядела толпу, чувствуя себя больной.

— Такое веселье, когда Франция голодает.

— Когда Европа голодает, — поправил доктор Рафаэль.

— Откуда у них столько еды? — спросила я. — Столько вина, красивой одежды, туфель?

— Теперь вы видите, — сказал доктор Рафаэль, слегка улыбнувшись. — Я хотел, чтобы вы поняли, для чего мы работаем, что находится под угрозой. Вы молоды. Может быть, вам трудно до конца понять, чему мы противостоим.

Я прислонилась к начищенным медным перилам, обнаженные руки обожгло прикосновение холодного металла.

— Ангелология — не только теоретическая шахматная игра, — продолжал доктор Рафаэль. — Я знаю, что в первые годы учебы, когда увязаешь в Бонавентуре и святом Августине, кажется именно так. Но наша работа заключается не только в умении побеждать в спорах о гиломорфизме и в составлении таксономий ангелов-хранителей. Наша работа происходит здесь, в реальном мире.

Я заметила, с какой страстью говорил доктор Рафаэль и как его слова перекликаются со словами Серафины, когда она предостерегала меня в Глотке Дьявола. Наши обязанности лежат в мире, в котором мы живем и куда должны вернуться.

— Поймите, — говорил он, — это не просто сражение между горсткой борцов Сопротивления и армией оккупантов. Это война на изнурение противника. Сплошная непрерывная борьба с самого начала. Святой Фома Аквинский полагал, что темные ангелы появились в течение двадцати секунд после сотворения мира. Их злая природа почти немедленно нарушила совершенство Вселенной, оставив ужасную трещину между добром и злом. Целых двадцать секунд Вселенная была чиста, прекрасна, не сломана. Представьте себе, на что было похоже существование в эти двадцать секунд — жизнь без страха смерти, без боли, без сомнений. Представьте себе.

Я закрыла глаза и попыталась вообразить такую Вселенную. И не смогла.

— Двадцать секунд совершенства, — сказал доктор Рафаэль, принимая от официанта два бокала с шампанским — для себя и для меня. — Мы получили все остальное.

Я глотнула холодного сухого шампанского. Вкус был таким замечательным, что язык дернулся, словно от боли.

— В наши дни преобладает зло, — продолжал доктор Рафаэль. — Но мы не прекращаем борьбу. Нас тысячи в каждом уголке земли. Их тоже тысячи, а возможно, и сотни тысяч.

— Они стали такими могущественными, — заметила я, оглядывая богатство в танцевальном зале под нами. — Мне кажется, что так было не всегда.

— Отцы-основатели ангелологии находили особое удовольствие в планировании истребления врагов. Но, как известно, они переоценили свои способности. Они считали, что сражение будет быстрым. Они не понимали, какими дерзкими могли быть наблюдатели и их дети, как они упивались уловками, насилием и разрушением. Несмотря на то что наблюдатели были ангелами и сохранили божественную красоту своего происхождения, их дети были испорчены насилием. Они, в свою очередь, портили все, чего касались.

Доктор Рафаэль сделал паузу, словно пытался отгадать загадку.

— Рассмотрим, — наконец сказал он, — отчаяние, которое, наверное, испытывал Создатель, уничтожая нас, горе отца, убивающего своих детей, крайнюю необходимость его действий. Миллионы существ утонули, погибли цивилизации — а нефилимы все равно выжили. Экономическая нестабильность, социальная несправедливость, война — все это проявления зла в нашем мире. Понятно, что уничтожение жизни на планете не устранило зло. При всей их мудрости, преподобные отцы не учитывали этого. Они не были полностью готовы к борьбе. Вот пример того, как даже самый опытный ангелолог может допустить ошибку, игнорируя историю. Наша работа была почти уничтожена во времена инквизиции, но вскоре нам удалось вернуть утраченное. Девятнадцатый век тоже принес потери, когда теории Спенсера, Дарвина и Маркса были превращены в системы социальных манипуляций. Но раньше мы всегда восстанавливались. Теперь же я начинаю беспокоиться. Наши силы убывают. Концлагеря переполнены людьми. Нефилимы вместе с немцами одержали главную победу. Им нужно было, чтобы на какое-то время появилось подобное учение.

Я решила задать вопрос, который не давал мне покоя:

— Вы считаете, что нацисты — нефилимы?

— Не совсем, — объяснил доктор Рафаэль. — Нефилимы — это паразиты, использующие в своих целях человеческое общество. Прежде всего они метисы — частично ангелы, частично люди. Поэтому они могут легко внедряться в цивилизации и выходить из них. Исторически они присоединялись к группам, подобным нацистам, продвигали их, поддерживали их финансово и, применяя военную силу, всячески способствовали их успеху. Это очень старая и очень успешная практика. Одержав победу, нефилимы получают вознаграждение, тайно делят трофеи и возвращаются к обычной жизни.

— Но их еще называют «всем известные», — вспомнила я.

— Действительно, многие из них очень известны, — сказал доктор Рафаэль. — Но богатство обеспечивает им защиту и секретность. Здесь их довольно много. Например, я бы хотел представить вас одному очень влиятельному джентльмену.

Доктор Рафаэль встал и обменялся рукопожатием с высоким белокурым господином в великолепном шелковом смокинге. Его лицо было мне очень знакомо, хотя я не могла понять откуда. Возможно, мы встречались прежде, потому что он взглянул на меня с не меньшим интересом, а потом стал внимательно разглядывать платье.

— Герр Раймер, — поприветствовал мужчина.

Дружеское обращение вкупе с вымышленным именем доктора Рафаэля говорило о том, что мужчина понятия не имел, кто мы на самом деле. Он разговаривал с доктором Рафаэлем как с коллегой.

— В этом месяце вас почти не видно в Париже. Война не дает отдыхать?

Доктор Рафаэль сдержанно рассмеялся.

— Нет, просто проводил время с этой прекрасной юной леди. Это моя племянница Кристина. Кристина, — обратился ко мне доктор Рафаэль, — это Персиваль Григори.

Я встала и протянула руку мужчине. Он поцеловал ее, холодные губы коснулись моей горячей кожи.

— Чудесная девушка, — сказал мужчина, хотя едва смотрел на меня, так занимало его мое платье.

С этими словами он вытащил из кармана портсигар, протянул его доктору Рафаэлю и, к моему удивлению, поднес ту же самую зажигалку, которую я видела у Габриэллы четыре года назад. Я мгновенно поняла, кто именно стоит передо мной. Персиваль Григори был любовником Габриэллы, мужчиной, которого она обнимала. Ошеломленная, я слушала, как доктор Рафаэль ведет светскую беседу о политике и театре, касаясь наиболее примечательных военных событий. Затем Персиваль Григори слегка поклонился и оставил нас.

Я сидела на стуле, не в силах понять, откуда доктор Рафаэль знает этого человека, как оказалась с ним связана Габриэлла. Пребывая в замешательстве, я избрала наиболее разумную линию поведения — решила молчать.

— Вам уже лучше? — осведомился доктор Рафаэль.

— Лучше?

— Во время поездки вы были больны.

— Да, — ответила я, глядя на свои руки, такие красные, словно я сгорела на солнце. — Думаю, все будет хорошо. Следов от ожогов почти не осталось. Через несколько дней все заживет.

Желая переменить тему, я сказала:

— Вы не закончили рассказ о нацистах. Они полностью находятся под контролем нефилимов? Если это так, то как мы сможем победить их?

— Нефилимы очень сильны, но когда их побеждают — а до сих пор их побеждали всегда, — они быстро исчезают, оставляя свое людское воинство перед лицом наказания в одиночестве, как будто они совершали злые дела по собственной воле. В партии нацистов множество нефилимов, но те, кто стоит у власти, — люди на сто процентов. Вот почему нефилимов так трудно истребить. Человечество понимает зло, даже жаждет его. В нашей природе есть что-то, что пленяется злом. Мы легко поддаемся влиянию.

— Легко управляемы, — проговорила я.

— Да, наверное, «управляемы» — более подходящее слово.

Я откинулась на бархатную спинку стула, нежная ткань успокаивала кожу спины. Казалось, мне уже несколько лет не было так тепло. В зале заиграла музыка, и пары начали танцевать.

— Доктор Рафаэль, — обратилась я к нему.

От шампанского я осмелела.

— Можно задать вам вопрос?

— Разумеется, — ответил он.

— Почему вы спросили, голубые ли у меня глаза?

Доктор Рафаэль посмотрел на меня, и на мгновение мне показалось, что он сейчас расскажет что-нибудь о себе, приоткроет свой внутренний мир, который обычно не показывал студентам. Мягким голосом он сказал:

— Об этом вы должны были узнать на моих лекциях, дорогая. Помните внешность исполинов? Их облик, обусловленный генами?

Я припомнила его лекции и вспыхнула от смущения. Ну конечно, подумала я. У нефилимов ярко-голубые глаза, светлые волосы и рост выше среднего.

— О да, — сказала я. — Теперь я вспомнила.

— Вы довольно высокая, — пояснил он. — И стройная. Я подумал, что было бы легче пройти мимо охранников, если бы у вас были голубые глаза.

Я быстрым глотком допила шампанское. Мне не хотелось ошибаться, особенно в присутствии доктора Рафаэля.

— Скажите, — попросил доктор Рафаэль, — вы понимаете, почему мы послали вас в ущелье?

— С научными целями, — ответила я. — Чтобы осмотреть ангела и собрать эмпирические данные. Сохранить тело для отчетов. Найти сокровище, потерянное Клематисом.

— Конечно, лира была основной целью поездки, — согласился доктор Рафаэль. — Но вы не спрашивали себя, почему с такой важной миссией послали неопытного ангелолога вроде вас? Почему экспедицию возглавила Серафина, которой только сорок лет, а не кто-то из старших членов совета?

Я покачала головой. У доктора Серафины были свои профессиональные амбиции, но мне казалось странным, что доктор Рафаэль не отправился сам в горы, особенно после работы с записями Клематиса. Я полагала, меня включили в состав экспедиции в награду за то, что я обнаружила, где находится ущелье, но, по-видимому, здесь были и другие мотивы.

— Мы с Серафиной хотели послать в пещеру молодого ангелолога, — сказал доктор Рафаэль, встречаясь со мной взглядом. — Вы нечасто сталкивались с нашими профессиональными методами. Вы не стали бы относиться к экспедиции с предубеждением.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — сказала я и поставила на стол пустой хрустальный бокал.

— Если бы туда отправился я, — объяснил доктор Рафаэль, — я бы увидел только то, что ожидал увидеть. Вы же, напротив, увидели то, что там было на самом деле. Ведь вы обнаружили то, чего не смогли другие. Скажите правду — как вы нашли это? Что случилось в ущелье?

— Я думала, доктор Серафина обо всем рассказала вам, — ответила я, внезапно обеспокоившись истинными намерениями доктора Рафаэля.

— Она описала физические подробности, количество фотоснимков, которые вы сделали, время, которое потребовалось, чтобы спуститься вниз. Описание было довольно полным. Но ведь это не все, не правда ли? Было что-то еще, что вас напугало.

— Простите, но я не понимаю, о чем вы.

Доктор Рафаэль зажег сигарету и откинулся на спинку стула. На его лице отразилось изумление. Меня потрясло, каким красивым он сейчас был.

— И даже теперь, в безопасности, в Париже, вы боитесь, — сказал он.

Расправляя ткань атласного платья, я ответила:

— Я точно не знаю, как это описать. Сама пещера наводила очень сильный страх. Когда мы спустились в ущелье, там было так… темно.

— Довольно естественно, — кивнул доктор Рафаэль. — Ущелье уходит глубоко под землю.

— Не физически темно, — сказала я, боясь наговорить лишнего. — Это было абсолютно другое качество. Изначальная темнота, чистая темнота, темнота, которую ощущаешь среди ночи, проснувшись в холодной пустой комнате, свист падающих бомб, кошмар подсознания. Такая темнота говорит о погубленной сущности нашего мира.

Доктор Рафаэль смотрел на меня, ожидая продолжения.

— Мы были в Глотке Дьявола не одни, — проговорила я. — Там были наблюдатели. Они ждали нас.

Доктор Рафаэль продолжал разглядывать меня, и я не могла сказать, было ли это выражением изумления, страха или — как я втайне надеялась — восхищения.

— Разумеется, остальные рассказали бы об этом, — сказал он.

— Я была одна, — объяснила я, нарушая обещание, данное доктору Серафине. — Я ушла от остальных и переплыла реку. Я была растеряна, сбита с толку и не помню подробностей случившегося. Единственное, что я точно знаю — я их видела. Они стояли в темных клетках, точно так же, как тогда, когда с ними столкнулся Клематис. Один ангел посмотрел на меня. Я чувствовала его жажду свободы, желание оказаться среди людей, желание спастись. Ангел тысячи лет стоял там, ожидая нашего прибытия.

Мы с доктором Рафаэлем Валко явились на чрезвычайное заседание совета ночью. Место его проведения было определено в спешке, и все перебазировались в центральное здание академии на Монпарнасе — атенеум. Внушительный величественный атенеум за годы оккупации пришел в упадок. Там, где когда-то было полно книг, сидели студенты, шелестели страницы и шептали библиотекари, теперь были пустые полки и углы, заросшие паутиной. Я несколько лет не входила в библиотеку, и такие перемены заставили меня пожалеть о временах, когда у меня не было никаких забот, кроме учебы.

Изменение места встречи было обычной мерой безопасности, но эта предосторожность стоила нам времени. Когда мы покидали бал, нам передал сообщение молодой солдат. Он сказал о встрече и о том, что наше присутствие требуется немедленно. Как только мы добрались до места, нам передали другое, закодированное сообщение, которое означало, что надо прибыть незамеченными. Было почти два часа ночи, когда мы заняли места на стульях с высокими спинками по обеим сторонам узкого стола в атенеуме.

Две небольшие лампы в центре стола бросали на сидящих тусклый размытый свет. В комнате ощущалось напряжение, и я сразу же почувствовала, что произошло что-то важное. Члены совета сдержанно поприветствовали нас. Казалось, мы на похоронах.

Доктор Рафаэль занял место во главе стола, показав, чтобы я села на скамью рядом с ним. К моему большому удивлению, в дальнем конце стола сидела Габриэлла Леви-Франш. Прошло четыре года с тех пор, как я в последний раз видела ее. Внешне Габриэлла оставалась такой же, какой я ее помнила. Темные волосы острижены в короткое каре, губы накрашены ярко-красной помадой, на лице безмятежность. В то время как большинство из нас были истощены военными лишениями, Габриэлла выглядела изнеженной и защищенной. Она одевалась и питалась лучше, чем любой из ангелологов, собравшихся в атенеуме.

Заметив, что я прибыла с доктором Рафаэлем, Габриэлла приподняла бровь. В ее зеленых глазах зажегся недобрый огонек. Очевидно, наша конкуренция продолжалась. Габриэлла так же настороженно относилась ко мне, как и я к ней.

— Расскажите мне все, — дрогнувшим голосом проговорил доктор Рафаэль. — Я хочу знать точно, что произошло.

— Автомобиль остановили для досмотра около моста Сен-Мишель, — ответила пожилая женщина-ангелолог — монахиня, которую я встречала несколько лет назад.

Плотная черная накидка и недостаток света делали ее почти невидимой. Я могла рассмотреть только скрюченные пальцы, лежащие на гладкой столешнице.

— Охранники приказали им выйти из машины и обыскали. Их забрали.

— Забрали? — воскликнул доктор Рафаэль. — Куда?

— Мы не знаем, — ответил доктор Леви-Франш, дядя Габриэллы, с маленькими круглыми очками на носу. — Мы подняли по тревоге наших сотрудников в каждом районе города. Их никто не видел. К сожалению, я должен сказать, что их нет нигде.

— А груз? — спросил доктор Рафаэль.

Габриэлла встала и положила на стол тяжелый футляр.

— Лира была у меня, — сказала она, касаясь пальчиками коричневой кожи футляра. — Я ехала в машине позади доктора Серафины. Когда мы увидели, что наши агенты арестованы, я приказала своему водителю развернуться и ехать обратно на Монпарнас. К счастью, ящик с находкой был со мной.

Плечи доктора Рафаэля опустились. Он облегченно вздохнул.

— Футляр в безопасности, — сказал он. — Но они задержали наших агентов.

— Разумеется, — кивнула монахиня. — Они бы никогда не позволили таким ценным пленникам уйти, не получив у них взамен что-нибудь не менее ценное, чем свобода.

— И какие их условия? — спросил доктор Рафаэль.

— Обмен — сокровища ангелологов, — ответила монахиня.

— И что они подразумевают под «сокровищами»? — негромко спросил доктор Рафаэль.

— Они точно не сказали, — ответила монахиня. — Но в любом случае им известно, что мы привезли из Родопских гор нечто ценное. Я полагаю, нам надо выполнить их пожелания.

— Это невозможно, — возразил доктор Леви-Франш. — Об этом и речи быть не может.

— Мне кажется, они точно не знают, что именно нашла экспедиция в горах, только то, что это что-то важное, — вмешалась Габриэлла, выпрямившись на стуле.

— Может быть, захваченные агенты рассказали, что они вынесли из пещеры, — предположила монахиня. — Под таким давлением это было бы естественно.

— Полагаю, ангелологи будут соблюдать наш кодекс, — с гневом ответил доктор Рафаэль. — Насколько я знаю Серафину, она всех заставит молчать.

Он отвернулся, и я увидела, как у него на лбу сверкают капельки пота.

— Она выдержит допросы, хотя всем известно, что их методы могут быть более чем жестокими.

Атмосфера сгустилась. Все понимали, как зверски нефилимы обращаются с людьми, особенно если хотят чего-то добиться от них. Я слышала рассказы о пытках, к которым они прибегали, и могла себе представить, что они сделают с нашими коллегами, чтобы получить информацию. Закрыв глаза, я зашептала молитву. Я не знала заранее, что может случиться, но понимала всю важность сегодняшнего вечера. Если мы потеряем то, что нашли в пещере, наша работа пропадет зря. Находки были слишком ценными, но станем ли мы жертвовать ради них всей командой ангелологов?

— Я уверена в одном, — сказала монахиня и посмотрела на часы. — Они еще живы. Нам позвонили около двадцати минут назад. Я сама говорила с Серафиной.

— Она могла говорить свободно? — спросил доктор Рафаэль.

— Она убеждала нас сделать обмен, — ответила монахиня. — Она особо просила доктора Рафаэля поторопиться.

Доктор Рафаэль сложил руки перед собой. Казалось, он изучал что-то, лежащее на столе.

— Что вы думаете о таком обмене? — спросил он, обращаясь к совету.

— У нас нет выбора, — сказал доктор Леви-Франш. — Обмен противоречит нашим правилам. Мы никогда не совершали обменов в прошлом, и, полагаю, нам не стоит делать исключений, независимо от того, как мы относимся к доктору Серафине. Мы не можем отдать им материалы, привезенные из ущелья. Мы сотни лет готовились к тому, чтобы получить их.

Я ужаснулась, услышав, что дядя Габриэллы так равнодушно говорит о моем преподавателе. Мое негодование немного улеглось, когда я увидела, с какой неприязнью смотрит на него Габриэлла. Так она когда-то смотрела на меня.

— Тем не менее, — сказала монахиня, — мы получили сокровище благодаря доктору Серафине. Если мы ее потеряем, то не сможем двигаться вперед.

— Обмен невозможен, — настаивал доктор Леви-Франш. — Мы не успели изучить записи и проявить фотографии. Получается, экспедиция оказалась бесполезной.

— А лира, — сказал Владимир, — невозможно представить, что случится, если она попадет им в руки. Последствия могут быть ужасны. И не только для нас — для всего мира.

— Согласен, — кивнул доктор Рафаэль. — Инструмент необходимо сохранить от них любой ценой. Но ведь должен быть какой-то выход.

— Я знаю, что вы не разделяете моих взглядов, — сказала монахиня. — Но этот инструмент не стоит человеческой жизни. Мы обязательно должны сделать обмен.

— Но сокровище, которое мы нашли, — венец огромных усилий, — возразил Владимир.

Он говорил с сильным русским акцентом. Порез под глазом зашили, виднелись лишь свежие страшные швы.

— Наверное, вы не подумали о том, что мы потеряем с таким трудом добытый артефакт и никогда не сможем его вернуть.

— Я подумала, — ответила монахиня. — В такой ситуации необходимо понять, что ничего нельзя поделать. Это не в наших силах. Мы должны положиться на Бога.

— Смешно, — фыркнул Владимир.

Пока члены совета спорили, я смотрела на доктора Рафаэля. Он сидел так близко, что я чувствовала кисло-сладкий аромат шампанского, которое мы пили всего несколько часов назад. Я видела, что он молча формулирует свои мысли, ожидая, пока остальные исчерпают аргументы. Наконец он поднялся, жестом попросив собравшихся замолчать.

— Тихо! — велел он.

Я никогда раньше не слышала, чтобы он говорил с таким напором.

Все повернулись к нему, удивившись внезапной властности в его голосе. Хотя он был председателем совета и известнейшим ученым, он редко показывал свою власть.

— Сегодня я взял эту юную девушку-ангелолога на вечеринку, — начал доктор Рафаэль. — Это был бал, который устраивали наши враги. Думаю, не покривлю душой, если скажу, что вечеринка была великолепной, не правда ли, Селестин?

Не в состоянии подобрать слова, я лишь кивнула.

— У меня были на это причины, — продолжал доктор Рафаэль. — Я хотел показать ей наших врагов вблизи. Я хотел, чтобы она поняла, что силы, против которых мы боремся, — здесь, живут рядом с нами в наших городах, воруют, убивают и грабят, а мы за этим беспомощно наблюдаем. Думаю, этот урок произвел на нее впечатление. А сейчас я вижу, что многим из вас не помешал бы такой воспитательный эпизод. Вижу, мы забыли, для чего мы здесь.

Он указал на кожаный футляр, лежащий между нами.

— Мы не можем проиграть эту борьбу. Преподобные отцы не боялись прослыть еретиками, создавая наше учение. Они сохранили тексты во времена, когда церковь сжигала людей и книги. Они переписывали пророчества Еноха и рисковали жизнью, передавая следующим поколениям информацию и ресурсы. Это их борьба, которую мы продолжаем. Вспомните «Комментарии к сентенциям Петра Ломбардского» Бонавентуры, где так красноречиво доказано метафизическое основание ангелологии, доказано, что ангелы — это одновременно материальная и духовная субстанция. Вспомните отцов-схоластов. Дунса Скота. Сотни тысяч тех, кто стремился преодолеть интриги злых сил. А сколько из них пожертвовали ради этого жизнью? Сколько с радостью сделали бы это снова? Это — их борьба. И через сотни лет мы стоим перед таким же выбором. Как бы то ни было, это бремя лежит на наших плечах. В нашей власти определить будущее. Мы можем продолжить борьбу или сдаться.

Он встал, подошел к футляру и взял его в руки.

— И решить это надо немедленно. Проголосуют все члены совета.

Как только доктор Рафаэль призвал голосовать, присутствующие подняли руки. К моему чрезвычайному изумлению, Габриэлла тоже получила это право, хотя ей никогда не разрешали посещать собрания, не говоря о возможности принимать решения. Несмотря на то что я провела годы за работой, чтобы подготовиться к экспедиции, и рисковала жизнью в пещере, мне не предложили участвовать. Габриэлла была ангелологом, а я до сих пор новичком. Слезы гнева и поражения показались у меня на глазах. Комната расплылась, и я едва могла разобрать, как проходит голосование. Габриэлла подняла руку в пользу обмена, так же как доктор Рафаэль и монахиня. Но многие пожелали остаться верными нашим кодексам. Когда подсчитали голоса, оказалось, что тех, кто голосовал за обмен, и его противников получилось одинаковое количество.

— Мы разделились поровну, — объявил доктор Рафаэль.

Члены совета смотрели друг на друга, как бы спрашивая, кто может изменить свое мнение, чтобы нарушить равный счет.

— Я предлагаю, — наконец сказала Габриэлла, бросая на меня взгляд, в котором мелькнула надежда, — дать Селестин возможность проголосовать. Она участвовала в экспедиции. Разве она не заслужила право голоса?

Все взгляды обратились на меня. Члены совета согласились. Мой голос мог решить вопрос. Я тщательно взвешивала выбор, понимая, что это решение наконец позволит мне занять место среди ангелологов.

Совет ждал.

Отдав свой голос, я извинилась перед советом, вышла в пустынный коридор и помчалась со всех ног. Я бежала по коридорам, вниз по пролетам широкой каменной лестницы, в дверь и в ночь. Туфли стучали по плитам в такт сердцу. Я знала, что найду уединение во внутреннем дворике, где мы часто бывали с Габриэллой, в том самом месте, где я впервые увидела золотую зажигалку, которой чудовище-нефилим воспользовался на моих глазах прошлой ночью. Там всегда было пусто, даже днем, а мне необходимо побыть в одиночестве. Слезы ослепили меня — железный забор, окружающий древнюю постройку, расплывался, величественный бук с корой, похожей на слоновью шкуру, был почти не виден, и даже острый серп полумесяца в небе превратился в неясный ореол.

Убедившись, что за мной никто не идет, я прислонилась к стене здания, закрыла лицо руками и зарыдала. Я плакала о докторе Серафине и других членах экспедиции, которых предала. Я плакала о бремени, которым мой голос лег на мою совесть. Я знала, что приняла правильное решение, но эта жертва сломала меня, уничтожила мою веру в себя, коллег и нашу работу. Я предала своего преподавателя, своего наставника. Я растоптала женщину, которую любила так же сильно, как собственную мать. Я получила право голоса, но после случившегося потеряла веру в ангелологию.

Под теплой шерстяной курткой — той самой, что была на мне в пещере, — у меня ничего не было, кроме тонкого платья, которое доктор Рафаэль дал мне для вечеринки. Я вытерла глаза тыльной стороной руки и задрожала. Ночь была морозной, невероятно тихой и спокойной, стало гораздо холоднее, чем несколько часов назад. Справившись с чувствами, я глубоко вздохнула и собралась вернуться в комнату, где заседал совет. Но тут от бокового входа раздались голоса.

Отступив в тень, я ждала, кто выйдет из здания. Той дверью мало кто пользовался. Обычно все выходили через галерею главного входа. Спустя несколько секунд во дворе появилась Габриэлла. Она что-то тихо говорила Владимиру.

Я напрягла зрение, пытаясь рассмотреть их получше. В лунном свете Габриэлла была особенно хороша — темные волосы блестели, красная помада резко выделялась на фоне белоснежной кожи. На ней было роскошное цветное верблюжье пальто, сидящее строго по фигуре, приталенное, с поясом, наверняка сшитое на заказ. Я не представляла, где она достала такую одежду и сколько за нее заплатила. Габриэлла всегда красиво одевалась, такое я видела только в кино.

Даже после стольких лет разлуки я хорошо помнила ее гримаски. Наморщенные брови означали, что она обдумывает какой-то вопрос, который ей задал Владимир. Внезапно заблестевшие глаза и небрежная улыбка говорили о том, что она с обычной уверенностью ответила ему какой-то шуткой, афоризмом, остротой. Он слушал ее очень внимательно, не отрывая взгляда от ее лица.

Пока Габриэлла и Владимир разговаривали, я почти не дышала. После таких событий я ожидала, что Габриэлла будет так же обеспокоена, как и я. Утраты четырех ангелологов и угрозы потери находок экспедиции было вполне достаточно, чтобы убить всю радость, даже если отношения между доктором Серафиной и Габриэллой были самыми поверхностными. Но несмотря ни на что, эти двое когда-то были очень близки, и я знала, что Габриэлла любила нашего преподавателя. Но сейчас она казалась — трудно поверить, но это было именно так — довольной. Она выглядела как триумфатор, словно одержала очень трудную победу.

Внезапно яркий луч метнулся по двору — это остановился автомобиль, фары осветили железные ворота и бук, ветви поднимались в сыром воздухе, как щупальца. Из автомобиля вышел мужчина. Габриэлла обернулась через плечо, темные волосы обрамляли лицо. Мужчина поражал воображение — высокий, в красивом двубортном пальто и начищенных сверкающих ботинках. Его внешность показалась мне очень изысканной. Такое богатство во время войны было необычным, но в тот вечер оно окружало меня. Когда он подошел ближе, я узнала Персиваля Григори, нефилима, с которым познакомилась сегодня. Габриэлла жестом попросила его подождать в машине, быстро поцеловала Владимира в обе щеки, повернулась и зашагала по каменным плитам к своему возлюбленному.

Я отошла еще дальше в тень, надеясь, что меня не заметят. Габриэлла была в паре метров от меня, так близко, что могла услышать мой шепот. Именно поэтому я и увидела футляр, в котором лежало найденное в горах сокровище. Габриэлла несла его Персивалю Григори.

На мгновение я потеряла самообладание. Я выступила из тени, и меня озарил ровный лунный свет. Габриэлла запнулась, не ожидая увидеть меня здесь. Наши глаза встретились, и я поняла, что решение совета не имело никакого значения — Габриэлла все равно собиралась передать футляр любовнику. В тот же миг я поняла все странности поведения Габриэллы в последние годы — ее исчезновения, необъяснимый взлет в кругах ангелологов, размолвка с доктором Серафиной, деньги, которые, казалось, падали на нее с неба. Все обрело смысл. Доктор Серафина была права. Габриэлла работала на наших врагов.

— Что ты делаешь? — воскликнула я.

Собственный голос показался мне чужим.

— Возвращайся назад, — ответила Габриэлла.

Ее поразило мое появление. Она говорила очень тихо, словно боялась, что нас подслушают.

— Ты не можешь этого сделать, — прошептала я. — Не теперь, после всего, что мы пережили.

— Я избавлю тебя от дальнейших переживаний, — сказала Габриэлла.

Не обращая на меня внимания, она подошла к автомобилю и села на заднее сиденье. Персиваль Григори уселся рядом с ней.

Потрясение от поступка Габриэллы на мгновение парализовало меня, но, как только автомобиль скрылся в лабиринте темных узких улиц, я очнулась. Я промчалась по двору и вбежала в здание. Страх гнал меня все быстрее по широкому холодному коридору.

— Селестин! — воскликнул доктор Рафаэль, преграждая мне путь. — Слава богу, с вами все в порядке.

— Да, — кивнула я, с трудом переводя дух. — Но Габриэлла уехала и увезла футляр. Я только что была во внутреннем дворе. Она украла его.

— Следуйте за мной, — велел доктор Рафаэль.

Без дальнейших объяснений он повел меня по пустынному коридору обратно в атенеум, где всего лишь полчаса назад собирался совет. Владимир тоже вернулся. Он коротко поприветствовал меня, его лицо было мрачным. Проследив за его взглядом, я увидела, что окна в дальнем конце комнаты разбиты и резкий холодный ветер обдувает искалеченные тела членов совета. Их трупы лежали на полу в лужах крови.

Жуткое зрелище ошеломило меня, я не могла поверить своим глазам. Я оперлась о стол, где мы голосовали за жизнь моего преподавателя, не в состоянии понять, реально ли то, что я вижу, или же воображение играет со мной злую шутку. Жестокость убийства потрясала. Монахиню застрелили в голову в упор, ее одежда промокла от крови. Дядя Габриэллы, доктор Леви-Франш, упал на окровавленный мраморный пол, его очки разбились. Остальные двое ничком лежали на столе.

Я закрыла глаза и отвернулась. Мне стало легче только тогда, когда доктор Рафаэль обнял меня за плечи, чтобы поддержать. Я прижалась к нему, аромат его одеколона принес сладостно-горькое успокоение. Я представила себе, что открою глаза, и все будет как прежде — атенеум наполнится ящиками, бумагами и деловитыми ассистентами, упаковывающими тексты. Члены совета окружат стол, изучая карты военной Европы, которые принес доктор Рафаэль. Академия заработает, и все останутся живы. Но, открыв глаза, я снова поразилась ужасу резни. От действительности не убежать.

— Идемте, — сказал доктор Рафаэль и повел меня из комнаты, направляя по коридору к главному входу. — Дышите. У вас шок.

Мне казалось, что я сплю.

— Что случилось? — спросила я. — Я не понимаю. Это сделала Габриэлла?

— Габриэлла? — удивился Владимир, догнав нас в коридоре. — Нет, конечно же нет.

— Габриэлла не имела к этому никакого отношения, — сказал доктор Рафаэль. — Это были шпионы. Мы уже давно знали, что они контролируют совет. Это было частью плана — убить их таким образом.

— Это сделали вы? — изумилась я. — Но как вы могли?

Доктор Рафаэль посмотрел на меня, и я заметила, что по его лицу промелькнула тень печали, словно ему было неприятно мое разочарование.

— Это моя работа, Селестин, — наконец сказал он, взял меня за руку и повел через холл. — Когда-нибудь вы поймете. Идемте отсюда.

Когда мы подошли к главному входу в атенеум, ступор начал проходить, и меня затошнило. Доктор Рафаэль вывел меня на холодный вечерний воздух, нас уже ждал «панар-левассор». Спустившись по широким каменным ступеням, Валко сунул мне в руки футляр. Он был такой же, как у Габриэллы, — такая же коричневая кожа, такие же блестящие застежки.

— Возьмите его, — сказал доктор Рафаэль. — Все готово. Вас отвезут к границе сегодня вечером. Затем нам придется положиться на наших друзей в Испании и Португалии, чтобы вывезти вас.

— Куда?

— В Америку, — ответил доктор Рафаэль. — Вы заберете футляр с собой. Вы — и сокровище из ущелья — будете там в безопасности.

— Но я видела, что Габриэлла уехала, — сказала я, рассматривая футляр, не в силах поверить своим глазам. — Она забрала инструмент. Увезла с собой.

— Это была точная копия, милая Селестин, наживка, — объяснил доктор Рафаэль. — Габриэлла отвлекла врага, чтобы вы могли убежать, а Серафину освободили. Вы в долгу у нее за очень многое, в том числе за ваше участие в экспедиции. Теперь вы должны позаботиться о лире. Вы с Габриэллой идете разными путями, но всегда должны помнить, что занимаетесь общим делом. Она — здесь, а вы — в Америке.