Английский убийца

Узелок

Не так давно, скорее всего зимой 1975 года, в Тинтаджелской бухте, которая находится к северу от Корнуэлла, произошли следующие события.

Небольшая по размеру, отгороженная от всего мира высокими голыми горами Тинтаджелская бухта вот уже два столетия является объектом восхищения поэтов-романтиков и художников. Развалины замка находятся в основном между горами, но кое-что сохранилось и на западном склоне гор, которые узким мысом выступают прямо в море, и остатки замка, разрушаясь, падают прямо в море, которое уносит их с собой.

Летом Тинтаджел привлекает огромное количество туристов, в другое время года он практически пуст, только жители из деревеньки неподалеку иногда забредают сюда. Однажды пасмурным декабрьским утром двое местных жителей прогуливались в этих местах. Это были мясник и вышедший на пенсию аптекарь, которые родились и всю жизнь прожили здесь. Устав, они, как обычно, решили передохнуть и присели на деревянную скамейку, построенную специально для таких людей, как они, то есть для тех, кто хотел бы полюбоваться видом на залив со всеми удобствами.

В тот день вид был особенно хорош. Поверхность воды была гладкая, ленивая и черная. Серая пена и темно-зеленые водоросли медленно плыли по ее поверхности. Море напоминало плохо вытертую школьную доску, на которой какой-то идиот в порыве вдохновения нацарапал уравнения, а затем попытался стереть их. Воздух был холодный, влажный и солоноватый на вкус. С небольшого клочка пляжа, находившегося под ними, исходил неприятный запах гниющих водорослей. Создавалось впечатление, что все здесь — и замок, и горы, и море, и пляж — стремительно разваливаются и разлагаются.

Оба, мясник и аптекарь, были немолоды, у обоих были седые волосы и бороды, но мясник был высокого роста и держался прямо, а аптекарь был маленький и сгорбленный. Ветер что было мочи трепал их волосы, а они сидели, съежившись от холода, и потирали уставшие ноги и руки. Кожа на лицах у них была потрескавшаяся, обветренная, вся в морщинах. И по цвету, и по состоянию она ненамного отличалась от кожаных курток, в которые они были одеты, чтобы не замерзнуть. Они поболтали минут десять и уже собрались было продолжить прогулку, когда высокий мясник, сощурив глаза, указал на промежуток между горами, через который море входило в залив.

— Как ты думаешь, что это? — спросил он. У него был неприятный агрессивный голос, и, не зная его как следует, можно было неправильно истолковать сказанное им.

Аптекарь нахмурился, достал из кармана куртки очки, надел их и стал пристально вглядываться в воду. Большой предмет цилиндрической формы плавал в бухте. Вместе с приливом он медленно плыл к берегу. Это могли быть останки акулы, покрытые гниющими водорослями, или клубок мертвых угрей, а может, просто клубок водорослей.

— Это может быть все, что угодно, — сказал аптекарь.

Они стояли и наблюдали, как предмет медленно подплыл ближе.

Волной его выбросило на берег. По форме он напоминал цилиндр. Для затонувшего судна он был слишком мал. Казалось, что налипшие на него водоросли совсем сгнили.

— Выглядит чертовски непривлекательно, что бы это ни было, — сказал аптекарь. — Муниципальный совет должен принять меры и привести пляж в порядок.

Но пляж и сам не хотел принимать этот предмет. Набежавшая волна унесла его с собой. Предмет закачался в двадцати ярдах от берега. Море хотело избавиться от него, но никак не могло придумать, куда бы его пристроить, и в то же время не хотело его проглатывать.

Аптекарь, по натуре человек болезненно впечатлительный, даже предположил, что это труп человека, что было вполне вероятно, судя по размеру.

— Что? Ты думаешь, это утопленник? — улыбнулся мясник. Аптекарь понял, что его предположение слишком уж невероятное.

— А может, мертвый тюлень? — сказал он. — Ты ведь тоже не можешь определить, что это такое. Я никогда ничего подобного не видел. А ты?

У высокого мясника не было ни малейшего желания продолжать этот разговор. Он встал. Потер рукой бороду.

— Надеюсь, завтра его здесь уже не будет. — Ветер дул все сильнее. — Пойдем?

Аптекарь еще раз взглянул на предмет и кивнул. Они медленно побрели в сторону деревни, в которой жили всего несколько человек.

Вскоре после того, как они скрылись из виду, начался отлив. Море шипело, шептало, вздыхало. По мере того как оно отступало, на западном склоне горы открылся вход в пещеру. Море подтолкнуло предмет к пещере, с силой затолкнуло его в нее, и, недовольно булькая, пещера приняла его. Море отступило, оставляя после себя пляж, покрытый водорослями, зловонный соленый запах и остатки пены у входа в пещеру. Ветер подул еще сильнее, жалобно завывая и всхлипывая на развалинах замка, как собака, воющая на могиле своего хозяина. Он то поглаживал траву, то обнюхивал кустарник. Но вскоре и он ушел вслед за морем.

Теперь, когда море отступило окончательно, стало видно, как сильно загажена эта мрачная пещера: ржавые банки, деревянные обломки, отшлифованные морем кусочки стекла, пластмассовые бутылки, туловище от детской куклы, десятка два огромных размеров мертвых крабов — все это было принесено сюда морем. На приличном расстоянии от входа, на выступе противоположной от входа стены лежал выброшенный морем предмет.

В пещеру влетела чайка, немного посидела на этом предмете, а затем принялась клевать мясо мертвых крабов.

Когда погода прояснилась, в бухте появилась громоздкая моторная лодка. Мотор был прикреплен к корме слишком высоко, при движении он порой даже не касался воды, из-за чего лодка двигалась рывками. Лодка обогнула Тинтаджелский мыс и направилась к небольшому пляжу, через который можно было подойти к пещере. Лодкой управляла девушка. Она была одета в костюм из желтого непромокаемого материала, такого же цвета шляпу с широкими полями и брюки из белого синтетического материала, заправленные в красные резиновые сапоги. Из-под полей шляпы ее лица не было видно. Она крепко держала в правой руке руль, направляя лодку к берегу. Мотор кашлял, скрипел, фыркал. Наконец лодка заскрежетала по песку и мотор заглох. Девушка вылезла из лодки и с трудом выволокла ее на берег. Она принюхалась, затем сняла висевшие у нее на боку большой фонарик голубого цвета, старомодный противогаз и моток белой нейлоновой веревки. Она принюхалась снова, чтобы еще раз в чем-то удостовериться, запах, казалось, ее вполне устраивал. Девушка повесила через плечо моток веревки и устало потащилась в сторону пещеры. Она постояла немного у входа, зажгла фонарик и нерешительно вошла. Свет от фонарика отражался от ее светлой одежды. Под ногами затрещали раздавленные останки мертвых крабов; фонарик осветил мрачные стены и лакомившихся мертвечиной чаек. Издавая пронзительные крики и нервно махая крыльями, они, пролетев над ее головой, вылетели из пещеры. Она не сразу заметила грязный предмет, выброшенный морем. От него пахло не то морем, не то мочой. Девушка положила фонарик в карман, сняла шляпу, надела противогаз, немного ослабила завязки и снова надела шляпу. В противогазе ее дыхание стало громким и свистящим. Закрепив моток веревки на плече, она снова вытащила фонарик и осмотрела предмет. Он был черно-зеленого цвета и снова принял ту же цилиндрическую форму. В его поверхность глубоко врезались маленькие серые камешки, желтые песчинки, несколько морских звезд, морские коньки и креветки, изрядное количество мидий и моллюсков, какие-то обломки, напоминающие по форме кораллы. Трудно было определить, что представляли собой места черного и зеленого цветов, возможно, что-то органическое, а может, этот предмет был просто куском земли, которая уже начала затвердевать. Казалось, что этот ком катался по дну океана и на него налипли всевозможные органические вещества, которые на поверхности моря практически не встречаются.

Девушка наклонилась и поставила фонарь между двумя большими камнями, так, чтобы свет от него падал на выступ. Затем подошла к стене, умело и быстро вскарабкалась на выступ и встала рядом с предметом, широко расставив ноги, чтобы сохранить равновесие. Затем она надела резиновые перчатки. Придерживаясь левой рукой за гранитную стену, она наклонилась и ощупала предмет правой рукой. Наконец она нашла то, что искала, и с хлюпающим звуком вытащила что-то из клубка водорослей.

Это был прозрачный полиэтиленовый пакет, с которого стекали зеленые водоросли. Она постаралась как можно чище вытереть пакет о свою ногу, затем поднесла его к свету, чтобы прочитать то, что там было написано. Внутри пакета был всего лишь один листок белой бумаги, на котором черными чернилами были нарисованы непонятные палочки и закорючки[2].

Похоже, это было как раз то, что она искала. Она засунула пакет во внутренний карман, сняла моток веревки с плеча, тщательно обвязала ею скользкий предмет. С огромным трудом ей удалось, прижавшись спиной к стене, пододвинуть предмет к краю выступа. Закрепив оставшийся конец веревки на правой руке, она опустила предмет на веревке на дно пещеры. Отвязала веревку от руки и бросила ее вниз, а затем уже спустилась сама. Девушка немного передохнула, забрала стоявший между камнями фонарик, выключила его и убрала. Теперь в пещеру падал только слабый свет от входа. Она подняла веревку, перебросила концы через оба плеча и намотала на обе руки. С огромным напряжением она поволокла предмет за собой через весь пляж к лодке, давя им все, что попадалось на пути. Тяжело дыша в противогазе, она из последних сил забросила предмет в лодку и, навалившись всем телом на лодку сзади, стала толкать ее. Лодка медленно соскользнула в море. Стоя по колено в воде, она разворачивала лодку до тех пор, пока та не повернула носом в море, затем осторожно влезла в нее и вновь заняла свое место у руля, опустила гребной винт в воду и дернула за шнур.

После нескольких неудачных попыток мотор завелся и винт закрутился. Лодка двинулась на глубину, в ту сторону, откуда приплыла. Она по-прежнему двигалась рывками, поэтому девушка в широкополой шляпе, противогазе и костюме из непромокаемого материала при движении высоко подскакивала на своем месте. Наконец она исчезла из виду, повернув за Тинтаджелский мыс, и направилась в открытое море.

Как будто получив приказ смыть следы всего того, что произошло в бухте, небо разразилось дождем.

Майор Най

— В другом веке к этому будет совсем иное отношение. Непонятно, что он имел в виду, говоря это и окидывая взглядом лабораторию; он посмотрел на маленькое окно, затем на скамейки, сделанные из пластика, на ящик с пробирками, бутыли с образцами и аквариум, который занимал целую стену.

— Вы так думаете, генерал? — Голос молодого биолога, японца, звучал скептически. Он поднес бутылку с морской водой к круглому окну, из которого открывался вид на Атлантический океан.

— Н-да… — майор Най засунул руку в карман довольно поношенной спортивной куртки и вытащил сломанный деревянный спичечный коробок. Он держал его кончиками пальцев обеих рук, как будто боялся, что коробок рассыплется окончательно. В нем не было спичек. Этикетка когда-то была сине-бело-коричневой, на ней были изображены трое темнокожих мужчин в голубых набедренных повязках и красных кепках, они сталкивали китайскую лодку в море. Правый край этикетки был немного оторван, но фирменный знак можно было разобрать: он изображал бриллиант, на котором было написано «Уимкоу». В левом верхнем углу коробка была надпись «Рыбак». В центре внизу — «Безопасные спички. Сделано в Индии». На обратной стороне коробка было написано: «Спички изготовлены в Индии Бомбейской компанией. Вместимость — 45 штук».

На вид майору Наю около семидесяти. Он был немного выше среднего роста, с седыми щетинистыми усами и умными глазами выцветшего голубого цвета. Вены на руках и запястьях сильно вздуты и такого же фиолетового цвета, как и чернильные пятна на пальцах. К нагрудному карману была приколота эмблема его полка, такая же выцветшая и потертая, как и куртка. Он осторожно положил коробок обратно в карман. Откашлялся и подошел к железному столу зеленого цвета, поставленному специально для него в дальнем углу комнаты. Стол был пуст. Он открыл ящик и достал пустую консервную банку. Затем скрутил себе сигарету.

— Я согласился сделать это только потому, что моя дочь очень попросила меня. — Он, казалось, пытался объяснить свое замешательство и как бы извинялся за него. Не так давно он любил Индию и был верен своей присяге на верность империи. Теперь для любви у него остались только дети, а верности требовала от него жена. Это было все, что осталось у него после возвращения из Индии.

Закуривая сигарету, он держал руку так, как будто загораживался от несуществующего ветра. Он глубоко затянулся и, сам того не замечая, стал напевать какую-то мелодию, так он обычно реагировал на такие маленькие радости, как курение.

Из окна маленькой квадратной комнаты майор Най видел горы и серое ревущее море. Море было для него загадкой. Корнуэлл чужд ему, он наводил на него тоску. Майор не понимал кельтов. Почему им так нравилось зарываться в землю, ведь в этом не было никакой необходимости. Иначе для чего они понастроили пещеры? Он также заметил, что им ничего не стоило перейти от разрушения к бродяжничеству. Правой рукой он пригладил свои редеющие седые волосы, затем рука спустилась к седым бровям и разгладила их, наконец дело дошло и до седых усов. Обеими руками он потуже затянул узел форменного галстука и поправил воротничок рубашки, которая когда-то была белой в красно-голубую полоску, а сейчас выгорела до такой степени, что полоски были едва различимы. Из левого рукава высовывался носовой платок цвета хаки. Сигарета торчала в углу рта, но он практически не обращал на нее внимания.

В комнату вошел один из сотрудников лаборатории с длинными черными волосами до плеч. Он наклонился, поднял ящик с пробирками, угрюмо кивнул японцу и англичанину и вышел. Майор Най встал и подошел к стоявшей у окна каталке, на которой неподвижно лежал привязанный к ней убийца. На запястьях и лодыжках у него были металлические защелки.

— Как чувствуешь себя, старина? — Голос его звучал хрипло, в нем чувствовалось замешательство. Он откашлялся, видимо, ему хотелось, чтобы голос звучал более непринужденно.

Джерри Корнелиус зарычал. Из горла вырвался пронзительный крик, он забился на каталке, на него жалко было смотреть.

— И-и-и-и-и-и! И-и-и-и-и-и!

Майор Най нахмурился.

— Чертовски жаль его. Бедный парень. — Он посмотрел на японца, который, услышав крик, подошел и встал рядом с ним. — Он здесь давно?

Биолог пожал плечами и почесал правой рукой за левым ухом.

— Около года. Повредился рассудком. Что касается физического состояния, оно в полном порядке. Здоров как бык.

Майор Най подергал себя за огромный в красных прожилках нос, а потом потер его кончиком безымянного пальца.

— Бедняга. Он ведь еще молодой, да?

— Трудно сказать. У него странная физиология, без соответствующих приборов невозможно определить его возраст. Если бы нас предупредили заранее, что его привезут, тогда можно было бы попросить прислать нам из Лондона кое-какие приборы. Он свалился на нас, как снег на голову. Его подбросили, как подбрасывают младенцев, просто оставили его у порога.

Внезапно резкая боль пронзила все тело майора, это дала о себе знать язва. Майор резко выпрямился и сжал челюсти, пересиливая боль.

— Очень жаль, — сказал он. Вытащил сигарету изо рта и бросил ее на пол. — Наверное, у них было мало времени. Это как в песне поется: «Долли, я должен тебя покинуть», а затем: «Топ, топ, топ — мальчик уходит».

— Понятно. Я и не жалуюсь на вашу организацию. Просто объясняю, почему мы не смогли сделать ничего, кроме нескольких анализов.

— Естественно. Вы и так сделали все, что смогли. У него отличный вид. — Майор взглянул на часы. Ему показалось, что они опять отстают. — Все сделано по высшему разряду, — пробормотал он рассеянно. — Кстати, я у них не работаю. И не имею к ним никакого отношения. Он один из друзей моей дочери… Ну, мы, пожалуй, отправимся, пока не стемнело. Отсюда до Суссекса чертовски далеко.

— Вы возьмете большой грузовик?

— Нет, маленький, старый. Если вы не возражаете.

— Да, конечно. Берите его.

— Чудесно. Отлично. Тогда мы поехали?

Джерри Корнелиус вовсе не был в бессознательном состоянии. Глаза его горели, потрескавшиеся губы скривились, пальцы скрючились и были похожи на клешни, от него все еще воняло гнилью и дегтем. Даже после того, как его отмыли (в основном при помощи метилового спирта и льняного масла), он продолжал молчать, уставившись на них взглядом сумасшедшего.

Майор Най и биолог выкатили каталку из лаборатории на незаасфальтированную дорожку, которая переходила в бетонированную. Рядом с горой стояла старая военная двухтонка марки «бедфорд» 1947 выпуска с матерчатым верхом цвета хаки. Майор Най отвязал верх, влез в кузов и открыл борт. Он вытащил из кузова две доски и поставил их под наклоном, чтобы можно было вкатить каталку с Корнелиусом в кузов. Вкатив каталку, они поставили ее как можно ближе к кабине и закрепили цепями. Майор повернул ключ в замке и положил ключ в карман. Выпрямился и пошел к выходу. По дороге он наступил ногой на ржавый гаечный ключ, лежавший на дне кузова. Ключ отскочил и со звоном упал на каталку. Майор вздрогнул. Спрыгнул на землю, забросил доски в грузовик, закрыл борт и зашнуровал верх. На прощание он пожал руку японцу, подошел к кабине и сел на продавленное сиденье. Он скрутил себе еще одну сигарету и только после этого взглянул на приборы. Ему не сразу удалось завести машину, и, включив передачу, он наконец тронулся по ухабистой грязной дороге в сторону шоссе, которое вело сначала к магистрали АЗО, а потом сворачивало на магистраль М5.

Небо, по-прежнему, было холодным, но из белого стало темно-серым. Шел холодный дождь. Майор Най свернул с узкой дороги и направился между пустыми мокрыми полями на север.

Он поежился. Не отнимая руку от руля, застегнул поношенную куртку.

Грузовик грохотал и завывал. При каждом переключении скорости он ревел еще громче. Весь этот шум заглушал истошные крики, время от времени раздававшиеся в кузове, а запах дыма от мотора заглушал вонь из кузова.

Почти стемнело, когда он добрался до АЗО. Он остановился на повороте, ожидая, когда можно будет повернуть, и скрутил себе еще одну сигарету. Дождь с огромной силой обрушивался на шоссе. На «бедфорде» был всего один стеклоочиститель, и он лихорадочно работал. Тронувшись, майор Най запел, чтобы не заснуть. Он пел «Протяни свою руку» («Несносный мальчишка»), «Старик датчанин», «Я люблю девушку», «Путь далек до Типперери», «Заканчивай со всеми проблемами», «В армии сегодня все в порядке», «Берти Берлингтон из Бау», «Если бы между нами стояли дома», «Мы так и расстанемся, Билл?», «Пчела и жимолость», «Ты — сливки в моем кофе», «Долли Грей», «По дороге в Менделей», «Рио-Рита», «Единственная роза Максима», «Ты стала похожа на лунный свет», «Как повезло девушке, полюбившей моряка», «Я голубой?», «Былые времена», «Белое рождество», «Джазовая песня», «Моя маленькая деревянная хибарка», «Мы здесь, потому что мы здесь», «Корнуэлльский танец цветов», «Свадьба Мэгги», «Бал у Била-флейтиста», «Мой старик», «Мама», «Итонская лодочная песня», «Вчера» (часть), «Еще более светлый оттенок бледного цвета» (часть), «Что делать с пьяным моряком?», «Умирающий летчик», «Когда эта чертова война закончится», «Сынок», «Сэлли», «Может быть потому, что я лондонец», «Я родом из Глазго», «Молли Мелоун», «Земля моих предков», «Под арками», «Беги, кролик, беги», «Роза», «Я встречу тебя», «Путешествие на крыле и молитва», «Такой прекрасный уикэнд», «Сентябрьская песня», «Человек, который сорвал банк в Монте-Карло», «Человек-бубен», «Врач», — он пел до тех пор, пока не добрался до Дома Айронмастера в Суссексе, допел последние такты песни «Кто-нибудь видел Келли?» и остановил грузовик у ручья.

Уна Перссон

— Цивилизация достигла своего расцвета к 1808, и с тех пор происходит спад — в основном из-за саксонской расы, многие из них разделяют мою точку зрения… За Бетховена!

Принц Лобкович поднял пивную кружку, поднес ее к губам, склонился над ней благородной головой и проглотил литр Билского пива. Его слова заглушили первые такты «Пасторали», которую исполнял оркестр Берлинской филармонии под управлением Евгения Йохума, звук шел из колонок, стоявших по обеим сторонам от эркера. Вытирая пену с усов, он подошел к витиевато украшенному камину викторианской эпохи, на котором стояла дека фирмы «Герард» последней модели и усилители фирмы «Сони». Он сделал звук немного потише и добавил:

— Открой окно. Здесь воняет дезинфекцией. — Первая часть музыкального произведения закончилась, началась вторая.

Его любовница Ева Кнеч эффектно поднялась со стула, обитого материалом в красно-белую полоску и с позолоченной спинкой, и большими шагами пересекла огромную, обставленную в стиле восемнадцатого века комнату, которая была забита наполовину распакованными чемоданами; в комнате также стоял рояль из светлого орехового дерева, инкрустированный цветами, по всей комнате были разбросаны чехлы, которыми в их отсутствие была закрыта мебель, на полу также валялось множество других вещей. Подойдя к окну, в которое были вставлены стекла с бриллиантовой гранью, она уже хотела было отодвинуть задвижку и открыть его, но остановилась. Огромных размеров «Цеппелин» заслонил собой весь вид; он пролетал низко над развалинами северо-западной части города, а потом взял курс на восток. Она улыбнулась и неторопливо открыла окно с двойной рамой. Отдаленный звук моторов «Цеппелина» достиг ее ушей. Она глубоко вздохнула, как бы вдыхая этот звук, а не вонь с могил на Кенигштрассе. Затем оглянулась и вопросительно посмотрела на Принца, тот неопределенно махнул рукой.

— Полагаю, что да. Хотя еще не знаю, какой предпочесть — этот или ДДТ. Настало время что-то сделать для Берлина.

Послышался слабый вибрирующий звук и глухой удар вдалеке. Это «Цеппелин» начал сбрасывать первые в этот вечер бомбы. Принц зажег сигару «Корона Ямайки» и, раскуривая ее, пламенем спички чуть не обжег себе большой палец. Началась третья часть музыкального произведения «Веселое сборище крестьян».

— Твою мать, — выругался он, а затем спросил — Ты не знаешь, как будет по-немецки твою мать?

— Я до этого еще не дошла. — Она хотела было взять словарь, стоявший на полке в нише.

— Да, ладно. Не надо. Этого и не нужно знать. Какой смысл оживлять уже мертвый язык? Кому сейчас нужна эта «национальная индивидуальность»? Политики занялись более серьезными проблемами.

— Ты сам завел этот разговор. — Ева разгладила юбку на коленях. — Газеты снова начали выходить на английском.

— Язык всегда лежит в основе всех конфликтов. — Он закашлялся и положил окурок от сигары в кастрюлю, которую он использовал в качестве пепельницы. — Ты все еще хочешь пойти в музей восковых фигур?

— Было бы неплохо.

— Я в этом и не сомневался. — Он рассмеялся, потом нахмурился и отвернулся от проигрывателя.

Дом, большая часть которого не была разрушена, был отреставрирован в 1950 году, в нем было чрезмерное количество мебели. Своим великолепием он напоминал Версаль, правда позолота стерлась, зеркала с отбитыми краями были засижены мухами, стены и потолок были окрашены в терракотовый цвет.

В огромную двухстворчатую дубовую дверь негромко постучали.

— Войдите, — сказал Лобкович. Двери отворились и маленький черно-белый кот с торчащим трубой хвостом вошел в комнату. Он остановился посередине персидского ковра, сел и посмотрел на них.

Вслед за ним вошла красивая девушка в военной шинели черного цвета и лакированных кожаных сапогах с золотыми пряжками (от Эллиотса). Ее темные волосы были подстрижены сравнительно коротко. На лице в форме сердечка было довольное, но сдержанное выражение. В правой руке у нее был револьвер «смит-и-вессон» 45 калибра, а левую она все еще держала на ручке двери, осматривая комнату.

Ева Кнеч сердито нахмурилась.

— Боковой нападающий Себастьяна Очинека, — пробормотала она тихо, — Уна Перссон. Ну и актриса!

Волосы Евы были того же цвета, что и у Уны, но рядом с Уной ее неброская красота поблекла. Ева была одета в костюм желто-коричневого цвета, на ногах у нее были туфли на шпильке, но в тот момент она предпочла бы быть одетой иначе. Она прошипела:

— Посмотрите на нее, достойная маленькая героиня революции!

Принц Лобкович не обратил ни малейшего внимания на слова своей любовницы. Одну руку он прижал к груди и, протянув вторую вперед, с достоинством направился к двери. На нем был черный сюртук и брюки в едва заметную полоску. На лацкане пиджака приколот значок Легиона Свободы, на ногах — сапоги для верховой езды. Он забыл отцепить серебряную шпору с правого сапога. На лице была самодовольная усмешка (хотя сам он считал, что это было выражение дружелюбного достоинства), которая портила красивые черты его лица.

Он произнес что-то шутливое, но усмешка превратила его слова в льстивый вздор. Затем он представился вновь прибывшей девушке:

— Принц Лобкович.

— Уна Перссон, — ответила она презрительно. — Очинек сказал, что вы возьмете доставку на себя.

— Я думал, вы приедете только завтра, — он неуверенно оглянулся. — Только завтра. — Усмешка сползла с его лица.

— Я сэкономила время, проехав через Чехословакию. — Уна Перссон положила револьвер во внутренний карман.

Она повернулась, щелкнула пальцами. Тяжело ступая, вошли четыре грязных славянина, на плечах они несли гроб из сосновых досок. На гробу было написано печатными буквами VAKUUM REINIGER (ENGLISCH-PRODUKT). Славяне поставили его на пол и быстро вышли. Из кармана шинели Уна Перссон вытащила какой-то документ и синюю шариковую ручку.

— Подпишите, пожалуйста, оба экземпляра, — сказала она. Лобкович положил документ на крышку рояля и подписал, не читая.

— А как поживает Очинек?

— Очень хорошо. Открыть крышку?

— Можно.

Она вытащила револьвер и, прицелившись, метко выстрелила по болтам, которыми крышка была прикреплена к гробу. Одна из пуль чуть было не угодила в Еву Кнеч. Дулом револьвера она отодвинула крышку и откинула одеяло, их взору предстал уставившийся на них неподвижным взглядом Джерри Корнелиус, от которого все еще исходил запах гнили. Лобкович отпрянул от гроба, подошел к деке и поставил квинтет для кларнета Моцарта.

— Боже мой! — воскликнула Ева Кнеч удивленно. — Что это с ним?

Уна Перссон пожала плечами.

— Одна из форм гидрофилии, полагаю. Эта болезнь часто встречается у котов, симптомы похожи на воспаление кишок.

— У меня траур по эпохе паровых двигателей, — сказал Лобкович, подходя к ним с коробком спичек «Восходящее солнце», изготовленных компанией «Вестерн Индия Лимитед».

— Странный диагноз, — Ева Кнеч наклонилась, чтобы получше рассмотреть лежащее в гробу существо. — Где его нашли?

— На берегу, в северной части Корнуэлла, но до того, как его нашли там, его уже видели в других местах. Они считают, что он появился где-то в районе Бенгальской бухты. Я должна забрать у вас пять ящиков с M16?

— Да, да, конечно. — Лобкович указал на ящики, лежавшие под роялем. — Оружие в них. Мне дать вам кого-нибудь в помощь или?..

— Большое спасибо.

Лобкович дернул за потертый бархатный шнур колокольчика, висевшего у камина.

— Это старый особняк, построенный еще во времена Бисмарка, — сказал он ей.

— Я так и поняла. — Уна Перссон зажгла длинную сигарету «Шерман» коричневого цвета при помощи старой медной зажигалки «Данхилл». — Перед отъездом я бы хотела вымыть волосы.

Ева Кнеч быстро вышла из комнаты.

— Я посмотрю, есть ли вода.

Четверо бывших военнопленных, наголо бритые, но с бородами, в грязных синих хлопчатобумажных костюмах вошли в комнату и стали носить ящики с М16 в бронированный грузовик, принадлежавший Уне Перссон. Зазвонил телефон, сделанный из позолоченной бронзы в стиле ампир. Лобкович не поднял трубку.

— Не обращайте внимания. Это что-то на линии.

— Ну, я все-таки послушаю… — Уна Перссон подняла трубку. — Алло!

Не услышав ответа, она положила трубку.

— Какой-то треск и ничего больше.

— Что я и говорил. — Звеня шпорой, Принц Лобкович быстрыми шагами подошел к ней. — Мой бог, как бы я хотел…

Она приложила свою маленькую руку к его груди и поцеловала его.

В дверях стояла Ева Кнеч, одной рукой она придерживала кардиган на плечах.

— Боюсь, что сегодня воды уже не будет.

Уна Перссон сделала шаг назад и сказала с серьезным видом:

— Тогда мне пора ехать.

Лобкович закашлялся. Он посмотрел вниз и только тогда заметил, что шпора у него была только на одном сапоге. Он наклонился, чтобы отстегнуть ее.

— Может, побудете еще немного… — Он взглянул на Еву и добавил быстро — Ну, что ж, всего хорошего, дорогая.

— Пока, — сказала Уна Перссон и решительно вышла из комнаты.

Ева Кнеч пристально смотрела, как Лобкович выпрямился, держа шпору в руке.

— Моцарт! — сказала она. — Мне следовало бы…

— Не будь дурой, дорогая. — Лобкович положил шпору на перламутровый столик, инкрустированный мозаикой.

— «Дурой»! — Она вытащила 9-миллиметровый автомат из старинного буфета эпохи Иакова I, очередь прошила ему бедро. Он сжал зубы, как бы протестуя против шума, а не боли, на пиджаке и брюках расплылись темные пятна. Он схватился за бок.

Остаток обоймы она выпустила ему в лицо. Он упал.

Замертво.

Уна Перссон, услышав выстрелы, вернулась. Она прицелилась и выстрелила, пуля попала прямо в ревнивое сердце, и Ева упала ничком. Мертвая.

Убийца Евы Кнеч вытащила из кармана шинели берет и надела его, глядя на свое отражение в зеркале, висящее над камином. Она постояла минуту, глядя на гроб и трупы. Затем засунула револьвер в карман. Чуть приоткрыла рот, затем закрыла его. Сняла с проигрывателя Моцарта и, порывшись в кипе пластинок, нашла Бранденбургский концерт Баха. Поставила пластинку, заглянула в гроб и подошла к двери, постояла немного в нерешительности, а затем быстро вышла. Дальнейшее исполнение концерта было не лучшего качества, так как его заглушали истошные крики, раздававшиеся из гроба.

Внизу послышался шум отъезжающего по мощеной булыжником аварийной дороге грузовика.

Голос звучал все унылее и наконец замолк, наступила ночь. Время от времени отблески от взрывов на востоке освещали комнату. Позже темноту ненадолго нарушил лунный свет, а тишину потревожил звук «Цеппелина», возвращавшегося в ангар. В конце концов не осталось никаких звуков, кроме потрескивания в колонках.

Проснулась полосатая кошка, забытая Уной, и подошла к Лобковичу. Она полизала свернувшуюся кровь на его лице и с отвращением отошла. Затем тщательно вылизала себя, сидя рядом с трупом Евы, потом прыгнула в гроб и свернулась клубочком на груди Джерри, не обращая внимания на безумные, широко открытые глаза, которые продолжали с мучительным выражением пристально смотреть в потолок терракотового цвета. Глаза медленно наполнились слезами.

Себастьян Очинек

Руки с длинными тонкими пальцами медленно опустились, открывая чувственное еврейское лицо. Большие чувственные губы задвигались, он заговорил с мягким акцентом.

— Может, тебе следовало бы привезти его обратно, Уна? — Это был худой, высокий, интеллигентный на вид молодой человек. Он сел на походный стул, прислонившись спиной к стене сухой известняковой пещеры. Он был одет в обычную партизанскую форму, которая обвисала на его худом теле, как мокрый флаг.

В пещере стояло много ящиков, горела масляная лампа, от света которой падали темные тени. На одном из ящиков лежала наполовину съеденная головка Стилтонского сыра, почти полная бутылка минеральной воды и несколько военных карт Восточной Германии и Польши в кожаных переплетах.

Она расстегнула верхнюю пуговицу черного пальто.

— Это было бы воровством, Себастьян.

— Ты права. Но сейчас такое время, когда все вмешиваются в чужие дела.

— Но мы же договорились, что нам от них ничего не нужно.

— Правильно. — Он закусил верхнюю губу, его большие веки медленно опустились.

Она сказала с вызовом:

— М16 почти совсем новые. Для них есть много патронов. Он сдержал слово. Многие из новых немцев очень надежны в этом отношении. Но меня расстроила ее жестокость. — Она закурила еще одну сигарету, взяв спичку из коробка, который лежал в ящике, стоявшем недалеко от нее. — У меня все еще такое чувство, как будто я что-то забыла, — она полезла в карман и, вытащив револьвер, стала рассматривать его со всех сторон. — Мне больше ничего не оставалось.

— Ты права.

— Я уверена, что если бы помедлила хотя бы минуту, то возможно и не сделала бы этого. Но многие люди понапрасну тратят время на обдумывание, а когда они начинают действовать, бывает слишком поздно. Я не хотела никому причинять вреда.

Себастьян Очинек пошел к выходу и откинул маскировочную сетку. Моросил мелкий дождь, и этот звук был похож на звук, который бывает, когда ветер колышет занавески. Сквозь дождь Очинек пытался разглядеть небольшую македонскую деревеньку, расположенную внизу на гористой равнине. Появилось стадо коз. Они направлялись в сторону гор и, беспокойно блея, вскоре исчезли из виду. С гор текли потоки воды, вода слегка пахла бензином. Было довольно тепло.

— Себастьян.

Он хотел было выйти из пещеры, так как ненавидел любые проявления сентиментальности, напоминавшие церемонию возвращения домой, но, услышав ее голос, обернулся.

Она опустилась на колени у стула, на ней была рубашка золотистого цвета с широкими рукавами, длинный черный жилет и черные брюки. Ее пальто лежало неподалеку, аккуратно свернутое.

Вздохнув, он вернулся, сел на старое место, широко расставив тонкие ноги. Она расстегнула ширинку у него на брюках. Он крепко сжал зубы, несколько раз погладил ее по голове, прежде чем откинуться. Закрыл глаза. Она с серьезным выражением, как будто думая о чем-то другом, более приятном, взяла в рот его член и добросовестно начала выполнять противную, но необходимую работу.

Очинек не мог понять, почему она это делает, может, считает, что ему это нравится. Она делала это регулярно последние несколько месяцев, сначала он притворялся, что ему это нравится, а теперь не мог решиться сказать ей правду. Когда все было кончено, она посмотрела на него, улыбнулась, вытерла губы, быстро застегнула молнию у него на брюках. В ответ он натянуто и смущенно улыбнулся, закашлялся. Она предложила ему сигарету, но он отказался и молча указал рукой на бутылку, стоявшую на перевернутом ящике. Она не заметила его жест, так как в это время закуривала сигарету, а потом, затягиваясь, задумчиво уставилась на свою тень, колеблющуюся в свете лампы.

— Может, мне вернуться и забрать Корнелиуса? Он нам может понадобиться, если дела пойдут хуже. Но, с другой стороны, когда я доберусь туда, он, скорее всего, будет уже мертв. Но ведь все произошло не по моей вине. К тому же, насколько я знаю, там уже должны быть казаки. Ты хотел сигарету?

На его бледном лице появилось выражение недоумения, и усталым жестом он нервно указал на бутылку еще раз.

— Нет, — сказал он. — Воды.

Миссис К. и полковник П

— Ну, что ж, — сказала толстая женщина, поправляя обеими руками необъемных размеров грудь, — кажется, все в порядке. — Когда она говорила, ее толстый тройной подбородок дрожал. Круглая голова с рыжими волосами склонилась в одну сторону. Маленькие глазки сузились, а рот с толстыми губами приоткрылся. — Бедняга. Что это с ним сделали?

— Мы не знаем, миссис Корнелиус. — Полковник Пьят отошел от гроба, который стоял на том же месте, где Уна Перссон оставила его. Двух остальных нигде не было видно, а маленькая полосатая кошечка все еще была здесь. — Теперь, когда мы точно определили, кто он такой… — Он снял белые лайковые перчатки. Они идеально подходили к хорошо сшитой, отделанной золотом форме, к ботинкам из лайки и франтоватой фуражке. — …мы попытаемся выяснить. Мы один раз чуть было не встретились с ним в Афганистане. Но мой поезд, как это часто случается, опоздал.

— Мне помнится, он всегда был немного слабоват здоровьем, — сказала миссис Корнелиус задумчиво.

Полковник Пьят подошел к роялю, на котором были аккуратно расставлены бокалы, а также стояла бутылка водки. — Могу я предложить вам выпить, мадам?

— А куда делись все эти воздушные шары? Я слышала…

— «Цеппелины» улетели из города. Они принадлежали немцам, которых мы вчера разбили наголову.

— Налейте мне выпить. Вам кто-нибудь говорил, что вы похожи на Рональда Колмана?

— Но мне бы больше хотелось быть похожим на Джесси Джеймса. — Полковник Пьят улыбнулся и указал на проигрыватель, стоящий на камине. Из колонок звучала песня Боба Дилана. Полковник налил унцию Петербургской водки в бокал из богемского стекла на длинной ножке и подал его миссис Корнелиус, столько же он налил и себе. Она мгновенно выпила его до дна.

— Да, — сказала она довольно и со стуком поставила бокал на камин. — Потрясающе! Да! Ха! Ха!

Полковник Пьят с заинтересованным видом посмотрел на костяшки своих белых пальцев, затем выпрямился и медленно выпил содержимое своего бокала.

Миссис К. провела грязным пальцем по вороту своего дешевого ситцевого платья красного цвета.

— Не слишком ли это крепко для вас?

— Вы так считаете? — Пьят приложил палец к губам и с умным видом поднял брови. — Пожалуй.

— Никогда бы не подумала. Вы же не из этих чертовых немцев?

— Нет, а что?

Она немного отвернулась и ногтем большого пальца стала ковыряться в зубах, из-за этого трудно было разобрать, что она говорит:

— Он выздоровеет, полковник?

— Только врачи могут сказать наверняка, мадам.

— Понятно. Его брат Фрэнк всегда относился ко мне лучше, чем он, я сделала все, что было в моих силах, но…

— Мы живем в беспокойное время, миссис Корнелиус.

Миссис Корнелиус посмотрела на него с притворной серьезностью, слегка улыбнулась уголками ярко-красного рта. Затем открыла рот. Рыгнула. Рассмеялась.

— Вы не шутите — ха, ха, ха, — давайте еще…

— Что вы сказали?

— Ничего. Все в порядке. Я себе налью еще, ладно? — Она переваливающейся походкой подошла к роялю. Издавая довольные звуки, она вылила почти все, что оставалось в бутылке, в бокал с длинной ножкой. Повернулась, подошла к полковнику, подняла бокал и с вожделением выпила его почти до дна. — Ваше здоровье! — Ей стало жарко от выпитого, и капли пота выступили на ее довольном лице. Она бочком подошла к полковнику Пьяту и слегка подтолкнула его локтем в бок. — Неплохо. — Она опять рыгнула. — Раз — и половины нет. Хи-хи-хи!

Полковник щелкнул каблуками и отдал честь.

— Я благодарю вас…

Из гроба раздался пронзительный крик. Они оба повернули головы в его сторону.

— О, Боже! — воскликнула миссис К.

Полковник П. подошел к гробу и осторожно заглянул внутрь:

— Интересно, они его хоть кормили?

— Он всегда ел мало. — Миссис Корнелиус встала рядом с полковником, ее грудь то вздымалась, то опускалась. Она уставилась на сына с умильным выражением на лице. — Я никогда не могла понять, чем он питается, где берет энергию. Он был настоящим маленьким чертенком, так ведь, Джер?

Голова качалась из стороны в сторону. От вони, исходившей от него, просто тошнило. Он опять пронзительно закричал. Его тонкие руки были все в ссадинах и синяках, ногти обломаны, веревки, которыми он был привязан, стерли ему запястья до крови. Он то открывал, то закрывал рот, то открывал, то закрывал; были видны только белки глаз.

Миссис К. с решительным видом отвернулась от своего сына, как бы слегка осуждая его, и допила водку. Прежде чем поставить бокал на буфет эпохи Иакова I, она внимательно посмотрела на полковника. Повела массивными плечами и потерла левый глаз указательным пальцем левой руки, затем подбадривающе усмехнулась и сказала — Ну и…

Полковник Пьят склонил голову.

— Мои люди проводят вас до Лондона.

— А, — сказала она. — Так вы хотите…

— В чем дело, мадам?

— Я собиралась осмотреть достопримечательности, раз уж я сюда приехала, — подмигнула она.

— Я отдам распоряжение своим людям показать вам город. Хотя достопримечательностей почти не осталось.

— 0-о! Столько солдат, и все мне одной? О-о!

— Еще раз благодарю вас за помощь, миссис Корнелиус. Мы приведем вашего сына в норму. Не беспокойтесь.

— В норму! Что ж, это было бы неплохо! — Все ее тело затряслось от смеха. — Я надеюсь, вам удастся сделать это, полковник. Ха-ха-ха!

Она, переваливаясь, вышла из комнаты со словами:

— Я уверена, вы это сделаете!

Бокал из богемского стекла свалился с буфета на персидский ковер, но не разбился.

Из гроба послышались печальные звуки. Грусть наполнила полковника Пьята. Он поднял упавший бокал и поставил на рояль. Затем вылил себе остатки водки из бутылки.