Анна Каренина. Не божья тварь

15. Визит к адвокату. Роды. Катарсис

Складывается впечатление, что Набоков читал не роман, а буквы. Как можно было не заметить прямо сказанного о том, что это именно Анна не хотела развода на тот момент?! Что она его всячески избегала, манипулируя потерей сына? А когда муж во второй раз согласился отдать ей сына - и таким образом единственное препятствие к разводу с ее стороны было устранено, то она и сына не забрала, и опять не развелась! Хотя на этот раз нужно было быть круглой идиоткой, чтобы не развестись на таких необычайно выгодных условиях, какие согласился предоставить ей муж, - если уж ты так мечтала о разводе.

Причиной же, по которой Алексей Александрович решил отложить дело о разводе, т.е. теми самыми "неприятными осложнениями", как их называет Набоков, было то, что при разводе нужно было заявить о факте прелюбодейства и таким образом поставить крест на пока еще официально честном имени Анны. Вот что остановило его - забота об Анне. В ущерб себе, между прочим. И когда он был снова доведен Анной до того состояния, что мысль о разводе снова пришла ему в голову, он и на этот раз тяжко свыкался с этой мыслью - однако был готов поступить так, как того требовали интересы Анны, хотя с какой стати он должен был так поступать? С какой стати он должен был брать ее вину на себя и чернить свое имя? Ладно бы еще она поступала с ним по-человечески - так ведь нет, она вела себя с ним как садистка и последняя дрянь.

Про недолгую искренность и доброту Алексея Александровича, которые нашел вдруг Набоков, и говорить нечего - это вопиюще пустое поверхностное заявление, недостойное уважающего себя литературоведа, не говоря уж о докторе и профессоре от русского языка.

А вот удовольствие от своей праведности Алексей Александрович действительно испытывал - но вовсе не в том уничижительном контексте, который приписывает ему литературоведческий начетчик Набоков. Но полней об этом мы поговорим позже.

*

Итак, оскорбление, унижение и обида, нанесенные Анной, были на этот раз настолько велики, что несмотря ни на какие попытки Анны вызвать к себе жалость он начинает дело о разводе.

В контексте моего исследования вся сцена его визита к адвокату важна одной деталью: Алексей Александрович замечает, что глаза адвоката "прыгали от неудержимой радости, и Алексей Александрович видел, что тут была не одна радость человека, получающего выгодный заказ, - тут было торжество и восторг, был блеск, похожий на тот зловещий блеск, который он видал в глазах жены".

Зловещий блеск... Зло, злоба - в романе эти слова постоянно сопровождают Анну. Она унижает и оскорбляет мужа - и в ее глазах он видит зловещий блеск торжества и восторга от своего могущества. Да, она правильно выбрала две свои жертвы. Муж - добрый, отзывчивый, глубоко порядочный человек, склонный к самокопаниям: над таким можно долго и безнаказанно издеваться. И любовник - недалекий, покорный, внушаемый, не имеющий духовного стержня, а потому легко подпадающий под ее влияние: из него можно долго вить веревки.

Однако противодействие копится. Чаша страдания у мужа и чаша терпения у любовника однажды наполнятся до краев... И однажды они увидят ее в истинном свете. Именного этого поражения она и не сможет пережить. Наркотик же безмерно усугубит ее отвратительные природные качества и довершит разрушение личности.

*

Здоровье Алексея Александровича, сломленного горем, предательством и подлостью жены, резко падает - это замечают все. В итоге и в делах у него тоже начинает не ладиться. Он пропускает подлый ход своего недруга Стремова, и тактика этого хода очень похожа на поведение Анны. Я не буду на этом останавливаться, скажу только, что это еще одно подтверждение тому, что натура Алексея Александровича не приспособлена к подлостям - он совершенно бессилен перед чужой низостью и не способен вовремя ее распознать. В результате проект Алексея Александровича полностью дискредитирован, а место, на которое он метил, скоро получит Стремов.

А вот еще одна очень важная деталь в пользу Алексея Александровича. Он едет в Москву. Там он по стечению обстоятельств встречается с Долли. И Долли, выслушав его и увидев всю глубину его страданий - действительную глубину настоящих и при этом совершенно им не заслуженных страданий (это замечал и Вронский) - потрясается этим страданиям и в отличие от Анны жалеет его всей душой. Не на минуту жалеет, как Анна, и не ища при этом повода как можно быстрей перестать жалеть - опять-таки как Анна, а жалеет глубоко, сочувствуя и сострадая. Долли слушала его всем сердцем, она смотрела в его мутные от внутренней боли глаза, и ей даже не нужно было говорить, что он ужасно несчастлив - она сама понимала это.

И глядя в измученное лицо Алексея Александровича, она впервые задумалась: а так ли уж невинна Анна, какою она хочет себя показать? И ее вера в Анну поколебалась...

И все-таки она просит его простить Анну. Но он не в силах. "Я не злой человек, я никогда никого не ненавидел, но ее я ненавижу всеми силами души и не могу даже простить ее, потому что слишком ненавижу за все то зло, которое она сделала мне! - проговорил он со слезами злобы в голосе".

Заметим: не с торжествующим злобным блеском в глазах, как у Анны, а со слезами злобы - в голосе. То есть с едва удерживаемыми рыданиями, бессильными что-либо изменить.

*

Вечером он вдруг получает от жены депешу: "Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее".

Но он ей больше не верит. "Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость, в этом, как ему казалось в первую минуту, не могло быть никакого сомнения".

Итак, он уже научился не верить ни одному ее слову. Он уже знает: "нет обмана, пред которым она бы остановилась". Он уже понимает, что каждое ее слово преследует какую-то нехорошую игру, и ничего больше. Чего же она теперь добивается, думает Алексей Александрович, чего ей от меня надо, чего она хочет? "Узаконить ребенка, компрометировать меня и помешать разводу, - думал он".

И все-таки мысль о ее возможной смерти растревожила его. Однако не та мысль, что он потеряет ее - об этом он уже и не думает вовсе, больше того: его боль настолько сильна, что он уже и сам хочет, чтобы она наконец умерла, - так всякая жертва мечтает о смерти своего мучителя. Бесконечная цепочка обид, которые она методично наносила ему, нескрываемое злобное торжество, которые он видел в ее глазах, когда она причиняла ему боль, зловещий блеск во взгляде, обещающий продолжение мучений, - все это настолько изранило его, что мысль о ее возможной смерти даже приносит ему облегчение. И все-таки...

"А если это правда? - сказал он себе. - Если правда, что в минуту страданий и близости смерти она искренно раскаивается, и я, приняв это за обман, откажусь приехать? Это будет не только жестоко, и все осудят меня, но это будет глупо с моей стороны".

Ах, как ему хочется, чтобы она наконец раскаялась перед ним! Чтобы признала, как она была жестока и равнодушна к нему, - хотя бы в минуту смерти. А вдруг именно в минуту смерти она действительно хочет повиниться перед ним? Да, это бы смягчило его страшные раны... Но что если это очередной обман?.. Эта мысль сидит в нем гвоздем. Он слишком научен горьким - горчайшим! - опытом. Он больше ни на секунду не верит ей. И все-таки...

Он решает: "Если ее болезнь есть обман, то он промолчит и уедет". Но если... "если она действительно больна, при смерти и желает его видеть пред смертью, то он простит ее, если застанет в живых, и отдаст последний долг, если приедет слишком поздно".

Прощение! Он снова думает о возможности простить ее. Решено, он немедленно едет в Петербург. И он... больше не думает об этом.

*

Проезжая по утреннему пустынному Невскому, он думает о том, что "смерть ее развяжет сразу всю трудность его положения". Он желал этого и страшился себя, что способен этого желать.

Приехав, он узнает, что Анна еще вчера разрешилась от бремени девочкой. Он побледнел - "он ясно понял теперь, с какой силой он желал ее смерти". Он узнает, что здоровье Анны плохо - родильная горячка. Доктора уверяют, что надежды нет. В облегчение последних страданий ей дают морфин... И он тут же испытывает "некоторое облегчение от известия, что есть все-таки надежда смерти".

Вронский тоже здесь. Он сидел в ее кабинете и плакал. И Алексею Александровичу становится... жалко Вронского.

У Анны бред. Она говорит кому-то невидимому, что Алексей Александрович обязательно простит ее. Внезапно она приходит в себя и вдруг видит мужа - "она сжалась, затихла и с испугом, как будто ожидая удара, как будто защищаясь, подняла руки к лицу". Она торопливо говорит, что теперь она все поняла, что в ней живет другая, что она сама ее боится, но что теперь, в эту минуту, она настоящая и она просит у мужа прощенья.

Безусловно, в минуту смерти может произойти нравственное очищение, и человек может вдруг увидеть правду о себе и признаться в этом. Но, думается, что это морфин - страшный наркотик с эффектом мгновенного привыкания, -оказал на нее глубокое воздействие, возбудив в ней поначалу, как во всяком начинающем наркомане, ярко окрашенные острые положительные эмоции. Иначе как объяснить, что, оставшись в живых, она незамедлительно вернулась к себе прежней?

Алексей Александрович страшно взволнован - "он видел глаза ее, которые смотрели на него с такою умиленною и восторженною нежностью, какой он никогда не видал в них". И он стоял перед ее постелью на коленях и рыдал как ребенок.

"Душевное расстройство Алексея Александровича все усиливалось и дошло теперь до такой степени, что он уже перестал бороться с ним; он вдруг почувствовал, что то, что он считал душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда не испытанное им счастье. Он не думал, что тот христианский закон, которому он всю жизнь свою хотел следовать, предписывал ему прощать и любить своих врагов; но радостное чувство любви и прощения к врагам наполняло его душу".

Она просит Вронского подойти. Она просит Алексея Александровича подать ему руку и простить его. Она просит доктора дать ей морфину. К полночи она впала в беспамятство.

Эти два дня в ожидании смерти Анны полностью переродили Алексея Александровича. Он пережил мучительный катарсис. Он стал другим человеком.

На третий день для Анны появилась надежда. В этот день Алексей Александрович вошел в комнату, где сидел Вронский. Понимая, что он может быть смешон в глазах любовника, он тем не менее твердо признается ему в том, что да, он хотел развода, - да, желание мстить преследовало его, - да, он желал ее смерти. Но теперь все изменилось - он увидел ее и все ей простил. Простил совершенно. Что ему открылось счастье прощения и что он молит Бога оставить ему только одно - это открывшееся счастье.

Рыданье мешает ему говорить. Вронский смотрит на него. То, что сказал Алексей Александрович, простой и довольно плоской натуре Вронского было совершенно непонятно - ни само состояние Алексея Александровича, ни его мысли и чувства. "Но он чувствовал, что это было что-то высшее и даже недоступное ему в его мировоззрении".