Анна. Роман в стихах

Глава II

1

Я помню, как, настроив свой приёмник

на сорок девять метров, на волну

Америки, я, как святой паломник,

шагал через холодную войну.

Казался Запад нам обетованным раем,

весь в голубых и розовых тонах.

Пришла Свобода. Мы ещё в штанах,

от голода почти не умираем,

но наш родной российский капитал

не адекватен ни Свободе, ни Закону.

Цинично ставит он в своём углу икону,

но власть с бесчестьем крепко повязал.

Безумные политики, артисты,

чиновники всех рангов и кровей

воруют агрессивней и новей

классических простых капиталистов.

И снова молодёжь впадает в грех --

экспроприировать и разделить на всех!

2, 3

. . . . . . . . . . . . . . . .

4

Когда из мрачной питерской квартиры,

от грязных мостовых и пыльных площадей

я попадаю в праздный круг людей,

в просторный дом в какой-то части Мира,

где гладкие дороги, яркий свет

по улицам разлит в глухие ночи

и где опасность сердце не пророчит,

где о насущном хлебе горя нет,

когда я слышу -- "Как дела?" -- "В порядке".

"Как папа, мама, дети?" -- "Всё о'кей!" --

проблема только -- гей или не гей,

и чья-то половина пьёт украдкой,

мне кажется, что бывшие собратья

живут в согласьи с Богом и с собой,

и все довольны эмигрантскою судьбой.

Ну, а поскольку их помог собрать я

моей поэзией и музыкой, то им

сегодня только я необходим.

5

Но это будет, в лучшем случае, наивно.

У них другая выучка теперь.

Они не огласят своих потерь,

проблем, болячек. Все легко и дивно.

Артисты наши, как бы ни хотели

блеснуть в рассказах заграничным торжеством,

всегда смолчат об этом и о том

и в частности, что жили не в отеле.

Их приглашатели, чтоб более нажиться,

или, помягче скажем, сэкономить,

(ведь публики не много) селят их не в номер,

а по домам к знакомым верным лицам.

А там, общаясь плотно утром, днём,

мы разговоры длинные ведём.

И вот в какой-то час, уж ты изволь

и выслушай проблемы, горе, боль

хозяина. Тем более, тебе его беда --

уехал -- и забылась навсегда.

6

Я был порой немало поражён,

когда во внешне благостных семействах

шекспировские страсти повсеместно

таились в чувствах и мужей, и жён.

Трагедия их пряталась глубоко.

Среди машин, джакузи и других затей

их жизнь текла темно и одиноко

без близости их собственных детей.

Один успешный, важный бизнесмен

с красавицей женой и дочкой малолеткой

мне очень мудро плакался в жилетку

о жизни, как в тюрьме, без перемен

. Разводы эмигрантские -- сюжеты

для Метерлинка, Сартра, Пруста.

Жениться, выйти замуж снова -- так непросто,

что в ненависти делят общие бюджеты

супруги старые. А неприязнь, что свыше им дана,

уже привычка, вместо счастия она.

7

Бездарно был составлен мой маршрут.

Я из конца в конец Америки мотался.

Зато навеки в памяти остался

воздушный флот US -- надёжен, крут.

Взлетал я каждый раз и приземлялся

с непреходящим удивленьем и с тоской.

С умом построенный искусною рукой,

внизу ландшафт практичный расстилался.

Стояли домики, а к ним вели дороги.

Везде стоянки, стадионы, виадуки,

развязок мощных по лекалам дуги,

расчерченные симметрично, строго.

Цивилизация на нефти и законе

и благородном принципе странноприимства.

Правителям российским не запомнить

ни слов, ни сути этой. Лихоимство,

презренье к личности, к природе и к культуре

и грубость нашей свойственны натуре.

Но, правда, защищая принципы Свободы,

Америка унизила все страны и народы.

8

И так привык я к ежедневным перелётам,

что, как автобус, самолёт воспринимал.

Мой инструмент в футляре был не мал,

и я вручал его стюартовым заботам.

Я изучил, наверно двадцать пять аэропортов,

поскольку пересадок было много,

и повторялась кое-где дорога,

как рифмы женские в стихах Вордстворта.

Причём, напомню -- это было летом...

Благословенна Delta, что, увы, почила в бозе,

с почти бесплатным месячным билетом

"Stend by", что значит на подсадку, как в обозе.

Встаю я в шесть. Не ем, не пью совсем,

взлетаю в девять, а в тринадцать пересадка,

посадка в пять (в семнадцать), а начало в семь,

в двенадцать ужин. Завтра то же по порядку.

Я закалился, загорел и похудел.

Есть польза и бездельнику от дел.

9

И после месяца и взлётов, и посадок

мне был подарен пятидневный островок,

чтоб на Манхеттене я отдохнуть немного смог,

определив на август свой порядок.

Хозяин мой -- Сережа Богорадский.

Меня представил ему Миша Поляков --

мой друг и диссидент старинный ленинградский,

честнейший из нью-йоркских чудаков.

Жена хозяина во Флориде купалась.

Её кровать бесплатно мне досталась.

Хозяин же скрывался в Интернете.

Мне были по душе порядки эти.

И на второй или на третий день, не помню точно,

вдруг вспомнив встречу, я Андрею позвонил.

Он лаконичен был, но мил.

Сегодня выставка. И вот я еду срочно,

пока тусовка всё не выпила, не съела.

Конечно, шутка. Здесь другое дело.

10

На Пятой Авеню, где дом остроугольный,

на двадцать пятом этаже

(вот номер дома я забыл уже)

зеркальный потолок и интерьер свекольный.

Здесь три художника из северной столицы

неспешно, основательно, достойно,

без дилетантских фокусов отстойных

представили свои труды и лица.

Я грешен -- Модильяни и Пикaссо,

Уорхелл, Поллак для меня -- лишь бренд и миф,

а Тинторетто, Джотто и Ван Эйк -- прекрасны.

Умрёт искусство, их не повторив.

Квадрат Малевича -- афера толстосумов,

не понимающих в изящном ни черта.

Признаюсь -- я не знаю, где черта,

что отделяет аферистов от безумных.

В рисунке, в музыке, в поэзии и в танце

всегда загадочней и круче иностранцы.

Хотя Шаляпиным, Нижинским и Шагалом

Россия всем им фигу показала.

11

Покуда платят деньги за дерьмо,

оно родится и растет само,

и затмевает свет для истинных творений,

и замирает в непризнаньи нежный гений.

Всех демократий ахиллесовой пятой --

всех их основ моральных и товарных

является дилетантизм крутой --

Священная Корова всех бездарных.

Талантливые мастера настолько редки,

что тьмы их суетящихся коллег

от благ земных из века в век

им оставляют лишь одни объедки.

Они мозолят всем глаза и лезут в уши,

друг друга награждая и подталкивая в зад,

трясут бельем, коряво говорят,

всё время учат жить и прямо в душу

поют с экрана умной молодёжи

неумные слова и строят рожи.

12

На этот раз мне повезло. И мастера

новейшей русской школы питерского толка

моим вниманьем прочно и надолго

вдруг овладели. Моего пера

здесь будет недостаточно, наверно.

Как музыку в слова не перевесть,

так цвет не передаст благую весть,

стихи портрет отобразят неверно.

Я все же попытаюсь как-нибудь,

хоть в общем, передать то впечатленье,

высокое и светлое волненье,

что неожиданно наполнило мне грудь.

Олег Смирнов (для моего рассказа,

быть может, проще, чем его собратья)

писал своих родных, насколько мог понять я,

фотожавю -- светловолосых и голубоглазых.

От гиперреализма шаг вперед.

Хоть, впрочем, может и наоборот.

13

Второй художник был Марат Какоев.

Пришёл он в этот мир, имея что-то

в своём сознании, что долгая работа,

как бабочку из кукольных покоев,

на радость миру выпускает в свет.

Его рисунок четкий и чеканный,

реальный, символичный, странный,

как будто до него и живописи нет,

сплетаясь с цветом, создавал орнамент.

Переплетенье тел, ветвей и трав,

симфонию цветов в себя вобрав,

высвечивало в тоне лиц пергамент.

Спускаясь к башмакам, к земле сухой,

узор и цвет несли с собой покой.

А зелень глаз изображённых лиц

напоминала сон жестоких птиц,

готовых на гортанный резкий клич

взлететь и поразить любую дичь.

14

Теперь Андрей. Господь меня заставил

стоять подолгу у его полотен.

Мазок невидим, цвет упруг и плотен.

Старинных мастеров сложнейших правил

придерживался он, к себе примерив.

В рисунке точен и изыскан в тоне

так, словно бы учил его Вермеер

и консультировал Ван Дейк и сам Джорджоне.

Но кроме техники секретной и волшебной,

глубокой мыслью живопись дышала

и силой гармоничной и целебной,

как будто создавал он мир сначала.

Один сюжет -- за гениальность кара,

момент, когда с заоблачных высот

уже без крыльев тело мертвое Икара

на головы зевак, купающихся в море, упадёт.

Вода мешает отойти им вспять.

Будь осторожен, человек, не смей летать...

15

Другое полотно. Слепцы, держась цепочкой,

проходят мимо дремлющего тигра.

Художник слепоту включает в игры,

приняв в познании за отправную точку.

Заметил я в другом его портрете,

что тема слепоты ему нужна.

Как бы метафора невинности она

и мудрости одновременно с этим.

Я попросил его перевернуть слепцов портрет

и написал на обороте свой сонет.

"Субтропики где-то в широтах Бомбея,

а может Борнео, Суматры, Цейлона.

Бесшумно и чутко, от тьмы не робея,

шагают слепцы до тенистого схрона.

Жара беспощадна. И в тени платана,

куда добрели эти бедные люди,

лежит в полудрёме и в позе султана,

под вещей рукой златопузого Будды,

16

огромнейший тигр. Его тыкая палкой

и пыльной сандалей случайно пиная,

садятся с ним рядом за трапезой жалкой

скитальцы. Он дремлет, их гаму внимая.

Он знает -- слепой человек не опасен.

Он -- та же Природа -- невинен, прекрасен"

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

17, 18, 19, 20, 21, 22, 23

. . . . . . . . . . .

24

Ещё одно. Своей душою грешной

я эту весть тогда не смог прочесть

... Один портрет. Я подошёл к нему неспешно

и, удивленный, глаз не мог отвесть.

У юной женщины мерцало и светилось

лицо на фоне, уходящем в темноту,

и выражало божескую милость

и добрый нрав, и ум, и чистоту.

Назвать её красивой -- слишком просто.

Я не нашёл тогда определенья.

При первом взгляде на прекрасное -- смятенье

всегда в моей душе. Я чую остро,

не понимая, может быть, в деталях

гармонию, что вдруг меня коснётся.

Во мне печальное предчувствие проснётся,

и дух потери надо мной витает.

Хотя, я думаю, любое естество

так отвечает на талант и мастерство.

25, 26

. . . . . . . . . . . .

27

Я много перевёл бумаги и чернил,

а действие ещё не начиналось

. Ты прав, читатель мой, я сочинил

лишь две главы, изведав малость

твою способность к чтенью, слову, звуку

и преданность словесности родной.

Бессмысленно я строчки ни одной

не напишу. Я не унижу руку.

Бесценно время нашей жизни краткой.

Промчится юность, испарится зрелость.

Но славно вспомнить, что когда-то пелось

и строфами осталось по тетрадкам.

Прожить всего каких-то несколько десятков

и полулежа сесть в свою кровать,

неторопливо, искренно и сладко

печали и ошибки вспоминать,

без лишних утомительных желаний,

что отвлекают от воспоминаний.

28

Вот июль улетает дымком от костра.

И жара... и от яблонь и вишен дурман --

означают, что снова пустеет карман,

и палитра беспечно и остро пестра.

Перед вечером пахнут малиною руки,

охлаждаясь, касаются шеи и лба..

. Неизвестных пичужек трещит голытьба,

постигая премудрости райской науки.

И свободные в курсе и силе ветра

освежают мне мысли навылет.

И на чувствах ни гари, ни пыли.

Только маленький дождик с утра

моё сердце заставит об осени скорой

заскучать и вернуться к прозрачному лету,

к изумрудному сытному цвету

и озвучить года и повторы

этих райских недель, что у вечного древа

не умели ценить ни Адам и ни Ева.