Антология приключений-2. Книги 1-12

Слова признательности

Жизнь куда приятнее, если работаешь с людьми, которых искренне любишь и уважаешь. Поэтому я с особым удовольствием выражаю благодарность следующим людям.

Джин и Ванде Сгарлата, за неизменную и постоянную поддержку. Если бы не их дружеское отношение ко мне, эта книга не была бы написана. Ирвину Эпплбауму, за то, что зародил во мне мечту; Ните Таублиб, за руководство нашим проектом; Кейт Мисиак — за то, что способствовала моей карьере. Она сама не знает, сколь многому меня научила. Благодарю Джоша Пастернака — зато, что появлялся, словно из ниоткуда, всякий раз в самый нужный момент, заражая энтузиазмом, подавая идеи, подсказывая верный шаг. Я очень счастлив, что имел возможность работать и общаться с этими людьми. Спасибо Мадлен Хопкинс: благодаря ее мастерской редактуре исправлены мои ошибки. Я признателен Джоэлю Готлеру за его экспертное консультирование по вопросам, касающимся штатов Западного побережья; Марии Фейлис и всем работникам киностудии «Фокс 2000» — за создание яркой телевизионной серии на основе моих произведений.

И прежде всего и более всех я признателен Синтии Мэнсон. В этой жизни нечасто доводится завести истинного друга, а уж если повезет встретить такого, что с ним не только общаешься, но и работаешь, то это равносильно чуду. Спасибо тебе за твои свежие мысли, неизменную веру в успех и за самое простое упорство.

Я благодарен и моей семье: Ричард, спасибо за твой творческий дух, силу характера и чувство юмора, которое особенно ярко проявлялось в трудные минуты; Маргарет — за последовательный подход к жизни, доброе сердце и никогда, ни при каких обстоятельствах не изменяющее тебе чувство стиля; Изабелл — за твой смех, перфекционизм в большом и малом и способность каждодневно удивляться окружающему миру. Отец: спасибо, что всегда оставался моим отцом и преподал мне те уроки, которые я, после стольких лет, наконец усвоил.

Самое главное — спасибо тебе, Вирджиния, за то, что терпела мою привычку работать по ночам. Ты моя муза, песня моей души, все, что есть в моей жизни хорошего, — благодаря тебе. Ты наполняешь мир смехом, радостью и любовью. Благодаря тебе мое сердце всегда готово пуститься в пляс.

И наконец, спасибо вам, читатели, которые, быть может, прежде обо мне не слышали, но сейчас купили «Карту монаха». Надеюсь, мне удастся превзойти ваши ожидания. Прежних же моих читателей, знакомых с книгой «Ключи от рая», благодарю за то, что решили провести в моем обществе еще некоторое время.

Итальянские доломиты

Вознесшиеся до небес снежные вершины Доломитовых Альп величаво взирали на долину Кортина в северо-восточной итальянской провинции Беллуно. Вся долина тонула в гигантской тридцатимильной тени, тянущейся до самого горизонта и поглощающей последние искры зимнего солнца.

У подножия горы приютилось небольшое шале. Бревнами для стен домика стали сосны из ближайшего леса, а крытая соломой крыша защищала от воды лучше любой современной кровли, сооруженной из новейших материалов и по последнему слову техники. Шале построили полтора века назад и с тех пор только ремонтировали по мере необходимости, в целом же облик домика оставался неизменным. Спартанскую обстановку составляли лишь самые необходимые предметы, грубо вытесанные все из тех же сосен. Никаких современных удобств: вода из колодца, для тепла — большой камин, для света — старинные масляные светильники. Единственным подтверждением тому, что на дворе двадцать первый век, были ноутбук и спутниковый телефон на деревянном столе. В ноутбуке была загружена веб-страница банка «Сафра» в Люксембурге. Женевьева Зивера проверяла один счет за другим, с дотошностью часовщика изучая все детали, и каждый раз перед ней представала одна и та же картина. Наконец стало ясно, что счета ее все до единого пусты.

По другую сторону горной цепи сквозь зимний лес к горам шел мужчина. Увязая в глубоком снегу, он прошагал уже четыре мили. Восточный ветер, выдувавший из-под его одежды тепло, в то же время служил ему хорошую службу, поскольку заметал следы. Фигура мужчины, облаченного в белую маскировочную одежду, терялась на фоне снега. Для большей устойчивости он туго подтянул лямки рюкзака. Дыхание клубами вырывалось у него изо рта, отчего его густая черная борода, обросшая сосульками, еще больше оледеневала. Белая шерстяная шапочка не могла целиком прикрыть его шевелюру, и жестокий ветер трепал длинные черные волосы. После трехчасового пути, не прерванного даже самым кратким отдыхом, он вышел на открытое пространство, за которым виднелись серые, острые как лезвия гребни гор. Путник скрупулезно рассчитал свой подъем — солнце только еще клонилось к горизонту, так что ему хватит времени, чтобы все подготовить и потом скрыться во мраке наступающей ночи. Опасности переохлаждения, отморожений и даже смерти бледнели по сравнению с тем, что его ожидает в случае поимки. Никто и никогда не должен узнать, что он здесь делает.

Этот домик в горах был для Женевьевы убежищем, в котором она могла укрыться от всего мира. Сколько себя помнила, она всегда приезжала сюда — здесь утихали сердечные бури и можно было прислушаться к своему сердцу. Тут, в горах, она была совершенно одна, никто и ничто не отвлекало ее, и словно сами собой приходили ответы на мучительные вопросы. Терзаемая тревогой, не зная, как преодолеть препятствия, встающие на жизненном пути, сгибаясь внутренне под тяжестью кажущихся неразрешимыми проблем, она бродила по каменистым склонам. А через неделю спускалась с гор не только со спокойным сердцем и ясным умом, но и получив решения, ответы и свежие силы. Каждый раз это было словно второе рождение. Обновление ума, тела и духа. Обретение новой надежды.

Вот и за эти три дня, с тех пор как уединилась в своем горном убежище, она нашла решение проблем, с которыми сюда пришла. Всех, кроме одной, гораздо более серьезной, чем те, с которыми до сих пор сталкивалась. Причина была в том, что она отказывалась уступить ему, не желала дать то, чего он так страстно желал. Он испробовал и деньги, и уговоры, и завуалированные угрозы. Прибегал и к стороннему давлению, и к откровенному запугиванию. Ничто не помогало: она не собиралась сдаваться.

И тогда он обрушился на нее всей мощью своей власти, своего влияния, своих связей и богатства. Он решился разрушить ее жизнь, не считаясь ни с чем и ни с кем. Он перекрыл мощные источники ее финансирования. После того как ее банковские счета оказались опустошенными, приют, существовавший благодаря ее деньгам, пришлось распустить, детей срочно раздали приемным родителям. И все равно она не поддавалась; ее волю невозможно было сломить.

И тогда он пришел к ней, как тать в нощи. Обшарил ее дом вдоль и поперек и, не найдя того, что искал, сжег его. Он поставил Женевьеву на грань финансового, физического и умственного банкротства.

Теперь это всего лишь вопрос времени. Он будет преследовать ее без отдыха, как охотник травит раненого зверя, безжалостно и неотступно, пока не загонит.

Как раз тогда, когда бородатый мужчина установил на каменистой горной поверхности последний заряд взрывчатки, снег ненадолго прекратился. Облака разошлись, открывая узкую полоску синего неба. Прощально просияло вечернее солнце, окрашивая мир в золото. Мужчина бросил взгляд вниз: прекрасная, мирная панорама девственно-дикой природы разворачивалась до самого горизонта. Насколько мог видеть глаз, кругом — ни единого признака цивилизации, не считая скромного шале в отдалении. Тут задул ветер, синюю заплату вновь затянуло облаками, отчего разом надвинулась ночь, а снег, словно в отместку за вынужденный перерыв, повалил с новой силой.

Мужчина надел рюкзак и посмотрел на часы. Неловко орудуя руками в перчатках, извлек из кармана небольшой прибор. Покрутил ручку таймера, устанавливая на светодиодном табло время: 20.00. Нажал на кнопку на боковой панели. Несколько секунд спустя в специально вырубленных с интервалом в двадцать метров углублениях в поверхности горы затлели красным семь огоньков, обозначающих местонахождение зарядов. Когда на табло вновь высветилось установленное время, заряды пришли в состояние готовности: им предстоит взрываться со сдвигом в две секунды. К этому моменту красные огоньки уже прикрыла тонкая пелена свежевыпавшего снега.

Бросив прощальный взгляд на домик у подножия горы, мужчина пустился в обратный путь — через перевал.

Впервые в своей жизни Женевьева испытывала страх: она не боялась быть пойманной, не боялась даже умереть, но испытывала ужас при мысли о том, что этот человек найдет то, что ищет, что считает принадлежащим себе по праву рождения. Ибо объект его желаний невозможно купить или приобрести каким-либо другим способом, так что в своих попытках заполучить его он пойдет до конца и не остановится ни перед чем. Между тем сокровенное знание, которого он добивается, — тайна, многие годы тщательно скрываемая от мира, — именно ему не должна была достаться.

Она знала этого человека, помнила, как жесток и вероломен он был с самыми близкими ему людьми, как ради удовлетворения своих растущих день ото дня амбиций не гнушался самыми бесчестными поступками.

Ей пришлось прибегнуть к последнему средству, которого до сих пор она всеми силами пыталась избежать. Она заранее переживала, обращаясь к другу с такой просьбой. Да это была и не просто просьба; по сути, это был призыв совершить невозможное. Это шло вразрез с ее моральными и этическими принципами, но она знала, что иногда необходимо пойти на неправедные дела — ради победы над худшим злом.

Ей нечем заплатить за услугу, у нее не осталось ничего ценного; все, что она теперь имеет, — это слова. Она будет взывать к его сердцу, к его душе. Потому что знает секреты, которые никто никогда не должен раскрыть. Секреты, само существование которых должно остаться тайной.

Ледяной ветер, завывая, носился меж скалистыми отрогами Доломитов. Внезапно он еще больше усилился, и начался буран; небо обрушивало на горные вершины тонны снега, прикрывая расселины, образуя на каменистой поверхности белую, все выравнивающую пелену. Следом наступила тишина. Снег падал тихо-тихо, поглощая те немногие звуки, что эхом отзывались среди горных вершин.

И вдруг, без предупреждения, ночь расколол оглушительный грохот: серия взрывов, прогремевших один за другим вдоль острого обрывистого гребня Доломитов. Взрывной волной, прокатившейся по склону, смещались с привычных мест пласты горной породы. Сползая и глухо ударяясь о землю, они увлекали за собой лед и снег.

Эхо взрывов металось меж горами, постепенно затихая, поглощаемое падающим снегом. Но в сердце воцаряющейся тишины уже зарождался новый гром. И первый, к этому времени почти уже прекратившийся, не мог сравниться со вторым, внезапным и оглушительным. Этот рев нарастал с каждым мгновением; подобно приближающемуся поезду, он становился все громче и громче, раздирал ткань ночи в клочки.

Волна снега омыла горный склон, поглощая все на своем пути, вырывая с корнями деревья, которые клонились перед ней, как клонится перед косой трава, и счастье было, что эта отдаленная горная область оказалась не заселена и обойдена цивилизацией. Не было на пути лавины ни деревни, ни укрытия для заплутавших лыжников; один лишь скромный домик, постройка полуторавековой давности. И ему не миновать удара.

Глава 1

Майкл Сент-Пьер мчался во весь опор по улице Монблан в Женеве, уворачиваясь от машин и автобусов, огибая фонарные столбы и перепрыгивая через спящих бездомных.

Был вторник, два часа ночи. Ветром с гор принесло неожиданный для конца зимы снегопад, и скользкие улицы Женевы покрыла тонкая белая пелена. Здания, словно сошедшие со страниц старинных сказок, со своими приглушенными снегом цветами, проносясь мимо, сливались в размытое пятно. Никогда прежде он не бегал с такой скоростью. Прошло всего сорок пять секунд с тех пор, как он покинул современное натопленное помещение, а уши уже ничего не чувствовали. Темно-голубые глаза Майкла слезились от ветра, снежинки впивались в кожу щек крошечными иглами, жестокий ветер трепал густые каштановые волосы.

При повороте на слабо освещенную улицу его занесло, отчасти из-за тяжелого черного рюкзака за спиной. Восстановив равновесие, он припустил по направлению к историческому центру города, срезая углы в безлюдных переулках. В своем черном обтягивающем комбинезоне он растворился в тенях, слился с ночью. Отрывистое дыхание Майкла эхом отдавалось от стен зданий.

Через некоторое время он вынырнул из паутины улочек во дворе дома номер двадцать четыре по рю де Флер. Казавшееся пустым пятиэтажное здание выглядело ничем не примечательным. Но Майкл прекрасно знал, что все значительное и ценное чаще всего скрывается именно за обыденным, там, где его меньше всего можно ожидать.

Снег пошел тише. Вставив пальцы рук в щель между двумя гранитными блоками, Майкл повис, проверяя прочность хватки. Текстурированные перчатки обеспечивали дополнительное сцепление. Он бросил взгляд на крышу. Из-за непрерывно падающих снежинок казалось, что предстоящий подъем ведет в какой-то потусторонний белый мир, населенный призраками.

Сосредоточившись, Майкл постарался выкинуть из головы все отвлекающие мысли. До начала фейерверка осталось меньше минуты; меньше минуты есть у него на то, чтобы исполнить ее последнее желание.

— Nascentes morimur. Рождаясь, мы умираем, — так говорил священник, и его черные как смоль волосы развевались на ветру.

Священник был высок и широкоплеч. Перебирая грубыми руками четки, он большим пальцем потирал утолщение на распятии. Отец Симон Беллатори походил скорее на полковника в отставке, чем на духовное лицо. Ему, с его звучным голосом истинного итальянца, более пристало отдавать приказы, нежели благословлять.

— Для одних тело — тюрьма, в которой томится жаждущая избавления от оков плоти бессмертная душа. Для других жизнь просто имеет конец. Для верующих же она полна надежды и обещаний небесного блаженства. Потому что именно там — на небесах, в раю — есть настоящая вечная жизнь, и там будет вовеки обитать наша сестра Женевьева.

Небольшая группа провожающих собралась на старинном кладбище на окраине Рима. От холода серой итальянской зимы пробирал озноб. Майкл посмотрел вдаль — на город, на Ватикан — и вновь склонил голову, слушая молитвы за упокой души подруги. Немногие собравшиеся держали в руках молитвенники, Майкл же мертвой хваткой вцепился в конверт из манильской бумаги. Украшенный голубым гербом с распятием, этот конверт прибыл ровно неделю тому назад.

Она сама вручила его Майклу семью днями ранее на пороге его дома, когда он открыл ей дверь. Сидя на ступеньке лестницы, она ласкала собак Майкла — Ястреба и Ворона, гладила по животу то одного, то другого. Огромные псы радостно повизгивали, как щенята.

— Доброе утро, соня! — тепло улыбаясь, приветствовала его Женевьева.

В своем длинном белом пальто, с убранными в пучок волосами, она выглядела утонченно и благородно. На запястье — ниточка жемчуга, на шее — цепочка со старинным крестом. Майкл не мог не улыбнуться — так великолепно она смотрелась на фоне белого снега, в обнимку с лохматыми сенбернарами.

Майкл вышел за порог, в холодное зимнее утро.

— Если бы я знал, что ты приедешь…

— Что бы ты тогда сделал? Побрился? Навел порядок в доме? — со своим мягким итальянским акцентом произнесла Женевьева.

— Что-то в этом роде. — Майкл присел на ступеньку рядом с ней. — Приготовить тебе завтрак?

Она в ответ посмотрела ему в глаза. В ее взгляде светилась теплота, но в то же время и печаль, которую она не сумела скрыть. Никогда прежде Майкл не замечал за ней такого.

Они познакомились на поминках по жене Майкла. Женевьеву прислал отец Симон Беллатори, хранитель архивов Ватикана, выразить соболезнования от имени Ватикана и самого Папы по случаю смерти Мэри Сент-Пьер.

В том факте, что Женевьева на свои деньги содержала сиротский приют, заключалась своеобразная ирония судьбы; отец Симон не случайно послал именно ее. Майкл осиротел в раннем детстве, и хотя ему повезло и его усыновили люди, заменившие ему любящих родителей (теперь его приемные родители уже умерли), все же пережитое роднило его с обиженными судьбой и заброшенными, а также с теми, кто открыл для них свое сердце.

За полгода, прошедшие с момента первой встречи, отношения Женевьевы и Майкла развились и окрепли. Для него она стала как старшая сестра; она понимала его душевную муку и боль. В словах утешения она всегда была немногословна, но чутка, как человек, понимающий, что всякий переживает потерю по-своему и скорбь любого человека уникальна. Она не осуждала Майкла за прошлое и говорила, что некоторые люди одарены талантами, представляющими собой одновременно и дар, и бремя, и что все зависит от того, какое применение этим талантам найдет человек. Майкла такой взгляд на вещи поражал: она всегда, при любых обстоятельствах, умела находить хорошее и позитивное. Женевьева ничего не боялась и обладала способностью видеть свет и доброту даже в самой беспросветной душе.

— Что ж, соседями нас вроде не назовешь: от Байрем-Хиллз до Италии почти три с половиной тысячи миль. Сомневаюсь, что ты проделала этот путь только затем, чтобы позаимствовать у меня снегоочиститель.

Женевьева ответила улыбкой и негромким коротким смешком.

— Мне надо кое о чем тебя попросить. — Эти слова она произнесла быстро, почти выпалила, как человек, который испытывает потребность сказать что-то и оставить позади неприятный момент.

— Можешь просить о чем угодно.

— Пожалуйста, не торопись отвечать. Я попрошу тебя обдумать то, о чем сейчас расскажу.

— Хорошо, — согласился он, стараясь тоном успокоить ее.

По ее голосу он понял, что она колеблется. Он склонил голову, приготовившись сочувственно слушать; никогда прежде она не говорила так непонятно.

— Есть одна картина. Картина принадлежит мне, уже много лет она является собственностью нашей семьи. Это одна из двух знаменитых работ кисти неизвестного мастера. Картина пропала, и долгое время я считала ее потерянной, но недавно выяснилось, что полотно всплыло на черном рынке. В нем заключен семейный секрет, очень важный.

Женевьева умолкла и погладила Ястреба по животу. Заговорив снова, она не сводила глаз с собаки.

— Нет, я не хочу получить картину обратно; совсем напротив, я желаю, чтобы она была уничтожена прежде, чем попадет в руки человека, которому не должна достаться ни при каких обстоятельствах.

Майкл слушал и отчетливо понимал, что его просят пойти ради друга на преступление. Он посмотрел на конверт, который сжимал в руке, на голубой крест в украшающем его семейном гербе Женевьевы. Бесконечное мгновение тянулось, а ледяной воздух зимнего утра, казалось, проникал в самое сердце.

— За мной охотятся, Майкл. Преследуют, чтобы получить доступ к разгадке этого произведения.

— Как это «охотятся»? — Майкл мгновенно насторожился, в его голосе зазвучал гнев. Резко выпрямившись, он весь обратился в слух.

— У человека, жаждущего заполучить эту картину, нет сердца. Он лишен сострадания и не знает, что такое угрызения совести. Ради достижения цели он не остановится ни перед чем. Нет такой жизни, которую он пощадит, и нет злодеяния, которым погнушается. Он в отчаянном положении, и, подобно животному в капкане, готовому ради свободы отгрызть собственную лапу, он сделает что угодно. А ведь дорога, которая кажется ему спасением и на которую его должна вывести эта картина, на самом деле ведет к гибели.

— Откуда тебе это известно? — В голосе Майкла звучало одно лишь сочувствие, без тени скептицизма. — Не может быть такого, что ты торопишься с выводами? Охотиться за человеческим существом… Кто может быть настолько бездушным?

— Мне стыдно в этом признаваться, но человек, о котором я говорю, тот, кто меня преследует… — Женевьева посмотрела на Майкла, и в этом взгляде выразилась бесконечная печаль ее сердца. — Это мой собственный сын.

Майкл, не отводя взгляда от нее, пытался осознать услышанное. Ее глаза, в которых прежде всегда читалась внутренняя сила, теперь были как у заблудившегося испуганного ребенка.

Наконец, щелкнув медной застежкой темно-коричневой кожаной сумочки, Женевьева достала ключи от машины. Встала, пригладила волосы. К ней возвращались ее обычные выдержка и достоинство.

Майкл молча поднялся, встал рядом.

— Я не знаю, что сказать.

Приблизившись почти к самому его лицу, Женевьева нежно поцеловала его в щеку.

— Сейчас и не надо ничего говорить. Мне самой стыдно, что я тебя об этом прошу. — Она постучала по конверту из манил ьской бумаги, который он продолжал сжимать в руке. — Если ты откажешься, я пойму; более того, я даже надеюсь, что ты откажешься. Глупо было с моей стороны приезжать.

— Женевьева… — начал он, но не нашел, что еще сказать.

Она отступила.

— Я позвоню через неделю. — Она повернулась и пошла прочь.

Майкл смотрел, как она проходит по заснеженной дорожке, садится в машину и отъезжает.

На протяжении последующих дней Майкл обдумывал просьбу Женевьевы: может быть, это чрезмерная, параноидальная реакция на предательство сына? Отчаяние в ее глазах… это так не похоже на нее, а мольба Женевьевы проникала прямо в душу. При всех одолевавших Майкла сомнениях, он ни разу не усомнился в том, что Женевьева не играет с ним ни в какие игры и, какова бы ни была истинная ценность картины, всем своим существом верит, что именно в ней заключены гибель или спасение.

Просьба подруги тяжелым камнем лежала на сердце Майкла; она хочет, чтобы он вновь вступил в мир, который оставил далеко позади, от которого отрекся со времени кончины Мэри. Он находил удовольствие в такой жизни, в память о жене, чьи нравственные убеждения были тверже стали. Кроме того, его навыки наверняка заржавели, а ум, как он опасался, с возрастом начал утрачивать свою остроту. Она просит его не только похитить картину, но и сделать так, чтобы полотно никогда не попало в руки ее сыну.

Три дня спустя Майкл решился позвонить, поговорить с ней, поддержать ее морально, как она в свое время поддержала его. Свой вежливый отказ он выскажет в самом конце беседы. Она хочет, чтобы он выкрал картину из галереи, действующей на черном рынке, да и то лишь по слухам. И даже если вообразить, что он каким-то немыслимым образом разыщет эту галерею, все равно проникнуть в нее будет практически невозможно.

Когда выяснилось, что телефон Женевьевы отключен, сердце у Майкла забилось в тревожном предчувствии. Повесив трубку, он сразу же набрал номер Симона. Слов не понадобилось; уже по тону, каким ответил друг, он понял, что произошло.

Женевьева была мертва.

О существовании «Беланжа», как о призраке, можно было узнать только из слухов. Эта фирма специализировалась на товарах для утонченного вкуса, продаваемых и покупаемых на черном, сером и «каком угодно, только не официальном» рынке. То есть на полотнах, скульптурах, ювелирных изделиях: в частности, на таких, которые считались навсегда утраченными. По слухам, эта организация занималась легендарными артефактами. Однако слухи, по сути, были безосновательными. Потому что под именем «Беланж» скрывалась вовсе не организация в общепринятом смысле этого слова, а человек, которого звали Киллиан Макшейн. Можно сказать, это было предприятие из одного человека; свой бизнес он развернул по десяти адресам в Швейцарии, а также в Амстердаме. Несмотря на то что Киллиан Макшейн любил искусство всей душой и профессионально им занимался, ни по одному из этих адресов нельзя было найти ни единого свидетельства этого факта. Каждое из принадлежащих Макшейну зданий представляло собой элегантный городской дом; обитали там чаще всего представители финансовых структур. В цокольном этаже каждого из этих домов Макшейн содержал офис, в который наведывался не чаще двух раз в год.

Макшейн, действуя в качестве тайного торговца забытыми сокровищами художественного мира, брал пятнадцать процентов за каждую сделку. Его осмотрительность и умение хранить секреты могли сравниться лишь с его же ревностным отношением к вопросам безопасности, и уж что-что, а безопасность в доме номер двадцать четыре по рю де Флер была обеспечена на высочайшем уровне. В здании круглосуточно дежурили трое охранников: один у главного входа, один в вестибюле и один на крыше. Охранников брали не из обычного агентства; Макшейн выбирал только бывших военных полицейских, владеющих навыками, необходимыми, чтобы обеспечить надлежащую защиту при проведении операций. При отборе кандидатов предпочтение отдавалось обладателям двух основных, с точки зрения Макшейна, талантов: умения вовремя обнаружить опасность и меткости в стрельбе. В отношении того, каким образом применять эти таланты, охранникам предоставлялась полная свобода действий. Электронные меры безопасности обеспечивались высокотехнологичным оборудованием того же класса, что и аналогичное военное, а также противоположное по назначению, но не менее мощное, музейное. Все это показалось бы неслыханным любому, кто не чувствует себя в воровском мире как рыба в воде.

Каждое полотно или другой ценный предмет доставляли в это неприметное здание с соблюдением строжайших мер безопасности и помещали в специальную комнату с функцией климат-контроля, где на объект можно было смотреть, но не более того. По завершении переговоров доставлялась оплата, которая вручалась Макшейну. Ни одна из сторон — участниц соглашения ничего не знала о другой стороне и не представляла, с кем именно заключает сделку, и даже сам Макшейн оставался анонимной фигурой, действуя через посредников. Оплата, дабы избежать банковской волокиты с непременным «бумажным шлейфом», всегда производилась в форме облигаций на предъявителя. После доставки облигации удерживались в доме двадцать четыре часа, для проверки действенности. По истечении этого срока оплата и произведение искусства вручались сторонам — участницам сделки, при этом не оставалось никаких свидетельств того, что упомянутая сделка когда-либо имела место.

Сексуальный фейерверк прошел в точном соответствии с планом. Предполагалось, что такого зрелища не выдержит даже самый хладнокровный охранник: ведь в схватке инстинкта с разумом первый обладает фундаментальным преимуществом, — и это предположение полностью оправдалось. Действо производилось пиротехниками — специалистами по экспрессии страсти. На крыше здания, через дорогу от дома номер двадцать четыре и при этом на этаж ниже, появились две дамы в сопровождении студента. Игнорируя ночную прохладу, леди сняли меховые пальто, под которым не оказалось ничего, кроме нежных тел идеальных пропорций. Под плеер с громыхающим «техно» они принялись развлекать своего двадцатилетнего спутника столь чувственными картинами, что его собственное буйное воображение, без сомнения, пасовало перед этой реальностью. Шоу, однако, адресовалось ему лишь для виду, на самом же деле его устроили для одинокого зрителя на крыше через дорогу.

Майкл, не замеченный дрожащим от возбуждения охранником, перебрался через парапет на дальней от стража стороне крыши. Пока что все шло гладко: стену составляли одинакового размера гранитные блоки, разделенные в местах стыковки желобками. За них удобно было цепляться и использовать как опору для пальцев ног, так что он без особого труда взобрался по стене пятиэтажного здания. Попав в выступающую над поверхностью крыши лифтовую надстройку, он беззвучно открыл сумку с принадлежностями, из которой сначала извлек армированный канат, а потом закрепил его на случай аварийного бегства. Поместив сверху и снизу от двери лифтовой надстройки по большому магниту, он тем самым заблокировал рычаги аварийной сигнализации: теперь сигнала о взломе не поступит. Быстро справившись с дверным замком, Майкл проскользнул в кабину и беззвучно, без единого щелчка, затворил за собой дверь. Сопоставив информацию, предоставленную ему Женевьевой, с тем, что он узнал благодаря своим значительным контактам в преступном мире, Майкл сумел вычислить данный адрес фирмы «Беланж» и получить подтверждение о транзакции в статусе «ожидающая подтверждения предполагаемой сделки». Гораздо более сложным делом оказалось приобретение чертежей здания, и возможность просмотреть их появилась у него буквально в самую последнюю минуту.

Майкл заглянул в глубь старинной шахты лифта; тут же в нос ему ударил застарелый, затхлый земляной запах. Вытащив из рюкзака тельфер[1], он закрепил его на раме лифта вверху. Защелкнул карабин обвязки на спусковом канате, проверил, закрыт ли рюкзак, и беззвучно канул во мрак, на глубину сразу в шесть этажей. Скорость, с которой тельфер опускал человека, регулировалась с пульта дистанционного управления. Ценность этого приспособления заключалась не только в его роли во время спуска, но и в эффекте мгновенного эластичного подъема, который он обеспечит в случае благоприятного развития событий, когда Майклу по завершении дела останется только подняться наверх.

Он затормозил, не долетев двух дюймов до крыши лифтовой кабины, припаркованной на ночь в подвале. Встав ногами на крышу, прижался ухом к холодному металлу двери. Приветствуемый лишь тишиной, осторожно разъединил дверцы, откатив их по желобам каждую в свою сторону, и вступил в темный коридор.

В мире искусства, как в бизнесе, балом правит выгода. Цена машины, компьютера, даже проститутки выше всего тогда, когда они новенькие, свежеиспеченные, не изношенные, не битые жизнью и не старые. Произведению же искусства, подобно дорогому вину, напротив, чтобы быть высоко оцененным, требуется время. Только после того, как творец скончается и исчезнет самая возможность того, что он пожнет плоды созидательного труда своей души, произведение достигает зенита ценности. В живописи, как и вообще в искусстве, все определяется интерпретацией создателя: полотно есть результат сочетания уникального видения и восприятия художника с его неповторимыми средствами выражения. Каждая работа есть плод любви, каждая подобна младенцу, рожденному в муках творчества для обожания и восхищения. И все же автору, как ни тяжко он трудится над своим творением, скорее всего, не удастся пожать плоды своих усилий. Барыш достанется не ему, а инвестору, обладателю толстой мошны, тому, кто знает входы и выходы на рынке; чаще всего это человек, не способный отличить холст от бумаги, кисть от авторучки, масляные краски от чернил. И хотя у некоторых из них есть инстинкт, благодаря которому они догадываются, когда в руки им попадает нечто прекрасное, все же движет ими не любовь к искусству. Счастьем и гордостью их наполняет чувство обладания. Потому что они завладевают уникальным объектом, единственным в своем роде, воспроизвести который невозможно, поскольку создатель отошел в мир иной.

Истинным коллекционером движет желание получить недосягаемое. Обладать тем, что недоступно другим. Заполучить артефакты, давно числящиеся канувшими в Лету или пропавшими в горниле исторических перипетий и военных бедствий. И, как диктует экономическая модель, цена определяется исключительно спросом и предложением.

«Завещание» Чосера Говьера, созданное художником в пору расцвета его таланта, являлось истинным шедевром во всех смыслах этого слова. Этой и еще одной его работе, созданным одна за другой, приписывался статус величайших творений живописца, столь невероятно прекрасных и исполненных такого чувства, что он и сам знал: ничего подобного никогда больше не напишет. Бог на короткое время благословил его творческим озарением, и результатом стало достижение божественного.

При жизни Говьер не был известен, но в будущем его истории суждено было прогреметь на весь мир. Благодаря недавней находке — дневнику его сестры, подлинность которого была подтверждена. Большая часть дневника представляла собой не слишком примечательное описание подробностей жизни Говьера, однако последняя страница привлекла к себе всеобщее внимание. В ней повествовалось о смерти художника в 1610 году, и благодаря этому рассказу в художественном мире начался пир. Жизнь Говьера по своему драматизму превзошла жизнь Ван Гога.

Чтобы платить за краски, Говьер подрабатывал разнорабочим в монастыре Святой Троицы. Раз в неделю он приезжал в Северо-Шотландское нагорье: доставить монахам необходимые товары, что-то починить и подправить. Однажды в воскресенье, когда он замазывал дегтем дыру в крыше, у него завязался разговор с умирающим монахом, который называл себя житником[2]. Рассуждали о погоде, природе и жизни. Впрочем, Говьеру стоило некоторых усилий понять английский старика, со столь заметным русским акцентом тот говорил. Наконец разговор зашел об искусстве и Боге, предметах, важных для обоих собеседников. Житник, вызвав острую заинтересованность Говьера, стал рассказывать о великих произведениях искусства, хранящихся в Москве и особенно в Кремле. С его уст сходили легенды и истории о Боге и ангелах, так впечатлившие молодого художника, что умиление и восторг не покинули его и после девяти вечера, когда пришло время расставаться. Говьер уже направился к двери, но монах окликнул его, подозвал к себе и вручил два куска толстого холста. Он сопроводил свой жест просьбой создать две картины, на которых бы изображались те истории, которые он рассказал. Написанные картины надлежало послать по указанному им адресу на юге Европы. Сняв с себя нательный крест, он вручил его Говьеру с наказом, когда тот будет посылать картины, приложить крест в подтверждение личности отправителя. В качестве оплаты монаху нечего было предложить, кроме молитв; напутствуемый благословениями, Говьер отбыл.

В восторге и вдохновении, он приступил к работе немедленно и трудился без отдыха две недели. Он изобразил на холстах истории, рассказанные монахом, — так появились «Завещание» и «Извечный». Однажды утром, завершив труд, Говьер оросил картины слезами восторга, упился их красотой, истинностью передачи в них божественного и, как просил монах, отослал полотна, приложив крест, по указанному адресу. Но после этого, не выдержав натиска посетившей его гениальности, он прыгнул с Башенного моста в бушующие воды реки Святой Анны, разбив о камни вместе с телом свой талант.

«Извечный» вскоре исчез, «Завещание» же переходило из рук в руки, перемещалось по Европе, пока наконец не завершило свой путь в поместье семейства Трепо неподалеку от Парижа. Там оно пребывало до 14 июня 1940 года, даты, когда в город ворвались нацисты. Эрвин Роммель без особых усилий захватил город, попутно сгребая произведения искусства, в числе которых оказалось и «Завещание». Большая часть добычи перешла в его частную коллекцию, и вплоть до смерти Роммеля в 1945 году в африканской пустыне украденные шедевры находились вне поля зрения науки и считались утраченными.

Но когда речь идет о гениальных произведениях искусства, то «утрачены» они могут быть лишь в относительном смысле. «Завещание» все пережило, поменяло множество хозяев, стало объектом несчетного числа сделок, участники которых неизменно обогащались. Теперь полотно находилось в оборудованном климат-контролем помещении в цокольном этаже дома, принадлежащего фирме «Беланж». В месте, известном лишь Макшейну, покупателю «Завещания» да еще человеку в черном, бегущему в эти мгновения по подвальному коридору.

В алюминиевых «кошках» на руках и коленях, Майкл приник к потолку. Всего несколько сантиметров отделяло его от зоны охвата камеры. Каждые двадцать секунд камера начинала двигаться, описывая дугу в сто пятьдесят градусов. Майкл окинул взглядом комнату. Обстановка отличалась простотой, из мебели только два массивных кресла да кушетка. Стены отделаны темной вишней, а освещение мягкое — горит лишь одна лампа да из-за двери сочится бледный свет, обрисовывая по периметру дверной проем. На полу зеленый ковер частого переплетения, с пропущенной сквозь нити мелкоячеистой металлической сеткой. Этот защитный экран не бросается в глаза, но стоит непрошеному гостю зазеваться и ступить на пол, и горе несчастному! — на него обрушится удар, как от электрошокового оружия. Мгновенно парализованный, он превратится в нечто жалкое и бесформенное, ползающее по полу, обливающееся слюной.

Майкл посвятил много часов изучению картины Говьера. И, несмотря на всю эту подготовку, оказавшись перед подлинным полотном, почувствовал, что не готов. Сказать, что картина совершенна, значило ничего не сказать. Разрабатывая план, он больше размышлял о том, как картина висит, закрепленная на консолях с сигнализацией, о толщине стен в комнате, о сложности системы безопасности в здании и о квалификации персонала. Сейчас, однако, созерцая произведение со своего мушиного насеста на потолке, он осознавал, что перед ним — настоящий шедевр.

Следя за движениями камеры, рассчитывая их, Майкл четырежды прокрутил в уме свой следующий шаг, представил себе все до мельчайших деталей так, как будто он уже совершает это действие. И затем, совершенно спокойно, словно делая нечто обычное, он разжал руки и, удерживаясь на поверхности потолка одними только коленями, всем телом откачнулся вниз и назад. Нож в его руке превратился в туманное пятно, так стремительно провел он им вдоль внутреннего периметра рамы, с треском вырезая холст. В заключение одним молниеносным движением он заменил вырезанное полотно копией. Благодаря магнитному слою на обратной стороне копии она мгновенно приклеилась к консоли, на которой крепилась рама. Реплика представляла собой всего лишь увеличенную и грубо раскрашенную фотографию, но, чтобы обмануть камеру, этого было достаточно. Выждав момент, когда камера опять начнет описывать свою стопятидесятиградусную дугу, Майкл, не задев картину, рывком поднялся обратно к потолку.

Покачиваясь из стороны в сторону, он быстро пересек потолок и, ухватившись за верхнюю раму дверного проема, перемахнул наружу. Приземлившись, разложил картину на полу и стал внимательно ее разглядывать. Прежде чем сделать то, что надо было сделать, он на несколько кратчайших мгновений предался восхищению.

Разглядывая так холст, он почувствовал, что его одолевают сомнения. Проводя пальцами по холсту, он впитывал ощущение грубой текстуры, внимательно изучал обратную, серую сторону полотна в поисках того ужасного, что, по словам Женевьевы, должно было там находиться. Но не обнаружил ничего. Не считая подписи Говьера внизу, обратная сторона картины была пуста.

Майкл поднял холст над полом и, прижав к оборотной стороне картины фонарик, попытался разглядеть что-нибудь, но свет не проникал сквозь полотно и красочные слои. Покрутив картину так и этак, Майкл в конце концов стал с торца рассматривать края. И тут его внимание было привлечено необычной толщиной материала.

Раскрыв складной нож, он провел им вдоль края холста, взывая внутренне ко всем святым, чтобы не ошибиться и чтобы это разрушение драгоценного произведения искусства не было бессмысленным. Лезвие вошло в холст по самую рукоятку, так что кончик его оказался примерно посередине картины. Майкл повел нож по одной стороне, повернул на углу и продолжал движение до тех пор, пока не оказался в начальной точке. Два слоя полотна отпали друг от друга, как отпадает от плода кожа очищенного банана. Ухватив за края то, что, как стало ясно теперь, было двумя полотнами, он развел их в стороны. Положил на пол. На оборотной стороне бесценного произведения не было ничего. Зато вторая картина… Майкл смотрел на нее не отрываясь. Полотно размерами три на пять футов заполняла прорисованная в тончайших деталях карта, многомерное изображение прозрачных зданий небывалой красоты, испещренное надписями на латыни и русском. Работа Говьера была шедевром, но эта карта потрясала. Именно она вызывала в Женевьеве такой страх и в конечном итоге стоила ей жизни.

Положив полотна одно на другое, Майкл скатал их, сунул в цилиндрический футляр за спиной и пустился бежать.

Вернер Хайнц слез с крыши по лестнице. Сердце у него все еще колотилось после сексуального шоу, свидетелем которого он только что стал. Не произнеся ни слова, он пересек вестибюль, прошел мимо Филиппа Олава и прямиком направился на кухню; ополоснув лицо холодной водой, налил себе чашку кофе и направился обратно к лестнице.

— Полюбуйся, что творится на крыше, там такие образчики местной фауны, закачаешься! — произнес он по-немецки, обращаясь к своему напарнику Олаву.

— Мой сменщик придет только через час, — отозвался Олав, не отрывая взгляда от мониторов.

— Ну как знаешь, — улыбнулся Хайнц и ступил на пожарную лестницу.

Филипп шумно выдохнул, не в силах больше скрывать любопытство.

— Ну ладно, расскажи про местную фауну.

— Сначала проверю подвал. — И Хайнц направился вниз.

Добежав до конца коридора, Майкл перебросил мотки веревок за спину и спрыгнул в шахту лифта. С мгновенно вернувшейся прежней, профессиональной, ловкостью он пристегнулся к подъемному тросу и, не теряя времени, нажал на кнопку. Его вздернуло в темную высоту с такой скоростью, что он пролетел шесть этажей быстрее чем за три секунды и приземлился на крыше, на пол лифтовой надстройки.

Приоткрыв дверь, он осмотрелся и, к своему удивлению, не обнаружил поблизости охранника. Воспользовавшись внезапной спокойной минутой, он некоторое время просто стоял на крыше и рассматривал ночную Женеву. Опять пошел снег, припудривая белым улицы, делая их чистыми, придавая сказочный, новогодний вид старинным зданиям, образцам швейцарской архитектуры. Река Рона серпантином вилась по городу, из которого ей предстоял долгий путь: во Францию через Арль — именно там Ван Гог в своей «Звездной ночи» изобразил водную массу реки, — а оттуда в Средиземное море. Ночь была беззвездной, но город в этот ночной час сверкал красотой. Майкл думал о Женевьеве, о том, как ей, должно быть, понравился бы город, своим названием так напоминающий ее имя. Подумал он и о внезапной кончине подруги, и в этот момент на его лице даже появилась улыбка, потому что он сумел исполнить последнее желание Женевьевы. Но безмятежность минуты скоро была нарушена.

Люк пожарной лестницы в пристройке распахнулся. Выстрелы грянули еще до того, как Майкл успел разглядеть преследователя. Кинувшись к парапету, он пристегнулся к заранее закрепленной на нем веревке и приготовился к спуску по боковой стене здания. Но стрелять начали и снизу. О стену ударялись пули, откалывая куски от кирпичей. Недолго думая, Майкл перемахнул через парапет обратно на крышу и стремглав бросился к ее противоположной стороне. Свистящие кругом пули рикошетили от парапета. Наконец Майкл разглядел преследователя: во всем черном, держа пистолет двумя вытянутыми руками, тот целился с колена. С первого взгляда было видно, что это профессионал. Майкл не стал тратить время на рассматривание его лица; добежав до края здания, он, ни секунды не колеблясь, прыгнул в пустоту. Миновав расстояние в четырнадцать футов — пять этажей, с грохотом приземлился на крышу соседнего здания, как раз туда, где предавалась своим радостям развеселая компания. Когда загремело железо от обрушившегося на крышу Сент-Пьера, девицы завизжали, а молодой человек принялся лихорадочно натягивать одежду. Майкл тем временем уже был на ногах. В мгновение ока сдернув со спины свернутый в моток спусковой конец, он щелчком зафиксировал его на карабине обвязки и возобновил бег. Достигнув противоположной стороны крыши, остановился, закрепил канат на водосточной трубе, обхватил ее руками и понесся вниз. Перчатки у него на руках, казалось, вот-вот загорятся от трения. Со свистом пролетев шестьдесят футов, он с глухим ударом приземлился в переулке. Помчавшись по рю де Мон-Блан, он не стал оглядываться: знал, что преследователи не за горами.

И он не ошибался. Теперь их стало трое. Они приближались так быстро, что казалось, не бежали, а летели над дорогой. Майкл прибавил скорость. Он не мог скрыть от себя самого, что погоня вызвала в нем знакомое радостное возбуждение — наслаждение, смешанное со страхом. К такому может развиться привыкание, но и излечиваешься от зависимости очень быстро — как только поймают. В планы Майкла не входило лечить ее сегодня, так что он смаковал волнующее ощущение, одновременно усерднее работая ногами.

Снегопад усилился, началась пурга. Свирепый ветер закручивал снег в гигантские завывающие воронки. Дорога стала неровной и скользкой, пропала прежняя устойчивость. Однако в эти минуты Майкла меньше всего тревожила возможность упасть. Он сосредоточился на том, чтобы не попасть под машину и ни во что не врезаться, поспевая при этом уходить от погони. Он подумал о Женевьеве, о том, что она погибла под снежной лавиной; вспомнил о ее просьбе, о картине, которую нес за спиной, и еще прибавил ходу. Он обязан исполнить ее последнее желание.

Впереди вырисовывался силуэт моста. В четверть мили длиной, он соединял берега Роны. Сейчас темную воду испещряли многочисленные заплаты льдин. Именно мост был местом назначения, но здесь же все приключение имело шансы обрести печальный конец. Попасть на мост было все равно что влезть в бутылочное горлышко, где, начни свистеть пули, ему некуда будет деться. Там, где он находился сейчас, сколько угодно улиц и переулков и можно хотя бы на время укрыться, пересидеть опасность. Еще можно спуститься в один из туннелей, тогда есть шанс оторваться от преследователей окончательно. Почти любое место обещает больше шансов на спасение, чем мост.

И тут появились они: шесть полицейских машин с включенными мигалками затормозили у противоположной стороны моста так резко, что их занесло. Из машин, с оружием на изготовку, повыскакивали полицейские.

Майкл посмотрел направо и налево, еще раз мысленно отметил боковые улочки, которые могли бы стать его спасением. В голове эхом прозвучали скорбные слова Симона: «Nascentes morimur. Рождаясь, мы умираем». А потом…

Он вырвался на покрытый снегом мост, как скаковая лошадь, выпущенная на беговую дорожку. Трое преследователей сзади, шесть машин с полицейскими в четверти мили впереди. При таком раскладе ему некуда было деваться. Но он бежал, словно бы даже набрал скорость и постепенно стал отдаляться от погони. Мост в эти часы был пустынен, что практически исключало возможность появления случайных жертв. Так что применение оружия на поражение стало опасностью отнюдь не теоретической. И снег повалил гуще, подстегиваемый ледяными ветрами над открытой водой. Еще чуть-чуть — и метель на мосту разбушуется в полную силу. Вода в реке достигла грани замерзания, но благодаря недавнему краткому потеплению течение все-таки не остановилось и несло малые и большие куски льда, хотя температура все равно не превышала убийственные для живых организмов 0,5 градуса.

Мост озарялся красными и синими вспышками. Майкл добежал до середины. Его следы тут же замела метель. Трое преследователей позади замедлили свой бег, полицейские впереди заняли боевые позиции под прикрытием машин. С оружием наготове: каждый револьвер, каждая винтовка наведены на Майкла. И все же он, к вящему изумлению поджидающих в засаде, не остановился, а продолжал бежать. Видя перед собой все это оружие, он удвоил усилия и теперь несся еще быстрее.

А потом, без предупреждения, без малейшего колебания и следуя совершенно непонятной логике, Майкл метнулся влево и, перемахнув через перила, исчез в ледяных водах Роны. В одно мгновение он был — в другое его уже нет. Опешившие полицейские повскакали со своих мест за машинами. Оружие выпадало у них из рук, пока они, с отвисшими челюстями и выпученными глазами, смотрели на место, где только что находился человек, у них на глазах совершивший самоубийственный прыжок. Прошло несколько секунд, прежде чем они пришли в себя и ринулись на мост. Снег слепил им глаза, и они щурились, словно зрение их обманывало.

В тот же самый момент к месту событий подоспели трое его преследователей. Скользя и чуть не падая, они остановились там, где он только что был. Перегнувшись через перила, принялись вглядываться в шумную воду, но не видели ничего, кроме льдин и ледяных обломков, бьющихся об опоры моста. Под мостом не было ни единого клочка суши, так что укрыться было негде. Но охранники желали проверить все. Хайнц перелез через ограждение и заглянул в пространство, отделявшее поверхность моста как такового от приподнятой над ней проезжей части. Там никаких признаков Майкла тоже не обнаружилось. Время, казалось, остановилось. Полицейские, все разом, качали головами и тихо переговаривались, пораженные событием, свидетелями которого только что стали.

Через минуту, не издав ни крика, ни другого громкого звука, один из них стал показывать на воду. В некотором отдалении от моста, вниз по течению, подбрасываемое то вверх, то вниз бурливой водой, плыло тело человека в черном. Полицейские по радио вызвали спасателей. Больше ни словом не нарушая молчания, охранники опять стали осматриваться; один из них не спускал глаз с тела, двое других продолжали вглядываться в водную поверхность.

Момент входа в воду был похож на прыжок в цистерну с лавой. Кожу лица и рук пронзило болью — так подействовало прикосновение ледяной воды. Под темным комбинезоном тело было милосердно защищено сухим костюмом, тем самым, который согревал его, не давая замерзнуть, тем, благодаря которому он и сейчас жив. Майкл сразу поплыл, гребя против течения. Другим концом веревки, закрепленной на поясе, он пристегнулся к большому мешку из металлической сетки, закрепленному, в свою очередь, на свае; теперь мешок служил якорем самому Майклу. Просунув руку, он извлек из мешка кислородный баллон. Прильнув к нему, наполнил с трудом вздымающиеся легкие драгоценным воздухом. Поток был так силен, что пузыри от выдоха сразу же отнесло вниз по течению, и там, в каше из воды и ледяных осколков, их невозможно было заметить. Майкл натянул капюшон с кислородной маской. Выдохнул через нос в маску, чтобы очистить ее от воды, и, глядя сквозь темную мутную воду, осмотрелся. Борясь с мощным течением, он закрепил баллон на спине, а жилет — компенсатор плавучести отрегулировал так, чтобы тот плотно облегал тело.

Завершив эти манипуляции, Майкл бросил взгляд на наручные часы: на все ушла минута. Одним движением распустив веревку мешка, он наблюдал, как из сетки выплывает манекен в черном костюме, как фигуру затягивает в поток и уносит вниз по течению. По его расчетам, должно пройти не меньше пятнадцати минут, прежде чем подоспеет лодка спасателей и полицейские, выудив из ледяной воды подсадную утку, поймут, что их обвели вокруг пальца.

Майкл подготовил свое снаряжение накануне, под покровом ночи и воды. Тогда он был в костюме другого класса, более плотном, и прибыл на место сверху по течению, на подводном скутере. Существовала опасность, что контейнер из металлической сетки, дожидаясь целые сутки своего часа, оторвется от сваи, на которой был закреплен, — но удача сопутствовала Майклу, и этого не случилось. Теперь, взявшись за рукоятки скутера, Майкл бросил взгляд на вмонтированный в одну из них компас и задал направление вверх по течению. Потом пинком завел мотор и крепче уцепился за рукоятки — малютка скутер рванул против течения, почти сразу развив скорость в пять узлов.

Майкл поднялся на поверхность в миле от точки старта, в месте, обозначенном тремя отяжелевшими от снега и медленно дрейфующими сучьями. Окинув взглядом лес, он вышел из воды, откопал из-под снега сумку защитной окраски, обсушился и переоделся в парку и джинсы. Затем, предоставив потоку относить прочь свое использованное и более не нужное снаряжение, подхватил сумку и направился через лес к автостоянке.

Открыв багажник «пежо» восемьдесят третьего года выпуска, он вытащил пятигаллонный бак и поставил его на землю. Потом надел пару плотных резиновых перчаток и отверткой, используя ее в качестве рычага, открыл крышку бака. Оторвавшись от своего занятия, он посмотрел вдаль: на мосту царила суета, полицейские, сбившись в кучу, наблюдали, как спасательная лодка, подскакивая на испещренной осколками льда упругой водной поверхности, мчится к покачивающемуся на воде телу. Майкл не смог сдержать улыбку при мысли о потрясении, которое копам предстоит испытать совсем скоро, когда они выловят «его» из воды.

Но отвлекаться было нельзя. Отвинтив крышку цилиндрического футляра, он извлек картину и карту и установил их вертикально на переднем сиденье машины. Он знал, что именно должен сделать, но это все равно причиняло боль. Перед ним было творение человека, проявление его души и сердца. Шедевр, считавшийся навсегда утраченным, и вот теперь…

Он стал рассматривать карту, истинный предмет своих поисков, и размышлять о тайной цели, руководившей ее создателем. Художник тщательнейшим образом выписал даже самые мелкие детали этой схемы подземного мира, скрытого под храмом-крепостью. Мира, известного одной лишь Женевьеве, с тайной внутри, которая ее сына приводила в восторг, а ее саму — в ужас. Майклу было все равно, куда можно прийти, руководствуясь этой картой, и какие тайны или клады обнаружатся в конце путешествия. Он думал лишь о том, что карта стоила его подруге жизни.

Не предаваясь больше размышлениям, он достал нож и изрезал карту и картину Говьера на узкие полоски. По очереди опустил полоски в бак и некоторое время наблюдал, как они растворяются в концентрированной кислоте. Ни одна живая душа их больше не увидит. На этот раз секрет монаха — шедевр Говьера, тайна давно забытых времен — и в самом деле навсегда стерт из книги жизни.

Глава 2

Каждое утро Поль Буш вставал в 6.30 утра, независимо от того, в котором часу лег спать накануне. Даже если его голова касалась подушки в 6.15, в 6.32 он все равно уже или бежал трусцой по пляжу, или выжимал гири в спортивном зале. В итоге теперь при своем высоком — шесть футов четыре дюйма — росте он мог похвастаться еще и вновь заигравшими под кожей мускулами. После душа в 7.30, одетый и готовый исполнять родительские обязанности в 7.50, он завтракал со своей женой Дженни и шестилетними детьми, рожденными с разницей в одиннадцать месяцев, — сыном Робби и дочерью Крисси. В 8.15 сажал детей на школьный автобус, после чего делал небольшую паузу — насладиться красотой пейзажа, вдохнуть морской воздух, прочувствовать момент и еще раз оценить жизнь, которая его радовала. С того дня, как он перестал работать, прошло всего три месяца, но вольная жизнь его полностью устраивала.

Затем Поль садился за руль своего «корвета», опускал верх и давал газ, и ветер трепал его светлые волосы. У кондитерской Шриффера он останавливался выпить чашку кофе, прочесть свежую газету и перекинуться парой слов с кем-нибудь из завсегдатаев заведения. А по четвергам и воскресеньям, не пропуская ни одного из этих дней, покупал один лотерейный билет. Это стало для него своеобразным наркотиком, словно, приобретая билет, он обновлял в своей душе радостную идею о скором обогащении. Сунув билет в карман, он выходил из кондитерской, преисполненный уверенности, что уж на этот раз точно выиграет. В этом радостном настроении он проводил дни и ночи, часто улыбался и говорил голосом с теплыми обертонами. Эйфория длилась несколько дней, до момента тиража, когда с высот оптимизма Поль падал в бездну уныния. Опять он не вышел в победители! Но наступало следующее утро, а с ним — возможность приобретения очередного билета, и уныние смывалось приливом новой надежды, источник которой он носил в кармане — до следующего тиража, который, как он не сомневался, принесет ему победу.

Уйти в отставку его уговорила Дженни. Хотя сначала он упирался, но практика показала, что в новом своем положении он чувствует себя как рыба в воде. Пенсионные деньги он не снимал каждый месяц, а копил, так что смог совершить четыре существенные покупки. Он приобрел ресторан с внушительным баром, «корвет» шестьдесят восьмого года выпуска, гитару «Фендер Стратокастер» и «Черный альбом» группы «Metallica». Каждый вечер в семь часов он садился в «корвет», опускал верх, включал плеер с компакт-диском «Metallica» и под рокочущий аккомпанемент к «Непрощенному» направлялся на работу. Ветер свистел у него в ушах, музыка гремела, а хриплые гневные фразы были, казалось, выражением его собственного вызова этому миру.

Ему всегда нравилась работа бармена. Сколько себя помнил, он рисовал в воображении картину, на которой сам был за стойкой бара, но тут, как и вообще часто бывает с мечтами, оправдала себя поговорка «Будь осторожен со своими желаниями». Бар представлялся пределом мечтаний. Дженни занималась рестораном, Поль отвечал за спиртное и музыкантов. Однако через месяц это занятие, как и следовало ожидать, стало привычным и наскучило. Недоставало адреналина — наркотика, оставленного там, на рабочем месте в полиции, от которого он отказался, когда вышел в отставку. Однако в любой ситуации имеются свои плюсы. Смертельная опасность теперь не маячила за каждым углом, так что Дженни обрела наконец душевное спокойствие, что было для него важно. И как он ни тосковал порой по прежним денечкам, забота о жене перевешивала.

Сидя на веранде, Буш смотрел на свой желтый «корвет». Это была единственная машина на подъездной дорожке. Достав мобильный телефон, он выбрал номер и нажал кнопку вызова.

— Привет, ты сегодня появишься?

— Я же сказал, что приду. — Это был голос Майкла. — Будь спокоен.

— Я просто хотел удостовериться. Ты где?

— Дома, — быстро отозвался Майкл. — Где же еще? А ты где?

Буш перевел взгляд на собак Майкла. Те усердно чесали задними лапами за ушами.

— Тоже дома. Увидимся вечером.

Закончив разговор, Буш встал и пересек подъездную дорожку. Когда он уже отворял дверь «корвета», ему вздумалось оглянуться. Окинув взглядом дом Майкла, он покачал головой, приласкал напоследок собак, сел в машину и уехал.

Стоя в одиночестве на кладбище Бэнксвилл, Майкл не противился нахлынувшей скорби и опять, как и много раз прежде, ощущал пустоту, которую оставила у него в сердце утрата. Могила Мэри. На камне выбито: «Бог подарил ее Майклу, Майкл подарил ее Богу». Прошел уже год, а мука и боль утраты не уменьшились. Каким-то внутренним чувством он знал, без тени сомнения, что там, где она сейчас, ей хорошо. Но даже это не помогало заполнить пустоту в сердце.

Уходящие за горизонт ряды надгробий походили на волны в море, которое закатное солнце окрасило золотом. Майкл поднял голову и осмотрелся; в этот душный июльский вечер он был здесь единственным, кто находился на земле, а не под ней. Налево — могилы его матери и отца. Все люди, когда-то бывшие ему близкими, а ныне ушедшие, окружали его теперь здесь, причиняя невыразимую боль своим отсутствием. Гибель Женевьевы усилила, умножила одиночество Майкла, так что он еще острее ощутил бессмысленность жизни. Ее смерть опять напомнила ему о собственной смертности, и, самое тяжелое, она напомнила ему о похоронах Мэри.

В кармане брюк завибрировал мобильный телефон. Майкл достал его, не глядя, отключил и сунул в боковой карман синей спортивной куртки. Он уже давно ее не надевал — в последний раз куртка была на нем еще до смерти Мэри. Он ничего не мог с этим поделать. Это была ее любимая куртка — от Ральфа Лорена, — но с момента ее кончины каждый предмет, всякая вещь у него в доме, во всей его жизни, казалось, обрела новое, особое значение. Стакан, из которого она сделала свой последний глоток воды, последний свитер, который носила, ручка, которой больше всего любила писать. У всего этого теперь был особый смысл, новый, которого не было раньше. Одни вещи вызывали улыбку, другие — слезы. Он так и не стер ее сообщения из памяти мобильного телефона, прослушивал их почти ежедневно, лишь бы услышать опять голос жены, ощутить ее чувства.

Она любила носить его рубашки, куртки и часто, поносив, оставляла в кармане какую-нибудь мелочь, напоминание о любви: билеты на бейсбольный матч, бумажку из печенья с предсказанием удачи или, чаще всего, любовную записку.

Так что когда Майкл нашел в себе внутренние силы вновь надеть эту куртку от Ральфа Лорена, у него комок подступил к горлу: он сразу понял, что находится в нагрудном кармане.

В этот вечер он не планировал идти на кладбище, но пришел из-за письма. Решение было принято спонтанно, почти бессознательно: он просто сел на велосипед и принялся крутить педали.

Держа куртку у самого лица, он осторожно отогнул клапан кармана. В момент, когда он вынимал письмо, на него пахнуло ее ароматом, налетели видения счастливых времен; захваченный потоком чувств, он закрыл глаза и вдыхал ее аромат, жаждал, чтобы она вернулась.

Он развернул записку. Почерк у Мэри был элегантный и изысканный благодаря образованию в католической школе. В некоторых местах буквы смазались, словно от слез. Он замер.

От ее проницательности Майклу стало тепло на душе, и он улыбнулся.

Майкл провел ладонью по всклокоченной бороде и опять улыбнулся.

Внизу карандашом был приписан адрес: «22, Франклин-стрит, Бостон».

Майкл еще раз посмотрел на слова, написанные ее рукой, сложил письмо, поместил его в конверт и сунул обратно в карман куртки.

Глава 3

Было начало июня, и город уже пять дней как вступил в первую волну жара этого лета. Неудачнее вечера для поломки кондиционера не придумаешь. Воздух был так горяч, что казалось, испепелял легкие при каждом вдохе. Раскаленный, он не циркулировал, а висел неподвижно, обнимая, стискивая свои жертвы, пока те не сдадутся. По расчетам Поля Буша, в этот день выручка в баре должна была втрое превысить обычную; люди покупали напитки единственно ради кубиков льда, а те таяли за несколько минут. Поль начинал нервничать; всеобщее опьянение нарастало, жара становилась невыносимой. Недоставало лишь одного грубого слова, брошенного кем-нибудь, кто не выдержит нервного напряжения, и агрессия захватит всех и разрядится всеобщей потасовкой с кровопролитием, свержением барной стойки и битьем посуды. Не такого себе желаешь теплым июньским вечером.

«Валгалла» представляла собой ресторан высшего класса, в городе — в недавнем своем прошлом — также высшего класса, посетители которого принадлежали, естественно, к высшим классам общества. Кухня была американская в чистейшем понимании этого слова, обслуживание перворазрядным. После одиннадцати в баре обычно собиралась толпа, состоящая из молодых индивидуумов с разбухшим самомнением. Целью было подцепить свежую жертву, соблазнив ее сладкой речью и крепким напитком. И волнение охоты испытывали отнюдь не только лишь охотники мужского пола — на своей территории по вечерам со среды по воскресенье рыскали и многочисленные охотницы. И между прочим, в целом соотношение было примерно шестьдесят на сорок в пользу женщин.

Барная стойка вишневого дерева оставалась единственным наследием более ранних инкарнаций ресторана, каковыми являлись: гостиница «Ярмо быка» с гриль-баром, женщинам вход воспрещен; «Без тормозов», бар для велосипедистов, который пришлось закрыть, когда интенсивность наркотической гонки зашкалила до такой степени, что одиннадцати прикрепленным к бару полицейским стало больше не под силу ее контролировать; «Лосось», прокопченная забегаловка, где подавали обыкновенные стейки, — она не оправдывала собственного названия. Благородная деревянная поверхность стойки, покрытая лаком и отполированная до блеска, могла поведать не одну историю, по сравнению с которой откровения в исповедальне показались бы детским лепетом. Этот бар был гордостью и радостью Поля, и в данный момент стойку было не разглядеть из-за теснящихся, наседающих друг на друга клиентов, настойчиво требующих его внимания и следующей порции.

Музыка исходила из «Стейнвея» длиной в шесть футов, создания немецкой музыкальной инженерной мысли, увидевшего свет в Квинсе, штат Нью-Йорк, приблизительно в 1928 году. Пианист исполнял одну песню за другой, каждый раз умудряясь задеть за живое посетителей набитого под завязку бара. Песни выбирались разные: наряду с современной поп-музыкой звучало то ретро семидесятых, то старые добрые хиты Перри Комо. Температура в помещении достигла тридцати семи градусов, влажность была как в сауне, и посетители истекали потом: темнели подмышки, прямые волосы висели сосульками, а кудрявые вились еще круче. По контрасту с этой распаленной, краснолицей толпой внешность музыканта особенно привлекала к себе внимание. Выдавая песню за песней, он оставался сухим, как кость. Ни в одежде, ни на лице не было ни намека на пот, не считая одной капли на правом виске, как раз под копной каштановых нечесаных волос. Голос Майкла Сент-Пьера был то мягким, как виски, то грубым, как гравий, — одним словом, таким, какой требовался в каждый конкретный момент, чтобы задеть чувствительную струну. Он играл каждую среду по вечерам, и женщины, эти львицы на охоте, кружили возле бара, стараясь привлечь его внимание, соблазнить искушающей улыбкой. И каждую среду он отвечал вежливой улыбкой, избегая прямого взгляда в глаза, и всегда молчал, если не считать слов песни, которую пел, да время от времени произносимого «Благодарю вас».

Когда Майкл исполнял «Прекрасный вечер» Клэптона, в его синих глазах мелькнула боль, и все женщины это заметили, и каждой захотелось, чтобы именно о ней он пел, и каждая задавалась вопросом, кто такая эта «она», пробудившая движения души, так выразительно проявившиеся в песне и в голосе.

Кончив петь, он поднялся из-за фортепиано, выпрямился во все свои шесть футов, снял со спинки стула черный кожаный пиджак — свой любимый, потрескавшийся во многих местах и ставший мягким от многих лет носки — и направился к дальнему углу бара.

— У нас сегодня меланхолия? — осведомился Поль, который оставил прочих клиентов, чтобы налить другу неразбавленного шотландского виски со льдом, проявив особую щедрость в отношении льда.

— Здесь сегодня тепло! — наполовину отшутился, наполовину сменил тему Майкл.

Пальцем стерев влагу с запотевшего стакана, он приложил стакан ко лбу.

— У меня хватит льда еще минут на пятнадцать, после этого все разойдутся. — Поль вернулся к клиентам, но разговаривать продолжал с Майклом. — Потом можно подняться наверх, посмотреть бейсбол. Или, может, ты наконец расколешься и прихватишь с собой одну из этих красавиц?

Поль слегка склонил голову, указывая на скопление у бара женщин, старающихся привлечь внимание потенциальных поклонников.

Одна из женщин при этих словах Поля повернулась к Майклу и кокетливо улыбнулась. Ее короткие светлые волосы выглядели, учитывая температуру, поразительно хорошо. Поймав взгляд Майкла, она медленно приблизилась. Несколько мужчин, заметив ее передвижение в сторону Сент-Пьера, на сегодня оставили мечты и фантазии, в которых она играла главную роль.

— Вы очень хорошо играете, — похвалила она.

— Благодарю вас, — ответил Майкл, не преминув бросить в сторону Поля взгляд, недвусмысленно говоривший: «И тебе спасибо».

— Вы не похожи на пианиста, — продолжала она.

Он и в самом деле не походил на пианиста. С такими широкими плечами и грубыми руками его скорее можно было принять за спортсмена или за лесоруба.

— И как же должен выглядеть пианист? — Майкл вздернул губу в полуулыбке.

— Не знаю, по-другому. — Она взглядом дала понять, что восхищается его высоким ростом. — Не так, как вы.

Улыбнувшись, Майкл сделал глоток виски.

— Мне очень жаль.

— Почему? — Она вздернула подбородок.

Подняв левую руку, Майкл повертел на пальце обручальное кольцо.

— Ну и прекрасно. — С этими словами она продемонстрировала свое обручальное кольцо, с бриллиантом в четыре карата. — Я тоже.

Майкл, не удержавшись, рассмеялся.

— Все равно спасибо.

Несколько секунд она смотрела ему в глаза, не отводя взгляда, потом улыбнулась и пошла прочь.

Поль был свидетелем всей беседы. Закончив вытирать бокалы, он подошел к другу.

— Зачем ты так поступаешь?

— Как поступаю?

— Для чего ты носишь это? — С сочувственной улыбкой Поль указал на обручальное кольцо. — Тебе не кажется, что, может быть, уже хватит? Ты достаточно почтил ее память, Майкл. Мэри хотела бы, чтобы ты был счастлив, нашел кого-нибудь, обзавелся семьей.

— Я не хочу сегодня это обсуждать.

Поль склонился к самому его лицу.

— Я знаю. Ты не желаешь это обсуждать всякий раз, когда я или Дженни заводим разговор на эту тему.

— Послушай, у вас чудесная семья. Но ведь не всякий создан для семьи.

— Нет ничего важнее семьи, Майкл. Именно ради семьи мы делаем то, что делаем. Это твои собственные слова, не мои.

Майкл смотрел на друга, не произнося ни слова.

— Невозможно идти по жизни в одиночку, Майкл.

— Послушай, у меня есть ты. — Майкл принужденно улыбнулся.

— Ага. — Буш положил руку Майклу на плечо. — Только целоваться со мной не слишком приятно.

— Ты себя недооцениваешь, Персик.

— Майкл, что сказала бы Мэри, если бы узнала, что ты один?

Улыбнувшись, Майкл допил скотч и подхватил пиджак.

— Поговорим утром.

И он вышел через заднюю дверь бара.

Глава 4

Водная гладь Кенсико неслась навстречу ветровому стеклу со скоростью смерча. Женевьева не кричала; она вообще не издала ни единого звука. В голове у нее, конечно, дела обстояли иначе. Мысли метались, как шарики разлитой ртути.

Она сидела, вцепившись в руль белого «бьюика», как будто-то каким-то чудесным образом могло спасти ее, остановить падение, — хотя в глубине души, конечно, понимала, что это иллюзия. Как ей показалось, высота моста составляла футов приблизительно шестьдесят, а упала она полсекунды назад. Впереди, на некотором расстоянии, зеленые перила, с мясом выдранные из моста, кувыркались налету, как нож, брошенный в цель.

Несколько секунд полета не оставляют времени даже для молитвы… лишь для сожалений и мучительных угрызений совести за то, что спряталась за горной лавиной и некрологами в газетах. Она жалела, что прибегла ко всем этим ухищрениям, хотя другого способа исчезнуть не было. Так ей, по крайней мере, казалось тогда. Но ее все равно нашли.

Два «форда»-пикапа появились внезапно. С выключенными фарами, они нагнали ее сзади, на скорости сто десять миль в час пролетели мимо нее, справа и слева, и понеслись к противоположной стороне моста. Там, одновременно вспыхнув габаритными огнями и озарив ночь красным, они повернули навстречу друг другу и затормозили так резко, что задымились шины. Теперь они стояли нос к носу, полностью перегораживая мост. Из кабин выскочили два человека с винтовками, нацеленными на нее, как на какого-то преступника. Она ждала до последней секунды, надеясь, что произошла какая-то ошибка и эти люди вот-вот сядут опять в свои автомобили и вернутся к праведной жизни. Но этого не случилось. Она была в ловушке и двигалась туда, где, как точно знала, ее ждет смерть. Тогда появилась мысль о побеге. Она выжидала до самого последнего момента, прежде чем изо всей силы вывернуть руль до предела вправо. Но ее расчеты не оправдались, и машина повела себя не так, как предполагалось. Лопнула правая шина, и контроль был утрачен. Ее подбросило, она обеими ногами ударила по тормозам, но безрезультатно. Пролетев сквозь перила и увлекая их за собой, машина взмыла в воздух. Теперь «бьюик», подобно ночной птице, парил над водохранилищем. Она не успела разглядеть ни лиц, ни номерных знаков, ничего. В голове отпечатался лишь общий облик «фордов» — когда-то она видела такой у знакомых.

Был и другой автомобиль, на который она обратила внимание раньше, за четыре мили до моста. Серебристый «шевроле субурбан» сел ей на хвост, когда она свернула со скоростной автострады, и ехал за ней еще ярдов двести — триста. Она остановилась у бензоколонки, чтобы заправиться, и «субурбан» исчез. Женевьева решила, что его появление было простым совпадением, помноженным на паранойю. Но когда пять минут спустя она отъехала и снова обнаружила его позади, любопытство уступило место откровенному подозрению. Так ее внимание было отвлечено, и она не замечала появившихся сзади «фордов» до самого последнего момента. Откуда ей было знать, что преследователь будет не один, а несколько? Впрочем, теперь от самооправданий не было никакого толку. Если бы она отреагировала вовремя, то нашла бы способ — на мосту с четырехполосным движением — уйти от пикапов. Теперь она знала, что умрет, не получив ответа на множество вопросов. И сожалела, что заставила страдать и теряться в догадках близких и дорогих ей людей.

Сорок футов до падения в воду: идеальная укладка и безупречный макияж не утешили ее, как это обычно бывало в тяжелые минуты.

Она видела Майкла на собственных похоронах — то были сюрреалистические минуты, когда она выслушивала надгробные речи, произносимые в ее честь, прячась за спинами людей, в шляпе с широкими полями и в очках в стиле Жаклин Кеннеди. В его глазах застыла боль: она заставила страдать человека, и без того переживающего горе. Инсценировкой своей мнимой смерти она оставила глубокую рану в сердцах всех, кто ее любил. Единственное исключение составлял ее соучастник. Пешком покинув горы, она три месяца тайно кружила по Европе и все это время надеялась, что таким образом ей удалось исчезнуть навсегда и что преследователи ее забудут. Но теперь поняла, что преуспела лишь в отсрочке неминуемого.

До воды двадцать футов: машина приняла вертикальное положение, и тут она вспомнила о сумочке. Потянувшись к заднему сиденью, Женевьева дрожащей рукой схватила кожаную сумочку и притянула ее к груди так, словно надеялась, что этот предмет спасет ей жизнь.

И вот белая машина носом вперед врезалась в водную поверхность. По сторонам встали две стены воды, образовав гигантскую букву «V». Воздушные подушки мгновенно вздулись, замыкая тело женщины в кокон, ослабляющий силу удара. Автоматически подтянулся ремень безопасности, препятствуя перемещению ее тела и тем самым дополнительно минимизируя травму от удара о воду. Физически она чувствовала себя так, как будто ее побивают камнями, сознание же ее утратило ориентацию, и она уже не знала, где верх, где низ.

Свет от фар прорезал прозрачную воду, сияющие девяностофутовые столбы достигли дна, но продержались всего несколько секунд: несколько раз мигнув, фары погасли. Какое-то время, пока эхо от грохота падения катилось по прибрежным холмам, машина покачивалась на волнах.

Но вот началось неумолимое движение вниз, и, когда «бьюик», наполовину уйдя под воду, продолжил свое тихое, ровное погружение, из салона через микрощели в заднем стекле начал уходить воздух — сначала медленно, потом все быстрее, — пока наконец шипение, к этому моменту уже похожее на пронзительный детский крик, долетело до противоположного берега озера. И затем молниеносно, словно разом пресытившись постепенностью, вода, как зыбучие пески, засосала «бьюик». Через тридцать секунд уже ничто на поверхности Кенсико, вновь ставшей зеркальной, не напоминало о его существовании.

Глава 5

«Харлей дэвидсон софтейл» несся по пустой и темной улице. Мотор ревел, разрывая молчание ночи. Пышные кроны деревьев закрывали усыпанное звездами небо. Лунный свет все же пробивался сквозь листву и отражался от полированного хрома мотоцикла. Сняв шлем, Майкл ремешками закрепил его сзади. «Харлей» летел со скоростью девяносто пять миль в час, ветер дул в лицо, трепал волосы, и Майкл чувствовал себя свободным, как никогда. Никто к нему не пристает, не лезет со своей жалостью. От ветра даже щеки у него оттягивались назад, и это напомнило ему, как он — это было в прошлой жизни — прыгал с самолета. Взметнув шлейф гравия, он свернул на подъездной путь к своему дому и за двадцать секунд преодолел четверть мили.

Этот дом был не просто уединенным; здесь Майкл действительно чувствовал, что весь остальной мир остался где-то очень далеко. Одноэтажное, с высокими потолками, здание представляло собой результат прививки модерна к ранчо, сделанной неким архитектором шестидесятых. Снаружи выполненный из дерева и камня, дом вписывался в пейзаж, сливался с ним; за шесть месяцев, прошедших от момента покупки, Майкл практически ничего не изменил, только пристроил сзади гараж на три машины. Охранному предприятию, в котором он работал, удалось завоевать прочные позиции на рынке, что означало для трех служащих компании постоянную занятость и надежный доход. Благодаря неуклонному увеличению числа богатых домов и преуспевающих компаний поток заказов на установку охранных систем не оскудевал, а контракты на обслуживание заключались с завидной регулярностью. Кроме того, в последнее время возник спрос на консультирование, работу еще более выгодную.

Навстречу Майклу выбежали два сенбернара. Словно гигантского зверя, собаки усердно облаивали мотоцикл, пока Майкл не заглушил мотор. Ястребу было пять лет, Ворону — немногим больше года. В конце концов Майкл не выдержал и купил вторую собаку. Ворон был меньше Ястреба и по молодости лаял даже на тени, но отличался добродушием и общительностью. Майкл отпер дверь, и собаки вбежали в дом следом за ним. Бросив куртку на большой стол для игры в бридж, он направился прямиком на кухню. Откупорив пиво, опять достал письмо Мэри и дважды перечитал, вникая в каждое слово, сказанное ею «оттуда».

С Мэри Майкл был счастлив, так счастлив, что не раз испытывал страх однажды проснуться и обнаружить, что счастье ему только приснилось. С ней он в полном смысле становился самим собой — такое бывает только от любви. Она стала центром его жизни. Она любила его со всеми недостатками и ошибками. Она в него верила, вселяла в него оптимизм.

И все это погибло вместе с ней: с ее смертью ушли и вера, и любовь, и оптимизм, и надежда.

Но сейчас, когда он читал это ее письмо, прежние чувства пробудились. Даже после смерти Мэри сохранила способность успокаивать его и помогать ему правильнее относиться к некоторым вещам.

Он перечел последнюю строку ее письма:

Звонок телефона вырвал Майкла из мира его размышлений.

— Майкл Сент-Пьер? — Женский голос на той стороне провода звучал официально.

— Да.

— Вас беспокоит полицейский участок Байрем-Хиллз. С вами желает говорить капитан Делия.

Не успел Майкл ответить, как послышался щелчок переключателя. Время словно бы замедлило свой ход — а сердце Майкла, напротив, забилось быстрее. Уж кому-кому, а ему из полиции звонят не для того, чтобы обсудить последние новости.

За пять минут до этого Поль Буш наводил порядок в баре: расставлял по местам бутылки, полировал бокалы. Касса была полнехонька. О таком баре он мечтал всю жизнь. Жена Поля, Дженни, была обеими руками «за», когда он решил его приобрести; она понимала, что покупка бара ускорит отставку и тем самым устранит из жизни ее мужа хроническую опасность. Доход от бара превышал размеры его жалованья как полицейского. Был и дополнительный плюс: в баре можно было есть и пить за счет ресторана. И все же Полю недоставало погонь и всплесков адреналина.

Он как раз доставал деньги из кассы, когда зазвонил телефон.

— Черт вас всех дери. Ведь полночь уже, — пробормотал Поль.

Он взял трубку, думая о том, что неплохо бы вообще отключить телефон.

— Слушаю!

— Поль, говорит Боб Делия. Прости, что беспокою в такой поздний час.

Буш проглотил гнев и помолчал.

— Ничего, капитан.

— Похоже, какая-то машина вылетела за ограждение моста Кенсико.

— Как давно это случилось?

— Уже изрядно. Свидетелей пока нет, но, по нашим расчетам, с момента падения прошло не меньше часа. — Капитан помолчал, как будто отдавая скорбную почесть людям, так ужасно погибшим. — Слушай, братья Беннет уехали на неделю в Мэн, а кроме них, на такую глубину никто не ныряет.

В воздухе повис незаданный вопрос.

— Поль, если ждать до утра, понаедет пресса, и они будут повсюду совать свой нос, они ведь бесцеремонные. Не хочется, чтобы в утренних новостях показывали, как этих бедняг будут вытаскивать из воды.

Буш знал капитана Делию двадцать лет. Они не были друзьями, но сохранили взаимное уважение еще с тех времен, когда оба, служа патрульными на одном участке, не раз страховали друг друга и даже спасали один другому жизнь.

— Если бы был еще кто-нибудь, кому я мог бы позвонить…

Буш в пору службы в полиции был главным ныряльщиком. И именно он, когда это требовалось, управлялся с моторной лодкой. И то и другое нравилось ему гораздо больше, чем рутинная работа. Однако потребность в этом «морском» виде деятельности возникала крайне редко, такие случаи буквально можно было пересчитать по пальцам.

— Буду в пять. Но хочу кое о чем тебя попросить.

— Только скажи.

— Свяжись с Майклом, пусть прихватит снаряжение и ждет меня там.

Делия ничего не ответил. Повисло напряженное молчание. Хорошо зная капитана, Буш предвидел эту реакцию. Майкл был одним из его условно-досрочно освобожденных подшефных, и впоследствии они стали лучшими друзьями. Именно Буш полетел тогда в Европу на помощь Майклу, и когда он вернулся в Штаты весь в синяках и шрамах, Делия из кожи вон лез, чтобы упрятать Майкла за решетку, а вместе с ним и Буша. Но Поль не отступился от друга, защищал его, клялся, что тот невиновен. Тогда Делия, из уважения к долгим годам службы Буша, спустил это дело на тормозах, но к Майклу затаил глубокое недоверие.

— Ты ведь знаешь, я не ныряю в одиночку, — привел весомый довод Буш.

— Знаю. — Вздохнув, капитан сдался.

Майкл с Полем, двигаясь вброд, заходили все глубже. Гигантские прожекторы, закрепленные на ограждении моста, на высоте в шестьдесят футов над поверхностью, освещали воду вокруг. Мост с обеих сторон перекрыли, присутствовали лишь машины скорой помощи и полиция. Свидетелей несчастного случая не было, но прерывистый след длиной в тридцать футов наводил на размышления.

Майкл тысячи раз проезжал по этому мосту, каждый раз наслаждаясь видом безмятежных вод, обрамленных густым лесом. В трудные дни он обретал здесь утешение и покой, но сегодня… Глядя на озаренную луной воду, он понял, что больше никогда не сможет смотреть на озеро прежними глазами. Его неотступно преследовала картина: автомобиль, неумолимой силой вышвыриваемый через перила, пассажиры, в смертельном ужасе зовущие на помощь, которую им не суждено получить.

Оба — и Поль, и Майкл — были в полном облачении для ныряния, в гидрокостюмах, жилетах — компенсаторах плавучести, ластах и масках, у каждого имелись воздушный баллон, нож, компас, мешок и мощный подводный фонарь.

— Господи боже, как же давно я не плавал! Должно быть, лет двадцать! — произнес Майкл, когда они зашли достаточно глубоко и оттолкнулись от дна.

Майкл бросил взгляд наверх, туда, откуда лился слепящий свет прожекторов. С моста за ныряльщиками с волнением следила группа наблюдателей.

— А он-то думал, нам вместе больше не работать. — Поль жестом указал на капитана Делия.

Тот, стоя рядом со своими заместителями и врачами скорой помощи, также следил за их действиями, при этом с выражением крайнего недовольства на лице.

— По-моему, он чуть не удавился, когда оказалось, что надо обратиться за помощью к тебе. Что он сказал?

— Сказал, что звонит только потому, что ему понадобилась твоя помощь и в результате оказалось, что тебе нужна моя помощь. А вовсе не в том дело, что он меня о чем-то просит.

— А ты?

— Я сказал: «А что, если я откажусь?»

Поль улыбнулся.

— Ну и…

— Он послал меня и бросил трубку. — Плюнув в маску и растирая слюну по линзе, Майкл улыбнулся. — Надо же ему было как-то выпустить пар.

Поль с Майклом, внутренне готовясь к предстоящему, возможно, тяжелому зрелищу, старались не терять чувство юмора; таким способом они надеялись, с одной стороны, не утратить способности ясно мыслить, а с другой — сохранить самообладание.

Подплыв к предполагаемому месту погружения автомобиля, они в третий раз проверили друг у друга снаряжение, кивками подтвердили, что все в порядке, и начали спуск. Окунувшись, Майкл включил фонарь, продул уши и сквозь холодную прозрачную воду медленно поплыл вниз. Водохранилище Кенсико служило главным источником пресной воды для Нью-Йорка. Это было рукотворное озеро — в 1915 году его водами был затоплен город Кенсико. На дне и сейчас можно было разглядеть остатки прежнего мира: деревья, похожие на призраки, тянули свои безлиственные ветки вверх, словно стараясь уловить в свои сети зазевавшегося пловца. Улицы в наносах ила и кирпичные здания, погруженные в молчание, ожидали возвращения обитателей города. Город-привидение, живущий во мраке и тишине. Достигнув дна, Майкл с Полем разделили большой участок на квадраты и приступили к методичному прочесыванию. Когда Майкл поплыл в свою сторону, светом его фонаря было выхвачено из мрака старое здание полиции: решетки на окнах обволакивала слизь, сквозь прутья легко сновали рыбки.

Он продолжил движение в том же направлении, и в какой-то момент перед ним, постепенно проступая из клубящегося мрака, возникли контуры автомобиля. Постучав ножом по баллону и сообщив таким образом Полю о своей находке, он приблизился. Корпус «бьюика» под углом сорок пять градусов завис над скалой, в которую он уткнулся носом. Дверь со стороны водителя была распахнута, использованные воздушные подушки странно колыхались, напоминая привидения. На секунду остановившись, Майкл перекрестился и вознес молитву за того, кто находился в машине, у кого не было шансов спастись; Майкл просил, чтобы в этой машине не было ребенка. Потом он направил свет фонаря внутрь салона. Напряжение моментально разрядилось. Он проверял снова и снова, искал на заднем сиденье, осмотрел пол. Пока он исследовал внутренность автомобиля, пузыри от его дыхания скакали под потолком. Наконец он, мысленно благодаря судьбу за то, что внутри никого нет, выбрался наружу. Попробовал ручку двери со стороны пассажира, но дверь, придавленная камнями, не поддавалась. Тогда он подплыл к задней двери и только тут заметил торчащий из-под сиденья краешек какого-то предмета. Не потребовалось больших усилий, чтобы вытащить сумочку коричневой кожи. Он посветил на нее фонарем, расстегнул молнию. К своему величайшему удивлению, обнаружил, что сумочка практически пуста. Именно отсутствие обычного подчеркивало важность единственного оставшегося. Не было ни расчески, ни принадлежностей для макияжа, ни кошелька, ни кредитных карточек. Ничего, кроме одной-единственной визитки. К счастью, вода не успела размыть чернила.

С добычей в руках Майкл поплыл над поверхностью дна. Только сейчас он ощутил, какая кругом царит тишина, нарушаемая лишь хриплыми звуками его потяжелевшего, хриплого дыхания. Так, должно быть, дышал Дарт Вейдер[3]. Имя на карточке — Стефан Келли — ничего ему не сказало. Желая изучить детали, он посветил на визитку — и похолодел. Ледяной ужас охватил сознание. Из легких вышел весь воздух, как будто в одно мгновение опустел кислородный баллон. Его охватила паника; лишь усилием воли он подавил импульс к гипервентиляции. В свете фонаря, под водой на глубине в девяносто футов, адрес читался совершенно отчетливо. Это был бостонский адрес, и он его уже знал, потому что прочел шесть часов назад и запомнил. Адрес, написанный рукой Мэри: 22, Франклин-стрит, Бостон.

Глава 6

Сидя в углу своей комнаты в мотеле, Илья Речин обдумывал сложившуюся ситуацию. Ковыряя вилкой в пластиковой упаковке со свининой в кисло-сладком соусе, он прокручивал в голове события последних восьми часов. Три месяца подряд он разыскивал Женевьеву Зиверу по всему земному шару и в конце концов напал на ее след. Согласно данным, полученным от информатора, искать имело смысл или в округе Уэстчестер, штат Нью-Йорк, или в Бостоне, штат Массачусетс. Эти места что-то связывало, но он не мог понять, что именно. Надо было решить, каким способом ее лучше всего брать: осуществить ли молниеносное похищение или подождать, пока она сама прибудет к месту назначения, и тогда уже надеть на нее наручники.

Решение было не из легких. Ему нужно было домой; уезжая, он обещал сыну, что вернется самое позднее через день. За все эти годы ни разу не случалось так, чтобы он не сдержал обещание, данное ребенку. Тем более неподходящее время для этого сейчас. Потому что тяжелобольной Сережа прикован к постели и его состояние ухудшается на глазах. А ведь ему всего шесть лет.

Когда раздался звонок «оттуда», Речин вначале возражал, но его прежние начальники ничего не желали слушать. Они взывали к его гордости, благородству, к чувству долга. Но откликнулся он только после того, как они воззвали к его сердцу, пообещав, что, если он успешно выполнит задание, они найдут способ спасти его сына.

Речин, высокий мужчина шести футов двух дюймов роста, был в свои сорок два так же крепок и мускулист, как в ту пору, когда двадцатишестилетним капитаном начинал службу в армии. Черные волосы посеребрились на висках, но взгляд серых глаз был таким же острым и пристальным, как в юности. В наследство от матери ему досталась суровая словацкая внешность; резкие черты лица пугали и отталкивали. Такая наружность ему была в самый раз, но его сестрам сослужила дурную службу.

Имя Речина стало легендарным в самых темных кругах. Рассказам о его тайной деятельности в пользу Советского Союза верили с трудом — слишком страшное впечатление производили некоторые его дела. Он был убийцей, специалистом по вытягиванию сведений; был способен к языкам и много раз удостаивался награды за внедрение в ряды руководства иностранных государств. Упорные слухи о его гибели ходили годами, но всякий раз оказывались преждевременными; однажды разнеслась весть, что его убрали за то, что он изменил свои убеждения. Однако вскоре «изменник» опять объявился, в новом качестве. Человек без сердца и совести женился, а с рождением сына обрел, по-видимому, и сердце. Однако, судя по тому, что он возобновил свою деятельность, последнее вернулось в прежнее состояние.

Отставив еду, он в сотый раз принялся изучать документы на Женевьеву Зиверу. Полученный им приказ был сформулирован незамысловато: найти ее и доставить. Речин, хоть и специалист по делам, в сравнении с которыми похищение показалось бы детской шалостью, предпочел бы, однако, не пробуждать к жизни прежние навыки. Он уже семь лет как не убивал, и черты его жертв усилиями милосердной памяти успели изгладиться и исчезнуть из его ночных кошмаров. Он готов был сделать все, лишь бы доставить ее спокойно, без насилия, живой.

Речин наблюдал за Женевьевой начиная с Бостона, проследовал за ней через Коннектикут и далее в Уэстчестер. Когда мимо пронеслись, с выключенными фарами и воющими сиренами, два пикапа, у него скрутило желудок от дурного предчувствия. Он мог лишь беспомощно наблюдать, как пара «фордов», на полной скорости обогнав его и проехав через весь мост, тормозит — так резко, что их заносит, — на противоположной стороне моста и как из них выскакивают два человека с оружием.

Он не удержался от крика, когда перед его глазами развернулась цепь роковых событий и женщина в «бьюике» предприняла попытку повернуть машину, но вместо этого полностью потеряла управление, и автомобиль вынесло на заграждение и сквозь него. Ударив по тормозам, он наблюдал, как машина взмыла в ночное небо, как позже, сопровождаемая взрывом воды, рухнула в озеро. И все это время он думал, что имеете с этой машиной на дно уходит надежда на спасение его сына.

Когда он вспомнил про пикапы и оглянулся, они уже превратились в тени, на глазах растворяющиеся в ночном мраке.

Гоня автомобиль по грязной тропе в стороне от основной дороги, он пересек лес и бросился в озеро, надеясь, вопреки всякой надежде, что женщина все еще жива. Что было сил он греб к покачивающемуся на воде автомобилю. Теперь уже над водой возвышалась только верхняя часть корпуса. Он поплыл вокруг машины, тщетно ища место, за которое можно было бы зацепиться. Вода вокруг бурлила, от раскаленного мотора валил пар, воздушные пузыри сбивались в мутную пену. Опустив руку в темную воду, он ухватился за ручку двери со стороны водителя, но в этот момент машину стало окончательно засасывать, и она резко пошла на дно, увлекая его за собой.

Вместе с машиной он погружался во мрак, сначала медленно, потом все быстрее. Как локомотив, тонущий автомобиль окутался облаком пара, которое на глазах увеличивалось. Увлекаемый в глубину этой разбитой громадой весом в три тысячи фунтов, Речин держался изо всех сил. Легкие, казалось, вот-вот разорвутся, перед глазами мелькали звезды, он чуть не потерял сознание, барабанные перепонки готовы были лопнуть от невыносимого давления. Речин старался не сосредоточиваться на своих страданиях. Та, что в этом гробу на колесах шла ко дну, страдала гораздо сильнее.

Обеими руками ухватившись за ручку двери, он ногами нашел наконец опору на корпусе. Что было силы рванув, преодолевая отрицательное давление, он распахнул дверь. В колыхающейся массе воздушных мешков нащупал бесчувственное тело Женевьевы, расстегнул ремень безопасности и вытащил женщину наружу, предоставив машине погружаться дальше, во мрак.

Теперь Речин, не спуская глаз с Женевьевы, доедал свое китайское блюдо. Женевьева лежала на кровати. Она была холодна как лед и без сознания, но жива. Два ребра сломаны, на лбу ушиб и синяк. Когда через двенадцать часов она проснется, то будет чувствовать себя так, словно по ней пробежало стадо слонов, но будет жива. Достав из кармана бутылочку с галотаном, он вылил небольшое количество жидкости на салфетку и осторожно положил ее на лицо Женевьевы. Благодаря этому наркозному средству ее сон продолжится. Как тихо, мирно она спит. Он изучил так много фотографий этой женщины, что знал ее, казалось, так, как знают члена семьи. Была в ней какая-то невинность, и от этого на него вдруг накатила волна стыда за насилие, которое он над ней совершает. Но он быстро стряхнул это чувство, напомнив себе, что избавление сына от страданий искупает все. Решимость, питаемая самым личным из всех возможных чувств, разом окрепла.

У Речина были кое-какие мысли насчет того, кто эти двое, которые, как и он, преследовали Женевьеву и подстроили несчастный случай. Если они опять появятся на его пути, придется вспомнить забытые навыки. Его никто не остановит. После того, через что он только что прошел, Женевьеве Зивере не ускользнуть у него между пальцев.

Он оправдает доверие своих начальников, своей страны и, что самое главное, своего сына. Рано терять надежду.

Глава 7

Алек Майкл Сент-Пьер-старший был в своей мастерской, устроенной из бывшего гаража. В то время как множество других отцов проводили свободное время под капотами спортивных автомобилей или до бесконечности оттачивая удар в гольфе, отец Майкла находил радость в творении, создании новых предметов. Так, формируя, вырезая, комбинируя или шлифуя, он превращал куски дерева в мебель, металлолом — в произведения искусства, а ненужные предметы из пластика — в материализованные фантазии. Когда Майкл, бывало, наблюдал за отцом во время работы, у него создавалось впечатление, что тот, погружаясь в творческий процесс, забывает обо всем, оказывается в другом мире — если не телом, то уж точно душой; ничто в такие минуты не в силах было его отвлечь. В эти часы руки отца — казалось бы, такие большие и неловкие — становились поразительно проворными.

К моменту, когда Майклу исполнилось четырнадцать, он уже решительно во всем не походил на отца. Майкл был стройным и мускулистым, отец же приземистым и массивным. Майкл-подросток носил модные кудри до плеч, но не встречал никого, помнившего его отца, когда у того еще были волосы. Отец был склонен к размышлениям, Майкл, при остром уме, — все же к физическому движению. Но как это часто бывает, противоположности притягивались. По субботам, в утренние часы, прежде чем отправиться на очередные спортивные игры, Майкл заходил в мастерскую к отцу. Они беседовали обо всем и ни о чем. Отец предпринимал ненавязчивые попытки приохотить Майкла к ручной работе, к занятиям в мастерской. Он не уставал повторять, что при таком творческом уме Майклу достаточно было бы лишь отшлифовать практические навыки, и он сможет сделать любую вещь, какую пожелает. Но подобно многим подросткам, тот пока не чувствовал интереса к занятиям отца. В этом не было никакого бунта детей против отцов просто Майкла больше занимал спорт. Так что он внимательно слушал отца и подыгрывал ему, однако искреннего удовольствия в том, чтобы что-то мастерить, не находил. И все же он ни разу не сказал этого вслух, понимая, что для отца это — страсть.

Отец, со своей стороны, хоть никогда не занимался спортом, рассуждал о нем как знаток. Когда выяснялось, что Майкл увлекся каким-то новым видом спорта, Алек читал о нем все, что мог достать, и в беседе с сыном высказывался как заядлый болельщик.

— Подержи-ка. — Алек протянул Майклу железную шестерню.

Майкл взял деталь и, перегнувшись через плечо отца, заглянул внутрь сложного механизма больших часов, сделанных «под старину». Каждая деталь почти законченных часов была изготовлена вручную: деревянный корпус, музыкальный механизм, маятник, гири, даже циферблат.

— Готов к матчу? — спросил отец, не отрываясь от работы.

— По-моему, да. У нас есть кое-какие заготовки. Но и у противников команда сильная.

Алек не отвечал, по-видимому, увлекся работой. Протекла целая минута, и вдруг он заговорил так, словно миновали всего несколько секунд.

— Ага, но у них ведь нет ведущего игрока, способного мгновенно раскусить любую защиту, — такого, как ты! — Алек поднял голову, и взгляды отца и сына встретились. — Знаешь, как тебе повезло, что в тебе нет моих и маминых генов? — Алек похлопал себя по животу.

— Ты играл во что-нибудь в детстве?

Алек улыбнулся.

— Я был из тех, кто считает, что им крупно повезло, если их назначили вторыми запасными. — Алек протянул руку. — Дай-ка мне шестерню.

Майкл передал ему деталь.

— Впрочем, почему бы тебе самому не поставить ее на место? — Алек указал на металлический штырек.

Майкл, примерившись, насадил шестерню на ось. Отец, насадив, в свою очередь, микроскопического размера колпачок на шпиндель размером с булавку, надвинул заднюю крышку корпуса. Обхватив своими короткими руками массивный корпус, он жестом показал сыну, чтобы тот последовал его примеру. Майкл занял позицию у основания часов.

— На «три» поднимаем. — Отец посмотрел на Майкла. — И… три!

Оторвав часы от верстака, они пронесли их несколько шагов и установили на полу. Алек открыл стеклянную крышку циферблата.

— Время? — спросил он, держа указательный палец на минутной стрелке.

Майкл бросил взгляд на настенные часы.

— Восемь пятьдесят девять.

— Идеальный момент, позволю себе заметить. — Установив время, Алек открыл стеклянную крышку, прикрывающую маятник. — Пожалуйста…

Майкл, осторожно взявшись за маятник, оттянул его и отпустил.

«Тик… тик… тик…»

Сложный часовой механизм заговорил на языке всех часов на свете. Майкл наблюдал через стекло, как щелкают и вращаются многочисленные шестерни, как быстро движется секундная стрелка. А затем, с неожиданным гулким щелчком, повернулась главная шестерня, и часы пробили девять раз.

Майкл поймал себя на том, что стоит, загипнотизированный ровным тиканьем часов, столь же точных, какими они были еще в день своего запуска, двадцать с лишним лет тому назад. Огромные, они возвышались на полу, и, глядя на них, Майкл думал, что неплохо было бы сделать так, чтобы стрелки пошли в обратную сторону, перенесли его в прежние времена, в субботние утра, когда они разговаривали с отцом и от этих разговоров все словно становилось на свои места. Майкл тогда недооценивал такие вещи, как мудрость и опытность. Подобно многим сыновьям, он принимал безусловную любовь отца как данность, не отдавая себе отчета в том, насколько нуждается в ней. Несколько лет назад отец скончался, неожиданно, в результате осложнения диабета. Мать, не выдержав горя, вскоре последовала за ним. Майкл с безысходной тоской думал о том, как хорошо было бы побыть с отцом еще неделю, еще хотя бы день, и задать все те вопросы, которые прежде откладывал «на потом»; тогда казалось: к чему торопиться, будет завтра и впереди расстилается будущее. К этому будущему юноша и устремлялся мыслями, а о нынешней, преходящей и невозвратимой минуте забывал.

Как ему не хватало общества отца сейчас! Но как и год назад, когда умерла Мэри, придется обойтись без мудрого отцовского совета.

Призыв Мэри звучал у него в душе, а адрес на визитной карточке, найденной в машине, дополнительно подкреплял его решимость выполнить ее последнюю просьбу. Адрес Стефана Келли, адвоката, способного, как считала Мэри, посодействовать в поиске.

Отец много раз убеждал Майкла в необходимости разыскать настоящих родителей. Человеку, говорил он, надо знать, откуда он, из какого «материала». Алек очень рано объяснил Майклу, что у того имеется два «набора» родителей: те, благодаря чьей любви он пришел в этот мир, и другие, которые его вырастили. Но Майкл отказался от мысли искать их, пока живы Сент-Пьеры. Ему казалось, что это было бы равносильно предательству, все равно как отвернуться от тех, кто его хотел, ради тех, которые от него отказались.

Прислонив письмо Мэри и визитную карточку к сахарнице на кофейном столике, Майкл стоял посреди своей просторной гостиной, с уснувшими у ног собаками, и внимательно изучал оба документа. Адрес был в Бостоне, что для Майкла являлось своего рода заграницей: «22, Франклин-стрит» ничего ему не говорило. Для заядлого болельщика нью-йоркской бейсбольной команды это вообще была вражеская территория. В этом городе Новой Англии он бывал считаное количество раз, предпочитая Кейп-Код, место, особое для него и для Мэри: туда они ездили по выходным в поисках отдыха и уединения.

При мысли о поразительной визитной карточке в голове у него все шло кругом. Разумеется, вовсе не случайно адрес на ней совпадает с адресом, данным ему Мэри. Словно подтверждая эту мысль, часы громко пробили четыре.

Опрокинув бокал виски, Майкл тут же снова потянулся к бутылке. Он вновь и вновь прокручивал в голове события прошедших четырех часов. Его не покидало ощущение, что от него ускользает что-то очень простое, но несущее с собой разгадку. И вдруг его озарило.

Он настолько сосредоточился на визитке, что совсем позабыл о сумочке. Сейчас, вспомнив о ней, он положил ее, насквозь пропитанную водой, также на кофейный столик, рядом с письмом и карточкой. Сумочка была простая, коричневой кожи, с медной пряжкой, на плетеном ремешке. Он еще раз проверил и перепроверил каждый кармашек и каждое отделение, и опять произошло то же, что и тогда, когда он впервые взял сумочку в руки: именно благодаря вопиющему отклонению от обычного важность единственного предмета, который находился внутри, дополнительно подчеркивалась и выступала на первый план. В сумочке отсутствовали все те обычные женские аксессуары, которыми обычно забиты женские сумки. Эта была абсолютно пуста, не считая визитной карточки с текстом, который не смогла смыть вода.

И вдруг мурашки пробежали по спине Майкла, на него словно повеяло холодом. Отпрянув, он еще раз внимательно посмотрел на сумочку. Нет, его не поразил дизайн сумочки или внешний вид визитки; просто к поверхности сознания пробилась истина.

Он был уверен, нет, знал абсолютно точно: эту сумку он видит не впервые.

Глава 8

Только на мосту Делавэр Илья Речин позволил себе расслабиться. Последние четыре часа он гнал свой «шеви субурбан» с тонированными стеклами, не отвлекаясь даже на прослушивание радио. Он летел теперь по автомагистрали Нью-Джерси, довольный тем, что сбор за въезд на нее осуществлялся автоматически, так что не пришлось ни с кем разговаривать на контрольном посту: чем меньше людей его видят, тем лучше. Это так банально — везти жертву в багажнике, связанную и с кляпом во рту, но другого варианта не было. Грузовики и автофургоны в нынешнюю эпоху, после одиннадцатого сентября, привлекают внимание, и если его остановят, то российский дипломатический паспорт вряд ли послужит эффективной защитой. Не много оправданий можно найти тому, что разъезжаешь со связанной женщиной в багажнике.

С тех пор как у Речина родился сын, он не уставал повторять ему: «Ничего не бойся, папа тебя всегда защитит, он не позволит, чтобы с тобой случилось что-то плохое». Это обещание, которое дает своему ребенку каждый отец, и всякий ребенок этому обещанию верит. В последнее время, с отчаянием наблюдая, как сын ускользает, разрушаемый болезнью, Речин чувствовал, что не выполняет своего обещания. Но теперь все изменится, надежда возродится, и не только для его сына, но и для него самого. Больше никаких невыполненных обещаний — он спасет сына, чего бы это ему ни стоило.

Утром он только тогда решился покинуть мотель, когда стрелки часов показали пять тридцать. Уличные фонари горели вполсилы, парковка пустовала; на рассвете движение всегда неинтенсивное. Зарядив оба револьвера, он сунул каждый в кобуру на поясе. Он не стрелял уже семь лет, с тех пор как женился. Прежде чем сесть за руль «субурбана», Речин помолился, чтобы предстоящий день не принес с собой нарушения этой устоявшейся уже традиции.

Пересекая границу штата Делавэр, он сделал звонок по мобильному телефону: вызвал самолет. Полностью заправленный, самолет будет ждать его на маленьком аэродроме в глуши Мэриленда. Беспрепятственный выезд из страны гарантируется дипломатической визой. Речин намерен сопровождать Женевьеву и лично доставить ее — вовсе не из преданности или гордыни; нет, он сделает это ради награды — лечения, в котором так отчаянно нуждается его сын. Он рассчитывает на них, и, что гораздо важнее, его сын рассчитывает на него.

Глава 9

Мансарда наверху, над «Валгаллой», предназначалась для взрослых мальчишек. Буш переоборудовал чердак по собственному вкусу, придав невзрачному помещению облик, в точности соответствующий тому, который являлся ему в снах еще и пору отрочества. Потолок длинной, узкой комнаты повторял линию крыши и круто уходил вверх, на высоту двадцать футов. Темные полированные балки уходили в высоту. Бильярдный стол, карточный столик и машина для игры в пинбол располагались в задней части комнаты, спереди же пухлый диван и несколько удобных кресел-трансформеров «Баркалунгер» образовывали дугу перед гигантским плазменным экраном. Мини-бар в углу был забит спиртным. Крепкими напитками и пивом для этого бара Буша бесплатно снабжали поставщики, в качестве благодарности за его неустанную деятельность внизу. Мансарда была святилищем, в которое допускались лишь близкие друзья. Дженни не возражала, при условии, что бизнес в баре и ресторане не пострадает.

Пригнувшись в низком дверном проеме, Буш следом за Майклом вошел в комнату и прикрыл за собой дверь. Только налив себе и другу по стакану, он заговорил о том, что волновало обоих:

— До сих пор никаких признаков тела. Тот, кто находился внутри, уцелел. Машину арендовали в Бостоне, под вымышленным именем. Ты знаком с кем-нибудь в Бостоне?

Майкл помолчал, вспоминая бостонский адрес в письме Мэри — и тот же самый адрес на визитке у него в кармане.

— Я думаю, что за рулем сидела Женевьева Зивера.

— Что? — Буш захлопал глазами и рассмеялся. — Она что, решила взять отпуск и спустилась с небес, покататься в автомобиле?

Майкл, не отвечая, смотрел на него. Это молчание было донельзя выразительно, словно им он говорил: «То, что я сказал, правда».

— Она умерла, Майкл, — серьезно произнес Буш.

— Знаю. И все равно я считаю, что за рулем этой машины сидела она.

С этими словами Майкл встал, подошел к большому круглому окну и стал разглядывать панораму Байрем-Хиллз.

— Что происходит? — с нотками возмущения в голосе воскликнул Буш. — Ты заявляешь, что женщина нашла какой-то способ ожить и встать из гроба, и после этого умолкаешь? Есть какая-то причина, по которой ты это утверждаешь. Ради бога, я твой друг, объясни, что все это значит.

— Хорошо. — Майкл подошел к бару и прислонился к стойке.

Буш схватил с бильярдного стола кий и, чтобы успокоиться, принялся расхаживать вокруг стола.

— Незадолго до своего исчезновения, четыре месяца назад, до гибели, Женевьева приезжала ко мне.

Буш замер на месте. С посуровевшим лицом он повернулся к Майклу.

— Она попросила меня об одной услуге, — продолжал Майкл.

— Майкл! — Буш опять начал заводиться. — Большинство людей обращаются к друзьям с просьбой подбросить до дому или одолжить пару долларов. К тебе она точно обратилась не за этим. Какую еще чертовщину ты затеял?

Когда Майкл в ответ начал рассказывать о своих зимних приключениях в Швейцарии, Бушу пришлось собрать всю свою волю, чтобы не броситься на друга с кулаками. Бывший полицейский никогда не изменял своему нравственному кредо, служившему краеугольным камнем здания всей его жизни. Закон есть закон, и он установлен не без причины. Однако, по мере прояснения подробностей — в частности, что Майкл выполнял предсмертную просьбу друга, — ему становилось все труднее его судить. Майкл ничего не выигрывал, не получал никакой выгоды. Напротив, не рассчитывая получить взамен абсолютно ничего, он рисковал свободой и жизнью. После того как Майкл умолк, Буш некоторое время молчал. Положив кий, он всем телом привалился к стене. Потом запрокинул голову назад и, лишившись опоры, сполз на пол.

— Есть еще кое-что, — добавил Майкл словно через силу.

Буш набрал полную грудь воздуха и задержал дыхание.

Присел на барный стул. Европейскую сагу Майкла он еще мог принять, но то, куда все это клонилось, ему не нравилось.

— В машине обнаружилась дамская сумочка. Та самая, которая была при Женевьеве во время ее визита, четыре месяца назад.

Буш прикрыл глаза.

— Этого только не хватало.

— С одним-единственным предметом внутри. — Майкл выложил визитку на бильярдный стол.

— Ты выкрал вещественное доказательство? — не открывая глаз, произнес Буш. — Это способствует накоплению дурной кармы, Майкл.

— Вещественное доказательство? В машине была Женевьева, я в этом уверен. И предназначение карточки заключалось в том, чтобы я ее увидел.

— Да что все это значит, Майкл? Что ты недоговариваешь?

— Ты говоришь как полицейский. Разве ты не вышел в отставку?

— Не будем об этом.

Буш не мог больше себя обманывать, он тосковал по своей прежней работе полицейского. Тогда он был детективом, находил ответы на запутанные вопросы. Он мог продолжать в том же духе еще изрядное количество лет, но жена, Дженни, уговорила его уйти в отставку раньше. Он не говорил с нею об этом, но кое-какие мысли появились у него уже на второй день вольной жизни, теперь же накатила настоящая волна глубокого сожаления. Он жаждал ощутить азарт погони, испытать свой интеллект, распутывая преступление, исправить зло. Ему не хватало убежденности, что он борется за правое дело. Сейчас он только и видел, что унылых людей, упивающихся виски и пивом, лишь бы забыть на час томительное однообразие жизни. В мечтах Буша этот бар рисовался ему наградой за труды, приятным отдыхом, на практике же все обернулось совершенно иначе. Простой скукой. Буш истосковался по прежней работе. Наверное, можно было назвать это и синдромом «лучше там, где нас нет». Ведь он ушел из полиции, чтобы осуществить мечту о баре и навсегда забыть о стрессе. Теперь же, когда он все это получил, ему не хватало адреналина и возможности играть в жизни активную роль.

— Если за рулем этой машины сидела Женевьева, так где она теперь? — спросил он, открывая глаза.

— Не могу сказать, но не думаю, что она погибла.

— Мне очень неприятно это говорить, но если она была в машине, то вполне вероятно, что она все-таки погибла, просто ее тела еще не нашли. Не исключено также, что она жива, но пострадала. Также возможно, что ее в машине не было, а у тебя просто разгулялось воображение.

Майкл вынул из кармана письмо Мэри и положил его на бильярдный стол, рядом с визиткой. Два разных документа с одним и тем же адресом.

Взяв со стола письмо, Буш, не произнося ни слова, прочел его от начала до конца, положил на место и погрузился в размышления.

— Не пытайся меня убедить, что это совпадение. — Майкл помолчал, собираясь с мыслями и стараясь взять себя в руки. — Это что угодно, но только не совпадение.

Буш еще раз посмотрел на визитную карточку.

— Кто такой этот Стефан Келли?

— Кроме того, что он адвокат? — Майкл пожал плечами. — Понятия не имею. Знаю только, что он на добровольных началах выполняет кое-какую работу для приюта, в котором я жил в детстве. Я пытался с ним связаться, но телефон не отвечает.

Буш перевел взгляд на письмо Мэри.

— Поль, у меня такое ощущение, будто мой настоящий отец имеет ко всему этому какое-то отношение. Пока не знаю, какое именно. Мэри пыталась направить меня в этом направлении, Женевьева тоже много раз уговаривала меня разыскать его. С этого адреса, одинакового там и здесь, я и хочу начать.

Буш наконец повернулся к Майклу.

— Чего ты ищешь, Майкл? Что надеешься обрести? Ты хочешь найти отца или выполняешь последнюю волю Мэри, как ты ее воспринимаешь, в попытке избавиться от чувства вины?

— Не знаю. Но…

— Майкл, — тихо произнес Буш. — Мэри ушла. Никакими своими действиями ты ее не вернешь. Но если хочешь разыскать своих настоящих родителей…

Вместо ответа Майкл подошел к бильярдному столу, взял с него письмо Мэри и посмотрел на друга.

— Ты поедешь со мной в Бостон?

Глава 10

Рассвет только занимался. И все же, когда они выезжали из полицейского участка Байрем-Хиллз, было уже двадцать четыре выше нуля и на окнах машины Буша сконденсировалась влага. Казалось, вода повсюду и ее запасы бесконечны. По дну озера прошлись волочильной машиной; ныряльщики прочесали каждый квадратный ярд, и все указывало на одно: кем бы ни был человек за рулем «бьюика», жив он сейчас или мертв, но его нет ни в воде, ни на берегу — нигде на обозримом расстоянии от места катастрофы. У самой кромки воды обнаружили отпечатки ног, но никаких выводов на этом основании сделать было нельзя — они могли быть оставлены рыбаками, подростками, в сущности, кем угодно. Историю машины проследили до аэропорта Логана в Бостоне, но настоящее имя человека, арендовавшего ее, еще предстояло выяснить. Все это усилило подозрения Майкла.

Мобильный телефон Майкл засунул под погон рубашки. Он ждал, пока его соединят. Прошло уже три минуты с тех пор, как оператор в Ватикане предложил ему подождать. И он, и Поль приканчивали по второй на сегодня банке кока-колы. Майкл, следуя примеру друга, также переключился на этот столь любимый Бушем источник сахара и кофеина.

Послышались три коротких гудка, затем ответ.

— Майкл? — Человек говорил с итальянским акцентом.

— Симон, — начал Майкл, не в силах скрыть радостное возбуждение. Это было все равно как сообщать о рождении ребенка или рассказывать, что кто-то чудесным образом исцелился от тяжелой болезни. Но радость умерялась тревогой и загадочностью обстоятельств. — Она жива.

— Что? Тебе тоже привет, — отвечал Симон, не понимая смысла только что услышанного.

— Симон, она жива.

— Кто?

— Женевьева.

— Женевьева? Жива? — (Несмотря на повисшее минутное молчание, Майкл физически ощущал непонимание, смятение собеседника.) — Но это невозможно.

— Я понимаю, в это трудно поверить.

— Ты ее видел? Где она?

— Нет, произошла автомобильная катастрофа…

Майкл принялся торопливо вводить Симона в курс дела.

При этом он почувствовал, как, даже в его собственных глазах, вся история начинает выглядеть странно и не слишком убедительно. Кто знает, может быть, он принимает желаемое за действительное, а воображение с готовностью подсказывает те выводы, к которым он хочет прийти? Он рассказал про сумочку и про визитку, про то, что адрес на ней совпадал с тем, который дала ему в своем прощальном письме Мэри. Сообщил также, что полиция не обнаружила тела.

— Но ты ее не видел? — нарочито подчеркивая последнее слово, повторил Симон.

— Нет, — с неохотой признал Майкл.

— Вы ее искали?

— Мы начали поиски вчера вечером, но тогда еще не предполагали, что это она. Полиция прочесала озеро, но там ее точно нет. Она спаслась, не знаю, каким образом, но уцелела и скрылась.

Наступила пауза. Пока она длилась, Майкл неожиданно отдал себе отчет в одной особенности: Симон не усомнился в факте воскресения Женевьевы, он говорил таким тоном, как будто знал, что все это время она была жива.

— Мне пора, — наконец отрывисто произнес Симон.

— Скажи, что мне делать.

— Ничего. Держись подальше от этого дела, Майкл. — Симон произнес это тоном абсолютной серьезности, как будто отдавал приказ.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы думать, что я устранюсь. Симон, я был уверен, что она умерла. Да и ты — ты произносил надгробную речь! Что все это значит?

— Держись подальше от этого дела, — повторил Симон. — Я сам ее разыщу.

— Но она была здесь, хотела встретиться со мной.

— Если это и так, то сейчас она совсем в другом месте.

— Откуда тебе известно?

Молчание тянулось бесконечно, нарушаемое лишь потрескиванием статики в трубке.

— Кто знает, может быть, ее похитили, — продолжал Майкл. — Или она скрывается. Ты ведь даже не знаешь, где ее искать.

— Я знаю, откуда начать поиски, — возразил Симон. — Послушай, мне известно, что ты с ней дружил, как и я. Но поверь мне, Майкл, ты не в силах ее защитить.

Казалось, зловещее молчание вытекло из телефона и затопило собой все пространство вокруг машины.

— Защитить? — Майкл мгновенно насторожился. — Защитить от чего? — Он чувствовал, как кровь гулко застучала у него в висках; казалось, мозг от напряжения переворачивается в черепе.

— Прошу тебя. — Симон помолчал. — Не встревай в это. Если она жива, я ее найду.

За те восемнадцать месяцев, что Майкл знал Симона, они стали друзьями. Но Симон всегда остается Симоном. Человеком, способным к бескомпромиссной вере в Бога и такой же бескомпромиссной преданности друзьям. И в то же время человеком, который загубил больше жизней, чем спас. И еще человеком, незнакомым со словом «пожалуйста».

— Симон… — Майкл понял, что надо устраниться и предоставить поиск Симону. — Я думал, она умерла.

— Все так думали, — произнес Симон спокойно и положил трубку.

Глава 11

Двухвесельная лодка, как легкая скорлупка, неслась по реке Чарльз. Казалось, она не погружена в воду, а летит, едва касаясь ее поверхности, словно скользит по льду. Гребцы походили на две идеально синхронизированные заводные игрушки. Майкл задумчиво провожал лодку взглядом, пока машина проезжала по мосту Лонгфелло. А когда, миновав мост, путешественники разом очутились в самом сердце Бостона, лодка исчезла из поля зрения, пропав за излучиной реки. Выехав из полицейского участка в пять утра, они проделали расстояние, на преодоление которого обычно уходит три часа, менее чем за два с половиной. Садясь за руль своего «корвета», Буш не любил зря тратить время. Друзья пришли к соглашению, что, несмотря на настойчивые призывы Симона держаться подальше от этого дела, они сделают все возможное, чтобы разыскать Женевьеву.

Когда они заехали в полицейский участок под предлогом, что Буш желает знать, как продвигается расследование дела с затонувшей машиной, на самом деле у них был еще один, скрытый, интерес. Даже после своей отставки Буш пользовался в полиции огромной популярностью. И новички, и ветераны обращались к нему за советом, как по профессиональным вопросам, так и поличным делам. Так происходило в течение двадцати лет, так же продолжалось и теперь. По сути, он снискал среди коллег большее уважение, чем капитан Делия. Так что когда Буш попросил Джо Грассо помочь ему в одном деле, тот согласился не задумываясь. Он не стал выяснять, зачем Бушу понадобилась информация о владельце дома 22 по Франклин-стрит в Бостоне. Без лишних слов Джо подключился к базе данных полицейского управления и углубился в файлы отдела транспортных средств, ФБР и «Лексис-Нексис»[4]. Итоговая распечатка была короткой, но весьма занимательной.

Стефан Келли оказался процветающим адвокатом пятидесяти восьми лет. В прошлом окружной прокурор, теперь он избегал участия в уголовных процессах, предпочитая им дела, связанные со слиянием и поглощением. По мнению Майкла, он все равно защищал уголовников, только другим способом. Вырос он в бедности, прошлое имел смутное. В его ранней юности полиция несколько раз заводила на него дела, правда, не получившие продолжения. А затем из южного Бостона появился новый Келли, способный, как выяснилось, накопить капитал более чем в семьдесят пять миллионов долларов.

Не чуждался он и благотворительности, распространявшейся главным образом на две области: политическую — он вносил серьезные суммы на поддержку политиков в своем родном южном Бостоне, и социальную — на защиту детей, с особенным упором на программы усыновления и воспитания сирот в семьях или детских домах.

Теперь машина катила по району Бикон-Хилл, месту проживания бостонской элиты, потрясателей устоев и вершителей судеб столицы Новой Англии. Архитектура отличалась утонченностью и не носила на себе следов современности. Возраст многих зданий насчитывал не одну сотню лет.

— Когда Дженни узнает, что ты играешь в детектива, она разозлится. Она решит, что одно потянет за собой другое, и не успеешь и глазом моргнуть, как ты уже опять будешь работать в полиции.

— Мне казалось, мы просто ищем твоих родителей.

— Это так. Но не пытайся убедить меня, что ты не смотришь на это как на криминальную головоломку, требующую решения. Не забывай, ты вышел в отставку.

— Да ладно, хватит тебе; разве тигр может сменить свои полоски? Понимаешь, о чем я?

Майкл понимал. Буш — коп до мозга костей. Всегда им был и всегда будет. То, что он сменил жетон на бар, ни на йоту его не изменило. Майклу это было известно лучше, чем кому-либо другому: он тоже не слишком уютно себя чувствовал после своей «отставки». Установка охранных систем, как выяснилось, привлекает его гораздо меньше, чем в свое время привлекала перспектива обведения этих систем вокруг пальца.

— Она все равно разозлится.

— Она не злится. Она сама считает, что надо тебе помочь. Я рассказал ей о письме Мэри, про ту его часть, где она пишет о твоих родителях. И Дженни сама сказала, что мне стоит поехать с тобой, — возразил Буш. — Думаешь, адвокату известно что-то о твоих родителях?

— Это мы скоро узнаем.

Повернув на крытую булыжником улицу — Франклин-стрит, Буш поехал мимо дома № 22. Дом на одну семью, кирпичный. Мраморный декоративный фасад так же белоснежен, как в день, когда его возвели. Лестницу в пять ступенек, ведущую к входной двери красного дерева, обрамляют садовые кустарники, идеально симметричные, словно их подровняли ножницами. Газовые фонари по обе стороны двери придают дому вид старинного особняка, каким он был до эпохи электричества. Это здание, как и другие на Франклин-стрит, несло на себе отпечаток исключительности; дом был собственностью человека преуспевающего — собственностью, доставшейся по наследству или в результате упорного труда. Судя по данным «Лексис-Нексис», с которыми Майкл только что ознакомился, в случае Стефана речь шла именно о втором.

— Мне пойти с тобой? — спросил Буш, вырулив за угол и въезжая на парковку.

— Не обижайся, но тебя могут испугаться.

— Что? — Буш был искренне возмущен.

— Посуди сам, если ко мне в дверь позвонит человек ростом в шесть футов четыре дюйма, вряд ли я так уж сразу проникнусь желанием отвечать на его вопросы.

— Ни для кого я не опасен, — надулся Буш.

Майкл улыбнулся, глядя на друга, сидящего за рулем «корвета», — настоящий гигант; регулируя кресло, он отодвинул его как можно дальше, ручищи сжимают руль.

— Послушай, у тебя огромное обаяние, только по первому впечатлению люди слегка пугаются. И кто знает, может статься, с адвокатом это будет единственный шанс.

— Убирайся из моей машины, — произнес Буш, сердито качая головой. Приведя кресло в горизонтальное положение и откинувшись назад, он демонстративно прикрыл глаза.

Время остановилось. Майкл некоторое время смотрел на друга, потом вышел из машины. Но не успел он закрыть за собой дверь…

— Позови, если понадобится кого-нибудь запугать, — буркнул Буш.

Майкл улыбнулся и двинулся в путь. Завернув за угол, он оказался на улице с особняками по обеим сторонам. Буш был настоящим другом, самым близким; Майкл нисколько не сомневался, что по первому зову тот ринется ему на помощь, только вряд ли эта помощь понадобится. В конце концов, ему предстоит встреча с пятидесятивосьмилетним адвокатом.

Преодолев пять ступенек, Майкл остановился на площадке перед большой полированной дверью красного дерева. Бронзовый молоток был выполнен в виде фигуры льва. Отливающую золотом гриву зверя ласкало утреннее солнце. Майкл не сразу решился постучать; достал из кармана визитную карточку с адресом, нервно проглядел листок с информацией на хозяина дома № 22 по Франклин-стрит. Убедившись еще раз, что это тот самый адрес и тот самый дом, он постарался мысленно подготовиться к встрече со Стефаном Келли. Справившись, насколько мог, с волнением, взялся за молоток. Судя по произведенному многократному эху, дом был огромный.

Выждав с полминуты, он уже поднял было молоток во второй раз, но тут дверь отворили. Майкл опешил. Не от неожиданности этого факта, а от вида женщины на пороге.

Примерно пяти футов шести дюймов ростом, не старше тридцати; длинные каштановые волосы уложены для делового дня и для кто знает какой ночи. Одежда строгая: жакет в тонкую полоску и такая же юбка; судя по великолепному крою, костюм шился дорогим портным по индивидуальному заказу. Фигура у женщины была спортивная, но, несмотря на это, а также на общее впечатление деловитости и профессионализма, в ней чувствовалось и нечто совсем другое, очень сексуальное. Однако больше всего Майкла поразили ее огромные темно-карие глаза: когда он посмотрел в них, у него перехватило дыхание, на мгновение ему показалось, что через них можно проникнуть в ее душу. И эти глаза в упор смотрели на него.

— Чем могу помочь? — осведомилась женщина.

— Доброе утро. — Майкл вернулся к действительности. — Я ищу Стефана Келли.

— У вас назначена встреча? — Она говорила твердым голосом и предельно прямо, никак не стараясь смягчить свои слова.

Это заставило Майкла пересмотреть свои недавние впечатления относительно ее очарования.

— Нет. Меня зовут Майкл…

Эта фраза была прервана появлением мужчины. Он был высоким, около шести футов ростом. Волосы с проседью гладко зачесаны назад и приглажены бриллиантином в преддверии делового дня. Одет он был в костюм благородного темно-серого цвета, брюки с идеальными стрелками. Адвокат положил руку на плечо женщины, в этом жесте чувствовалась теплота.

— Кто вы такой? — произнося слова звучно и внушительно, осведомился Келли.

— Меня зовут Майкл Сент-Пьер, — отвечал Майкл, постепенно раздражаясь грубым приемом этой идеально выглаженной и ухоженной пары.

Мужчина некоторое время молча смотрел на Майкла, изучая его лицо.

— И… — подтолкнула женщина.

— И…

Тут Майкл по-настоящему разозлился и был этому рад, потому что злость вывела его из состояния заторможенности. Он терпеть не мог, когда с ним обращались как с нижестоящим. А вопрос женщины навел его на мысль, не зря ли он сюда приехал. Он словно заново услышал вопрос Буша: «Что ты рассчитываешь найти?»

— Ваш адрес мне дала жена. — Он решил говорить с той же прямотой, что и они.

Келли обратил внимание на визитную карточку в руке Майкла.

— Можно взглянуть?

Майкл вручил ему карточку. Тот, подняв карточку на уровень глаз, покрутил ее, словно думал, что таким способом получит ответ на какой-то свой незаданный вопрос. Перевел взгляд на Майкла, покачал головой и вернул карточку.

— Это моя личная карточка, и я редко кому ее даю. Откуда вы ее взяли?

— Ее обнаружили в дамской сумке. Но дело в том, что указанный в ней адрес, — Майкл кивком указал на табличку у двери, — повторяет тот, который мне дала моя жена. Вряд ли это случайное совпадение. А что это такое на самом деле, я как раз и пытаюсь выяснить.

Келли взглянул на женщину.

— Сьюзен?

Нахмурившись, она впилась взглядом в Майкла.

— Вы коп?

Майкл помотал головой.

— В последнее время я никому не давала твою карточку, — продолжала Сьюзен.

— Что ж, дела не ждут. Мы с мисс Ньюмен опаздываем, — деловитым тоном, в котором проскальзывала легкая пренебрежительность, заявил Келли.

Взявшись правой рукой за дверную ручку, он вознамерился закрыть ее и таким образом положить конец беседе.

Майкл переводил взгляд с одного на другую и обратно. Уязвленный этой холодной бездушностью, он подумал, что всегда терпеть не мог адвокатов и сейчас в очередной раз убедился, что не напрасно. Несмотря на разницу в возрасте, лет в тридцать или около того, эти двое были явно созданы друг для друга.

«Вряд ли кто-то еще польстится на такое», — злобно подумал Майкл.

— Мне сообщили, что вы можете помочь мне разыскать родителей, но теперь я вижу, что это была ошибка. — Тон Майкла прямо-таки сочился сарказмом.

Он круто развернулся и двинулся вниз по ступенькам.

Сьюзен моментально растворилась в недрах дома. Келли остался на крыльце один. Он провожал Майкла взглядом и не сразу его окликнул:

— Майкл… Обождите.

Майкл находился в обиталище истинного джентльмена — библиотеке. В помещении было тепло, и сразу чувствовалось, что здесь обитает мужчина. Стены с панелями из красного дерева благородного темного оттенка, книжные полки, битком набитые книгами, импозантный письменный стол у эркерного окна, обрамленного темно-бордовыми шторами. Над гигантским камином, набитым по причине теплого сезона приятно пахнущими сухими ветками и цветами, — картина с изображением величавого льва на фоне африканских равнин.

— Прошу прощения, — произнес Келли, жестом приглашая Майкла сесть в большое кожаное кресло с массивными подлокотниками.

Майкл, все еще рассерженный грубостью, с которой его чуть было не спровадили, стал приглядываться к хозяину дома.

Келли снял пиджак и повесил его на спинку высокого тикового кресла-качалки. Сейчас Майкл понял, что ошибся в своей первоначальной оценке роста этого мужчины. Келли был выше шести футов и поддерживал отличную спортивную форму. Под плотной тканью оксфордской рубашки вырисовывались литые мускулы. Подтяжки по цвету соответствовали бледно-голубому галстуку; седеющие волосы были прекрасно подстрижены. В хозяине дома все было отточенно — манера держать себя, выбор слов. Он был элегантен во всех отношениях. Когда он прямо посмотрел на Майкла, на того дохнуло властностью и силой. С какими только матерыми типами не сводила Майкла судьба, за годы активных занятий своей профессией он навидался всякого — и в тюрьмах, и в камерах для допросов в полиции, и на улицах, населенных отбросами общества. Но с личностью настолько сильной он не сталкивался ни разу; впервые в жизни он почувствовал, что значит быть устрашенным другим человеком. Но быстро стряхнул с себя это впечатление.

— Могу я предложить вам что-нибудь выпить, кофе — или, может быть, завтрак? — осведомился Келли.

— Нет, благодарю вас.

Усевшись на диван, Келли закинул ногу на ногу и подсунул руку за спину.

— Вы застали меня в неудачный момент.

— Вы всегда так встречаете посетителей?

Воздух словно искрился от напряжения, оба не знали, что сказать, и подыскивали слова.

— Смотря по обстоятельствам. — Келли посмотрел куда-то через плечо Майкла, его взгляд стал рассеянным, как будто он углубился в воспоминания.

— С вами все в порядке? — спросил Майкл.

Он не сводил взгляда с Келли. Раздражение на лице адвоката сменилось печалью.

— Мне очень жаль, что Мэри скончалась. — Келли вернулся в настоящее мгновение.

Майкл опешил, сраженный этим сочувствием. Он не знал, что сказать, в голову не приходило ни одного слова.

Келли резко поднялся и направился к двери.

— Вы… — Охваченный смятением, Майкл запнулся. — Вы ее знали?

Остановившись посреди комнаты, Келли повернулся к Майклу и, не сводя с него глаз, медленно пошел обратно. Прежде чем снова усесться на диван, он, все так же глядя на Майкла, печально улыбнулся.

— Не знаю, как она меня нашла. Она была изобретательной женщиной… Но отвечу на ваш вопрос: да. Когда я с ней познакомился, она уже была больна. Мне она сообщила, что вы находитесь в деловом путешествии. Она хотела разыскать ваших родителей.

— Когда это было?

— Приблизительно год тому назад. Она говорила о вас с большой любовью.

Майкл отвел взгляд.

— Примите мои соболезнования. Я знаю, каково это — пустота, всепоглощающее отчаяние.

В голосе Келли звучало истинное чувство человека, не понаслышке знакомого со скорбью.

Майкл кивнул.

— Спасибо. Она пришла к вам, думая, что вы сможете помочь ей, помочь мне.

— Знаю. Я ждал вас еще год назад. Я счел некорректным обсуждать с ней ваших родителей в ваше отсутствие.

— Вы знаете, кто мои родители? — Майкл не мог скрыть охватившего его изумления.

— Я знаю, кто ваша мать. — Келли сделал уважительную паузу. — Она скончалась вскоре после вашего рождения, Майкл, от послеродового осложнения.

Майкл растерялся. Это было все равно как услышать о смерти совершенно незнакомой ему женщины. А ведь именно она первой смотрела на него, держала его на руках. Он не имел ни малейшего представления даже о ее внешности.

— Ваш отец… — Стефан опять помолчал, — был подростком, неспособным позаботиться и о самом себе.

— Ясно. — Майкл опустил глаза.

— Почему сейчас, после стольких лет, вы стали его разыскивать?

— Таково последнее пожелание моей жены. Она считала, что после ее смерти я буду нуждаться в близких людях, в семье.

— А вы сами этого не хотите?

Майкл изучающе посмотрел в лицо Келли.

— А мой отец жив?

Келли ушел от ответа, только глубоко вздохнул.

— Чем вы занимаетесь?

— У меня собственная компания по установке охранных систем. — Майкл начинал терять терпение.

Келли кивнул.

— Неплохо. Не так-то легко управлять собственным бизнесом. Ни в ком нельзя быть уверенным… кроме самого себя, разумеется. У вас, наверное, есть опыт работы в полиции?

В этих словах Майклу почудился своего рода вызов. Он напрягся.

— Вроде того.

— Вам нравится этим заниматься?

— Иногда. — Этот допрос начинал раздражать Майкла.

— Понятно, — протянул Келли. — Я знаю, о чем вы. Иногда… иногда приходится делать вещи, которые тебе претят. Иногда, чтобы в итоге получилось правильное, вначале приходится сделать что-то отвратительное. Моральный компромисс — вы понимаете, о чем я?

Их взгляды встретились. Оба понимали, что происходит, оба еще пытались уйти от прямого разговора. Майкл не выдержал первым. Окинул взглядом комнату, посмотрел на картины. Вот какую жизнь ведет этот человек. Мысли его путались; он слишком хорошо знал, что такое моральный компромисс, слишком часто ему приходилось на него идти. И Келли, надо полагать, тоже.

— Могу я вас кое о чем спросить?

Келли кивнул.

— Почему вы меня бросили?

Комната сразу словно бы стала тесной, время замедлилось. По мере приближения неминуемого мига, когда о соединяющих их узах будет сказано вслух, сердца у обоих колотились все сильнее.

— Этот вопрос преследовал меня… всю жизнь. Часть меня ждала тебя год назад… другая часть надеялась… что ты никогда не придешь.

— Почему ты был так уверен, что я тебя найду?

— Твоя жена произвела на меня впечатление очень целеустремленной женщины.

— А она знала?

— Что я твой отец? Нет, как я сказал, тогда мне показалось, что лучше об этом не говорить. Как я понял, у тебя тогда был эмоционально нелегкий период, не стоило это усугублять. — Келли помолчал. — И все же я рад, что познакомился с ней.

Теперь Майкл смотрел на этого человека совсем по-иному. Мужчины изучали друг друга, не зная, что сказать, испытывая неловкость в этот момент воссоединения.

— Ты выглядишь как Келли, — произнес без всякого выражения Стефан.

Майкл не знал, как на это отреагировать. Он смотрел на Келли, словно стремился вобрать в себя этот образ со всеми его особенностями: синими глазами, мужественным лицом, спортивным сложением. Прежде он никогда не задумывался, как мог бы выглядеть его настоящий отец, однако увиденное сейчас его не удивило. Но что бы там Келли ни говорил, Майкл — истинный Сент-Пьер, всегда им был и всегда будет.

— У тебя есть дети? — спросил Майкл.

— Один сын, — отвечал Стефан, переводя взгляд на книжные полки за спиной Майкла. — В смысле, не считая тебя.

Майкл проследил за взглядом адвоката: тот смотрел на фотографии на книжных полках, запечатлевшие, по-видимому, его сына в различные моменты жизни. У него были такие же синие глаза, как у Келли, как у Майкла. И Майкл понял, что у него есть брат.

Он кивнул.

— Хорошо.

— Я должен тебе кое-что передать.

Келли встал. В его движениях и голосе чувствовалось возбуждение, какое бывает перед рождественскими праздниками. Он быстро вышел из комнаты и задвинул за собой скользящую дверь.

У Майкла голова пошла кругом. Вот он, его отец, человек, который в свое время его бросил, а потом увиделся с Мэри. Догадывалась ли она о чем-нибудь? Вполне возможно, ведь ее интуиция не знала границ.

Направляясь в этот дом, Майкл никак не ожидал такой встречи. Он и подумать не мог, что найдет своего родного отца так скоро, а потому не приготовил списка вопросов, не испытывал жгучего любопытства относительно своих настоящих родителей. Но теперь, после встречи с отцом, в голове у него все смешалось, пробудилось острое желание узнать больше об отце и матери. Разглядывая обстановку, каждая деталь которой свидетельствовала о богатстве, Майкл задавался вопросом, действительно ли Келли отказался от него по той причине, которую привел ему, Майклу, или за этим стояло что-то еще? А самое главное, если Келли знал, кто такой Майкл, то почему за все эти годы ни разу не попытался с ним связаться?

Приглядевшись внимательнее к библиотеке, Майкл понял, что первое впечатление было обманчивым. Несмотря на тепло и уют, библиотека не служила творческим прибежищем; по-видимому, ею вообще очень мало пользовались, а то и вовсе не заглядывали неделями. Выключатель лампы покрылся пылью, не наблюдалось никаких газет или журналов, корзина для мусора пустовала. Книжные шкафы заполнялись книгами самых разных жанров: биографиями, путевыми заметками, романами — однако ни одного современного бестселлера.

На всех полках, там и здесь, были расставлены фотографии Келли, гораздо более молодого, чем сейчас: вот он обнимает женщину, не Сьюзен; вот он пересекает финишную линию на Бостонском марафоне. Также присутствовали и снимки сына Келли в различные моменты жизни: катается на велосипеде; с девушкой на студенческом балу; рядом с гордым отцом на церемонии вручения дипломов в колледже. Но бросалась в глаза одна особенность: только на самых ранних фотографиях присутствовала мать, на большинстве же, даже на запечатлевших самые знаменательные жизненные события, ее не было.

Так вот на что смотрел Келли во время разговора, вот почему еще в самом начале их беседы он впал в задумчивость — ее навеяли эти снимки.

От размышлений Майкла отвлек внезапный грохот в коридоре. Толстая панель раздвижной двери откатилась в сторону, и на пороге возник, к изумлению Майкла, вовсе не Келли, а совсем другой человек, в очень стильном костюме, окруженный ореолом величия.

— Господин Сент-Пьер? — начал этот высокий светловолосый человек, переступая порог.

В руках у него был кожаный портфель, такой набитый, что казалось, вот-вот расползется по швам. Следом появился его спутник, крупный мужчина с непомерно толстой шеей. Войдя, он задвинул дверь и загородил выход спиной, словно для того, чтобы помешать Майклу, если тот пожелает удалиться.

— Могли бы вы уделить мне минуту вашего времени?

Несмотря на дружелюбную интонацию и, казалось бы, вовсе не агрессивную фразу — комбинацию, резко контрастировавшую с приемом, оказанным ему совсем недавно на парадной лестнице, — именно эта внешняя доброжелательность заставила Майкла насторожиться, а от итальянского акцента, с которым говорил мужчина, по спине у него побежали мурашки.

Несколькими минутами ранее спокойная жизнь в доме № 22 по Франклин-стрит была грубо нарушена. Трое мужчин, как один, взлетели по мраморным ступеням. Хотя лица у них были абсолютно разными, телосложением они походили друг на друга, как братья-близнецы: крупные, широкоплечие — самые подходящие кандидаты в вышибалы в каком-нибудь заведении, — но при этом поразительно ловкие и подвижные. Самый крупный из троицы нес, без малейших признаков напряжения, стофунтовый полицейский таран для высаживания дверей. Не крякнув, он грохнул им по дверной ручке и разнес красное дерево. Щепки дождем посыпались в прихожую. Блондин двинулся вверх по лестнице, телохранитель в двух шагах позади него; миновав разбитый дверной проем, оба прошли по коридору. Телохранитель остановился прямо напротив библиотеки, откуда и наблюдал за дальнейшим развитием событий.

Эти трое не упустили ничего.

Из кухни, с бубликом в руке, влетела Сьюзен.

— Что вам…

Ее речь была на полуслове прервана вторым спутником блондина, который поднял ее в воздух, как ребенка.

И хотя она отбивалась, как дикий зверь, и продемонстрировала при этом немалую силу, ее противник даже не поморщился. Он схватил ее так, что она не могла пошевелиться, а его напарник молниеносно заклеил ей рот скотчем и скрутил бедняжку по рукам и ногам. Затем наклонился и приставил к левому глазу дуло пистолета. Она перестала биться. После этого троица разделилась: каждый, двигаясь осторожно и реагируя на любой звук, направился в одну из трех комнат.

И тут появился Келли, он бегом спускался по элегантной лестнице. Увидев связанную Сьюзен, безмолвно извивающуюся на полу, он инстинктивно бросился на помощь. Но ему не довелось даже приблизиться к ней; мгновенно материализовавшиеся бандиты накинулись на него. Он пытался вырваться из этой кучи, но его повалили ударом в затылок. Рухнув на пол, он стал корчиться от боли. Ему на голову натянули черный капюшон. При том что он, казалось, был оглушен, адвокат все же пинался и размахивал руками, ухитрившись в кровь разбить нос одному из противников. Но его быстро скрутили, и на этом борьба закончилась. На протяжении всего действия не было издано ни вопля, ни крика, как будто вся сцена происходила в немом кино. Эти люди работали эффективно, экономили силы и не тратили зря нервы.

Несмотря на то что Келли был ростом больше шести футов и весил добрых двести фунтов, помощник блондина с легкостью перекинул его через плечо. Келли затих. Троица, унося добычу, покинула дом и скрылась в ожидавшем их черном автомобиле.

Сидя в своем кресле, Майкл с колотящимся сердцем наблюдал, как высокий человек пересекает библиотеку. Прислонив черную кожаную папку к спинке стула, он расстегнул молнию и извлек конверт из желтоватой манильской бумаги.

— Меня зовут Джулиан.

Эти слова были произнесены с итальянским акцентом.

На вид ему было лет тридцать с небольшим. Во всем его облике и манере держаться чувствовалось сознание собственного превосходства. Элегантная и дорогая одежда — темно-синий пиджак от Армани поверх бледно-желтой рубашки, — идеально подстриженные светлые волосы, взгляд светло-голубых, льдистых глаз светски бесстрастен, так что фальшивость «искренней» улыбки обнаруживалась сразу. Лицо его, почти чересчур красивое, почему-то показалось Майклу знакомым; но, как он ни старался, ему не удалось припомнить, при каких обстоятельствах они могли встречаться.

Майкл бросил взгляд на телохранителя: тот молча застыл и коридоре, а его итальянский шеф тем временем расхаживал но библиотеке, изучая обстановку. Это выглядело так, будто потенциальный покупатель явился посмотреть дом.

— Чего вы хотите? — резко вставая, осведомился Майкл.

— Я как раз хотел задать тот же вопрос, — ответствовал Джулиан, открывая только что обнаруженный бар. — Скотч, пиво, сок, может быть, минеральной воды?

Этот человек предлагал угощение, как будто находился у себя дома.

— Почему ваш друг перегородил дверь? — продолжал Майкл.

Джулиан одним движением руки услал телохранителя.

Дождавшись, когда громила-телохранитель исчезнет, Майкл сделал движение по направлению к двери.

— Где Келли? Эта игра — его?

— Это не игра. — Джулиан улыбнулся. — По крайней мере, не для меня. Почему бы вам не присесть? Давайте побеседуем.

Замерев, Майкл впился взором в собеседника. Только люди могущественные или с сильным самомнением путешествуют с телохранителями, и этот человек по всем признакам не из тех, кто хоть что-то упустит; можно не сомневаться, что охранник все равно поблизости и, если понадобится, перекроет путь к бегству. Майкл нахмурился.

— Где Келли?

— Сейчас он от вас дальше, чем когда-либо прежде. — С этими словами Джулиан вручил Майклу конверт из манильской бумаги.

Майкл, не потрудившись заглянуть в конверт, сразу отложил его в сторону.

Джулиан покосился на Майкла, поставил свой напиток на столик и уселся в одно из кресел с подлокотниками, жестом предложив Майклу последовать его примеру. Тот с неохотой сел напротив Джулиана. Некоторое время они оценивающе рассматривали друг друга. Затем лицо Джулиана приобрело сосредоточенное выражение.

Он глубоко вздохнул.

— Я люблю искусство. Чтобы приобрести некоторые из прекраснейших экземпляров, у меня ушли годы. На поиски шедевров, считающихся утраченными, требуется очень много времени. «Грандис Мон Чат» Руджио, «Хамелеон на озере» Квисо. Иногда, чтобы найти полотно, приходится пользоваться анонимными источниками, прибегать к услугам информаторов, — тут Джулиан бросил взгляд на Майкла, — воров. Сколько бы ни понадобилось, чтобы получить предмет моего желания, я готов платить, готов ждать. Иногда очень долго… целых семь лет. — Джулиан откинулся в кресле.

Пауза тянулась.

— Семь лет? — переспросил Майкл.

— Именно столько времени мне потребовалось, чтобы выяснить местонахождение «Завещания».

Чувствуя, что его втягивают в шахматную игру, Майкл пытался «прочесть» собеседника.

— «Завещания»?

— Ах, прошу прощения. Вы ведь могли и запамятовать. Это картина, которую вы у меня украли.

Слова Джулиана постепенно стали доходить до сознания Майкла, и в мыслях у него поднялась буря, но одновременно с этим отдельные части головоломки стали складываться в целостную картину. Этот человек — не кто иной, как Джулиан Зивера, сын Женевьевы. Именно его Женевьева боялась, его называла опаснейшим человеком. Первоначальное смятение Майкла уступило место гневу, когда он понял, что это только начало.

— Вы украли мою картину, Сент-Пьер. Въехали в Швейцарию и похитили картину, на поиски которой я потратил семь лет.

Он говорил с почти сверхъестественным спокойствием, пугающим своим очевидным несоответствием ситуации.

Майкл бросил взгляд на закрытую дверь библиотеки.

— Раздумываете, куда бежать, что делать? Однако прежде, чем вы броситесь бежать, — Джулиан улыбнулся, — потрудитесь заглянуть в папку.

Майкл перевел взгляд на папку на краю стола. Отдавая себе отчет в том, что ожидать следует самого худшего, он все же взял ее.

— Вы у меня в руках, Майкл. — Фальшивая улыбка Джулиана исчезла.

Майкл открыл папку, и его мир распался. Папка была набита вырезками из газет с сообщениями о загадочном взломе офисного здания в Швейцарии. Но этим ее содержание не ограничивалось. Следом пошли зернистые, явно снятые с помощью приборов ночного видения, фотографии его самого, бегущего по заснеженному мосту в Женеве.

— Не так уж трудно было обнаружить связь между этими двумя событиями. Вы, — Джулиан грозно указал пальцем на Майкла, — были любимым вором моей матери.

Майкл молча смотрел на Джулиана. В его чувствах попеременно брали верх то страх, то ярость.

— Я знаю, что моя мать уговорила вас похитить у меня картину. И мне также известно, что предмет, спрятанный в ней, находится теперь у вас.

Майкл промолчал. Он-то знал, что скрытое содержание картины, вместе с явным ее содержанием, уничтожено — разрезано на полосы и растворено в кислоте.

— Я потратил годы на поиски этого полотна, и вот как раз тогда, когда мне, после стольких лет, удалось ее заполучить… впрочем, теперь у меня есть кое-что получше. Мой собственный, персональный вор. — На лице Джулиана вновь заиграла улыбка. — Вы с вашими талантами поработаете на меня. Вы кое-что для меня добудете. Мы с вами заключим сделку, Майкл.

Майкл ненавидел боссов, терпеть не мог действовать по указке, а более всего не выносил шантажа.

— Речь идет о шкатулке, которую вы должны для меня найти. Как я уже сказал, мы заключим сделку, и я намерен выполнить свою часть договора. Многие нашли бы эту сделку честной. Я не только не передам папку, которую вы только что просмотрели, в Интерпол, но еще и намерен предложить вам нечто, для вас очень ценное. Нечто незаменимое — то, чего вы жаждали, чего искали.

— Я не…

— Вам придется. — Эти слова были произнесены тихо, почти шепотом.

Чувствовалось, что ярость переполняет Джулиана. Под влиянием чувства, несовместимого со всей его прежней манерой, лицо у него побагровело, жилы на шее вздулись. Словно надеясь таким образом успокоить свою ярость, он стал потирать правый висок.

— Повторяю, — продолжал Джулиан. — Вы добудете для меня бесценную, единственную в своем роде античную шкатулку под названием «Альберо делла вита» — «Дерево жизни». Произведение искусства, шедевр из чистого золота. Столетиями о ней никто ничего не слышал, она считалась пропавшей в месте, в которое многие побоялись бы проникнуть. Но для человека с вашими способностями это будет замечательная возможность испытать себя.

— Я не нуждаюсь в проверке своей состоятельности, — отрезал Майкл.

Он прилагал все усилия, чтобы не выдать клокотавшей у него внутри ярости и говорить спокойно.

— И я не поддаюсь шантажу. Советую вам подыскать себе другого помощника. Такого, которому нужно что-то себе доказывать. Или очень жадного.

— Я не знаю никого, кроме вас, способного выполнить задачу. Кроме того, вы единственный, кого соблазнит предлагаемое мною вознаграждение. — Речь Джулиана стала подчеркнуто медленной. — Эта награда имеет ценность только для вас.

— Чем же таким вы обладаете, что может мне понадобиться?

— Я готов обменять эту вещицу на Стефана Келли. Вашего отца.

Обдумывая услышанное, Майкл прекрасно понимал, что его собеседник, при всех вежливых улыбках и показной любезности, при всем своем внешнем лоске, не знает жалости. Он столь же бездушен и опасен, сколь добра была Женевьева. И сейчас он, ради своей материальной выгоды, играет на струнах сердца Майкла.

— Я этого человека впервые увидел сегодня. И отец он мне или нет, но я не поддамся попыткам играть на моих чувствах.

— Разумеется, не поддадитесь. — Джулиан опять улыбнулся и принялся качать головой.

Распаляясь от гнева, Майкл с трудом сдерживался, чтобы не броситься на этого человека, который похитил его отца (а еще ранее, охваченный ненавистью к собственной матери, разрушил ее мир), и не задушить его своими руками.

— Как вы могли поступить так с Женевьевой, с вашей матерью? — Голос Майкла стал глухим от отвращения.

— Я знаю, вы думаете, я причинил ей вред, но вы заблуждаетесь. Я ее любил, я и сейчас ее люблю. — Лицо Джулиана приняло задумчивое выражение, взгляд обратился внутрь. — Мне казалось, я ее знаю. В конце концов, она меня вырастила, любила меня. Но у нее было столько секретов, Майкл. Я и заподозрить не мог…

— Заподозрить что?

— Вам знакомо это чувство, когда близкий человек кажется чужим, незнакомцем, скрывающим от вас что-то самое главное? Вы знаете, что это такое, когда самый близкий человек исчезает, оставляя вас только гадать о причинах исчезновения? Предоставляя вам мучиться над целым сонмом других вопросов без ответов? Кто вы, кто они, где ваши корни? — Джулиан, углубившись в размышления, помолчал. — Думаю, теперь появилось нечто, роднящее нас.

— Что такого особенного в этой шкатулке? — нахмурившись, спросил Майкл.

— Что в ней особенного? — с тонкой издевкой повторил Джулиан.

Откинувшись в кресле, он устремил взгляд на Майкла. Несколько секунд прошло в молчании, прежде чем он вновь заговорил.

— А что особенного в «Джоконде»? В «Последнем суде»? В Сикстинской капелле, в «Давиде» Микеланджело? В том, что все эти произведения уникальны, представляют собой неповторимые образцы совершенства, являющиеся выражением понимания красоты, как она преломляется в сознании художника, вместе с тем скрывающие тайну его собственного сердца и его собственного творения. — Помолчав, Джулиан продолжил: — А в этой шкатулке особенное то, Майкл, что от нее зависит жизнь вашего отца; если вы мне ее не привезете, ему не жить.

Прежде чем вновь заговорить, он встал и поставил свой бокал на каминную доску.

— Вы найдете эту шкатулку и доставите ее мне.

Майклу казалось, что мир сужается, складывается вокруг него. Он всегда это чувствовал, когда его волю насиловали.

— Если бы даже я и взялся за это, все равно, чтобы все спланировать, продумать маршрут, найти точное месторасположение, решить все вопросы логистики, для всего этого понадобятся ресурсы, разведывательная работа…

— Для начала ознакомьтесь с этим. — Джулиан постучал пальцами по кожаной папке на кресле. — Это поможет вам освоиться с историей вопроса. Вам нужно будет связаться с человеком по фамилии Фетисов. Вы встретитесь с ним в Москве, на Красной площади; он вам поможет во всем, будь то дополнительная информация или материальные ресурсы.

— В Москве? — ошеломленно переспросил Майкл.

— Забудьте все эти истории про холодную войну. Теперь это космополитический город, в нем ключом бьет жизнь, и он послужит прекрасным фоном для вора с вашей специализацией. Что касается прокладывания маршрута к месту расположения шкатулки… Это не должно составить большого труда. У вас ведь есть карта.

— Какая карта?

— Та самая, которую вы выкрали в Швейцарии: скрытая под красками моего полотна. Только не пытайтесь умалить мою проницательность утверждением, что вы не взрезали его и не подивились на то, что только я один имею моральное право видеть первым за пятьсот лет.

Майклом овладела паника, он застыл с остекленевшим взором. Он действительно взрезал картину и подивился — в смятении — на скрытую под первым слоем карту. И, выполняя последнюю волю Женевьевы, желавшей помешать своему сыну наложить руку на картину и карту, он уничтожил и то и другое.

Запустив руку в карман пиджака, Джулиан извлек оттуда сотовый телефон и бросил его Майклу. Тот не предпринял никакой попытки поймать телефон, так что тот ударился о его грудь и упал на пол.

— Я буду ждать вашего звонка завтра, в десять часов по московскому времени, с Красной площади.

— А если я не соглашусь?

— Неужели, Майкл, вы решитесь бросить вашего отца на произвол судьбы — так же, как когда-то он бросил вас?

Майкл изучал лицо Джулиана, особенно глаза. И там, где обычно обитает жизнь, сейчас он не видел ничего. Майклу и раньше доводилось встречаться с истинным злом, и оно не сильно отличалось от того, что предстало перед ним сейчас. У этого человека нет чувств, для него существуют лишь собственные цели. Это заставило Майкла содрогнуться. Теперь он по-настоящему понял, что стояло за мрачными предостережениями Женевьевы, чем объяснялся ее ужас перед человеком, которого она называла своим сыном.

— Вы сами напросились, Майкл. Что ж, выражусь предельно ясно. Если бы вы оставили меня в покое, не трогали мою картину, мы бы сейчас не беседовали с вами в прекрасном доме вашего отца, которого тем временем силой вывозят из страны. Я понаблюдал, как он бился с моими людьми. Следует отдать ему должное, для человека его возраста он прекрасно держится. Но вряд ли его сердце выдержит пытку, которой я его подвергну, если вы не пойдете навстречу моим желаниям. Я не стану убивать его сразу. Я заставлю его страдать. И скажу ему, что он страдает из-за вас, из-за того, что вы столь опрометчиво осмелились похитить принадлежащую мне вещь. Родители, как бы они себя ни вели, формируют наш характер. Любят ли они нас, пренебрегают ли нами, проявляют ли нежность или бросают нас на произвол судьбы — в любом случае их действия определяют, чем мы станем. Можно сколько угодно это отрицать, но родители — важнейшая составляющая фундамента нашей личности, основа ткани всего нашего существа. И как вы сейчас, должно быть, особенно отчетливо понимаете, родители неизбежно платят за преступления своих детей.

— Вы преследовали собственную мать… — произнес Майкл, стиснув зубы.

— Совершенно верно. И я же захватил вашего отца. И единственный путь к спасению лежит для него через ваше полное согласие. Если вы обратитесь к копам, он умрет, а вас арестуют и привлекут к уголовной ответственности не только за кражу произведения искусства в Европе, но и за его смерть. Если вы попытаетесь проигнорировать договор о вашем временном рабстве, он, опять же, умрет. Причем не сразу, а медленно и будет очень сильно страдать. Впрочем, не мне вам объяснять, моя мать наверняка рассказала вам о моей противоречивости и моих пороках. — Взяв с каминной доски свой стакан, Джулиан пошел к бару. — Вечно она меня недооценивала.

Кровь отхлынула у Майкла от головы. Он утратил всякое душевное равновесие, его уже захлестывало чувство вины за то, что человека, которого он увидел впервые в жизни, того самого человека, которого он разыскивал, которого умоляла найти Мэри, он подверг смертельной опасности. Он не мог думать о Келли как об отце; для него тот был кем-то, кто в свое время от него добровольно отвернулся. Но это не мешало Майклу чувствовать себя так, словно его руки уже были обагрены кровью Келли.

— Итак…

Расправив плечи, Джулиан сложил руки ладонями вместе. Его настроение, проделав поворот на сто восемьдесят градусов, стало радостно-оптимистичным.

— Москва построена поверх гигантской разветвленной сети туннелей и каверн, многие из которых созданы руками человека несколько веков назад. Значительная их часть нанесена на карты. Этот подземный мир не пустой, в нем процветает своя собственная культура. Он служит пристанищем бездомным, всякого рода чудакам и любителям приключений. Но есть одна область этого мира, в которую уже пятьсот лет как никто не решается спуститься. А о тех, кто на это осмеливается, больше никогда не слышат. Туда-то вы и отправитесь. Внутри подземного комплекса находится некое место, тайно устроенное там царем Иваном Васильевичем, человеком, которого во всем мире ласково называют Иваном Грозным. Это библиотека. По слухам, в ней хранятся старинные предметы и сокровища, перед которыми бледнеют любые порождения фантазии. Тайна внутри тайны. — Зивера глубоко вдохнул, успокаивая себя.

— И где расположено это подземное место? — Спрашивая, Майкл не желал слышать ответ.

— Вам оно наверняка известно. Его название означает «цитадель». Но в миру его называют Кремлем.

Майкл делано рассмеялся.

— Вы что, разыграть меня решили?

— Уж поверьте мне, Майкл, в таких вопросах я не шучу. — Светло-голубые глаза Джулиана потемнели. — Если завтра утром вас не будет на Красной площади, я прикончу вашего отца. Если вы не добудете «Альберо делла вита» через семь дней, не позднее, то Стефан Келли умрет еще до того, как у вас появится шанс ближе с ним познакомиться.

Пол Буш забеспокоился во сне. Ему снились бейсбол и Дженни. Они находились на стадионе Фенвей-парк, с обоими детьми, Робби и Крисси, которые с наслаждением вдыхали аромат хот-догов. «Редсокс» проигрывали «Нью-Йорк янкиз» со счетом двенадцать — ноль, и бостонская толпа неистовствовала. Все болельщики были одеты в цвета «Ред сокс», все, за исключением Пола и его семьи, облаченных в сине-полосатые футболки «Янкиз», и в этот самый момент болельщики «Сокс» заметили это и переключили свое внимание от игрового поля на места 12 от А до Д. Пол вспотел, он почувствовал, как по спине и груди у него побежали струйки пота. Он стал лихорадочно искать глазами выход. Они с Дженни взяли детей за руки; Пол рванул налево; Дженни потянула направо. Каждый стоял на своем, упрямо тащил в свою сторону. Болельщики тем временем надвигались, приближались, тысячеголосый гул нарастал, в нем слышалась явная угроза.

Мгновенно проснувшись, Буш подскочил в кресле. Сердце билось гулко, тело взмокло. Он заснул на Кембридж-стрит, в Бостоне, с выключенным двигателем и закрытыми окнами. Солнце било в лицо, машина внутри нагрелась до сорока градусов. Буш огляделся, бросил взгляд на часы. Открыв дверь «корвета», с наслаждением вдохнул прохладный утренний воздух. Снаружи было по крайней мере на пятнадцать градусов прохладнее, чем в салоне машины. Он обругал сам себя за то, что не опустил верх. Выйдя из машины, он запер ее и двинулся в сторону Франклин-стрит. Майкл не появлялся и до сих пор не дал о себе знать. Буша это насторожило, но он надеялся, что его тревога не имеет под собой реальных оснований. Миновав ряд элегантных зданий, он приблизился к дому номер двадцать два.

При виде распахнутой входной двери он почувствовал, что сердце забилось с удвоенной скоростью. В два прыжка преодолев ступени, он столкнулся с женщиной, которая выдиралась из опутывающих ее веревок. Бушу никогда прежде не доводилось видеть такой ярости, какую он прочел в глазах этой женщины.

С высоты своего роста Буш смотрел на ее запястья, синие от веревок, на рот, еще красный от скотча. Она старалась успокоиться, сконцентрироваться, для этого дышать ровнее, что ей явно удавалось. Буш предложил ей руку, предлагая помочь встать, но она проигнорировала предложение.

Но от ее спокойствия не осталось и следа, когда, едва поднявшись, она ринулась в библиотеку. В дверном проеме стоял Майкл, держась одной рукой за ручку открытой двери; на лице у него застыло выражение растерянности, словно он только что узрел лик смерти и никак не мог прийти в себя.

Из этого состояния его вывел удар кулаком в челюсть. Он вздрогнул. Сьюзен уже убрала руку, но он перехватил ее в воздухе.

— Что вы сделали со Стефаном? — визгливо закричала она.

И она не собиралась отступать, напротив, теперь ее удары посыпались чаще. Майкл делал все возможное, чтобы отбиться, но при этом не вступить с женщиной в драку.

В конце концов Буш поднял ее в воздух, но, несмотря на его рост и силу, она вырывалась и молотила руками и ногами.

— Ну-ну, — успокаивающим тоном произнес Буш. — Тише, все в порядке.

— Он похитил Стефана…

— Он никого не похищал.

Буш бросил вопросительный взгляд на Майкла, просто на всякий случай, чтобы удостовериться, что тот и в самом деле не совершил какую-нибудь глупость.

Миновав анфиладу комнат, Майкл остановился в гостиной и сел на странного вида софу, обитую цветочной тканью. Огляделся, стараясь обрести равновесие. И в этой комнате в большом камине вместо дров красовался большой букет цветов. Над каминной доской висела картина маслом с изображением горного потока: не шедевр известного мастера, но и не из дешевых поделок. В отделке комнаты чувствовалась рука профессионального дизайнера: элегантные портьеры, кожа и стулья с замшевыми спинками и сиденьями. Майкл искал что-то, что дало бы ему подсказку, но тщетно. Комната была безликой, без каких-либо характерных особенностей. А когда он оторвался от созерцания обстановки, то увидел, что на пороге стоят Буш и Сьюзен. У них был такой вид, как будто они хотят, но не решаются заговорить, опасаясь, что могут каким-то образом спугнуть Майкла.

Первым в комнату вошел Буш.

— С тобой все в порядке?

Майкл смотрел на друга, но не отвечал.

— Какого черта здесь произошло?

Майкл вздрогнул. Достал из нагрудного кармана сотовый телефон. Тот вибрировал. Майкл щелчком открыл аппарат.

— Да.

— Итак? — Искаженный, голос Джулиана отдавал металлом.

— Итак что?

— Пока вы рассиживаетесь в доме нашего общего знакомого и перевариваете новую информацию, часы тикают. Я намерен избавить вас от лишних усилий, направить на путь истинный.

В этот момент в разговор вступил новый собеседник.

— Алло… — Келли говорил словно бы через силу, очень тихо. — Послушайте, я…

— Как мне убедиться, что вы и в самом деле тот, за кого себя выдаете? — Вопросы теснились в голове Майкла.

Сегодня Майкл впервые встретился с этим человеком, и он не видел никаких доказательств существования родственных уз между ними. Ничего, кроме слов. «Ни в ком нельзя быть уверенным», — произнес тогда Келли. В этих словах содержалось гораздо больше истины, чем он ожидал. Майкл стремился поверить и в то же время не мог избавиться от ощущения, что все это ему только снится.

— Откуда мне знать, что вы с Зиверой не разыгрываете меня, что все произошедшее — не продуманное до деталей представление, которое вы устроили, чтобы шантажировать меня?

— Это Стефан? — вмешалась Сьюзен.

Майкл резко поднял руку, показывая женщине, чтобы она ничего не говорила и держалась на расстоянии.

— Что все это значит, черт побери? — раздался в телефонной трубке встревоженный голос Келли.

— Я и сам хотел бы это знать. — Майкл едва сдерживался от ярости.

На другом конце помолчали.

— Значит, мы хотим одного и того же.

— Дайте мне телефон! — Сьюзен бросилась к Майклу.

Мягко взяв ее за плечи и нашептывая ей на ухо что-то успокоительное, Буш отвел ее в противоположный конец комнаты.

— Я хочу доказательств, — процедил Майкл. — И немедленно.

— Вы родились пятнадцатого марта…

— Это не доказательство, — оборвал его Майкл.

Ловко увернувшись от Буша, Сьюзен бросилась к Майклу и хотела вырвать у него телефон.

— Дайте мне с ним поговорить!

С трудом отбившись, Майкл взглядом взмолился о помощи. Буш опять взял Сьюзен за руку.

— Дайте ему поговорить.

— Это была Сьюзен? — воскликнул Келли.

— Сейчас речь не о ней, — рявкнул в трубку Майкл. — Продолжайте.

— Вас усыновили Сент-Пьеры…

— Советую придумать что-нибудь поубедительнее.

— А Женевьеве вы готовы поверить?

Майкл опешил. Не знал, что сказать. Ведь в разговоре с Келли он не упоминал имени Женевьевы. Казалось, время остановилось…

— Дайте трубку Сьюзен, — потребовал Келли.

Майкл, с неохотой уступая, отдал трубку девушке.

— Он хочет с вами поговорить.

Сьюзен схватила трубку и прижала ее к себе, как долго пропадавшее дитя.

— Как ты себя чувствуешь? Ты ранен?

Держа телефон обеими руками, Сьюзен слушала, что говорит Келли, и ее внешняя суровость исчезала на глазах. Глядя на Майкла и кивая головой в такт словам адвоката, она вся обратилась в слух. Наконец девушка расплакалась.

— Стефан, что это за люди, чего они от тебя хотят?

Переводя взгляд с Майкла на Буша, она слушала ответ; все едва дышали, избегая издать хоть малейший шум, как будто звук мог убить человека на другом конце провода.

— Где? — прошептала она.

Прижимая к уху телефон, она внимала ответу добрых тридцать секунд, в течение которых в комнате царила полная тишина.

— Будь спокоен, мы спасем тебя. — Отдав телефон Майклу, она выбежала из комнаты.

— Итак? — произнес Майкл, беря трубку.

— Сьюзен принесет вам доказательство… — начал Келли, но его оборвали на полуслове.

Заговорил Джулиан.

— Папочкино время вышло. Десять ноль-ноль, Красная площадь.

Аппарат умолк.

С щелчком захлопнув крышку, Майкл повернулся к Бушу.

— Может, объяснишь, что здесь происходит? — На лице Поля отобразилось недоумение.

Но не успел Майкл ответить, как в комнату вбежала Сьюзен. Ее лицо выражало смятение и, как показалось Майклу, страх. Она смотрела на него так, как будто видела в первый раз и словно его образ внезапно обрел для нее значимость.

— Стефан велел отдать вам это. Он сказал, вы разберетесь, что с этим делать. — С этими словами она вручила ему черный кейс.

Переносной сейф среднего размера, восемнадцать на двадцать четыре дюйма, сработанный не для красоты, а для того, чтобы создать максимальные трудности желающему его открыть, если последний не имеет на то прав. Майклу доводилось такие видеть. Похожий на стандартный банковский индивидуальный сейф, толстостенный, из углеродистой стали, с петлями внутри для большей надежности. Герметичный, практически несгораемый. Замок с дополнительным штырем, почти не поддающийся взлому. Без горелки не открыть… если, конечно, не обладать специальными навыками.

— Стефан сказал, вы разберетесь, — повторила Сьюзен, не сводя глаз с сейфа на коленях Майкла. — Он говорит, там доказательство, которое вы желаете получить.

— Доказательство чего? — взметнулся Буш.

Бросалось в глаза, насколько его неряшливая наружность не вяжется с ухоженным помещением, на фоне которого разворачивалась вся сцена.

Майкл посмотрел на сейф, на Сьюзен.

— Откуда у него это?

— Не знаю. Там еще была записка. — Она вручила Майклу конверт.

Вскрыв конверт, Майкл прочел про себя:

Майкл повернулся к Сьюзен и испытующе посмотрел на нее.

— Откуда это у Стефана?

— Понятия не имею, — отвечала девушка.

— Но вам хотя бы известно, когда кейс у него появился? Это было недавно?

— До сегодняшнего дня я его не видела, и Стефан ни разу о нем не заговаривал. А почему вы спрашиваете? Что все это значит?

Буш прочел по лицу Майкла, как тот расстроен. Подойдя к другу, он присел перед ним на корточки и посмотрел ему прямо в глаза.

— Майкл, объясни, что происходит, кто такой этот Келли?

Майкл ответил долгом взглядом. В его душе боролись противоречивые чувства. Наконец он ответил:

— Это мой отец.

Майкл не сразу понял, кто сильнее опешил, Буш или Сьюзен. Оба молчали, пытаясь переварить услышанное. А потом их вопросы посыпались, как сухой горох из мешка.

— Что вы говорите! Как он может быть вашим отцом? — спрашивала Сьюзен.

— Почему его похитили, Майкл? — вторил ей Буш.

— Кто вы такой, черт возьми? — продолжала Сьюзен. — Не может быть, чтобы вы были его сыном.

— Ты не ответил мне, Майкл. Почему его похитили?

— Может быть, похитители требуют выкуп? — вставила Сьюзен. — Потому что фирма заплатит сколько угодно. Пять, десять миллионов, сколько бы ни потребовалось.

Майкл медленно повернулся к Сьюзен.

— У них на уме весьма необычный выкуп.

Вопросы сыпались один за другим, но Майкл не вникал: он разглядывал загадочный кейс. Так вот почему Женевьева тогда навестила его и принесла с собой визитную карточку Стефана Келли, поэтому же она арендовала машину в Бостоне. Все это неопровержимо свидетельствует… что она жива.

Ответы на все вопросы содержались здесь, в этом кейсе, который Женевьева так боялась носить с собой. В то же время она всей душой желала, чтобы он попал в руки Майкла. Открыть сейф при двух свидетелях он не решался.

— Вот что мне известно, — начал Майкл, откидываясь на спинку софы с цветочным рисунком. — Стефана Келли похитил человек по имени Джулиан Зивера.

Буш резко повернулся к Майклу, вопросительно подняв брови.

— Ив качестве выкупа он хочет уникальную шкатулку из России, — продолжал Майкл.

— Из России? — От недоумения Сьюзен не знала, что сказать.

— Так ты утверждаешь, что его фамилия Зивера? Как у Женевьевы? — выпалил Буш.

Майкл кивнул.

Буш покачал головой.

— Такого не бывает. Это не мир, а черт знает что.

— Согласен. — Майкл горестно усмехнулся. — Женевьева ведь мать Джулиана.

— Ага, мать, — повторил Буш, словно пытаясь убедить самого себя. — Майкл, чувствую, мы влипаем в какую-то большую гадость. А эта шкатулка, что она собой представляет? Какие такие ценности в ней хранятся? Только не надо мне говорить, что там фигурное печенье…

— Каким образом мы сумеем добыть эту шкатулку в России? Это что-то вроде яйца Фаберже или другой шедевр в том же духе? — К Сьюзен вернулся дар речи.

— Они требуют, чтобы я выкрал шкатулку.

При этих словах Буш упал в кресло, откинулся на спинку и прикрыл глаза.

— Выкрали? — переспросила Сьюзен.

Майкл лишь посмотрел на нее, но ничего не сказал.

— Выкрали? — Сьюзен заметалась по комнате, было видно, что нервы у нее на пределе. — Надо вызвать ФБР.

— Мы никого не будем вызывать, — твердо возразил Майкл. — При малейшем намеке на появление правоохранительных органов Келли убьют.

— Как вы намерены выкрасть этот предмет? — сдалась Сьюзен.

Майкл бросил взгляд на Буша. Тот по-прежнему сидел, прикрыв глаза, и молчал.

— Как? — настаивала она.

— Расскажи ей, — процедил Буш, по-прежнему не поднимая век.

Собравшись с духом, Майкл посмотрел на Сьюзен.

— Я обладаю определенными навыками…

— Так вы преступник? — взорвалась Сьюзен. — Стоило объявиться неизвестно откуда взявшемуся блудному сыну, как Стефана похитили. — Она с трудом сдерживала накатившую ярость.

— Послушайте…

Перестав расхаживать по комнате, Сьюзен замерла на месте.

— Это все вы виноваты.

— Я виноват? — Майкл привстал с софы. — Вы в своем уме?

Они уставились друг на друга, сверкая глазами. Всю ярость, вызванную положением, в которое попали, в этот момент они сосредоточили друг на друге.

— Пожалуй, самое время успокоиться, — прекратил эту сцену Буш, по-прежнему не открывая глаз. — Разойдитесь-ка лучше каждый в свой угол и подумайте, что делать дальше.

Сьюзен подошла к столу, на котором сверкал металлическими боками переносной сейф.

— Откройте его, — потребовала она.

Майкл посмотрел на Буша и встретил его взгляд. Не произнося ни слова, они пришли к безмолвному соглашению не посвящать эту женщину в то, что им предстоит. Майкл заговорил с Сьюзен:

— Этот кейс предназначен для меня и больше ни для кого.

— Только не в том случае, если вопрос касается Стефана.

— Этот вопрос касается меня, и мне одному решать, показывать кому-либо содержание сейфа или нет.

Майкл взял сейф в руки и стал осматривать его со всех сторон. Не отрываясь от этого занятия, он осведомился:

— Джулиан Зивера. Что вам о нем известно?

На лице Сьюзен выразилось явное недоумение.

— Что? Ничего не известно, а почему вы спрашиваете? Какое это имеет отношение к делу?

— Самое непосредственное, поскольку именно он похитил вашего мужа.

Сьюзен воззрилась на Майкла. Если в первый раз в ее глазах отражался гнев, то теперь это была самая настоящая ненависть.

— Самое лучшее, если в доме имеется компьютер, вам сейчас пойти и подключиться к Интернету…

— Не ваше дело указывать мне, что делать…

Буш резко встал, обрывая ее тираду.

— Пожалуй, если мы хотим вернуть вашего мужа, нам всем необходимо успокоиться и действовать хладнокровно. Майкл прав, надо постараться как можно больше узнать о противнике. Если вы предоставите мне доступ к компьютеру, я попытаюсь собрать информацию об этом Зивере. Почему бы вам не приготовить нам кофе?

В последней фразе Буш раскаялся еще до того, как она успела слететь с его губ.

— Кофе, вы говорите? Кофе?! Я, к вашему сведению, адвокат, в прошлом ассистент окружного прокурора! Я не варю кофе!

Буш поднял руки, словно сдаваясь.

— Прошу прощения, ошибся.

Сьюзен направилась было к выходу, но неожиданно возвратилась. Она набрала полную грудь воздуха, чтобы успокоиться, и заговорила, обращаясь к Бушу:

— Компьютер в библиотеке, дальше по коридору.

Затем повернулась к Майклу:

— Стефан мне не муж.

Глава 12

Кремль. Майкл, конечно, слышал о нем, читал, и все же для него, как и для большинства людей с Запада, Кремль означал лишь место, где обитает власть прежде великой нации, сверхдержавы. По сути, Кремль был городом внутри города, мощной крепостью за массивными стенами, чье основание датировалось более чем пятью столетиями тому назад. Вмещающий в себя церкви, военные заводы, музеи и дворцы, это был бастион русской гордости, ставший за последнее столетие синонимом коммунизма, репрессий и секретности.

С практической же точки зрения Кремль представлял собой нечто гораздо большее. Это был мир блестящих художественных достижений, красоты и стиля, присущих только этому северному царству и больше ни одному месту на планете. Здесь встречались здания такой архитектурной сложности, что они не поддавались дублированию. В то же время это было царство противоречий: на Соборной площади концентрировалось большое количество церквей — и это в стране, где религия в течение семидесяти пяти лет пребывала вне закона; отсюда новое демократическое правительство провозглашало принципы свободы, при этом скрываясь за непроницаемой стеной секретности; здесь была собрана гигантская коллекция бесценных художественных шедевров, хотя и второстепенных по сравнению с коллекциями Лувра, Прадо или Ватикана. Кремль стал символом страны, стремящейся обрести новое лицо и избавиться от клейма тирании и произвола.

И все же самым главным были не музеи, не исторические тайны и не красота, а то, что Кремль являлся центром российской столицы, средоточием власти, резиденцией российского президента. Это была квинтэссенция российской национальной идеи и интеллектуальной мощи, и, как таковой, Кремль нуждался в защите от желающих увидеть его падение: от врагов внутренних и внешних; от жаждущих вернуть прошлое; от противников, стремящихся, ни много ни мало, к ниспровержению нового правительства и отстаиваемых им принципов. Поэтому за этими стенами, похожими на стены старинного замка с бойницами, за вооруженными кордонами, под неусыпным взором Федеральной службы охраны, в сердце столицы величайшей страны мира предпринимались самые строгие на континенте меры безопасности.

Сидя в гостиной за кофейным столиком, Майкл разглядывал поблескивающий черным металлом кейс. Вот замок. Однако нет ни ключа, ни даже намека на то, что он когда-либо существовал.

С момента ухода Джулиана Майкла не покидало беспокойство из-за некоторых сказанных им слов. Это не было связано ни с Келли, ни с самим Джулианом; слова имели прямое отношение к Женевьеве. Джулиан сказал: «У нее полно секретов, о которых вы и понятия не имеете». Майкл не мог решить, были ли то слова обделенного вниманием сына, или в них все-таки содержалось зерно истины. Отчаянная мольба, с которой она обратилась к нему во время своего последнего визита, когда просила выкрасть картину из галереи в Женеве, ее таинственная гибель, оказавшаяся на поверку фарсом… За всем этим ощущался скрытый мир, который никак не вязался со сложившимся у него образом Женевьевы, женщины, в своей доброте и бесхитростности, казалось бы, так хорошо ему знакомой. И вот теперь еще этот сейф: каким-то образом разыскав отца Майкла, она доставила сейф ему и, вне всякого сомнения, была уже на пути к Майклу, но опять исчезла. Джулиан был прав. Образ Женевьевы и в самом деле оказался несравненно более сложным и загадочным, чем ему представлялось прежде.

Как подсказывало Майклу шестое чувство, Джулиану известно, что его мать жива и находится где-то, возможно, даже неподалеку. Кроме того, именно Джулиан, со слов Симона, представляет для нее главную опасность.

Майкл приехал в Бостон в поисках родителей; кончилось же тем, что его шантажировали, вынудили взяться за дело в совершенно незнакомой стране, в комплексе сооружений, системы безопасности которого не уступают аналогичным в Белом доме. Кремль был не только средоточием политической власти российского правительства, но и хранилищем предметов материальной культуры — исторического наследия славных и не очень славных времен. В здешних запасниках дремала история, и многие желали бы стереть часть ее страниц со скрижалей времени. В сокровенных глубинах этого хранилища и находится шкатулка, которую Джулиан называет «Альберо делла вита» — объект его желаний и решающий фактор в судьбе отца Майкла.

Снова и снова проигрывая в уме события последнего часа, Майкл неизменно приходил к заключению, что Стефана Келли не спасти и что руки Майкла обагрятся кровью этого человека. Иной раз он задавался вопросом, а стоит ли вообще спасать Келли. Их ничто не связывает, Келли никогда не проявлял интереса к сыну, ни разу не предпринял попытки разыскать его, наладить отношения. Он бросил сына, а теперь возлагает на него все свои надежды. И даже если Майкл решит попытаться, даже если придет к заключению, что Келли того стоит, все равно — при наличии таких мер безопасности справиться с заданием практически невозможно. Без карты — той самой, которую он по настоянию Женевьевы уничтожил, — он не только не знает, откуда надо выкрасть предмет, но и не представляет, о каком, собственно, предмете идет речь. Так что, даже если он решится взяться за дело, единственным результатом может быть провал. И следствием этого провала станет не только смерть его отца; можно не сомневаться, что и его ожидает перспектива навеки затеряться где-нибудь в Сибири, к зловещей радости Джулиана, к удовлетворению его мстительности, бездонную глубину которой Майкл не мог себе даже представить.

Майклу и прежде приходилось сталкиваться с препятствиями, на первый взгляд непреодолимыми, и избегать верного поражения. И все же на сей раз степень сложности, казалось, переходила все границы. Он чувствовал, что с этим делом ему не справиться. Некоторое время он даже обдумывал перспективу собрать всю имеющуюся у него в распоряжении информацию и обратиться к властям — даже если за этим последует неминуемый арест и тюрьма.

Оторвавшись от размышлений, Майкл переключил внимание на кейс. Возможно, именно в нем содержится решение стоящей перед ним проблемы? Спрятав записку Женевьевы, он занялся изучением сложного замка. Вытащив из внутреннего кармана предмет, внешне похожий на коричневый кожаный бумажник, он открыл его и разложил на столе затейливые орудия своего ремесла.

Роскошная древесина письменного стола прекрасно сочеталась с полными книг полками из того же материала и кессонным потолком. Бушу ни разу в жизни не приходилось сидеть за таким шикарным столом, в окружении впечатляющих атрибутов богатства: персидских ковров, кожаных кресел с такими высокими спинками, что их вид наводил на мысль о королевском троне. Однако все это богатство прошло мимо внимания Буша, поскольку он не отрывал взгляда от экрана компьютера. Джулиан Зивера был не человеком, он был индустрией. Сфера его интересов охватывала множество областей деятельности — от финансов до медицины, и все же было нечто, играющее главную роль: религия и все, с ней связанное и от нее происходящее. Зивера возглавлял церковь под названием «Божья истина», представлявшую собой сплав христианства и науки. За сравнительно небольшой период — не более двадцати пяти лет — церковь объединила под своим крылом более полумиллиона верных последователей. Основанная французом Трепо, после смерти последнего церковь перешла к его зятю, Джулиану.

Штаб-квартира Джулиана и его церкви располагалась на скалистом участке побережья Корсики. Комплекс сооружений на участке земли общей площадью более двадцати пяти тысяч акров состоял из исследовательских институтов, офисов и медицинских лабораторий. Сооружения располагались вокруг личной резиденции главы церкви. Этот комплекс, похожий на небольшой средневековый город в окружении крепостной стены, почти двести лет функционировал как монастырь; еще ранее здесь была летняя резиденция царствующего семейства; в 1767 году семейство пожертвовало замок церкви — для того, чтобы он не попал в руки французской короны, представители которой приобрели средиземноморский остров у генуэзцев.

«Божьей истине» замок с прилегающими постройками достался от монахов: поскольку численность братии постоянно уменьшалась, надобность в замке отпала и община перебралась на материк. Здания отремонтировали и произвели определенную перепланировку, но так, чтобы новейшие технологии сочетались с уважением к прошлому. Эта позиция, возведенная в ранг принципиальной, стала важнейшим из лейтмотивов вероучения церкви. Религия «Божьей истины» была монотеистической и представляла собой одно из экстремальных ответвлений католицизма, не желающих более подчиняться официальной церкви и следовать ее политике. Основатели церкви считали, что официальная религия выдохлась и безнадежно отстала от жизни, что ради слепой приверженности убеждениям пятисотлетней давности она пренебрегает сегодняшним днем и отворачивается от научных фактов. В итоге человека с его личными духовными устремлениями и церковь, к которой он официально принадлежит, порой разделяет философская и религиозная пропасть. В «Божьей истине» веровали в единого Бога. Нравственное учение Библии принималось, однако в целом библейские истории воспринимались скорее как метафоры, изложенные в сказаниях положения морали. Науку не отвергали, а, скорее, включали в общую систему убеждений. Последователи «Божьей истины» принимали догмат о сотворении, однако небуквально, а с поправками, продиктованными научным знанием, — то есть они считали, что процесс сотворения занял больше шести дней, что человек создан не из одного лишь праха земного, равно как и на женщину ушло больше «строительных материалов», чем одно только ребро Адама. Однако никаких сомнений по поводу того, будет ли Бог судить человека, придется ли последнему отвечать за свои поступки перед Творцом, не возникало. Чудеса происходят, у всякого человека есть бессмертная душа, и каждому будет воздано по его делам — в аду или в раю, в зависимости от поступков.

И церковь под названием «Божья истина» вошла в силу. С членством в ней дела обстояли иначе, чем в других церквях, то есть прихожане были отнюдь не из разных слоев общества и не различного происхождения. Напротив, все они принадлежали к одной категории — а именно богатых и облеченных властью, образованных и преуспевающих. Индустриальные короли, отпрыски высокопоставленных семейств и звезды телеэкрана валом валили в церковь, так что филиалы ее плодились в высокоразвитых населенных пунктах в геометрической прогрессии. В результате размер ее бюджета превосходил величину валового дохода некоторых государств. Минимальный членский взнос в десять тысяч долларов в год не мешал членам церкви преумножать свои богатства; напротив — пожертвования возвращались сторицей: верующие не только получали духовный подъем и просветление, но и имели возможность воспользоваться, к примеру, результатами научных и технологических прорывов в медицинских предприятиях Зиверы, равно как и пожать плоды его финансовой смекалки в целом. В «Божьей истине» наставляли в вопросах науки, высоких технологий, финансов и прочих, и делали это без проволочек. Тот, кто состоял в рядах верующих, одновременно являлся, по сути, держателем акций могучей финансовой империи. Уверуй и пожнешь плоды своей веры сегодня, а не позже, когда окажешься на глубине в шесть футов. Церковь представляла собой великолепный образец синергизма, успешного взаимоусиления различных видов деятельности, при котором стираются грани между деловой активностью, семьей, верой и наукой.

И еще одна особенность поразила Буша: отсутствие филиалов церкви в странах третьего мира. В мрачные трюмы огромного корабля, который представляет собой этот мир, не спускались миссионеры «Божьей истины», дабы обратить обитающих там заблудших овец. К чему? Эта религия предназначалась для элиты, для избранных, для образованных и богатых; для людей, руководствующихся при решении вопроса, в какую веру обратиться, собственными предпочтениями. Эксклюзивный клуб для тех, кто смеет отбросить обветшалую традицию и заменить ее новыми обычаями, совместимыми с их нынешними убеждениями. Для людей, считающих себя центром вселенной; для тех, кто, столкнувшись с неприятностью или агрессией, подает в суд и выигрывает процесс; для тех, кто обвиняет в своих неудачах учителей, наставников, боссов — кого угодно, только не себя, ибо в мире, в котором они живут, возможность ошибки с их стороны исключена; и как смеет какой-то пастор учить их, как жить. Религия есть вопрос личного предпочтения, и если они выбирают нетрадиционное восприятие Бога, то так тому и быть. А Джулиан Зивера был более чем готов посодействовать им в этих устремлениях.

Быть членом «Божьей истины», принадлежать к числу избранных и просветленных вошло в моду. И в этом мире всеобщего подражания стоило кое-кому из знаменитостей принять новую веру, как поток желающих обратиться вырос в разы, ибо кому еще и знать все о религии — не говоря уже о политике и вообще жизни, — как не знаменитостям?

В поисках ответов на свои вопросы Буш открывал одну интернет-страницу за другой, но безрезультатно. Все сайты содержали практически идентичную вылизанную информацию о Джулиане Зивере, как будто скопированную со страниц глянцевых рекламных буклетов. Его истинные цели, нечистоплотные поступки, недостатки — все это покрывалось, переиначивалось или изображалось в таком свете, что Джулиан казался чуть ли не святым, чье единственное занятие — ходить по воде. В глазах Буша дела обстояли иначе, а уж Майкл и вовсе знал истину не понаслышке. В этом человеке была какая-то тайна, приоткрыть завесу которой не могли ни Интернет, ни годовой отчет, ни пропагандистский церковный буклет. Нигде, ни в одном месте не удалось Бушу найти ответ на главный вопрос: зачем человеку с гигантским состоянием, наделенному почти неограниченной властью, обладающему авторитетом также и в религиозном мире, понадобилось похищать, по сути брать в заложники бостонского адвоката, чтобы потом обменять его на какую-то ничего не значащую шкатулку?

Сьюзен находилась в центре просторного встроенного гардероба, превышающего по своим размерам среднюю спальню. В гардеробе на вешалках висели деловые костюмы, белые крахмальные рубашки для официальных приемов, одежда на каждый день, брюки, спортивная одежда. На полках стояли ботинки, туфли, шлепанцы. И все это было мужское. Посередине, в простенке, висели две фотографии: одна — статного, представительного мужчины лет двадцати пяти — тридцати, и вторая — женщины лет сорока с лишним. Скрытая за зеркалом потайная дверь в комнату-сейф — ту самую, из которой она извлекла металлический кейс, — оставалась открытой. Сьюзен всеми силами старалась не смотреть не только на фотографии, но и на саму тайную комнату; ей казалось, что уже одним этим взглядом она проникнет в какой-то сокровеннейший секрет Стефана, в его внутреннее святилище, куда вход заказан всем, кроме него. По телефону он сообщил ей код к замку потайной комнаты, из которой надлежало достать металлический кейс и передать его Майклу. Присовокупив к этому, что она должна вручить Майклу кейс немедленно, больше он ничего не добавил.

Оставшись одна, она сбросила маску суровой недоступности. Силы вдруг покинули ее. Девушка сползла по стенке полированного комода, к которому перед тем прислонилась, и опустилась на пол. И тут нахлынули слезы: слезы огорчения и страха, слезы, которыми она оплакивала нескончаемые потери. Это началось примерно год назад, когда события вышли из-под контроля. Тогда мир, казалось, перевернулся. И вот теперь, едва ей показалось, что жизнь возвращается в нормальное русло, мир снова рухнул. Она и Стефан переживали глубокую утрату, к которой не были готовы, с которой и по сей день еще не смирились. Трагедия сблизила их, каждый искал помощи и сочувствия. А когда и Стефан пропал, она осиротела полностью. Исчез единственный человек, который мог бы как-то направить ее в этой жизни, и больше ей не к кому было обратиться. Он всегда готов был прийти на помощь: помог ей устроиться — сперва ассистентом к окружному прокурору, потом взял в свою собственную адвокатскую контору, где всячески способствовал ее продвижению. Она была обязана ему всем.

Она не допускала, чтобы посторонние видели, как ей больно, были свидетелями ее слез и слабости. Но наедине с собой она позволила сердцу излить накопившуюся муку. Ее тело сотрясалось от рыданий, по щекам текли слезы. Она позволила всему этому происходить ровно пять минут. Потом все прекратилось так же внезапно, как и началось. Прибегнув к технике йоги, она освободила ум от мыслей, выбрала слово-мантру и постаралась обрести внутренний покой; он ускользал, но в какой-то мере ей все же удалось восстановить душевное равновесие. Поднявшись на ноги, она переступила порог потайной комнаты. Свет там все еще горел, освещая комнату-бункер, тайное убежище на случай кризиса или взлома. Но сегодня эта комната не сослужила службу, для которой ее создали.

Сьюзен вошла внутрь. В помещении восемь на десять футов одну стену заполняли мониторы безопасности, на каждом из которых отображалось происходящее в том или ином помещении дома. В гостиной Майкл Сент-Пьер пытался вскрыть черный кейс; Поль Буш в библиотеке не сводил глаз с экрана компьютера. Во всех остальных частях дома царили тишина и спокойствие. Оторвавшись от мониторов, Сьюзен переключила внимание на противоположную стену. Там стоял шкаф с пистолетами в выдвижных ящиках, со стеклянной дверью, но без замка: ведь вся комната была одним большим сейфом. Несколько секунд она испытывала сильное искушение выбрать себе какое-нибудь оружие, но передумала. Хотя эти двое, что находились сейчас в доме, были для нее, по сути, незнакомцами, все же она ощущала, что от них не исходит опасности.

А когда она перевела взгляд на третью стену, у нее перехватило дыхание — точно так же, как это было несколькими минутами ранее, при входе в комнату. Стена пестрела фотографиями. Она рассмотрела каждую — всего более сорока — с завернувшимися уголками, выцветшую от времени, побледневшую. Фотографии, тщательно организованные по хронологическому принципу, крепились кнопками. И хотя ни на одной из них не фигурировал сам Стефан, они сказали ей гораздо больше того, что она знала об этом самом близком для нее человеке до сих пор.

Шкаф, из которого она выдвинула ящик с пистолетами, остался открытым. Она потянулась к ручке стеклянной дверцы, чтобы закрыть его, когда ее взгляд упал на красную папку, пухлую, битком набитую бумагами. На обложке стояло: «Майкл Сент-Пьер». Сьюзен взяла папку в руки. Она не сразу решилась открыть ее, но затем отбросила сомнения: сейчас неподходящий момент для личных тайн.

Она принялась читать и испытала такое волнение, что у нее заколотилось сердце; она ожидала чего угодно, только не этого. Папка содержала документы, датированные несколькими десятками лет назад, относящиеся к тому времени, когда Майкл еще учился в школе. Газетные вырезки с описанием его первых футбольных побед, копии листков успеваемости из школы, а затем из колледжа. Имелись также снимки, одни — скопированные из школьных «ежегодников» с фотографиями и подписями однокашников, и другие — сделанные скрытой камерой. Но больше всего ее потрясла последняя подшивка документов. Она испытала такой парализующий ужас, словно сердце ей сжала ледяная рука.

Сьюзен поспешно захлопнула папку. Возвращая ее на место, она заметила еще две папки с именем Майкла Сент-Пьера на обложке. Закрыв дверцу шкафа, она один за другим выключила все мониторы. Сьюзен уже намеревалась погасить свет, но у нее мелькнула еще одна мысль. Вновь подойдя к шкафу с оружием, она принялась разглядывать коллекцию винтовок и пистолетов. Стефан никогда не разговаривал об оружии, ей ни разу не приходило в голову, что он умеет с ним обращаться. И она задалась вопросом, было ли все это коллекцией, собранием предметов, которыми он любовался в свободную минуту, которыми гордился, или самым настоящим арсеналом, необходимым для самозащиты? Для защиты от сына, которого он сам когда-то покинул и который однажды за ним явится?

Глава 13

Частный «боинг бизнес джет», с рокотом разогнавшись по бетонированной дорожке бостонского аэропорта Логана, оторвался от земли. Было раннее утро. Реактивный самолет, белой птицей в синем небе, быстро набрав высоту, взял курс на Атлантику. Стефан Келли находился в отдельном помещении в хвосте самолета.

После того как Стефана повалили и выволокли из дома, он, связанный и с мешком на голове, лежал на полу в салоне автомобиля. Сквозь ткань он ощутил, как ему к уху прижимают сотовый телефон; тот, кто говорил с итальянским акцентом, пообещал ему, что он уцелеет, если сумеет убедить Майкла Сент-Пьера, что является его настоящим отцом.

После этого его повезли прямиком в частный ангар в аэропорту Логана, там проволокли вверх по ступенькам и швырнули в комнату, в которой он теперь находился. Пока у него выворачивали карманы, очищая их от сотового телефона, кредитных карточек, водительских прав и денег, он оставался лежать связанный, с черным мешком на голове.

По окончании процедуры мешок сняли, и он увидел трех амбалов. Их взгляды недвусмысленно говорили, что лучше сидеть на месте и не делать глупостей. Для пятидесятивосьмилетнего мужчины статный Келли был в отличной физической форме. С молодых лет он придерживался спортивного режима, занимался бегом, боксом и силовыми упражнениями. Но сейчас, даже если бы каким-то чудом он внезапно помолодел на двадцать лет, вернувшись в ту пору, когда был на пике своего физического состояния, у него все равно не было бы шансов справиться даже и с одним из этих трех накачанных головорезов. В ширину они были такими же, как в высоту, и двигались со столь характерной экономией энергии, что не возникало никаких сомнений относительно того, в каком именно ремесле они достигли совершенства. Пока двое перерезали его путы, третий, главный, с коротко остриженными черными волосами, посеребренными на висках, беззвучно передвигался по помещению, жестами указывая на различные предметы роскошной обстановки. Он показал также, где находится ванная комната, бар с множеством напитков и стаканами цветного хрусталя, подвешенными в кожаной «сбруе» на случай болтанки во время взлета и посадки. Продемонстрировал и небольшой буфет со съестными припасами, газетами и журналами.

— Куда мы летим? — спросил Келли.

Ответа не последовало, словно не было и вопроса. Громилы деловито подбирали с пола обрезки веревок, рассовывали по карманам его вещи.

— Кто вы? — тихо добавил он.

Все трое, ни единым жестом не выдав, что слышали его, покинули помещение. С глухим звуком, повторенным эхом, встала на место тяжелая задвижка замка. Он остался один в тишине, нарушаемой лишь ровным рокотом реактивного двигателя.

— Какого черта здесь творится?

Глава 14

Джулиан бежал по засыпанной снегом игровой площадке, его девятилетний преследователь — за ним. Он уже почти догнал Джулиана, был всего в паре шагов, и все время смеялся над ним, издевался то над его низким ростом, то над странностями его характера, обзывая всезнайкой и малахольным. То, что началось как игра, быстро перестало ею быть, перейдя в совсем иное качество: догонялки превратились во что-то ужасное. Восьмилетний Джулиан бежал так быстро, как только мог, но он задыхался, легкие тяжело вздымались. Наконец Марко догнал его и, сбив с ног, повалил на твердую заснеженную землю. Со всех концов площадки сбежались дети посмотреть на потасовку. Окружив белокурого Джулиана и его темноволосого обидчика, они подзуживали:

— Бей его, влепи ему, бей!

Крики эхом отдавались в ушах Джулиана, но он лежал, парализованный страхом, не зная, что делать.

Обведя взглядом круг смеющихся лиц, ни на одном из них не прочел он сочувствия к себе, никто не думал прийти к нему на помощь. Марко взгромоздился ему на грудь и принялся заталкивать снег Джулиану под рубашку, наотмашь бить его по лицу. Джулиан пытался дать отпор, но у него ничего не получалось. В ушах звенели наставления из воскресной школы: «Поступай с другими так… Не поднимай руку… Подставь другую щеку…»

И тут его взгляд упал на Арабеллу. Она была новенькая. Приехала всего два дня назад, новая сестричка. Она просто стояла, глядя Джулиану прямо в глаза, с белоснежным котенком на руках. Ей было десять, то есть она была здесь и старше, и сильнее всех, однако и не подумала вступиться за Джулиана, пока Марко его бил.

И вдруг случилось ужасное. Марко не хотел этого, он не понимал, какие последствия могут повлечь за собой его действия; не так уж сильно он и бил. По лицу Джулиана пробежала судорога; почему-то вдруг стало трудно дышать. Он чувствовал себя так, словно очутился под водой; и, как рыба на берегу, хватая ртом воздух, он жаждал хоть единого освежающего глотка. Все напрасно. Лицо у него налилось кровью, и все испугались. Он стал хвататься руками за горло, словно пытаясь разорвать сжимающее его кольцо. Толпа детей смолкла. Потом кто-то испуганно вскрикнул, остальные поддались панике, а Марко соскочил с груди Джулиана и бросился бежать.

И юный Джулиан понял, почему они так себя ведут. Они увидели, как умирает маленький мальчик… и этим маленьким мальчиком был он. Все разбежались, осталась одна Арабелла. Она все так же молча, спокойно смотрела на Джулиана и гладила своего котенка; она не предпринимала попыток как-либо ему помочь. А он думал лишь, что не хочет умирать.

Глаза застилало мраком, мир словно бы таял и отдалялся, легкие, напрасно жаждущие прохладного глотка, пылали. И у него осталась одна-единственная мысль, что он не хочет умирать, не хочет умирать.

Джулиан лежал в постели, закутанный в теплые одеяла. Он не мог заснуть, мысли путались у него в голове. Зимний ветер за окном выл так свирепо, что пламя в камине колебалось. Он перевел взгляд на картину на стене. Ангел, казалось, ответил ему таким же прямым взглядом. Простирая на все полотно гигантские белые крылья, ангел возносился от золотого дерева ввысь, в облачное небо. В руке он держал золотую шкатулку. Шкатулка сияла, как солнце.

Джулиан не понимал, что произошло, знал только, что не умер. Когда он очнулся на той же заснеженной игровой площадке, над ним с иглами и стетоскопами суетились мать и сиделка, обе улыбались уже с радостным облегчением. Астматический приступ прошел. Его отвезли в больницу, там осмотрели и нашли состояние вполне удовлетворительным. Вручив матери ингалятор, их отправили домой.

Женевьева вошла в комнату и прикрыла за собой дверь. Присев на постель рядом с ним, она ласково улыбнулась.

— Как поживает мой большой мальчик?

— У меня все в порядке.

— Только в порядке? — Желая закутать его как можно лучше, она подоткнула одеяло.

Джулиан кивнул.

Заложив свои темные локоны за уши, Женевьева прилегла рядом с ним поверх одеял.

— Дети иногда бывают жестокими. И все зависит от того, как мы сами себя поведем. Я очень горжусь тобой, Джулиан, тем, что ты не пытался ему отомстить. Марко очень жалеет о том, что сделал. Он не знал, что получится так, он вовсе не хотел по-настоящему причинить тебе вред.

Джулиан слушал молча.

— Теперь ему целый месяц не видать ни телевизора, ни сладкого. — Женевьева улыбнулась.

Он выдавил в ответ вялую улыбку.

Джулиану сразу полегчало, когда он узнал, что на долю Марко выпало наказание, которого он сам боялся, как огня.

— Ты, случайно, не видел котенка нашей новенькой, Арабеллы? — спросила Женевьева.

Джулиан посмотрел в глаза матери.

— Он куда-то пропал. Давай утром вместе его поищем. Не считая одежды, он — единственное, что у нее есть в этом мире.

— Она злая. Она даже не захотела помочь мне сегодня.

— Ей просто страшно, милый, — подумай, ей всего десять, и она одна-одинешенька в этом мире. Надо сделать так, чтобы она почувствовала себя любимой.

— Мам… — нерешительно произнес Джулиан. — Почему у меня все время появляются новые братья и сестры?

Женевьева заглянула ему в глаза.

— Джулиан, в этом мире есть дети, которым не так повезло, как тебе. У некоторых нет ни папы, ни мамы.

Джулиан смотрел на нее не отрываясь.

— Очень важно и самому любить, и чтобы тебя любили. Я понимаю, тебе странно, что все время появляются новые лица. Но прошу тебя, помни — ты для меня самый главный. — Она носом пощекотала ему в ухе. — У кого еще здесь есть отдельная комната?

Джулиан улыбнулся.

— Ни у кого.

— С кем я провожу больше всего времени?

— Со мной.

— Кто мой единственный настоящий сынок?

Смущенно покраснев, Джулиан улыбнулся.

— Вот и отлично, значит, этот вопрос мы решили. — Она взлохматила его светлые волосы. — Давай завтра устроим наш с тобой день. Только ты и я. Займемся, чем захочешь.

Но он не слышал. Проследив за направлением его взгляда, она поняла, что он рассматривает картину на стене.

— Мам?

— Да, милый?

— А что у него в коробочке?

Женевьева посмотрела на картину с ангелом и застыла, словно зачарованная. На ее лице играли отблески огня; казалось, она мысленно ушла в какую-то невообразимую даль. Наконец, словно очнувшись, улыбнулась Джулиану. Потом наклонилась, поцеловала его в лоб и ответила:

— Надежда, дорогой.

Уже взявшись за ручку двери, Женевьева добавила:

— Спи сладко, я тебя люблю.

И дверь закрылась.

После этого, сосчитав предварительно до двадцати, Джулиан сбросил одеяла и слез с кровати. На четвереньках подлез под кровать и достал из самой глубины маленькую картонную коробку. Снял крышку: свернувшись в клубок, там крепко спал крошечный белоснежный котенок. Джулиан стал думать о том, какая злая оказалась эта девочка с котенком, как она за него не заступилась. И все остальные тоже злые, обзывают его скелетом, уродом, обращаются с ним так, словно он чужой в собственном доме. Ведь на самом деле это они — приблудные, это их сюда взяли из жалости. А он здесь единственный настоящий сын! От этих мыслей он разозлился так, что его всего затрясло, а по щекам потекли слезы. Матери это бесполезно объяснять, она не поймет. Никого он не ненавидит так, как этих проклятых детей, он их так ненавидит, что готов поубивать, всех до одного.

Джулиан посмотрел на котенка, почесал тому за ушами, провел пальцем по белому нежному меху. Улыбнувшись, закрыл коробку и на цыпочках подошел к камину. Отодвинул экран и, ни секунды не колеблясь, швырнул коробку в огонь. Он спокойно наблюдал, как начал темнеть и коробиться картон, как потом запрыгала крышка, как изнутри показалась и тут же исчезла белая лапа. Охваченная пламенем, коробка вибрировала и тряслась, раскачивалась, как качели, а комнату наполнил тошнотворный запах горящего мяса. Крики, издаваемые котенком, несравнимы были ни с чем, что Джулиан когда-либо слышал в своей жизни. Он представлял себе, что это не котенок, а Арабелла, что это ее он запер в картонном гробу и это она теперь там вопит. Наконец коробка окончательно почернела и рассыпалась на множество искр. Отблески поиграли в синих глазах восьмилетнего Джулиана.

В наступившей тишине, когда пепел от коробки смешался с пеплом от дров, Джулиан вернулся в постель и укрылся одеялом. На картине, освещаемой пламенем камина, ангел с гигантскими крыльями все так же возносился к облачному небу. Джулиан улыбнулся. Вся ярость, вся ненависть внезапно испарились. Прекратилась бешеная пляска мыслей, его ум успокоился, и он крепко заснул.

Джулиан подскочил в кресле и проснулся. Сновидение ушло, но сердце продолжало колотиться. Он поглядел в иллюминатор, на океан. Из хвостовой части самолета доносились яростные крики Стефана Келли. Эти звуки, как и неистовый стук в запертую дверь, веселили ему сердце и проясняли ум.

Он улыбнулся.

Глава 15

Майкл сидел, откинувшись на спинку дивана. Элегантная гостиная, казалось, приняла его в свои объятия, но он их не замечал. Да и все события прошедшего часа стерлись у него из памяти; он полностью сосредоточился на вскрытии кейса. Он трудился над замком пятнадцать минут — учитывая специфику ремесла, непозволительная роскошь: в жизни в любой момент может появиться свидетель, а системы безопасности отслеживают все, от температурных изменений до ритма дыхания. Замысловатые миниатюрные инструменты Майкла, вставленные в замок, своими тонкими металлическими пальцами ощупывали механизм. Майкл управлялся с черными ручками с ловкостью фокусника и терпением охотника. Когда разжалась последняя из двенадцати пружин, Майкл осторожно приоткрыл крышку кейса и заглянул внутрь.

К этому времени он уже прочел от корки до корки содержимое пухлой кожаной папки, которую оставил ему Зивера. Пачки документов, посвященных Кремлю, его истории, архитектуре и тайнам. Реальные исторические факты, перемешанные с вымыслами о России. Легенды этой страны. Описание мира, исполненного красоты и в целом, и в деталях, очарования, по большей части неизвестного западному миру.

Изучая первую пачку документов, он старался запомнить все слово в слово.

Чем дольше Майкл размышлял об этом подземном мире в далекой России, мире, словно сошедшем со страниц сборника мифов, тем сильнее его томило тяжелое предчувствие. Не только потому, что всеми фибрами души он чувствовал, что этой библиотеке со всем ее содержимым — включая легендарную шкатулку — не суждено быть найденной, но еще и потому, что понятия не имел, как в нее проникнуть.

Оторвавшись от размышлений, Майкл переключился на черный кейс, который только что взломал. Запустив руку внутрь, нащупал холст. Развернутый, холст оказался размером пять на три фута и содержал изображение, странным образом напоминающее то, которое он похитил в Женеве; тот же размер и написано, как и первое, на сверхплотном холсте. Майкл поднес картину к свету: это было истинное произведение искусства — безмятежный ангел с распростертыми гигантскими крыльями возносился в небеса с золотого дерева, а в руках он держал шкатулку, словно бы источающую свет.

Это был момент дежавю, под влиянием которого Майкл достал нож и осторожно просунул лезвие в край холста. Идеально заточенная сталь легко прошла внутрь. Пройдясь лезвием по всему периметру, он, как и в прошлый раз, отделил карту от картины. Отложил картину и погрузился в изучение карты. Она представляла собой идеальную копию той, которую он уничтожил в Женеве. Это было детальное трехмерное изображение содержимого десятиуровневого пространства, каждый объект подписан на русском и латыни. Показаны были и наземные сооружения. Верхний край карты занимало мастерское изображение золотой шкатулки, окруженное надписями на русском языке. Особенным изяществом и детальностью разработки отличался рисунок крышки шкатулки, сам по себе заслуживающий называться шедевром. Майкл всматривался в рисунок, стараясь запомнить его. Детализация узора на крышке, изысканного в своей простоте, была поразительной. Сама естественность, сама жизнь — он и представить себе не мог, что такое бывает. Да и никто не мог бы представить.

А внизу карты, затерянные в ее глубинах, с подземной рекой соседствовали три гигантских сводчатых покоя, над входом в каждый был изображен зловещий лик смерти. Чтобы разгадать смысл, не требовалось знание русского или латыни. Без всяких слов было ясно, куда ему придется отправиться за шкатулкой, которую он обменяет на жизнь своего отца. За шкатулкой, в буквальном смысле означавшей для Стефана Келли жизнь или смерть.

— И что ты собираешься делать? — Буш помахал письмом Женевьевы перед лицом Майкла.

Майкл, с того момента, как закончил читать документы из «кремлевской» папки и изучать карту, переданную Женевьевой, не двинулся с места. Он все продолжал перелистывать бумаги, пораженный их содержанием и детальностью, не в силах охватить сознанием предстоящее дело.

— Слышишь меня? — не вытерпел Буш.

— Ты прочел письмо, что скажешь? — вопросом на вопрос ответил Майкл.

— У меня странное впечатление, уж больно складно все совпало, прямо одно к одному. — В тоне Буша отчетливо звучали нотки скептицизма. — Не хочется тебя огорчать, но, по-моему, все это сильно смахивает на бред… Не говоря уже о Кремле. Тебе этого не потянуть.

— Кто знает. Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить, чтобы эту карту увидела Сьюзен.

Сложив карту и картину, Буш убрал их обратно в кейс.

— Он твой отец, Майкл. Что будешь делать?

— Мой отец умер, — покачал головой Майкл. — И мать тоже. Может быть, кровь Келли и течет у меня в жилах, но вырастил меня не он. В тот день, когда отказался от меня, он отказался и от права считать меня сыном.

— Не перегибай палку. Вспомни, ты ведь приехал сюда, чтобы разыскать его. Мне думается, что кое-кто пытается возвести стену вокруг собственного сердца, чтобы сложить с себя всякую ответственность. — Желая смягчить резкость своих слов, Буш слегка наклонился к Майклу. — Просто мне казалось, что ты хотел его найти.

— Мне тоже так казалось, но, возможно… — Майкл нащупал в кармане письмо Мэри. — Возможно, я при этом руководствовался ошибочными соображениями. Я не думаю, что он хотел быть мною найденным.

— Стефан хороший человек.

Заслышав приближающиеся шаги Сьюзен, Майкл оглянулся.

— Он не заслужил такого, — проговорила Сьюзен. — Если бы вы только его знали…

— Я его не знал, и мне неизвестно, хотел ли он узнать меня. По всей видимости, он был в курсе, кто я и где нахожусь. Однако не предпринял ни одной попытки меня найти, — отвечал Майкл, качая головой. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что сейчас он интересуется мною только в том смысле, что я могу его спасти.

Сьюзен ответила разгневанным взглядом, а потом стала надвигаться на него, по-видимому с трудом сдерживая ярость.

— Пойдемте со мной.

Майкл перевел взгляд на Буша, потом опять на Сьюзен. Встав, он двинулся следом за ней — выйдя из библиотеки, они миновали холл и начали подниматься по крутому лестничному пролету; стены вдоль него украшали живописные фотографии рек и гор, диких животных и неугомонных городов. Эта фотографическая галерея продолжалась и в помещении наверху.

— Он хороший человек, Майкл.

— Кто бы сомневался, и все же тридцать с лишним лет — чертовски долгий срок, когда дело касается игнорирования собственной плоти и крови. Куда мы идем?

Сьюзен повела его в элегантную спальню, обставленную мебелью мореного дерева, и дальше через нее — в просторную гардеробную.

— Если мне не под силу убедить вас, — с этими словами она откатила в сторону зеркало и открыла тяжелую дверь комнаты-сейфа, — то пусть за меня это сделает он сам.

Сьюзен вошла в комнату первой, выдвинула два ящика встроенного шкафа, повернулась и, не зажигая света, вышла. Майкл щелкнул выключателем и вошел внутрь. Его нисколько не впечатлили ни оружие, ни меры безопасности, предпринятые создателями этого домашнего бункера; столь же равнодушным его оставили бутылки с вином и ящики с кубинскими сигарами. Он сам несколько раз устанавливал такие комнаты-сейфы по заказам клиентов. Кончалось тем, что эти бункеры, оснащенные всем необходимым на любой случай вплоть до ядерной войны, превращались в большие шкафы для одежды, закусок и время от времени — для контрабандного товара.

Но вот взгляд Майкла упал на стену, и он забыл обо всем на свете, погрузившись в рассматривание вдумчиво расположенных фотографий. На каждой был изображен один и тот же человек: он сам. Вся коллекция представляла собой своеобразный коллаж на тему его детства и юности, включая годы учебы в колледже. Протекла не одна минута, прежде чем Майкл обратил внимание на выдвинутые Сьюзен ящики. Их было два, оба значительно больше обычного размера и очень глубокие. Заглянув в один из них, он опешил, потому что здесь нашел то же, что и на стене, — свою собственную жизнь. Вырезки из школьных стенгазет со статьями о нем, снимки, сделанные на различных спортивных соревнованиях, его фотографии в составе спортивных команд, за которые он играл, классные фотографии, альбомы выпускников. Одним словом, полная летопись его жизни.

В ящиках обнаружились статьи о его неожиданной победе, о голе высшей категории, забитом им за секунду до окончания решающего матча в региональных соревнованиях по хоккею. Имелась программка отчетного концерта музыкального класса, в котором восьмилетний Майкл исполнял пьеску на фортепиано. И были еще и еще фотографии, огромное их количество, с друзьями, на днях рождения, с семейством Сент-Пьеров — на каждом из этих снимков он улыбался во весь рот.

Сначала Майкл испытал такое чувство, как будто кто-то против воли вторгся в его частные владения. По натуре довольно скрытный, он безотчетно воспротивился, внутренне закрылся щитом от незваных наблюдателей. Желая успокоиться, извлек из ящика стопку документов и фотографий и уселся с ними прямо на пол. Он прочел и просмотрел все. И постепенно его ощущения изменились. Он понял, что вся эта записанная и запечатленная жизнь создавалась руками человека, горячо любящего, но лишенного возможности приблизиться. Руками отца, восхищавшегося своим ребенком издалека, соблюдавшего дистанцию ради блага этого самого ребенка. Майкл почувствовал боль этого человека, который долгие годы следил за ним, соблюдая дистанцию, лишенный возможности разделить с сыном его достижения. В коллекции не было ничего ни от одержимости, ни от нездорового интереса. Ее собрал отец, исполненный гордости за сына, которого он оставил потому, что у него не было другого выхода. И Майкл понял, что хотя Стефан и отказался от него, предоставив другим людям усыновить его, но в своем сердце он никогда от него не отрекался.

Майкл изучил каждый клочок бумаги, каждую фотографию и сувенир. Архив его отца оказался полнее даже его собственного.

Наконец Майкл собрал бумаги и аккуратно разложил их обратно по ящикам. Еще раз окинул взглядом комнату. Все в ней было до болезненности аккуратно, точь-в-точь как во внешности самого Стефана. Оружие на стойках, под каждым — патроны в ящиках. Сигары, с указанной маркой, разложены в хронологическом порядке, у телефона список номеров первой необходимости. Сразу становилось ясно, что хозяин всего этого — человек, склонный к порядку и тщательности. Тем более удивлял один бросающийся в глаза факт. Сколько Майкл ни искал, он не нашел одной фотографии — единственной из всех, которую всем сердцем жаждал увидеть.

Фотографии матери.

— Господи! — раздалось сзади.

Повернувшись на звук, Майкл увидел Буша. Стоя в дверях, тот разглядывал фотографии на стене, эту фотолетопись жизни Майкла.

Буш смотрел на друга, не зная, что сказать. Ему приходилось видеть такие выставки в домах у преступников: они их устраивали, чтобы без помех разглядывать предметы своей одержимости, свои жертвы. Но здесь было не то. Буш сразу понял, что это такое. Это была стена плача, стена сожалений о том, что могло бы быть. Окно в мир чувств Стефана Келли.

— Он вовсе не отказался от тебя, — чуть слышно проговорил Буш.

Майкл посмотрел на друга. Он не знал, что ответить. Погасив свет, он перешагнул порог комнаты-сейфа и оказался опять в гардеробной.

— Мы едем в Россию, — со вздохом сказал Буш. — Так ведь?

Покинув гардеробную, Майкл и Поль миновали спальню и двинулись вниз по лестнице.

— Не хочу охлаждать твой пыл, Майкл, и, пожалуйста, не обижайся, но тебе такого не осилить. Это же Кремль! Не музей какой-нибудь. Это центр русской вселенной. За стенами этой крепости — их Белый дом и Капитолийский холм, вместе взятые. Для успеха подобного предприятия нужны деньги, крупные связи и удача — и всего этого нам отчаянно недостает.

— Зато я всегда могу рассчитывать, что в минуту уныния ты рассеешь мрак. — Майкл выразительно покосился на друга.

— Я-то, конечно, рассею. Есть еще одно: мне неприятно об этом говорить, но откуда ты знаешь, что они не убьют этого Стефана в любом случае?

Они как раз входили в библиотеку. Майкл не знал, что ответить. Судьба Стефана Келли, его отца, у него в руках.

— Пока они считают, что я намерен выполнить их требования, и до тех пор, пока шкатулка не у них в руках, они его не тронут.

— А что будет, когда они получат шкатулку?

Майкл задумался.

— Пока не знаю, но, когда придет время, пойму, как действовать.

— Я еду с вами. — Сьюзен стояла в дверях, переводя подозрительный взгляд с Майкла на Буша.

Майкл лишь выразительно посмотрел на нее и отрицательно качнул головой, после чего опять заговорил с Полем.

— Нужно найти способ…

— Вы, кажется, меня не слышали, — вставила Сьюзен.

— Слышал, — отвечал Майкл, не глядя в ее сторону. И продолжил, обращаясь к Бушу: — В моем распоряжении меньше шестнадцати часов.

Сьюзен прошествовала в комнату и остановилась прямо перед Майклом.

— Или я еду с вами, или вызываю полицию.

— Полиция уже здесь. — Майкл указал на Буша.

— Только не надо блефовать, — парировала Сьюзен.

— Блефовать? — удивился Майкл. — И что бы вы сказали полиции?

— Что через пять минут после визита блудного сына Стефана похитили, — не моргнув глазом, отрезала Сьюзен. Ее осуждающий взор словно бы ввинчивался в Майкла. — А выводы пускай делают сами.

— А мне казалось, вы образованная женщина. — Майкл в ответ воззрился на нее. — Таким способом можно добиться только одного — что его убьют сразу.

— Что дает вам основания думать, будто вы справитесь с этим делом? — Вопрос Сьюзен больше походил на обвинение.

— Начать с того, что в меня верят похитители Келли. Вряд ли они поставили бы меня в такое положение, если бы не верили в мои способности.

— Способности?

Сьюзен сунула ему под нос пожелтевшую газетную вырезку. Это была статья об аресте Майкла в Нью-Йорке несколько лет тому назад.

— Вы вор, самый обыкновенный преступник! — Надвигаясь на Майкла, Сьюзен распалялась все больше. — Это вы во всем виноваты. Стефан здесь ни при чем, а вот вы при всем. Его жизнь не могла бы оказаться в более ненадежных руках.

— Пожалуйста, успокойтесь. — Майкл перевел взгляд с газетной вырезки на девушку. — Вы многого не знаете…

— Я знаю достаточно. — Сьюзен едва могла сдерживать гнев. — Вам нет дела ни до чего и ни до кого, кроме самого себя. У вас нет никакого нравственного чувства. Теперь мне понятно, почему Стефан не желал с вами знакомиться.

Глаза Майкла сузились.

— Вы говорите о нравственности? Минуточку! Для той, кто спит с боссом, вы…

Сьюзен отвесила Майклу пощечину. Ударила со всей силы. Он не вздрогнул. Когда миновала первоначальная оторопь, пришла ярость. Воцарилась мертвая тишина. Сьюзен замахнулась снова, но на этот раз Майкл предотвратил удар, поймав ее руку. Выждав минуту, он сквозь стиснутые зубы произнес:

— Послушайте, мне очень жаль, что с вашим приятелем случилось такое…

— Он мне не «приятель»!

Раздраженно высвободившись из хватки Майкла, Сьюзен заходила по библиотеке. С глубоким вздохом, опершись руками о стол, она посмотрела на одну из фотографий на книжной полке: на ней был запечатлен молодой человек в деловом костюме, бок о бок со Стефаном Келли.

— Вы когда-нибудь теряли близкого человека? — сказала вдруг Сьюзен, по-прежнему не отрывая взгляда от снимка.

— К чему это вы? — Майкл нахмурился, почувствовав знакомую боль.

— Вы знаете, что это такое, когда человека, которого вы любите, внезапно отрывают от вас, вырывают из самой жизни?

Майкл молча смотрел на нее. Он не желал говорить о своей жене.

— Это случилось почти девять месяцев назад. Питер принадлежал к тому типу людей, которых Бог одарил всем. Он блистал во всем и при этом был поразительно скромен. Школу он закончил в шестнадцать, Гарвард — в девятнадцать, Йельскую школу права — в двадцать два. Но все это кажется малозначительным по сравнению с его сердцем. Он всегда думал в первую очередь о других, забывая о себе. Когда умерла его мать, ему было четырнадцать. Он не сломался, не стал погрязать в жалости к себе, а удвоил усилия в учебе и еще больше сблизился с отцом. В нем не было ни капли высокомерия, слово «гордыня» ему было незнакомо. Он всегда говорил «мы», а не «я» и никогда не принимал похвалы на свой счет, всегда или отклонял их, или говорил, что на самом деле их заслуживает другой.

Сьюзен печально улыбнулась.

— Он готовился принять отцовский бизнес. Так же как в свое время Стефан, он два года проработал у окружного прокурора; затем, меньше чем за пять лет, успел поработать в каждом из юридических филиалов фирмы своего отца. Он во всем разбирался лучше своих наставников. И все равно стеснялся, когда отец хотел дать ему повышение, отклонял награды и приписывал свои заслуги другим, сделавшим гораздо меньше, чем он. Он был один из редких в этом мире действительно бескорыстных людей.

Сьюзен помолчала, рассматривая то одну, то другую фотографию из тех, что стояли тут и там на книжных полках.

— Каждый год в апреле Стефан и Питер, в числе двадцати тысяч других, были на Мейн-стрит, откуда начинался ежегодный городской забег. Через четыре часа, пробежав двадцать шесть миль, они пересекали финишную черту в Бостоне. Отец и сын, они всегда бежали рядом. — Только сейчас Сьюзен, все так же печально улыбаясь, посмотрела на Майкла. — Самое смешное… Питер так и не сказал отцу, что терпеть не может бегать.

Майкл с Бушем молчали. Оба ощущали, каким наплывом эмоций сопровождается каждое слово Сьюзен.

— Как-то раз Питер задержался на работе, помогал практиканту составить документ. — Умолкнув, Сьюзен опустила голову, ее глаза наполнились слезами. — Его сбил автомобиль, удар был лобовой. Собственный отец с трудом опознал тело.

Сьюзен минуту молчала, ей было трудно говорить. Потом она все же справилась с собой.

— Гордость Стефана, смысл его жизни, его единственный сын погиб. И вот теперь вы, прямая противоположность Питеру, олицетворение всего ему не свойственного, появляетесь на пороге этого дома, того самого дома, в котором вырос Питер.

Майкл ничего не ответил, но эти слова ранили его до глубины души.

— Несчастный человек девять месяцев оплакивал своего сына. Если бы вы понесли такую утрату, то давно бы потеряли всякую способность к чувству. Он только-только начал приходить в себя.

— А вы кто такая? Служащая конторы, желающая заполнить пустоту в жизни босса? — осведомился Майкл.

— Если уж вы задали этот вопрос, то нет. Я всегда относилась к нему как к кровному родственнику. Стефан Келли мне свекор. Питер Келли был моим мужем. — Сьюзен умолкла, и слезы заструились по ее лицу. — А теперь они, наверное, убьют его даже в том случае, если вы выполните все их требования.

— Наверное, — согласился Майкл.

Он наблюдал, как скорбное выражение на лице Сьюзен сменяется потрясением, вызванным этой фразой.

Как она его ни разозлила, все же он жалел ее, сочувствовал ей, сострадал ее потере. Эта рана никогда не заживет и даже через много лет будет терзать ее. Он перевел взгляд на Буша — тот сидел понурясь. Наконец Майкл вновь заговорил:

— Но я этого не допущу.

От внезапности поворота Буш оторопел.

Присев на диван, Майкл стал в подробностях излагать Сьюзен ситуацию. Он объяснил все про Джулиана, про антикварную шкатулку — предмет желаний одержимого и одновременно выкуп за жизнь и возвращение Стефана. Рассказал о Женевьеве, о сложностях, которые ждут его в Кремле. Объяснил все. Вплоть до того, сколь ничтожны их шансы на успех.

— Я еду с вами, — заявила Сьюзен.

— Вы представления не имеете, во что ввязываетесь.

— А вы имеете? — К Сьюзен возвратилась ее привычная колючесть.

— Гораздо более реалистичное, чем вы, — слегка опешив, отвечал Майкл.

— Я не могу сидеть здесь и ждать сложа руки, пока вы его спасете.

— А ради чего нам брать вас с собой? — спросил Майкл. — Что вы можете предложить?

— Пускай у вас есть карта, пускай в вашем распоряжении уйма информации о том месте, куда вы направляетесь, но есть одна вещь, которой нет у вас и которая есть у меня.

— И что же это такое?

Вместо ответа Сьюзен лишь склонила голову набок и улыбнулась.

Глава 16

«Боинг бизнес джет» коснулся бетона и, подскакивая, покатился по взлетно-посадочной полосе, остановившись точно тогда, когда поравнялся с кортежем черных внедорожников. Этот небольшой частный аэродром на средиземноморском острове Корсика входил в комплекс сооружений, принадлежащих «Божьей истине». Разрешение на его строительство было получено благодаря весомым взносам в пользу правительства Франции.

Корсика, остров с богатой и славной историей, всегда считался жемчужиной Средиземноморья. На этом острове к западу от Италии, площадью в пять тысяч четыреста квадратных миль, родился Наполеон Бонапарт. По причине стратегического расположения гористый остров издавна служил яблоком раздора. Кто его только не захватывал, начиная от карфагенян и далее римлян и вандалов и заканчивая, в 522 году, Византийской империей. С тех пор остров попеременно принадлежал то Византии, то готам, пока им не овладели франки. Традицию продолжили арабы, ломбардцы и сарацины, или мавры, — на корсиканском флаге до сих пор красуется голова мавра с белой повязкой на глазах, символом независимости острова. Некоторая стабильность наступила после 1284 года, когда власть стала принадлежать Генуе. Однако на острове беспрерывно вспыхивали мятежи, которые генуэзцы подавляли с помощью императорской французской армии. В 1768 году Генуя, не имеющая возможности оплатить военные издержки, уступила остров Франции. Нетронутая современной цивилизацией, природа острова продолжала пребывать в девственном состоянии, являя взору прекрасное сочетание морских пляжей и лесистых пространств; лучшего места для проворачивания своих дел вдали от вездесущих средств массовой информации «Божьей истине» было не найти. Территория организации общей площадью в двадцать пять тысяч акров тянулась от прибрежных обрывов до подножия вздымающейся на высоту семь тысяч футов горы Мон-Сенто. Со всех сторон комплекс окружали горные леса, более характерные для прохладных европейских климатических поясов, чем для места, столь типично пляжно-средиземноморского, каким являлось побережье Корсики.

Джулиан появился на выходе из самолета и, сопровождаемый двумя телохранителями, поглядывая на звезды, двинулся вниз по трапу. Он всегда обращал внимание на звезды, потому что для него они были символами неведомого, тайнами, ждущими своего раскрытия. Спустившись, он сел в первый внедорожник. Стоящие по обе стороны двери телохранители наблюдали, как из самолета выводят Стефана Келли, с черным мешком на голове, но не связанного: трое его сопровождающих прекрасно знали, что бежать ему некуда. Они провели его вниз по трапу, посадили во второй внедорожник, и кортеж тронулся.

Объехав вокруг самолета, автомобили устремились к выходу. Золоченые ворота, пятидесяти футов в поперечнике, распахнулись, пропуская своего хозяина. Дорога приглушенного красно-коричневого цвета с белым бордюром из булыжника тянулась на три мили, петляя по древнему лесу, в различных местах которого велось строительство. Сквозь тонированные стекла внедорожника Джулиан разглядывал новые здания. Его группа была в авангарде медицинских исследований — не только благодаря чрезвычайно щедрому финансированию, но и из-за возможностей, открывавшихся перед учеными. Они пользовались самым современным оборудованием и могли развивать и проверять любые, даже кажущиеся на первый взгляд невероятными, теории. Джулиан гордился культивируемым в его организации принципом совместной деятельности ученых. Здесь ко всему подходили творчески — к медицине, к финансам, к религии. Он не верил в устои и традиции. Слишком долгое время люди шли по одной, протоптанной давным-давно тропе. Джулиан стремился открывать новые пути, ибо там на ищущих может снизойти манна небесная, подобно тому как поиск Колумбом новых путей в Индию привел нежданно-негаданно к открытию Нового Света.

Дом Джулиана возвышался над всем комплексом и походил на господина, который сверху вниз обозревает своих вассалов. Впрочем, дом этот был не просто домом, а чем-то гораздо более важным. Отсюда Джулиан вел дела, здесь принимал высокопоставленных лиц и проповедовал последователям. Это был центр его империи и его сердца. Похожее на замок четырехэтажное сооружение из булыжников и бутового камня было выстроено еще в 1690 году в качестве летнего дворца правителей Генуи. В 1767 году, как раз перед тем, как Корсика отошла Франции, его подарили церкви. Эту сделку генуэзцы заключили в последнюю минуту, стремясь одновременно уменьшить будущее богатство Франции и купить себе пропуск на небеса.

То, что долгие годы затем было монастырем, приобрела «Божья истина». Изнутри замок с прилегающими служебными постройками был модернизирован, но исторический облик при этом намеренно сохранили. Комплекс сооружений общей площадью в семьдесят пять тысяч квадратных футов включал в себя танцзалы и гигантские столовые, темницы и кинотеатры, сторожевые башни и кухню, способную обслужить целый ресторан. Замок, расположенный на высоте двухсот футов над морем, словно вырастал из прибрежных скал, а о стены бились бушующие волны. Если смотреть со стороны океана, то можно было подумать, что Бог создал этот замок на шестой день творения для самого себя.

Автомобиль Джулиана припарковался у служебного входа. Когда Зивера вышел из машины, перед ним распахнулись деревянные двери в двадцать футов высотой. Обшитые двухдюймовыми досками, дополнительно укрепленные трехдюймовыми металлическими полосами, двери выглядели новехонькими — как триста лет назад, в момент установки. Миновав выложенный мрамором вестибюль, он направился прямиком в библиотеку, расположенную в самом дальнем конце юго-западного крыла бастиона. Это была крепость его уединения. Там ему приходили в голову самые ценные идеи, там ему было хорошо в окружении мебели красного дерева и коллекции редкостных книг в пять тысяч томов. Тем временем в вестибюле возникла легкая суета — охранники вели Стефана Келли по огромной лестнице на четвертый этаж, — но Джулиану было не до того. Налив себе «Джонни Уокер», редкий виски своей любимой марки, он с наслаждением сделал первый глоток.

Он отсутствовал два дня. Обычно его участие в секретных операциях «Божьей истины» ограничивалось распоряжениями, но тут было совсем другое дело: речь шла об операции, самым непосредственным образом связанной с ним лично.

«Предвечный» и «Завещание» были написаны пятьсот лет назад. Джулиан восторгался рассказами матери. В детстве он, очарованный, заслушивался ее историями о том полотне на стене; об ангелах и Эдеме, о жизни и смерти, о рае и аде, об истине, обитающей в сердце человека. О давным-давно утраченном полотне, парном «Предвечному», — «Завещании». О том, как однажды, одной из темных ночей Второй мировой войны, картина исчезла из дома французского коллекционера. Эти картины написал человек, в чьем сердце обитал Бог. На холсте, в сердце которого скрывался дьявольский секрет.

Когда он стал подростком, мать продала «Предвечного», чтобы платить за содержание детей, — поступок, в правомерности которого он ни разу не усомнился. Он верил ей всем сердцем. И даже по прошествии долгого времени с тех пор, как картина исчезла — о, печальная участь! — он все равно продолжал думать, что раз мать продала картину, значит, так было надо. Он никогда не сомневался в ней — ведь она не лжет, она не может его обманывать. В конце концов, она ведь ему мать.

Однако, вырастая, обнаруживаешь, что есть истины, на самом деле выдуманные, и есть выдумки, которые, как ни удивительно, оказываются основанными на фактах. Так и Джулиану два года назад, во время обычного визита к врачу, связанного с наследственными делами, открылся один такой факт. Оплатив визит более щедро, чем было положено, он получил доступ к истории болезни. Факт подтвердился: Женевьева и в самом деле не была ему родной матерью. Он оказался просто одним из прочих, из детей, подброшенных в младенчестве к ее порогу. Все это время «мать» лгала ему, убеждая, что он единственный ее настоящий сын, что его она любит более других. Ночи, которые она провела возле его постели, их «особенные» дни вне приюта, неповторимая связь между матерью и сыном — все оказалось ложью, притворством!

Джулиан и сам не мог бы объяснить, почему так думает. Но тот факт, что она лгала ему в этом, заставил его усомниться и во всем остальном. Он больше не мог верить ни одному ее слову. Его жизнь, происхождение и вообще все, что она когда-либо говорила ему, — в ее устах все это могло оказаться ложью. Подумал он и о «Предвечном», о том, что картина исчезла из его мира, что больше не висит на стене в доме его матери. Теперь, узнав, что Женевьева способна на такой обман, он почему-то заключил, и внутреннее чувство это подтвердило: она вовсе не продала картину.

Им владели смешанные чувства, хотя ярость все же преобладала. Но именно из-за материнской лжи, из-за сказок, которые она ему рассказывала, он и заключил, что если некоторые факты на самом деле просто сказки, то и некоторые сказки на поверку могут оказаться фактами.

И Джулиан мобилизовал на поиски все свои немалые ресурсы. Принявшись за дело всерьез, он стал разыскивать одновременно оба полотна Говьера. Одержимый идеей во что бы то ни стало найти картины, он, по причинам, понятным только ему самому, не останавливался перед затратами в десятки миллионов долларов.

Подойдя к своему гигантскому письменному столу, Джулиан выдвинул главный ящик и извлек из него папку с центральной частью, сложенной гармошкой. В папке оказались стопки документов, касающихся его матери: банковские отчеты, протоколы записей телефонных разговоров, фотографии. Несмотря на то что они уже давным-давно не разговаривали, Джулиан знал про нее все: состояние дел, кто у нее друзья, сколько денег на ее банковских счетах, даже имена всех усыновленных ею детей. Так что, когда настал подходящий момент, чтобы, надавив на нее, выведать, где же все-таки находится картина из его детства, он уже знал ее слабые места. И поскольку она не пожелала отвечать на его вопросы, отказалась пойти ему навстречу, не стала даже разговаривать с сыном, которого не видела несколько лет, он с необыкновенной легкостью снял с ее жизни покров тайны, продемонстрировал, что знает про нее все. И даже тут она не уступила. Вместо этого она просто-напросто бежала в горы и там умерла. Пока не выяснилось, что ее смерть тоже не более чем очередная выдумка.

И хотя его не покидало подозрение, что «Предвечный» все еще у нее или что ей, по крайней мере, известно его местонахождение, первым объявилось не это полотно, а парное ему — «Завещание». Оно внезапно появилось на черном рынке, и он временно переключил внимание на него.

Оторвавшись от размышлений, он поднял глаза на гигантский портрет над огромным, размером с автомобиль, камином. Во взгляде его матери светилось все то же участие, та же ласка, с которой она смотрела на Джулиана в детстве. Но за последние два года ему стало казаться, что этот взгляд изменился, стал глубже, таинственнее, отразил в себе целый мир тайн и предательств. Раньше ее глаза были как окна, через которые просвечивала душа. Теперь же они потемнели, словно накрытые тенью, и та же тень легла на ее душу, скрывая от мира ее истинное «я». Какая-то необъяснимая связь существовала между этими картинами, золотой шкатулкой и Женевьевой. Сам не зная почему, Джулиан был убежден, что она не только скрывает от него правду о своем «материнстве» и прячет от света произведения искусства, что есть у нее и другие тайны, гораздо более глубокие, чем можно себе вообразить.

Она погибла в горах, в Италии. Но потом оказалось, что и это лишь один из ее трюков. Его люди ее видели. Видели ее испуганные глаза, когда, рядом со своими пикапами, целились из винтовок в несущийся по мосту «бьюик». Были свидетелями того, как ее машина, проломив заграждение и вздымая фонтаны воды, обрушилась в озеро.

Джулиан поднял бокал, мысленно произнося тост в честь матери, в честь ее красоты, ума, ее загадочной натуры. Ее отняли у него, опередив его людей, похитили, но это лишь отсрочит их воссоединение. Несмотря на всю ее ложь и обман, Джулиан любил ее так, как не могли бы любить все остальные сыновья в мире, вместе взятые. Он хотел, чтобы она вернулась, он нуждался в ней. Ее похитители еще этого не осознают, но они пересекли очень опасную черту.

Выслушав требование выкупа, он рассмеялся; он думал об этом на протяжении всего полета из Соединенных Штатов. У него и в мыслях не было платить — ни в течение пяти дней, ни вообще когда бы то ни было. Если уж на то пошло, он и не мог бы заплатить: несмотря на все миллионы, тем единственным, что требовалось в качестве выкупа, он не обладал. Но это совершенно неважно, это никак не повлияет на исход. Несмотря на угрозу, нависшую над жизнью его матери, он был абсолютно уверен, у него не возникало и тени сомнения, что они с матерью воссоединятся. Похитители хотели сыграть на слабостях его сердца, но он лучше их преуспел в такого рода играх, он годами оттачивал умение подчинять волю людей своей воле, играть на их чувствах, приводить их на путь истинный; в конце концов, он ведь проповедник. Божий человек.

А если Бог на его стороне, то ему подвластно все: он вернет мать, а потом убьет всех, кто осмелился перейти ему дорогу. Разыщет их семьи, детей, друзей… и всех их он уничтожит.

Глава 17

Стефан Келли вышел на балкон. Куда ни кинь взгляд, простиралось море, и по сравнению с его огромностью он сам показался себе еще более незначительным. По окружающему пейзажу он не мог понять, где находится, но, судя по отвесно уходящему откосу ниже окон и по особенно яркой синеве воды, один вывод напрашивался со всей очевидностью: он не в Америке.

Еще и до сегодняшних событий он чувствовал, что больше не властен над своей жизнью. Стефана не оставляла мысль, что хуже быть уже не может. Его сына Питера, его гордость и смысл жизни, отняли у него. Это произошло девять месяцев назад.

И теперь сам Стефан оказался в заложниках, как наживка, и его жизнь в руках второго сына, которого он бросил, едва тот родился. Сына, ставшего преступником.

Чувство вины за то, что оставил своего первого ребенка, лежало на сердце Келли тяжелейшим из всех грузов. Он поступил так не из эгоизма. В сущности, с его стороны это был акт величайшей самоотверженности. Он и его первая жена, Джейн, оба были из неблагополучных семей, и оба стремились сломать дурной стереотип, сбросить проклятие наследственности. И он, и она выросли на улице, но это не помешало им успешно окончить школу. Они мечтали учиться в колледже, когда наскребут достаточно денег. Свалившаяся как снег на голову беременность Джейн застала их совершенно неподготовленными. Оба были католиками, поэтому аборт исключался. Спешно поженившись — присутствовать при этом согласился один-единственный родственник, — они переехали в квартирку на южной стороне Западного Бродвея. Днем Стефан разгружал суда в доках, а ночами подрабатывал в местном спортивном клубе — спарринг-партнером для спортсменов, готовящихся к туру «Золотой перчатки». Джейн почти до самых родов продолжала работать официанткой, часто по две смены. Оба старались откладывать каждый грош, так что осенью Стефан мог начать свое образование в Бостонском колледже. Согласно плану, первым высшее образование должен был получить Стефан, а Джейн следом за ним. Предстояло совмещать обязанности по уходу за ребенком, работу и учебу. Они любили друг друга и, хотя и знали, что в последующие несколько лет им придется нелегко, с нетерпением ждали появления ребенка. Так или иначе, они сумеют со всем справиться, и прекрасное будущее ждет и их самих, и их сына или дочь.

На рассвете 15 марта у Джейн начались преждевременные схватки. Сначала все шло, как положено. Но днем ситуация изменилась. Стефан находился в родовой. Акушерки призывали Джейн дышать и тужиться. Уже показалась макушка младенца. Буря чувств, накатившая на Стефана, когда он наблюдал, как страдает его жена, какую боль испытывает, невозможно было сравнить ни с чем.

Но вот Джейн поднатужилась последний раз — и свершилось: на свет появился мальчик. Слезы струились по лицам Джейн и Стефана, когда они смотрели, как новорожденный нашел грудь и начал сосать. Никогда прежде Стефан не испытывал такой любви к жене и сыну, как в эти минуты. Ничто его не остановит, ничему и никому не под силу отравить его радость. Он снова и снова целовал Джейн, отводя от глаз жены ее каштановые, отливающие золотом волосы. В этот день его жизнь обрела новый смысл и новую цель. Он станет самым лучшим добытчиком, самым самоотверженным отцом.

Акушерка взяла ребенка, положила его в кроватку на колесиках и вывезла из комнаты.

Стефан наклонился к жене.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. — Джейн улыбнулась самой сияющей из всех улыбок.

— Ты подарила мне сына.

— Не стоит благодарности, — рассмеялась Джейн.

В глазах Стефана тогда, изможденная, потная, в смявшемся белье, она была прекраснее, чем когда-либо. Он наклонился поцеловать ее.

— Мистер Келли. — Медсестра вернулась с чистыми полотенцами в руках. — Извините, что прерываю вас, но вашу жену необходимо привести в порядок.

Стефан кивнул.

— Пойди посмотри, что там делают с твоим сыночком, проследи, чтобы с ним ничего не случилось. — С легким взмахом руки Джейн проводила его взглядом до выхода из палаты.

Стефан отправился в детскую палату. После нескольких минут поисков разыскал своего сына. У него брали обычные анализы, мыли его, приводили в более пристойный вид, чем тот, в котором он появился на свет. Стефан восхищался крошечными, но идеальных пропорций пальчиками на ручках и ножках. Он стал мечтать о том, как научит мальчика ездить на велосипеде, играть в бейсбол, болеть за любимую команду. Где отец, там и сын. Почти час он провел над кроваткой новорожденного, наблюдая, как тот, запеленатый, временами начинает беспокоиться и ворочаться во сне.

Наконец Стефан вышел из детской и направился в палату Джейн. Ее там не оказалось. Это его не насторожило, и он спокойно пошел в родовую. В глазок он увидел, что она все еще на каталке. Он вошел в палату. Она не шевельнулась. Он подошел и посмотрел на ее лицо, как часто делал это, когда она спала. Странное мгновение. Что-то было не так. Он прикоснулся к ее щеке. Она была холодная.

— Джейн? — прошептал Стефан.

Ни звука.

— Джейн? — повторил он, на этот раз громче.

Он слегка подтолкнул ее.

Никакой реакции.

— Джейн?! — закричал Стефан и стал трясти ее.

Раскручивая вращающиеся двери, в палату ворвались доктора и сестры.

Но было поздно.

Ее сердце, переполненное радостью и любовью, остановилось.

Два часа спустя, выслушав все слова медиков об «остановке сердца», о том, как они соболезнуют его утрате, он, пошатываясь, пошел по коридору. В детскую.

Он смотрел на невинного младенца, так крепко, так мирно спящего в своем синем одеяльце, и в мозгу у него проносилось: «Что я скажу ему о его матери? Как жестоко и несправедливо, что жизнь лишила его материнской любви еще до того, как он узнал, что такое любовь».

Сильнее муки утраты была только мука от решения, которое он принял относительно своего сына. Он знал, что без Джейн не сможет вырастить ребенка. Он один не сумеет дать сыну воспитание, в котором тот нуждается. Ни со стороны его семьи, ни со стороны семьи Джейн не было ни одного родственника, на которого можно было бы положиться в смысле помощи. Никто ему не поможет, никто даже не предложит помочь. Он и его сын одни на всем белом свете.

В приюте церкви Святой Катерины поняли решение Стефана и заверили его, что сумеют быстро найти для его сына подходящую семью. Свое слово они сдержали.

Стефан издали следил за ростом Майкла. Сент-Пьерам он не открыл, кем является мальчику: теперь они его семья, его родители. Он тщательно проверил их — трудно было бы найти для его сына лучших родителей. Время от времени Стефан появлялся в Байрем-Хиллз. Он был просто болельщиком на спортивных мероприятиях, присутствовал, когда Майкл Сент-Пьер забивал победный гол в футбольном или хоккейном матче. Он знал, что Майкл хорошо успевает в католической школе, и гордился сыном. Стефану ни разу и в голову не пришло нарушить покой семьи Сент-Пьер; он не сомневался, что принял правильное решение.

После смерти приемных родителей Майкла Стефан сначала думал, не должен ли открыться ему. Но, видя, как сильно Майкл любил своих родителей, он понял, что в сердце его сына не найдется места для еще одного отца, и решил, что некоторые тайны лучше не раскрывать.

А потом газеты сообщили об аресте Майкла в Нью-Йорке, у Центрального парка. Его поймали, когда он пытался выкрасть из здания одного из посольств украшенный драгоценностями крест. Майкла осудили и приговорили к тюремному заключению. Гнев Стефана не знал границ, сильнее был только стыд за то, что он судит сына, которого сам же бросил. Поступки Майкла озадачивали его, настолько они не вязались с его обликом, с тем впечатлением, которое у Стефана сложилось о характере сына. Могло ли такое произойти, если бы он его не бросил? Злая ирония заключалась в том факте, что, случись кража в Бостоне, Стефану пришлось бы выступать на суде в качестве обвинителя. Раздираемый противоречивыми чувствами, не в силах найти ответы на вопросы, Стефан перестал следить за жизнью Майкла: три года он пытался стереть его из памяти, на корню заглушая всякую мысль о попытке вступить с ним в контакт.

Но тут появилась Мэри; она разыскивала отца своего мужа, отца Майкла. В приюте Святой Катерины ей дали координаты Келли как главного их покровителя, самого влиятельного в политических кругах адвоката. Она обратилась к нему, не зная, кто он такой. Стефан видел, что ее тело неумолимо разрушается болезнью, видел смерть в ее глазах и понимал, что это только вопрос времени. Он знал, каково это, потерять любимого человека, утратить смысл жизни и надежду. Ему, лишившемуся обеих своих жен и сына, было слишком хорошо знакомо это чувство: как будто у тебя из груди вырвали сердце.

До этого момента у Стефана не было никаких общих переживаний с Майклом. Он всегда только наблюдал издалека; так продолжалось до сегодняшнего дня: теперь нашелся этот самый жестокий из всех общих знаменателей — боль.

И когда Стефан стоял на балконе, не обращая внимания на теплый морской бриз, его поразила злая ирония: это его наказание за пренебрежение родительскими обязанностями, его участь, его карма, карта, которую он сам себе сдал. Ибо теперь его жизнь и смерть находятся в руках Майкла Сент-Пьера, его собственного, брошенного им сына.

Глава 18

Майкл открыл дверцу «корвета».

— Прости, что не еду с тобой, — сказал Буш и протянул ему руку с водительского места.

Отвечая на рукопожатие, Майкл усмехнулся.

— Объяснения ни к чему. Это мои проблемы, и Дженни сдерет с меня шкуру, если я стану втягивать в них тебя.

— Ты уверен? — Тон Буша был предельно серьезным. — Я понимаю, речь идет о твоем отце. Но, Майкл, по-моему, это чересчур, даже для тебя.

— Окажись ты на моем месте, неужели сделал бы меньше? — Вытащив сумку из салона, Майкл повесил ее на плечо.

Буш помолчал.

— Наверное, нет, — отвечал он. — Но будь осторожен. У меня нет желания прыгать на ходу в самолет, чтобы в очередной раз тебя спасать.

Майкл улыбнулся и отступил от машины.

— И еще, будь осторожен со Сьюзен.

— О чем ты?

— Ты знаешь, о чем я. У нее нервы не в порядке. Если бы мне пришлось застрять с ней в России, не знаю, как бы я это выдержал. — Буш помолчал, раздумывая… и улыбнулся. — Хотя она симпатичная.

Майкл лишь рассмеялся и покачал головой. Захлопнув дверцу, он проводил взглядом отъезжающего Буша. Потом, шагая по боковой дорожке, двинулся к гигантскому самолетному ангару.

«Келли и Келли». До блеска отполированная медная табличка сверкала в полуденном солнце. Крупные буквы, впору ирландскому пабу. Глядя на табличку, Майкл попытался прочувствовать, что это адвокатская контора его отца, недавно переименованная в честь Питера. В этот момент он впервые осознал, что Питер — его брат, сводный, но все равно брат. У Сент-Пьеров он был единственный ребенок, но в глубине души всегда мечтал о брате. Что ж, теперь брат есть… или был.

Отворив дверь, Майкл вступил в ангар. Внутри стоял «бомбардье глобал экспресс», корпоративный самолет для дальних перелетов, доставлявший Келли и его сотрудников туда, куда требовал клиент или где маячили деньги. Салон с комфортом вмещал девятнадцать человек, максимальная скорость воздушного судна достигала 590 миль в час, а команда состояла из трех человек. Этот летающий оазис роскоши стоил тридцать восемь миллионов долларов. Кругом суетился обслуживающий персонал, подкручивая, полируя и заправляя.

Майкл пересек огромный, больше похожий на гигантскую пещеру ангар. В его наплечной сумке не было ничего, кроме папки Джулиана и карты Женевьевы.

Сьюзен стояла у подножия трапа в обществе двух мужчин, юристов, одетых в костюмы в тонкую полоску. Лицо девушки удивленно вытянулось.

— Разве больше тебе ничего не надо?

Майкл указал на собственную голову.

— Это у меня с собой, остальное приложится. Когда прибудем на место, я оценю ситуацию и разработаю план, тогда найду, что мне понадобится.

Сьюзен ответила несколько встревоженным взглядом, после чего возобновила беседу с юристами. Они говорили приглушенными голосами, так что Майкл не мог их расслышать. Воспользовавшись занятостью Сьюзен, Майкл пригляделся к ней. Буш был прав: она красавица, и ее агрессивные замашки не сказались на внешности. Темные волосы обрамляли лицо, подчеркивая красоту карих глаз. На мгновение Майкл забылся, но тут же стряхнул наваждение. Ее собеседники на вид были вдвое старше ее, однако она направляла разговор и вела себя как безусловный лидер. Она говорила с уверенностью, не соответствующей ее молодости, демонстрировала твердость и безапелляционность. И в душе Майкла шевельнулся страх. Эта ее сверхсамоуверенность, неизменная позиция всезнайки может помешать ему в его планах. А если все пойдет не так, как он планирует, это может означать гибель. Здесь, в Штатах, никто не мешает ей быть главной, но в России она должна будет смириться с ролью девочки на побегушках: делать, что скажет Майкл, добывать необходимое, а все остальное время не путаться под ногами. И хотя он знал, что эта трансформация не дастся ей легко, ему в то же время было любопытно, в чем именно будет состоять ее реакция.

Завершив разговор, Сьюзен первой двинулась вверх по трапу. Оказавшись в пассажирском салоне, при виде дорогостоящего декора и тщательной отделки Майкл опешил. Обстановка соответствовала высочайшим стандартам: тиковые шторки на иллюминаторах, большой дубовый письменный стол, замшевый диван. Майкл уселся в просторное кожаное кресло, более уместное в гостиной, чем в реактивном самолете.

Мужчина постарше, на вид лет пятидесяти, лысеющий, занял место за столиком напротив Сьюзен. Расстегнув темно-малиновый кожаный портфель, он продемонстрировал пачки стодолларовых банкнот внутри.

— На всякий случай здесь еще дополнительный миллион, — произнес лысеющий мужчина. — Ты точно не хочешь привлекать к этому делу ФБР?

— Боюсь, это может стать причиной гибели Стефана.

Майкл посмотрел на нее: прежде этот аргумент приводил в споре с ней он сам. Из противника она превратилась в союзника — надолго ли?

— Не обижайся, Сьюзен, но ты подходишь для этого дела меньше всех. Я всерьез думаю, что кто-то должен тебе помочь, — сказал лысеющий. — Ты никогда не была в России. Там все устроено иначе.

— Мартин, ты же летишь. Твоей помощи мне вполне достаточно.

Мартин повернулся к Майклу.

Его усталое лицо было лишено морщинок, которые обычно бывают от улыбок. Казалось, этот человек никогда в жизни не смеялся.

— Если мисс Ньюмен или Келли как-либо пострадают, вам больше не доведется ходить свободно по земле этой страны.

Майкл не понял, намекает тот на тюрьму или на смерть, но в глазах этого человека ясно читалось, что реальность угрозы не подлежит сомнению.

— Спасибо, Мартин. — Сьюзен отступила в сторону, пропуская Мартина в кабину экипажа, и добавила с улыбкой: — Мартин уже тридцать лет как работает со Стефаном, и его преданность граничит с одержимостью.

В первый раз Майкл видел ее улыбающейся.

Моторы взревели. Постепенно рев перешел в вой на высокой ноте. Гигантские двери ангара разошлись, открывая взлетно-посадочную полосу, и воздушная машина, кренясь, поползла к выходу. На мгновение Майклу стало страшно: в этом деле он будет один. От Сьюзен, кроме денег, пользы вряд ли можно ждать. Обычно ему нравилось работать в одиночку, но сейчас, учитывая небывалый масштаб задачи и тот факт, что на карту поставлена жизнь его отца, помощь не помешала бы. Провал грозит невообразимыми последствиями. Майкл бросил взгляд в иллюминатор и поймал себя на безумной мысли бросить все.

Самолет выкатился из ангара; наземный персонал собирал инструменты. Гигантские двери начали сходиться. Этот частный ангар располагался вне основной территории аэропорта Логана с его шумом и суетой. В некотором отдалении взлетали самолеты всех размеров и раскрасок. Пройдет несколько минут, прежде чем их «бомбардье» доедет до аэропорта и встанет в очередь на взлет. Когда самолет выкатил на бетонированную дорожку, в ворота частного ангара ворвался желтый «корвет». Срезая углы и въехав вначале в ангар, он, едва успев проскочить в сходящиеся двери, вырвался наружу.

«Корвет» набрал скорость и обогнал медленно ползущий самолет. Отдалившись ярдов на двадцать, он затормозил так резко, что заскрипели тормоза. Из машины выскочил Буш, растрепанный, с сумкой через плечо, и выставил вверх большой палец, как делает всякий, кто хочет, чтобы его подвезли.

Глава 19

Сергей Речин, лежавший в своей постели в Александрии, штат Виргиния, дышал с трудом. Легкие шестилетнего ребенка едва не разрывались. Вера Ивановна промокнула выступившие у него на лбу капли пота и подоткнула одеяло. Ласково улыбнулась мальчику, и в этот момент ее лицо с сетью мелких морщинок засветилось нежностью и любовью.

— Отдохни, дитя мое. Папа скоро вернется.

Сережа закрыл глаза, погружаясь в волны милосердной дремоты.

По мере того как внук засыпал, улыбка Веры таяла. Второй раз она такое не вынесет. Кошмар повторялся. Четырех лет не миновало с тех пор, как она вот так же ухаживала за дочерью Лизой. Ничто тогда не помогло, Лиза истаяла на глазах и умерла. Жестокая судьба не позволила, чтобы болезнь миновала следующее поколение. Она дала о себе знать пять месяцев назад, и прежде живой и энергичный ребенок погрузился в состояние летаргии, перемежающейся приступами боли. Тело Сергея разрушалось изнутри. Доктора не могли даже поставить точный диагноз, а о лечении не приходилось и говорить. В одном медики не сомневались: это то же заболевание, которое убило мать мальчика.

Выйдя из комнаты внука, Вера оказалась во внутреннем дворике. От переживаний и недосыпания она едва держалась на ногах. Окинула взглядом площадку: лестница, горка, батут — всем этим давно никто не пользуется. Великолепный дом ее зятя располагался в элитном пригороде Вашингтона. Именно в таком месте мечтала жить ее дочь, и здесь они и поселились, когда зять ушел в отставку. В окружении всего того, чем манит богатство, в средоточии воплощенной американской мечты Вера чувствовала себя совершенно несчастной. Обеспеченность, благополучие казались ей проклятием. Наградой за все труды стала жалкая жизнь, при которой ей оставалось лишь беспомощно наблюдать, как один за другим умирают самые дорогие ей люди. Она проклинала Бога за то, что не поразил болезнью ее, вместо дочери или внука. Какая насмешка судьбы: она, в свои годы, полна сил и здоровья — и нет рядом никого, кто мог бы этим в полной мере воспользоваться. И вот теперь она опять одна в этом большом доме, с больным ребенком. Отец Сергея отправился в Россию, в очередное рискованное путешествие, в надежде добыть там чудесное лекарство, способное исцелить сына. По его словам, русские врачи уверены, что могут помочь Сергею. В обмен требуется, чтобы Илья сослужил своим бывшим начальникам еще одну, последнюю службу.

Вера видела, как страдает ее зять из-за болезни сына. Он так и не смирился со смертью жены. Последним его утешением стал Сережа, в котором он узнавал ее. И вот теперь судьба отнимает единственное существо, близкое ему в этом мире. Какие только пороги он не обивал в поисках средства от болезни, разговаривал со всеми докторами из всех клиник, до которых мог добраться, и повсюду ответом ему было сочувствие, смешанное с медицинским любопытством по поводу неведомой болезни, убивающей мальчика. Илья обратился к гомеопатии, пробовал разные диеты, даже молился — все было бесполезно. Поэтому, когда раздался телефонный звонок и ему сказали, что средство есть, надо только сделать то-то и то-то, Илья не колебался. Ибо ему вновь подарили надежду, которую он уже почти утратил. Илья сорвался посреди ночи и уже пять дней как не появлялся. Однако звонил и обещал скоро вернуться.

И хотя в душе Веры тоже забрезжила надежда и возродилась вера в чудо, но по мере того, как проходили дни, все острее становилась зародившаяся вместе с надеждой тревога. Что бы Илье ни предстояло сделать, она знала, что дела эти будут темные. Ей было известно, чем занимался зять в годы, когда работал на правительство России. Она знала, на что он способен. Он специализировался на особых заданиях, актах, совершаемых во славу родины, поступках грязных и влекущих за собой проклятие души. В те времена Ильей двигала любовь к своей стране, вкупе со страстью к деньгам. Теперь его мотивы стали еще серьезнее. Он действовал из любви к сыну. Вера знала, что он не ошибется и не промахнется, какие бы препятствия перед ним ни вставали. Илья человек без души, ее он пожертвовал КГБ много лет назад. Он был человеком, убивающим из любви к своей стране; остается только гадать, на что он способен из любви к собственному ребенку.

Прежде чем вернуться в дом, она представила себе Сережу скатывающимся с горки, прыгающим на батуте. Ей подумалось: кто знает — а вдруг! — так оно и будет. Она помолилась, чтобы начальники Ильи выполнили свое обещание. И, уже открывая дверь, вознесла еще одну, последнюю молитву: спаси Господи того, кто встанет Речину поперек дороги.

Глава 20

Небо было совершенно чистым, когда самолет, двигаясь над Атлантикой, набрал высоту: тридцать семь тысяч футов без единого намека на турбулентность; если бы не вид океана в иллюминаторе, Бушу казалось бы, что он в ресторане, восседает на своем месте бармена за стойкой. Кругом царила такая роскошь, что оставалось только диву даваться. Кто-то не пожалел денег, чтобы дать возможность пассажирам насладиться всеми благами авиационного сервиса. Плазменные телевизионные экраны, наушники при каждом кресле, забитая снедью кухня и всевозможные развлечения, доступные по первому слову пассажиров. Не говоря уже об элегантном столе для переговоров и диванах, которые казались бы более уместными где-нибудь в мужском клубе на Пятой авеню.

— Дженни тебе устроит взбучку, — произнес Майкл со своего большого кожаного кресла.

— Не устроит, — отвечал Буш.

Он сидел прямо напротив Майкла, откинувшись в кресле с полуопущенной спинкой.

— А я говорю, устроит, и виноват во всем буду я… как всегда.

— Скандалов больше не будет. Самое плохое позади — она уже разделала меня под орех.

— Сочувствую.

— Да ладно. Это даже лучше, что она рвала и метала. Я привык. Вот когда она молчит, это гораздо хуже. Значит, я ее по-настоящему вывел из себя. Да и что она может сказать? Я ей объяснил ситуацию, про похищение твоего только что найденного отца…

Майкл с тревогой посмотрел на Буша; не зная, что сказать, он беспокоился, не выдал ли Поль правду. Не забыл ли, что это секрет.

— Мне прекрасно известно, что было бы, если бы я с тобой не поехал: ты бы влип черт знает во что, после чего тебе потребовалась бы моя помощь. И мне пришлось бы срочно покупать билет, сидеть в эконом-классе, и никаких тебе плазменных телевизоров и кожаных кресел, — Буш указал на соответствующие предметы обстановки, — и потом спасать тебя, недотепу этакого, из неприятностей. Так что я подумал…

Он наклонился вперед, упершись локтями в колени, и посмотрел прямо в глаза Майклу. Его показное веселье растворилось, уступив место серьезности.

— Если мы спасем твоего отца, то только вместе.

Майкл кивнул и улыбнулся.

По проходу к ним шла Сьюзен.

— Не говоря уже о том, — Буш покосился на Сьюзен, — что кто, кроме меня, помирит тебя с мисс Завожусь С Полоборота?

— И что вы хотели этим сказать? — Сьюзен смерила Буша испепеляющим взглядом.

Буш поднялся с кресла, встав в свой полный рост, так что его соломенные волосы касались потолка, и улыбнулся:

— Ничего.

Он двинулся в хвостовую часть самолета, где в бортовой кухне обнаружил великолепный и разнообразный запас еды — от стейков и спагетти до конфет и тортов — и напитки на любой вкус. Оставив все это без внимания, он открыл бар, налил себе из шикарной на вид бутылки шотландский виски, марки, о которой он никогда прежде не слышал, и взял с серебряного подноса четыре сэндвича. Повернувшись, чтобы идти на место, он нос к носу столкнулся со Сьюзен.

— Будьте как дома, — заметила она, ехидно глядя на его продуктовые запасы.

— Спасибо, — ответил он с самой сияющей из всех своих улыбок.

— Послушайте, нам лететь девять часов. Я надеялась на лучшее начало, — заметила она, подбоченясь.

— Извините, — ответствовал Буш. — Когда я сказал «мисс Завожусь С Полоборота», я не имел в виду ничего плохого.

Она предприняла неловкую попытку протиснуться мимо него, и тут…

— Примите мои соболезнования, — произнес Буш.

Она поглядела на него вопросительно.

— В связи с потерей вашего мужа. — Буш склонил голову; чувствовалось, что его слова исходили из самого сердца.

Сьюзен была застигнута врасплох. Весь ее гнев улетучился.

— Спасибо, — ответила она, наливая себе красного вина.

— Просто чтобы вы знали, вон тот человек… — Буш кивком указал на переднюю часть самолета, где находился в это время Майкл, — которого вы упрекали в бесчувственности… Он тоже потерял самого близкого человека.

Выражение лица Сьюзен смягчилось.

— Около года назад. Она угасла у него на глазах. — Наконец Буш нашел в себе силы опять посмотреть на нее.

Прикусив губу, он помедлил немного и направился в переднюю часть салона, оставив Сьюзен наедине с ее мыслями.

— Тебе точно ничего не надо из буфета? — спросил он, подойдя к Майклу.

Бросив взгляд на гору бутербродов в руках друга, Майкл рассмеялся.

— Нет, я пока не хочу. О чем вы там беседовали со Снежной королевой?

— Так, о пустяках, — отвечал Буш, откидываясь в кожаном кресле, довольный, что наконец-то сделали такое, в котором он, человек весьма крупный, может расположиться с полным комфортом.

Он сунул бокал со скотчем в подставку на подлокотнике и с наслаждением вдохнул аромат сэндвичей.

— Готов поклясться, ее любимая погода — когда холодно и дождь, — усмехнулся Майкл.

Буш повернул голову и через плечо посмотрел на Сьюзен.

— Кто знает. Иногда громче всех возмущаются самые напуганные. Прячутся за маской ожесточенности и гнева.

— Что-то мы внезапно расчувствовались, — заметил Майкл, вздернув брови.

— Да так, просто жизненный опыт. — Буш посмотрел в глаза Майклу, удостоверяясь, что тот понял мысль.

Потом он полностью откинул спинку кресла и заснул, прежде чем Майкл успел спросить, кто сейчас заменяет его в его собственном баре.

Сьюзен присела в кресло рядом с Майклом.

— Может, вам что-нибудь принести?

— Спасибо, мне ничего не надо, — отвечал Майкл, рассматривая в иллюминатор простирающийся внизу океан.

— Посадка примерно через восемь часов.

— Который сейчас час? — осведомился Майкл.

— Не знаю.

Майкл бросил взгляд на часики у нее на запястье. «Патек Филипп», с крошечными бриллиантами по периметру поцарапанного циферблата.

— Они не идут, — подтвердила она, заметив, что он и сам это понял.

— Понятно, — произнес Майкл. — И вы их носите, потому что…

— Потому что они приносят удачу. Их подарил мне Питер перед нашей свадьбой. С тех пор я не проиграла ни одного процесса. — Сьюзен взглянула на часы.

Майкл видел, что она пытается сдержать нахлынувшие чувства.

— Даже после того, как они встали. — Внезапно она опять оживилась. — По расписанию мы должны приземлиться примерно в шесть.

— Спасибо.

— Послушайте, я хочу вам кое-что сказать, — тихо, словно признаваясь в чем-то на исповеди, произнесла Сьюзен. — Простите мне мое замечание.

Майкл наклонил голову.

— Вы о чем?

— О том, что вы не понимаете, каково это — потерять близкого человека. Я не знала.

Майкл покосился на спящего Буша. Теперь понятно, о чем он разговаривал со Сьюзен там, у буфета.

— Вы долго были женаты?

Майкл отвернулся. Он не хотел отвечать, потому что редко говорил о Мэри с кем-либо, кроме Бушей и Женевьевы. Но, поняв, что в ближайшие восемь часов все равно некуда будет деться от Сьюзен, он через силу возобновил разговор.

— Мы были женаты семь лет.

Сьюзен уважительно кивнула.

— Она была моим лучшим другом. — Майкл и сам не знал, почему вдруг разговорился, в особенности с женщиной, которая за последние пять часов дважды отвешивала ему оплеуху. — Жизнь у нас только-только начала налаживаться. У нее был рак; я, как мог, старался найти способ вылечить ее. Но иногда никакие усилия не помогают.

— Я, конечно, не знаю подробностей, но вы не должны обвинять себя.

Майкл покачал головой.

— Я себя не виню. Она истаяла на глазах, так быстро. Врачи ничего не могли поделать. Просто иногда задумываешься, почему одни живут долго, а другие уходят во цвете лет.

— Да, — тихо произнесла Сьюзен.

— Думаю, вы понимаете, о чем я.

Сьюзен кивнула.

— После смерти Питера я поняла, что нельзя относиться к жизни как к рутине.

— Надо жить мгновением, — подхватил Майкл, больше обращаясь к себе самому, чем к Сьюзен.

Они оба как будто разговаривали каждый сам с собой. Майкл продолжил:

— Когда смотришь на того, кого любишь, надо действительно смотреть; нельзя допускать, чтобы мысли при этом бродили в другом месте. Ничего нельзя откладывать на потом.

— Это «потом» может не наступить.

Выйдя из задумчивости, Майкл посмотрел Сьюзен в глаза.

— Мы не будем жить вечно. — И отвел взгляд.

Он не мог бы дать названия чувству, которое испытал в этот момент, но что бы это ни было, Майклу сделалось тревожно, и он попытался запрятать эмоции поглубже, уйти от разговора, пробуждающего в нем боль. Он выпрямился, тон его голоса изменился.

— Когда мы прибудем в Москву, нам понадобится машина, чтобы добраться до Красной площади к десяти.

От внезапной перемены в поведении Майкла Сьюзен опешила.

— Я организовала встречу в аэропорту с машиной. Она будет в нашем полном распоряжении столько, сколько понадобится.

— А эти люд и, которые нас встретят, — откуда вы их знаете? — таким тоном, точно допрашивал ее, осведомился Майкл.

— С ними договорился Мартин. — Сьюзен, в свою очередь, не замедлила сменить тон на агрессивный.

Она напряглась. Разговор явно покатился по наклонной плоскости.

— Им можно доверять?

— А вам можно? — словно на перекрестном допросе, парировала Сьюзен.

Майкл посмотрел на нее.

— Почему бы вам не посидеть в гостинице? Я буду звонить, держать вас в курсе.

— Я не для того лечу в Москву, чтобы сидеть в гостиничном номере. Если уж на то пошло, я не намерена выпускать вас из поля зрения.

— Очень интересно!

— За все роскошества плачу я. Что, по-вашему, из этого следует?

Тут Майкл разозлился окончательно.

— Если вы полагаете, что я стану работать на таких условиях, то лучше разверните самолет прямо сейчас. Во время нашего разговора, перед тем как мы выехали, я сказал вам, что, если вы можете внести в общую копилку деньги и располагаете связями, что ж, хорошо, это поможет устранить некоторые препятствия. Насколько я помню, вы согласились и сказали, что не будете вмешиваться. Теперь же, похоже, решили завести старое знакомое: «Кто платит, тот заказывает музыку».

— Прошу прощения, я не знала, что воры так работают.

Сьюзен опять смотрела на него как на врага. Двери ее сердца захлопнулись, к ней вернулась прежняя холодность.

Майклу понадобилось собрать всю волю в кулак, чтобы не взорваться.

— Послушайте, мне кажется…

Буш в своем кресле шевельнулся и медленно открыл глаза.

— Похоже, вас и на две минуты нельзя оставить без присмотра!

Сьюзен встала, яростно посмотрела на обоих и быстро ушла в хвостовую часть салона.

Сьюзен с детства жила жизнью привилегированных, не зная, что такое неисполнимое желание. Она была дочерью Мидж и Малкольма Ньюмен, людей, для которых смысл жизни составляли карьера и вращение в обществе. Сьюзен не была желанным ребенком, появилась на свет по недосмотру, и относились к ней как к обузе. У нее не было братьев и сестер, родители вечно отсутствовали, но она не оставалась одна. За ней присматривали выписанные из Европы няньки. Некоторые к ней привязывались, другие оставались равнодушными, и ни одна не задерживалась надолго. Она поставила себе целью от каждой научиться ее родному языку и в итоге к двенадцати годам хорошо освоила пять языков.

Вместо любви она получала подарки, возможность покупать что угодно и неограниченную сумму на карманные расходы. Предназначением всего этого было заменить отсутствующий контакт Мидж и Малкольма с дочерью. Для Сьюзен не существовало ограничений; единственным более неслыханным в семействе Ньюмен, чем любовь, было слово «нет». Сьюзен выросла, ни в чем не зная отказа, и быстро научилась вести себя так, чтобы ей не смели хоть в чем-нибудь прекословить. Когда на ее пути возникало препятствие, она преодолевала его благодаря упорству и жизненной позиции, лучше всего выражаемой словами «никогда не отступай». Это ее испортило, сделало холодной и безжалостной, она не умела проигрывать.

Сначала она училась в самой лучшей начальной школе, зачем продолжила образование в частной средней школе в Коннектикуте, готовящей к поступлению в престижный колледж. Там она стала еще более упорной и научилась держать людей на расстоянии. Удовольствие она находила в достижениях и продвижении вперед.

Она продолжила образование в Йеле, где преуспела не только в учебе, но и в спорте: занималась пятиборьем и плаванием, а поставленный ею рекорд в забеге на двести метров продержался восемь лет. Закончив Йельскую школу права, она, через два дня после выпуска, оказалась в офисе окружного прокурора Бостона, прямо напротив Питера Келли. Когда она впервые увидела его, то почувствовала, что до сих пор жила с закрытыми глазами и только сейчас прозрела. Он был красив, обаятелен и представлял собой полную противоположность ей, с ее неистовой натурой. Для нее каждый день был как бой, и признавала она только полную и безоговорочную победу. Он же был деликатнее и мягче. Но независимо от ситуации или проблемы оба приходили к одному результату: успеху. Сьюзен с детства приучилась прятаться за маской уверенности и превосходства, но это был всего лишь фасад. С Питером стены были ни к чему.

Так что после двух свиданий она уже задумала устроить ему сюрприз — пригласить на выходные. Она все спланировала: ужин при свечах, кино, утром завтрак. В предчувствий свидания радовалась так, как никогда раньше. И все разлетелось в прах: выяснилось, что он уехал на горнолыжный курорт в Юте, решив провести там свои первые за два года выходные. Он хотел вернуться, но она настояла, чтобы он остался там.

Сьюзен вырулила с городской парковки хоть и расстроенная, но все же довольная, что впереди два свободных дня; она будет спать, есть и снова спать. Такого счастья не выпадало очень давно, однако и этим планам не суждено было сбыться. Не успела она выехать за черту города, как раздался звонок. У Синди Фрей умерла мать, она не сможет вести свое дело в суде, назначенное на утро понедельника, и в замену ей назначили Сьюзен. Это дело должно было стать ее первым самостоятельным выступлением в суде в качестве обвинителя. Новость ей сообщили в семь вечера в пятницу, суд же был назначен на девять утра в понедельник. Шестьдесят часов на подготовку, шестьдесят часов до провала — в последнем она не сомневалась, поскольку знала, что за оставшееся время не сумеет подготовиться к успешному выступлению по делу, с которым незнакома.

Развернувшись, она направилась прямиком в офис. Сьюзен поднималась по лестнице с тяжелым сердцем, полная страха и неуверенности. Она мечтала о самостоятельном выступлении в суде, боролась за шанс участвовать в процессе — однако не при таких обстоятельствах, когда нет ни времени на подготовку, ни коллеги, который помог бы сформулировать стратегию, — никого и ничего, кроме пустого кабинета. Отперев дверь офиса окружного прокурора, она щелкнула выключателем и направилась к своему рабочему месту.

А там ее ждал Питер. Чемодан стоял рядом, на полу — зачехленные лыжи. Увидев в ее глазах панику, он подошел, мягко взял ее за руку и вложил ей в ладонь вишневый леденец. Она смотрела молча, непонимающе.

— Положи в рот, — сказал Питер.

Сделав, как он сказал, она улыбнулась, совершенно растерянная.

— В понедельник, когда будешь выступать в суде, если почувствуешь, что волнуешься, возьми одну такую конфету.

— Она обладает магической силой, о которой я не знаю?

— Нет. — Он улыбнулся. — Просто эти особенно вкусные.

С конфетой во рту, она улыбнулась.

— У всех нас есть свой талисман, заговор на удачу, кроличья лапка. — С этими словами он опять мягко взял ее за запястье и повернул ее руку ладонью вверх.

Каким-то образом, улучив момент, он надел их ей на руку так, что она не заметила.

— Считай, что это твоя кроличья лапка.

Сьюзен смотрела на усыпанный бриллиантами циферблат элегантных часиков, следила за секундной стрелкой. И как по волшебству, почувствовала, что ее наполняет неведомая сила — не вера в удачу, принесенную часами, нет! — а возродившаяся уверенность в себе. Однако эту уверенность вселил в нее не подарок, а подаривший — Питер. Он отвлек ее от волновавшей ее проблемы, помог переключиться, осознать, что все получится, она переживет тяжелые дни и сумеет достойно справиться со своим первым делом.

Так что эти выходные они все-таки провели вместе, хотя и не так, как она планировала, — гораздо лучше.

В Питере Сьюзен обрела человека, любящего в ней ее саму, выражающего чувство молчаливыми взглядами или нежным прикосновением к щеке. Все это было для нее так странно, так ново. Никогда прежде не ощущала она ничего похожего. Это была любовь.

И она расцвела; Питер пробудил в ней самые лучшие ее качества, вызвал к жизни доселе дремавшие душевное тепло и нежность. С Питером она обретала целостность, становилась лучше. Она была счастлива.

Она открыла ему свое сердце, и они стали одним целым. Но после его смерти она не находила успокоения. Ее сердце разбилось на множество осколков, осталась лишь неутолимая тоска. Ее чувства варьировались между жалостью к себе и гневом, и она не находила, куда их направить.

Оставшись одна, она искала утешение лишь в работе и в заботе о Стефане Келли. Она оплакивала смерть мужа, но вид Стефана заставлял ее страдать вдвойне. Не должно быть так, чтобы дети отправлялись на небеса прежде родителей; древнее китайское проклятие заключается в том, что врагу желают пережить собственных наследников и потом влачить дни в родительском горе. Она видела, как постепенно ослабевает его воля к жизни. Похоронив жену и сына, он медленно, но верно двигался к состоянию, при котором, как она опасалась, сможет уйти из жизни по собственной воле. Поэтому она была рядом; даже когда он настаивал, что хочет остаться один, она ухитрялась находиться неподалеку, присматривать за ним, чтобы в случае необходимости защитить его от него самого.

Теперь, увидев комнату-сейф, фотографии Майкла, сына, о котором Стефан не рассказывал ни одному человеку, она задавалась вопросом, в какой мере справедливо утверждение, что она знает этого человека. Эта комната была как святилище, как храм непрожитой жизни. Она не могла сказать, хранил ли он все это из чувства вины или из гордости. Но самое главное, она надеялась, что вид этих тщательно собранных и сохраняемых документов, фотографий и других материалов убедит его второго сына, что Стефан, хоть и отдал Майкла на усыновление другим людям, все же никогда не переставал его любить.

Глава 21

Квадратная хромированная дверца с лязгом отворилась. Дохнуло охлажденным воздухом. Слегка подтолкнув поддон из нержавеющей стали, Соколов отправил тело обратно в прохладное хранилище. Заперев дверцу, он окинул взглядом свою недавно переоборудованную медицинскую лабораторию. Здесь было только два вида поверхностей: белые и хромированные, и все идеально чистые. Пахло, как обычно пахнет в лабораториях, моющими средствами и дезинфицирующими растворами. Безупречное состояние этого сверхчистого мира не нарушалось ничем. Недавняя реконструкция производилась сразу на двух этажах в точном соответствии с его указаниями. Несмотря на сжатый график (на полное переоснащение и реконструкцию отводилось всего три месяца), качество не пострадало. Оборудование включало в себя все последние достижения технической мысли: высокоскоростные компьютеры для цифровой фрагментации и анализа ДНК, электронные микроскопы, оптоволоконные камеры для исследований внутренних органов. На нижнем уровне располагалась оснащенная по последнему слову техники операционная, а рядом с ней — наблюдательная комната, вмещающая тридцать зрителей. Все, вместе взятое, вполне могло соперничать с известнейшими медицинскими учреждениями мира, масштаба больницы Джонса Хопкинса или клиники Майо. Присутствовала самая высокотехнологичная аппаратура, независимо от стоимости. Здесь было все, о чем только может мечтать медик — исследователь тайн человеческого тела.

Владимир Соколов озирал свои владения, насупив темные брови, резко контрастирующие с седой уже шевелюрой. Его лицо портили ямки, похожие на оспины, — последствия перенесенной в ранней юности ветрянки; но ученый был совершенно безразличен к собственной внешности — он не ставил красоту ни в грош, ценил только разум и его творческие возможности.

Он прожил насыщенную жизнь. Сорока годами раньше, молодым, но уже прославленным в величайшей державе мира доктором он стоял на пороге этой самой лаборатории. Ему предоставили прекрасную квартиру и машину, его труд щедро оплачивался. Вдобавок он мог в любой момент получить все, что только ни пожелает; Соколов в очереди за хлебом не стоял. Ему предоставляли неограниченное финансирование, сколь угодно многочисленный персонал и неограниченный же доступ не только ко всему российскому, но и вообще к чему угодно в мире. КГБ был у него на побегушках. Как только, будь то в Америке или Европе, совершался прорыв в медицинских исследованиях, Соколову достаточно было указать, где и что, и ему незамедлительно добывали исчерпывающую информацию об исследовании и его результатах, а при необходимости — и сведения из первых рук: для этого был похищен не один выдающийся ученый. Из них вытрясали информацию, после чего отправляли доживать свои дни в Сибири.

Такой же доступ он имел и ко всему сугубо советскому: был посвящен в тайны правительства, прославившегося своей закрытостью. Соколов стал могучей фигурой в могучем государстве — и упивался этим.

Итак, в одно из воскресений, тридцать восемь лет назад, он сидел в своем кабинете в здании, надежно укрытом за кремлевскими стенами. Перед ним возвышалась гора документов с грифом «совершенно секретно» на каждом. Все эти кипы документов и карт, отчетов из первых рук и исторических свидетельств имели отношение к одному и тому же предмету. К легенде, заворожившей Владимира еще тогда, когда ему было всего одиннадцать. Теперь, имея в своем распоряжении неисчерпаемое богатство исторических свидетельств, он отдался предмету своей юношеской страсти: как зачарованный, читал он о Либерии Ивана Грозного, удивительной, таинственной библиотеке под Кремлем. Знакомился с домыслами о возможном содержании библиотеки, о многочисленных раскопках, предпринятых для ее поисков, о разочаровании, неизменно ожидавшем исследователей на этом пути. Но был один документ, который произвел на молодого исследователя особенно сильное впечатление: краткая биография монастырского житника Дмитрия. Ему Иван Грозный доверял больше, чем кому-либо другому, и ему одному поверял свои тайны. Из документа явствовало, что у Ивана Грозного были особые причины прятать унаследованную от деда Либерию от глаз мира. Царь жаждал искупления грехов, а также хотел спасти бессмертные души тех, кого когда-то бесчеловечно умертвил. На смертном ложе Иван открыл житнику свои мысли, поведал свой секрет: объяснил, где находится прославленная Либерия и в ней — таинственное подземелье с сокровищами.

Дни молодого ученого наполняли занятия генетикой, биохимией и медициной, ночи же посвящались историческим изысканиям, блужданиям по кремлевским подземельям и буйным фантазиям на тему библиотеки и сокрытых в ней тайн и сокровищ. Это стало его отдыхом, способом отвлечься от дел и перипетий дня, его любимым времяпрепровождением.

Владимира Соколова выпестовала советская система. Его блестящие способности обнаружились еще в девятилетнем возрасте, им занялись специалисты, и в дальнейшем интеллект Владимира упражнялся, совершенствовался и оттачивался, пока не стал острым, как клинок. За один-единственный день он выдавал больше свежих идей, чем другие за всю жизнь. Он стал гордостью режима и своими передовыми медицинскими исследованиями, открытиями и практическими успехами в лечении прежде неизлечимых заболеваний способствовал прославлению советской науки и медицины.

Но над его методами нависал покров мрака. Соколов со своим гипертрофированным самомнением добивался цели любой ценой. Целеустремленность в нем граничила с маниакальной одержимостью; он устранял любое препятствие. Ассистентов, вызвавших его нарекания, сажали. Другие становились подопытными кроликами для проверки очередной теории. Исследовательские методики наводили на мысль о Менгеле и ему подобных[5]. Объектам исследований прививались болезни, их мучили, травили, все с целью проверки его теорий и предположений. Но результаты говорили сами за себя, а заглянуть за занавес никто не осмеливался.

С падением коммунистического режима поток финансов, выделяемых на его исследования, сначала сильно ослабел, а потом и вовсе иссяк. Ему оставалось лишь наблюдать, как оползает и погружается в пучину знакомый ему мир, тот мир, в лоне которого он вырос и столько лет жил. В 1993 году, покинув Москву, он эмигрировал в Швейцарию. В поисках той неограниченной свободы, которой столько лет наслаждался в России, он кочевал из одного университета в другой, меняя должности. Но слухи о его неэтичных поступках повсюду настигали его, так что вскоре он превратился в изгоя медицинского мира.

Тяжелые годы ожесточили Соколова; другие к старости обретают духовное богатство, он же стал просто старым. Таланты его никого не интересовали — виной тому был тащившийся за ним шлейф аморальности и бесчеловечности. И хотя его упорно посещали сны о прежней России, он знал, что этим видениям уже не стать реальностью. И тогда сны превратились в кошмары. Даже историки не смотрели теперь на коммунизм иначе как на провалившийся социальный эксперимент.

Однажды, на лекции по биологии в Англии, с ним заговорил Джулиан Зивера. Пыл молодого человека и его осведомленность в исследованиях Соколова носили характер одержимости, что определенно польстило самолюбию ученого. До четырех утра просидели они в баре пятизвездочного отеля за разговором о религии, науке и легендах. Этих двоих объединяла редкая страсть — желание любой ценой узнавать секреты тела, тайны души и сердца. Соколов поделился с Зиверой своими теориями, рассказал о своих медицинских исследованиях, о неосуществленных замыслах. Поведал и о легендарной библиотеке, все еще ждущей своего открывателя под кремлевскими стенами, о ее секретах и сокровищах, о карте житника и о том, как это в свое время разбудило его ум, стало ему в жизни путеводной звездой. Джулиан, в свою очередь, рассказал ему о «Божьей истине», о медицинском центре при ней, о том, как ценит он талантливых ученых и какие условия для них создает. И на рассвете было положено начало отношениям, построенным на сходных интересах и стремлениях.

Соколов проработал в «Божьей истине» два года. Менее чем за двадцать четыре месяца он получил десять патентов и разработал шесть новых лекарственных препаратов. Но в душе у него копился гнев, поскольку стало ясно, что предполагаемое сотрудничество с Джулианом вылилось в нечто совершенно иное. Его просто-напросто использовали: благодаря его таланту возрастало богатство Джулиана Зиверы. Соколов чувствовал: это предательство.

Как раз тогда, когда он уже готов был собраться и уехать, Джулиан пригласил его к себе в замок. Они сидели в библиотеке с видом на море. День был теплый, яркая синева неба отражалась в океанских волнах. Джулиан налил Соколову водки и взволнованно сообщил…

О том, что он узнал, где находится карта житника.

История казалась невероятной, но, как не уставал повторять Джулиан, была совершенно правдивой; он просил Соколова стать его партнером и руководителем, сопровождать его в поисках Либерии и ее мифического содержимого.

Но саму карту, вопреки обещаниям, так и не доставили, якобы украли. Соколов в эти россказни не поверил, решил, что Джулиан передумал принимать его в партнеры, опять захотел украсть у него то, что принадлежит ему по праву.

Соколов был сыт Джулианом по горло. Он делился с ним плодами своих трудов, результатами исследований и научных прорывов. Но теперь он слишком разочаровался, чтобы делить с ним еще и мечту. Упаковав научную документацию, патенты и разработанные лекарственные препараты, он сделал один-единственный телефонный звонок. Соколов знал, что тот, кому достанется карта, станет обладателем невообразимого богатства, своими размерами превосходящего валовой доход большинства стран. Разве может быть лучший путь к восстановлению былой славы России? Пусть в мире будущего возродится прошлое! Финансовая выгода будет гигантской. Соколов тут же решил, что материальные плоды его трудов должны достаться не тому, кто даст больше денег, а его родной стране. Он отплатит добром родине, которая столь беззаветно делилась с ним всем, что у нее было.

Одним телефонным звонком позже столь любимая Соколовым государственная машина пришла в движение. Немедленно началось восстановление исследовательских лабораторий Соколова. Наследница КГБ, ныне носившая название Федеральной службы безопасности, вызвала лучшего своего человека — он должен был помочь в получении легендарной карты. Этим человеком оказался Речин, и он оправдал оказанное доверие: добыл то единственное, что могло заставить Джулиана отдать карту кремлевских подземелий, — мать Джулиана, Женевьеву Зиверу.

И вот Соколов смотрел на Женевьеву. Она находилась под воздействием седативных препаратов и лежала, привязанная ремнями к каталке. Она не знала, что находится на глубине девяти этажей под землей, в самом охраняемом в России здании. Укрытая белыми одеялами, она безмятежно спала. Соколова поразило, как молодо она выглядит — темные волосы, безупречная кожа, — а главное, то, что ничто в ее внешности не напоминало Джулиана. Протянув руку, он тронул крестик на цепочке у нее на груди, гадая, действительно ли она верующая или просто отдает дань моде, подобно своему сыну с его личиной религиозности.

Он рассматривал ее, не выказывая и не испытывая каких-либо чувств; для него она ничем не отличалась от трупов в морге, вскрытием которых он постоянно занимался в научных интересах. Он смотрел на нее как на товар, невольницу, предназначение которой — быть обменянной на карту Дмитрия-житника. Если же обмен из-за отказа Джулиана не состоится, он без малейших угрызений совести прикажет ее убить.

— Как ваш сын? — спросил Соколов, выключая свет в лаборатории.

Речин посмотрел на него. Этот безжалостный убийца с трудом говорил о болезни сына.

— Слаб. Не знаю, сколько он еще выдержит.

Они вместе пересекли вестибюль, вошли в грузовой лифт и взлетели на девять этажей. Наверху лифт резко затормозил. Дверцы разошлись; двое часовых, отдав честь, пропустили их. Доктор и убийца вступили в гигантское мраморное фойе с высокими, двадцатифутовыми, потолками и деревянными скамьями вдоль стен. Все здесь оставалось таким же, каким было сто пятьдесят лет назад. Дальнюю стену украшал гигантский барельеф: медный, местами с патиной, двуглавый орел.

Огромные двери раскрылись; в помещение ворвался поток утреннего солнца. Они вышли из здания Арсенала. Окидывая взглядом Кремль, оба питали в сердце надежду. Речин — на спасение сына. Соколов — на прекрасное будущее.

— Да пребудет с вами Бог, джентльмены, — произнес Джулиан, пожимая руки двум австралийцам. — Детали нашего фармацевтического предложения, а также прочих инвестиционных проектов, в которых вы можете принять участие, находятся в конфиденциальном пакете, оставленном для вас на заднем сиденье лимузина. Призываю вас воспользоваться всем, что может вам предложить «Божья истина». Как мы здесь любим говаривать, «преданность Господу должна хоть как-то окупаться и на этом свете, до того, как попадешь в рай».

Джулиан с улыбкой наблюдал, как двое мужчин среднего возраста садятся в лимузин и отъезжают. Оставшись один, он вернулся в дом и направился к внутренней лестнице. Вырубленные в камне ступени источали приятную прохладу.

На глубине трех этажей под монастырем располагался винный погреб, гигантский, с более чем десятью тысячами бутылок старинного вина; в этом мире бывали лишь ближайшие друзья Джулиана и его смертельные враги. Погребу было несколько веков. Именно в нем трудились монахи, отправляя свое служение. Гигантские цистерны блестели полированными боками, прессы молчаливо свидетельствовали о древней истории погребов.

После жизни, проведенной в трудах во имя Бога и вина, отойдя в мир иной, монахи обретали вечный покой в подземной усыпальнице непосредственно под винным царством. Усыпальница могла вместить более тысячи тел, каждое в каменной или мраморной гробнице. Однако по мере убывания численности братии это место захоронения использовали реже и реже, так что оно оказалось заполненным лишь наполовину. Производство вина остановилось много лет назад. Усыпальницу же с той поры, как Джулиан со своей «Божьей истиной» вступил во владение монастырем, опять стали использовать.

В гробницах лежали праведники и благочестивые — монахи и монахини, священники прежних веков, — но обитателями нескольких стали умершие сравнительно недавно: то были враги Джулиана, устраненные за разные прегрешения, от неудавшегося покушения до неудовлетворительного секса.

Джулиан лично открыл свежую могилу номер 799. Отодвинув мраморную крышку, он таким образом подготовил ее к приему будущего обитателя. Для него Джулиан выбрал особое вино: «Шабли Монтраше» тысяча девятьсот семьдесят восьмого года от Романи-Конти. Это белое вино, купленное на аукционе в Америке, как нельзя лучше подходило, чтобы поднять бокал за американского адвоката. Сопроводив этот жест тостом одновременно и за здоровье, и за смерть. Ибо Джулиан давно решил, что, когда Майкл Сент-Пьер выполнит поручение, все действующие лица будут устранены.

И в первую очередь — Стефан Келли.

Глава 22

Стоя в центре Красной площади, Майкл чувствовал себя затерянным на гигантском просторе, подавленным витающим над ним духом многовековой истории. Он много раз по телевизору видел знаменитые первомайские парады на этой площади, когда военная машина СССР демонстрировала свою мощь, а с трибун за действом наблюдали члены правительства. В его памяти с детства запечатлелся образ медленно пересекающей площадь специальной машины с гигантской баллистической ракетой, укрепленной на платформе. Каждый год по телевидению передавали репортажи, в которых на площади грохотали колонны танков, в грозный унисон маршировали десятки тысяч солдат. Все это было призвано внушать страх перед непобедимой мощью государства. В период холодной войны исходящая от СССР угроза ядерной войны оставалась реальностью, ежедневно нависающей над всем миром. Это прекратилось лишь в 1991 году, с падением Советского Союза.

Бесчисленное множество раз видел Майкл и собор Василия Блаженного — он был для России тем же, чем для Франции является Эйфелева башня, для Англии — Биг-Бен, а для Соединенных Штатов — статуя Свободы. Со своим неповторимым колоритом и раскрашенными во все цвета радуги куполами, арками, башнями и шпилями, он словно явился из сказки. Ансамбль из красного кирпича составляли девять церквей, увенчанных куполами в форме луковицы. Каждая церковь оформлена в своем собственном индивидуальном стиле, вместе же они образуют единое целое, уникальное в своем своеобразии. Как это часто бывает, и не только с соборами, внутреннее убранство не идет ни в какое сравнение с великолепным внешним обликом. Жалкие, тесные помещения наводят скуку, богослужения проводятся лишь изредка. Больше всего Майкла поразило, что над каждым куполом возвышается крест. В стране, где религию семьдесят лет запрещали, эти христианские символы и в самые худшие времена молчаливыми судьями реяли над марширующими внизу колоннами.

По левую руку от Майкла возвышался ГУМ, гигантский универмаг, по представленным в нем торговым маркам — «Рибок», «Пьер Карден», «Левис» и прочим — теперь ничем не отличающийся от западных собратьев. Справа же располагался мавзолей Ленина, лишившийся теперь почетного караула, который долгие десятилетия защищал вождя и архитектора русской революции и мирового коммунизма. Красный гранитный мавзолей представлял собой пирамиду в несколько ярусов, увенчанную мраморной плитой на тридцати шести колоннах. Сразу за мавзолеем начинался революционный некрополь. Вдоль Кремлевской стены тянулись почетные захоронения — здесь были могилы не только Сталина, Брежнева и Андропова, но и культовых фигур российской культуры, таких как космонавт Юрий Гагарин или писатель Максим Горький.

Но больше всего внимание Майкла привлекла сама Кремлевская стена, начинающаяся сразу за мемориалом. В высоту она достигала девятнадцати метров, в толщину — шести с половиной. Общая длина ее составляла почти 2235 метров. На всем протяжении стены по верху ее сооружены снабженные бойницами раздвоенные зубцы, знаменитые «ласточкины хвосты». Зубчатую стену разделяли на участки девятнадцать огромных башен, выстроенных по большей части в конце пятнадцатого века итальянскими архитекторами. Башни увенчивались выразительными нефритовыми шпилями с рубиново-красными звездами или золотыми флагами на вершине. Воистину это была крепость, защитники которой в ходе бесчисленных схваток с успехом отбивали нападения многих завоевателей древности. Стена под рубиновыми звездами представляла собой непробиваемую первую линию обороны, за которой делалась политика и скрывались тайны прошлого, настоящего и будущего России.

А дальше, за стенами, Майкл различал контуры Большого Кремлевского дворца и шпили Архангельского собора. Все это составляло мир, для него одновременно и чуждый, и странно знакомый. Перед ним предстал надежно защищенный небольшой город, в котором к оборонительным сооружениям древности добавились самые современные системы безопасности. Майкл находился в центре одного из наиболее надежно охраняемых комплексов в мире. И ему надо будет не просто проникнуть в него, но достичь заветнейших глубин, ибо за этими стенами и под ними прячется золотая шкатулка, ключ к спасению его отца.

Майкл окинул взглядом открытое пространство вокруг — оно простиралось не меньше чем на несколько городских кварталов на все четыре стороны — и подивился масштабам. И здесь кипела жизнь, во всем мгновенно узнавалась столица, и не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего те образы, что теснились у него в голове. По-летнему синее небо подчеркивало красочность этого мира. Оказалось, Москва столь же космополитична, как и любой город Западной Европы. Майкл стал жертвой черно-белых образов этой страны, наполнявших его сознание в юности, и рассказов про ужасы репрессий. Оказалось же, что Россия и в самом деле превратилась в страну — воплощение капиталистической мечты. Площадь являла собой гигантскую торговую площадку: по булыжнику катились повозки с мороженым «Нестле», шла оживленная торговля воздушными шарами, туристы наперебой раскупали прохладительные напитки.

Хотя на площади было полно людей, русских и иностранцев, Майкл не обращал на них внимания. Пришло время подумать о деле. Он впитывал окружающее, запоминал расположение зданий, направление движения людских потоков. Потому что время Майкла как туриста истекло, а его время как наблюдателя следовало использовать с максимальной эффективностью.

Он бросил взгляд на часы. 9.59. Запустив руку в нагрудный карман куртки, извлек мобильный телефон. Скрепя сердце, позвонил по заранее введенному номеру.

Зивера ответил после первого звонка:

— Рад, что вы благополучно добрались до цели. Не так, конечно, рад, как ваш отец, но все же… Удачи!

И телефон умолк.

— Вас ни с кем не спутаешь.

Говорил как будто бы русский, с заметным акцентом.

Оглянувшись на голос, Майкл увидел приземистого, крепко сбитого человека с небольшим, вываливающимся из-под пояса животиком. С квадратным туловищем и тяжелой челюстью, он походил на бульдога. Его черные волосы были слишком уж черны: ничего не могло быть неестественнее этого цвета. Один глаз у него затянуло бельмом. Он носил толстые очки в роговой оправе — и вообще, у него все было толстое: нос, губы, щеки, даже шея. В целом складывался образ, который может быть приятен только родной матери. Однако первоначальное отталкивающее впечатление мгновенно рассеялось, когда человек с обаятельной улыбкой произнес:

— Николай Фетисов, — и протянул мясистую ладонь.

Майкл ответил на рукопожатие.

— Я точно тот, кого вы ищете?

Вынув из нагрудного кармана фотографию, Николай сперва посмотрел на нее, потом, протянув руку с фотографией так, чтобы фото оказалось рядом с лицом Майкла, принялся смотреть здоровым глазом то на фотографию, то на «оригинал».

— В жизни вы не такой симпатичный.

Он убрал фотографию, поманил Майкла за собой и двинулся по площади, слегка подволакивая ногу.

Майкл внутренне воспротивился. Здесь, на чужой земле, он не мог доверять незнакомцу такого типа. Незаметно осматривая площадь, оценивая лица окружающих, Майкл задавался вопросом: сколько соратников Фетисова подстраховывают его. Открытая манера Фетисова вкупе с его белозубой улыбкой нисколько не обманули Майкла; не было нужды читать досье этого нового «друга», чтобы понять, что он более чем опасен.

— Куда мы идем? — осведомился Майкл.

— У нас назначена встреча.

— С…

— Расслабьтесь. — Фетисов говорил с ярко выраженным акцентом. — Вам не о чем беспокоиться. Я здесь для того, чтобы помогать вам.

Майкл в этом сильно сомневался.

— Полагаю, у Зиверы были особые причины, чтобы нанять именно вас?

— Значит, светскую беседу в американском стиле вы вести не желаете?

Майкл отрицательно покачал головой.

— Что ж…

Резко остановившись, Фетисов всем телом повернулся к Майклу. Его здоровый глаз смотрел предельно серьезно.

— Я из тех, кого называют «человек со связями».

— С какими именно связями?

Николай окинул взглядом бесчисленных посетителей Кремля, патрульных милиционеров, величественную Кремлевскую стену.

— С любыми.

— Чем он там так долго занимается? — с нетерпением в голосе осведомилась Сьюзен.

Буш расправил плечи и с наслаждением потянулся, чувствуя, как в затекшие от долгого полета члены возвращается кровь.

— Почему бы вам не вернуться в отель? А он пусть делает что хочет.

— С чего это вы решили, будто можете указывать мне, что делать? — отрезала Сьюзен. — Вы здесь на мои деньги. — Ее рука легла на дверную ручку.

— Дороти, милая, мы уже не в Канзасе, и ты ведь знаешь поговорку…

Не зная, как его понять, она нетерпеливо взмахнула руками, требуя разъяснений.

— Что?

— В чужой монастырь… В общем, оставайся, пожалуйста, в машине.

Буш едва не подскочил от изумления, когда хлопнула дверца. Ее деловой партнер и тут не оторвался от своей работы; знай себе считал, как ни в чем не бывало. Ему было все равно, что Сьюзен здесь, что нет.

— Она всегда такая? — произнес Буш, обращаясь к Мартину.

Ответа, как и следовало ожидать, он не получил и, тоже выйдя из машины, успел заметить, как Сьюзен мчится к Красной площади.

«Так зачем бишь мы ее взяли?..» — успел подумать он и кинулся следом.

Толпа на Красной площади росла: казалось, не меньше двух тысяч человек толкались сейчас здесь, в группах или — ближе к краям площади — поодиночке и по двое-трое. Все двигались или по направлению к открытому пространству в центре, или от него. Буш, не замечая величественного окружения, старался не упускать из виду Сьюзен. Он начинал волноваться, сердце у него тревожно забилось. Что за женщина, она попросту не привыкла к тому, что ее желания не всегда исполняются! Он едва не потерял ее в толпе и прибавил ходу. Она же взяла курс на собор Василия Блаженного.

Через сотню ярдов Буш увидел Майкла. Тот, в сопровождении русского толстяка, двигался к выходу с Красной площади. Увидев, что Сьюзен приближается к ним, Буш облегченно вздохнул и замедлил шаг.

Внезапно, со стремительностью чертика из шкатулки, из толпы высунулась рука, схватила Сьюзен за рукав и втащила в глубину человеческой массы.

С места в карьер Буш припустил к тому месту, где девушка только что стояла. Он бросался то туда, то сюда. Кругом толкались люди, никто не обращал на него внимания. Тут взгляд Буша упал на землю: в щели между двумя булыжниками лежали часики с бриллиантами; подивившись тому, что никто не подобрал их за те две секунды, что они находились посреди Красной площади, Буш поднял часики. Он напряженно вглядывался в толпу, все искал взглядом Сьюзен, упорно надеясь увидеть девушку до того, как ее утащат неизвестно куда навсегда.

Напрасно! Ее не было.

Стоящий сбоку от ворот Кремля и в некотором отдалении от них бородатый мужчина наблюдал, как туристы проходят через ворота. Приятную уверенность вселяло присутствие в поясной кобуре небольшого «глока». К чему размахивать оружием? Он способен выхватить пистолет из кобуры в долю секунды; из него получился бы прекрасный шериф с Дикого Запада.

Его поразило, какое количество народу рвется преодолеть этот мост и попасть в сердце российской столицы. Воистину, за последние лет пятнадцать Москва превратилась в туристскую Мекку! Это резко контрастировало с тем, что происходило в предшествующие семьдесят пять лет: тогда люди чурались России, как чумы, опасаясь, что по этому мосту им доведется проехать только раз и в одном направлении, а затем они навеки сгинут за гигантской кирпичной стеной.

Бородатый мужчина высокого роста, с длинными темными волосами, спускавшимися на воротник белой рубашки поло, прибыл вчера вечером, с документами достаточно впечатляющими, чтобы на таможне его пропустили без проверки. Прилетев с пустыми руками, он немедленно отправился за покупками. Запасся шестью самозарядными пистолетами «хеклер-и-кох», шестью «глоками», а также боеприпасами в количестве, достаточном, чтобы выиграть небольшую войну: шестью дымовыми шашками с дистанционными таймерами, шестью зажигательными бомбами на случай чего-то неожиданного и двадцатью фунтами пластичной взрывчатки «семтекс». Багажник «мерседеса» едва закрылся.

Он сожалел, что пришлось убить русского мафиози средних лет, владельца подпольного оружейного универмага. Но тот сам навлек на себя неприятности. Получив обговоренную сумму, русский попытался его шантажировать: угрожал, что если ему не заплатят еще столько же, то он вызовет милицию. После отказа бородатого человека русский хотел выхватить оружие, но умер еще до того, как его палец прикоснулся к спусковому крючку.

Теперь бородач наблюдал, как приземистый, похожий на бульдога русский, прихрамывая, выходит из ворот в обществе американца. Ему было известно, куда они идут и зачем. Когда время придет, он сделает все необходимое во что бы то ни стало, ценой любых человеческих жертв. Ему надо сделать две вещи, и его ничто не остановит…

С заднего сиденья лимузина Сьюзен пыталась разглядеть, где они находятся, но сквозь сильно тонированные стекла ничего увидеть не удавалось. В кресле напротив устроился похититель. Под дулом револьвера он заставил ее сесть в машину. За все время он не произнес ни слова, даже тогда, когда она, охваченная яростью, кричала на него. Она понимала, что должна испытывать страх, но все затмевал гнев, из-за которого ей хотелось избить этого человека. Не старше двадцати, весь в прыщах. Глаза молодого человека источали странный холод; видно было, что жизнь — как чужую, так и свою — он ни в грош не ставит. Она задавалась вопросом, простираются ли его устремления на срок более отдаленный, чем завтрашний день. Русская мафия, заключила она: прилизанные светлые волосы, спортивный пиджак от Армани и тяжелые золотые цепи на шее. Непонятно, почему им так неймется походить на бруклинских мафиози эпохи диско.

— Меня ищут, — нарушила молчание Сьюзен.

Но он, с каменным лицом разглядывая ее, хранил ледяное молчание.

— Американское посольство будет…

Она осеклась: раздался резкий телефонный звонок. Он ответил:

— Угу.

И это все.

Дальше он только кивал и бормотал в мобильник что-то нечленораздельное, но утвердительное. После тридцати секунд такой «беседы» он нажал кнопку отбоя и, постучав в перегородку, отделяющую салон от кабины водителя, сказал водителю что-то на русском.

— Куда вы меня везете? — спросила Сьюзен.

Он все так же молча глядел на нее.

— Я требую, чтобы вы сказали, куда меня везете.

Юноша улыбнулся.

— Кое-кто желает вас видеть, — на неожиданно хорошем английском ответил он.

— Кто? — изумилась Сьюзен.

— Кое-кто в Кремле.

И тогда страх, до этого момента сдерживаемый, наконец захватил ее окончательно.

Глава 23

Николай Фетисов с Майклом, миновав миниатюрную, но нарядную Кутафью башню на западной стороне Кремля, перешли мост, под которым когда-то текла река Неглинка — сточная канава во всех смыслах слова, — до того как ее воды отвели в трубы, снабжающие Александровский сад. Далее их путь лежал через гигантскую Троицкую башню, самую высокую в Кремле. Сооружение постройки 1495 года, высотой в 80 метров, увенчивалось гигантским шпилем, блеск и величие которого являлись, однако, лишь предвестниками того великолепия, которое открывалось зрителю внутри. Именно в Троицкой башне располагается главный вход в Кремль — идеальный и с точки зрения служб безопасности, поскольку здесь все следуют через один, сравнительно узкий проход.

— Куда мы идем? — спросил Майкл.

— Кое-кто желает вас видеть, — поправляя очки, отвечал Фетисов. — Но я решил, раз мы все равно сюда пришли, надо дать вам почувствовать, что такое русское гостеприимство.

Вокруг толкались экскурсионные группы, как показалось Майклу, не меньше десяти, и гиды одновременно бубнили на нескольких языках. Всем входящим полагалось купить билет, Фетисов же просто помахал перед окошком пропуском — Майкл не успел его толком разглядеть, — и их провели внутрь. Русский закрепил на отвороте спортивной куртки Майкла бедж, после чего перед ними словно бы стали расступаться воды. Часовые у дверей кивали, двери открывались, а люди с прежде каменными лицами расплывались в улыбках.

— Что мы будем смотреть? — спросил Майкл.

— Вам, без сомнения, известно, что в Кремле находится правительство России — страны с территорией, охватывающей более одиннадцати часовых поясов.

— Вы не ответили на мой вопрос, — нахмурился Майкл.

— Значит, объяснений экскурсовода вы не желаете?

— Я желаю знать, куда мы идем, — остановившись и скрипнув зубами, произнес Майкл.

Фетисов приблизил свое лицо почти к самому лицу Майкла, которого покоробило от запаха пота и нечистого дыхания. Повернув голову так, что взгляд его единственного зрячего глаза уперся в Сент-Пьера, русский прошептал:

— Не устраивайте сцен и не вздумайте еще раз повышать на меня голос, особенно в этих стенах. Я рассчитывал на вашу профессиональную воровскую осмотрительность. Похоже, это было с моей стороны ошибкой. Вам необходимо знать, против чего вы идете, с чем вам предстоит столкнуться, и я намерен это вам продемонстрировать. Внешнюю сторону Кремля вы уже рассмотрели, теперь настал черед его внутренней стороны.

Несколько секунд Майкл пристально смотрел на русского. В этот раз, решил он, лучше уступить.

— Откуда вы знаете, что мне надо увидеть?

Фетисов помедлил, прежде чем ответить.

— Про Кремль и про Россию мне известно все.

— Если вам известно все, так, может, вы и шкатулку добудете? — Майкл демонстративно повернулся, чтобы уходить.

Фетисов некоторое время смотрел на Майкла, после чего улыбнулся во весь рот.

— Пожалуй, найдется пара таких вещей, которые мне неизвестны.

Они оказались у небольшой двери. Ее охранял высокий блондин, молодой, практически юноша, прыщавый. Он и Фетисов обменялись короткими фразами на русском, причем оба периодически поглядывали на Майкла.

Наконец молодой человек открыл дверь и жестом пригласил Майкла войти.

Осторожно перешагнув порог, Майкл вошел и оказался в вестибюле. Там на диванчике сидела Сьюзен. Несказанно удивленные, оба посмотрели на русских, ожидая от них объяснений.

— Мы не поняли, она с вами или приставлена за вами следить, — проронил Фетисов.

— Следить за мной? А я-то думал, что вы знаете и контролируете все. — Раздраженный, Майкл повернулся к Сьюзен. — С вами все в порядке?

При виде Майкла Сьюзен облегченно вздохнула.

— Пока что я от этой страны не в восторге. — Она стрельнула взглядом в прыщавого юнца. — Да и от ее людей тоже.

— Мне очень жаль, если мы причинили вам какие-то неудобства, — произнес Фетисов. — Алексей меня подстраховывал, а так он хороший мальчик.

— Спорное утверждение, — усмехнулась Сьюзен.

Фетисов рассмеялся.

— Его мать говорит то же самое.

Повернувшись к Фетисову спиной, Майкл заговорил со Сьюзен.

— Вы должны были оставаться в машине. — Майкл хотел предупредить ее взглядом, но она намеренно не смотрела в его сторону. — Где Буш?

— Позволю себе заметить, — вмешался в их разговор Фетисов, — ваш большой белокурый друг как раз сейчас блуждает по Красной площади. И притом в весьма расстроенных чувствах. Но не тревожьтесь. Я пошлю моего человека сообщить ему, что у вас все в порядке и что как раз сейчас у вас началась первоклассная и притом совершенно бесплатная экскурсия. Он может вернуться в отель, передохнуть, чего-нибудь выпить и посмотреть пару серий «Я люблю Люси» на русском.

Ни Майкл, ни Сьюзен не поняли, шутит он или говорит серьезно.

— Однако время не ждет. — Распахнув дверь, Фетисов жестом пригласил Сьюзен следовать за ними. — Надеюсь, вы поприсутствуете на нашей небольшой экскурсии.

Нарочито медленно встав, Сьюзен вслед за Майклом вышла за дверь и направилась к входу на внутреннюю территорию.

Они оказались прямо перед огромным зданием, окруженным восемью сотнями пушек. Арочный вход высотой в два этажа охранялся парой часовых грозного вида, в новой, с иголочки, морской форме, с винтовками на изготовку на уровне груди. Фетисов демонстративно повел свою небольшую группу прочь от них.

Майкл же не мог оторвать взгляд ни от грандиозного сооружения, ни от грозных часовых.

— Что это за здание?

— Это Арсенал. У них тут все довольно серьезно. Здесь мы побываем в последнюю очередь. — С этими словами Фетисов жестом привлек внимание спутников к другому сооружению, гораздо более современного вида.

С окнами зеркального стекла, перемежающимися многочисленными трехгранными пилонами из белого уральского мрамора, здание резко контрастировало со всеми остальными кремлевскими сооружениями.

Майкл и Сьюзен заметили несколько эскалаторов, уходящих вниз с уровня первого этажа.

— Вы правы, — сказал Фетисов. — Половина здания находится под землей, так сказать, в подполье. Мы, русские, сильно любим подполье. — Он подмигнул своим здоровым глазом.

— Сколько в Кремле выходов? — осведомился Майкл.

Фетисов улыбнулся.

— Так много, что и не сосчитать. Общественных только два…

— Мне нужно, чтобы все они были нанесены на карту.

— Будет сделано.

Наблюдая за Фетисовым, как тот, подволакивая ногу, ковыляет по брусчатке, Майкл задавался вопросом, кем на самом деле является этот человек. Действительно ли его задача — обеспечить Майкла всем необходимым, и правда ли, что он будет помогать?

— Первоначальный архитектурный замысел Кремля принадлежит знаменитому итальянскому архитектору и инженеру Аристотелю Фьораванти. Он приехал в Россию по приглашению великого князя Ивана Третьего и его жены Софии Палеолог. Фьораванти прославился как выдающийся строитель дворцов в Милане, крепостей в Венгрии и туннелей в Риме. Во всех этих местах он приобрел неоценимый опыт. По приказу царя старые заграждения из белого камня, защищавшие Москву на протяжении более двухсот лет, заменили Кремлевской стеной. Эту стену из красного кирпича возвели три итальянских мастера: Антон и Марк Фрязины и Пьетро Антонио Солари. Протяженность стены составляет полторы мили, в высоту она достигает шестидесяти футов, а ее толщина — двадцать футов. Окружность стены разделяется через определенные промежутки девятнадцатью башнями. Верхняя грань стены по всей длине служит боевой площадкой, ширина которой варьируется от шести до четырнадцати футов. Сверху и снаружи стена венчается тысячью сорока пятью зубцами, напоминающими ласточкин хвост. Многоярусные башни, связанные между собой, не только обеспечивают прекрасную защиту городу, но и расположены таким образом, чтобы защитники Москвы могли отбить даже лобовую атаку потенциальных врагов. Три угловые башни — круглые, что дает возможность открывать огонь во всех направлениях. А в тех местах, где к Кремлю сходились стратегически важные дороги, соорудили еще башни, дополнительно укрепленные и построенные таким образом, чтобы обеспечить проезд транспорта. Не считая Ватикана, это единственное место в современном мире, где правительство располагается внутри укрепленного стенами города. И по сравнению с нашим стальным танком Ватикан — картонная коробка. Никто не отваживается проникнуть сюда. — Фетисов демонстративно посмотрел на Майкла. — Во всяком случае, я ни разу не встречал безумца, который бы на это осмелился, а если бы такой вдруг и объявился, то он сгинул бы в недрах крепости, не оставив после себя и воспоминания. — Фетисов еще некоторое время смотрел на Майкла, после чего улыбнулся во весь рот. — Страшно, правда?

Посмеиваясь, он двинулся прочь.

— В советское время Кремль стал мрачным эпицентром мертвого, забытого богом города. В наше время, хотя ни одно из зданий не претерпело никаких изменений, к Кремлю возвратилось былое величие. Поразительно, до какой степени наши глаза фильтруют информацию в зависимости от настроя души и текущего направления политики.

По просьбе Майкла Сьюзен остановилась, и он ее сфотографировал, позаботившись о том, чтобы в кадр попали и стена, и ворота с часовыми по обе стороны, и туристы — одним словом, все в границах этой российской достопримечательности.

Затем минут десять они шли мимо нарядных сооружений, наводивших на мысли о Средневековье. Сьюзен была очарована зрелищем, у Майкла же оно вызвало тревогу. Кругом было полным-полно охранников, они расхаживали внизу, патрулировали площадки на Кремлевской стене и постоянно пребывали в состоянии боевой готовности. Не было ни одного посетителя, который не попал бы в поле их внимания.

Наконец Фетисов остановился и раскинул руки в приглашающем жесте. Перед ними выросло воистину гигантское здание, дворец в полном смысле слова. Богато декорированный, с изысканными арками, изящной лепниной и всевозможными филигранными украшениями. Многие сотни окон обрамлялись белыми рамами, отделанными золотом.

— Перед вами — чисто русская архитектура. Большой Кремлевский дворец. Его возводили в течение одиннадцати лет для семьи Николая Первого. Главный фасад здания выходит на Москву-реку. Длина дворца составляет почти четыреста десять футов, а высота — сто пятьдесят четыре фута. Во дворце почти семьсот комнат, выдержанных во всевозможных стилях — от барокко и классицизма до старого доброго русского ренессанса. До наступления эпохи электричества за ночь на освещение дворца уходило двадцать тысяч свечей и пять тысяч керосиновых ламп. Теперь, — Фетисов отвернулся от дворца, и на его лице явственно выразилось отвращение, — залы и комнаты дворца используются только для церемоний. Для подхалимничания перед Западом.

Их гид зашаркал прочь, Майкл с Сьюзен последовали за ним. Замыкал шествие Алексей. Фетисов приблизился к большой двери, которая вела в величественное здание. Не произнеся ни слова, распахнул дверь и жестом пригласил всех входить.

Они молча двинулись по просторному вестибюлю, в который выходили восхитительно отделанные залы и комнаты — хранилища сокровищ российской истории. Царские троны и короны, костюмы и изысканные экипажи, памятники материальной культуры, наследие волнующего, но нельзя сказать чтобы незапятнанного прошлого — все было объединено в великолепной коллекции главной сокровищницы России.

— Это наш самый главный музей, под стать Лувру, Ватикану и Прадо. И все же вряд ли вы сумеете сказать, как он называется.

Майкл и Сьюзен лишь молча покачали головами.

— Что ж, это вполне естественно. Большинство людей на Западе слыхом не слыхали про Оружейную палату. Здесь хранится гигантское собрание произведений искусства Российской империи, более пятидесяти яиц Фаберже, бальные наряды Екатерины Второй…

— Бальные наряды, говорите? — Майкл опять начал выходить из себя. — Какая ценная информация! Только каким образом она поможет мне в моем деле?

— Тсс, на это не уйдет много времени. Вот увидите, там, куда мы сейчас идем, вам понравится. — В тоне Фетисова узнавался любящий родитель, которого так и подмывает поскорее показать дитятку подарок, приготовленный на день рождения.

Тем временем он продолжал вести их быстрым шагом по нескончаемому вестибюлю Оружейной палаты.

— Расслабьтесь, побудьте немного туристом, я уверен, вы получите удовольствие.

Наконец они остановились перед дверью, охраняемой двумя часовыми. При виде документов Фетисова часовые расступились, пропуская пришедших внутрь.

— Алмазный фонд. Желаете украсть что-нибудь? Тогда вам сюда.

Их взорам предстала великолепная коллекция драгоценных камней: рубинов, сапфиров, бриллиантов. Сотни камней. Выставлены на всеобщее обозрение. Одни блистают в отделке корон и браслетов, другие говорят сами за себя — да что говорят! — возвещают миру о своем историческом значении.

— Вот это — Россия. На этом самом месте. Это часть нашей истории, которая, как мне кажется, будет особенно вам интересна. — Фетисов остановился у большой витрины. — Драгоценные камни из короны российских царей и скипетр Екатерины Второй. Для человека с вашими талантами смотрится весьма привлекательно, не правда ли?

Майкл и Сьюзен, стоя перед стеклянной витриной, рассматривали огромный алмаз на царском скипетре Екатерины Второй. Алмаз такого размера оба видели впервые. Он был размером в пол-яйца, и вокруг него кольцом располагались более мелкие бриллианты. Воистину, обладатель этого скипетра обладал властью.

— В тысяча семьсот семьдесят третьем году граф Орлов приобрел этот алмаз весом в сто девяносто карат в Амстердаме, заплатив за него кругленькую сумму в четыреста тысяч рублей. По преданиям, изначально камень находился в Индии и в тысяча семьсот пятидесятом году был украден французским солдатом, чья часть в то время там дислоцировалась. Воспылав желанием заполучить алмаз, француз даже принял индуизм. Добравшись до главного святилища уединенного островного храма, Шрирангама, он вынул камень из глаза индуистского идола. Граф Орлов решил подарить гигантский бриллиант Екатерине в надежде завоевать ее любовь и жениться на ней. Она приказала украсить бриллиантом скипетр, который вы сейчас видите перед собой, поблагодарила графа за подарок и отправила восвояси. Она была женщина суровая.

Из дверей Оружейной палаты, которые Алексей держал для них открытыми, Фетисов, Майкл и Сьюзен вышли под яркое полуденное солнце. Фетисов направил всю группу к центру огромной площади, окруженной церквями. Многочисленные посетители, попадая сюда, умолкали, охваченные невольным благоговением. Каждое сооружение было уникальным, но одно их объединяло: создаваемое ими впечатление духовного величия. Взору Майкла открылось множество куполов; никогда прежде не видел он такого количества крестов, даже в Ватикане. И это небывалое скопление храмов обнаружилось в стране, где в течение семидесяти пяти лет религия была запрещена. Это навело Майкла на мысль о его друге Симоне, священнике и одновременно — воплощении противоречивости, в своих поступках бесконечно далеком от благостности, характерной для людей духовного звания. Этому человеку, одинаково хорошо владеющему оружием и словом молитвы, была присуща двойственность того же рода, что и стране, где в одно и то же время проповедовали Евангелие и коммунизм.

— На Соборной площади проходили коронации, приемы и многочисленные театрализованные представления. А затем, как вам известно, религия была объявлена вне закона и оставалась таковой на протяжении семидесяти пяти лет.

С этими словами Фетисов остановился. Следом за ним остановились Майкл, Сьюзен и Алексей. Все помолчали — любые слова были бы здесь лишними. Оставалось лишь безмолвно восхищаться невероятным собранием шедевров изысканной церковной архитектуры Средневековья. Каждая церковь в отдельности представляла собой неповторимое произведение искусства в своем собственном стиле, объединяла же их общая божественная тема.

Майкл смотрел на огромный Успенский собор, с его пятью золотыми куполами, покоящимися на белых башнях и венчающими кирпичное сооружение с арочными сводами.

— Эта церковь считалась самой красивой и важной из всех кремлевских церквей, — продолжал Фетисов. — Начиная с шестнадцатого века и до самой большевистской революции тысяча девятьсот семнадцатого года здесь проходила коронация всех царей. Итальянский архитектор Фьораванти, который построил и эту церковь, и многие другие сооружения в Кремле и на поверхности земли и под ней, за свои труды был вознагражден пожизненным тюремным заключением. Существует легенда, что в годы войны, когда фашистские войска стояли под Москвой, а город дошел до таких пределов истощения, что еще немного — и сдался бы, по приказу Сталина в соборе провели службу за спасение страны. — Фетисов слегка склонил голову в сторону Сьюзен. — Забавно, как люди отрицают Бога, пока не почувствуют в Нем нужды. Наконец, в тысяча девятьсот девяностом году, собор отворил свои двери туристам, но теперь уже как музей, посвященный собственно истории храма. Каждая из этих церквей является хранилищем бесценных шедевров. Когда-то почти каждый дюйм поверхности их стен покрывали произведения искусства тончайшей работы. Но это тема другой экскурсии.

— Как прекрасно и изумительно, — хоть и шутливо, но с заметными нотками нетерпения заметил Майкл. — Но созерцание всех этих красот ничуть не помогает мне в разработке плана. Я должен знать, где располагаются входы в различные сектора определенных подземных сооружений.

— Вы опять меня прерываете. — Фетисов указал на неприметную белую церквушку по левую руку от себя, скромно прячущуюся за Успенским собором. — Перед вами церковь Ризоположения, названная так по аналогии с византийским праздником — днем прибытия в Константинополь Одеяния Девы Марии.

Майкл и Сьюзен озадаченно переглянулись.

— Послушайте, — начал опять Майкл. — Церковь прекрасная, спору нет, но меня все-таки больше интересует…

— Внимание. Слушайте, что я говорю, отмечайте, куда мы идем, — осуждающе произнес Фетисов. — Порой не знаешь, когда пригодится информация, которую вы сейчас от меня получаете. Мы приближаемся к нужному вам месту, потерпите еще немного.

Майкл и так слушал и смотрел с неослабевающим вниманием, не упуская ничего. Он замечал и отмечал в уме все детали, каждую дверь, всякие ворота, любой участок Кремлевской стены. Он прекрасно знал, что знание топографии, умение ориентироваться в местной среде является в его ремесле одним из важнейших залогов успеха. Но он терпеть не мог, когда ситуацию контролировал не он, а кто-то другой. Ему претила роль ведомого.

— Благовещенский собор — единственный в Кремле, целиком спроектированный и построенный русскими. Он функционировал в качестве придворного храма для русских великих князей, принцев и царей. Именно здесь освящались браки членов царствующей фамилии, здесь крестили новорожденных наследников, сюда они приходили на исповедь. Хотя, учитывая, что цари правили железной рукой, сомневаюсь, что кто-то из них когда-либо искренне раскаивался.

Майкл и Сьюзен не могли отвести взор от девяти гладких куполов, сверкающих чистым золотом на фоне безоблачного синего неба. Каждый купол был увенчан крестом, отбрасывающим свою тень на обтекающие здание толпы. Белизна кирпичной кладки подчеркивалась малиновыми решетками на окнах.

— Собор представляет собой конгломерат церквей, возведенных в период от четырнадцатого до шестнадцатого столетия. Это второй по старшинству собор в Кремле. Купола и крыши крыты золотом, вывезенным из древнего Новгорода, который Иван Грозный разграбил. О многих ли из ваших великих американских сооружений можно сказать, что на их постройку пошла военная добыча? — Фетисов подмигнул слепым глазом, что выглядело до крайности ненатурально. — Строительство завершилось в тысяча пятьсот шестьдесят четвертом году. Впоследствии были произведены существенные перестройки, призванные обеспечить Ивану Грозному возможность наблюдать за службами после того, как ему было запрещено на них присутствовать. В тысяча пятьсот семьдесят втором году Иван женился в четвертый раз, невзирая на то что Русская Православная Церковь разрешает только три брака. В этом есть своя логика — если трижды не получилось…

Фетисов явно рассчитывал на успех остроты, но никто не засмеялся.

— Одним словом, ему запретили являться к обедне. Однако отцы церкви, не желая гневить вспыльчивого царя, позволили ему наблюдать за службами из закрытой галереи, попасть в которую можно было через отдельное крытое крыльцо, получившее название «Грозненское». Однажды, это было в тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году, находясь на этом самом крыльце, царь увидел в небе комету в форме креста. Он воспринял это явление как знамение скорой смерти. Три дня спустя… — Фетисов сделал драматическую паузу, — царь умер.

Сьюзен наклонилась к Майклу.

— Тебе не кажется, что мы зря теряем время?

— Мы узнаем это только в конце, когда или преуспеем, или у нас ничего не получится.

— И что у него с волосами? — шепнула Сьюзен, глядя на неестественно черную шевелюру Фетисова. — Плохая краска или дурной парик?

— По-моему…

— Моей жене нравится этот цвет, поэтому она сама меня красит дважды в месяц, — не оборачиваясь, произнес Фетисов. — Если вам приглянулся цвет, мисс, можно устроить, чтобы она и вас покрасила.

Сьюзен смущенно улыбнулась.

— Простите, это было невежливо с моей стороны.

— В самом деле, невежливо.

Фетисов повернулся и впервые посмотрел прямо на нее своим здоровым глазом. При этом молочно-белый зрачок второго глаза оставался несфокусированным, он словно бы плавал, вызывая у собеседника смутную тревогу. И тут русский улыбнулся.

— Впрочем, пустяки. Мне этот цвет тоже не нравится.

— Что ж, все это хорошо и чудесно… — принялся за свое Майкл, чье раздражение достигло крайних пределов. — Но что мне в самом деле надо, к чему мне действительно нужно узнать путь, так это к месту, где сливаются семь рек.

Замерев на месте, Фетисов поправил очки в роговой оправе и внимательно посмотрел на Майкла.

— Место, где что?

— Где соединяются каналы — это где-то под Москвой.

Фетисов не сводил глаз с Майкла, а на его лице отображалась целая буря чувств.

— Так вы собираетесь действовать из-под земли?

Майкл кивнул.

— Как настоящий кладоискатель? Я-то исходил из предположения, что речь идет об операции другого рода.

Впервые на памяти Майкла Фетисов утратил свою непробиваемую самоуверенность.

— Знаете, о том, что там, внизу, ходят разные слухи. Я считаю, что это именно слухи. Много раз затевались поиски, официальные и неофициальные, но ничего так и не было найдено. Ни следа золота или драгоценностей. Ни камеры пыток, ни библиотеки. Наверное, все это давно сгинуло и превратилось в пыль.

Но тут угасший было энтузиазм их гида чудесным образом возродился. Фетисов закивал.

— Но это неважно, я проведу вас туда… как-нибудь. Найду способ доставить вас в место, которого не существует.

И он заковылял дальше.

— Тем временем еще немного истории. Ручаюсь, вам понравится. Архангел Михаил считается покровителем русских воинов, сражающихся против чужеземных захватчиков. Как-то чересчур для вас, не правда ли?

Майкл предпочел проигнорировать этот укол. Сдерживая нетерпение, он стал разглядывать собор, стоящий отдельно, на открытом пространстве. Его четыре купола окружали центральный гигантский золотой купол над многофронтонной крышей, покрывающей резные арки с фестонами. Белый каменный фасад украшала тонкая цветочная резьба, поражающая детальностью и изысканностью.

— Официально строительство Архангельского собора началось в тысяча пятьсот пятом году, однако эту часть церкви строили уже начиная с тысяча триста тридцать третьего года. С тысяча триста сорокового по тысяча семьсот двенадцатый год — тогда Петр перенес столицу в Санкт-Петербург — здесь находилась усыпальница членов царствующей фамилии. Если зайти внутрь, то можно увидеть, что вдоль стены выстроены саркофаги, числом около пятидесяти. Могилы Ивана Четвертого — кстати, мы не считаем его таким уж «грозным» — и его сыновей, Ивана и Федора, находятся внутри, в одной из часовен. Останки всех похороненных в Архангельском соборе покоятся в каменных саркофагах, высеченных в семнадцатом веке. В тысяча девятьсот третьем году была добавлена бронзовая облицовка, с выбитыми на ней витиеватым старославянским шрифтом именами и датами жизни и смерти. Согласно старинной русской традиции мертвых хоронили до заката солнца, чтобы они, прежде чем вознестись на небо, могли попрощаться с солнцем. На могилы ставили погасшие свечи, а иконы с лампадами помещали на видное место, чтобы жива была память о родителях. В наше время дети хватают наследство, которое им досталось, и бегут жить своей жизнью, не вспоминая ни о предках, ни об их могилах. Такова она, современность. Обычай использовать церковь в качестве места захоронения Россия переняла от Византии. Там чести быть похороненными в церковной земле удостаивались те, чье наследие, как считалось, продолжало жить и после их физической смерти: цари, высокопоставленные вельможи, патриархи церкви. Семейные усыпальницы посвящались архангелу Михаилу. Как явствует из христианской мифологии, именно он сопровождает души умерших в царство мертвых. Отсюда и название собора.

Усердно разыгрывая туриста, Майкл то и дело щелкал затвором фотоаппарата. При этом его ум напряженно работал, запечатлевая в памяти мельчайшие детали окружающего. Его внимание привлекла колокольня Ивана Великого: построенная из сияющего белого камня рядом с Успенской звонницей, она словно парила над Кремлем, взмывая над ним на высоту в 265 футов. Являвшая собой одну из великолепнейших построек во всей России, восьмигранная колокольня Ивана Великого была видна со всех концов Москвы.

— Четырехэтажную Успенскую звонницу, — объяснял Фетисов, — построил итальянский архитектор Петрок Малый. В ней находится самый большой из двадцати одного колокола — Воскресенский колокол, весом почти шестьдесят четыре тонны. Когда Наполеон в тысяча восемьсот двенадцатом году начал свое отступление из Москвы, то отдал приказ уничтожить Воскресенский колокол. Но этот план, как и другие планы несчастных французишек… провалился!

Они двинулись дальше. Теперь их путь пролегал по обширному саду, устроенному наподобие ухоженного леса. В таком месте, среди зубчатых стен с бойницами, этот безмятежный кусок природы воспринимался как явление из другого мира. При виде огромных деревьев и пышных растений в полном цвету наблюдателя охватывало спокойствие.

Наконец они приблизились к еще одной группе старинных зданий.

— Перед вами Кремлевская военная школа, задуманная как учебное заведение для офицеров. Сегодня в здании школы расположены различные ведомства администрации президента. А это…

Они приблизились к еще одной широкой площади, на которой, по правую руку от них, располагалось большое треугольное здание. Окрашенное в золотисто-желтые тона, с белыми акцентами, оно было выдержано в стилистике Оружейной палаты. На центральной площадке возвышался купол с флагом.

— Это здание Сената, здесь прежде располагалось советское правительство. В этом сооружении со множеством внутренних двориков и высокими колоннами сильно ощущается греческое влияние. К добру или к худу, но значительная часть нынешнего мира формировалась именно здесь.

Обойдя территорию Кремля по кругу, они вернулись туда, откуда начали. По периметру огромного здания, расположенного параллельно Кремлевской стене, были выставлены сотни пушек.

— Все это было захвачено в тысяча восемьсот двенадцатом году, когда Наполеон со своими войсками уносил ноги из нашего слишком холодного городишки. Арсенал и его угловая башня, — Фетисов указал на сооружение, при одном виде которого захватывало дух, — были возведены в тысяча семьсот тридцать шестом году для хранения оружия, снарядов и боеприпасов.

Майкл смотрел на внушительные здания и на грозного вида часовых у входа. Их настороженные лица словно высекли из камня. Арсенал и в самом деле был самым величественным сооружением во всем комплексе, самым укрепленным и впечатляющим.

Фетисов подвел своих слушателей к гигантскому входу высотой в два этажа.

— Мне, как военному, это здание нравится больше всех остальных, — сообщил он. — Выстроенное в тысяча семьсот первом году, оно приняло свой нынешний облик после перестройки в тысяча восемьсот двадцать восьмом году. В Арсенале разрабатывались и моделировались многочисленные битвы и военные операции во славу российских правителей. Здесь располагались не только склады для ружей, пушек и снарядов, но и казармы для солдат и квартиры для офицеров. Осмотр Арсенала не входит в экскурсию по Кремлю. Вход в него строго запрещен; то, как он используется, покрыто завесой тайны. В нем расположен командный пункт Президентского полка, воинского подразделения, являющегося частью Федеральной службы охраны. Полк обеспечивает безопасность Кремля и его сокровищ, а также охраняет президента и высокопоставленных чиновников. В эту часть набирают лучших из лучших. Кремлевская охрана раньше находилась в распоряжении Девятого управления КГБ, позже переименованного в Главное управление охраны, ГУО. Это те самые охранники, которых вы видели на площадках стены, у ворот — повсюду; и любой из них с готовностью отдаст жизнь, чтобы защитить сердце России, этот город внутри города и все, что находится в нем. — Фетисов вновь повернулся к Майклу, поджал губы и склонил голову набок. — И как я упоминал ранее, их база расположена вне Арсенала.

— Хорошо, что не надо идти туда, — улыбнулась Сьюзен. — Надеюсь, экскурсия закончена?

Майкл, замерев, не сводил глаз с Фетисова. Он не понимал, к чему тот клонит.

— На что вы намекаете?

— Сегодня, еще до вас, прибыл фургон. — Из тона Фетисова исчезла всякая тень шутливости. — За рулем сидел человек по имени Речин. В фургоне находилась женщина.

— И…

— Ее доставили в только что переоборудованную лабораторию.

— В лабораторию? — повторила Сьюзен. — Почему именно в лабораторию?

— Надежное место. Там ее будут держать до тех пор, пока не получат за нее выкуп, — медленно произнес Фетисов. — Из того, что здесь происходит, вам известно далеко не все.

— Что это за женщина, которую они похитили? — осведомился Майкл.

— Похититель поручил ее заботам одного доктора, очень знаменитого доктора по фамилии Соколов, весьма влиятельного человека: к нему все еще прислушиваются и в самых высших сферах российской политической элиты. Раньше он работал на Джулиана Зиверу, и ему известно все о карте. Он удерживает эту женщину в обмен на карту.

— Вы не ответили на мой вопрос. — Майкл впился в Фетисова взглядом.

— Это Женевьева, — спокойно отвечал Фетисов. — Они держат у себя мать Джулиана, Женевьеву.

Майкл стоял как громом оглушенный.

— По очевидным причинам Джулиан и не думает платить выкуп, но при этом желает, чтобы она была освобождена, — продолжал Фетисов. — И он хочет, чтобы это сделали вы.

Могучим волевым усилием Майкл подавил бурю эмоций, которая поднялась у него в душе. Он сосредоточился и попытался осмыслить ситуацию как можно более трезво.

— Где находится эта лаборатория? Где они ее держат?

— Они занесли ее в здание, а потом спустили вниз на грузовом лифте. — Фетисов сделал внушительную паузу, как будто намеревался сообщить, что кто-то умер. — Лаборатория на десять этажей ниже того места, где мы с вами сейчас стоим.

Майклу не хотелось спрашивать; к чему выслушивать ответ, который знаешь заранее и которого страшишься?

— Где этот лифт?

— Лифт, на котором отвезли мать Джулиана, находится за ними. — Фетисов указал на двух дюжих охранников у дверей Арсенала.

Майкл смотрел на Арсенал, на это внушительное, неприступное сооружение, на его непреклонных стражей и думал о невозможности предприятия. Женевьева жива, она пленница в недрах здания, система безопасности в котором сравнима по качеству лишь с задействованными для его охраны человеческими ресурсами. При всей его ловкости, даже если ему удастся обмануть электронику и проникнуть внутрь, все равно остается человеческий фактор в лице вооруженных людей, единственная предсказуемость в поведении которых заключается в том, что сначала они будут стрелять, а потом уже задавать вопросы.

Майкл пытался постичь смысл слов, сказанных Фетисовым, но от этого его смятение лишь возрастало. Опять обратив взор на грозное здание, он подумал о своем отце. Дело не в золоте, не в драгоценностях и не в уникальном произведении искусства. Речь идет о спасении жизни его отца. Он здесь только ради этого. И каким бы недостижимым порой ни казался успех, все же надежда есть. Если все спланировать правильно, есть шанс найти Либерию и драгоценную шкатулку и обменять ее на Келли. Но теперь к этому прибавилось… ради Женевьевы он готов на все, но выполнить две такие задачи в этом запретном, неприступном мире воистину невозможно.

Теперь в его руках были две жизни, двух дорогих ему людей. И Майкл чувствовал, что его сердце истекает кровью, потому что он не видел способа спасти обоих.

— Мне известно лишь, что она жива, — произнес Фетисов.

Они шли по Красной площади мимо собора Василия Блаженного.

— Предполагается, что от этого мне станет лучше? — усмехнулся Майкл.

Он все еще пытался осмыслить новый поворот ситуации.

— Что бы вы ни слышали раньше, но Джулиан не безразличен к своей матери. Он очень ее любит, — произнес Фетисов.

— Любит настолько сильно, что охотится за ней, как за животным?

— Посмотрите на себя — на что вы готовы ради отца, с которым даже еще толком не знакомы?

Майкл ответил испепеляющим взглядом. «Русская пешка Джулиана», — подумал он.

— В семьях часто все непросто, — продолжал Фетисов. — Отношения между родителями и детьми трудны и осложнены взаимным непониманием. Вы, по всей видимости, никогда не были отцом. Джулиан любит свою мать и не желает ее гибели.

— В таком случае почему не заплатить выкуп? Подземный мир под Кремлем все равно принадлежит России. У него есть деньги, есть власть; если посмотреть на все в целом, чего ему еще в жизни недостает? Что такого особенного в этой шкатулке?

— Я что, должен напоминать вам, что карта у вас в руках, а не у Джулиана? И должен ли я еще напоминать вам, что он убьет вашего отца, если вы не добудете ему шкатулку и Женевьеву? Да, он добавил к своим требованиям новое. Но скажите спасибо, что не добавил что-нибудь еще, и надейтесь, что обстоятельства вашей второй в жизни встречи с отцом не сведутся к присутствию на его похоронах.

Глава 24

Из прекрасного, во весь этаж, номера гостиницы «Националь» открывался великолепный вид на силуэт Кремля. Подсвеченные, его здания представали во всей своей величественной красоте. Фейерверк цветных огней и крыши, словно сошедшие с картин Сезанна, производили сказочное впечатление. Майкл поймал себя на том, что пытается стереть мрачные, пугающие представления, с годами сформировавшиеся у него о России. Россия, какой она открывалась ему сейчас из окна отеля, определенно была не той страной, которую он себе напридумывал.

Майкл сидел за столом в гостиной, разложив перед собой документы и карты. Было три часа утра, в это время суток ему лучше всего думалось. Мир спал, кругом царила тишина, и ничто не прерывало ход его мыслей. Особенно ему понравилась разница во времени; впервые в жизни он радовался смене часовых поясов.

Он вновь и вновь задавался вопросом, зачем приехал сюда. Майкл ни разу в жизни не слышал об ограблении в Кремле, но можно не сомневаться, что попытки такие были. Просто не нашлось ни одного человека, который, предприняв такую попытку, имел бы шанс поделиться своими впечатлениями. Раздумывая о предстоящем деле, Майкл почти желал, чтобы от него требовали забраться в Белый дом: по крайней мере, если его поймают, то будут судить открытым судом.

Майкл погрузился в изучение карты кремлевского подземелья. Диаграмма была около пяти футов в ширину и более трех футов в высоту и представляла собой исчерпывающее в своей детальности изображение мира под поверхностью Кремля. Отмечена была каждая комната, отображена каждая тропа; карта открывала путь к давно потерянным для мира событиям истории Кремля, к забытым сокровищам и тайнам, давала ключ к разгадке противоречий. Детализация карты поражала — это впечатление усиливалось еще и оттого, что показывались все уровни. Дополнительно карта была снабжена подробной легендой, выполненной пятьсот лет назад. Реки и туннели, пещеры и обширные покои — все было передано в мельчайших подробностях, вплоть до наземных строений Кремля, нарисованных карандашом, прозрачных и походящих на мираж. Хотя в этом изображении отсутствовали современные строения и, кроме того, общая конфигурация также отличалась от той, с которой Майкл ознакомился сегодня, это его не беспокоило. Экстраполировав взаиморасположение подземных и наземных сооружений со старой конфигурации на новую, он получит ориентиры, с помощью которых разыщет не только Либерию, но и новейшую лабораторию, в которой удерживают Женевьеву.

Место расположения византийской Либерии четко значилось на западной стороне карты, у самого ее края: библиотека находилась неподалеку от Москвы-реки. Судя по всему, она скрывалась на глубине ста двадцати футов под поверхностью, внутри сооружения, пятьсот лет назад могущего считаться самым современным, путь к которому пролегал через целую серию туннелей и каналов. Однако карта, которую Майкл рассматривал, ничего не могла сказать ему о степени разрушения, которому за прошедшие века подвергся изображенный на ней мир. Он не знал и не мог даже предположить, существуют ли еще эти столь четко нарисованные переходы, не обрушились ли туннели, не просели ли полы — одним словом, не тратит ли он свое время на изучение карты, ценность которой равна ценности тонко выполненной работы, которую приятно вставить в раму и повесить на стену. Но каков бы ни был ответ на этот вопрос, завтра он узнает, существует ли реальный шанс на успех.

Вошла Сьюзен, в длинном шелковом халате; небрежно накинутый, он шелестел, колыхаясь при каждом ее шаге. Она распустила свои черные волосы, так что они рассыпались по плечам. Девушка смыла макияж, и Майкл задался вопросом, зачем она вообще тратит время на ежедневный ритуал его наложения. У нее было одно из тех редких лиц, которые для поддержания привлекательности не нуждаются ни в акцентах, ни в том, чтобы что-то усиливать или скрывать.

Майкл заставил себя вернуться к работе.

— Вам тоже не спится? — Сьюзен уселась напротив Майкла.

— Я вообще не слишком много сплю. — Майкл демонстративно зарылся в бумаги. — Вам что-нибудь нужно? — Он спросил это не столько из вежливости, сколько желая от нее отделаться.

— Я просто пришла сказать, что мне очень жаль.

Майкл оторвался от бумаг.

— Это вы о…

Сьюзен прикусила губу.

— О многом. О моих поступках, о словах. — Помолчав, она добавила — О вашей утрате.

Несколько мгновений Майкл молча смотрел на нее.

— Благодарю. — И вернулся к работе.

— Как вам это удается? — тихо спросила Сьюзен.

— Удается что? — Майкл не поднимал глаз.

— Жить.

Его взгляд наконец встретился с ее взглядом. Сперва его удивил интимный характер вопроса. Однако он вспомнил, что ведь она понесла похожую утрату. Тогда, подумав, он сказал:

— Я просто стараюсь не думать о боли и утешаюсь мыслью, что Мэри находится в месте, лучшем, чем наш мир.

— Вы в этом убеждены?

Майкл провел пальцами по лицу, словно надеясь, что эти действия помогут ему найти ответ. Взглянув на нее, он мягко произнес:

— После всего, что видел в жизни, я верю в это всем сердцем.

— Какая она была?

— Мэри была воздухом, которым я дышал. Моим лучшим другом.

Сьюзен кивнула, словно разделяя его мысли.

— Никто не знал меня лучше, чем Питер. Он не обращал внимания на мои перепады настроения…

Майкл усмехнулся.

— Похоже, он обладал терпением святого.

Она улыбнулась.

— Я у него была на первом месте. Мне никогда не приходилось проявлять осторожность или подстраховываться; я знала, что он сделает это за меня. Быть вместе — вот что мы считали главным, а все остальное не играло большой роли.

Отношения Майкла с Мэри были такими же. И по этому он тосковал больше всего. По простым вещам — как, например, быть вместе, оказывать друг другу маленькие услуги за единственную награду — ласковый взгляд близкого человека. Бескорыстие любви: ни тайных интересов, ни ревности. Так просто и все же такая редкость.

Сьюзен пристально смотрела на Майкла.

— Вам бы понравился Питер. А он всегда мечтал о брате.

Майкл не знал, что ответить.

— У вас есть братья или сестры?

Майкл покачал головой.

— У меня нет семьи.

Сьюзен отбросила со лба прядь волос.

— У вас есть отец.

Это было сказано таким тоном, как будто Стефан всегда был Майклу отцом. И, задумавшись, он почувствовал, что ему и самому начинает так казаться.

— Пожалуй.

— Он хороший человек, Майкл. Он больше кого-либо другого заслуживает спасения.

Поднявшись из-за стола, Сьюзен на мгновение опустила руку в карман. Достав из него карточку четыре на шесть дюймов, она протянула ее Майклу.

— Доброй ночи.

После этого повернулась и пошла прочь.

Майкл провожал ее взглядом, пока она шла по длинному мраморному коридору. Только после того, как она исчезла из поля его зрения, он перевел взгляд на фотографию. На ней запечатлели молодую пару. Мужчину Майкл узнал сразу: атлетического сложения, с волосами, черными как ночь. Но вот женщина… скорее, девочка, подросток. Синие глаза с фотографии смотрели прямо в душу. Майклу не надо было спрашивать, кто это. Она оказалась красивее, чем он думал. И это было странно. Когда сделали этот снимок, она была в два раза моложе, чем он сейчас; она выглядела ребенком. Майкл не мог представить себе, какой страх она пережила, забеременев в таком юном возрасте. Он знал, что она умерла родами. Приведя Майкла в этот мир, сама она его покинула: на краткий миг их души встретились, ее — по пути в рай, его — едва спустившись оттуда. Как и у Мэри, у нее были украдены годы жизни. На Майкла накатила целая волна различных чувств — от любви и боли до скорби и в конце концов благодарности.

Он подивился тому, что Сьюзен разыскала для него эту фотографию еще в Бостоне, до того, как они вылетели сюда. Несмотря на все свои крики, агрессию и ярость, она имела достаточно здравомыслия, чтобы совершить этот акт доброты. Буш был прав, высказываясь тогда о ее характере. Внешняя жесткость была просто дымовой завесой, защитой от боли.

Майкл оторвался от фотографии и посмотрел в холл, надеясь увидеть там девушку, но она уже ушла. Бросив еще один взгляд на фотографию родителей, он спрятал ее в карман, рядом с карточкой Мэри.

Глава 25

В новом смокинге от Армани, под руку с прекрасной брюнеткой, Джулиан стоял в центре танцевального зала. Шейла была из Техаса. Длинноногая, с лицом, отточенным скальпелем лучшего пластического хирурга в Беверли-Хиллз, которого только могли купить деньги ее папочки. Она специально прилетела, чтобы передать чек непосредственно в руки божьему человеку.

Как и подобает дочери богатых родителей, она была воспитана в строгих правилах протестантизма. Однако риторика, которой с пылом предавались профессора Стэнфордского университета, побудила ее к тому, чтобы попытаться примирить расхождения между библейскими представлениями и наукой. В итоге она утратила веру и на десять лет полностью отвернулась от церкви. Но с возрастом — а также с жизненными пертурбациями, в процессе которых от нее один за другим ушли три мужа — она стала все отчетливей понимать, что Бог ей все-таки нужен. И вдруг она обрела — нет, не Бога, но кое-кого получше: Джулиана. Он заботился об удовлетворении всех ее потребностей — духовных, физических и медицинского характера. Кроме того, он прекрасно выглядел и владел решающим пакетом акций одной из самых преуспевающих в мире фармацевтических компаний. О его страстности в постели не приходилось и говорить.

Она наблюдала, как он, отойдя от нее, пересекает пол танцзала, не спеша поднимается по широкой лестнице до первой площадки и останавливается, чтобы обратиться к двум сотням гостей. И они — все до одного преуспевающие, богатые, в черных галстуках — ждут, затаив дыхание, когда он соблаговолит изречь слова мудрости. Собравшееся общество представляло собой смесь из представителей академической среды, скандально известных звезд экрана и титанов индустрии; все заблудшие души в поисках чего-нибудь, к чему бы духовно приткнуться. В своей сфере каждый пользовался влиянием, но здесь, у Джулиана, все они с радостью соглашались играть вторую скрипку — в надежде на животворные мгновения общения наедине, которые — кто знает! — могут навеки изменить жизнь. Несмотря на различия в занятиях и образе жизни, все придерживались единообразного кода в поведении и одежде: смокинги и вечерние платья. Понятно, даже при этом каждый, как мог, старался выделиться. Пустить пыль в глаза, произвести впечатление. На Джулиана, друг на друга, на Бога.

У всех гостей в одежде присутствовала какая-нибудь деталь пурпурного цвета: у женщин это мог быть широкий пояс, обхватывающий платье, само платье, заколка для волос; у мужчин подтяжки, галстук или носки. Причем подходил вовсе не любой бордовый, а лишь один-единственный его оттенок: так называемый тирский пурпур, получаемый с помощью натурального красителя, стоимость которого в древние времена намного превышала стоимость золота. Поэтому тирский пурпур и стал цветом аристократии, поэтому же он стал цветом «Божьей истины».

Во всякой религии есть свои знаки, символы: кресты, распятия, звезды Давида — их носят как особые драгоценности, посредством которых человек идентифицирует себя с определенной верой. Этот обычай существовал, существует и будет существовать во всех обществах и человеческих объединениях. Демонстрируя солидарность с тем или иным общим делом, люди носят браслеты из переплетенных нитей, прикалывают к лацканам пиджаков цветные ленточки, и так далее, и тому подобное. «Божья истина» исключения не составляла. У ее членов тоже были свои символы, свои священные обереги. Главный из них являлся плодом внебрачного союза религиозного и научного символизмов. Его носили на драгоценных ожерельях с бриллиантами, он же изображался на золотых печатках. Он представлял собой сплав из знака вечности, символа атома с крутящимися вокруг ядра электронами и христианского креста. Все это на фоне тирского пурпура, цвета, который с гордостью носили приверженцы «Божьей истины».

Джулиан окинул взором разряженную в пух и прах толпу своих богатых последователей. Внутренне он усмехался, но внешне сохранял видимость кротости. Склонив голову, он прижал пальцы к вискам, как будто сосредоточиваясь на мысли. Воцарилась тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Наконец он поднял голову и обратился к аудитории.

— Проживая день за днем нашу жизнь, мы принимаем как должное молчаливое обещание, что завтра будет новый день, еще одно «завтра», — начал Джулиан, простирая руки к пастве.

Руки Джулиана двигались, дышали, как будто это они говорили.

— Мы забываем, что наша плоть смертна, что наши сердца хрупки и конечны. Сколько раз было, что человек тщетно взывает к Богу у постели умирающего родителя и ничего не может сделать. Ему остается лишь беспомощно наблюдать, как из близкого человека капля за каплей уходит жизнь. — Джулиан помолчал, обводя взглядом толпу. — Если бы спасти его было в ваших силах — как далеко вы готовы были бы зайти?

Смерть… она ожидает всех нас. В Библии много говорится о будущей жизни. Нам же надлежит помнить одну из важнейших библейских истин: Бог помогает тем, кто помогает сам себе. В библейском смысле это означает жертвовать, отказываться от удовольствия сегодня ради будущего наслаждения; мы поступаем так в бизнесе, в жизни, некоторые даже поступают так в религии.

Прежде чем вы разойдетесь, подумайте вот о чем. Что, если сегодня был бы ваш последний день, если бы вы абсолютно точно знали, что никакого «завтра» не настанет? Если бы у вас не было ни тени сомнения, что в вашем распоряжении осталось всего двадцать четыре часа? Представьте себя в такой ситуации, ибо в ней нам всем предстоит очутиться, несмотря на все наши усилия и дела. Закройте глаза и вообразите, что настал закат вашей жизни, что есть то, что вы уже пережили, и больше ничего не прибавится. Уверуете ли вы внезапно в Бога, надеясь продолжить жизнь на небесах, станете ли размышлять о пережитом, подводя итоги, или… попытаетесь найти способ прожить еще хотя бы день?

Он окинул взглядом зал.

Глаза всех были устремлены на него, внимание присутствующих целиком принадлежало ему.

— Если бы вы могли сделать что-нибудь, чтобы спастись, на что бы вы решились? Подумайте… если бы у вас чудесным образом появилась возможность купить еще один день, неделю или даже год жизни; если бы вам представился шанс приобрести еще десять лет… во что бы вы оценили этот срок? Во что вы оцениваете жизнь? — Джулиан посмотрел на гигантскую толпу прихожан.

У каждого создавалось впечатление, что величественный проповедник смотрит прямо ему в глаза. Казалось, все перестали дышать. Выдержав паузу, он поднял бокал.

— Cent'anni[6].

И как будто повинуясь указке дирижера, все присутствующие, тоже подняв бокалы, воскликнули, так что звук громоподобно прокатился по залу:

— Cent'anni!

Джулиан взял под руку Шейлу; они спустились по лестнице и пошли по залу, через толпу, которая уважительно расступалась перед ними.

— Я заплатила бы сколько угодно, лишь бы моя мать прожила еще год, — шепнула ему на ухо Шейла. — А твоя мать жива?

Повернувшись к ней, Джулиан посмотрел ей прямо в глаза.

— Не знаю.

Женевьева открыла глаза. Она не паниковала. Не пыталась высвободиться из связывающих ее пут или встать с каталки. Глубоко и ровно дыша, она осматривалась. Место, где она находилась, было абсолютно белое, явно медицинское. Даже при тусклом освещении чувствовалась суровость исследовательской лаборатории. Она стала гадать, где находится. Пахло неприятно, антисептиком.

С того момента, как ее похитили, она приходила в себя лишь дважды: первый раз, когда ее на носилках грузили в самолет, и второй — сразу по прибытии сюда, где бы это ни было. Оба раза пробуждения были мимолетные, так что не успевала она хоть немножко сориентироваться, как тот большой человек опять вводил ей снотворное. Она полностью утратила представление о времени. Сейчас в тумане, заполнившем голову, начали выкристаллизовываться зачатки сознания. Она не знала ни где находится, ни кто ее похитил. Но цели похитителей были ей совершенно ясны. Они стремятся к тому же, к чему и Джулиан: завладеть «Альберо делла вита», золотой шкатулкой. Как бы она хотела, чтобы этой вещи вообще не существовало!

Из всех чувств она испытывала одно — бесконечную горечь от сознания, что Джулиан ее предал. Он лишил ее всего, так что теперь она оказалась перед такой же пустотой, которая возникла в ее жизни после потери мужа. Он умер много лет назад, и с тех пор она жила, не ища больше любви, потому что боль, несмотря на время, так до конца и не затихла. Она вновь обрела себя в радости материнства, только благодаря ребенку ее сердце опять познало тепло. Но на источник тепла скоро подуло ледяным ветром. Джулиан был странным от рождения, эмоционально хрупким и в то же время жестоким. Ничто не могло смягчить его жестокость.

В комнату вошел человек, который ее похитил. Не произнося ни слова, он подошел к шкафчику с медикаментами, извлек прозрачный пластиковый контейнер с раствором и с ним приблизился к Женевьеве. На краткое мгновение их взгляды встретились. На лице вошедшего выразилась тревога. Ловко переставив иглу из старого флакона в новый, он удалился. По мере того как лекарство втекало в вену, Женевьева чувствовала, как туман в голове опять начинает сгущаться. Ее снова клонило в сон. Уже проваливаясь, она подумала о Майкле и вознесла краткую молитву, чтобы он нашел своего отца и получил картину и карту, которые она для него оставила, но о которых не сумела ему рассказать: похитители схватили ее прежде, чем она успела объяснить Майклу истинное значение карты, спрятанной в картине.

И уже перед самым тем мгновением, как ее сознание опять погрузилось в наркотический сон, по щеке Женевьевы скатилась слеза. Она жалела не себя, а Майкла, из-за того, что по ее вине он подвергается такой опасности. Потому что он не имеет ни малейшего представления, с какими вещами связана карта, спрятанная в «Предвечном», и не знает о тайне «Альберо делла вита». Шкатулки, которую один из самых жестоких людей в истории человечества, Иван Грозный, приговорил к вечному отторжению от человеческих глаз. Потому что ее содержимое было слишком ужасным даже для самого ужасного человека на земле.

Глава 26

Под Москвой находится легенда. Город под городом. Мир, уходящий вглубь, ни много ни мало, как на двенадцать уровней, вселенная с туннелями и лабиринтами, бомбоубежищами и катакомбами, древними переходами и бурными подземными реками. Всего лишь в нескольких футах от поверхности существуют тайные жилища; в трехстах футах от нее — кладбища, по слухам, они глубже самой преисподней. И как и во всех городах, обитатели подземной части города отличаются от внешних жителей. Это цыгане, бандиты, политические беженцы и бездомные. В Москве людям, прежде судимым, запрещено проживать в черте города. В результате бывшим преступникам зачастую ничего не остается, как уйти под землю.

Этот город, возведение которого началось восемьсот пятьдесят лет назад на наносной почве, оказался идеальным местом для желающих строить не вверх, а вниз. Начиная с бабушки Ивана Грозного, каждый правитель города внес в том или ином виде свою лепту в создание подземного мира, будь это покои для хранения сокровищ, темницы для противников, укрепленные палаты для спасения в пору переворотов, церкви, дома для обделывания темных дел или склады для оружия и боеприпасов. Сталин выстроил подземную железную дорогу — перевозить своих приближенных, высокопоставленных партийных деятелей. По ней же везли оружие и войска — в город и из него. Петр Первый в золотые деньки детства частенько игрывал в ныне потерянных подземных покоях царицы. Екатерина Вторая выписала из Италии архитекторов и мастеров, они частично перевели воды реки Неглинки в гигантские, выложенные кирпичом подземные каналы.

Майкл, Буш и Фетисов находились под высокими сводами подземного туннеля. Сложенный из кирпича, он тянулся над искусственным каналом, покрывая его сверху. Напротив высился гигантский грот с закругленным потолком, достигавшим в высоту двадцати пяти футов. На головах у путников были шахтерские шлемы с встроенными в них яркими лампами. При движениях на красных кирпичных стенах плясали фантасмагорические тени. От большого центрального водоема отходили семь искусственных рек. Каждая вела в свой собственный туннель.

В мир подземелья они проникли через канализационную трубу на задворках ресторана в Китай-городе — хотя найти там хоть одного китайца оказалось бы трудноисполнимой задачей, — в миле от Кремля. Николай Фетисов, с одним здоровым глазом, вел своих спутников через лабиринт туннелей, высота и структура которых изменялись на каждом шагу. Сверху пролегали мощные подземные коммуникации. С их помощью доставлялись пар и электричество, и в них же, возможно, проходила проводка для скрытых подслушивающих устройств — наследства КГБ. Русский руководствовался небольшой, нарисованной от руки картой, запачканной кровью, с надписями кириллицей. Карту Фетисов добыл у одного из представителей расы «подземных крыс», за плату, которой продавец никак не ожидал, поскольку ею стала его собственная жизнь.

Майкл дал Фетисову список компонентов экипировки, и русский, верный слову, достал все без исключения. Теперь каждый нес рюкзак со снаряжением, необходимым для путешествия по пещерам, ныряния под воду, а также для непредвиденных случаев. Фетисов ни о чем не спрашивал, а просто явился в пять утра с этими тремя рюкзаками и незамысловатой картой, руководствуясь которой они пришли к месту слияния семи рек. Майкл не стал спрашивать его, откуда он все это добыл. Не задавал он вопросов и о пятне крови в левом углу нарисованной от руки карты.

Фетисов, Майкл и Буш шли миля за милей, то рассекая облака пара, то преодолевая стены из водных брызг от лопнувших коммуникаций, то «проветриваясь» на сухих ветрах вентиляционных шахт. Этот переход длился час, но Майкл совершенно потерял счет времени. Они много раз проходили мимо групп людей; не выходя из сумрака, те провожали их взглядами — приветливыми или настороженными. На одних одежды было минимум, почти что одна лишь засохшая грязь, обезобразившая их тела. Облачение же других составляла весьма дорогая одежда, и по виду даже недавно купленная или вообще только что сшитая. Хотя некоторые производили впечатление душевнобольных, большинство были в своем уме, а многие так даже казались весьма образованными. Но одна особенность объединяла их всех: они были настороже, словно готовы в любой момент пуститься бежать при появлении богов или демонов. И хотя вначале «плотность населения» была весьма высокой, после серии резких поворотов, непростых переходов и крутых лестниц путники вновь оказались в одиночестве.

— Вот она, Царская пещера, у пересечения семи каналов. Мы сейчас в непосредственной близости от юго-западной стороны Кремлевской стены, — сообщил Николай, отбрасывая со лба прядь черных как смоль волос. — Об этом месте знают все подземные жители. Даже Советы знали о нем, еще в пятидесятых, но поиски не привели ни в какую Либерию; если уж на то пошло, они никуда их не привели, если не считать серии тупиков. А теперь, может быть, скажете мне, откуда взялась ваша карта?

Майкл с головой ушел в изучение листа размером два на три фута. Это была карта, но не та, которую ему оставила Женевьева. Ее карта была драгоценней любого золота: почти живое в своей детальности изображение подземного мира, таящего в себе сокровища, намного ценнее всех тех, что имеются в мире земном. Чтобы не рисковать той картой, Майкл скопировал только необходимые фрагменты на большой лист, который и держал сейчас в руках.

— Непременно, — отозвался наконец Майкл.

Никогда Николай не узнает правду про карту. Майкл тщательно изучал семь каналов, каждый из которых уходил в свой отдельный туннель. Особое внимание он уделил третьему справа, самому темному из всех. Он еще раз бросил взгляд на карту, потом на туннель.

— Отлично. С этой пещеры и начнем. А двинемся сюда. — Он указал на третий туннель.

— Как мы выведем оттуда эту женщину, если она под действием наркотиков? — осведомился Фетисов.

— Предоставьте это нам. Вы же делайте то, что вам сказано, — отозвался Майкл.

Бросив еще один взгляд на Царскую пещеру, он сверился с показаниями компаса и, приняв эстафету у Николая, повел группу вперед.

— Вы точно знаете, что делаете? — не унимался Николай.

Из бокового кармана своего рюкзака Майкл извлек распылитель с краской.

— Я — нет, но надеюсь, что автор карты знал.

Сняв колпачок с распылителя, Майкл изобразил на стене большую оранжевую точку.

— Для чего это? — полюбопытствовал Николай.

— Это вместо хлебных крошек. — И Майкл вновь зашагал вперед, через каждые двадцать футов делая новую отметку на стене.

Все трое продолжили движение вдоль берега канала. Вскоре кирпичная облицовка кончилась и пошли напластования горных пород, сменяющиеся полузатопленными тропами. Потолок, без всяких видимых причин, то взлетал, то оседал чуть ли не на головы, так что им приходилось передвигаться на четвереньках, а то и ползти на животе. То и дело тропа приходила к очередной развилке, разделяясь на два, на три пути, а порой и больше; Майкл не сомневался, что, потеряй он карту, они будут здесь блуждать, пока батарейки фонарей не сядут, после чего им останется лишь медленно сходить с ума в этом мрачном лабиринте, потому что никто за ними не придет. Поэтому он и продолжал через определенные промежутки отмечать путь; теперь, даже если карта потеряется, они все равно найдут выход.

Майкл следил за тем, чтобы карта не попадала в поле зрения Николая. Он не допустит, чтобы этот человек с любезными манерами и обезоруживающей улыбкой в чем-то разобрался: у него хватит совести устранить Майкла с Бушем и взяться за дело самому.

После, казалось, бесконечных часов унылого петляния по туннелям и пещерам они вышли на звук ревущей воды к водоему. Вода клокотала внутри обширной и высокой пещеры с потолком, щетинившимся сталактитами. В этом пространстве тридцать на тридцать футов в одном месте порода обнажилась и выступила на четыре фута над поверхностью водоема. Все трое стояли у кромки воды и смотрели, как волны бьются о противоположную стену, отполированную ими до гладкости.

— Тупик, — прокомментировал Николай.

Майкл осмотрелся. Ему не хотелось это признавать, но ни сюда, ни отсюда не было иного пути, кроме того, которым они пришли. Тропа, по которой они двигались последние тридцать минут, резко обрывалась. Не было ничего, кроме гладкой каменной стены — задней стены пещеры — на противоположной стороне водоема. Ни двери, ни прохода.

— Должен быть какой-то способ оказаться по другую сторону этой стены, — добавил Буш.

Майкл направил свет фонаря на карту. Он скопировал ее в точности, не пренебрегая ни единой деталью. Он вновь и вновь оглядывал пещеру в поисках зашифрованного знака, потайной двери — ничего. Судя по карте, до Либерии меньше двухсот футов, и однако… с таким же успехом до нее могло быть тысячу миль.

Мысли Майкла вернулись к Стефану и к тому, что жизнь его отца не висела бы на волоске, если бы не он. Но на этот раз чувство вины помогло ему сосредоточиться; склонившись к воде, он проследил за бурным течением: вода на большой скорости вливалась в водоем из подземной реки, но на противоположной стороне словно бы исчезала. Лишь биение о стену и небольшие водовороты свидетельствовали о наличии невидимого снаружи оттока. Майкл вытащил из рюкзака светящуюся палочку, отломал часть и швырнул в воду. Желтое пятнышко заплясало на водной поверхности, потом устремилось к стене, как корабль без руля и без ветрил. Достигнув противоположной стороны, пятнышко запрыгало вверх-вниз — и внезапно исчезло, как будто его засосало.

Майкл поднял глаза на Буша, который до этого момента смотрел туда же, куда и он.

— Даже не думай, — произнес Буш, прочтя мысли Майкла.

Майкл скинул рюкзак, положил его на камень, расстегнул и достал маску для ныряния, веревку длиной в пятьдесят футов и еще одну светящуюся палочку.

— Ты не полезешь в эту воду! — Буш готов был загородить Майклу дорогу.

— Почему? Может, ты полезешь?

Не глядя на Буша, Майкл деловито закрепил веревку на выступе породы.

Потом привязал к свободному концу светящуюся палочку. Надломив ее, он стал наблюдать, как химическое соединение засветилось ярко-желтым. Надев маску и зафиксировав обвязку, пристегнулся к веревке.

Николай наблюдал за этой дружеской беседой, улыбаясь во весь рот.

— Ну вы и ковбой! Хотел бы я быть таким же смелым.

— Это не имеет ничего общего со смелостью, — не сводя рассерженного взгляда с Майкла, отрезал Буш. — Потому что это дурь, и больше ничего. Ты понятия не имеешь, с какой силой здесь может засасывать. И пикнуть не успеешь, как тебя затянет под стену и унесет неизвестно куда.

— Успокойся. Я просто хочу узнать, насколько широк вход. — Приготовив подводный фонарь, Майкл принялся деловито скручивать веревку.

— Насколько широк вход? — взорвался Буш. — А что, если тебя в этот вход засосет и…

Докончить фразу ему так и не удалось, поскольку Майкл взял скрученную в кольцо веревку и прыгнул в воду. Левой рукой крепко держась за веревку, правой он потихоньку распускал свернутую ее часть, с закрепленным на конце светящимся индикатором. Индикатор плавал на поверхности. Майкл медленно размотал веревку до конца. Индикатор унесло к стене напротив. Повторилось то же, что и в первый раз: там, где рябь была самая частая, индикатор засосало под стену, и он исчез из виду. Но на этот раз Майкл не позволил индикатору уплыть совсем. Набрав полную грудь воздуха, он, цепляясь за веревку, медленно погрузился под воду в двадцати футах от стены.

Раскрыв глаза под водой, он увидел, как светящаяся палочка пляшет на конце веревки, подобно обезумевшему псу, рвущемуся с привязи. Своим призрачным светом палочка озаряла стену и, в пяти футах под поверхностью, входное отверстие пятифутовой трубы. Левой рукой Майкл продолжал крепко держаться за веревку, но правый ее конец он отпустил. Индикатор свободно понесло в бурных, пенистых водах. Подскакивая на волнах, он вплыл в трубу. На мгновение входное отверстие озарилось, потом опять наступил мрак — индикатор затянуло в глубь трубы. Включив подводный фонарь, Майкл рассмотрел трубу и увидел, что она уходит вниз под углом сорок пять градусов. Вскоре желтый светлячок в глубине трубы побледнел, а затем, поглощенный тьмой, исчез совсем.

Майкл выплыл на поверхность и, перехватывая руками, полез по веревке, закрепленной на выступе породы. Как только Буш увидел, что Майкл вылезает, он схватил друга за воротник, рывком вытащил из воды и швырнул на землю.

— Мерзавец.

Насквозь промокший, тяжело дышащий, Майкл полежал немного, восстанавливая силы. А когда перевернулся, Буш увидел его сияющую улыбку.

Глава 27

«Божью истину» основал в начале семидесятых Ив Трепо, доктор, который никак не мог примириться с тем, что официальная церковь отвергает научные факты. Воспитанный в лоне католической церкви, он хотел оставаться католиком и позже, уже существенно продвинувшись в медицинской карьере. Однако нежелание официальной религии отойти от чистого креационизма душило его, и он покинул церковь.

Трепо был единственным сыном Жака Трепо, серого кардинала правительства Виши, замешанного в торговле оружием. Свое состояние размером в двести миллионов долларов он оставил сыну. Тот, прервав многообещающую карьеру в медицине, вложил весь капитал в религиозную деятельность. Для начала он приобрел на Корсике монастырь, в прежние времена служивший приморской резиденцией генуэзской царствующей фамилии, и вдобавок к нему близлежащие двадцать пять тысяч акров. Теперь он покидал свою штаб-квартиру только для того, чтобы покататься по морю на стосорокафутовом баркасе под названием «Божья истина».

Ив обнаружил, что он не один такой, что многие, подобно ему, не могут примирить научные факты с христианской доктриной. И тогда, неожиданно даже для самого себя, он начал новую карьеру — отца церкви. Собрав общину численностью более десяти тысяч человек, он основал новую веру и превратил заброшенный монастырь на обрывистом берегу Корсики в главный ее оплот.

Тем временем Джулиан Зивера, новоиспеченный выпускник колледжа, прослышал о новой религии Ива, принял ее и возжаждал увидеть проповедника. В «Божью истину» он явился с кипой дипломов, умением цитировать Библию с любой строки и планом. Джулиан и Ив стали лучшими друзьями. Не прошло и двух лет, как Джулиан превратился в доверенное лицо Трепо, его представителя в прессе, его правую руку. Благодаря своему ораторскому дару он, как никто другой, мог доносить до слушателей идеи Ива и его понимание Библии и Бога.

И не только это.

Дочери Ива, Шарлотте, было девятнадцать, когда она влюбилась в Джулиана. Сперва ее привлекли его статность и мужественность, красивое лицо, белокурые волосы и сапфировые глаза. Своей властностью он подавлял всякого, кто вступал с ним в контакт, — но только не Шарлотту. Ее от всего этого лишь сильнее к нему тянуло. Но это влечение было не только физическим. Он был умен, как никто другой понимал христианство; он знал не только само Писание, но и глубинный смысл его строк и обладал восторгавшим ее даром проникновенного толкования.

Их отношения развивались естественно, как цветок. Это развитие никто не торопил, оно продвигалось медленными, детскими шажками. Джулиан ничего ей не навязывал, ни к чему не принуждал. В первый раз они поцеловались только через три месяца, но когда это наконец случилось, уже было понятно, что им суждено прожить вместе всю жизнь.

В отличие от Трепо, молодые много путешествовали по миру. Свой медовый месяц (который действительно длился целый месяц) они провели, бродя по улицам Лондона, Парижа, Гонконга, Монако. Свет дня они видели редко; по большей части проводили время в объятиях друг друга, на смятых простынях. Для Джулиана Шарлотта всегда была на первом месте. Она и вообразить не могла, что такая любовь бывает не в кино, а в жизни. Поутру, проснувшись, она встречала его любящий взгляд. В своей сумочке постоянно находила подарки от него. А когда приходила пора ложиться спать, на подушке у нее оказывались цветы. Он предугадывал любое ее желание. После массажа ее ждало на столике любимое вино и сыр любимой марки; туфли из дорогого магазина, на которые она едва лишь взглянула, в которые влюбилась, но которые не решилась попросить, обнаруживались в шкафу в подарочной упаковке. По вечерам они садились в машину и ехали в неизвестном (для нее) направлении, а прибывали в ее любимый ресторан, где пару ждал заранее зарезервированный отдельный кабинет. Покончив с едой, они, как на крыльях, переносились на частный пляж на берегу моря, а там, под звездным небом, для них была готова постель с простынями и подушками. Шарлотта обрела любовь, нашла лучшего друга и мужа.

Что касается Ива, то он обрел сына. Эта новая семья не только составила озаренный религиозным вдохновением триумвират, но и стала являть собой пример того, что любовь и деньги, Бог и наука могут сосуществовать в счастливом и плодотворном единстве.

И число их последователей неуклонно росло. Руководствуясь гарвардским учебником по бизнес-администрированию, Джулиан поставил благочестивые дела на бизнес-рельсы. Не прошло и года, как количество приверженцев «Божьей истины» выросло в четыре раза. В последующие два года численность паствы также продолжала расти.

Но для того чтобы церковь процветала, требовалась постоянная финансовая подпитка; одних только добровольных пожертвований для этого явно недоставало. Тогда в «Божьей истине» — в этом было одно из ее отличий от прочих конфессий — стали взимать членские взносы. Как ни прозаично это звучит, но религия тоже бизнес, и, чтобы существовать в современном мире, она должна иметь свою бухгалтерию. Гигантское богатство католической церкви возникло не благодаря божественному вмешательству. В еврейских синагогах взимаются членские взносы; баптисты и методисты для пополнения фондов действуют методом мягкого убеждения, но при необходимости могут и пристыдить прижимистых прихожан.

Разумеется, Ив с Джулианом действовали тонко, не переходя границ хорошего тона, — и очень преуспели. Подавляющее большинство их последователей получили прекрасное образование и, как таковые, принадлежали к категории богатейших людей в мире. Так что для ста пятидесяти тысяч членов церкви (такова к этому времени была численность общины) ежегодный взнос в размере десяти тысяч долларов был не слишком обременителен. Собственная инвестиция Ива — двести миллионов долларов — за несколько лет после появления Джулиана выросла, по оценкам экспертов, до суммы свыше трех миллиардов долларов.

Джулиан убедил Ива вернуться к медицине, и тот оборудовал на территории комплекса исследовательские лаборатории. Они с Джулианом рассудили, что правильнее будет, если каждый станет использовать Богом данные таланты и займется тем, к чему больше всего приспособлен. Так что Джулиан стал осуществлять руководство церковью, в то время как Ив вернулся к тому, в чем состояло его истинное призвание, — к медицине. Желание Ива помогать и лечить пробудилось с новой силой. Он стремился найти способ излечить заболевание, облегчить боль, дать страдающим людям лекарство, а вовсе не наживаться на их болезнях. Перепоручив церковную работу Джулиану с Шарлоттой, он нанял самых лучших докторов и ученых-медиков, многие из которых были членами церкви. Они шли к нему, соблазненные обещаниями неограниченных ресурсов, неслыханных зарплат и атмосферы полной свободы исследований, которую не способны обеспечить никакие банки и акционерные фонды.

Таким образом, «Божья истина» превратилась в уникальное для современного мира религиозное образование, конфессию, в которой научные исследования рассматривались как средство раскрытия Божьих тайн, а не как способ опровергнуть существование Всевышнего. Члены церкви постоянно признавали присутствие Бога — в природе, в науке, в своих собственных сердцах и ежедневной жизни. Как не уставал повторять Ив, «Божья истина» всегда будет на первое место ставить Бога.

Как-то в воскресенье вечером Ив с Шарлоттой отправились в морскую прогулку на баркасе Ива. Это был их ритуал, возникший еще тогда, когда Шарлотта была маленькой девочкой. А после того как мать Шарлотты скончалась, морские прогулки еще больше сблизили отца и дочь. Оба были прекрасными яхтсменами и по очереди поднимали паруса и управлялись со штурвалом. Ив настолько хорошо обучил дочь морским навыкам, что не сомневался: при необходимости она сможет самостоятельно идти на этой стосорокафутовой яхте. Джулиана, ставшего членом их семьи, пригласили присоединиться к традиционным воскресным прогулкам, но он отклонил приглашение и объяснил это тем, что традиция должна остаться такой, какой была в течение двадцати лет. Джулиан уже украл Шарлотту у Ива, так что поделиться ею на несколько часов в неделю — самое меньшее, что он может сделать.

Ив с Шарлоттой отплыли в четыре тридцать пополудни; небо было чистым, сентябрьские воды спокойны, с юго-запада дул легкий бриз. Они пустились в плавание, когда теплое солнце первых дней осени только начало свой медленный путь к краю земли. Отец с дочерью смотрели друг на друга, на мир, живя мгновением, не думая о будущем мира, в котором жили, полного счастья, любви и, самое главное, осененного Божьим присутствием. Оба перевели взгляд вдаль, в открытое море, и как раз в этот момент большой белый парус наполнился ветром и понес их вперед.

Больше они не вернулись.

Судно нашли на следующий день, в пяти милях от берега, опрокинутым, с разорванными, плавающими на поверхности воды парусами. Началось расследование, никто не знал, что думать, розыск тел не дал результатов. Погода была идеальной, пропавшие — яхтсменами экстра-класса, ни по рации, никаким иным способом они не подавали сигналов бедствия. Когда «Божью истину» подняли и привели обратно в порт, на ней, после обследования, не было обнаружено никаких следов борьбы. Относительно исчезновения Ива и Шарлотты, двух яхтсменов-профессионалов, без вести пропавших в спокойном море, у мира и людей не осталось ничего, кроме вопросов. Дело закрыли, гибель отца и дочери объявили несчастным случаем.

От прощального слова Джулиана на поминальной службе, проведенной на скале, у моря, у десяти тысяч слушателей переворачивало душу. Его отчаяние не знало границ, все видели, как страдает двадцатишестилетний вдовец, такой одинокий у превращенного в алтарь камня, на фоне Средиземного моря.

И Женевьева тоже была там. Она знала, какую боль испытывает человек, утративший спутника жизни, и готова была остаться с сыном, сколько потребуется, утешать его и успокаивать, дать ему ту постоянную заботу, на которую способна только мать. Как она гордилась им, его достижениями, тем, что он использовал свое образование для служения Богу. Она была беспредельно счастлива, когда он обрел любовь и стабильность, построил свою жизнь. И теперь все это у него отнято! Какая жестокая выходка судьбы, какой удар прямо ему в сердце!

Но после проповеди и поминальной службы за души тех, чьи тела так и не были найдены, Женевьева уехала, не сказав ни слова. Перемена, которую она ощутила сейчас в своем сыне, была ей знакома. Первый раз она увидела его таким, когда пропал белый котенок ее приемной дочери Арабеллы. Перед этим Джулиана отлупили на детской площадке. Она поняла, как тогда поступил Джулиан… и она поняла, как он поступил сейчас. Чтобы узнать правду, ей достаточно было взглянуть сыну в глаза.

Тела Ива и Шарлотты не были найдены, потому что искали не там, где надо. Они лежали в гробнице, рядом с костями давно умерших монахов, глубоко под землей, под бывшим монастырем.

Розовеющее солнце уже окуналось в море, когда у борта яхты пришвартовалась моторная лодка и из трюма, к большому удивлению Шарлотты и Ива, показался Джулиан. С улыбкой на лице Шарлотта бегом бросилась к мужу в объятия, радуясь еще одному его сюрпризу.

Но ее радость превратилась в потрясение и страх; взглянув в его глаза, она увидела в них то, чего там не было раньше. Отстраненность. Как будто она смотрела в глаза совершенно чуждого существа, даже не человека, может быть, акулы, кого-то, у кого нет души. И ее страхи подтвердились, она почувствовала, как в живот ей погружается лезвие. Жгучая боль пронзила ее и стала разливаться по телу. Все это время Джулиан смотрел девушке в глаза: надеялся увидеть момент, когда душа покинет тело.

Ив, остолбенев от ужаса, смотрел, как Джулиан кладет на палубу тело его дочери. Парализованный страхом, он не шевельнулся, когда Джулиан подошел прямо к нему, не попытался защититься, когда нож вошел в его тело между ребрами и он услышал мурлыкающее:

— Передай Богу привет.

В возрасте двадцати шести лет Джулиан Зивера стал единоличным правообладателем «Божьей истины» — концепции, религиозной конфессии, бизнеса. Ежегодно за одни только глубокомысленные рассуждения о Боге, науке и жизни ему платили больше миллиарда не облагаемых налогами долларов. Ему досталось все — корсиканская земля, замки и территории монастыря, прихожане, медицинские лаборатории, даже яхта «Божья истина».

Джулиан прибыл на Корсику с дипломами, фотографической памятью и планом овладения «предприятием» Трепо, рассчитанным на десять лет. Джулиан всегда превосходил ожидания: он справился за пять.

Глава 28

Майкл посмотрел на закругленный задний конец лазерного сенсора, выступающего из металлического трубопровода. Изнутри эхом отдавался отдаленный гул мотора. Майкл понял, что они вышли туда, куда надо. Лазерный сенсор «Ковини» представлял собой самую последнюю модель, выпущенную одной фирмой из Делавэра. Русские не скупились на расходы, желая защитить свою только что выстроенную лабораторию. Помещение из глины и камня, в котором они находились, в высоту едва достигало шести футов и представляло собой неиспользованный участок пространства, оставшегося после извлечения земли и породы. Само же пространство предназначалось для подземного сооружения, перед входом в которое они находились. Короб системы кондиционирования воздуха крепился к плоскости выработки так, что две стороны трубы прямоугольного сечения оставались видимыми, причем каждый сварной шов был двойным, а толстая металлическая конструкция покрыта тройным полимерным слоем для защиты от сырости. Воздуховод уходил в бетонный бункер, утопленный в породу.

Дорога сюда далась путникам нелегко. Возглавлял шествие Майкл. Они перепробовали один за другим целую серию туннелей, больше двадцати раз возвращаясь к началу, пока наконец не вышли на направление, полностью совпадающее с направлением стрелки компаса, отмеченным Майклом на карте. Последнюю сотню футов они ползли на четвереньках под осыпающимся земляным потолком, а в конце буквально прорывали себе дорогу сквозь глинистый барьер. Они находились сейчас на уровне десятого этажа под Арсеналом; как пить дать, они были не далее чем в полумиле от клокочущего водоема, который, по мнению Майкла, должен привести их в Либерию. Однако чувствовали они себя так, словно дошли как минимум до Санкт-Петербурга.

Майкл обошел трубу воздуховода со всех сторон, изучая ее, рассматривая с такой внимательностью, как будто каждый шов рассказывал свою историю.

— Ради этого, значит, мы сюда тащились, — хмыкнул Фетисов.

— Воздуховоды обычно монтируются заклепками, но тогда применяется олово. Здесь же швы сварные. — Майкл указал на неровные, бугорчатые линии, соединяющие тяжелые листы металла. — И вся сварка производилась снаружи. — Майкл дошел по периметру воздуховода до того места, где труба исчезала в бетонной глыбе. Затем повернулся и двинулся обратно. — Везде, кроме этого сочленения. — Остановившись, он встал на корточки и указал на стык, внешне совершенно гладкий.

Лица Буша и Фетисова явственно отображали недоумение.

Майкл поднялся.

— Тот, кто монтировал воздуховод, делал это отсюда. — Майкл указал на застывшие металлические капли и подпалины, испещрившие каменистый пол. — Но потом ему надо было как-то вернуться. Для этого один стык он до самого конца не заваривал. — Майкл опять опустился на корточки и провел пальцем по гладкому снаружи шву. — Последний шов, который он заварил в свой последний рабочий день. Из тесной шахты тридцать на тридцать дюймов.

Майкл бросил взгляд на часы: 6.30 утра.

Достав из рюкзака Буша припасенную Фетисовым ацетиленовую горелку, Майкл зажег ее и стал водить огненной струей по шву. Горелка, шипя и плюясь, быстро разогревала и расплавляла шов, так что вскоре он и окружающий участок трубы стали достаточно пластичными. Загасив горелку, Майкл ножом вырезал небольшую секцию. Толстым лезвием он осторожно, чтобы случайно не коснуться раскаленного докрасна металла, загнул вырезанный участок кверху. Таким образом труба оказалась вскрытой, подобно консервам, и в эту же секунду из отверстия наружу вырвались рубиновые лучи. Каморка, в которой находились трое мужчин, от этой лазерной пляски окрасилась неоново-красным. Буш и Фетисов бросились на пол, как под обстрелом.

Такая их простодушная реакция вызвала у Майкла широкую улыбку. Вернувшись к торчащему из воздуховода лазерному сенсору, он стал внимательно его рассматривать. Тем временем красные лучи все так же плясали внутри трубы. Время от времени вспышки «выплескивались» наружу. Теперь, после того как в трубе появилось отверстие, гул мотора усилился. Ножом Майкл вскрыл кожух сенсора. Показался пучок проводов, и Майкл, склонившись над прибором, погрузился в его изучение. Когда он понял, что лазерное устройство сделано в Америке, на душе у него, странным образом, стало спокойнее. Однако он знал, что это спокойствие моментально обратится в панику, если в следующие пятнадцать секунд он допустит промашку. Майкл отделил от механизма четыре провода и вытянул их наружу. Бросив взгляд на Буша и Фетисова, перерезал белый провод. Гул умолк. Красный луч, вырывающийся из трубы, неподвижно застыл в воздухе, вдоль стены. Майкл опять соединил провода: гул мотора возобновился, а красный луч нырнул в трубу. Отсоединив провода, Майкл перешел к открытому концу воздуховода: заглянув туда, он, не произнеся ни слова, полез внутрь.

Он пополз по металлической трубе и примерно через десять футов очутился перед решеткой, отбрасывающей внутрь трубы перекрещенные тени, — на мгновение Майклу показалось, что он в тюрьме. Подобравшись ближе, он глянул между прутьями. Его взору предстало помещение, явно новое и абсолютно белое. Белым было все, от стен и покрытия пола до мебели. Это был вестибюль, в который выходили две двери: одна большая, навесная, а вторая — раздвижная, грузового лифта. Между дверями располагались стол и стул. На белой полированной поверхности стола не было ничего, кроме телефона. Свет ламп, вделанных в потолок, на ночь приглушили, что смягчало жесткие контуры идеально чистого, но неприветливого помещения.

Все это находилось на глубине десяти этажей под Кремлем и представляло собой часть мира, вырубленного внутри напластований пород. В этот час в вестибюле, по-видимому, никого не было. Тем не менее Майкл старался действовать как можно тише, осторожно вывинчивая болты, на которых крепилась решетка. Сняв решетку, он передал ее в руки Буша.

— Сигнализация? — спросил снаружи Буш.

— Мы в десяти этажах под землей. Боковой вход наверху охраняется. — Майкл через плечо посмотрел на Фетисова. — Вы говорили, лабораторию построили менее чем за шесть месяцев?

— Угу, примерно так.

— А что здесь было раньше?

— Больше десяти лет в этих лабораториях располагался склад, но его не использовали.

Майкл опять обратился к Бушу.

— Думаю, с системами безопасности на этом покончено. При ограниченном бюджете не тратят деньги на сигнализацию для неиспользуемых складов. — Майкл выставил левую ногу из трубы. — Но точно мы узнаем в ближайшие минуты.

Он спустился в помещение. Для этого пришлось прыгнуть вниз на пять футов; он приземлился на четвереньки, на кончики пальцев, и быстро переметнулся к двери напротив. За дверью обнаружился коридор с шестью дверями вдоль него. Предварительно прислушавшись и ничего не услышав, Майкл двинулся по коридору.

Табличка на первой двери гласила что-то непонятное на кириллице.

— «Доктор Соколов».

Обернувшись, Майкл увидел Николая, смотрящего ему через плечо.

— Это его кабинет.

Кивнув, Майкл пошел дальше.

— Конференц-зал. Лаборатория, — переводил Николай, по очереди указывая на двери.

У предпоследней двери он остановился.

— Операционный зал.

Майкл медленно отворил дверь. Его взгляду предстало просторное помещение с операционным столом посередине. Сверху над столом располагались регулируемые лампы, с потолка свисали микрофоны. На столах у задней стены стояли разнообразные мониторы, подносы со скальпелями, костными пилами, реберными щипцами, а также три видеокамеры. Несколько на отшибе размещался еще один стол, забитый микроскопами, биоанализаторами и сканерами высокого разрешения. В стене напротив было проделано окно шириной в тридцать футов. За ним стояли сорок стульев, расставленные, как в кинотеатре.

— Похоже, они вот-вот начнут продавать билеты. — Усмехнувшись, Буш указал на ряды стульев.

— Демонстрация назначена на одиннадцать? — поинтересовался Майкл.

— Все рассядутся в десять сорок пять, — отвечал Фетисов. — Я слышал, ожидают двадцать наблюдателей. Соколов будет на трупе демонстрировать новую операцию.

— Должно быть, это шутка, — произнес Буш с отвращением в голосе. — Они как будто инопланетянина собираются вскрывать. Нельзя такие вещи делать. Черт бы побрал этих русских!

Фетисова передернуло.

— Я не о вас, — неловко поправился Буш.

Фетисов решил сделать вид, что ничего не слышал.

— Тело завезут в десять пятьдесят. Соколов произнесет краткую речь, а в одиннадцать начнется операция.

— Женевьева точно на девятом подуровне? — решил уточнить Буш.

— Прямо над нами. — Фетисов указал наверх.

— Она жива?

— Да, но под действием наркотических веществ.

— В таком случае все зависит от точности расчета, — произнес Майкл, осматривая помещение. — Когда все прибудут и займут свои места, мы должны будем перекрыть коммуникации и вывести из строя лифт.

Тщательно осмотрев операционную, Майкл перешел в «зрительный зал». Осмотрел наблюдательное окно, проверил углы, заглянул за искусственные растения. Несколько раз открыл и закрыл стальную дверь.

— Что, если пару-другую телефонов убрать уже сейчас? — предложил Буш.

— Они заметят и отменят операцию, — возразил Майкл. — Мы не должны допустить, чтобы у них возникли хоть какие-то подозрения.

— Пойду проверю лифт. — Буш вышел из комнаты.

— Вы с вашим другом действительно со всем этим справитесь? — осведомился Николай, заходя в наблюдательную комнату.

— Она точно над нами?

— Клянусь жизнью моей жены… и любовницы, — с улыбкой добавил Фетисов.

— Все должно пройти очень быстро — мы войдем, заберем ее и скроемся.

— Я не о том спрашиваю. Речь идет о том, чтобы выкрасть шкатулку — которую вы еще, к слову, не нашли — и вывезти отсюда женщину, находящуюся под воздействием сильнодействующих препаратов.

— Мне прекрасно известно, что нам надо сделать, — огрызнулся Майкл.

Фетисов начинал действовать ему на нервы.

— Сколько Зивера вам платит?

— Скажем, так: больше, чем вы можете себе представить.

— Для меня все очень просто: если мы не справимся, мой отец умрет, — произнес Майкл, стараясь говорить так, чтобы сделать свою мысль как можно более понятной для Фетисова. — А что будет с вами, если у нас что-то не получится?

Николай молча смотрел на Майкла, но было заметно, что внутри его закипает гнев. На шее проступили красные пятна. Постепенно их становилось больше и больше. Молниеносным движением он выбросил руку и железной хваткой вцепился Майклу в горло:

— У нас должно получиться.

Майкл воздержался от немедленной реакции. По лицу Фетисова он видел, что тот вне себя. Его мертвый глаз прыгал в орбите. Возможно, Николай работает на Зиверу, но Майклу стало ясно, что вряд ли по собственной воле. По-видимому, Зивера и здесь применил свой самый эффективный метод. Он знал, как пробудить в человеке мотивацию, уникальную для каждого конкретного случая, и сделать провал равносильным смерти. Он не привлекал Николая на свою сторону, играя на его жадности. Он заставил его подчиниться, взяв в свои руки его сердце.

— У нас проблема? — В дверях показалась голова Буша.

Николай разжал пальцы и выпустил Майкла. Несколько секунд оба неотрывно смотрели друг другу в глаза.

— Нет, — проговорил Майкл.

Николай молча прошел мимо Буша и вышел из комнаты. Теперь Майкл смотрел на него несколько иными глазами. Фетисов по-прежнему представлял собой источник смертельной опасности, но стало ясно, что его решимость выполнить поставленную перед ним задачу непробиваема.

Следом за Бушем Майкл подошел к открытому входу в шахту лифта, пригнулся и спрыгнул.

Задрав головы, друзья смотрели в длинную темную шахту. На разных уровнях ее пересекали лазерные лучи. Темный ствол рассекали сотни длинных игл. Эти танцующие красные пальцы были столь многочисленны, что создавалось впечатление непроницаемого барьера.

— Так я и думал. Вот она, система безопасности, — произнес Майкл. — Единственный способ попасть сюда — на лифте. Наверное, приоритетный переключатель лазеров соединен с кабиной. Лазерные головки только тогда выключаются, когда лифт поднимается или опускается.

Закинув голову, Майкл направил луч фонарика вверх, на дверь девятого подуровня. Она была совершенно стандартная, и открыть ее со стороны шахты ничего не стоило. Если бы не красный сверкающий барьер вокруг, над и под ней. Женевьева — за этой дверью; так близко, и все же Майкл не осмеливался приблизиться к ней. Оставалось надеяться, что с ней все в порядке. Заметив электропанель на боковой стене шахты, Майкл открыл ее.

— А может, есть какой-то способ проникнуть туда сейчас и вывезти ее оттуда? — спросил Буш.

— Если бы.

Бросив взгляд на переплетение красных лучей над головой, Майкл занялся внутренним устройством панели управления.

— Чтобы лазеры отключились, кабина лифта должна двигаться. И даже если мы каким-то чудом сможем проникнуть туда сейчас и вывезти Женевьеву, они немедленно узнают об этом. Тогда заработают все системы безопасности в Кремле, вокруг него — во всей Москве! — так что у нас не будет возможности вернуться за шкатулкой. Да что шкатулка! Тогда можно забыть и о том, чтобы выбраться из этой страны.

— Ты и в самом деле думаешь, что мы с этим справимся?

— Ты и я?

— Ага, ты и я.

Майкл глубоко вздохнул.

— Как ни безумно это звучит, но да, думаю, мы справимся. Не пойми меня неправильно, но мы отлично срабатываемся. Я имею в виду, копы и грабители.

— Я всегда был неравнодушен к ковбоям и индейцам. Ты у нас кто будешь, вождь краснокожих? — откликнулся Буш, глядя через плечо Майкла на панель управления.

— От нас требуют доверять человеку, о котором мы ровным счетом ничего не знаем, — процедил Майкл, изучая схему устройства контрольной панели.

Он возблагодарил Бога, что понимает универсальный язык диаграмм; кириллица представлялась ему китайской грамотой.

— По мне, для русского он не так уж и плох, только мне не понравилось, как он вцепился тебе в горло.

— Я от этого тоже не в восторге. — Майкл потер шею.

Захлопнув дверцу контрольной панели, он еще раз осмотрел тесное помещение. На прощание бросил взгляд наверх, на участок шахты над ними и на дверь лифта, отделяющую их от Женевьевы. Дверь была недоступна из-за темно-красного барьера безопасности.

— У меня сложилось впечатление, что Зивера загнал его в угол примерно так же, как тебя.

— Ага, я тоже так подумал, вот только… что-то мне подсказывает, что он, не колеблясь, уберет нас обоих, как только мы добудем то, за чем пришли.

— В таком случае мы не подпустим его к тому, за чем пришли, — улыбаясь во весь рот, заявил Буш.

Трое мужчин ползком двигались по туннелю. Он уводил их прочь от подземной медицинской лаборатории. Фонари на защитных шлемах освещали дорогу. Буш вернул решетку на место и зафиксировал ее с помощью одного болта. Вскрытый Майклом воздуховод он тоже починил, просто-напросто вернув на место отогнутый участок. Дорожными указателями им служили оранжевые отметины на стенах, оставленные Майклом по пути сюда. На дорогу, при первом прохождении занявшую час, сейчас ушло не больше десяти минут. В узловых точках маршрута Майкл оставил банки с серой краской, замазывать ею следы, что он сейчас и делал.

— Отлично, — произнес Майкл, окидывая взглядом пещеру с ее миниатюрными вьющимися реками и темными туннелями, в которые уходила вода. — Мы должны вернуться сюда к пяти утра.

— Через какой туннель будем выбираться?

Майкл указал на третий слева. Вытащив из рюкзака три маски для подводного плавания и три компактных баллона, он вручил Николаю и Бушу по маске и по баллону. Не произнося больше ни слова, все трое натянули маски и взялись за регуляторы на баллонах. Майкл еще раз обвел взглядом пещеру и нырнул под воду.

Преодолев двадцать ярдов, он повернул в третий туннель слева. Свет от фонаря на шлеме осветил подводный коридор, идущий на двадцать ярдов вперед, а дальше поворачивающий влево. Майкла поразило, что сооружение, возведенное сотни лет назад, выдержало испытание временем; у него на родине дома стояли не дольше двадцати лет. Водная толща была пуста. Лишь один раз впереди замаячили морды двух крыс: твари гребли что было силы, спеша убраться от света. Буш и Николай поспевали в пяти ярдах позади Майкла. Он начал ощущать силу течения, не слишком сильного, но все же достаточного, чтобы увлекать пловца за собой. Плавно завернув за угол, Майкл увидел, что туннель тянется еще на двадцать ярдов ровно, а дальше потолок начинает снижаться под углом и в конце концов сливается с водой. Течение также усилилось. Майкл греб ногами, противясь ему, стараясь загасить его влекущую силу, но все эти действия ничего не давали. Его несло все ближе и ближе к тому месту, где вода и потолок встречались. Позади него Буш и Николай плыли бок о бок. Неясно было, или они стараются следить друг за другом, или это Буш, с присущей ему склонностью защищать того, кто рядом, не хотел выпускать Николая из поля зрения.

Когда Майкл повернулся обратно, он увидел, что потолок надвигается, стремясь к воде, грозя обрушиться на него. Майкл ждал до последнего мгновения, затем сунул трубку компактного баллона в рот и погрузился под воду. Шлем у него на голове сидел все так же плотно, а закрепленный на нем фонарь выхватывал из потока яркий конус, мутный от солей. Расслабляться было нельзя. Поток становился все более мощным, и Майкл заметил, что туннель уходит вниз под углом, достаточным, чтобы помешать тому — кто бы он ни был, — кто пытается оторваться от дна и подняться наверх, к воздуху. Отталкиваясь от стен трубы, Майкл почувствовал, какая скользкая ее поверхность, и понял, что, пожелай он затормозить свое движение из сердца забытого мира, ничего у него не получится, поскольку не за что будет зацепиться. Он плыл по воле потока, влекомый волной, делая все возможное, чтобы не быть разбитым в лепешку о стену. Ногами он регулировал направление движения и отталкивался от приближающихся углов. В конце концов его, как из реактивной трубы, выбросило в открытый водоем. Но в нем он не задержался, потому что почувствовал, что течение опять затягивает его под воду — на этот раз в непроглядно-темный туннель, из которого его выплюнуло уже непосредственно в предрассветные воды Москвы-реки.

На холме возвышался Кремль, из-за шестидесятифутовой стены виднелся Большой Кремлевский дворец. Внешний мир только-только пробуждался от сна. Мимо цитадели катили машины, и никто не знал о другом мире, скрытом под этими зданиями — образцами архитектурного наследия.

Внезапно на поверхность выскочили Буш и Фетисов.

Фетисов откашливался и задыхался.

— Вы что, совсем лишились вашего американского ума?

— А мне казалось, русские должны быть выносливыми, — заметил Буш, загребая к берегу.

— Я потерял воздушный баллон, — тут же заняв оборонительную позицию, объяснил Фетисов.

Он подплыл к Майклу.

— Вы точно справитесь?

Майкл ответил уверенным кивком. Фетисов, как будто заразившись оптимизмом Майкла и успокоившись, отплыл.

Майкл посмотрел на плывущих впереди Буша и русского. Потом поднял глаза к небу и набрал полную грудь воздуха. Он хотел запомнить этот момент, это синее небо над головой, этот свежий воздух, наполняющий легкие. Потому что теперь, после увиденного в кремлевских подземельях, он знал правду, понимал, что ждет их впереди. И, зная и понимая все это, думал, что, возможно, сейчас в последний раз вдыхает свежий воздух свободы.

Глава 29

Стефан Келли переоделся в пару синих джинсов и белую оксфордскую рубашку. Все это обнаружилось в гардеробе. Его не удивило, что одежда сидит на нем идеально. Зайдя в ванную, он повернул кран и побрызгал холодной водой в лицо. Стоя над раковиной, посмотрел на себя в зеркало. Прежде это не приходило ему в голову, но теперь, глядя на свое лицо, он словно бы видел и другой образ: Майкла. Те же синие глаза, твердый подбородок, широкие плечи. Они больше походили друг на друга, чем Стефану казалось ранее. Сразу было видно, что они отец и сын.

Чувство вины, не покидавшее Стефана все эти годы, навалилось с новой силой. Хотя Майклу, похоже, повезло с приемными родителями, Келли все равно преследовало чувство, что он, как отец, плохо сыграл свою роль, оставил сына на произвол судьбы. И вся жизнь его проходила во внутренней борьбе, в попытках преодолеть это чувство.

Похоронив молодую жену и устроив Майкла у чужих людей, Стефан с головой ушел в работу и учебу. Он поклялся, что если ему повезет и он когда-либо сможет еще раз полюбить, то не станет торопиться с детьми; он не желал, чтобы экономические трудности обременяли тех, кого он любит. После блестящего окончания Бостонского колледжа он продолжил учебу в Йельской школе права, на этот раз на государственную стипендию, поскольку шел вторым в группе. Предполагалось, что офис окружного прокурора Бостона станет лишь остановкой на пути в корпоративную жизнь, но оказалось, что возможность вершить справедливый суд настолько влечет его, что он задержался надолго. Он продвигался по служебной лестнице, представляя город в самых разнообразных уголовных процессах, и не успел оглянуться, как сам стал окружным прокурором Бостона. Хотя, следуя своему собственному решению, Стефан занимал эту должность в течение одного срока, он оставил о себе память как об одном из самых выдающихся прокуроров за всю историю города, с процентом осуждаемости, более высоким, чем у любого из его предшественников. Его оперативные группы пресекали торговлю наркотиками, закрывали игорные дома и бордели и раскрывали воровские шайки. Все считали, что при нем преступность снизилась и город стал более безопасным местом для всех жителей.

Через четыре года, когда он покинул государственный сектор, несколько лучших юридических фирм города предложили ему выгодное партнерство. Но у него были другие планы. Он открыл собственную фирму и превратил ее в одно из самых сильных и преуспевающих юридических заведений города. Он нанимал лучшие молодые умы и не скупился на расходы, если это требовалось для удовлетворения клиентов. В названии фирмы стояло только одно имя — его. Он не нуждался в партнерах. Одной его репутации было достаточно, чтобы получать контракты и гонорары, о которых могли только мечтать соперники — известные фирмы с несколькими именами на вывесках. Он даже не задумывался о том, чтобы пригласить партнера, — до тех пор пока, несколькими годами раньше, в фирму не поступил Питер.

«Келли и Келли» было партнерство, ставшее таковым в память Питера. Название фирмы было изменено, чтобы почтить память погибшего сына. Питер был выдающимся молодым человеком, неповторимой личностью, яркой индивидуальностью. Когда Стефан смотрел на сына, его сердце наполнялось гордостью. И сам Питер не пользовался своим именем, достигая успеха — и уважения — тяжелой работой, часто ночи напролет, любезной и приятной манерой обращения и постоянной готовностью помочь, ничего не требуя взамен. Он стал тем редким адвокатом, которого любят все.

Питер так и не узнал, что он не первенец и у него есть сводный брат. Он и Майкл были братьями, не ведающими о существовании друг друга. Их жизненные пути резко контрастировали. И хотя Майкл жил по другую сторону закона, Стефан знал — это ему подсказывало сердце и это подтверждалось знанием, полученным в результате долгих лет отстраненного наблюдения: навешивать на него ярлык преступника было бы слишком сурово и несправедливо. Майкл был хорошим человеком, сильным мужчиной и преданным мужем, и, хотя Стефан был убежден, что в свое время у него не было другого выхода, кроме как отдать Майкла другим людям, все же не проходило дня, чтобы его не тяготило чувство вины перед сыном.

Два умных человека, два сына, два брата; Стефан иногда задавался вопросом: если бы они вдруг по какой-то причине стали противниками, кто бы победил?

Но, возвратившись на балкон с видом на море, Стефан уже ясно осознавал, что в вопросе спасения его жизни не приходится сомневаться в том, который из его сыновей лучше подготовлен к выполнению задачи.

Глава 30

Полуденное солнце ярко освещало роскошную кондиционированную гостиную в номере гостиницы «Националь». Обстановка представляла собой смесь европейской, русской и американской мебели: пухлые и удобные диваны, элегантные кресла, которые неминуемо сломались бы, вздумай Буш в них сесть, и предметы антиквариата, приобретенные на разнообразных аукционах. Повсюду стояли вазы, полные свежих цветов; тонкий аромат наполнял воздух. Температура в комнате поднялась до тридцати двух градусов — слишком тепло, — и окна начали запотевать.

На пороге кухни появился Николай и бросил Майклу и Бушу по бутылке «будвайзера».

— Вроде как чувствуешь себя дома? — с характерным для него выраженным русским акцентом произнес он и усмехнулся.

Буш вскрыл бутылку и хорошенько к ней приложился.

— Если закрыть глаза и заткнуть нос, то, пожалуй, да.

Николай повернулся к Майклу.

— Прошу прощения за то, что произошло. Я не хотел в тебя вцепляться.

Майкл посмотрел на него, в его единственный здоровый глаз, но ничего не сказал.

— Просто дело в… в моей племяннице. В младшей сестре Алексея. — Помолчав, Фетисов покосился вбок. — Мы, русские, считаем себя самыми сильными. Но когда грянул Чернобыль, мы, вместо того чтобы благодарить мир за помощь, которую он нам оказывает, лгали ему. Национальная гордость оказалась для нас важнее человеческих жизней. В то время моя сестра была беременна. А теперь Елена, этот невинный ребенок, платит за нашу гордыню. Она больна, врачи даже не могут поставить точный диагноз. Зивера пообещал спасти ее, сделать все возможное. Он и прежде творил чудеса, и говорит, что если я позабочусь о том, чтобы вы достигли цели, то его доктора сотворят чудо с моей племянницей тоже. Если я помогу вам сделать вашу работу. — Наконец он нашел в себе силы снова взглянуть в глаза Майклу. — Я не могу подвести ее.

Майкл метнул взгляд в сторону Буша. Они друг друга поняли.

— Ты утверждал, будто можешь добыть что угодно в очень короткий срок. — Майкл вручил Фетисову лист бумаги.

Список он составил заранее, а потом ужал его до двадцати самых необходимых предметов, которые понадобятся завтра утром.

Николай просмотрел лист, кивая по мере чтения.

— Воздушные баллоны нужны полные, — уточнил Майкл. — И проверь, чтобы батареи для фонарей на шлемах были новыми.

— Хорошо. Все это я могу достать, но для кого предназначено оружие?

— Я не большой любитель оружия и не рассчитываю на какие-либо встречи. И все же лучше приготовиться ко всему.

— Ты умеешь обращаться с оружием? — поинтересовался Николай у Буша.

Буш улыбнулся, переводя взгляд с Майкла на Николая.

— Как-нибудь соображу.

— Не все копы умеют стрелять, — заметил Николай, желая смягчить неблагоприятное впечатление от своего вопроса.

— Не все русские пьют водку. — Буш поднял свое пиво в сторону Николая.

Николай еще раз изучил список.

— Что такое индукционная антенна?

— Ее используют шахтеры. Для передачи сквозь породу низкочастотных радиоволн. Она не предмет первой необходимости, скорее это предосторожность. Как ты думаешь, сможешь добыть такую антенну?

Николай сложил список и сунул в карман.

— Придется похлопотать, но я достану все, что вам надо.

— Сколько времени на это потребуется?

— Часа два, может, три.

Николай направился было к двери, но по пути остановился и повернулся к Бушу.

— Вообще-то все русские пьют водку, — с серьезным выражением лица, откровенно агрессивно произнес Фетисов и исчез за дверью.

— Этот тип больше не кажется мне белым и пушистым, — заметил Буш.

— Отчего? Мне казалось, ты ему симпатизируешь. У вас есть что-то общее, — улыбнулся Майкл.

— Благодарю покорно.

Появилась Сьюзен и шлепнулась на диван.

— Куда это он направился?

— По магазинам, — усмехнулся Майкл, доставая второй список. — Мартин доступен?

Сьюзен смешалась.

— Доступен для чего?

Майкл передал ей список.

— Есть несколько вещей, которые я не могу доверить этому молодчику. — Майкл кивком указал на дверь, в которую только что вышел Николай.

— К примеру? — спросила Сьюзен.

— Наши жизни.

Майкл разглядывал лежащий перед ним на куске ткани предмет. Уже битых полтора часа он занимался им, настраивая, приводя в полностью рабочее состояние. Майкл всегда любил работать руками, умел и починить сложный механизм, и придумать новый. Он обладал чутьем ко всему, связанному с техникой, и эта способность не только служила ему ценным подспорьем в профессиональной деятельности, но и помогала поддерживать в форме ум. Стоило Майклу заняться ручной работой, с миниатюрными инструментами или с молотком и пилой, его ум переключался, замедлял обороты, набирался энергии. Майкл наслаждался этими минутами, когда забывались все трудности и уходило все, кроме занимавшей его в данный момент задачи. В последний раз посмотрев на предмет, Майкл прикрыл его темной тканью и убрал инструменты. Его ум, отдохнув, вновь стал острым, как клинок.

Подойдя к столу у противоположной стены, Сент-Пьер окинул взглядом разложенные там бесчисленные бумаги. Он до последней буквы изучил кипу документов, которые предоставил ему Джулиан. Майклу казалось, что, прочтя все, он сможет заглянуть в душу Зивере. Потом он еще раз тщательно просмотрел карту Женевьевы, в особенности тот ее участок, на котором изображался покой со шкатулкой. Взяв за исходный ориентир пещеру с водоемом, Майкл нанес на карту маршрут. Туннель, уходящий вглубь под углом в сорок пять градусов, представлял собой канализационную трубу, внутри которой, не умолкая, ревел шумный поток. По расчетам получалось, что вход в Либерию расположен на расстоянии ста двадцати футов от трубы. Таинственную библиотеку построили более пятисот лет назад, и Майкл задавался вопросом, выдержала ли она испытание временем, или же они охотятся за миражом и в конце пути их ожидает зрелище жалких остатков вперемешку с подземным мусором. Размышляя над картой, он счел нужным отметить для себя вход, изначально сделанный строителями библиотеки. Это был коридорчик, который петлял на протяжении четверти мили, выходя в конце в Успенский собор. По приказанию Ивана Грозного коридор на протяжении всей его длины засыпали, а входы в него замуровали. Майкл нисколько не сомневался, что люди, которые исполнили это приказание, где-нибудь неподалеку и похоронены.

Майкл разработал план, расписав все поминутно. Сначала они заберут шкатулку, а потом отправятся за Женевьевой.

Вошла Сьюзен и присела рядом.

— Ну как? Думаешь, у вас получится?

— Мы с Полем отправимся завтра рано утром; сначала за шкатулкой, а потом — за Женевьевой.

— Я с вами.

Майкл покачал головой.

— И не думай.

— Я умею нырять.

— Замечательно. Я тоже. И Поль. Не пойми меня неправильно, но он, наверное, будет слегка посильнее тебя. Не исключено, что ему придется помогать Женевьеве, когда мы ее освободим, возможно, даже нести ее. — При воспоминании о том, что Женевьеву там держат насильно, он опять похолодел. — Вы с Мартином должны будете подхватить нас где-нибудь ниже по течению, в городе. А меньше чем через час мы уже должны катить прочь, причем как можно быстрее.

— Почему?

— Мы разворошим осиный улей, вот почему. Власти будут разыскивать нас. Чем быстрее мы отсюда уберемся, тем целее будем.

— А если что-нибудь пойдет не так?

Майкл поднял обе руки.

— Во-первых — и это аксиома, — всегда что-нибудь идет не так. Сколько ни планируй, как тщательно ни готовься, но наш друг Мерфи со своими законами из-за какого-нибудь угла да выскочит. Это как в шахматах. Нужно продумывать стратегию на много ходов вперед, но при этом быть готовым к неожиданностям. — Майкл помолчал, собирая документы на столе. — Как продвигаются дела с моим списком?

— Мартин приготовил машину и шприц с адреналином. Я тоже хочу помочь! — воззвала Сьюзен. — А то я чувствую, что от меня никакого толку.

— Благодаря тебе мы все сюда прибыли и благодаря тебе же уедем. Ты сделала больше, чем можно было по справедливости требовать. — Встав из-за стола, Майкл перешел к тому месту, где незадолго перед этим работал.

Сняв черную ткань, прикрывающую предмет, он взял его и вернулся к Сьюзен. Молча вручил ей часики. Какое-то время она смотрела на них, зачарованная, согретая нахлынувшими воспоминаниями о времени нежности и тепла, о Питере. Когда секундная стрелка миновала отметку «двенадцать», ее глаза наполнились слезами.

— Где ты… — Она задохнулась. — Я думала, они потеряны навсегда.

— На Красной площади. Их нашел Поль.

— После того как Питер подарил их мне, я не проиграла ни одного процесса, — обращаясь почти только к одной себе, проговорила Сьюзен.

Майкл улыбнулся.

— Они не шли с тех пор, как он… — Сьюзен не отрывала взгляда от секундной стрелки, продолжающей свой путь. — С тех пор, как он умер.

— Я немного разбираюсь в часовых механизмах, — мягко произнес Майкл.

Она взглянула на Майкла со слезами на глазах, побежденная его добротой, его пониманием значительности для нее этого предмета, и улыбнулась.

— Спасибо.

Глава 31

Женевьева, по-прежнему в наркотическом сне, лежала на каталке. Она находилась в маленькой палате с прозрачной передней стенкой, позволяющей наблюдать за пациентом. В палате стояло множество мониторов, предназначенных для отслеживания жизненных показателей организма, но ни один экран не горел. К левой руке Женевьевы была подсоединена капельница. Раствор медленно капал, предотвращая обезвоживание.

Соколов, сидя за рабочим столом в своей исследовательской лаборатории, сквозь стекло посмотрел на Женевьеву. На столе лежали раскрытыми множество записных книжек, а на мониторе компьютера отображался ход операции на грудной клетке: открытые органы пульсировали, и время от времени камера перемещалась на оперирующих хирургов с их окровавленными перчатками. Соколов привез с собой материалы всех исследований, которые он провел, пока работал у Зиверы, и уже отдал приказ начать производство лекарств. Черт с ними, с патентами. В эту минуту он изучал документацию по медицинской процедуре, применение которой позволит стимулировать выработку почками эритропоэтина, естественного стимулятора синтеза красных кровяных клеток. Применение этой процедуры должно быть очень полезным для больных анемией и другими заболеваниями, связанными с нарушением выработки кровяных клеток. Однако самый большой интерес новая методика вызывала в мире спорта, поскольку представляла собой отличный допинг, не поддающийся выявлению.

На завтра планировалась развернутая презентация для избранной группы русских врачей, бизнесменов и правительственных чиновников. Презентация будет включать в себя просмотр ролика, который он сейчас редактировал, а также демонстрацию процедуры на трупе. Соколов рассчитывал в ближайшем будущем продемонстрировать операцию на живых объектах, но пока это пришлось отложить, до прибытия на следующей неделе «добровольцев».

— Что скажете?

Оторвавшись от записей, Соколов увидел стоящего в дверях Илью Речина.

— Речин, входите.

— Как обстоят дела? — спросил тот, переступая порог.

Соколов, хотя всего на десять лет старше Речина, физически представлял собой полную противоположность мускулистому, словно вырубленному из куска дерева Илье. С годами Соколов усох и скрючился, его лицо избороздили морщины. Он предпочитал упражнять не тело, а ум.

— От Джулиана никакого ответа.

— Он не уступит. Сейчас он испытывает вас, анализирует альтернативы, — нахмурился Речин.

— Откуда вы знаете?

— Он бизнесмен, для него это сделка.

— Речь идет о его матери. Он уступит.

Речин устремил горящий взгляд на Соколова. Подходящий момент настал.

— А что насчет моего сына? Мне привезти его в Россию?

— После того как мы получим картину, я целиком и полностью сосредоточусь на вашем сыне. — По тону Соколова было ясно, что он ничуть не кривит душой.

Речин заходил по лаборатории. Его глаза блуждали, взгляд стал отсутствующим.

— Каждый лишний день… — В его словах звучали и гнев, и боль.

Повернувшись к Речину, Соколов сочувственно посмотрел на него.

— Я не смогу отдать свое внимание безраздельно вашему сыну, пока не получу карту. Я установил срок — пять дней.

— Значит, надо довести Зиверу до отчаяния, сократить время, в течение которого он может анализировать альтернативы.

Соколов внимательно слушал. Ему импонировали слова Речина.

— И продемонстрировать ему серьезность наших намерений. — Речин бросил взгляд на Женевьеву. — Ожидание страдания — мощное оружие. А когда страдают те, кого вы любите, вы пойдете на что угодно, лишь бы помочь им. — Речин встретил взгляд Соколова. — У вас есть видеокамера?

— Разумеется. Что вы задумали?

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

— И?..

Повернувшись к стеклянной стене, Речин взглядом указал на Женевьеву.

— Предлагаю повысить давление.

Глава 32

В гостиной появился Николай, следом за ним — двое дюжих русских. Они побросали на пол сумки для спортивного или альпинистского снаряжения. Майкл подошел к сумкам, бросил взгляд на Николая и, не произнося ни слова, присел на корточки. Расстегнув молнию первой сумки, порылся в содержимом. Там оказались два воздушных баллона, маски, ласты и другое разнообразное снаряжение для подводного плавания. Во второй сумке нашлось оружие, радиоприемники, два белых докторских халата и фонари. Просмотрев все, он поразился тому, что все было совершенно новым и высочайшего качества. И как ни благодарен был Майкл за такую расторопность и исполнительность, увиденное заставило его еще больше насторожиться. Фетисов добыл все это по первому требованию и в предельно сжатые сроки, ни разу не пожаловавшись и не возмутившись. Снаряжение для подводного плавания — в городе, далеком от больших водоемов; альпинистское снаряжение — опять же в таком месте, где гор не сыскать днем с огнем. Новехонькое оружие, пистолеты «хеклер-и-кох», из которых еще не произвели ни единого выстрела, и «семтекс» — последним пользуются только в армии. Находчивость Фетисова превзошла все ожидания Майкла, но если он умудрился сделать такое и в столь короткий срок, на что же еще он способен? Майкл продолжил обзор доставленного и, не обнаружив одного предмета из списка, обратился к Фетисову:

— А таймеры?

Наклонившись, Николай поднял с пола «семтекс», мешок на молнии, в нем — три квадратные упаковки пластичной взрывчатки.

— Вы знаете, как этим пользоваться?

Майкл утвердительно кивнул.

— И что вы будете с этим делать?

— Мы, как бойскауты, — всегда готовы. Кто знает, что нас ждет. Может, там окажется пещера или комната с замурованным входом?

— Так недолго и Кремль обрушить, — заметил Фетисов.

— Это точно. Наверное. Только я человек осторожный.

Запустив руку в карман, Николай извлек три электронных таймера и положил их, упакованные в пластиковый мешок, на ладонь Майкла, но своей руки не отнял.

— Возникло препятствие, и серьезное. Вряд ли «семтекс» поможет. — С этими словами Фетисов убрал руку.

Теперь внимание Майкла, Буша и Сьюзен безраздельно принадлежало Фетисову. Все трое ждали, пока он объяснится.

Кивком головы Николай отпустил двух сопровождающих. Подождав, пока они выйдут из номера и дверь за ними закроется, он произнес:

— Они изменили время хирургической демонстрации.

— Почему? — От ужасного предчувствия Майкл похолодел.

— Хотят надавить на Джулиана.

— Каким образом? — Майкл не понимал. — Какое отношение хирургическая демонстрация имеет к Джулиану?

Фетисов медлил. Напряжение в комнате росло. Наконец, собравшись с духом, он объявил:

— По-видимому, это какая-то операция на почках. Они хотят подключить веб-камеру, чтобы Джулиан мог наблюдать.

— Все равно не понимаю, — нахмурился Майкл.

— Они намерены произвести операцию на Женевьеве.

У Майкла голова пошла кругом. Ситуация осложнялась с каждой секундой. Теперь Женевьеву превращают в подопытного кролика, в кусок мяса для хирургических экспериментов. Ее жизнь буквально висит на волоске.

— Это непостижимо! Ведь она может умереть на столе!

— Они засекли нас? — спросил Буш.

— Вряд ли. Просто их шеф службы безопасности проявляет чрезмерную осторожность. По всей видимости, это была его идея — изменить время операции, сделать Женевьеву пациенткой, припугнуть Джулиана. Он тоже не в восторге от всей этой помпы вокруг операции. Не скажу, что в этом я с ним не согласен, по-моему, медицинские исследования неподходящий предмет для рассматривания как в цирке. Они хотят, чтобы Джулиан осознал, что если он не отдаст им вашу карту, то они убьют Женевьеву. Эта операция должна стать их первым шагом, демонстрацией решимости.

Фетисов пересек комнату и достал себе из ящика под баром бутылку пива. Сделал хороший глоток, прежде чем вновь обратиться к трем человекам, напряженно следящим за каждым его жестом и словом.

— Его зовут Илья Речин, он бывший сотрудник КГБ. — Фетисов уперся взглядом своего здорового глаза в лицо Майкла. — Именно он похитил Женевьеву; он опасен — опасней не бывает.

— В котором часу теперь планируется демонстрация? — спросил Майкл, готовясь перестраиваться на ходу.

— В семь утра.

— В семь? Тогда нам не хватит времени, — взорвался Майкл. — Я положил пять часов, чтобы добыть шкатулку, и пять на спасение Женевьевы.

— Ты утверждал, что считаешь часы ультраконсервативно; разве у нас не остается времени для неожиданностей? — спросил Буш.

— Мой расчет оставляет место для ошибки, для непредвиденных обстоятельств. Ведь неизвестно, с чем нам придется столкнуться, когда мы нырнем за шкатулкой. Тебе не хуже меня известно, что подводное плавание в этих местах — рискованное занятие, и оно будет таковым еще до того, как мы разыщем комнату со шкатулкой.

— Так может, нам сначала отправиться за Женевьевой?

— Если мы сначала вызволим ее, то до шкатулки нам уж точно не добраться, потому что нам на хвост сядет половина русской армии; тогда умрет мой отец. Если же мы сначала добудем шкатулку, то тогда нам не успеть к началу операции, и Женевьева… — Майкл словно видел, как рушится весь его тщательно разработанный план. — У нас ничего не получится.

Фетисов молча подошел к окну.

— Если мы отправимся прямо сейчас… — задумчиво произнес Буш, опускаясь на диван.

— Нет. — Майкл в отчаянии покачал головой. — За восемь часов нам не справиться.

— А что, если сделать одновременно оба дела? — вступила в разговор Сьюзен. — Если действовать в двух направлениях в одно и то же время, то времени хватит.

— Не получится. Я не могу нырять в одиночку, и, чтобы спасти Женевьеву, тоже нужны двое.

— Ты меня не слушаешь, — покачала головой Сьюзен.

— Я не в состоянии быть в двух местах одновременно.

— И не надо. Николай и Поль отправятся за Женевьевой. — Сьюзен помедлила, прежде чем продолжить. — А шкатулку добудем мы с тобой.

— И речи быть не может. — Майкл заходил по комнате, пытаясь собраться с мыслями.

Он бросил взгляд в окно, но ему показалось, высотные контуры Кремля насмехаются над его бессилием.

— Если отправиться прямо сейчас, то времени хватит, — медленно произнесла Сьюзен.

Майкл взглянул на нее, как на сумасшедшую.

— Ты бы решилась послать меня на заседание суда, чтобы я там кого-нибудь защищал? — Ответ Майклу не требовался. — Нет, потому что у меня нет ни соответствующего образования, ни опыта.

— Это совсем другое дело.

— Ничуть! — отрезал Майкл. — Разве что на судебном заседании несколько ниже риск погибнуть.

— Я умею нырять, а плаваю я так, что тебе о таком не приходится и мечтать; поэтому тебе лучше прекратить строить из себя единственного аса и согласиться на мою помощь. — Сьюзен обратилась к Фетисову. — Правильно? Как вы думаете, вместе с Полем вы ведь справитесь?

Фетисов не ответил, лишь продолжал смотреть в окно.

Вновь повернувшись к Майклу, Сьюзен заговорила умоляюще:

— Если ты не согласишься, Стефан погибнет.

Слова ее эхом отдавались в ушах Майкла. Он прекрасно понимал, что отца ему не спасти, если не спасти сперва Женевьеву и не добыть шкатулку; только тогда у него будут козыри для торговли с Джулианом.

— Мы справимся, — порывисто произнес Николай, отворачиваясь от окна. — Ради моей племянницы.

Буш встал, шагнул к Майклу и, взяв его за локоть, отвел в сторону.

— Как мне ни претит признавать это… но она права.

— Да нет, она…

— Майкл, речь идет о твоем отце. У нас есть одна-единственная попытка. Если ты не согласишься, то не пройдет и восьми часов, как они разрежут Женевьеву. — Глядя другу прямо в глаза, Буш заговорил очень тихо: — Каждая секунда отсрочки… Я не вижу другого способа.

В эти мгновения, когда надежда на спасение отца стремительно таяла, фотография родителей в кармане Майкла, казалось, делалась все тяжелее. И затем, словно из ниоткуда, Майкл услышал голос Мэри, произносящий слова из письма:

Глава 33

Джулиан Зивера восседал во главе изысканно накрытого обеденного стола. Через открытые стеклянные створчатые двери проникал прохладный морской бриз, колыхая поднятые шторы. Океан озаряли прощальные лучи летнего солнца, окрашивая вечереющее небо в розовый цвет. На тарелке перед Джулианом лежала жареная утка с гарниром из свежих овощей; в поднятой руке он держал хрустальный бокал с шампанским.

— Cent'anni. Да продлится ваша жизнь сто лет, — произнес тост Джулиан.

На противоположном конце стола, напротив Зиверы, сидел единственный приглашенный на обед — Стефан Келли, в белой оксфордской рубашке и синих джинсах, предоставленных ему хозяином дома. Еда перед ним была нетронута, бокал стоял на столе, а руки он держал на коленях. Гость поневоле, он вынужден был прийти, когда за ним явились три человека Зиверы, все похожие на боксеров-тяжеловесов. Что ж, если он и не получит удовольствия от обеда, то, по крайней мере, лучше познакомится со своим похитителем.

— Ваш сын скоро прибудет сюда с тем, что мне надо, — как о чем-то само собой разумеющемся, сообщил Джулиан.

О Майкле он говорил таким тоном, словно тот был у него мальчиком на побегушках.

Стефан окинул взглядом великолепную столовую, посмотрел на слуг, готовых по первому знаку выполнить любое приказание, на полотна Рембрандта и Шагала, на мраморные статуи — творения рук великих мастеров. В одной только этой комнате содержалось больше богатств, чем нормальный человек может себе вообразить.

— Вы обладаете несравненными сокровищами. Чего вам может не хватать?

— Есть вещи, которые нельзя купить ни за какие богатства в мире.

— Например?

Джулиан помолчал, покачивая бокал с шампанским.

— Человек всю жизнь стремится к богатству, к славе, но на смертном ложе он бывает рад обменять все это на лишний год жизни; чтобы продлить срок своего пребывания на этом свете, он готов отказаться и от пресловутой последней сигареты, и от прощальной тарелки бекона. Потому что нет ничего драгоценнее самой жизни. К сожалению, большинство осознают эту истину только тогда, когда уже слишком поздно. — На мгновение взгляд Джулиана стал рассеянным. Помедлив, он продолжил: — Если бы вы могли найти средство от рака, если бы в ваших силах было продлить кому-то жизнь на пятьдесят лет, сделали ли бы вы это? Только не говорите мне, что не постарались бы спасти от гибели ваших жен, вашего сына.

Стефан, пораженный, смотрел на Зиверу. Он не понимал, каким образом тот узнал такие интимные подробности его жизни.

— Стремление к вечной жизни — основная движущая сила человека, — продолжал Джулиан. — В основе всех религий лежит идея о жизни после смерти, и все они обещают вечную жизнь. Во многих случаях проповедуется даже отказ от земных удовольствий ради ее достижения. Но каковы бы ни были убеждения человека, пока он еще ходит по этой земле, он постоянно занят тем, что старается продлить свои дни. Мы пробуем различные диеты, принимаем витамины, занимаемся физическими упражнениями — и все ради того, чтобы сохранить здоровье, хорошо выглядеть, долго жить. Что, если бы человек в итоге преуспел в этих своих устремлениях? Если бы мы и в самом деле нашли способ жить дольше?

— Разве на этот вопрос можно найти ответ? — Стефан покачал головой и, уступив голоду, принялся за утку.

Джулиан подлил себе выдержанного «Монтраше» и откинулся на спинку стула.

— На протяжении человеческой истории люди постоянно пытались найти ответ на этот вопрос, не имеющий ответа. Процесс проникновения человека в тайны окружающего мира происходит скачками. Колоссальные рывки совершаются примерно раз в сто лет. Бронзовый век, эпоха Возрождения, индустриальная революция, атомный век. В каждый из этих периодов человечество достигало того, что прежде считалось недостижимым, даже невообразимым. В определенное время человек познает определенные истины. Шестнадцатый век стал временем рождения современной науки, периодом отказа от концепции плоского мира. Затем были раскрыты тайны электричества. Братья Райт наглядно продемонстрировали, что человек может летать. Эйнштейн доказал, что время не всегда идет, что оно может ползти, может вовсе остановиться и что, вооружившись достаточно мощным телескопом, человек способен увидеть прошлое. Кому могло прийти в голову, что тайну атома когда-нибудь разгадают? И что он содержит в себе небывалую мощь? Кто поверил бы, что следствием всего лишь расщепления самого маленького из всех объектов может стать гибель многомиллионных городов? Прежде невозможное в новые времена становится обычным явлением. То, что считалось принадлежащим к области магии, теперь ощутимо и проверяемо. Тысячу лет назад человек и подумать не мог о том, чтобы путешествовать дальше собственной деревни, летать, покорять космические пространства, исследовать Луну. Возможность видеть внутренние органы и лечить многие тяжелые заболевания представлялась для него непостижимой. Тысячу лет назад человек считал, что на все это способен только Бог. Так же обстоят дела и в наши дни. То, что сегодня считается недостижимым, завтра будет обычным. Дети в детских садах будут усваивать то, на понимание чего сейчас требуется десятилетняя работа самых блестящих умов человечества. Представьте, что у нас появилась возможность найти способ продления жизни. Раскрыть одну из самых главных божественных тайн.

Встав, Джулиан приблизился к Стефану с бутылкой белого вина в руке и наполнил его бокал.

— Я считаю, что ответ на тайну жизни находится в шкатулке, поисками которой сейчас занимается ваш сын.

— Так значит, вы заставили моего сына гоняться за химерами, искать источник вечной жизни?

— За химерами? — не спуская глаз со Стефана, повторил Джулиан.

Стефан не отвел взгляда, но промолчал.

— Возьмем, к примеру, Всемирный потоп. Согласно вашей теории, — Джулиан уселся на место, — это тоже химера. Ведь это миф, история, рассказанная авторами Библии. В Божьей книге о Ное и его семье говорится как о праведниках. Они построили ковчег и в нем спаслись от сорокадневного потопа, от тропических бурь, смывших с лица земли человека и зверя. Но какую культуру ни возьми, близкую или далекую — от Африки до Китая и от Перу до Европы, — в фольклоре любой из них мы встречаемся с историей о мировом шторме, о наводнении, поглотившем землю, о Боге, в ярости уничтожающем человека. Теперь появились научные доказательства того, что в шестом тысячелетии до нашей эры такой потоп действительно имел место, и, скорее всего, в результате погибли многие миллионы людей. Иные сказки оказываются на поверку фактами. Зато про некоторые факты выясняется, что это сказки; в конечном счете все зависит от того, во что мы верим. Я же верю, что ответ на тайну жизни находится в шкатулке, которую как раз сейчас ваш сын для меня добывает.

Стефан посмотрел на Джулиана, как на сумасшедшего, и против собственной воли рассмеялся.

— А вам не приходит в голову, что есть некоторые вопросы, на которые нам не полагается знать ответов? — произнес он. — Если мы будем знать свою судьбу, то сможем ли относиться к жизни так же, как сейчас, когда она скрыта от нас? Если человек будет знать, что впереди его ожидает неудача, не утратит ли он волю к борьбе? И напротив, если ему будет заранее известно, что он преуспеет, будет ли он с прежним пылом вкладывать усилия? Или расслабится и таким образом изменит свою предсказанную судьбу? — Пригубив вино, Стефан продолжил: — Если бы можно было принять какую-нибудь продляющую жизнь пилюлю, то не привело ли бы это к обесцениванию радостей? Не стали бы мы пренебрегать быстротекущим мгновением, откладывать жизнь на завтра, которого, как мы бы считали, еще так много? Ответы на тайны жизни надо усваивать в процессе самой жизни, а не находить их в каком-то ящичке из сказки.

Джулиан улыбнулся.

— Сразу видно, что имеешь дело с адвокатом. В исторической науке нет места вере, в суде — Богу.

— Хватит громких фраз. Вы похитили меня, шантажом вынудили моего сына отправиться на поиски какого-то непонятного предмета из религиозной истории и при этом называете себя божьим человеком. Если бы мир знал… Как христианин я лучше вас, а я утратил веру.

— Авторы журнала «Тайм» оспорили бы ваше мнение. На страницах журнала они провозгласили меня будущим религии, современным пророком, объединяющим прошлое с настоящим и будущим. У меня везде есть последователи. Есть даже кое-кто в вашей собственной адвокатской конторе.

— Журнал «Тайм» провозглашал человеком года Гитлера. Дважды, — с отвращением в голосе произнес Стефан. — То, что у вас, — это всего лишь культ, еще одна секта.

— Возможно, но скажите, где пролегает граница между религией и культом? Что составляет различие? Я вам скажу что. Численность. Меньше двадцати человек — у вас клуб, меньше трех тысяч — культ. Но когда у вас более полумиллиона последователей, как у меня, то это уже религия. По численности мы не уступаем сайентологии. Мы — одна двадцатая иудаизма, при том что наша церковь существует всего несколько лет. Что же будет через пять тысяч?

— Религия? Вы просто выдираете из оснований веры то, что вам подходит, а остальное отбрасываете.

— А, вот вы о чем! О католицизме, расколе христианского мира, о том, как Генри Восьмой желал развода и поэтому создал англиканскую церковь, о греческой православной церкви, русской православной, баптистской, методистской, епископальной, пресвитерианской, протестантской и прочих церквях, созданных по причине расхождений в понимании учения с господствующей на данный момент конфессией. В таком случае — да, вы правы. Я делаю то же самое.

— Неправда, — возразил Стефан. — Вы это делаете ради денег. Вами движет не вера, а алчность. Вы поклоняетесь самому себе и всемогущему доллару. Вы не даете людям никакого духовного просветления или нравственного руководства. Что касается религии как таковой, то вы не произнесли ни единого нового слова. Вы предлагаете не учение, а товары. — Стефан горько усмехнулся. — Вы — бизнес-конгломерат, замаскированный под религиозное объединение. Ваши последователи настолько поглощены сегодняшним днем, что им, наверное, и в голову не приходит задуматься о такой эфемерной вещи, как вечная жизнь.

Джулиан молча смотрел на Стефана, и его лицо постепенно заливалось краской. Поднеся к губам бокал, он маленькими глотками цедил вино, усилием воли стараясь успокоиться. Двумя пальцами он стал массировать лоб плавными круговыми движениями, словно надеясь таким способом унять захлестывающую его ярость. От стен отделились безмолвные слуги и, повинуясь предписаниям неписаного протокола, убрали со стола. Через несколько минут они вернулись с двумя пирогами и разнообразными сластями. Накрыв стол к чаю, слуги опять слились со стенами.

Джулиан все же овладел собой и заговорил таким тоном, словно читал проповедь.

— Люди по всему миру посвящают массу времени мольбам к Господу о спасении. Они отдают Богу воскресенья в надежде получить вечную жизнь. Что, если бы вечная жизнь была им предложена здесь?

Стефан засмеялся, на мгновение отвел взгляд.

— Хорошо, пусть не вечная жизнь, а просто очень долгая. Скажем, в сто пятьдесят лет. Что вы на это скажете?

— Подумайте, какие на это потребуются ресурсы. Людей станет так много, что им нечего станет есть и они вымрут от элементарного голода.

— Разве я говорил, что долгая жизнь будет предложена всем? — Глаза Джулиана сверкнули.

— Ах да, только богатым. — Лицо Стефана потемнело.

— Я говорил о людях, которые благодаря упорному труду в состоянии заплатить за более долгую жизнь. А разве сейчас дела обстоят иначе? Богатые могут себе позволить лучших докторов, лучшие лекарства, в то время как третий мир страдает под бременем болезней. Средняя продолжительность жизни в Ботсване составляет тридцать девять лет. Сравните с Америкой, где тот же показатель равен семидесяти двум годам. Человек, родившийся в Сьерра-Леоне, может надеяться прожить не дольше двадцати шести лет. Африканец, заболевший СПИДом, протянет в лучшем случае два года. В Америке, при наличии денег, со СПИДом живут десять лет. Все в результате различий в доступности медицинских услуг. Так что не надо меня убеждать, что мои правила отличаются от правил, по которым люди живут сейчас. Это называется выживанием сильнейшего.

— Нет, это называется выживанием богатого, и вы хотите на этом принципе заработать. Ваша жажда наживы не знает границ.

— Вот только не надо читать мне проповеди о нечистоплотности богатства. Вы сами стоите более семидесяти пяти миллионов долларов — и много добра на эти деньги сделали? Да вы даже с собственным сыном не встречались, не помогли ему, когда у него были трудные времена, так что не читайте мне лекции на тему нравственности. Ваш сын вас даже не знает — и рискует ради вас жизнью. А вы бы пошли на это ради него? Стали бы рисковать собственной жизнью ради совершенно незнакомого человека?

Стефан чувствовал, как слова Зиверы постепенно проникают в его душу. Сильнее гнева на этого человека был только гнев Стефана на самого себя, потому что, как он ни старался отринуть это подальше, но в словах Джулиана содержалось зерно истины.

— Так значит, вы намерены возглавить этот медицинский прорыв? Надеетесь посадить Бога в сосуд и продавать на разлив?

Легкая улыбка, игравшая на губах Джулиана, была лучшим ответом.

— Невзирая на человеческие жертвы?

— Нет такого открытия, за которое не пришлось бы платить человеческими жизнями, — заметил Джулиан. — Это как на войне: сколько-то людей погибает, чтобы многие могли жить. Или, цитируя безвестного мыслителя-логика, «нужды многих важнее нужд некоторых».

— Вы это к тому, что нужды богатых важнее нужд бедных. При всем внешнем лоске вы всего лишь варвар в костюме от Версаче.

Джулиан выдержал взгляд Стефана. Повернув голову к слуге у двери, кивнул. Не прошло и нескольких секунд, как по обе стороны от Стефана возникли охранники.

— Они проводят вас в вашу комнату. — Джулиан встал.

Сжав челюсти, пытаясь усмирить ярость, он опять стал массировать пальцами лоб.

— Buona notte[7].

Возвращаясь в свою комнату, Стефан обдумывал слова Зиверы, снова прокручивая их в голове. Нужды многих важнее нужд некоторых. Этот человек умеет заметать следы. О его грязных делах никто не знает. Беседа дала Стефану богатый материал для размышлений, но основных выводов он сделал два: этот человек на грани безумия… и в его намерения не входит отпускать Стефана живым.

Джулиан вернулся в библиотеку и уселся за стол с бокалом коньяка в руке. Медленно потягивая напиток, он пытался успокоить нервы; пульсирующая боль в голове была сильнее, чем обычно. Лекарство перестало помогать. Чтобы совладать с болью, потребовалось огромное волевое усилие. Прикрыв глаза, он постепенно изгнал из сознания обуревающую его ярость.

Чтобы окончательно успокоиться, он спустился в винный погреб и достал портвейн «Гаррафейра», приобретенный во время последней поездки в Португалию. Это вино обычно действовало на него благотворно. Раскупорив бутылку, налил себе в суживающийся кверху бокал, покрутил вино, принялся разглядывать золотые искорки за стеклом, стараясь отвлечься от тревожных мыслей. И скоро они утихли.

Его мир перевернулся во время планового медицинского обследования. Он всегда представлял собой образец здоровья, не болел и не испытывал серьезных недомоганий с самого детства — с того дня в восьмилетнем возрасте, когда его чуть не убил астматический приступ. С тех пор его дыхание было неизменно ровным, он не простужался, у него не повышалась температура, и лишь изредка, от переутомления, его беспокоила головная боль. Он решил пройти полное обследование, включающее в себя сканирование всех внутренних органов, из чистого любопытства: ему было интересно, как выглядит его тело изнутри. Если бы он знал, какой ужас ожидает его за дверью, которую он так легкомысленно открыл! Тогда он сразу же закрыл бы ее, вернулся назад во времени и переменил свое принятое под влиянием одной только прихоти решение.

Джулиан видел результаты ПЭТ[8], показывающие его мозг изнутри; видел полушария с мозолистым телом между ними. Откуда-то из самой глубины, из центра мозга, выходили длинные извивающиеся волокна. Необычная опухоль, по словам доктора, такую он видел в первый раз, но тем не менее опухоль.

И операция не поможет, только убьет его.

Несмотря на неисчислимые богатства, на гигантскую власть…

Джулиан умирал.

Все щедро финансировавшиеся исследования, все усилия ничего не дали; его доктора ни на шаг не приблизились к тому, чтобы найти средство излечения. Они не могли сказать, ни сколько времени ему осталось, ни как и в каком темпе будет идти разрушение его организма. Единственное, в чем сходились все, — это что в конце его ждет смерть. Его единственная надежда содержалась в шкатулке, известной под названием «Альберо делла вита».

Когда доктор Роберт Таннер сообщил ему, наедине, в библиотеке, окончательный диагноз, Джулиан просто улыбнулся. Потом оба встали и перешли в эту самую комнату. Выбрав бутылку «Шираза», Джулиан произнес тост за доктора, поблагодарил того за все усилия. Никто не мог сказать, как давно необычное новообразование появилось у него в мозгу. Может быть, несколько месяцев тому назад, возможно, несколько лет. Таннер назначил химиотерапию и радиацию, но объяснил, что это лишь подарит ему время, но не излечит болезнь. Они порассуждали философски о жизни, о ее качестве, о препятствиях, возникающих на нашем пути, и о том, что никто, в сущности, не ведает, сколько ему еще осталось и когда настанет утро последнего дня.

Джулиан поблагодарил доктора Таннера за слова сочувствия, выпил за его здоровье, а после того похоронили в гробнице номер 789. Почетное место, всего в трех могилах от жены и тестя.

Джулиан пока еще не чувствовал себя окончательно больным, но головные боли участились, и он не нуждался в докторе, чтобы понять причину.

Он осмотрелся. Усыпальница, устроенная много лет назад в темной, пугающей своим мраком пещере, дышала смертью. Смерть словно витала в воздухе, маячила в густых тенях, выглядывала из дальних углов, похожая на бешеное животное, высматривающее себе очередную жертву. Темнота и тени, казалось, поглощали и без того скудный свет, который оставался в помещении. Джулиан вдруг почувствовал, что они и из него высасывают жизнь, гасят ту искру надежды, которая еще его не покинула.

И, окидывая взглядом могилы своих жертв, людей, которых убил ради достижения своих целей, он знал собственную участь, от которой ему не уйти. Знал, что сказано про него в Книге жизни. Что ему вечного блаженства не уготовано.

Его смертный приговор будет и приговором к вечному мраку. Потому что никто лучше его не знает его грехов, и о том, что за его спиной тянется след смерти, и о том, что он наслаждается, убивая людей.

Его единственный шанс, единственная надежда — в золотой шкатулке, погребенной где-то под Кремлем.

И в пошатнувшемся уме Джулиана родилась мысль, что если ему придется умирать, если надежду на спасение у него отнимут, то его ярость обрушится на всех. Если Майкл не добудет ему шкатулку, то погибнет не только его отец, но и его друзья и их семьи; все, хоть как-то связанные с Майклом Сент-Пьером, будут сурово наказаны. А наблюдать за их гибелью, всех до одного, он станет из этой самой комнаты.

Глава 34

Бросив водонепроницаемый, покрытый изоляцией трос в ревущую воду, Майкл стал наблюдать, как оранжевый шар на его конце засасывает глубже и глубже. В конце концов он пропал из поля зрения, исчезнув в осклизлой от древности трубе под стеной. Силой потока трос рвало у Майкла из рук, а он осторожно его отпускал. На этом тросе, предназначенном для подъема тяжелых грузов, через каждые десять футов была отметка; по частям выпуская трос, Майкл внимательно следил за отметками. Пятьдесят футов, шестьдесят, семьдесят, сто, трос почти превратился в туманное пятно, сквозь перчатки он ощущал жар от трения. И вдруг движение прекратилось; двести пятьдесят футов. Майкл посмотрел на Сьюзен, потом опять на трос, который, колеблемый потоком, подрагивал над водой. Обвязав его вокруг большого каменного столба, он дважды проверил прочность крепления.

Каменная пещера озарилась оранжевым светом от множества флуоресцентных палочек, разбросанных Майклом повсюду. Освещенное помещение оказалось обширнее, чем он думал, составляя в длину не меньше пятидесяти футов. Потолок высотой в пятнадцать футов испещряли известковые отложения, образовавшие своего рода мини-сталактиты. В искусственном оранжевом свете они напоминали перевернутые языки пламени. Майкл сверился с нарисованным от руки дубликатом карты. Скрупулезно скопировав рисунок, он затем покрыл дубликат водонепроницаемым пластиком. На своей карте он отметил не только пещеру, в которой они сейчас находились, но и топографию той части Либерии, куда надеялись добраться. Майкл положил компас на карту и отмерил расстояние, на которое ушел шар. Затем отметил место, где, как он предполагал, должен находиться вход в подземную палату, — на расстоянии ста двадцати футов от начала водостока, того самого, что уходил вниз под углом сорок пять градусов.

Майкл покопался в последнем вещмешке. Выбрав нужное, проверил, все ли взял, перепроверил еще раз и погрузил набор инструментов: небольшую дрель, отвертку, лом, паяльную лампу — в сумку со снаряжением для ныряния. В сторону были отложены четыре воздушных баллона, содержащие в себе воздух на те пять минут, которые им понадобятся на возвращение в реальный мир. Прибавив к содержимому сумки три квадратные упаковки «семтекса» и три таймера, он пристегнул ее к поясу.

Вслед за этим он извлек из упаковки и разложил на земле низкочастотную антенну. Она представляла собой плоскую ленту шириной четыре дюйма и длиной десять футов. Сформировав из антенны окружность, он подсоединил к ней свой радиоприемник. Обычные радиосигналы камнем поглощаются, а низкочастотные, напротив, лучше передаются в плотной среде. Буш и Николай будут всего в нескольких сотнях футах по прямой линии. Кругом каменная порода. Таким образом, у них появится самый приспособленный к окружающим условиям радиопередатчик. Не более чем предосторожность, но кто знает, может, она спасет им жизнь. В случае непредвиденных событий они должны иметь возможность связаться друг с другом.

Вскинув кислородный баллон на спину, Майкл затянул потуже пояс. Сунул ноги в альпинистскую обвязку и пристегнул ее на поясе. С обвязки свисали многочисленные карабины, два зажима спереди крепились: первый — к петцловскому самохвату для контролируемого спуска, второй — к зажиму для подъема, который поможет им на обратном пути. На икрах он закрепил по ножу, а на бедрах — по водонепроницаемой сумке. Черный шлем дополняла подводная галогеновая лампа, в три раза более мощная, чем шахтерская. Ласты он оставил на берегу; решил, что в данной ситуации они скорее помешают, поскольку предстоит плыть по трубе ногами вперед, предоставив нести себя засасывающей силе. На обратном же пути, чтобы подняться наверх, придется подтягиваться по веревке.

Шагнув в свою обвязку, Сьюзен тщательно ее закрепила.

— Я иду один, — заметил Майкл, не глядя в ее сторону.

— Это мы уже проходили. — Невозмутимо повернув клапан на воздушном баллоне, Сьюзен проверила регулятор.

— Видишь эту воду? — Майкл повернулся к Сьюзен. — Там как в водостоке, тонны воды засасывает в узкую трубу. Внутри трубы огромное давление, потому что гигантский объем жидкости втискивается в отверстие раз в пятьдесят меньше необходимого. Это более чем опасно. Тебя может убить.

— Так же как и тебя, в особенности если ты отправишься один. Тебе ведь известно первое правило ныряльщика: «Никогда не ныряй в одиночку». У нас единственная попытка, и если ты погибнешь, — закинув баллон на спину, Сьюзен подтянула лямки, — то Стефан тоже.

Майкл бросил на нее свирепый взгляд.

— Я справлюсь и один…

— Может быть, ты и хороший скалолаз… — Желая как-то смягчить остроту момента, она заговорила прежде, чем он закончил фразу. — Но я скалолаз отличный.

— На тот случай, если ты не в курсе, мы собираемся под воду, а не на Джомолунгму.

— Ты не знаешь, что нам в итоге придется делать. Послушай, я тебе нужна, ты не отдаешь себе в этом отчета, но это так. — Сьюзен подняла руку, демонстрируя часики на запястье. — Видишь, у меня с собой часы, приносящие удачу.

Подвязав к поясному ремню три мешка с необходимыми предметами, Майкл повернулся к Сьюзен. Он терпеть не мог, когда она бывала права.

— Глупая затея, — буркнул он и принялся вертеть Сьюзен во все стороны, осматривая ее снаряжение, прилаживая воздушный баллон, проверяя регулятор.

Он с такой силой потянул за альпинистскую обвязку, что девушка едва не задохнулась, но промолчала. Майкл сунул регулятор в рот; два вдоха, и он выплюнул регулятор.

— Смотри на меня и делай в точности то, что я тебе укажу, и если мы доберемся до комнаты, будешь в точности следовать моим указаниям, или я тебя там брошу. Capisce?[9]

Кивнув, она плюнула на прозрачный пластик и размазала плевок пальцем. Потом склонилась к воде, чтобы прополоскать маску.

После того как Сьюзен надела маску, Майкл нахлобучил ей на голову шлем и щелкнул переключателем налобного фонаря. Вспыхнул свет. Пристегнув девушку карабином к веревке, он взял регулятор Сьюзен и засунул ей в рот.

— Я впереди, ты в пяти футах позади. Я знаю, ты хороший скалолаз, но нам предстоит другое. Это будет так, словно тащишь на спине груз в сто пудов. Такая сила давления воды.

Он пристегнул собственную обвязку к веревке так, чтобы находиться впереди Сьюзен, и сильно потянул, заставляя тормозной кожух кататься вперед-назад, проверяя надежность его работы.

Натянув веревку до предела, он остался доволен ее напряжением и надежностью привязки. Оба посмотрели на воду. Лучи их налобных ламп отражались от поверхности, преломленный свет разбегался по пещере. Прошло мгновение, прежде чем Майкл положил руку на плечо Сьюзен.

— Готова?

Она с улыбкой кивнула. В ее глазах не было страха, только уверенность. Майкла поразила сила духа его спутницы. И хотя ее настроение показалось ему чересчур оптимистичным, отчасти он был этому рад, поскольку если бы она знала, что ей предстоит, то страшилась бы не меньше его самого, а сейчас ему хватало других дел, кроме как ее успокаивать.

Майкл посмотрел на воду: вокруг выступающей из глубины веревки завихрялась вода. До предела сосредоточенный, он сунул в рот регулятор и прыгнул. Опустив на лицо маску, стал быстро погружаться, предоставляя организму возможность приспособиться, отдавшись игре света, наблюдая, как световой луч прорезает взбаламученные воды. Течение было сильным, его тащило, засасывало все ближе и ближе к трубе. И все же дорога «туда» вызывала у него меньше тревоги, чем предстоящее возвращение. Тогда им придется подтягиваться по веревке, сопротивляясь мощному току бушующих вод. Не исключено, что это испытание будет труднее всего, что он пережил до сих пор.

Обвязка удерживала Майкла на месте, не давая потоку его увлечь. Эта засасывающая сила была ужасна, больше чем ужасна: это было так, словно его тянет прямо в лапы к смерти и он не сопротивляется. Следом за ним в воду прыгнула Сьюзен и стала немедленно погружаться. Вскоре она оказалась рядом с ним.

Майкл поднял большой палец вверх, показывая, что все в порядке, и левой рукой стал выпускать веревку-«проводник», зажимом регулируя скорость ее высвобождения. Течение подхватило его, понесло ногами вперед. Плывя, он смотрел вниз. Показался туннель. Различимы были стены, окружающие непроницаемую тьму. Входное отверстие находилось в пятнадцати футах под поверхностью, его диаметр составлял пять футов. Потоки, закручиваясь вокруг отверстия, несли крошечные пузырьки и волокнистую муть, которые исчезали в непроглядном мраке трубы. Майкл оглянулся. Сьюзен плыла в пяти футах позади; в ее взгляде не было паники, хотя, возможно, до тех пор, пока они не окажутся внутри трубы.

Он продолжал выпускать веревку, все приближаясь к входу, держа ноги вместе, вытягивая носки. Это не требовало усилий, всю работу выполняла засасывающая сила. И он не успел заметить момент, когда очутился внутри.

Его словно затащило в эпицентр торнадо; поток превратился в водный вихрь. Если бы не канат, держась за который он сохранял равновесие, его бы уже давно начало швырять о стены трубы и он бы летел вверх тормашками, увлекаемый течением неизвестно куда. Он отсчитывал десятифутовые деления веревки; по его оценке, решетка находилась на расстоянии ста двадцати футов от входа. Ориентироваться было, мягко выражаясь, нелегко; захваченные водоворотом, они не имели даже шанса проследить, в каком направлении уходят пузыри от их дыхания, и таким образом понять, где верх, где низ.

Оглянувшись, он увидел Сьюзен — та не отставала.

Сорок футов в глубь туннеля. Борясь с потоком, Майкл медленно выпускал веревку.

Восемьдесят футов вглубь. Майкл медленно поворачивал голову, проводя лучом фонаря вокруг в поисках признаков решетки.

Сто футов. Следуя указаниям Майкла, Сьюзен соблюдала пятифутовую дистанцию. Майкл время от времени оглядывался, следя за состоянием своей неожиданной спутницы. Хоть он и считал ее обузой, которая лишь отвлекает от основной цели, все же ее уверенность и сила удивляли его и вызывали невольное уважение.

Сто двадцать футов. По-прежнему никаких признаков входа в Либерию. Майкл замедлил ход, Сьюзен последовала его примеру. Оба внимательно осматривались, но тщетно: поблизости не замечалось ничего похожего на вход в другой туннель. Майкл стал выпускать веревку очень медленно, по футу за раз, то и дело поворачивая голову в разные стороны.

И вдруг он увидел его, впереди, у отметки в сто тридцать футов. Он стал осторожно, дюйм за дюймом, приближаться так, чтобы не проскочить, промахнувшись, мимо отметки. Ведь, чтобы вернуться, придется приложить немало усилий, борясь с потоком. А силы и энергию надо беречь для обратного пути. Подплыв ближе, он увидел, что площадь входа составляет три квадратных фута и он на два фута углублен в ответвляющийся от основного туннель. Затормозив, Майкл сунул руку в туннель и сквозь толщу воды нащупал решетку. Уцепившись за прут, рывком подтянулся и оказался внутри. Там он вооружился ножом и осмотрел решетку; не было ни винтов, которые можно было бы отвинтить, ни замков, чтобы взломать. Упершись ногами в стенки туннеля, он навалился всем телом и надавил на металлическое препятствие. Решетка подалась без сопротивления, поднялась кверху, поворачиваясь на толстых петлях.

Майкл посмотрел назад, на страховочный канат, потом вперед, в глубину нового туннеля. Что было силы принялся дергать и тянуть решетку, проверяя ее на прочность. Это была самая опасная и чреватая осложнениями часть всей операции. Он знал, что промашка недопустима. Майкл карабином пристегнул к решетке новую веревку, тоже страховочную, и прочно закрепил ее на своей обвязке. Потом отцепил веревку-«проводник» и рывком подтянулся наверх.

Проплыл десять футов в том же направлении. Течение здесь, по сравнению с мощным потоком внутри трубы, оказалось очень слабым. Плывя, он понемногу вытравлял веревку, обмотанную вокруг пояса. Наконец вырвался на поверхность. Огляделся. Он находился в каком-то резервуаре. Пятно резкого света от фонаря скакало по влажным стенам. Помещение было просторное, искусственного происхождения, из кирпича и гранита, с низким потолком и пустыми держателями для светильников вдоль стен. Единственная дверь располагалась на противоположной от Майкла стороне.

Он не стал терять время. Нырнув под воду, устремился вниз. Сьюзен наблюдала за его передвижениями снизу, из главной трубы. Ударами воды ее толкало из стороны в сторону. Подняв большой палец и показав таким образом, что все в порядке, Майкл жестом дал ей понять, что пора двигаться к нему. Она, как и сам Майкл до нее, закрепила веревку безопасности на решетке и отстегнулась от «проводника». Сила потока не ослабевала; волосы девушки выбивались из-под шлема и струились вокруг ее головы.

Майкл предложил ей руку, но она проигнорировала этот жест. Сильным рывком подтянулась вверх, к Майклу, внутрь туннеля.

И вдруг, без всякой видимой причины, железный прут решетки, на котором она закрепила свою веревку, разломился напополам. В тот же момент Сьюзен засосало обратно в туннель. Руки девушки лихорадочно искали опоры, но тщетно. Не успел Майкл сообразить, что произошло, как она исчезла, затянутая в беспросветный мрак водоворота внутри трубы.

Глава 35

Буш находился в операционной. Пульс у него частил так, как никогда прежде за все годы службы в полиции. Даже в самые напряженные моменты там он все же был спокойнее, чем сейчас. В десяти этажах под зданием, где заседает правительство России, — и намереваясь его обокрасть! Нет, не в таком месте и не в такой ситуации предполагал он оказаться после ухода в отставку. Он подумал о Дженни и детях и о своем обещании вернуться живым и невредимым. Хотя Дженни на прощание сказала, что он может вообще не возвращаться, но он знал, что это в сердцах; не впервые она таким образом выражала свою тревогу. Он постарался затолкать эти мысли вместе со страхами в дальний угол сознания и огляделся.

Операционная и в самом деле была ультрасовременной: компьютеризированная, оснащенная сложнейшей техникой вплоть до автоматически направляемых ламп на потолке. Установленные повсюду камеры придавали помещению сходство скорее со съемочной площадкой, чем с операционной. Как будто здесь собирались препарировать инопланетное существо, а не невинную женщину.

— Мы здесь не на экскурсии, — раздался от двери голос Николая.

Он посмотрел на часы.

— Надо шевелиться.

Буш в последний раз окинул взглядом операционную и повернулся к стене напротив, с врезанным в нее большим окном. Оно тянулось почти на тридцать футов. Он как раз рассматривал свое отражение (мрак внутри не позволял взгляду проникнуть за стекло), когда вспыхнул свет. В наблюдательной комнате с рядами красных плюшевых кресел показался Николай. Судя по движениям его губ, он что-то говорил, но Буш не слышал ни звука.

Выйдя из операционной и миновав небольшой холл, Буш вошел в наблюдательную комнату.

— Помоги-ка! — Николай вручил ему большой рулон проволоки, покрытой чем-то вроде коричневой замазки.

Николай держал один конец, Буш же двинулся назад, потихоньку выпуская проволоку, так что она растянулась на всю комнату, вдоль стены. Затем оба, опустившись на корточки, принялись заталкивать липкую массу в пространство между ковром и плинтусом. Пластичное вещество представляло собой смесь из калиевой селитры, сахара и десфлурана. В качестве основы Майкл взял магниевую проволоку. Из кармана Николай извлек коробочку с двумя штырьками. В углу стоял горшок с фальшивым папоротником. Отодвинув горшок, Николай погрузил штырьки в липкую массу, так чтобы они слегка выступали, и задвинул горшок на место.

Внезапно раздался звонок лифта. Фетисов щелкнул рубильником, и, уже в темноте, оба присели. Стараясь все делать как можно тише, Буш закрыл дверь, но защелка издала такой громкий звук, что он показался сигналом тревоги, эхом отразился от стен лаборатории. На цыпочках Николай с Бушем преодолели три ступеньки и спрятались за креслами верхнего ряда.

Прошло несколько секунд, и в операционную вошел человек в белом врачебном халате. Он двигался неторопливо, но целеустремленно. И словно бы прислушивался, иногда на секунду-другую на ходу прикрывая глаза. Худой и сухощавый, он выглядел на шестьдесят с лишним. Морщинистое лицо с грубыми чертами обезображивали многочисленные оспины. Насупленные черные брови придавали его облику властность, которая ощущалась даже в пустой комнате. Обходя операционную, он то прикасался к какому-нибудь прибору, то проверял разложенные по ящикам наборы хирургических инструментов. Он походил на актера, который перед началом представления проводит некоторое время за занавесом, чтобы привыкнуть к обстановке, успокоить нервы. Однако в глазах его читалась непоколебимая твердость, и держался он прямо и уверенно. Сомнений не возникало: этот человек будет руководить операцией.

Он повернул направо, к окну. Буш и Николай инстинктивно пригнулись, хотя вошедший не мог видеть, что происходит в затемненном зале. Склонив голову, он, как Буш за несколько минут до этого, принялся изучать свое изображение. Поправил воротничок, выровнял галстук.

— Соколов, — шепнул Николай. — До чего себя любит! — И добавил по-русски: — Вот козел!

По-прежнему глядя в стекло, Соколов едва заметно улыбнулся. У Буша заныло сердце. Вот он, человек, влюбленный в собственный интеллект — потому как не грубой же своей внешностью он восхищается. Николай вновь заговорил:

— Врач, которому нужно, чтобы во время операции на него любовались зрители, должен стать жертвой собственного самомнения.

Буш ответил вопросительным взглядом. Он не совсем понял, в каком смысле Фетисов сказал «стать жертвой».

Отвернувшись от стекла, Соколов вышел из операционной. У обоих вырвался вздох облегчения…

И тут отворилась дверь в наблюдательную комнату. Буш с Николаем бросились на пол. Буш успел лишь заметить, как Соколов, сделав несколько шагов, повернулся и стал разглядывать операционную, свою сцену.

Буш затаил дыхание, мысленно произнося молитвы за избавление от опасности.

Теперь Соколов стоял у самого стекла. Правую руку он держал в кармане, левой деловито скреб в затылке. Блеснуло обручальное кольцо. У Буша в голове промелькнуло: «Что это за женщина, которая любит такого человека?»

И так же внезапно, как вошел, Соколов покинул наблюдательную комнату и прикрыл за собой дверь.

Выждав минуты три, Буш чуть-чуть приоткрыл дверь. Царила полная тишина, в помещении никого не было. Николай выглянул в холл: затихая, слышался звук удаляющегося лифта.

— Уехал.

Буш вышел первым, Николай за ним. Он остановился, выжидая, пока Буш откроет невысокую дверь, ведущую в лифт. Включив фонарик, Буш скрючился в три погибели и соскочил в шахту. Следом за ним прыгнул Николай. Задрав головы, оба смотрели на ползущую вверх во мраке кабину лифта. Неожиданно в десяти футах у них над головами засверкали лазерные лучи. Играющая светом сеть поднималась все выше и выше, следуя за удаляющейся кабиной. И по мере того как кабину поглощал мрак, шахта превращалась во все более частую сеть перекрещивающихся лазерных лучей.

— На мой взгляд, не похоже на самый лучший путь отхода, — заметил Фетисов.

Буш вскрыл электрическую панель.

— Ты в этом точно разбираешься? — осведомился Николай. — Вроде это не совсем из твоей области.

Буш, занятый изучением внутреннего устройства системы, проигнорировал замечание.

— Они точно спустят Женевьеву сюда в шесть пятьдесят?

— Ага. — Фетисов кивнул.

— Откуда ты знаешь, какой рубильник нам понадобится? — гнул свое Николай.

— Слушай, ты не задаешь лишних вопросов мне, я не спрашиваю тебя, откуда ты добыл всю оснастку, особенно «семтекс». Я уже молчу по поводу твоих разведданных — одному богу известно, как ты их раздобыл.

Подумав, Николай улыбнулся.

— Договорились. — И отошел на шаг.

Буш поводил пальцем по схеме на стене и кивнул. Потом вновь обратился к панели. Поискав, взялся за большой красный переключатель. На его губах заиграла довольная улыбка — он нашел, что искал.

— Вот оно. Один поворот — и кабина отключится.

— Похоже, Майкл был прав, — наблюдая за ним, произнес Николай.

— Насчет чего? — Закрыв панель, Буш бросил прощальный взгляд наверх, на нескончаемый лазерный барьер, и выбрался обратно в холл.

— Вообще-то насчет двух вещей. — Николай последовал за ним. — Первая, что ты, может, и великоват, но отнюдь не туп.

Фетисов тоже выбрался из шахты и закрыл за собой дверь.

— Ну спасибо, — усмехнулся Буш.

Молча они шли по холлу, в сторону вентиляционного отверстия, расположенного в двух футах под потолком. Николай открыл заслонку.

Буш, подойдя сзади, помог ему забраться, потом, ухватившись за край отверстия, протиснулся своим крупным телом в маленькое вентиляционное отверстие.

— А что второе? — Голос Буша эхом прокатился по вентиляционной шахте.

— Он просил не говорить.

Ставя на место решетку, Буш бросил на него сердитый взгляд.

— Да ну? Значит, ерунда.

Николай рассмеялся.

— Вот-вот! Он предупреждал, что ты так скажешь!

Глава 36

Майкл в ужасе наблюдал за тем, как Сьюзен исчезает в водостоке, поглощаемая свирепым мраком.

Без долгих размышлений Майкл вновь пристегнул «направляющую» и отсоединил веревку безопасности. Чтобы не терять зря время, он не стал пользоваться спусковым тормозом, а позволил потоку увлечь себя в трубу. Периферийным зрением он следил застенками трубы; проносившиеся со свистом, они сливались в размытое пятно. Напрягшись всем телом, он вытянул носки, подобно спортсмену-бобслеисту, который, несясь в санях, старается улучшить аэродинамические свойства своего тела. Чтобы освещать путь налобным фонарем, он прижал подбородок к груди, но видел все равно один только мрак. Он знал, что веревка закончилась на отметке двести пятьдесят футов, в ста двадцати футах от входа в резервуар. Мимо молниеносно пролетали отметки на веревке, разделенные десятифутовыми интервалами. Он не тратил сил, строя предположения, просто сосредоточился на том, чтобы как можно скорее прибыть к месту, где веревка заканчивается, и спасти Сьюзен.

И потом он увидел ее впереди, прижатую к массе белых камней и палок. Ее тело швыряло течением, регулятор выскочил изо рта и бился рядом, как безголовая змея. Правой рукой она отчаянно, но тщетно пыталась его ухватить. Щелкнув спусковым тормозом, Майкл замедлил ход в нескольких футах над ней. Сорвав с нее запасной регулятор, он сунул его девушке в рот. Пока она делала первые глотки воздуха, он смотрел в ее полные ужаса глаза. Когда дыхание у нее замедлилось, он поймал основной регулятор, качавшийся теперь у самой ее головы, и вложил его Сьюзен в ладонь. Поднял руки в успокаивающем жесте. Потом стал осторожно ощупывать ее, проверяя, нет ли травм, и тут вздрогнул от испуга. Сьюзен лежала на двух мертвых ныряльщиках, прижатых водой к груде палок, но это были вовсе не палки, это были кости, сотни костей, слои и слои. Берцовые кости, бедренные, черепа, все прижатые, по-видимому, к решетке в конце трубы. На костях не осталось ни остатков одежды, ни плоти, многие кости, беспрерывно омываемые потоком, успели истончиться. Оставалось только гадать, какому количеству людей они принадлежали, но всех их, погибших здесь, лишила шанса на спасение огромная засасывающая сила.

Майкл перевел взгляд на ныряльщиков. Их мертвые глаза остекленели, воздушные баллоны опустели. Тонкая веревка, растрепавшаяся на конце, танцевала рядом с телами, словно насмехаясь над ними. Майклу стало еще страшнее — не из-за того, где они находились, и не из-за смертельной опасности, а потому, что он узнал одного из погибших. Это был Алексей, племянник Фетисова. Пристегнутая к его поясу сумка разорвалась от удара о груду костей, и через прореху, хотя и небольшую, в свете фонаря Майкл смог разглядеть содержимое. Это было золото. Сняв сумку с Алексея, он затолкал ее в свою.

Сьюзен медленно повернула голову; когда она поняла, к чему прикасается, то напряглась всем телом. Вцепившись в Майкла, она прижалась к нему. Глядя ей в глаза, Майкл указал туда, где сквозь беспрерывно несущуюся воду виднелась уходящая под углом вверх труба. Сьюзен медленно кивнула, выражая свое согласие.

Подсоединив девушку карабином к веревке, Майкл затянул на Сьюзен ремни страховочной обвязки. Глянул вверх, в глубину трубы, туда, где на расстоянии ста двадцати футов от них было спасение, и что было силы подтянулся, потом еще и еще. После каждого рывка он, отсоединив крепление, протаскивал тормоз по веревке вверх, бессознательно, раз за разом, повторяя это движение, требующее немалых сил. Бушующая вода давила, препятствовала каждому движению. Это было все равно как бежать в шторм, тянуть против ветра нагруженные доверху сани, ползти по грязи. Он не только боролся с мощным потоком, он еще тащил Сьюзен и тяжелый мешок с золотом. Сьюзен, как могла, старалась сама подтягиваться, но у нее не очень получалось. Она ослабела от страшного путешествия по трубе и последующего удара о груду тел и костей.

При каждом рывке Майкл напрягал все свои силы. Мышцы начинали болеть, он учащенно дышал через свой регулятор, крупные пузыри от выдохов тут же засасывало вниз. Фут за футом, отметка за отметкой, он поднимался вверх. После пятидесяти футов ему показалось, что он больше не сможет, но Майкл знал, что ни для него самого, ни для Сьюзен недопустимо, чтобы он сдался. На отметке в семьдесят пять футов он почувствовал, что его ноша стала легче: Сьюзен, восстановив силы, начала подтягиваться сама. На стофутовой отметке вверху замаячила густая тень входа в резервуар. Окрыленный близостью спасения, он преодолел оставшиеся двадцать футов.

Майкл рывком подтянулся в смежную трубу. Опять закрепив веревку безопасности на решетке, он четырежды проверил ее, чтобы убедиться, что крепление выдержит его и Сьюзен. Затем втащил в трубу девушку. Наконец-то оба были в безопасности. Отстегнувшись от «проводника» и сделав толчок ногами, они устремились по трубе вверх.

Оба вынырнули на поверхность. С трудом, напрягая усталые руки, Майкл подтянулся и выбрался на землю. Потом из последних сил вытащил из воды Сьюзен. Они рухнули на каменную поверхность, выплевывая регуляторы, жадно глотая ртом воздух. Потом они лежали, казалось, целую вечность, закрыв глаза, давая отдых истомленным мускулам.

— Спасибо, — шепнула Сьюзен.

Майкл промолчал. Он терпеть не мог оказываться правым. Хотя опасность, которой подверглась Сьюзен и в результате которой едва не погибла, миновала и девушка уцелела, она еще не осознавала ситуацию, в которой они оказались теперь. Пятнадцать минут ушло на подъем, пять минут они провели на дне трубы, и во все время этого испытания оба судорожно дышали. Их воздушные баллоны были почти пусты.

Когда — и если — они сделают то, зачем сюда явились, им вновь предстоит проделать трудный, против мощного течения, путь по трубе. Майкл предполагал, что на подъем к поверхности уйдет столько же времени, сколько ушло сейчас: пятнадцать минут. Он справился с датчиком: воздуха оставалось меньше чем на три минуты… в лучшем случае.

Он решил пока ничего не говорить Сьюзен — не стоит заранее ее пугать. Сейчас он сосредоточится на текущем моменте, а о проблеме с воздушными баллонами подумает позже. Встав, он принялся снимать с себя снаряжение для подводного плавания. Сьюзен последовала его примеру. Она потягивалась, потирала ушибленные места; видно было, что таких много, и ей крупно повезло, если она ничего не сломала. Вытащив из сумки светящиеся палочки, Майкл разбросал их вокруг. Когда они зарделись оранжевым светом, в пещере наступил первый за все время ее существования восход.

— Прости, — нарушила молчание Сьюзен.

— Пожалуй, тебе лучше посидеть, отдохнуть, — произнес Майкл, доставая карту и вновь погружаясь в ее изучение.

Резервуар был ясно обозначен — в конце длинного туннеля, ведущего к трем помещениям с пометкой «Либерия». Майкл сам поражался тому, что они добрались сюда. До начала погружения, не делясь этими соображениями с Сьюзен, он мрачно думал о том, что шанс достичь резервуара меньше одного к двум. Оглядываясь назад, теперь он был доволен, что оптимизм в нем победил сомнения и страхи. Оставалось надеяться, что оптимизма достанет еще, чтобы придумать, как выбраться наружу.

Сьюзен снимала снаряжение.

— Мне очень жаль. Больше я не создам для тебя проблем.

Майкл посмотрел на нее. Как ни рассержен он был, все же на него производил сильное впечатление тот факт, что она не жалуется на боль. Перед тем как ее швырнуло на груду костей и придавило, она двигалась, надо полагать, с довольно высокой скоростью. И все же, несмотря на боль, нашла в себе силы для того, чтобы значительную часть подъема преодолеть самостоятельно, противясь мощному напору ревущей воды. Уважение Майкла к Сьюзен окрепло. Тут он заметил кровавое пятно у нее на рубашке, в самом низу. Приблизившись, он посмотрел, куда ведет след крови. Оказалось, к плечу.

— Ничего, заживет, — произнесла она, вставая. — Но эта груда костей… эти тела…

— Знаю.

— По-твоему, они искали Либерию?

Подняв с земли мешок, снятый с Алексея, Майкл высыпал его содержимое на каменную поверхность. Хотя оказалось, что предметов меньше тридцати, но общая их ценность превышала все, что Майкл или Сьюзен могли себе только вообразить. Украшения, кубки, шкатулка, утварь, все из золота. На некоторых — драгоценные камни, другие отделаны тонкой резьбой. Все из давно забытой эпохи.

— Я бы сказал, здесь уместнее слово «нашли».

— Но почему же они…

— Это Алексей. Глупец. У него лопнула веревка.

— Если Алексей явился сюда, то… — Глаза Сьюзен расширились от страха. — Поль.

— Да, — согласился Майкл.

Он тоже понял, что если Алексей явился сюда, то не иначе как по приказанию Фетисова. И тогда Фетисов, можно не сомневаться, намерен предать Буша.

— Покажи-ка мне плечо.

— Но что же будет с Полем?

— Отсюда мы ничем не можем ему помочь. Не беспокойся, он в состоянии о себе позаботиться. — Майкл надеялся, что так оно и есть.

Его подозрения насчет русского подтвердились. Бушу, без сомнения, грозит опасность. Оставалось только надеяться, что сам Поль сообразит это до того, как станет слишком поздно.

Сьюзен с неохотой подняла рубашку. Вся спина у нее была окровавлена.

Однако, посветив фонарем на спину девушки, Майкл заключил:

— Не так уж и плохо.

Кровь шла из длинной раны, рассекающей левое плечо; поскольку кровь смешивалась с водой, на первый взгляд рана казалась очень глубокой, но Майкл знал, что это впечатление ложное.

— Присядь-ка. — Он извлек из мешка походную аптечку.

Нашел иголку, нитку и спирт.

— Не могу обещать, что ты получишь удовольствие.

— Знаешь, что говорят о шрамах? — Сьюзен уселась на каменный пол и подтянула колени к груди.

Подойдя к ней со спины, Майкл присел на корточки, чтобы лучше разглядеть рану.

— Не знаю, а что?

— Лучше, если они снаружи, а не внутри.

— Немного пощиплет. — Он полил ей плечо спиртом и тут же принялся дуть — точно так, как делала его мать, когда, в детстве, промывала ему ссадины перекисью водорода.

Сьюзен не вздрогнула. Майкл еще сильнее зауважал ее. Он знал, что она должна испытывать мучительную боль. На своем жизненном пути он обработал значительно больше собственных ран, чем можно было подумать.

— Ты в порядке?

— Все хорошо, — негромко отозвалась Сьюзен.

Прикрыв глаза, она дышала ровно и спокойно.

Высушив кожу вокруг раны, Майкл заправил нить в иглу. На мгновение погрузив иглу в спирт, положил руку девушке на плечо, над самой раной.

— Готова?

— Начинай, док.

Майкл осторожно провел иглу сквозь кожу, через рану, повторил прокол на другой стороне. Туго натянул нить, соединяя края раны. Дыхание Сьюзен оставалось ровным, несмотря на боль, которую она, без сомнения, испытывала. У этой девушки определенно есть характер.

— Значит, ты много путешествуешь?

Майкл терпеть не мог вести такие разговоры, но сейчас надо было по возможности отвлечь Сьюзен от процесса зашивания. Заведя иглу заново, он опять проколол кожу.

— В последнее время нет. С год назад была в Риме.

— В самом деле? Я тоже. Ты по делу или для удовольствия?

Майкл туго стянул кожу, снова завел иглу за край раны и проколол кожу.

— И то и другое. А ты? — Она даже не поморщилась.

— Строго по делу. — И он не лгал.

Он провел неделю в Ватикане и за это время провернул весьма рискованное предприятие. Если быть точным, совершил кражу.

— Жалко. Ватикан потрясающее место. Если когда-то еще туда поедешь, обязательно посмотри достопримечательности.

Майкл улыбнулся.

— Возьму на заметку.

Он наложил десять швов, оставалось еще столько же. Завязав узел, он отрезал нить, заново заправил иглу и опять принялся за дело.

Сьюзен разглядывала окружающее. Луч света от налобного фонаря следовал за поворотами ее головы, освещая по очереди пустые держатели для факелов вдоль стен, небольшие отверстия для отвода дыма под самым потолком, пустые инкрустированные полки, высеченные в стенах. Во всем помещении площадью примерно в тридцать квадратных футов не было, в сущности, ничего, если не считать их снаряжения для подводного плавания и кучки золота. Эти предметы отбрасывали на стены резкие тени.

— Как ты думаешь, сколько лет этой комнате? — полюбопытствовала Сьюзен, продолжая осматриваться.

— По меньшей мере пятьсот. Все это было построено по приказу Софии Палеолог задолго до рождения Ивана.

— Но не таким же путем она сюда приходила.

— Нет, были другие входы, но по приказу Ивана их замуровали. Этот резервуар служил для царевны чем-то вроде личного бассейна. — Затянув последний стежок, Майкл отрезал нитку и промокнул рану рубашкой Сьюзен. — Ты хорошая пациентка.

Она через плечо посмотрела на него.

— Признайся, твоя первая?

— Если не считать меня самого? — Майкл улыбнулся. — Да.

— Когда я в декольте явлюсь на вечеринку Американской ассоциации юристов, то произведу фурор.

Майкл прикрыл рану большой салфеткой и закрепил пластырем.

— Все в порядке. Можно переходить к следующему приключению.

Быстро оглянувшись, Сьюзен посмотрела на Майкла. Время остановилось.

Майкл, отвечая на ее взгляд, почувствовал, что тонет в ее глазах, а щеки у него начинают гореть.

— Спасибо, — произнесла она.

Из-за искреннего чувства, вложенного ею в эту фразу, благодарность прозвучала как извинение.

Майкл улыбнулся и кивнул.

Встав, он поднял с земли мешок для снаряжения, извлек из него среднего размера рюкзак и перекинул через плечо. Потом достал фонарик, включил его и снял шлем. Уже по пути к дальнему входу в пещеру он бросил взгляд на часы.

— Нам пора идти.

Сьюзен тоже сняла шлем и последовала за Майклом к выходу из резервуара. Они оказались в длинном коридоре из красного кирпича. Проход был узкий, не больше трех футов в поперечнике, с низко нависающим потолком. Примерно через пятьдесят футов коридор повернул налево. Они углублялись в сердце пещеры. Майкл заметил, что воздух постепенно становится все суше. Так они шли по крайней мере минуту, освещая себе путь фонариком Майкла, и наконец очутились в помещении, похожем на просторный зал, границы которого с обеих сторон терялись во мраке. Перед ними была одностворчатая дверь из внушительных кедровых досок, соединенных широкими железными стяжками. Замок, с большой замочной скважиной, располагался прямо посреди двери. Устройство было древнее — Майкл изучал такие, — хоть и незамысловатое, но надежное. Замок представлял собой четыре поперечных засова во всю ширину двери, уходящих в гранит. Во времена, когда его сделали, чтобы открыть дверь с таким замком, потребовались бы усилия небольшой армии.

При помощи дрели Майкл быстро разделался с накладной пластиной. Механизм состоял из крупных частей и, что поразительно, почти не заржавел. Достав из рюкзака восемнадцатидюймовый лом, он уперся им в центральную шестерню. Попытался сдвинуть ее, но шестерня осталась на месте; навалился всем весом — по-прежнему ничего. Майкл повернулся к Сьюзен. С улыбкой она подошла и взялась за лом. Теперь они надавили оба — и очень медленно, протестующе застонав, шестерни стали подаваться. Под скрип двери механизм пришел в движение, засов пополз вбок и постепенно целиком ушел в свое гранитное ложе. Дверь неспешно отворилась. Из проема пахнуло застоявшимся воздухом. Майкл заметил, что вещество, которым запечатана дверь, похоже на смолу или деготь. Очевидно, его использовали в качестве воздухонепроницаемого барьера. Когда дверь открылась, Майкл посветил фонариком внутрь, и у него перехватило дыхание. Сьюзен проследила за направлением его взгляда и пошатнулась. Она смогла лишь прошептать:

— О господи!

Глава 37

Их было человек тридцать, по большей части медиков, мужчин и женщин. Также присутствовали несколько политиков или чиновников в деловых костюмах. По сравнению с гостями-интеллектуалами — настоящими представителями современной медицины — они выглядели лощеными и деловитыми. Из грузового лифта каждые две минуты выходили группы по десять человек. Единственный на все здание пассажирский лифт совершал путешествие на десять этажей вверх и обратно за три минуты, точно крайне медленный транспортер для доставки VIP-контингента. Новоприбывшие оставались в холле, угощаясь горячими пирожками, фруктами и черным кофе.

Доктор Соколов и его приближенные находились здесь же. Все жаждали его внимания, надеясь заслужить благосклонность человека, благодаря которому обновленная Россия займет видное положение в мире и захватит лидерство в области медицины. Он был как рок-звезда, вновь появившаяся на сцене после пятнадцатилетнего таинственного отсутствия. И вся встреча являла собой воссоединение сил прошлого с новым поколением, желающим быть признанным в мире, где до сих пор ему отводилось лишь место на задворках.

Один из врачей стоял отдельно от других, со спортивной сумкой в руке. Он не участвовал в разговорах, а, казалось, изучал лица. Его крупная фигура и отличная физическая форма резко контрастировали с неспортивной внешностью медиков, многие из которых были попросту грузными. Руки его, грубые и сильные, не походили ни на ловкие руки хирурга с длинными пальцами, ни на руки человека, занятого интеллектуальным трудом или пересчитывающего деньги. Буш, прячась в тени, за вентиляционной решеткой, внимательно разглядывал его. Для русских он был одним из своих, доктором, но Буш наметанным взглядом бывшего полицейского мгновенно определил, что от этого человека исходит угроза. Он здесь не ради научных достижений или удовлетворения интеллектуального любопытства.

Мысли Буша прервал негромкий звонок. Взволнованная толпа потянулась к наблюдательной комнате. Все улыбались и кивали Соколову, желая ему удачи, как будто он собирался выступать с новым хитом. В зале за прозрачным стеклом присутствующие стали рассаживаться, переговариваясь приглушенными голосами, словно в театре, где зрители боятся помешать артисту. Все расселись, и тяжелая металлическая дверь захлопнулась с громким лязгом. Наступила тишина. Все напряженно ждали.

Соколов в холле давал своим людям последние указания. Те отвечали взволнованными голосами. И затем, словно по команде, отворилась дверь лифта. Появились два санитара с каталкой, на которой лежала Женевьева Зивера. У Буша перехватило дыхание, когда он увидел ее тело, почти безжизненное. Никто здесь ее не жалел, во всех глазах читалась только хищная жадность. Для них она была не человеком, а предметом, который можно эксплуатировать. Лишь огромным усилием воли Поль сдержал ярость при виде такого насилия над душой бедной женщины.

Санитары вывезли каталку из лифта и повезли ее дальше по коридору, к операционной. Из-за вентиляционной решетки Буш наблюдал, как помещение пустеет и постепенно наступает тишина. Наконец не осталось никого. Через пару минут санитары возвратились, уже без каталки. Войдя в лифт, они исчезли за закрывающимися дверцами.

Бесшумно сняв вентиляционную решетку, Буш оттащил ее в сторону и прислонил к стене каморки. Спрыгнул вниз, в холл, и замер на месте, прислушиваясь, оглядываясь. Пригладил свой белый халат. Ни один человек в здравом уме не примет его за доктора, ну да не беда: эту роль надо будет играть ровно столько, сколько потребуется, чтобы извлечь оружие. Он оглянулся на Николая. Тот, облаченный, как и он, в белый халат, как раз спрыгнул на пол. Сунув руку в вентиляционное отверстие, Буш вытащил большой железный крест, состоящий из двух сваренных посередине сорокадвухдюймовых металлических стержней. Не произнося ни слова, он устремился по коридору. Миновав запертый вход в операционную, приблизился к наблюдательной комнате. Беззвучно поднял сорокафунтовый крест и припер его к двери. В месте пересечения стержней располагались два зажима, которые он ловко закрепил на дверной ручке, таким образом присоединив дверь к своему импровизированному засову. Четырьмя быстрыми поворотами рукоятки в центре креста он завинтил приспособление, в результате чего крест плотно прижался к дверному проему и к дверной ручке. Теперь дверь, открывавшаяся внутрь, надежно блокировалась. Разобрать запирающее устройство можно было только снаружи. Никто не покинет этот «театр» без согласия Буша и Николая. Сорвав халат, Буш затолкал его под дверь и пошел обратно. Николай как раз выбирался из двери лифтовой шахты.

— Отключил?

Фетисов кивнул.

— Теперь вечеринка действительно закрытая. Из этой дыры никто не выйдет и никто в нее не войдет без нашего благословения.

— Давай покончим с этим до того, как они до нее дотронутся, — нетерпеливо произнес Буш.

Оба извлекли оружие и пошли по коридору. Хотя вход теперь был перекрыт, Буш то и дело оглядывался; сам не зная почему, он испытывал неотступную тревогу, его не оставляло ощущение какого-то маячащего за ближайшим углом несчастья. Он не игнорировал это чувство; за многие годы работы в полиции инстинкты никогда его не подводили.

Дойдя до операционной, они встали по сторонам двери. Николай достал пульт дистанционного управления.

— Готов?

Буш кивнул.

— Мне кажется, один из докторов — подсадная утка. Слишком уж отличается по виду.

Николай дотронулся пальцем до кнопки.

— Охранник?

— Может, и похуже.

— Он в операционной или в зале?

— Думаю, в зале.

— Что ж, если он пожелает изображать героя, у нас найдется на него управа. — Левой рукой Николай сжимал пульт, а правой — большой пистолет.

Не размышляя больше, он нажал на кнопку. Послышался низкий рокот, потом вопль, за ним другой — и вот крики уже слились в приглушенный дверью панический шум. Затем затряслась дверь в зрительный зал; напрасно: железный крест выдержал, и выйти не мог никто, что, однако, не умерило пыл присутствующих — они так и продолжали бросаться на дверь.

Николай проверил пистолет, передернул затвор и посмотрел на Буша.

Буш перезарядил оружие. С пистолетом в вытянутых руках, кивнул… и вышиб дверь операционной.

Глава 38

Майкл и Сьюзен созерцали сокровища минувших дней, разглядывали материализованную историю. Великолепная палата словно перенеслась сюда из давно прошедшей эпохи, когда феодальные лорды мирно сосуществовали с художниками Возрождения, философами и мыслителями, чьи труды и по сей день оказывают влияние на человечество.

Огромное помещение растянулось в длину на семьдесят пять футов, а ширина его составляла двадцать футов. Потолок оказался гораздо ниже, чем Майкл себе представлял, максимум семь футов. Как и для всего остального, виденного им до сих пор, основными материалами для отделки этой палаты послужили гранит и красный кирпич, однако она была несравненно более изысканна, чем все остальное. По стенам тянулись элегантные книжные полки, инкрустированные узорами из золотых листьев и драгоценных камней. Каждая полка представляла собой неповторимое произведение искусства, плод творчества художника. На полках не только стояли книги, но и лежали пергаменты. Просмотрев заголовки нескольких, Майкл убедился, что перед ним — подлинные исторические записи, тщательно собранные и навеки сокрытые от человеческих глаз.

Не в силах преодолеть собственное любопытство, забыв о сохранности, он наугад вытащил с полки одну книгу. Это оказалась Библия, напечатанная ручным способом, богато иллюстрированная. Краски сверкали первозданной свежестью. Вернув книгу на место, он перешел к полке с документами. Написанные на пересохшем уже папирусе, они пестрели пометками на греческом, арамейском, латыни и русском — пережившими века свидетельствами их принадлежности. Некоторые пергаменты были помечены на латыни словом «Александрия». Его не удивило, что документы из потерянной величайшей библиотеки обнаружились здесь. Вполне можно предположить, что в византийской Либерии, содержащей в себе сокровища, чье происхождение прослеживается до великого македонского завоевателя, хранятся и многие из потерянных загадок истории. Майкл осознал, что это не просто легендарная византийская библиотека, которую обманным путем увезли и спрятали в России: это гигантское хранилище с книгами и документами из Александрийской библиотеки, библиотеки Адриана и даже из китайской императорской библиотеки в Запретном городе. Все эти книги и документы собрали или украли в эпоху, когда накопление знания было одним из путей к обретению власти.

В центре комнаты были расставлены стулья и диваны, покрытые пылью, но без каких-либо признаков порчи. Это была внушительная, комфортная мебель, не похожая на утонченные предметы обстановки во вкусе Людовика Четырнадцатого. Сиденья и ложа из стеганого бархата с отделкой полосками зеленого шелка; так и тянуло присесть. Стояло несколько больших кедровых столов; они пришлись бы ко двору скорее в охотничьем замке, чем в библиотеке, однако наглядно свидетельствовали о времени и месте. Воздух в помещении был поразительно сухой — запечатка из дегтя сослужила свою службу, — что способствовало сохранности содержимого. Если забыть о пыли и запахе стоялого воздуха, эта элегантная палата была такой же новой, как и в дни, когда ее сделали и обставили.

— Невероятно, — прошептала Сьюзен.

Ее больше привлекали изумительной красоты полки, чем их содержимое.

— Представляешь себе, сколько все это стоит? — Она обходила помещение, замирая перед изящными предметами из золота и серебра, чашами, статуэтками, церемониальными мечами на подставках.

— У нас нет времени. — Майкл направился к двери.

— Но… — Сьюзен была потрясена тем, что видела вокруг себя.

— Не забывай, зачем мы здесь, — напомнил Майкл.

Окинув палату прощальным взглядом, она нехотя последовала за Майклом. Закрыв за собой дверь, он запер замок.

— Для чего ты запираешь?

— Эта комната воздухонепроницаема. Чтобы содержимое сохранялось, она должна быть запечатана. Ничто не должно пострадать до того момента, когда это место обнаружат другие люди.

Пройдя шестьдесят футов по коридору, они оказались еще перед одной дверью. Оба сразу увидели, что накладная пластина замка лежит на полу.

— Алексей, — испуганно произнесла Сьюзен.

Майкл наклонил голову.

— Похоже.

Открыв дверь, он посветил фонариком внутрь. Там оказался зал раза в два меньше библиотеки, заставленный мебелью, еще более элегантной: стульями с высокими спинками и отделкой из бордового бархата, шкафами со старинным оружием и золочеными зеркалами. Стены покрывали десятки огромных шпалер, приглушавших звуки и поглощавших эхо. Изображения особ королевской крови в тяжелых мехах, восседающих верхом, и охотников, гордо демонстрирующих свою добычу, повествовали о древнем Севере, мире, где жестокость сосуществовала с изысканными манерами аристократии.

Быстро прикрыв дверь, Майкл пошел по коридору дальше. Наконец они остановились перед третьей, и последней, дверью. Накладная пластина замка также валялась на полу.

— Не понимаю, — произнесла Сьюзен. — Откуда ты знаешь, что шкатулка не в одном из этих залов? Какую комнату мы ищем?

Майкл открыл последнюю дверь, посветил внутрь и обернулся к Сьюзен.

— Вот какую.

Сьюзен заглянула. На ее лице отобразилось восхищение. Предыдущие две комнаты, со всеми своими ценностями, содержали лишь малую толику того, что предстало ее взору сейчас.

— Вот именно это мы и ищем, — заключил Майкл.

Глава 39

Симон Беллатори шагал по Красной площади, безлюдной в этот предрассветный час. Проходя мимо Никольской башни, он бросил взгляд на установленный рядом с ней флаг. На красном поле красовался двуглавый российский орел — символ, уходящий своими корнями на сотни, а то и тысячи лет в глубину времен, эмблема забытого царства. Еще одно напоминание о многогранном влиянии на Россию Софии Палеолог и ее родины — Византии. Однако орел символизировал не только Византию, но и ее предшественницу по мировому господству — Римскую империю.

Симон посмотрел вдаль, на кипящий жизнью мегаполис, и порадовался, что он здесь летом, а не во время суровой зимы. Эти русские зимы похожи на Божье наказание за семьдесят пять лет, в течение которых красный колосс отвергал Господа.

Окидывая взглядом площадь, Симон всей душой был рядом с Женевьевой, сострадал ей, тревожился за нее. Он знал, что ее держат здесь, и это приводило его в ярость; он поклялся, что перережет насильников, несмотря ни на какие заповеди.

Прошло более четырех месяцев с тех пор, как Симон видел ее в последний раз, когда она «умерла» у него на руках. В комнате лыжного домика в итальянских Доломитах, за остывающей чашкой кофе, он выслушал просьбу Женевьевы.

— Мне пора исчезнуть, — произнесла Женевьева с улыбкой, от которой ему стало больно. — Мой сын не успокоится, пока не узнает правду и не получит то, что я спрятала.

Симон молча смотрел на нее, пытаясь проникнуться тем фактом, что Женевьева, его друг, просит его «убить» ее, запустить лавину, чтобы создать видимость ее гибели. Никогда у нее не было такого печального, измученного лица. Невозможно вообразить боль, которую она испытывала — от предательства, от того, что собственный сын уничтожил все, что было у нее в жизни, лишив ее денег, вынудив закрыть приют, обманув ее материнские чувства.

Симон и Женевьева знали друг друга так давно, что он едва мог припомнить момент их знакомства. Женевьева и мать Симона были очень близки. Когда отец Симона свирепо набросился на его мать, вырезал у нее на коже сатанинские символы, а потом несколько дней подряд ее насиловал; когда Симон отправился в погоню за маньяком, именно Женевьева бросилась утешать его мать и ухаживать за ней. И продолжала заботиться о бедной женщине, после того как его самого посадили за отцеубийство. Женевьева ухаживала за нею и позже, когда она, медленно сходя с ума, стала носить свою старую одежду монашенки и жить монашеской жизнью. И именно Женевьева встретила Симона и пришла ему на помощь после его выхода из тюрьмы.

— Куда ты отправишься? — после долгой паузы спросил он.

— Еще не решила. Но не тревожься, у меня все будет хорошо.

В этом Симон не сомневался. Из всех людей на земле никто не знал Женевьеву Зиверу лучше, чем он. Он знал ее прошлое, знал ее тревоги и радости, ее мечты и ее страхи. Симон знал все ее секреты, по крайней мере, так ему казалось до сегодняшнего дня.

И хотя он свято хранил секреты Ватикана, держа в тайне вещи, не созданные для этого мира, все же были у него тайны и от церкви. Ему была известна историческая значимость потерянной византийской Либерии со всеми ее документами и сокровищами. Не секретом было для него, что церковь более пятисот лет разыскивает Либерию, и он также всегда знал, что Женевьева является одним из экспертов по потерянной библиотеке. За долгие годы их дружбы они провели много часов за разговорами; она рассказывала ему легенды, полные тайн повести о религии, повести о жизни.

Слушая эти истории Женевьевы, Симон клялся, что не перескажет их никому, если только она сама его об этом не попросит. Он был навеки в долгу перед ней за то, что она сделала для его матери. Он не откажет ей ни в чем, выполнит любую ее просьбу, большую или малую.

Женевьева отпила кофе, положила руки на стол и наклонилась к Симону.

— Прежде чем мне придется исчезнуть, я хочу сделать кое-какие признания, рассказать тебе о вещах, которые скрывала дольше, чем следовало. Первый секрет касается твоей матери. О том, что произошло с ней в те годы, когда ты был в тюрьме, о направлении, которое приняла ее жизнь. Я вынуждена рассказать, хоть мне и очень тяжело это делать. Рассказывая, я нарушаю клятву, которую дала твоей матери много лет назад. — Она умолкла, словно собираясь с силами, чтобы поведать другу о смерти любимого человека. — Это много лет держалось в тайне, но теперь, Симон, тебе пора узнать правду о твоей семье.

Сейчас, на Красной площади, глядя на Кремль, он вспоминал Женевьеву и слова, произнесенные ею четыре месяца назад. Тогда сказанное потрясло его. Он стал размышлять о том, как сложилась бы его судьба, узнай он правду раньше. Эта ужасающая правда заставила его совершенно иначе смотреть на всю свою жизнь.

И все же даже такая правда бледнела по сравнению с тем, что он услышал дальше. Женевьева в величайших подробностях рассказала ему о картине, которая раньше висела на стене в ее доме, о карте, спрятанной в ней, и о том, куда ведет обозначенный на карте маршрут. Она поведала ему о происхождении карты, о том, как приложила все усилия, чтобы не дать ее найти, и, наконец, о золотой шкатулке, хранящейся где-то в византийской Либерии под стенами Кремля — того самого места, которое изображалось на карте. За всю свою жизнь, при всем, что он испытал и перенес, после человеческого зла, которое видел, и мрака людских душ, который познал, он ни разу не испытывал страха, какой почувствовал в этот день. Ибо Женевьева поведала ему о тайне, сокрытой в шкатулке, которую называли «Альберо делла вита». О тайне, обладателем которой ни в коем случае не должен стать Джулиан Зивера.

Так что в это теплое утро на безлюдной площади, размышляя о Майкле и о том, чем он сейчас занят, о людях, чье спасение зависит от того, добудет Сент-Пьер шкатулку или нет, Симон знал, что у него есть только один путь.

Остановить Майкла.

Глава 40

Это была сокровищница в буквальном смысле слова: не банк, не сейф, набитый деньгами, а комната, полная сокровищ. Зрелище невиданных богатств ослепило Майкла и Сьюзен. Золото и драгоценности, статуи и предметы утвари. Древние экспонаты, достояние давно забытых эпох. Вдоль дальней стены выстроились мраморные бюсты. Своими темными глазницами они осуждающе смотрели на непрошеных гостей. Инкрустированные и украшенные драгоценными камнями чаши и кресты; ожерелья из кроваво-красных рубинов, оттеняемых темно-синими сапфирами; искусно выполненные мечи с рукоятками, отделанными драгоценными камнями. Груды, горы ценностей, добыча завоевателей, сокровища царств. Мир богатств, заключенный в комнате из темного камня, где все — полы, стены, потолок высотой в десять футов — вырубили, казалось, в самом центре земли.

Освещая себе путь фонариками, Майкл и Сьюзен двинулись внутрь комнаты, но внезапно застыли на месте. Повсюду в комнате лежала тонкая пыль, взлетавшая от их шагов. А на ней они заметили кое-что, чего никак не ожидали увидеть, нечто совершенно, безошибочно свежее. Следы. Они начинались от двери и вели то в одном направлении, то в другом, как будто их оставил турист, не знающий, где, собственно, находится экспонат, любоваться на который он явился. Следы одного человека вились по всей комнате, потом возвращались к двери и вели прочь из комнаты. Судя по этим следам, шаг у человека был ровный, неширокий, как будто он осторожничал. По-видимому, посетитель останавливался перед каждым экспонатом. Словно был очень тщателен, но не совсем знал, что ищет.

— Думаешь, он забрал шкатулку?

— У него в сумке ее не было. Вряд ли Алексей знал, что искать.

— А ты знаешь?

Майкл посмотрел на нее, но ничего не ответил, а пошел дальше. Посветил фонариком на противоположную стену. Многократно отразившись от гор золота, луч озарил комнату светом солнечного дня.

Майкл обходил сокровищницу, пристально разглядывая каждый предмет.

— Поль в опасности, — шепнула Сьюзен.

Прервав свой обход, Майкл повернулся к ней и произнес через комнату:

— Я знаю, но мы должны сосредоточиться на нашем деле.

— А я считала, ты ему друг, — произнесла Сьюзен и тут же пожалела о сказанном.

Хотя от Майкла ее отделяло расстояние в сорок футов, за миг, протекший до того, как Сент-Пьер отвернулся, его взгляд пронзил ее насквозь. Майкла обуревала тревога за Буша. Он силился подавить ее, изгнать из сознания, но не мог избавиться от мыслей о том, что его друг, сам не зная того, подвергается смертельной опасности и он, Майкл, не имеет возможности его предостеречь. Майкл не был уверен, есть ли у Фетисова свой собственный тайный план, или русский действует по указке Зиверы. Но в любом случае отсюда он никак не может помочь другу. Единственный способ — выполнить свою задачу здесь и найти способ выбраться на поверхность.

— Тут ценностей на миллиарды долларов, — произнесла Сьюзен, чтобы переменить тему.

Подняв золотой скипетр с набалдашником, украшенным бриллиантами, она принялась внимательно его разглядывать. Потом вернула скипетр на место и взяла золотой шлем с оторочкой из звериного меха, уже вылезающего от старости.

— Зачем этому русскому царю Ивану понадобилось все это замуровывать? Не лучше ли было оставить в наследство своим детям?

— Он убил своего любимого сына, Ивана. А остальных ненавидел и не считал достойными царства.

— Что за безумное расточительство. Только представь, что Россия могла бы сделать, имей она все это!

— Думаю, у Ивана были веские причины прятать сокровища.

Майкл остановился у наваленных драгоценностей. Это были браслеты, ожерелья и серьги. Он поднял с самого верха груды рубиновое ожерелье. Не самое крупное ювелирное украшение на свете, но близко к этому. Майкл прикинул: за такую изысканную вещь можно получить по меньшей мере семьдесят пять миллионов. Он подумал о Буше и о его еженедельных покупках лотерейных билетов, о его желании лучше обеспечивать семью и иметь достаточно денег, чтобы получать удовольствие от жизни. Этот человек — его неизменный помощник, не однажды он буквально рисковал головой, спасая его. А все, что может предложить Майкл, — слова благодарности. Такая драгоценность — более чем уместная награда, учитывая, что его лучший друг опять из-за него подвергается смертельной опасности. Майкл снова посмотрел на ожерелье: он прекрасно помнил, что было, когда он в последний раз взял что-то, чего брать не планировал; это стоило ему трех лет тюрьмы. Придерживайся плана, не уставал повторять он сам себе. И все же ожерелье в руках лучше любого лотерейного билета. Майкл знал одного скупщика, который заплатит наличными и устроит так, что Буш получит их и ему не придется даже платить налог.

Сунув ожерелье в рюкзак, Майкл продолжил обход.

В углу комнаты, расставленные по полкам, стояли одиннадцать богато украшенных шкатулок. Приблизившись к этому месту, Майкл наблюдал, как подходит Сьюзен и как ей также бросается в глаза чистый, не покрытый пылью четырехугольник на месте отсутствующей шкатулки.

— О боже, — только и могла вымолвить она.

Бросив на нее молниеносный взгляд, Майкл стал рассматривать одиннадцать оставшихся шкатулок. Все они были одного размера: примерно десять дюймов в длину, восемь в ширину и шесть в высоту; как две книги, сложенные вместе. Все выполнены в одном стиле, но при этом каждая неповторима. По золотому полю шла тонкая резьба, изображающая пейзажи. Майкл внимательно рассмотрел каждую шкатулку. Резьба старинная, выполненная в искуснейших деталях; по стилю не русская, не греческая и не итальянская. Искусство более древнее, чем сама история. Пришедшее из тех времен, когда в человеческом сознании еще не зародилась первая мысль о человеческой империи, когда существовала лишь одна империя: империя Бога, Царство Небесное. На боковых сторонах всех шкатулок был нарисован золотой шнур, как бы оплетающий стенку, а спереди, у маленькой замочной скважины, шнуры с правой и левой сторон шкатулки сходились. Крышки украшали различные картины природы: реки, деревья, птицы, животные.

Сьюзен смотрела через плечо Майкла.

— Что, если Алексей забрал самую главную шкатулку или… ее содержимое?

Майкл взял в руки шкатулку с изображением величественного льва. Сидя на задних лапах, лев скалился, обнажая клыки. Царь зверей, готовый к атаке.

— Это она? — спросила Сьюзен.

Майкл отставил шкатулку и взял другую, с менее драматичной картинкой: поле с деревьями и цветами, а на заднем плане — опускающееся за горизонт солнце. Глядя на эту вещицу, он испытал внезапное чувство робости, пораженный тем, что предмет, столь незначительный по размерам, может вызывать такое благоговение. Но даже если забыть об этом, шкатулка в буквальном смысле стоила жизни его отца. Майкл кивнул.

— Это точно?

— Точно.

— А может, откроешь — просто чтобы удостовериться?

Майкл посмотрел на узкую замочную скважину; проще простого, устройство, придуманное в менее хитроумную эпоху. Для своего времени — технологическое чудо, но легкая головоломка для современного ребенка. И пока так изучал замок, он передумал его взламывать: в конце концов, он и так знает, что ищет, на карте рисунок на шкатулке ясно показан. Кроме того, у него нет никакой информации относительно внутреннего содержимого, так что ориентироваться во всех случаях остается только на внешний вид.

— Я знаю, что делаю.

— Отлично. Лишь бы ты был уверен.

Она направилась к выходу.

— Может, пойдем отсюда?

Майкл не шевелился. Он прикрыл глаза.

— Чего ты ждешь?

— Я думаю, — тихо отозвался он.

Уйдя в свои мысли, он еще постоял перед полками с золотыми шкатулками.

Сьюзен в последний раз окинула взглядом сокровища: драгоценности, золото — коллекция богатств, которая, откройся она когда-нибудь миру, стала бы величайшей находкой в истории.

Протекла минута. Спрятав шкатулку в рюкзак, Майкл заговорил:

— У нас проблема.

Сьюзен, выхваченная из царства мечтаний, полного драгоценностей, отозвалась:

— О чем ты?

— О воздухе.

— В каком смысле?

— У нас в баллонах недостаточно воздуха, чтобы выбраться отсюда. Максимум на минуту-другую.

— Как так?

— Мы использовали большую часть, когда тебя засосало в трубу.

Сьюзен приложила руку ко лбу, словно у нее внезапно заболела голова.

— Нам ведь надо только выбраться на поверхность. На это уйдет не больше минуты.

— Чтобы подняться против течения по веревке от дна сюда, у нас ушло пятнадцать минут. Отсюда до поверхности примерно такое же расстояние.

— Должен быть другой путь, какая-нибудь дверь, туннель, что-нибудь, — оптимистично настаивала Сьюзен.

— Нет. Толщина стен здесь составляет тридцать футов, и это в самых уязвимых местах. Переходы по приказу царя замурованы. И можешь мне поверить, его люди поработали на совесть.

Сьюзен задумалась.

— Воздух. Здесь же есть воздух, значит, он откуда-то поступает. Может, мы могли бы выбраться через вентиляционный ход?

Майкл посмотрел наверх, на щели шириной в два дюйма в каменном потолке.

— Вряд ли мы туда пролезем, даже если год будем сидеть на диете.

— Значит, мы в ловушке?

Майкл кивнул.

— В ловушке.

Глава 41

Это была настоящая какофония: врачи колотили в дверь, рвали ручку, но все напрасно. Призывы на помощь на непонятном русском и крики перемежались кашлем. Когда по магнезиевой полоске прошел ток, нагрев ее до тысячеградусной температуры, магний испарился, высвобождая нитрат калия, сахар и десфлуран. Едкий газ быстро наполнил наблюдательную комнату, сначала он поплыл к потолку, потом опять вниз, сворачиваясь и завиваясь кольцами. Люди начали исчезать в тумане, только лишь руки — словно оторванные от тел — тщетно колотили по прозрачному пластику. Но вот движения замедлились, газ подействовал, из молочного облака выкатывались тела, ударялись о стекло, скользили вниз и пропадали из поля зрения. Люди не знали, что их страхи безосновательны и они не покидают эту землю навсегда, а лишь временно теряют сознание.

От этого зрелища у Буша возникло мучительное чувство вины. Оставалось лишь надеяться, что его поступок представляет собой не большее зло, чем то, которое он пытается предотвратить. Соколов неподвижно застыл посреди операционной, окруженный сестрами и ассистентами. Николай, размахивая пистолетом, молниеносно поворачиваясь направо и налево, сгонял их в кучу. Вид оружия оказывал нужное действие, и никто не осмеливался оказать сопротивление. Время от времени кто-то слабо стонал или чуть слышно звал на помощь. Они походили на испуганных детей, заблудившихся в универмаге и в отчаянии зовущих матерей. Но их призывы на русском для Буша были пустым звуком.

И посреди всего этого, невозмутимая, лежала Женевьева, со своим крестиком на шее, укрытая белой простыней; это была единственная спокойная фигура в операционной. На фоне царящей вокруг неразберихи это выглядело странно. Он перевел взгляд на мониторы: жизненные показатели ее организма были в норме; у нее единственной среди всех присутствующих ровно билось сердце.

В наблюдательной комнате крики прекратились. Воцарилась тишина, лишь время от времени нарушаемая стоном. В операционной же царил страх — казалось, его можно пощупать: врачи, люди, не привыкшие к насилию, внезапно оказались брошенными в самое его сердце; сбылись их худшие кошмары. Буш перевел взгляд на Соколова, самого здесь главного, человека, внезапно лишившегося своего пьедестала. Какая ирония: тот, по чьему приказу Женевьеву похитили, кто готов был без зазрения совести провести над ней жестокий эксперимент, теперь сам оказался перед лицом смерти, своего врага, с которым он боролся, не выбирая средств. Но среди всего этого хаоса Соколов не смотрел ни на Николая, ни на Буша. Его взгляд словно приклеился к большому окну, за которым в дыму смутно виднелись ряды кресел и человеческие фигуры. Это выглядело так, будто Соколов ждал, что оттуда каким-то образом придет спасение.

Затем воцарилась странная, напряженная тишина. Буш не мог бы определить, чем конкретно вызвано предчувствие, что сейчас что-то произойдет, но в комнате изменилась атмосфера. Буш метнул взгляд в сторону Николая, но тот ничего не замечал, жестами оттесняя врачей и сестер к стене напротив. Буш пристально вглядывался в лицо Соколова, читал в его глазах ожидание того, что должно произойти, вот-вот, уже сейчас. И так оно все и случилось, как будто осуществился разработанный им план.

В наблюдательной комнате дым начал рассеиваться. Он колыхался, отчего создавалось странное впечатление, будто смотришь не на комнату, а на большой аквариум. Но внутри все было недвижно. Буш не сомневался, что газ подействовал, как надо, и что все зрители сейчас на полу, без сознания.

Облако превратилось в туман, в котором клубились, медленно закручиваясь вокруг себя, полупрозрачные слоистые полотна. И вдруг они задвигались, разбуженные движением. Из тумана показался призрак, неподвижный, как монумент. Шести футов ростом, плечи такие широкие, что лопаются швы докторского халата. Глаза скрыты за маской, окончательно придавшей фигуре образ призрака: темные линзы, рот и нос прикрыты небольшим респиратором. Все смотрели на него: доктора, медсестры, Николай — черты последнего исказились судорогой смятения. Но выражение лица Соколова заставило Буша похолодеть, ибо от него не укрылось, что в предвестии несчастья тот испытывал не страх, а облегчение человека, осознавшего, что спасение не за горами.

Буш едва успел повернуться опять лицом к комнате за стеклом, как призрак воздел обе руки, в каждой оказалось по пистолету, под рукавами медицинского халата, задравшегося на предплечьях, открылись татуировки. Когда прогремел первый выстрел, Буш нырнул влево.

Но к большому его удивлению, стекло не разбилось. Оно лишь загудело, сотрясаясь от удара пули. Звук был такой, словно кувалдой бьют по металлу. Единственное повреждение — крохотная выщербина, даже не царапина. Однако за первым выстрелом последовал второй. Стекло затряслось еще сильнее и громче. На глазах Буша щербинка превратилась в трещину. Человек целился точно в точку своего первого попадания. И затем еще выстрел, и еще, так что пуленепробиваемое стекло пошло трещинами и стало похожим на паутину.

Дальнейшее развитие событий потрясло Буша. Опять оглушительно затрещали выстрелы, засвистели пули, но они летели не со стороны наблюдательной комнаты. Стрелял Фетисов. Молниеносно перемещая пистолет то вправо, то влево, он поливал врачей пулями. Знаменитый российский доктор Владимир Соколов подпрыгивал и крутился на месте, словно в каком-то странном танце. Когда он бросился на пол, в его глазах читалось и смятение, и вызов. Фетисов, вне себя, с ничего не выражающим лицом, разряжал пистолет в медиков, без колебания отшвыривая использованные обоймы и вставляя новые. Врачи один за другим падали на холодный белый пол. По их телам пробегали предсмертные судороги, изрешеченные пулями халаты пропитывались кровью и делались алыми, лица, обезображенные в результате этой оргии убийства, стали неузнаваемыми.

В мгновение ока ситуация из просто плохой превратилась в ужасную. Бушу оставалось лишь беспомощно наблюдать, как Николай убивает беззащитных людей. И все это время Женевьева лежала на каталке, спокойная и недвижная.

Человек в маске в дымной наблюдательной комнате тоже был неподвижен, если не считать движения указательного пальца на спусковом крючке. Выстрелы отдавались тягучим звоном, стекло трескалось, дождем летели осколки; было ясно, что оно вот-вот разлетится, что это вопрос нескольких секунд. Жестами, не лишенными грубоватого изящества, стрелок отшвыривал использованные обоймы и загонял на место новые с такой стремительностью, что стрельба практически не прекращалась.

Когда последний медик, обливаясь кровью, рухнул на пол операционной, Буш посмотрел на безучастную Женевьеву, неподвижно лежащую на каталке. Выхватив из нагрудного кармана шприц, он высоко поднял его в воздух.

— Что ты делаешь? — прокричал Фетисов.

Буш бросил взгляд на русского, на человека, разносящего в осколки стекло наблюдательной комнаты, и решился. Отрывистым движением он вогнал шприц в грудную клетку Женевьевы. Длинная игла, пройдя сквозь грудину, погрузилась в сердце. Одновременно он надавил на шприц, вводя в ткани дозу адреналина.

Глаза Женевьевы мгновенно распахнулись. В них читался испуг. Когда Буш извлек иглу, она вскрикнула, ее тело подскочило на каталке. При виде груды окровавленных тел на полу и вооруженного человека в двадцати футах от нее, беспрерывно стреляющего по стеклу, она вскрикнула снова, лицо ее исказилось ужасом и недоумением. Она не могла понять ситуацию, в которой находится, не знала, что едва не угодила под скальпель безнравственного ученого.

— Что происходит?

Стараясь успокоить Женевьеву, Буш говорил, глядя ей прямо в глаза.

— Сейчас нет времени объяснять. Доверьтесь мне. Я здесь с Майклом.

— Где Майкл? — От адреналина в крови тело ее дрожало, дыхание вырывалось толчками.

— В Либерии.

Женевьева вцепилась Бушу в запястье.

— «Альберо делла вита»? Он отправился туда за шкатулкой?

— Совершенно верно. Не волнуйтесь.

— Ее нельзя открывать. Передайте ему. Обязательно скажите ему, шкатулку нельзя открывать ни в коем случае. Пусть уничтожит ее. Ее нужно бросить в самую глубокую бездну. — Женевьева схватила Буша за обе руки и изо всех сил сжала. — Вы понимаете?

— Об этом позже, — вмешался Фетисов, намекая на человека в наблюдательной комнате, продолжающего стрелять по стеклянному экрану.

Взявшись за ручки каталки, он силой уложил Женевьеву и двинулся к двери.

— Нам пора.

Но не успел Буш отреагировать, не успел даже шагнуть к выходу, как в коридоре грянул выстрел. Фетисов спиной ввалился обратно в операционную и рухнул к ногам Буша. Из коридора доносились звуки суматохи, потом кто-то побежал, и все стихло. Буш с оружием на изготовку бросился к двери.

Осматриваясь из-за угла, он наткнулся на молящий взгляд Женевьевы; ему показалось, что все происходит как в замедленной съемке или кошмарном сне: трое в темных комбинезонах везли каталку по направлению к холлу. Боясь ранить женщину, Буш опустил пистолет и, бросившись вдогонку, успел заметить, как трое завозят каталку в открытую кабину лифта. Когда он подбежал к лифту, дверцы закрылись прямо перед ним. Путь к спасению Женевьевы был отрезан.

— В пучину океана! — донеслось из лифта.

Голос Женевьевы затих.

Не теряя ни секунды, Буш кинулся обратно в операционную. Склонился над Фетисовым. Глаза раненого с полуопущенными веками смотрели в потолок. Он стонал и хрипло дышал. На халате, простреленном в одном месте, не было ни единого кровавого пятна. Упираясь руками, Фетисов пытался сесть. Буш поддержал его и почувствовал через халат пуленепробиваемый жилет.

— Счастливчик ты, сукин сын. — Отклонившись к дверному косяку, Буш с едва сдерживаемой яростью смотрел на окровавленные тела на полу операционной.

Он бросил на Фетисова свирепый взгляд.

— Для чего ты устроил это побоище? Никто не должен был погибнуть.

Стрелок все так же спокойно, почти ритмично, поливал пулями стекло.

Грохот стоял такой, что у Буша мешались мысли. Усилием воли он сосредоточился.

— Нужно как можно быстрее выбираться на поверхность.

Фетисов, покачиваясь, поднялся на ноги.

— Где Женевьева?

— Как они здесь очутились? — Буш, с высоты своего громадного роста, грозно надвинулся на русского. — Предполагалось, что ты отключишь лифт.

— Где Женевьева? — повторил Фетисов.

В своем полуневменяемом состоянии он не испытывал страха перед здоровяком американцем шести с лишним футов ростом.

— Ее увезли.

И тут мгновение раскололось звуком разбиваемого стекла; человек в наблюдательной комнате наконец пробил себе дорогу.

Глава 42

Датчик на баллоне показывал, что воздуха осталось на три минуты. В углу дисплея помигивал красный индикатор. Отложив баллон, Майкл уставился на мелкие набегающие волны внутри резервуара. В десяти футах под поверхностью яростно бушует вода. Спуститься туда для них — верная смерть.

— Мы будем глотать воздух, как скаковая лошадь, которая берет крутой подъем.

— А может, попробовать дышать поверхностно, а на какое-то время вообще задерживать дыхание?

— Мы израсходовали почти весь воздух, когда поднимались со дна трубы сюда. По моим расчетам, отсюда до поверхности примерно такое же расстояние, и на преодоление его потребуется столько же усилий. — Майкл огляделся. Светящиеся палочки постепенно угасали. — С какой стороны ни подойди, нам в любом случае понадобится гораздо больше воздуха, чем у нас есть.

— А нельзя как-нибудь наполнить баллоны здесь?

Майкл отрицательно покачал головой. Его досада усиливалась; он преодолел столько трудностей только для того, чтобы застрять тут. И все же не в его правилах подводить тех, кто на него надеется, не говоря уже о себе самом. Он погрузился в раздумья, пытаясь найти ответы на вопросы. Может быть, все-таки есть способ пополнить запасы кислорода здесь? Нет. И даже если он возьмет оба баллона и попытается добраться до поверхности в одиночку, с тем чтобы там прихватить компакт-баллон и вернуться за Сьюзен, все равно воздуха ему хватит только до половины пути. При любом раскладе им не хватает воздуха, чтобы подняться наверх, преодолевая засасывающую силу потока.

И тут его осенило. Ответ пришел мгновенно. Он бросился к двери.

— За мной! — позвал он Сьюзен.

Девушка непонимающе повернулась к Майклу, но тот уже исчез. Свет его фонарика растворился за поворотом в темный коридор. Она пустилась вдогонку. Майкла она обнаружила в старинном зале, где он рассматривал стены.

— Может, объяснишь, что у тебя на уме?

Майкл не ответил, а лишь приблизился к стене, закрытой большим гобеленом, примерно десять на десять футов. На нем изображалась охотничья сцена с участием членов королевского семейства. Охотники вооружены мечами, рядом с их угольно-черными конями мчатся волкодавы. Схватив гобелен за нижний край, Майкл дернул что было силы. В первый момент крепления выдержали, но потом, под тяжестью ковра, подались и выскочили из стены. Скатав гобелен, Майкл перешел к соседнему и проделал ту же процедуру. Скатав и этот, заговорил с Сьюзен:

— Не хочешь ли помочь?

— Помочь в чем? Что ты делаешь?

— Нам не понадобится дополнительный воздух, у нас его сколько угодно. — Он указал на стену напротив. — Сними вот тот и пошли.

— Я уже вообще ничего не понимаю, — только и проговорила Сьюзен.

Решив больше не задаваться вопросами, она сорвала со стены пестрый гобелен.

— Какая красота пропадает.

Майкл промолчал. С двумя гобеленами под мышкой он вышел из зала.

Закинув на плечо свой гобелен, Сьюзен бегом бросилась в пещеру с резервуаром. Там Майкл уже раскатывал гобелены на полу.

— Может, все-таки объяснишь свой план? — Сьюзен уже почти сердилась.

Майкл, погруженный в изучение гобеленов, лишь скользнул по ней взглядом.

— Нам не хватает воздуха потому, что надо бороться с течением; мысль об этом до такой степени ослепила нас, что мы не замечали очевидного решения.

На мгновение ей показалось, что она начинает понимать.

— Ну хорошо. — Она кивнула, но потом помотала головой. — Нет, не понимаю.

— Единственная причина, почему нам необходимо больше воздуха, заключается в усилии, которое надо затрачивать, чтобы подниматься против течения в трубе. Но если поток остановить…

Сьюзен, размышляя над сказанным, посмотрела на гобелены. И улыбнулась.

— Ты заткнешь сток.

Майкл, впечатленный ее догадливостью, улыбнулся.

— Мы заткнем трубу.

Сунув руку в один из своих мешков, он извлек три таймера и разложил их на земле. Присоединил к ним запечатанный пакет с тремя кусками пластичного «семтекса», в отдельной упаковке каждый.

— А это для чего? — Вид взрывчатки заставил Сьюзен насторожиться.

— Когда мы забьем сток, воде надо будет куда-то деваться. Она либо поднимется выше, туда, где мы встречаемся с Полем, либо — что хуже — разольется и затопит Либерию.

— Но для чего взрывчатка?

— Мы должны все точно рассчитать. Одевайся. — Майкл проверил свой воздушный баллон. — Мы бросим туда заряды с часовым механизмом. Когда они достигнут дна, туда же отправятся три гобелена. Этого должно хватить, чтобы забить дно трубы, что ослабит силу потока. После этого нам надо будет быстро подниматься, с одной короткой остановкой для декомпрессии у тридцатифутовой отметки. Однако из воды надо выбраться до того, как снаряды сработают, иначе нас засосет обратно, и на этот раз не будет ничего — ни решетки, ни груды костей, — что остановило бы наше падение.

Оба быстро оделись. Баллоны, шлемы, маски.

Майкл извлек из рюкзака золотую шкатулку и, на несколько секунд задержав на ней взгляд, сунул в водонепроницаемую сумку. Потом достал рубиновое ожерелье для Поля. Остается надеяться, что тот еще не пожинает плоды его ошибок. Вместе с аптечкой и другими предметами первой необходимости он положил ожерелье в рюкзак. Для окончательной уверенности в сохранности опустил и рюкзак в водонепроницаемую сумку.

Установив таймеры на семь минут, разложил их по упаковкам с «семтексом» и затем заново запечатал пластиком, чтобы таймеры не выпали и не были унесены потоком, когда все свалится на дно трубы, на груду костей и мертвые тела. Он убрал таймеры с «семтексом» в поясной мешок и повернулся к Сьюзен.

— Возьми один гобелен. Когда спустимся под воду и приблизимся к входу в главную трубу, будешь держать все три и по моему знаку передавать их мне по одному.

Сьюзен кивнула.

Майкл окинул взглядом зал; весьма вероятно, что в следующий раз кто-нибудь увидит все это лишь через много лет. Сначала он подумал, что прятать такие сокровища от людских глаз — преступление. С другой стороны, существуют тайны, которым не суждено быть разгаданными. Взяв под мышки по гобелену, он прыгнул в резервуар. Пристегнулся к страховочной веревке и предоставил гобеленам пропитываться водой. Сьюзен погрузилась рядом с ним.

— Следи за мной, — произнес Майкл, проверяя мешки, закрепленные в различных местах его костюма.

Он пристегнул Сьюзен к веревке, и оба ушли под воду. Отяжелевшие гобелены, плывя вниз, загромождали пятифутовую трубу. По мере приближения к главной трубе все сильнее ощущалось течение. Налобный фонарь Майкла освещал частицы ила. Засасываемые потоком, они успевали лишь мелькнуть и исчезнуть во мраке. В устье трубы резервуара Майкл собрался с духом, вытащил из мешка на бедре три заряда с таймерами, установленными на семь минут, с горящими красным цифровыми индикаторами на дисплее каждого. Бросил взгляд на Сьюзен, чтобы удостовериться, что она готова. Подняв первый гобелен, она кивнула в ответ.

Щелкнув выключателем на пульте дистанционного управления, Майкл бросил первый заряд в главную трубу. Затянутый потоком, тот мгновенно пропал из поля зрения. Тогда Майкл по очереди выпустил второй и третий, которые также исчезли в потоке. Он повернулся к Сьюзен. В ответ прямо ему в руки поплыл громоздкий гобелен. Майклу потребовалось приложить немалые усилия, чтобы направить его в главную трубу, но как только гобелен подхватило течением, он словно зажил собственной жизнью. Крутясь, он ввинчивался в пучину, точно тряпка для мытья посуды. Сьюзен направила к Майклу второй гобелен. Тот начал свой путь, похожий на ковер-самолет, но вскоре, как и первый, «ожил» и исчез в быстрине. Приняв от Сьюзен третий гобелен, Майкл взял ее за руку и повел к входу в трубу. Отпустив гобелен в воду, он ухватился за несущую веревку. Гигантской силой его отжимало вниз; потребовалось огромное усилие, чтобы не поддаться потоку. Пристегнувшись к несущей веревке, он отсоединил страховку. Как раз когда он пристегивал к несущей веревке Сьюзен, течение вначале замедлилось, а потом резко прекратилось вовсе. До этого момента беспрерывно слышимое низкое гудение умолкло, как будто выключили звук. Соль и придонные осадки, крутясь, поплыли в разные стороны; вместе с засасывающей силой исчезло и заданное направление их движения.

Вытянув Сьюзен из трубы, он жестом показал ей, что пора начинать подтягиваться по веревке. Майкл двигался непосредственно за Сьюзен. Подъем оказался удивительно легким. В мышцы Майкла, в процессе предыдущего подъема успевшие приспособиться к напряжению, словно влилась новая сила, так что теперь подтягивание практически не требовало усилий. Не успел он и глазом моргнуть, как они достигли тридцатифутовой отметки. Схватив Сьюзен, Майкл остановил ее. Нужно было дать азоту выйти из организма. В первый раз на преодоление стодвадцатифутового подъема ушло более пятнадцати минут. Теперь же они поднялись на девяносто футов быстрее чем за шестьдесят секунд. Майкл следил за временем и через две минуты кивнул Сьюзен. Преодолев последние тридцать футов менее чем за двадцать секунд, они наконец выплыли на поверхность.

Сьюзен сняла маску и выплюнула регулятор.

— Кто бы мог подумать, что я буду счастлива очутиться здесь. — Она осмотрелась в темной искусственной пещере.

Свет ее налобного фонаря заплясал по внезапно ставшим безмятежными водам.

— Не время разговаривать. Выходи. — Майкл с тревогой смотрел на воду, уровень которой неуклонно повышался.

Поскольку отток теперь был перекрыт, вода стремилась затопить пещеру и залить берег.

Оба поплыли к выступу породы. Вода продолжала подниматься. Подтянувшись, они выбрались на сушу.

— Заберись повыше, — не успокаивался Майкл. — Через минуту заряды сработают.

После трех взрывов на придонной решетке поток обретет прежнюю стремительность. Выбравшись на слегка наклонный участок суши и стараясь восстановить дыхание, Майкл прислонился к каменной стене. Сьюзен рухнула рядом и принялась снимать снаряжение.

Вдруг пискнуло радио на полу, рядом с вещами. Майкл вытащил уоки-токи.

— Майкл, ты где? — донесся сквозь густые статические разряды голос Буша.

Майкл посмотрел на часы и на воду.

— Не волнуйся, мы возвращаемся.

Вода была все так же спокойна. Когда большая стрелка наручных часов Майкла пересекла отметку «двенадцать», донеслись приглушенные взрывы. С той же внезапностью, с какой недавно вода обрела безмятежность, теперь она ее утратила: закрутились бурные потоки, уровень стал стремительно понижаться.

— У вас как? — спрашивал Майкл. — Вы тоже возвращаетесь?

— Возвращаемся? — переспросил Буш.

Сердце у Майкла сжалось. Не было нужды спрашивать, он уже по голосу Буша понял, что все пошло наперекосяк.

— Майкл, что бы ни случилось, не открывай эту шкатулку. Ты понял? Ты должен выбраться из…

Буш внезапно осекся, потом вновь заговорил, но неразборчиво, а затем его голос поглотили звуки перестрелки.

Буш с Фетисовым мчались по коридору, кругом свистели пули, от стен отлетали куски штукатурки. В дверях операционной показался громила-«призрак» и принялся поливать их из обоих стволов. Рывком распахнув дверь в машинный зал лифта, Буш прыгнул в яму глубиной в четыре фута. Следом за ним, в лужу, приземлился Фетисов. Он все еще потирал грудь в том месте, куда попала пуля, которая уложила бы его, если бы не пуленепробиваемый жилет.

— Замечательно, теперь мы в ловушке! — воскликнул Фетисов.

Как всегда в минуты волнения, его русский акцент сделался более заметным.

Не отвечая, Буш высунулся из двери и дал серию выстрелов. Громила в ответ разразился градом пуль. Буш нырнул обратно, вытащил фонарик и посветил вверх, туда, куда удалялся, становясь все меньше, лифт.

Фетисов проследил за направлением его взгляда.

— Просто отлично, они уходят! — прокричал он. — Теперь остается только сдохнуть здесь, в этом чертовом колодце.

Пули продолжали колотить в стены шахты. Когда одна со звоном ударила в металлическую обшивку, Буш быстро окинул взглядом открытую дверь и повернулся к Фетисову.

— Есть идея! — крикнул он. — Прикрой меня!

Подтянувшись и рывком выбравшись из шахты, Буш припустил по коридору.

Фетисов, высунувшийся из двери лифта, серией выстрелов заставил противника ретироваться. Буш несся по коридору, а пули Фетисова свистели у него над головой. Подбежав к двери наблюдательной комнаты, он схватился за железный крест, с помощью которого запер в зале русских докторов и бизнесменов. Быстро отвинтив крест от дверной ручки, он снял его и, пригибаясь, ринулся обратно. Вокруг рвались пули. Наконец он прыгнул в спасительную лифтовую шахту. Стремительно задвинув металлическую дверь лифта, он с размаху влепил крест точно на дверную ручку и ловко прикрутил приспособление, так что крест плотно прижался к раме. Теперь снаружи сюда никто не проникнет.

Фетисов внимательно следил за ним.

— Что это ты собираешься делать?

Буш посветил фонариком на панель управления на стене, затем вверх, в шахту: лифт уже поднялся на пять этажей, и красные лазерные лучи сверкали выше и выше. Вновь переведя взгляд на панель управления, Буш нажал на центральную кнопку, с надписью на русском и красным язычком пламени. Лифт, в шестидесяти футах у них над головами, с грохотом, эхо от которого прокатилось по десятиэтажной шахте, резко затормозил.

— То самое, зачем сюда пришел.

Тут раздался новый лязг: лифт, повинуясь команде немедленного возвращения, начал опускаться. Причем гораздо быстрее, чем до этого поднимался.

Стрельба из коридора возобновилась. Теперь пули лупили точно в дверь.

— Сколько человек в лифте? — спросил Фетисов.

— Двое охранников — может, трое.

— Откуда ты знаешь, что они не заодно с этим типом в коридоре?

— Я не знаю, просто надеюсь.

Громила продолжал стрелять в дверь; от грохота пуль вкупе с лязганьем опускающегося лифта впору было оглохнуть.

Лифт заметно приблизился. Теперь от него их отделяло не больше двух этажей. Все ближе посверкивали и лучи лазеров.

— Советую пригнуться! — прокричал Буш, нагибаясь сам.

— Нам не прорваться в лифт — нас обязательно убьют. — Пригнувшись, Николай оказался рядом с Бушем.

До лифта остался всего один этаж.

— А кто сказал, что мы собираемся прорываться в лифт?

Тут кабина с грохотом встала прямо над их головами. Шахта превратилась в крохотное замкнутое помещение.

И стрельба затихла. В миниатюрном машинном зале воцарилась странная тишина.

Внезапная остановка, очевидно, вызвала смятение в кабине. За мертвой тишиной последовали щелчки затворов; внутри зарядили три винтовки.

Буш с Николаем, не двигаясь с места, переглянулись.

Звук открываемой двери, а затем — оглушительный грохот выстрелов, эхом прокатившийся вверх и вниз по шахте. Бушу показалось, что у него вот-вот лопнут барабанные перепонки. Из кабины послышалось стаккато русской речи.

Дотянувшись до панели, Буш повернул рубильник.

Зашипели задвигающиеся дверцы кабины.

Все это время огонь из холла не прекращался ни на секунду, звуки выстрелов отдавались по коридору, пули отскакивали от обшивки двери в машинный зал.

Бросив взгляд на Николая, Буш сунул револьвер в кобуру и ухватился за толстую поперечную балку в нижней части каркаса лифта. Глаза у Николая округлились.

Шестерни с грохотом пришли в сцепление, лифт тронулся и медленно пошел вверх.

Буш крепко держался за балку. Его оторвало от земли и подняло в воздух.

Николай пару секунд наблюдал, потом, без особого, впрочем, энтузиазма, прыгнул и уцепился за каркас рядом с Бушем. Они обменялись взглядами, но молчали. Их медленно понесло вверх.

Лифт поднялся на один, два, три этажа. Буш бросил взгляд вниз. Мысли у него путались. Что им делать, когда лифт поднимется до самого верха? Мышцы рук болели от напряжения, необходимого, чтобы удерживать на весу его двухсотпятидесятифунтовое тело.

После того как лифт миновал пятый этаж, они посмотрели вниз, но дно шахты поглотил мрак. С болтающимися в воздухе ногами, оба пытались сконцентрироваться на текущем моменте, как будто надеясь обрести таким образом новые силы.

И в этот момент из глубины раздался негромкий щелчок. Затем засверкали алые пересекающиеся лучи. Они поднимались все выше и выше, вот-вот — и доберутся до самых ног Буша и Фетисова.

Лифт с резким толчком остановился. Буша едва не стряхнуло с балки. Они поднялись не на десять этажей, как должны были, а только на семь. Сквозь шов двери в шахту прямо перед ними пробивался свет. Буш увидел надпись: подуровень четыре.

Лазерные лучи двигались вверх, теперь они были всего лишь в двух этажах под Бушем и Фетисовым. И тут их движение прекратилось — с той же неожиданностью, с какой раньше остановился лифт. Очевидно, их снова понесет вверх, когда лифт возобновит свой подъем.

Дверь кабины над ними открылась. Загремели колеса: из кабины вывозили каталку.

Во мраке Буш различил на стене напротив очертания служебной лестницы. До нее было пять футов через бездну. Не раздумывая, он принялся раскачиваться, набирая энергию для броска. Качнулся несколько раз и отпустил руки. Пролетев несколько футов в темном шахтном пространстве, он чуть не рухнул вниз, но успел ухватиться за перекладину. Подтянувшись и закрепившись на лестнице, повернулся к Николаю. В глазах русского читался страх. Словно обезьяна, карабкающаяся по лестнице на детской площадке, он стал перебирать руками по балке, стараясь максимально приблизиться к стене.

И тут кто-то наверху опять вошел в лифт и закрыл за собой дверь. Механизм пришел в движение. Кабина пошла вверх. Николай замер: его понесло прочь от Буша.

Буш взглядом призывал Николая прыгнуть. Тот, с лицом, искаженным от страха, не двигался. Наконец закрыл глаза, набрал полную грудь воздуха, раскачавшись, отпустил руки и попытался перемахнуть к лестнице, но не долетел и стал падать. Буш, левой рукой крепко держась за перекладину, отклонился от стены и вытянул правую руку. Фетисов едва успел схватиться за предплечье Буша и чуть не врезался лицом в стену. Поль, напрягая все силы, одним движением поставил Николая на перекладину прямо под собой.

Несколько секунд оба отдыхали, восстанавливая дыхание, борясь с искушением посмотреть вниз и надеясь, что лифт не поедет обратно и не смахнет их с их насеста.

— Что по другую сторону этой двери? — шепнул Буш, указывая на лифтовую дверь шахты.

— Офисы. Несколько лабораторий.

— А людей много?

— До восьми часов — никого.

— Охрана?

— Нет. До верхних этажей никакой охраны.

Лифт продолжал подниматься. Вдруг вновь пробудились к жизни лазеры. Красная сеть медленно, но верно двигалась вверх.

Быстро поднявшись на две перекладины, Буш потянулся к блокиратору лифтовой двери и оттянул тонкую задвижку. Дверца наполовину откатилась в сторону. Выждав мгновение, Буш высунул голову.

К этому моменту от пляшущей лазерной сетки до Фетисова оставался один этаж.

Перед Бушем тянулся длинный, футов на двести, коридор. Поль поспешил выйти наружу и подал знак Фетисову, который продолжал крепко держаться за перекладину. Теперь лучи были всего в шести футах под ним. Озаряя его лицо красным, они двигались, негромким пощелкиванием возвещая о своем приближении, которое положит конец их свободе.

Тогда Буш, схватив Фетисова за правую руку, рывком поднял его, так что тот оказался на полу коридора как раз в тот момент, когда лазерные лучи запрыгали по лестнице. Буш задвинул шахтную дверь. Щелканье лазеров смолкло. Теперь система их не обнаружит.

— Что находится над нами? Куда они ее повезли? — спрашивал Буш, оглядывая пустынный коридор и надеясь, что Николай не ошибался насчет отсутствия персонала в этот час.

Тот быстро обошел коридор, по пути заглядывая во все двери.

— Здесь гараж для служебного транспорта.

Наконец он нашел, что искал, и открыл дверь, которая выходила на пожарную лестницу. Они бросились бежать вверх по лестнице и остановились на подуровне три.

— За этой дверью люди, много людей.

— Охрана?

Николай покачал головой.

— Нет. Военные. — И он открыл дверь.

Услышав по радио звуки стрельбы, Майкл доверился инстинкту. Оставил основные воздушные баллоны лежать, где лежали, спрятал радио, похватал свои мешки, запасные баллоны и поднял Сьюзен. Не прошло и пятнадцати секунд, как они уже бежали. Свет налобного фонаря Майкла озарял для них переходы и туннели. Бегом, на четвереньках, а порой и ползком, ориентируясь по нарисованным им раньше на стенах «крошкам Мальчика-с-пальчика», они на всех парах двигались по подземному пути, ведущему в Царскую пещеру.

— Что с Полем? — тревожно спросила Сьюзен.

— Не беспокойся.

— Как ты можешь так говорить? Мы ведь слышали стрельбу, — проговорила она, задыхаясь.

Майкл проигнорировал ее вопрос. Он не намерен тратить ценные силы на разговоры. Между ним и Полем существовала договоренность, что, если кто-нибудь из них попадет в переделку, другой должен прежде всего спасаться. И все же в его душе царила сумятица: снедаемый тревогой за друга, он без конца задавался вопросами, на которые не находил ответа; к примеру, он не знал, стрелял ли сам Буш или это стреляли в него. Но одно не подлежало сомнению: Фетисов далеко не так прост, как кажется. Если Буш еще не подвергается серьезной опасности, то скоро подвергнется.

Чего Сьюзен не знала и не могла знать, это что Майкл ни при каких обстоятельствах не бросил бы своего друга. Переправив шкатулку и Сьюзен в безопасное место, он незамедлительно вернется за Бушем. Каких бы усилий это ни потребовало, любой ценой, даже ценой собственной жизни, он спасет друга.

Легкие Майкла горели; расстояние, на которое по пути «туда» ушло добрых полчаса, сейчас они преодолели едва ли за десять минут. Оглянувшись, Майкл бросил быстрый взгляд на Сьюзен и опять поразился ее выносливости. Она не паниковала и не жаловалась, но в ее глазах безошибочно читался страх: она бежала, спасая жизнь.

Сумки, закрепленные на бедрах, при каждом шаге били его по ногам. Но над болью и отчаянием текущего мгновения доминировала одна мысль — предупреждение его друга. Выраженное в донельзя простой фразе: «Не открывай шкатулку».

До пещеры было уже рукой подать. Еще прежде, чем увидеть, Майкл это услышал: звук текущей воды эхом отдавался от стен и потолка. Цель была достигнута: блики от света налобных фонарей Майкла и Сьюзен плясали на темной водной поверхности, отбрасывали на стены причудливые тени, которые беспокойными призраками метались по стенам. Осмотревшись, Майкл пошел снова, моля Бога, чтобы не оступиться и не упасть среди скользких камней. На ходу он достал из мешка компактные воздушные баллоны и вручил один Сьюзен, а второй приготовил для себя.

До воды оставалась самая малость, всего двадцать футов. Без колебаний или остановки каждый сунул в рот регулятор, потом оба прыгнули в воду и исчезли под темной поверхностью.

Гигантский гараж простирался, докуда хватал глаз. Расположенный непосредственно под Арсеналом — местом дислокации Президентского полка, кремлевской охраны, — он был набит черными «мерседесами», лимузинами, грузовыми автофургонами и внедорожниками. Имелись также военные грузовики и даже несколько танков.

Единственным источником света в темном помещении была красная «мигалка». Когда она в очередной раз загорелась, внимание Буша было привлечено к какому-то движению в проходе. Там в машину скорой помощи завозили каталку.

— Пошли, — шепнул Фетисов.

Оглянувшись, Буш увидел, как Фетисов проскользнул в кабину темно-зеленого внедорожника, и последовал за русским. Открывая дверь со стороны пассажира, он увидел, как Фетисов поворачивает ключ зажигания.

— Ты с ума сошел? Как мы отсюда выберемся?

— Эй!

Оба замерли.

Голос раздавался из рации Буша. Тот извлек приемник из чехла на поясе.

— Майкл? Где ты, черт побери?

— Мы на Кремлевской набережной. А вы где? У тебя все в порядке?

Фетисов вырвал у Буша радио.

— Слушай меня. Отправляйся к Никольской башне. С северной стороны Красной площади из ворот с минуты на минуту выедет машина скорой помощи. Не упускай ее из виду.

— Что? Почему?

— Неизвестные перехватили Женевьеву.

— Но мы не знаем улиц. — В голосе Майкла все явственнее звучали ноты гнева.

— Неважно, просто не отставай от них. Это башня напротив Исторического музея.

В этот момент показались патрульные. Их было трое, и они двигались прямиком к джипу. Буш, глядя на Николая, указал на приближающихся солдат.

— Делай что хочешь, — продолжал Николай, прижимая к уху рацию, — только не упусти из виду машину скорой помощи. Если они растворятся в городе, Женевьевы нам больше не видать.

Тут патрульные завидели Фетисова и Буша. С криками, целясь из винтовок, они бросились к внедорожнику. Тут же, откуда ни возьмись, появились еще солдаты, и не успели Буш с Николаем глазом моргнуть, как оказались в окружении двадцати охранников. Угрожая винтовками, охранники приказывали им выйти из машины.

Глава 43

В тот момент, когда Мартин, выруливая к северным воротам Кремля, на головокружительной скорости свернул за угол, Майкла и Сьюзен отбросило к спинке заднего сиденья. До этого, благополучно преодолев третий канал, они, с регуляторами компактных баллонов во рту, выплыли на поверхность Москвы-реки. Еще с милю они держались под водой, плывя вниз по течению, после чего вышли на сушу в заранее обговоренном месте встречи: это был заросший тростником и осокой участок земли у заброшенного дока. Мартин ждал в укрытии, двери машины были открыты, мотор работал. Машина оказалась черным ЗИЛом, в прежней России — признак роскошной жизни, в нынешней ее место давно уже заняли «рейнджроверы» и «ягуары». Со своим двигателем в 380 лошадиных сил, автомобиль выглядел громоздким и приземистым, но обладал мощью реактивного самолета и так же завывал. Верх мог откидываться, но Мартин предпочел держать его опущенным, чтобы не привлекать внимания к своим мокрым пассажирам, которые снимали на заднем сиденье снаряжение для подводного плавания.

Проехав некоторое время по шоссе, среди утреннего скопления автомобилей, он решил свернуть на боковую улицу, ведущую к Красной площади. Выжал газ и заставил машину вскарабкаться по наклонному въезду на дорогу. При этом он молил Всевышнего, чтобы поблизости не оказалось русской дорожной полиции.

Завизжав тормозами, машина остановилась у Никольской башни. Все трое, затаив дыхание, ждали, когда откроются ворота; Мартин держал ногу на педали газа, словно в ожидании отмашки.

— Выходите из машины, — негромко произнес Майкл.

— Что? — переспросила Сьюзен.

Мартин, оглянувшись, смотрел на Майкла с водительского места.

Достав из сумки рюкзак со шкатулкой, Майкл отдал его Сьюзен.

— Мартин, вези Сьюзен обратно в отель, и приготовьтесь к отлету. Нам придется покидать это место быстро.

Мартин безмолвно кивнул.

— И что мне с этим делать? — Сьюзен подняла рюкзак.

— Не спускай глаз со шкатулки. И что бы ни случилось, — Майкл повторил слова Буша, — ни в коем случае не открывай ее.

Мартин уже вышел из машины и ждал Сьюзен снаружи.

Девушка не выходила. Она не сводила глаз с Майкла: начинала понимать, что происходит.

— Ты ведь не намерен отдавать шкатулку Зивере?

Ответа не понадобилось.

— Как ты можешь так поступать со Стефаном? — произнесла она голосом, хриплым от волнения. — Он ведь твой отец.

Майкл положил руку ей на плечо. Сьюзен, с отвращением на лице, дернулась, словно хотела вырваться, но Майкл силой усадил ее обратно.

— Я не намерен бросать отца на произвол судьбы. Прошу тебя об одном: верь мне.

Сьюзен посмотрела в глаза Майкла, в самую их глубину, и напряжение ее отпустило. Это был невыразимый момент, оба словно очутились в особом мире. Сьюзен дотронулась до его лица, нежно, ласково, и улыбнулась.

— Я тебе верю… — Ее голос затих до шепота.

Майкл наклонился к ней. Нежно поцеловал ее в губы. Без похоти; это был деликатный поцелуй, полный чувственности и нежности.

В этот момент дверца автомобиля открылась. Мартин придерживал ее — скорее чтобы прервать эту сцену, нежели из вежливости.

— Ради меня, позаботься, чтобы шкатулка была в целости и сохранности, — тихо произнес Майкл, не сводя глаз со Сьюзен. — Помни, что я тебе сказал.

— Не открывать ее, — повторила Сьюзен. — Я знаю.

Волшебное мгновение закончилось. Они вышли из машины.

— Мартин, доставишь мое снаряжение к самолету? — спросил Майкл, передавая Мартину мешок.

— Само собой. — Тот закинул тяжелый мешок на плечо.

— Не знаю, понадобится ли оно еще, но всегда лучше быть во всеоружии.

— У тебя уже есть план, как вернуть Стефана после того, как вы найдете Женевьеву? — решилась спросить Сьюзен.

— Ну конечно.

— Может, расскажешь?

Глядя на нее, Майкл улыбнулся и отрицательно покачал головой.

Сьюзен смотрела на него во все глаза. Потом кивнула в знак того, что понимает.

— Будь осторожен, — шепнула она, слегка наклонившись в его сторону.

— Не зазнавайтесь, адвокат, и делайте, что вам говорит Мартин. — Майкл бросил взгляд на Мартина.

Тот кивнул в ответ.

Майкл занял место водителя. Проводил взглядом Сьюзен и Мартина, наблюдая, как они переходят улицу. Положил руки на рулевое колесо, вцепился в него так, что побелели костяшки, и прибавил газу.

Двадцать винтовок были наведены на Буша и Фетисова.

— Не двигаться! — прокричал на русском главный из военных.

— Я, конечно, не знаю языка, но это значит или «Выходите из машины», или «Готовьтесь к смерти», — произнес Буш.

Сквозь ветровое стекло они видели, как «скорая» с Женевьевой внутри трогается с места, оглашая гигантский гараж воем сирены.

Фетисов бросил взгляд на Буша и улыбнулся. Снял свои толстые очки и, к величайшему изумлению Поля, сорвал с головы шапку неестественно-черных волос, открыв строгую военную стрижку. Его внешность кардинально изменилась: голова Фетисова теперь походила на кусок гранита, покрытый серебристым ежиком. Буш уже почти ждал, что тот вынет из «больного» глаза фальшивую линзу с молочным стеклом, но этот дефект оказался натуральным.

Фетисов опустил стекло. Поведение солдат изменилось: на смену агрессивности и превосходству пришли покорность и страх. Все двадцать встали по стойке «смирно» и отдали честь. Старший из них заговорил по-русски, быстро и сбивчиво.

И к удивлению Буша, Николай ответил ему. Это выглядело так, словно они давно друг друга знают.

— Ты разыгрываешь меня? — произнес Буш.

Вместо ответа Николай повернулся к нему.

— Генерал или полковник?

Николай улыбнулся.

— Генерал. — Поднял боковое стекло и нажал на газ.

Взвизгнули шины. Набирая скорость, внедорожник выехал из гаража.

В машине с заведенным двигателем Майкл сидел, крепко держась за руль, готовый в любой момент сорваться с места и устремиться в погоню за «скорой», которая вот-вот должна была появиться из ворот. Выхлопные газы от старого ЗИЛа медленно рассеивались в воздухе; хорошо, что Мартин так оперативно увел Сьюзен. Майкл был рад присутствию этого человека, он был изобретателен и на первое место ставил интересы Сьюзен.

Его размышления были прерваны: тяжелые деревянные ворота начали раскрываться, медленно, словно делали вдох, а затем, без всякого предупреждения, из них на всех парах вылетела «скорая».

Выжав педаль газа, Майкл погнался за ней. «Скорая», со своей красно-синей мигалкой и воющей сиреной, клином рассекала гущу машин, виляла между автомобилями, выезжала на обочину и вновь соскакивала на проезжую часть. Майкл держался на расстоянии двух машин от объекта преследования. Когда «скорая» сворачивала в сторону, он тоже сворачивал, когда та притормаживала, он повторял маневр — впрочем, лишь для того, чтобы тут же нажать на газ. Средняя скорость погони уже составляла восемьдесят миль в час. Майкла удивляло, что «скорая» шла без сопровождения, призванного остановить нежеланных преследователей вроде него. Но из этого вовсе не следует, что сопротивления не будет; Майкл был настороже, в любую минуту ожидая града пуль из «скорой».

Кто-то обскакал Буша и Николая; Майкл понятия не имел, кому могло понадобиться проникать в Кремль за Женевьевой. В мыслях у него царила полная неразбериха; задаваясь вопросом, кому еще нужно было ее выкрадывать, он не находил ответа: это мог быть кто угодно. Но разве его чувства идут в какое-нибудь сравнение с ее? В момент, когда вместо спасения последовало новое похищение, она наверняка оказалась на грани полного нервного срыва.

Майкл поглядывал в зеркало заднего вида — не потому, что ожидал погони из Кремля, и не из страха перед милицией. Его удивляло, что Буш и Фетисов до сих пор не присоединились к погоне.

Майкл радовался, что отправил Сьюзен с Мартином. Он уже достаточно подвергал ее риску. И при всем своем нежелании в этом признаваться, он уже начал испытывать к ней симпатию. Как она порой ни раздражала его, все же в этой девушке было что-то притягательное. Теперь Майкл увидел Сьюзен в ином свете. Поначалу она показалась ему суровой и настороженной, недоступной; но оказалось, что в глубине души она нежная и уязвимая. При мысли о ней сердце у него замирало. Хорошо бы, если удастся пройти через все испытания и уцелеть, увидеться с ней опять, в более спокойной обстановке.

Однако в этот момент, несясь по незнакомым улицам неизвестно куда, он был рад, что ее нет рядом. Своим присутствием она отвлекала его, сейчас же приходилось думать о деле, а не о ее прекрасных глазах. Необходимо, чтобы его решения не оспаривались, а сам он сохранял концентрацию.

Майкл не отставал от «скорой», которая ехала теперь по Пилоновской. Вдруг машина резко свернула на Магорский[10] проспект. Еще крепче вцепившись в руль, Майкл последовал за ней. Надо полагать, водитель «скорой» уже понял, что его преследуют, однако не похоже было, чтобы он намеревался предпринимать какие-то меры, чтобы сбросить хвост, остановить Майкла.

Начинался утренний час пик, на дорогах образовались пробки. Майкл был этому рад, поскольку в результате скорость погони несколько уменьшилась. Прошло еще две минуты, а от Буша и Николая по-прежнему не было никаких известий. Он взывал к высшим силам, чтобы причиной их молчания было не то, что их схватили в Кремле; наказание будет быстрым и предсказуемым: смерть. Внезапно на Майкла накатило чувство вины. В результате его решения действовать одновременно «на двух фронтах» Буш с Фетисовым были вынуждены взяться задело, к которому не были готовы. Он совершил ошибку, а они теперь за нее расплачиваются. Надо было отправиться одному, сначала спасти Женевьеву, а позже вернуться за шкатулкой. Теперь, оглядываясь назад, он понял, как заблуждался.

Рация у него в кармане засигналила, и он вздрогнул.

— Где ты? — послышался голос Буша.

Одной рукой держа руль, другой Майкл достал рацию. Облегчение, которое он испытал, услышав голос Буша, было таким огромным, что он едва не упустил «скорую», на полном газу проезжая мимо трех башен из стекла. Майкл нажал на кнопку приемника.

— Черт, не знаю, — прокричал он. — Я только что проехал мимо трех высоких зданий из стекла.

— Ты на Пушкина? — вмешался Николай.

Майкл осмотрелся, но все надписи были на кириллице.

— Ты что, смеешься? Откуда мне знать? — Майкл так разозлился, что это ясно чувствовалось в его голосе.

— Ты веди, а Сьюзен пусть ориентируется.

— Я отправил ее обратно в гостиницу.

Помолчав, Николай произнес:

— Ну хорошо, слушай. В каком направлении ты движешься?

— Мы меняем направление каждые тридцать секунд. Черт, кажется, на запад. — Впереди показалась река, и «скорая» вильнула вправо, взяв курс на украшенный знаменами мост. — Москва-река у меня по левую руку, мы движемся по направлению к зеленому мосту с флагами.

— Не отставай от них, — прокричал Николай. — Мы срежем пару углов и заедем им навстречу. Так они окажутся между тобой и нами.

«Скорая» с ходу взлетела на короткий мост через заполненную разного рода судами Москву-реку. Майкл держался у нее на хвосте. Движение становилось все более плотным в обоих направлениях. Там и сям мелькали бегуны трусцой. «Скорая» делала семьдесят миль в час, как вдруг ее задние габаритные огни загорелись, а из-под резко заблокированных колес пошел дым. Когда доползли до противоположной стороны моста, образовалась пробка. Машин набилось, как сардин в банке. Передвигались еле-еле, по дюйму. Сирена «скорой» выла, но никто не мог уступить дорогу. Водители, выплескивая раздражение, махали руками из окон, не адресуя этот жест никому конкретно, проклинали весь свет и «скорую» с ее мигалкой и сиреной, которые уже всех извели. Внезапно, без всякого предупреждения, перед ЗИЛом, едва не задев его, вклинился автомобиль. У Майкла это не вызвало беспокойства: все равно «скорая» стоит на месте. Но тут его обогнала еще машина, за ней другая. Как будто коллективное сознание водителей почувствовало, что среди них слабак, и дало сигнал воспользоваться его слабостью. Следующий подал сигнал, намереваясь вклиниться впереди, но тут Майкл, нажимая то на педаль газа, то на тормоза, поехал толчками и рывками. Он врежется в любого, кто попытается встать у него на пути; эти любители агрессивной езды не вынудят его упустить «скорую». Майкл взялся за рацию.

— Можете не торопиться, — произнес он. — Мы на спуске с моста, в пробке.

— Отлично. Это даст нам несколько минут форы, чтобы нагнать вас и перегнать. — Из-за усилившегося русского акцента Фетисова, наложенного на густые статические разряды, понимать его стало труднее. — Если он тронется с места — делай, что хочешь, можешь ехать по обочине или давить старушек, только не отставай от него. Нам никак нельзя его упустить.

— Может, расскажешь, что там у вас произошло?

Задавая этот вопрос, Майкл уже знал, что Фетисов послал Алексея в Либерию и косвенно, ненамеренно — на смерть.

— Лучше скажи, нашел ли ты шкатулку, потому что в Кремль нам больше ходу нет, — отозвался Николай.

— Да, мы ее нашли. — Майкл сдерживал гнев, чтобы не навредить Бушу.

Сам не зная того, его друг находился в капкане.

— Где?

— Под Кремлем. — Майкл не намеревался рассказывать Фетисову, где находится Либерия, или сообщать, что Алексей мертв.

— Кто бы мог подумать! Благодарю за информацию. Если тебя загребет полиция, ты не должен допустить, чтобы шкатулка попала им в руки.

— Да не волнуйся. — Майкл не стал сообщать ему, что шкатулка у Сьюзен.

Левой рукой он крепко сжимал руль. «Скорая» шла в самой гуще медленно ползущей массы автомобилей. Между Майклом и ею было пять машин.

— Шкатулка в безопасности. Так может, все-таки расскажешь, что там произошло?

В этот момент множество автомобилей одновременно начали движение, не быстрое, со скоростью всего пять миль в час, но все-таки это было перемещение вперед.

— Если ты насчет показа…

Внезапно «скорая», взвизгнув шинами, свернула в боковую улицу. Затолкав рацию в карман, Майкл взялся за руль. Фетисов продолжал что-то бубнить со своим русским акцентом, но Майкл его уже не слушал.

Николай вел темно-зеленый внедорожник по Путинскому мосту. Когда они спустились по съезду на боковую улицу, Буш увидел их: это была группа военных грузовиков и милицейских машин. Все они с включенными мигалками мчались по Кремлевской набережной в сторону моста. До них оставалось меньше мили. Буш похолодел. За кем они гонятся, ясно без слов.

— Ты в курсе, что происходит? — произнес Буш, оглядываясь.

Николай проследил за его взглядом.

— Черт возьми! — воскликнул он по-русски.

Движение впереди практически прекратилось; Буш едва сдерживался, чтобы не выскочить из машины и не побежать. Он нажал кнопку вызова на рации.

— Майкл, тут за нами едет целая колонна. Похоже на армию, полицию и еще черта в ступе.

Николай выхватил приемник из рук Буша.

— Майкл, слушай меня, ты должен остановить «скорую». Мы не успеем нагнать вас, а если он только вырвется на главную автостраду, то оставит тебя далеко позади и мы больше никогда не увидим Женевьеву.

— Как, черт побери, я должен это сделать? — вскипел Майкл.

Помедлив, Николай посмотрел на Буша. Потом поднес рацию к губам и тихо произнес:

— Как можешь.

Девяносто миль в час. Водитель «скорой» играл в открытую, пытался оторваться любой ценой. Майкл не отставал. Они были так близко, что Майкл мог разглядеть ржавчину на выхлопной трубе. «Скорая» зигзагами объезжала автомобили, водители которых не успевали или не желали уступить дорогу. Майкл повторял каждый маневр. Надо вытеснить «скорую» обратно на боковые улицы. Только в этом случае есть шанс загнать их в угол.

Майкл дал полный газ. Мотор взревел. ЗИЛ обогнал «скорую» с правой стороны и пошел параллельным курсом. Майкл посмотрел вперед: через сто ярдов виднелось ответвление на боковую улицу. Прибавив скорость — самую малость, — Майкл пошел на обгон, едва не задев при этом правым крылом бампер «скорой». Он выжидал подходящего момента. До боковой улицы оставалось пятьдесят ярдов, и расстояние быстро сокращалось. Внезапно Майкл вывернул руль вправо, царапнув корпус «скорой» и потеснив ее к обочине. «Скорая» резко затормозила. План Майкла сработал. Совершив крутой поворот под углом девяносто градусов, так, что ее занесло, «скорая» выровнялась и покатила по боковой дороге, шедшей перпендикулярно к оживленной транспортной артерии.

Боковые улицы в этом районе были узкими и тесными. Водитель «скорой» теперь стремился только к одному — уйти от погони; он больше не обращал внимания на знаки уличного движения, не пропускал пешеходов. Сирена завывала отрывисто и нерегулярно, распугивая встречных. Майкл отставал на корпус. Он представления не имел, что станет делать, если каким-то способом сумеет остановить «скорую». Кто знает, сколько там амбалов? А у него из оружия один только нож, который он сунул под ремень на икре. Прочее оружие было оставлено в пещере. Он терпеть не мог неизвестности.

Теперь он опять шел параллельно «скорой». На этот раз без намерения оттеснять ее вправо или влево. Его задачей было любой ценой заставить их остановиться.

Майкл сильно крутанул руль вправо, передним бампером ударив «скорую» в левую заднюю часть. Тормозя, «скорая» вильнула вправо. Ее водитель всеми силами старался не потерять управления, но было поздно, машину стало заносить под углом. А затем шофер, желая выправить машину, слишком круто повернул налево, так что теперь ее занесло влево, и не успел водитель что-то сделать, как Майкл опять ударил «скорую» бампером. Громоздкая машина полностью потеряла управление и врезалась в старинное здание. Нажав на тормоз так, что взвизгнули шины, Майкл остановился рядом с машиной скорой помощи. Буш и Николай молчали. Он предпринял попытку вызвать их по рации, но не получил ответа.

Ждать было нельзя. Кто знает, возможно, Женевьева пострадала в результате всех этих маневров, но в любом случае надо вытащить ее и скрыться до того, как явится милиция. Выскочив на мостовую, он открыл заднюю дверцу ЗИЛа, ближайшую к машине скорой помощи.

Потом он с силой распахнул задние двери «скорой». Водитель на переднем сиденье сидел, навалившись на руль, и тяжело дышал. Успев непослушной рукой вытереть кровь со лба, он потерял сознание. Каталка стояла, зафиксированная, в задней части салона. Кругом в беспорядке валялись медицинские инструменты, в результате аварии выпавшие из ящиков. Пол усеивали скальпели и марлевые шарики, металлические дверцы шкафа были открыты, с полок свисали бинты и трубки, в углу шипел кислородный баллон с погнутым и треснутым клапаном.

И тут мысли Майкла смешались, в смятении и ужасе, он не знал, что думать. Потому что носилки оказались пусты. Женевьевы в машине не было.

Буш и Фетисов попали в пробку. Плохо отрегулированный мотор армейского внедорожника создавал вибрацию, от которой беспрерывно дрожал корпус. Вой приближающихся сирен грозил потопить в себе все мысли Буша. Он бросил взгляд на Николая. Тот полностью сосредоточился на дороге. Буш задумался, что надо сделать, чтобы купить преданность этого человека и заставить его изменить своей стране. Генералы — армейские кадры в высшем офицерском составе — обычно целиком посвящают жизнь службе. И все же сейчас рядом с ним сидит человек, который многие годы своей жизни — до холодной войны и после нее — отдал родине-матери, что, однако, не помешало ему теперь ее продать. За какую же цену? Теперь, когда на хвосте у них, казалось, висела вся российская армия, Фетисов не проявлял никаких признаков страха, если уж на то пошло, по нему вообще нельзя было сказать, что он испытывает какие-либо чувства. Никакой паники. Он не барабанил нервически пальцами, не елозил по сиденью, не проверял лихорадочно оружие — одним словом, не делал ничего такого, что инстинктивно делает человек в присутствии опасности. Многие годы пребывания на командной должности приучили его в любой ситуации сохранять достоинство.

Полуобернувшись, Буш еще раз бросил взгляд на мост. Вой сирены оглушал, однако никаких признаков приближения погони не наблюдалось — не тянули шеи зеваки, не спешили убраться с дороги машины. Затем и звук стал отдаляться; не сразу, но все-таки он затихал. Похоже, милицейские и военные машины проехали по соседней улице.

И тут Буш все понял. Соединились куски головоломки. Мелкие подозрения. Спокойствие Николая.

Буш медленно навел пистолет на Фетисова.

— У тебя ведь нет больной племянницы?

Тот покосился на Буша. Взгляд его здорового глаза внезапно стал ледяным.

— Есть, но мне плевать, будет она жить или умрет.

— На кого ты на самом деле работаешь? — скрипнув зубами, произнес Буш.

— На того же, на кого всегда. — Игнорируя угрозу оружием, тот посмотрел в зеркало заднего вида, следя за движением.

Буш взвел курок.

— В намерения Зиверы никогда не входило освобождение отца Майкла?

— Неужели ты в самом деле думал, что такая заметная фигура, как он, может позволить себе оставить свидетелей?

— И Женевьевы в машине скорой помощи нет, так? — Буш крепче обхватил рукоять револьвера. — И вся история со «скорой» — просто представление, чтобы выманить нас из Кремля?

— Мои люди покинули Кремль через главные ворота десять минут назад. Сейчас они усаживают Женевьеву в самолет.

— Для чего вам тогда понадобились мы?

— Не обижайся, но для совершенно определенной цели. Мы ведь понятия не имели, где находится эта Либерия. У Майкла же при себе карта. Что касается Женевьевы, тут все просто: если бы вы, вместо того чтобы спасти нас, спасли ее, у нас было бы на кого все свалить. Ковбои-американцы — чем не лакомый кусок для прессы? А хорошего русского генерала никому не придет в голову заподозрить. — Николай нажал на газ; движение возобновилось, машины поползли дальше. — Ваша роль сыграна. То, что нам было надо, мы получили.

Теперь Буша приводил в ужас не нескончаемый вой сирен, а человек на соседнем сиденье. Не спуская глаз с Николая, он вынул ключи из зажигания и выбросил их в окно.

— А вот тут ты ошибаешься. Шкатулка не у тебя.

— И не у тебя. Подозреваю, что и не у Майкла.

Буш понял, что Майкл, скорее всего, передал шкатулку Сьюзен и что девушка теперь в опасности.

— Вряд ли будет так уж трудно вырвать шкатулку из рук Сьюзен, живой или мертвой. Довольно неразумно было с его стороны доверять ей эту вещь.

— Тебя повесят за государственную измену, — прорычал Буш.

Николай улыбнулся.

— О какой измене ты говоришь? Обвинят во всем тебя и Майкла. Вы проникли в Кремль, совершили налет на хранилище исторических и культурных редкостей, убили самых выдающихся врачей России. Я видел все это своими глазами. — Николай подмигнул и улыбнулся. — Черт возьми, да я стану просто героем. Теперь можно спокойно уходить в отставку — и с деньгами, и со славой.

Предательство резануло Буша по самому сердцу. Зивера купил себе русского генерала не только затем, чтобы тот следил за ним и Майклом, но и чтобы сыграл роль их палача, когда цель будет достигнута.

Вдруг вой сирен, до этого момента присутствовавший постоянным фоном, пресекся. Не затих постепенно, а умолк внезапно. Тишина заставила Буша вздрогнуть. Не сводя разъяренного взгляда с Николая, прижимая дуло револьвера к его голове, он потянулся за рацией.

— Майкл? Ты там?

Но Буш уже знал, что ответа не будет. Если Майкла еще не убили, то скоро это случится. Николай Фетисов завлек Майкла в капкан, предоставил ему выполнить работу, а потом бросил на съедение волкам.

Буш смотрел на Фетисова, на человека, виновного в неминуемой смерти друга, яростно сверкая глазами. Николай выйдет сухим из воды, не испытывая ни малейшего чувства вины. Его не арестуют, на него не возложат ответственность за содеянное.

В конце концов ярость Буша достигла такого градуса, что он спустил курок. Звук выстрела потряс машину и эхом отозвался в салоне, у самого Поля от грохота чуть не лопнули барабанные перепонки. Из дула вылетел дымок и медленно поплыл по салону.

Однако Николай остался цел и невредим. Его улыбка медленно растворилась, и на лице появилось злобное выражение.

— Думаешь, я зарядил это ружье настоящими патронами?

Буш смотрел в холодные глаза русского генерала, и его трясло от гнева. Оружие, которое он носил на протяжении всего этого дня, пистолет, которым пользовался во время перестрелки, присутствие которого его успокаивало, — все было заряжено холостыми. Ему повезло, что он вообще до сих пор жив.

Фетисов потянулся за своим револьвером, но Буш схватил его за запястье, выкручивая руку, пока генерал не выронил пистолет на пол. Тогда Буш стал кулаком бить Фетисова по лицу, снова и снова, пока не заструилась кровь. Не в силах остановиться, он обхватил шею русского и начал душить.

— Куда ты пойдешь? — просипел Николай.

Лицо его, с потеками крови, побагровело.

— Ты скрываешься от закона, в чужой стране и не знаешь языка.

Как ни жаждал Буш убить этого человека, он не мог этого сделать. Несмотря на то что тот у него на глазах расстрелял медиков, невзирая на факт, что он предал его и Майкла, Буш не мог заставить себя убить Николая Фетисова.

Повинуясь внезапному импульсу, Буш вышиб боковую дверцу внедорожника, выскочил из машины и побежал по улице утренней Москвы.

Майклу пришлось ухватиться за дверцу, чтобы не упасть. Приближающиеся сирены оглушительно выли. Надо было торопиться, как можно скорее покинуть это место, оказавшееся ловушкой. Вскочив на переднее сиденье своей машины, он выжал педаль газа, но было слишком поздно. Спереди по улице на него надвигалась темная масса армейских грузовиков, сзади подъехали машины милиции. Он хотел было бежать, огляделся, но бежать было некуда. Преследователи, окружив его со всех сторон, остановились. Из машин показались солдаты, с оружием наготове. Неподалеку стала собираться толпа. Наверное, говорят о прежних временах, когда подобные сцены были не редкостью. Но это-то происходит сейчас, в новой России, где такие вещи не должны случаться. Солдаты вокруг — числом не меньше пятидесяти — держали пальцы на курках, готовые выстрелить при любом неосторожном движении Майкла. Но он не собирался рисковать. Он вышел из машины с поднятыми руками.

Никто не произнес ни слова, не прозвучало никаких приказаний. Майклу, стоявшему с поднятыми руками, это показалось странным. Солдаты ждали кого-то главного. Кого-то, кто срежиссировал его поимку.

И тут Майкл увидел идущего к нему человека. Черноволосый, с проседью, на крепкой шее вздулись жилы. В каждой руке он сжимал по большому пистолету; в утреннем солнце татуировки на его руках казались особенно яркими. Он шел совершенно молча. Солдаты почтительно расступались перед ним. Он приблизился к Майклу почти вплотную, так что их лица оказались на расстоянии нескольких дюймов. Майкл никогда не видел выражения такой ненависти.

— Меня зовут Речин. — Русский акцент говорящего был едва заметен. — Запомни это. Когда Бог спросит, кто тебя послал, будешь знать, что ответить.

С этими словами Речин размахнулся правой рукой и со страшной силой ударил Майкла по голове. Тот потерял сознание.

Глава 44

Стефан Келли стоял под душем на мраморном полу, струи горячей воды стекали по спине, и ему хотелось, чтобы эти струи смыли следы последних дней. С ним здесь обращались как с высокопоставленной персоной в пятизвездочном отеле. Элегантно сервированные обеды и ужины, свежие газеты, доступ в полностью оборудованный спортивный зал. Температура в бассейне как раз такая, как ему нравится, и бильярдный стол в библиотеке полностью в его распоряжении.

Первый день в замке Стефан провел, охваченный смятением и гневом. Большую часть времени он смотрел с балкона на бескрайний синий океан и на одинокую яхту гигантских размеров, покачивающуюся на якоре в миле от берега. За ситуацию, в которой оказался, он винил только одного человека.

С того самого дня, когда он узнал о воровской деятельности Майкла, его сжигал стыд за то, что его родной сын может быть вовлечен в такое беззаконие. Как получилось, что два его ребенка так отличаются друг от друга? В день, когда Стефан узнал об аресте Майкла, он поклялся его забыть, решил списать, как ошибку, вырвать из своего сердца.

Даже после смерти Питера Стефан не изменил своего решения. И несмотря на то что Майкл оставался единственным человеком на земле, в жилах которого текла его кровь, он не переступал границы. Но в глубине души знал, что это его отвержение Майкла — всего лишь удобный повод уйти от чувства вины, избегнуть участи отца, который должен посмотреть в глаза сыну, брошенному им на произвол судьбы. Именно по этой причине он так и не снял фотографии со стены комнаты-сейфа; это было бы равносильно тому, как если бы он опять отвернулся от Майкла, на сей раз навеки.

На второй день плена Стефан размышлял над своей жизнью, над победами и поражениями в личной жизни и профессии. Он всегда к чему-то стремился: к успеху, к деньгам, к тому, чтобы хорошо выглядеть и сохранять форму. Он не наслаждался моментом, не радовался тому, что имел, а всегда смотрел вперед, в будущее, думал о том, «что, если», а не о том, что происходит сейчас. А затем его сын Питер, его единственная после смерти жены истинная радость, умер. Отцовские мечты превратились в кошмар. Он больше не видел будущего, ведь не осталось никого, с кем его можно было бы разделить. Он размышлял о своих утратах. Одного сына отняла у него смерть, второго он оставил сам; Стефан не мог удержаться от мысли, что гибель Питера была своего рода расплатой за то, что он отвернулся от Майкла, и теперь ему остается лишь доживать свои дни в одиночестве, с опустошенным сердцем. Жизнь лишилась для него всякой ценности, и он приучил себя к мысли, что уже не важно, жив он или мертв.

Больше года назад Мэри Сент-Пьер пришла в его офис. Она просила помочь в поисках отца Майкла. Обманутая внешней бесстрастностью Стефана, Мэри не догадалась о правде, не заметила, в какой шок его повергло ее появление. Стефан был потрясен совпадением, и хотя он по-прежнему не мог смириться с преступлениями, совершенными Майклом, все же вид Мэри и ее болезнь смягчили его сердце.

И затем у него в офисе без предупреждения появилась Женевьева Зивера. С несгораемым сейфом в руках. За час, проведенный с этой женщиной, Стефан проникся к ней глубоким уважением. Она стремилась к тому, чтобы воссоединить отца с сыном. И при всей своей внешней сдержанности и скромности отличалась поразительной проницательностью, поскольку каким-то образом поняла, что он отец Майкла. Она так прекрасно отзывалась о Майкле: о его бескорыстии, о глубокой скорби после смерти жены. И это, как ни странно, отчасти рассердило Стефана; Майкл предстал более человечески понятным, а его предвзятое мнение оказалось несостоятельным. Женевьева заставила Стефана увидеть в Майкле хорошее, пробудила в нем отцовский инстинкт, заглушённый, казалось, годы назад. Еще она сказала, что, возможно, в один прекрасный день Майкл явится за металлическим кейсом, и просила Стефана сохранить его до тех пор.

Так что когда утром третьего дня Стефан открыл дверь и увидел на пороге его, своего сына, которого знал только по фотографиям, то был потрясен до глубины души, потому что понял: судьба все-таки его настигла. Он бы и хотел раскрыть сыну объятия, но первая его реакция была далека от отцовской. Он попытался отрицать правду, игнорировать ее, отослал сына прочь, а сделав все это, немедленно преисполнился раскаяния, что не переборол свой страх и не взглянул тому в глаза.

Их краткая встреча — начало воссоединения — была жестоко прервана Зиверой. Чтобы добиться своего, он сыграл на сердечных струнах Майкла. Запертый здесь — где бы ни находилось это место — в ожидании своей участи, Стефан гадал, суждено ли ему еще встретиться с Майклом, закончить разговор, попросить прощения.

На третий день, все тщательно обдумав, Стефан отбросил предвзятое мнение, отказался от несправедливых допущений. В нем опять заговорил юрист. Стефан задавался вопросом, найдет ли Майкл то, что нужно Джулиану, и существует ли действительно шанс выбраться из этой передряги живым.

Он стал действовать так, как действовал бы в своей старой роли — окружного прокурора: принялся изучать голые факты. Проводя время в замке, он отмечал каждую деталь: количество выходов, поведение персонала, расстановку охранников. Изучал расположение телефонов, окон, машин на дорожке. Важны факты. Он вдоль и поперек осмотрел спортзал, собственную комнату, ванную. Всем этим при случае можно будет воспользоваться для импровизации. Беседы с домашним персоналом были вежливыми, но неконкретными. Всех их вышколили так, чтобы они не выдали никакой информации, могущей оказаться полезной для Стефана.

Предоставленная ему свобода передвижения была чисто внешней. Повсюду его преследовали неотвязные взгляды горничных и официантов с пластиковыми улыбками, охранников с собаками и бог знает чем в кобурах. Он был в ловушке, полностью во власти своего хозяина.

Сегодня, тренируясь в спортзале, он хорошенько постарался на бегущей дорожке, с результатом несколько миль за семь минут. Неплохо для пятидесятивосьмилетнего мужчины. Он бегал всю жизнь — для удовольствия, чтобы сохранять форму, чтобы чувствовать себя молодым и сильным. Каждый раз он выжимал из себя все возможное и, хотя больше не участвовал в соревнованиях, все же на пробежках всегда представлял себе, что по соседней дорожке бежит соперник и впереди — финишная черта. Но он не смотрел на свои спортивные занятия как на средство выживания. До самых последних трех дней своей жизни Стефан не думал, что когда-нибудь, убегая, будет спасать свою жизнь.

Он стер из сознания всякую жалость к себе, подавил ощущение безнадежности. Словно солдат в военном лагере, он чувствовал себя обязанным исполнить долг. Не зная еще, как или когда это сделает, но Стефан принял решение. Он не станет дожидаться спасения ни от Майкла, ни от кого-либо другого.

И, восстановив таким образом привычное для себя состояние ума, он внезапно подумал: все это время, размышляя о том, спасут его или нет, он не думал о Майкле и об опасностях, которым тот подвергается. А ведь сын рискует гораздо больше, чем сам Стефан в своем VIP-номере с видом на море. Арест, ранение, смерть — Майкл рискует всем ради отца, которого он не знал, отца, который его бросил.

У Стефана возникла парадоксальная мысль, что, может быть, это не Майкл должен спасти его, а наоборот. Возможно, это он должен спасти Майкла, стать наконец отцом, каким никогда не был. Теперь у него появился шанс вернуть потерянного сына, и нельзя этот шанс упустить.

Тут же созрело решение: бежать.

Глава 45

Поль Буш, одинокий и преследуемый, бежал по московским улицам. Ярость на Фетисова и волна чувств, рожденных предательством последнего, боролись в нем со страхом никогда больше не увидеть жену Дженни и двоих детей. Она говорила ему не ввязываться в это. Она его не предупреждала, ничего не требовала, она просто сказала: «Не делай этого». И была права.

Не раз она повторяла ему, что однажды он слишком высунется и в результате лишится головы. Он надеялся доказать, что она заблуждается. Поль терпеть не мог, когда она оказывалась права. Что случалось постоянно. И поэтому он еще больше любил ее. Ему нравилось просыпаться утром рядом с ней. Нравилась ее внешняя суровость — фасад, за которым скрывались необычайная доброта и нежность. За все годы его службы в полиции Дженни ни разу не отозвалась отрицательно о его преданности работе и не усомнилась в необходимости этой преданности, и также не упоминала о своем постоянном страхе из-за того, что он, имея дело с преступниками, ежедневно подвергается опасности. Но после его ухода в отставку она сочла, что опасности должны остаться позади, он же внутренне никак не мог с этим смириться. Ему нравился азарт погони, адреналин, его подстегивала устремленность к справедливости.

Ему казалось, что здесь, в России, именно этим он и будет заниматься: бороться за справедливость. Джулиан Зивера, человек, многими почитаемый как образец духовности и человечности, шантажировал Сент-Пьера, грозя убить его отца, человека, которого Майкл до этого даже не знал. Что ж, Майкл его лучший друг, так что Поль не меньше самого Майкла исполнился решимости помочь его отцу и вызволить того из плена. Подобные ситуации были коньком Буша: он отточил навыки преследования за годы детективной работы. Бушу нравилась охота. Но теперь бежал и скрывался он — в незнакомом городе, не зная ни слова на чужом языке. Он привык быть охотником, и роль зайца ему претила. Возмущению его не было предела.

Буш выскочил из армейского внедорожника, оставив в нем задыхающегося Николая, которого до этого едва не придушил. Какой-то частью своего сознания он почти ожидал выстрела в спину, но его не последовало. Сконцентрировавшись, Буш постарался определить, откуда исходит вой сирен. Оказалось, источник звуков расположен довольно близко, всего в двух кварталах от того места, где их автомобиль застрял в пробке. Он пригляделся и рассмотрел группу машин вокруг той самой «скорой», которая до этого покинула Кремль.

Многочисленные солдаты оттесняли зевак, тем временем как другие, посреди проезжей части, целились в Майкла. Его окружало по крайней мере пятьдесят солдат, все держались на расстоянии добрых двадцати футов от него. И все чего-то ждали. Никто не двигался. А потом военные расступились перед одним человеком, который приблизился к Майклу. У Буша не возникло ни малейших сомнений по поводу того, кто этот человек. Он видел его совсем близко. Хотя формально они не встречались, но узнали бы друг друга мгновенно. Они стояли лицом к лицу, разделенные десятью футами. Человек был мускулист; его волосы, черные с седыми прядями, не колыхались под свежим утренним ветерком. С закатанными рукавами, вооруженный двумя чудовищными пистолетами, он надвигался на Майкла. Ничто не выдавало его так, как татуировки на руках. Это был человек, которого Буш видел переодетым в доктора. Тот самый, в маске, который стрелял по пуленепробиваемому стеклу в операционной. Было понятно, что сейчас он уложит Майкла.

Буш наблюдал, стараясь не выделяться в толпе зрителей. От порыва броситься на помощь другу сердце у него безумно заколотилось; для него было невыносимо смотреть на убийство Майкла, но и отвести взгляд он был не в силах. Он не слышал слов, сказанных подошедшим, а увидев, как тот занес громадный кулак, едва не закричал. Он думал, что Майкл умер, но, когда понял, что тот просто потерял сознание, у Поля вырвался придушенный вздох облегчения. Майкла погрузили в салон одной из армейских машин, и колонна тронулась в единственное возможное, как казалось Бушу, место назначения: Кремль.

Буш оставался там, пока толпа не рассеялась, а потом побрел по улице. Итак, он один, помощи ждать неоткуда, а его лучшему другу грозит опасность погибнуть в потайных застенках. Все мысли о спасении отца Майкла, о поисках Женевьевы, о необходимости сохранить шкатулку отступили перед этой новой неразрешимой задачей. Он должен вернуться в Кремль и спасти Майкла. Он еще не знает, как это сделать, но найдет способ.

Глава 46

Майкл пришел в себя в полутемном помещении. С потолка свисала единственная тусклая лампочка. Он лежал на жесткой койке; исходящий от матраса запах смерти и мочи терзал его обоняние. Камера была маленькой, площадью футов в тридцать, со стенами из массивных каменных блоков, с узкой, смещенной от центра дверью в стене напротив койки и с крошечным зарешеченным оконцем, которое выходило, по всей видимости, в коридор с рядом таких же камер.

С потолка свисали проржавелые железные цепи с раскрытыми кандалами, ожидающими нового пленника. Прислоненный к стене, стоял деревянный крест. С места пересечения толстых брусьев спускалась прочная веревка, а горизонтальные перекладины покрывали темные пятна крови. Перед креслом со следами человеческих останков на нем стоял большой деревянный пресс для головы.

Майкл сразу понял, где находится, — это место было четко обозначено на карте Женевьевы, но у Майкла не было никаких причин к нему стремиться. Считалось, что никто не знает, где находятся застенки. Очевидно, действительность оказалась иной. Разглядывая приспособления вокруг себя, Майкл думал о мужчинах и женщинах, подвергнутых здесь самым гнусным пыткам, во многих случаях единственно ради удовольствия строителя этих камер. Камера пыток Ивана Грозного приобрела мифический статус, но то, на что Майкл смотрел сейчас, отнюдь не являлось мифом.

В том месте, куда Речин нанес удар, голова болела, как будто по ней стукнули молотом; Майкла обуревали мысли о предательстве: он винил себя за то, что слишком поздно заметил признаки и с самого начала не усомнился в искренности Фетисова. Прокручивая в голове события последних дней, он снова и снова убеждался, что все указывало на Фетисова. Он, вероятно, с самого начала удерживал Женевьеву. Он послал Алексея в пещеру с резервуаром, чтобы тот нашел шкатулку прежде, чем ее найдут иностранцы; Фетисов сообщил им, куда направляется машина скорой помощи; он сказал Майклу, куда ехать; он знал, что в «скорой» Женевьевы нет. Одному богу известно, где она сейчас и вообще — жива ли она.

И потом одна мысль заслонила собой все остальные: Сьюзен. Схватив его, они, скорее всего, отправятся за ней, и этого он не мог перенести. Ясно, что тот, кто перехватил Женевьеву, теперь поспешит за шкатулкой. Что же за тайна вечной жизни кроется в этой миниатюрной коробочке, если ради нее стоит убивать?

Он молил Бога, чтобы Сьюзен каким-то образом ухитрилась улететь из Москвы; чтобы Буш был на свободе; чтобы у Мартина хватило возможностей отправить их отсюда до того, как явятся безжалостные русские военные. Но в глубине души он знал, что все обстоит иначе. Майкла убивала тревога за друзей, прежде всего за Сьюзен, предчувствие, что ей угрожает величайшая из опасностей. Надо было отсюда выбраться, но он прекрасно отдавал себе отчет, что шансы на это близки к нулю или вовсе равны ему. Он не понаслышке знал, что в Кремле вещи можно скрывать по пятьсот лет, и никто их не только не найдет, но даже не хватится.

Из коридора послышались шаги. Кто-то приближался к его камере. Майкл сел на койке, почувствовав, как ноет затекшая шея. Он провел пальцами по лицу и каштановым волосам, как будто надеясь таким образом очистить ум и освободить место для спасительного решения, но оно не приходило.

Лязгнул замок. Дверь со скрипом отворилась. В проеме стоял человек, от удара кулака которого он потерял сознание: Речин.

— Ты отдаешь себе отчет, что убил моего сына? — произнес высоченный русский, входя в камеру.

При тусклом свете лампочки Майкл вгляделся в лицо вошедшего. В глазах того боролись, сменяя друг друга, глубокая скорбь и ярость. Насколько Майкл знал, самая худшая из комбинаций. Отчаявшийся человек делается безжалостным, утрачивает способность к сочувствию. Майклу были знакомы эти чувства: он прошел через ад, когда заболела его жена Мэри. Тогда, чтобы спасти ее, он не останавливался ни перед чем.

— Не понимаю, о чем вы, — пробормотал он, вставая.

— Ему всего шесть, и он умирает. Ты украл его последнюю надежду, лишил его единственного шанса.

Майкл, ничего не понимая, смотрел на русского.

— Врачи, которых вы расстреляли, врачи, которых ты и твои подельники убили с таким хладнокровием и безжалостностью, были единственными, способными спасти моего сына. Он моя единственная радость, единственный смысл жизни, и вы украли у него последний шанс, лишили меня и его нашей последней надежды.

Лицо русского выражало такое страдание, что это стало почти невыносимо. Его слова глубоко тронули Майкла. Он начал понимать страстное чувство, которое двигало этим человеком: то же, которое руководило им в его желании спасти Мэри.

— Мне очень жаль. Я бы никогда намеренно не нанес вреда вашему сыну.

Речин вцепился Майклу в горло.

— Убив этих медиков, ты убил моего сына.

— Мы никого не убивали, — прохрипел Майкл.

Буш сообщал, что дела пошли вкривь и вкось, но чтобы до такой степени…

Речин с такой силой ударил Майкла кулаком по лицу, что тот отлетел обратно на койку. Майкл понимал, что пытаться давать сдачи — бесполезно, этим он лишь приблизит смертный час.

Речин окинул взглядом помещение.

— Эта камера может рассказать такие истории предсмертных мук, что от ужаса у человека остановится сердце. Сначала я думал испробовать на тебе кое-какие из приспособлений Грозного, но у меня не так много времени, и я располагаю кое-чем получше, чем это средневековое старье.

Схватив Майкла за руку, русский выволок его из камеры и потащил по длинному каменному коридору. Голубовато-серый пол был покрыт толстым слоем пыли, ходили по нему явно нечасто. Через равные интервалы с потолка на проводах свисали кое-как вкрученные лампочки, отчего по мрачному коридору блуждали глубокие тени. Не считая металлических стульев, стола с кипящим кофейником на нем и полупустой бутылки водки, никаких признаков цивилизации не отмечалось.

Миновав несколько камер, они оказались перед открытым лифтом. У дверей застыли два охранника, держа винтовки по диагонали перед грудью и глядя прямо перед собой. Не произнося ни слова, Речин втолкнул Майкла в кабину и нажал кнопку. Все это время Майкл не поднимал головы, но при этом все запоминал: ширину и высоту коридора с камерами, рост охранников, какого образца их винтовки. Кнопки этажей в лифтах обозначались арабскими цифрами, числом восемь, соответствуя, как рассудил Майкл, подземным этажам. Поднявшись на три уровня, они оказались в ярко освещенном, агрессивно-белом коридоре с выходящими в него конференц-залами и офисами. Русский завел Майкла в кабинет, заполненный мониторами безопасности, компьютерами и прочим электронным оборудованием. Майкл отметил про себя, что, не считая двух охранников у лифта, им не встретилось ни души.

Толкнув Майкла на деревянное кресло с прямой спинкой, Речин быстро приковал его наручниками к прочным дубовым подлокотникам. Перед креслом стоял телевизор со снежным шумом на экране. Речин нажал кнопку, и перед ними ожили образы кровавой бойни. Врачей, мужчин и женщин в белых халатах и хирургических перчатках, расстреливали. Тела, изрешеченные пулями, подскакивали и корчились в предсмертных конвульсиях. Хотя звук был отключен, Майкл представлял себе, как люди должны были кричать. Стрелял один человек, каждый выстрел сопровождался вспышкой, и его револьвер подпрыгивал. Майкла едва не вывернуло при виде этой бесчеловечной бойни, в которой гибли невинные. Не было необходимости видеть лицо убийцы, чтобы понять, кто это: Николай Фетисов.

— Это не я, — произнес Майкл.

Речин вырос прямо перед Майклом, буравя его холодным взглядом. Склонив голову набок, русский извлек из кармана нож и зажигалку.

— Не спорю, курок, вероятно, спускал не ты. Но это не снимает вины с тебя.

— Ты не понимаешь, — возразил Майкл.

— Я понимаю больше, чем ты думаешь.

Речин щелкнул другим выключателем, и изображение на экране резко сменилось.

Майкл похолодел, увидев Кремль снаружи, черный ЗИЛ с включенным мотором у ворот, себя самого на месте водителя. Речин приостановил проигрывание.

— Я понимаю, как велика ценность жизни. И сейчас продемонстрирую тебе это.

Щелкнув зажигалкой, Речин поднес ее к лезвию ножа. То приближая язычок пламени к металлу, то отдаляя от него, он раскалил лезвие докрасна. Майкл вглядывался в русского, пытаясь обнаружить хотя бы искру милосердия, намек на сострадание, но напрасно. Перед ним был человек, лишившийся надежды, в сердце у него не осталось любви, ее место заняло желание мстить.

— Видишь ли, человек начинает говорить тогда, когда не в силах терпеть, не может больше выносить пытку, — бесстрастно произнес Речин. — Но некоторые, и, подозреваю, ты как раз принадлежишь к этой категории, терпят боль до тех пор, пока она их не убьет.

Воздух вокруг лезвия завибрировал от жара, и Речин сунул зажигалку в карман. Подержав раскаленное лезвие перед глазами Майкла, он сильно сжал рукоятку и с размаху нанес удар. Лезвие вонзилось в деревянное сиденье между бедрами Майкла, в нескольких дюймах от паха. Ни один мускул не дрогнул на лице Сент-Пьера, он не сморгнул и не отвел взгляда, а продолжал все так же прямо смотреть Речину в глаза.

Рывком задрав рукав рубашки Майкла, Речин железной хваткой обхватил голое предплечье. От сиденья поднимался запах паленой древесины, по воздуху плыли дымные колечки. Вцепившись в рукоятку, Речин выдернул из стула все еще раскаленное лезвие.

Противники смотрели друг другу в глаза. Скрывая страх, Майкл старался сохранить выдержку. Он знал, что сейчас произойдет, и пытался внутренне отстраниться, абстрагироваться от неминуемого.

Речин поднес нож ближе, так что теперь тот находился в нескольких дюймах от обнаженной руки Майкла. Майкл уже чувствовал жар, исходящий от лезвия. Не моргая, они смотрели друг другу в глаза. А затем Речин, без предупреждения, положил лезвие на предплечье пленника.

Майкл погрузился внутрь себя, загоняя боль в дальний угол подсознания. Он слышал, как зашипела кожа, чувствовал запах горящей плоти, но отказывался отдаваться муке, не желал пасовать перед этим человеком.

И так же неожиданно Речин отнял лезвие.

— Но пытка не обязательно должна быть физической, — произнес Речин со своим едва заметным русским акцентом.

Положив нож на стол, он нашел еще одно кресло, подкатил его и установил прямо напротив Майкла. Затем пристегнул к подлокотникам пару наручников, после чего вернулся к видеоплееру и нажал кнопку воспроизведения. Вместо ЗИЛа на экране появилась картина, которая впечаталась Майклу в душу и наполнила ее болью и ужасом. Это было гораздо хуже раскаленного лезвия, даже хуже, чем если бы Речин вонзил нож ему в сердце. Майкл увидел Сьюзен, как она дотрагивается до его щеки, на заднем сиденье ЗИЛа у ворот Кремля.

— Большинство не понимают, что самый важный аспект пытки — ожидание, психологический ужас. — Речин жестом указал на кресло напротив Майкла. — Она будет сидеть здесь и глядеть тебе в глаза, а я тем временем один за одним отрежу ей пальцы. Ты будешь слушать ее вопли, пока я буду отрезать ей ухо, и думаю, тогда ты расскажешь мне, куда дел мать Джулиана Зиверы, и расскажешь, где Зивера спрятал карту кремлевских подземелий.

События на экране разворачивались. Став невольным вуайеристом, Майкл наблюдал, как они с Сьюзен глядят друг на друга, как она гладит его по щеке. Двое на экране смотрели друг на друга страстно. Молчаливый, таинственный миг, когда две души встретились, завершился нежным поцелуем. В это мгновение Майкл понял, какие чувства на самом деле питает к нему эта девушка; он прочел это на ее лице, а подтверждение увидел на своем собственном. Внезапно сцена начала проигрываться заново, с того момента, как Сьюзен дотронулась до его щеки.

На Майкла навалилась тяжесть его вины; хотя Сьюзен и добивалась упорно, чтобы ее допустили к участию во всей затее, но ответственность лежит на нем самом. Не надо было поддаваться на ее уговоры. И позже, вопреки своему обоснованному нежеланию, он позволил ей пуститься вместе с ним в подводное плавание в поисках Либерии, в результате чего она едва не погибла. Теперь, из-за него же, ее будут преследовать, и он чувствовал себя так, как будто подписал ей смертный приговор. И в довершение всего, у нее рюкзак с золотой шкатулкой.

— Я хочу знать, куда увезли Женевьеву Зиверу, — медленно произнес Речин.

— Тебе известно, что я преследовал «скорую», потому что думал, что Женевьева там. Я понятия не имею, где она. Кто-то похитил ее у нас.

— Кто? — Речин вопросительно посмотрел на Майкла.

Майкл отвернулся.

— Для чего она тебе?

— Разве не ясно? — Наклонившись, Речин посмотрел Майклу прямо в глаза. — Чтобы прикончить.

Майкл взглянул на своего тюремщика и понял все. В этом человеке была безмятежная безжалостность, абсолютное спокойствие, причиной которого может быть либо безусловная уверенность в своих силах, либо безумие.

— Зивера — лицемерный глупец. За личиной набожного альтруиста прячется темная душа, жаждущая власти, и я планирую заставить его страдать. Зивера выстрадает в десять раз больше того, что чувствует сейчас мой сын. Я не успокоюсь, пока не изловлю и не прикончу вас всех, до единого.

— Почему бы не ограничиться одним Джулианом? Его мать невинна, она не заслужила страданий.

— Мой сын тоже не заслужил.

Чувства этого человека, слова, в которые он их облекал, были так понятны Майклу: во время болезни жены он испытывал то же. Ярость на Бога и на весь мир, боль, которую испытываешь, когда радость твоего сердца тает вместе со здоровьем любимого человека. Майкл был почти готов ему посочувствовать — если бы тот не собирался убить Женевьеву.

— Возможно, ты и в самом деле не знаешь, где ее спрятали. Но может быть, твоя женщина в курсе.

Украшенный татуировками русский подошел к панели управления и щелкнул другим выключателем.

В тот же момент все телевизионные экраны и мониторы всех компьютеров вспыхнули, и на них появилось изображение руки Сьюзен у него на щеке. Экраны выстроились по всей ширине и высоте стены, так что мучительный образ заполнил все поле его зрения.

— Тебе никогда не найти ее, — проговорил Майкл.

Подойдя к двери, Речин открыл ее и оглянулся на Майкла. На его лице заиграла улыбка — не радости, а торжества.

— Уже нашел. — Речин вышел и закрыл за собой дверь.

Когда щелкнул замок запираемой двери, ум Майкла лихорадочно заработал. Он не собирался тратить время на жалость к себе или страх. Над всеми мыслями господствовала одна. Если есть какой-то шанс спасти Сьюзен, он должен отсюда выбраться.

Майкл изучил наручники, приковывающие его к креслу, потом, изогнувшись назад, оглядел комнату. Он искал подсказки. На экранах телевизоров и мониторов по-прежнему прокручивался фильм с участием его и Сьюзен. Он делал все возможное, чтобы не смотреть; ни к чему сейчас поддаваться эмоциям.

Теперь он обратил свое внимание на подлокотники кресла, к которому был прикован. Подлокотники, как и все кресло, были прочными и надежными. Речин не дурак; он знал, что делал, когда приковывал Майкла.

Но он не знал самого Майкла.

Майкл попытался дотянуться до нагрудного кармана. Ему необходимы были солнечные очки, причем немедленно, но из-за наручников он не мог их достать.

Майкл принялся раскачивать кресло и продолжал делать это до тех пор, пока не опрокинулся на пол, ударившись головой. Не обращая внимания на боль, он продолжал качаться, теперь с боку на бок, и вскоре упал на пол лицом вниз, с креслом за спиной. Он стал изгибаться, добиваясь, чтобы очки выпали из нагрудного кармана, и, когда это произошло, ухитрился подобрать их левой рукой. Раскрыв очки, он установил их под углом к полу, а затем надавил, так что правая дужка отломилась от линз. Майкл осторожно подобрал дужку: четыре дюйма длиной, в ширину она составляла меньше восьмой части дюйма. Идеальная толщина.

Он вытянул левую руку, прочно уперев наручник в подлокотник. Медленно, очень медленно, Майкл стал приближать узкую дужку к наручнику. Но не к замочной скважине. Он не поддался искушению сделать это, поскольку знал, что, хотя для открывания наручников часто применяются универсальные ключи, сами замки не так-то легко взломать.

Игнорируя замочную скважину, Майкл придвигал тонкую металлическую пластину к узкому зазору в том месте, где штырек входил в гнездо, вызывая запирание наручников. Полоска как раз вместилась в разъем. Ловким движением Майкл надавил на дужку, продвигая ее дальше в гнездо. Клик! — и защелка над штырьком, отжатая, освободилась, а наручник отпал. Действуя теперь уже всей рукой, Майкл проделал те же манипуляции над другим наручником, потом занялся наручниками на втором кресле, после чего рассовал обе пары по карманам. Они не нужны ему были прямо сейчас, но интуиция подсказывала, что если он их не возьмет, то позже об этом пожалеет. Подняв кресло, он поставил его перед панелью управления. Щелкнул переключателем, чтобы заставить бесчисленные образы замереть. Пауза наступила как раз в тот момент, когда во весь экран появилось лицо Сьюзен. Майкл не мог оторвать от нее глаз: она улыбалась, и улыбка озаряла все ее лицо. Майкла словно омыло теплой волной. В своем чувстве к нему она искренна.

Он опять щелкнул выключателем, и внезапно мониторы запестрели изображениями различных уголков Кремля, внутри зданий и снаружи. Церкви, офисы, дворцы и тюремные камеры. Майкл видел, как проводят по Арсеналу экскурсионные группы, а тем временем еще одна группа, на другом экране, покидает Успенский собор. На каждом мониторе изображение шло по кругу, так что одна и та же картинка представала в десяти различных ракурсах, а все вместе они давали возможность наблюдателю составить детальное представление обо всем происходящем в комплексе. Надписи на мониторах, на кириллице, разумеется, ни о чем не говорили Майклу, но ему не понадобилось много времени, чтобы сообразить, какой участок представлен на каждом из мониторов.

Сориентировавшись, Майкл сообразил, что это, должно быть, старый контрольный пункт. Для проигрывания видео имелись только VHS-плееры — плееры DVD, а также соответствующие дисководы на компьютерах отсутствовали. Что касается самих компьютеров… им уже явно пошел второй десяток. Это был не центральный контрольный пункт и даже не вспомогательный. Это место было жертвой времени и недостатка финансирования.

Майкл откинулся на спинку кресла и стал наблюдать за событиями на мониторах. Его внимание привлек один, во втором ряду, слева от центра: там кипела бурная деятельность; охранники носились, выполняя приказания кого-то, не попавшего в объектив камеры. Группа вооруженных людей расселась в три черных внедорожника. Вскоре на экране показался человек, который отдавал приказания, — Речин. Мини-колонна покинула гараж. Майкл сидел, впитывая и запоминая увиденное. В поисках черных внедорожников он окидывал взглядом ряды мониторов, пока не увидел их снова — на нижнем экране справа. Те же тяжелые ворота, фрагмент которых он видел, когда сидел в ЗИЛе, отворились и выпустили наружу, на яркий солнечный свет, три армейские машины.

Майкл переключился на шкафы; хорошенько в них порывшись, он не нашел оружия, обнаружил лишь книги, документы и карты — все на русском, карандаши, ручки, скотч. Для спасения Сьюзен этого явно недостаточно. Потом ему хоть немного повезло: он наткнулся на толстый моток электропровода, отмотал пятьдесят футов и присоединил к своему импровизированному арсеналу.

Медленно открыв дверь, Майкл высунул голову в белый коридор. Там царила абсолютная тишина, ни души. Осторожно выйдя наружу, Майкл заглянул в ближайшую дверь. Его взгляду открылось совершенно пустое помещение, без мебели, окон и ковров. По очереди он проверил еще восемь дверей, и за каждой ему предстало то же самое зрелище. Не считая заброшенного контрольного пункта, этаж был абсолютно пуст.

Майкл направился к лифту. Из-за отсутствия лестницы это был единственный путь, которым можно было попасть на этаж или его покинуть, в случае пожара — настоящая ловушка. Повинуясь внезапному импульсу, Майкл нажал кнопку вызова и кинулся обратно в комнату с мониторами. Механизм проснулся и загудел. По доносившимся звукам понимая, что кабина приближается, Майкл всеми силами души надеялся, что не привез на свой пустынный этаж какого-нибудь нежеланного гостя. Прозвенел звонок, и дверь отворилась. Выглянув, Майкл обнаружил, что кабина пуста. Он припустил по коридору к лифту; нажав самую верхнюю кнопку, убедился, что в своих подозрениях был прав. Кнопка не зажглась; верхние этажи отключены.

Теперь понятно, почему Речин не потрудился бросить его обратно в камеру. Зачем? Бежать все равно некуда. Только обратно — в камеру пыток или в лапы вооруженных охранников.

В начале службы в армии Дмитрий Гренженко рисовал себе в мечтах спецназовские страсти, погони и перестрелки. Деревенский мальчишка из Курской области, он вырос во время афганской войны, в эпоху, когда Советский Союз считался сверхдержавой, с которой необходимо считаться, а образ русской армии заставлял врагов трепетать. Он был отличником боевой и политической подготовки — в школе снайперов, затем в военном училище. Дмитрий мечтал о военной карьере и ратных подвигах, хотел быть частью великой армии, которая повергла в бегство Наполеона, нанесла поражения войскам Гитлера во Второй мировой войне и сокрушала всех непрошеных гостей ударом карающего меча.

Теперь он сидел за деревянным столом и хлебал из пресловутой алюминиевой кружки жидкий кофе с сильной примесью водки, и его роль заключалась не в чем ином, как быть охранником при американском заключенном Майкле Сент-Чего-то-там. Мечты Дмитрия разлетелись в осколки, как сам Советский Союз во время перестройки. Его забыли так же, как двадцать шесть миллионов советских граждан, погибших во Второй мировой. Коротая время за праздной болтовней с напарником, Пелио Кестовичем, Дмитрий мечтал о шансе проявить себя, участвовать в сражении, применить навыки рукопашного боя, которыми он блестяще владел. Почтить память предков, отдать всего себя службе Родине-матери.

Ни он, ни напарник не могли понять, почему в итоге очутились здесь, в утробе земли. Это наказание? Или им просто не повезло? Тайный отдел был закрыт много лет назад — по крайней мере, его закрыли до того, как кто-либо из них начал служить здесь. До них, конечно, доходили слухи о проводимых им операциях — тайный отдел был типичным образчиком подобных подразделений коммунистической эпохи, — однако по-настоящему они не верили в его существование, считали мифом, пока не получили приказ приступить к службе под началом Ильи Речина — человека, чья репутация вызывала больший страх, чем репутация самого дьявола.

Звонок лифта вырвал Дмитрия из обычной полудремы. Он и Пелио вскочили по стойке «смирно». С винтовками на плечо, они приготовились встретить своего временного командира. Стоя столбами, смотрели, как отползают в стороны дверцы. Оба приготовились своей выправкой произвести впечатление на Речина, но его в лифте не оказалось. Да и вообще никого не оказалось. Когда двери отворились, их взорам предстала пустая кабина с деревянным креслом посередине. Затем, без всякого предупреждения, двери закрылись. Лифт заработал, и кабина, сопровождаемая гудением работающего механизма, исчезла из поля зрения. Охранники переглянулись и, словно по команде, шлепнулись на стулья.

Но тут дверь опять звякнула. Оба подпрыгнули и вытянулись в струнку, только для того, чтобы снова увидеть пустую кабину лифта. На этот раз они переглянулись до того, как дверь закрылась. Лифт, сопровождаемый удаляющимся гудением механизма, пополз вверх.

Охранники снова уселись, но звонок опять возвестил о прибытии лифта. Оба встали, на этот раз без особого энтузиазма, и лифт опять открылся. Улыбаясь и подмигивая, они наблюдали, как двери сдвигаются. Но на этот раз Дмитрий не стал садиться, а подошел к разладившемуся лифту и стал ждать возвращения кабины, которая не преминула скоро заявиться, сообщив звонком о своем прибытии.

Когда двери разъехались, взгляду Дмитрия снова предстал стул посреди кабины. Охраннику пришло в голову, что этот стул — можно сказать, кресло — гораздо прочнее и удобнее железного, на котором он провел последние восемь часов. С винтовкой наперевес, он вошел в кабину и схватил кресло.

Дмитрий так и не заметил, что заключенный, Майкл Сент-Чего-то-там, прячется в углу, готовый к броску. Проволочная петля, наброшенная на белобрысую, словно усыпанную опилками, голову, плотно обхватила шею охранника. Но вместо того, чтобы инстинктивно схватиться за горло, Дмитрий кинулся на противника. От его ударов Майкл отлетел к стене лифта. Отбиваясь, он нанес серию коротких ударов, но солдат даже не поморщился. Дмитрий не нуждался в оружии; одного взгляда на тщедушного с виду противника хватало, чтобы понять: не понадобится больших усилий, чтобы забить его до полной покорности. Он обрушил кулак на голову Майкла. Зашатавшись, Майкл рухнул на пол и остался лежать, корчась и слабо подергивая ногами.

Дмитрий почувствовал, что натяжение петли вокруг шеи слегка усилилось: Майкл ногой выпихнул деревянное кресло из кабины. Впрочем, солдат не обратил на это особого внимания. Дверцы лифта закрылись, и кабина двинулась наверх. Дмитрий вцепился Майклу в шею, рассчитывая своей вонючей капустной отрыжкой оскорбить нежные чувства американца. Замахнулся, чтобы нанести последний, решающий удар. Переместил центр тяжести назад, готовясь в одну секунду сконцентрировать все свои двести пятьдесят фунтов в кулаке, но тут его резко дернуло назад. Проволочная петля вокруг шеи внезапно затянулась так туго, что ему нечем стало дышать.

И тут он все понял. Проволоку привязали к стулу, который американец вытолкнул из кабины, и когда лифт пошел вверх, стул превратился в смертельный якорь, тянущий вниз. Сила поднимающегося лифта пригвоздила охранника к двери. Проволока стала впиваться ему в кожу, и он почувствовал, что конец близок. Внезапно его дернуло вниз, так что он упал на пол кабины. Дмитрий забился и закричал, но лифт, безразличный к его воплям, продолжал подъем. Кабина шла и шла вверх, и солдата шеей прижало к дверям. Лицо его побагровело. Натягиваясь, проволока глубже впивалась ему в кожу; хватаясь за петлю, он отчаянно пытался расширить обхват — напрасно. Лифт, столкнувшись с препятствием, издал звонок тревоги; мотор задымился, но затем механическая сила возобладала. С ужасным громким щелчком проволока прошла сквозь шею Дмитрия, прорезала позвоночник и отсекла голову. Голова отскочила от тела и упала на пол. Это сопровождалось гротескным хлопком, какой издает пробка, вылетая из бутылки.

В лифте царил кровавый хаос: тело и голова тонули в огромной кровавой луже. Тело рефлекторно подергивалось, из шеи толчками вырывалась кровь. Быстро выхватив из расползающейся на глазах красной лужи винтовку убитого, Майкл передернул затвор, после чего нажал на кнопку нижнего этажа. С ружьем на изготовку, он держал палец на курке. Можно было не сомневаться, что второй охранник, ставший свидетелем начала его драки с напарником, не говоря уже о любопытном эпизоде со стулом и проволокой, поджидает его на выходе.

Дверцы лифта разошлись, и Майкл убедился, что в своих подозрениях не ошибался. Пелио так и не довелось узнать, что случилось с его напарником: пуля вылетела у него из затылка.

Стулом заклинив дверцы лифта в открытом состоянии, Майкл перенес оба тела и голову в опустевшую камеру. При этом пришлось подавлять рвоту — он всегда чувствовал себя плохо, когда приходилось убивать. Забрав у мертвых винтовки, пистолеты, радиоприемники и ключи, он закрыл дверь. Затем вернулся в лифт, вышвырнул в шахту пропитавшийся кровью ковер и с помощью водки и рубашек охранников вымыл стены.

Поднявшись на лифте на два этажа, он направился в старый контрольный пункт. Проверил мониторы, но ни на одном из них внедорожники не показывались.

Майкл произвел инвентаризацию своих запасов. Два заряженных пистолета, две запасные обоймы, две винтовки. Ключи на кольце — кто знает, какие тайные миры ими отпираются. Единственный ключ, про который ему известно, от какого он замка, это ключ от лифта. Две практически бесполезные рации — он ведь не знает языка. Два ножа — самый предпочитаемый им вид оружия, поскольку рамки его использования значительно шире, нежели только в качестве оружия как такового. Электрический провод, шесть туристических карт Кремля, стопка бумаги. Спрятав винтовки в шкаф, он аккуратно поставил кресло так, как оно стояло, когда Речин уходил, и уселся перед мониторами. Один револьвер он сунул за пояс и прикрыл рубашкой. Другой пристроил на сиденье и уселся сверху. Пристегнув наручники к подлокотникам, он скотчем обмотал штырьки разъемов наручников. Произвел испытание, убедился, что штырьки входят в гнездо и обратно без срабатывания защелки.

Теперь осталось только дождаться Речина с Сьюзен. Но на этот раз встреча пройдет на его условиях.

Глава 47

Выйдя из лифта в отеле «Националь», Сьюзен, с еще влажными, собранными на затылке волосами, поспешила к своему номеру. В гостиной она первым делом открыла бар и выпила. Ее терзала тревога за Майкла. Он до сих пор не позвонил, и она не знает, как у него обстоят дела. Ей известно только, что Женевьеву похитили, помешав Бушу и Николаю вывезти ее из Кремля. Сьюзен молила высшие силы, чтобы с Майклом все было в порядке. Впрочем, учитывая его предысторию, так оно, наверное, и было.

Затем Сьюзен достала из рюкзака и поставила на кофейный столик добытую ими шкатулку. Этот предмет поражал своей красотой. Свет утра проник в номер, и шкатулка, отражая и усиливая его своими резными узорами, словно лучилась золотом. Залюбовавшись, Сьюзен подумала, что это цена, которую надо заплатить за возвращение Стефана. Он был для нее как отец, поддерживал ее, а свою собственную утрату переживал молча. Он никогда не обманывал и не подводил ее, и она не даст ему погибнуть. Она будет защищать шкатулку, не выпустит ее из рук до тех пор, пока Стефан не вернется целым и невредимым.

Пройдя к двери, Сьюзен заперла замок на два оборота, сняла со столика шкатулку и направилась в ванную комнату. Включила душ, поставила шкатулку на трюмо и накрыла полотенцем. Раздевшись и стоя на мраморном полу душа в ожидании, пока вода нагреется, она взглянула в зеркало. Многочисленные ссадины и кровоподтеки ужаснули ее. Не то чтобы она считала свое тело идеальным, просто ни разу не видела его в таком состоянии. В детстве она была настоящей девчонкой-сорванцом и частенько участвовала в драках на детской площадке Центрального парка, но обычно кровоподтеками и синяками она награждала других, а вовсе не получала их сама. Полуобернувшись, она стала рассматривать спину. Спина приняла на себя всю силу удара, когда Сьюзен засосало в трубу и швырнуло на груду тел и костей на решетке. Сняв повязку, она, вздрагивая от боли, пробежала пальцами по неровным стежкам на плече. Пока Майкл накладывал швы — кстати, из него получился бы отличный медбрат, — она притворялась сильной, но на самом деле ей потребовалось собрать все свое мужество, чтобы удержаться от криков.

И только тут она почувствовала, как болит все тело, от головы до кончиков пальцев, а наутро явно будет еще хуже. Встав под душ, она предоставила горячим струям стекать по черным волосам и дальше на плечи. Это вызвало смешанные ощущения: с одной стороны, горячая вода расслабила измученные мышцы, благодаря чему они стали меньше ныть, с другой — обожгла и растравила ссадины, порезы и особенно места, куда наложили швы.

Намыливаясь, Сьюзен обдумывала события последних дней. Она еще не встречала такого человека, как Майкл. Все в нем разительно отличалось от того, к чему она привыкла в общении с другими мужчинами. И он совсем не походил на своего сводного брата. Братья никогда не встречались, но она почувствовала, что если бы это произошло, то Майкл и Питер понравились бы друг другу. Они оба были хорошими людьми, просто подходили к жизни по-разному.

И еще она вспоминала поцелуй Майкла. То, как он коснулся ее губ своими. Его губы были нежны и ласковы. От этого по ее телу прошла теплая волна. Такое она в последний раз испытывала, когда был жив Питер. Все ее предвзятые представления о Майкле оказались ошибочны: он вовсе не эгоист; если уж на то пошло, он кто угодно, но только не эгоист.

Она вышла из душа, завернувшись в большое махровое полотенце. Сняв другое полотенце с золотой шкатулки, опять залюбовалась ею. Это было одно из прекраснейших произведений искусства, которые ей когда-либо приходилось видеть. Благодаря удивительной детализации фигурки казались живыми: бегущие животные, парящие в небе птицы. А солнце в верхнем левом углу действительно светило. И все же тот факт, что столь простой предмет требуют в обмен на жизнь Стефана, был ей непонятен. Разве ценность вещи может сравниться с ценностью человеческой жизни? Она не могла понять людей, которые не смотрят на жизнь как на самый драгоценный из всех даров.

В жизни каждого бывают поворотные моменты, когда на человека словно нисходит божественная ясность и он переоценивает то, к чему прежде стремился. Рассматривая эту прекрасную шкатулку, Сьюзен почувствовала, что в ней самой что-то изменилось и что вещи, которые она прежде ставила превыше всего, утратили свою сверхважность. Она хотела карьерного и профессионального роста, не думая, куда это ее заведет. Сейчас же она смотрела на все иначе. Не в том дело, что она вознамерилась немедленно прекратить работать, просто теперь служба перестанет быть центром ее существования. В последнее время работа стала крепостью, которую она воздвигла вокруг своего сердца, местом, где можно не думать о своих переживаниях. Восемнадцатичасовой рабочий день помогал ей пребывать в ложной реальности, в мире, где вся остальная ее жизнь словно исчезала. Если зарыться в дела, можно не открывать никому свое сердце. Она таила в себе гнев на судьбу за потерю любимого мужа, лишь изредка он прорывался — и тогда она, как девчонка-драчунья, набрасывалась на всякого, кто осмеливался усомниться в ее возможностях. Ее саму огорчало, что только ужасные обстоятельства послужили толчком к тому, чтобы как-то измениться.

Весь последний год она думала о своей жизни и о потере. Питера больше нет. Ей надо продолжать жить. Жизнь для того и существует, чтобы жить, а теперь она в Майкле встретила человека, которого тоже может полюбить. Это не значит, что она забыла Питера или разлюбила его. Это просто значит, что пора перестать плакать.

Она вытерлась и надела джинсы и свитер. Ей нравилось одеваться небрежно — эту роскошь она нечасто могла себе позволить. Гораздо чаще были костюмы и платья, юбки и блузки, сковывающие движения, ограничивающие жизнь, мешающие получать от нее удовольствие.

Усевшись на кровать, она взяла в руки шкатулку.

Майкл выразился ясно; его слова до сих пор звучали у нее в ушах: «Не открывай шкатулку». Теперь она смотрела на коробочку и размышляла о ее возможном содержимом. Она понимала, что, хотя сама шкатулка стоит состояние — а может, и вовсе бесценна, — все же именно содержимое составляет главную ее ценность и объект желания Джулиана Зиверы. Такого желания, что ради его удовлетворения можно убить человека. Чем больше она думала об этом, тем яснее понимала, что Зивера, если понадобится, устранит какое угодно число людей.

И все же воздух, казалось, дышал искушением. Майкл этим своим простым требованием поймал ее на наживку. Что такого сверхценного может заключать в себе шкатулка размером с коробку для сигар? Какую скрывать в себе тайну? И почему Майкл не хочет, чтобы она эту тайну узнала? Но при этом, по-видимому, готов открыть ее личности столь опасной, как Джулиан Зивера? Ради обладания каким секретом платят человеческими жизнями?

Она взглянула на замочек. Проще не бывает: щелеобразная замочная скважина. Сьюзен открыла сумочку и достала маникюрный набор. Вставила пилку в скважину. Подходит идеально. Она почувствовала, как пилка уперлась в простой цилиндр. И тут Сьюзен одумалась.

Положила пилку на постель.

Майкл просил ее — нет, он велел ей — не трогать шкатулку.

Но «что» и «почему» роились у нее в мозгу и не давали покоя. Словно кто-то звонил и звонил по телефону, добиваясь, чтобы она ответила. Из-за какого секрета запустился механизм, вовлекший их с Майклом в процесс поиска? Что за тайна пятьсот лет скрывалась от людских глаз? Тайна, которую даже Иван Грозный, один из главных злодеев в истории человечества, счел слишком опасной для мира?

Она опять посмотрела на замочную скважину и задумалась: а не специально ли Майкл сказал то, что сказал, — не из предвидения ли, что она не сможет противиться соблазну заглянуть туда, куда нельзя?

Были отброшены все логические соображения. Забыто все, чему ее учили. Проигнорированы предостережения. Осталось чистой воды искушение, древнее как мир. Знакомое с детства желание узнать неизведанное, постичь запретное становилось слишком сильным.

Но логика опять возобладала. У нее есть сила воли; она взрослая женщина и в состоянии держать в узде свое любопытство.

Сьюзен не спускала глаз с чудесной шкатулки, изготовленной несколько тысяч лет тому назад. Прежде чем сгинуть на пятьсот лет во мраке, она была объектом восхищения королей. Ее держали в руках цари. Взяв шкатулку, Сьюзен вертела ее так и этак, восхищалась ее красотой, ее совершенством, мастерством неизвестного мастера, сотворившего такое чудо за много веков до появления современных инструментов и технологий.

И так же как мы убеждаем себя, что если очень спешишь, то можно превысить скорость; и можно съесть лишний кусок торта — только сегодня; и ничего не случится, если сказаться больным в прекрасный солнечный день, когда так и тянет позагорать на пляже, так и Сьюзен приняла свое решение. Последствия всегда минимизируются до момента, пока не наступит пора расхлебывать кашу, а мораль усваивается редко. По этой причине люди продолжают платить штрафы за превышение скорости и набирать вес, сидя на диете, а также являться на работу загоревшими после гриппа.

Она вставила пилку в замочную скважину и повернула. Механизм был настолько прост, что после едва заметного сопротивления слабо щелкнул и сработал. Сьюзен смотрела на шкатулку. Никто ведь не узнает. Против всякой логики, в миг помутнения рассудка, она медленно подняла крышку. Отраженный от крышки свет скользнул по стене.

Сьюзен заглянула в темноту шкатулки. Она поняла не сразу.

А потом закричала.

Дверь, вышибленная снаружи, обрушилась на пол. В комнате воцарился хаос. Внезапно в номере отеля стало не протолкнуться от шестерых мужчин в черном, каждый с нацеленным на нее «Калашниковым». Ее обуревала целая гамма чувств: страх, смятение, ярость.

Сьюзен захлопнула шкатулку.

Главный из шестерки схватил ее за руку и грубо стащил с кровати. Вырвал у нее шкатулку. Ей так и не дали подняться на ноги. Военные выволокли Сьюзен из номера.

Буш дважды обошел здание гостиницы «Националь». Убедившись, что его не поджидают в засаде милиция, военные или какой-нибудь эскадрон смерти, он уже совсем было собрался зайти и подняться к Сьюзен, как к отелю подкатили три черных «рейнджровера», из которых показалась группа одетых в черное военных. Затаив дыхание, с бьющимся сердцем, Буш ждал неминуемого. Долго ждать не пришлось. Не прошло и минуты, как из здания выволокли отбрыкивающуюся Сьюзен. Она звала на помощь и сопротивлялась со всей энергией, на которую было способно ее хрупкое тело.

Ее бросили в центральный «рейнджровер»; солдат с пистолетом сел рядом, и дверца захлопнулась. Главный из шестерых подошел к последнему в колонне внедорожнику. Когда из машины показался Фетисов, солдат вытянулся по стойке «смирно». Выслушав доклад, Фетисов протянул руку ладонью вверх. Солдат извлек из сумки на боку небольшой золотой предмет. Лучи утреннего солнца заиграли на крышке шкатулки, на мгновение ослепив Фетисова. Тот хищно улыбнулся. Взяв у солдата сумку, он спрятал шкатулку внутри.

Со своего наблюдательного пункта через улицу Буш наблюдал, как Фетисов уселся в машину, после чего «рейнджроверы» тронулись. Ему оставалось только провожать колонну взглядом. Голова у Буша шла кругом, сердце стучало, как молот, пока он смотрел, как Сьюзен и шкатулка растворяются в московском утре.

Тревога и напряжение, владевшие Бушем, дошли до предела. Он утратил способность четко мыслить. Все пошло не так, все рухнуло, воцарился хаос. Все пропали: Майкл, Женевьева, а сейчас еще и Сьюзен со шкатулкой.

Он обрисовал ситуацию Мартину, пока они в черном «ягуаре» ехали по улицам Москвы. За все время, что Буш в деталях описывал события последних трех часов, Мартин не проронил ни слова и никаким образом не выразил эмоции, вызванные у него рассказом.

Вскоре они оказались в уже знакомом Буше частном аэропорту неподалеку от Москвы. Мартин остановился у ангара, возле которого слонялись четверо в штатском. Завидев его, люди вытянулись по стойке «смирно». Буш только сейчас начал осознавать, как действует на окружающих присутствие Мартина; он повелевал без слов, был предельно скуп в речах и движениях. Изъяснялся рублеными фразами, при этом его лицо оставалось непроницаемым. Наблюдая за этим человеком в костюме с иголочки и с идеально завязанным галстуком Буш подумал, что Мартин упустил свое призвание в жизни: не приходится сомневаться, что он прекрасно справляется с обязанностями в адвокатской конторе, но по натуре он боевой командир и мог бы стать блестящим экспертом по кризисным ситуациям.

Хотя Мартин работал у Стефана Келли и находился в распоряжении Сьюзен, для этих людей он был богом. Обступив его, они выслушали приказания, отдаваемые приглушенным голосом. Затем он подозвал двоих, которые охраняли самолет компании. Крупные, с резкими чертами, они выглядели не столь безукоризненно, как первая четверка. Вынув из кармана пачку денег, Мартин отсчитал каждому по двадцать купюр. Получив причитающееся, мужчины быстро покинули ангар, а Мартин заговорил с Бушем.

— Только что я в буквальном смысле слова купил нам еще немного времени.

Буш был в недоумении.

— Судя по тому, что вы рассказываете, вас ищут и будут также искать самолет, на котором мы прибыли. Так вот, официально этот самолет только что покинул страну. По крайней мере, согласно информации в «черном ящике».

— Каким образом?

— В этом мире у всего есть цена, в особенности в России.

— Надо выяснить, где они держат Майкла.

— Пожалуйста, не поймите меня неправильно, но в первую очередь я должен думать о Сьюзен и Стефане. — Мартин направился к столу в центре ангара, заваленному документами и картами. — В каком направлении увезли Сьюзен?

Как ни рассердили Буша его слова, все же он понял Мартина. У каждого из них пропал друг. Для Мартина на первом месте стоит Сьюзен.

— Подозреваю, они покинули страну, — произнес Буш, подходя к столу. — Фетисов намерен доставить Зивере все: шкатулку, Женевьеву и Сьюзен.

Мартин оторвался от карты.

— Вы считаете? Но какой толк им теперь от Сьюзен? Не исключено, что она уже мертва. — Это было произнесено совершенно бесстрастно.

— Вряд ли. Если бы они намеревались убить ее, то кто мешал им сделать это еще в отеле? Если она не обладает для них никакой ценностью, то к чему было куда-то ее тащить?

— И какой же ценностью, по-вашему, она обладает?

— Не знаю. Может, для подстраховки? — Повернувшись, Буш посмотрел на самолет; заправленный и готовый взлететь, он был лишен главного — груза. — Можно предположить, что они захотят покинуть страну как можно скорее. Есть возможность получить список зарубежных рейсов за последние сутки?

— Все не так просто. Если они вылетали с Фетисовым, то вполне могли отправиться с военной базы.

— Вряд ли; Сьюзен увезли не на военной машине — если, конечно, в армии не используют «рейнджроверы» за девяносто тысяч долларов.

Некоторое время Мартин смотрел на Буша. Наконец заговорил, обращаясь к своим людям:

— Ясон.

Перед ним мгновенно возник и замер в ожидании приказаний самый высокий из четверых.

Мартин достал сотовый телефон.

— Постараюсь что-нибудь разузнать. А вам, пожалуй, стоит подкрепиться и отдохнуть.

Буш по трапу поднялся в салон самолета. Рухнул в удобное кожаное кресло и задумался о Майкле. Ситуация была настолько сложная, что он не знал, с какой стороны к ней подступиться. Понятно, что решить все проблемы сразу не удастся. Придется действовать поэтапно. Больше всего Буша беспокоили Майкл и шкатулка. Сьюзен не имеет представления о том, какой груз везет. И если уж на то пошло, в этом вопросе сам Буш информирован не лучше ее. Загадочное предостережение Женевьевы вызывало у него тревогу, граничащую с ужасом, — настолько прочувствованно оно прозвучало и столь ускользающим был его смысл. Не успела Женевьева что-то объяснить, как ее похитили у него на глазах.

Фетисов захватил Буша врасплох, и теперь Поль места не находил от ярости на себя за то, что был так доверчив. У него не укладывалось в голове, как можно с такой черствостью и так грубо, как это сделал генерал, предать человека, доверяющего тебе. Он полностью ошибался в русском, но в одном не сомневался: Фетисов не останется в России дольше, чем это диктуется необходимостью. Его задача — доставить все Зивере. А Зивера рано или поздно откроет шкатулку и выпустит на волю одному богу известно что. И кто знает, изменения какого масштаба повлечет за собой это событие.

Бывший полицейский, Буш превосходно обращался с оружием и поднаторел в складывании частей головоломок. Однако этих его умений было недостаточно, чтобы спасти Майкла. Нужен был союзник, человек, обладающий навыками в тех областях, где Буш не силен.

И на ум ему приходило лишь одно имя.

Этот человек был воплощением противоречивости: набожный и беспощадный, он отпускал грехи другим, а сам не останавливался перед нарушением заповедей. Никто не был столь же эффективным и смертоносным, как человек по имени Симон. Его мастерство рукопашного боя уступало лишь его же практически идеальному владению оружием. Он получил подготовку в итальянской армии и совершал вещи, которые Буш не мог себе даже вообразить.

И все же, при всем своем бесстрастии и беспощадности, Симон стал другом не только Майклу, но и Бушу. Поль испытывал глубокое сочувствие к нему как к человеку, идущему по жизни в одиночестве. Буш знал, что, хотя Симон и посвятил себя Богу, его жизнь радикально отличается от жизни других священнослужителей. В ней не было места ни гольфу по средам, ни встречам с семьей, ни воскресным мессам. Призвание Симона было совершенно иным; оно заключалось в использовании его талантов там, где в них самая большая нужда. Следствием стало абсолютное одиночество.

Как Буш, так и Майкл делали все возможное, чтобы поддерживать контакт с Симоном, но их усилия увенчались лишь относительным успехом. С того времени, когда их пути разошлись — год тому назад, — Симон, в характерной для себя манере, напустил таинственности. Известно было лишь, что сейчас он занят каким-то проектом. В свое время благодаря Симону удалось получить два ключа от одного немецкого промышленника в Берлине. Все трое тогда едва не поплатились жизнью. Из всех людей в мире один Симон способен придумать, как спасти Майкла.

Подняв подлокотник, Буш снял бортовой телефон и набрал номер. Последовало три гудка, затем на другом конце провода ответили со слабым итальянским акцентом:

— Архив.

— Отца Симона, будьте любезны.

— Мне очень жаль, — ответил человек. — Его сейчас нет.

— С ним можно связаться?

— К сожалению, он в отпуске.

— Говорит его друг Поль Буш. — Он надеялся, что слово «друг» поможет растопить лед. — Вы не знаете, куда он поехал?

Итальянец, по-видимому, что-то почувствовал, поскольку ответил:

— Думаю… — Он помедлил. — Кажется, он говорил, что едет в Москву.

Глава 48

Протекло три мучительных часа. Майкл ждал, следя за одним включенным монитором и всеми силами души цепляясь за зыбкую надежду. Что, если Речин уже «занялся» Сьюзен и теперь ломает ее, добиваясь, чтобы она сообщила ему то, о чем и сама не знает?

Но тут на мониторе показались три внедорожника. Затормозили. Из первой машины вышел Речин. Затаив дыхание — а вдруг сейчас покажется Сьюзен? — Майкл ждал. Но из автомобилей высадилась лишь группа военных, после чего колонна укатила. Было непонятно, радоваться ему или уже окончательно оставить надежду. Где же Сьюзен? Речин нашел ее и успел сломать ее волю? Майкл сомневался, не лучше ли покинуть пост безопасности. Но что, если Сьюзен держат в Кремле, в каком-то другом его месте? Тогда у него нет шансов ее отыскать. Он попытался поглубже загнать картины, порожденные взбудораженным воображением. Не желал смиряться с мыслью, что она погибла.

Щелчком он включил остальные мониторы. На всех экранах возобновилось проигрывание видео с ним и Сьюзен. Вернувшись в кресло, он закрепил вокруг запястий предварительно «подготовленные» наручники. Он больше не противился желанию смотреть на ее лицо. И чем дольше смотрел, тем сильнее переживал за нее. Если удастся вырваться отсюда, может быть, он и в самом деле будет в состоянии начать новую жизнь.

Он ждал. Секунды тянулись, как часы. Вдруг по пустынному коридору эхом прокатился сигнал прибытия лифта. Майкл вопреки всему надеялся, что Речин не отправится прямым ходом в камеру и не увидит мертвых охранников. Он прислушался: дверцы лифта разошлись, выпуская одного человека.

Дверь открылась, в проеме стоял один только Речин. Его лицо дышало такой злобой, что от нее, казалось, наэлектризовался воздух. Майкл приготовился к схватке. Тяжело ступая, Речин приблизился и швырнул на стол куртку и пистолеты. Потом повернулся, подошел прямо к Майклу и смерил его взглядом.

Майклу потребовалось некоторое время, чтобы понять, в чем дело, а когда это случилось, он улыбнулся.

— Ты не нашел ее?

Речин свирепо зыркнул на него.

— Можешь стереть со своей физиономии эту улыбку, — прошипел он сквозь стиснутые зубы, с едва заметным русским акцентом. — Думаешь, она в безопасности? Кто-то добрался до нее в «Национале» раньше меня. И радоваться тут нечему. Поскольку я мог бы оставить ее в живых, а человек, в лапы к которому она попала, этого не допустит.

Облегчение ушло, взгляд Майкла погас.

— Николай Фетисов не любит живых свидетелей.

Сердце Майкла замерло. Его самого, его отца, Сьюзен — со всех сторон их окружают враги: Зивера, Речин, Фетисов. И у каждого какая-нибудь цель, дорога к которой вымощена их жизнями.

Майкл воображал себя очень умным и наивно полагал, что сумеет спасти Сьюзен. Но кто знает, где она теперь?

Речин глубоко вздохнул и оперся о столешницу.

— Если Женевьева уже у Фетисова, то для чего ему понадобилась твоя подруга? Что у нее есть?

Майкл знал, что причина может быть только одна и что эта причина находится в рюкзаке, который он дал Сьюзен.

— Твоя задача не сводилась только к спасению матери Зиверы. Какая еще перед тобой стояла цель? Что вы украли, мистер Сент-Пьер?

Майкл не сумел скрыть потрясения оттого, что Речин не только вычислил его намерения, но и, что еще хуже, знает его имя.

— Да ладно, не прикидывайся. Не думаешь же ты, что России недостает соответствующих ресурсов? Ты висишь у меня на хвосте с того самого дня, как я похитил Женевьеву. Это было там, в твоем родном городе. Оттуда ты отправился за мной сюда.

Гнев Майкла возрастал.

— Она ведь твоя… подруга? Хотя я сильно сомневаюсь, что ты явился сюда только из-за нее.

Майкл промолчал. Сдерживая ярость, он выжидал подходящего момента.

Наконец Речин повернулся к нему спиной и зашагал к противоположной стене. Майкл тут же стремительно высвободился из наручников, выдернул из-под ремня пистолет и прицелился в Речина.

— Кругом, — приказал он.

Речин остановился как вкопанный. Медленно повернулся. Посмотрел на Майкла с его оружием с таким выражением, как будто перед ним ребенок. На лице Речина не отобразилось никакого страха.

— И что ты намерен с этим делать?

Речин стрельнул взглядом на стол у противоположной стены; до его пистолетов двадцать пять футов. Он стал надвигаться на Майкла.

— Если хочешь меня застрелить, лучше сделать это до того, как я выбью у тебя из рук оружие. — Речин неуклонно приближался.

Майкл смотрел на него. Осталось двадцать футов, пятнадцать… Если он хочет иметь хоть какой-то шанс спасти Сьюзен и Женевьеву, надо выбираться отсюда, и поскорее. Хватит тратить время, решил он.

Речин тем временем сократил разделяющее их расстояние до десяти футов. Он ускорил шаг.

И Майкл выстрелил. Пуля попала в правое бедро Речина, прошла насквозь и врезалась в стену. Вокруг входного отверстия образовалась выпуклость из вывороченной плоти и крови.

Речин с глухим стуком рухнул на пол. Соскочив с кресла и продолжая целиться в Речина, Майкл соединил руки русского у того за спиной и надел на него наручники. Опустился на корточки и освободил карманы Речина от содержимого: сотового телефона, ключей и денег. Затем оборвал тому штанину выше уровня раны, так что ее стало хорошо видно. Рана была обширная, но не опасная. Пуля, миновав артерию, прошила мясистую часть бедра. Молниеносным движением Майкл сорвал со стола куртку Речина и обернул ею ногу раненого. Все так же целясь тому в голову, медленно поднялся.

— Давай же, стреляй, — произнес Речин.

— Нет уж, спасибо. Не хочу отягощать совесть твоей смертью.

— Только не надо говорить о совести. У воров нет совести.

— А у тебя есть? Не начинай, не пытайся оправдывать свои действия разговорами о благе родной страны.

Речин усмехнулся.

— Родной страны? Когда я уволился пять лет назад, то переехал в Америку, в штат Виргиния. — Речин помолчал, взглядом следуя за своими мыслями. — Моему сыну шесть лет. За свою короткую жизнь он испытал больше боли, чем обычный человек испытывает за целую жизнь. Все свои силы я отдаю тому, чтобы найти средство его вылечить. Ты представления не имеешь, что это такое — наблюдать, как любимый человек гибнет у тебя на глазах, и быть не в состоянии ничем помочь.

Хотя Майкл испытал все это, он промолчал.

— Правительство этой могучей страны, их блестящие доктора пообещали мне надежду. Они сказали: «Выкради мать Джулиана Зиверы, доставь ее нам, и мы спасем твоего сына». — Речин помолчал. — Они сделали из жизни моего сына приманку для меня. Мне наплевать на Россию, мне безразлична Америка и все остальные страны, вместе взятые. Меня волнует лишь мой мальчик и его здоровье. Теперь все надежды рухнули.

— Ты и в самом деле поверил их обещаниям?

Вместо ответа Речин посмотрел Майклу прямо в глаза.

— Перед лицом смерти хватаешься за любую соломинку.

Майкл знал, что тот говорит правду. В этом человеке он узнавал самого себя. Никто, наверное, не понимал Речина лучше его. Когда Мэри заболела, он не останавливался ни перед чем, пытаясь ее спасти. И этот человек делал то же самое.

— Как зовут твоего сына?

— Сергей.

Майкл тотчас пожалел, что задал свой вопрос; в результате Речин в его глазах очеловечился. К преступникам зачастую не относятся как к людям, а ведь они люди. Чьи-то дети, чьи-то родители. Те, кто их любит, смотрят на них не так, как остальные. И Майклу стало больно за него — не за человека, который его пытал и не задумываясь убил бы, а за отца, который хочет спасти сына.

Русские доктора сыграли на самых чувствительных струнах души Речина; они нашли идеальную мотивацию. Человек может быть сколько угодно предан родине, но все же с любовью не сравнится ничто. Все препятствия устраняются, любые доводы бледнеют по сравнению с мыслью о близких людях. Эти врачи и Джулиан Зивера вместе с ними — самые настоящие злодеи: удовлетворяя свою ненасытную алчность, они манипулируют чувствами людей.

Сыну Речина никто не собирался помогать.

— Моего отца зовут Стефан. Я впервые встретился с ним несколько дней тому назад. Теперь его держат в заложниках, требуя выкупа. И он не знает, что его убьют в любом случае — даже если я спасу мать Зиверы и доставлю Джулиану.

— Но ведь ты должен был добыть что-то еще? Я прав? Из-за этого же и девушку захватили.

Мысли Майкла вернулись к Сьюзен; в смертельной опасности не только его отец и Женевьева, но и она. Теперь от него зависят три жизни.

— Что у нее есть такого, чего они добиваются? Что ты здесь украл? — не отставал Речин.

Майкл уже сообщил больше, чем следовало, так что этот вопрос остался без ответа.

Лицо Речина смягчилось.

— Хочу тебе сказать. Будь это двадцать лет назад, я бы подвесил тебя вверх ногами и медленно протыкал бы в тебе дырки, так что ты истекал бы кровью, пока не ответил бы на мои вопросы. Но те времена прошли, и, признаюсь честно, теперь мне все равно, что ты там выкрал. Мой сын умер. То есть пока еще не буквально, но последняя надежда его спасти рассеялась, как дым.

— Нас обоих использовали. Нажимая на самые больные места, заставили подчиниться чужой воле. Эти доктора — я не желал им смерти, но можно не сомневаться, что в конце концов они предали бы тебя точно так же, как Джулиан Зивера и Николай Фетисов предали меня. Это ужасное преступление — давать ложную надежду.

Майкла приводили в безумную ярость люди, убежденные, что единственной целью существования всего мира является удовлетворение их желаний. Слишком часто богатые и сильные, добиваясь своего, манипулируют сердцами и чувствами окружающих. Промышленные ли это гиганты, умело использующие свойственную человеку жажду легкой наживы; проповедники ли, торгующие в розницу спасением; медики и продавцы, расхваливающие чудодейственное средство, которое принесет выздоровление и продлит жизнь, — все они играют в одну игру. И худшие из них те, кто пользуется человеческим несчастьем.

— Скоро мой сын умрет и окажется в лучшем мире, — тихо произнес Речин.

Он сидел на полу в наручниках, рана его кровоточила. На глазах у Майкла этого человека покинула всякая надежда. Хотя Речин избивал Майкла, пытал его и готов был пытать Сьюзен, Майкл почувствовал к нему огромное сострадание. За его сына. За жестокость судьбы, оставляющей от человеческого счастья осколки.

— Мне очень жаль. — Майкл помолчал.

Он видел боль Речина, боль утраты, боль от осознания собственной беспомощности, неспособности помочь тому, кого любишь. Это незаживающая рана. И бередить ее сейчас не стоит. Если есть хоть какие-то шансы найти отца и спасти Сьюзен, надо поспешить. Пора уходить отсюда.

Не проронив больше ни слова, Майкл наклонился и, жалея, что приходится это делать, засунул Речину в рот кляп. Скрутив ноги русского проволокой, закрепил ее на основании массивного письменного стола, уставленного мониторами. Бросил взгляд на часы Речина; они показывали четвертый час, а экскурсии заканчиваются в пять. Только с ними он может уйти.

— Прости… И мне очень жаль, что так получилось с твоим сыном, — сказал Майкл Речину, выходя.

Поднявшись на лифте на шесть уровней, Майкл оказался на цокольном этаже. Один револьвер он держал в кармане, второй сунул за пояс. Когда дверцы разошлись, его взору предстали абстрактные картины русских художников. Они служили украшением просторного холла — современность здесь обитала в древних стенах. Майкл находился в самом новом из многочисленных зданий Кремля: во Дворце съездов, бывшем прежде ареной коммунистического кликушества. Теперь это был концертный зал, но в этот день выступлений не намечалось, так что по холлу бродили лишь группы экскурсантов да охрана. Благодаря куртке пистолет за поясом не был виден. Вытащив туристскую карту, Майкл уткнулся в нее и вышел из лифта. Кругом прогуливались люди; некоторые прислушивались к пространным объяснениям экскурсоводов, большинство же просто глазели, негромко переговариваясь между собой. Вытащив из кармана сотовый Речина, Майкл набрал номер Буша. Сигнал вызова прозвучал четырежды, затем аппарат переключился на режим голосового сообщения.

— Поль, верю и надеюсь, что ты жив. Я в центре Кремля, во Дворце съездов. Попробую присоединиться к какой-нибудь группе и выйти отсюда. Фетисов схватил Сьюзен…

Из-за угла показались два охранника. Оба скользнули взглядом по Майклу. Захлопнув крышку телефона, Майкл лучезарно улыбнулся и бросился к ораве туристов человек примерно в пятьдесят. Догнав их, он незаметно смешался с экскурсантами, которые шли в хвосте. Это были европейцы; слова на различных языках эхом отдавались в глубоких нишах вестибюля. Майкл решил держаться компании из восьми пар и двух женщин — все англичане или американцы, — оживленно обсуждающей, куда пойти обедать. Группу возглавляла женщина-экскурсовод. Указывая на картину, она защебетала что-то с сильным русским акцентом. Уткнувшись в карту, Майкл подождал, когда группа двинется дальше.

Наконец, поднявшись на эскалаторе на первый этаж, группа покинула Дворец съездов и оказалась на улице, согретой теплым послеполуденным солнцем. Первый раз со времени утреннего часа пик Майкл увидел белый свет и сначала зажмурился, но, когда глаза привыкли, вздохнул с облегчением, надеясь, что скоро будет наслаждаться всем этим по другую сторону Кремлевской стены.

Идя по широкому тротуару, группа миновала Арсенал и направилась к внутренней площади, где располагались соборы. Первый раз, прогуливаясь здесь в обществе Сьюзен и Николая, Майкл не сумел по достоинству оценить красоту церквей. Сейчас золотые купола сверкали в ярком солнечном свете, а соборы радовали глаз фейерверком цвета, форм и узоров, настолько специфических для России, что никто в мире не сумел бы этого повторить. В прошлый раз величественное зрелище не произвело на него должного впечатления — тем прекраснее показалось теперь. Положение преследуемого обострило восприятие Майкла. С легкостью приходили на ум детали прежних приключений, подробно вспоминались побеги и поиски. Жаль только, что и сейчас нельзя просто любоваться, а приходится, как всегда, думать о деле.

Группа была уже на полпути к собору, когда раздался сигнал тревоги, громкий и пронзительный. Напуганные экскурсанты, все как один, подскочили. В мгновение ока площадка наводнилась охранниками и военными. Они появлялись из-за каждого угла, из всех дверей. Не меньше ста человек материализовались, словно из стен, где до этого момента сидели в ожидании сигнала.

Не приходилось сомневаться, что именно стало причиной тревоги. Он. Майкл незаметно переместился в середину группы. Прикинулся удивленным, но страх испытывал неподдельный. Туристы, опасаясь, что если запаникуют, то охранники бросятся на них, замерли на месте.

Солдаты шли к Дворцу съездов и громко переговаривались на ходу. Майкл услышал, как какой-то студент переводит слова одного охранника.

— Они ищут мужчину, представляющего большую опасность. Высокий, волосы темные. Эй! — воскликнул студент, окидывая взглядом многочисленную группу. — Да под такое описание подойдет любой из нас!

Те, кто помоложе, нашли шутку забавной, однако люди старшего возраста не спешили смеяться. Они помнили время, когда земля, на которой сейчас стояли, была источником репрессий и страха, и эти воспоминания относились к не столь уж далекому прошлому.

Теперь Майклу не выйти через эти ворота, да и через другие тоже. Охранники будут проверять каждого в поисках американца с густыми каштановыми волосами. Майкл в ловушке, и если его поймают, то погибнет не только он сам, но и его отец. И Сьюзен.

Есть только один путь к спасению: предусмотренный изначальным планом. Между Майклом и Бушем существовала договоренность, в случае если что-то пойдет не так, использовать в качестве отходного пути маршрут, который они прежде проложили в недрах кремлевских подземелий. Чтобы попасть туда, Майклу надо преодолеть широкое открытое пространство, вернуться к Арсеналу, на лифте спуститься в лабораторию и оттуда добраться до канала, который ведет ко входу в пещеру. Но, как ему прекрасно известно, в Арсенале дислоцирован Президентский полк — кремлевская охрана, элита российской армии, возглавляемая командирами старой школы. Чтобы уйти от них, придется проникнуть в святая святых, разворошить улей.

Главное — добраться до лифта и спуститься в медицинский комплекс; а в переплетении каналов и пещер охране его уже не найти. Им, наверное, даже не известно, что лабиринт существует. Майкл запечатлел маршрут в памяти. Запутанность подземного мира сыграет ему на руку, а его преследователям помешает. Но сперва надо в этот мир попасть.

Появился дополнительный контингент — в дополнение к уже имеющейся на площади охране. Все вооружены до зубов и рыщут в поисках человека, вторгшегося на правительственную территорию. Майкл собственными глазами видел решимость и гнев, продемонстрированные Секретной службой и полицией Капитолия во время вторжения на территорию здания Конгресса США. Эти солдаты были настроены ничуть не менее серьезно; если возникнет необходимость, они будут стрелять на поражение.

Майкл понимал, что бежать нельзя; он будет прекрасной целью, и его тут же уложат. Нужно прикрытие.

И вдруг, как гром среди ясного неба, у дальней стены Кремля раздался звук взрыва. Повалил черный дым. Страх перерос в панику. От молоденькой девушки-экскурсовода толку не было никакого: не готовая к подобной ситуации, она впала в истерику и бросилась бежать, забыв о своих подопечных.

Майкл огляделся. Этот взрыв — не случайность. Достав сотовый, он притворился, что звонит. Несколько англичан посмотрели на него. Демонстративно отворачиваясь от членов группы, Майкл кивнул.

— Отлично, — произнес он, не обращаясь ни к кому. — Я знаю, где это.

И он захлопнул крышку телефона.

— Слушайте меня, — обратился он к сбившимся в тесную кучку туристам. — Нам нужно укрыться в безопасном месте. Здесь мы как на ладони.

Все глаза устремились на Майкла. Туристы его не знали.

— Звонила моя жена, она говорит, что Дворец съездов еще открыт. Можно переждать суматоху там.

Все продолжали смотреть на него, как на сумасшедшего.

— Ну как знаете. — Майкл повернулся и пошел прочь.

Экскурсанты переглядывались, словно ожидая, что объявится лидер, который предложит альтернативное решение, но такого не оказалось. Майкл удалялся. Тогда они, словно по команде, потянулись за ним. Двадцать человек. Англичане и американцы. Оглянувшись и видя, что они пошли за ним, Майкл замедлил шаг; вскоре он влился в группу и шел теперь как один из них. Все они двигались в направлении Дворца съездов, до которого оставалось ярдов двести.

Охрану залихорадило. Многие бросились туда, где поднимался в небо черный дым. У других хватало выдержки, чтобы не отвлекаться и продолжать поиски черноволосого мужчины.

Экскурсанты, двигаясь плотной группой, миновали военное училище и здание Сената, пересекли просторную площадку. Все молчали, но взгляды людей выразительнее всяких слов говорили об испытываемом ими страхе. Майкл, фактический лидер группы людей, ставших его невольными защитниками, смотрел вперед. У восточной стены, в районе Спасской башни, продолжал валить дым. Майкл сразу понял, что помощь пришла. Буш поблизости. Но знакомых лиц вокруг не замечалось.

Хотя нет, они были тут как тут: на Сенатской площади появились два охранника из Дворца съездов. Они вспомнили Майкла и теперь направлялись прямо к нему.

— Стоять! — прокричал главный на русском языке.

Группа замерла как вкопанная.

Охранники, для закрепления эффекта, прицелились из винтовок.

— Ни с места, — произнес главный на английском.

Туристы оцепенели. Все двадцать, кроме Майкла. Его взгляд метался, ища пути к спасению. Но не находил. Нельзя допустить, чтобы охранники открыли огонь, потому что тогда наверняка пострадают безвинные люди. Майкл обратился к группе:

— Отойдите как можно дальше от меня.

Он повернулся спиной к охранникам, до которых оставалось не больше двадцати ярдов. Наполовину поднял руки. Охранники держали его на мушке. Туристы кинулись врассыпную. Теперь он был один как перст, посреди пустынной Сенатской площади. Старинные желтые здания взирали на него с высоты, как на ничтожную мушку.

Нельзя допустить, чтобы его опять поймали. Без конца везти не будет, второй раз ему не скрыться. На этот раз Речиным дело не ограничится, на него напустятся все власти России — за то, что убил врачей, совершил налет на культурную сокровищницу и учинил теракт в Кремле. Главный из охранников достал рацию и заговорил в нее. Майкл понял, что на размышления времени больше нет, пора действовать.

И пустился бежать. Так он не бегал никогда в жизни.

Спиной он чувствовал нарастающую угрозу; вот-вот на него посыплется град пуль.

Охранник уронил рацию; солдаты прицелились из винтовок и заорали.

Майкл не нуждался в переводчике, чтобы понять, что именно они кричат. Он поднажал.

Те переглянулись. Перед ними встала необходимость самостоятельно решать, что делать, поскольку связь с командованием прервалась. Каждый держал палец на курке «Калашникова». Солдаты синхронно подняли винтовки и взяли Майкла на мушку.

Майкл мчался так, что казалось, у него сейчас загорятся подошвы; легкие готовы были разорваться. До Арсенала оставалось двадцать ярдов. Может, все-таки удастся добежать. Но спине стало еще холоднее. Он знал, что это значит.

И тут прогремели два выстрела. Один последовал сразу за другим. Между зданиями прокатилось эхо. Майкл дернулся и оступился, но не упал. Резко остановился. Ощупал себя с ног до головы в поисках крови. Может быть, его нервная система подавила боль? Но где же тогда раны? Оглянувшись, он увидел распростертых на брусчатке охранников. Сбоку от каждого валялась винтовка, из которой так и не выстрелили. Оба умерли еще до того, как упали, с пулей точно посреди лба. Майкл поискал взглядом источник выстрелов, но ничего не обнаружил.

Оторвавшись от этого зрелища, Майкл повернулся к Сенатской площади. И увидел его, уже убравшего пистолеты. Шесть футов два дюйма роста, густая черная борода без видимых границ переходит в темные патлы, почти как у бездомного. Со времени их последней встречи, четыре месяца назад, он отпустил волосы, так что теперь они ниспадали на воротник. Но если волосы он отпустил, то физически отнюдь не распустился. Строен, подтянут, одежда свободно болтается на мускулистом теле. Одет он был не в священнический темный костюм, а в темные брюки и темно-синюю оксфордскую футболку.

— Неплохой прикид, — заметил Майкл.

Друзья быстрым шагом двигались к главным воротам.

— По-моему, я похож на студента. Как тебе кажется? — сказал Симон со своим итальянским акцентом. И вручил Майклу бейсболку: — Надень.

— А не припозднился ли ты в колледж? Лет этак на двадцать пять? — Надев бейсболку, Майкл спрятал под нее волосы. — А с дымовой шашкой неплохо придумано.

Завернув за угол, они нос к носу столкнулись с ошалевшей толпой. В панике, отпихивая друг друга, туристы рвались к выходу, прочь от неведомой опасности.

— Давно ты здесь?

— Несколько часов. Я знал, что ты рано или поздно появишься. Хотя с такой внешностью тебе повезло, что тебя не схватили.

Симон погладил бороду.

— В этом есть свой смысл. Борода символизирует мою приверженность альтернативному образу жизни.

Майкл улыбнулся. Они смешались с толпой.

Держа руку низко, Симон исподтишка показал Майклу пистолет.

— Возьмешь?

— Ты ведь знаешь, я этого терпеть не могу.

— Роскошь неприятия оружия подходит лишь тем, кому не угрожает ежесекундная опасность.

Приподняв рубашку, Майкл продемонстрировал свои револьверы.

— В следующий раз они могут тебе пригодиться, — заметил Симон.

Углубляясь в толпу, они постепенно затерялись в море людей.

— Надо же выбрать такой объект, Майкл.

— О чем ты?

— Удивительно, почему ты не решил ограбить Белый дом.

Их редкие встречи были неизменно приятными для обоих, и все же сейчас Майкл был особенно рад видеть друга.

Площадь по-прежнему бурлила народом. Все потеряли голову. Туристы стремились к выходу, чтобы потом уехать по главному туристскому пути — Троицкому мосту. Контингент из охраны и администраторов Кремля пытался как-то упорядочить происходящее. Они на разных языках призывали к порядку, объявляли, что всех будут обыскивать и поэтому их просят проявить выдержку. Но эти призывы тонули в гомоне паникующих туристов. Пройдя сквозь самую плотную часть человеческого скопления, Майкл с Симоном прибились к другой толпе; она росла на глазах и, по счастью, образовалась непосредственно у арки перед входом в Арсенал. У дверей стояли трое солдат с оружием наготове — для непонятливых.

— Есть идеи? — произнес Майкл, наклоняясь к Симону и пытаясь перекричать шум.

Кивнув, Симон стал углубляться в колышущуюся массу людей. Майкл, пропустив человек пять, последовал за ним. Люди пихались и толкались, перекрикивали друг друга на разных языках. Все теряли терпение и нервничали, как будто с ними вот-вот должно было произойти что-то ужасное. Все глаза были устремлены на главный выход, где охранники каждого отводили в сторону, изучали лицо, бесцеремонно ощупывали, даже и не думая приносить извинения.

Никто не заметил, как Симон молниеносным движением выхватил из кобуры оружие. Все были слишком заняты тем, чтобы как можно скорее пробиться к выходу и покинуть Кремль. Держа оружие так, чтобы его не заметили, Симон снял курок с предохранителя. Он медленно повел головой слева направо, не выпуская из поля зрения охранников; те сдерживали натиск туристов, одновременно высматривая человека, которого искали. Без дальнейшего промедления Симон трижды выстрелил в землю. На долю секунды воцарилась мертвая тишина. Толпа попятилась.

И тут началось что-то невообразимое.

Люди заметались, не разбирая дороги. Человеческие волны расходились от центра к периферии. Это напоминало рябь на пруду. Вопли ужаса смешались в оглушительную какофонию. Инстинкт самосохранения возобладал над силами разума. Симон с Майклом затесались в группу человек из тридцати, вознамерившуюся, по-видимому, с боем взять Арсенал. Сопротивляясь остолбеневшим охранникам, которые растерялись перед лицом паникующей толпы, люди рвались внутрь здания.

В итоге группа смела охрану и укрылась в кирпичном переходе. Все тяжело дышали, некоторые от страха обливались слезами. Пользуясь наступившим хаосом, Майкл с Симоном потихоньку взломали боковую дверь и проскользнули внутрь.

Они очутились в небольшом вестибюле, где было гораздо тише, и осторожно выглянули: перед ними был просторный холл, переходящий в коридор, настолько длинный, что конца ему не было видно. Высота потолка достигала тридцати футов, стены были облицованы полированным мрамором. Везде пусто; здание казалось покинутым. По-видимому, всех вызвали наружу. Нескончаемый коридор украшали статуи и картины, живописующие воинские победы России над внешними захватчиками. Впечатляющая демонстрация военной мощи, доступная лишь взорам привилегированных представителей Президентского полка и высокопоставленных персон.

Не успели Майкл с Симоном и шагу ступить, как снаружи разразилась пальба. Пули летели со всех сторон. Окна осыпались дождем, стены трескались. Пригнувшись, Майкл с Симоном бросились в укрытие — за массивные деревянные двери. На данный момент лучшего было не найти.

Снаружи заняли позиции охранники: по обе стороны от входа, перед аркой; даже на крыше Дворца съездов, напротив Арсенала, засел снайпер. Ни о каком взятии живьем речь не шла. Охрана почуяла кровь, и каждый жаждал стать героем дня.

Стрельба усилилась. Под прикрытием огня двое солдат бросились на входную дверь. Симон ничком лежал на мраморном полу в дверном проеме. Появление охранников его только порадовало. Двумя точными выстрелами он уложил обоих.

Напротив двери располагался лифт. Периодически какая-нибудь пуля прошибала дверь и рикошетила от мраморной стены. Рвалась шрапнель, разбрасывая осколки.

— Тебе надо добраться до лифта, — перекрикивая выстрелы, громко произнес Симон.

— Знаю. Только это нелегко.

Вместо ответа Симон прицелился.

— Давай…

Майкл на животе пополз к лифту. Симон палил одновременно из двух револьверов по двум охранникам, которые возжелали попрактиковаться в стрельбе по живым мишеням.

Рывком приподнявшись, Майкл нажал кнопку вызова кабины и воззвал к высшим силам.

Руководствуясь картой Майкла и ориентируясь по расположенным с обдуманной точностью ярко-оранжевым точкам на стенах, Буш быстро пересек пещеру. Протиснувшись массивным телом сквозь вентиляционную шахту, он высунул голову и осмотрелся: перед ним был вестибюль медицинского комплекса, на глубине десяти этажей под кремлевским Арсеналом. Он выжидал полчаса, но никаких признаков активности не обнаружилось. Тогда он снял решетку и спрыгнул в выкрашенную белым комнату. На столе в углу сохранились остатки утренней еды: потемневшие фрукты, зачерствевшие пирожки, крошки, полупустые чашки с остывшим кофе.

С пистолетом в вытянутых руках, в любую минуту готовый выстрелить, он быстро прошел по коридору до конца, заглядывая по пути во все комнаты. Потом вернулся и нажал кнопку вызова лифта.

Он знал, что до прибытия лифта пройдет по меньшей мере минута. С пальцем на курке Буш двинулся по коридору обратно. Заглянул в операционную: врачей не было, тела убрали. Однако кровь осталась. Лужи в пятнадцать футов шириной стали темно-коричневыми. Это выглядело так, словно пятеро погибших в буквальном смысле слова истекли кровью, как будто через раны она вытекла из них вся. Волна отвращения к Фетисову отвлекла Поля от ужасного зрелища.

Он посмотрел на остатки прозрачного экрана, разбитого упорным русским, тем самым русским, который захватил Майкла. В наблюдательной комнате было пусто, если не считать кресел. Вряд ли ими еще когда-нибудь воспользуются. Зрителей эвакуировали, опросили и отпустили по домам, предоставив им самостоятельно справляться с нервными расстройствами.

Глядя на весь этот разгром, Буш задумался, стоила ли игра свеч. Пять человек погибли. Майкл и Буш уже не спасают отца Майкла, Женевьеву похитили, и где Сьюзен, тоже остается только гадать.

А шкатулка, таинственный ящичек, который Женевьева умоляла уничтожить, теперь в руках Фетисова и Джулиана. Буш спрашивал себя, какую тайну скрывает шкатулка. Разве может предмет настолько простой содержать в себе опасность? Но этот вопрос он сразу отбросил как несерьезный. Чайной ложкой ви-газа можно убить десятки тысяч. Невидимая глазу чумная палочка убивала миллионы. Что в шкатулке, неизвестно, но одно не подлежало сомнению: она в руках людей, которым должна была бы достаться в последнюю очередь.

Кабина сообщила о своем прибытии звяканьем, и Буш поспешил в вестибюль. В кабине лифта он нажал на кнопку остановки и застопорил дверцы открытыми. Поглядывая на часы, Буш ждал. Симон говорил, что, когда они с Майклом встретятся, он нажмет на кнопку вызова в холле. Но если к пяти кнопка вызова не загорится, то Буш должен не только покинуть здание, но вернуться к Мартину и выехать из страны.

Вид дула в двух дюймах от глаз вернул его к реальности. Русский охранник, незаметно вошедший в лифт, захватил Буша врасплох. Жестом приказав ему прижаться к стенке и обезоружив его, он разразился градом непонятных вопросов на русском. Полю оставалось лишь проклинать себя за невнимательность.

А затем, к вящему его отчаянию, загорелась кнопка вызова в холле. Охранник бросил на Буша свирепый взгляд, отключил блокировку и стал смотреть, как дверцы заскользили навстречу друг другу. Но, прочтя страх на лице задержанного, охранник, по-видимому, что-то сообразил, так как, продолжая держать белокурого верзилу-американца на мушке, просунул дуло револьвера Буша между дверцами. Теперь он был готов убить того, кто покажется, когда дверь откроется. Человека, которого ждет Буш.

Майкл услышал, как включился механизм лифта. Судя по показаниям индикатора, кабина начала свой подъем с нижнего этажа. До этого момента Майкла не покидало чувство неминуемо приближающейся беды, но тут его слегка отпустило: все-таки, если они сумеют продержаться еще минуту в этой крепости, то, возможно, уцелеют. Статуи российских военных героев вдоль стен, высокие, выше человеческого роста, взирали на Майкла, и ему оставалось лишь надеяться, что их души не возмутятся кощунственными делами, творящимися в их святилище.

Внезапно в дверь ворвались двое солдат. Одновременно заходя с обоих флангов, они ринулись на Симона. Тот бросился на пол и покатился, так что пули просвистели мимо. Одного охранника он уложил выстрелом в шею, другому попал в точности в левый глаз.

— Когда уже приползет этот лифт! — Симон проверил пистолет. — Кончились патроны. Брось мне твои револьверы.

Майкл толкнул свои револьверы, из которых до сих пор ни разу не выстрелил, и они заскользили по полированному мраморному полу. Подхватив их, Симон возобновил стрельбу из двух стволов, от двери по напирающим снаружи солдатам. Майкл молил Бога, чтобы это задержало их на время, необходимое лифту, чтобы подняться на десятый этаж.

Он приподнял голову. Лифт находился на подуровне восемь и медленно приближался. Симон продолжал стрелять, выбирая мишени таким образом, чтобы как можно сильнее напугать солдат. Их надо было задерживать еще по крайней мере минуту. Но у него иссякали боеприпасы.

— У тебя в кармане не завалялась случайно еще одна дымовая шашка? — крикнул Майкл.

Молчание Симона было лучшим ответом. Майкл посмотрел на индикатор. Лампочка светилась на подземном уровне пять.

— Уже скоро.

Симон заметил трех человек: стараясь не привлекать к себе внимания, они короткими перебежками двигались к Арсеналу; Симон выстрелил в них трижды и хотел выстрелить в четвертый раз, но пистолет дал осечку: обойма была пуста.

Симон, с округлившимися в немом вопросе глазами, повернулся к Майклу.

— Еще три этажа.

И он на животе пополз к Майклу.

Внезапно стрельба прекратилась. Наступила оглушительная тишина. А затем звуки шагов — быстро приближающиеся, они эхом отдавались в изобилующем нишами здании и слышались сразу со всех сторон, изнутри и снаружи. Охранники, с оружием наперевес, ринулись лавиной.

Майкл и Симон приготовились к худшему. Они сели, прислонившись спинами к дверям лифта. Оба подняли руки.

Тут раздался сигнал прибытия кабины.

Дверцы неспешно поползли в стороны.

Симон и Майкл не шевелились. Ворвавшиеся солдаты выжидали, когда из лифта кто-нибудь покажется. Но никто не выходил. Все винтовки были наведены на лифт.

Майкл с Симоном не шевельнулись, ни один мускул на их лицах не дрогнул.

А потом из кабины открыли огонь. Стреляли умело, несколькими точными выстрелами были убиты трое русских. Охранники отреагировали — кто бросился на пол, кто покатился по полу, ища укрытия.

Майкл с Симоном как раз успели повалиться в кабину, рядом с бездыханным телом, когда дверцы затворились. Человек на полу не подавал признаков жизни, и вид у него был такой, как будто он столкнулся с поездом на полном ходу. Майкл готов был поклясться, что видел на щеке человека вмятину, по размеру и форме соответствующую обручальному кольцу Буша.

— Прошу прощения за задержку, — раздался голос.

Целясь из двух стволов с колена, Буш покосился на Майкла и Симона.

— Заводишь друзей, как я погляжу. — Майкл бросил взгляд на пребывающего в глубокой коме солдата. — Только сдается мне, беседа у вас была односторонняя.

Буш улыбнулся.

— Знаешь, иногда поступки говорят громче слов.

Глава 49

На поверхности океана отражался идеально очерченный диск луны. Ее лучи простирались по волнам, словно бесконечно длинные пальцы, и Стефану Келли казалось, что они тянутся к нему. Стоя на балконе своей комнаты на высоте двухсот пятидесяти футов над морем, он разглядывал узкую полоску суши, отделяющую замок от отвесных скал на берегу. Каждые-двадцать минут — с точностью почти до секунды — являлись двое охранников и обходили территорию, бросая повсюду подозрительные взгляды. Это были не случайные люди, из полицейских-неудачников, подвизающихся в частной охране, а бывшие солдаты, специально обученные военные. Эти работают без дураков и не только ничего не упустят во время обхода, но и не промахнутся, если дойдет до стрельбы.

Стефан был одет в джинсы и темную куртку, обнаруженную им в шкафу; единственная альтернатива светлой рубашке, в которой он прибыл, или белой оксфордской рубашке, предоставленной ему Зиверой. И то и другое, отражая лунный свет, будет чересчур бросаться в глаза. На шею он накинул банное полотенце — словно только что вышел из душа. Ему казалось, что легкие у него уже раздуваются, как меха, а сердце вот-вот разорвется, а ведь он еще и не начинал бег.

Он сверху донизу перерыл свою комнату, но не нашел ничего, что можно было бы приспособить в качестве оружия. Придется полагаться на собственные кулаки и голову. От того-то сердце у него и колотилось: он знал, что собирается совершить величайшую из всех жизненных глупостей, но в то же время отдавал себе отчет, что сидеть здесь еще более неразумно. Зивера, может, и смотрится джентльменом, однако Стефан не питал иллюзий: Джулиан не оставит его в живых.

Стефан уселся на парапет балкона и посмотрел вниз. До земли пятьдесят футов. Если он не разобьется насмерть, то его добьют охранники, когда, вернувшись через двадцать минут, обнаружат его валяющимся внизу. Все комнаты в замке были устроены так, чтобы их обитатели могли в любую минуту полюбоваться величественным зрелищем Средиземного моря, открытым водным пространством. С этой целью при каждой был собственный небольшой балкон, где можно было вдохнуть морской воздух, насладиться прохладой бриза. Непосредственно под балконом комнаты Стефана на третьем этаже располагался балкон второго, а под ним — первого.

Он перебрался через мраморные перила, обернул полотенце вокруг столбика и крепко обхватил руками оба конца. Проверяя плотную ткань на прочность, подергал полотенце и, крепко упершись ногами во внешний край балкона, всем телом отклонился назад на сорок пять градусов. С трудом, но ему удалось увидеть нижний балкон и за ним — затемненную комнату. Пустую. Потом он подтянулся обратно и ухватился за мраморные столбики балюстрады. Перевел дыхание, собрался с духом, присел на корточки и сгруппировался. Прижимаясь к мрамору, он старался подавить свой страх. Весь сложный мир этого человека — владельца и руководителя адвокатской фирмы — внезапно упростился до примитивности. Все свелось к одному: не упасть. Крепко держась за полотенце, он оттолкнулся от края балкона. Не успел он пролететь и пяти футов, как полотенце с рывком натянулось. Он повис прямо под своим балконом; руки ныли от рывка, ноги искали опору. Наконец ему удалось левой ногой дотянуться до перил нижнего балкона.

Опустив на мрамор вторую ногу, он некоторое время балансировал на перилах, как на гимнастическом бревне. Его прошиб пот; не такой, какой бывает в спортивном зале. Сейчас он покрылся холодной испариной мгновенно и целиком, и одновременно у него задрожали руки. Это был чистой воды страх, какого он не испытывал ни разу в жизни.

Разжав правую руку и выпустив из нее полотенце, Стефан с ловкостью гимнаста приземлился на балкон и схватился за перила в том месте, где только что стоял. Полотенце он потянул за собой левой рукой.

Теперь можно было перевести дыхание. Он посмотрел вниз, на балкон первого этажа, оглянулся, даже задрал голову. Стефана не покидало ощущение, что его видели. Усевшись на мраморный пол балкона второго этажа, он подтянул ноги к груди. Он старался успокоиться, отдышаться, убедить себя, что есть шансы на успех, есть надежда дожить до завтра. После смерти сына, пережив, еще прежде этого, двух своих жен, весь последний год жизни он провел, задаваясь вопросом, стоит ли жить. Теперь этого вопроса не возникало. Он поднялся, проверил часы. Ему казалось, что прошло уже минут десять, но часы не лгали: все заняло лишь минуту.

Стефан огляделся; он по-прежнему был не в состоянии стряхнуть параноидальное ощущение, что за ним следят, держат его на мушке. Зацепившись полотенцем за столбик перил, он повторил процедуру падения и спрыгивания на нижерасположенный балкон — на этот раз с большей легкостью. Отсюда до земли оставалось всего лишь восемь футов.

Он побежал в то же мгновение, как коснулся ногой травы, — в направлении, противоположном тому, в котором удалились охранники. На бегу бросил взгляд с откоса и немедленно решил, что прыгать не будет ни в коем случае. Скала шла отвесно и упиралась в каменистый берег, омываемый приливом. Волна прибоя разобьет об острые камни всякого, оказавшегося там.

Он переместился обратно, ближе к замку, и далее оставался в его гигантской тени.

Заглянув за угол, он увидел подъездную дорожку с выстроившимися вдоль нее автомобилями. Вокруг прохаживались шоферы. Они были слишком далеко, чтобы Стефан мог услышать, о чем они говорят. Несколько впереди, параллельно территории замка, шла полоса лесонасаждений — около пятисот сосен. Прежде это был лес, но теперь, в соответствии с общим стилем комплекса, деревья были прорежены, а кустарник и подлесок удалены. По счастью, древесный полог оставался достаточно плотным, чтобы почти не пропускать лунный свет. Идеальные условия для бега.

Срезая угол, Стефан пересек тридцатифутовую травяную площадку и устремился под покров леса. Верхний слой почвы состоял из сосновых игл, смешанных с перегноем. Бежать было мягко, звуки тоже звучали приглушенно. Царил почти полный мрак. Стефан попробовал прибавить скорость; в лунном свете, просачивавшемся сквозь листву, можно было различать дорогу не далее чем на несколько ярдов вперед. Горы, должно быть, милях в пяти к востоку, но каким будет путь к ним от берега моря, он не представлял. В одном Стефан был уверен — это еще далеко не свобода. Территория комплекса огромна и, можно не сомневаться, огорожена и снабжена пропускными пунктами. Он бежал бесшумно, навострив уши и стреляя глазами вокруг в поисках опасности.

И он ее обнаружил.

Впереди.

У самой границы леса его взгляду открылось одноэтажное здание; из него выскочили двадцать охранников и с большой скоростью полезли в кузов грузовика. Очевидно, их вызвали по тревоге, и Стефан догадывался, что стало ее причиной.

Мозг Стефана усиленно заработал. Им не понадобится много времени, чтобы его обнаружить; он отдалился всего лишь на милю от замка. Периметр поисков скоро сомкнётся вокруг него, и на этом его освободительный марафон завершится. Его преследуют, и он легкая добыча. Стефан огляделся; в лесу нет укрытия, в котором его не смогут обнаружить. И тут его озарило: есть одно место, где они не станут искать.

Быстро преодолев заключительный участок сосновой полосы, Стефан остановился сбоку от здания, которое заметил несколькими мгновениями ранее. Это было старое оштукатуренное строение. Стефан заглянул в дверь, из которой только что выскакивали охранники. Никого. Он осторожно вошел внутрь. Вдоль стен выстроились широкие письменные столы с компьютерами и радиоаппаратурой. У противоположной стены в беспорядке сгрудились стулья и диваны. Посмотрев из всех окон, выглянув в коридор и убедившись, что здесь никого нет, он принялся лихорадочно выдвигать ящики и открывать шкафы. Он сам не знал, что ищет, но чувствовал, что, когда попадется нужное, он сразу поймет. На мониторах компьютеров зависло окно с требованием ввода пароля. Радиопередатчики тоже были запаролены. На стене висела карта комплекса. Сорвав ее, Стефан схватил со стола ручку. Быстро найдя место, где находился в этот момент, он обвел его кружком и обозначил линию, показывающую самый короткий путь к одному из выходов. Сунув карту и ручку в карман, направился было к дверям, но тут заметил рядом с выходом кладовку. И понял, что ему повезло.

Потому что в кладовке держали одежду. Обмундирование, точнее сказать. Темно-синего цвета. С вышитыми на нагрудном кармане словами «Божья истина». А на спине большими золотыми буквами: «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ». Поспешив снять свою куртку, Стефан облачился в форменные рубашку и жилет. В карманах жилета, предназначенных для рации, патронов, наручников и прочего, к сожалению, ничего не было. Самого главного нет. Ну что ж. По крайней мере, он сможет продержаться какое-то время, не привлекая к себе внимания. Переодевшись в форменные брюки, он затолкал старую одежду в кладовку. Нахлобучил бейсболку с надписью «Божья истина. Служба безопасности».

Так-то лучше. Он больше не пребывал в безнадежном отчаянии, как раньше. Теперь у него есть план. И вполне возможно, что ему удастся вырваться.

И тут на темя ему обрушился удар прикладом. Отрывистый, жестокий. Стефан рухнул на пол, почти теряя сознание. Перекатившись на спину, посмотрел в глаза нападавшего. Лицо военного не выдавало никаких эмоций. Костлявый, с наголо выбритой под форменной фуражкой головой, он имел вид человека, для которого сбивать с ног — обычное дело, все равно как выносить мусор. Внешностью он походил на бродячего пса: долговязый, худой и жилистый.

Охранник поставил ногу точно на горло Стефану и надавил. Не настолько сильно, чтобы перекрыть дыхательные пути, но достаточно, чтобы дать почувствовать возможность такого исхода. Стефан инстинктивно схватил охранника за ногу, но тут же отпустил, когда тот усилил давление и дышать стало трудно.

Охранник постучал по микрофону, закрепленному у него на правом плече.

— Командный пункт, это Нэш.

Его акцент удивил Стефана.

Это был американец, южанин; вероятнее всего, откуда-нибудь из Джорджии. Почти так, словно это лишь сию секунду пришло ему в голову, охранник расстегнул кобуру и извлек из нее пистолет.

— Говори, Нэш, — протрещало в ответ.

— У меня тут белый, возраст за пятьдесят, играл в переодевание в помещении для охраны. По-моему, тот самый, из-за которого разгорелся сыр-бор.

— Записано. Оставайся на связи.

Стефан лежал на полу. В голове у него словно стучал молот, но сознание возвращалось. Впрочем, сейчас ясность мысли не была кстати, поскольку с нею он лишь четче понимал всю безвыходность своего положения. Теперь его отволокут в ту комнату дожидаться казни. Он привык находиться в зале суда. Там он мог повлиять на то, как люди воспринимают события, мог их контролировать. А не наоборот.

— Нэш?

— Да, сэр.

— Ни к чему беспокоить людей. Глушитель при тебе?

— Да, сэр.

— Используй его. Тебе приказано незамедлительно убить этого человека.

Глава 50

По трапу Майкл бегом поднимался в салон самолета, Буш с Симоном — за ним. Вой двигателя оглушал. Самолет был готов к отправке.

— Мартин, куда можно положить снаряжение для подводного плавания? — спросил Майкл, приготовившись навсегда распрощаться с мутными водами кремлевских подземелий.

— В хвост салона, — отвечал Мартин, расплачиваясь с нанятыми им последними русскими солдатами.

Лишних пятьдесят тысяч было добавлено за будущее молчание.

— Мне нужна моя камера. — Сердце у Майкла все еще колотилось после только что состоявшегося побега.

Несколько часов назад Майкл, Симон и Буш спустились на лифте Арсенала в подземную часть здания, миновали операционную и скрылись в катакомбах Кремля. Следуя отмеченным Майклом маршрутом Мальчика-с-пальчика (роль крошек играли оранжевые кружки), они все глубже погружались в недра земли, оставляя за спиной солдат и охранников, пули и смерть. У вентиляционного отверстия, подхватив приготовленный заранее баллон с серым спреем, Майкл закрасил сделанные им ранее оранжевые пометки.

Наконец они прибыли к Царской пещере, к месту, куда стекались реки, но не стали двигаться старым маршрутом, поскольку полагали, что Фетисов наверняка оставил своих людей у места, где подземная река выходит на поверхность.

Три часа они брели по туннелям, увязая в грязи, практически смирившись с тем, что им уже не выбраться из этого подземного русского мира, когда вдруг почуяли запах еды. По счастью, их вынесло на серию вентиляционных ходов, через них они попали в обиталища подземных жителей, а оттуда на лестницу. Пройдя ее и миновав затем несколько лестничных пролетов, они очутились в подвале жилого дома в Китай-городе, в двух милях от Кремля. В двух милях от любого охранника или солдата, жаждущего заполучить головы беглецов.

Поймав машину, они вскоре прибыли к терминалу, где их приветствовал удивленный Мартин.

— Так как ты его отыскал? — спросил Майкл у Буша, указывая на Симона.

— Это я его отыскал. — С этими словами Симон закинул в салон свою вместительную сумку. — Я прилетел два дня назад. Чтобы остановить тебя.

— Остановить меня? — переспросил Майкл.

Мартин передал ему сумку со снаряжением для подводного плавания.

— Ты ни разу не усомнился в правомерности своих действий, своего намерения найти шкатулку и передать ее Зивере. — По лицу Симона пробежала тень. — Ты понятия не имеешь, какими опасностями чревато открытие шкатулки.

— Так что же в ней, наконец?

Симон помедлил, прежде чем ответить.

— Надежда для одного. Отчаяние для большинства.

— Так или иначе, у меня не было оснований сомневаться в правомерности моих действий. — Порывшись в сумке, Майкл застегнул молнию. — Речь шла о жизни. Жизни моего отца.

— Человека, которого ты только что встретил, — напомнил Симон.

Майкл застыл как вкопанный. Потом медленно повернулся к Симону.

— Пошел к черту.

Однако своей фразой Симон попал не в бровь, а в глаз, и Майкл это остро ощутил. Все последнее время он не переставал размышлять о том, что же, в сущности, им движет. Действует ли он в память о жене, исполняя ее предсмертное желание, или и в самом деле хочет спасти отца, человека, с которым действительно только что познакомился и о котором ему известно лишь то, что он смог почерпнуть из рассказов Сьюзен? Между ним и его отцом не существует тесной связи, близких отношений, возникающих при многолетнем общении, которые единственные могли бы оправдать такой пыл с его стороны. Но однажды Мэри, как она это часто делала, когда еще была жива, пробудила в нем эту мысль. В своем письме она написала:

Вспомнив это, Майкл понял, что его истинной целью было не только спасение отца, но и обретение надежды, той надежды, которая, казалось, со смертью жены навсегда его покинула. Он боялся, что если потеряет отца — еще прежде, чем успеет его как следует узнать, — то одновременно навеки утратит и шанс обрести надежду.

— Не таково было желание Женевьевы, — проронил Симон.

— Тогда зачем было отдавать мне картину и карту? — парировал Майкл. — Она знает меня, ей известно и мое прошлое. Послушай-ка, да из-за этого вся каша и заварилась: ведь это я по ее желанию тогда, в Женеве, похитил у Джулиана картину. Если бы она не втягивала меня в свои дела, с отцом ничего бы не случилось и у нас не было бы повода вести сейчас этот разговор.

— Так ты, значит, из-за этого от нее отвернулся?

— Я этого не утверждал. Мы едва не погибли, спасая, — возразил Майкл. — Есть серьезная причина, почему Женевьева оставила карту мне. Потому что она мне доверяет. И хочет, чтобы шкатулка была уничтожена, — словно оправдываясь, добавил он.

— Верно, так она и сказала, — вставил Буш, подтверждая свои слова кивком и надеясь, что поспособствует более мирному завершению беседы.

— Нелегко, должно быть, уничтожить то, чего не имеешь? — усмехнулся Симон.

— Все, довольно. — Буш поднялся. — Как ты узнал, что мы здесь?

— Про Либерию мне известно все. Женевьева, прежде чем я помог ей исчезнуть, открыла мне свою тайну.

— Значит, когда я оплакивал ее у могилы, ты знал, что она жива? — взорвался Майкл.

— Это был единственный способ сделать так, чтобы она действительно исчезла; так захотела она сама, Майкл. И когда она вновь появилась, пришла к тебе, я знал, что только одно могло побудить ее сделать это. — Симон помолчал, его глаза потемнели. — Мы должны добыть шкатулку.

— Ты помогаешь мне спасти моего отца и Сьюзен, а я помогаю тебе добыть шкатулку и уничтожить ее.

Симон ответил долгим взглядом.

— И еще мы спасаем Женевьеву.

— И Женевьеву, — кивнул Майкл.

Внезапно на него навалилась усталость.

— Ну а ты? Ты тоже намерен с нами таскаться? — Симон знал, на какие кнопки нажимать, когда разговариваешь с Бушем.

— Таскаться? Да вы оба уже давно испустили бы дух, изрешеченные пулями, если бы не я. «Таскаться», — возмущенно повторил Буш, вставая и ударяясь головой о потолок.

— А я думаю, — Симон уселся в кресло, — что ты и поныне донимал бы Ватикан своими звонками, не разыщи я тебя.

Буш прикрыл глаза, напрягая волю, чтобы не взорваться.

Перебросив сумку через плечо, Майкл подхватил с пола сумку Симона и направился в хвост салона.

— Ладно, ребята, вы тут погрызитесь, а мне пока надо принять душ, а то голова не работает.

Из пилотской кабины показался Мартин и закрыл за собой дверь.

— Вы знаете, куда летите, сэр?

— На Корсику, Мартин, — отвечал Майкл. — Нам надо на Корсику.

Глава 51

Стефан лежал на полу в караульном помещении. Ботинок южанина сдавливал ему горло, и кровь у него холодела при виде оружейного дула. Никогда не мог бы он вообразить, что таким образом закончит свою жизнь. В одиночестве, не имея представления, в какой стране находится. Его тело так и не отыщут; участок на кладбище, рядом с могилами жены и Питера, останется пустым навеки. Стефан подумал о Майкле и о том, что могло бы быть, о сыне, которого считал навеки потерянным, и о надежде на новое начало, которой не суждено осуществиться. Он впал в такое отчаяние, что это подстегнуло его мозг, заставило его лихорадочно работать, решая одну только задачу: уцелеть любой ценой. Руки у него свободны, но вооружиться нечем. Все, что есть, — карта и ручка в кармане.

— Ты ведь американец? — с трудом выталкивая слова из сжатого горла, с руками, пассивно лежащими вдоль тела, просипел Стефан. — По-моему, из Джорджии.

Тот, секунду-другую посмотрев на пленника, склонил голову набок.

— А ты американец?

— Да, из Бостона. — Говоря, Стефан все время смотрел охраннику в глаза.

Правой рукой он медленно вытягивал из кармана ручку.

Охранник смотрел на Стефана. Внутри черепной коробки южанина происходила какая-то деятельность. Может, проснулись воспоминания, а может, заговорило чувство американского братства.

— Из Бостона, говоришь? — Улыбка охранника на глазах трансформировалась в кривую ухмылку. — Чертовы янки. — Он передернул затвор.

Стефан сжимал в руке ручку. Не размышляя, он изо всех сил всадил ее охраннику в икру той ноги, которая передавливала ему трахею. Ручка прошла сквозь штанину, рассекла мышцу и вонзилась в кость. Охранник с воплем отдернул ногу. Стефан, не выпуская застрявшую в кости ручку, перекатился направо, увлекая за собой охранника, который рухнул наземь. Пистолет приглушенно выстрелил. Выкручивая солдату руку с оружием, Стефан заставил его выпустить пистолет. А после этого начал колотить охранника, вкладывая в удары всю свою силу: он бил по лицу, по горлу, по всему телу. В последний раз он так дрался в те времена, когда зарабатывал в боксерском клубе спарринг-партнером. Стефан умел драться, знал, как правильно бить, но, что самое важное, знал, куда бить, чтобы как можно эффективнее вывести противника из строя.

Охранник потерял сознание, но Стефан по инерции ударил еще трижды. Адреналин у него в крови бурлил, и он все не мог успокоиться. Со времен своих подростковых подвигов он забыл, что может быть кровожадным. Стефан пощупал у противника пульс: еще жив.

— И никогда не называй болельщика «Ред сокс» янки. — Схватив солдата под мышки, Стефан оттащил его в кладовку.

Там он снял с него пояс и кобуру и забрал себе, не забыв также рацию и патроны. Порывшись у охранника в карманах, позаимствовал удостоверение личности, ключи от машины, несколько измятых купюр и ответ на свои молитвы: сотовый телефон.

Стефан рассовал добычу по карманам, прикрыл солдата грудой форменных курток и закрыл дверь. Поискав глазами, подобрал револьвер и поспешно сунул в кобуру.

Внезапно над головой оглушительно зарокотало, потрясая до основания и здание, и нервы Стефана. Рокот нарастал, потом стал немного тише, а вскоре снаружи донесся громкий пронзительный звук. Стефан успокоился, когда понял, что это на полевом аэродроме неподалеку приземляется самолет.

Еще раз сверившись с картой, он уточнил свое местонахождение и покинул караульное помещение. Дорожка вела к небольшой парковке, заставленной машинами. Он достал из кармана ключи, направил в сторону парковки и нажал кнопку. В ответ зачирикал и замигал фарами синий «пежо».

Выехав с парковки, Стефан остановился неподалеку от взлетно-посадочной полосы. По полосе рулил тот же «боинг бизнес джет», на котором его доставили сюда. К выходу из пассажирского салона подкатили трап. В дверях показался некто комодообразный, с двумя женщинами и несколькими сопровождающими, на вид военными. Стефан не успел разобрать лиц, поскольку прибывших спешно усадили в ожидающий внедорожник. Однако он рассудил, что, должно быть, это люди Джулиана.

Он выждал, пока прибывшие покинут аэродром в сопровождении эскорта автомашин. Хоть бы их появление не имело отношения к нему! Как только выяснится, что он сбежал, численность охраны утроят.

Не размышляя больше на эту тему, он поехал по территории — мимо серии офисных зданий, а затем жилых домов, которые встречались все реже, пока не выехал на дорогу, с обеих сторон обрамленную темным лесом. На протяжении примерно двух миль дорога серпантином шла вниз. На этом участке отсутствовали уличные фонари, и других машин тоже не встретилось. Мрачность леса усиливала страх быть пойманным.

Через некоторое время показался пропускной пункт с воротами. Это была не какая-то там деревянная калитка, которую легко можно пробить, а надежная заградительная конструкция из металла. Рядом стояли и разговаривали два охранника. Стефан обдумал два имеющихся у него варианта действий: попытаться что-нибудь наплести в надежде, что ему поверят и пропустят, или прямо поехать на ворота. И то и другое сопряжено с опасностью. Он опять в бегах, но при этом понятия не имеет, куда бежит. Где он географически, неизвестно; вполне возможно, что до ближайшего признака цивилизации сотни миль, а может, дела обстоят еще хуже, и он на острове. До пропускного пункта оставалось сто ярдов, и охранники его заметили. Прервав разговор, они переключили свое внимание на него.

Стефан нажал на педаль акселератора. Проверил, в порядке ли пистолет — его он сжимал в руке, держа руку возле дверцы, так оружие нельзя было увидеть снаружи.

До пропускного пункта двадцать ярдов. Один охранник направился в караулку, другой продолжал наблюдать за Стефаном.

К величайшему его удивлению, шлагбаум поднялся. Главный охранник помахал Стефану рукой и направился в помещение. Весь страх, вся тревога Стефана моментально испарились: он помахал в ответ и скрылся в ночи.

Глава 52

«Бомбардье джет», оттолкнувшись от взлетной полосы, возносился в синеющие вечерние небеса, спеша как можно скорей покинуть Россию. Майкл устроился в комфортном кожаном кресле, с пакетами льда на голове и обеих руках. Буш с Симоном на диване распивали «Джек Дэниелс».

— Ненавижу водку! — поморщился Буш, опрокидывая порцию виски со льдом.

— Как голова? — осведомился Симон, обращаясь к Майклу.

— Отлично, — негромко отозвался Майкл, глядя в иллюминатор на раскинувшийся внизу город.

Ему вспомнилась карта, спрятанная внутри холста. Сейчас она у него в сумке. Какие важные фрагменты утраченной истории России она открывает! Майкл подумал, не следует ли передать карту российскому правительству, но затем решил, что будет лучше, если ее существование так и останется скрытым завесой тайны. Пусть секреты России так и остаются секретами многие годы, а может, и целую вечность. Этот мир столь красив, так лучится обещанием прекрасного будущего, но, как это чаще всего бывает, он в руках правительства, и это для него не самая лучшая участь.

Майкл думал о том, что прибыл сюда в надежде спасти отца, а покидает страну, не только не достигнув этой цели, но еще больше отяготив свою совесть. Опасность, исходящая от Джулиана Зиверы, усилилась. Неизвестна судьба не только Женевьевы, но теперь еще и Сьюзен.

Как-то так получилось, что она зацепила его. Взгляд ее темных глаз проник сквозь стену, которую он выстроил вокруг своего сердца. Женщина, которая при первой встрече довела его до белого каления, позже нашла дорогу к его сердцу. После всего, что было, опять открыться женщине… У него уже возникала мысль, что он мог бы начать жить заново, не пятная память Мэри. Но теперь…

В хвосте самолета показался Мартин. Понаблюдав, как адвокат пересек проход и скрылся в кабине, Симон склонился к Майклу.

— Слушай, есть кое-какая информация о Джулиане Зивере.

— Прежде чем ты сообщишь еще какие-нибудь дурные новости, — Майкл через силу улыбнулся, — хочу сказать спасибо за то, что спас меня. Если бы не ты, я уже был бы мертв или разгребал снег в каком-нибудь здешнем ГУЛАГе.

Симон кивнул, давая понять, что принимает благодарность.

— Пожалуйста, — вставил Буш.

— И тебе спасибо! — Майкл во весь рот улыбнулся другу, после чего опять заговорил с Симоном. — Так что же она от меня скрыла?

Симон поудобнее устроился в кресле.

— Мотивы Джулиана Зиверы не таковы, какими ты их представляешь; не за властью и не за деньгами он гонится, и не алчность им движет. Джулиан похитил твоего отца, чтобы спастись самому. — Симон помолчал. — У него неоперабельная опухоль мозга. Он умирает и смотрит на шкатулку как на свою последнюю и единственную надежду. В своих попытках излечиться он испробовал все: самую современную терапию, лекарственные травы, древние средства, экспериментальные препараты. Все его деньги и вся его власть не в состоянии купить ему исцеление. Как и все прочие, он не может получить обратно прожитые годы, не в состоянии откупиться от смерти. То, что он любил в жизни больше всего, — деньги и власть — оказалось бесполезно в его борьбе за выживание. В отчаянии он стал хвататься за соломинки. К сожалению, — Симон опять помолчал, — за эту соломинку есть смысл хвататься.

— Прошу прощения, я возьму еще виски. — Поднявшись, Буш направился в бар и вскоре возвратился с бутылкой. — Это так душещипательно, что у меня пересохло в горле.

Майкл помолчал. Все эти новые сведения, осложнения и откровения повергли его в полное смятение, и он, чтобы восстановить душевное равновесие, попытался вернуться к основам.

— Симон, мой отец и Сьюзен в лапах у Джулиана. Если есть какая-то надежда их спасти, я должен знать все. — Он сделал паузу. — Рассказывай.

— По-моему, мы уже достаточно наслушались историй. — Буш наполнил заново свой стакан. — Я считаю, надо вломиться на территорию комплекса и вызволить их. Разбираться с деталями предоставим властям.

Майкл вздохнул и повернулся к Бушу.

— Не горячись, мы на высоте тридцать пять тысяч футов; сейчас нам некуда вламываться. Я хочу выслушать все.

Симон внимательно посмотрел на него, встал и направился к бару. Там он не спеша добавил в стакан изрядную порцию льда и долил виски. Мертвая тишина в салоне нарушалась лишь глухим подвыванием двигателей. Вернувшись, он уселся, посмотрел на Майкла и продолжил:

— С начала времен человек жаждал вечной жизни. Любой представитель человеческого рода — без исключений — мечтает о том, чтобы жить вечно, в небесном ли царстве или на твердой земле, духовно или физически. Александр Македонский стремился к вечной жизни; именно желая ее, Хуан Понсе де Леон отплыл на поиски Бимини; китайцы изобрели порох, пытаясь открыть эликсир вечной жизни. Это выражается даже в простейших вещах, в нашем ежедневном бытии. Мы заботимся о здоровом питании, занимаемся спортом, принимаем витамины — все ради того, чтобы жить дольше. Единственной целью современной медицины является победа над болезнью, излечение, чтобы человек выздоровел и жил. Жажда бессмертия универсальна и принимает схожие облики. В каждой религии в той или иной форме содержится идея вечной жизни. Не следует забывать, что это один из главных факторов привлекательности религий. Главная тема христианского Писания звучит так: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную»[11]. Стремление избежать конца — естественно для человека в этом мире. Стремление к выживанию запрограммировано в нас изначально. — Симон помолчал, глядя на Майкла и Поля.

Те, затаив дыхание, ждали продолжения. Симон понизил голос:

— В каждой культуре имеются сказки и мифы о бессмертии. И так же как за множеством разных легенд о всемирном потопе скрывается одна история, так есть и другая история, также фундаментальная для всех мифологий. История о Древе жизни. Эта история является центральной для Каббалы, мистической науки, основанной на еврейской Торе. Мотив дерева жизни снова и снова появляется в ассирийских и ранних греческих религиях. Согласно египетской мифологии, Исида и Осирис связаны с Древом жизни, священным деревом богини Саосис. В Откровении Иоанна Богослова, в двадцать второй главе, говорится, что Древо жизни принесет двенадцать плодов и листья, которые исцелят народы. В скандинавской мифологии его называют Иггдрасиль. В Китае это дерево, на котором вырастает персик раз в три тысячи лет. Те, кто вкусит от него, обретут бессмертие. В арабской мифологии Фонтан жизни окружают деревья, украшенные драгоценностями. И разумеется, о Древе жизни говорится в Бытии. Там оно растет рядом с Древом познания Добра и Зла, от плода которого вкусили Адам и Ева. Вкусивший же плода от Древа жизни должен был стать бессмертным. И Бог счел, что человек не созрел для такого дара, потому что тогда люди станут как боги. И поставил ангелов охранять дерево, чтобы преградить человеку дорогу к этому дару.

— Ангелов? Ты, должно быть, шутишь! — Буш встал и посмотрел на Майкла. — Ты ведь не воспринимаешь это всерьез? Послушай, мы с тобой и в самом деле навидались всякого, но все же не до такой степени, чтобы я мог поверить в это.

— Мне все равно, во что ты можешь поверить, — перебил его Майкл. — Мне важно, во что верит Джулиан, человек, похитивший моего отца, Сьюзен и Женевьеву. Я хочу знать про эту шкатулку все, будь то факты или фантазия. Так что, пожалуйста, сядь и закрой рот.

Буш нехотя вернулся на место.

Этот обмен репликами прошел, по-видимому, мимо сознания Симона, поскольку он продолжал:

— На ангелов была возложена задача охранять Эдем и тайну вечной жизни. Но они утомились и возроптали. В конце концов они спрятали тайну на дне золотой шкатулки и, чтобы запугать человека, окружили ее смертью.

— Мы все еще в царстве легенд? — саркастически осведомился Буш, вопросительно воздев руки. — Это я для ясности интересуюсь.

Майкл буравил Буша взглядом до тех пор, пока тот не откинулся на спинку кресла и не закрыл глаза.

— А саму шкатулку спрятали, — продолжал Симон. — Легенда, окружающая ее, стала предостережением: тот, кто попытается разгадать тайну Бога, погибнет. Много столетий шкатулка находилась в руках священников и королей, тех, кто сознавал таящуюся в ней грозную опасность, — хотя некоторые, кому недостало сил воспротивиться искушению, впоследствии в ужасе наблюдали, как их царство обращается в руины. Шкатулку разыскивали завоеватели с их армиями, императоры и воры. Она становилась военной добычей, а в результате грабителей настигало возмездие за безрассудную алчность, подвигнувшую их на то, чтобы открыть шкатулку. Наконец золотая шкатулка обрела пристанище в Византии. Там о существовании этой удивительной вещи знал только каждый последующий император; правители Византии были мудрыми людьми, понимавшими, что может повлечь за собой уступка желанию. Они внимали предупреждениям и не совершали безумств. И при падении последней из древних империй было решено, что шкатулку следует спрятать как можно дальше от цивилизации. Поэтому ее вместе с византийской Либерией отправили в Россию, а там золотой предмет оказался погребенным под землей, потерянным для истории, для легенд и мифов.

Буш сидел с закрытыми глазами, раздраженно качая ногой.

Майкл придвинулся ближе.

— Я должен знать, Симон. Мне нужны не мифы и не сказки перед сном. Мне необходимо точно знать, что внутри шкатулки.

Симон помедлил, собираясь с духом, обращаясь внутрь себя в поисках сил, нужных для открытия ужасной истины.

— Вечная жизнь для того, кто откроет шкатулку… но за самую высокую цену. Награда обернута в худшее из всех зол. Нельзя допустить, чтобы оно вышло наружу. По пятам за ним всегда шла смерть; не внявшие предостережениям открывали шкатулку, а затем их близкие один за другим умирали, их царства опустошались чумой и мором, войной и засухой и в конце концов гибли. Весь мир вокруг этих людей разваливался, империи становились добычей захватчиков. Последний раз такое зло вырывалось на свободу еще до того, как Иван Грозный устоял перед искушением благодаря своему страху и вере. — Симон помолчал. — Майкл, в шкатулке — нескончаемый мрак.

— Если его выпустить наружу, то потом можно будет как-то сдержать? — с опаской, предчувствуя ответ, спросил Майкл.

— Не знаю.

— Это ты про апокалипсис? — пренебрежительно бросил Буш.

Он все так же сидел, закрыв глаза, и только выразительнее закачал ногой.

— Скажи мне, что это болезнь, чума, редкая форма гриппа, и я пойму. Но какой-то мифический, божественный Армагеддон? Нет уж, уволь.

— Для твоего сведения, просто чтобы ты знал смысл слов, которыми бросаешься: «апокалипсис» переводится как «откровение». — Симон с трудом сдерживал гнев. — Оно происходит от другого, буквально обозначающего «снимать крышку с чего-то». Ты можешь приписывать этому слову какое угодно значение.

— Итак, выбор у нас не слишком велик, — произнес Майкл, стараясь отвлечь и успокоить противников.

Взгляд у него стал рассеянным, мысленно он пытался освоиться с новой информацией, но у него возникло чувство, что реальность превратилась в ледяной склон, по которому он скользит. Против них был человек, который уничтожил свою семью, убил самых близких людей — жену и тестя, чтобы заполучить их дело стоимостью в миллиарды долларов; который, единственно из алчности, эксплуатировал идею Бога; который проповедовал, но в своих поступках лицемерно противоречил каждому слову собственных проповедей. Майкл сгорбился в кресле.

— Нет никаких шансов, что он кого-то отпустит, — уставившись в одну точку, заключил он.

— Такой человек не может себе позволить, чтобы кто-то узнал о его чудовищных деяниях: это разрушит его империю, обратит ее в прах. Он убьет твоего отца, Майкл. И он убьет Сьюзен и Женевьеву.

— А я говорю, мы хватаем Сьюзен и твоего отца, — взвился Буш, — и рвем когти, а там пускай этот умник за нами гоняется. Ха, ищи ветра в поле!

— Хотелось бы, чтобы это было так просто. — Симон покачал головой. — Чтобы выжить, он не остановится ни перед чем. Все его благочестивые слова лживы, за ними он прячет свою злобную и извращенную душу. Джулиан — воплощение мрака. И теперь, с этой шкатулкой, с этим могуществом в руках, безразличный к последствиям, он вызовет к жизни такие силы, что лучше не думать. Это будет все равно как дать ему все ядерные боеголовки в мире.

Майкл смотрел в иллюминатор, на океан пятью милями ниже них. Под блестящей, озаренной луной поверхностью таились темные глубины с их неразгаданными тайнами и опасностями. Это напомнило ему о шкатулке, ее красоте и исходящем от нее соблазне и о прячущейся под крышкой смерти. Его словно затянуло под воду, где он тщетно бился, пытаясь выбраться на поверхность и не зная, придется ли ему еще вдохнуть воздух.

— Помни одно, Майкл. — Симон наклонился вперед, глядя на друга с нехарактерным для него сочувствием. — Даже в самые мрачные минуты всегда есть надежда.

Майкл слушал и не представлял, каким образом надежда может к нему вернуться. Со времени смерти Мэри он плыл по жизни без цели и направления. А теперь предстоит погибнуть отцу, которого он только что узнал, и женщине, сумевшей найти дорогу к его сердцу; и против всего этого он абсолютно бессилен.

Из пилотской кабины показался Мартин и снял с держателя на передней стенке кабины беспроводной телефон. Сначала он быстро говорил — задавал вопросы, — а потом стал что-то записывать, то и дело кивая. Это привлекло внимание Майкла, и разговор друзей прервался.

Наконец, по прошествии целой минуты, Мартин приблизился к Майклу и протянул ему телефон.

Майкл непонимающе смотрел на него.

— Меня? — Он огляделся; те немногие, кого он считает друзьями, здесь, с ним, в салоне самолета. — Кто это?

Мартин пристально посмотрел на него.

— Твой отец.

Самолет коснулся земли на недлинной, заезженной до твердости камня взлетно-посадочной полосе, сохранившейся со времен Второй мировой войны. Теперь, если не считать того, что здесь приземлялись время от времени частные самолеты с богачами и знаменитостями, желающими посетить корсиканское побережье, ею пользовались не очень часто. Окруженный ангарами полуцилиндрической формы из гофрированного железа и хибарами из тонкой жести, имевшими такой вид, словно их легко перевернет первым же ветерком, аэропорт имел не слишком обширную клиентуру. Главным образом она состояла из спортивно-пилотажной команды на биплане и учащихся авиационной школы, с парком в виде пятерки легких одномоторных самолетов «пайпер каб». Управление воздушным движением осуществлялось непосредственно из гостиной авиадиспетчером, по совместительству выполнявшим обязанности начальника топливного склада и трижды в неделю — городского мясника.

Из самолета вышел только Мартин, все прочие оставались на своих местах. В иллюминатор Майкл наблюдал, как Мартин, пройдя по дорожке, приблизился к поджидавшему его лимузину. Что-то коротко сказав шоферу, стоявшему у задней дверцы, Мартин передал ему деньги и кивнул. Шофер открыл дверь, и наружу вышел Стефан Келли.

Несколько секунд двое мужчин молча стояли, глядя друг на друга. На лицах обоих выразилось молчаливое облегчение, и только после этого они обменялись теплым рукопожатием. Мартин дошел до того, что во весь рот улыбнулся — впервые Майкл видел его улыбающимся. Келли был облачен в черную форму охранника — она на нем смотрелась лучше, чем костюм от «Брукс бразерс», в котором Майкл впервые его увидел. Когда они с Мартином двинулись вверх по трапу, он несколько раз бросил взгляд вверх. Келли сильно изменился со времени их с Майклом первой встречи, шесть дней назад. Как это ни удивительно, он выглядел отдохнувшим.

Келли прошел мимо Майкла, Буша и Симона, не произнеся ни слова и ни разу на них не посмотрев, и налил себе в баре виски. Осушив стакан, насыпал в него льда и налил еще. Наконец повернулся и обвел взглядом присутствующих. Посмотрел на Симона и Буша с таким выражением, словно изучал факты по какому-то делу, после чего его взгляд остановился на Майкле.

Добрых полминуты они смотрели друг на друга, и за это краткое время между ними пронесся целый мир мыслей и чувств.

— Мы не завершили беседу, — нарушил молчание Келли.

— Мягко выражаясь.

— Однако сейчас не самое подходящее время для ее завершения. — Келли взглядом указал на Буша и Симона.

Майкл кивнул.

— Мартин сказал, что Сьюзен показала тебе комнату-сейф, — произнес Келли, намекая на фотографии Майкла и другие связанные с ним бумаги.

— Да… — Словно впервые, Майкл смотрел на этого человека.

Человека, часть дома которого представляла собой хранилище воспоминаний о Майкле, где в идеальном порядке содержались фотографии и документы, запечатлевшие события его биографии. Теперь было понятно, что он оставил сына не из-за безответственности, а из-за любви, потому что желал ему жизни, которую он, одинокий родитель, сам еще почти ребенок, не в состоянии был обеспечить. Он был отцом, чье участие в судьбе сына происходило через фотографии и печатное слово, но никогда через разговоры и объятия. Благодаря Сьюзен Майкл увидел, с какой отцовской гордостью Стефан хранил все эти документы; она хотела, чтобы Майкл знал: воистину он не был забыт. Глядя на этого человека, Майкл растерялся, не знал, что сказать, как разрядить становившееся невыносимым напряжение.

— Ну что ж… — произнес Келли, желая переменить тему разговора.

Он повернулся к Мартину.

— Вы дали ей знать, что со мной все в порядке?

Мартин промолчал.

— Мартин?

Тот опустил глаза.

— Где Сьюзен? — В тревоге Келли переводил взгляд с одного на другого.

Наступила гнетущая тишина.

— Мартин?

— Ее захватили, сэр.

На лице Келли одно за другим сменилось несколько чувств; смятение, гнев, ярость.

— Как это?

— Ее захватил русский генерал, сэр, один из людей Зиверы. Их самолет вылетел из России вчера, он наверняка привез ее сюда.

Во время своего бегства Келли видел, как прибыл самолет, наблюдал из машины, как тот вырулил по взлетно-посадочной полосе, после чего по трапу спустились мужчина и две женщины и быстро исчезли в машине. Келли затрясло от гнева, но не на Зиверу и не на людей, стоящих сейчас перед ним, а на самого себя. Сьюзен была в двух шагах от него, и он позволил ей уйти. Чего стоило подождать…

— Я же видел ее. О боже… — Он повесил голову. — Я не знал…

Майкла охватило сочувствие.

— Ты ничего не мог сделать.

Келли посмотрел на сына, и на его лице опять появилось гневное выражение.

— Что им от нее надо?

Все молчали.

— Да что, черт побери, происходит? Кто-нибудь, объясните же мне наконец!

— Думаю, они намерены ее убить, — с характерным для него фатализмом заметил Симон.

— Убить ее? — повторил Стефан, обуреваемый смятением. — Почему? Что она сделала?

— Она была со мной.

Майкл подошел к человеку, про которого лишь несколько дней тому назад узнал, что он его отец.

— Была с тобой? Майкл, что такого ты сделал? — Голос Стефана дрожал от гнева. — Зачем им ее убивать?

Майкл смотрел на Келли, и ему было невыносимо тяжело — от печали в глазах отца, от ситуации со Сьюзен, а более всего от того, чего Стефан еще не знал: что содержимое шкатулки ужасно, а Женевьеву похитили. И хотя Майкл был рад, что отец жив, испытывал облегчение, что не несет больше ответственности за его жизнь, это не ослабило его решимости довести начатое до конца. В уме его словно пылал лесной пожар, мгновенно распространяющийся во всех направлениях, и ему потребовалось усилие, чтобы возвратить способность мыслить трезво. И тогда он положил руку Стефану на плечо.

— Может быть, ты знаешь меня лишь по сделанным тайком фотографиям. Но я не допущу гибели Сьюзен. Обещаю тебе, я верну ее, даже если мне придется погибнуть самому.

Глава 53

Лаборатория располагалась в наиболее удаленном от входа секторе комплекса. На глубине тридцати футов под землей, за стенами из бетона и стали. Толщиной в двадцать футов, эти стены не выдержали бы разве что прямого попадания ядерной бомбы. Благодаря современной системе вентиляции воздух в бункере целиком заменялся каждые двадцать секунд — не за счет работы газоочистителей и рециркуляторов, а за счет подачи свежей порции. Каждая секция лаборатории закрывалась герметически, и в ней было создано разреженное давление.

Лабораторию оснастили оборудованием, превосходящим по качеству оборудование центров по контролю и профилактике заболеваний Соединенных Штатов или Европы. В ней можно было держать самые опасные реагенты, как химические, так и биологические.

Но при всем современном оснащении здесь применялись определенные рудиментарные методы исследования, от которых человек, несмотря на технологические достижения, все еще не отказался. К центральной лаборатории примыкало небольшое помещение, отделенное от главного стеклянным экраном. В это помещение по трубам передавались токсины, эвакуированные из герметичного хранилища — для дальнейших экспериментов. Эта была жестокая наука, уходящая своими корнями в далекое прошлое, но ее варварские методы многие столетия подтверждали свою эффективность. Поэтому в смежной с лабораторией комнате теснились многочисленные представители животного мира, от птиц и грызунов до мелких приматов. Каждая клетка была снабжена приборами для отслеживания состояния здоровья — или умирания — ее обитателя.

На лифте в лабораторию спускались трое ученых. Выражение лиц у всех трех было как у детей на пороге Диснейленда. Каждый в своей области слыл специалистом экстра-класса. Хол Дженкинс — биологическое оружие со специализацией на бактериологическом — закончил университет Джонса Хопкинса, за плечами двадцать лет работы в Вооруженных силах Соединенных Штатов. Один из ведущих специалистов в области анализа, создания и разрушения биологических веществ. Мадрис Хабиб обладал аналогичными навыками в сфере химических веществ и разработке соответствующих контрмер. Получив образование в Массачусетском технологическом институте, он вернулся на Ближний Восток и восемнадцать лет успешно подвизался у себя на родине, в стране пустынь. Доктор Билл Ллойд, бывший профессор Оксфорда и блестящий хирург, прославился как человек, чей аналитический ум опережает в быстродействии высокоскоростные компьютеры, используемые им в процессе медицинских исследований. Движимым ненасытным желанием побеждать болезни, он совершил несколько крупных прорывов в исследованиях, направленных на победу над раком.

Войдя в лабораторию, ученые приняли душ и облачились в защитные костюмы, более подходящие для выхода в открытый космос, нежели для работы в лаборатории. Они взирали на золотую шкатулку со смесью страха, любопытства и гордости. Ее красота и несравненное мастерство исполнения превосходили самые смелые их ожидания. Перед ними в буквальном смысле было произведение искусства, равного которому ни один из ученых прежде не видел; мастерство художника, выполнившего изысканную резьбу по золоту, за тысячи лет так никто и не превзошел.

Ученым был известен потенциал этого предмета: последние три года они провели, вдоль и поперек изучая любой клочок бумаги на эту тему, который Зивера мог раздобыть. В легендах говорилось о вечной жизни, о забытых тайнах, о руке Божьей. Как ученые, они не могли относиться ко всему этому иначе, как с глубочайшим скептицизмом. Их устраивали только доказательства. Выполняя распоряжения Джулиана, они вели себя как профессионалы, однако между собой втихомолку говорили о нем как о человеке на грани безумия.

Один лишь доктор Ллойд — втайне от коллег — питал надежду. Он своими глазами видел, как библейские истины оживают в современной реальности. Ему прекрасно были известны библейские истории о манне, почитаемой людьми пище богов. Жители древней Месопотамии называли это порошкообразное вещество «шем-ан-на», египтяне — «мфкзт» (в иероглифах гласные не использовались), а граждане Александрии с восхищением величали «райским даром». Из этого загадочного порошка изготавливали лепешки, с соответствующими ритуалами вкушаемые правителями и фараонами древности. Манну почитали как пищу для «просветленного тела, ка». Полагали, что она повышает восприимчивость и обостряет интуицию и что ее употребление — ключ к вечной жизни. И Ллойд стал свидетелем вторичного открытия манны, ее возрождения в виде моноатомного золота, чьи мифические свойства ныне стали научным фактом. То, что прежде считалось плодом непомерно разгулявшейся фантазии, заслуживающим почти что насмешки, на самом деле оказалось реальным. Поэтому-то Ллойд и связывал надежды с этой шкатулкой. Он надеялся, что легенды правдивы, и приготовился принять миф как факт. Ллойд был готов к чуду.

Но Джулиан подготовил их к возможности бедствия, к худшему из мрачнейших сценариев: наступлению царства болезней и мора, к смерти и Армагеддону. Сейчас, глядя на золотую шкатулку, каждый из них с трудом воздерживался от улыбки при мысли о маловероятности того, что весь этот ужас содержится внутри маленькой, изящной вещицы. Однако ученые имели не один шанс насмотреться на всякого рода бедствия — как естественного происхождения, так и дела рук человеческих. И в силу этого понимали, как неразумно недооценивать способность чего-то очень маленького уничтожить миллионы. В конце концов, каждый из них внес свою лепту в создание или смертоносного вещества, или его «противоядия» с аналогичным грозным потенциалом, заключенным в объеме немногим больше наперстка.

Шкатулку провели через многочисленные сканеры, газоанализаторы и спектрометры, однако ничего настораживающего не обнаружили. Замок был изучен и измерен, принцип его функционирования понят. Чтобы открыть шкатулку, достаточно будет маленькой отвертки.

Несмотря на то что на всех были защитные костюмы, ученые решили открывать замок дистанционно. Сами они будут находиться за прозрачным экраном в три фута толщиной. Во все время процедуры будет работать высокоскоростной вентилятор. Золотую шкатулку накрыли прозрачным куполом из бронированного стекла. Подсоединили экстракторы; все, что выйдет из шкатулки после того, как ее отопрут, мгновенно пойманное, будет удерживаться внутри контейнера более надежного, чем золотая коробочка, пришедшая из непостижимой древности.

Ллойд оперировал парой манипуляторов, которые тактильной чувствительностью и ловкостью превосходили его собственные руки хирурга. Хабиб отвечал за видеозапись — планировалось зафиксировать мельчайшие детали, недоступные человеческому глазу. В ведении же Дженкинса находилось главнейшее орудие эксперимента: компьютеры-анализаторы — именно им предстоит идентифицировать содержимое «Альберо делла вита» в течение нескольких секунд после того, как крышка шкатулки откроется.

— Начинайте, когда будете готовы, джентльмены, — донесся из громкоговорителя нетерпеливый голос Зиверы.

Ллойд посмотрел на Хабиба и Дженкинса. Хотя ученые чувствовали себя надежно защищенными от всякой опасности, фраза Зиверы заставила Ллойда задуматься. С самого начала Джулиан выказывал огромную веру в них и в созданный ими лабораторный комплекс. Каждого из них он разыскал за год до сегодняшнего события, специально, чтобы выполнить одно это задание. Он платил им зарплату, в десять раз превышающую все, что любой из них мог заработать за целую жизнь. Все трое руководили разработкой проекта и фактическим созданием лаборатории. Этот плод их совместных усилий предназначался для одной-единственной цели. Уже четыре месяца как лаборатория пустовала: ожидали появления шкатулки. Теперь она наконец красуется под защитным колпаком. Зивера заверил ученых, что, если содержимое шкатулки окажется разрушительным, он отдаст приказ немедленно скрыть ее в недрах земли, чтобы никто и ничто не пострадало. Но ученые знали, что подобные фразы не раз звучали и раньше и что они не многого стоят. История видела создание химического, биологического и ядерного оружия, и неизменно все начиналось с мирных исследований, призванных дать ответ на вопросы, помочь развитию общества. Правительства всегда щедро финансировали исследования подобного рода, но ученые, альтруистически стремящиеся к знанию и к благу людей, раз за разом убеждались, что затем власти непременно предъявляют свои права на результаты научной работы и используют научные открытия в военных целях.

Ллойд не рассматривал всю затею как некое религиозное предприятие Зиверы. Он прекрасно понял, что собой представляет «Божья истина», призванная якобы объединить науку и религию. Но здесь ведь ни то ни другое. Сейчас речь идет просто об одержимости человека, желающего быть бессмертным. Но шанс стоять в авангарде столь новаторского исследования оказался слишком соблазнителен для ученого и для двух его коллег. Зивера платит за все и ожидает, что они выполнят поставленную перед ними задачу. Он доверяет им, не сомневается в возможностях созданного ими научного комплекса.

— Есть проблемы? — опять раздался голос всеведущего Зиверы.

Хабиб и Дженкинс взглянули на Ллойда. На краю неведомого между ними промелькнула невысказанная мысль. Услышав голос, они улыбнулись. Ибо как Зивера ни доверял им, как ни твердил, что опасности нет никакой, сам он предпочитал в этот момент находиться как можно дальше от места события, которое вот-вот должно было произойти.

Сунув руки в перчатки манипуляторов, Ллойд вытянул их вперед. Механические руки по другую сторону стекла повторили движение. Он согнул по очереди каждый палец, покрутил кистями в лучезапястном суставе и похлопал в ладоши. Механические руки повторили абсолютно все, завершив громким лязгающим ударом металла о металл. Хабиб включил цифровые записывающие устройства, навел на резкость каждую из четырех камер. Дженкинс в последний раз снял показатели газоанализатора — зафиксированный состав воздуха станет в ходе эксперимента исходным — и кивнул Ллойду.

Левая механическая рука вытянулась и взяла отвертку. Ллойд аккуратно вставил ее в отверстие и правой механической рукой придержал для устойчивости шкатулку. Пол-оборота — и присутствующие услышали усиленный громкоговорителями щелчок.

Дженкинс проверил показания газоанализатора. Состав воздуха не претерпел изменений.

Хабиб настроил одну камеру таким образом, что изображение шкатулки заняло экран почти целиком. Щелкнул боковым выключателем — и над золотой крышкой вспыхнул яркий галогеновый свет. По лаборатории заметались золотистые отблески.

Правой механической рукой придерживая шкатулку у основания, Ллойд левой рукой медленно поднял крышку.

Хабиб не открывал глаз от монитора. Нарядная золотая крышка откинулась на петлях назад. На какое-то мгновение механические руки заслонили шкатулку, но Ллойд быстро их убрал. Все затаили дыхание. Ллойд смотрел то на шкатулку, то на ее увеличенное изображение на экране монитора.

Чтобы лучше видеть, Хабиб вытянул шею.

Дженкинс раз за разом снимал показания газоанализатора. Показания менялись каждую десятую долю секунды.

Целый год они готовились, не упуская ни одного сценария возможного развития событий. Но сейчас, глядя на шкатулку по ту сторону стеклянного барьера, на мониторы и на данные компьютеров, ученые поняли, что столкнулись с одним-единственным поворотом событий, к которому они не готовы.

Глава 54

Сидя в плетеном кресле на балконе третьего этажа в особняке Джулиана, Сьюзен молча смотрела на океан. Одета она была в джинсы и спортивную майку, в которых ее и похитили из номера гостиницы. Легкий бриз играл рассыпавшимися волосами девушки. Потягивая воду из пластиковой бутылки, она наблюдала, как с гигантской яхты на горизонте взлетает белый вертолет. Сначала он казался мушкой, но вскоре вырос в размерах, и рокот его становился все громче. Казалось, вертолет летит прямо на нее; вон светловолосый пилот, щелкает переключателями на панели управления. Наконец, накренясь, вертолет пошел вбок и вскоре скрылся за боковой стеной здания. Слышно было, как он приземляется и как постепенно затихает вой мотора.

Послышался шум, звуки шагов: кто-то бежал по коридору. Зивера ворвался в дверь, опрокидывая все на своем пути, миновал гостиную и появился на балконе с видом на море.

— Где настоящая шкатулка? — Голос Зиверы дрожал от гнева.

Сьюзен ничего не сказала, лишь смотрела на океан с таким видом, словно приехала сюда отдыхать.

— Любите море? — ядовито осведомился Зивера.

Она опять лишь отхлебнула воды и не ответила.

— Надеюсь, любите. Потому что если вы сейчас же не начнете отвечать на мои вопросы, я собственноручно привяжу вам к ногам гири, и у вас появится шанс увидеть океан в совершенно новом ракурсе.

— Это так… — она запнулась, подыскивая слова, — так по-христиански с вашей стороны.

— Не смейте разговаривать со мной о Боге!

— Почему? Потому что вы в этой области главный эксперт? Сидите за толстыми стенами, гребете миллиарды, проповедуете неразумным овцам с единственной целью поживиться из их карманов, втюхивая им ваше собственное представление о Боге. Почему-то я убеждена, что не таков был Божий замысел по отношению к человечеству. — Сьюзен говорила уверенно и убежденно.

В ее тоне и выражении лица читались мужество и вызов, хотя в душе она испытывала ужас. Еще на заре своей карьеры она усвоила: если хочешь кого-то в чем-то убедить, говори уверенно, даже если знаешь, что лжешь.

Зивера подошел к перилам балкона; видно было, что он пытается восстановить душевное равновесие.

— Где настоящая шкатулка? — негромко повторил он. — Майкл должен доставить ее мне.

Все так же глядя на океан, Сьюзен сменила позу в кресле.

— Если он не доверил ее мне… — Фраза повисла в воздухе.

Сьюзен пришла в такую ярость, когда, открыв шкатулку, обнаружила, что там нет ничего, кроме пустоты. У нее вырвался крик от гнева на него за то, что он не доверял ей. И она не могла сказать, на кого больше сердится — на него или на себя. Она сделала ту самую вещь, которую Майкл просил ее не делать. Уступила соблазну. Она всегда отличалась практичностью, была так умна, но эта шкатулка ослепила ее до такой степени, что она поддалась неудержимому любопытству. Она всегда гордилась силой своего характера, умением себя контролировать. Никогда не уступала давлению группы — этому бичу подросткового возраста — и не употребляла наркотиков. Но, получив шкатулку, выказала полную несостоятельность. Более же всего ее бесило то, что Майкл знал, что так будет. Он сумел убедить ее, что шкатулка — теперь очутившаяся в руках Зиверы — настоящая. Сейчас, несмотря ни на что, она рада, что это не так. Она ненавидела себя за досадный провал.

— Я убью Николая, — произнес Зивера. — Но по крайней мере, он добыл мне вас. И почему-то мне кажется, что вы послужите гораздо лучшей приманкой для Майкла, чем был его отец.

Сьюзен посмотрела на него. Сердце у нее заныло; не в состоянии скрыть душевную боль, она отвернулась. Все напрасно. Мысль, что Стефан погиб, была невыносима.

— И кстати… — Облокотившись на перила, Зивера смотрел на синюю гладь. — Не пытайтесь повторить его подвиг и сбежать. Я недооценил старика. Но с вами я этой ошибки не повторю. Охрана усилена, и солдаты получили приказ в случае внештатной ситуации стрелять на поражение.

Сьюзен чувствовала себя как на американских горках. Она не думала о том, что ее могут застрелить; все, на что она обратила внимание, — Стефан смог бежать. Из бездны отчаяния она взлетела на гребень восторга.

Зивера вышел, не произнеся больше ни слова, и оставил Сьюзен наедине с ее мыслями. Она посмотрела на безоблачное небо, на то, как оно почти незаметно сливается на горизонте с океаном. Дыша медленно и ритмично, попыталась успокоиться; ей нужна была ясность ума, а для этого — внутренняя тишина.

Через мраморные перила она бросила взгляд вниз: там, в пятидесяти футах под балконом, совершали обход охранники. Она перевела взгляд обратно на море. Сьюзен задумалась, не окажется ли так, что расстилающееся перед ней зрелище — океан во всей своей красе, огромная яхта на горизонте — станет для нее последним в этой жизни.

Глава 55

— Не поймите меня неправильно, — говорил Симон. — Но мы должны получить шкатулку обратно, иначе спасение Сьюзен не будет ничего значить; если шкатулку откроют, она будет не живее всех нас.

— Прошу прощения, — вставил Келли. — О чем речь?

Майкл поднял обе руки.

— Сейчас я все объясню. — Он повернулся к Симону. — Не беспокойся о шкатулке.

— Не беспокоиться? — переспросил озадаченный Симон.

Майкл кивнул. Симон умолк, но выражение его лица по-прежнему оставалось встревоженным.

Все пятеро — Майкл, Стефан Келли, Мартин, Буш и Симон — сидели за столом переговоров в частном самолете Келли. Мартин позаботился о том, чтобы из корсиканской деревушки в пятнадцати милях дальше по побережью доставили полный набор блюд и напитков. Как ни голодны они были, к еде никто не притрагивался. Исключение составлял Буш, который ни при каких обстоятельствах не упускал возможности подкрепиться.

Майкл обратился к Келли:

— Насколько хорошо ты ориентируешься на территории комплекса?

— Что за шкатулка? — вместо ответа спросил Келли с растущим раздражением.

Он указал на Симона.

— О чем он?

— Сейчас объясню. — Чтобы успокоить Келли, Майкл говорил намеренно ровно, негромко. — Надо найти способ проникнуть на территорию комплекса Зиверы и сориентироваться там. Что ты запомнил о замке и окрестностях?

— Немного, было темно, хоть глаза выколи. — Откинувшись в кресле, Келли порылся в карманах. — Но главный дом я хорошо запомнил: настоящий дворец. Что же касается территории, вот это должно помочь. — Келли бросил на стол помятый лист бумаги.

Это была карта комплекса, которую он во время своего побега прихватил на пропускном пункте.

Майкл улыбнулся.

— Кто сказал, что у нас нет ничего общего? — Взяв карту, он несколько секунд изучал ее, после чего передал Симону. — Как ты считаешь, сможешь найти дорогу по этому?

Симон, в свою очередь, рассмотрев карту, разложил ее на столе так, чтобы всем было видно. Карта была простая и четкая, дающая представление об общей конфигурации комплекса и о расположении зданий.

Все, склонившись над картой, изучали ее, когда раздался звонок телефона. Не желая говорить во всеуслышание, Мартин проигнорировал телефон на столе переговоров, снял трубку настенного аппарата и негромко ответил на вызов. Потом повернулся к Майклу, поймал его взгляд, но ничего не сказал.

Воцарилась тишина. Все взгляды устремились на Мартина.

— Что такое? — насторожился Майкл.

Мартин, подойдя к столу переговоров, нажал кнопку громкой связи.

— Господин Сент-Пьер? — Говорили с итальянским акцентом, голос звучал гулко, его звучание нарушалось потрескиванием статики. — Спасибо, что спасли мою мать.

— При том, как ваш русский прислужник выкрал ее у нас, она вполне могла бы погибнуть.

— Ах, да что об этом говорить! Главное, что теперь она жива и пребывает в лоне семьи. Так что спасибо за все ваши усилия. Полагаю, вам известна причина моего звонка.

Все посмотрели на Майкла. Прикрыв глаза, он целиком сосредоточился на разговоре.

— Хотите объяснить, почему обманули меня? — отозвался он.

— Обманул вас? — Голос Зиверы, холодный и спокойный, эхом прокатился по кабине.

— Сначала вы предоставляете нам сделать всю тяжелую работу, после чего ваш генерал Фетисов отбирает у нас Женевьеву и шкатулку и устраивает все так, чтобы мы погибли. Я бы назвал это предательством.

— Он не слишком хорошо справился со своей задачей, поскольку вы все еще живы. Что, если подумать, мне на руку, ведь так?

— Нет, если средствам массовой информации станет известно, что такой благочестивый человек, как вы, стоит за шантажом, похищениями людей и убийствами. — Майкл еле сдерживал гнев. — И поверьте мне, когда люди узнают, что кто-то, кого они считали духовным руководителем, столпом нравственности, лицемерно пренебрегает каждым словом, провозглашаемым им с амвона, они несколько возмутятся — впрочем, позвольте выразиться иначе: они возжаждут крови. В особенности после того, как с вашей подачи расстались с немалым количеством с трудом заработанных денег.

Зивера издал легкий смешок.

— Пресса не всегда готова прислушиваться к мнению воров, Майкл. Вы уже встретились с отцом? Как поживает ваш друг коп? Все рыдают друг у друга на груди? О, но чего-то… кого-то не хватает. Кто бы это мог быть?

— Где Сьюзен? — осведомился Майкл.

— Фетисов еле сдержался, он-то ведь хотел убить ее на месте. Но деньги чудодейственны, они помогают человеку унимать свои страсти. Так что он передал ее мне целой и невредимой. — Зивера помолчал. — Из чего не следует, что в таком состоянии она останется надолго. Если быть точным, то я кладу ей срок жизни двадцать четыре часа.

— Предполагается, что это меня… испугает? — Майкл блефовал, но внутренне он похолодел.

— Нет, мотивирует, — парировал Зивера.

— Сделать что?

— Прекратить морочить мне голову, — взорвался Зивера. — И доставить шкатулку.

Майкл вышел в комнату, выделенную Келли, и вернулся с сумкой для подводного снаряжения. Из черного холщового мешка он извлек черный рюкзак. Положил на стол переговоров и расстегнул молнию.

— Вы все равно ее убьете, — промолвил Майкл.

— Если отдадите шкатулку, то нет.

Помолчали.

— У меня ее нет. — С этими словами Майкл достал из рюкзака золотую шкатулку.

Когда он поставил ее в центре стола, глаза всех присутствующих обратились к ней.

Буш с улыбкой взглянул на Симона.

— Так почему же я вам не верю? — произнес Зивера.

— Наверное, потому, что я не верю вам.

— Отчего?

— Оттого что, если бы мой отец не убежал, вы бы его убили, и еще оттого, что вы завлекли Поля и меня в гибельную ловушку.

— Вижу, вам доставляет удовольствие играть в эти разговорные шахматы. Что ж, раз вы считаете, что я убью ее в любом случае — может быть, стоит убить ее прямо сейчас? — Голос Зиверы прокатился по комнате.

Майкл молчал.

— Доставьте мне шкатулку, и я отпущу ее живой. Довольно, Майкл. Если вы этого не сделаете, вас всех ждет смерть.

Майкл обвел взглядом сидящих за столом. Симон отрицательно покачал головой.

— Видите ли, Майкл, возможно, вы были бы и не против, чтобы ваш отец погиб…

Келли посмотрел в сторону Майкла, но тот отвел взгляд.

Зивера продолжал:

— Но почему-то мне кажется, что вы не станете занимать такую же позицию в отношении Сьюзен. — Джулиан помолчал, предоставляя слушателям проникнуться сказанным. — Помните, Майкл, вы приходите один.

— Вряд ли я уложусь в двадцать четыре часа, — произнес Майкл, надеясь выторговать время.

— Такой изобретательный человек, как вы? Наверное, вы правы. Знаете, что? Забудьте про двадцать четыре часа, у вас есть восемь. Мы не так уж далеко от аэропорта, в котором вы находитесь.

И Зивера повесил трубку с щелчком, прокатившимся по самолету.

Стоя посреди затерянной на полуострове Корсика взлетно-посадочной полосы, Майкл смотрел на расположенную в отдалении полосу деревьев; в этот момент они находились на плоскогорье, до роскошных ландшафтов Средиземного моря было меньше мили. Гигантский полуостров — владения Франции — поражал разнообразием видов. Горы сменялись обширными цветущими пространствами, со скал открывались морские пространства. Но Майкл, шагая в обществе Симона и Буша по взлетно-посадочной полосе, ничего этого не замечал. Он полностью сосредоточился на задаче, которую предстояло выполнить.

Он не испытывал угрызений совести из-за того, что ввел Сьюзен в заблуждение, отдав ей поддельную шкатулку. Майкл обнаружил шкатулку в сумке со снаряжением, которая была при Алексее — там, на дне трубы, под Кремлем. Сняв с погибшего русского юноши сумку, Майкл просмотрел ее содержимое позже, когда они со Сьюзен добрались до резервуара. Среди прочей золотой добычи была и шкатулка. Ни слова не говоря девушке, Майкл припрятал шкатулку у себя. Он сразу смекнул, что «муляж» может пригодиться. Ей и Мартину было невдомек, что настоящая шкатулка находится внутри большого вещмешка со снаряжением, который Майкл отдал Мартину. О подлоге Майкл не сообщил ни Симону, ни даже Бушу, считая, что чем меньшему количеству людей известен план, тем лучше. Если дело касалось тонкостей его профессии, имелись секреты, которые он не раскрыл бы никому.

Но эта хитрость не уберегла Сьюзен от опасности; его уловка с поддельной шкатулкой удалась настолько хорошо, что девушку из-за нее похитили и теперь удерживают где-то в недрах гигантского, площадью в двадцать пять тысяч акров, комплекса Зиверы. И чтобы спасти ее, у него меньше восьми часов.

— Я знаю, что часы тикают, — нарушил молчание Симон. — И знаю, что ты сейчас занят составлением плана. Однако мы не обсудили некоторые очень важные вещи.

Майкл, оторванный от своих размышлений, посмотрел на Симона.

— Что?

— Что будем делать с Женевьевой? Нельзя ее здесь оставлять, — произнес Симон.

— Знаю.

— Майкл, она сейчас в месте, которого больше всего боялась, с этим человеком, своим сыном, от которого скрывалась. Джулиан отобрал у нее деньги, приют, лишил ее всего, кроме жизни, и я опасаюсь, что сейчас он намерен забрать и это последнее.

Майкл, расстроенный, не нашелся что сказать. Женевьева была ему другом, из-за нее все началось; он был полностью согласен с Симоном, но при этом просто не знал, как спасти одновременно и ее, и Сьюзен. Не говоря ни слова, он повернулся и двинулся к ангару, Буш и Симон за ним. По трапу друзья поднялись в самолет.

Симон поставил свою объемистую сумку на стол для переговоров. Майкл развернул и расстелил на столе карту комплекса, полученную от Келли.

Из кабины показался Келли со свежим полотенцем на шее и двинулся в хвостовую часть салона. Его вид выдавал крайнее изнеможение, глаза блуждали.

— Можно спросить тебя кое о чем? — спросил Майкл, когда Келли проходил мимо.

Келли остановился и посмотрел на Майкла.

— Сколько, по твоему впечатлению, там охранников?

— Мне нужно принять душ, чтобы прояснилось в голове. Поговорим после этого.

— Но хотя бы примерно?

— Пятьдесят с чем-то. — И он скрылся за дверью.

Майкл посмотрел на Симона, ожидая его реакции.

— Многовато, — покачал головой Симон.

— Мы даже не знаем, где они держат Сьюзен, — вступил в разговор Буш. — Мне не хотелось бы опять выступать в роли пессимиста…

— Ну так и не выступай, — отрезал Майкл.

Сейчас нельзя допускать, чтобы перед внутренним взором замаячил образ поражения.

Расстегнув молнию сумки, Симон извлек свой запас оружия. Винтовки, пистолеты, «семтекс», зажигательные бомбы. Разложив все это на столе, он выбрал винтовку и принялся ее разбирать, проверяя состояние дула, бойка взрывателя, патронника.

Буш достал свой револьвер, тот самый, которым отстреливался во время схваток под Кремлем, полученный от Фетисова. Выдернув обойму с холостыми патронами, он выбросил ее вместе с двумя запасными картриджами в корзину для мусора.

Симон воззрился на него.

— Что ты делаешь? Нам понадобится все, что мы только сумеем найти.

— С этими пулями можно добиться одного — быстрее убьют. Они все холостые.

— Этого никогда нельзя утверждать.

Достав пули из корзины, Майкл положил их на стол. После чего погрузился в изучение карты. Карта не отличалась детальностью, однако из нее вполне можно было понять общую конфигурацию и составить себе представление о расположении строений.

— Келли заявляет, что его прятали в главном здании. Держу пари, там же заключена и Сьюзен.

— Откуда такая уверенность? — осведомился Буш.

— Ниоткуда. Но я убежден, если просмотреть видеозаписи их системы охраны…

— А про пятьдесят с лишком охранников ты не забыл?

— Ох! — Майкл поднял руки, словно сдаваясь. — Нет, конечно, не забыл. Но нужен какой-то отвлекающий маневр. — Майкл посмотрел на друзей.

— Может, перерезать провода? — предложил Буш.

— Не сомневаюсь, у них припасены генераторы аварийного снабжения лабораторий и зданий, — возразил Майкл, не сводя глаз с Симона. — Есть идеи?

— Я уже подумал об этом. Если будем смотреть видеозаписи охранной системы, можно попытаться одновременно найти Женевьеву. — Симон повернулся к Бушу. — Но мне понадобится помощь.

— Ты и я? — воскликнул Буш. — Предлагаешь работать вместе? Ущипни меня!

— Что у тебя на уме? — с сомнением спросил Майкл.

— Я найду Женевьеву. И одновременно подниму страшный шум.

— А Джулиан? — произнес Буш.

— Его мы отложим на следующий день, — усмехнулся Майкл.

Симон ответил сердитым взглядом.

— Если представится возможность, я ею воспользуюсь, — пообещал он.

— Симон, — попытался урезонить его Майкл. — Мы здесь для того, чтобы спасти Сьюзен — и если получится, то и Женевьеву тоже.

— Я знаю. — Симон кивнул. — Только в том случае, если представится возможность.

От этих слов у Майкла по спине побежали мурашки; он знал, что Симон из тех, которые не дожидаются возможности, а создают ее. Майкл опасался, что попытка проникнуть на территорию комплекса Джулиана повлечет за собой гораздо больше сложностей и опасностей, чем можно было предполагать. Однако самую большую тревогу вызывала решимость в глазах Симона. Он намерен спасти Женевьеву во что бы то ни стало. Однако это не все. У Симона на уме что-то еще.

Майкл закрыл дверцу пилотской кабины.

— Ты не все мне сказал.

На пульте управления горели индикаторы, колебались стрелки. Симон и Майкл были одни.

— Сейчас не до сюрпризов, Симон. Ты понимаешь это не хуже меня. Что ты скрываешь?

Симон посмотрел на Майкла. Было видно, что он собирается с духом. И наконец…

— Тебе известна история моих родителей: как мой отец похитил, изнасиловал и пытал мою мать, а потом скрылся.

Симон в общих чертах повторил историю, которую рассказывал Майклу ранее.

— Но долго скрываться у него не получилось; я не раскаиваюсь, что убил его — так же, как не сожалею о трех годах тюрьмы. На коже женщины, которую любил, он вырезал и выжег ужасные, зловещие символы. Поэтому когда она вновь стала носить рясу и другие атрибуты монашеского одеяния, то я решил, что она хотела скрыть чудовищные шрамы. Чего я не знал, так это того, что на самом деле она таким способом скрывала беременность — после изнасилования она забеременела. Я в это время находился в тюрьме и так ничего и не узнал о ребенке. Если уж на то пошло, я ничего не знал до недавнего времени. Лишь четыре месяца назад мне открылась истина. Моя мать знала, что не сможет дать ребенку воспитание; душевное состояние ее было нестабильно, и она не хотела, чтобы страшная тайна когда-нибудь вышла наружу. Поэтому она обратилась к своей подруге Женевьеве Зивере, женщине, содержавшей на свои средства небольшой приют, в надежде, что та окружит ее сына заботой и вырастит его — то есть сделает то, на что у моей матери не было ни душевных, ни физических сил. Однако в обмен на ребенка моя мать взяла с Женевьевы обещание. Та должна была обращаться с мальчиком и воспитывать его так, как будто он ее собственный сын. Мать страдала при мысли, что ребенок узнает, из какой ужасной семьи он произошел: монстр-отец и навеки искалеченная, полубезумная мать.

Симон помолчал.

— На протяжении многих лет Женевьева ни разу не выдала тайны, даже не упомянула об этом обмане. Иногда, навещая Женевьеву, я встречал этого мальчика. Несколько раз она сама приезжала с ним в Ватикан. Он мне как-то не запомнился. Тихий, взгляд отрешенный. Я слишком поверхностно знал его тогда, чтобы понимать, что он психически не вполне нормален. В конце концов Женевьева нарушила обещание, данное ею моей матери; она с трудом на это пошла, прежде всего не из-за гипертрофированной верности слову, а из-за страха за меня. Она не знала, как я отреагирую, когда узнаю правду об этом ребенке и его происхождении. Ибо к тому времени перед нами был уже не ребенок, а мужчина, в буквальном смысле слова истребивший свою семью — убивший жену и тестя, чтобы отстранить их от дела и стать единоличным владельцем. Этот человек, алчно эксплуатируя идею Бога, проповедовал правильные слова, но в жизни лицемерно противоречил каждому собственному слову. — Симон умолк.

Он не отрываясь смотрел на Майкла, а тот внимал каждому его слову. Симон перешел на шепот:

— Джулиан Зивера — монстр, как две капли воды похожий на моего безумного отца… и он — мой брат.

Майкл не знал, что сказать.

— Это должно остаться между нами, — добавил Симон.

— Пообещай мне, что сначала мы спасем Сьюзен и Женевьеву.

Симон кивнул.

— Разумеется.

В наступившей тишине тянулись мгновения. Они смотрели друг на друга. И тут Симон опять заговорил:

— А потом я убью Джулиана.

Майкл сидел за столом с Бушем, Симоном и Мартином. Все молчали. Майкл никак не мог стряхнуть с себя потрясение от недавнего рассказа Симона. Стараясь не отвлекаться, он неотрывно смотрел на золотую шкатулку, водруженную в центре стола переговоров. Ценность этой шкатулки беспрерывно менялась, неизменной оставалась лишь сопряженная с ней опасность.

— Джентльмены, прошу простить меня! — спокойно и слегка небрежно произнес Келли, появляясь из своей спальни.

Он энергично тер полотенцем влажные волосы. Костюм охранника он сменил на бежевые слаксы и белоснежную рубашку, а вместе с тем сменились и его манеры. От него опять исходила властность, та самая, которую Майкл ощутил еще на пороге его дома в Бостоне. Трое друзей покинули салон. Перед тем как прикрыть за собой дверцу, Мартин на короткое мгновение оглянулся и еще раз посмотрел на Келли.

Келли сел за стол переговоров, прямо напротив Сент-Пьера. Не считая того дня в Бостоне, когда их беседу прервали, Майкл впервые со дня своего рождения оказался наедине с отцом. Изучая лицо этого человека, Майкл без труда разглядел сходство. У отца были такие же глаза; они смотрели ясно, пронизывающим взглядом, достающим до самого дна души. Они испытующе смотрели друг на друга — оценивали, размышляли, пока Келли не вскипел:

— Господи боже! Да что же, наконец, происходит?

От этого внезапного взрыва Майкл опешил.

— Мне нужны детали, все до последней.

Майкл с трудом сдержался, чтобы не выпалить в ответ какую-нибудь резкость. Оставалось надеяться, что Келли не станет изображать начальника на утренней пятиминутке. Майкл детально описал события, ввел отца в курс дела относительно «Альберо делла вита», Женевьевы, России, а также причины, по которой он обладал навыками, необходимыми для выполнения подобных задач. О некоторых вещах — например, о своей нелегальной карьере — он постыдился бы рассказать приемному отцу, Алеку Сент-Пьеру, человеку, вырастившему и воспитавшему его. Однако перед человеком, сидевшим сейчас напротив него, он не испытывал стыда и мог рассказать ему все. Хоть Стефан и был его настоящим отцом, но между ними не существовало настоящей связи. Все, что их объединяло, — это набитый фотографиями шкаф. Из-за отсутствия совместного прошлого не было и причины испытывать стыд. Однако Майклу тяжело было думать, что это всего лишь вторая их беседа.

— Это требует от меня веры, на которую я неспособен, — произнес, выслушав, Келли. — Я утративший веру католик, который с трудом вспоминает даты святых праздников. А ты хочешь, чтобы я поверил…

— Я ничего от тебя не хочу. — Майкл пробежал пальцами по углам шкатулки. — Но могу сказать тебе, во что верю сам. Этот предмет, — Майкл поднял шкатулку, — заключает в себе смерть. Из всего, что мне говорили, из всего, что я видел, я с полной убежденностью заключаю, что, если шкатулку открыть, начнут гибнуть люди. Десятками тысяч, а скорее всего, сотнями тысяч.

— А если мы не отдадим ее Джулиану, Сьюзен погибнет. — Келли, насупившись и скрестив руки на груди, посидел, обдумывая слова Майкла, после чего опять бросился в атаку. — Как ты мог привезти ее сюда, подвергнуть такой опасности? Сьюзен ни в коем случае не следовало ехать с тобой в Москву.

— Что? — словно защищаясь, переспросил Майкл.

Наклонившись над столом, он встретил осуждающий взгляд отца.

— Ты вовлек ее в рискованное дело. В результате ей приходится дожидаться смерти в берлоге этого сумасшедшего.

— Не надо вешать это на меня! — Майкл вскочил с кресла и зашагал по салону. — Всю прошедшую неделю я занимался тем, что добывал шкатулку, чтобы спасти тебя. Сьюзен не принимала отрицательного ответа. С ней невозможно иметь дело. Я сделал все, чтобы она осталась, — разве что не привязал ее к стулу. Она чертовски настырная.

Келли сидел, изучающе глядя на Майкла.

— Я знаю.

Майкл наконец выдохся, но все еще был готов в любую секунду опять ощетиниться.

— Это-то и делает ее хорошим адвокатом, — с улыбкой заметил Келли.

Его настроение, казалось, полностью изменилось. Встав из-за стола, он приблизился к бару. Опустился на корточки и открыл нижнюю полку. Когда он, повозившись несколько секунд внутри, поднялся, Майкл увидел средних размеров сейф с открытой дверцей, набитый деньгами, оружием и документами. Келли повернулся к Майклу, и тот мгновенно понял.

Сняв шкатулку со стола, Майкл поместил ее внутрь сейфа.

Вновь опустившись на корточки, Келли закрыл дверцу и набрал комбинацию кодового замка.

— Так как же мы будем спасать Сьюзен?

Майкл кивнул в знак одобрения и уважения. Он разложил на столе и разгладил ладонью карту комплекса, затем перевернул ее, открывая чистый лист.

— Хорошо будет, если ты набросаешь внутренний план замка. Ты ведь запомнил, как там все устроено?

Кивнув, Келли достал ручку и принялся рисовать. Он не сразу заговорил.

— Я отказался от тебя, а ты все равно стал меня спасать.

— Да, — негромко отозвался Майкл. — Это имеет некоторое отношение к Сьюзен.

— Конечно.

Оба знали, что все объясняется не так просто.

— Послушай, когда я от дал тебя чужим… — Келли продолжал рисовать, слова давались ему с трудом. — После смерти твоей матери…

— Ничего. — Майкл улыбнулся. — Ты поступил правильно. Сент-Пьеры были отличными родителями — о лучших и мечтать нельзя… Без обид.

— Никто и не обижается. — Келли посмотрел на Майкла, с гордостью за этого человека. — Они хорошо сделали свое дело. — Некоторое время Келли молча рисовал. — Ты, наверно, хочешь знать, что означают все эти фотографии в комнате-сейфе, почему я ни разу не попытался связаться с тобой.

— Все в порядке. — Майкл улыбнулся.

Он понял, что отцу неловко откровенно говорить о своих чувствах.

— Ничего не надо объяснять. Но одну вещь я хочу понять. Моя мать…

Келли улыбнулся.

— Она была молода и очень напугана. Она была красивая и упрямая. — Взгляд Келли стал рассеянным. — Она была… умница, она была моим лучшим другом. Господи, если бы мы только знали, когда наступают лучшие минуты нашей жизни, мы бы обращали на них больше внимания…

Майкл промолчал; он прекрасно понял, о чем говорит отец.

— Когда выяснилось, что она беременна, мы пришли в ужас. Но она больше всего на свете хотела, чтобы ты родился. Мы представления не имели, на что будем жить, но решили, что как-нибудь справимся. И настал день, когда после всех страхов и боли она держала тебя на руках. Ты был последним, что она увидела в своей жизни, и в то же время самой большой ее радостью. Я ни разу не видел ее такой… счастливой, как в этот момент. — Келли поднял глаза на сына. — Потому что появился ты.

Майкл молча смотрел на отца. Он знал, что испытываешь, потеряв любимую женщину, ту, благодаря которой жизнь обретала смысл, которая была источником всякой надежды и радости, озаряла собой каждое новое утро. Рядом за столом сидел человек, который прошел через этот кошмар трижды и все же нашел в себе силы жить, несмотря на одиночество.

— И еще, — произнес Келли, стряхивая воспоминания, — она была ярой болельщицей «Ред сокс».

— О, только не это, — простонал Майкл. — Пока ты этого не сказал, она мне представлялась просто ангелом.

— Не говори так.

Майкл пожал плечами.

— Как ты можешь за них болеть? — Стефан начинал горячиться. — Все, что они делают, — это крадут наших лучших игроков! Ты аплодируешь бывшим игрокам «Ред сокс».

— Только не начинай. «Ред сокс» выиграли один чемпионат, и вы думаете, что они стали первой командой Америки. Когда выиграют двадцать шесть, — произнес Майкл, склонив голову набок, — сообщи мне.

— Как ты можешь быть таким фанатом «Янкиз»?

— Ты, наверное, шутишь, — рассмеялся Майкл. — А мне казалось, все пошло так хорошо. Мы ведь не будем обсуждать всякое такое?

— Кто тебе нравится в футболе? — серьезным тоном осведомился Келли.

— Я заядлый болельщик «Гигантс», покупаю сезонный билет.

— «Патриотс», — парировал Келли. — Как насчет баскетбола?

— «Никсы». — Майкл шутливо воздел руки к небу. — Ты, конечно, болеешь за «Селтикс». Но это ничего, и там и там одни мазилы, так что они друг друга стоят.

— Хоккей, — продолжал Келли. — Мои «Брюинз» в фазе переформирования.

— Ага, это у них хроническое.

— Чувствую, заговорил болельщик «Рейнджерс».

— Не угадал! «Ред уингз». Никому не побить Джо Луиса в игре, он для нее создан.

— «Ред уингз»? Как ты можешь болеть за «Ред уингз», живя в Нью-Йорке?

— Запросто… так же, как я смотрю игры «Манчестер юнайтед». По спутниковой тарелке. — Майкл помолчал. — Ты в детстве во что-нибудь играл?

— Вовсе, — отвечал Келли. — Я занимался бейсболом, футболом, баскетболом, боксом.

— Так ты боксер? — Майкл ухмыльнулся.

— А что, не верится? Южанин быстро усваивает, что в жизни ты или дерешься, или погибаешь.

— А во что играл твой сын? — спросил Майкл.

Келли умолк и отвел взгляд. Помолчал.

— Прости…

— Нет, ничего. Он был скорее интеллектуального склада. Но он бы тебе понравился. — Глядя куда-то в сторону, Келли улыбнулся. — Он бы тебе очень понравился, вы с ним были бы хорошими братьями. — Словно выйдя из забытья, Келли рассмеялся. — Несмотря даже на то, что находились по разные стороны закона. И насчет твоей жены, я очень тебе сочувствую.

— Спасибо, тут ничего не поделаешь, все деньги в мире не могли бы ее спасти. Может, на этом закончим вечер воспоминаний? А то это, кажется, убивает нас обоих.

Келли с улыбкой придвинул Майклу законченный набросок. Нарисованы были четыре этажа, некоторые помещения более детально.

— Я не везде побывал, но здесь то, что я запомнил.

Майкл изучал схему, думая о том, что где-то внутри здания находится Сьюзен — испуганная, она спрашивает себя, придут ли ей на помощь.

— Если отбросить все остальное, мне крупно повезло, — с оптимистичной интонацией произнес Келли. — Я вновь обрел потерянного сына. При этом никаких тебе проблем переходного возраста и прочего. Недурно!

Келли протянул руку. Майкл ответил на жест, и они обменялись теплым рукопожатием.

— Послушай, насчет всех этих отцовских дел… — неловко начал Майкл.

— Зови меня просто Стефаном.

Майкл улыбнулся. Именно в это мгновение они приняли друг друга как отец и сын. Наконец Майкл извлек из кармана небольшой жестяной портсигар на три сигары.

— Что это, праздничная травка?

— Это на потом. Сейчас надо обсудить, как мы будем спасать Сьюзен.

Кивнув, Стефан спрятал коробочку в задний карман брюк.

— Верно, на потом — когда будет повод для праздника.

Глава 56

Джулиан смотрел в глаза матери: сейчас они казались ему темнее, чем он помнил. Раньше он читал в них, как в открытой книге, теперь же они отражали одну только тайну.

— Я рад, что ты вернулась, — произнес он и не солгал.

Но Женевьева просто молча, безмолвно смотрела ему в глаза.

— Я боялся, что никогда больше тебя не увижу.

Женевьева продолжала смотреть.

— Мне нужна твоя помощь. — Отвернувшись, Джулиан прошелся по лаборатории. — Ты знаешь, что на самом деле находится в шкатулке, и думаю, тебе также известно, как ее открывать.

Наконец он повернулся и посмотрел на каталку, на которой лежала Женевьева, с ремнями, фиксировавшими руки и ноги. Широкий ремень пересекал грудь. Единственным способом убежать от реальности было закрыть глаза, но она держала их открытыми, словно бросала вызов.

Они находились в анатомической лаборатории Владимира Соколова. Исследования на трупах составляли существенную часть его работы. Чтобы объекты исследования «продержались» подольше, температура здесь колебалась в районе нуля градусов. С помощью регулятора Джулиан еще понизил температуру.

— Какая здесь приятная прохлада. Тебе это не напоминает о твоем горном убежище в Доломитах? Где ты умерла? — Ответ Джулиану был не нужен. — Между тобой и шкатулкой существует какая-то связь, хоть я и не знаю пока, какая. И когда дойдет до дела, ты скажешь мне, как ее открыть.

Дыхание Женевьевы замедлилось. Она все так же вызывающе смотрела на сына.

— Конечно, я и без тебя это узнаю. Просто ты могла бы сэкономить мне немного времени.

Взяв со столика шприц, Джулиан проткнул крышку пузырька и оттянул назад поршень, до предела наполняя цилиндр.

— Содиум амитал, содиум пентотал — и то и другое называют сывороткой правды. На самом деле тебе просто захочется спать. — Он приблизился к каталке, склонился над Женевьевой и провел свободной рукой по ее волосам. — И если ты не хочешь говорить мне правду, они не помогут мне вырвать ее у тебя. Но боль…

Джулиан помолчал, глядя в глаза матери. В этот момент он не испытывал ни стыда, ни угрызений совести. Она вызывала у него те же чувства, что и котенок в коробке.

— Я бы мог сказать тебе, что больно не будет, но это была бы неправда.

Отойдя на шаг, Джулиан демонстративно надавил на поршень.

Струйка жидкости образовала высокую дугу. Джулиан осторожно прикоснулся к внутривенному катетеру, подсоединенному к руке Женевьевы.

— Это будет так, как будто у тебя по жилам, по всему телу побежал огонь. Когда будешь готова говорить, а не кричать, сообщи мне.

— Да смилостивится Бог над твоей душой, — шепнула Женевьева.

Джулиан опешил от этих слов — первых услышанных им от матери за несколько лет. Он позволил им войти в его сознание, запоминая эту фразу, и наконец улыбнулся. Он посмотрел в глаза матери, потом перевел взгляд на крестик у нее на груди. И вдруг, не произнося ни слова, схватил крест и вместе с цепочкой сорвал его.

— Бог не имеет к этому никакого отношения.

Джулиан проколол иголкой пластиковую трубку катетера.

— Ты ведь знаешь, у меня нет души.

Глава 57

Цепляясь двумя пальцами за неровность в скальной поверхности и болтая ногами в темном воздухе, Майкл висел на высоте шестидесяти футов над усыпанным острыми обломками берегом. Суровый рокот волн давно уже исчез из его сознания — он полностью сосредоточился на подъеме. Подняв левую ногу, он нащупал выступ длиной не больше дюйма и укрепился на нем. Обретя равновесие, установил пружинный анкер в вертикальную расщелину глубиной в полдюйма. Когда пружина расправилась, механизм превратился в надежный опорный пункт. Прежде чем продолжать подъем, он провел покрытую изоляцией веревку через защелку карабина. Этот подъем на высоту двести футов он совершал в одиночку. Буш и Симон, стоя внизу, во мраке, среди острых скал, смотрели наверх, сквозь насыщенное морскими брызгами пространство, и старались не потерять Майкла из виду. В скалолазании Майкл был мастером, и в его планы не входило подвергать опасности ближайших союзников. Он поднимется наверх и подготовит для каждого по веревке, чтобы они могли последовать за ним. Никто не должен погибнуть, твердил он себе, ни Сьюзен, ни Женевьева, ни Буш, ни Симон.

Майкл продолжал продвигаться наверх. Угол подъема скалы составлял по крайней мере восемьдесят градусов, выступы попадались нечасто и не очень выраженные, так что нагрузка на руки превышала ожидаемую. Он не смотрел вниз, не оглядывался на пройденный путь. Все его мысли были об очередной зацепке. Так, карабкаясь по почти отвесной скале, он с помощью пружинных якорей прокладывал маршрут для своих друзей — новичков в скалолазании.

После исключения немногих остальных вариантов это оказался единственный путь в лагерь Джулиана. О входе через главные ворота нечего было и думать, а если он пойдет по подъездной дорожке со шкатулкой в руке, то достигнет только одного: его убьют. Судя по всему, можно было смело заключить, что Джулиан не намерен оставлять Сьюзен в живых даже в том случае, если получит шкатулку.

Так что придется действовать быстро. Лишь одна проблема оставалась нерешенной: они не знали, где Сьюзен. Келли начертил детальный план главного здания, изобразив также прилегающую территорию и приложив график обхода охранниками ее периметра. Но Майкл не был уверен, что Сьюзен держат именно в главном здании. Необходимо было проникнуть в здание караулки. Там не только размещался личный состав, но и находились высокоскоростные компьютеры, обслуживающие весь комплекс. Этот пункт представлял собой рай для наблюдателя: можно было видеть всех и вся с высоты птичьего полета. Именно здесь есть надежда узнать, где держат Сьюзен и Женевьеву. Кроме того, это возможность подетальнее разобраться в системе безопасности, придуманной Джулианом.

Легко преодолев оставшиеся пять футов, Майкл выглянул из-за гребня скалы: надо было удостовериться, что охранники, совершая обход, не проверяют именно сейчас это место.

Скалу от главного здания отделяла только полоса травы шириной в двадцать футов; спрятаться негде, кроме как под верхушкой скалы. Установив еще два пружинных якоря, он отвязал концы обеих двухсотфутовых веревок. Чтобы по возможности облегчить друзьям подъем и помочь им сберечь энергию, столь необходимую на последующих этапах операции, Майкл снабдил Буша и Симона обвязками и подъемными фиксаторами. Полуобернувшись, он трижды дернул за синюю веревку: обе веревки натянулись под весом его спутников.

На гребне скалы Майкл бесшумно сбросил синий комбинезон механика, загодя прихваченный в ангаре. Под ним оказался черный костюм охранника — тот самый, в котором явился Келли. Форма пришлась почти так же впору Майклу, как раньше его отцу. Майкл посмотрел вниз, но не увидел Буша или Симона; придется ждать минут пять, и это будет нелегко. Повернувшись, он окинул взглядом гигантский особняк: тот полностью заполнял собой поле зрения. Классическое каменное здание производило поистине завораживающее впечатление. Этот замок подходил для короля, а занимал его человек, отнюдь не заслуживающий подобной роскоши.

На мгновение Майкл замер, размышляя. Он был благодарен Бушу. Симон друг, это правда, но у него во всем деле есть свой интерес, скрытый мотив. Он убежден в зловещем могуществе шкатулки и ее разрушительном потенциале. Но Буш… для него всего этого не существует; несмотря на поистине чудовищную схватку годом ранее, когда на них повеяло адом, он по-прежнему считает, что они гоняются за фантазиями, мифами, историями, призванными подтвердить величие Бога. И вверх он сейчас карабкается по единственной причине: хочет помочь товарищу.

Майкл проверил оружие: пощупал нож, прикрепленный к бедру, похлопал по кобуре с пистолетом на поясе. Он терпеть не мог пользоваться оружием, но в данных обстоятельствах это было необходимо. Повернувшись, он окинул взглядом озаренную луной морскую гладь.

— Неплохой вид, а? — послышалось у него из-за спины.

— Предпочитаю любоваться на него днем, — ответил Майкл, не оборачиваясь.

— Гм, но мы ведь здесь не ради видов? — продолжал голос.

Майкл медленно повернулся. Перед ним стояли двое охранников, каждый с винтовкой «хеклер-и-кох» на уровне пояса, с дулом, направленным на Майкла. Говоривший оказался приземистым, плотного сложения. Предполагалась, что стрижка под ежик придаст ему внушительности, но этого не произошло: он производил не слишком убедительное впечатление, чего нельзя было сказать о его винтовке.

Охранник оценивающе смотрел на Майкла.

— Мы раньше не встречались.

— Ваша правда, — подтвердил Майкл.

— Наверное, потому, что ты не отсюда. — Главный охранник движением винтовки указал на Майкла.

Второй охранник был лысый и весил, наверное, не меньше двухсот семидесяти фунтов. Майкл отметил про себя, что для столько крупного человека он движется легко и энергично. Подойдя, охранник ткнул винтовкой в спину Майкла.

Главный заглянул через гребень скалы и увидел веревки, свисающие с пружинных якорей и мелко подергивающиеся при ударах о поверхность скалы. Охранник повернулся к Майклу.

— Сколько их?

Майкл промолчал.

Охранник посмотрел на него пару секунд и вытащил нож. Приблизившись почти вплотную к Майклу, приложил лезвие к коже под его левым глазом.

— Сколько? — повторил он, проводя лезвием по нежной коже нижнего века. Еще чуть-чуть — и пойдет кровь.

Майкл не дрогнул.

Охранник отошел.

— Что ж… — Подойдя к краю скалы, он опять вытянул шею и посмотрел на пляшущие, дергающиеся веревки.

Людей по-прежнему видно не было. Опустившись на четвереньки, он перегнулся через гребень. Приставил нож к синей веревке.

— Сколько бы их там ни было, теперь станет одним меньше. — И он принялся пилить.

Потребовалось не больше двух секунд, чтобы веревка с резким звуком лопнула и полетела вниз.

Выражение лица Майкла не изменилось, но сердце у него облилось кровью. Он не мог сказать точно, кто именно — Буш или Симон — воспользовался синей веревкой, но кто бы это ни был, после падения на усыпанный острыми обломками берег ему не уцелеть.

— У тебя есть шанс спасти второго. — Охранник, по-прежнему склоняясь над гребнем, стал демонстративно пристраиваться со своим ножом к единственной еще натянутой веревке.

Майкл стоял неподвижно, в спину ему целился второй охранник. Майкл смотрел на главного с его ножом, приставленным в буквальном смысле к тому, что можно — с некоторой толикой преувеличения — назвать «волоском, на котором держится жизнь». Майкл знал, что одно движение — и его срежут серией выстрелов. Нужен был отвлекающий маневр, но, как он ни старался, ничего не приходило в голову.

Охранник продолжал постукивать ножом по веревке. Лезвие отскакивало от нее, как от батута. Яснее выразиться было нельзя.

— Может быть, лучше заставить тебя перерезать веревку. — Улыбнувшись, охранник жестом подозвал Майкла. — Иди-ка сюда.

Майкл отказывался двигаться до тех пор, пока второй охранник ударом приклада пониже спины не заставил его сойти с места. Неохотно подойдя к гребню скалы, Майкл остановился рядом с главным. Тот, сидя на корточках и вытянув вперед руку, беспрерывно постукивал ножом по веревке.

Майкла опять ткнули в спину, на этот раз с такой силой, что он рухнул на колени. Теперь его лицо оказалось на одном уровне с лицом главного охранника.

— Будь так любезен, обеспечь нашему другу некоторую мотивацию, — произнес главный, обращаясь к партнеру.

Тот поднял дуло винтовки и уперся им в затылок Майкла.

Главный вручил Майклу нож.

— Советую обойтись без фантазий.

Майкл покатал ручку ножа в ладони. Его ум отчаянно искал выхода, в то время как кожей головы он ощущал холодное прикосновение дула.

— Ты можешь это сделать, — произнес охранник. — Я в тебя верю. Просто перегнись через край и начинай резать.

Майкл не шевельнулся. Грубо схватив его за запястье, охранник силой притянул его руку к веревке так, что лезвие коснулось ее поверхности. Веревка все плясала, пружинисто отскакивая от поверхности скалы; Майкл бросил взгляд вниз, но никого не увидел. Охранник стал насильно тянуть руку Майкла с зажатым в ней ножом назад, одновременно приближая ее к веревке. Майкл сопротивлялся.

Охранник затрясся от усилий и ярости.

— У тебя есть три секунды: или ты начнешь резать, или Карл рассеет твои мозги над морем.

В этот миг показавшаяся из-за гребня рука схватила охранника за кисть и рванула так, что тот перекатился через гребень. Охранник кувырком, суча ногами в воздухе, пролетел мимо Симона и растворился во мраке. Последовала длительная тишина, затем далеко внизу эхом прокатился звучный удар тела о землю.

Повернувшись вокруг своей оси, Майкл стал надвигаться на удивленного охранника, только что ставшего свидетелем исчезновения напарника. Левой рукой схватив дуло винтовки, наставленной ему в затылок, Майкл использовал правую, чтобы пырнуть противника ножом в бедро. Но тот в ответ пнул его ногой в грудь, так что Майкл попятился к скале и чуть не перелетел через гребень. Охранник бросился за ним, левой рукой сдавил ему горло, а правой стал наносить удары. Майкл пытался сопротивляться, но противник был так тяжел, что совсем прижал его к земле.

Симон взобрался на гребень скалы и, не успел охранник отреагировать, схватил того за волосы и трижды ударил в область горла. Человек рухнул на землю, хватаясь за горло, пытаясь вдохнуть через сломанную гортань, и наконец затих.

Майкл сел, тяжело дыша, стараясь восстановить силы; посмотрел на Симона: тот уже забирал у охранника радио, оружие и униформу. Майкл оглянулся на гребень скалы, туда, где прежде была веревка Буша, и почувствовал страшную боль при мысли о потере друга.

— Эй, — прошептали где-то внизу.

Перегнувшись через край, Майкл увидел Буша. Тот карабкался наверх с помощью веревки Симона. Когда Поль преодолел последние два фута, Майкл с глубоким облегчением повалился на землю.

— Какого черта? — по-прежнему шепотом произнес Буш.

Майкл давно не видел его таким раздосадованным.

— Мне казалось, ты специалист в скалолазании.

Майкл только улыбался, счастливый, что опять видит друга, которого уже счел погибшим.

— Слава богу, я почувствовал, что она вот-вот откажет. Взгляни на мои руки. — Буш протянул руки ладонями кверху.

Обе ладони были исполосованы широкими ожогами от веревки.

— Черт побери всю эту технику. Я чуть не загнулся.

Майкл все улыбался.

— Рад тебя видеть.

— А с какой стати у тебя рот до ушей? Не вижу ничего забавного!

Глава 58

Небольшой ангар вмещал один только самолет Келли. Его владелец, семидесятитрехлетний инструктор автошколы, был более чем счастлив вывести на этот вечер свой флот, который составляли несколько «пайпер-кабов», из ангара, в обмен на пять тысяч евро. Наконец ему удастся свозить жену в Грецию: он уже двадцать лет ей это обещает.

Ангар никак не укреплялся; по сути он представлял собой гигантскую консервную банку из гофрированного железа времен Второй мировой войны, но придется довольствоваться тем, что имеется. Кроме того, пятеро вооруженных охранников, приведенных Мартином, производили более сильное впечатление, чем стальные ворота и колючая проволока. Келли ни на минуту не сомневался в способности Мартина найти для любой работы самого подходящего человека. Он многократно в этом убеждался, где бы они ни находились. Все охранники были настоящими громилами, с лицами, носящими следы уличных драк. Кроме того, все производили впечатление не слишком ладящих с законом, но это не беспокоило Келли. Принимая во внимание нынешние обстоятельства, черт с ним, с законом.

Взлетно-посадочная полоса проходила по открытому пространству, окруженному лесом, горами и потоками. Как почти всегда на юге, ощущалось близкое присутствие океана. В этом безмятежном уголке мира звезды, казалось, сияли ярче, чем где бы то ни было. Келли до глубины души потрясало, что не далее чем в тридцати милях отсюда во имя Бога творятся такие мерзости. Взлетно-посадочная полоса — называть эту территорию аэропортом у него не поворачивался язык — располагалась в пяти милях от деревушки на берегу океана, и время от времени Келли ощущал дуновение столь любимого им морского воздуха. Дорога серпантином спускалась с гор и, идя параллельно взлетной полосе, вела в ближайший городок. Это был единственный способ попасть в аэропорт или из него выбраться.

Келли сидел на складном стуле рядом с полосой и потягивал виски. Откинув голову назад, он прислушивался к звукам классической музыки, плывущим из отворенной дверцы припаркованного рядом лимузина. Из ангара показался Мартин с бутылкой шотландского виски и парой сигар в руках.

Усевшись рядом с Келли, он долил тому скотча и протянул «Кохиба Лансерос», но Келли отказался от сигары. Он отложит совершение праздничного ритуала до того момента, когда Майкл возвратится со Сьюзен.

— Как, по-твоему, у него получится? — нарушил молчание Келли.

Мартин в ответ кивнул.

— Членам вашей семьи присущи упорство и изобретательность. Майкл ведь проник в Кремль.

— Не могу поверить, что он преодолел кремлевские заслоны.

Мартин пожал плечами.

— У каждого из нас свои таланты.

Келли ответил кивком. Конечно, действия Майкла произвели на него сильное впечатление, в особенности потому, что, сколько ни ломал голову, он не мог вообразить, каким способом сын сумел все это совершить. Но если он пробрался в место, охраняемое на столь высоком технологическом уровне, то есть надежда, что Сьюзен вернется невредимой. Сердце Стефана разрывалось, когда он думал о том, что она в такой опасности, а он ничего не может сделать, лишь сидеть и ждать.

— Терпеть не могу ждать.

— Ты всегда это не любил.

— От этого сейчас не легче.

— Ты часто говоришь о подходящем адвокате, о подходящем эксперте для той или иной работы или экспертизы. Так вот, эта работа в самых подходящих руках.

Келли посмотрел на Мартина. Вот уже двадцать лет, как Мартин был инь для его юридического ян, уравновешивая его иррациональные вспышки ясностью мышления и разумным предвидением.

— Если мне позволено будет заметить, то между вами не одно только внешнее сходство. Он, возможно, сильно отличается от Питера, но нет никаких сомнений, — Мартин улыбнулся, — что это твой сын.

Келли посмотрел вдаль. Чем больше времени он проводил в обществе Майкла, тем отчетливее сознавал, что их сходство отнюдь не сводится к обыкновенному физическому подобию. При первой встрече у Келли сложилось впечатление, что каждый из них — полярная противоположность другого. Однако позже он увидел, что на самом деле они как две стороны одной монеты. Существовал Майкл его воображения, которого, как ему казалось, он знал, и Майкл, с которым он познакомился в реальности. Прежде он знал его по фотографиям и статьям, но этого недостаточно, чтобы почувствовать душу и оценить характер.

Друзья Майкла готовы были положить за него жизнь — явление чрезвычайно редкое, свидетельствующее о необычных свойствах личности, способной внушить такую беззаветную верность. И сам Майкл готов был положить жизнь не только за них, но и за чужих, за людей, встреченных им всего лишь неделей раньше, за таких, как он и Сьюзен; если на то пошло, они произвели на него не слишком хорошее впечатление. Майкл готов рисковать жизнью, поверив истории, в которой усомнились бы и люди с самыми широкими взглядами. Во время визита к Стефану Женевьевы, когда она отдала ему кейс с картой подземной части Кремля, женщина отзывалась о Майкле как об одном из самых прекрасных людей, встреченных ею в жизни. Тогда это ему было трудно себе представить, учитывая криминальное прошлое сына. Но она настаивала, твердя, что прежде, чем выносить суждение, Стефан должен с ним познакомиться. И теперь, после того как это произошло, не возникало и тени сомнений: можно гордиться таким сыном.

Молчание ночи нарушил звук мотора — пока отдаленный, но приближающийся. Разглядеть ничего было нельзя, но звук заставил всех насторожиться.

Келли прищурился, стараясь разглядеть, что происходит во мраке, куда не достигали огни аэропорта. Но машина так и не появилась.

Подбежал один из наемников.

— Вам стоит спрятаться в укрытии, — произнес он с заметным итальянским акцентом, после чего ринулся к панели управления электричеством в боковой части ангара.

Открыв серый ящик, он сунул руку внутрь и повернул выключатель. Мир поглотила тьма.

И тут, без всякого предупреждения, началась стрельба. Стреляли не только спереди — палили отовсюду. Грохот стоял такой, что у Келли, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки, и звон в ушах мог соперничать разве что с грохотом перестрелки. Келли инстинктивно бросился на землю рядом с лимузином. Со всех сторон в ритме стаккато звучали голоса — кто-то отдавал приказы, кто-то вскрикивал. Келли показалось, что схватка длится нескончаемые часы, но на самом деле не прошло и минуты, а перестрелка уже умолкла и воцарилась тишина. Келли лежал, ничего не понимая, все еще во власти паники; он не осмеливался подать голос из боязни выдать свое местоположение. Оглядевшись, он почувствовал, как вместо страха вступает в свои права гнев. Намеренно замедлив дыхание, он восстановил душевное равновесие и неторопливо встал.

— Мартин, — шепотом позвал он.

Во всей этой сумятице он не проследил, укрылся ли его друг. Стефан укорял себя за эгоизм перед лицом опасности.

— Мартин, — шепнул он снова.

Тут Келли заметил первое мертвое тело: погибший лежал футах в двадцати от него. Это был охранник, пуля настигла его на взлетной полосе. Теперь его голову окружал кровавый ореол. В тишине, казалось, завис вопрос: угоди пуля в самого Келли, успел бы он почувствовать этот момент или мрак охватил бы его мгновенно и он не ощутил бы перехода?

Осторожно склонившись над охранником, он взял его оружие и двинулся вдоль ангара. Вдруг он почти споткнулся о еще одно тело — человека Зиверы, с грудью, развороченной выстрелом.

Келли бросился к электрощитку и повернул рубильник. Яркий свет залил взлетную полосу, и на ней обнаружились еще два тела. Придерживаясь затененной кромки, Келли обошел полосу. Он насчитал в общей сложности восемь тел и каждого проверил. Его интересовало не наличие пульса или других признаков жизни, а только личность погибшего. Необходимо было найти Мартина. Наконец путь ему преградили ворота. Не было видно ни Мартина, ни хотя бы одного живого охранника. Страх заполз в душу Стефана, заслонив собой все чувства.

— Мартин! — крикнул Келли.

Но ответом была тишина.

И тут он понял. Напрягая все силы, Келли бегом бросился к ангару. Влетев в затемненную коробку из металла, кинулся напрямик к самолету. Он знал все еще до того, как увидел. Дверцы сейфа болтались. Папки с документами рассыпались по полу, одного пистолета не хватало. И золотая шкатулка тоже исчезла.

Келли стоял как громом пораженный. Он один; Мартин пропал, лежит мертвый где-то в ночи. И хуже всего — Майкл направляется прямиком в ловушку. Из распахнутого сейфа Стефан достал один из двух оставшихся пистолетов и ящик с патронами. Необходимо найти способ вновь проникнуть на территорию комплекса, из которого он бежал менее суток назад; надо предупредить Майкла, прежде чем будет слишком поздно. Он извлек обойму из девятимиллиметрового пистолета и, зарядив ее, вставил обратно.

Собравшись с мыслями, Келли повернулся, чтобы уходить, когда ощутил холодное прикосновение стали к виску.

Глава 59

Майкл, Симон и Буш неслись сквозь полосу леса, тянущуюся вдоль территории замка. Симон надел форму охранника, к левому уху прикрепил наушник. Каждый был вооружен двумя пистолетами, винтовкой и ножом, а Симон еще прихватил два ружья, бывшие прежде у охранников. По радио шел обыденный обмен репликами, ничто не указывало на то, что их обнаружили. Несмотря на протесты Майкла, Симон сбросил второе тело со скалы, в волны всегда готового поглотить новую добычу моря. Нельзя допустить, чтобы труп обнаружили; тогда на них устроят облаву. Как объяснил Симон, это мерзко, но необходимо.

Контуры гигантского сооружения вырисовывались на фоне скал, отбрасываемая им тень тянулась, казалось, бесконечно. Майкл не мог не подумать о Сьюзен, запертой в этой каменной ловушке, именуемой обителью святого. Он молился, чтобы им удалось вовремя отыскать девушку. Сверившись с компасом, Майкл повел группу на северо-восток, к караульному помещению. Карту прилегающей к особняку территории он запомнил. Оставалось надеяться, что она точна.

Впереди показалась взлетно-посадочная полоса. Единственный самолет Зиверы возвышался темной молчаливой громадой; неподалеку стояло несколько машин, но людей не было.

Повернув, они сквозь живую изгородь приблизились к оштукатуренному зданию сразу за взлетно-посадочной полосой. Внешне строение имитировало фермерский дом восемнадцатого века, но на этом сходство заканчивалось. Майкл заглянул в окно; его взору предстало просторное помещение, разделенное на две зоны: в одной, с телевизором в углу, на Г-образном диване развалились трое охранников; вторая представляла собой офис. Светились мониторы, перед пультом сидел охранник. Обернувшись к друзьям, Майкл показал четыре пальца.

Симон, в свою очередь, заглянул в окно.

— Я беру троих справа.

— Тот, который за пультом, мой, — заявил Буш.

Сквозь кустарник они приблизились к двери. Каждый проверил свои пистолеты, подкрутил глушители, передернул затвор. Обменявшись взглядами, они кивнули. Буш ударом ноги распахнул дверь.

Симон ворвался в комнату, на ходу стреляя из пистолета с глушителем. Не успели трое охранников что-либо сообразить, как пули поразили каждого в голову и грудь. Они умерли еще до того, как упали.

Буш взял на мушку охранника за столом, но тот оказался проворней: развернувшись на стуле, он открыл огонь.

Тогда Буш всем телом крутанулся влево и одним точным выстрелом прострелил человеку правую руку, так что тот выронил оружие. Тут же Буш с Симоном налетели на него, повалили на землю, связали руки и ноги, а в рот сунули кляп.

Симон склонился над охранником.

— Или будешь отвечать, или умрешь.

Майкл отвернулся, не в силах смотреть на то, что, как он знал, сейчас начнется.

— Где держат американку? — Симон выдернул изо рта человека кляп.

Тот в ответ посмотрел вызывающе и отвернулся.

— Ответ неверный. — Вернув кляп на место, Симон приставил дуло пистолета к правому плечу охранника и спустил курок.

Пуля, разорвав мышечную ткань и раздробив кость, ушла в пол. Последовал приглушенный кляпом вопль: беззвучно моля о милосердии, охранник бешено закивал. Но Симон посмотрел на него, отрицательно покачал головой и сунул раскаленное докрасна дуло пистолета в открытую рану. Человек забился с новой силой.

— Спрашиваю последний раз, — произнес Симон. — Но если сейчас ты мне не ответишь, то же самое произойдет со всем твоим телом.

Человек опять отчаянно закивал. По лбу у него катился пот. Симон вынул кляп.

— В деловом крыле особняка, — задыхаясь, выговорил охранник. — На третьем этаже. В угловом помещении на юго-западе.

— Чем докажешь, что не врешь? — Симон приставил пистолет к левому плечу охранника.

— Нет, пожалуйста. — Подергиваясь от боли, человек попытался подняться на ноги.

Симон помог ему подняться и усадил на его прежнее рабочее место.

— Мне понадобятся руки. — Охранник жестом указал на клавиатуру.

Симон смерил его грозным взглядом.

— Один акт агрессии или неповиновения — и этот раз станет последним, когда ты пользуешься руками. — Он перерезал путы, связывающие охранника.

Левой рукой — правая безвольно висела вдоль тела — тот принялся печатать. Обе раны сочились кровью, пропитывая рубашку, кровь стекала по руке и капала на пол. А на мониторе появилось новое изображение; Майкл и Буш не отрываясь смотрели, как оно делается все более резким.

И наконец появилась она — с лицом, столь же прекрасным и непокорным, каким Майкл привык его видеть. На Майкла накатила волна облегчения. Все это время его не покидала подсознательная тревога, что Сьюзен погибнет до того, как они прибудут ее спасать. Но вот она перед ним: оглядывается по сторонам, нетерпеливо постукивая кончиком ноги.

Усевшись за соседний компьютер, Майкл принялся за работу. Система безопасности с помощью высокоскоростного канала связи обменивалась данными с сервером. В системе хранились данные видеонаблюдений за три дня. Поискав, Майкл обнаружил два интернет-канала. Меньше двух минут потребовалось ему, чтобы перепрограммировать компьютер. Теперь нужные данные поступали из Интернета.

Симон резко повернул в свою сторону кресло, на котором сидел охранник.

— А где мать Джулиана?

— Кто?

Симон поднял пистолет на уровень головы охранника.

— Нет, нет, нет. Я… В медицинской лаборатории, на нижнем этаже. — Человек опять застучал по клавишам.

На мониторе появилось и стало резким изображение белого помещения.

— Где именно? — спросил Симон, оглядывая лабораторию.

— Она в холодильнике. — Охранник указал на большой контейнер в дальней стене.

— В холодильнике?

Человек смотрел на Симона таким взглядом, словно сказанное им совершенно очевидно.

— Она умерла.

Симон сумел сохранить внешнюю невозмутимость, но лицо Майкла мгновенно исказилось от скорби и ярости.

— Я вам не верю, — произнес Симон таким тоном, словно речь шла о чем-то простом и обычном.

— Клянусь, она там. На сегодняшний вечер запланирована полная аутопсия.

— Зачем понадобилась аутопсия? — с отвращением в голосе спросил Буш.

— Все отменяется. — С этими словами Симон ударил человека в основание шеи.

Тот, потеряв сознание, упал головой на стол.

Его опять связали, затолкали в рот кляп и оттащили в угол комнаты. Майкл не отрывался от компьютера. Его пальцы бегали по клавишам. Вскоре он обнаружил схему, отображающую конфигурацию системы наблюдения. Каждая камера на схеме помечалась значком, соответствующим тому участку территории, который захватывала. Схема была рабочая, и щелчком мыши можно было вызвать данные с любой камеры. Майкл быстро отыскал камеру лаборатории, и на мониторе появилось изображение совершенно пустынного помещения. Ничего не происходило. Картинка была статична. Но как только Майкл прокрутил запись назад, все переменилось. Внезапно на экране появилась запись того, что происходило в лаборатории несколько часов назад. В ней было два человека. Майкл позволил видео проигрываться. И увидел ее, Женевьеву, с капельницей, подсоединенной к вене, с ремнями на руках и ногах и поперек груди. Джулиан стоял рядом. Взявшись за внутривенный катетер, он склонился к самому лицу Женевьевы. Взгляды палача и жертвы пересеклись. Майклу больно было смотреть это немое кино; вот она забилась в своих путах, зная, что сейчас произойдет. Буш не выдержал и отвернулся, но Майкл и Симон, не в силах оторвать взгляд от экрана, наблюдали, как Джулиан давит на поршень шприца, вводя что-то в вену Женевьевы. Внезапно ее тело напряглось в мучительной судороге, глаза расширились, рот исказился в беззвучном вопле. Казалось, это длилось бесконечно. Наконец она обмякла. И на протяжении мучительной сцены Джулиан, склонившись почти к самому лицу своей матери, неотрывно и бесстрастно наблюдал за ее мучениями и в конце концов — смертью.

Никто не произнес ни слова. Майкл, Симон и Буш пытались унять эмоции после увиденной сцены чудовищного матереубийства. Когда Майкл наконец пришел в себя и посмотрел на Симона, у него не возникло и тени сомнений по поводу того, как тот намерен поступить. Симон убьет Джулиана, и ни Майкл, ни Буш не смогут ему помешать.

Компьютер подал сигнал, извещая о завершении процесса передачи файла. Этот звук вернул Майкла в настоящее. Он переключил внимание на монитор с изображением Сьюзен. Она сидела за столом переговоров, уставленным едой, и казалась совершенно спокойной. Оторвавшись от милого образа, Майкл опустился на корточки и залез под стол. Нашел кабель, идущий от компьютера, проследил его до большого шкафа в дальнем конце рабочей станции. Там обнаружились два сервера. Оба гудели и мигали диодами. Вытащив из кармана карту памяти, Майкл пошарил по задней стенке компьютера-сервера и вставил карту в слот USB. Программа молниеносно внедрилась в систему; через десять минут сам сервер и все связанные с ним компьютеры и соответствующие системы отключатся. Это был любимый доморощенный вирус Майкла. Он никогда его не подводил. И теперь тоже с его помощью удастся гарантированно замести следы.

— Можно уходить, — тихо произнес Майкл, закрывая шкаф с компьютером.

После зрелища гибели Женевьевы в комнате воцарилась атмосфера скорби. Все трое двинулись к двери.

— Мои планы изменились, — произнес Симон.

— Тебе нельзя переключаться на преследование Джулиана, пока мы не вывезем отсюда Сьюзен.

— Я не оставлю тело Женевьевы здесь, не допущу, чтобы его куда-нибудь выкинули.

— Симон, нам не вынести ее отсюда.

— Ее убили, Майкл. Она просила меня, и я всегда обещал, что после ее смерти исполню ее последнее желание.

— А именно?

— Узнаешь.

При всем несогласии Майкла, он знал, что Симона не переубедить.

— У тебя есть пятнадцать минут. По истечении этого времени мы уходим.

— Вы точно сможете добраться до Сьюзен? — спросил Симон.

— Обо мне не беспокойся.

— Черт возьми, — воскликнул Буш. — Я же сказал, что мы будем держаться вместе.

— У нас нет времени. Отправляйся с ним, — произнес Майкл, указывая на Симона. — Если у одного из нас ничего не получится, другой, может статься, и преуспеет. Вы, ребята, займитесь Женевьевой; упокой Господь ее измученную душу. Пятнадцать минут. Не больше.

Они выглянули в коридор. И, не оборачиваясь, исчезли в ночи.

Глава 60

Медицинская лаборатория располагалась в четверти мили по подъездной аллее от главного здания. При постройке это был каретный сарай из того же булыжника, что и замок; он вмещал в себя также обширную конюшню и скаковой круг. Хотя изначальный внешний облик европейского феодального поместья был сохранен, внутреннюю структуру полностью изменили. Теперь здесь размещался медицинский комплекс, оснащенный не только оборудованной по последнему слову техники лабораторией, больницей на двадцать коек и станцией скорой помощи, но и исследовательским центром. Последний занимал задний сектор и нижние уровни и тоже был оборудован самой современной техникой.

Доктор Ллойд и трое его коллег покинули свои кабинеты и встретились в исследовательской лаборатории, где для экспериментов Владимира Соколова были установлены контейнеры с заморозкой. В дополнение к холодильникам, создававшим атмосферу морга, непосредственно в операционной была установлена специальная охлаждающая система. Она поддерживала температуру плюс один градус. Таким образом сводилось к минимуму разложение объектов, подвергающихся многочисленным исследовательским процедурам.

Открыв квадратную дверцу три на три фута, Ллойд выкатил поддон. При этом ему приходили в голову многочисленные параллели между моргом и кухней ресторана. Тело Женевьевы Зиверы было милосердно укрыто простыней, голова же оставалась открытой. Он отвел глаза и пробормотал: «Господи, помилуй!», словно надеясь таким способом защититься от кошмаров, которые, как он почувствовал при виде ее невинного и безмятежного лица, отныне станут осаждать его по ночам.

Джулиан поручил им расчленить тело, а органы забрать для медицинских исследований. Когда они услышали этот приказ, воцарилась моментальная пауза. В конце концов, речь шла о его матери. Но Джулиан не проявлял ни сожаления, ни каких-либо других чувств. Ему была безразлична смерть женщины, которая его воспитала и которую он часом раньше сам убил, выпытывая у нее секреты шкатулки.

Раньше, работая со шкатулкой, они были гораздо лучше информированы, чем сейчас; про эту женщину им было известно лишь то, что она мать Джулиана. Родная или приемная, они не знали. Всем было известно, что он вырос в приюте, но в детали их не посвящали. Конечно, они читали рассказы о его жизни, публикуемые «Божьей истиной», и прекрасно знали, что реальность в них сильно приукрашена. Но ведь в любой области жизни — и в медицине тоже — полным-полно помпезных высокопарностей, которые выдают за истину. Каждый из них за свою карьеру не раз сталкивался с такого рода произведениями и знал им цену. Просто Джулиан такой же, как и все. Но это не объясняло, зачем ему понадобилось вскрывать тело матери и разбирать его на органы.

Ллойд и его коллеги стояли над телом Женевьевы. С удивлением и восхищением смотрели они на ее безупречную кожу, без малейшего порока или изъяна, пятнышка или шрама. На великолепных зубах нет и намека на кариес. Они так же белоснежны, как тогда, когда только что прорезались. «Она поразительно красива», — мелькнуло у Ллойда, и его охватила невыносимая жалость к ней. Перед ним женщина, обладавшая, по всем признакам, потенциалом для долгой жизни. Она умерла во время допроса. Это навело его на мысль о других людях. Иные всю жизнь посвящают спорту и диетическому питанию и избегают пороков. Чтобы дольше жить, они едят самую что ни на есть полезную и безвкусную еду — и все только для того, чтобы в один прекрасный день им на голову упал кирпич. Они пожертвовали всеми наслаждениями жизни — и прогадали. Прогадали, отказываясь от удовольствий ради продления дней, жертвуя качеством в пользу количества.

В ледяном воздухе дыхание Ллойда вырывалось облачками пара. Он был рад, что в последний момент надел второй свитер. Но сколько бы свитеров он ни надевал, это не избавит его от дрожи, пронизывающей тело. Эта женщина представлялась ему воплощением совершенства, и он не мог стряхнуть чувство, что своими действиями они осквернят ее душу, украдут у нее что-то главное. Ему казалось, что он оскорбляет Бога.

Но, как это часто бывает, ученый в нем тут же одернул человека и успокоил совесть. В конце концов, он всего лишь выполняет свою работу.

Обведя взглядом коллег, он улыбнулся:

— Ну что, приступим?

Глава 61

Скрываясь за деревьями, Майкл ждал напротив делового крыла особняка, неподалеку от выходящих на море скал. Благодаря элегантной пристройке здание теперь походило на гигантскую букву «С», два боковых крыла служили продолжением главного корпуса. Отстроенные лишь двумя годами ранее, они добавляли величия и без того грандиозному сооружению, укрепляя его репутацию как современного замка. За каменными стенами этого четырехэтажного великолепия скрывались века истории. Его создатели — корсиканские архитекторы — и представить себе не могли, какая череда превращений предстоит их творению: из королевского замка в монастырь, а потом в обиталище одержимого манией величия чудовища. Окна нового крыла, гигантские, с двойными рамами, были выполнены в стиле, присущем основному зданию; на новехоньком цементе дожди и время еще не успели оставить своих следов. В целом сооружение являлось образцом величия, какое редко доводится увидеть в какой бы то ни было части мира.

Двое охранников, вооруженных и бдительных, стояли по обеим сторонам единственного входа. Они вели себя не так, как их коллеги на территории — те по большей части выполняли ритуальные действия, и только, этим же было что защищать.

Обойдя крыло здания сбоку, Майкл двинулся вдоль стены, к которой почти вплотную подступал лес. В отличие от задней стороны основного здания, «крыло» не могло похвастаться ни балконами, так сильно облегчающими перемещение по вертикали, ни дверями с замками, которые можно было бы взломать, а окна первых двух этажей были высокими и узкими, не больше фута в ширину. Однако третий этаж выглядел более обнадеживающе: окна там были большими и богато украшенными, а главное — достаточно широкими, чтобы Майкл мог в них пролезть.

Он окинул взглядом стену: цемент в швах между большими камнями уходил вглубь на полдюйма. Уцепившись пальцами, Майкл начал подъем — благодаря зацепкам между швами, не слишком затруднительный. Не прошло и минуты, как он добрался до третьего этажа. Окно было с двойными рамами, обеспечивающими полную теплоизоляцию; кроме того, заперто на задвижку. Даже для третьего этажа инженеры Зиверы предусмотрели все меры безопасности: окно было подключено к системе сигнализации, красные светодиоды мигали, подтверждая, что система задействована. Контрольной точкой служил низковольтный контакт, при разрыве которого система активировалась.

Вытащив нож, Майкл повел им по шву, разделяющему две части окна; скоро лезвие натолкнулось на задвижку, которую Майкл ловко отодвинул. Он так крепко держался за выступы рамы, что пальцы на руках и ногах начало сводить судорогой. Майкл бросил взгляд на часы: осталось десять секунд. Посмотрел на красный огонек индикатора. И он погас. Вирус, которым Майкл заразил главный компьютер, разрушил систему безопасности комплекса как нельзя вовремя.

Открыв окно, Майкл скользнул внутрь и беззвучно опустился на мраморный пол. Крадучись он двигался по коридору и заглядывал сквозь тяжелые двери из дерева и стекла в роскошные офисы с полированной мебелью красного дерева, бархатными занавесками на окнах и живыми цветами. Здесь и не пахло кроткой верой и обетом бедности. Это была штаб-квартира религиозного бизнеса Зиверы. В ней рисовали лицо, которым он поворачивался к миру. Здесь писалась фальшивая история их движения, создавались глянцевые брошюры для последователей. А грязных дел, на которых все это держалось, тут не замечали.

Когда он заглянул в последнюю дверь, то обнаружил там нечто вроде помещения для переговоров. Сердце у него забилось от радости. На столе стояли открытые контейнеры с едой и были сложены газеты. В углу висел плазменный экран с беззвучно мелькающими на нем репортажами Си-эн-эн. Глубоко вдохнув, Майкл открыл дверь.

Но Сьюзен за ней не оказалось.

Внезапно свет погас, и комната погрузилась во мрак. Майкл бросился на пол, выхватил из кобуры пистолет и напряг глаза, стараясь как можно скорей приспособиться к недостатку света.

Дверь распахнулась, и в помещение ворвались восемь охранников. Каждый целился в Майкла. Он знал, что смог бы успеть несколько раз выстрелить, но это ничего не даст; его просто убьют на месте, в результате Сьюзен лишится последней надежды на спасение. Он выпустил рукоятку пистолета, тот упал на пол. Сам он лежал ничком, окруженный солдатами.

Двое охранников грубо схватили его под руки и поволокли к креслу. Свет зажегся. Вошел Джулиан. Волосы у него были уложены так же идеально, как и в первый раз, когда Майкл его увидел, — волосок к волоску; пиджак отглажен, словно он его только что надел. Зивера улыбался во весь рот, упиваясь своей победой.

— Я ведь предупреждал, что убью ее, если вы позволите себе отклониться от моих инструкций.

Майкл исподлобья смотрел на него, внутренне ругая себя за то, что так легко попался в ловушку.

— Я велел вам доставить мне шкатулку и не предпринимать рискованных шагов. И вот вы здесь, изображаете героя. Гм. Что ж, не повезло Сьюзен, — проронил он.

— Убейте ее — и ничего не получите, — произнес Майкл, надеясь, что говорит правду. — Если ее не будет в живых, ваши шансы получить шкатулку равны нулю.

Майкла рывком поставили на ноги и повернули на сто восемьдесят градусов: прямо ему в лицо смотрел затянутый молочной пленкой глаз Фетисова. Генерал, ухмыляясь, поснимал с пленника все оружие, сорвал у него с плеча рюкзак и швырнул на стол. Внутри оказались два анкера для скалолазания, четыре обоймы с патронами и аптечка в оранжевой пластиковой коробке. Фетисов открыл крышку и посмотрел на лежащие внутри бинты, вату и шприцы.

Смеясь, он поднял бинт.

— Это вряд ли поможет.

Из коридора донесся какой-то шум; вошел охранник и зашептал на ухо Джулиану. Тот улыбнулся и вышел за дверь.

Майкл окинул взглядом разбросанные по столу медицинские принадлежности. Посмотрел на Фетисова. Не торопясь, разглядел каждого из восьми охранников: окружив его, они целились и готовы были в любой момент выстрелить.

Джулиан вернулся и, протянув руку с зажатым в ней предметом, сказал:

— Так что вы говорили?

Майкл, не веря своим глазам, смотрел на предмет в руке Джулиана. Тот держал его так, словно это было нечто совершенно обычное, безделушка, которая до тех пор тихо пылилась на книжной полке. То, что этот предмет оказался у Джулиана, могло означать только одно: самолет взломан. И в этом случае высока вероятность, что Стефан Келли, отец, который только что к нему вернулся, которого он совсем недавно узнал, теперь уже мертв. Потому что взору Майкла предстало не что иное, как шкатулка, во всей ее сверкающей золотом красе, и она была на ладони Джулиана.

— Практика в очередной раз доказала, что очень выгодно забрасывать широкую сеть. И знать врага в лицо, — произнес Джулиан. — Забавно, но иной раз именно самые верные наши друзья оказываются и самыми большими предателями.

Джулиан отступил в сторону, и Майкл наконец смог увидеть то, что происходило за дверью. В коридоре стоял его отец с непроницаемым лицом.

— Никогда не знаешь, кому можно доверять, а кому нет, верно, Стефан? — спросил Джулиан.

Но Келли хранил молчание.

Внутри Майкла что-то оборвалось, когда он смотрел на Стефана, не зная, в какие бездны предательства придется заглянуть. Но вдруг он все понял. Просто в самолете находился кто-то, кому нельзя было доверять.

И тут в комнату вошел Мартин. Не произнося ни слова, он посмотрел на Майкла, потом на его отца.

— Мартин, — произнес Джулиан. — Почему бы вам не отвести нашего доброго друга мистера Келли в винный погреб и не предложить ему бокал «Мутон Ротшильд» тысяча девятьсот восемьдесят второго года?

Расплывшись в улыбке, Мартин взял Стефана за руку и повел прочь.

Глава 62

Пуля прошла сквозь голову охранника и разнесла затылок, залив кровью боковую дверь медицинского здания. На второго ушло два выстрела. Симон уложил обоих, прячась в траве через дорогу. Вместе с Бушем они оттащили оба тела в переоборудованный каретный сарай. Похоже, кроме этих двух, больше не было никого. Миновав вестибюль, они остановились перед широко распахнутой дверью. За ней начиналась короткая, в пять ступеней, лестница.

— Следи за входом, — велел Симон. — Я вернусь через минуту.

— Что ты намерен делать? — спросил Буш, крепко сжимая винтовку. — Тебе не вынести ее оттуда в одиночку.

— Я не собираюсь ее выносить. — Симон посмотрел на друга. — Я ее кремирую.

— Кремируешь? — ошеломленный, переспросил Буш.

— Она так хотела. — И Симон устремился вниз по лестнице.

— Он хочет, чтобы мы взлетели на воздух, — пробормотал Буш.

С винтовкой наперевес он стал всматриваться из двери в ночной мрак.

Симон двигался по длинному коридору. Основной свет был потушен, что его еще больше насторожило. Порывшись в сумке, Симон достал пять зарядов взрывчатки. Их он прихватил в Москве; русский мафиози, который снабжал Симона боеприпасами, взял за каждый пять тысяч долларов. Смесь из магнезии, натрия и бездымного пороха горела при температуре, превышающей тысячу триста пятьдесят градусов, и способна была за несколько секунд стереть это здание с лица земли. Но не оно было его целью.

Симон дал Женевьеве обещание, которое сейчас намеревался исполнить.

Чем дальше по коридору он шел, тем холоднее становилось вокруг. Скудное освещение обеспечивалось аварийными лампами. Предметы отбрасывали длинные густые тени. Впереди показалась дверь лаборатории. Она была широко открыта. И с каждым шагом температура падала, так что вскоре Симон уже мог видеть свое дыхание.

Когда Симон приблизился к входу в лабораторию, перед ним предстало сюрреалистическое зрелище. Влага от теплого летнего воздуха, проникая в лабораторию через открытые внешние двери, белой рамой из инея сконденсировалась на дверном проеме. Понизу клубились белые рваные клочья. От каждого шага Симона они ненадолго взмывали, чтобы потом медленно опуститься.

Симон вошел внутрь. Огляделся, держась спиной к стене и перемещаясь боком. В центре находился операционный стол, ярко освещенный лампами сверху. Рядом стояли столики со стерилизованными инструментами. Все выглядело так, будто здесь собираются кого-то вскрывать.

Держа винтовку перед собой, Симон медленно обошел стол. Вдруг сердце у него забилось с перебоями. Потому что он увидел на полу четыре мертвых тела, с кровавыми ореолами вокруг головы, источающие пар в ледяной атмосфере. Симон приблизился к первому доктору — на табличке с именем у него значилось «Ллойд» — и увидел крохотное пулевое отверстие во лбу, прямо над правым глазом.

Выпрямившись, Симон продолжал осматриваться, пытаясь понять, что здесь произошло. Никакого беспорядка, все как должно быть: каждый скальпель, костная пила и игла на своем месте, разложены на лотках, приготовленные к вскрытию, которому так и не суждено было начаться. Докторов захватили врасплох, убили в течение нескольких секунд одного за другим. Ни у одного не было времени отреагировать: телефонные трубки на месте, сотовые в чехлах на поясах, никакого импровизированного оружия для самозащиты.

Медлить было нельзя. Симон приблизился к морозильной камере, перекрестился и открыл дверцу. Заглянув во внутреннюю камеру размером с гроб, он с такой силой сжал ручку дверцы, что пальцы у него посинели. В камере было темно и пусто. Он оглянулся и посмотрел на каталку.

Симона охватило смятение.

Тело Женевьевы исчезло.

Глава 63

Майкла вели по длинному подвальному коридору научного корпуса. Кроме четверки охранников вокруг него, возглавляемых русским с ежиком на голове и золотой шкатулкой в руках, никого не было. На своем пути от главного здания они прошли уже полмили, а Фетисов не произнес ни слова; они двигались рядом, словно незнакомцы, не замечающие друг друга. Но это было далеко не так. Появись у Майкла такая возможность, и он без колебаний убил бы этого человека, прячущего свое истинное лицо за фасадом обаяния и юмора. Это он похитил Сьюзен, он предал их всех.

— Фетисов! — крикнул Майкл.

Русский обернулся и посмотрел своим здоровым глазом на Майкла. Поднял в воздух золотую шкатулку.

— Говорил же тебе, я человек, который может достать все.

Майкла подвели к большой двери, по-видимому, в кабинет.

Фетисов со шкатулкой исчез за дверью соседней лаборатории. Один из охранников достал ключ, отпер дверь и втолкнул Майкла в белую комнату, похожую на стерильную коробку, заставленную клетками с птицами и животными. Чириканье, повизгивание и прочие звуки мгновенно утихли, когда появился Майкл.

Стоявшая у одной из клеток женщина повернулась: это была Сьюзен. Выглядела она измученной, на щеках блестели слезы, глаза покраснели. Увидев Майкла, она некоторое время просто стояла, не двигаясь с места, лишь лицо ее отражало целое море чувств. Наконец она приблизилась к нему, обняла за шею и привлекла к себе.

— Я думала, ты… — Ее голос сорвался.

— Я тоже. Ты не ранена?

Она отрицательно покачала головой.

Обнимая ее, он испытал огромное облегчение: она жива. Мгновение они наслаждались близостью. В первый раз после гибели Мэри Майкл кого-то обнимет. Ему было тепло, радостно, его охватило ощущение внутреннего покоя, он знал в глубине души, что опять способен открыть свое сердце.

Майкл осмотрел комнату. Единственная лампочка на потолке висела прямо над столом с клетками. Разнообразные птицы и животные, словно почуяв приближение гибели, умолкли. Дальняя стена комнаты была стеклянная, ее прикрывал задернутый занавес. Майкл вновь посмотрел на Сьюзен.

Отняв руку от его груди, она заглянула ему в глаза.

— Стефан?

— Он жив — пока. Он сумел убежать, но его опять поймали. — В глазах Майкла загорелся мрачный огонь. — Предатель — Мартин.

Сьюзен могла лишь смотреть на Майкла, слегка качая головой, стыдясь за этого человека.

— Он предал всех, — продолжал Майкл. — Тебя, меня, Стефана.

— Настоящая шкатулка у них?

Майкл с легкой улыбкой посмотрел ей в глаза.

— Ты открыла шкатулку.

— Ты, я думаю, знал, что это случится. — Сьюзен улыбнулась, смущенная.

Он предвидел ее слабость. Но она не могла долго сердиться — самое главное, что он жив.

— Сьюзен, шкатулка в соседней лаборатории.

Разомкнув объятия, Майкл заходил по комнате, притрагиваясь к клеткам, разглядывая испуганных диких животных, проверяя электропроводку. Провел рукой по стеклу: по краям оно уходило в стену.

— Надо выбраться отсюда прежде, чем шкатулку откроют.

— Я была в той лаборатории, она высокотехнологичная, говорят, в ней можно работать с любым вирусом или болезнью.

— Меня не это беспокоит, меня беспокоит взрыв.

— Взрыв? Какой взрыв?

— Который разнесет здание.

— Майкл, что ты сделал? Что у них там, в соседней лаборатории?

— Пять фунтов «семтекса» в золотой обертке — достаточно, чтобы сровнять с землей обе лаборатории. — Майкл бросил взгляд на часы. — Не пройдет и двадцати минут, как они откроют шкатулку и задействуют взрывной механизм.

Сьюзен посмотрела на него.

— Сколько шкатулок ты вынес из Либерии?

— Кроме главной еще пару запасных.

— Кому-нибудь об этом известно?

— Только тебе и мне да еще отцу, — ответил Майкл, продолжая осматривать помещение в поисках выхода.

Ранее, когда самолет, на котором они отбывали из России, только что оторвался от земли, Майкл немедленно удалился в выделенную Стефану Келли каюту и устроил на столике походную мастерскую. Извлек из сумки две золотые шкатулки, портативный набор инструментов, аптечку, свой сотовый складной телефон и баллончик с оранжевой краской.

Открыв набитую всевозможными хитроумными приспособлениями сумку Симона, он, в поисках, что бы позаимствовать, принялся рыться в содержимом: зажигательные бомбы, патроны, «семтекс», винтовки, пара пистолетов. Отыскав, что надо, он деловито приступил к работе. Разобрал раскладной мобильник, извлек батарейку и электрический контур, подсоединенный к петле. С внутренней стороны крышки шкатулки он закрепил батарейку, а проводки подсоединил к петле, на которой установил выключатель. Открывая и закрывая крышку, проверил работу контура, чтобы удостовериться в прохождении электрического сигнала и убедиться, что импровизированный пружинный запальный механизм сработает как надо. Наполнив шкатулку таким количеством «семтекса», какое ему удалось туда затолкать, подсоединил контакты к детонатору, погрузил все это в вязкую массу взрывчатого вещества и закрыл крышку. Заперев портативной отверткой примитивный замок, отставил шкатулку в сторону.

Оставалось разобраться с настоящей шкатулкой, «Альберо делла вита» с ее изящно выгравированным на крышке Деревом жизни. От нее исходила гораздо более серьезная опасность, нежели от приборчика, который он только что соорудил. Майкл открыл белую пластиковую коробку аптечки. В ней лежали вата, перевязочные материалы, клейкая лента, шприцы, нитки и кетгут для накладывания швов, мазь, ножницы. Вынув все это, Майкл перевернул коробку и тщательно ее осмотрел: она была несколько больше шкатулки, но все же не настолько велика, чтобы вместить ее. Тогда Майкл достал нож, снял с крышки наклейки с изображением красного креста и разрезал крышку по швам на шесть отдельных частей. После этого принялся работать над настоящей шкатулкой, сооружая вокруг нее капсулу из пластиковых фрагментов. В результате получилась фальшивая крышка с емкостью, скрывающей в себе шкатулку. Для медицинских принадлежностей оставалось пространство высотой в полтора дюйма. Из баллончика с краской, с помощью которого Майкл отмечал свой путь в кремлевском туннеле, он попрыскал на коробку, окрашивая ее ярко-оранжевым.

Краска высохла быстро, и Майкл вернул на место наклейки с красным крестом. После этого доверху наполнил полуторадюймовое хранилище ватой и бинтами, добавил шприцов и других медицинских принадлежностей. Закончив работу, Майкл не без гордости смотрел на два своих творения, каждое в своем роде смертельное, не зная еще, каким образом их задействует. Однако сейчас, сидя вместе с Сьюзен и дожидаясь, когда за стенкой откроют фальшивую шкатулку, он начинал жалеть о содеянном.

Глава 64

Приняв из рук Фетисова золотую шкатулку, доктор Хабиб кивком отпустил генерала. В лаборатории он водрузил шкатулку на невысокий пьедестал в центре герметического помещения, расположенного на глубине тридцати футов под поверхностью земли. С ровным гудением работала усовершенствованная система вентиляции. Включился кондиционер. На пороге появился Хол Дженкинс, как всегда, в белом костюме, заспанный и с всклокоченными волосами.

— Что, поймали очередную ведьму?

— Мне не дали досмотреть сон! Я как раз пил тонкое вино на пляже в Марассии.

— Что за жалкие фантазии — о вине! Тебе надо изменить свою жизнь.

Дженкинс извлек из чехлов и подключил манипуляторы. После этого включил верхнее освещение. Лучи заиграли на золотой поверхности, образуя нимб, отчего внезапно создалось впечатление, что шкатулка находится на алтаре в каком-то храме, где сейчас начнется богослужение в ее честь.

— Эта шкатулка точь-в-точь как первая.

— Ну, если она и внутри такая же, то через двадцать минут я опять буду в постели, — произнес Хабиб, закрепляя шкатулку. — Где Ллойд?

— Не знаю. Но я не собираюсь дожидаться этого высокомерного зануду.

— Доброе утро, джентльмены, — раздался из громкоговорителей голос Джулиана.

Натянув перчатки дистанционного управления, Дженкинс вытянул вперед руки. Их механические двойники по другую сторону стекла повторили движение. Подобно спортсмену на разминке перед забегом, он покачал головой из стороны в сторону, согнул шею вперед, назад, вытянул руки, широко их развел. Манипуляторы имитировали каждое его движение.

— Чтобы все подключить и приготовить, потребуется минут пятнадцать, — произнес Хабиб, обращаясь к вездесущему голосу.

— Сообщите о готовности. — Голос Джулиана отозвался гулким эхом, и с громким щелчком связь прервалась.

Хабиб подключил компьютеры, сенсоры и анализаторы; заработали цифровые регистраторы. Доктор навел на резкость каждую из камер, снял показания с газового анализатора и, взяв текущие данные за исходные, стал ждать ответа компьютера.

Левой механической рукой Дженкинс взял со стола отвертку; роботоподобными движениями, то рывком продвигая манипулятор вперед, то так же резко отводя его, стал придвигать отвертку к шкатулке, целясь в замочную скважину. Постепенно его движения делались все более точными. Он покрутил отвертку, как взломщик сейфов на деле.

— Когда все будет готово, дай знать.

Глава 65

— Сколько лет, Мартин? — спросил Стефан, когда они спустились в винный погреб и пошли — мимо полированных цистерн, мимо рядов полок с бесценными винами.

— Сколько лет я оставался в твоей тени? — переспросил Мартин, держа ружье на уровне груди Стефана.

— В моей тени? — В голосе Стефана прозвучало страдание, и вовсе не от того, что его друг прижимал ему к спине дуло. — Ты рядом со мной с тех самых пор, как я создал фирму.

— Совершенно верно, с тех пор, как мы создали фирму.

Они продолжали идти; воцарилось неловкое молчание.

— Ты был рядом всегда, — в смятении выпалил Стефан. — Господи боже, ты ведь помогал нести гроб Питера. Те слова, которые ты произнес на похоронах, — о нас, о семье, о верности, — значит, все это была показуха? — Резко остановившись, Стефан повернулся. — Скажи, дело ведь не в том, что ты попался на удочку этого прохвоста от религии?

Мартин рассмеялся, постукивая Стефана дулом по груди, давая понять, что нужно двигаться дальше.

— Ну уж нет. Я узнал о них несколько лет назад, счел всю затею полным бредом, но они не отставали. Однажды я получил от «Божьей истины» письмо по электронной почте; сообщение содержало в себе фотографию Женевьевы Зиверы, женщины, которая к тебе однажды приходила. Писали, что это пропавшая мать Джулиана, больная женщина. Я всего лишь позвонил. Ничего за это не прося. Мне казалось, я поступаю правильно. — Мартин помолчал.

Они шли дальше.

— Тогда они выдвинули соблазнительное предложение. Из тех, после принятия которых уходят в отставку. Возьми деньги и уйди в отставку — или мы сами тебя отправим. Не слишком широкий выбор. Но чем больше я об этом думал… Все работают на тебя, Стефан, обогащая тебя; настало время мне заиметь собственную тень.

— Но Сьюзен, ты ведь ее продал!

— Да ладно, она всего лишь избалованная девчонка.

Держась в двух футах позади, Мартин револьвером в вытянутой руке направил Стефана к лестнице в дальнем конце винного погреба. Ступеньки привели в земляное помещение, резко контрастировавшее со всем, что было наверху. Глаза Стефана не сразу приспособились к темноте, а когда приспособились, он понял, где находится. Вдоль стены выстроились гробницы, освещенные рядом светильников в потолке. В усыпальнице пахло древностью и плесенью. Если бы не светильники, можно было бы подумать, что машина времени перенесла их в Средние века. Они прошли мимо могил Шарлотты и Ива Трепо, доктора Роберта Таннера; искусственно состаренные, эти надгробия резко выделялись среди прочих вековой давности. Наконец Мартин подвел Келли к открытой каменной гробнице.

Стефан собрал в кулак всю свою волю, чтобы не броситься на этого человека, которого привык считать лучшим другом.

— Вынимая из сейфа шкатулку, ты взял и мой пистолет? Это ведь мой пистолет?

Мартин ответил тычком дула в спину.

— Никогда не приходилось почувствовать его с этой стороны?

— Это мое любимое оружие, Мартин.

— Я прослежу, чтобы тебя с ним похоронили. Последняя почесть, которую я тебе воздам.

— Я получил обратно сына. — Повернувшись, Стефан посмотрел на Мартина в упор. — А ты, значит, послал его на смерть?

— Не беспокойся, вы ненадолго расстанетесь.

Стефан ударил что было силы, прямо в лицо. И испытал наслаждение, такое же, как прежде, когда подростком обрушивался на противника на ринге. Он бил этого пятидесятипятилетнего человека, вкладывая в удары всю свою ярость за то, что его похитили, за Майкла. Мартин попятился и чуть не споткнулся, но не утратил присутствия духа. Он выстрелил, пять раз кряду. По подвалу прокатилось оглушительное эхо. Но Стефан продолжал наступать.

— Майкл зарядил пистолеты холостыми патронами — молодец мальчик! Мой сын прав, доверять нельзя никому. Он говорил, что среди нас есть кто-то, кто все время поставляет Джулиану информацию. Но мне и в голову не приходило, что это ты.

Вырвав из руки Мартина оружие, он снова его ударил. На этот раз еще сильнее. Весь накопившийся гнев словно влился ему в кулаки. Мартин попытался отбиваться, но это было бесполезно.

— Ты хотел меня убить, сукин сын.

Стефан потерял всякое самообладание, всякую способность к здравому рассуждению. Он бил человека, который продал его и послал Майкла и Сьюзен, скорее всего, на смерть. И затем, одним последним усилием, он размахнулся и, вложив в удар весь свой вес и весь свой гнев, обрушил кулак на голову Мартина. Удар пришелся в висок и был столь сокрушителен, что проломленная височная кость разлетелась в осколки, которые вонзились в мозг Мартина. Смерть наступила мгновенно.

Подобрав пистолет, Стефан выдернул обойму. Извлек из кармана портсигар — подарок Майкла, оставленный «на потом». Что ж, похоже, это «потом» настало. Стефан зарядил обойму настоящими пулями, вставил на место и бросился бежать.

Глава 66

Буш и Симон, спешно покинув лабораторию, бежали под прикрытием лесополосы.

— В каком смысле «тело исчезло»? — тяжело дыша, спросил Буш. — Куда оно делось?

— Доктора не слишком распространялись на эту тему. — Симон на бегу вставил в пистолет новую обойму.

— Кому могло понадобиться красть тело? — Буш был не в силах скрыть отвращение.

— Не знаю.

— Эта женщина исчезает чаще, чем деньги из кошелька моей жены.

— Тела врачей были еще теплыми; значит, кто бы это ни был, он не мог уйти далеко.

— Кто это, по-твоему?

Симон не сказал ничего, но от возникшего у него подозрения похолодел.

Держась параллельно подъездной дорожке, Стефан Келли бежал быстрее, чем когда-либо ранее за последние двадцать лет. Он знал, куда отвели Майкла и Сьюзен, приспешники Джулиана говорили об этом в его присутствии. Это здание он видел во время своего первого путешествия по территории, из карты ему было известно расположение медицинского корпуса, и он своими глазами видел, как русский генерал скрылся в его недрах со шкатулкой в руках.

Майкл рассказал ему — и только ему, — что находится в золотой шкатулке. Речь шла о фальшивке для Джулиана; он предупреждал, что его люди могут явиться за шкатулкой, чтобы отнять ее силой. Это был предусмотрительный шаг — нанять дополнительную вооруженную охрану, но в конечном итоге он не спас ситуацию. Майкл предупреждал, что не следует недооценивать исходящий от шкатулки соблазн; обладание этой золотой вещицей сулит такое могущество, что не всякая, пусть самая сильная воля выдержит. Даже кто-то из них может поддаться искушению. Не доверяй никому, твердил Майкл, но при этом ему самому, Стефану, он поверил. Каким благородством дышит этот жест — жест брошенного сына. Что ж, больше Стефан его не бросит. Он не для того получил сына обратно, чтобы тут же его потерять. Он усерднее заработал ногами, держась в тени, острым взглядом реагируя на каждое движение, на любой признак появления охраны, чего угодно, потенциально способного угрожать его жизни.

И тут впереди показались они. Они двигались в тени. Его страх достиг пика… и тут же прошел.

— Они точно там? — спросил Буш.

Они засели в густом кустарнике, в пятидесяти ярдах от исследовательского центра. Центр по стилю резко контрастировал с прочими сооружениями религиозного комплекса: трехэтажное здание из стали и стекла не походило на каменные строения, преобладающие на территории «Божьей истины». Оба собеседника были настороже, в любой момент готовые стрелять. Но мысленно они пребывали далеко.

— Несомненно, — не глядя на Буша, отозвался Стефан.

Симон распростерся на земле рядом с подставкой, на которой была установлена винтовка. Отщелкнув зажим, он поводил дулом из стороны в сторону, навел прицел на первого охранника и тут же повел дуло налево — на второго. Этот маневр он отрепетировал три раза. А на четвертый оба охранника свалились как подкошенные, так и не узнав ни что их убило, ни чем мог бы закончиться их разговор.

Подхватив винтовку, Симон, а вместе с ним — Буш и Стефан бросились к двери и проскользнули внутрь.

— Хорошая стрельба нынче выдалась, — заметил Буш, проверяя оружие.

По внешнему виду вестибюля никак нельзя была сказать, что в здании занимаются наукой; декорированные колонны разделяли пространство на секции — в некоторых из них стояли диваны, другие выглядели более официально. На кофейных столиках были сложены буклеты «Божьей истины», как в приходской приемной. Взяв один из буклетов, Буш перелистал его.

— Бред один. Все про божественное.

По указателю на стене Симон изучил расположение коридоров, ведущих в сердце здания. Открыв дверь на пожарную лестницу, заглянул внутрь.

— Они там? — спросил Буш, обращаясь к Стефану.

— Я слышал, что их собираются отвести в лабораторию в подземном этаже.

В этот момент снаружи начали стрелять. Пули рикошетили там и здесь. Атака делалась все плотнее, пули летели роями. Стекла бились, древесина откалывалась, грохот не ослабевал, а нарастал. Казалось, число нападающих растет с каждой секундой.

— Вниз по лестнице, — сказал Симон Стефану, когда они бросились на землю. — Мы их задержим, но вы должны поторопиться.

Не говоря ни слова, Стефан открыл дверь пожарной лестницы и ринулся вниз.

— Думаешь, он справится? — усомнился Буш.

Обстрел тем временем набирал силу, пули свистели мимо ушей, начали трястись стены. Точь-в-точь как в зоне боевых действий.

— Беспокойся лучше о нас, с ним все будет в порядке.

Буш снова и снова палил в темный лес, не зная, попадает ли в кого-нибудь. Ему и прежде доводилось бывать в перестрелках, но ни с чем подобным он не сталкивался. Противник превосходил их численно. К тому же они загнаны в угол. Он бросил быстрый взгляд на Симона, задаваясь вопросом, есть ли у него какие-нибудь планы, как вырваться из окружения этого невидимого войска.

Мадрис Хабиб устроился в кресле. Свечение, окружавшее шкатулку, преломлялось на различных поверхностях. Анализ на присутствие биологически активных веществ завершился, компьютер выдал сплошь отрицательные результаты. Тест на наличие взрывчатых веществ Хабиб решил пропустить, полагая, что нет такого ядерного заряда, который можно было бы уместить в маленькой коробочке, сделанной несколько тысяч лет назад.

— Отлично, — произнес он. — Пора наконец узнать, что там.

— Да что бы ни было, — пробормотал Дженкинс, выползая из кресла.

Он тер глаза, прогоняя остатки сна. Вновь натянув перчатки дистанционного управления, он в тысячу первый раз за сегодня принялся сгибать и разгибать суставы.

— Точно, пора подтвердить, что это очередная бредятина.

— Не факт. Эта шкатулка гораздо тяжелее первой; внутри точно что-то есть.

— По мне, если это только не блондинка с ногами от шеи, то мне все равно.

Механической рукой робота Дженкинс взял отвертку. Другой рукой прижал шкатулку к постаменту. Подвел отвертку к замочной скважине.

— Скажи мистеру Зивере, что мы готовы.

Майкл, стоя на коленях у двери, отчаянно пытался взломать замок. Из прута от пустой клетки он сделал импровизированную отмычку, но прут был слишком толст, и ничего не получалось. У врезных замков с внутренней стороны двери отсутствует замочная скважина; оставалось лишь попытаться поддернуть защелку, но Майкл раз за разом терпел неудачу. Он бросил взгляд на часы: прошло двадцать минут. Грохнет в любую секунду. Так вот, значит, каков конец у этой истории: он потерял отца, потерял Женевьеву, а теперь… Майкл посмотрел на Сьюзен.

— Все в порядке, — произнесла она.

Майкл покачал головой.

— Ничего не в порядке.

Он опять занялся дверью, теперь уже без всякой веры в успех. Его захлестнуло отчаяние и осознание собственной беспомощности. Не выдержав, он кулаками замолотил по двери.

И тут, совершенно внезапно, дверь распахнулась. Майкл бросился на Сьюзен, прикрывая ее своим телом. Дверь открыли так стремительно и с такой силой, что она с оглушительным грохотом ударилась о стену. Майкл поднял глаза.

На пороге стоял Стефан, улыбаясь во весь рот и с револьвером в руке.

— Привет, ребята. Пора уходить.

Буш с Симоном отбивали атаку. Каждый укрылся за колонной, ширины которой едва хватало, чтобы прикрыть человеческое тело. Они то прятались за колоннами, то стреляли по невидимому врагу. Многократное численное превосходство противника не вызывало сомнений: поток пуль был, казалось, неиссякаем. И в какой-то момент огонь еще усилился. Без какой-либо промежуточной паузы. Воздух, казалось, потемнел от града пуль. Кругом разлетались куски штукатурки. Обломки и ошметки усеивали пол, в синем от гари воздухе смешались пыль и дым.

И тут Буш кое-что заметил — лишь мимолетно, но этого было достаточно. Он увидел форму, отличную от той, в которую были одеты охранники. Внезапно его осенило: охранники стреляют по ним не беспорядочно, ими руководит военный, знающий, как действовать в боевой обстановке и атаковать противника. Поглядев в дверной проем, Симон заметил, как генерал, отдав приказ, ныряет обратно в укрытие. Николай Фетисов поймал их в ловушку и при этом прекрасно знал, что делает.

Вдруг темный лес словно ожил: охранники, все как один, пошли в атаку. Пули летели сотнями, разнося то, что еще осталось от дверей, обрушивая стены. Наступающих было пятнадцать человек; все, пригнувшись, шли к двери, при этом беспрерывно паля. В вестибюле воцарился хаос.

Слова были лишними. Взоры Буша и Симона одновременно обратились к двери на пожарную лестницу. Симон извлек из рюкзака зажигательную бомбу; сорвав крышку, он установил таймер на десять секунд. Глядя на Буша, взмахами правой руки отсчитал пять раз. Затем, щелкнув выключателем, швырнул бомбу через дверь наружу.

Послышались вопли и приказы отходить. Пальба умолкла, охранники ринулись под укрытие леса. Бомба взорвалась, озаряя ночь ослепительным сиянием, за этим последовал долгий звук, больше похожий не на рокот взрыва, а на звериный вой. Симон знал, что это отвлечет противника лишь ненадолго, но больше и не надо было. Пользуясь передышкой, Буш и Симон выкатились из своих укрытий за колоннами. Проскользнув в пожарную дверь, они сломя голову устремились вниз по лестнице. Не пройдет и минуты, как жаждущие крови охранники возобновят рейд, и тогда уже будет поздно.

Дженкинс вставил отвертку в замочную скважину. Стряхивая остатки сна, он все еще не до конца очнулся от своих грез.

— Чего ждем? — донесся из громкоговорителя голос всеведущего Джулиана.

Дженкинс раздраженно потряс головой. В этот момент его перестало волновать, что работодатель может заметить эту презрительную гримасу. Дженкинс пожалел, что с такой легкостью продался, пошел на компромисс. Искушение деньгами было сильно, но теперь, оказавшись в ситуации, когда его торопит человек, не имеющий никакого отношения к науке, он готов был раскаяться. Однако тяжелое чувство быстро прошло — как только он припомнил, сколько именно получит, если эксперимент увенчается успехом. Внезапно сосредоточившись, Дженкинс повернул отвертку. Замок с щелчком отомкнулся.

Скатившись по пожарной лестнице, Буш и Симон нос к носу столкнулись с Майклом, Стефаном и Сьюзен.

— Кругом, марш! — скомандовал Симон, и все бросились бежать по коридору.

Вынув две последние зажигательные бомбы, Симон бросил их на бегу.

— Привет! — произнес Буш, обращаясь к Сьюзен.

Они бежали рядом. Но Сьюзен не ответила. Она была совершенно бледна. От пальбы наверху сотрясались стены, и ужасный грохот словно вытягивал из нее жизнь.

— Должен быть запасной выход! — прокричал Симон.

Теперь они бежали по пятидесятиярдовому коридору.

В этот момент в дверь пожарной лестницы, через которую они сюда проникли, вломился Фетисов. За ним следовали пятнадцать охранников. Фетисов бросился за ними и начал уже настигать. Выстрелы гремели повсюду. Генерал схватился за рацию, чтобы вызвать поджидающее снаружи подкрепление, но толстые стены подвала не пропускали сигнал.

Майкл с товарищами совместными усилиями взломали металлическую дверцу запасного пожарного выхода; захлопнув дверь за собой, пятерка ринулась вверх по лестнице. Взлетев на два этажа, они бросились в сторону вестибюля. Первую попавшуюся стеклянную дверь Симон прострелил, не замедляя шага, остальные, также нисколько не тормозя, попрыгали в образовавшееся отверстие наружу, в ночной мрак. Здесь их, кроме тишины, не поджидал никто, вся охрана была внутри. Они бросились под укрытие деревьев.

А затем, как будто на Корсику обрушилась ярость божья, мир раскололся.

Взрыв потряс ночную тишину; за ним последовало низкое рокотание, оно все усиливалось, а потом из двери исследовательского центра полыхнуло пламя и вырвался огненный шар. Взрывной волной всех пятерых посшибало с ног. Языки пламени лизали небо, снопы искр стреляли вверх и по сторонам, озаряли горы, превращали ночь в день. От испепеляющего жара здание почернело, деревья обугливались на глазах.

Толстые стены корпуса выдержали, но сыграли роль дула винтовки, направив силу взрыва вверх — к открытой двери пожарной лестницы и дальше к выходу. От пятнадцати охранников, находившихся в это время на пожарной лестнице, осталось лишь несколько свернувшихся красных капель среди обломков.

Симон и Буш приходили в себя, лежа под деревом. Стефан, очнувшись, сел и поискал глазами Сьюзен: она лежала рядом с ним. Майкл, сидя неподалеку, потягивался, разминая спину. По мере того как к ним возвращалась ясность мысли, они начинали осознавать, что были милосердно оставлены в живых. Исследовательский центр изрыгал клубы черного дыма, как камин зимой; по недрам обуглившегося здания прокатывалось оглушительное эхо: рушились балки и перекрытия. Оглушающий эффект воздействия взрывной волны постепенно проходил; потрепанные, в синяках и ссадинах, они все же уцелели.

Но никто не успел и слова сказать, как у всех опять перехватило дыхание: в голову Майкла уперлось дуло винтовки. Над ним возвышался Фетисов, в разодранной форме, весь в ожогах и кровоподтеках. Кровь у него струилась и по лицу. Со своим бельмом на глазу он и в самом деле походил на выходца из ада.

Симон хотел выстрелить, но пистолет лежал на земле слишком далеко. Буш тоже поискал взглядом оружие, но напрасно: его не было даже видно. Внезапно прогремел выстрел. Стефан бросился на землю, пистолет выпал у него из руки. Фетисов быстро вернул еще дымящееся дуло револьвера на место, к виску Майкла.

— Прошу прощения, папаша, но старик не утратил свои славянские рефлексы, — с сильным русским акцентом проговорил Фетисов.

В лунном свете его мертвый глаз блестел зловещим блеском, как монета.

— Ты, сукин сын, отпусти их, — промолвил Майкл.

Ему оставалось лишь сидеть под деревом. Он был бессилен защитить своих друзей.

Сьюзен подползла к Стефану. Пуля попала ему в левое плечо, на белой рубашке расползалось алое пятно. Чтобы остановить кровотечение, Сьюзен стала ладонью зажимать рану. Глаза у нее наполнились слезами. Стефан молчал. С трудом сев, он бросил яростный взгляд на русского.

— У меня по пуле на каждого из вас. — С этими словами Фетисов схватил Майкла за воротник и рывком поставил на ноги.

Потом повернулся к Бушу.

— Привет, — произнес он по-русски. — Как дела, ковбой?

Но Буш не отвечал, его глаза горели ненавистью к человеку, который предал их всех.

По лицу Фетисова по-прежнему струилась кровь, стекая на изорванную форму. Он обвел взглядом поверженных противников и улыбнулся: все израненные, измученные и безоружные. Больше им надеяться не на что.

— Надо было прикончить вас еще в России, тогда это было бы куда менее болезненно…

— Товарищ! — произнесли у него за спиной.

— Что? — отозвался он по-русски.

— Как ты можешь?

— Как я могу что?

В затылок Фетисова уперлись дула двух пистолетов.

— Отпусти его.

Оглянувшись, Майкл увидел высокого русского. В татуированных руках тот сжимал по пистолету. Речин стоял неподвижно, с мертвым, холодным взглядом на искаженном лице. Голос его звучал бесстрастно.

Фетисов убрал пистолет от головы Майкла и бросил его на землю.

— Ты сюда явился только ради меня?

Речин заставил Фетисова отойти на три шага назад. Он не смотрел больше ни на кого, целиком сосредоточился на русском, как будто они находились наедине в запертой комнате.

Майкл отодвинулся. Все замерли, наблюдая за происходящим. Майкл не знал, что означает эта бесстрастность в голосе и взгляде Речина, к лучшему это или к худшему.

— Ты украл у меня надежду, Николай, ты лишил надежды моего сына, — произнес Речин таким тоном, как будто Фетисов буквально вырвал у него из груди сердце. — Ты опозорил свой мундир, свою страну. Ты человек без чести, — закончил он.

— А вы, товарищ Речин, значит, специалист по вопросам чести?

— Нет, Николай, ты знаешь, по каким вопросам я специалист. — И без дальнейших разговоров Речин выстрелом разом из двух стволов разнес голову Фетисова.

После этого он принялся разглядывать друзей Майкла и по очереди наставлять стволы то на одного, то на другого.

Майкл посмотрел ему в глаза.

— Теперь тебе нужен я?

Речин промолчал.

— Отпусти их, — попросил Майкл, указывая на своих друзей. — Пусть это будет только между нами.

— Это твой отец? — Речин указал на Стефана.

Тот лежал, ослабевший из-за раны в плече.

Майкл кивнул.

Речин несколько мгновений смотрел на Стефана, потом произнес:

— Позаботься о нем.

Майкл перевел взгляд на отца. Сьюзен, склонившись над ним, зажимала рану. Майкл повернулся было опять к Речину, но тот уже исчез.

— Кто это был, черт побери? — спросила Сьюзен.

— Еще один из этих. На наше счастье, он точил зуб не на нас. В общем, уже неважно.

Майкл бросился к отцу.

— Как ты?

— Если остановим кровотечение, то все в порядке. — Стефан встал, рукой прижимая рану.

Майкл многозначительно посмотрел на Буша и Симона.

— Что такое? — отозвался Буш, предчувствуя нехорошее.

— Нужно вернуться в главное здание.

— Зачем? — не понял Буш.

Симон не нуждался в объяснении; он уже собирал разбросанное вокруг оружие.

— Ты принес ее сюда? После всего, что я говорил? — Голос Симона звучал ровно и спокойно, но в нем безошибочно узнавалась ярость. — Где она?

Симон бросил Бушу винтовку, а Майклу — пистолет.

Майкл опять заговорил со Стефаном.

— Сможешь двигаться?

— Если надо, смогу и лететь.

— Где что? — не поняла Сьюзен. — О чем он?

Уже на бегу, когда вся пятерка во весь опор неслась к особняку Джулиана, Стефан объяснил ей:

— Настоящая шкатулка, «Дерево жизни». Она в замке.

Глава 67

Джулиан смотрел на изображение лаборатории на экране монитора. Сейчас монитор показывал лишь статический «снег». Ему предшествовала яркая оранжевая вспышка. Позже до замка донесся рокот взрыва. Секунды три Зивера сидел неподвижно, затем в припадке ярости от сознания, что его обманули, вскочил со стула. Позвонил в медицинский корпус. На звонок не отвечали. Ясно, что и там тоже что-то стряслось. Джулиан швырнул трубку. Все разваливается на глазах. Он считал, что это было так умно с его стороны — заманить Майкла в ловушку. А в итоге этот вор надул его, помешал достичь цели, отрезал путь к успеху и выживанию. Глядя на портрет матери, Джулиан заходился от ярости.

Он попытался взять себя в руки, навести порядок в мыслях, успокоиться. Майкл выкрал из Либерии настоящую шкатулку, в этом нет сомнений, это и Мартин подтвердил. Но после этого он затеял игру в наперстки, стал ловко перемещать шкатулку из одного места в другое, так что в итоге никто не знал, где она на самом деле находится. А ведь, скорее всего, она где-то на самом виду, только это никому не приходит в голову.

Майкл оказался умнее, чем Джулиан предполагал; все это время, своими поддельными шкатулками вводя в заблуждение и Сьюзен, и даже Мартина, он где-то держал настоящую. А учитывая, что он никому и ничему не доверяет — не полагается даже на надежность самолетного сейфа, — можно предположить, что держал он ее при себе.

Достигнув некоторой ясности в мыслях, Джулиан стал думать о том, как бы он поступил на месте Майкла. Он вызвал в своем сознании образ шкатулки, представил себе ее форму, размер, свойственную ей текстуру. В каком месте лучше всего спрятать такой предмет?

И вдруг он все понял. Бросившись вон из библиотеки, Джулиан взлетел на третий этаж. Пересек холл, ворвался в кабинет переговоров и, замерев у стола, улыбнулся счастливой улыбкой, после чего разразился хохотом. Какое остроумное решение! И как до сих пор он все усложнял, без надобности ища далеко, когда до разгадки было рукой подать.

Схватив со стола аптечку, Джулиан повертел ее в руках. Преисполненный благоговения, спустился обратно в библиотеку и положил коробочку на стол. Машинально сев, снял крышку и стал разглядывать медицинские принадлежности.

— Сукин сын, — бормотал он, выбирая из коробки вату, бинты и шприцы.

Действуя ножом для разрезания конвертов, Джулиан отодрал верх от фальшивой крышки. Показалась шкатулка. Отделив куски пластика от ее боковых стенок, он полностью высвободил драгоценный предмет. На крышке были пятнышки оранжевого, но рисунок узнавался безошибочно. Сверху было выгравировано «Альберо делла вита» — «Дерево жизни».

Усевшись в кресло, он быстро соединился по интеркому со всеми номерами.

— Всей охране немедленно явиться ко мне. Остальным — от поваров до врачей — вооружиться и занять оборонительную позицию внутри дома. Охраняйте каждое окно, каждую дверь, находясь внутри.

Рассеянно положив трубку, Джулиан погрузился в рассматривание шкатулки. Дыхание у него учащалось при мысли, что он на пороге спасения. Он чувствовал — в этой шкатулке сокрыт ответ на тайну жизни. Это та самая золотая коробочка с картины, что висела напротив его кровати в детстве. Миф, легенда, затерявшаяся в веках, наконец нашлась и в этот самый момент находится перед ним.

Лаборатория разрушена, но Джулиан знал, что ее можно восстановить. На это не уйдет много времени; чертежи, спецификации сохранились. Максимум месяц. Чтобы соорудить лабораторию, способную проникнуть в тайну шкатулки, он не пожалеет никаких расходов.

Джулиан посмотрел на замок… и потом еще раз на замок. Он отличался от своих собратьев: форма замочной скважины представляла собой не просто щель. Это было идеальное «X» поверх окружности. Что-то это ему напоминало, но он не мог припомнить, что именно.

Погруженный в размышления, Джулиан не сразу заметил, что в комнате полно охранников. Их было пятнадцать, и все с плеча целились в него. Он еще по инерции улыбался, когда понял, что они отнюдь не разделяют его радужное настроение. Джулиан опешил; сначала по его жилам пробежал холодок страха, но он быстро сменился гневом.

— Вы что, с ума посходили? — крикнул он.

Но ответа не последовало. Охранники окружали его, уперев приклады в плечо, с пальцами на курках, сжав губы, готовые в любой момент открыть огонь.

Джулиан переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, что ими движет. И тут он ощутил чье-то присутствие, молчаливое, но совсем близкое, и понял, что охранники целятся не в него. Медленно обернувшись, он увидел высокого человека, с глазами, налитыми кровью от ярости. Дула двух его пистолетов были в дюйме от головы Джулиана.

Джулиану стало нечем дышать. Он как будто угодил в мексиканскую разборку, при которой ни одна сторона не желает уступать, а он — заложник. Он не заметил, как этот человек вошел, — тот был совершенно бесшумен. Теперь он стоял спиной к стене и целился из двух стволов в Джулиана. В ситуации «между молотом и наковальней» — между убийцей и пятнадцатью жаждущими крови охранниками — Зивера, вцепившись в шкатулку, сделал попытку взять себя в руки.

— Знай одно, — произнесли с сильным русским акцентом почти у самого его уха. — Если они выстрелят в меня, я спущу оба курка. Тебе не уцелеть.

— Речин? — произнес Джулиан, потрясенный догадкой.

— Отлично. Сможешь сообщить дьяволу, кто тебя к нему отправил.

Джулиан сидел, по-прежнему сжимая шкатулку. Периферийным зрением он видел исходящее снизу золотистое сияние. Он посмотрел на «Альберо делла вита». Что же все-таки в ней скрыто? Могло бы оно спасти его? Теперь ему никогда не получить ответ на этот вопрос. Он был так близок к цели.

— Мой сын умер, — шепнул Речин. — Ложная надежда с тобой зародилась и с тобой же она умрет.

Джулиану неоткуда было ждать спасения. Пот заструился у него по спине, по шее. Он пытался контролировать руки, но они тряслись не переставая. Такого страха он не испытывал с того дня на игровой площадке, когда детская жестокость спровоцировала приступ. Тогда его окутал мрак, из легких ушел воздух. Сейчас это вспоминалось отчетливо, как никогда; в этот день, на глазах у других детей, он умер. Он лежал, охваченный ужасом перед пустотой, — а потом его рывком вернули в этот мир. Теперь, из-за своего диагноза, он опять оказался перед перспективой раствориться в пустоте. И принялся искать пути спасения, не останавливаясь ни перед чем, чтобы добыть ключи к земному бессмертию: в своем безумном поиске гонялся за мифами и легендами, и все оказывались словами, дымом. За исключением одной легенды, которая оказалась правдой. И вот спасение — шкатулка — у него в руках.

И сейчас, ощущая у висков холодную сталь, Джулиан лихорадочно искал решение. Как выбраться из смертельной ловушки и воспользоваться плодами величайшей победы?

И тут он понял, почему замок показался ему знакомым. Он выдернул из кармана цепочку с крестиком, принадлежащую его матери. Пригляделся: это вовсе не крест. Это меч. Она всегда носила его, эта драгоценность у нее на груди была одним из его самых ранних детских воспоминаний. Всего лишь двумя часами ранее он сорвал с нее это украшение. И сейчас Джулиан понял, что наконечник меча идеально подходит к замку шкатулки. Все эти годы, что она носила его, он считал это благоговейным выражением ее веры. И только видевший шкатулку сообразит, что на самом деле перед ним ключ. Ключ к тайне, которую он сжимает в руках.

— Тебе осталось десять секунд, чтобы примириться с Богом, — произнес Речин.

Джулиан крепко держал миниатюрный меч, сжимал его с такой силой, как будто тот каким-то образом мог избавить его от нахлынувшего ужаса. Потому что спасения нет. Висками он чувствовал холодное прикосновение стволов. Пятнадцать охранников целятся в Речина, что совершенно бесполезно, поскольку никакими своими действиями они не спасут его от неминуемой гибели.

Его распирало от вопросов без ответов. Ему предстоит умереть, так и не разгадав загадки этой шкатулки, спрятанной от людских глаз Иваном Грозным, а до него — тайно сохраняемой европейскими правителями, утраченной коллективным сознанием человечества. Джулиану отказано в ответах, узнать которые он так стремился. Дарует ли шкатулка вечную жизнь, как гласят легенды, или смерть, как твердят многочисленные предостережения? Явится ли Бог, внемля его мольбе, или шкатулка изрыгнет смерть в самой худшей, мучительной форме?

И Джулиан, не думая, словно его тело больше не подчинялось разуму, вставил ключ в замок. Это было потрясающее мгновение. У него не было выбора; он не мог не удовлетворить свое любопытство. Шкатулка должна открыть ему свою истину. И если внутри смерть, то его все равно убьют, и в таком случае он прихватит с собой и убийцу, и еще как можно больше народу.

Он повернул ключ. Замок щелкнул. Джулиан Зивера открыл «Дерево жизни».

Глава 68

Майкл бежал вдоль длинной подъездной дороги к главному зданию. Внедорожники, лимузины стояли покинутые, патрулей не было видно, так же как и охранников у входа. Создавалось впечатление, что все попросту исчезли, уехали на выходные, как будто все пришло в норму и больше нет необходимости защищать Джулиана.

— Куда все делись? — пробормотал Буш, догоняя Майкла.

Следующими подоспели Сьюзен и Стефан, а замыкающим пришел Симон. С краю обширного сада они смотрели на бывшее обиталище королей, бывший монастырь, ныне перестроенный и ярко освещенный, чтобы возвещать миру о могуществе его обладателя. Однако великолепная крепость больше не защищает этого сильного мира сего. Майкл поворачивался в разные стороны в попытках увидеть хоть кого-нибудь, но кругом не было ни души. А Симон выше поднял винтовку.

— Похоже, плохи дела, — заключил Майкл.

И вдруг земля вокруг взорвалась. Яростный огонь открыли из всех окон и всех дверных проемов, каждый стрелок целился в них. Вспышки от сорока стволов озарили ночной мрак. Эта какофония оглушала и пугала. Все бросились врассыпную, ища укрытия. Кто нырнул под машину, кто спрятался за валуном или под деревом.

Симон занял позицию под купой деревьев. В двадцати ярдах поодаль, за валуном залегли Стефан и Сьюзен; красное пятно на плече Стефана продолжало увеличиваться. Пробежка вверх по склону способствовала интенсификации кровотока, отчего увеличилась и кровопотеря. Оторвав рукав рубашки Стефана, Сьюзен прижала его руку к туловищу, наложила давящую повязку и закрепила ее ремнем.

Пальба продолжалась. Симон заметил, что Майкл пробирается к нему между деревьев, и постарался прикрыть его, надеясь вынудить атакующих занять оборонительные позиции.

Майкл добрался до могучей сосны. Бросившись за ее стволом на землю, перевел дыхание. Потом, выглянув из-за ствола, быстро оценил обстановку. До замка больше пятидесяти ярдов; в каждом окне по снайперу, из каждого орут в громкоговоритель, призывая сдаться. Проникнуть внутрь, следовательно, нет никакой возможности. При этом совершенно ясно, какую именно ценность здесь так яростно защищают. Майкл выругал себя за то, что выпустил из рук шкатулку.

— Их нужно вывести отсюда, — прокричал Симон, кивком указывая на Стефана и Сьюзен.

— Ни в коем случае, — ответил, перекрикивая звуки стрельбы, Стефан. — Я не мальчишка, которого отсылают, стоит начаться настоящей потасовке.

— Не хочу показаться невежливым, — возразил Симон, — но нельзя допустить, чтобы раненый и женщина помешали нам действовать. Мы рискуем погибнуть, прикрывая вас.

Стефан не отвечал, только смотрел на Симона. И, приняв его слова, как принимают постановление судьи, кивнул.

Поискав взглядом, Майкл обнаружил на расстоянии двухсот ярдов, у восточного края территории замка, вертолетную посадочную площадку. Сама винтокрылая машина, белая, с обвисшими лопастями, дремала под ночным небом. Вдоль обращенной к ним стороны посадочной площадки высилась металлическая стена с подпорками — защита от создаваемых пропеллером воздушных потоков и идеальное укрытие для Стефана и Сьюзен. Там они не только окажутся в недосягаемости от снайперов, но и в целом будут в безопасном месте, где их никто не увидит.

Симон проследил за взглядом Майкла и тут же подхватил идею.

— Отлично, вперед, я вас прикрою.

Не произнося ни слова, Майкл посмотрел на Стефана и Сьюзен, и они разом устремились к стене из металла, не выходя из тени, под прикрытием лиственного полога. Рассчитывая сбить пару-другую зазевавшихся снайперов, Симон окатил фасад веерным огнем.

Тем временем трое прорывались сквозь лес. Кругом пулями выбивало кору на деревьях. Майкл через плечо бросил взгляд на Стефана: тот, несмотря на рану и не показывая виду, что ему больно, не отставал ни на шаг.

Наконец они укрылись за металлическим сооружением. Вблизи стена впечатляла: двадцати футов в высоту, пятидесяти — в длину, очень толстая. Идеальное укрытие. Опустившись на корточки, Майкл осмотрел плечо Стефана, проверяя работу Сьюзен. Чтобы предотвратить дальнейшее расширение раны, она иммобилизовала раненому плечо, прижав его руку к туловищу. Но повязка — оторванный рукав рубашки — уже насквозь пропиталась кровью. Стефана надо как можно скорее доставить в больницу.

— Возьми. — Майкл вложил в ладонь Сьюзен девятимиллиметровый пистолет. — Кто бы это ни был, но если к вам кто-то приблизится, убей его на месте. Не задумывайся, потому что иначе убьют вас, при первой возможности.

— Отдай мне, Сьюзен. — Слова Стефана звучали предельно серьезно.

— Нет, ты правша и ранен. Я ей доверяю, ты тоже доверяй, — парировал Майкл.

Кивком попрощавшись с обоими, он устремился обратно к Симону.

И набегу, при виде замка, огненного шквала, отстреливающихся Симона и Буша, он почувствовал, как в сердце заползает ужас. Идти некуда, и отступать нельзя. Джулиан заполучил шкатулку и теперь укрывается за стеной огня.

Майкл похолодел от мысли, что, сколько ни старайся, уже ничего не изменить — поздно.

Глава 69

Открытая шкатулка стояла у Джулиана на коленях; заглянув внутрь, он перестал дышать. Созерцание шкатулки, предмета его многолетней одержимости, настолько захватило Джулиана, что мысль о пистолетах Речина у висков казалась отдаленной и какой-то неважной.

Внутри царил невообразимый мрак; шкатулка была всего в четыре дюйма глубиной, а казалась бездонной. Джулиан прищурился: золотая вещица замерцала и как будто задвигалась, сначала едва заметно. Он посмотрел наверх, вокруг: лампы, светильники потускнели, их лучи обратились в его сторону, к шкатулке, и стали уходить в нее, исчезая внутри. Одновременно с этим из шкатулки повалил мрак; черным ползучим туманом он переливался через край, обволакивал Джулиану ноги и двигался дальше. По пути он растекался, как чернила, захватывая ковер, кресла, погружая комнату в небывалую темноту, крадя у мира свет.

И мимо Джулиана черный туман двинулся к русскому убийце. Речин застыл на месте с пистолетами, нацеленными на голову Зиверы.

Клубящаяся тень обвила убийцу за ноги и поползла вверх, окутывая грудь, плечи и, наконец, голову. Речин затрясся, хватаясь за горло, не способный ни вдохнуть, ни выдохнуть, корчась от удушья. Глаза налились кровью; алые слезы потекли по лицу, резко контрастируя с чернотой вокруг. И вдруг темный туман потянулся прочь, словно обладал свободной волей, как тень, бредущая, куда захочется.

Охранники приросли к полу от такого невероятного зрелища; Речин рухнул замертво рядом с Джулианом, а черное облако отплыло в сторону. Внезапно оно, словно набравшись сил, разбухло и поползло быстрее; охранники бросились было бежать, но напрасно: черные клубы окутали их, повалили на землю, накрыли целиком.

Джулиана словно парализовало; застывшим взглядом он наблюдал за побоищем. Но на всем протяжении душераздирающей сцены, пока люди, погибая, в судорогах испускали предсмертные вопли, он ничего не чувствовал; чудовищная тень обтекла его, словно помеченного кровью агнца.

А густое облако через щель под дверью выползло из комнаты в коридор. Вопли и звуки падения тел доносились теперь оттуда. Эхо ужаса катилось по зданию. У Джулиана кровь застыла в жилах.

И тут на дне шкатулки он заметил нечто сияющее; сначала тусклое, оно становилось ярче и ярче. Джулиан двумя пальцами достал его. Это был кусочек света, чистого и золотого. Невещественного, без фактуры и веса — просто золотого света. Он наполнил Джулиана теплом и надеждой и растворил всю боль.

А когда Джулиан поднял глаза, то увидел ее. Прямо перед собой, среди мертвых тел. Она молча приближалась, осуждающе глядя на него. Взяв у него из рук шкатулку, она мягким жестом закрыла ее. От Женевьевы исходило сияние. Она молча смотрела на сына.

Джулиан уставился на мать, словно громом пораженный. Он хотел заговорить, но, как случается во сне, потерял дар речи и лишь беззвучно шевелил губами. Его бросило в дрожь. Она вызывала у него больший страх, чем зрелище мертвых тел кругом.

Женевьева улыбалась, ласково и нежно, и это ужаснуло его еще сильнее… потому что он ведь ее убил, не далее чем несколько часов назад он видел, как она умерла.

Джулиан посмотрел на разбросанные кругом тела, не вполне понимая, почему он не среди них. Его ум помутился. Он всегда отдавал себе отчет в хрупкости собственной психики — ведь от гениальности до безумия один шаг, — но сейчас он был близок к помешательству как никогда, поскольку не мог постичь, кто перед ним. Страх парализовал его, сердце билось со страшной скоростью, ум парализовало от смятения.

— Джулиан. — Губы Женевьевы не двигались, хотя он ясно услышал ее голос.

— Кто ты? — содрогаясь, спросил Джулиан, задыхаясь от страха. — Херувим, на которого возложена задача охранять тайну жизни?

Он прикрыл глаза, собираясь с силами. И вдруг взорвался:

— Да кто же ты?

Женевьева с грустью взирала на него.

— Ты прочел слишком много книг. — Ее шепот эхом отозвался у него в голове. — Их написали люди, не знающие правды. То, что выдается за факты, часто оказывается выдумкой, а иные сказки, как тебе известно, оказываются на поверку фактами. Но ты игнорировал предостережения, пренебрег заключающимся в легендах, облеченным в метафору руководством.

Джулиан посмотрел на шкатулку в руках Женевьевы.

— Что там?

— Ты знаешь, что там, ты знал заранее и все же предпочел не внять предупреждению. Шкатулка дарует вечную жизнь, однако, — Женевьева повела рукой, указывая на гору убитых, — это выглядит не так, как ты ожидал. Это попросту смерть. Человек освобождается от земных уз, чтобы получить по заслугам, оказаться наверху или внизу. Тот, кто не заслуживает рая, отправляется в ад. Человек попадает в ту вечность, которую заслужил.

— Почему тогда я не умер? — вопросил Джулиан, в смятении глядя на трупы. — Кто я? Почему я жив?

Женевьева наклонилась и взяла из его рук крестик с перекладиной, подобный мечу. Помедлив с крестиком в руках, она перевела взгляд на Джулиана.

— Иногда величайшее могущество дают не деньги и насилие, а простейшие и самые маленькие вещи. — Поднеся крестик к груди, где столько лет его носила, Женевьева щелкнула застежкой. — И самые святые.

— Так я умру?

Женевьева улыбнулась.

— Все умрут, Джулиан, и наша участь в вечности зависит от того, как мы обращаемся с этой жизнью. Никто не знает, сколько ему осталось, и все же люди сплошь да рядом отказываются от наслаждений, откладывают удовлетворение, пренебрегают моментом, жертвуют качеством ради количества. Ты отвернулся от семьи, веры, надежды и, самое главное, от любви. Ты воплощение алчности. И даже в этот момент, когда и здесь, и в твоей жизни произошли ужасные события, ты не испытываешь угрызений совести, не жалеешь о содеянных убийствах. Поэтому, когда ты в конце концов умрешь, а до этого могут пройти десятки лет, то как человек, пренебрегший свой душой, окажешься в вечном мраке. Ты проведешь вечность в месте, перед которым больше всего трепещешь.

— А как же прощение? — взмолился Джулиан.

Он уже едва понимал, что происходит.

— Как же Царство Небесное?

— Чтобы получить прощение, надо сначала раскаяться, надо уметь жертвовать собой ради других. Ты не знаком ни с тем ни с другим. Что касается Царства Небесного, то это самое прекрасное место на свете; тебе было позволено одним глазком увидеть его и ощутить — так ты будешь лучше понимать, чего лишился, чего тебе никогда не получить. Ты будешь стараться отодвинуть смерть, но однажды она все равно придет, а до этого времени у тебя есть полная возможность поразмыслить над тем, что тебя ожидает, представить себе вечность страдания. Мне очень жаль.

Джулиан в оцепенении слушал этот голос, провозгласивший ему смертный приговор. Ему суждена вечность мрака и пустоты, той самой пустоты, которая преследовала его в кошмарах. Ничто, которого он так отчаянно стремился избежать, поглотит его в минуту смерти. Джулиана так скрутило от страха, что под невыносимым давлением здравый рассудок его покинул. И в этот момент на место страха пришел гнев, эта волна взметнулась у него в душе, придавая ему силы, вновь наполняя сердце яростью, которая столько лет поддерживала его.

— Тебя здесь нет. Ты мертва, я видел тебя, видел твое тело.

— В самом деле? — Образ Женевьевы слегка заколебался. — А сейчас ты меня видишь?

Джулиан вскочил с кресла, бросился к матери и вцепился ей в горло. К этому моменту он уже окончательно помешался, его сознание разрушилось. Сжимая Женевьеву за горло, он бешено тряс ее, крича:

— Кто ты? Кто ты?

И тут она исчезла, растворилась в ярком утреннем свете. В руках Джулиана была пустота. Он стоял, ничего не понимая. А когда рухнул как подкошенный, это были уже осколки личности. Он окончательно обезумел.

Когда Джулиан открыл глаза, в голове еще слышались отзвуки ночного кошмара. Кругом лежали мертвые охранники, с изогнутыми в предсмертных судорогах телами. Поднявшись на ноги, он попытался припомнить свой сон, вспомнить, что здесь произошло. В этот момент над горизонтом показался краешек солнца.

Взгляд Джулиана остановился на теле Речина, человека, который пришел, чтобы убить его: теперь труп русского лежал на полу у стола. В попытках поймать раз за разом ускользающее воспоминание, Джулиан напрягался, как мог.

Голова постепенно прояснялась, но завеса мрака над минувшими событиями не рассеивалась. Он помнил происходившее только до того момента, как сидел за столом со шкатулкой на коленях.

И тут он понял, что ни шкатулки, ни ключа больше нет; он поискал в комнате, но не обнаружил их. Он искал и искал. Прикрывая глаза от яркого утреннего солнца на горизонте, посмотрел из большого окна библиотеки.

Подбежав к телу Речина, он вырвал из закоченелых рук пистолеты. Вооружившись, отправился на разведку. В коридоре его ждало знакомое зрелище: мертвые тела повсюду, у каждого окна и каждой двери. Эти люди приготовились защищать Джулиана и его шкатулку от внешнего мира, не ведая, что реальная опасность уже в доме. Не было необходимости проверять другие этажи, чтобы понять, что там творится то же самое.

Джулиан отступил назад, в физическом и переносном смысле. Он уцелел в этом мраке, пережил всех. И теперь понимает, насколько могущественна эта шкатулка. Гораздо могущественнее, чем он себе представлял. Поэтому он добудет ее, любой ценой.

И у него уже есть соображения насчет того, где она.

Миновав вестибюль, он через боковую дверь вырвался наружу, в прохладное летнее утро. Лучи восходящего солнца положили золотистые блики на белый вертолет неподалеку. А сбоку спрятались они, мужчина и женщина, укрываясь за металлической стеной и не зная, что он уже приближается.

И в этой безнадежнейшей из всех ситуаций Джулиан обрел надежду.

Глава 70

Внезапная тишина вспорола раннее утро. Холодящие кровь вопли из главного здания продолжали звучать у Майкла в ушах. Никогда прежде не слышал он таких мучительных криков. После перестрелки, после яростного огня, целью которого было помешать Майклу, Симону и Бушу проникнуть в здание, внезапно наступила полная тишина.

Огненная стена, воздвигнутая защитниками замка, не позволяла им даже приблизиться к зданию. Теперь казалось, что их противников вовсе не существовало. И это отсутствие сопротивления пугало еще больше.

Не было никаких сомнений по поводу того, что именно здесь произошло: Джулиан открыл шкатулку. Это значит, скоро настанет их черед испить чашу тех, у кого вместо последних слов были вопли, а вместо прощальных мыслей — ужас.

Майкл повернулся, собираясь заговорить с Симоном и Бушем, и в этот момент увидел ее, в трех футах перед собой. Даже ужасы, красноречивым свидетельством которых были вопли и паника в здании, уступали по пугающему воздействию появлению Женевьевы. Потому что он видел эту женщину на экране монитора мертвой, когда ее безжизненное тело уже остыло. Теперь же она стояла перед ним так, словно все это ему привиделось. Но вот она приблизилась, и на Майкла снизошел глубокий покой. В этот рассветный час лицо Женевьевы излучало сияние, полные жизни глаза блестели. Казалось, ее окружает золотистое облако. В руках она держала шкатулку. Майкл видел оранжевые отметины, обезобразившие совершенный узор. Женевьева молча протянула руку. Майкл принял шкатулку и прижал к себе.

— Ты знаешь, как надо поступить, — произнесла Женевьева. — Я не могу этого сделать, но ты можешь. В глубочайшую бездну, Майкл, в самую глубокую океанскую впадину, чтобы ее никто и никогда больше не нашел.

Майкл, в благоговении, без страха, все понимая, смотрел на женщину, которая у него на глазах погибла от руки собственного сына, на женщину, которую он пытался спасти на глубине десяти этажей под Кремлем и которая была ему другом. И, глядя на крестик на цепочке у нее на шее, на шкатулку у нее в руках, он ни разу не усомнился в правдивости свидетельства своих глаз, потому что точно знал: это именно она.

Молча он наблюдал, как она растворяется в утреннем свете. Словно пробудившись от глубокого сна, Майкл в растерянности смотрел на шкатулку.

Из забытья его вывел голос Сьюзен, прозвучавший в отдалении. Все опять смешалось. Тишину нарушили и стали усиливаться басовые хлопки мотора, перемежаемые воплями.

Повернувшись, Майкл увидел, что Буш и Симон уже бегут на помощь к Сьюзен, которая изо всех сил машет руками. Майкл стремглав последовал за друзьями. Срезая углы между деревьями, следуя кратчайшим путем, он догнал Буша и Симона. Когда все трое подбежали к ней, то застали ее заплаканной и дрожащей.

Рев удаляющегося вертолета, сначала низкий, а потом все более и более высокий, помешал им услышать полные отчаяния слова, слетевшие с уст Сьюзен.

Все смотрели, как вертолет заходит на вираж над прибрежной скалой и скрывается из виду. Впрочем, Майкл не нуждался в объяснениях, чтобы понять, что произошло.

Джулиан захватил Стефана Келли.

Глава 71

Рыболовное судно Джиана Белиана рассекало воды розовеющего в вечернем солнце моря. Это был первый и единственный раз в жизни корсиканского рыбака, когда он сдал свое судно в аренду. Он и в мыслях не допускал, чтобы нога постороннего ступила на источник его существования, и сначала на просьбу Майкла сдать судно ответил категорическим отказом. Однако предложенная Сьюзен сумма в сто двадцать тысяч евро не только превышала его годовой доход, но и давала возможность купить второе судно, так что в итоге он сможет называть себя капитаном флота из двух кораблей.

Это был шестидесятивосьмифутовый двухдизельный баркас «Гаттерас» с двигателями, спрятанными в специальном машинном отделении. Вдоль бортов крепились сети и удилища. Все было готово для пятидесятимильного путешествия по океану. Майкл стоял у руля. Ветер трепал его густые каштановые волосы. В глазах Сент-Пьера читалась усталость, лицо осунулось, но он чувствовал одну лишь решимость, держась курса, который Джулиан указал Сьюзен.

Джулиан захватил Стефана и Сьюзен врасплох. Внезапно они оказались под прицелом пистолетов, взятых у Речина. Девушка была безутешна. Она упрекала себя, что не сумела защитить Стефана, не выстрелила сразу, а замешкалась, сжимая пистолет Майкла. Джулиан воспользовался моментом и выхватил у нее оружие. А дальше она лишь беспомощно наблюдала, как адвоката уводят, связывают и заталкивают в вертолет. Джулиан бросил ей записку с указанием широты и долготы и короткой фразой: «Привози шкатулку, приезжай один. Или отец погибнет».

Майкл старался отстраниться от всех эмоций: он знал, что они могут повредить его способности трезво оценивать ситуацию, не дадут сосредоточиться на текущей задаче. Он не затем зашел так далеко, чтобы потерять Стефана Келли, отца, которого только что обрел.

Перед ним на приборном щитке стояла золотая шкатулка «Альберо делла вита», «Дерево жизни». Теперь уже все знали, каким могуществом она обладает. От сознания, что он собирается вручить шкатулку человеку, которому ни в коем случае нельзя ее отдавать, Майкла пробирала дрожь.

Поднявшись по лесенке, Буш встал рядом с Майклом. Его белокурые волосы тут же взметнул ветер.

— Итак?

— Осталось двадцать миль; прибудем на место сразу после того, как стемнеет.

— Ты уверен, что поступаешь правильно?

Бросив быстрый взгляд на Буша, Майкл опять уставился на горизонт.

— Прости.

Симон, на носу корабля, производил ревизию вооружения. Винтовки, пистолеты, оставшиеся зажигательные бомбы, три куска «семтекса». Проверив и зарядив оружие, он уложил все в водонепроницаемую сумку.

— Как мы узнаем, где Джулиан его держит? — спросил Буш.

— Никак.

— А может, его вообще нет на борту?

— Может, и нет.

— Так что же нам известно?

— Немногое.

— Отлично. — Буш кивнул. — Я просто хотел убедиться, что мы понимаем, во что ввязываемся.

Солнце давно ушло за горизонт, в ночное небо поднималась луна. Ее призрачное белое сияние отражалось в волнах, рисуя для Майкла бледную дорогу. Вот показалась яхта Джулиана. Точнее, не яхта — «Божий глас» был в полном смысле слова кораблем. Гигантское судно, больше трехсот пятидесяти футов в длину. Над морем возвышался его темно-синий корпус в пять этажей, ярко-оранжевый свет озарял трапы и мостки, струился из иллюминаторов. Корабль представлял собой нарочитую демонстрацию богатства. Со своими многочисленными каютами и палубами он служил человеку, у которого не было ни друзей, ни семьи, чтобы разделить с ним эти дорогостоящие удовольствия. По оценке Майкла, стоимость корабля составляла более двухсот миллионов долларов, и это без учета разнообразных обслуживающих плавучих баз и вертолета на передней палубе, похожего на огромного спящего жука.

У Майкла упало сердце; он не был готов к тому, что корабль так огромен. Можно потратить добрую неделю, разыскивая среди бесчисленных кают ту, в которой находится его отец.

И тут на плечо ему легла рука.

— Не беспокойся.

Майкл повернулся к Симону.

— Неважно, что он большой. План все равно сработает.

Когда Майкл подвел «Гаттерас» к кораблю, Буш и Симон спустились в камбуз.

Майкл замедлил ход у правого борта корабля, в котором открылся большой, десять на двадцать футов, люк. Из него показались двое вооруженных людей. Заглушив мотор «Гаттераса», Майкл, не поднимая волн, абсолютно бесшумно завел судно в люк. Бросил канат охраннику, тот притянул им баркас, так что судно плотно прижалось к стенке. Сунув шкатулку в сумку на плече, Майкл перешел к левому борту.

Охранники вспрыгнули на борт и, не произнося ни слова, тычками винтовок вынудили его встать к стене и обыскали. Хотели отнять сумку, но он не дал.

— Нам нужно видеть, что там, или вы не подниметесь на борт, — произнес с французским акцентом тощий охранник.

Майкл открыл сумку и на расстоянии показал единственный находящийся в ней предмет. Оторвавшись от созерцания шкатулки, охранники кивнули, и Майкл направился к трапу. Но солдаты с ним не пошли. Вместо этого по центральному трапу они спустились в камбуз. Майкл старался успокоить нервы. Он слышал, как открываются и хлопают двери, как двое обмениваются громкими замечаниями. А потом они вернулись, ни слова не говоря и не глядя на Майкла.

Майкл ступил на борт корабля, костлявый охранник — сразу за ним. Но его напарник задержался на рыболовном судне. Поднявшись к штурвалу, он запустил мотор «Гаттераса». Тот был еще теплый и завелся сразу. Повернув штурвал на сорок пять градусов, охранник прибавил газу и, когда судно устремилось в открытое море, в три прыжка преодолел расстояние до борта и прыгнул на палубу «Божьего гласа». Майкл беспомощно следил за удаляющимся баркасом, но был рад, что Симона и Буша не обнаружили.

Вскоре, правда, от его облегчения не осталось и следа: он заметил, что люди Джулиана в большом возбуждении следят за отдаляющимся «Гаттерасом», как будто чего-то ждут. В воздухе витало нетерпение. И вдруг баркас взорвался. Над морем поднялся гигантский огненный шар, корпус разорвало, как бумажный пакет. Майкл от неожиданности подскочил и расширившимися от ужаса глазами смотрел, как судно быстро исчезает под водой. Густой дым рассеивался на глазах, щепки, осколки частью носило по волнам, частью прибило к берегу. Как ни вглядывался Майкл, он нигде не увидел ни Буша, ни Симона.

Охранники, скалясь во весь рот, повернулись к Майклу. Главный взял его за руку и повел внутрь корабля.

На самый верхний уровень корабля можно было попасть и лифтом, и по лестнице. Салон, главная развлекательная зона, плавно переходил в открытую палубу со звездным небом в качестве фона. Обстановка была как на горном курорте, что резко контрастировало с морским пейзажем. У задней стены располагались просторные, комфортные кресла, обитые темной тканью, и барная стойка белой сосны с такими же стульями. Эту почти нордическую атмосферу дополняли светильники из оленьих рогов, медные бра по стенам и камин. При создании интерьера на расходы не поскупились.

Джулиан расположился в открытом участке салона, в просторном адирондакском кресле. Палуба была уставлена многочисленными шезлонгами и столиками. В углу лежала бухта свернутого каната.

Майкл вошел в просторный салон. К боку он прижимал сумку, стражник следовал за ним по пятам.

— Итак, с какой же шкатулкой вы пожаловали на этот раз? — осведомился Джулиан.

Восседая в своем величественном кресле на палубе, он выглядел уверенным и дерзким.

— Где мой отец?

— А, уже называете его отцом?

— Где он?

— Покажите мне шкатулку.

— Когда увижу моего отца.

— Майкл. — Джулиан улыбнулся. — Мне не кажется, что в вашей ситуации вы можете командовать. Я бы хотел увидеть шкатулку.

— Что за спешка? Куда, по-вашему, я денусь? У вас ведь, если я не ошибаюсь, двадцать человек охраны.

— Если быть точным, пятнадцать. Двое управляют кораблем. Этого достаточно, потому что все компьютеризировано.

— Пятнадцать защищают вас, — произнес Майкл, покосившись на своих сопровождающих.

Улыбка не сходила с лица Джулиана.

— Умный вы человек. Я вас недооценил, но и вы глубоко недооценили меня.

— Что вы намерены с этим делать? — произнес Майкл, поднимая сумку.

Он двинулся по палубе в сторону Джулиана и перешел в открытую часть салона, откуда было видно небо, от горизонта до горизонта усеянное звездами. Перегнувшись через перила, Майкл посмотрел на темные воды в пяти этажах под собой. Он очень надеялся, что его друзья смогли воспользоваться единственным доступным им способом скрыться.

— Покажите шкатулку, — повторил Джулиан.

На секунду приоткрыв сумку, Майкл позволил Джулиану краем глаза взглянуть на единственную вещь внутри.

— Я хочу увидеть отца, хочу убедиться, что он жив.

Джулиан рассмеялся.

— Не стоит предъявлять мне требования.

Майкл схватился за перила, повернувшись к ним спиной, чувствуя спиной прохладу металла. Потом, в упор глядя на Джулиана, вытянул руку с сумкой над перилами.

— Вы этого не сделаете, — улыбнулся Джулиан.

— Сделаю, если не увижу отца. Откуда мне знать, что вы его уже не убили?

— Вы не сбросите шкатулку.

— Тут глубина тринадцать тысяч футов, более двух миль. Вам ее никогда не найти.

Взгляды противников скрестились. Оба были упрямы, оба не хотели сдаваться, обоих переполняла ненависть. Каждый обладал предметом исканий другого, и каждому было под силу уничтожить то, что желал другой. Это было столкновение воль. Кто сломается первым?

Наконец Джулиан повернулся к охраннику и кивнул.

Костлявый охранник, стоя на краю открытого люка в правом борту, наблюдал, как последние останки рыболовецкого судна уходят под воду. Когда все затихло, он, с винтовкой, перекинутой через левое плечо, стал смотреть на луну.

Вдруг из моря показалась черная фигура, схватила его за ноги и утащила в темную воду. Он, как мог, задерживал дыхание, но вода все равно хлынула ему в легкие; а против ножевого ранения в горло он и вовсе был бессилен.

Забравшись на откидной борт люка, Симон втащил туда же свою водонепроницаемую сумку, извлек из нее оружие и закрепил на теле. После этого достал из сумки большой серый ящик. Закрепив магнитную прокладку на внутренней стороне борта корабля, в задней части помещения, он повернул выключатель. Частотный скремблер немедленно послал в эфир неопределяемый сигнал, шифруя все входящие и исходящие радиосигналы. В результате корабль исчез для пеленгаторов и в целом — для внешнего мира.

Ранее, спустившись в камбуз рыболовецкого судна, Симон и Буш добрались до люка в носовой части правого борта и спрыгнули в воду. В водонепроницаемых костюмах и с воздушными баллонами, они под водой достигли «Божьего гласа» и во время взрыва скрывались у него под днищем.

Симон распрямился во весь рост и осмотрел просторное помещение; его внимание привлекла двадцатифутовая лодка на потолочных сланях. Белое судно, снабженное большим сверкающим подвесным мотором, предназначалось для транспортировки пассажиров на корабль или на берег. Потянув за рычаг, Симон наблюдал, как лодка по сланям съезжает к бортовому люку. Когда она достигла люка, слани под углом выдвинулись вперед, обеспечивая лодке мягкий спуск. Сняв ее с потолочного крепления, Симон вернул слани на место. Толчком отправил лодку на волны, проверил оружие и направился в недра корабля.

Буш плыл в темных водах Средиземного моря. Здесь, под гигантским корпусом «Божьего гласа», налобный фонарь ничуть его не успокаивал. Он ненавидел нырять в одиночку. В последний раз он делал это еще мальчишкой. Правда, дело было не только в одиночестве, но и в полном мраке вокруг, в том, что не знаешь ни что позади, ни что под тобой. В страхе от осознания, что между тобой и океанским дном две мили пустоты. В чувстве, что тебя заперли в промозглый ад на одного, где на каждом шагу поджидает смерть. Буш всегда следовал главному правилу ныряльщика: не нырять в одиночку. Но если они хотят спасти отца Майкла, надо забыть о правилах; сейчас надо меньше всего о них думать.

Буш плыл вдоль темного корпуса, освещая себе путь фонарем. Он трижды проверил корпус от носа до кормы. Отец Поля был рыбаком и, как и его отец до него, ловил на блесну и на сети в Атлантике. И Буш, как сын и внук рыбака, разбирался в лодках и кораблях и, что самое главное, знал их слабые места. Он искал целенаправленно и в конце концов нашел нужное место. Закрепив фонарь на жилете, Буш извлек из заплечной сумки большое устройство конической формы. Осветив фонариком поперечный дуговой шов на днище гигантского судна, с помощью магнитного крепления он установил прибор точно на центральном сочленении. Заряд сконструировал Майкл. Из кусков чугуна он смастерил три получаши и набил их «семтексом». Благодаря конструкции заряда вся сила взрыва направится внутрь и, почти удвоенная, произведет максимум повреждений.

Второй такой же прибор Буш установил на кормовом шве, после чего вернулся к центру и последнюю бомбу пристроил в шве по правому борту. Расположение каждой бомбы было тщательно продумано, чтобы нанести корпусу как можно более тяжелые повреждения. И если имеются на корабле помещения, которые в случае единичного нарушения целостности обшивки можно было бы задраить и в них спастись, при взрыве в трех точках одновременно они все равно будут бесполезны.

Буш посмотрел на часы: через пять минут надо плыть в укрытие. Остается надеяться, что Майкл нашел отца, потому что, когда заряды сработают, никто их тех, кто к этому моменту останется на «Божьем гласе», не уцелеет.

Симон, обходя самый нижний уровень корабля, завернул за угол. Двое охранников двигались навстречу, по направлению к холлу. Погруженные в разговор, они не замечали Симона, не заметили и тогда, когда его пули вонзились им в мозг, кладя конец их земному существованию. Затащив тела в кладовку, Симон продолжил обход. Натолкнувшись на металлическую дверь, открыл ее. За ней оказалось помещение для команды. В темноте спали пятеро охранников, у каждого рядом, как гарантия безопасности, лежала винтовка.

Осторожно выйдя, Симон достал из сумки короткую цепь и обмотал ею засов снаружи так, что выбраться изнутри стало невозможно. Затем направился к кормовой части корабля. Обнаружив машинное отделение, медленно отворил тяжелую дверь и проскользнул внутрь.

Размеры спаренных моторов поражали воображение — каждый с небольшой грузовик. Помещение было безупречным в своей нетронутости; голубовато-серый пол сиял, как свежевыкрашенный. Двигатели, хотя в данный момент и не использовались, негромко гудели. Хвостовые стабилизаторы, попеременно включаясь и выключаясь и работая в тандеме с кормовыми, удерживали корабль в его нынешнем положении. При этом якорь был не нужен. Зал пустовал. В эпоху автоматизации команда не нужна. За всем следил большой компьютер на стене. Но Симон знал, что не может быть такого, чтобы автоматике было доверено абсолютно все. И его подозрения подтвердились, когда он затылком почувствовал прикосновение холодной стали.

Нападающий ничего не приказывал и не спрашивал, он просто плотно прижимал пистолет к голове Симона. Симон услышал, как тот достает рацию и пытается связаться с капитаном, но тщетно, потому что его радиочастотный скремблер препятствует прохождению радиосигналов.

Казалось, в машинном зале время остановилось. Симон знал, что им не уцелеть; когда прогремит взрыв, этот отсек затопит в первую очередь. И они умрут первыми.

Через салон Стефан Келли прошел на носовую палубу. Упирающийся в спину «Магнум-357» охранника служил напоминанием, что бежать нет смысла. Майкл, все еще держа сумку над морем, смотрел на отца, радуясь, что тот жив, но не испытывая облегчения. Плечо Стефана было по-прежнему иммобилизовано. Наложенная Сьюзен импровизированная шина держалась лучше, чем он ожидал. Глаза отца горели гневом, тем самым чувством, на которое Майкл надеялся.

— Майкл, только не говори, что ты принес эту штуку на борт, — начал Стефан.

Майкл молча смотрел на отца.

— Мне не жаль себя. Но поверь мне, ни моя жизнь, ни жизнь кого-либо другого не стоит того, чтобы обменивать ее на эту вещь.

— Очевидно, он считает иначе. — Джулиан приблизился к боковому ограждению, возле которого стоял Майкл, удерживая сумку над водами Средиземного моря. — А теперь отдайте мне шкатулку.

Не отвечая, Майкл продолжал держать сумку над темнеющими далеко внизу волнами.

— Кадрим, — подозвал Джулиан.

Охранник, словно следуя сценарию, прижал дуло пистолета к голове Стефана.

— Три секунды.

Майкл посмотрел на Стефана. Тот едва заметно качал головой. И, глядя на него, Майкл понял, что у него нет выбора.

Он отдал сумку Джулиану.

Итальянец зарылся в нее, как ребенок в мешок с подарками в рождественское утро, и извлек из нее шкатулку. Подняв ее в воздух, победоносно, от уха до уха, улыбнулся.

— Кадрим, — снова произнес Джулиан.

Охранник опустил оружие.

— Нет, нет, нет, ты меня не понял. Пожалуйста, убей обоих.

Майкл смотрел на отца; их взгляды встретились, они безмолвно обменивались целым миром чувств. Чужие друг другу и все же отец и сын; оба сумели выжить в эту безумную неделю только затем, чтобы сейчас лишиться последней надежды.

Майкл бросил взгляд на Джулиана, упоенного, в экстазе удовлетворенной алчности забывшего обо всем, кроме золотой шкатулки «Альберо делла вита». Майкл обводил взглядом палубу в поисках оружия, но все было слишком далеко; до свернутого каната — двадцать футов. Поглядел на дверь: вдруг оттуда появится Симон и спасет их, но куда бы он ни смотрел, везде его встречала одна безнадежность. Его план, наспех состряпанный, разваливался на глазах. Кадрим в трех футах от его отца; пистолет охранника у виска Стефана. Бежать некуда. Майкл загнал себя — и всех остальных — в угол, в буквальном и переносном смысле. И теперь в результате его ошибки отец умрет у него на глазах.

Капитан Бертрам, стоя у штурвала, смотрел на открытое водное пространство. Сбылась его мечта: он командует самым роскошным судном в мире. Прошло уже два года с тех пор, как он начал работать на Джулиана Зиверу, и ни разу об этом не пожалел. Это было гораздо интереснее и гораздо лучше оплачивалось, чем служба в жалком морском флоте Франции. А через три года он сможет выйти в отставку, имея на счету достаточную сумму, чтобы купить корабль и путешествовать по миру.

Достав рацию, он щелкнул выключателем.

— Жан Клод! — позвал Бертрам корабельного инженера.

Меньше чем через час им предстояло пуститься в плавание, и он хотел получить полную сводку о состоянии судна. Ответа не последовало. Это не встревожило Бертрама; его главный инженер — лучший из лучших и отлучается с поста только в случае крайней необходимости. Взяв чашку остывшего бельгийского кофе, Бертрам неспешно отхлебнул и стал любоваться на мирную ночь.

Когда к голове прижимают дуло револьвера, то это страшно и, как ничто другое, способствует осознанию собственной уязвимости. Но только не для Симона, который расценил такое положение вещей как преимущество. Если нападающий в трех футах от тебя, можно уложить его, не сходя с места. Однако при текущей мизансцене, когда бортовой инженер прижимал дуло ему к затылку, имелись варианты, и Симон ими воспользовался. Он пригнулся в развороте, схватил дуло и направил его вверх, одновременно кулаком ударив человека в горло.

Неподготовленный противник выпустил оружие и рухнул навзничь, хватаясь руками за шею в тщетной попытке задержать смерть: через разбитую трахею воздух не поступал. Выстрелом из пистолета Симон положил конец его страданиям.

До того момента, как сработают заряды под машинным залом, остались секунды. Предоставив мертвому лежать на полу, Симон бросился прочь, отодвинул задвижки на двери машинного зала, распахнул дверь и помчался по коридору.

В этот момент грянул первый взрыв.

Три взрыва последовали один за другим. Металлическая обшивка корабля визжала, как будто ее раздирали по швам. Корабль трижды тряхнуло, вслед за чем раздался страшный рев хлынувшей на борт воды. «Божий глас» немедленно потерял равновесие и, подобно пьяному на гимнастическом бревне, кренился то в одну, то в другую сторону. Вода стремительно заполняла нижние палубы.

Кадрим не удержался на ногах и упал.

Когда Джулиан понял скрытый расчет Майкла и осознал неминуемость разрушения, глаза у него расширились от ярости. Ударившись о стенку, он рухнул на колени; золотая шкатулка выскользнула у него из рук и полетела через зал.

Корабль сильно накренило вправо; стаканы, картины, все, что не было закреплено, падало со своих мест и разбивалось.

Майкл кинулся к отцу, но замер на месте, когда Кадрим прыгнул на Стефана и схватил его за горло, а в бок ему ткнул дуло «магнума». Майкл все же продолжал потихоньку подползать к ним, но тут Кадрим сделал два предупредительных выстрела в потолок, и Майкл застыл на месте.

Свет погас, салон погрузился во мрак, контуры корабля слились с ночью. И тут зажглись аварийные огни. Хоть и помаргивая, они худо-бедно осветили палубу. Поднявшись на ноги, Джулиан неверным шагом двинулся по наклонному полу. Он чуть не упал, но успел ухватиться за бра на стене.

— Чего ты дожидаешься? — заорал он на Кадрима. — Убей его!

Сбитый взрывной волной со своего места, капитан Бертрам мгновенно понял, что на корабль совершено нападение. Звук пробитого корпуса нельзя было спутать ни с чем. Он не нуждался в дополнительных проверках, чтобы понять, что судну до полного затопления остались минуты. Капитан попробовал связаться по рации с землей, но, кроме статики, ничего не было слышно; нажал кнопку подачи автоматического сигнала «SOS», но и этот сигнал глушился. Он нажал клаксон, с помощью этого звукового сигнала приказывая всем покинуть корабль. После этого, выдвинув центральный ящик на панели управления, достал пистолет и стал спускаться по лестнице.

Симон мчался по коридору нижнего уровня, когда взрывной волной его сбило с ног. Не успел он подняться, как корабль потрясли еще два взрыва, в результате которых судно приподнялось над водой на несколько футов.

Море, словно прорвав плотину, уже бушевало внутри. Симон бежал, а по пятам за ним следовала прозрачная стена. Его едва не смыло, но он успел ухватиться за перила лестницы; подтянувшись, Симон оказался на лестнице, но и здесь вода наступала, поднимаясь. Перепрыгивая через три ступеньки, он в мгновение ока преодолел шесть этажей. Аварийное освещение едва мерцало. Охранники не препятствовали его продвижению: одних он запер, других устранил из этой жизни.

На верхнем уровне Симон двинулся по подвесному переходу. С трудом сохраняя равновесие на наклонном полу, он приближался к салону. Видя движение теней, слыша голоса Джулиана и Майкла, он прильнул к стене, осторожно высунулся и увидел, что передвижениям Майкла и его отца препятствует здоровый охранник, держа Стефана на мушке.

Медленно подняв пистолет, Симон прицелился Кадриму в голову. Уравновесив движением тела крен корабля, уперся ногами в стенки, заклинив себя, и тихонько спустил курок.

Голову охраннику разорвало, его пистолет выстрелил в стенку, мертвое тело рухнуло на пол. Симон направил пистолет на Джулиана. Впервые он в упор смотрел на этого человека. Ухоженный и красивый, обаятельный и лощеный; идеальный фасад для человека, воплощающего в себе антитезу всему, за что боролся Симон. Ибо он являл собой то, против чего выступал священник; он облекался в одеянье божьего пастыря, скрывая под ним свое истинное «я», пряча обитающего в себе дьявола. Перед ним был человек, который убивал без сожалений, за доллар обещал рай и расправился с собственной матерью, с восторгом наблюдая, как из нее уходит жизнь. Но Симон увидел в нем и кое-что еще.

И за это мгновение гнева, при всей его краткости, отцу Беллатори пришлось расплачиваться. Потому что когда он прицелился и замер, охваченный яростью и чувством узнавания, в позвоночник ему ударилось что-то стальное и тут же отпрянуло. Бросив взгляд через плечо, Симон увидел капитана. Тот стоял на безопасном расстоянии — очевидно, он не был так глуп, как его инженер, — и производил впечатление человека, подготовленного к пиратским захватам и прочим внештатным ситуациям. Симон сразу понял, что любые попытки сопротивления кончатся смертью. Но пока Джулиан жив и шкатулка не уничтожена, он не желает умирать.

Заставив Симона зайти в салон, капитан разоружил его.

— Сэр, через три минуты корабль затонет, — обратился капитан Бертран к Джулиану, вручая ему пистолет Симона. — Нужно грузиться в шлюпку.

— Где все остальные? — осведомился Джулиан.

— Погибли, — произнося это, капитан взглядом указал на Симона.

Глядя на темноволосого человека, Джулиан приблизился к нему.

Зивера и Беллатори стояли лицом к лицу, пристально глядя один на другого, размышляя и сравнивая.

— Кто ты? — спросил Джулиан.

Симон улыбнулся.

Джулиан пригляделся; прошло несколько секунд, прежде чем разбуженные осознанием чувства нахлынули на него и проявились на лице.

— Ты понял? — произнес Симон.

Своими одинаковыми сапфировыми глазами они сверлили один другого. Не считая разного цвета волос, они выглядели как близнецы с разницей в возрасте в шестнадцать лет.

— Здравствуй, брат, — с грозной улыбкой произнес Симон.

— Брат? — Джулиан рассмеялся.

Но веселье мгновенно покинуло его, когда он еще раз заглянул в глаза Симона и увидел в них правду. Джулиан начал задыхаться от недостатка воздуха.

— Как же…

— Я понятия не имел о твоем существовании, пока Женевьева не рассказала мне четыре месяца назад правду о своем сыне. Ты знал, что у нее не может быть детей?

Джулиан медлил: его захватили воспоминания. Тем временем корабль продолжал уходить под воду. Джулиан стоял, свесив руки, в левой держа пистолет.

— Сэр… — Капитан кашлянул.

Джулиан проигнорировал его. Он все смотрел на брата.

— Сэр! — крикнул капитан.

В его голосе уже явственно звучала паника.

— Если мы не покинем корабль прямо сейчас, то погибнем.

— Позвольте избавить вас от вашего беспокойства.

Не поворачиваясь в его сторону, Джулиан поднял пистолет и выстрелил капитану в лицо.

— Зачем ты здесь? — продолжал он, не сводя глаз с Симона.

Они были похожи как две капли воды. Разница лишь в возрасте и цвете волос.

— Nascentes morimur. Рождаясь, мы умираем.

— Так ты здесь, чтобы за меня помолиться?

— Нет, чтобы тебя убить, — без единого намека на эмоцию ответил Симон.

Такой тон был Джулиану очень хорошо знаком.

Он рассмеялся от всей души, расхохотался в полный голос… словно гром прогрохотал.

— Ну конечно же, — ревел он, вытирая слезы, выведенный юмором ситуации из типичного для себя транса. Он даже прослезился. — Наша кровь.

Судно все сильнее кренилось вправо, надпалубные сооружения застонали, словно выдергиваемые из привычных мест и раздираемые на части безжалостным морем.

Джулиан наконец отсмеялся и решил вернуться к главной теме. Наклонившись, он поднял золотую шкатулку с того места, где она лежала, — возле стены. Его приводило в восторг создавшееся положение — он чувствовал себя полным могущества, настоящим пупом земли. Но, приглядевшись, он заметил, что замочная скважина изменилась.

Джулиан смотрел на шкатулку, на гладкий металл на месте скважины.

— Что ты сделал?

— Шкатулку больше никогда не откроют.

— Открой ее.

— Невозможно, — покачал головой Майкл.

— ОТКРОЙ ЕЕ! — завопил Джулиан, что было силы тыкая дулом пистолета Майкла в висок.

— У меня нет ключа, — спокойно отвечал тот.

— Нет, есть. Не может быть, чтобы не было. Она должна была отдать тебе ключ.

— Нет, он у Женевьевы. Ты ведь убил ее, помнишь?

Джулиан посмотрел на Майкла и, не произнося больше ни слова, направил оружие на Стефана и выстрелил. Пуля попала Стефану в ногу. Споткнувшись, тот покатился по палубе.

— Открой, — чуть слышно повторил Джулиан.

Майкл повернулся к отцу. Тот лежал, держась за ногу и почти теряя сознание от боли, но нашел в себе силы покачать головой.

— Нет, Майкл. Не делай этого.

Опять прогремел выстрел, на этот раз пуля попала Стефану в здоровое плечо.

— Открой шкатулку, — шепнул Джулиан.

Стефан закрыл глаза. На плече у него уже расползалось пятно крови. Он продолжал качать головой.

— Не могу, — честно сказал Майкл.

Сердце у него разрывалось при виде медленной казни, которой подвергается его отец.

— Открой шкатулку, — еще тише прошептал Джулиан.

Вновь подняв пистолет, он выстрелил опять, на этот раз в верхнюю правую часть груди Стефана.

Майкл оставался неподвижен, в этот момент он чувствовал себя так, будто стреляют в него.

Джулиан бросился к Стефану. Тот почти не двигался. Убийца приставил пистолет ему к голове.

— ОТКРЫВАЙ ШКАТУЛКУ!!! — закричал Джулиан, окончательно утратив самообладание.

Майкл в ужасе наблюдал, как Стефан, изрешеченный пулями, цепляется за жизнь. Его глаза за полуопущенными веками были устремлены на Майкла. Их взгляды встретились.

— Прости, — шепнул Майкл.

И Джулиан спустил курок пистолета Симона. Майкл в ужасе вздрогнул. Ему казалось, что это он сам — палач своего отца.

Но, к всеобщему удивлению, выстрела не последовало. Обойма оказалась пуста.

Майкла обуяла ярость. Бросившись на Джулиана, он обрушился на него с кулаками, начал бить о стенку. Шкатулка упала на землю к их ногам. Майкл метелил Джулиана, загонял кулак тому в тело, с каждым ударом ломал ребро. Джулиан пытался отбиваться, но напрасно. Майкл все больше распалялся. И Джулиан рухнул. Но Майкл не остановился; схватив незаряженное оружие, он высоко размахнулся, чтобы нанести смертельный удар. И уже когда его рука пошла вниз, перед тем как всей его ярости и боли воплотиться в этот последний убийственный удар, кто-то остановил его, помешал отнять у человека жизнь. Это был Симон. Он не дал Майклу убить брата.

Покачав головой, Симон мягким движением забрал у Майкла пистолет и отбросил в сторону.

— Майкл, — тихо произнес он. — Займись отцом.

Майкл нехотя встал. В самый тот миг, когда он подоспел к Стефану, в помещение хлынула вода. Корабль уже больше чем на три четверти ушел под воду. На корме плескались волны, поднимаясь все выше и выше.

Симон смотрел на корчащегося на полу брата, на его избитое, окровавленное лицо, и чувствовал одно лишь отвращение.

— Спасибо, — шепнул Джулиан распухшими, потрескавшимися губами.

Схватив швартовный трос, Симон связал Джулиану ноги.

— Теперь я понимаю, почему Женевьева скрывала от тебя и меня твое истинное происхождение. Зная меня, она боялась, что я тебе как-нибудь наврежу, и хочу тебе сказать… — Он помолчал. — Ты мне, может быть, и брат, и все же… это не помешает мне сделать то, что я собираюсь.

— Ты не убьешь меня.

Симон лишь улыбнулся. Сделав несколько витков веревкой вокруг туловища Джулиана, он обвязал тому шею петлей. После этого перевернул на спину и связал руки спереди. Теперь проповедник лежал обездвиженным на тиковой палубе корабля. Поднявшись, Симон крепко привязал другой конец стопятидесятифутовой веревки к палубному ограждению. Его брат оказался намертво прикручен к своему любимому кораблю.

— Если на тебя снизойдет благословение, если шкатулка наделила тебя вечной жизнью, если ты каким-то образом сумеешь вылечиться от ран и обрести вечность на земле… — помолчав, Симон улыбнулся, — что ж, в таком случае ты будешь размышлять об этой вечности в глубинах океана, в мире вечного мрака, в полном одиночестве, где твое тело будет раздавлено, а легкие — жаждать глотка воздуха… в мире, где твой крик никто не услышит. Надеюсь, ты не умрешь. Желаю тебе обрести твою вечность.

«Божий глас» тонул с неумолимой скоростью. Вода бушевала в коридорах, билась о верхние перила. Водовороты уже закрутились вокруг Майкла, когда он склонился над умирающим отцом.

Борясь с болью, Стефан поднял взгляд на Майкла.

— Чертовски болит.

— Не шевелись. — Схватив сумку, Майкл с помощью косынки наложил давящую повязку Стефану на ногу.

Проверил рану на груди, но не смог понять, задеты ли жизненно важные органы.

— Нужно уходить с корабля.

Подбежал Симон.

— Найди Поля, — сказал Майкл. — Нужно вынести отсюда отца. — Его взгляд упал на золотую шкатулку на полу. — И пустить эту штуку на дно вместе с кораблем.

Симон бросился в камбуз; поискав в шкафу, нашел рулон металлической фольги и быстро обернул им шкатулку, так что она оказалась полностью закрыта. Сунув сверток в ящик, он запихал его в печь, в самую глубину, и запер. Тем временем вода вокруг прибывала. Симон с трудом двигался против течения. Вода уже была ему по грудь, когда он нырнул и поплыл под водой, прочь из затопляемой комнаты. Надо разыскать Буша, и надо найти лодку. Если он этого не сделает, то им всем придет конец, здесь, посреди Средиземного моря, вдали от судоходных путей, и никто не узнает, куда они делись.

«Божий глас» тонул, над поверхностью виднелась лишь корма. Еще несколько минут — и корабль целиком уйдет под воду и начнет свое двухмильное погружение в самые мрачные бездны Средиземноморья.

Майкл шлепал по колено в воде, рядом, уложенный на надувные подушки, плыл Стефан.

Джулиан связанными руками пытался освободиться от веревки вокруг ног. Он впивался ногтями, дергал, делал все, что мог, лишь бы только неминуемого не случилось. Всю свою жизнь он стремился к бессмертию, и вот теперь…

Оставив его позади, Майкл схватился за перила. Удерживая отца рядом, он поплыл. Палуба продолжала погружаться. Вскоре они оказались в открытом море и уже оттуда следили за тонущим судном. Рядом плавал Джулиан, взглядом моля о милосердии.

А потом салон исчез: все, что осталось от почти четырехсотфутовой яхты, это кормовое ограждение и стопятидесятифутовый нейлоновый трос, который все плавал на поверхности. Майкл смотрел, как Джулиан бьется, пытаясь удержать голову над водой, лишь оттягивая неминуемое. Он пинался и крутился, делал все, что мог, пытаясь освободиться, но все его усилия были напрасны.

В конце концов исчезло и ограждение, и от корабля не осталось ничего, кроме поднимающихся к поверхности пузырей. Трос, к которому был привязан Джулиан, тоже стал уходить под воду, скользить, исчезать под волнами, точно змейка в невысокой траве. Джулиан в ужасе наблюдал за ее исчезновением; осталось пятьдесят футов, сорок, и наконец — трос пошел быстрее — двадцать и десять. И без фанфар, без единого звука, Джулиана потянуло вниз, в глубочайшую океанскую бездну, вслед за его разбитым кораблем. Золотая шкатулка, «Альберо делла вита», Дерево жизни, исчезнет вместе с ним навсегда. Джулиан окажется погребенным вместе с предметом своей одержимости.

Глубина в этом месте составляла две с половиной мили. Никакие спасательные работы не проводятся на такой глубине. Они не подавали сигналы по радио с того самого момента, как, по прямому приказу Джулиана, покинули берега Корсики. Никаких сигналов бедствия с корабля не поступало. Кораблю действительно предстояло исчезнуть вместе с его владельцем, не оставив после себя ничего, кроме тайны. Имя Джулиана Зиверы навеки сотрется из людской памяти.

Майкл и Стефан плыли по чернильным водам Средиземного моря. Луна уже скрылась за горизонтом. В воцарившемся мраке острее ощущалась безвыходность их ситуации. Единственными звуками были плеск волн да затрудненное, хриплое дыхание Стефана.

Майкл удерживал голову отца над водой. Его тело качалось на надувных подушках от невысоких волн. Несмотря на темноту, Майкл заметил, как от толчков раны начинают кровоточить и глянцевитые пятна растворяются в воде. Он насчитал три свежих пулевых ранения и отчаянно пытался остановить кровь, давя на артерии выше ран.

— Держись, — сказал Майкл.

Плывя рядом с отцом, он греб, делал все, что мог, чтобы удержать того на импровизированном плоту.

— Оставь меня, — прошептал Стефан.

Его дыхание стало поверхностным и перемежалось длинными паузами — в эти моменты Майкл замирал в предчувствии ужасного.

Майкл покачал головой.

— Ты в своем уме? После всего, что было?

Стефан улыбнулся одними глазами с полуприкрытыми веками.

— Это ничего, Майкл.

До Майкла донеслись звуки мотора. Буш и Симон, приближаясь, звали его по имени. Внезапно свет от шлюпки оказался совсем рядом. Выключив мотор, Буш подвел лодку как можно ближе.

— Майкл, когда Мэри незадолго до своей смерти приходила ко мне, она говорила о тебе с такой любовью. Называла тебя самым лучшим мужчиной на свете. Она сказала, что отец может только гордиться таким сыном. — Глаза Стефана закрылись, но тут в груди у него захрипело, и он опять открыл их. — Она была права. Весь последний год я только и думал, что о смерти, считал, что мне незачем больше жить. Но теперь…

— Постарайся, чтобы мы не зря тебя спасали, — стараясь улыбаться, отозвался Майкл.

Стефан смотрел на Майкла, пытаясь не опускать веки, и, прежде чем потерять сознание, успел улыбнуться сыну.

Глава 72

Майкл, Симон и Буш стояли у свежей могилы. Надгробный камень пострадал от непогоды, но поразительно хорошо сохранился. В это утро в изножье могилы, перед земляным холмиком, усыпанным погребальными цветами, установили новую гранитную плиту с инкрустированной надписью.

На погребальной службе выступили Симон и Майкл. Слова обоих исходили из самого сердца. Они говорили о достойно прожитой жизни, отмеченной многими добрыми делами, любовью и преданностью семье.

Майкл посмотрел на имя, указанное на надгробном камне. Фамилия мужа и жены, умерших с таким большим интервалом. Но плита… было решено выбить только имя без указания дат, тем более что дата рождения никому не известна. Не существовало записей, не осталось ни свидетельства о рождении, ни, в сущности, вообще каких-либо документов, подтверждавших факт ее появления на свет.

Уже второй раз имя Женевьевы звучало на поминальной службе. Второй раз Майкл стоял у края могилы, оплакивая эту женщину.

Майкл посмотрел на плиту в ногах могилы Джулиуса Юриана Зиверы, мужа Женевьевы. Он умер очень давно. Женевьева говорила о нем редко и только с Симоном. Он знал и понимал ее лучше, чем кто-либо другой. Он знал и как она любила мужа, и как коротка была пора этой любви. Симону была известна ее истина, о которой он не рассказывал никому, кроме Майкла и Буша. Истина, заключающаяся в том, что некоторые тайны, некоторые секреты лучше не раскрывать. Женевьева была гораздо старше, чем можно было подумать. Она вырастила и воспитала не только Джулиана, но также и мать Симона и кто знает, скольких еще до них. Симон знал, что она погибала множество раз и потом появлялась опять — потому что, подобно самому Симону, была хранителем, защитником тайн земных и небесных, секретов, которым лучше всего оставаться нераскрытыми, которых людям лучше не касаться.

Майкл прочел надпись на плите мужа Женевьевы. Он не был изумлен датой, поскольку знал, что она была старше, гораздо старше своего мужа, умершего в 1845 году.

Буш, в своей обычной манере, счел все это чем-то совершенно непостижимым. Майкл, наедине, спросил Симона, объясняется ли ее возраст тем, что она была хранителем шкатулки, возможно, открыла ее или это связано с чем-то другим.

Симон не знал, но предпочитал думать, что это из-за ее доброго сердца, то есть по второй причине.

Трое друзей бросили в могилу по горсти земли. Они были единственными людьми на свете, которые знали, что земля, падавшая в этот день в шестифутовую яму, ударяется о пустой гроб.

Доктора сделали все, что могли, удалили пули из ноги, плеча и груди. Одна пуля задела легкое. Кровопотеря была серьезная, много крови Стефан потерял и во время их возвращения на берег. Доктора в вызванном Сьюзен частном вертолете приступили к работе еще до того, как вертолет поднялся в воздух, направляясь в одну из больниц Корсики. Стефан пребывал в глубокой коме, так что вероятность выживания, по оценкам врачей, составляла один к десяти. Майкл и Сьюзен сидели у его постели, отлучаясь, только чтобы поесть. Дважды происходила остановка сердца, но оба раза его возвращали в мир живых.

Майкл и Сьюзен разговаривали мало, но когда произносили слово-другое, то с нежностью и уважением. Оба потеряли любимого человека и теперь скорбели вместе, вместе молились, чтобы человек, лежащий сейчас в постели, тот, за спасение которого оба боролись, сумел выжить.

Однажды — это было в три утра — оба задремали.

Майклу снился Кремль снаружи и под землей, снились путешествия, которые он предпринял, только чтобы потерять всякую надежду. Еще он видел своих приемных родителей, Сент-Пьеров, и Мэри.

Уже несколько месяцев, как она ему не снилась. Прежде, когда это случалось, воспоминание о ее улыбающемся лице оставалось с ним на весь день, помогая прожить его. И вот она вернулась, и в этом сне у нее были такие же изумрудные глаза, какими он их помнил. Все собрались у него в доме, в большой комнате, и в окно лился яркий солнечный свет, такого сияния он раньше никогда не видел.

И Стефан тоже оказался среди них — как будто они все встретились впервые. Никто не говорил, но в этом и не было необходимости. Они — его семья, благодаря им он появился на свет, а потом… потом он их потерял.

И вдруг в их круг шагнула Женевьева; она просто посмотрела на Майкла и еле заметно улыбнулась. Это была добрая, уважительная улыбка, полная любви и благодарности. Молчаливой признательности за сделанные дела и принесенные жертвы. А потом Женевьева ушла, растворилась в столбе света, исчезла из комнаты и из его сна. Следом за ней его покинули и остальные: Сент-Пьеры, Мэри и, самым последним, Стефан. И Майкл опять остался один в мрачном мире.

Проснувшись, он потянулся в кресле: от неудобного положения у него затекла шея. Он не сразу пришел в себя, оглядываясь, возвращаясь в реальность. Смотрел на Сьюзен, все еще пребывающую во власти дремоты, на белые больничные стены и на темную улицу за окном, где уже начинал заниматься рассвет.

А потом его взгляд упал на Стефана, и их глаза встретились. Казалось, отцу приснился тот же сон и в голове у него те же самые мысли. Именно в этот момент Майклу стало ясно, что Стефан, его отец, будет жить.

Глава 73

Сережа Речин бежал по двору своего дома в Александрии, в Виргинии; его бабушка, Вера Ивановна, смотрела, как он забирается на горку и в восторге съезжает. Ее сердце переполняла радость. Болезнь ребенка была необъяснима, и таким же необъяснимым стало его выздоровление. Она помнила лишь, как он однажды заснул на краю смерти, зовя отца, а на следующее утро проснулся и, захлебываясь, рассказал бабушке, что видел во сне красивое место.

— Папа был там вместе с мамой, — говорил Сережа. — И там была еще прекрасная тетя, которая все время мне улыбалась.

Вера слушала внука и, глядя в его блестящие здоровые глаза, готова была плакать от счастья.

— Папа сказал, что теперь все будет хорошо! — крикнул мальчик, опять съезжая с горки.

Как любой здоровый ребенок, он целиком ушел в игру.

И Вера Ивановна, глядя на внука, понимала, что он прав и что в самом деле теперь все будет замечательно.

Миру открылось истинное лицо Джулиана Зиверы. С харизматичной фигуры, прославленной в религиозном мире, была сорвана маска. Обложки журналов и первые страницы газет пестрели зернистыми кадрами видео, на которых он пытал собственную мать; фотографиями его дома с лежащими повсюду мертвыми телами. Никто не знал, что послужило причиной гибели людей, предполагали, что это было массовое самоубийство. Сенсационным разоблачениям, раскрывающим черные дела лицемерного «божьего человека», казалось, не будет конца. Его гигантские владения поступили в распоряжение судебных инстанций и были преобразованы, как и подобало, в приют для сирот, бездомных и заблудших душ этого мира.

Его община, члены его церкви испарились, словно и не существовали. Никто больше не рискнул бы утверждать, что в былые времена принадлежал к числу последователей Джулиана Зиверы с его лицемерными проповедями и претензиями на высшее знание. Одни присоединились к другим группам радикального толка, но большинство решили, что пора вернуться к корням, к тем религиозным убеждениям, в которых они были воспитаны. На самом деле вера никогда не покидала их, просто терпеливо поджидала своего часа.

И подобно членам «Божьей истины», ее лидер тоже просто исчез. Местонахождение Джулиана Зиверы стало тайной, которой не суждено раскрыться. Его смерть, подобно смерти Джимми Хоффы, Амелии Эрхарт, Августа Финстера, Д. Б. Купера, послужила пищей для многочисленных спекуляций и теорий заговора, но правды не узнает никто и никогда.

Джулиан Зивера искал вечную жизнь и обрел ее, ему лишь не довелось до нее дожить.

Глава 74

Комнату освещали лучи послеполуденного солнца. Майкл выглянул в окно. Буш управлялся с грилем — стейки уже почти поспели, — когда появилась его жена Дженни, с двумя детьми. По двору прогуливался Стефан Келли, неотступно сопровождаемый Ястребом и Вороном. Несмотря на то что дело происходило субботним вечером, Стефан был в пиджаке и при галстуке и целиком ушел в деловой разговор по мобильному телефону.

Взгляд Майкла упал на Сьюзен. Она накрывала на стол. Темные волосы обрамляли ее лицо, с которого, казалось, улыбка не сошла ни разу с тех пор, как они возвратились в Штаты. От суровых замашек ничего не осталось, на их место пришли манеры уравновешенной женщины, вновь обретшей способность наслаждаться жизнью, бесспорно прекрасной внешне и духовно.

Кто знает, что принесет с собой будущее. Их отношения основываются на совместных переживаниях, приключениях, когда жизнь обоих висела на волоске, — непростое начало для романа. Они гораздо более разные, чем готовы себе в этом признаться. Но будет это Сьюзен или другая женщина, Майкл знал, что Мэри хочет, чтобы он обрел новую любовь.

Он посмотрел на золотое кольцо на туалетном столике и задумался. Наконец продел его в золотую цепочку и, обведя цепочку вокруг шеи, щелкнул застежкой. Теперь кольцо висело у него на груди. Ему было странно и непривычно, палец казался голым, но он решил попробовать. Больше он не будет оплакивать Мэри, но помнить и благодарить ее никогда не перестанет.

— Эй, знаешь, о чем мы еще не поговорили? — Буш вырвал Майкла из его размышлений, входя в комнату и протягивая ему холодное пиво.

— О чем?

— О твоем отце.

— В смысле о Стефане?

— Ну да, о твоем отце. Тебе не приходило в голову?

— Что?

— Что твой отец богач. — Буш выразительно поднял брови.

Майкл с улыбкой кивнул.

— Кстати. — Открыв дверцу туалетного столика, он извлек оттуда мешочек. — Протяни руку.

Вопросительно глядя на друга, Буш поставил пиво и протянул руку ладонью вверх. Майкл развязал мешочек и выложил содержимое на гигантскую ладонь Поля.

Глаза Буша расширились: он с изумлением смотрел на рубиновое ожерелье, добытое Майклом в Либерии; в вечернем солнце красные камни зажглись и словно ожили.

— Что мне с этим делать?

— Это лото, результат сегодняшнего розыгрыша… Приз предоставлен Иваном Грозным.

— Понятно, но они не подходят к моим глазам. — Буш улыбнулся.

Взяв один камень, он покрутил его, ощутил пальцами гладкость и тепло драгоценности, полюбовался красотой.

— Сколько все это стоит?

— Честно говоря, это бесценно. Я мог бы отдать камни перекупщику, и ты будешь обеспечен на всю жизнь, на десять жизней, если захочешь.

— Ну не знаю, я, конечно, ценю и все такое, — протянул Буш, по-прежнему любуясь рубинами. — Но когда я гляжу на всю эту красоту, мне приходит на ум старинная поговорка: ожидание лучше свершения. После всего, через что мы прошли, я больше не ищу легких путей. Наверное, это карма. Пожалуй, отдам Дженни, скажу, что это хорошая подделка. Может, она смилостивится и начнет со мной разговаривать.

Был уже десятый час вечера; все давно ушли, улыбаясь, даже Поль с Дженни — за десертом они наконец опять заговорили друг с другом. Дом затих, Ястреб и Ворон крепко спали перед камином.

Расположившись на софе в своей большой гостиной, Майкл рассматривал разложенную перед ним карту подземной части Кремля. Задумчиво глядя на неяркий огонь, разожженный в камине в прохладную летнюю ночь, он размышлял о том, какие ценности остались сокрытыми в этом тайном мире. Карта ведет к позабытым богатствам и материальным свидетельствам истории. И теперь, когда жизнь его близких больше не висит на волоске, кто знает, может быть, однажды…

В рассветный час Майкл стоял на кладбище Бэнксвилл, среди могил ушедших от него людей: Мэри, его приемных родителей Сент-Пьеров. Он был один и до глубины души отдался скорби. Опустошающее чувство потери полностью овладело им.

Еще раньше он неожиданно проснулся. В спальне было темно, и часы показывали четыре ночи. Она тихо сидела в любимом кресле Мэри. Ее появление ничуть его не удивило, как будто он знал, что она придет.

— Она передает тебе благодарность, — тихо произнесла Женевьева.

Майкл улыбнулся, но не нашелся что сказать.

— Она говорит, что теперь наконец может отдохнуть и не беспокоиться о тебе. — Голос Женевьевы был подобен легкому ветерку. — Она, правда, добавила, что стирки накопилось слишком много и что не помешает иногда размораживать холодильник, но этим ты сможешь заняться, когда проснешься.

Майкл перевернулся на другой бок. Лучи восходящего солнца уже проникли в окно. В кресле никого не было, на сиденье высилась кипа нестираного белья. Ястреб и Ворон все еще спали в изножье постели. Майкл быстро встал и оделся. Проходя через гостиную, в компании тут же встрепенувшихся и увязавшихся за ним собак, он бросил взгляд на только что повешенную над каминной доской картину: ангел с распростертыми крыльями в сверкающем сиянии утренних лучей.

Когда колеса его пикапа прошуршали по гравию подъездной дорожки кладбища, замедляя ход, он бросил взгляд на свои руки, сжимающие рулевое колесо. Руки загорели, но там, где прежде было кольцо, теперь белела полоска. Это показалось ему таким неестественным.

И сейчас, ранним утром, у могилы Мэри, он чувствовал, как кольцо на цепочке давит, тянет вниз. В голове был туман, дымка сновидения еще не рассеялась. Он не решал специально прийти сюда, просто почувствовал острую необходимость это сделать. Он скучал по жене, ему недоставало ее, он нуждался в том, чтобы ощутить ее присутствие. Одиночество вновь навалилось на него, и оно было удушающим. Майкл знал, что он совершенно один.

И вдруг, бросив взгляд вдаль, он увидел ее. Она улыбалась так тепло, от ее лица исходило сияние. Он вспомнил ее письмо, те слова…

Мэри нежно кивнула ему. Майкл хотел было улыбнуться в ответ, но тут сонливость рассеялась, и иллюзия растворилась в утреннем тумане.

Неподалеку захрустел гравий. Подъехала и остановилась машина. Кто-то негромко прикрыл дверцу. Послышался звук приближающихся шагов. Майкл почувствовал, как ему на плечо легла рука; эта ладонь источала силу и утешение. Когда он повернулся и его взгляд встретился со взглядом Стефана, взглядом отца, на сердце у него потеплело и в душе забрезжило чувство, которое он считал утраченным навсегда.

Надежда.