Антология современного анархизма и левого радикализма. Том 2

О насилии

Национальное освобождение, национальное возрождение, восстановление статуса нации, образование новых государств — сегодня мы часто слышим эти слова. Но какими бы ни были газетные заголовки, какие бы новые формулировки ни вводились в информационный оборот, освобождение колоний всегда будет оставаться явлением, связанным с насилием. Этот феномен можно изучать на любом уровне, рассматривая взаимоотношения между отдельными людьми, анализируя пахнущие свежей краской вывески над дверями спортивных клубов или состав присутствующих на вечеринках с коктейлем, в полицейском «обезьяннике», на заседаниях правления государственных либо частных банков. Результаты исследования убедительно покажут, что обретение независимости странами-колониями — это всего-навсего смена группы людей одного определенного «вида» группой людей другого «вида». Безо всякого переходного периода происходит всеобъемлющая, полнейшая, абсолютная смена социальных групп. Да, говоря о независимости бывших колоний, мы могли бы точно так же сделать упор на формирование новой нации и создание нового государства, налаживание этим государством дипломатических отношений с другими странами, на его экономические и политические перспективы. Но мы сознательно не собираемся подробно останавливаться на перечисленных вещах. Мы выбрали иной аспект и хотим поговорить о том, что характерно для начала процесса освобождения любой колонии, об этой своеобразной tabula rasa. Эта область исключительно важна, потому что с самого первого дня именно она определяет минимальный перечень требований, выдвигаемых бывшими колониями. По правде сказать, успешное завоевание независимости было обеспечено кардинальным изменением социальной структуры колоний. Эта перемена имеет важнейшее значение, ведь это ее так страстно хотят, к ее осуществлению призывают, именно ее требуют. Потребность к общественным изменениям постоянно присутствует в сознании и в самой жизни жителей колониально зависимых стран. И хотя она таится под спудом, это не мешает ей быть до боли насущной. Вместе с тем, возможность указанной глобальной перемены с не меньшей силой ощущается и в другой форме, обрисовываясь в виде устрашающего будущего в сознании людей из прямо противоположной категории — из стана колонизаторов.

Претендуя на качественное изменение мирового порядка, освобождение колоний — и с этим вряд ли кто поспорит — на деле является программой, приводящей к полнейшему беспорядку. Государственный суверенитет не может быть завоеван ни с помощью магических обрядов, ни в результате природного толчка, ни благодаря дружескому пониманию и расположению. Как нам прекрасно известно, освобождение колоний есть процесс исторический. Другими словами, его невозможно адекватно понять, сделать доступным для рационального объяснения или придать ему более или менее ясные черты без учета определенных факторов. Мы постигнем сущность протекающего процесса ровно в той мере, в какой нам удастся разобраться с движениями, которые придают национальному освобождению его историческую форму и содержание. Освобождение колоний — это итог встречи двух сил. Сама природа каждой из этих сил обуславливает их разнонаправлен-ность по отношению друг к другу. В свою очередь, сущностная неповторимость данных сил коренится и подпитывается той особой ситуацией, которая складывается в колониях. Первое столкновение противоположных сил было отмечено насилием, а их сосуществование, т.е. эксплуатация местного населения пришлыми, поддерживалось при помощи изрядного арсенала штыков и пушек. Колонизатора и местного жителя, их можно считать давними знакомыми. Вдействительности, колонизатор прав, заявляя, что хорошо знает «их», ибо именно колонизатор становится творцом по отношению к местному населению и увековечивает бытие аборигенов. Фактом своего существования или, иначе говоря, своей движимой и недвижимой собственностью колонизатор обязан колониальной системе.

Процесс освобождения колоний никогда не происходит незаметно, поскольку он оказывает серьезное влияние на людей и значительным образом изменяет их. Подавляемые своей ничтожностью, зрители спектакля превращаются в привилегированных актеров и внезапно оказываются в ослепительном свете мощных прожекторов, которые наводит на них сама история. Национальное освобождение привносит в бытие естественный ритм. Это бытие рождается вместе с новым человеком, а вместе с обновленным бытием появляется новый язык и формируется новая человеческая общность. Освобождение колоний оборачивается настоящим сотворением нового человека. Однако причинность этого творения ничуть не связана с какой-либо сверхъестественной силой; «существо», которое подверглось колонизации, становится человеком, освобождая само себя.

Поэтому, касаясь процесса обретения независимости, необходимо полностью пересмотреть сложившуюся в странах-колониях ситуацию. Если мы хотим дать ей точное определение, нам стоит обратиться к известным словам: «Кто был ничем, тот станет всем». Завоевание независимости и есть практическое воплощение данного лозунга. Здесь кроются причины успеха освободительного процесса. Именно к такому выводу можно прийти, если задаться поиском объяснений.

Освобождение колоний в своем неприкрытом, истинном виде заставляет нас ощутить град жалящих пуль и увидеть обагренные кровью ножи, что является неизбежной производной борьбы за независимость. Ведь если те, «кто был ничем», должны стать «всем», это может произойти лишь после кровопролитной и решающей схватки, в которую будут втянуты главные действующие лица. Мы слышали, как было объявлено намерение привести на вершину мира тех, кто прежде был «на дне», и заставить их карабкаться на эту вершину (слишком быстро, по мнению некоторых). Путь к вершине лежит через общепринятые мероприятия, которые традиционно предпринимает организованное общество, доказывая право называться таковым. Покорение вершины может состояться лишь в том случае, если для изменения социальной структуры мы не погнушаемся ничем, включая, разумеется, насилие.

Вы не сможете подвергнуть качественному преобразованию ни один общественный организм, какой бы примитивной организацией он ни отличался, если не решите с самого начала, т.е. с момента написания программы ваших действий, что будете сметать любые препятствия, которые встретятся на пути претворения в жизнь вашей программы. Местный житель колоний, берущий на себя труд реализовать эту программу и превращающийся в движущуюся силу, постоянно готов к насилию. С момента появления на свет ему ясно, что против этого замкнутого мира, наполненного запрещающими надписями, можно выступить, лишь прибегнув к абсолютному насилию.

Колониальный мир разделен на изолированные отсеки. Возможно, ни к чему лишний раз вспоминать о существовании отдельных кварталов, где проживают местные, и кварталов, где находятся дома европейцев, о существовании школ, в одних из которых обучают местных детей, а в других — детей европейцев. Может, нет особой нужды напоминать об апартеиде, процветающем в Южной Африке. И все же если мы тщательно проанализируем эту систему изоляции, по крайней мере, у нас появится возможность раскрыть силовые линии, по которым она организована. Такой подход к постижению колониального мира, его внутренней системы и его географического расположения позволит нам в общих чертах очертить схему, по которой освобожденные колонии могут быть преобразованы.

Колониальный мир расколот на две части. Разделительная линия, непреодолимая граница между этими частями, обозначена бараками и полицейскими участками. В колониях главными должностными лицами являются полицейский и солдат, эдакие посредники, рупоры колонизаторов и привычное средство угнетения. В капиталистическом обществе система образования, светская или церковная, набор нравственных рефлексов, передающихся от отца к сыну, образцовая честность рабочих, которых награждают какой-нибудь медалькой после пятидесяти лет беспорочной службы, наконец, чувство глубокой привязанности, которое проистекает из гармоничных отношений и приличного поведения, — все эти эстетические проявления уважения к основанному порядку служат определенной цели. Они создают вокруг эксплуатируемого человека атмосферу подчинения и подавления, что на порядок облегчает задачу обеспечения полицейского контроля. В капиталистических странах целый сонм учителей морали, всяких консультантов и прочих «путаников» отделяют тех, кого эксплуатируют, от тех, кому принадлежит власть. В странах-колониях ситуация выглядит иначе. Постоянное и не закамуфлированное присутствие полицейского и солдата, их частое и ощутимое вмешательство поддерживают непосредственный контакт с коренным населением, с помощью винтовочных прикладов и напалма убедительно советуя ему сидеть тише воды, ниже травы. Совершенно очевидно, что агенты правительства говорят на языке чистой силы. Посредник и не думает облегчать угнетение, не ищет способов прикрыть господство; он выставляет их напоказ и активно пользуется ими, ощущая себя чуть ли не поборником мира; но именно он приносит насилие в дома и в сознание местных жителей.

Территория проживания местного населения никак не соотносится с территорией, на которой расположились колонизаторы. Эти территории находятся напротив, что ни в коем случае не означает их тесного единства. Подчиняясь правилам безупречной аристотелевской логики, они взаимно исключают друг друга. Примирение невозможно по определению: имеются два противоположных элемента, и один из них лишний. Колонизаторы строят для себя крепкие города из камня и стали. Такой город имеет яркое освещение, улицы в нем покрыты асфальтом, а многочисленные ящики для мусора, невидимые и незаметные, — вряд ли кто о них задумывается — ненасытно поглощают все отходы. Колонизатор не ходит босиком, разве что на пляже, но здесь ты никогда не подойдешь к нему настолько близко, чтобы увидеть его без обуви. Ноги колонизатора всегда защищают добротные ботинки, хотя на улицах его города чисто и даже нет выбоин или острых камней. В городе колонизатора не бывает голода, а жизнь в нем беззаботна; городское чрево всегда наполнено приятными вещами. Город колонизатора — это город белого человека, город иностранцев.

Город, где живут порабощенные, или город местных жителей, негритянская или арабская деревня, резервация — в любом случае это место, пользующееся дурной славой и населенное людьми с нечистой репутацией. Они рождаются здесь, где и как — мало кого волнует; они умирают здесь, и не имеет ни малейшего значения, где и каким образом. В этом мире катастрофически не хватает пространства; люди живут на головах друг у друга, а их хлипкие лачуги стоят впритык, стена к стене. Здесь правит голод, и вечно не хватает хлеба, мяса, обуви, угля, электричества. Город, в котором ютятся местные жители, даже не город, а припадающая к земле деревня. Этот город заставили стать на колени, загнали в смрадное болото, откуда ему не выбраться. Это город «ниггеров» и «грязных арабов». Местный житель смотрит на город белого человека прямо-таки с вожделением, в его взгляде — бездна зависти, ведь «белый город» воплощает все его мечты о том, чем он хотел бы обладать: сидеть за столом колонизатора, спать в постели колонизатора, а если получится, то вместе с женой колонизатора. Порабощенный человек переполнен завистью. Колонизатор прекрасно осведомлен об этом; когда взгляды антагонистов встречаются, он в очередной раз со всей силой удостоверяется в едкой зависти и всегда занимает оборонительную позицию, потому что «они хотят занять наше место». И это действительно так, ибо вы не найдете ни одного угнетенного жителя, который бы не грезил о том, чтобы хотя бы на день оказаться на месте белого человека.

Поделенный на непроницаемые части, разбитый на два отдельных сектора колониальный мир населен двумя различными видами людей. Неповторимое своеобразие ситуации в колониях состоит в том, что экономическая реальность, неравенство и колоссальная разница в образе жизни никогда не доходят до того, чтобы замаскировать реальность человеческого бытия. Когда вы пристально смотрите на сложившуюся в колониях ситуацию, вы со всей очевидностью замечаете то, что становится причиной расколотости колониального мира. Все начинается с жестокого факта принадлежности или, соответственно, не принадлежности к избранной расе, к избранной категории людей. Экономическая субструктура в колониях становится также сверхструктурой. Причина одновременно является следствием; вы богаты, потому что ваша кожа белого цвета; но верно и обратное — вы белый, поскольку вы богатый. Именно поэтому рамки марксистского анализа нужно всегда слегка расширять, когда мы сталкиваемся с колониальной проблемой.

Маркс великолепно справился с анализом докапиталистического общества. Но теперь следует переосмыслить все, что связано с этим социально-экономическим явлением, включая саму его сущность. Зависимый крестьянин по природе отличается от средневекового рыцаря, но для законодательного определения этой нормативной разницы необходима ссылка на божественное право. Иноземец, прибывавший в колонию из другой страны, устанавливал свои правила, прибегая к помощи огнестрельного оружия и машин. Несмотря на успешное переселение и присвоение собственности, колонизатор по-прежнему остается иностранцем. И дело тут не во владении фабриками, не в разнообразном имуществе и не в банковском счете, что отличает представителей правящего класса. Господствующую расу составляют, в первую очередь, те, кто явился извне, те, кто отличается от автохтонного населения, т.е. от «других».

Насилие задавало тон всей внутренней организации колониального мира, без остановки отбивало барабанный ритм, разрушая аутентичные социальные формы, вдребезги разбивая систему экономических координат, сказываясь даже на привычной одежде и внутренней жизни человека. Вот это самое насилие будет востребовано и взято на вооружение местным жителем в тот момент, когда он, решив навсегда войти в анналы истории, ворвется в запретные для него кварталы. Мысль об уничтожении колониального мира, необычайно ясная и до прозрачности понятная, намертво отпечатывается в сознании, и принять ее может любой из тех, кто относится к категории порабощенных. Основательное разрушение колониальной системы вовсе не предполагает налаживания связи между двумя противостоящими друг другу лагерями, после того как будет упразднена разделяющая их граница. Подорвать колониальный режим — значит ни больше, ни меньше как ликвидировать один из лагерей, закопать его в могилу или изгнать его из страны.

Вызов, который местное население бросает колониальной системе, не назовешь безобидным словесным столкновением сторонников, исповедующих разные точки зрения. Этот вызов далек от формы научного трактата об универсальном, но недобросовестном утверждении исходной идеи, которая преподносится в качестве абсолютной. Колониальное пространство — это мир в изображении манихейства, т.е. мир, пронизанный борьбой двух враждующих начал. Колонизатору недостаточно разграничить колониальный мир физическим образом, другими словами, обращаясь за помощью к армии и полиции, чтобы указать коренным обитателям жителям их место. Словно для того, чтобы продемонстрировать тоталитарный характер эксплуатации колоний, колонизатор представляет местного жителя как своего рода квинтэссенцию зла[1]. Традиционное общество описывается не просто как общество, которому не достает каких-то ценностей. Колонизатор не удовлетворяется заявлением о том, что эти ценности исчезли из колониального мира или, что еще лучше, отродясь там не существовали. Местный уроженец провозглашается «нечувствительным» по отношению к этике и морали; с ним олицетворяется не просто отсутствие ценностей, но также их отрицание. Давайте осмелимся признать, что между местным жителем и врагом всяких ценностей ставится знак равенства. В этом смысле он становится абсолютным злом. Он — вызывающий коррозию элемент, гибельно воздействующий на все, что его окружает; он — деформирующий элемент и уродует все, что соотносится с красотой или нравственностью; он — средоточие вредоносной энергии, бессознательный и неудержимый инструмент слепых сил. Из чего вытекает, что, выступая на заседании Национального собрания Франции, г-н Майер может ничтоже сумняшеся заявлять, что республика не должна уподобляться гулящей девке, позволяя алжирцам становиться ее частью. Получается, что любые ценности безвозвратно извращаются, стоит им соприкоснуться с теми людьми, что населяют колонии. Обычаи местных жителей, их традиции, их мифы — и, прежде всего мифы — классифицируются как тот самый признак, безошибочно указывающий на духовную нищету и неотъемлемую безнравственность. Именно поэтому мы должны использовать ДЛ,Т, предназначенный для борьбы с паразитами-переносчиками болезней, точно в таких же масштабах, как и христианскую веру, которая ведет беспощадную войну с ересью и инстинктами в их зародышевой форме, а также со злом, пусть еще и не рожденным. Сокращение случаев заболевания желтой лихорадкой и распространение христианства — две части одного и того же баланса. Однако в действительности триумфальные коммюнике об удачном ходе дел становятся источником информации о внедрении чуждых веяний в самые глубинные пласты сознания порабощенного народа. Я говорю о христианской религии, и не надо этому удивляться. Церковь в колониях — это церковь белого человека, церковь, привнесенная извне. Она призывает местного жителя идти не путями Господними, а путями белого человека, хозяина, угнетателя. Но, как нам известно, многих можно призвать таким образом, но лишь единицы из них будут избраны.

Временами это манихейство доходит до своего логического завершения и вконец обесчеловечивает местного жителя или, скажем прямо, превращает его в животное. И действительно — термины, которые колонизатор употребляет, когда речь заходит о местном населении, не отличишь от тех, что используются при описании мира животных. Так, движения азиатов колонизатор сравнивает с движениями рептилий. Колонизатор говорит о зловонии, царящем в кварталах, где скапливаются местные, о размножающихся стаях, о грязи, о выводках, о дикой жестикуляции. Если колонизатор собирается дать местному жителю полную характеристику и в самых точных выражениях, он неизбежно упомянет зверинец. В речи европейца редко проскальзывают живописные образы; однако местный житель, который прекрасно осведомлен о том, что у колонизатора на уме, мгновенно догадывается, о чем думает последний. Эта ходячая демографическая статистика, эти истерические толпы людей, эти лица, лишенные всякой человечности, эти ни на что не похожие раздутые тела, эти постоянные сборища, эти дети — они предоставлены самим себе, и до них никому нет дела; эта лень, растянувшаяся под жарким солнцем, этот растительный ритм жизни — в колониальном мире все упомянутые определения становятся частью активного словарного запаса. Генерал де Голль говорит о «желтых полчищах», а Франсуа Мориак — о черных, коричневых и желтых, которых скоро выпустят на волю. Местный житель колоний осведомлен об этом и смеется про себя каждый раз, когда замечает намек на сравнение с животным миром. Просто он знает, что он не животное; именно в этот момент, когда он осознает собственную человеческую природу, он начинает готовить оружие, с которым он пойдет завоевывать победу.

Как только местный житель, готовясь уплыть, начинает отвязывать швартовы, что не может не тревожить колонизатора, он вверяет себя в руки исполненных благих намерений людей. Озабоченные продвижением культурного прогресса, эти люди расписывают местному жителю особенности и преимущества западной системы ценностей. Но стоит местному в очередной раз услышать о западных ценностях, он впадает в столбняк или непроизвольно стискивает зубы. Во время освободительного процесса обычно взывают к разуму местного населения. Местному жителю предлагают определенные ценности, ему часто напоминают, что обретение независимости не должно привести к снижению уровня экономического развития, убеждают в том, что ему необходимо доверять вещам, которые прошли проверку временем, считаются стабильными и пользуются большим уважением. Однако выходит так, что, заслышав речь о западной культуре, местный житель достает нож или, по меньшей мере, проверяет, что тот находится в пределах быстрой досягаемости. Насилие, при помощи которого утверждается превосходство ценностей белого человека, и открытая агрессивность, обеспечивающая победу этих ценностей над образом жизни и мышления местного жителя, приводят к тому, что для местного жителя западные ценности, о которых распинаются перед ним, становятся предметом насмешки. В условиях колониальной жизни колонизатор только заканчивает укрощать местное население, когда оно вслух, ясно и четко уже признает превосходство ценностей белого человека. В процессе борьбы за независимость порабощенные массы осмеивают эти самые ценности, оскорбляют их и извергают их из себя.

Этот феномен обычно замалчивается, поскольку во время завоевания независимости некоторые интеллигенты, вышедшие из местного населения, вступили в диалог с буржуазией метрополии. На данной стадии коренное население самораспознается лишь как расплывчатая масса. Несколько местных индивидуальностей, кого буржуазия более или менее хорошо знает, разбросаны и не обладают достаточным влиянием, чтобы заставить чувствовать нюансы в процессе происходящего распознавания. С другой стороны, во время освобождения колоний владеющая ими буржуазия лихорадочно ищет способ войти в контакт с местной элитой. Именно с этой элитой ведется всем известный разговор о ценностях. Понимая невозможность сохранения своего господства в колониях, буржуазия метрополий решает провести своего рода арьергардную акцию и обращается к культуре, ценностям, технике и технологии и т.д. Теперь обратим внимание на то явление, о котором нам не следует забывать ни в коем случае: подавляющее большинство жителей колоний понятия не имеют обо всех этих проблемах. Приоритетной — благодаря своей очевидной конкретности — ценностью для местных жителей становится в первую очередь земля. Земля родит для них хлеб и, что превыше всего, крепит чувство собственного достоинства. Но это достоинство не имеет ничего общего с достоинством человеческой личности, ибо эта человеческая личность никогда не слышала о таком достоинстве. Все, что местный житель мог видеть у себя в стране, — арест в любое время дня и ночи, побои, голод. И ни один преподаватель этики, ни один священник не пришел, чтобы снести побои вместо него, ни один не разделил свой хлеб с ним. Что касается местного жителя, то мораль в его представлении на редкость конкретна; ему важно утихомирить пренебрежение колонизатора, справиться с выставленным напоказ насилием, короче говоря, устранить колонизатора из картины своего мироздания. Известный принцип равенства одного человека другому в колониях начнет проявляться с того момента, когда местный житель заявит, что он равен колонизатору. Еще один шаг вперед, — и местный житель готов бороться за то, чтобы превзойти колонизатора. На самом деле первый уже решил вышвырнуть последнего и занять его место. Мы видим, как разрушается целая вселенная, включавшая в себя и материальную сторону, и определенный моральный порядок.

Просвещенный интеллигент, который пошел за колонизатором, оглядываясь на универсальные абстрактные формы, будет бороться за то, чтобы колонизатор и местный житель смогли мирно уживаться друг с другом в условиях нового мира. Но есть одна вещь, которую интеллигент в принципе не видит, потому что он насквозь пропитан колониализмом, а весь его образ мышления как две капли воды похож на образ мышления колонизатора. Когда исчезнут сами отношения, связывающие метрополию и колонию, не будет никакого смысла в том, чтобы оставаться или сосуществовать. Не случайно, что еще до начала переговоров между алжирским и французским правительствами[2]выделившееся на политической сцене Европы меньшинство, которое назвалось «либералами», прояснило свою позицию. Либералы потребовали ни больше ни меньше как двойного гражданства. Абстрактно обособившись, либералы пытаются заставить колонизатора совершить вполне конкретный прыжок в неведомое.

Давайте признаем: колонизатор прекрасно сознает, что никакая фразеология не заменит реальность.

Таким образом, местный житель открывает для себя, что его жизнь, его дыхание, его пульсирующее сердце ничем не отличаются от жизни, дыхания и сердца колонизатора. Он обнаруживает, что кожа колонизатора имеет не больше ценности, чем его собственная; непременно следует отметить, что это открытие будет иметь неотвратимые последствия и потрясет весь мир. Из этого открытия произрастает новая, имеющая революционный характер уверенность местного жителя. И в самом деле, чего бояться, если моя жизнь равноценна жизни колонизатора, его взгляд больше не заставляет меня съеживаться от страха и не замораживает кровь в жилах, а его голос уже не обращает меня в камень. Я уже не сижу как на иголках в его присутствии, и вообще мне абсолютно наплевать на него. Я перестал теряться, находясь с ним рядом, зато я приготовлю для него такую засаду, что вскоре ему ничего другого не останется, кроме как спасаться бегством.

Как мы уже сказали, условия колониальной жизни характеризуются определенной дихотомией, которая сказывается на всем народе в целом. Борьба за независимость сплачивает этот народ в едином решительном порыве, который направлен на то, чтобы преодолеть собственную разнородность и объединиться на национальной, иногда расовой основе. Нам известны яростные слова сенегальских патриотов по поводу политических маневров их Президента Л. Сенгора: «Мы требовали, чтобы на высшие должностные посты в государстве назначались африканцы; теперь Сенгор «африканизирует» европейцев». Иначе говоря, местный житель может легко понять, начался процесс освобождения или нет, а признаком в данном случае послужит выполнение программы-минимума. Суть программных требований очень проста: того, «кто был ничем», сделать «всем».

Однако воспитанный в колониях интеллигент вносит в данную программу ряд корректив, и, кажется, он имеет для этого достаточные основания. Высокопоставленные чиновники, техники, разнообразные специалисты — ведь без них не обойтись. Так что можно слышать, как обычный местный житель, осмысливая незаслуженные назначения, которые ведут к многочисленным актам саботажа, частенько вздыхает: «И стоило добиваться этой независимости...»

В странах-колониях, где развернулась настоящая борьба за свободу, где текли кровавые реки и где продолжительность военных столкновений способствовала запоздалому всплеску активности местных интеллигентов, пропагандировавших базовые ценности, мы видим подлинное уничтожение сверхструктуры, выстроенной этими связанными с буржуазией интеллигентами. В своих самовлюбленных речах, детально изложенных умниками из университетской среды, колониальная буржуазия на самом деле глубоко внедрила в умы местных интеллигентов следующую мысль: основные ценности остаются вечными, какие бы грубые ошибки люди ни совершали. Речь идет, разумеется, об основных ценностях западной цивилизации. Выросший в колонии интеллигент принимает это как аксиому. Поэтому в тайниках его подсознания вы всегда найдете бдительного стража, готового в любую минуту броситься на защиту греко-латинских основ Запада. Впрочем, теперь, в период освободительной борьбы, когда интеллигент близко общается со своим народом, этот искусственно созданный хранитель обращается в прах. Все ценности Средиземноморского региона — торжество человеческой индивидуальности, ясности и красоты — становятся безжизненными, блеклыми безделушками. Все красивые речи напоминают коллекции мертвых слов; те ценности, без которых великий духовный подъем представлялся раньше немыслимым, объявляются ничего не стоящими просто-напросто потому, что они не в состоянии помочь решению конкретного конфликта, в который оказались вовлечены люди.

Первым должен исчезнуть индивидуализм. Местный интеллигент усвоил от своих учителей тезис о том, что личности необходимо полностью проявить себя. Колониальная буржуазия прочно вбила в его сознание представления об обществе, состоящем из индивидуумов, каждый из которых заперт в пространстве собственной субъективности. Единственное богатство такого человека заключается в его мышлении. Теперь местный интеллигент, у которого с началом борьбы за свободу появилась возможность вернуться к народу, будет открывать для себя всю лживость данной теории. Сами организационные формы борьбы за независимость будут предлагать ему совершенно иную лексику. Брат, сестра, друг — на эти слова колониальная буржуазия наложила строжайший запрет, потому что, с ее точки зрения, мой брат — это мой кошелек, мой друг — это часть моего плана, нацеленного на достижение личного преуспевания. Образованный выходец из коренного населения проходит через своеобразное аутодафе, которое разрушает его идолов: эгоизм, взаимные обвинения, проистекающие из чувства гордости, и детское упрямство, свойственное тем, кто всегда пытается оставить за собой последнее слово. Такой интеллигент, покрытый пылью колониальной культуры, будет точно так же открывать для себя ценность деревенских собраний, тесную сплоченность народных комитетов и невероятную продуктивность работы местных собраний и других органов самоуправления. Следовательно, интерес одного разделят все, поскольку в реальности каждый может попасться в лапы к военным, каждого могут зверски убить или же каждый спасется. В таких условиях нет места спасительному для атеистов девизу «каждый сам за себя».

В последнее время о самокритике много говорят, но немногие понимают, что это явление имеет африканское происхождение. Возьмем «джемаасы» — деревенские собрания в Северной Африке или их западноафриканские аналоги, — традиция требует, чтобы ссоры, происходящие между жителями деревни, разрешались прилюдно. Конечно, мы сталкиваемся с проявлением общинной самокритики, причем ей присуща доля юмора, ведь все присутствующие чувствуют себя расслабленно. В конце концов, в поисках последнего средства мы все хотим одного и того же. Чем больше интеллигент пропитывается духом своего народа, тем вернее он избавляется от привычки вечно все подсчитывать, молчать, как чудик какой-то, погружаться в свои мысли. Он прогоняет прочь сам дух маскировки. Так что уже на этом уровне мы можем говорить о том, что общность торжествует, распространяя вокруг свой свет и разум.

Иногда национальное освобождение происходит на территориях, не испытавших серьезных потрясений в процессе освободительной борьбы. Вот здесь можно встретить тех самых всезнающих, обладающих блестящим умом, хитрых интеллигентов. При ближайшем рассмотрении мы увидим, что их не влекут способы и формы мышления, освоенные ими за время сотрудничества с колониальной буржуазией. Испорченные дети вчерашнего колониализма и сегодняшних национальных правительств, они организуют разграбление всех имеющихся национальных ресурсов. Без всякой жалости они наживаются на принимающей характер национального бедствия нищете, используя ее в качестве средства для проведения удачных махинаций и юридически безупречных ограблений. Создаются импортно-экспортные общества, товарищества с ограниченной ответственностью, играющие на фондовых биржах. Не исключено и проталкивание своих людей на высокие должности. Такие интеллигенты из туземцев с завидной настойчивостью требуют национализации торговли, т.е. обеспечения доступа к рынку и выгодным сделкам исключительно для местных. Что касается их программной доктрины, то они громко говорят о настоятельной необходимости национализировать награбленное у нации богатство. Во время «засушливой фазы» национальной жизни, в пору так называемого аскетизма стремительный успех наглого воровства вызывает гнев людей, подталкивая их к насильственным действиям. Все дело в том, что эти сильно нуждающиеся, но все-таки независимые люди очень быстро приобщаются к гражданской совести в условиях современной Африки и общей международной ситуации. И об этом мелкие индивидуалисты скоро узнают.

Для того чтобы усвоить и прочувствовать культуру угнетателей, местный житель должен был оставить себе кое-какие интеллектуальные приобретения, включая заимствование форм мышления колониальной буржуазии. В итоге неспособность местного интеллигента вести двустороннюю дискуссию видна невооруженным глазом, так как он не в силах самоустраниться, сталкиваясь с абстрактным объектом или идеей. С другой стороны, стоит ему в один прекрасный день начать сражаться в рядах своих соотечественников, как его охватывает удивление, даже изумление; он буквально обезоружен их добросовестностью и честностью. Есть, правда, одна опасность, подстерегающая его на каждом шагу: он может превратиться в рупор народных масс, утратив способность к критическому восприятию. Тогда он может стать своего рода подпевалой, который соглашается с каждым словом, выходящим из уст простого народа. О чем бы ни шла речь, для интеллигента все будет выглядеть как продуманное суждение. Отныне феллах, безработный, голодающий местный житель, не просто претендует на правду, не просто говорит, — он представляет правду, ибо сам он ее воплощение.

Говоря объективно, на этом этапе интеллигент ведет себя, как обыкновенный оппортунист. Но на самом деле он не прекратил свои маневры. Вопрос не стоит в том, будет ли он отвергнут или принят народом. Все, чего хочет народ, — это всего лишь объединить национальные ресурсы в общий фонд. В этом случае процесс включения местного интеллигента в набирающий обороты подъем масс будет отличаться необычным культивированием частных деталей. Отсюда не следует то, что народ питает враждебность по отношению к аналитическим действиям; напротив, простым людям очень нравится, когда им объясняют суть вещей, они с удовольствием пытаются понять последовательность аргументов, и они хотят видеть путь, которым они идут. Вместе с тем в начале своего взаимодействия с народом местный интеллигент обращает слишком большое внимание на частности и, таким образом, начинает забывать, что настоящая цель всей борьбы — нанесение смертельного удара по колониализму. Страстно увлеченный многочисленными аспектами организации борьбы, интеллигент сосредоточивается на задачах местного значения. Они выполняются с неизменным энтузиазмом, но почти всегда с излишней торжественностью. Ему не удается удержать в поле своего зрения освободительное движение в целом. Он выступает с идеей ввести особые дисциплины, специализированные должностные функции, учреждения — и это в условиях работы внушающей ужас камнедробилки, дрожащей от собственной мощи бетономешалки, с которыми можно сравнить народную революцию. Интеллигент озабочен работой на отдельном участке фронта, и получается так, что он теряет из виду единство, которым спаяно освободительное движение. Поэтому, если противнику удается где-то, интеллигент может увязнуть в сомнениях, а потом впасть в отчаяние. В отличие от интеллигента простой народ занимает свое место с самого начала и не скрывает своей позиции, требуя «хлеба и земли». Вопрос предельно ясен: как мы добьемся земли и хлеба, чтобы прокормиться? И эта твердая позиция масс, которая кому-то может показаться заморенной, в конечном счете, является самым оправданным и эффективным способом действия.

Понятие правды тоже необходимо подвергнуть осмыслению. Независимо от своего исторического возраста, народ будет воспринимать правду как национальное достояние. Такое отношение не может быть поколеблено ничем — ни абсолютной истиной, ни рассуждениями о чистоте души. В ответ на существующий в колониях обман местный житель платит той же монетой. Его отношения с товарищами-соотечественниками строятся на основе открытости; с точки зрения колонизаторов, отношения подобного рода кажутся натянутыми и непостижимыми. Правда — это то, что приближает крах колониального режима, то, что способствует возникновению нации; это все, что защищает местных жителей и наносит вред иностранцам. В колониальных условиях не существует безошибочного образа действий. Критерий для определения того, что «хорошо», несказанно прост: для нас хорошо то, что плохо для «них».

Таким образом, мы видим, что изначальная организация колониального общества по принципу манихейства сохраняется и на этапе освобождения. Иначе говоря, колонизатор никогда не перестанет быть врагом, противником, недругом, который должен быть побежден. Двигаясь со своей стороны, весь процесс начинает угнетатель. Неотъемлемыми составляющими этого процесса являются господство, эксплуатация и грабеж. На другой стороне находится согнутое в бараний рог, ограбленное существо (это и есть местный житель), которое делает все, что может, чтобы обеспечить сырье для вышеупомянутого процесса. Этот процесс протекает безостановочно, связывая расположенные на территории колоний банки с дворцами и доками в странах-метрополиях. Спокойное на этом участке море радует глаз гладкой поверхностью, пальмовые деревья чуть покачиваются от легкого бриза, белопенные волны полируют прибрежную гальку, а отправка сырья идет полным ходом, не прекращаясь, безошибочно указывая на присутствие колонизатора, в то время как местный житель, согнувшийся под непосильной тяжестью всех страданий, еле передвигающий ноги и больше похожий на мертвеца, чем на живого, существует в другом измерении. Он живет одной неизменной мечтой. Колонизатор творит историю; его жизнь — это целая эпоха, продолжительная «Одиссея». Он воплощает в себе абсолютное начало, гордо заявляя: «Эта земля была создана нами»; он олицетворяет постоянно действующую причину, безапелляционно утверждая: «Если мы уйдем, все будет потеряно, а страна вернется в дикое средневековье». Ему противостоят апатичные создания, которых косит лихорадка и не отпускают родовые обычаи. Эти создания формируют почти неорганическую по своему составу основу для введения колониального меркантилизма, отличающегося невиданной динамикой.

Колонизатор творит историю, и он знает об этой своей роли. Поскольку он постоянно ссылается на историю родной страны, тем самым он обнаруживает, что является продолжением своего отечества. Следовательно, та история, которую он пишет, вовсе не история страны, которую он подвергает разграблению, а история его собственной нации, повествующая о том, как она снимает чужие сливки, применяет насилие и морит людей голодом.

Бездеятельная неподвижность, на которую обречен местный житель, может быть подвергнута сомнению лишь тогда, когда он решает положить конец колониальной истории, т.е. истории бесконечного ограбления, и дать начало истории своей нации, или истории завоевания независимости.

Мир, разделенный перегородками, неподвижный, манихейский мир, мир, напичканный безмолвными статуями, — вот изваяние генерала, принимавшего участие в завоевании колоний, вот статуя инженера, построившего мост. Самоуверенный мир. Своими безжалостными жерновами он перемалывает тех, чьи спины исполосованы кнутом. Таков колониальный мир. Местный житель взят в плотное кольцо этим миром. Апартеид — это не что иное, как один из способов разделения колониального мира на разные сектора. С пеленок местный житель усваивает, что ему надлежит всегда знать свое место и не выходить за строго очерченные границы. Отсюда в голове местного жителя рождаются мечты о героизме с крепкими кулаками, мечты об активных действиях и агрессии. Я мечтаю о том, как прыгаю, плаваю, бегу, карабкаюсь на гору; о том, как закатываюсь веселым смехом, как одним махом переплываю реку, или о том, как меня преследует целая куча мотоциклов, которые ни за что и никогда меняне догонят. За все время пребывания в колониальной зависимости местный житель не переставал отвоевывать свободу ежедневно с девяти часов вечера до шести часов утра.

Свою агрессивность, которая находится у него не то что в крови, а в костях, порабощенный человек сначала выплеснет на собственное окружение. На этом этапе негры нещадно избивают друг друга, а полиция и мировые судьи понятия не имеют, как остановить невероятную волну преступлений, с которой они сталкиваются в Северной Африке. Позже мы увидим, как следует трактовать этот феномен[3]. Когда местный житель сталкивается с колониальным порядком вещей, он обнаруживает, что находится в постоянном напряжении. Мир колонизатора — враждебный мир, с презрением отвергающий «туземца». Но вместе с тем именно этому миру местный житель отчаянно завидует. Мы уже поняли, что он ни на мгновение не прекращает мечтать о том, как бы оказаться на месте колонизатора, не стать колонизатором, а заменить его. Этот неприязненный, пугающий и агрессивный, отталкивающий порабощенные массы со всей грубостью, на которую он способен, мир представляет собой не только адово пекло, откуда хочется спешно унести ноги, но и райское местечко. Оно находится поблизости, вот только руку протяни, правда, его охраняют злобные сторожевые псы.

Местный житель всегда начеку. Многие символы колониального мира он может разгадать с большим трудом, поэтому он никогда до конца не уверен в том, что случайно не пересек границу. В столкновениях с миром, которым правит колонизатор, местный житель всегда будет считаться виновным. Однако его вина не становится виной, которую он берет на себя; это что-то вроде проклятья или дамокловою меча, потому что в глубине души местный житель не соглашается с обвинением. Подчинить его подчинили, но не приручили. С ним обращаются, как с недоразвитым или существом второго сорта, но он себя таким не считает. Он терпеливо поджидает момент, когда колонизатор окажется без своей охраны, чтобы тут же напасть на него. Мускулы местного жителя всегда находятся в напряжении. Нельзя сказать, что его затерроризировали или запугали до полусмерти. На самом деле он просто ловит тот подходящий миг, который позволит ему сменить роль преследуемой добычи на роль охотника. Местный житель — угнетаемая личность, чья заветная мечта состоит в том, чтобы самому превратиться в преследователя. Символы социального устройства колоний — полиция, звуки сигнального горна в бараках, показательные военные парады и развевающиеся на ветру флаги — одновременно и сигнализируют о запрете, и стимулируют к действию. На этих символах не написано «Не смей возникать!», они скорее наводят на кричащую мысль «Будь готов атаковать! ». И действительно, стоит местному жителю потерять контроль над собой и впасть в сонливость или забывчивость, как высокомерие и беспокойство, с которыми колонизатор бросится проверять прочность колониальной системы, живо напомнят ему, что выступление с великой декларацией невозможно все время откладывать на неопределенный срок. Настойчивый импульс занять место колонизатора поддерживает мышцы местного жителя в постоянном тонусе. Нам ведь известно, что в определенных эмоциональных состояниях наличие препятствия способно усиливать желание действовать.

Взаимоотношения между колонизатором и местным жителем — это массовые отношения. Колонизатор выставляет грубую силу против внушительного веса большинства. По своей сути он эксгибиционист. Чрезмерная озабоченность мерами охраны заставляет колонизатора поминутно и наглядно напоминать местному жителю, кто в доме единственный хозяин. Колонизатор поддерживает в душе коренного жителя незатухающий огонь гнева, который никак не находит выхода. Местный житель оказывается запертым в ловушке, он опутан цепями колониализма. Однако мы имели возможность убедиться в том, что колонизатор может достичь лишь иллюзорного статус-кво. Не спадающее напряжение в мышцах местного жителя все-таки регулярно прорывается кровавыми фонтанами, проливающимися в племенной войне, в яростных клановых стычках и в ссорах между отдельными людьми.

Если вести речь об отдельных драках, то становится очевидным несомненное отрицание здравого смысла. Посмотрите на эту ситуацию с учетом того, что колонизатор или полицейский имеет право день-деньской избивать местного, оскорблять его, заставляя дрожать от страха. Несмотря на явную угрозу наказания, местный житель хватается за нож при самой незначительной враждебности или агрессивности, которую он может прочесть во взгляде соотечественника, брошенного на него. Дело в том, что ему не остается ничего кроме, как защищать свою индивидуальность перед лицом своего брата. Племенные междоусобицы только подливают масла в огонь, обостряя грязные дрязги, воспоминания о которых глубоко засели в памяти. С головой окунаясь в кровную месть, местный житель пытается убедить себя в том, что никакого колониализма не существует, что все, как прежде, что история продолжается. Здесь, на уровне общинных структур, мы ясно различаем знакомые модели поведения, нацеленные на уклонение. Ситуация складывается так, что погружение в потоки братской крови как будто дает местному жителю шанс не замечать препятствие и на время отложить выбор, тем не менее сохраняющий свою неизбежность. Местный житель не хочет допустить, чтобы вопрос о вооруженном сопротивлении колониализму встал со всей неприкрытой откровенностью. Таким образом, принимающее весьма конкретные формы коллективное самоуничтожение становится одним из способов, при помощи которого местный житель может сбросить неизменное мускульное напряжение. Упомянутый образец поведения относится к разряду рефлексов, срабатывающих при столкновении со смертельной опасностью. Это поведение напоминает суицидальное, и оно убеждает колонизатора в том, что этих людей нельзя назвать разумными существами (хотя именно вспышки ярости являются очевидным следствием присутствия и господства колонизатора). Тем же самым путем местный житель ухитряется обойти колонизатора. Вера в фатальную неизбежность снимает с угнетателя всю его вину; причина несчастий и бедности видится в божественном провидении — Бог есть Судьба. Думая так, порабощенный человек смиряется с расщепленностью мира, в котором он обитает, ибо все идет от Бога. Местный житель склоняется перед колонизатором и безропотно принимает свою участь. Для восстановления душевного равновесия ему необходимо ледяное спокойствие.

Между тем жизнь продолжается, и местный житель укрепляет механизмы торможения, которые сдерживают проявления его агрессивности. Поэтому множатся страшные мифы, такие обычные для общества на ранней стадии развития. Пространство вокруг местного жителя наводняется злобными духами. Они заявляют о себе каждый раз, стоит сделать лишь шаг в неправильном направлении. Все эти люди-леопарды, люди-змеи, шестиногие собаки, зомби — целый набор крошечных зверушек или устрашающих гигантов. Под их воздействием вокруг местного жителя создается такой мир запретов, барьеров и сдерживающих надписей, что по своему тотальному ужасу он не идет ни в какое сравнение с миром колонизатора. Данная магическая сверхструктура, пронизывающая местное общество, выполняет определенные и хорошо различимые функции с силой, похожей на мощную энергию сексуального влечения. Действительно, одна из характеристик ранних обществ связана с тем фактом, что либидо вызывает первейший и главнейший интерес социальной группы, или семьи. Этнологи подробно описали эту особенность ранних обществ. Мужчина, возжелавший сексуальных отношений с чужой, а не своей женщиной, должен обязательно, причем при всех, признаться в крамольном желании, а также внести штраф продуктами или отработать в пользу уязвленного мужа или целой семьи. Заметим мимоходом, что данное наблюдение доказывает, какое огромное значение придается бессознательному в так называемых «доисторических» обществах.

Обволакивающая атмосфера мифа и магии ввергает меня в пучину страха и тем самым приобретает форму несомненной реальности. Устрашая, эта реальность вовлекает меня в историю и традиции моего края или моего племени и одновременно поддерживает меня, дает мне статус так же, как если бы я получил паспорт. В слаборазвитых странах оккультная сфера принадлежит общине в целом и находится полностью во власти магии. Втягиваясь в эту сложную и запутанную сеть, где действия повторяются с прозрачной и ясной неизбежностью, я обретаю бесконечный мир, который принадлежит мне; я нахожу нечто неизменное, что становится подтверждением мира, которым я владею. Поверьте мне, зомби куда страшнее колонизаторов. Следовательно, проблема больше не в том, чтобы вести себя в соответствии с порядками колониального мира и его запутанными, как колючая проволока, требованиями, а в том, чтобы трижды подумать перед тем, как поздно ночью пойти помочиться, прокашляться или просто высунуться из дома.

По сути дела, сверхъестественные магические силы заявляют о себе, словно человеческие личности. Могущество колонизатора резко уменьшается, потому что несет отпечаток чужого происхождения. Нам уже не нужно бороться против проявлений этого могущества. Значение имеет лишь внушающий панический страх образ врага, созданный мифами. Мы чувствуем, что все решится в вечно повторяющемся столкновении, которое состоится в виртуальной реальности.

В процессе освободительной борьбы всегда наблюдается следующее. Подобный вышеописанному народ, некогда затерянный в воображаемом лабиринте, павший жертвой чудовищных ужасов и все же счастливый тем, что ему удалось забыться в мифических мучениях, такой народ становится беспокойным, начинает внутренне меняться и со слезами и кровью подвигает себя на вполне реальные и непосредственные действия. Снабжать продовольствием моджахедов, выставлять дозоры, помогать семьям, лишенным самого необходимого, занимать место убитого или посаженного в тюрьму мужа — вот конкретные задачи, которые призывают людей во время завоевания свободы.

В колониальном мире эмоциональная чувствительность местного жителя доходит до поверхности его кожи, напоминая открытую рану, которая всеми силами избегает попадания в нее какого-нибудь едкого вещества. Так и душа в страхе пятится назад, самоуничтожается и находит выход лишь в физических проявлениях. Такие всплески дали некоторым мудрым людям повод заявить, что коренной житель — просто истерический тип. Эта легко возбудимая эмоциональность доступна для наблюдения невидимым хранителям. Они поддерживают неразрывный контакт с сокровенным центром личности. В свою очередь, после завершения кризиса упомянутая эмоциональность через эротические формы выльется в движущие силы.

Мы видим, что на другом уровне эмоциональная чувствительность местного жителя истощает себя в более или менее экстатических танцах. Именно поэтому при проведении любого исследования, посвященного аспектам колониального мира, необходимо принимать во внимание феномен танца и феномен одержимости. У местного населения разрядка принимает точные формы разгула, требующего больших затрат физических сил. Через такую оргию канализируется, видоизменяется и изгоняется прочь самая ярая агрессивность и самая ненасытная жестокость. Круг, по которому движется танец, -это дозволенный круг, он защищает и позволяет. В определенное время по определенным дням мужчины и женщины собираются в установленном месте. Здесь под торжественные взоры племени они бросаются в кажущуюся беспорядочной пантомиму. В действительности весь танец необычайно упорядочен. Разнообразные движения — покачивание головы, сгибание позвоночника, отбрасывание тела назад — можно раскодировать и, как в открытой книге, прочесть в них огромное усилие общины, направленное на то, чтобы изгнать злых духов из самой себя, чтобы освободить и выразить себя. Внутри круга не существует ограничений. Пригорок, на который вы взобрались с большим трудом, словно для того, чтобы быть ближе к луне; берег реки, по которому вы скользите, словно с целью удостоверить связь, существующую между танцем и омовением, искуплением и очищением, — все это священные места. Никаких ограничений, поскольку цель, с которой вы собрались здесь вместе, состоит в том, чтобы позволить накопленной сексуальной энергии и зажатой агрессивности излиться, подобно вулканическому извержению. Символические жертвоприношения, причудливые обряды, воображаемые массовые убийства — использовать нужно все. Дурные наклонности выпускаются на волю и ^Р^^^Й^ утекают прочь с шумом расплавленной лавы.

Еще один шаг вперед, — и ты полностью владеешь собой. На самом деле перед нами целенаправленно устраиваемые сеансы для погружения в состояние одержимости и последующего изгнания злых духов. Сюда входят вампиризм, вселение в человека джиннов, превращение в зомби, одержимость Легбой — известным богом Буду. Такая разобщенность личности, внутренняя расколотость и разложение человека, выходит на первый план в организме колониального мира. Когда жители деревни только отправляются совершать ритуальный танец, распаленные мужчины и женщины нетерпеливо, топают ногами; зато, когда они возвращаются, в деревне воцаряется умиротворение, все погружается в тишину и покой.

Освободительная борьба выглядит совсем не так. Местного жителя приперли к стенке, приставив к его горлу нож (вернее сказать, электрод к гениталиям), так что у него больше нет времени на то, чтобы взывать к фантазиям. После столетий пребывания в нереальном мире, после подчинения самым нелепым фантастическим призракам, в конце концов, местный житель, зажав в руке оружие, выходит один против единственных сил, оспаривающих его право на жизнь, — сил колониализма. Молодежь порабощенной в прошлом стране, выросшая под звуки выстрелов и в дыму пожарищ, может покатываться со смеху — и она не удержится от насмешки — над всеми этими зомби, которых боялись предки, над лошадьми с двумя головами, ожившим мертвецом и джиннами, вселяющимися в твое тело, пока ты открыл рот, зевая. Местный житель начинает открывать реальность и привносить ее в свои обычаи, в практику насилия и в планы по достижению свободы.

Мы увидели, что в колониальные годы насилие хотя и удерживалось (едва-едва), все-таки обращается в чувство пустоты. Мы также проследили, что оно выплескивалось через эмоциональную отдушину посредством танца и одержимости духами. Мы узнали, как оно истощало себя в братских столкновениях. Теперь нам надо понять это насилие исходя из того, что оно меняет свое направление. Если раньше оно умиротворялось при помощи мифов и проявлялось в изобретении очередных способов совершения массовых самоубийств, отныне изменившиеся условия позволят осуществить совершенно новую линию поведения.

В настоящее время освобождение колоний ставит как в историческом разрезе, так и на уровне политической тактики другую теоретическую проблему. Данная проблема имеет первостепенное значение и формулируется следующим образом: как определить, что ситуация для движения за национальное освобождение окончательно созрела и в какой форме это проявится? В процессе завоевания независимости используются различные способы, да еще и по-разному. При виде такого разнообразия разум начинает колебаться и не может понять, где освобождение протекает по-настоящему, а где симулируется. Далее мы увидим, что выбор средств и тактики борьбы является неотложной задачей для человека, оказывающегося в эпицентре этой борьбы. Другими словами, ему надо решить, как проводить и как организовать освободительное движение. Если действия не скоординированы, значит, к свободе идет слепец. Своими крайне рискованными поступками он добьется обратных его цели результатов.

Какие же силы открывают в колониальный период новые каналы и порождают новые цели для выхода насилия у порабощенных народов? Во-первых, это политические партии, а также интеллектуальные или торгово-промышленные элиты. Отличительная черта определенных политических структур состоит в том, что они провозглашают абстрактные принципы, однако воздерживаются от конкретных приказов. В колониальные годы эти националистические партии действуют не иначе, как по принципу выборной кампании: они пишут философско-политические диссертации о праве народов на самоопределение, праве человека на собственное достоинство и на то, чтобы не страдать от голода, и постоянно заявляют о принципе «один человек — один голос», т.е. о необходимости пропорционального представительства на выборах. Националистические партии никогда не акцентируют необходимость попытки вооруженного сопротивления, исходя из того, что в их планы отнюдь не входит разрушить систему до основания. Пацифисты и законники, в действительности они оказываются ярыми сторонниками порядка, нового порядка. Перед лицом колониальной буржуазии они с видимой откровенностью предъявляют главнейшее для них требование: «Дайте нам больше власти». В отношении специфического вопроса о насилии элиты занимают неопределенную позицию. Они произносят пылкие речи, но, по сути, они сторонники реформ. Когда лидеры национально-освободительного движения что-то говорят, они дают понять, что на самом деле так не думают.

Данная характеристика националистических партий должна быть проанализирована с точки зрения, как облика их лидеров, так и основных черт их последователей. Рядовой представитель националистической партии — это городской житель. Рабочие, учителя начальной школы, ремесленники и мелкие лавочники, которые стали получать прибыль (что, разумеется, не принесло им популярности у соплеменников) — с самого начала колониальной эпохи в глубине души они хранили заинтересованность в политической борьбе. Их требования связаны с улучшением их личного благосостояния, поэтому им важно, к примеру, добиться повышения заработной платы. Диалог, происходящий между этими политическими партиями и колониализмом, никогда не прекратится. Продолжается обсуждение способов усовершенствования колониальной системы, таких, как введение полного выборного представительства, свободы прессы и свободы союзов. Ведутся споры о реформах. Так что не стоит удивляться тому, что огромное количество местных жителей являются активными членами отделений политических партий, центральные органы управления которых находятся в метрополии. Эти местные жители ведут борьбу под абстрактным лозунгом «Даешь правительство, сформированное из рабочих!» Они забывают, что в их стране на первом месте должны стоять национально-освободительные призывы. Местный интеллигент облекает собственную агрессивность в едва прикрытое желание стать частью колониального мира. Свою агрессивность он поставил на службу индивидуалистическим интересам.

Этот путь легко приводит к формированию некоей группы отпущенных на волю рабов или, что одно и то же, лично свободных рабов. Интеллигент требует права приумножить количество освобожденных, а также возможности создать настоящий общественный класс из получивших свободу граждан. С другой стороны, народные массы не собираются оставаться безучастными зрителями, наблюдая затем, как отдельные люди увеличивают свои шансы на успех. Они претендуют не на позицию или статус, а на само место колонизатора. Для них не существует проблемы, как начать соревноваться с колонизатором. Они просто хотят встать на его место.

В большинстве своем пропаганда, работающая на националистические партии, систематически пренебрегает такой аудиторией, как крестьянство. Очевидно, что в странах-колониях лишь крестьяне обладают революционным потенциалом, ибо терять им нечего, а получить они могут все. Умирающий от голода крестьянин, который не включен в классовую систему, первым в категории эксплуатируемых осознает, что только насилием можно отплатить за все. Для него не существует ни компромиссов, ни возможных соглашений. Установление колониального господства и обретение независимости, отношения этих противоположностей — просто вопрос «кто кого? Эксплуатируемый человек осознает, что борьба за освобождение подразумевает использование всех доступных средств, среди которых главнейшим является сила. В 1956 г., когда г-н Ги Молле был выдан колонизаторам Алжира, в своем известном памфлете «Фронт национального освобождения» заявил, что колониализм ослабляет свою хватку, когда чувствует приставленный к его горлу нож. Ни одному алжирцу не пришло в голову считать, что это слишком сильно сказано. Памфлет выразил лишь те настроения, которые были в сердце каждого алжирца: колониализм — это вовсе не машина, обладающая искусственным интеллектом, не тело, наделенное мыслительными способностями. Колониализм есть просто воплощение насилия, и он уступает, только сталкиваясь с еще большим насилием.

В решающий момент в игру вступает колониальная буржуазия, до этого остававшаяся пассивной. Буржуазия выступает с той самой новой идеей, которая, говоря без экивоков, работает на поддержание колониальной ситуации. Речь идет о ненасилии. В своей простейшей форме ненасилие дает понять интеллектуальной и торгово-промышленной элите страны-колонии, что буржуазия имеет те же интересы, что и она. Поэтому настоятельно необходимо как можно скорее договориться об общественном товаре. Ненасилие есть попытка решить колониальную проблему за столом переговоров до того, как будет совершен какой-нибудь прискорбный акт или сделан непоправимый жест, до того, как прольется чья-то кровь. Но если народные массы, не дождавшись, когда вокруг обтянутого зеленым сукном стола будут поставлены стулья, прислушаются к собственному внутреннему голосу и начнут применять грубую силу и поджигать здания, представители элиты и национально-освободительных партий немедленно бросятся в объятия колонизаторов с громким криком: «Все очень серьезно! Мы не знаем, как это закончить; мы должны выработать решение и найти компромисс».

Понятие компромисса очень важно при рассмотрении феномена освободительного процесса, ибо оно далеко не такое простое, как может показаться. Компромисс сводит колониальную систему и молодую национальную буржуазию в одном месте и в одно и то же время. Приверженцы колониальной системы начинают понимать, что массы могут стереть с лица земли все. Взорванные мосты, разграбленные фермы, карательные операции и военные действия серьезно подрывают экономику страны. Компромисс объективно привлекателен для национальной буржуазии. Не представляя в полном масштабе возможных последствий надвигающейся бури, буржуазия испытывает неподдельный страх, опасаясь, что этот гигантский ураган сметет ее. Поэтому она не устает повторять колонизаторам: «Мы все еще в силах не допустить резни; массы все еще верят нам; действуйте как можно скорее, если не хотите поставить на карту все». Следующий шаг — и лидер националистической партии дистанцируется от насилия. Он открыто заявляет, что не имеет ничего общего с этими бандитами, террористами и кровопийцами. В лучшем случае он будет вещать об организации нейтральной полосы между террористами и колонизаторами, а также с большой охотой предложит свои посреднические услуги. Поскольку колонизаторы не могут обсуждать условия договора с бандитами, то буржуазия с радостью возьмет на себя начало переговоров. Буржуазия находится в арьергарде борьбы за национальное освобождение. Она представляет собой тот слой людей, который навсегда останется по ту сторону борьбы. Но в свете вышесказанного мы видим, как буржуазия совершает кульбит и оказывается уже в авангарде со своими переговорами и компромиссом. Этому сальто-мортале есть точное объяснение: партия буржуазии очень хорошо позаботилась о том, чтобы никогда не допустить разрыва отношений с колониализмом.

До налаживания переговоров большая часть националистических партий главным образом занимается поиском объяснений и извинений для этих «вспышек жестокости». Они не зовут народ к тому и иногда доходят до осуждения, в частности, впечатляющих деяний, которые пресса и общественное мнение метрополии провозгласили омерзительными. Законным оправданием этой ультраконсервативной политики служит желание видеть вещи в свете объективности. Однако эта традиционная для местного интеллигента и лидеров националистических партий позиция в реальности не является сколько-нибудь объективной. На самом деле они нисколько не уверены в том, что нетерпеливое насилие масс относится к числу наиболее действенных способов отстаивания их собственных интересов. Более того, находятся отдельные личности, которые убеждены в неэффективности насильственных методов. Без сомнения, любая попытка одолеть режим колониального угнетения силой кажется им безнадежной и самоубийственной, потому что танки и самолеты, которыми располагает колонизатор, занимают внушительное место в укромных уголках их сознания. Когда им говорят о необходимости предпринять какое-либо действие, они так и представляют летящиена них бомбы, бронетранспортеры, подстерегающие их на каждом шагу, пулеметный обстрел и полицейские акции... Поэтому они сидят тихо. Они потерпели поражение, толком не начав действовать. Нет нужды демонстрировать их неспособность добиться цели насильственными методами. Этот постулат они принимают на веру и доказывают в своей повседневной жизни и в политических маневрах. Они остановились на той недоразвитой стадии, о которой писал Энгельс в своей знаменитой полемике с ярким олицетворением политической незрелости — г-ном Дюрингом: «Если Робинзон мог достать себе шпагу, то с таким же основанием можно представить себе, что в одно прекрасное утро Пятница является с заряженным револьвером в руке, и тогда все соотношение «насилия» становится обратным: Пятница командует, Робинзон вынужден работать изо всех сил... Итак, револьвер одерживает победу над шпагой, и тем самым даже наиболее детски-наивному приверженцу аксиоматики должно стать ясно, что насилие не есть просто волевой акт, а требует весьма реальных предпосылок для своего осуществления, в особенности — известных орудий, из которых более совершенное одерживает верх над менее совершенным; далее, что эти орудия должны быть произведены и что уже вследствие этого производитель более совершенных орудий насилия, попросту говоря — оружия, побеждает производителя менее совершенных орудий; одним словом, что победа насилия основывается на производстве оружия, а производство оружия, в свою очередь, основывается на производстве вообще, следовательно... на экономической силе, на экономике государства и, в конечном итоге, - на материальных средствах, находящихся в распоряжении насилия»[4].

Действительно, реформистам нечего сказать. Они могут лишь спросить: «Какими средствами вы собираетесь бороться с колонизаторами? При помощи ваших ножей? Ваших ружей?»

Нельзя не согласиться с тем, что вопрос об оружии обретает громадную важность, когда насилие заявляет о себе в полный голос. Ведь, в конечном счете, все зависит от распределения этого средства. Однако освобождение стран-колоний заставляет посмотреть на эту проблему с новой точки зрения. Обратимся к историческим аналогиям. Во время испанской кампании, которую можно безо всяких условий отнести к разряду колониальных войн, Наполеон Бонапарт был вынужден отступить, несмотря на то, что к весне 1810 г. численность его авангардных войск достигла невиданного числа — 400000 человек. Французской армии все же удалось заставить Европу дрожать от страха, благодарить за это достижение следовало оружие, храбрость солдат и военный гений командующих. Столкнувшись лицом к лицу с наполеоновской армадой, испанцы, вдохновленные несокрушимым патриотизмом, вспомнили про партизанскую войну. Двадцать лет спустя американские нерегулярные войска сделают то же самое в борьбе с англичанами. Но, противопоставляя себя остальным насильственным методам, национальная партизанская война будет бесполезной, если не станет новым элементом всемирного соревнования между трестами и монополиями.

Когда колонизация только начиналась, одной-единственной военной колонны порой бывало достаточно для завоевания огромных районов страны. Так произошло в Конго, в Нигерии, в Береге Слоновой Кости и в других странах. Однако сейчас национально-освободительная борьба, развертывающаяся в колониях, внезапно обнажает совершенно новую международную ситуацию. На ранней стадии своего развития капитализм рассматривал колонии как источник сырья, на основе которого можно было выпускать промышленные товары, а потом продавать их на европейских рынках. После завершения периода первоначального накопления капитализм изменил свое представление о возможностях получения прибыли. Колонии превратились в рынок. Население колониальных стран стало покупателем, готовым приобретать товары. Следовательно, если базирующийся в колонии гарнизон необходимо постоянно усиливать, если торговля идет все хуже, другими словами, если промышленные товары и сырье уже невозможно продолжать экспортировать, значит, налицо явные признаки того, что военное вмешательство следует отложить. Говоря экономическими терминами, для буржуазии метрополии сле-4 пое принуждение рабов не стоит затраченного труда. Монополистическое объединение, сложившееся в рядах буржуазии, не поддержит правительство, чья политика опирается лишь на силу оружия. Владельцы промышленных предприятий и финансовые магнаты метрополии вовсе не хотят, чтобы правительство их родной страны истребляло население колоний. Они считают, что правительству следует отстаивать их «законные интересы» при помощи экономических соглашений.

Таким образом, между капитализмом и насильственными мерами, которые применяются на территории колоний, существует объективная взаимосвязь. Более того, коренной обитатель колоний не остается одинок в борьбе против угнетателя. Он получает политическую и дипломатическую помощь от прогрессивно настроенных государств и людей. Но есть явление куда более значительное, нежели все остальные это конкуренция, т.е. безжалостная война, которую ведут друг против друга финансовые группировки. У Берлинской конференции было достаточно сил для того, чтобы разорвать Африку на кусочки и разделить ее на три-четыре части, над которыми развевались бы имперские флаги. В данный момент важно не то, что такой-то африканский регион находится под суверенитетом Франции или Бельгии. На первый план выходит соблюдение правила о ненарушении сфер экономического влияния. В наши дни уже не ведут репрессивные войны против отдельных повстанцев. Все становится мягче, крови проливается меньше. Ликвидация режима Фиделя Кастро пройдет довольно мирно[5]. Они прилагают все силы, чтобы задушить Гвинею, они расправляются с Моссадыком[6]. Так что опасающиеся насилия лидеры националистических партий ошибаются, когда воображают, будто колониализм собирается «вырезать всех нас под корень». Конечно, военное командование пока будет продолжать играть своими оловянными солдатиками, которым столько же лет, сколько прошло со времени завоевания. Но вышестоящий финансовый интерес вскоре покажет им, где находится истина.

Именно поэтому в адрес благоразумных местных политических лидеров выдвигаются просьбы излагать требования в самой ясной форме. Их призывают спокойно, без лишних эмоций, вместе с противоположной стороной, т.е. вместе с колонизаторами, искать решение, которое будет учитывать интересы обеих сторон. Мы видим, что если за дело берется национально-освободительный реформизм, зачастую напоминающий пародию на тред-юнионизм, он будет действовать исключительно мирными средствами, используя забастовки на немногих промышленных предприятиях, основанных в городах, прибегая к массовым демонстрациям с громким чествованием лидеров или бойкотируя закупки импортных автобусов и других товаров. Все перечисленные средства призваны для того, чтобы убить двух зайцев: с одной стороны, заставить колониализм двигаться в нужном направлении, а с другой — позволить людям выплеснуть энергию. Эта пассивная практика, лечение сном, прописанное народу, иногда может быть успешной. Таким образом, и без стола переговоров рождается политическая избирательность, которая позволяет г-ну М'ба, президенту республики Габон, прибывшему в Париж с официальным визитом, со всей серьезностью заявлять: «Габон — независимая страна, но между Габоном и Францией ничего не изменилось; все сохраняется на своих местах». Действительно, единственным изменением можно считать лишь тот факт, что г-н М'ба стал Президентом Габонской республики и его принял сам Президент Франции.

При усмирении местного населения колониальная буржуазия берет себе в помощницы и старую добрую религию. Поэтому организуется показательное изучение мученичества, в пример ставятся многочисленные святые, которые подставляли левую щеку, получив удар по правой, прощали все случаи посягательства на их права и которых безнаказанно презирали и оскорбляли. С другой стороны, местные элиты стран-колоний, эти освобожденные рабы, становясь во главе освободительного движения, неизбежно заканчивают тем, что развязывают псевдоконфликт. Они используют рабское состояние своих братьев, чтобы пристыдить эксплуататоров или обеспечить идеологическую основу в виде привлекательного гуманизма для финансовых конкурентов своих угнетателей. По правде сказать, они никогда не выступали с реальным призывом перед вышеупомянутыми рабами, они никогда не собирали этих рабов вместе, объединяя их конкретной целью. Напротив, в решающий момент (для местных элит это будет момент наибольшей нерешительности) они представят опасную «массовую мобилизацию» как смертоносное оружие, которое, словно по мановению волшебной палочки, обеспечит «кончину колониального режима». Разумеется, в сердцевине политических партий и среди их лидеров нужно уметь находить настоящих революционеров, которые сознательно поворачиваются спиной к фарсу под названием «национальная независимость». Требуется совсем немного времени, чтобы их настойчивые вопросы, их энергия и гнев начали затруднять работу партийной машины. Данные элементы постепенно изолируются, а затем просто выметаются прочь за ненадобностью. В этот момент, словно под действием диалектических обстоятельств, они оказываются под прицелом колониальной полиции. В городах подлинным патриотам, похожим на пожароопасные головешки, оставаться небезопасно, бывшие сторонники их избегают, лидеры партий отвергают, так что они ищут пристанища в деревнях. И здесь они поймут (и это понимание приведет их в замешательство), что крестьянские массы хотят, чтобы им тотчас же ответили на вопрос, ответ на который пришельцы из города еще не приготовили: «Когда же мы начнем?»

Историческая встреча революционеров из городской среды с деревенскими обитателями будет рассмотрена позже. Теперь мы должны вернуться к политическим партиям, чтобы раскрыть природу их действий, которая носит все-таки прогрессивный характер. Выступая с речью, политические лидеры дают нации ее имя. Таким образом, требования местного населения обретают форму.

Однако здесь отсутствует строго очерченная тема, нет ни политической, ни социальной программы. Пока мы видим смутные контуры, эскизный набросок, где, тем не менее, присутствует национальный дух. Мы называем это «минимальными требованиями». Политики, которые произносят с трибуны речи и сочиняют статьи для национальных газет, заставляют народ мечтать о несбыточном. Они избегают рассуждать о реальной перестройке государства, но на самом деле вызывают в умах своих читателей и слушателей опасное брожение, провоцирующее их на радикальный переворот. Часто используется национальный язык или язык племени. Здесь вновь поощряются неосуществимые мечты, воображение мчится на волю из ослабленных пут колониального порядка. Иногда местные политики употребляют даже такие слова, как «мы, негры» или «мы, арабы», и эти противоречивые фразы в колониальную эпоху приобретают священное значение. Вожди национально-освободительного движения играют с огнем. Объяснение этому утверждению можно найти в замечании одного африканского лидера. Недавно он сказал, предупреждая группу молодых интеллигентов: «Хорошенько подумайте, прежде чем говорить с массами, потому что они загораются в мгновение ока». Это одна из ужасных проделок, которые судьба вытворяет в колониях.

Когда политический лидер выступает перед многолюдной аудиторией, мы можем сказать, что в эту минуту воздух буквально пропитан запахом крови. Довольно часто такой политик больше всего озабочен тем, как «устроить шоу». Ему важно лишь продемонстрировать силу, чтобы не возникало необходимости применять ее на практике. Но возникающее в ходе политических мероприятий беспокойство, нервное хождение взад-вперед, внимательное прослушивание выступлений, сам вид людей, собравшихся в одном месте и окруженных плотным полицейским кордоном, военные демонстрации, аресты, высылка вождей освободительного движения — весь этот шум и гам заставляет людей думать, что настал момент предпринять активные действия. Ситуация становится очень нестабильной, и политические партии удваивают усилия, призывая левых успокоиться и одновременно изучая состояние горизонта с правого фланга, чтобы уяснить себе либеральные намерения колонизатора.

Идентичным образом порабощенный народ находит применение некоторым эпизодам из повседневной жизни, т.е. использует их с целью поддержать свою постоянную готовность выступить против угнетателей и не дать угаснуть революционному рвению. Своеобразным кумиром становится, к примеру, ловкий гангстер, которого полиция не может найти днем с огнем, или тот, кто погибает, отстреливаясь в одиночку и успев захватить с собой на тот свет троих или пятерых полицейских. Или, может быть, тот, кто предпочтет покончить с собой, но не выдать сообщников. Своими поступками эти личности освещают людям дорогу, заставляют равняться на себя и становятся настоящими героями. Конечно, можно до хрипоты доказывать, что человек, гордо именуемый героем, просто-напросто вор, негодяй и последний мерзавец. Если проступок, в совершении которого его обвиняют колониальные органы правопорядка, направлен исключительно против личности колонизатора или принадлежащей ему собственности, то все предельно ясно и понятно. Механизм идентификации запускается автоматически.

Мы должны также отметить, что свою роль в процессе созревания играют исторические примеры сопротивления, которые относятся ко времени порабощения колоний. Легендарными героями подчиненных народов всегда становятся предводители национального сопротивления завоевателям. Беханзин, Саундиата, Самори, Абд-аль Кадир — в период, непосредственно предшествующий активным выступлениям, их слава возгорается с необычайной силой. Мощный всплеск восхищения национальными героями является доказательством того, что народ укрепляется в своей готовности возобновить движение вперед, положить конец спячке, наступившей с торжеством колонизации, и вообще — творить историю.

Восстание, на которое поднимается рождающаяся нация, и разрушение колониальных структур вызываются следующими двумя причинами: либо беспощадной борьбой народа за свои собственные права, либо действиями тех, кто стоит рядом с угнетаемыми народами. Подобные действия превращаются в тормоз на пути колониального режима.

Страдающий от колониальной зависимости народ не одинок. Несмотря на могущество системы колониализма, ее границы остаются прозрачными для проникновения новых идей и разных отголосков из внешнего мира. Колониальная система обнаруживает, что насилие витает в воздухе, оно вспыхивает то тут, то там, безжалостно уничтожая власть метрополий. Сведения о проявлении насилия в других странах-колониях не просто информируют местного жителя, а становятся руководством к действию. Строго говоря, великая победа вьетнамского народа в сражении при Дьен-бьенфу, одержанная в 1954 г., уже не является исключительно национальной победой. Начиная с июля 1954 г., угнетаемые народы не перестают задаваться вопросом: «Что нужно сделать, чтобы добиться нового Дьен-бьенфу? Как мы можем повторить эту победу? » В колониях не найдется ни одного человека, который бы сомневался в возможности «второго Дьен-бьенфу»; проблема состоит лишь в том, как лучше использовать имеющиеся силы, как правильно организовать их и когда ввести в действие. Реализующее себя насилие воздействует не только на эксплуатируемый народ; оно изменяет и позицию колонизаторов, потому что в их воображении рисуется многократный повтор Дьен-бьенфу. Настоящая паника охватывает одно колониальное правительство за другим. У них появляется срочная задача — перехватить авангард, повернуть освободительное движение в нужное русло и разоружить народ. Быстрее, быстрее, давайте организуем независимость. Давайте освободим Конго, пока эта страна не превратилась во второй Алжир. Проголосуем за конституционный порядок для всей Африки, создадим французское Содружество наций, возродим это самое Содружество, но, ради бога, давайте проведем кампанию по освобождению как можно быстрее... И они начинают освобождать колонии с такой скоростью, какую можно наблюдать в действиях Ф. Уфуэ-Буаньи. На стратегию Дьен-бьенфу, сформулированную угнетенными народами, колонизатор отвечает стратегией окружения, основанной на уважении к государственному суверенитету.

Но давайте вернемся к обсуждению атмосферы насилия, того самого насилия, которое въелось под кожу коренного жителя. Мы уже видели, что в процессе окончательного созревания насилие обрастает многими стимулирующими примерами. Эти же модели поведения контролируют насилие и показывают ему пути выхода. Несмотря на метаморфозы, которые насилие претерпевает в результате воздействия колониального режима, выливаясь в племенные или региональные раздоры, оно все-таки развивается. Местный житель распознает своего врага и в полной мере постигает глубину собственных несчастий, направляя всю обостренную мощь своей ненависти и гнева в новый канал. Но как же нам перейти от ощущения атмосферы насилия к проявлению его в действии? Что взорвет тот воображаемый сосуд, в котором клокочет ярость? Прежде всего, следует отметить, что нарастание напряжения обязательно скажется на безмятежном существовании колонизатора. Несколько принесенных ветром соломинок подскажут «понимающему» коренное население колонизатору, что что-то происходит. «Хороших» местных становится все меньше; стоит угнетателю приблизиться к деревне, как воцаряется мертвая тишина; иногда он ловит на себе злые взгляды и слышит откровенно агрессивные высказывания в свой адрес. Националистические партии взволнованы, они проводят бесконечные собрания. Отряды полиции увеличиваются, присылаются подкрепления солдат. Первыми начинают бить в набат сами колонизаторы, в особенности фермеры, живущие обособленно на своих участках. Встревоженные, они призывают принять решительные меры.

Власти колоний действительно предпринимают некоторые шаги. Они заключают под стражу одного-двух видных политических деятелей, проводят военные парады и маневры, а также показательные полеты авиации. Однако демонстрация превосходства и военные учения, запах пороха в воздухе не могут остановить поднимающийся с колен народ, они бессильны заставить его отступить назад. Блестящие на солнце штыки и оглушительные канонады лишь укрепляют агрессивность местного населения. Атмосфера накаляется, каждый горит желанием показать, что он готов на все. В такой неспокойной обстановке оружие выстреливает само собой, потому что натянутые до предела нервы сдают, душу переполняет животный страх, и все, у кого в руках оружие, начинают палить без разбора. Обычного непримечательного инцидента достаточно для того, чтобы спровоцировать пулеметный обстрел. Примерами служат Сетиф в Алжире, Центральные каменоломни в Марокко, Мораманга на Мадагаскаре.

Карательные операции далеки от достижения своей цели: они не в состоянии затормозить стремительное становление национального самосознания, а наоборот, невольно подгоняют этот процесс. На определенном этапе развития народного самосознания массовая бойня в колониях лишь стимулирует это развитие, потому многочисленные жертвы становятся очевидным признаком того, что все противоречия между угнетателями и эксплуатируемыми могут быть улажены исключительно при помощи силы. Здесь необходимо отметить, что политические партии не призывали народ к вооруженному восстанию и не проводили подготовку мятежа. Все эти репрессивные меры и военные акции, немедленно последовавшие за сильным приступом страха, который испытали колонизаторы, не входили в планы политических вождей национально-освободительного движения. Происходящие события обрушились на них внезапно. И все-таки в данный момент колониализм решает арестовать национальных лидеров. Вместе с тем сейчас правительства колониальных стран уже знают, насколько опасно лишать народные массы их предводителей. В этом случае неукротимые и никем не сдерживаемые массы устроят настоящий разгул, ударятся в Жакерию, в бунт, начнут совершать «зверские убийства». Массы отдаются во власть своих «кровожадных инстинктов» и принуждают колониализм выпустить своих лидеров на свободу. На долю последних выпадает непростая задача — утихомирить разбушевавшиеся массы. Угнетенный народ спонтанно направил свою разрушительную энергию на уничтожение колониального режима. Приблизившись вплотную к выполнению этой грандиозной миссии, он очень скоро обнаружит, что выступает с бессодержательными и пассивными требованиями выпустить из тюрьмы такого-то и такого-то[7]. Колониальные власти удовлетворят эти требования и начнут с освобожденными лидерами переговоры. Вот и придет время на радостях отплясывать на улицах.

При определенных условиях партийная машина может не отреагировать на происходящее и остаться в бездействии. Однако сами партии быстро удостоверятся в том, что в результате усмирительных операций и спонтанного подъема народа они теряют сторонников. Насилие масс с яростью выплескивается на военные отряды оккупантов, ситуация ухудшается на глазах и достигает апогея. Находящиеся на свободе национальные предводители оказываются побоку. Внезапно они становятся ненужными со всей их бюрократичностью и взвешенными требованиями. И все же мы видим их, глухих к развертывающимся событиям, в попытке выступить с жульническим заявлением «от лица безмолвной нации». Для колониализма такие местные политики — настоящая находка, и, как правило, колониальная система принимает их с распростертыми объятиями, превращает этих «глухих глашатаев» в выразителей общественного мнения и за пару минут обеспечивает им независимость на том условии, что они восстановят порядок.

Таким образом, мы видим, что весь местный политический истеблишмент правильно оценивает мощный потенциал насилия. Вопрос не в том, как ответить на него еще большим насилием, но как найти способ снизить напряжение.

Какова же подлинная природа этого насилия? Как было показано выше, угнетенные массы интуитивно чувствуют, что их освобождение должно быть — и это единственный путь — завоевано силой. Что же это за помрачение рассудка, которое заставляет этих людей, истощенных и ослабленных, не располагающих техникой, вынужденных сопротивляться всей военной и экономической мощи колониальной оккупации, поверить в то, что лишь насилие способно освободить их? Как они надеются завоевать победу?

Дело в том, что насилие может стать (увы, это так) лозунгом политической партии — в той мере, в какой оно является частью колониальной системы. Политические вожди могут призвать народ к вооруженной борьбе. Необходимо тщательно обдумать эту весьма проблематичную ситуацию. Когда милитаристская Германия решает силой урегулировать вопрос о спорных пограничных территориях, нас это решение нисколько не удивляет. Зато когда, скажем, население Анголы берется за оружие, или алжирцы отвергают все до единого мирные средства борьбы за независимость, эти показательные примеры означают, что что-то случилось или что-то происходит вот в это самое мгновение. Угнетенные расы, эти современные рабы, очень нетерпеливы. Они осознают, что лишь очевидное безрассудство может вывести их из состояния колониальной зависимости. В мире устанавливается новый тип отношений. Народы слаборазвитых стран пытаются разбить сковывающие их цепи. Самое удивительное, что это им удается. Можно доказывать, что в наши дни, когда в космос запускаются спутники, смерть от голода выглядит просто нелепой. Но угнетенным массам такая гибель не кажется выдумкой.

По правде говоря, сейчас не найдется ни одного колониального правительства, которое в состоянии использовать продолжительное пребывание на территории колоний крупных военных подразделений как единственно возможную форму переговоров, имеющую шанс на успех.

Что касается внутренней обстановки в метрополиях, то здесь возникают некоторые противоречия. Проблема принимает форму требований, с которыми выступает рабочий класс, что влечет за собой необходимость задействования полиции. Изменяется и международная ситуация — метрополиям нужны их армии для защиты самих себя. Наконец, есть расхожий миф об освободительных движениях, источник которого обнаруживается в Москве. Правящий режим охвачен паникой и начинает думать, что «если так пойдет и дальше, возникнет опасность того, что коммунисты обернут ситуацию в свою пользу и начнут просачиваться».

Местный житель охвачен невиданным пылом. Он словно выставляет напоказ бушующее в нем насилие. И горячее рвение, и хвастливая агрессивность доказывают, что коренной житель сознает необычность складывающейся ситуации и собирается воспользоваться благоприятными условиями. Вместе с тем местный житель, наблюдавший, как современная цивилизация проникает в самые отдаленные утолки мира, наиболее остро и все еще на уровне непосредственного опыта понимает, что есть вещи, которыми он не обладает. При помощи нехитрых (с позволения сказать — по-детски простых) умозаключений угнетенные массы убеждают себя в том, что их ограбили, лишив упомянутых вещей. Здесь кроется причина, объясняющая, почему в некоторых слаборазвитых странах массы продвигаются вперед с удивительной скоростью, а потом, через два-три года после обретения независимости, чувствуют себя до предела разочарованными, говорят, что борьба «не стоила затраченных усилий» и что по существу ничего не поменялось. После начала в 1789 г. французской буржуазной революции мелкие крестьяне не оказались обделенными и много выиграли от революционных событий. В слаборазвитых странах чаще всего мы наблюдаем совершенно иную картину и в большинстве случаев можем сказать, что завоевание независимости мало что изменило для 95 % их населения. Проницательный наблюдатель обратит внимание на своего рода скрытое недовольство, похожее на дымящуюся золу на развалинах сгоревшего дома. Не погашенный до конца пепел угрожает взметнуться пламенем еще раз.

Теперь говорят, что местное население слишком нетерпеливо. Давайте же не будем забывать о раздававшихся буквально вчера жалобах на медлительность, лень и фатализм местных жителей. Мы уже видели, что насилие, принимавшее специфические формы в ходе освободительной борьбы, не растворяется магическим образом после церемонии поднятия национальных флагов. Нет ни малейшего резона для его исчезновения, поскольку воссоздание нации продолжается, причем в рамках беспощадной конкуренции между капитализмом и социализмом.

Соперничество двух социально-экономических систем придает почти универсальный характер всем локальным требованиям. Каждый проведенный митинг, каждая совершенная карательная акция отзываются в международном масштабе. Преступные убийства в Шарпевилле на протяжении многих месяцев не переставали волновать общественное мнение. В газетах, на радиоволнах, в частных беседах Шарпевилль обсуждался как символ. Именно через этот случай люди впервые узнали о проблеме апартеида в Южной Африке. Кроме того, мы не можем исключительно при помощи демагогии объяснить внезапный интерес, который проявляют всесильные державы по отношению к незначительным событиям в слаборазвитых странах. Каждый раз, когда в странах третьего мира случается своя Жакерия или совершается подстрекательство к мятежу, этот эпизод встраивается в общую картину «холодной войны». В Солсбери зверски избиты два человека — и тут же один из блоков вступает в игру. Его представители постоянно говорят об инциденте, используя случай с избиением для выхода на проблему Родезии, а дальше — на африканский вопрос и вообще на проблему угнетенных народов. Другой блок испытывает такую же сильную заинтересованность в случившемся, правда, заинтересованность иного плана. По накалу распространяющегося резонанса его лидеры пытаются определить слабость своей системы на местах. Таким образом, угнетенные колониальные народы приходят к выводу о том, что ни одна из соперничающих сторон не остается равнодушной к локальным происшествиям. Ограничиваться региональными рамками уже нельзя. Обе стороны поняли, что живут в атмосфере международного напряжения.

Когда раз в три месяца или около того мы слышим, что шестая или седьмая флотилия направляется к такому-то побережью, когда Хрущев угрожает прислать советские ракеты в помощь Фиделю -Кастро, когда для урегулирования лаосского вопроса Кеннеди останавливает свой выбор на решении, в котором изначально заложена некая безнадежность, у жителя колонии или страны, недавно завоевавшей независимость, складывается впечатление, что он, хочет он того или нет, оказывается подхваченным какой-то безумной кавалькадой. На самом деле он сам уже встроился в ее ряды. Посмотрим, к примеру, на правительства освобожденных стран. Две трети своего рабочего времени люди, ставшие у руля государственной власти, тратят на рассматривание подходов к управлению и попытки предугадать опасности, которые им угрожают, и лишь одну треть они отдают работе на благо страны. В то же время они ищут союзников. Подчиняясь такой же диалектике, оппозиционные партии сворачивают с пути парламентской борьбы. Они тоже находятся в поиске союзников, чтобы обрести в их лице поддержку для отдающих жестокостью рискованных мероприятий, нацеленных на подстрекательство к мятежу. Пропитав всю атмосферу колониального мира, насилие продолжает определять жизнь каждой нации, ибо, как мы уже сказали, страны третьего мира не отрезаны от всех остальных. Напротив, именно третий мир находится в эпицентре событий. Поэтому в публичных выступлениях политических деятелей слаборазвитых стран сохраняются нотки агрессивности и обостренного раздражения. В нормальных условиях они должны были бы исчезнуть. Здесь же кроется причина недостаточной вежливости, о которой так часто говорят в связи с новоявленными правителями. Почти незаметной остается предельная обходительность тех же самых государственных чиновников в общении с их братьями, или с товарищами. Неучтивое поведение как нельзя лучше подходит для отношений со всеми другими, с бывшими колонизаторами, которые приходят наблюдать и проверять. У бывших угнетенных складывается ощущение, что все отчеты составлены заранее. Подобранные для статьи сопровождающие фотографии служат примитивным доказательством того, что автор статьи якобы знает, о чем говорит, и что он своими глазами видел это. Весь материал нацелен на доказательство «очевидного»: дела идут из рук вон плохо с тех пор, как мы ушли. Частенько репортеры жалуются на скверный прием, на то, что их заставляют работать в ужасных условиях и что относятся к ним с явным равнодушием или враждебностью. Все это в порядке вещей. Национальные лидеры прекрасно знают, что международное мнение формируется исключительно западной прессой. Когда журналист из какой-нибудь западной страны начинает задавать нам вопросы, то за редким исключением он хочет нам помочь. Например, даже самые либерально настроенные французские журналисты при подготовке репортажей о войне в Алжире постоянно использовали двусмысленные определения для описания нашей войны. Стоило нам упрекнуть их за это, они с невинными глазами отвечали, что должны были во что бы то ни стало сохранить объективность. С точки зрения местного жителя, объективность всегда направлена против него. Если учесть все вышесказанное, мы сможем понять новую тональность, царившую в международной дипломатии на Генеральной Ассамблее ООН, состоявшейся в сентябре 1960 г. Представители стран-колоний были откровенно агрессивны и вспыльчивы, заостряли все до предела, но жителям колониальных стран вовсе не показалось, что их делегаты что-то преувеличили. Радикальный настрой представителей стран Африканского континента заставил гнойный нарыв прорваться и высветил недопустимый характер процедуры наложения вето, а также диалога между двумя мировыми державами. Наиболее ярко проявилась незначительность роли, оставленной для стран третьего мира.

Предметом той дипломатии, которую вводят в действие завоевавшие независимость народы, больше не являются многочисленные нюансы, завуалированные подтексты или гипнотизирующие пассы. Причина смены дипломатического языка проста: на представителях бывших колоний лежит огромная ответственность. Они должны в одно и то же время оберегать единство нации, обеспечивать приближение масс к материальному благосостоянию и реализацию прав каждого народа на хлеб и свободу. Эта дипломатия никогда не остановится, будет идти вперед с огромным рвением, резко контрастируя с малоподвижным, застывшим колониальным миром. И когда на Ассамблее ООН г-н Хрущев размахивает и стучит по трибуне своим ботинком, ни один выходец из угнетенного народа или представитель слаборазвитой страны не смеется. Ибо г-н Хрущев показывает колониальным странам, что он настоящий русский мужик, который, тем не менее, располагает космическими ракетами, угрожает проклятым капиталистам так, как они этого заслуживают. Точно так же не возмущает представителей стран третьего мира и Фидель Кастро, пришедший на Ассамблею в военной форме. Своей одеждой Кастро всего лишь демонстрирует осознание того, что правило насилия продолжает действовать. Удивительно, как он не заявился в ООН с пулеметом в руках. А если бы такое произошло, разве кто-нибудь стал бы возражать? Любая Жакерия и все безрассудные поступки, эти отряды доведенных до отчаяния людей, вооруженных лишь ножами или топорами, — их самоидентичность выявляется в непримиримой борьбе, которую ведут между собой социализм и капитализм.

В 1945 г., когда в Сетифе погибло 45.000 человек, это событие осталось незамеченным. Лишь крохотные заметки появившись в газетах о 90000 погибших в 1947 г. на Мадагаскаре. Когда в 1952 г. во время карательных акций в Кении погибло 200000 человек, сообщения об этих жертвах были встречены сравнительно равнодушно. Причиной, мягко говоря, сдержанной реакции был тот факт, что международные противоречия еще полностью не обозначились. Военные конфликты в Корее и Индокитае уже вступили в новую фазу, но решающим толчком к обострению конфронтации послужили события, связанные с Будапештом и Суэцким каналом.

Обретая дополнительную силу благодаря неограниченной помощи социалистического лагеря, угнетенные народы бросаются на борьбу против неприступной цитадели колониализма с любым оружием в руках. И если крепость остается неуязвимой к ножам и кулакам, то это ненадолго, памятуя глобальную ситуацию «холодной войны».

В таких обстоятельствах американцы начинают очень серьезно относиться к своей роли покровителей капитализма во всем мире. Первоначально они по-дружески советуют европейским странам предоставить колониям независимость. Некоторое время спустя они без всяких колебаний заявляют сначала о своем уважении, а затем о поддержке принципа «Африка для африканцев». Сегодня Соединенные Штаты не боятся официально признавать, что они являются защитниками права наций на самоопределение. Последнюю поездку г-на Меннена Уильямса можно считать иллюстрацией к умонастроениям американцев. Они сознают, что страны третьего мира не должны быть принесены в жертву. Теперь вспомним о насилии. Насилие, которое пытается проявить местное население колоний по отношению к колонизаторам, будет казаться безнадежным, если абстрактно сравнивать его с военной машиной угнетателей. С другой стороны, если мы поместим это насилие в контекст динамично развивающейся международной ситуации, то мы сразу увидим, что оно представляет собой страшную угрозу для колониализма. Непрекращающиеся волнения и смуты нарушают обычный ход экономической жизни в колониях, но не подвергают метрополию никакой опасности. С точки зрения империализма, гораздо существенней выглядит возможность проникновения в угнетенные массы заразы в виде социалистической пропаганды. Вот это уже серьезная опасность в условиях «холодной войны». Но что произойдет с колонией в случае реальной войны, когда страну наводнят безжалостные партизаны?

Таким образом, капитализм осознает, что его военная стратегия сводится на нет вспыхивающими национально-освободительными войнами. С другой стороны, в рамках мирного сосуществования всем колониям суждено исчезнуть, т.е. обрести свободу. Если рассматривать ситуацию в долгосрочной перспективе, то капитализму придется научиться уважать нейтрализм — политику неприсоединения к блокам.

В такой ситуации все силы должны быть брошены на обеспечение безопасности, чтобы предотвратить внедрения вражеской доктрины в массы и прорыв глубоко укорененной ненависти миллионов людей. Жители колониальных стран прекрасно сознают побудительные мотивы, которые направляют развитие международной политики. Поэтому даже те, кто резко осуждает проявления насилия, принимают решения и действуют с учетом складывающейся в мире обстановки, в которой насилие играет далеко не последнюю роль. Оценивая настоящий момент, можно сказать, что мирное сосуществование двух блоков провоцирует и подпитывает насилие в колониальных странах. Возможно, завтра, после освобождения всех колониальных территорий, мы увидим, как изменится это насилие. Может быть, мы столкнемся с другой проблемой, которая возникнет, — с проблемой национальных меньшинств. Уже сегодня отдельные меньшинства, не колеблясь, превозносят насильственные методы борьбы как отличный способ покончить со всеми их трудностями. Не случайно (так сложилось исторически) чернокожие экстремисты в Соединенных Штатах создают свои отряды добровольцев и вооружаются. Не случайно также, что в так называемом свободном мире существуют специальные организации для защиты евреев в СССР. Не похож на случайность и тот эпизод, когда в одной из своих торжественных речей генерал де Голль проливал слезы о миллионах мусульман, страдающих под игом коммунистического режима. Капитализм и империализм убеждены в том, что борьба против расизма и национально-освободительные движения существуют не сами по себе, а провоцируются и управляются откуда-то извне. Так что они выбирают очень эффективную тактику, используют радиостанцию «Свободная Европа» — этот голос Комитета помощи притесняемым меньшинствам... Капитализм и империализм практикуют антиколониализм, как те французские полковники в Алжире, когда они продолжали вести разрушительную войну при помощи САС[8] или психологов из спецслужб. Они «используют одних людей против других». Мы уже видели, к каким результатам это приводит.

Атмосфера насилия и угроз, ракеты, нацеленные враждующими сторонами друг на друга, не могут ни напугать порабощенные народы, ни заставить их свернуть с выбранного пути. Мы уже должны были понять, что вся их история последнего времени подготовила эти народы к проникновению в суть сложившейся ситуации. Между ненавистью колониальных народов и «спокойной» ненавистью, в которую погружается весь мир, существует своего рода договор о взаимодействии. Их также связывает общее происхождение. Угнетенные народы неплохо адаптировались к этой обстановке. Теперь они на «ты» с современностью. Иногда кто-то приходит в изумление, услышав, что местный житель покупает транзисторный приемник вместо нового платья для жены. Удивляться здесь нечему. Местные жители убеждены в том, что их судьба висит на волоске. Все решается здесь и сейчас. Они живут с постоянным ощущением судного дня и считают, что ничего не должно пройти мимо них незамеченным. Поэтому они очень хорошо представляют себе Фоума и Фоуми, Лумумбу и Чомбе, Ахиджо и Моуми, Кениату и тех людей, которых регулярно проталкивают наверх, чтобы сменить его. Местное население отлично разбирается во всех этих политических фигурах, потому что оценка политиков помогает обнаружить стоящие за ними силы. Необычайно развитое чутье делает жителя колонии или слаборазвитой страны похожим на политическое животное в самом широком смысле этого слова.

Верно говорят, что обретение независимости принесло колониальным народам моральную компенсацию и наградило их чувством собственного достоинства. Однако у них пока не было достаточно времени, чтобы сформировать свое общество или, иначе говоря, создать и утвердить свою систему ценностей. У них еще не существует согревающего и дающего свет центра, где развиваются человек и гражданин, набираясь опыта из самых разных сфер, перечень которых не устает расширяться. Охваченные неуверенностью, такие люди с необыкновенной легкостью убеждают себя в том, что все как-нибудь уладится, причем последствия принятых кем-то другим решений благотворно скажутся на жизни всех и каждого. Что касается политических лидеров, вынужденных сталкиваться с такой ситуацией, то они сначала колеблются, а потом занимают нейтральную позицию.

О нейтрализме нужно поговорить отдельно и основательно. Некоторые приравнивают нейтрализм к своего рода испорченному меркантилизму. Суть данного типа поведения заключается в том, чтобы взять, что можно, с обеих сторон. В действительности нейтрализм порожден «холодной войной». Если сохранение нейтралитета позволяет слаборазвитым странам получать экономическую поддержку с обеих сторон, то отсюда вытекает лишь одно: ни одна сторона не будет оказывать колониям помощь в необходимых масштабах. Эти буквально астрономические денежные суммы, которые вкладываются в военные исследования, эти инженеры, которые становятся техническими специалистами по подготовке ядерной войны, за пятнадцать лет смогли бы поднять уровень жизни в слаборазвитых странах на 60 %.

Итак, мы видим, что подлинные интересы слаборазвитых стран не предполагают затягивания или обострения «холодной войны». Однако никто не собирается спрашивать у них совета. Следовательно, когда предоставляется случай, они пытаются выйти из рамок двухполюсной системы. Но разве могут страны третьего мира действительно остаться вне этой системы? В настоящий момент Франция проводит ядерные испытания в Африке. За исключением выдвижения разных предложений, проведения митингов и разрыва дипломатических отношений, мы не можем сказать, что странам Африки удалось существенно повлиять на позицию Франции по вопросу проведения испытаний ядерного оружия на их территории.

Нейтрализм порождает особое умонастроение у населения стран третьего мира. В повседневной жизни оно проявляется в бесстрашии и фамильной гордости, которая странным образом напоминает вызов. Намеренный отказ от компромисса и упрямая воля, не знающая никаких ограничений, вызывают ассоциации с поведением бедных, но гордых юнцов, которые готовы шею себе свернуть, лишь бы только последнее слово осталось за ними. Все это ошарашивает западных наблюдателей, ибо, по правде говоря, между тем, какими эти люди хотят казаться, и тем, что у них на самом деле за душой, пролегла огромная пропасть. Эти страны, у которых нет ни трамваев, ни войск и ко всему прочему ни гроша, не имеют никаких оснований для бравады, да еще при свете дня. Должно быть, они притворяются. Третий мир часто производит впечатление прыгающего от радости. По определению, он должен получать еженедельную порцию кризисов — для компенсации. Наибольшее раздражение вызывают лидеры этих опустошенных стран. Они говорят слишком громко, и тебе хочется заткнуть им рот. Но ты ошибаешься. Нынче они просто нарасхват — им дарят букеты, приглашают на обед. Мы даже ссоримся за право завладеть ими. Вот это и есть нейтрализм в действии. Национальные лидеры на 98 % неграмотные люди, зато литературы о них написано немеряно. Они много путешествуют. Вообще-то правящий класс и студенты слаборазвитых стран — это настоящая золотая жила для авиакомпаний. Высокопоставленные чиновники из Африки или Азии за один месяц могут прослушать курс социалистической плановой экономики в Москве и посетить учебные занятия по рыночной экономике в Лондоне или Колумбийском университете. В своей области главы африканских профсоюзов мчатся вперед семимильными шагами. Только они получили доступ к управлению, как тут же решили превратить профсоюзы в автономные организации. В их распоряжении нет пятидесятилетнего опыта профсоюзной работы в условиях индустриально развитой страны, однако им уже известно, что отмежевывающееся от политики профсоюзное движение бессмысленно. Они не вступили в рукопашный бой с буржуазной машиной и не развили свое самосознание в процессе классовой борьбы. Однако, возможно, в этом нет необходимости. В дальнейшем мы увидим, что это стремление к подведению общих итогов, которое, становясь карикатурным отражением самого себя, нередко принимает форму поверхностного интернационализма, является одной из самых главных особенностей слаборазвитых стран.

Давайте вернемся к столкновению между местным жителем и колонизатором и рассмотрим его отдельно. Мы уже видели, что оно принимает форму открытой борьбы с использованием оружия. В исторических примерах недостатка нет: вспомним Индокитай, Индонезию и, разумеется, Северную Африку. Но мы не должны упускать из виду тот факт, что вооруженный конфликт мог разразиться где угодно, скажем, в Гвинее или в Сомали. Более того, в наше время он может вспыхнуть в любом месте, где колониализм намеревается остаться — в Анголе, например. Проявления вооруженной борьбы доказывают твердость людей, решивших доверять исключительно насильственным методам. Тот, о ком они всегда говорят, что единственный язык, который он понимает, — язык силы, сам начинает разговор на этом языке. В действительности колонизатор собственноручно показал ему, как он должен поступить, если захочет обрести свободу. Местный житель обращается к тому же самому аргументу, сформулированному колонизатором. По иронии судьбы, стороны поменялись местами, и теперь местный житель утверждает, что колонизатор ничего, кроме силы, не воспринимает. Законность своего существования колониальный режим поддерживает при помощи силы. Он никогда не делал попытки скрыть такое положение вещей. Каждая статуя, будь то памятник Фейдхербу или Лиотею, Буго или сержанту Бландану, — все эти застывшие конкистадоры, попирающие землю колоний, не перестают всем своим видом заявлять: «Мы находимся здесь благодаря нашим штыкам...»[9] Эту фразу можно легко закончить. Во время вооруженного восстания каждый колонизатор руководствуется простой арифметикой. Такие расчеты не удивляют других колонизаторов, но что важно отметить, не удивляют они и местного жителя. Начинается все со следующего рассуждения. Противоречие между «ними» и «нами» вовсе не носит парадоксальный характер. И действительно, у нас уже была возможность убедиться в том, что колониальный мир организован по принципу, который описывается в манихействе, т.е. он жестко разделен на части. И когда, устанавливая точные правила игры, колонизатор приказывает каждому представителю карательных сил застрелить тридцать, сто или двести местных жителей, его приказ не вызовет ни тени негодования. Так что проблема заключается в том, чтобы решить, убивать всех сразу или поэтапно[10].

Итогом такой арифметики становится полное исчезновение угнетаемого народа. Осознавая свои перспективы, местный житель не возмущается и не устраивает сцен. Он всегда знал, что его поединок с колонизатором будет проходить на широкой арене. У него нет времени на горестные жалобы, и он едва ли станет искать правосудия в пределах колониальной системы. Дело в том, что если беспощадная логика колонизатора не сказывается на решимости местного жителя, то это потому, что последний рассматривает проблему своего освобождения похожим образом: «Мы должны организовать группы по двести или пятьсот человек, и уже каждая группа будет вести диалог с колонизатором». С такими мыслями враждующие стороны вступают в борьбу.

Насилие как способ воздействия на колонизатора не вызывает у местного жителя ни малейших сомнений. Солдат тоже по-своему работает. Когда организация призывает бойца к ответу, ее вопросы несут отпечаток именно такого взгляда на вещи: «Где ты работал? С кем? Какие задания ты выполнил?» Группа требует, чтобы каждый, кто в нее входит, совершил какое-нибудь необратимое действие. В Алжире, например, почти все, кто призывал народ присоединиться к борьбе за свободу, были приговорены к смертной казни или объявлены в полицейский розыск. В условиях смертельной опасности доверие напрямую зависело от безнадежности каждого случая. Ты мог полностью положиться на новобранца лишь в том случае, если он покинул колониальный мир навсегда и не собирался туда возвращаться ни при каких условиях. По-видимому, этот обряд был распространен в Кении среди мау-мау — тамошних повстанцев. У них было принято, чтобы каждый участник группы наносил удар по жертве. В итоге ответственность за гибель жертвы несли все участники. Работать — это значит добиться смерти колонизатора. Намеренно вызванное чувство ответственности за насилие позволяет как заблудшим, так и объявленным вне закона участникам группы вернуться, попробовать вновь занять свое место и стать членом одной команды. Таким образом, насилие напоминает королевское помилование. Житель колонии обретает свою свободу в насилии и посредством насилия. Четкая линия поведения служит прекрасным ориентиром, потому что указывает на средства борьбы и ее финал. Затрагивая этот аспект насилия, творчество Сезара приобретает пророческое звучание. Мы можем сослаться на одну из самых убедительных страниц его трагедии и процитировать эпизод, где Мятежник (воистину!) объясняет причины своего поведения:

Вполне понятно, что в такой атмосфере будничная жизнь становится просто невозможной. Вы больше не можете быть феллахом, сутенером или алкоголиком, как раньше. Насилие колониального режима и ответное насилие, захватывающее местного жителя, взаимно уравновешиваются и реагируют друг на друга удивительно похоже. Господство насилия будет тем ужаснее проявляться, чем основательней метрополия внедрилась в свою колонию. Распространение насилия среди местного населения будет прямо пропорционально насилию, которым почуявший угрозу своего исчезновения колониальный режим будет отвечать на освободительную борьбу. На начальной стадии отвоевания независимости, когда правительства колониальных стран можно считать рабами колонизаторов, последние ищут способы запугать и местное население, и правительство. Для наведения страха на тех и на других используются одни и те же методы. По своему выполнению и мотивации убийство мэра города Эвиана как две капли воды похоже на убийство Али Бумендьеля. Колонизаторам приходится выбирать не между «алжирским Алжиром» и «французским Алжиром», а между независимым Алжиром и Алжиром-колонией. Все остальное будет либо пустой болтовней, либо попыткой измены. Логика колонизатора неумолима. Встречная логика, которая прослеживается в поведении местного жителя, может просто ошеломить, если предварительно не ознакомиться с логической основой идей колонизатора. С того момента, когда местный житель делает выбор в пользу встречного насилия, полицейские репрессии автоматически влекут за собой насильственные действия со стороны националистов. Правда, результаты будут не одинаковыми, ибо пулеметная стрельба с воздуха и артиллерийский обстрел с моря дадут сто очков вперед любому шагу местного жителя, если иметь в виду охват территории и силу устрашающего воздействия. Этот повторяющийся с завидной периодичностью террор раз и навсегда убеждает даже самых отчужденных представителей угнетенной расы. Они на месте понимают, что за грудой пустозвонных речей о равенстве людей не спрятать даже одного обычного факта, той наглядной разницы, которая существует между двумя примерами. Семеро убитых или раненых в ущелье Сакамоди французов вызвали бурю возмущения у всех цивилизованных людей, тогда как разграбление дуаров[12] в Гвергуре и дехра в Джерахе, а также физическое уничтожение целых народов, что, кстати, едва ли было вызвано желанием отомстить за случай в Сакамоди, не стали событием, заслуживающим хотя бы чуточку внимания. Террор — ответный террор, насилие — ответное насилие — вот что с горечью констатируют наблюдатели, описывая замкнутый круг, по которому движется ненависть. В Алжире этот круг особенно прочен и заметен.

Во всех вооруженных конфликтах присутствует одна вещь. Мы можем назвать ее точкой необратимости. Почти всегда данная точка отмечена масштабными карательными действиями, захватывающими все сферы жизни угнетенного народа. В Алжире эта точка была достигнута в 1955 г., когда в Филиппевилле погибло 12.000 человек, и в 1956 г., когда Р. Лакост учредил городские и сельские отряды самообороны.[13]

Потом всем, включая колонизаторов, становится ясно, что «жизнь не будет такой, как раньше». В борьбе за свободу жители колоний не ведут счет жертвам. Огромные бреши, пробитые в их рядах, они воспринимают как неизбежное зло. Раз уж они решили отвечать насилием, они готовы принять все последствия этого выбора. Единственное, на чем они настаивают в свою очередь, — это чтобы другие тоже не занимались подсчетами. На высказывание: «Все местные одинаковы» — тот, о ком идет речь, ответит: «Все колонизаторы — одного поля ягоды»[14].

Когда местного жителя пытают, а его жену убивают или насилуют, он никому не жалуется. Правительство угнетателей может создавать комиссии по расследованию и поиску информации каждый день, если захочет. Для местного жителя эти комиссии не существуют. Факт остается фактом: почти семь лет преступления в Алжире не прекращаются, однако ни одному французу не было предъявлено обвинение за убийство алжирца. Коренной житель Индокитая, Мадагаскара и любой колонии знает, как дважды два, что ему нечего ждать от другой стороны. Задача колонизатора — сделать так, чтобы местное население даже мечтать не смело о свободе. Местного жителя заботит прямо противоположное: изобрести все возможные средства для уничтожения колонизатора. С точки зрения логики, манихейство местного жителя появляется на свет в результате манихейства колонизатора. На теорию о «местном жителе как абсолютном зле» отвечает теория «о колонизаторе как абсолютном зле».

В контексте синкретизма[15] появление колонизатора означало гибель туземного общества, пробуждение культуры от летаргического сна и активизацию отдельной личности. С точки зрения местного населения, его жизнь может вновь возродиться вдалеке от разлагающегося трупа колонизатора. Так, буквально слово в слово, соотносятся две цепочки рассуждений.

Однако что касается угнетенных народов, то насилие, становясь их единственной деятельностью, обогащает их позитивными и созидательными качествами. Практика насилия сплачивает их в одно целое, потому что каждый человек представляет собой отдельное звено в огромной цепи, он часть большого организма насилия, который вырос в ответ на насилие колонизатора, проявленное еще при завоевании колоний. Группы борцов за свободу узнают друг о друге, и прочность будущей нации уже несокрушима. Вооруженное сопротивление мобилизует людей, другими словами, заставляет их идти одной дорогой и в одном направлении.

Мобилизация народных масс, когда она осуществляется в рамках освободительной борьбы, порождает в сознании каждого человека идеи общего дела, судьбы нации и коллективной истории. Присутствие этого «цемента», замешанного на крови и гневе, помогает и на второй стадии, т.е. стадии формирования нации. Таким образом, мы приходим к более полному пониманию происхождения тех слов, которые получают широкое распространение в слаборазвитых странах. В колониальный период людей призывают бороться с угнетением, а после завоевания независимости объектом борьбы становятся нищета, неграмотность и низкий уровень развития. Так что борьба продолжается. Люди осознают, что жизнь — это бесконечная борьба.

Мы отметили, что насилие, вошедшее в плоть и кровь местного жителя, объединяет людей, тогда как даже по структуре колониализма видно, что он нацелен на сепаратизм и региональную замкнутость. Колониализм не просто констатирует существование племен, он намеренно усиливает племенную разобщенность. Колониальная система поощряет власть племенных вождей и предводителей кланов, поддерживает существующие с незапамятных времен объединения марабутов[16]. Насилие же отличается всеохватностью и национальным характером, из чего вытекает, что оно вносит большой вклад в искоренение региональной раздробленности и межплеменной вражды. Поэтому национально-освободительные партии не питают никакой жалости по отношению к каидам[17] и обычным вождям. Их исчезновение рассматривается в качестве необходимого условия для объединения народа.

Для отдельной личности насилие становится средством духовного очищения. Оно освобождает местного жителя от комплекса неполноценности, от отчаяния и пассивности; насилие вооружает его бесстрашием и восстанавливает чувство собственного достоинства. Даже если вооруженная борьба носила символический характер и нация была демобилизирована в процессе быстрого освобождения, у людей все равно достаточно времени, чтобы увидеть, что завоевание свободы было делом всех и каждого, а не личной заслугой лидера освободительного движения. Здесь кроются корни той агрессивной сдержанности, которую вызывает протокольный аппарат новорожденных правительств. Когда народ принимает непосредственное участие в освободительной борьбе, он не позволит кому-то другому гордо называться «освободителем». Местное население очень ревниво относится к результатам своих трудов и внимательно заботится о том, чтобы его будущее, его судьба или судьба его страны не попали в руки земного бога» Вчера они были безответственны, но сегодня они все понимают и принимают нужные решения. Озаренное лучами насилия сознание людей протестует против любого умиротворения. Отныне и впредь перед демагогами, оппортунистами и колдунами всех мастей стоит трудная задача. Порыв к действию, который бросил массы в рукопашный бой, привил им ненасытное желание конкретных вещей. Со временем попытки мистификации станут практически невозможными.

Насилие в международном контексте

На предыдущих страницах мы неоднократно указывали на то, что в слаборазвитых странах политический лидер постоянно призывает свой народ к борьбе: к борьбе с колониализмом, с катастрофической бедностью и недостаточно развитой экономикой, с практикой стерилизации. Лексика этих призывов напоминает активный словарь начальника штаба. Так, часто звучат слова: «массовая мобилизация», «сельскохозяйственный фронт», «война с неграмотностью», «поражения, которые мы понесли», «завоеванные победы». В первые годы молодое независимое государство развивается в атмосфере, характерной для полей сражений, потому что ее политический вождь с паническим страхом смотрит на внушительное расстояние, которое нужно преодолеть его стране. Он взывает к народу и говорит ему: «Препояшем же наши чресла и возьмемся за работу». И страна, охваченная каким-то безумным созидательным порывом, начинает предпринимать лихорадочные и несоразмерные усилия. В ее планы входит не только выбраться из болота, но также догнать другие государства, используя лишь те средства, которые ей доступны. Бывшие колонии полагают, что если кому-то, т.е. европейским странам, удалось достичь высокого уровня развития, то и они смогут это сделать. Они словно говорят: «Дайте нам доказать самим себе и всему миру, что мы способны добиться тех же достижений». Мы находим, что такой способ решения проблемы развития стран третьего мира не является ни правильным, ни благоразумным.

Национальное единство в европейских государствах было достигнуто в тот момент, когда средний класс сконцентрировал в своих руках большую часть материальных ценностей. Владельцы лавок и ремесленники, мелкие служащие и банкиры завладели финансами, торговлей и наукой в общенациональном масштабе. Средний класс развивается динамичнее других и был самым состоятельным в обществе. Оказавшись у власти, средний класс получил возможность осуществить на практике очень важные идеи: промышленный переворот, налаживание путей сообщения и поиск зарубежных рынков сбыта.

Если отвлечься от некоторых незначительных отличий (например, лидирующего положения Англии), то мы увидим, что к моменту формирования наций государства Европы находились приблизительно на одном уровне экономического развития. В Европе не было такой нации, которая ввиду особенностей своей эволюции оскорбляла бы другие нации.

В наше время завоевание независимости и растущее чувство национального единства в слаборазвитых регионах сказываются совершенно по-новому. За редким и оттого очень заметным исключением находящиеся в этих регионах различные страны ощущают нехватку одного и того же — инфраструктуры. Массы людей борются с одинаковой нищетой, спотыкаются на одном и том же месте, и их прилипшие к спине животы очерчивают границы, получившие название географии голода. Это слаборазвитый в экономическом отношении мир, мир, где царит ужасающая бедность. Но ко всему прочему в этом мире нет своих врачей, инженеров и управленцев. Сталкиваясь с этим миром лицом к лицу, европейские нации встают в позу, бахвалясь своим процветанием. Богатство Европы пользуется дурной славой, и слава эта действительно «бежит» поскольку богатство это было сколочено при помощи закабаления других народов, нажито на крови рабов и своими корнями оно уходит глубоко в землю слаборазвитых стран. Своим благосостоянием и прогрессом Европа обязана изнурительному труду и трупам негров, арабов, индийцев, азиатов. Мы решили больше не закрывать глаза на этот факт. Сбитая с толку требованием независимости, которое она вдруг слышит от колонии, метрополия заявляет лидерам национально-освободительного движения: «Хотите независимости — так получите и отправляйтесь обратно в мрачное средневековье». Услышав подобное, бывшие колонии, только-только получившие долгожданную свободу, предпочитают молча соглашаться и принять вызов. А потом вы видите, как колониализм оставляет свою столицу в колонии, забирает с собой специалистов и начинает оказывать на молодое независимое государство экономическое давление[18]. Апофеоз независимости оборачивается ее проклятьем: используя свои огромные возможности для оказания давления, бывшие метрополии обрекают молодое независимое государство на возврат к более низкому уровню развития. Метрополия заявляет ясно и понятно: «Хотите независимости — возьмите и... подыхайте с голоду». У лидеров нации не остается другого выбора, кроме как обернуться к народу и попросить его напрячь все силы. И без того измученные голодом, эти люди оказываются в условиях сурового аскетизма. От их слабых мускулов требуют совершенно непомерных усилий. Включается режим автаркии, и каждое государство, располагая лишь скудными ресурсами, пытается хотя бы в какой-то степени уменьшить царящие в стране голод и нужду. Перед нами мобилизация людей, которые трудятся до изнеможения перед лицом недоверчивой и заплывшей жиром Европы.

Другие страны третьего мира отказываются подвергаться такому жестокому испытанию и, для того чтобы их минула чаша сия, соглашаются принять условия бывшего опекуна, т.е. метрополии. Для заключения договоров и подписания обязательств эти страны используют свою стратегическую позицию, гарантирующую им привилегированное обращение в условиях соперничества между блоками. Добившаяся независимости страна попадает в экономическое подчинение. Бывшая колониальная держава, сумевшая сохранить и иногда даже укрепить колониальные торговые каналы, готова обеспечить бюджету независимого государства небольшие вливания. Таким образом, мы видим, что обретение независимости в колониях ставит перед всем миром важный вопрос, поскольку освобождение колоний обнажает реальное положение дел в их экономике и делает их еще более невыносимым. Главный поединок в мире, который, судя по всему, происходит между колониализмом и антиколониализмом, а на самом деле — между капитализмом и социализмом, начинает терять свое основополагающее значение. На горизонте нарисовалась новая проблема, и сегодня она выходит на первый план. Речь идет о необходимости перераспределения материального богатства. Человечество должно решить эту проблему, иначе она взорвет человеческое общество изнутри.

Пожалуй, в наше время редко кому не приходит в голову мысль о том, что настала пора всему миру и, в особенности, третьему миру, совершить окончательный выбор между капиталистической и социалистической системами. Слаборазвитые страны использовали беспощадное соперничество этих систем в качестве средства, работавшего на завоевание свободы. Однако бывшим колониям не следует превращаться в один из факторов упомянутого соперничества двух лагерей. Страны третьего мира не должны довольствоваться включением их в ту систему ценностей, которая существовала в условиях колониализма. Напротив, им следует приложить максимум усилий для поиска их собственных ценностей, внутреннего устройства и образа жизни. Новая система ценностей должна отличаться подчеркнутым своеобразием, характерным именно для данных стран. Проблема, с которой мы сталкиваемся, состоит не в выборе между социализмом или капитализмом (или, возможно, в цене этого выбора), как могут формулировать ее государства других континентов и «постарше». Мы, конечно, знаем, что капиталистический режим, поскольку он является целым образом жизни, не может дать нам спокойно выполнять нашу работу дома или наш долг в мире. Капиталистическая эксплуатация, все эти картели и монополии являются врагами слаборазвитых стран. С другой стороны, выбор в пользу социалистической системы, полностью ориентированной на народ как целое и основанной на том принципе, что человек ценнее любой собственности, позволит нам идти вперед в более быстром и сбалансированном темпе. В итоге мы избежим карикатурного общества, где экономическая и политическая власть принадлежит лишь кучке избранных, которые тоже смотрят на нацию как на целое, но при этом в их взгляде сквозит неприкрытое пренебрежение, а то и презрение.

Чтобы социалистический строй начал давать положительный эффект, другими словами, чтобы любой пример доказывал, что мы можем уважать вдохновившие нас принципы, нам нужно нечто большее, чем рекордная производительность труда. Некоторые слаборазвитые страны расходуют огромное количество человеческой энергии именно таким образом. Мужчины и женщины, молодежь и старики занимаются тем, что на самом деле носит название принудительного труда, и провозглашают себя рабами нации. Полная самоотдача и пренебрежительное отношение к любому занятию, которое не служит на благо общего дела, пробуждают в людях национальное самосознание. Оно согревает сердца людей, наделяет их бодрящей верой в судьбу человечества и обезоруживает самых осторожных наблюдателей. Однако невозможно поверить в то, что люди смогут выдержать такое нечеловеческое напряжение в течение долгого времени. Молодые страны согласились принять вызов после безоговорочного отступления метрополий. Страна обнаруживает себя в руках новых управляющих, но факт остается фактом: все нуждается в кардинальных реформах, все нужно заново обдумывать. Колониальная система основывалась на определенном благосостоянии и на каких-то отдельных ресурсах — тех, что обеспечивали ее промышленность. Вплоть до сегодняшнего дня не было предпринято никаких мер для того, чтобы оценить величину земельных ресурсов или недра бывших колоний. Соответственно, молодое независимое государство вынуждено использовать экономические каналы, созданные колониальным режимом. Оно, конечно, может продолжать экспорт в другие страны, но основа ее вывоза не претерпевает существенных изменений. Колониальный режим обеспечил себе определенные экспортно-импортные пути. Бывшей колонии придется ими воспользоваться, иначе катастрофа неминуема. Возможно, все нужно начать с начала, т.е. изменить структуру вывоза, причем не только за счет смены торговых партнеров; провести повторную оценку земельных ресурсов и недр, обследование речных систем и выяснить — почему бы и нет? — потенциал солнечной энергии. Для того чтобы выполнить перечисленные задачи, требуются другие вещи, и они необходимы в большей степени, чем непосильное напряжение людей. Третьему миру нужен капитал всех видов, специалисты всех мастей, инженеры, квалифицированные рабочие и т.д. Будем совсем откровенны: мы не считаем, что колоссальные усилия, на которые по призыву своих лидеров должны пойти народы слаборазвитых стран, дадут ожидаемые результаты. Если условия работы не будут облегчены, для придания третьему миру человеческого облика понадобятся столетия. Заметим, что до животного состояния этот мир довели капиталистические державы[19].

Дело в том, что мы не должны принимать такие условия. Нам следует категорически отвергнуть ситуацию, на которую Запад обрекает нас. Колониализм и империализм еще не заплатили по всем счетам, свернув свои флаги и отозвав полицию с бывших своих территорий. На протяжении нескольких веков капиталисты вели себя в колониях, как отпетые военные преступники. Депортация, жестокие убийства, принудительный труд и рабство — таковы главные методы, которые использовал капитализм для умножения своих богатств, золотых или бриллиантовых запасов, а также для установления своей власти. Не так давно фашизм превратил всю Европу в настоящую колонию. Правительства различных европейских государств немедленно вспомнили о репарациях и потребовали реституции в натуральном и денежном виде за те материальные ценности, которые были украдены у них. Так что культурные ценности, картины, скульптура и цветное стекло вернулись к своим прежним владельцам. Наутро после Дня победы в 1945 г. европейцы единодушно поддержали единственный лозунг: «Германия должна заплатить». Необходимо отметить, что на открытии судебного слушания по делу Эйхмана г-н Аденауэр от имени всех немцев еще раз попросил прощение у еврейского народа. Он повторил обещание своей нации продолжать выплачивать государству Израиль огромные денежные суммы. Их выплата рассматривается в качестве компенсации за преступления, совершенные нацистами[20].

По аналогии мы можем сказать, что империалистические государства совершили бы серьезную ошибку и поступили бы ужасно несправедливо по отношению к самим себе, если бы удовлетворились отступлением из колоний. Они отозвали свои военные когорты, а также руководителей и прочих чиновников. Между прочим, в задачу последних входил поиск материальных богатств в колонии, их добыча и отправка в метрополию. Завоевание независимости принесло нам моральную компенсацию, но она нас не ослепила и не накормила. Богатство бывших метрополий — это и наше богатство тоже. Будьте уверены, что в самом общем плане подобное утверждение не должно восприниматься как свидетельство того, что мы чувствуем на себе влияние западной культуры или техники. Речь идет о другом. Самым непосредственным образом Европа до отвала наедалась золотом и сырьем, поступавшим из колоний, — из Латинской Америки, Китая и Африки. Со всех этих континентов, под взором которых сегодняшняя Европа воздвигает башню своего благосостояния, на европейскую землю веками текли алмазы и нефть, шелк и хлопок, лес и экзотические товары. Европу в буквальном смысле можно считать созданием третьего мира. Богатство, которое словно покрывалом окутывает ее, было украдено у колоний. Морские порты Голландии, доки Бордо и Ливерпуля были приспособлены для торговли чернокожими невольниками и приобрели известность благодаря миллионам вывезенных рабов. Так что теперь, услышав, как глава какого-нибудь европейского государства заявляет положа руку на сердце, что он должен помочь бедным слаборазвитым странам, мы не трепещем от восторженной благодарности. Напротив, мы говорим себе: «Это всего лишь компенсация, которую нам должны выплатить». Мы также не согласимся признать, чтобы помощь странам третьего мира считалась благотворительностью. Помощь бывшим колониям должна стать подтверждением того, что поняты две вещи: с одной стороны, находившимся в колониальной зависимости народам необходимо воспринимать эту помощь как должное, с другой — капиталистическим державам следует уяснить, что они должны платить[21]. Если по неразумению своему (мы не говорим: из-за недостатка чувства благодарности) капиталистические страны откажутся платить, безжалостная диалектика их собственного строя задушит их. Известно, что частный капитал неохотно идет в бывшие колонии. С точки зрения монополий, можно отыскать много причин для объяснения такой сдержанности и придания ей вполне законного характера. Как только капиталисты узнают (а узнают они, конечно, первыми), что их правительства готовы предоставить колониям независимость, они в большой спешке забирают все свои капиталы из колоний. Впечатляющий отток капитала можно считать одним из самых постоянных атрибутов процесса освобождения колоний.

Отвечая на просьбы вкладывать средства в экономику бывших колоний, частные компании выдвигают условия, на практике неприемлемые или неосуществимые. Верные принципу быстрой окупаемости, которым они руководствуются, отправляясь «за далекие моря», капиталисты проявляют фантастическую осмотрительность, когда речь заходит о долгосрочных инвестиционных проектах. Они становятся неуступчивыми и зачастую с открытой враждебностью реагируют на перспективные планы развития экономики, разработанные молодыми реформаторами из нового правительства теперь уже независимой страны. В крайнем случае, они охотно соглашаются предоставить молодым государствам кредит, но лишь с тем условием, что деньги пойдут на закупку промышленных товаров и оборудования. Другими словами, кредит дается с целью обеспечить бесперебойную работу предприятий бывших метрополий.

На самом деле осторожность финансовых группировок Запада можно объяснить их страхом перед риском. Они также требуют политической стабильности и спокойствия в обществе. Однако этого невозможно добиться, если учесть, в каком ужасном положении находится население стран, получивших независимость. Поэтому после тщетного поиска хоть каких-нибудь гарантий, которых бывшие колонии не способны дать, капиталисты требуют разместить на территории молодого государства воинские части либо подписать с ними военные или экономические соглашения. Частные компании оказывают давление на собственные правительства, чтобы те добились, по меньшей мере, создания в странах третьего мира военных баз для защиты экономических интересов этих компаний. А ныне капиталисты даже просят свое правительство подстраховать вложения, которые они все-таки решаются сделать в данном конкретном регионе.

В реальности получается так, что лишь немногим странам третьего мира удается выполнить условия западных трестов и монополистических объединений. Как следствие — без гарантий безопасности капитал не идет в бывшие колонии, а остается, замороженный, в Европе. Он еще больше теряет свою мобильность, поскольку его владельцы отказываются инвестировать и в собственную экономику. Прибыли в таком случае оказываются ничтожными, и даже самые смелые оптимисты впадают в расстройство при подсчете балансов.

В долгосрочной перспективе ситуация выглядит просто катастрофической. Циркуляция капитала останавливается, или ее скорость предельно снижается. Несмотря на огромные суммы, от которых раздуваются военные бюджеты, международный капитализм оказывается в отчаянном положении.

Однако существует еще одна угроза. Покинутый в одиночестве и обреченный злобой и эгоизмом Запада на регрессионное развитие или, в лучшем случае, на стагнацию, третий мир решит продлить коллективную автаркию. Следовательно, промышленность западных стран будет лишена внешних рынков сбыта. Произведенная продукция будет скапливаться на складах, а на европейских рынках между трестами и финансовыми группировками разразится беспощадная война. Закрытие предприятий, увольнение большого количества рабочих и возросшая безработица заставят рабочий класс Европы начать открытую борьбу против капиталистического строя. И тогда монополии поймут, что их подлинные интересы связаны с предоставлением помощи слаборазвитым странам, причем щедрой помощи с минимумом условий. Так что мы видим, насколько не правы молодые государства третьего мира, которые заискивают перед капиталистами. Наша сила — в наших правах и в справедливости отстаиваемой нами точки зрения. Мы должны настойчиво объяснять капиталистическим странам, что основная проблема нашего времени заключается не в борьбе между ними и социализмом. «Холодной войне» необходимо положить конец, ибо она ни к чему не приведет. Планы по распространению ядерного оружия в мире должны быть остановлены. Слаборазвитые страны должны получить масштабные инвестиции и техническую помощь. Судьба целого мира зависит оттого, как разрешится эта проблема.

Кроме того, перед лицом миллионов голодающих людей в странах третьего мира капитализм не должен обращаться за помощью к социалистическому лагерю, объединяя его путь с «судьбой Европы». По всей вероятности, грандиозный подвиг полковника Гагарина не показался генералу де Голлю чем-то оскорбительным. Разве полет в космос советского космонавта не принес славу всей Европе? В недалеком прошлом государственные деятели капиталистических стран занимали двусмысленную позицию по отношению к Советскому Союзу. Объединив все свои силы для уничтожения социализма, они теперь понимают, что будут вынуждены считаться с ним. Поэтому они глядят в сторону СССР как можно приветливее, предпринимают разнообразные попытки пойти на сближение и все время напоминают советскому народу, что он «принадлежит Европе».

Капиталистическому лагерю не удастся разобщить прогрессивные силы, которым предназначено привести человечество к счастью, хотя он и пытается, выставляя третий мир как страшную опасность, нависшую над европейскими странами. Третий мир не собирается организовывать великий крестовый поход, чтобы принести голод всей Европе. От тех, кого веками держали в рабстве, ожидают, что они помогут роду людскому стать лучше и сделают человека победителем везде — раз и навсегда. Но мы, разумеется, не настолько наивны, чтобы полагать, что такое возможно благодаря сотрудничеству и доброй воле европейских правительств. Эта нелегкая задача, предполагающая возвращение человечества в мир, т.е. объединение всего человечества в пределах одного мира, не может быть осуществлена без помощи европейских народов. Им следует самим осознать, что в прошлом они часто становились на сторону наших хозяев, когда речь заходила о колониальных вопросах. Чтобы достичь такого понимания, европейским народам нужно в первую очередь проснуться и встряхнуться себя после долгого сна, заставить работать свое собственное мышление и прекратить глупую игру в «спящую красавицу».