Антония Де Вельвиче. Читающая [СИ]

ГЛАВА 17. Снова больничный

Щелчок, поворот, второй щелчок. Дверь поддалась, Антония буквально вывалилась в небольшое помещение, судорожно схватила ртом воздух — и поняла, что огонь и дым рванули в комнату следом за ней. Антония ногой захлопнула дверь, судорожно кашляя. Не вставая, поползла к окну. Показалось, что за ним кто-то стоит, и силуэт полностью совпадал с описанием Чучела. Неужели преступник перелез на крышу соседнего дома, да так и остался оттуда наблюдать, как она, Антония, погибнет?

В глазах потемнело, в ушах стоял гул. Дар словно сошел с ума и твердил, что впереди на крыше никого нет. Откуда-то доносилось ее имя, но девушка была не в силах не то, что отозваться, даже просто открыть глаза. Тело охватило странное ощущение невесомости, мысли путались. В какой-то момент показалось, что потянуло свежим воздухом, что дым отступил, но сознание отказывалось слушаться.

— Тони? Тони. Держись, лекарь уже едет. Ну почему ты вечно влипаешь в неприятности, приходится волноваться за тебя. Держись, слышишь?

Возникло и исчезло видение мужского лица с резкими породистыми чертами. На идеально отглаженном воротнике уродливо расползлись разводы то ли копоти, то ли сажи; с краю неприятно кривилось прожженное пятно.

Мужской голос доносился, как сквозь вату или толщу воды.

— Присмотри за ней.

Ощущение невесомости и качки пропало, под спиной возникло что-то твердое и прохладное. Губ коснулась влага.

— Тони, пей.

Другой голос, как будто знакомый. Дар видел только одного человека, друга. Послушно сделав первый глоток, Антония жадно потянулась за водой и закашлялась, подавившись.

— Осторожно, — ей помогли перевернуться на бок. — Ты как?

Вместо ответа Антония прижалась лбом к холодным камням мостовой. Дышалось с трудом, свежий воздух словно не хотел заходить в оскверненные дымом легкие, и каждый вдох отдавался болью. Антония не знала, сколько времени прошло прежде, чем она хоть немного пришла в себя. Потом накатило понимание, что она лежит на тротуаре неподалеку от злополучного дома, а рядом с ней сидит Шаттон.

— Воды, — прохрипела Читающая.

— Тебе повезло, что рядом оказался инспектор. Он прибыл на место первым, и буквально бросился в огонь, когда узнал, что ты осталась в пристройке. Вот только что он здесь делал? Мы ему доложить не успели, стражи тоже не сообщали. Откуда ему было знать, что по этому адресу что-то происходит?

Антония не слушала, она жадно пила и пыталась надышаться. К концу бутылки подоспел лекарь. Померил пульс, ощупал горло, посветил фонариком в глаза, поводил над телом амулетом и заставил вдохнуть какой-то аэрозоль. Дышать сразу стало легче.

— Вдыхать каждый час шесть раз, потом трижды в день еще неделю. Вот рецепт, на курс два флакона. Название мази от ожогов на этом же бланке, тюбика должно хватить.

Антонию погрузили в лекарский автомобиль, вкололи какую-то дрянь, от которой она пыталась отказаться, а потом наступил провал в памяти.

Когда она снова открыла глаза, над ней колыхалась легкая занавесь балдахина. Простыни приятно холодили кожу, на руке обнаружилась повязка; лицо, судя по ощущениям, было намазано чем-то жирным. Антония пошевелилась и поняла, что на ней только длинная нижняя рубаха на тонких лямках. Рядом в кресле с книгой в руках сидел Олаф. Он словно почувствовал взгляд хозяйки, поднялся, захлопотал.

— Миледи. Рад, что вы очнулись. Как самочувствие? Что-нибудь беспокоит? Лекарь сказал вам нужно много пить и оставил аэрозоль.

Антония не знала, как оказалась дома и сколько времени проспала. Хотелось спросить о преступнике, пожаре, и не примерещились ли слова Шаттона об инспекторе. Но дворецкий явно был не тем человеком, который мог ответить на эти вопросы. Решив, что стоит просто отдохнуть, и тогда в голове прояснится, Антония поблагодарила за заботу и послушно выпила все, что предложил Олаф, воспользовалась аэрозолем. Потом кое-как, опираясь на дворецкого и упрямо отказываясь от любой другой помощи, доковыляла до уборной.

Закрыв за спиной дверь, Антония шарахнулась вбок и едва не завизжала, но хриплый после дыма и аэрозоля голос выдал лишь слабое шипение. И хорошо, иначе Олаф только зря вышиб бы дверь. Антония быстро поняла, что напугало ее всего лишь собственное отражение. Лицо в белых масляных разводах от мазей, кожа воспаленная, волосы с одной стороны подпалены почти до основания, с другого бока превратились в паклю, глаза красные.

Сделав, что хотела, Антония снова вернулась к зеркалу. И как Шаттон и Олаф от нее не шарахались? Ох, да еще и инспектор, кажется, все-таки был. И видел ее в таком виде. Почему-то стало неприятно. Девушка коснулась щеки, на пальцах остался жирный крем.

— Миледи, как вы? Помощь нужна?

— Все хорошо, сейчас выйду.

Похоже, Олаф решил, что банные процедуры затянулись. Закралась мысль, что повезло, что Олаф не додумался переодеть ее в любимый шелковый пеньюар. Тот был бы безнадежно испорчен мазями. Вздохнув, Антония вышла из уборной.

— Олаф, как ты меня терпишь? — поинтересовалась она, когда дворецкий помогал ей дойти до постели.

Антония имела в виду внешность, но, похоже, мужчина понял ее превратно. От него пришел такой коктейль удивления, недоумения и чего-то еще, напоминающего нежность, что Антония споткнулась. Дворецкий, подхватив ее на руки, донес и уложил хозяйку в постель.

— Я имела в виду, что выгляжу неважно, — пробормотала девушка, пытаясь оправдаться, а потом мысленно на себя шикнула и отругала. Она ничего не сказала и не сделала, за что следовало бы извиняться. А в остальном она ни перед кем отчитываться не обязана.

Олаф пожал печами.

— Не столь важно, как вы выглядите, миледи. Утренние пробуждения, когда я вижу вас заспанной, со следами подушки на щеке и в пижаме, вас не смущали. Так что же изменилось теперь?

Антония вынужденно признала, что ничего. Заодно выяснила, что ее привезли вчера вечером на лекарском автомобиле, оставили указания по лечению и за отдельную плату предоставили все лекарства. Переодевал ее сам Олаф, а лекарь в его присутствии поменял повязки и показал, как и что делать.

Дворецкий раздвинул шторы, за которыми прозрачно-голубое, какое бывает только ранним утром, небо умывалось лениво проплывающими облаками. Антония едва не рухнула с кровати, когда увидела такой знакомый, но явно свежий букет в вазе на окне. Олаф пояснил, что подарок принес утром курьер без каких-либо пояснений и обратного адреса. У девушки внутри заворочалось что-то уютное и пушистое, как ей самой показалось. Ощущения были странными и непривычными, хотелось прикасаться к цветам и вдыхать их запах. Сперва Антония воспротивилась такому порыву, потом все же не выдержала и попросила переставить вазу поближе, на тумбу. А следующим утром принесли новый букет, и так каждый день, до выздоровления.

За разговорами подошло время обрабатывать пострадавшую кожу. Дворецкий настоял, чтобы помочь хозяйке переодеться и сменить повязки. Девушка сначала согласилась, но после того, как дворецкий обработал ей руки, все же попросила позвать его мать, госпожу Сору. Одно дело, когда Антония по утрам в пижаме и здравом уме, и совсем другое — такая беспомощная и практически голая.

Госпожа Сора пришла на удивление быстро. Стала причитать что-то утешающее, говорить, что волосы обязательно отрастут, а кожа совсем скоро снова побелеет. И что нет ничего непоправимого, что Антония молодец, так хорошо держится и все терпит, и что работа у нее очень опасная, и что такую умницу, как она, нужно беречь. Антония видела, что женщина просто отвлекала ее разговорами, пока морщинистые руки на удивление легко и почти безболезненно втирали мази в пострадавшую кожу. Но еще девушка чувствовала, что мать Олафа говорит искренне. Почему-то захотелось расплакаться.

Все же сдержавшись, Антония поблагодарила госпожу Сору за заботу и пообещала себе заказать для старушки хорошую пряжу для вязания. Как-то раньше она упустила из виду этот момент.

На следующий день Антония нашла в себе силы принять душ, вымыть голову и более-менее привести себя в порядок, для чего снова пришлось позвать госпожу Сору. Йорка решил в меру сил помогать хозяйке и весь день приносил Антонии подносы с едой, а еще нарвал в саду цветов на букет, за что получил по шее от Виттора. Олаф привычной почти неощутимой тенью постоянно был рядом.

В обед по амулету связался Вик, коротко поинтересовался здоровьем и передал от всего отдела пожелания скорейшего выздоровления. Антония поблагодарила его и передала привет остальным коллегам. Вспомнив про букет, девушка связалась с Лендером, и уже к вечеру механический курьер доставил набор амулетов и реактивов. Антония показала Олафу, как всем этим пользоваться, и попросила впредь проверять все посылки.

Как оказалось, Антония не зря озаботилась своим внешним видом, ибо к вечеру объявился Шаттон, как он выразился, навестить коллегу. Навещал он почему-то с цветами и пакетом сладостей под мышкой, что Антонию несколько повеселило. Шаттон рассказал, что преступника поймали, вернее, подобрали под окнами горящего дома — мужчина буквально уснул на ходу. Теперь он заперт в одиночной камере до того момента, как Антония оправится достаточно, чтобы лично его допросить.

Инспектор рвал и метал, устроил выволочку всему отделу, а заодно проверяет соседние департаменты. Мол, на выезд к подозреваемым должно быть не менее двух стражей, ведь Читающие не относятся к оперативным работникам и не должны выезжать на опасные дела и тем более заниматься ловлей преступников.

Ирвин попеременно ругал своих сотрудников и хвалил. Грозил выговором и лишением премии за то, что при первом опросе упустили такого опасного преступника и тот едва не ушел, при этом сжег почти все вещдоки и заодно покалечил сотрудника департамента. Но при этом босс обещал премию, как только они закроют дело Чучела, за то, что все же поймали негодяя.

Антония качала головой, хрустела печеньем и старалась не чесать зудящую под повязками кожу. Когда Шаттон ушел, она вздохнула свободнее и первым делом стянула с головы шляпку с замысловатыми полями и вуалью и от души почесала макушку.

— Миледи, вам не стоит так делать.

— Олаф, отстань, зудит, сил нет.

— Потерпите, лекари утверждали, что это всего на несколько дней. Хотите, принесу лед, ненадолго приложим?

— Спасибо, Олаф, буду рада.

На следующий день пришел другой посетитель. Питтерсон слез с лошади и позвонил в ворота непозволительно ранним утром по меркам самой Антонии, и в обычное рабочее обеденное время по мнению всех остальных людей.

Инспектор был бодр, свеж и лучился доброжелательностью. Во всяком случае, внешне это выглядело именно так, а его душу Антония по-прежнему не ощущала. Мужчина держался строго в рамках правил и норм приличия, но девушка то и дело ловила на себе странные взгляды от Питтерсона, и с удивлением обнаружила, что и сама то и дело косится на него.

А еще Пит ее касался. Когда отдал лично в руки — не дворецкому, ей, — пакет со сладостями и сверток, судя по всему, с книгой. Когда передавал солонку за обедом, который для хозяйки был плотным завтраком. Сам пододвинул для нее стул за столом в гостиной. А перед уходом поцеловал руку, чего с Антонией не случалось со времен официальных столичных балов и выездов, которые девушка терпеть не могла.

Всю встречу Антония непрестанно благодарила Питтерсона за спасение, лепетала что-то невнятное и неубедительное и сама на себя за это злилась. Пит, как ей казалось, снисходительно улыбался, отмахивался от благодарности и в конце концов попросил в качестве благодарности, раз уж это для нее так важно, составить ему компанию на верховой прогулке. Мол, в такой глуши трудно найти достойного компаньона, который к тому же сносно держится в седле.

Читающая смутилась и напомнила, что у нее с животными не ладится. А на вопросительный взгляд гостя вздохнула и пояснила, что звери чувствуют носителей дара и относятся к ним с опаской. Кто-то просто шарахается, прячется и всячески старается держаться подальше. Кто-то, наоборот, ведет себя агрессивно.

— А вы специально воздействуете на них даром? — поинтересовался Пит, отпивая чай. От кофе и крепких напитков он отказался.

— Н-нет, обычно нет. Только если начинают нападать, могу отвадить или внушить страх, желание убежать.

— Но вы их прощупываете? — гость прищурился, отчего снова на миг напомнил Антонии матерого пса.

— Я постоянно прощупываю всех окружающих, это специфика дара, — Антония поболтала остатками чая в кружке, на миг забыв о приличиях, и едва не вздрогнула, когда незаметно появившийся за спиной Олаф долил ей напиток. Угу, утверждает, что без перерыва слушает окружение, а сама не заметила собственного дворецкого. С этим надо что-то делать, определенно.

— Хм. Наверное, в этом все дело. Скорее всего, вы интерпретируете то, что слышите от них, наравне с человеческими душами, и невольно реагируете в соответствии с этим. А животные, получив обратный отклик, тоже неверно его понимают. Ведь все они в какой-то мере читающие, только думают и чувствуют иначе, чем люди, — инспектор выглядел как человек, перед которым положили занимательную головоломку, а Антония на эту речь только пожала плечами. Ей было все равно, как там думают и чувствуют животные, лишь бы ее не трогали.

— Вот что, — Пит пришел к какому-то решению. — Предлагаю, как вы поправитесь, потренироваться на моем коне. Уверен, если немного изменить подход, вы сможете с ним поладить. Вы обещали, — добавил инспектор, заметив, что Антония готова возразить. Девушке ничего не оставалось, кроме как понуро кивнуть. Антония надеялась, что этот конь не затопчет ее, едва увидев.

Когда инспектор ушел, Антония поднялась к себе и развернула подарок. В свертке действительно оказалась книга. «Основы верховой езды». Отложив книгу на тумбочку, девушка рассмеялась. Ну, инспектор, вот же ржавые шестеренки. Выходит, он сразу знал, что пригласит ее на конную прогулку.

Отсмеявшись, Антония пошла умываться, и в ванной снова надолго застряла у зеркала. Если вчера, с Шаттоном, ей было все равно, как она выглядит, и беспокоил лишь зуд, то сегодня все было наоборот. Про желание почесаться под повязками Антония и не вспоминала, но всю встречу едва удерживалась, чтобы не достать из кармана зеркало. Все ли в порядке, прикрывает ли вуаль лицо в достаточной мере, нет ли складок на одежде, не съехала ли шляпка.

Вид в зеркале обнадеживал и расстраивал одновременно. На лице краснота уменьшилась, крема и мази успокаивали кожу и маскировали пятна ожогов. А вот волосы как торчали неприглядной паклей, так и остались. Глядя на обгоревшую прическу, Антония поняла, что злится. И впервые за много лет ей захотелось, чтобы волосы отрасли, хотя бы до плеч.

Скорчив недовольную рожицу, девушка вернулась в комнату и немного полистала подаренную книгу. Поколебавшись, написала письмо бывшему куратору в институт, рассказав о странностях с «одним из прислуги», что она просто перестала замечать его присутствие, и спросила совета. А потом решительно спустилась вниз и набрала номер мадам Клозетты.

Дама ответила сразу, как будто дежурила у телефона в ожидании звонка. После короткого светского обмена любезностями, Антония без всяких принятых в обществе намеков прямым текстом попросила контакты мастера по парикам.

— Ах, милочка, откуда вы знаете? Хотя, не важно. Записывайте. Дори очень хороший мастер, сделает все так, что от настоящих волос не отличить. Вы первая, кто заметил эту мою маленькую уловку. Знаете, в моем возрасте тратить время на сложные укладки слишком утомительно. Дори не только парики, но и прически составляет просто волшебно, а стрижки и подбор средств по уходу я доверяю только ему.

Мадам Клозетта еще какое-то время расхваливала мастера, сетовала на свой возраст, потом поделилась последними городскими сплетнями. Наконец, сообщив, что опаздывает в салон, где ей обещали отложить прекрасный шарфик, положила трубку. Антония перевела дух и набрала мастера по парикам.

Дори оказался Дорианом, мужчиной с приятным голосом и странными, немного заторможенными, несколько женственными манерами. Он приехал к Антонии в тот же день и удивил Читающую двумя объемными чемоданами в руках.

— А что вы хотели, милочка? Мастер без своих инструментов никуда.

В его исполнении в «милочке» не было ничего оскорбительного. Просто Дори не признавал классовых различий, для него все люди делились на два типа — его клиенты и все остальные.

— Так, хороший мой, отнесите-ка эти вещи в ту комнату, где мы будем работать, — покровительственно указал Олафу на свой багаж мастер. — Нет, этот саквояж я возьму сам, я его никому не доверяю. Ах, какой милый мальчик, — Йорка, случайно выскочивший в холл как раз к приезду мастера, поменялся в лице и исчез прежде, чем кто-либо успел его окликнуть. Похоже, на «милого мальчика» у бывшего бродяжки выработалась стойкая неприязнь.

— Вы, случайно, не собираетесь отдавать его кому-нибудь в подмастерья? Нет? Жаль. Ладно, показывайте, куда идти, и сразу к делу. А то у меня заказов невпроворот, кручусь, как шестерни в автомобиле.

Олаф косился на странного гостя с недоверием, но хозяйка смолчала, и он отнес неподъемную поклажу мастера в малую гостиную.

Мастер задержался у Антонии надолго. Сперва ахнул, увидев обгоревшие пряди. Неодобрительно поджав губы, внимательно осмотрел поле работы и взялся за ножницы. Потом долго мучил Антонию, втирая в кожу головы какие-то масла, смазывая оставшуюся длину волос непонятными пастами. Наконец, накрыв свое творение пленкой, приступил к подбору парика.

В одном чемодане у мастера были ножницы, расчески, банки и склянки с различными средствами для волос. В другом оказались отдельные пряди и уже готовые парики разной длины, но только без причесок. А еще сеточки, шпильки, заколки и специальные средства для ухода за париками.

Дори покосился на букет, стоящий на каминной полке.

— Хм. Вам по душе такие цветы? А какую одежду вы чаще носите? Обувь? Мне нужно это увидеть. А какой у вас любимый цвет? Блюдо? Напиток? В котором часу вы обычно встаете и ложитесь? Спите чаще одна или с кем-то? А как много времени тратите на утренний туалет и сборы?

Вопросы сыпались один за другим. Мастер искренне считал, что ему все это просто необходимо знать, дабы подобрать необходимую прическу, длину, пышность и фактуру прядей и что-то еще, ведомое только ему одному.

Антония расспросам не сопротивлялась. Дори считал себя профессионалом в высоком смысле этого слова, был заносчив и излишне самодоволен. Но именно это отношение к профессии как к делу всей его жизни и самому себе как светилу профессии не позволяли ему обсуждать клиентов с кем бы то ни было или делиться их тайнами. Дори был выше этого, а потому Читающая просто доверилась этому странному типу, решив, что хуже обгоревшей пакли быть не может. К тому же, у мадам Клозетты парики были весьма недурны. В конце концов, если ей не понравится, всегда можно выписать пару париков у знакомого мастера из столицы.