Апогей

6 глава

Первые две недели были самыми тяжелыми, а дальше все пошло, как по накатанной. Не то чтобы я полностью привыкла в столь короткий срок, но многие вещи стали мне понятны. Я уже лучше ориентировалась в местных повадках, обычаях, языке… в коридорах малого особняка и медицинского центра, что немаловажно.

Распорядок дня уже не пугал меня, я даже смирилась с необходимостью сдавать кровь и видеться с эксцентричным доктором. Он, надо сказать, при каждой встрече не забывал интересоваться моим душевным состоянием. Знаками он пытался показать, что тело и дух — едины, и что если одному будет «бо-бо», другой тоже пострадает. А этого нельзя допустить.

— Сapisci? — «Понимаешь?» спрашивал он, заставляя меня хихикать.

— Capisco. — Отвечаю я, и он театрально хлопает в ладоши, восклицая:

— Bene! Molto bene!

Да, первые недели были самыми тяжелыми и самыми насыщенными. Четырнадцать дней, а воспоминаний больше, чем за все семнадцать лет. Ну не странно ли? Письма мои становились длиннее и интереснее день ото дня. Я могла не касаться самого главного и рассказывать о пустяках так, что письмо обрастало смыслом, а не выглядело просто отпиской.

Невероятный выбор тем: удивительная природа, конные прогулки с Франси в горах или около озера Маджоре, изучение малой библиотеки, знакомства с новыми интересными людьми, которые здесь работали и жили. И, конечно же, еда. Целую страницу занял мой рассказ о капучино, спагетти и пицце, который в итоге отправился к Аги. Она, наверняка, исходила слюной, когда все это читала.

Кстати, насчет писем. Спустя дней пять после того, как я поселилась в этом доме, мне пришел ответ от отца. И когда конверт попал ко мне в руки я поняла, как напряжена была все это время, ожидая этого момента.

Что он теперь думает обо мне и всей этой ситуации? Что произошло с ними после моего исчезновения? И не отрекся ли он от своей дочери в ее отсутствие?

Но ни одно из моих предположений даже близко не валялось с истиной.

«… и я понял, как только лег в кровать,» — писал мой отец, а строчки прыгали, указывая на волнение автора — «что сегодня должно случиться что-то знаменательное, важное, даже больше — великое. Я обратил все свои мысли ко Господу нашему и вверил свою душу в руки Его. И той ночью мне во сне явилась Орлеанская дева, покровительница наша, и повелела послать тебя на обучение в Италию, дабы ты узрела красоту церкви святой Марии Грации и великую фреску «Тайная вечеря» руки Леонардо, и познала величие Бога и Матери Его».

Я недоуменно сощурилась, пытаясь понять, правильно ли я прочитала и не являются ли эти слова просто обманом зрения. Явление Жанны, серьезно? Неужели сеньор Каин использовал такой дешевый прием? «Бог из машины» набил оскомину еще в античные века, к тому же то, что брат Лукас сделал своей козырной картой веру моего отца, в очередной раз показывало его не с лучшей стороны. Точнее выставляло циничным ублюдком и манипулятором. Хотя… сработало ведь. Отец ни о чем не беспокоился, считая мое похищение частью божественного замысла. В этом случае, красивая ложь была предпочтительнее.

Убрав письмо в ящик стола, я в очередной раз подумала над тем, что худшей из моих бед является как раз невозможность рассказать о них близким людям. И когда я вернусь домой, я должна буду молчать по гроб жизни об этих трех годах. Справлюсь ли я с этим? Обет молчания такого рода казался мне испытанием похуже необходимости делиться своей кровью… С ума сойти прошла всего половина первого месяца, а я уже думаю о том, что буду делать по возвращении домой.

И смогу ли я жить как раньше?

Теперь мне было трудно ответить безоговорочно «да». Я была окружена здесь удобствами и исключительной заботой, которых до этого не видела и не испытывала на себе. Меня теперь никогда не мучили голод, холод или мысли о скорой свадьбе с Паулом. К сожалению, я вообще больше ни о чем не заботилась.

Именно эту тему я решила затронуть, когда в один из прекрасных итальянских вечеров нежилась в горячей ванне. Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, и я видела свет, льющийся от настольной лампы — Франси опять читала. Она постоянно читала, если не выгуливала меня или спала, а спала она всего пару часов в кресле, подперев рукой голову.

— Представляешь… — Пробормотала я тихо, зная, что меня все равно услышат. — Раньше мне для того, чтобы принять ванну, нужно было нести от колодца ведер пять воды. Нагревать их, выливать в тесную, замазанную смолой деревянную бадью, и… ждать своей очереди. Я никогда не получала удовольствие от этого процесса, а сейчас… — Я сложила на бортике ванны руки, кладя на них подбородок. — Сейчас мне совершенно не хочется вылезать из нее. Понимаешь?

— Да. — Ответила она, а ее голос, как и всегда, звучал угнетенно. — Вы боитесь того, что не захотите покидать дом Вимур.

Я задумчиво замолчала.

— Я должна страдать сейчас, но я не чувствую ничего подобного. И потому кажусь самой себе предательницей. Нет, я, конечно, все еще скучаю под дому и родным, но я знаю, что когда вернусь, меня вновь накроет моя рутинная жизнь, грязь и разруха. А еще свадьба с Паулом, которая сделает мою жизнь просто переделом мечтаний мазохиста. А здесь красиво и спокойно. Здесь я чувствую себя… полезной, нужной, хотя это все простая иллюзия.

— Это не иллюзия, госпожа. Вы важны и должны помнить это.

Она говорила это довольно часто, но ее слова не меняли правду, исходя из которой я фактически заложница. Не совсем простая, конечно, но все же…

— Женщины всегда быстрее приспосабливаются и легче переносят удары судьбы, чем мужчины. Вам нужно собой гордиться, а не считать предательницей. — Добавила Франси, заставляя меня улыбнуться.

Она пыталась меня утешить.

— Наверное, ты права, однако… не через две недели. Через полгода, возможно. Когда я летела в самолете, и брат Лукас говорил о том, что у меня нет выбора, и я в любом случае вынуждена подчиниться его прихоти, я думала, что сойду с ума. Столько страха и злости меня тогда переполняло… все-таки я отвратительная дочь, раз сейчас этого не чувствую.

— Вам в любом случае придется провести здесь срок, обозначенный в контракте. Вам выбирать, страдать все эти три года и исходить ненавистью или брать лучшее из того, что вам могут здесь предложить.

— Брать лучшее? — Повторила я эхом. — Имею ли я право…

Она резко перебила меня, и это было настоящим сюрпризом.

— По праву своей крови, вы не просто смеете брать. Вы смеете требовать.

— Даже так. — Пробормотала я едва слышно, открывая кран с горячей водой.

Эти слова принесли с собой кроме страха и чувства отчужденности, волну холода.

Смогу ли я вернуться к своей прошлой жизни? Вряд ли.

В последнее время я предпочитала горам и озеру прогулки в местном саду. Конечно, это было сделано с довольно прозрачным умыслом, который Франси не составило труда разгадать. Все же накануне я спросила ее, могу ли я пообщаться с кем-нибудь из мне подобных бедолаг, которые работают здесь донорами. Ответ был мгновенным и отрицательным. И мне не надо было ничего обосновывать, я понимала: мне опасно встречаться с единомышленниками. Вдруг в наших человеческих головах созреет план побега или прочей глупости? Кому нужны такие проблемы?!

Хотя, не думаю, что тут еще кто-нибудь был настолько же озабочен своим положением жертвы. И предложи я кому-нибудь из них объединить силы и сбежать, тот просто покрутил бы пальцем у виска. И дело не только в невозможности осуществления такого плана, а в том, что нет никаких причин срываться с места и добровольно отказываться от того, что дом Вимур щедро предлагал этим избранным.

Сидя на небольшой скамеечке, утопающей в цветах, я рассеяно наблюдала за текущим своим чередом рабочим днем садовников, дворников и охраны. Франси сидела рядом, осматривая главный дом, величественно возвышавшийся справа от нас, сосредотачивая свой взгляд на проклятом пятом этаже.

Мне стоило отвлечь ее от тяжелых раздумий, потому я огляделась и позволила себе наглость — сорвала небольшую веточку анхузы. И поднеся ее к лицу, проговорила:

— Никогда не видела настолько очаровательных цветов. Такие мелкие и яркие.

— Да. Красивые. — Без особого энтузиазма согласилась хранительница, но взгляд от окна все же отвела.

— Знаешь, я выращиваю цветы перед своим домом. Высаживаю каждую весну новые, но я никогда не видела насколько прекрасных цветов. И этот сад… кажется, я знаю, какое место представляла себе, когда отец читал мне об утраченном людьми Эдеме.

Подняв взгляд от цветка, я взглянула на Франси. Теперь девушка молча смотрела в сторону главных ворот, к которым подъехала машина. Выйдя из салона, водитель сосредоточенно уставился на широкую мраморную лестницу, словно ожидая, когда двойные массивные двери распахнутся, и из них выйдет сиятельная особа. Вот только, какая именно?

Через минуту мы это выяснили. Следя за молодым господином, я и Франси молчали, размышляя каждая о своем. Лично мне думалось, что он не должен так великолепно выглядеть после самоубийства своей любовницы, даже если Каин считал ее всего лишь «одной из» и даже если прошло несколько месяцев с момента трагедии. Темный костюм в тонкую полоску был совершенно точно выбран не для официальной встречи в чисто мужской компании.

Словно почуяв мое любопытство, мужчина безошибочно направил свой взгляд в нашу сторону. Франси поспешила подняться, когда он направился к нашей лавочке.

— О-ля-ля. — Протянула я тихо, нехотя вставая на ноги. — Служите не Богу, а маммоне, брат Лукас?

Он с усмешкой поправил белоснежные манжеты сорочки, выглядывающие из-под рукавов роскошного пиджака.

— «И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий». — Процитировал Каин Екклесиаста, останавливаясь в метре от меня. — К тому же не тебе осуждать меня. Сама выглядишь просто великолепно. Мейа.

Я не смутилась только потому, что для меня это было не комплиментом, а упреком.

— В какой монастырь собираетесь на этот раз? — Поинтересовалась я, теребя в пальцах цветок. — Судя по вашей… рясе, все-таки в женский.

— Сегодня мое внимание будет принадлежит только одной единственной. — Усмехнулся Каин, давая понять — он едет к своей невесте.

А когда я заметила, как со ступеней главного дома величественно сходит его старший брат, стало ясно, что это не просто междусобойчик. Знакомство с родителями? Что-то серьезнее?

— О, погодите-ка. Вы пока еще не похожи на жениха. — Пробормотала я, приближаясь и прикрепляя к лацкану его пиджака веточку анхузы, цветы которой подходили идеально к глазам мужчины. — Куда же без бутоньерки, да?

Выглядело это все слегка… панибратски. Шокированный взгляд Франси я чувствовала кожей. Ведь еще не так давно хранительница назидательно рассказывала мне о беде, которая случилась с женщиной, подошедшей к Каину слишком близко. Хранительница пыталась тем самым донести до моего сознания: он — солнце для Икара, сладкий яд для дурочек, верящих в любовь. Но ей не стоило переживать на этот счет, у меня и в мыслях не было менять шило на мыло, роль его донора на место его любовницы.

— Что ж… — Моя ладонь аккуратно стряхнула пылинки с его плеча. — Теперь вы готовы. И да, молодой господин, я никто, чтобы давать вам советы, но… постарайтесь и ее не убить.

«Чокнутая» — руку на отсечение, именно эта мысль возникла в голове Франси в ту секунду. Из синих глаз на меня смотрело самое настоящее чудовище, которое я раздразнила. Сердце забилось так, что даже на небесах был слышен этот набат.

Что избавило меня от глупой смерти в тот момент? Удивительно, но роль спасителя взял на себя Аман. Неосознанно, конечно. Просто он не любил ждать, а младший брат тратил его драгоценное время.

Когда Каин развернулся и пошел к машине, я втянула в грудь воздуха, понимая, что все это время сдерживала дыхание. Я бы пожелала молодому господину удачи, но рассудок говорил, что сейчас не самый подходящий момент открывать рот. Любое мое слово могло стать песчинкой, угрожающей нарушить хрупкое равновесие.

Я видела, как глава клана что-то говорил своему брату, и скорее всего это прозвучало как «нам следует готовить очередной гроб?». Уже второй раз за день ему напоминают о его грехе. Раздражало ли это Каина? Нет. Его это чертовски злило.

Его невесте сегодня придется несладко.

— Это было ударом ниже пояса. — Проговорила невозмутимо Франси, провожая машину взглядом. — Очень подло.

— Да. — Согласилась я. Мой голос дрожал. — В самый раз.