Аппарат

Глава 11 Прозаическая смерть Щелокова, странный визит Чурбанова…

Все началось при Андропове! Сначала возникло громкое дело о директоре «Елисеевского» магазина Соколове, потом проштрафилась фирма «Океан», потом пошло, поехало…

История с этими уголовными делами покрыта мраком неизвестности и таинственности до сих пор. Взять хотя бы факт стремительных расстрелов главных обвиняемых — Соколова, Трегубова… Они рассказали следователям все, что знали, а снисхождения не получили. Их расстреляли столь стремительно, что они не успели, кажется, даже подать прошений о пересмотре дел. Видимо, они представляли для кого-то огромную опасность.

Но не только работники торговли оказались на прицеле у бдительного и зоркого КГБ СССР. В поле зрения попали и крупные партийные функционеры: первый секретарь Краснодарского крайкома Сергей Федорович Медунов и министр внутренних дел Николай Анисимович Щелоков.

Между собой эти два человека связаны не были. Знакомы, несомненно! Все же в одной аппаратной «связке» долгие годы проработали, но «общих» криминальных дел как будто не имели. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

Букет содеянного ими был похож: там и там огромные финансовые средства, там и там коррупция, там и там неприкрытые хищения, нарушение правил о валютных операциях…

Поэтому, видимо, не случайно, что их персональные дела рассматривались на одном и том же заседании Пленума в июне 1983 года, и по обоим кандидатурам принято решение: «вывести из состава ЦК за допущенные ошибки в работе…»

Это был лишь первый шажок. Ведь нельзя же в самом деле было судить членов ЦК КПСС. Сперва их надо было поснимать со всех постов, разжаловать и лишь потом судить…

Медуновско-щелоковская эпопея была известна еще со времен Брежнева. Об этих партийно-правительственных «излишествах» своевременно докладывали Леониду Ильичу, но…

Еще раз позволю себе прибегнуть к свидетельству Владимира Медведева:

«…Сейчас говорят, что именно Андропов повел решительную борьбу с преступностью, коррупцией. Да, он — когда стал Генеральным секретарем. Но где же он был раньше? Вся информация находилась у него в руках. Неужели бороться с преступниками нужно лишь на посту главы государства? Кстати, вся информация о Щелокове, Чурбанове, Галине Брежневой также шла к нему, но он не решался довести ее до Брежнева.

Некоторые робкие попытки, впрочем, были.

В один прекрасный день я находился в кабинете Леонида Ильича, когда ему позвонил Андропов. Связь переключили с телефонной трубки на микрофон, все было слышно. Я поднялся, чтобы выйти из кабинета, но Леонид Ильич взмахом руки попросил остаться. Юрий Владимирович докладывал о Медунове. Говорил о том, что следственные органы располагают неопровержимыми сведениями, что партийный лидер Кубани злоупотребляет властью, в крае процветает коррупция.

Как обычно, Брежнев ждал конкретного предложения от собеседника.

— Что же делать?

— Возбуждать уголовное дело. Медунова арестовать и под суд, — предложил Андропов.

Брежнев, всегда соглашавшийся с Андроповым, на этот раз долго не отвечал, потом, тяжело вздохнув, сказал:

— Этого нельзя делать, Юра. Он — руководитель такой большой партийной организации, люди ему верили, шли за ним, а теперь мы его — под суд? У них и дела в крае пошли успешно… Мы одним недобросовестным человеком опоганим хороший край… Переведи его куда-нибудь на первый случай, а там посмотрим, что с ним делать…

— Куда его перевести, Леонид Ильич?

— Да куда-нибудь… Заместителем министра, что ли.

На этом разговор окончился. Брежнев был очень огорчен: Медунов — его ставленник — подвел. В том, что Андропов говорил правду, Брежнев не сомневался…»

После этого Медунов, как видим, не выпал из обоймы руководителей и вполне успешно просуществовал до июньского пленума 1983 года. Много времени потребовалось Андропову, чтобы, уже находясь в должности Генерального секретаря и главы государства, самостоятельно принять решение — «вывести из состава ЦК». Но на этом дело изрядно застопорилось… Провинившихся увольняли, лишали регалий, проводили в отношении их следственные действия, но все как-то развивалось ни шатко, ни валко.

Видимо, и Юрий Владимирович проповедовал лозунг, провозглашенный в свое время главным идеологом страны — Михаилом Андреевичем Сусловым: «Стабильность кадров — залог успеха!» А, может, у него, сломленного тяжелым недугом, просто руки не доходили…

Медунов как будто жив и по сей день. Здравствует. На бедность не жалуется. В судебном смысле не слишком сильно пострадал. И к скоропалительной смерти его, как Трегубова с Соколовым, никто не подталкивал.

А вот с министром внутренних дел СССР — Николаем Анисимовичем Щелоковым — как раз перед этим самым пленумом пришлось разбираться Черненко. И сложность этой разборки, в частности, заключалась в том, что родной брат Константина Устиновича — Николай Устинович — ходил у Щелокова хоть и не в первых, но в заместителях: в то время он заведовал системой высшего и среднего образования в МВД СССР — всеми учебными заведениями вплоть до Академии МВД, что на Войковской, а также различными курсами, учебными пунктами и так далее…

Естественно, сложившееся положение вещей — с проворовавшимся «начальником всей милиции» — создавало для генсека Черненко немыслимые морально-этические трудности… И если Брежнев не мог (или не хотел) наказывать Щелокова лишь по той причине, что когда-то давным-давно они вместе работали в Молдавии, то Черненко (тоже работавший со Щелоковым в Молдавии) дополнительно был отягощен родственной связью с системой МВД.

Но отношение Брежнева и Черненко к Щелокову, кажется, были куда сложнее… Однажды, когда вся страна с упоением вчитывалась в главы эпохальных произведений Брежнева: «Малая земля», «Возрождение», «Целина», я задал неосторожный вопрос Константину Устиновичу.

— Не понимаю… Брежнев описывает молдавские годы, а про Щелокова ни слова. Отчего так случилось?

Черненко, тоже работавший в те годы в Молдавии вместе с Брежневым и Щелоковым и не только читавший указанные произведения Брежнева, но и принимавший самое активное участие в их публикации, внимательно посмотрел на меня и ушел от прямого ответа:

— Есть кое-какие обстоятельства…

На этом разговор и кончился. Прошло довольно много времени. Не месяцы — годы! И вот, в один прекрасный день, незадолго до того самого июньского пленума, он неожиданно вызвал меня к себе:

— Ты, Виктор, интересуешься, вопросы задаешь… Вот, почитай! — он положил предо мной добрую дюжину скрепленных машинописных листков.

— Я могу взять их себе? — наивно осведомился я, полагая, что в кабинете ознакомлюсь с документом более обстоятельно.

— Здесь читай! — сказал Черненко, а сам, чтобы не мешать, вышел в комнату отдыха.

Это было заключение военной прокуратуры СССР, направленное в адрес ЦК КПСС. Черненко, будучи завотделом ЦК, обязан был с ним ознакомиться первым.

В документе скрупулезно перечислялись все прегрешения министра внутренних дел: и то, что он захапал в личное пользование несколько служебных «мерседесов», и то, что не брезговал забирать к себе домой и на дачу, а также раздавать ближним родственникам, арестованные милицией вещественные доказательства и конфискованные произведения искусства и антиквариата… Но и это далеко не все, о чем говорилось в этом документе.

Помню меня поразили два факта — это организация подпольного магазинчика «для своих», в котором реализовывались те арестованные вещи, которые не глянулись самому шефу «над всей милицией»; и то, что члены семьи Щелоковых были замечены в обмене в банках огромных сумм в потертых, захватанных, довольно ветхих рублях…

Я понял это так, что Щелоков и его семья не гнушались деньгами, которые следователи ОБХСС вытряхивали из чулок и закопанных в землю бидонов своих «криминогенных подопечных». Деньги, изъятые в «теневой экономике» у созревших раньше перестройки «цеховиков» и «рыночных воротил», менялись на новые более крупные купюры, обращались в личный доход и без того не бедного министра. Как в пословице: «Вор у воров дубинку украл»…

Кем же был Щелоков накануне Пленума? Генералом армии, но уже не на министерском посту, а в инспекторской группе Министерства обороны СССР. Эта инспекторская группа в шутку называлась «райской». Попавтуда кто раньше, кто позже пенсии, генералы не обременялись никакими служебными обязанностями, а прикреплялись ко всем мыслимым и немыслимым благам — пайкам, денежному довольствию, специальному медицинскому обслуживанию… Из этого «рая» генералы обычно попадали в рай поднебесный. То есть прекрасно жили до самой смерти!

Попал в этот «отстойник» и Щелоков. И жил безбедно до самого Пленума. А тут следствие андроповское продолжается, вопросы всякие неудобные задает, обыски грозит проводить…

Щелоков решается обратиться в ЦК!

А к кому?

Естественно, ко второму человеку в партии — начальнику Секретариата (знакомому с молдавских молодых времен) — Черненко.

Разговор в кабинете с глазу на глаз продолжался у них несколько часов. О чем они там говорили, я не знаю. Но выход Щелокова из кабинета Константина Устиновича вижу так отчетливо, как будто это было вчера. Столкнулись мы с ним в приемной нос к носу лишь потому, что Черненко решил пока зать мне его «живьем» и вызвал в кабинет тоща, когда тот еще не ушел.

Щелоков появился в дверях черненковского кабинета в привычном мундире. Он был весь увешан наградами. Медали и ордена тонко потренькивали при каждом его, как мне показалось, несколько неуверенном шаге. Лицо Щелокова, покрытое багровыми пятнами, все равно оставалось общего землисто-серого цвета.

Бывший министр, кажется, не замечал ничего и никого вокруг: он шел к двери по будто бы начерченной прямой линии. Руки его дрожали…

— Вот, полюбуйся! — гневно воскликнул Черненко, как только я подошел к столу. — Он принес справку, что оплатил через банк два «мерседеса»… Этим он хочет сказать, что не надо рассматривать его вопрос на пленуме…

Черненко говорил с одышкой — его душила не столько астма, сколько гнев. Я не мог понять зачем он меня вызвал — никакой видимой причины не было. Да вроде бы и поручений не предвиделось.

— Как он мог?.. — несколько раз повторил Черненко один и тот же вопрос, горько качая головой.

Похоже, Черненко решил поделиться со мной своей болью и досадой.

— Ладно, Виктор, иди… — ворчливо произнес Черненко и принялся за бумаги. — Работай… — я пожал плечами и пошел к себе.

Через некоторое, весьма короткое, время поступила информация о том, что в ожидании обыска, находясь в собственной шикарной квартире, Щелоков, облаченный в полный генеральский мундир, при орденах и медалях, в белой рубахе и брюках с широченными лампасами — застрелился из имевшегося у него в наличии коллекционного дорогостоящего ружья «зауэр». На Черненко это известие не произвело никакого впечатления. Похоже, он давно мысленно вычеркнул этого человека из списка реально живущих на земле. После всего что он успел натворить, безудержно пользуясь властью, Щелоков для него был совершеннейшим нулем, пустым местом…

Однажды мне, невольно, пришлось напомнить Черненко (он тогда уже был Генеральным секретарем) об этой истории и вернуть его к воспоминаниям о давно почившем Щелокове. Связано это было с его первым замом…

С Юрием Михайловичем Чурбановым я познакомился тогда, когда он, еще в самом отдаленном проекте не видел себя в качестве мужа Галины Брежневой и зятя генсека. Это был красивый и статный комсомольский функционер: веселый, жизнерадостный, он любил выпить и посидеть в шумной компании. Тогда он приехал в Липецк в командировку по линии ЦК ВЛКСМ.

Потом мы с ним не виделись много лет. Даже по телефону не говорили ни разу. Хотя, похоже, он знал, где я работаю и на какой должности. Я его тоже не упускал из виду, но никакой служебной надобности в нем у меня не было, а стать друзьями за время короткой его командировки в Липецк — двадцать лет назад — мы не успели.

Представьте себе, каково было мое изумление, когда Чурбанов позвонил ко мне в кабинет и, как будто мы виделись лишь вчера, сказал:

— Привет, Виктор. Это Чурбанов…

— Здравствуй, Юра…

— Мы не могли бы встретиться?

— Приезжай. Какие разговоры…

— Я не хочу появляться на том этаже, где сидят генеральные…

— Я на шестом, а не на пятом нахожусь.

Приезжай! Тут спокойно поговорим…

— Нет, давай лучше на нейтральной территории…

Тогда я предложил для встречи сквер перед Старой площадью. То место, где расположен — позади Политехнического музея — памятник героям Плевны. Чурбанов встретил меня сидя на лавочке. Первым протянул руку: «Привет!»

— Привет!

Одет он был в штатское. Сопровождающих его — все ж чин высокий: первый заместитель министра внутренних дел страны — видно нигде не было.

— Федорчук жмет до предела… — не сказал, а выдохнул Чурбанов. — Копает, все копает… Сил никаких нет!

Я тактично молчал, а он все говорил и говорил — мы не один раз прошлись вдоль сквера: вниз и вверх. От памятника-часовни до входа в метро «Площадь Ногина» и обратно, потом еще раз.

— Ты скажи Константину Устиновичу, — попросил меня Чурбанов, — что ни в чем я не виноват… Этому Федорчуку все неймется! Без году неделя на министерстве, а поди ж ты…

Доводов у Юрия Михайловича не было никаких, а просить надо было, опираясь на то, что Чурбанов для покойного Брежнева человек далеко не чужой — женат на его дочери. А Черненко и Брежнев верные друзья-товарищи. Ради доброй памяти о товарище…

«Должен, должен заступиться», — очевидно, полагал Юрий Михайлович.

Я в тот же день был в кабинете у шефа и обстоятельно, во всех подробностях рассказал Черненко об этой встрече. Константин Устинович не перебивал меня, выслушал от начала до конца. При этом взгляд его совершенно серьезный, без малейшего следа улыбки был направлен прямо на меня. Мне трудно было понять, как он относится к моей «инициативе».

Когда я закончил рассказ, Черненко открыл лежавшую на столе папку с документами и без упоминания о только что услышанном, сказал:

— Так, начинаем, Виктор, работать… Тут у нас вот на сегодня какие проблемы… — и ни одного слова о Чурбанове, как будто и не было этого долгого рассказа с моей стороны. А, может, как всегда, он знал куда больше моего и не стал ставить меня в неудобное положение.

Чем эта история кончилась для Чурбанова, наверное, все помнят — долгие годы за тюремной решеткой. Но, если быть до конца откровенным, что-то в его истории все же не совсем так… Остается некая недосказанность!