Аптекарша

13

Собственно, Розмари совсем не такая уж плохая соседка; стоит вспомнить плаксивых баб, с которыми я ежедневно встречаюсь в коридоре, чтобы понять, насколько мне с ней повезло. Даже неловко, что поначалу я относилась к ней чуточку свысока.

Наутро при виде неприбранной кухни мне опять стало дурно. Может, Левин подсыпал мне какой-нибудь порошок в еду? На всякий случай я достала копию моего завещания и демонстративно положила на заляпанный кухонный стол.

На работе времени на размышление не остается. Помимо торопливых клиентов, которым лишь бы лекарство схватить и убежать, есть и словоохотливые завсегдатаи. Это, как правило, пожилые и одинокие люди, для которых выход к врачу или в аптеку — единственное развлечение в жизни. И я прекрасно знаю, что в моей профессии есть четко выраженный компонент социальной помощи: покупатель ждет от аптекаря не только дельного совета, но и умения слушать. Я и не избегаю таких клиентов, а вот шефиня, едва завидев в дверях очередного говоруна или нытика, мгновенно исчезает. Да и Ортруд, наша спортсменка, спасается бегством, не без злорадства шепнув мне:

— Элла, это твой кадр.

Регулярно ходят в аптеку матери, эти берут лекарства на всю семью — для больных детей, бабушек, мужей, а уж заодно и противозачаточные пилюли для себя. На их фоне исключением смотрелся Павел Зиберт, понурый мужчина средних лет, он живет неподалеку и все покупки для семьи делает сам. Именно его привела тогда к нам на новоселье моя шефиня — хотела поднять ему настроение.

Это тихий, симпатичный человек, никогда не пристававший с разговорами. Однако со временем и по характеру его рецептов мы догадались, что жена у него, видимо, находится в психиатрической лечебнице. Любопытная шефиня разузнала от Дорит, что у несчастной психоз, она страдает параноидальными галлюцинациями.

Я была в аптеке одна, когда уже перед самым закрытием зашел этот милый, такой несчастный человек. На сей раз он, похоже, был не столь замкнут, как обычно.

— Как дела у вашей жены? — отважилась спросить я.

Он стрельнул в меня глазами.

— В данный момент она в больнице.

«Есть люди, которым еще хуже, чем мне», — подумала я. Как же это он успевает и на работу ходить, и за детьми присматривать, спросила я, не отрывая глаз от рецепта, на котором рядом с его фамилией была указана докторская степень.

Он работает редактором в научном журнале, часть работы может брать домой.

— С хозяйством-то я вполне справляюсь, — сказал он не без гордости, — тут трудностей почти нет.

Кстати, он должен извиниться, но он напрочь запамятовал мою фамилию, хотя однажды даже побывал у меня в гостях.

Что ж, это я вполне понимаю.

— Морман, Элла Морман, — представилась я, — вернее, теперь уже Элла Морман-Грабер.

Он тут же припомнил мое свадебное объявление в газете.

— Да-да, моя жена еще пошутила: «Ничего себе парочка — грабарь и мормон!»

Я даже пожалела, что он прочел мое свадебное объявление. А на жену его просто рассердилась: сидит в психушке, бросила мужа на произвол судьбы и на домашнее хозяйство, да еще и отпускает идиотские шуточки…

Я стала закрывать аптеку.

— А то грабарь-муж ждет не дождется свою женушку-мормонку, — сказала я все еще сердито.

Павел Зиберт понял, что его шутка не пришлась мне по вкусу. И взглянул на меня с таким огорчением, что я сразу поняла: мы друг другу нравимся.

Но по пути домой меня обуял такой дикий страх, что хоть разворачивайся и езжай обратно, под спасительный кров моей родной аптеки. Что скажет Левин, увидев мое завещание?

Мой супруг ждал меня на кухне с каменным и оскорбленным лицом. Завещание лежало перед ним на столе.

— Это что — шутка? Если шутка, то очень неудачная.

— У деда твоего научилась, — парировала я. — Теперь нет смысла меня убивать, останешься ни с чем.

Левин уставился на меня раскрыв рот. Только теперь он все понял и был просто потрясен.

— Ты совсем сбрендила? Я тут пляшу вокруг тебя, окружаю любовью, заботой и лаской, а ты на полном серьезе полагаешь, что у меня на уме одна мысль — тебя укокошить? Нет, так мы не сможем жить вместе.

Мне даже стало его жалко, и я уже начала раскаиваться. После своей поездки он и вправду стал со мной куда милей, чем прежде. Но я не сдавалась.

— Вы провернули на мои деньги какую-то грязную сделку, — распалялась я. — Губите молодые жизни, наживаетесь на чужом горе!

Тут уже Левин рассвирепел.

— То есть как это на твои деньги? — заорал он. — Да там ни гроша твоего нет, это деньги моей семьи! Будь я и вправду такой злодей, я бы тебя сейчас истязал до потери сознания, пока ты сама у меня на глазах это завещание не перепишешь! А значит, и подпишешь себе смертный приговор.

— Я пока что не старуха, ничем не болею, и зубы у меня еще свои. Так что придется тебе придумать что-нибудь пооригинальнее, чтобы за убийство не сесть.

На лице Левина отразилась напряженная работа мысли.

— Ты можешь выброситься из окна мансарды: самоубийство вследствие тяжелой депрессии.

— Так тебе и поверили, — съязвила я. — У меня в жизни не было депрессий, все мои друзья это подтвердят.

— Я бы заставил тебя написать прощальное письмо, — сказал Левин, — оно бы твоих друзей убедило.

Лютыми врагами смотрели мы друг на друга. Я была на пределе. Не зная, чем бы еще его уязвить, я вдруг разревелась.

— У меня будет ребенок, — всхлипывая, пролепетала я.

— Что-что у тебя будет? Менструация у тебя будет, это уж точно, у тебя перед этим делом всегда истерика.

Я убежала в спальню, чтобы выплакаться в подушку. Вскоре я услышала грохот захлопнувшейся входной двери, а минутой позже — рев удаляющегося «порше».

Домой этой ночью Левин так и не вернулся.

И наутро ни коня, ни всадника не было видно. В ночном халатике я отправилась на кухню ставить чайник. За неимением публики желание плакать прошло. Как раз в тот миг, когда я с омерзением выплевывала ромашковый чай в раковину, вошел Дитер. Отерев рот салфеткой и тяжело дыша, я присела к столу. Дитер бросил на меня пытливый взгляд. Нам обоим было слегка неловко.

— Я заметил, что тебя каждое утро мутит, — озабоченно и почти с нажимом сказал Дитер.

Он молча выдавил лимон и дал мне понюхать. Потом пошел к холодильнику, достал банку с колой и налил мне в стакан.

— Секрет фирмы, — проговорил он, подавая мне напиток.

Я выпила, и, к моему удивлению, это ледяное и довольно противное на вкус пойло действительно мне помогло. Непередаваемо ласковым жестом Дитер погладил меня по голове и удалился.

Мой муж, как-никак все-таки проводивший рядом со мной все ночи (сегодняшняя не в счет), так и не удосужился заметить, как я давлюсь по утрам. А Дитер расслышал даже с другого этажа. Однако если у Дитера появились мысли насчет моей беременности, значит, он должен принять в расчет и вероятность своего отцовства. Или мужчины вообще не умеют считать?

В этот день я была записана на прием к гинекологу. С лихорадочным нетерпением я ожидала результата.

Потом помчалась к Дорит.

— А что говорит будущий отец? — выслушав меня, поинтересовалась она.

— Он еще не подозревает о своем счастье, я же обещала тебе первой сказать.

— Я польщена такой честью, но ему ты все-таки скажи, что первый — он.

В тот день мы вдоволь наговорились о самочувствии и странных прихотях организма во время беременности — тема, которую Дорит любила и раньше, но из чувства такта обсуждала со мной лишь изредка.

В конце концов я все-таки отправилась восвояси. Ждет ли меня дома Левин? И если да, то с каким лицом?

Они оба ждали меня как миленькие: сидели на кухне и дружно готовили.

— Сегодня я купил нам на Рождество мороженого польского гуся, — отрапортовал Дитер.

— А я была у врача, — объявила я бодрым тоном. — Я на втором месяце.

Левин посмотрел на меня без всякого восторга.

Дитер немедленно принес бутылку противопоказанного мне шампанского. Вопреки всем моим новым принципам я все же выпила глоток, наслаждаясь тем, что снова оказалась в центре всеобщего внимания.

Второй отъезд Левина оказался не добровольным и был вызван печальной необходимостью. Ему позвонили из Вены — его мать попала в автомобильную катастрофу. По убитому виду Левина я сразу поняла, что это не выдумки. Он и не заикнулся о деньгах, но я, разумеется, сама тут же купила ему билет на самолет и поменяла марки на шиллинги. Лететь ли мне с ним? Мысль о перелете меня, по правде сказать, не слишком-то привлекала. О матери Левина я знала только одно: она пламенная поклонница Аннетты Дросте-Хюльсхофф,[8] именем которой мечтала назвать дочь. Когда же, к немалому ее разочарованию, у нее родился сын, ему досталось имя Левина Шюккинга,[9] друга юности Аннетты.

До Сочельника оставалось всего пять дней, и я взяла две недели отпуска. Не без смущения думала я о том, что остаюсь с Дитером в доме одна. Не иначе он захочет со мной объясниться.

Уже за ужином, который, как и положено перед Рождеством, мы вкушали при трех свечах, Дитер глубоко и так многозначительно вздохнул, что мне поневоле пришлось спросить:

— В чем дело?

— Думаешь, мне легко смотреть, — начал Дитер своим приятным, но сейчас чуть сдавленным от боли и волнения голосом, — как ты счастлива с Левином, а все, что было со мной, напрочь забыла.

Я уверила его, что это совсем не так.

Однако дело уже не столько в его личных чувствах, сказал Дитер, теперь главное — счастье будущего ребенка. И посмотрел на меня с такой мукой в глазах, что я тут же бросилась к нему на шею.

— Эти несколько дней мы одни, — сказала я, — у меня отпуск…

Надо сказать, что даже в собственных глазах я выглядела в эту минуту довольно блудливой особой.

— Ты беременна, — напомнил Дитер.

А меня как будто черт за язык тянул.

— Это твой ребенок, — шепнула я.

Дитер повел себя безупречно: он обнимал меня, целовал и буквально лучился от неподдельной радости.

— А когда ты скажешь об этом Левину? — не столько спросил, сколько потребовал он.

— Ну сейчас-то никак нельзя, — возразила я. — Некрасиво как-то, у него мама, наверно, при смерти.

В этот вечер я отправилась в постель с Дитером и ревнивцем Тамерланом. Я сама себе удивлялась, но это было просто восхитительно.