Арабы и море

Эпилог

Они лежат передо мной, бесценные листы древних рукописей, уже тронутые дыханием беспощадного времени. Я вглядываюсь то в изящную нанизь, то в мятущуюся скоропись много раз прочитанных строк, донесших сквозь века блеск чужого, давно угасшего ума, запечатлевших живое движение руки человека шестнадцатого столетия. Часовые веков, они устояли в бурном вихре событий человеческой истории, пережив и тех, кто мнил себя бессмертными вершителями ее судеб. В эти минуты безмолвно склоняешь голову перед памятью не только создателя изучаемого труда и переписчика, сохранившего его мысль для потомков, но и первых ценителей и хранителей рукописи, бережно передававших ее из рук в руки, как знак эстафеты, говорящий о величии прошлой культуры народа. Должно быть, не всегда и не каждому было легко хранить ради будущего эти сокровища духа; насущные заботы настоящего не раз властно требовали нераздельного внимания к ним, и если все-таки рукописи дошли до нас, значит, среди множества обыденных дел люди заботились и о творениях, осиротевших по кончине человека, который выносил их в себе, чтобы подарить миру.

Часовые веков, свидетели прошлого! Их напрасно считают бесстрастными, эти пожелтевшие листы, и не молчаливы эти строки, стремительно текущие со страницы на страницу в русле реки повествования. Ничего они не дают читающему их «по обязанности», но перед тем, кто ради них забывает все, они раскрываются в первозданном обаянии. Не сразу, далеко не сразу приходит этот успех: трудное счастье исследователя оплачивается высшим напряжением умственных и телесных сил, за сладостными мгновениями триумфа стоят вереницы дней и ночей будничной кропотливой работы; тонкая, филигранная отделка готового исследования чеканится годами изнурительного труда. Но тягости, запечатленные в памяти, уходят из нее, когда ученого посещает светлая радость свершения, когда ему удается вернуть дар живой речи давно безмолвным свидетелям былого и пополнить кладовую человеческих знаний новыми самоцветами.

Книга приблизилась к своей грани, и моя беседа с читателем прерывается. Работа над этими страницами много дала мне самому: я посмотрел на труд моих старших коллег и свой собственный как бы со стороны, а это всегда полезно, но, к сожалению, не всегда делается. С грустью пришлось еще раз убедиться в том, что совершено меньше, нежели этого требуют количество доступных памятников и современный уровень науки, но вместе с тем было отрадно, встретившись с дорогими памяти деятелями прошлого, снова убедиться в том, что эти самоотверженные люди отдали все для того, чтобы как можно шире раздвинуть пределы человеческого знания в избранной ими области.

Как мне кажется, эти страницы нельзя назвать повествованием холодного ума. Вслед за своим учителем Игнатием Юлиановичем Крачковским я старался в полный голос рассказать о своей области науки. Избрав ее своей специальностью на заре жизни, я и в зрелые годы не раскаиваюсь в своем выборе, хотя эта привязанность нередко обходилась мне дорого. Вот почему если я скажу, что на этих страницах рядом с умом от моего имени говорило сердце, то буду надеяться, что читатель не усмотрит в этих словах ложного пафоса. Я старался передать дорогие для меня мысли и чувства, и, если, прочтя предлагаемую повесть, другое сердце хоть ненадолго разделит их со мной, можно будет считать, что она писалась не напрасно.