Арена мрака

Глава 11

Моска, который сегодня был одет в гражданское, выглянул из окна. Он смотрел, как персонал военно-воздушной базы снует взад-вперед: бортмеханики в зеленых комбинезонах и отороченных мехом кожанках, молодцеватые пилоты в темно-зеленых с фиолетовым плащах, немцы-рабочие в поношенной одежонке – все сутулились под порывами колючего ноябрьского ветра. За его спиной раздался голос Эдди Кэссина:

– Уолтер!

Моска обернулся.

Эдди Кэссин откинулся на спинку стула.

– Для тебя есть работенка. У меня тут возникла одна идейка, и лейтенант ее одобрил. На всем европейском театре началась кампания по экономии продуктов: мы пытаемся убедить обжор, чтобы они не наедались до блевоты. Не надо морить себя голодом, но и обжираться не стоит – а то набирают себе полные подносы еды, а потом все это не съедают и приходится много выбрасывать. Так вот. Мы хотим сделать плакат: портрет солдата, который стоит с огромным подносом с едой, а внизу надпись: «Не надо так!» Рядом будет помещена фотография двух немецких ребятишек, которые подбирают с асфальта окурки, и еще одна надпись: «Ты можешь им помочь». Как тебе?

– От этого самому блевать хочется, – ответил Моска.

Эдди ухмыльнулся:

– Ладно. По-моему, это очень здорово. Настоящая пропаганда. В штабе опупеют. Может, даже в «Старз энд страйпс»[10] опубликуют. Как знать, как знать. Из этого может получиться кое-что!

– Я тебя умоляю! – сказал Моска.

– Ну, все! – сказал Эдди Кэссин немного раздосадованно. – Достань мне фотографию двух ребятишек, собирающих окурки. Есть свободный джип, поезжай и возьми с собой фотографа, этого капрала из лаборатории.

– О'кей! – сказал Моска. Он вышел на улицу и увидел снижающийся рейсовый самолет из Висбадена, который словно по мановению волшебной палочки вывалился вдруг из пустого неба.

Моска залез в джип.

Уже под вечер он переехал мост и устремился в старый Бремен. Капрал шатался где-то по ангарам, и Моске понадобился целый час, чтобы найти его.

На улицах было полно куда-то спешащих немцев, автобусы непрестанно сигналили, лавируя в потоке автомобилей. Пассажиры гроздьями висели на подножках. Моска припарковался неподалеку от клуба Красного Креста.

Здесь было тихо и безлюдно. Площадь перед клубом была пуста: не было видно ни мальчишек-попрошаек, ни проституток – жизнь забурлит тут после ужина. Две немки в полицейской форме медленно прохаживались по тротуару, словно завороженные скрежетом и звонками трамваев.

Моска с капралом сидели в джипе, дожидаясь появления каких-нибудь попрошаек. Они молча курили. Наконец капрал сказал:

– Что за невезуха! Первый раз тут нет этих фриценят.

Моска вылез из джипа.

– Пойду посмотрю, – сказал он. Было очень холодно, и он поднял воротник куртки. Пройдя мимо клуба, он завернул за угол. Детей и там не было, но он продолжал идти и скоро оказался на заднем дворе какого-то административного здания.

На вершине огромной кучи мусора и щебня мирно восседали два мальчугана и смотрели на расстилающееся перед ними море развалин. Оба были в длинных, доходящих им до пят, пальто, а на головах были нахлобучены почти по самые глаза солдатские шапки. Они хватали ладошками горсти кирпичной пыли, просеивали ее сквозь пальцы, а потом бросали кусочки кирпича подальше в пустыню руин, не целясь и не слишком сильно, чтобы не потерять равновесие и не скатиться вниз.

– Эй! – крикнул им Моска по-немецки. – Хотите получить по шоколадке?

Мальчики важно посмотрели на него оценивающим взглядом, признали в нем врага, хотя он был в гражданской одежде, и сползли вниз без всякого страха. Они пошли за ним, оставив на некоторое время свою безбрежную и безмолвную площадку для игр. Держа друг дружку за руки, они появились на площади.

Капрал стоял около джипа и ждал их. Он вставил в фотоаппарат пленку и щелкнул затвором.

Когда все было готово, он сказал Моске:

– Подскажи им, что делать!

Капрал не говорил по-немецки.

– Поднимите вот эти окурки, – сказал Моска мальчикам, – и смотрите в объектив, когда он будет вас снимать.

Они покорно склонились над тротуаром, но шапки закрыли их лица.

– Пусть сдвинут шапки назад, – попросил капрал.

Моска сам сдвинул мальчикам шапки на затылок, так, чтобы показались маленькие, как у гномов, личики.

– Окурки слишком маленькие, – сказал капрал. – Их не будет видно.

Тогда Моска вытащил несколько сигарет и бросил их на тротуар. Капрал сделал несколько снимков, но все равно остался недоволен. Он уже приготовился щелкнуть еще раз, как вдруг Моска почувствовал, как кто-то схватил его сзади за руку. Он обернулся.

Перед ним стояли две женщины-полицейские.

Та, что схватила его за руку, была с него ростом.

Она не выпускала его руку. Он толкнул ее, почти ударил и почувствовал, что его ладонь ткнулась в мягкую грудь, выпиравшую из-под голубой ткани мундира. Она отшатнулась, выпустила его руку и сказала, словно оправдываясь:

– Это не разрешено здесь. – Она повернулась к мальчикам и сказала угрожающе:

– А вы немедленно убирайтесь.

Моска схватил мальчиков за воротники пальто.

– Оставайтесь, – сказал он. Он повернулся к женщинам, и его худое длинное лицо исказил гнев. – Вы видите эту форму? – И указал на капрала. Потом протянул руку женщинам. – Покажите мне ваши удостоверения!

Женщины начали сбивчиво объяснять, что это их работа, что им положено гнать отсюда всяких попрошаек. Какой-то немец, проходивший мимо, остановился, а ребята поспешили прочь от греха подальше. Мужчина сказал им что-то грозным голосом, и они с перепугу бросились наутек. Капрал крикнул Моске: «Смотри!» – и Моска успел их схватить. А мужчина поспешил прочь, чтобы поскорее замешаться в толпу соплеменников, дожидающихся на углу трамвая. Моска помчался за ним, и, когда немец услышал за спиной топот ног, он остановился и обернулся. В его глазах застыл ужас.

– Ты зачем сказал тем ребятам, чтобы они убежали? – заорал на него Моска.

Немец тихим извиняющимся тоном ответил:

– Я не понял. Я думал, они попрошайничают.

– Покажи мне свой пропуск, – приказал Моска и протянул руку.

Немец, трясясь мелкой дрожью, полез во внутренний карман пальто и достал толстый бумажник. Он стал шарить в нем непослушными пальцами, не спуская глаз с Моски, который вырвал у него бумажник из рук и сам нашел голубое удостоверение. Моска отдал немцу бумажник.

– Свой пропуск получишь завтра утром в полицейском управлении, – сказал он и зашагал обратно к джипу.

На другой стороне площади в густых сумерках ноябрьского вечера он увидел толпу немцев, наблюдавших за всем происходящим: черная, высокая, похожая на лес стена фигур. На какое-то мгновение его охватил безотчетный страх, но потом его ярость вспыхнула с новой силой. Он медленно шел к джипу. Двое ребят все еще стояли, но женщины-полицейские исчезли.

– Поехали, – сказал он капралу. Они доехали до Метцерштрассе, где Моска вышел из машины и попросил капрала:

– Возвращайся на базу один.

Капрал кивнул и тихо сказал:

– Пожалуй, тех снимков будет достаточно.

И только тут Моска понял, что они забыли сделать еще несколько снимков, а дети так и остались стоять там на площади, не получив обещанного шоколада.

Когда Моска вошел в комнату, Гелла подогревала суп на электроплитке. Своей очереди дожидалась сковородка с беконом. Лео сидел на кушетке и читал.

В просторной комнате стоял теплый уютный запах еды. Кровать и тумбочка в углу, стол с большой настольной лампой, небольшой радиоприемник, массивный шкаф у двери; посредине – круглый стол и несколько плетеных стульев; у стены – гигантский пустой сервант, который оставлял достаточно свободного места. Ну и комнатища, думал Моска всегда, оказываясь здесь.

Гелла оторвалась от электроплитки.

– Как ты сегодня рано! – воскликнула она и подошла поцеловать его.

При виде Моски ее лицо всегда приобретало другое выражение – его озаряла радость, – которое на него самого нагоняло легкое чувство вины и страха, ведь она все в своей жизни теперь связала с ним. Словно и не ощущала тех опасностей, которые подстерегали их в жизни.

– У меня были дела в городе, и я не стал возвращаться на базу, – сказал Моска.

Лео оторвал глаза от книги, кивнул ему и продолжал читать.

Моска полез в карман за сигаретой, и его пальцы нащупали удостоверение того немца.

– Довезешь меня до полицейского управления после ужина? – спросил Моска Лео и бросил удостоверение на стол.

Лео кивнул и спросил:

– Что это?

Моска рассказал им, что случилось. Он заметил, что Лео смотрит на него с удивленной ироничной улыбкой. Гелла ничего не сказала и разлила горячий суп по чашкам. Потом поставила сковородку с беконом на плиту.

Они осторожно пили суп, макая в него сухарики. Гелла взяла со стола голубое удостоверение.

Держа чашку одной рукой, другой она раскрыла удостоверение.

– Он женат, – сказала она. – У него голубые глаза, каштановые волосы, он печатник в типографии. Хорошая работа. – Она изучала фотографию. – Он не похож на злодея. Интересно, есть ли у него дети?

– Разве там не сказано? – спросил Моска.

– Нет, – ответила Гелла. – У него шрам на пальце. – Она уронила удостоверение на стол.

Лео откинул голову назад, выливая остаток супа себе в рот, потом склонился над столом. Его щека слегка задергалась.

– Скажи, – спросил он Моску, – почему ты не пошел сразу с этим человеком в полицейское управление? Это же недалеко.

Моска улыбнулся в ответ:

– Я хотел его припугнуть. Я вообще ничего не собираюсь делать. Я просто хотел его припугнуть.

– Он же ночь не будет спать, – сказала Гелла.

– Он этого заслуживает, – свирепо и, словно оправдываясь, буркнул Моска. – Не хрена ему было совать нос не в свои дела!

Гелла подняла на него светлые серые глаза.

– Ему просто стало стыдно, – сказала она. – Мне кажется, он почувствовал и свою вину за то, что эти дети попрошайничают и подбирают с тротуара грязные окурки.

– Ну и хрен с ним, пускай немного попотеет!

Послушай, может, ты дашь нам этот бекон, пока он совсем не сгорел?

Гелла поставила сковородку с беконом на стол и достала буханку серого немецкого хлеба. Покончив с бутербродами, Лео и Моска встали из-за стола, и Лео стал искать ключи от своего джипа.

Гелла снова взяла удостоверение и посмотрела на адрес.

– Послушай! – воскликнула она. – Он живет на Рубсамштрассе. Это даже ближе, чем полицейское управление.

Моска отрезал:

– Не надо мне капать на мозги. Мы едем в клуб. – И улыбнулся ей, когда она склонила ему на грудь голову с туго стянутыми, словно шлем, светлыми волосами. Эти сентиментальные знаки внимания всегда доставляли ей радость, хотя он над ними посмеивался и никогда сам не проявлял инициативы. – Хочешь, я привезу мороженого?

Она кивнула. Когда он выходил из комнаты, она крикнула ему вслед:

– Это же по пути в клуб!

В джипе Лео спросил:

– Куда мы едем?

– Ладно, черт побери, поехали к тому парню. – Моска покачал головой. – Ну и достали же вы меня оба.

– Мне-то что, – сказал Лео. – Но это и впрямь по дороге. И к тому же я сам знаю, что значит «попотеть», как ты выразился. Это ты очень точно сказал. – Он повернулся к Моске и печально улыбнулся.

Моску передернуло.

– Я этого гада даже видеть не хочу. Может, сходишь к нему, а, Лео?

– Только не я, – сказал Лео с усмешкой. – Ты забрал, ты и верни.

Они легко нашли нужный адрес – это был частный домик на две семьи, в котором сейчас из-за дефицита жилья теснилось сразу несколько семей. На входной двери висел список жильцов с указанием квартир против каждой фамилии. Моска стал сверять фамилии на списке с фамилией на удостоверении. Он поднялся на второй этаж и решительно постучал в дверь. Дверь тут же открылась. Он понял, что за ним наблюдали из окна и ждали этого стука. Показавшийся в дверном проеме мужчина был тот же самый: круглая продолговатая голова, суровые черты лица, только на лице застыла напряженная маска, несколько оттененная лысым черепом. Немец посторонился, пропуская Моску в квартиру.

Он прервал их вечернюю трапезу. На столе в комнате стояло четыре тарелки с черным соусом, в котором плавали темные измельченные овощи и большие картофелины. В углу стояла кровать, а за ней висела кое-как присобаченная раковина, над которой темнела картина в коричневых и темно-зеленых тонах. Женщина с зачесанными назад волосами выталкивала двух ребятишек в соседнюю комнату. Но, обернувшись на вошедшего, она выпустила детей из рук. Обитатели квартиры молча смотрели на Моску и ждали, что он скажет.

Он отдал немцу голубое удостоверение. Тот взял его и спросил, задохнувшись:

– Да?

Моска сказал:

– Вам не надо ходить в полицию. Забудьте о случившемся.

Суровое лицо немца побелело. Чувство облегчения, страх, шок от пережитого, визг тормозов джипа, остановившегося у его дома, – все смешалось в его сознании, и яд ожег ему кровь. Он дрожал. Ему на помощь бросилась жена и усадила его на деревянный стул у стола.

Моска, смутившись, сказал женщине:

– Что такое? Что с ним?

– Ничего, – ответила она деревянным голосом. – Мы решили, что вы приехали забрать его, – ее голос дрогнул.

Заплакал мальчик. На его личике был написан испуг, точно стены его маленького мирка вдруг рухнули. Моска, думая, как бы его успокоить, шагнул к нему и протянул плитку шоколада. Ребенок еще пуще перепугался и истерически зарыдал на высоких нотах, так что его вопли стали почти неслышными. Моска выпрямился и беспомощно взглянул на женщину. Она подала мужу стаканчик шнапса. Пока он пил, женщина бросилась к ребенку, ударила его по губам и взяла на руки. Ребенок затих. Немец, все еще сильно волнуясь, сказал:

– Подождите, пожалуйста, подождите, – и почти побежал к буфету, достал оттуда бутылку шнапса и еще один стаканчик.

Он наполнил стакан шнапсом и едва ли не силой всучил его Моске.

– Это была ошибка, просто ошибка. Понимаете, я подумал, что эти дети досаждают вам. Я не хотел вмешиваться.

И Моска вспомнил, как отчитывал этот немец двух ребятишек на площади – сердито, но в его голосе слышался стыд, словно он сам был повинен в унижении этих детей.

– Все в порядке, – сказал Моска. Он не притронулся к шнапсу и хотел поставить стакан на стол, но немец схватил его за руку и заставил выпить.

Забыв, что на него смотрят жена и дети, немец, словно умоляя даровать ему жизнь, продолжал сбивчиво говорить:

– Я никогда не был нацистом. Я вступил в партию только для того, чтобы мне сохранили работу, все типографские рабочие должны были вступать в партию. Я платил взносы. Вот и все. Я не был нацистом. Пейте. Это хороший шнапс. Пейте.

Я этим лечусь.

Моска выпил и направился к двери, но немец опять удержал его. Он схватил его за руку и стал трясти.

– Я очень благодарен вам за вашу доброту. Это от чистого сердца. Я никогда этого не забуду.

Я всегда говорил, что американцы хороший народ. Добрый народ. Нам, немцам, повезло. – Он в последний раз пожал руку Моске. Его голова тряслась от нервного напряжения и от радости, что все кончилось.

В это мгновение Моска почувствовал почти непреодолимое желание ударить его, повалить на землю и размозжить этот лысый череп и искаженное сладкой гримасой ужаса лицо. Он отвернулся, чтобы скрыть свое отвращение и ярость.

А в проеме двери, соединяющей обе комнаты, Моска увидел лицо его жены: худощавое, мертвенно-белая кожа обтягивает сильно выступающие скулы, голова чуть склонена, плечи опущены под тяжестью ребенка на руках. Ее серые – теперь почти черные – глаза казались мрачными лужицами неизбывной ненависти. Ее волосы тоже казались темными на фоне золотистой головки ребенка. Она не отвела взгляда, когда их глаза встретились. Ни один мускул на ее лице не дрогнул.

Когда дверь за ним захлопнулась, он услышал ее голос – тихий, но резкий. Она что-то говорила мужу. На улице, обернувшись, он увидел ее за окном в освещенной комнате: она стояла над мужем, держа на руках ребенка.