Аргентовские

УЗНИКИ 17-й

Лавр пришел в себя на полу железнодорожного вагона лишь к исходу второго дня. Вспомнил, как, окруженные плотным конвоем мятежников, шли — он, Костя, Буждан, тридцать пять-сорок бойцов отряда — через мост, мимо церкви, по Троицкому переулку сквозь толпу городских обывателей и злорадствующих буржуев. Перед вокзалом построили цепочкой и через узкие воротца провели на перрон. На третьем пути ждал товарный состав. Солдаты, орудуя плетками и прикладами, загоняли арестованных в переполненные теплушки. В это время у соседнего вагона появилась очередная группа пленных. Среди них Лавр увидел члена ревтрибунала Зырянова. Кивком головы приветствовали друг друга, и Зырянов замешкался. Офицер взмахнул короткой ременной плеткой, хлестнул его по лицу. Аргентовский не выдержал, подскочил к офицеру и кулаком ударил его в переносицу — тот распластался на грязной, промасленной земле, фуражка отлетела под колеса вагона. Солдаты набросились на Лавра, орудуя прикладами. Он потерял сознание. Бесчувственное тело втолкнули в вагон.

Костя все время был возле брата — подавал пить, бинтовал раны, делал примочки. Под зарешеченным оконцем вагона часто появлялась Наташа — вторая, по возрасту, из четырех детей Аргентовских — приносила лекарства и еду.

— Где мать? — спрашивал Лавр, лежа на полу. Костя, как эхо, повторял вопрос, Наташа отвечала:

— Болеет. Завтра, может, придет.

Костя бодрился, шутил. «Вообще, неунывака наш Костя…» — думал Лавр. Как было б тяжело ему без брата.

На третий день охранники втолкнули в вагон старика. В сумраке Лавр не сразу узнал отца. Василий Алексеевич бодро поздоровался, увидев Костю, обнял, расцеловал его.

— А Лавруша где? Наташка сказывала, в одном вагоне…

Лавр приподнялся на своем ложе:

— Я здесь, батя!

Отец протиснулся между узниками, повернул голову сына к свету.

— Ух, как разрисовали тебя!.. Ничего, заживет… Будет и на нашей улице праздник.

— А ты как сюда?

— Захотелось сынов поглядеть, — грустно улыбнулся Василий Алексеевич. — Уважили. Пришли, арестовали и — сюда. — Посерьезнев, добавил вполголоса: — Думаю, молитвами Осипа Кузьминых…

…Стоявший у окна Костя первым заметил оживление на перроне. Мимо вокзала промаршировала конвойная рота, свернула к арестантскому составу. Лязгнул откинутый запор, со скрежетом отодвинулась дверь. В вагон ворвался пьянящий свежий воздух.

— Аргентовский Лавр, выходи!

Лавр обнял брата, потом отца. Расцеловались. Стараясь быть спокойным, чуть дрогнувшим голосом сказал:

— Прощайте! Случится что — не поминайте лихом.

Лавр прыгнул из вагона. За ним вызывали других. На перрон вывели поодиночке, затем собрали вместе. Здесь были Климов, Зырянов, Грунт и другие комиссары. Всего девять человек. Под конвоем привели в тюрьму, поместили в семнадцатую камеру. А через два дня появился десятый. Когда конвоиры бросили его через порог камеры, узники не сразу узнали Зайцева. Он был окровавлен, едва дышал. Освободили место на нарах, обмыли раны, сделали примочки.

— Не приставайте, — предупредил Грунт. — Отойдет, сам расскажет, что и как.

С группой красногвардейцев Зайцеву удалось вырваться из города, но в деревне Марковой он попал в руки кулаков. Его избили и под усиленным конвоем отправили на подводе в Курган, выдали белогвардейцам.

— А нам, как видишь, Евгений Леонтьевич, внимание оказывают, — усмехнулся Климов, когда Зайцев пришел в себя. — Содержат вместе.

Несколько дней комиссаров не тревожили. Первым вызвали на допрос Климова. У порога Александр остановился, обвел всех пристальным взглядом. Из глубины камеры шагнул Ян Пуриц, дружески хлопнул по плечу. Ян ничего не сказал, но все поняли молчаливое напутствие: «Держись!.. Двум смертям не бывать…»

Щелкнул замок. По коридору гулко разнесся звук удаляющихся шагов. Все стихло. Узники сидели, привалившись к холодному бетону стены. Думали о Климове. Может, в эту минуту он лежит с простреленной головой. А может, какой-нибудь офицеришка контрразведки, развалившись в кресле, надменно улыбается и цедит сквозь зубы: «Вы комиссар Климов, должны понимать: могу расстрелять, могу повесить».

На самом деле допрос проходил иначе.

Когда Климова ввели в следственную комнату, за столом действительно сидел офицер, только русский. Капитан Постников. Он служил в запасном полку, расквартированном в Кургане. В дни Февральской революции демонстративно сорвал с себя погоны и пошел работать в продовольственную управу. После белочешского мятежа занял новую должность — начальника контрразведки.

С любезной улыбкой Постников вышел из-за стола навстречу Климову, протянул руку.

— Здравствуйте! Как говорится, мир тесен.

Климов сделал вид, что не заметил протянутой руки, стоял молча, пристально глядя в лицо Постникову. Капитана передернуло. Убрал руку за спину, прищурившись, изучающе оглядел Климова с ног до головы, покачался на носках лакированных сапог. Хмыкнул:

— Не ожидал, что вы, умный и практичный человек, до сих пор не поняли создавшейся ситуации. А я-то думал…

Постников сел за стол, словно решившись на что-то, выдвинул ящик и сгреб туда все бумаги.

— Честно говоря, Климов, мне вас жалко, как военному военного. Наивно, конечно, но я полагал: составим беседу, вспомним солдатчину и подпишу вам пропуск на выход. А получилось нескладно. — Постников сокрушенно вздохнул. — Хотите — верьте, хотите — нет, но я питаю к вам самое дружеское расположение.

Немного помолчав, Постников спохватился:

— Да, кстати, обращаются с вами нормально?

Климов пожал плечами:

— Тюрьма есть тюрьма…

— Если что, требуйте свидания со мной. Помогу. На сегодня достаточно, подумайте обо всем на досуге.

Когда Климов вернулся в камеру, его засыпали вопросами.

— Минуточку терпения, братцы! Расскажу все как на духу. Допрашивал, скорее, не допрашивал, а беседовал капитан Постников. Тот самый, что в продуправе работал. Он не кричит, не топает ногами, не избивает… Это хитрый и коварный человек. С ним вести себя надо осторожно. Чего от нас хотят, я так и не понял…

Вскоре вызвали Сергея Солодникова, секретаря совдепа. С ним Постников не церемонился. Солодникова привели в камеру еле живого, худощавое лицо его распухло, левый глаз был залит лиловым кровоподтеком. Выплевывая кровь изо рта, он глухо сказал:

— Кассу совдепа ищут. Я сказал: мы ее раздали крестьянам на медицинские и другие нужды. Они, конечно, не поверили, стали бить. Но тут зазвонил телефон и в трубку кто-то громко сказал Постникову: «Капитан, она у комиссара горуездной милиции Аргентовского». Так что за тобой черед, Лавруша. Готовься.

В коридоре раздался перестук кованых сапог.

— За Лавром… — почему-то шепотом предположил Грунт. Зайцев торопливо стал напутствовать Аргентовского:

— Скажи: деньги брал по распоряжению председателя совдепа… ну, там на покупку лошадей, сбруи для конного отряда. А ввиду военного положения пришлось сдать их в кассу совдепа. Спросят: где расписка? Утерял. Или в бумагах, может…

Щелкнул замок. Так и есть:

— Аргентовский, на выход!

Вопреки ожиданиям, Постников встретил Аргентовского любезно.

Раскрыв серебряный портсигар, предложил закурить. Лавр отказался: «Не курю». Начальник контрразведки панибратски хлопнул его по плечу, стал восторгаться твердостью большевистских характеров, льстил по поводу того, что Лавр таким молодым занял высокую должность. А потом — Лавр это понял — перешел к главному.

— Право, не знаю, сможете ли помочь нашему горю… Чехи совершили переворот. Не скрою: люди моего круга рады. Но мы — русские, и пребывание иноземцев на земле Отчизны нежелательно. Следовало бы отправить их восвояси. Иностранные кампании пароходы предоставят. Однако нужны деньги. А их у нас, простите, кот наплакал. Единственный выход — касса совдепа. Хотя бы частично покрыть расходы. Где она? Неизвестно. Ради общего дела подскажи, комиссар. Разумеется, услуга за услугу. Понимаешь, о чем речь? Головой ручаюсь: не узнает ни одна живая душа. Недельку подержим в тюрьме, имитируем побег, объявим в газете — как бы для поиска…

Лавр повернулся к окну. Там, на воле, млел яркий солнечный день. Легкий июньский ветерок кружил, словно снежинки, невесомый тополиный пух. Эх, сейчас бы искупаться!.. Или полежать на затравевшем берегу тобольной заводи, у железнодорожного моста, уткнув лицо в прохладную конотопку.

Сзади послышалось легкое покашливание, сразу вернувшее Лавра к действительности. В нем закипела злоба на этого франтоватого офицера, предателя России. До боли в суставах сжал кулаки. Глухо проговорил:

— Я понял вас и, пожалуй, мог бы принять такое заманчивое предложение, но мне, к сожалению, неизвестно местонахождение кассы.

Постников боднул воздух перед собой, лицо его мгновенно налилось краской:

— Врешь, мерзавец! А где эти деньги?

Капитан выхватил из стола и сунул в лицо Лавру две чайные обертки, оборотной стороной которых за неимением бумаги пользовались для письма. Лавр узнал свои расписки, которые дал 28 мая заведующему продпунктом. Расписки на сумму 11 400 рублей.

— Ах, эти… Как же, получал. По распоряжению председателя совдепа должен был купить лошадей и сбрую для конного резерва милиции. Но, сами знаете, военное положение началось, не до того стало, и я сдал деньги в кассу совдепа.

Контрразведчик снова натянул маску любезности. Затем деловым тоном сказал:

— Придется навести справки еще раз…

Если первый допрос Аргентовского прошел относительно мирно, то следующий был кошмаром.

Перемену в методах действий Постникова Лавр почувствовал сразу, как только переступил порог здания контрразведки. Его грубо толкнули к лестнице, ведущей в подвал, заставили повернуться лицом к стене и минут десять «ждать приема» у двери следственного кабинета.

Постников стоял у стола, заслоняя собой маленькое зарешеченное оконце. В правой руке он держал сыромятную плетку, сложенную вдвое, и нетерпеливо похлестывал ею о голенище сапога. На скуластом лице играла злорадная улыбка.

— А-а-а, это ты, комиссар… Надеюсь, в данной обстановке разговор наш будет предметнее? Садись, рассказывай…

Лавр готовился ко всему. Но от полумрака подвального кабинета и вида начальника контрразведки в груди у него заныло, будто сдавили сердце.

— Ну?!

Лавр опустился на стул.

— Если вы насчет совдеповской кассы…

— Ты о расписках скажи, — сдерживая ярость, сквозь зубы процедил Постников. — Куда спрятал деньги, которые у заведующего продпунктом получил.

— Я же говорил…

Плеть со свистом рассекла воздух. Лавру показалось, что в лицо плеснули кипятком. Он инстинктивно закрылся руками. Второй удар пришелся через плечо по спине. Когда плеть свистнула третий раз, Лавр медленно встал и, сбычившись, двинулся на Постникова. Тот отступил за стол, начал поспешно расстегивать кобуру. Стукнула дверь, в кабинет ворвались подручные капитана, сбили Аргентовского с ног.

— В боксерскую! — услышал он голос Постникова.

Лавр приходил в себя медленно. В голове звенело, голоса доносились издалека, словно сквозь стрекот тысяч кузнечиков. Ему казалось, что находится в бескрайней ковыльной степи, изнывает от жажды. В висках толчками пульсирует кровь. Кружится голова. Он бежит к синеющему на горизонте озеру, торопится, но озеро вдруг растворяется в пляшущем мареве. Он останавливается и проваливается в огнедышащую яму. Где-то рядом голоса:

— Намочи тряпку, Михаил… Обложи голову…

— Вот изверги…

— Истязать человека в каждой контрразведке умеют. С первобытных времен.

— Вряд ли первобытные люди так мучили свои жертвы.

— Это от бессилия перед духом человека. Не станут же терзать того, кто на первом допросе сломился.

— Пить!.. Пить хочу!.. — кричит Лавр, а его почему-то не слышат. Наконец, прохладная струйка влаги скатилась в рот. Он судорожно глотнул. Тело как будто парализовано, нет сил открыть глаза. Так же медленно возвращалась память. Вспомнил: волокли в подвал, чем-то били, железным обручем стягивали голову. Нестерпимая боль корежила тело… Казалось, вот-вот из орбит выскочат глаза… Спасло то, что потерял сознание. Очнулся мокрый… Тельняшка неприятно холодила тело. Снова увидел выхоленное лицо Постникова.

— Где касса?.. Куда спрятал деньги?..

Лавр молчал. Это взбесило капитана. Он грязно ругался, остервенело пинал беспомощное тело.

…Скрипнула ржавая дверь. Солдат в сером мундире, выпучив остекленелые глаза, торопливо доложил:

— Господин капитэн, вудце скупины[3] Ян Сыровы к тебе.

Под грузными шагами заскрипели ступеньки деревянной лестницы.

Постников и его помощники вытянулись, не смея шевельнуться. Сыровы, слегка прихрамывая, подошел к капитану, пожал руку, кивнул остальным и направился в угол, где лежал Аргентовский.

В смутном свете фонаря «летучая мышь» Лавр увидел коренастого, полнеющего мужчину в сером френче. На крепкой бычьей шее, сдавленной упругим воротником, сидела большая, круглая, словно шар, голова, увенчанная фуражкой с бело-красной лентой на околыше. Правый глаз пересекала мягкая серая повязка. Лицо Сыровы было угрюмым, непроницаемым.

Не поворачивая головы, он деловито спросил:

— Кто такой?

— Комиссар милиции Аргентовский, господин начальник, — поспешил с ответом Постников.

— Про что допрос?

— О совдеповской кассе пытаем, — пояснил капитан.

— О!.. — в единственном глазу Сыровы сверкнул любопытный огонек. — Аргентовский, вы знал Тептелев? Подполни в депо.

Лавр не ответил на вопрос Сыровы, только скрежетнул зубами.

— Тебя спрашивают! — Постников угрожающе поднял плетку. — Отвечай!

Аргентовский облизнул пересохшие губы, выплюнул сгусток крови. Капитан с размаху хлестнул его плеткой. Под разорванной тельняшкой грудь Лавра перечеркнул кровавый рубец. Это еще больше распалило палача. Его плетка вновь засвистела в воздухе раз, другой, третий…

— Добже… Мертвый сказат не може, — остановил контрразведчика Сыровы, когда Лавр безвольно склонил голову набок.

Смахнув пот со лба, Постников пожаловался:

— Каменный он, что ли?!

— Они все каменны, — подтвердил Сыровы. — Большевик!

Следующий допрос Постников проводил в присутствии бывшего полицейского исправника Иконникова. Когда ввели Лавра, Иконников восседал на стуле у окна, закинув ногу на ногу, попыхивал своей неизменной трубкой. Самодовольно улыбался.

— Здравия желаю, комиссар! А мы с вами тогда не закончили беседу… Если господин Постников позволит и с вашей стороны возражений не последует, я готов продолжить.

— Не та обстановка, — бодро, даже улыбаясь, ответил Аргентовский, хотя все тело ныло от боли.

— Комиссар только сейчас понял, в каком положении находится, — сказал Постников. — Представляете, господин Иконников, каково мне было на первых допросах? Пришлось применить крайние меры.

У Лавра зло блеснули глаза.

— С тобой я больше не разговариваю, иуда!

Лицо Постникова потемнело, задергалось веко.

— Может, мы с вами, комиссар, найдем общий язык? — спросил Иконников.

— И с вами не о чем разговаривать.

— Сам вынуждаешь, Аргентовский! — исступленно крикнул Постников.

Подскочил к двери, пинком распахнул ее и приказал:

— В боксерскую!

Лавра опять жестоко избили, всю спину исполосовали горячими шомполами. Комиссар вообще перестал отвечать на вопросы.

— Черт с ним! — махнул рукой Постников. — Оставьте.

С этого дня Аргентовский давал только письменные показания.

В этот же день вызвали на допрос председателя Совета Зайцева. Постников любезно предложил сесть, раскрыл портсигар.

— Видите, к чему приводит запирательство. Я в отношении комиссара Аргентовского. Поверьте, мы вынуждены применить крайне жестокие меры. Ведет себя вызывающе. Груб. Отказывается отвечать. У нас тоже нервы… В конце концов, кто хозяин положения?..

— А вы напрасно стараетесь. Он действительно ничего не знает о кассе.

— Нет. Речь идет о другом. У заведующего продпунктом Аргентовский взял некоторую сумму. По кассовой книге горуездной милиции эти деньги не значатся. Полагаем, Аргентовский присвоил их.

Капитан помахал над столом двумя бумажками, как бы предлагая Зайцеву убедиться: «Вот они, расписки… Чего тут крутить».

— Могу пояснить, если это необходимо, — медленно заговорил Зайцев. — По моему распоряжению Аргентовский сдал деньги в нашу кассу, даже не оприходовав у себя. Точно не помню, в тот или на другой день.

— Сколько? — Постников испытующе уставился на Зайцева.

— Одиннадцать с лишним тысяч.

— Точнее?

— Одиннадцать четыреста.

— Письменно можете подтвердить?

— Пожалуйста.

Ив следственном деле Аргентовского появился такой документ:

Зайцев знал: кассовой книги, как и самой кассы, белогвардейцам не найти.

Однако контрразведка продолжала поиски, стараясь изощренными пытками сломить волю комиссаров. Но все ее усилия были тщетными.

Не комиссарам, а комиссары давали бой. Бой классовым врагам. И за их мужественной борьбой внимательно следила вся тюрьма. Ее бывший начальник Мартин Грунт каждый день принимал по тюремному «телеграфу» из соседней камеры: «Семнадцатая!.. Семнадцатая!.. Держитесь!.. На воле интересуются здоровьем».

Спустя неделю — новая весточка. На крохотном листочке всего несколько слов. Товарищи с воли писали, что имеют оружие и готовы организовать побег. В конце настоятельно требовали: «…Сообщите свой план».

Теперь политзаключенные твердо знали: в городе действует подпольная организация, которая готовит их освобождение.

— Надо связаться с товарищами из других камер, — предложил Климов, — составить общий план.

Однажды по «телеграфу» Грунту сообщили: «Подпольщики собираются напасть на тюрьму».

— Передай, — сказал Климов Мартину, — пусть оставят эту затею. Тюрьма хорошо охраняется. Нам нужна пилка по металлу.

Мартин отстукал.

«Как вы ее получите? Вам не разрешают прогулки и свидания», — последовал ответ.

— Подкупить или запугать надзирателя, — диктовал Климов.

Контрразведка догадывалась, что комиссары имеют связь с волей, что внутри тюрьмы зреет заговор. В городе было неспокойно. Почти каждый день на заборах и домах появлялись листовки. Белочешские солдаты находили в своих карманах прокламации, разъясняющие сущность мятежа. Ночами вспыхивали перестрелки с комендантскими патрулями. На железнодорожной станции и в пути следования были часты аварии поездов…

Создавшееся положение особенно тревожило комиссара сибирского белогвардейского правительства в Кургане Алексеева. В своем донесении на имя директора департамента милиции он сообщил об активных действиях подпольной организации большевиков, о ее стремлении освободить комиссаров путем подкупа тюремной стражи.

Главари белогвардейцев и белочехов решили уничтожить узников семнадцатой камеры. Чтобы «оправдать» в глазах населения расправу, было инсценировано покушение на поручика Грабчика. Тот же Алексеев докладывал вице-директору департамента милиции:

Две недели из семнадцатой не вызывали на допросы. Тюремная администрация лишила ее узников прогулок, свиданий и передач.

15 сентября 1918 года…

После полудня в казематах курганской тюрьмы загремели связки ключей, со скрежетом открылись решетки пропускников. По длинному коридору пронеслись зычные команды:

— Открывай семнадцатую!..

— Выходи во двор!..

Комиссары тревожно переглянулись.

Их построили во дворе. Сделали перекличку. Надели наручники. За воротами — пестрая толпа горожан. Лавр увидел знакомые лица, поднял скованные цепью руки.

— Прощайте, товарищи!..

Послышались ответные возгласы, но толпу тотчас закрыла серая колонна конвоя.

Печальная весть стремительно облетела город: комиссаров повели на расстрел! Крестьяне, возвращавшиеся с базара, останавливали лошадей, обнажали головы, крестились: «Спаси их и помилуй, господи… Не дай загибнуть несчастным…»

Толпа вокруг конвоя росла, гудела. Какая-то женщина затарабанила в окно дома Аргентовских:

— Сказывают: наших куда-то повели…

Анна Ефимовна болела, не смогла подняться.

— Ты лежи, мамуся, я сейчас вернусь, — повязывая на ходу косынку, заторопилась Наташа.

Не было дома и Тоси. Больной пришлось долго лежать одной.

А Наташа шла в толпе, сопровождавшей комиссаров, уговаривала рабочих перебить конвой, освободить политзаключенных. Те в бессильной злобе сжимали кулаки:

— Голыми руками, девонька, ничего не сделаешь.

— Они ить оборуженные…

В первой паре шел Лавр. Гордо подняв голову, в последний раз шагал он по знакомым улицам. Заметив Наташу, крикнул:

— Береги маму! — И пошатнулся от сильного удара прикладом.

У Троицкого железнодорожного переезда солдаты остановили толпу.

Люди не расходились, прислушивались к завыванию осеннего ветра. Со стороны веревочного завода, приглушенные расстоянием, донеслись винтовочные выстрелы. Мужчины обнажили головы, женщины заголосили. Наташа стояла с окаменевшим лицом, судорожно стягивая на груди концы косынки.

Расстрел 10 курганских комиссаров 15 сентября 1918 года белочехами. С картины художников Г. Т. Козлова и И. П. Шмелева.