Архив

Глава четвертая

Выглянув из спальни, я обнаруживаю, что в квартире царит полная тишина. Проскользнув в гостиную, замечаю тонкую полосу света под дверью родительской спальни, и затаиваю дыхание. Надеюсь, папа просто заснул с книгой и включенным ночником. Ключ от квартиры, как награда, торжественно свисает с крючка у входной двери. Здесь все такое старое и обветшалое, что я боюсь выдать себя каждым шагом. Но мне каким-то чудом удается добраться до ключа, ни разу не скрипнув половицами. Осталась только дверь. Весь фокус в том, чтобы поворачивать ручку постепенно и равномерно. Я ухитряюсь проделать его, выбираюсь на свободу, закрываю за собой дверь 3F и поворачиваю в холл.

И замираю.

Оказывается, я не одна.

Посреди коридора, опираясь спиной о стену рядом с мариной, стоит парень моего возраста. Он смотрит вверх, в потолок – или сквозь него. Тонкий шнур от наушников черной полоской проходит по его скулам и шее. Кажется, отсюда даже слышен шепот музыки. Я делаю беззвучный шаг, но он тут же лениво поворачивает голову и смотрит на меня. И вдруг улыбается. Улыбается так, будто застал меня врасплох, будто я действительно сбегаю из дома.

На самом деле так оно и есть.

Его улыбка напоминает мне о картинах, которые я здесь видела. Ни одна не висит идеально ровно. Так же и его губы – одна сторона изгибается чуть выше другой. У него черные волосы, шипами торчащие в разные стороны, и мне почему-то кажется, что его глаза подведены.

Парень меж тем закрывает их и снова слегка запрокидывает голову, словно говоря: ладно, я тебя не видел. Но хитрая улыбка не сходит с его лица, и снисходительное молчание не отменяет того факта, что он преграждает мне дорогу к брату, спиной подпирая дверь в Коридоры. Замочная скважина как раз где-то под его локтем.

В первый раз за все это время я искренне радуюсь, что Коронадо такой старый. Сейчас мне очень пригодится вторая дверь. Старательно изображая девчонку-которая-сбегает-из-дома, я, гордо задрав подбородок, шествую через холл к северной лестнице (если бы я пошла по южной, это выглядело бы подозрительно). Черные брюки и водолазка плохо сочетаются с этим образом, но тут уж ничего не поделаешь.

Парень не открывает глаз, но его улыбка делается еще шире, когда я прохожу мимо. Удивившись, я спускаюсь по лестнице. Она ведет с третьего этажа на второй, где упирается в площадку парадной лестницы, каскадом спускающейся в вестибюль. Ступени устилает бордовый ковер, похожий на язык гигантского животного. Из-под моих ног взлетают облачка пыли.

Верхний свет потушили, и в загадочном полумраке кажется, будто в зале под лестницей мелькают тени. Вывеска на противоположной стене выцветшим курсивом шепчет «КАФЕ». Нахмурившись, я сосредотачиваюсь на том участке стены над лестничным пролетом, где, как мне показалось, видела трещину. Теперь этот фрагмент обоев таится в темноте между двумя островками света от настенных ламп. Я шагаю ближе и провожу пальцами по узору из геральдических лилий. Нашла.

Я кладу кольцо в карман и выуживаю из-за пазухи ключ деда. Свободной рукой нащупываю замочную скважину, вставляю в нее ключ и поворачиваю его. Спустя мгновение после металлического щелчка контуры двери проступают в виде тоненькой полоски света.

Коридоры вздыхают, когда я шагаю в их полумрак. Серый воздух и слабый шепоток, такой далекий, что превратился в едва различимые звуки. Я шагаю вперед, держа в руке ключ, и отыскиваю помеченные двери: белый заштрихованный круг, обозначающий Возврат, а справа от него – пустой кружок, помечающий Архив.

Я останавливаюсь, собираюсь с силами, и шагаю во вторую дверь.

В тот день, когда я стала Хранителем, ты держал меня за руку.

Прежде ты никогда не держал меня за руку. Ты избегаешь любого соприкосновения, и я уже начинаю понимать почему. Но в тот день, когда ты берешь меня с собой в Архив, ты крепко сжимаешь своими иссохшими пальцами мою ладонь и ведешь меня. Мы не надели колец, и я уже предвкушаю, что меня захлестнет волна твоих эмоций и мыслей, но я не чувствую ничего – только тепло твоего прикосновения. Я думаю, почему так получается: из-за того, что ты умираешь, или ты научился мастерски отгораживаться от окружающего мира? Мне никогда не освоить эту способность. Что бы ни было тому причиной, я чувствую только твою хватку, и я этому рада.

Мы входим в первый зал: просторное место с округлыми стенами, отделанными темным деревом и светлым камнем. Ты говоришь, что это приемная. Я не вижу ламп или люстр, но здесь очень светло. Дверь, через которую мы вошли, отсюда кажется больше, чем со стороны Коридоров, и уже старой, поизносившейся.

Над дверью в Архив притолока отделана светлым камнем. На нем вырезана надпись: SERVAMUS MEMORIAM. Я пока не знаю, что это значит. Три вертикальные линии – символ Архива – выбиты между словами, а под ними выстроился ряд римских цифр. В дальнем конце зала за большим столом сидит женщина. Она что-то оживленно строчит в объемистом фолианте. На краю стола – табличка «Соблюдайте тишину». Заметив нас, женщина с готовностью откладывает ручку, и я понимаю: нас ждали.

У меня начинают трястись руки, но ты только крепче сжимаешь мою руку.

– Кензи, ты самая лучшая, – шепотом подбадриваешь ты, а женщина жестом приглашает нас к большим двустворчатым дверям за своей спиной. Они распахиваются в стороны, как крылья. И там, впереди, я вижу сердце Архива: бескрайний Атриум, усеянный рядами полок. Женщина не встает, чтобы проводить нас, но, когда мы минуем ее, она приветствует тебя уважительным кивком и шепчет: «Энтони».

Ты ведешь меня дальше.

Здесь нет окон, потому что нет ничего вовне, но сводчатый стеклянный потолок над нами распространяет свет. Такое ощущение, будто у зала из дерева и мрамора нет ни начала, ни конца. Бескрайний стол проходит по центру как позвоночник, а от него ребрами в обе стороны ответвляются шкафы. Разделение на секции ограничивает пространство и делает его немного уютнее. Так оно кажется не таким неохватным.

Архив в точности такой, как ты рассказывал: лоскутное одеяло из дерева, камня и витражей, и чувство безмятежного покоя.

Но кое-что ты все же упустил.

Здесь красиво.

Так красиво, что я даже на мгновение забыла, что все эти шкафы вокруг заполнены телами. Что в изящных, отделанных деревом ящиках на полках лежат Истории. На торце каждого ящика приделана затейливая латунная рамка, а в ней – табличка с именем и датами. Как просто оказалось об этом забыть.

– Потрясающе, – говорю я слишком громко. Слова эхом разносятся по залу, и я корчу смущенную рожицу, вспомнив предупреждение на столе Библиотекаря у входа.

– Не поспоришь, – слышится тихий незнакомый голос. Я оборачиваюсь: на краю стола, сунув руки в карманы, примостился мужчина. Он выглядит необычно – высокая худощавая фигура, пышная черная шевелюра, спадающая на лоб, и мудрые серые глаза на молодом лице. Его одежда ничем не привлекает внимания – простые брюки и свитер, но на ногах у него ярко-красные «конверсы». Я невольно улыбаюсь. Несмотря на легкомысленные кеды, взгляд у него цепкий, сосредоточенный, а поза напряженная – он как собранная пружина. Даже если бы я встретила его в толпе на улице, сразу почувствовала бы: он – Библиотекарь.

– Роланд, – кивком приветствуешь ты.

– Энтони, – отвечает он, соскочив со стола. – И это – твой выбор?

Кажется, вы говорите обо мне. Ты выпускаешь мою руку и делаешь шаг назад, представляя нас друг другу.

– Да, это она.

Роланд удивленно изгибает бровь, а затем улыбается теплой, искренней улыбкой.

– Думаю, будет забавно. – Он жестом указывает на первое крыло, ответвляющееся от Атриума. – Если вы последуете за мной… – И, не договорив, он уходит. Ты уходишь за ним. А я остаюсь. Мне хочется задержаться здесь. Пропитаться этим странным чувством вездесущей тишины. Но пока мне это не дозволено.

Ведь я еще не Хранитель.

Когда я вхожу в приемную и вижу за столом незнакомого мужчину-Библиотекаря, то на секунду теряюсь. Меня охватывает нелепый страх, простой и сильный: вдруг моя семья перебралась слишком далеко, вдруг мы пересекли невидимую границу и оказались уже на другой ветви Архива. Роланд успокаивал меня, что этого никогда не произойдет, что каждая ветвь обеспечивает сотни километров городов и пригородов, но я все равно не могу совладать с паникой.

Я смотрю через плечо на каменную притолоку со знакомой надписью. Благодаря двум семестрам латинского (это была папина идея) я знаю, что она гласит: «Оберегаем прошлое». Римских цифр под надписью так много и они так мелки, что издалека напоминают узор на камне. Я как-то спросила, что это, и мне сказали, что это номер нашей ветви. Я до сих пор не смогла его разобрать, но просто запомнила узор, и теперь понимаю – он не изменился. Я немного прихожу в себя.

– Мисс Бишоп.

Этот спокойный голос мне знаком. Повернувшись к столу, я вижу, что из-за боковых дверей вышел Роланд, такой же высокий и подтянутый, как всегда, с непринужденной улыбкой и в красных кедах. Он совершенно не меняется. Я с облегчением вздыхаю.

– Эллиотт, можешь идти, – говорит он человеку за столом. Тот с кивком встает и скрывается за дверьми.

Роланд садится и закидывает ноги на стол. Порывшись в ящиках, извлекает пестрый журнал: какой-то модный альманах, который я ему принесла. Мама выписывает себе всякую макулатуру, а Роланд старается быть осведомленным во всех делах Внешнего мира. Я знаю, что большую часть своего времени он проводит, бегло просматривая новые Истории, наблюдая за миром через их жизни. Интересно, он делает это от скуки или по какой-то другой причине? Глаза Роланда пронизывает какая-то эмоция, и мне не понятно какая – боль или тоска.

Возможно, он скучает по Внешнему миру. Хотя и не должен. Библиотекари посвящают себя Архиву, оставляя позади прошлое и Внешний мир, – на все время своей службы, которое они сами устанавливают. Роланд говорил мне, что получить пост Библиотекаря – большая честь, ведь в кончиках твоих пальцев сосредоточится все мировое знание. Ты будешь оберегать прошлое – SERVAMUS MEMORIAM – и все в этом духе. Но я чувствую, что он скучает по солнцу, закатам и рассветам, по морю, свежему воздуху – и можно ли его в том винить? За пышный титул, более долгий жизненный срок и необъятный материал для чтения приходится платить высокую цену.

Он протягивает мне журнал:

– Ты что-то побледнела.

– Можешь оставить его себе, – отвечаю я, немного смущенная. – И у меня все нормально.

Роланд понимает, насколько я боюсь потерять эту ветку Архива. Иногда мне вообще кажется, что рабочие обязанности и возможность приходить сюда – единственное, что позволяет мне не сойти с ума. Большая слабость, и я это понимаю.

– Мне просто на мгновение показалось, что я вернулась не туда.

– А, из-за Эллиотта? Он у нас по обмену, – успокаивает Роланд. Порывшись в ящиках стола, он вытаскивает маленькое портативное радио и ставит его на стол рядом с табличкой «Соблюдайте тишину». Раздаются мягкие звуки классической музыки. Интересно, он включает ее специально, чтобы позлить Лизу? Она с трепетом относится к любым предписаниям. – Перевелся из другого места. Говорит, хотел сменить обстановку. Итак, что привело тебя в Архив этой ночью?

Я хочу увидеть Бена. Хочу поговорить с ним. Мне необходимо быть ближе к нему. Кажется, я схожу с ума.

– Не могла уснуть, – соврала я, пожав плечами.

– Быстро же ты добралась.

– В моем новом месте сразу две двери. Прямо в здании.

– Всего две? – поддразнивает он. – Ну и как, уже освоилась?

Я провожу пальцем по старинному фолианту, лежащему на столе.

– Очень своеобразное место.

– Ладно тебе, Коронадо не так плох.

Мне страшно. В моей спальне случилось что-то ужасное. Это мысли слабого человека. Ими не стоит делиться.

– Мисс Бишоп, – обращается он ко мне официальным тоном, пытаясь отвлечь от мрачных мыслей.

Я ненавижу, когда Библиотекари со мной церемонятся. Но это не касается Роланда: когда он так говорит, мне всякий раз кажется, будто он вот-вот улыбнется и подмигнет. В его устах официоз кажется шуткой.

– Да, он не так уж плох, – в конце концов сдаюсь я. – Просто слишком стар.

– Нет ничего плохого в старости.

– Тебе лучше знать, – соглашаюсь я. Это скользкая тема. Роланд не хочет рассказывать, как давно он здесь работает. Он не может быть очень старым: по крайней мере, он так не выглядит – одним из преимуществ работы в Архиве является сохранение молодости – но сколько я ни пыталась выведать о его жизни до Архива, о том, как он сам ловил Истории, он тут же менял тему или отделывался общими словами. То же касается и его работы в Архиве. Я слышала о том, что Библиотекари работали по десять-пятнадцать лет, а потом уходили на пенсию – если возраст не проявляется внешне, это не значит, что они его не ощущают. Но насчет Роланда я ничего не могу сказать. Я помню, он вскользь упоминал о Москве и как-то раз, забывшись, о Шотландии.

Музыка волнами струится вокруг.

Он опускает ноги на пол и начинает наводить порядок на столе.

– Я могу тебе чем-то помочь?

Бен. Я больше не могу извиваться, как уж на сковородке, и больше не могу врать. Мне нужна его помощь. Только Библиотекарю под силу ориентироваться в лабиринтах Архива.

– На самом деле… Я надеялась…

– Даже не проси меня об этом.

– Ты ведь не знаешь, о чем я хотела…

– Эти паузы и виноватый вид выдают тебя с головой.

– Но я…

– Маккензи!

Я вздрагиваю – он не так часто называет меня по имени.

– Роланд. Пожалуйста.

Он смотрит на меня и ничего не говорит.

– Я не смогу найти его сама, – настаиваю я, стараясь говорить как можно спокойнее.

– Ты не должна его искать.

– Я уже не просила об этом несколько недель, – канючу я. Потому что просила Лизу.

Длится еще одно бесконечное мгновение, и в конце концов Роланд сдается и медленно закрывает глаза, словно признав свое поражение. Нащупав блокнот такого же размера, как мой Архивный листок, он что-то в нем пишет. Спустя полминуты у стола снова появляется Эллиотт, держа в руке свой блокнот. Он вопросительно смотрит на Роланда.

– Извини, что вернул тебя, – говорит Роланд. – Я ненадолго.

Эллиотт кивает и молча занимает свое место. Приемную никогда не оставляют без присмотра. Я прохожу за Роландом в Атриум. Тут и там вижу Библиотекарей, и издали узнаю Лизу: пучок темных пышных волос плывет вдоль боковой полки и исчезает в проходе. Я стараюсь не отвлекаться на грандиозный потолок, на витражи, не задерживаться и не позволять безмолвной красоте вгонять себя в оцепенение: вдруг это заставит Роланда передумать? Я сосредотачиваюсь на полках, которые ведут меня к Бену.

Я пыталась запоминать путь – чтобы не запутаться, в какое из десяти крыльев мы опускаемся, какой лестницей поднимаемся вверх. Считаю повороты, когда мы идем по галереям. Но мне так и не удалось запомнить дорогу: даже в моменты, когда я была почти уверена, ничего не срабатывало. Не знаю, во мне ли дело, или в том, что путь может меняться. Может, они меняют полки местами. Я вспоминаю, как раньше любила реорганизовывать свою коллекцию фильмов: один день от лучшего к худшему, другой – по цвету обложки, третий – по алфавиту… Каждый, кто теперь лежит на полках, скончался под юрисдикцией этой ветви Архива, но, кроме этого, никаких постоянных методов организации полок нет. Потому, как ни крути, только Библиотекари могут свободно здесь перемещаться.

Сегодня Роланд ведет меня новым путем: вдоль атриума, потом вниз к шестому крылу, пересекает несколько маленьких галерей, через внутренний дворик и небольшую деревянную лестницу. В конце концов мы останавливаемся перед большой просторной комнатой для чтения. Пол покрывает красный ковер, по углам расставлены кресла, но главное здесь – стены, занятые ящиками.

Панель каждого ящика размером с торец гроба.

Роланд тихонько кладет руку на одну из них. Над его пальцами я вижу белую табличку в латунной рамке. Под рамкой – замочная скважина.

И тут Роланд отворачивается.

– Спасибо, – шепчу я, когда он уходит.

– Твой ключ все равно не сработает, – шепчет он в ответ.

– Я знаю.

– Это уже не он, – мягко добавляет Роланд. – Точно не он.

– Я знаю, – повторяю я, делая шаг к ящику. Мои пальцы замирают над табличкой с именем.

БИШОП, БЕНДЖАМИН ДЖОРДЖ

2003–2013