Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том II

Завод наследников Д.С. Щербинского

Поездку на завод наследников Д.С. Щербинского я предпринял, чтобы увидеть, а если представится возможным, то и купить знаменитую по своим бегам на юге России белую кобылу Разлуку завода А.А. Терещенко. Разлука (Бережливый – Людмилла), родная сестра известного производителя Пегаса, родилась в 1888 году и была на три года моложе брата. Щербинский купил ее у Терещенко, когда кобыле было четыре года. Она тогда блестяще бежала в Одессе и показала выдающуюся резвость 2.26. Кобыл подобной резвости в то время можно было пересчитать по пальцам. Закончив призовую карьеру, Разлука поступила в завод своего владельца, который вскоре после этого умер. В те годы я уже следил за деятельностью интересовавших меня кобыл и был удивлен, что дети Разлуки не появляются на ипподроме. Я решил съездить на завод наследников Щербинского, узнать, в чем дело, осмотреть Разлуку и постараться ее купить. Я был юнкером кавалерийского училища и, воспользовавшись осенним отпуском, собрался в путь. То, что я увидел в этом заводе, привело меня в ужас и преисполнило скорбью за орловского рысака. Я был еще совсем молодым человеком, а потому особенно близко принял к сердцу трагическую судьбу таких знаменитых лошадей и сожалел о них.

Щербинского я не знал. О нем мне сообщил его бывший управляющий, почтенный старик, живший в имении на покое. Д.С. Щербинский был одним из членов-учредителей Новороссийского общества поощрения рысистого коннозаводства и большим любителем лошади. Ему принадлежал унаследованный от отца завод полукровных лошадей упряжного сорта, где начиная с 1870-х годов рысистая кровь преобладала. Этот завод пользовался известностью на юге, производил главным образом крупных вороных лошадей, и его постоянными покупателями были немцы-колонисты, которых так много в Новороссийском крае. В 1890 или 1892 году Щербинский, не оставляя прежнего дела, купил много интересных лошадей выдающегося происхождения, завел призовую конюшню и создал второй завод, уже чистопородный, с явной целью производить призовых лошадей. Что сталось с этим вторым заводом, я скажу ниже.

Д.С. Щербинский был сыном генерал-лейтенанта С.Ф. Щербинского, бывшего начальника 20-го округа военных поселений южной России и начальника штаба резервной кавалерии. Он родился в 1835 году в городе Вознесенске, где, как известно, во времена Николая I была сосредоточена резервная кавалерия. Первоначальное образование Д.С. Щербинский получил в Одессе, в Ришельевском лицее, после которого был зачислен в Михайловское артиллерийское училище. После блестящего окончания курса в училище он был выпущен в гвардейскую конную артиллерию, где прослужил восемь лет, а затем, из-за слабого здоровья, вышел в отставку и навсегда поселился в своем имении Николаевке Ананьевского уезда Херсонской губернии. Обладая очень большими средствами, Д.С. Щербинский жил широко, но был образцовым хозяином и увеличил свое состояние. Сельское хозяйство было его стихией, и он не довольствовался ведением одной Николаевки, но арендовал еще знаменитую Кантакузовку под Вознесенском, одно из самых больших имений в губернии. Щербинский имел большой вес в губернии и в течение многих лет занимал выборные и почетные должности в земстве. Это был мягкий и гуманный человек, а потому его очень любили местные крестьяне, для которых он сделал немало. Летом он постоянно жил в Николаевке, а зимой – в Одессе, где у него был собственный дом. В Швейцарии ему принадлежала вилла, но он редко ездил за границу. Умер Щербинский в 1897 году в родной Николаевке, где и был похоронен.

Как человек разумный и дельный, к тому же располагавший большими средствами, он не жалел денег на покупку первоклассного материала для конного завода. В то время на юге завод Терещенко был лучшим, и Щербинский решил купить лошадей именно там. В 1892 году он приобрел у Терещенко пять рысаков: Разлуку, Ратмира, Червонского-Огонька, Славную и Милую. Заговорив об этой покупке, я должен исправить неточность, допущенную в четвертом номере «Журнала коннозаводства» за 1896 год. В этом издании в имени Червонского-Огонька вместо дефиса между двумя словами поставлена запятая, в итоге из одной лошади – Червонского-Огонька – сделано две: Червонский и Огонёк. Но это к слову. В 1892 году Щербинский купил в Дубровском заводе восемь заводских маток: Бездну, Буйную 2-ю, Довольную, Догоняиху, Похвальную, Работницу, Рабыню и Тревожную. У Ф.А. Свечина им были куплены две кобылы – Пилка и Победа, дочери коробьинского Красика. Двух кобыл он приобрел у княгини М.М. Голицыной – Бирюзу и Измену. Таким образом, всего было приобретено семнадцать заводских маток. Щербинский шел верной дорогой, ибо сразу же купил целую группу кобыл, притом в лучших заводах России. О том, что представлял тогда собой терещенковский завод, известно. Завод М.М. Голицыной еще не пережил своей славы, и лошади этого завода ценились на вес золота. Свечин имел в своем заводском составе выставочных кобыл и придавал особое значение экстерьеру. К такому исключительному по своей ценности заводскому материалу Щербинский купил в качестве производителей Ратмира завода Терещенко, Ваньку-Каина М.М. Голицыной и голицынского же Золотистого у Суручана, а также тулиновского Боевого и Правильного, сына Правнука, то есть представителя бычковских линий. Собрав завод, Щербинский пригласил наездника, молодых кобыл взял в тренировку, чтобы после окончания призовой карьеры пустить их в завод. Из всей этой группы лучше других побежали кобылы завода Терещенко, а Разлука стала резвейшей на юге России. Вот как удачно собрал свой завод Д.С. Щербинский.

Казалось бы, завод, основанный на таком материале, должен процветать и стать известным в России, но случилось иное: завод этот не только ничего не произвел, но в короткий срок погиб от недосмотра, бескормицы вследствие воровства кормов и прочих беспорядков. Вот как это случилось. Д.С. Щербинский не успел увидеть результаты своего подбора, так как, купив лошадей в 1892 году, скончался в 1897-м. В это время некоторые кобылы, в том числе Разлука, только что поступили в завод. Наследником Щербинского стал его племянник, в то время еще несовершеннолетний. Опекуном его был назначен брат покойного Н.С. Щербинский, который не любил лошадей, не любил хозяйство и безвыездно жил в городе. При нем в какие-нибудь семь-восемь лет завод погиб. Лучших лошадей раскупили колонисты, много маток пало. Старик-управляющий по секрету сообщил мне, что Н.С. Щербинский умышленно погубил завод, боясь, что его сын, будущий наследник Николаевки, увлечется лошадьми и затем разорится на этой дорогой охоте. Я имел уже случай указать, что таково было мнение многих помещиков-южан, а потому Н.С. Щербинский не составлял исключения. Кроме того, он хорошо знал своего сына – пустого, легкомысленного и увлекающегося человека, которого надо было крепко держать в руках. Впрочем, предусмотрительность старика Щербинского не спасла его сына: тот прокутил все свое громадное состояние.

Собравшись в Николаевку, я был уверен, что найду завод в полном порядке. От ближайшей железнодорожной станции до Николаевки было только шестьдесят верст! Приехав на станцию, я узнал, что нельзя нанять ни экипажа, ни шарабана, ни брички, и пришлось ехать, вернее, трястись в простом крестьянском фургоне на паре довольно жалких лошадей. Кто не ездил в таких фургонах, не представляет себе, что это за пытка! Однако охота пуще неволи. Я приехал увидеть Разлуку, а потому, если бы даже пришлось идти пешком, не отказался бы от цели своего путешествия.

Носильщик уложил мой небольшой багаж, и мы тронулись в путь. К счастью, дороги в Херсонской губернии ровные, как стол, идеальные, иначе бы я не выдержал этого кошмарного пути. Поначалу все шло хорошо: лошади бежали сносно, я не чувствовал боли ни в боках, ни в спине и мирно беседовал со своим возницей. Вскоре, впрочем, говорить с ним стало не о чем, и я задумался. Думал я, конечно, о лошадях и заводе Терещенко, о Бережливом, к которому с детства питал безграничную любовь. Меня живо интересовало, что представляла собой Разлука, какова она по формам, в типе ли Бережливого, можно ли будет ее купить.

Прошло часа полтора. «Надо покормить, – неожиданно обратился ко мне возница. – Двадцать верст уже проехали, а то пристанут». И он выразительно показал кнутом на своих лошадей. «Ну что ж, покормим», – согласился я. Возница взял немного в сторону от дороги, распряг лошадей, спутал их и пустил пастись. Сам залез под фургон и сейчас же захрапел. Прошел час, возница мой все спал. Тогда я его разбудил, и он не спеша запряг своих коней. Мы двинулись дальше. Осеннее солнце начало так пригревать, что я снял гимнастерку. Лошади довольно медленно, но ровно тащились вперед, и мы делали верст семь-восемь в час. «Этак только к ночи доберемся», – подумал я и спросил об этом возницу. «Доедем, барин, – ответил он мне, – не впервой. На третьем перегоне лошади пойдут лучше». Оставалось поверить этому предсказанию, и я успокоился. В фургоне сидеть стало неудобно: ноги мои затекли, в боку кололо, спина болела. Было явно, что езда в непривычном экипаже дает себя знать. Кое-как я еще крепился, но когда, сделав вторые двадцать верст, мы остановились, чтобы покормить лошадей, я оказался не в состоянии сам вылезти из фургона: голова трещала, в ушах звенело, все суставы болели, а спину я буквально не мог разогнуть. Третий перегон мы ехали лучше, но для меня он стал самым тяжелым и мучительным: я и ложился в фургоне, и садился боком, но ничего не помогало, и я серьезно думал, что лягу здесь, прямо в степи, пластом на голую землю и так останусь лежать до утра. Словно угадав мои мысли, возница начал меня подбадривать, говоря, что осталось недалеко, рукой подать. Как всегда на юге, быстро начало темнеть, но лошади побежали веселее, видимо хорошо зная дорогу и надеясь на отдых. Я почти потерял сознание. Лошади бежали быстро, и вскоре показались многочисленные огоньки, но выяснилось, что это только местечко, а помещичья усадьба впереди. Собрав последние силы, я кое-как приободрился и стал смотреть по сторонам. Наконец мы въехали в усадьбу. Судя по количеству огней, это была настоящая богатая экономия. На радостях я перекрестился.

«Куда вас везти? В дом управителя или в контору?» – спросил возница. «В контору», – ответил я, и мы подъехали к довольно большому зданию, которое было освещено. Там я застал за проверкой счетов управляющего и познакомился с ним. Устроили меня в конторе, в свободной комнате для приезжающих, и, поужинав, я заснул как убитый. На другое утро, напившись чаю, я поспешил к управляющему. Он мне объяснил, что рысистый завод их был постепенно распродан соседям-колонистам, что сейчас остались всего три старые кобылы да два рысистых производителя, которые кроют рабочих кобыл в экономии. «А кому продана Разлука?» – спросил я. «Разлука не продана и не продается. Это была любимая лошадь покойного хозяина, и Николай Степанович сделал распоряжение ее не продавать, а оставить на пенсии». Это сообщение меня очень порадовало, и я просил показать мне Разлуку. Оказалось, что она и остальные матки-старухи ходили в табуне с рабочими лошадьми. Узнав, что табун ходит недалеко от имения, я взял проводника и отправился туда. Разлуку нетрудно было узнать среди этих рабочих лошадей. Но в каком жалком виде была эта знаменитая кобыла! Вся в репьях, хромая, грязная и худая! «Отчего она хромает?» – обратился я к табунщику. «Налетела на борону и порезала ногу», – последовал ответ.

Разлука была крупная, дельная и очень породная кобыла белой масти. Очень хороша по себе и в типе детей Бережливого, то есть элегантна и блестка. Очень костиста, но несколько сыровата. У нее было исключительное происхождение: ее мать Людмилла – правнучка знаменитой Похвальной, дочери воейковского Лебедя и Самки, матери ознобишинского Кролика. И такую знаменитую кобылу держали в ужасном виде, а ее дети воспитывались как полукровные лошади! На примере Разлуки можно судить о том, сколько знаменитых лошадей непроизводительно погибло на Руси.

Убедившись, что управляющий не имеет права продать Разлуку, я перед отъездом отправился побродить по усадьбе и пришел к дому. Хозяйственные постройки находились в полном порядке, но дом, где уже давно никто не жил, оказался запущен. Это было большое и красивое здание из камня-известняка, с балконом и двумя террасами. Окна в нем были заколочены. Постояв на террасе и полюбовавшись красивым видом, я углубился в сад. Там были золотые липы и клены, высокие, уже желтеющие тополя, сизые яблони и другие фруктовые деревья. Парк так зарос, что с трудом можно было распознать дорожки; везде валялись сучья, и было видно, что человеческая нога ступает здесь очень редко. Я шел по саду, и разноцветные листья в тишине осеннего дня медленно сыпались с дерев. По воздуху носилась паутина, ее длинные белые нити цеплялись за траву и кусты. Буйная молодая поросль заглушила открытые поляны и линии аллей, и парк скорее напоминал полузаглохший лес. «Да, – думал я, – прошло каких-нибудь пять-шесть лет со дня смерти Щербинского, а как здесь все запустело…»

Из Николаевки я прямо поехал в Одессу, где безвыездно жил Н.С. Щербинский. Он принял меня чрезвычайно любезно, но наотрез отказался продать Разлуку, говоря, что его брат очень ее любил. Когда же я рассказал ему, в каком ужасном состоянии находится эта кобыла, он пришел в негодование и сейчас же послал управляющему телеграмму с распоряжением окружить Разлуку всяческими попечениями. Ко всем моим просьбам продать кобылу и объяснениям, что она гибнет для коннозаводства страны, он остался глух. Вот как и при каких обстоятельствах погибла Разлука, одна из интереснейших кобыл нашего коннозаводства.