Архон

Седьмой дар Голубое яйцо

He думайте, что боги очень сильные. Мы слабее, чем вы.

Как легко о нас забывают! Вера в нас хрупка; мы получаем ее только от вас, а вы — существа легкомысленные.

Вы создавали себе богов из деревьев, из птиц, из причудливых демонов; вы поклонялись камням и сочиняли про нас тысячи легенд. Набравшись сил, смеялись над нами, а в слабости просили у нас снисхождения.

Я держу мир в ладонях, как голубую сферу, но стоит вам испустить хоть один жалобный крик, и он пронзает меня, и я не могу уничтожить этот мир.

По сравнению с вами боги — все равно что дети.

« Зяблики, наверное», — подумал он, осторожно вступая под арку.

Миллионы и миллионы зябликов, неразлучников, больших и мелких попугаев, воробьев и других птиц, названий которых он не знал. Птицы, занесенные за тысячи миль от своих исконных мест, птицы с пышными перьями и длинными хвостами, они словно вышли из сказок про джиннов и белокожих принцесс.

Они окутали разрушенный город пернатой, непрестанно колышущейся пеленой; древние камни и груды песка, принесенного ветром, внимали их чириканью, крикам и перепалкам. Земля стала белой от помета; сапоги Сетиса погрузились в белесую липкую массу, накопившуюся за долгие столетия. В воздухе стояло зловоние. Орфет укутал лицо платком, только Алексос не обращал на это внимания, старался приманить мелких попугайчиков крошками черствого хлеба.

Птицы смотрели на них глазами-бусинками. Крошечные тельца выстроились рядами на подоконниках и крышах, сидели, притиснувшись друг к другу, кувыркались, повисали и падали, вспархивали, клевали — вечное движение не стихало ни на миг.

Кроме птиц в городе, казалось, никого не было.

Возле ворот Орфет замешкался. Осторожно огляделся, взмахом руки подозвал Сетиса. Чем дальше они шли, тем более зловещим становился город. Они уже битый час лазали по разрушенным улицам и площадям, и коричневые кирпичные стены раскалились на солнце так, что было больно дотронуться.

— Не отставай! — Сетис бросил через плечо взгляд на Алексоса.

— Сетис, как здесь много птиц! Чем же они все питаются?

Хороший вопрос. Тут ничего не росло, в камнях не было ни капли воды. Вверх по утесам карабкались разрушенные дома. Пустые комнаты, засыпанные пылью; просевшие крыши; одиноко стоящие колонны; разбитые статуи выше человеческого роста, иссушенные пустынными ветрами. Подлезая под остатками одной из статуй, Сетис поднял глаза. Нога и туловище в короткой тунике, а на спине — огромный выщербленный кусок камня. Груды каменных осколков преграждали путь; один из них пошатнулся под ногой Сетиса, юноша чуть не упал, ухватился за камень и перевернул его. Тот был покрыт резным орнаментом, изображавшим перья. Плотно сложенные, огромные. Крыло. Без сомнения. Мощеную дорогу с обеих сторон обрамляли шеренги исполинских крылатых существ. У них не было лиц — казалось, грозная армия, прокатившаяся по этим краям в незапамятные времена, разбила статуи, сорвала головы с причудливых крылатых божеств.

— Это боги? — прошептал Сетис.

Орфет пожал плечами, оба посмотрели на Алексоса. Его лицо, крошечное на фоне черной базальтовой фигуры, было бледным и усталым.

— Если это и боги, Сетис, давай надеяться, что у них не осталось почитателей.

По сторонам, вдоль всей дороги к верхней цитадели, копошились темные безголовые силуэты, закутанные в крылья. Наверху в лицо ударили порывы жаркого ветра из пустыни. В небе кружила черная точка.

— Придет ли сюда Шакал? — с сомнением пробормотал Орфет.

— Сфера говорит, дорога лежит через эту крепость. К тому же тут обозначен колодец. Они будут его искать.

— Если они еще живы.

Проход к внутренним воротам кишел птицами. Тысячи глаз следили за их приближением, беспокойный гам делался всё громче, всё тревожнее.

— Держитесь с одного краю, — прошептал Сетис. — Не вспугните их.

Маленькие глазки Орфета перебегали из стороны в сторону.

— Иди первым, — шепнул он.

Сетис метнул на него злобный взгляд, потом сделал шаг в темноту под сводами. Зловоние всё нарастало, дорога покрылась белой слякотью. Он пробирался осторожно, мелкими шажками, в полном молчании, а над головой, под потолком, бесчисленные птичьи взгляды впивались в мозг, давили удушающей тяжестью. Он прошел дальше и разглядел среди руин узкую тропинку. Кто-то раздвинул камни, освободив путь. И тут, на пыльной тропе, среди громоздящихся обломков, Сетис и увидел это.

Он молча оглянулся на Орфета и указал.

Следы. Отпечатки сапог, то ли двоих человек, то ли больше, а вокруг них другие следы. Босые ноги удивительной формы. Длинный, почти крючковатый большой палец, из пятки торчит странная шпора.

Он услышал вздох Орфета.

Всего лишь тихий звук, еле слышный, но и его оказалось достаточно. Вскрикнула, захлопала крыльями одна из птиц. За ней вспорхнула и другая, и через мгновение воздух наполнился пронзительными криками, испуганно разинутыми клювами, хлопаньем крыльев обезумевших от ужаса птиц.

— Ложись! — Орфет схватил Архона и бросил его на тропу, одной рукой прикрывая голову мальчика, а другой отбиваясь от бешено мелькающих крыльев и клювов. Сетис нырнул под арку ворот. Птицы лихорадочно метались, разбивались насмерть о каменные стены, пикировали, целясь в лицо и волосы, а когда юноша свернулся клубком, прикрывая голову, принялись клевать руки. Галдеж стал оглушительным; Сетис понял, что по всем улицам, которые они только что миновали, по всем переулкам птицы взмыли в воздух, будто многоцветный вихрь, неумолчным гамом перебудив всех нынешних и прошлых жителей города. Кто-то здесь все-таки обитает. Или что-то.

— Сюда! — вскрикнул Сетис.

Орфет попытался встать, но птицы жестоко накинулись на него. Согнувшись пополам, прикрывая Алексоса, он с бранью и проклятиями побрел к сводчатым воротам. Сетис подхватил его, и они, покрытые синяками и болезненными ссадинами, ввалились внутрь. Повсюду, как шальные, метались птицы, натыкались на стены, заблудившись в затейливой кривизне сводов, в отчаянии искали выход. Сетис уперся спиной во что-то твердое и поспешно обернулся.

Дверь.

Он толкнул ее; створка, полузасыпанная гравием, всё же подалась. На помощь пришел Орфет. Навалившись, они приоткрыли дверь и заглянули внутрь. Вверх, в темноту, уходила лестница. Не мешкая ни минуты, они помчались по ней и замедлили бег лишь тогда, когда гвалт, долетающий снизу, начал стихать. Вскоре тишину нарушало лишь их собственное хриплое дыхание да торопливые шаги.

Тогда Орфет остановился и, силясь восстановить дыхание, сполз по стене.

— Боже, — только и выдавил он.

Сетис согнулся пополам, пытаясь справиться с болью в боку. Потом тоже сел.

Алексос тихо плакал от страха. На лице у него алела царапина, но других повреждений не было. У Орфета кожа на руках была ободрана клювами обезумевших птиц. Сетису казалось, что всё его тело превратилось в один огромный синяк, горло забилось песком. Он достал флягу и с наслаждением отпил глоток воды. Потом передал Орфету. Тот дрожащими руками взял ее, не пролив ни капли. Напившись, толстяк встряхнул головой, и с потной кожи посыпалась пыль.

— Куда нас занесло? Одно слово — гнездовье ужасов!

Сетис поднял голову.

Верхняя часть лестницы терялась в сумраке. Далеко вверху из окошка пробивался косой лучик солнечного света. В яркую полоску впорхнула, потом исчезла птица. Здесь было прохладнее, чем снаружи. Видимо, толстые стены сдерживали палящий жар пустыни.

— Возвращаться нет смысла. Если пойдем вперед, может быть, выйдем на какие-нибудь верхние этажи. Попробуем найти другие ворота.

Орфет тяжело поднялся.

— Красться на цыпочках тоже уже нет смысла, Архон, ты цел?

— Орфет, мне здесь не нравится.

— Мне тоже, дружище.

— Здесь живут всякие твари. Птицы, например. Полные ярости.

Орфет обнял его громадной ручищей. Мальчик поднял глаза, его перепачканное лицо было очень серьезно.

— Я люблю тебя, Орфет, — неожиданно сказал он.

— И я тебя люблю, дружище. Когда вернемся, я сочиню тебе такие песни, каких ты за всю свою тысячу жизней не слыхивал. А теперь пойдем отсюда. Нечего тут мешкать.

Лестница была широкая. На первой площадке обнаружилось множество разбитых дверей, ведущих в комнаты. Почти все они были пусты, сквозь проломы в крышах впархивали и улетали птицы. Путники прошли по длинному коридору, где ветер колыхал обрывки занавесей, некогда бывших красными. Весь дворец был безмолвен и пуст, только издалека доносились пронзительные крики скворцов и попугаев.

Вдруг Алексос остановился и крепко стиснул руку Орфета

— Я слышу голоса, — прошептал он.

Паланкин раскачивался. Мирани изо всех сил вцепилась в подлокотники.

— Они нас уронят! — охнула она.

Носильщики доставили девушек к воротам Города. Стражники хрипло окрикнули их, паланкин рывком опустился. Через мгновение Ретия выскочила.

— Откройте ворота!

— Госпожа, вы с ума сошли!

— Откройте! Девятеро должны вернуться на Остров.

Начальник стражи беспомощно огляделся.

— На Порт напали!

— Тем более мы не должны здесь оставаться. — Ретия в ярости наступала на него. — Вы что, хотите быть в ответе за нашу смерть? — Он заколебался, и она усилила натиск. Мирани заметила на ее губах ликующую усмешку.

— Откройте, — тихо приказал начальник стражи. Стражники подскочили к громадным деревянным засовам. Не дожидаясь паланкина, Ретия проскользнула в едва приоткрывшуюся щель, и Мирани выбежала за ней. В пустыне было жарко и тихо. Из-за спины, от гавани, доносился лязг мечей. Мирани подумалось, что, наверное, захватчики высадились на берег, а стены пали. Она бросилась догонять Ретию. Вдалеке среди безжизненной пустыни высились темные стены Города Мертвых, громадные статуи Архонов в лучах послеполуденного солнца казались золотистыми. Опустив голову, пробежал шакал, потом остановился и оглянулся на девушек.

На бегу Мирани думала: «Где ты, Сетис?» А проходя мимо дворцовых садов Архона, вспомнила обо всех обитающих там животных, о комнате-джунглях, полной обезьян и подарков. «И где ты, о Ярчайший?»

На этот раз ответа не было.

Ретия остановилась, обернулась. Оставшиеся позади ворота опять открылись. Оттуда выпорхнули несколько фигурок в легких платьях. Они шли по песчаной дороге с достоинством, высоко подняв головы. Мирани остановилась, пережидая колотье в боку, и сказала:

— Это Гермия.

Ретия нахмурилась.

— Я думала, у нее не хватит храбрости.

— Не надо ее недооценивать.

Гласительница стремительно шагала к ним. Она была бледна, длинный нос заострился, глаза сердито сверкали из-под идеально подведенных бровей. Несмотря на жару, волосы аккуратно хранили сложную завитую прическу. Но что-то в ней изменилось. Гермия дрожит от страха, поняла Мирани. Ее защитная броня, как и оборона Порта, сломлена.

Однако она все-таки подошла к Ретии.

— Виночерпица! Вместе с Носительницей следуй за мной.

Ретия холодно ответила:

— Не думала, что ты придешь. После того, что он тебе сказал.

Гласительница подошла ближе. Две девушки одинакового роста с холодной злостью смотрели друг другу в глаза. На миг Мирани почудилось, будто Гермия готова нанести удар. Но вместо этого зазвучал ее голос, идеально ровный, полный выверенного гнева.

— Гласительница — я. А не ты. Порт не имеет значения. Джамилю нужен лишь Оракул, и только мы можем не допустить его туда. Действовать будем не насилием. А молчанием. — Она спокойно кивнула. — Мы не допустим, чтобы вся земля была сожжена из-за твоего честолюбия, Ретия. Мы, Девятеро, будем стоять плечом к плечу. И хранить гневное молчание Бога. Перед Аргелином, перед Джамилем. До тех пор, пока этому не придет конец. — Она бросила взгляд на Иксаку и Гайю, пришедших вместе с ней. У них из-за спин выглядывала Крисса, раскрасневшаяся от волнения. — Мы должны действовать сообща. Ты с нами?

Ретия отступила на шаг. Посмотрела на Мирани, на всех остальных. Потом опустила глаза: внизу, в гавани, кишели корабли, над Портом стелились клубы дыма.

— Пока что да, — пробормотала она.

Слова зазвучали громче. Незнакомые, странные, хриплые. Сетис отодвинул последнюю из красных занавесей и наткнулся на Орфета; музыкант чуть подался в сторону, потом ткнул куда-то толстым пальцем.

Сетис прикусил губу. Ощутил удивленное молчание Алексоса.

Они стояли высоко, на узком балконе. Внизу раскинулся просторный зал, сквозь неширокие окна пробивались косые лучи солнца, и полосы жаркого света застилали взор.

Посередине зала, на каменном возвышении, стояла причудливая конструкция, хитроумная и шаткая. Видимо, она была сооружена из дерева, из тысяч переплетенных прутьев. Непонятно, где их взяли, ведь ближайшее дерево росло в сотнях миль отсюда.

— Гнездо! — ахнул Алексос.

Сетис изумленно всмотрелся. И правда, гнездо. Но не для птицы. Сбоку к нему была пристроена лестница, извилистая, будто состряпанная из кусочков. Она поднималась между хлипкими слоями древесины, между кое-как сколоченными обломками сучьев к уложенной наверху груде сломанных столов и стульев, расколотых ширм, ножек от кроватей, брусков тика и красного дерева, отломанных от какой-то дорогой резной мебели. А на самой вершине, среди подушек, пуха и бесчисленных перьев, возлежало существо, от одного вида которого у Сетиса кровь застыла в жилах.

Исполинская, раздутая, она вяло распростерлась на нелепой импровизированной кровати. Ее платье было расшито перьями, чудовищная черно-красная маска украшена злобным орлиным клювом. Пальцы опухли; даже издалека было видно, что каждый палец обвязан замысловато переплетенными веревками, красными, синими и желтыми, и те же самые нити вплетены в темные грязные волосы. В руках она держала веер, сделанный из темной кожи, и, лениво обмахиваясь, говорила холодным гортанным голосом.

А говорила она с Шакалом.

Глаза Сетиса удивленно распахнулись. Грабитель могил выглядел страшнее смерти. Светлые волосы в беспорядке рассыпались по плечам, на лице краснел свежий порез. Лису было еще хуже: он корчился от боли на полу и никак не мог подняться. Их посадили в нечто вроде клетки, сооруженной из слоновьих бивней, а может быть, из костей какого-то животного. Животного ли? Сетис сглотнул подступивший к горлу комок. Кости походили на человеческие.

А вокруг стояли люди в уродливых птичьих масках. Их одежда была расшита перьями, но всё же это были люди, и в руках они держали копья с острыми наконечниками из камня, а может, из какого-то стекловидного минерала.

Орфет почесался и шепнул себе под нос:

— Ну, и кто из нас попал в беду, повелитель воров?

Шакал схватился за прутья клетки.

— Я понятия не имел, — с трудом говорил он, — ни о вашей религии, ни о ваших ритуалах. Мы не знали, что птицы для вас священны. Мы просто хотели раздобыть чего-нибудь поесть.

— Вы воры.

Даже издалека Сетис увидел, что Шакал приподнял бровь.

— Ничего подобного, — оскорблено отозвался он.

Орфет злорадно ухмыльнулся:

— Ну и врет.

— Вы замышляли убить Высочайшего. Потом пришли сюда, и мы знаем зачем. Вы ищете звезду. Вы ее не найдете.

Сетис почувствовал, как беспокойно заерзал Алексос.

— Звезду! Одну из тех, что упали!

— А теперь, — женщина подняла руки, — мы заберем вашу звезду.

Она блеснула у нее в руке белым шариком чистого света. Сетис грустно подумал о ста пятидесяти сиклях, которые он до сих пор за нее должен, а Алексос тихо ахнул, узнав свою пропажу.

— Как давно, — прошептал он, — как давно я ее не видал!

Шакал развел изящными ладонями.

— Уверяю вас, сударыня, любому человеку достаточно одной звезды.

Напрасно он это сказал. Люди из птичьего народа сердито сомкнулись вокруг клетки. Женщина подняла руку. Ее голос звучал необычно, маслянисто, как будто ей с горлом что-то сделали.

— Нашу звезду поглотил Высочайший.

— Птицы, — прошептал Сетис. — Она имеет в виду гигантскую птицу.

— Кондора?

— Что-то вроде этого.

— Тогда могу спорить, он питается не только падалью. — Орфет обвел взглядом зал, заметил в углу дверь, еще одну — высоко в восточной стене.

— Не может быть! — Алексос пал духом.

Шакал сказал:

— Мы не намеревались проявлять к вам неуважение. Оставьте себе звезду. Мы просим одного — освободите нас. — Голос звучал натянуто, но Сетис не мог не восхититься его самообладанием. Шакал прекрасно понимал, что надеяться не на что.

Послышался звук, липкий, зловещий. Женщина смеялась. Потом кивнула головой людям-птицам и сказала, обращаясь к пленникам:

— Ваши души станут свободны. Будут летать на ветру, высоко в поднебесье, вместе с клочьями вашей плоти. Там, куда их занесет Высочайший…

И вдруг клетка, дернувшись так, что Шакал покачнулся, рывками начала подниматься. Лис заскулил от страха, но мгновенно замолк под свирепым взглядом Шакала. Рослый грабитель выпрямился.

— Встань на ноги, — тихо приказал он Лису. — Мы много лет воровали у смерти, теперь она берет свое.

Сетис беспокойно встрепенулся.

— Мы не можем бросить их, — прошептал он в полной тишине.

Орфет попятился.

— Еще как можем.

— Нет! — воскликнул Алексос, и толстяк взъерошил ему волосы.

— Я пошутил, дружище, — усмехнулся он. — Если кто и прикончит этого проходимца, так только я. Никому не уступлю этой чести. Иначе я бы и пальцем не шевельнул, понятно?

Алексос сурово кивнул.

— Конечно, Орфет.

Женщина встала. Это далось ей нелегко — видимо, она вообще редко поднималась с кровати. Там, где она лежала, осталась глубокая вмятина. В перьях виднелось что-то белесое. Сетис вытаращился на гнездо.

— Что это такое?

Темные глаза Алексоса широко распахнулись. Он удивленно произнес:

— Это яйцо.

Яйцо было огромное, длиной с локоть Сетиса. Светло-голубое, с редкими пятнышками, оно лежало в теплом пуху, и женщина заботливо накрыла его мягкими подушками. Потом принялась неуклюже спускаться по лестнице.

— Она что, его высиживает? — удивленно произнес Орфет, потом брезгливо добавил: — Они считают птиц богами и высиживают их яйца?

— Яйца всего одной птицы. Той самой, исполинской. — Сетис торопливо огляделся. — Надо чем-то срезать клетку. Птица влетит через пролом в стене. — Он обернулся к Алексосу. — Архон, поможешь? Можешь кое-что сделать?

— Конечно, могу, — охотно вызвался Алексос. — Всё что хочешь.

— Мне нужно… — Сетис покосился на Орфета. — Чтобы ты… сотворил волшебство.

Мальчик нахмурился. Поднял глаза — они были темны. Его голос эхом отдавался в замкнутом пространстве. — Справедливо ли одному Богу воевать против другого?

— В легендах это происходит очень часто, — не моргнув глазом ответил Сетис.

— Я не сочиняю легенд, Сетис. — Мальчик поднял обеспокоенный взгляд. — Кажется, птица летит.

Клетка уже поднялась высоко и теперь покачивалась под куполообразным потолком. Пленники ждали, глядя то на окно, то вниз, на пол. Сетис понял, что Шакал прикидывает, удастся ли спрыгнуть. Люди-птицы и их владычица расступились, и юноша впервые заметил, что пол здесь по щиколотку покрыт той же самой белесой жижей, какая облепляет всю крепость. Она капала с толстого бруса, протянувшегося под крышей.

Снаружи донесся пронзительный крик, леденивший кровь в жилах.

— Орфет! Найди дорогу вниз и займись копейщиками.

— Что, всеми сразу?

— Если не хочешь, можешь забраться под потолок и перерезать веревку.

Орфет склонился и смерил взглядом узкий карниз, обрамлявший стену. Потом схватил Сетиса за плечо.

— Рад служить, писака, — бросил он и попятился к выходу. Алексос пробирался впереди него. Сетис облизнул пересохшие губы.

Он крепко вцепился в ржавые металлические поручни и перекинул через решетку балкона сначала одну ногу, потом другую. Спустился к карнизу, нащупал мыском опору. Камень казался крепким, но под его весом края начали осыпаться, и юноша изо всех сил уцепился за прутья балкона. Молча застыл, набираясь храбрости.

Потом выпустил прутья, ухватился за камень.

Внизу, под ногами, зал был погружен в темноту. Пылали факелы, к потолку поднимался легкий дымок со знакомым запахом ладана. В спешке Сетис невзначай вдохнул полные легкие дыма и чуть не закашлялся, с трудом подавил удушье. Потом, поскальзываясь, прижимаясь к закопченной стене, направился к клетке.

Лис молился, невнятно бормотал что-то, повторяя одну и ту же фразу снова и снова. Шакал тоже опустился на колени. Украдкой взглянув еще раз, Сетис заметил, что грабитель торопливо пытается развязать узлы, крепящие дверь. Его длинные пальцы ловко распутывали веревку.

Но тут косая полоса света померкла, перекрытая взмахом исполинских крыльев.

Сетис приник к стене и в ужасе обернулся.

Мимо окна пролетела чудовищная птица. Так близко, что он успел разглядеть кровожадно изогнутый клюв. Это не гриф. В древних легендах такое существо называли птицей Рух. Наверное, это она и есть.

Услышав под собой крик, Сетис крепче вцепился в камни и обернулся.

Его заметили. Один из воинов-птиц тыкал в его сторону пальцем; женщина что-то скомандовала, и воин схватил копье, замахнулся, тщательно прицелился. Шакал вскрикнул; Сетис мимоходом заметил на его лице необычайное удивление.

В воздухе просвистело копье. Оно ударилось о камень слева от Сетиса и со стуком упало вниз; на голову юноше посыпались искры. Он торопливо перехватился руками и приблизился к клетке еще на метр. Спина и плечи напряглись, ожидая смертельного удара, который неминуемо пригвоздит его к стене.

Рука, мокрая от пота, соскользнула. Он чувствовал, что если двинется, то упадет, и тут Шакал заорал:

— Давай, Сетис! Вперед!

Юноша подтянулся, прижался щекой к камням, крошащимся от прикосновения. Напряженные руки дрожали.

Уголком глаза он уловил, что копейщик целится опять, и понял: ему конец. Но тут раздался громкий рев, воины дружно обернулись, отвели взгляды от Сетиса. На сцене появился Орфет. Размахивая мечом, он набросился на воинов, а из-за спины у него летели мелкие острые камушки. Одного копейщика он поразил ударом в лицо, тот упал. Другого Орфет столкнул с дороги своей тушей.

— Сетис! — Шакал был совсем рядом, цеплялся за костяные прутья клетки. На миг их взгляды встретились, изумление в них смешивалось с надеждой, потом руки Сетиса скользнули, он вскрикнул и, в отчаянном рывке напрягая все мускулы, успел ухватиться за веревку, привязанную к скобам на стене.

— Режь! — Лис вскочил, стиснул кулаки. — Скорее, парень! Птица!

Она уже втискивала свое исполинское тело в оконную щель. Свирепые глаза, крючковатый клюв. Большие темно-желтые когти грозно скребли по камням подоконника. Внизу птичий народ с трудом сдерживал натиск Орфета, толстуха-царица отступила. Она широко распростерла руки и запела без слов, щебеча и чирикая, перемежая чужеродную музыку пронзительными трелями. Птица слушала, как завороженная, устремив на женщину золотистый глаз.

Сетис достал из сапога нож и изо всех сил принялся пилить конопляные волокна. Веревка была толстая, туго скрученная.

Женщина допела песню. Она и птица смотрели друг другу в глаза. Потом, с быстротой, от которой Лис взвизгнул, а Шакал выругался, птица протиснулась в окно и взмахнула крыльями, наполнив громадный зал порывами ветра.

Лопнула одна прядь. Клетка дернулась, пленники упали на пол.

Внизу Орфет ревел что есть мочи и сыпал ударами направо и налево. Птица подалась вперед и подцепила клетку когтистой лапой. Раскрытый клюв хищно нацелился на Шакала.

Тот отшатнулся, прижался к задней стенке. Птица ловко развернула клетку, клюнула еще раз; пленники едва увернулись.

— Боже мой! — взвыл Лис.

Сетис лихорадочно резал веревку. Пот заливал глаза, руки превратились в сгусток боли. Волокна лопались, расплетались. Потом, с чудовищным треском, от которого он отшатнулся с криком ужаса, веревка лопнула.

Клетка упала, ударилась о землю и разбилась вдребезги. Сетис попытался нашарить стену, промахнулся, рухнул вслед за клеткой в черноту, поднявшуюся навстречу, ударился обо что-то мягкое, мокрое, задыхающееся и услышал вскрик:

— А ну слезь с меня! Живо!

Шакал, ловкий и проворный, был уже на ногах. Схватил копье и в тот миг, когда птица расправила крылья и с криком ринулась на него, встретил ее могучим ударом. Перья посыпались, как снег.

— Спасай Лиса! — прокричал Шакал.

Сетис, отброшенный могучей дланью Орфета, уже поднимался.

Птица, напуганная острым копьем, снова закричала. Среди обломков клетки барахтался Лис; Орфет одним рывком вытащил его. Сетис схватил еще одно копье, обернулся и оказался лицом к лицу с женщиной.

Она успела снять маску. Лицо, скрытое среди пластов жира, казалось слишком маленьким, волосы были коротко острижены. Глаза сверкали яростью; при виде такой злобы юноша даже оцепенел.

Шакала подобные мелочи не волновали. Он ринулся на женщину, схватил ее за руку, державшую звезду, выкрутил; она с неожиданной силой ударила его в лицо. Шакал пошатнулся, потом приставил острие копья к ее груди.

— Отдай! — его голос был холоден как лед.

— Прекрати! — взревел Орфет. Продолговатые глаза Шакала даже не моргнули. Женщина понимала, что ей грозит смерть. Бросив свирепый взгляд на своих воинов, медленно приходящих в себя, она высоко подняла звезду. Из ее ладоней изливался ослепительный свет.

— Да будет она проклята, и вы вместе с ней.

— Поздно, сударыня. — Шакал проворно выхватил звезду. — Меня уже много раз проклинали.

Тут раздался рев Орфета:

— Сетис!

Юноша обернулся и заметил птицу — слишком поздно. Когтистая лапа нацелилась на него; он отскочил с криком ужаса, но железные когти царапнули ему бок. Он упал. Люди-птицы тотчас же накинулись на него, выхватили копье из ободранных ладоней, принялись пинать. Орфет с громогласным рыком кинулся на помощь, но враги во много раз превосходили их числом, и юноша понял: всё кончено.

И тут над сумятицей зазвенел высокий чистый голос.

— Остановитесь! Все!

Сетис отпихнул нападавшего, поднял глаза.

На краю шаткого гнезда, с трудом сохраняя равновесие, стоял Алексос. Обеими руками он держал голубое яйцо.

— Стойте, — тихо произнес он. — А то я его разобью.

Девятеро единым строем пересекли мост. Гермия обернулась к стражникам.

— Идите. Сейчас вы нужнее в Порту.

— Госпожа…

— Делайте, как я велю. Мы сами обороним Оракул.

Стражники переглянулись, прислушались к грохоту битвы, доносящемуся из Порта, потом без лишних слов бросились бежать по пустынной дороге. Гермия решительно зашагала вперед. Девятеро в молчании шли за ней, борясь со страхом. Мирани кусала пересохшие губы и отчаянно мечтала только об одном: чтобы здесь оказались Сетис и Алексос. Пусть мальчик странный, непредсказуемый, зато он — Архон, в нем поселилась божественная воля. Она скучала даже по Орфету, по его грубой, бесхитростной силе. Глядя в прямую спину Термин, она почувствовала себя никому не нужной. Среди бесчисленных заговоров, хитросплетения интриг, молчаливой борьбы за власть она была совсем бессильна. Это сложнее, чем любая битва на поле сражения. Она давно уже перестала понимать, кому можно доверять, а кому нельзя.

В Святилище царила неразбериха. Рабы возводили хилые баррикады из мебели, многие женщины просто сидели и плакали. Гермия вышла на лоджию и жестким голосом заговорила с ними.

— Нет нужды паниковать. Это Остров, и здесь вы защищены надежнее, чем в любом другом месте. Жизнь будет идти как обычно. Я не намереваюсь прерывать повседневные ритуалы — Бог не должен терпеть обид. Разберите свои жалкие укрепления и немедленно отнесите мебель по местам. Корет, — она властно обернулась к слуге, — поставь часового на крышу Храма. Я хочу получать регулярные донесения о том, что происходит в Порту.

«Неужели она действительно любит Аргелина? — подумала Мирани. — Или просто боится его?»

— Начинайте готовиться к вечерней трапезе. На закате я выступлю с речью перед Девятерыми. — Гласительница развернулась. Легкий ветерок раздувал тонкие складки ее красного платья. — А теперь я желаю поговорить с Носительницей с глазу на глаз. Принесите в мою комнату шербета и розовой воды.

С этими словами она удалилась по мраморному коридору. Ретия шепнула на ухо Мирани:

— Будь осторожнее. Она что-то замышляет.

В комнате Гласительницы было светло и прохладно, теплый ветерок трепал муслиновые занавески. Гермия сидела в позолоченном кресле, а рабыня почтительно водружала маску на подставку, расправляла перья, разглаживала цепочки из золотых дисков. Вошел Корет с инкрустированным подносом, на котором стоял графин и две красные чаши. На позолоченном блюде лежал свежий инжир. Мирани вдруг поняла, что страшно проголодалась и с удовольствием съела бы все плоды. Пожалуй, это не опасно. Вряд ли Гермия станет травить ее прямо здесь.

Гермия смотрела на нее, не шевелясь. Глаза ее потемнели, лицо было сосредоточенно, идеально уложенные локоны в дороге покрылись пылью. Она налила напитка из узкогорлого кувшина, протянула чашу Мирани.

Обе выпили. Шербет был сладким, густым, благоухал апельсинами.

Гермия поставила чашу и заглянула в нее.

— Мирани, я не понимаю, что творится вокруг.

Мирани оторопело молчала.

— Сегодня в театре я его видела. Мы все видели. Он говорил со мной лицом к лицу, я слышала его, как никогда не слышала прежде. — Гермия подняла глаза. — Меня это пугает.

Мирани никак не ожидала такого признания. Она с трудом верила своим ушам.

— Мы все… — пролепетала она.

— Ты — нет. Я наблюдала за тобой, ты удивилась, но не испугалась. Потому что ты его знаешь, Мирани, а я нет. — Гермия со стуком поставила чашу на поднос и сплела пальцы. Взгляд был прямым, холодным. — Я совершила непростительный промах. А теперь убедилась, что насчет Алексоса ты была права, а я ошибалась. Он и вправду воплощенный Бог. Сейчас главное — чтобы он остался в живых. Его путешествие к Колодцу должно окончиться успехом. У тебя есть способ связаться с ним?

У Мирани перехватило дыхание, пальцы стиснули чашку.

— Иногда. То есть… Я разговариваю с Богом. Иногда он отвечает… — Она помолчала, поеживаясь под пристальным взглядом Гермии, и в замешательстве закончила: — Я никогда не знаю, здесь он или нет, ответит или не ответит. Но я уверена — в Алексосе воплотился Бог.

— Да, отныне я тоже так считаю. — Гермия встала, выпрямилась в полный рост. — И хочу, чтобы ты предостерегла его.

У Мирани отчаянно забилось сердце.

— Предостерегла? О чем?

— Существует заговор с целью убить Архона. Аргелин не хочет, чтобы он вернулся.

Тишину нарушали только крики чаек за окном. Мирани с трудом подбирала слова. С губ сорвался лишь слабый шепот:

— Кому поручено его убить?

Эта мысль была невыносима. Не укладывалась в голове. Но в записке, которую послал Сетис, в слове «пожалуйста» сквозил страх.

— Писцу. Думаю, Аргелин взял в заложники его семью. — Гермия внимательно следила за Носительницей.

Мирани ошеломленно покачала головой.

— Даже… Он бы не…

— Пошли в ход и другие посулы. Ему была обещана должность квестора.

Мирани подняла широко распахнутые глаза. Гермия кивнула.

— Видишь, теперь и тебе стало страшно, — сказала она.

Женщина в ужасе разинула рот.

Никто не шелохнулся, исполинская птица вспорхнула на насест и принялась сердито чистить перья под громадным крылом.

Алексос медленно поднял яйцо над головой. От его тяжести у мальчика дрожали руки. Птичья царица прикусила губу.

— Мальчишка! — прошипела она. — Осторожнее!

Шакал велел:

— Отходим к двери. Давай, Алексос. Принеси его сюда!

Шаг за шагом Алексос приближался к лестнице. Птичьи воины заволновались, ужас просвечивал даже сквозь маски, но никто из них не отваживался и пальцем шевельнуть.

— Вы свободны. — Женщина раскинула руки. — Уходите! Никто вас не задержит. Только положите Нерожденного.

— Еще рано. — Голос Шакала был настойчив. — Принеси его сюда, мальчик. Не спеши.

Алексос кивнул, его лицо было сосредоточенно. Пот катился по лбу, заливал глаза, Архон вытерся рукавом.

— Друг, — простонал Орфет. — Будь осторожен.

Мальчик уже спустился наполовину. Гнездо скрипело и пошатывалось, готовое рассыпаться. Птица внимательно следила за ним с насеста. Вдруг она развернула крылья и ринулась вниз — Сетис не успел и рта раскрыть.

Алексос поднял глаза, дернулся, увернулся. Нога соскользнула; он с криком вцепился в перила.

Яйцо выпало у него из рук.

Оцепенев от ужаса, люди смотрели, как оно падает. Медленно, страшно медленно пролетело оно по широкой дуге сквозь исчерченную солнечными полосами темноту зала и ударилось об пол. Трещина расколола не только скорлупу, она пролегла по костям и черепам каждого, кто видел это. Сетис скрипнул зубами. Тишину разорвал пронзительный крик женщины и оглушительный треск. По камням рассыпались осколки толстой скорлупы.

Никто не шелохнулся. Потом Алексос испустил крик мучительной боли, пронзивший Сетиса, подобно ножу. Юноша тотчас сорвался с места, перескочил через разбитое яйцо, вскарабкался к мальчику. Алексос побелел от ужаса.

— Я его убил, — прошептал он.

Сетис подхватил его на руки.

— Не бойся. Ты не виноват.

На полу валялись обломки яичной скорлупы, острые и иззубренные. Изнутри сочилась бесцветная жижа, торчало мокрое жилистое крыло. Сетис отнес Алексоса подальше и брезгливо отвернулся. Потом его взгляд зацепился за нечто удивительное.

— Смотри!

Но Алексос громко рыдал.

Сетис так и подскочил, склонился над разбитым яйцом. Не обращая внимания на копье, нацеленное в шею, он осторожно поднял блестящий шарик, лежавший среди обломков скорлупы. В его пальцах блеснула звезда, голубая, как сапфир.

— Вторая звезда! — Стражники крепко держали Шакала, прижимая его к стене. На лице вора было написано изумление. — Она была в яйце?

— Убейте их! — сиплый голос женщины дрожал от горя. — Убейте сейчас же!

— Нет! Погодите!

Алексос обернулся, по лицу его струились слезы. Он набрал побольше воздуха и заговорил:

— Это я виноват, а не они. Если кто-то и должен умереть, то только я.

У Сетиса отчаянно заколотилось сердце. Мелькнула предательская мысль: «Если его прикончат они, то не придется мне», — но в следующий миг его охватила ненависть к самому себе, жгучая, как пламя. Он обернулся к мальчику:

— Ерунда! Сделай что-нибудь. Ты же Бог! Ты ведаешь всем, что происходит на земле, тебе подвластны жизнь и смерть. Покажи им, кто ты такой.

— Он прав. — Орфет покосился на женщину. — Докажи ей, что такое настоящий Бог.

Алексос поглядел на них, и его лицо озарилось светом надежды.

— А можно?

Он поглядел на разбитое яйцо, потом на птицу. Она сидела неподвижно, устремив на него немигающие глаза, как будто считала его хоть и жалкой, но законной добычей.

— Прости, — искренне сказал он. — Я этого не хотел. Я сделаю всё, что смогу, но есть на свете вещи, которых не исправить, мгновения, которых не вернуть.

Птица хрипло, пронзительно закричала. Алексос опустился на колени среди обломков яйца и посмотрел на женщину.

— Если у меня получится, ты нас отпустишь?

— Кто ты такой? — сдавленно прошептала она.

Он не ответил. Только опустил хрупкую ладонь в мутноватую жижу и осторожно погладил вывихнутое крыло нерожденного птенца. Уголком глаза Сетис заметил, как тревожно подался вперед Шакал. Орфет терпеливо ждал, еле заметно улыбаясь.

«Оживи. Родись заново, тот, кто не был рожден. Боги всегда появляются на свет диковинными, невозможными путями».

Дернулось перо. Или его коснулся ветерок?

Сетис приблизился.

«Взываю к тебе. Из садов Царицы Дождя, где деревья никогда не сбрасывают листву. Где струятся ручьи среди прохладных озер и порхают стрекозы. Оттуда, где ты сидишь на самых верхних ветвях».

Птенец шевельнулся. Женщина прижала ладони к губам. Легкая дрожь, трепет крыла.

«Ты им нужен. Им нужны мы. Потому что без нас их жизнь бессмысленна и пуста, и они идут войной друг на друга. Мы нужны им, чтобы было кого винить и ругать. Любить. Уничтожать».

Птенец, шатаясь, встал на ноги. Захлопали угловатые крылья, закачалась на тощей шее лысая голова. Открыл клюв. Над залом прокатился слабый писк.

Алексос отступил. Посмотрел на женщину — его лицо было утомленным, под глазами легли темные круги.

«Возвращаю вам ваше божество».

Потом обратил долгий взор на Сетиса.

— Божества — хрупкие создания, — сказал он.

Сетис похолодел. В тот же миг Шакал оттолкнул державших его стражников, выхватил у мальчика вторую звезду и кинулся в другой конец зала, туда, где лежал его вещевой мешок. Подхватил его, бросил другой мешок Орфету и помог встать израненному Лису.

— Уходим, — коротко бросил он. — Пока им еще что-нибудь не взбрело в голову.

Орфет подошел к Алексосу.

— Пойдем, дружище. Пошли с нами.

Мальчик обернулся к нему.

— Орфет, я очень устал, — вздохнул он.

— Тогда я тебя понесу. Хоть до самого Колодца. — Толстяк легко подхватил мальчика и вслед за остальными пошел к выходу из зала. За ним поспешил Сетис.

— Погоди.

Он уже был у дверей. Обернулся — женщина стояла над птенцом, смотрела на его неуклюжие подергивания. Над ней критически взирала на свое потомство громадная птица.

— У нас осталось еще кое-что из вашего добра, — сказала толстуха.

— Еще?

— Серебряное яйцо. С царапинами на поверхности. Мы забрали его у самого высокого.

Сфера. Сетис изумленно воззрился на женщину.

— Хотите получить его обратно? Вы народ опасный, мы это понимаем. Даже ваши дети умеют творить чудеса. Может, вы и сами — боги. Мы больше не хотим с вами враждовать. — Она подала знак воину в птичьей маске. — Принеси.

Воин направился к гнезду, но Сетис остановил его.

— Не надо. — И облизал пересохшие губы. — Оставьте себе. В качестве нашего дара. — Он шагнул за дверь, но на пороге остановился. — Однако из него никогда никто не вылупится.

Женщина надела маску, черно-красный клюв нацелился на Сетиса.

— Кто знает, на что способны боги? — прошелестел ее голос.

Он выскочил за остальными, улыбаясь про себя. Без Сферы Шакал больше их не бросит. Отныне дорогу знает только он, Сетис.

Никто им не препятствовал. Все ворота были раскрыты, двери распахнуты, улицы, обрамленные разрушенными статуями, тихи и пустынны. К тому времени, когда они добрались до вершины хитроумной путаницы из башен и поверженных колонн, солнце давно опустилось за горы, а миллионы птиц, темным облаком порхавших над головой, то взмывая вверх, то пикируя, уже расселись отдыхать на обезглавленные фигуры, наполняя воздух оглушительным щебетанием. И вдруг, как по команде, смолкли.

Наступила ночь.

Дорога была безмолвна, над головой ослепительно сияли звезды. Мирани долго бежала со всех ног, но потом захромала, в сандалию попал камушек, в боку закололо. Однако останавливаться было нельзя. На глаза наворачивались слезы, но она твердо решила не плакать, потому что не верила словам Гермии. Да, Сетис честолюбив, но всё равно он ни за что не обидит Алексоса. Ни за что! Однако, хватаясь за бок и вдыхая аромат полыни и лаванды, растущих по обочинам, она в глубине души понимала, что не может доверять никому: ни Сетису, ни Криссе, ни Ретии. Доверять можно только Богу, а Бог ей не отвечал, и его молчание вселяло в нее ужас.

Кроме того, боги непредсказуемы. Никогда не знаешь, что у них на уме.

В теплых сумерках перед ней выросла покосившаяся каменная арка. Она нырнула в проем и зашагала по извилистой тропинке, среди порхающих мотыльков. Вдоль дороги знойно стрекотали цикады, а вдалеке с шелестом набегали на пляж волны. Из Порта доносились грохот и дым. Девушка понятия не имела, что там происходит.

Дойдя до каменной лестницы, она поднялась и остановилась на вершине, на плоском возвышении. До самого горизонта простиралось море, черное, неугомонное. Она посмотрела в другую сторону — вдалеке виднелись очертания Лунных гор, на фоне звезд чернели призрачные вершины. Высоко ли взобрались Сетис и все остальные? Нашли ли они Колодец, а Шакал — свое золото? Или уже погибли от жажды в безлюдной пустыне, и по их неподвижным телам ползают муравьи?

Она отринула эту мысль и приблизилась к Оракулу.

В тени сторожевого камня темнела расселина.

— Послушай меня, — сказала Мирани. — Слышишь? — Она легла на живот, откинула с глаз волосы. Опустила лицо во влажную черноту и крикнула: — Креон! Выслушай меня!

Она не знала, слышит ли он ее. Сетис говорил, подземный зал находится далеко внизу, голоса долетают туда приглушенными, но наверняка никто до нее не кричал так громко, не свешивался так далеко над дымной расселиной, не взывал с таким ужасом. От этой мысли у нее закружилась голова, глаза наполнились слезами, она зажмурилась.

— Предупреди Алексоса! Сетису приказано убить его. Ты меня слышишь? Дай понять, что слышишь!

Почему он не отвечает? Куда же девается тот голос в голове, когда он больше всего нужен?

Издалека, из Святилища, донесся тихий звон гонга — сигнал, призывающий Девятерых собраться. Они придут сюда, так что у нее еще есть время.

— Креон, — воззвала она. — Откликнись!

Раздался тихий шорох.

Она отпрянула, заранее зная, что это скорпион.

Из расселины показались клешни, потом и он сам, большой, красный. Высоко подняв передние лапы, он бросился к Мирани, как будто слышал ее зов. И, если Бог вселяется в созданных им существ, тогда, выходит, она и вправду его звала. В свете звезд скорпион таинственно мерцал.

Мирани глубоко вздохнула. Приблизилась на шаг, задрав юбку выше колен и стиснув подол кулачками. Подумала: уж не вскружили ли ей голову ядовитые пары, поднимающиеся из расселины, не застелили ли они ей взор? Потому что к скорпиону было что-то привязано.

Она отыскала бронзовую чашу, наклонила ее обод к земле. Скорпион, как всегда, подполз ближе, привлеченный блеском отражений, игрой собственных порывистых бросков. Как только он вполз в чашу, Мирани выпрямилась, и скорпион беспомощно соскользнул на дно. Она вгляделась.

Браслет. Тонкий, дешевый, сильно потертый. Очень маленький, подходящий только для девочки. Мирани облегченно вздохнула. Это браслет Телии, она всегда его носила. Значит, Телия и отец Сетиса находятся внизу, в царстве Тени, там, где им ничто не грозит. И вдруг она оцепенела от ужаса. Она сказала им о Сетисе! Слышали ли они? Что они подумали?

Различив за спиной шаги, она крепче стиснула чашу.

Рядом стояла Ретия, укутанная в темный плащ. Она запыхалась от быстрой ходьбы.

— Так и знала, что ты здесь! В чем дело? Что ты затеяла?

Мирани вздохнула.

— Долго ли мы будем строить заговоры друг против друга?

И вдруг она разозлилась. В душе вскипел давно подавляемый гнев. Она подошла к рослой девушке и выпалила:

— Ты и Джамиль, Гермия и Аргелин — какая между вами разница? Ложь от имени Оракула и тирания. Ты всегда была гордой, Ретия, а теперь пошла на предательство! Ты же клялась, что будешь хранить верность только Оракулу? Нет, ты верна лишь самой себе! Неужели ты готова любой ценой осуществить свои честолюбивые замыслы? — Ее голос дрожал, она обернулась к Лунным горам и прокричала туда: — Неужели ради этого можно пойти на убийство?

Наступило молчание. Потом Ретия тихо произнесла:

— Мы с тобой никогда не были подругами. Но однажды я услышала, как Оракул произнес твое имя.

Мирани отшатнулась.

— Только не смей говорить, что затеяла всё это ради меня!

Ретия выгнула брови.

— Ладно, ладно, я не об этом. Но разве не видишь — ты утверждаешь, будто слышишь Бога. Не знаю, получится ли это у меня. Я обратилась к Оракулу только однажды и вместо ответа провела в забытьи несколько часов, а, очнувшись, узнала, что мое место заняла Царица Дождя. Я хочу услышать его, Мирани! Хочу получить эту силу, это знание. Поэтому, когда я стану Гласительницей, ты сможешь остаться Носительницей, и мы будем действовать сообща. Но только в том случае, если победит Джамиль. Если же победа достанется Аргелину, никого из нас не оставят в живых.

Мирани настороженно смотрела на нее.

— Ты серьезно?

Ретия угрюмо вздохнула.

— Я могла бы пойти на кое-какие уступки, но не стану лгать. — Она оглянулась. — Остальные идут.

У Оракула собрались все Девятеро. Иксака и Каллия, встревоженная Гайя, Персида, новая высокая девушка по имени Тетия. Последней пришла Крисса, немного запыхавшаяся, в розовом платье, а за ней — Гермия. Ни на одной из жриц не было маски.

Они встали полукругом возле расселины. Девушки, доселе видевшие Оракул лишь издали, благоговейно взирали на зловещую темноту.

Гермия обвела их взглядом.

— Известия из Порта обрывочны. Люди генерала отразили нападение, оттеснили врагов обратно на корабли. Несколько улиц всё еще горят. Сколько погибших — не знаю.

Теплый ветерок обвевал лица жриц, раздувал юбки, приносил нежный запах роз и тимьяна.

— Я разработала план, цель которого — остановить насилие. — Гермия впилась твердым взглядом в каждую из девушек по очереди. — Мы не допустим врагов к Оракулу. Поклянемся хранить Молчание, исполненное божественного гнева, пока не наступит перемирие. Какие бы угрозы ни нависали над нами, будем неколебимо стоять плечом к плечу. Согласны?

— Да, — твердо ответила Ретия.

Если Гермия и удивилась этому, то не подала виду. Она посмотрела на Мирани, и та осторожно поставила бронзовую чашу в середину круга.

Ретия храбро положила руку на обод чаши. Скорпион застыл, поднял подрагивающее жало.

— Клянусь хранить Молчание, — решительно произнесла жрица.

То же самое повторили и другие девушки — они робко касались обода, не сводя глаз со скорпиона и его странного браслета, готовые при малейшем движении отдернуть руку. Вместе с ними клятву принесла и Мирани. Последней подошла Крисса.

Глаза светловолосой девушки расширились от ужаса.

— Не могу, — выдохнула она.

— Двигайся помедленнее, — шепнула ей Мирани. Крисса осторожно протянула пальцы и прошептала:

— Клянусь хранить Молчание. — И с визгом отдернула руку — скорпион внезапно ожил и метнулся к ней.

И только Мирани заметила, что даже кончики накрашенных ногтей так и не коснулись бронзового обода. Гермия кивнула.

— Благодарю вас всех. Такая верность Богу успокаивает меня. Джамиль утверждает, что эта война начата ради сохранения чистоты Оракула. А Аргелин заявляет, что подоплекой тут — торговля и серебро. — Она вскинула голову. — Что ж, посмотрим.

Свет. Красные огни факелов между оливами, треск смолы. Громкий лязг металла. Факелы приближались.

— Здесь солдаты! — Ретия обернулась к Гласительнице. — Это что, предательство?

— Не с моей стороны. — Гермия напряженно всматривалась в темноту, поджав губы.

Солдаты выстроились вдоль лестницы двумя шеренгами и скрестили копья. Кое-кто украдкой складывал пальцы в защитный знак, отводя от себя божественный гнев; другие бросали в черную расселину испуганные взгляды. Гермия шагнула вперед и голосом, ледяным от ярости, заговорила:

— Кто вас послал? Как вы посмели прийти сюда?

— Их привел я. — По лестнице поднялся Аргелин. Вид у него был усталый. Почти всё лицо закрывал бронзовый шлем, из-под него сверкали только глаза, борода была нестрижена. Остановившись, он обвел Девятерых горящим взглядом.

— Как хорошо, что вы все здесь.

— Тебе и сейчас нужны телохранители? От кого они будут тебя оберегать — от нас? — холодным тоном осведомилась Гермия.

— От кое-кого из вас, дамы. Мне еще долго будут нужны телохранители.

Он посмотрел на Мирани. Потом обернулся к остальным.

— Как вы, наверное, уже знаете, нападение отражено. На этот раз мы сумели их одолеть. Неприятель завладел Пустынными Воротами, но мои люди штурмом отбили их. Захватчики вернулись на свои корабли. В следующий раз удача может нам изменить. Мне нужны деньги, Гермия. Надо платить наемникам, ковать оружие, выжимать налоги из купцов и знати. Многие из них втайне порадуются, если я проиграю войну. Эти дураки считают, что Император будет брать с них меньше податей.

Гермия пристально всматривалась в него.

— Не понимаю, чем мы можем тебе помочь.

— У тебя закрома ломятся от зерна, провизии и сокровищ, от даров, приносимых Богу. Они мне нужны, иначе мы потерпим поражение.

Она нетерпеливо кивнула.

— Забирай. Но еда должна быть бесплатно роздана простым людям.

Генерал подошел ближе.

— Это еще не всё. Оракул должен заговорить. Ты скажешь всем, что Бог подтверждает: я единственный, кто может спасти Порт. Он должен приказать, чтобы мне беспрекословно повиновались. — Он взял ее за руку. На бронзовых доспехах играли блики лунного света. — Точнее, Оракул должен провозгласить меня царем.

Девятеро застыли в смятенном молчании. Только Гермия хранила спокойствие, не выказывала удивления, и, глядя на Гласительницу, Мирани уверилась, что, вне всякого сомнения, эта парочка всё обсудила заранее, тщательно распланировала каждый ход в зловещей игре.

Ретии, видимо, пришло в голову то же самое. Она в ярости открыла было рот, но Гермия опередила ее:

— Царем? А не Архоном?

Аргелин сдержал улыбку.

— У нас уже есть один Архон.

Жрица кивнула.

— Да. А Архон должен быть готов в любую минуту отдать свою жизнь.

— Я бы с радостью ее отдал. — Его улыбка померкла.

— На этой земле испокон веков не было других царей, кроме Бога. — Гермия не спускала глаз с лица Аргелина.

Он выпустил ее руку.

— Наступили тяжелые времена. — В его тоне промелькнула тень нетерпения.

— Несомненно, господин генерал. — Она кивнула, постукивая накрашенными ногтями по изысканному ожерелью из лазурита и нефрита.

— Так ты… Бог будет говорить? — Мирани показалось, будто голос Аргелина зазвучал встревожено. Он почуял опасность. И вдруг, словно устав притворяться, генерал отступил на шаг и снял шлем. На подбородке алела ссадина. — Хватит издеваться надо мной, Гермия. Что на тебя нашло? Мы же договорились…

— Ситуация изменилась. — Она спокойно, невозмутимо смотрела на него.

— Изменилась? И как же?

— К нам приходил Бог. Ты сам его видел. Мы все его слышали. Бог велит, чтобы Оракул хранил молчание. Пока не наступит мир, он не изречет ни единого слова. — Гласительница подошла к Аргелину, коснулась его лица, вытерла кровь краем рукава, и он не противился, только смотрел на нее с таким недоверчивым удивлением, что Мирани похолодела.

— И ты сможешь так со мной поступить?

— Так надо.

Помолчав немного, он сказал:

— Я любил тебя, Гермия.

Она не моргнула глазом.

— Мне тоже так казалось, господин.

— Наш союз…

Она с неземным спокойствием улыбнулась ему.

— Наш союз распался, — молвила она.