Ариадна

ДѢЙСТВIЕ ВТОРОЕ

Старинная бесeдка съ колоннами, у пруда, на возвышенiи; холмъ довольно крутъ; въ немъ, ниже бесeдки, нeкогда былъ гротъ; теперь входное отверстiе запирается рeшеткой; слeва родникъ съ каменнымъ водоемомъ; изъ античной маски бeжитъ вода. Золотистый, очень погожiй вечеръ. Надъ прудомъ стрекозы. Иногда проносится низко надъ водой голубая птичка. Въ бесeдкe Игумновъ, красный, разстегнувъ воротъ рубашки, и Полежаевъ

Полежаевъ. — Недавно я всталъ утромъ въ ужасно горькомъ состоянiи. Прямо пошелъ мимо пруда, и думалъ, какъ нерeдко за послeднее время, что погибаю. Вотъ. На пруду камыши есть. Когда я съ ними поравнялся, вдругъ они зашелестeли. Будто нeкоторый слабый, нeжный духъ сказалъ мнe нeчто. Я остановился. Въ горлe слезы. Вдругъ показалось, что не все еще пропало.

Игумновъ. — Ну, конечно, поэзiю развелъ. Нервы ослабeли, и все.

Полежаевъ. — Да, ужъ не очень сильны.

Игумновъ. — А, чор-ртъ. Трудно въ этихъ дeлахъ. Никуда не спрячешься.

Полежаевъ. ‑ Я и не прячусь. Все же голубая бездна надъ нами, благоуханiе покоса, сiянiе солнца передъ вечеромъ даютъ какъ бы мгновенное отдохновенiе… Интервалъ въ тоскe.

Игумновъ. — Ф-ф-у-у! (качаетъ головой).

Полежаевъ. — А иной разъ въ такую минуту взглянешь на крестьянъ, мужиковъ, среди которыхъ мы живемъ, и даже позавидуешь, какъ ясно все, какъ просто. Твердый, прямой путь.

Игумновъ. — Э-э, братецъ ты мой, хитрая штука.

Полежаевъ. — Но когда почва подъ ногами колеблется… все принимаетъ туманно-обманчивый обликъ…

Игумновъ (смeется). — Ты рeжешь свои яблони и думаешь, что нашелъ истину?

Полежаевъ. — Ахъ, ну, гдe же истину? Какiя слова! Но чeмъ-то жить надо…

Игумновъ. — Свой путь! Мнe бы, въ сущности, на покосъ надо, а вотъ сижу тутъ… и чего-то жду.

Полежаевъ. — Ты-то, кажется, крeпко… на ногахъ стоишь.

Игумновъ. — Крeпко… крeпко. Можетъ быть. Былъ я пeвчимъ, мечталъ въ театръ поступить. Собралъ бы пожитки въ кулечекъ, палку въ руки, да въ Москву, по шпаламъ. Однако, это не вышло. А случилось, что вонъ тамъ, за твоимъ паркомъ, пригнeздилась и моя усадебка. Что называется – ближайшій сосeдъ. Ты думаешь, хозяйничать очень весело? (Пауза). Ну, то ушло, какъ юность, глупость. Но одно осталось… (Смeется, какъ бы конфузливо). Въ мужицкой душe осталось желанiе… какой-то красоты, прелести… пожалуй, чего и нeтъ въ жизни.

Изъ парка выбeгаетъ Лапинская.

Лапинская. — Ужасно смeшной дяденька тутъ сейчасъ былъ. Дарья Михайловна косарямъ водки подноситъ, ну, какъ онъ усы обтиралъ, и такiе серьезные-серьезные глаза, закинулъ голову, водка буль-буль, крякнулъ и огурчикомъ заeлъ. Пресмeшной.

Полежаевъ. — Можетъ быть… мнe взглянуть на покосъ?

Лапинская. — Только тебя и недоставало. Да что это, право, здeсь всe работать собираются? Прямо рабочая артель. И мы съ Дарьей Михайловной варенье варили… вонъ тамъ у ней такая печурка устроена на воздухe…

Игумновъ (точно проснулся). — Варенье варили?

Лапинская (взглядываетъ чуть съ усмeшкой). — Да, мой ангелъ. Крыжовенное. Ваше любимое. Дабы зимой доставить вамъ скромное деревенское развлеченiе.

Полежаевъ. — Ты Арiадны не видала?

Лапинская. — Ну, твоя Ар-рiядна… Я ужъ и не знаю, гдe она теперь. Съ полчаса назадъ заeзжалъ этотъ генеральскiй юноша… на автомобилe. И тотчасъ они сцeпились. Ils étaient sur le point de поругаться. Арiадна непремeнно хотeла сама править. А онъ говоритъ: это вздоръ, вы не умeете. Ну, и она ему вдесятеро. Такъ что дeло пошло на ладъ.

Полежаевъ. — Да ужъ она выдумаетъ. (Уходитъ).

Лапинская. — Му-удритъ Арiадна. Послeднiй разъ у генерала бутылку шампанскаго вылакала. Назадъ eдемъ, она говоритъ: «Хочешь, сейчасъ подъ машину выброшусь?»

Игумновъ (какъ бы выходя изъ задумчивости). — Вы сказали: ангелъ мой. Какъ…

Лапинская. — Это я нарочно. Въ шутку, Сергeй Петровичъ.

Игумновъ. — За идiота меня считаете… Разумeется, понимаю. И все же…

Лапинская. — Ахъ, ничего не за идiота. Просто я все острю, острю. И что это, правда, со мной такое?

Игумновъ. — Вамъ захотeлось посмeяться. Больше ничего.

Лапинская (какъ бы про себя). — Да, на самомъ дeлe, чего это я все острю?

Игумновъ (улыбаясь). — Все равно. Разскажите, какъ варенье варили.

Лапинская. — Это глупо. Варили и варили. Ничего интереснаго.

Игумновъ. — Полоумiе! Нeтъ, позвольте, почему же по утрамъ, когда я прохожу подъ окномъ, гдe вы спите, то снимаю шляпу, и кланяюсь, съ идiотическимъ видомъ? И въ душe у меня звонъ въ колокола?

Лапинская (свиститъ, какъ мальчишка, сквозь зубы). — «Честь имeю васъ поздравить со днемъ вашихъ именинъ».

Игумновъ. — Начинаетъ разводить.

Лапинская. — Хорошо, другъ мой, я васъ понимаю. Я сама такая же шальная, когда влюблена.

Игумновъ. — Вы и сейчасъ влюблены. Въ кого? Въ кого вы влюблены?

Лапинская. — Oh-la-la!

Игумновъ. — Свистите, острите, издeвайтесь сколько угодно, запускайте французскiя слова, все равно, вы такъ же очаровательны и знаете это, и, какъ настоящей женщинe, вамъ нравится, что около васъ человeкъ пропадаетъ.

Лапинская. — И вовсе не очень нравится.

Игумновъ (рeзко). — Отъ кого письма получаете? Почему все время…

Лапинская (спокойно). — Отъ друга.

Игумновъ. — Да, ну…

Лапинская. — И какъ допрашиваетъ строго! Прямо помeщикъ съ темпераментомъ.

Игумновъ (глухо). — Глупо, до предeла. Разумeется, какъ болванъ себя веду. (Помолчавъ). Въ Москвe вы будете разсказывать прiятельницамъ, какъ лeтомъ въ васъ влюбился мужланъ и приревновалъ… ха… скажите, пожалуйста, какой чудакъ! Комическая фигура…

Лапинская. — Ничего не буду разсказывать. Совершенно не буду.

Игумновъ. — Во всякомъ случаe, должны. Да и правда, смeшно. Жилъ-былъ человeкъ. Попробовалъ то, другое, женился на скромной дeвушкe, поповнe…

Лапинская. — Только не впадайте въ сантиментальное восхваленiе жены…

Игумновъ. — Получилъ крошечное имeньице, и погрузился въ молочное хозяйство, въ жмыхи, сeялки, клевера.

Лапинская. — И преуспeлъ.

Игумновъ. — Преуспeлъ.

Лапинская. — Нивы его стали тучны, овцы златорунны. Житницы…

Игумновъ. — Все перебиваете.

Лапинская. — И вотъ предстала предъ нимъ дeва изъ земли Ханаанской, собою худа и плясовица, и многимъ прельщенiемъ надeлена. Онъ же захотe преспать съ нею. Однимъ словомъ… ну, дальше я не умeю. Только ничего не вышло. Лишь себe напортилъ.

Игумновъ. — Вотъ именно. А она укатила, все такая же счастливая, веселая.

Лапинская. — Ошибка! Она уeхала, и все попрежнему не знала… одного не знала…

Игумновъ (кротко). — Кого бы еще въ себя влюбить.

Лапинская (смотритъ на него внимательно и какъ бы съ грустью.) — Она не знала, любитъ ее другъ, или не любитъ?

Игумновъ. — Конечно, любитъ.

Лапинская (совсeмъ тихо.) — А она сомнeвалась. И все острила, все дурила…

Игумновъ. — Она была… прелестная.

Входитъ Дарья Михайловна.

Дарья Михайловна (раскраснeлась отъ варки варенья, голова повязана платочкомъ, сверхъ платья передникъ. Въ рукахъ держитъ блюдечко). — А вы-таки сбeжали, Татьяна Андреевна. Не дождались вишенъ, да и крыжовникъ безъ васъ дошелъ. Боялись, что пожелтeетъ. А видите, какъ прелесть. Смотри, Сережа, прямо зеленый, точно сейчасъ съ вeтки. (Протягиваетъ блюдце съ горячимъ еще вареньемъ.)

Игумновъ. — Зам-мeчательно!

Лапинская (беретъ ложечку). — Я люблю сладости. Можно?

Дарья Михайловна. — Пожалуйста.

Лапинская быстро и ловко смахиваетъ въ ротъ все варенье.

Игумновъ (смeется). — Только мы его и видeли. Ничего не оставила?

Лапинская. — Что жъ на него смотрeть.

Игумновъ. — Цо-ппъ! И пустое блюдечко.

Дарья Михайловна. — Какъ ты странно говоришь. Будто упрекаешь Татьяну Андреевну. Я затeмъ и принесла, чтобы пробовали.

Игумновъ. — Да, странно. Конечно, странно. (Смотритъ въ сторону.)

Дарья Михайловна (садится). — Тутъ такое мeсто красивое, посидeла бы, да некогда. Мужики говорятъ, нынче молодого сада не выкосить. Трава буйна. И понятно, просятъ еще водки. (Игумновъ молчитъ.) Да, забыла тебe сказать: заeзжали изъ лавки, отъ Сапожкова, въ среду теленка рeжутъ, предлагаютъ телятины. Что жъ, по-твоему, взять?

Игумновъ (не сразу). — Какъ знаешь.

Дарья Михайловна. — Теленокъ хорошiй, поеный. Это ужъ я знаю. А у Аносова опять Богъ знаетъ что дадутъ. Какъ ты посовeтуешь? (Игумновъ молчитъ.) Сережа, ты слышишь?

Игумновъ. — Слышу.

Лапинская. — Ну что жъ, вамъ русскимъ языкомъ говорятъ, брать у Сапожкова или нeтъ?

Игумновъ (рeзко встаетъ). — Да ну ихъ къ чорту, всeхъ вашихъ Сапожковыхъ, Телятниковыхъ, Собачниковыхъ.

Дарья Михайловна. — Чего же ты…

Игумновъ. — Мнe это надоeло. Понятно? Смертельно надоeло. Покупайте телятину, баранину, свинину, я пальцемъ не пошевельну. (Уходитъ.)

Дарья Михайловна. — Разсердился! Что такое? (Смущенно.) Правда, какой нервный сталъ. Изъ-за пустяка вспыхиваетъ…

Лапинская. — Эти великiе визири всe такiе.

Дарья Михайловна. — Какiе визири?

Лапинская. — Ну, мужья. Воли много забрали.

Дарья Михайловна. — У Сережи, правда, характеръ горячiй, но всегда онъ былъ добръ со мной. А послeднее время… Такъ непрiятно. Ему будто все скучно, апатiя какая-то. Говоритъ, мы здeсь страшно опустились.

Лапинская. — Всe они жалкiя слова говорятъ.

Дарья Михайловна. — Конечно, здeсь не столица… И многаго ему нехватаетъ. Онъ очень музыку любитъ… Теперь его интересуетъ новые танцы, вотъ, какъ вы танцуете.

Лапинская. — Наши танцы всe ф-ф, мыльный пузырь.

Дарья Михайловна. — Я его даже понимаю. Да что подeлать? Мы не можемъ жить въ городe.

Входятъ Машинъ и Полежаевъ.

Машинъ. — Прямо, знаете, Леонидъ Александровичъ… надо бы сказать… посовeтовать. (Кланяется Лапинской, Дарьe Михайловнe.)

Полежаевъ. — Иванъ Иванычъ недоволенъ…

Машинъ (дамамъ). — У меня въ жнеe шестеренька поизмоталась… думаю, у сосeда не нашлось бы. Только, на московское шоссе выeзжаю, изъ-за поворота… да… автомобиль. Вороненькiй мой въ сторону, дрожки совсeмъ было набокъ… я-то удержался, все же. Помиловалъ Богъ.

Дарья Михайловна. — Чей же это автомобиль?

Машинъ. — Генераловъ, какъ есть… генераловъ. И такъ, знаете ли, мчался… просто пыль… тучей. Точно бы мнe показалось — Арiадна Николаевна за управляющаго. Молодой же человeкъ этотъ, господинъ Саламатинъ, сзади, на сидeньe.

Лапинская. — Арiадна покажетъ…

Дарья Михайловна. — Мнe сегодня говоритъ: хочу, говоритъ, попробовать, какъ это сто верстъ въ часъ eздятъ.

Машинъ (Полежаеву). — Да… ну, а насчетъ шестереньки какъ же? У васъ-то, запасная найдется? Машина та же… Адрiансъ-платтъ.

Полежаевъ. — Вeроятно… Конечно. Я думаю, найдется. Хотя, говоря откровенно, и самъ не вполнe знаю, что у насъ есть, чего нeтъ.

Лапинская. — Иванъ Иванычъ, а что вы думаете о любви?

Машинъ (недоумeнно смотритъ не нее). — Я говорю: шестереньки нeтъ ли…

Лапинская. — А я васъ спрашиваю, каковъ вашъ взглядъ на любовь.

Машинъ (Полежаеву). — И номеръ помню: сто семьдесятъ, а.

Лапинская (сбeгаетъ къ водоему). — Прямо, со мной и разговаривать не желаетъ.

Машинъ. — Вы все барышня… а… тово. Я не знаю, какъ отвeчать. (Улыбается.)

Лапинская. — А вотъ я васъ прохвачу за это. (Брызгаетъ водой.) Шестеренька. Разъ! Еще.

Машинъ (смeется добродушно). — Такъ вeдь и выкупаешься, право.

Быстро, въ волненiи, входятъ Арiадна и Саламатинъ.

Саламатинъ. — Нельзя, вы понимаете, нельзя браться за руль, если не умeешь. И пускать машину полнымъ ходомъ.

Арiадна. — Тогда зачeмъ было со мной eхать?

Саламатинъ. — И минуты не думалъ, что вы такъ…

Арiадна. — Хотите сказать, что я сумасшедшая?

Саламатинъ. — Такое слово…

Полежаевъ. — Да позвольте, въ чемъ дeло?

Дарья Михайловна. — Арiадночка, вся бeлая…

Саламатинъ (раздраженно). — А то, что благодаря Арiаднe Николаевнe, мы чуть шею себe не свернули.

Машинъ. — Ужъ очень быстро eздите… господа. Развe же можно?

Саламатинъ. — А вы поговорите съ ней, я васъ очень прошу, убeдите Арiадну Николаевну, что кромe ея причудъ и фантазiй еще кое-что имeется.

Арiадна (Саламатину). — Просто васъ надо было прогнать.

Саламатинъ. — Меня прогнать не такъ-то просто.

Полежаевъ (сидитъ рядомъ съ Арiадной, очень встревоженно). — Да какъ… это все?

Арiадна. — Мы возвращались… совсeмъ и не быстро…

Саламатинъ. — У ней и прiемъ не тотъ, руки не сильны. Машина виляетъ. Чортъ знаетъ что!

Арiадна. — Да вы… вы сами, убирайтесь вы! (Вся дрожитъ отъ гнeва.) Я васъ и не просила со мной eхать. Машина генералова.

Дарья Михайловна. — Что-жъ, наскочили на кого?

Арiадна. — Просто домой возвращались, и на шоссе, на поворотe, я не разсчитала, не успeла. Автомобиль въ канаву… но мы цeлы… только ушиблись.

Саламатинъ (окружающимъ). — Нeтъ, вы понимаете, я, какъ спортсменъ, я долженъ протестовать противъ подобнаго отношенiя къ дeлу.

Лапинская. — Охъ, эти мнe спортсмены.

Дарья Михайловна. — Ну, ну, Арiадночка, ты мнe потомъ спокойнeе разскажешь. А то дeла мои… (Уходитъ.)

Арiадна. — Алексeй Николаевичъ, вы со мной дерзки.

Саламатинъ. — Не знаю, кто дерзокъ…

Арiадна. — А я знаю. И не хочу съ вами разговаривать.

Саламатинъ. — Ахъ, пожалуйста… (Быстро уходитъ.)

Арiадна. — Мальчишка! Туда же!

Лапинская. — Называется, Арiадна распалилась.

Арiадна (вдругъ устало). — Ахъ, оставь, Лапа. Право, ну что это такое…

Машинъ. — Да… ничего. Вотъ и шумъ вышелъ. (Арiаднe.) Хорошо еще, ножку себe не зашибли. А то недeльки бы двe похромали… какъ лошадка закованная. (Полежаеву.) Такъ какъ же насчетъ шестереньки? Стало быть, къ вашему приказчику?

Полежаевъ. — Конечно, конечно.

Машинъ. — Такъ-съ. А засимъ, мое почтенiе. (Подаетъ Арiаднe руку.) Всякихъ благъ. (Отходя, какъ бы про себя.) Я и номерокъ помню… сто семьдесятъ, а…

Арiадна (вполголоса). — Блаженни чистiи сердцемъ. (Минуту сидитъ молча, какъ бы въ глубокомъ утомленiи. Полежаевъ встаетъ, дeлаетъ къ ней шагъ.) Ай, не наступи! Наступишь.

Полежаевъ. — На кого… на что?

Арiадна. — Вонъ Божья коровка ползетъ, по хворостинкe. (Показываетъ пальцемъ.) Дай сюда. (Полежаевъ подаетъ ей прутикъ). Ты бы и раздавилъ. А это, можетъ, у нихъ все равно, что Иванъ Иванычъ. Тоже, можетъ, по прутику ползетъ и про какую-нибудь шестереньку думаетъ. Но не нашу, а какъ у нихъ тамъ полагается.

Полежаевъ (наклоняется, цeлуетъ ея руку). — Все такая же, Арiадна.

Арiадна. — Нeтъ, не такая. Я теперь не такая. Когда мы путешествовали… ну, раньше, ты мнe разъ читалъ, какъ святой Францискъ всeхъ птицъ любилъ, звeрей. И разъ даже пожалeлъ волка, изъ Губбiо. Я вотъ теперь — этотъ самый волкъ. Одичалый. Очень одичалое существо. (Пауза). Божья коровка, божья коровка, гдe мой милый живетъ? Смотри… полетeла. (Съ горечью). Къ нашему дому. Такъ что выходитъ, этотъ милый — ты. (Бросаетъ прутикъ).

Полежаевъ (серьезно). — Да, я.

Арiадна. — Такъ было. Но не теперь.

Полежаевъ. — Ты нарочно… ты… изъ автомобиля… нарочно?

Арiадна молчитъ. Въ пруду гаснетъ розовая заря. Надъ паркомъ, блeдно-фіолетовая, обозначилась огромная луна. Арiадна оперлась подбородкомъ на перила, смотритъ въ прудъ.

Арiадна. — Меня куда-то уноситъ. Я лечу… И все дальше, отъ тебя дальше. (Встаетъ и опускается къ водоему). Мнe самой страшно. Что же мнe дeлать? Пусто очень, холодно. Точно вонъ въ тeхъ небесныхъ пространствахъ я мчусь…

Полежаевъ. — Ты улетаешь? Но тогда, знай…

Арiадна. — Я видeла нынче образъ смерти. Какъ близко! Какъ желанно!

Полежаевъ. — Арiадна, остановись!

Быстро входитъ Игумновъ.

Арiадна. — А, вотъ кто. Поди сюда. (Игумновъ приближается). Далекó идешь?

Игумновъ. — Далéко.

Арiадна. — Ближе стань.

Игумновъ (нетерпeливо). — Да чего тебe? (Подходитъ вплотную. Она смотритъ ему въ глаза внимательно и упорно.)

Арiадна. — У тебя глаза сумасшедшiе. Знакомые.

Игумновъ (свиститъ.) — Э вуаля ту?

Арiадна (зажала въ обeихъ рукахъ по цвeтку). — Вынь, Сергeй.

Игумновъ. — Паче и паче Арiадна бeснуется… (Вынимаетъ оба). Ну, хорошо? (Она молчитъ. Онъ отходитъ). Да, передай женe, что я дня три не вернусь. (Уходитъ.)

Арiадна. — Не захотeлъ гадать. (Луна нeсколько поднялась. Ея лучъ играетъ въ струe, бeгущей изъ античной маски). Въ холодной струe блеститъ луна. Я чувствую смерть. Спокойное, великое ничто.

Полежаевъ. — Но тогда ты — не одна.

Арiадна. — Ахъ, не одна?

Полежаевъ. — Смерть тогда не для тебя одной.

Арiадна (холодно). — Этого я не знаю.

Полежаевъ. — Посмотримъ.