Арийский миф в современном мире

Типы национализма

Описанные выше течения общественной, научной и религиозной мысли неизменно эксплицитно или имплицитно включали идеологию национализма. Вместе с тем национализм как направление мысли неоднороден. В нем можно выделить по меньшей мере два течения. Обычно ученые характеризуют их как политический (гражданский) и культурный (этнический) национализмы. Первый делает акцент на гражданстве и требует безусловной лояльности данному государству, рассматривая его население как единое целое вне зависимости от расовой или культурной принадлежности. Второй говорит об органическом единстве, понимая под ним основанную на традиции культурную целостность независимо от гражданства. Первый проявил себя во Франции в период Великой французской революции, и его лозунгом было политическое равенство всех граждан независимо от цвета кожи, религиозной принадлежности и т. д. Второй зародился в Германии на рубеже XVIII–XIX вв., когда страна была раздроблена, и поэтому он сделал своей основой культурное единство всех немцев независимо от их государственной принадлежности. Теоретически этот подход обосновал Гердер, который, по словам Л. Дюмона, первым приписал культуре черты индивида (Dumont 1994: 10–11). С тех пор в литературу надолго вошло понятие культурной личности, вслед за немцами использовавшееся, в частности, евразийцами. В определенных условиях такой национализм способен заявлять о своих политических амбициях, и тогда речь идет о стремлении к созданию «этнически чистого» государства, что, следовательно, предполагает проведение «этнической чистки». В этих случаях государство служит лишь политическим обрамлением для культуры (Dumont 1994: 45)22.

Национализм может обладать позитивным зарядом, обеспечивающим ускоренное развитие, а может – негативным, ведущим к распаду государства. В первом случае речь идет о кардинальной смене государственного устройства – переходе от монархии к демократии или народовластию или же о преодолении колониального господства. Если в результате устанавливается демократический режим, это открывает путь социальной мобильности и уничтожает все препоны для проявления народной инициативы в самых различных сферах социальной жизни. Во втором случае лозунгом является борьба доминирующего большинства против меньшинств, якобы противоправно захватывающих соблазнительные социальные позиции. Такая коллизия возникает, как правило, при нехватке демократии, что характерно для диктаторских или авторитарных режимов, когда люди ощущают себя отлученными от власти, но их справедливый протест искусно направляется политиками в ложное русло. Это ведет к этническим чисткам или геноциду и имеет лишь разрушительные последствия.

В основе идеологии германского национализма лежало холистическое представление о населении, объединенном общими языком и культурой, как о спайном организме, имеющем общую духовность и общий психический склад, отличающиеся от таких же характеристик других народов. Эта духовность якобы передается из поколения в поколение, то есть фактически наследуется биологическим путем, что связывает данный народ и с определенным физическим обликом. Кроме того, это обусловливает необычайную глубину и непрерывность истории народа, который тем самым оказывается бессмертным. А потому открываются широкие перспективы к поиску его корней в самом отдаленном прошлом. Более того, культивируется представление о том, что именно в отдаленном прошлом народ обладал первозданной моральной чистотой, и этим такое прошлое было особенно ценно (Mosse 1966: 16, 67). Поэтому, в частности, немецкий национализм так высоко ценил крестьянство, представлявшееся ему более близким как к природе, так и к исконной самобытной культуре.

Националистическая концепция исходит из идеи внутренней гармонии. Считается, что, имея общий дух, данный народ неизбежно должен иметь и общие интересы, разделять общую идеологию. Радикальный национализм («интегральный национализм», по Шарлю Моррасу) признает деление общества на социальные группы или классы, но рассматривает их как функциональные категории, работающие на общее дело. Следовательно, идеальной политической организацией такого народа может служить единое общенародное государство с одной партией и одним лидером. Именно такое решение политических проблем и предложили в свое время нацисты, выдвинувшие лозунг: «Один народ, одна партия, один фюрер» (Hermand 1992: 190). А еще раньше весьма сходную позицию занимали русские черносотенцы (Раскин 1992а: 26–27). В основе такой идеологии лежит и представление о локальных культурах, развивающихся исключительно своим своеобразным путем, не имеющих ничего общего друг с другом и неспособных достичь полного взаимопонимания в силу их разного «духа». Часто отождествляя дух с религией, этот тип национализма иной раз пытается создать или возродить свою собственную религию или же национализировать одну из мировых религий, например христианство, в лице какой-либо одной ее конфессии, и свести ее роль к чисто локальному вероучению. Вот почему Генрих Гейне в свое время связывал национализм с язычеством (Гейне 1888: 22), и вот почему разделявший это мнение Н. Бердяев видел определенную логику в том, что германский антисемитизм имел тенденцию к превращению в антихристианство (Бердяев б. г.: 4, 8). А Д. С. Пасманик прозорливо заметил, что последовательный антисемитизм должен отвергать не только иудаизм, но и христианство. Он отметил, что, как это уже привело Германию к поклонению Одину, так это неизбежно приведет Россию к поклонению Перуну (Пасманик 1923: 95).

В этой связи интерес представляет энциклика, изданная папой римским 15 марта 1937 г. по поводу того, что тогда происходило в Германии. По мнению папы, «только поверхностные умы могут говорить о национальном боге, о национальной религии… которая существует в границах одного народа, в тесноте единства крови одной-единственной расы. Это есть новое агрессивное язычество». Продолжая эту мысль, Мать Мария говорила о «берлинской ереси», не сочетавшейся с христианством (Скобцова 1998: 86). В 1947 г. евангелический пастор В. Кюннерт отождествил нацистскую идеологию с «паганизированным христианством» и назвал Гитлера Антихристом (Weissmann 1991a: 67).

Различие между культурами рассматриваемая идеология объясняет не только «духом», но и более материальными факторами, как, например, природная среда. Признается, что «дух» сам по себе тесно связан с конкретным природным окружением и, более того, определяется им. Вот почему тесные контакты разных культур друг с другом таят якобы определенную опасность, ибо разрушают «дух нации», что ослабляет ее и делает уязвимой, в частности, для врага. А враг, явный или тайный, есть всегда – в этом националисты рассматриваемого типа не сомневаются. Национализм, как и марксизм, считает, что в истории действуют крупные массы людей. Но если марксизм ассоциирует такие массы с социальными классами, то для национализма действующими силами истории являются народы, а для расизма – расы. По мнению радикальных националистов и расистов, история – это вечная борьба народов или рас друг с другом в духе социодарвинизма23. Вредоносные действия отдельных конкретных лиц эта концепция тут же объявляет реализацией тайных умыслов враждебного народа или даже некоего деперсонифицированного «мирового зла». Соответственно, важным компонентом этой концепции является атавистическое понятие о мести и круговой поруке. Скажем, агрессия данного народа против другого объявляется справедливым возмездием за то зло, которое тот причинил предкам много веков назад. Этот «оборонительный» аргумент едва ли не универсален для риторики агрессии. Он же, наряду со стремлением сохранить культуру в первозданной «чистоте» и уберечь ее от засорения чужеродными элементами, служит оправданием для этнических чисток.

Нацизм и паранаука

Германский нацизм отличался ярко выраженным антиинтеллектуализмом, стремлением подчинить науку злободневным интересам нации или государства. Так, в Третьем рейхе ценность научной методологии и объективного знания отрицалась, а единственной путеводной нитью для историков объявлялся германский патриотизм (Fest 1979: 388–390). На этой основе в Германии 1930-х гг. расцвели псевдонаучные школы, которые, заручившись поддержкой нацистских властей, осуществляли погромы против своих оппонентов. Таковой была школа австрийского инженера Ганса Горбигера, рисовавшая мистическую схему развития мировой истории, опиравшуюся прежде всего на полное доверие к древним мифам и дававшую им фантастическую трактовку. Эта школа широко пропагандировала теорию катастроф, идею о «допотопных цивилизациях» (в частности, об Атлантиде), о людях-богах, о цикличности мировой истории, обусловленной вечной борьбой между «космическим льдом» и огнем. В частности, эта концепция включала учение о том, как Луна была захвачена Землей, что будто бы и привело к изменению положения полюсов, за чем последовало оледенение, вызвавшее смену рас и упадок цивилизаций. Сторонники этих взглядов верили в то, что создатели прежних цивилизаций обладали высшими знаниями, которые и не снились современному человеку. Они якобы сохранили эти тайные знания для будущих поколений, которым надлежит раскрыть загадку. Другая псевдонаучная нацистская школа исповедовала идею «полой Земли» (Повель, Бержье 1991: 24–39, 51–55; Hermand 1992: 193; Godwin 1993: 190; Jordan 2001: 183)24.

Одним из таких псевдоученых в области первобытности был голландско-немецкий этнолог Герман Вирт, еще в 1920-х годах выступавший одним из лидеров радикального националистического движения немецкой молодежи. Он был протеже немецкого кофейного фабриканта Людвига Розелиуса и находился под большим его влиянием (See 2006: 84). Занимаясь глобальным сравнением доисторических рисунков и орнаментов и вырывая их из исторического контекста, Вирт давал им совершенно произвольную интерпретацию, в частности видя в них следы первобытной письменности. Этим способом он «обнаружил» некую никогда не существовавшую древнейшую «атланто-нордическую культуру», якобы созданную «атланто-нордической расой» и распространявшуюся волнами из Арктики. Его книга «Заря человечества», посвященная этому «открытию», была опубликована в 1928 г. В ней он настаивал на том, что Атлантида реально существовала в Арктике, что ее исчезновение было следствием смены местоположения полюсов Земли, а упадок изначальной высокой культуры был вызван переселением арийцев на юг и их смешением с аборигенами. В те годы археологи обнаружили на Американском Севере древнеэскимосскую «культуру Туле», относившуюся к 1-му – первой половине 2-го тыс. н. э. Но Вирт произвольно датировал ее эпохой позднего палеолита и приписал «нордической расе», а Розелиус заявил: «Мы – древнейший народ на Земле» (See 2006: 84–85, 96–99).

Завороженный своими «научными открытиями», Вирт обличал буржуазный образ жизни со всеми присущими ему пороками и призывал вернуться к «научно установленным» ценностям древнейшей первобытной культуры. Множество резко критических рецензий и откликов специалистов, считавших его шарлатаном, оказались не в состоянии повредить привлекательности его построений у немецкой публики. Немалую роль в этом сыграла его поддержка некоторыми учеными-почвенниками. При этом споры велись не столько о научной методологии, сколько об идеологической роли его «нордической теории». Вирта поддерживали те немецкие журналы («Солнце», «Северный мир», «Северные голоса», «Германия»), которые находили его «нордические» идеи полезными для развития этнорелигиозного движения, до боли напоминавшего то, которое мы сейчас наблюдаем в России в лице русского неоязычества. Правда, они вели поиск отнюдь не славянской, а «исконной германской религии». Впрочем, их не все устраивало в концепции Вирта; его мысли о прамонотеизме и о первобытных истоках христианства шли вразрез с их откровенно антихристианской позицией.

Карьера Вирта увенчалась тем, что в 1935 г. он удостоился поддержки руководителя СС Генриха Гиммлера и стал основателем знаменитого Аненербе («Наследие предков»), псевдонаучной организации, сочетавшей поиск потерянной древнейшей цивилизации с эзотерическими представлениями. Вирт провозгласил первобытную «нордическую культуру» идейным основанием для национал-социализма. И в этом смысле Вирт был одним из тех, кто приложил максимум усилий для того, чтобы вернуть Германию XX в. назад в первобытную эпоху.

Впрочем, это мало помогло его карьере, закатившейся в 1938 г. столь же внезапно, как и взошедшей тремя годами ранее. На это было несколько причин. Вирт был фанатичным сторонником идей изначального матриархата и первобытного коллективизма; он доказывал, что древнейшее государство арийцев управлялось Великой Матерью, и полагал, что человечеству следует искать спасение в возвращении к порядкам древнего материнского права. Такое будущее не устраивало нацистов, и Вирт едва не попал за это в концентрационный лагерь (Mulot 1990: 274; Hermand 1992: 205–206; Godwin 1993: 56; Goodrick-Clarke 2002: 130). Кроме того, еще в 1934 г. Вирт подвергся разгромной критике со стороны профессиональных ученых за свою вторую книгу, посвященную «первописьменности», возникшей якобы в глубокой первобытности. Его подвела вера в аутентичность поддельной фризской хроники «Ура Линда», где говорилось о гибели Атлантиды будто бы в 2193 г. до н. э. (Jacob-Friesen 1934; Mulot 1990; Эрлихман 2011). Это, наряду с оккультными убеждениями Вирта, также могло послужить Гиммлеру поводом к его отставке – ведь Гиммлер жаждал, чтобы Аненербе получила признание в научном мире как подлинный центр высокой учености (Poewe 2006: 24). Определенную роль сыграли и натянутые отношения Вирта с молодыми коллегами, мечтавшими о быстрой карьере (Schnapp 1977: 6; Hermand 1992: 191; Leube 1998: 401–403; Wiwjorra 1996: 180–182; Васильченко 2008: 18–19, 44–48, 59–61), а также его весьма вольное обращение с финансовыми средствами (Жуков 2006: 205).

«Нордический миф» Альфреда Розенберга

Крайних пределов антиинтеллектуализм достиг у Альфреда Розенберга, чья книга «Миф двадцатого века» была для нацистов второй по важности после «Майн кампф»25. Заявляя о необходимости заново переписать мировую историю, Розенберг видел основной ее стержень в вечном межрасовом конфликте, что и легло в основу официальной нацистской идеологии. Он приписывал все крупнейшие достижения мировой культуры людям «нордической крови» и сокрушался по поводу нынешнего упадка германской культуры, которую разъедал дух либерализма. Розенберг связывал творческий дух с расой и отказывал в нем тем, кто происходил от смешанных браков. В смешении рас он усматривал универсальную причину упадка древних цивилизаций (Rosenberg 1930)26.

Розенберг рассматривал расу как органическое единство души и тела, и с этой точки зрения сам образ мышления человека определялся строением его тела. Поэтому оказывалось возможным говорить о «расовой душе», и это иррациональное понятие сопровождало все труды Розенберга. Расовые мистические основы для него имела и культура, которую он противопоставлял наносной механической цивилизации. В то же время культура была теснейшим образом связана со своим носителем-народом, причем немецкий термин Volk в этом контексте определялся прежде всего неразрывными кровными узами и оказывался неотличимым от все той же расы (Chandler 1968: 27; Wiwjorra 1996: 168, note 1). Свое место среди этих идей находила и мысль о неизменном национальном характере. Итак, круг замыкался, и народ выступал как органическое единство физического и духовного (Rosenberg 1930: 437). Нетрудно понять, как эти «культурологические идеи» обосновывали концепцию тоталитарного политического режима, враждебного любой демократии и сознательно ограничивавшего себя одним идеалом, одной-единственной политической партией и одним фюрером. По Розенбергу, «расовая душа» воплощалась в государстве, культуре и религии (Rosenberg 1930: 559; Viereck 1965: 230–231, 243). Правда, нацистская концепция расы не отличалась строгостью и не раз изменялась в угоду политической целесообразности. Могло ли это быть иначе, если даже у Гитлера и многих других нацистских вождей форма черепа не соответствовала «арийским» стандартам (Viereck 1965: 293–294; Chandler 1968: 70; Godwin 1993: 48)?

Выстраивая свою концепцию, Розенберг отчетливо сознавал, что она базировалась не столько на тщательно установленных фактах, сколько на мифе, и не случайно его основной труд носил название «Миф двадцатого века». Он сознательно строил миф, «миф крови», или «религию расы» (Viereck 1965: 293), рассчитывая на то, что тот поможет создать принципиально нового человека. Мало того, он специально оговаривался, что речь идет о его собственных воззрениях, обращенных не к специалистам, а к широкой публике, которая якобы мучается в поисках новой могущественной идеологии. По словам одного аналитика, «Розенберг навевал зевоту как на необразованных, так и на хорошо образованных людей, но считался богом у полуобразованных» (Viereck 1965: 219)27. Розенберг упрекал цивилизацию в излишнем интеллектуализме, разрывающем живительные нити, связывающие людей с расой и природой. Интеллектуализму он пытался противопоставить могущественный миф, понимая его как нечто, содержащее гораздо более глубокую истину, чем та, на которую способны наука или здравый смысл. Речь шла об интуитивной философии, включавшей представления о мире, способные увлечь людские массы, направив их энергию на исполнение заданной цели. Миф, создаваемый Розенбергом, был обращен к конкретной аудитории, к «нордическим людям». Тем самым, он пытался помочь немцам преодолеть разочарования и пораженческие настроения, охватившие их после неудачи в Первой мировой войне. Расовый миф должен был, по его мысли, сплотить их ради построения новой невиданной ранее цивилизации (Rosenberg 1930: 1–2. Об этом см.: Viereck 1965: 229; Chandler 1968: 6; Cecil 1972: 61–63).

Как свидетельствуют современные австрийские ученые, этот миф имел четкие политические функции. Во-первых, он был призван создавать и упрочивать общегерманскую идентичность, во-вторых, оправдывал милитаризацию и войну, в-третьих, отрицал ценность демократии, в-четвертых, обосновывал авторитарный режим и выковывал культ вождя, в-пятых, укреплял патриархальное мировоззрение, в-шестых, легитимизировал борьбу против христианства и церкви, в-седьмых, утверждал органический взгляд на общество, в-восьмых, воспевал крестьянство и сельскую идиллию, наконец, в-девятых, призывал к слиянию с природой и выражал резкое неприятие современной технической цивилизации (Gugenberger, Schweidlenka 1993: 91, 122–134). Для построения такого мифа Розенберг использовал исландскую «Эдду», германскую «Песнь о Нибелунгах», индийскую Ригведу и греческую «Илиаду».

Вместе с тем, вопреки этим источникам, не знавшим понятия расы, историософия Розенберга делала расовый фактор ведущей силой истории и сводила суть истории к борьбе рас. При этом его в особенности вдохновляли достижения археологии, геологии и сравнительной мифологии, и он с упоением искал следы вымерших цивилизаций. Его увлекала модная в начале XX в. гипотеза Горбигера о смене земных полюсов, и он верил в то, что когда-то климат северных широт был настолько мягче, чем сегодня, что допускал расцвет некоей допотопной цивилизации. Розенберг предполагал, что в те далекие времена на Севере существовал обширный континент, сопоставляемый им с легендарной Атлантидой. Там-то, на его взгляд, и возникла одаренная раса голубоглазых и белокурых арийцев, которая разнесла свою высокую культуру по всей земле после того, как древний континент ушел под воду. Сознавая свой дилетантизм, Розенберг делал следующую оговорку: «Даже если гипотеза Атлантиды не оправдается, все же придется принять идею существования нордического доисторического центра культуры» (Rosenberg 1930: 24–25).

Идея примордиального культурного центра на далеком Севере была символом веры мистического Общества Туле, с которым Розенберг был связан в 1919–1920 гг. (Cecil 1972: 22). Между тем даже лояльные нацистской идеологии немецкие профессиональные археологи и физические антропологи не пытались искать индоевропейскую прародину севернее Балтийского региона. В целом же споры между учеными XX в. велись прежде всего о пяти вероятных центрах возникновения протоиндоевропейского единства – балтийско-черноморском, анатолийском, балканском, центральноевропейском и степном (черноморско-каспийском). Эти споры и ныне продолжаются, но проблема какого-либо примордиального арктического центра специалистами не обсуждается как не имеющая отношения к науке (Mallory 1997; Demoule 2014).

Чем же Розенбергу была так дорога эта псевдонаучная идея, что без нее он не мыслил никакой историософии? Он был убежденным сторонником идеи полигенизма, к чему его толкала органическая расовая теория. Она говорила, что расы возникали без связи друг с другом и развивались своими собственными путями. Сторонники этого подхода верили, что каждое культурное достижение могло быть создано только строго определенной группой людей, а его распространение по земле было результатом их широких миграций из какого-то исконного центра. Особое значение Розенберг придавал мифам и настаивал на том, что главный из них, солнечный миф, происходил с далекого Севера, где сезоны года были ярко выражены и значение живительного солнечного света осознавалось особенно остро. Именно оттуда происходили культуртрегеры-арийцы, воины-мореплаватели, и их златокудрый бог Аполлон вместе с воинственной Афиной Палладой. По Розенбергу, приплыв из Северной Атлантики, они постепенно заселяли Средиземноморье, Северную Африку и распространялись далее на восток вплоть до Китая (Rosenberg 1930: 26–29. Об этом см.: Chandler 1968: 18–22). Загипнотизированный идеей высшей нордической расы «атлантов», Розенберг даже ухитрился причислить к ней аморитов (то есть семитоязычных амореев). Тем самым, Иерусалим оказывался плодом труда представителей «нордической расы», якобы заселившей Галилею и дошедшей до Иудеи задолго до прихода израильтян в Палестину. Эта идея позволяла Розенбергу вслед за Чемберленом отлучить Иисуса Христа от евреев и сделать выходцем из все тех же голубоглазых и белокурых арийцев (Rosenberg 1930: 27, 76. Об этом см.: Chandler 1968: 30–31, 42; Davies 1981: 296–297). Розенберг верил, что все эти миграции начались еще в каменном веке, и предполагал, что «атланты» несли с собой систему символов, заложившую основу для развития письменности. Вклад эзотерики в эти представления более чем очевиден.

Описав триумфальное шествие нордической расы по Старому Свету и создание ею древнейших цивилизаций, Розенберг переходил к выяснению причин их упадка. Его вывод был неутешительным – всему причиной было социальное равенство, неизбежно ведущее к расовому смешению, а последнее порождало лишь «ублюдков». Так с железной последовательностью происходило в Индии, Персии, Древней Элладе и Риме (Rosenberg 1930: 28, 31, 34, 52, 54, 75ff.). Вначале арийцы теснили предшествующих обитателей, «азиатов» и «семитов», причем семитом, например, оказывался легендарный царь Минос, а к вредоносным «азиатам» Розенберг относил этрусков, которых некоторые русские авторы-почвенники так настойчиво стремятся связать с «русскими арийцами»28. Зато впоследствии «азиаты» перешли в контрнаступление из своих центров, расположенных в Малой Азии. Розенберг сожалел о том, что, победив Карфаген, римляне не довершили свой успех разгромом всех «семитско-еврейских центров» Ближнего Востока; в противном случае, рассуждал он, мировая история могла бы сложиться иначе. На деле же наступила эпоха физического межрасового смешения, которое неосмотрительно допустили наивные арийцы, введя демократические порядки – послабления в отношении рабов, эмансипацию женщин, помощь бедноте.

Борьбе арийцев с азиатами Розенберг пытался придать религиозный характер: арийские небесные боги выступали в его книге против малоазийских земных богов. При этом он искажал мысли своего любимца Ницше: если тот связывал «сверхчеловека» с верой в бога Диониса и принижал роль Аполлона в жизни древних эллинов, то Розенберг, напротив, воспевал Аполлона, а в Дионисе находил низменные черты «азиатчины»29. Для Розенберга Аполлон воплощал в себе возвышенную гиперборейскую сущность арийцев и их духа. Это плохо соответствует реальности, ибо, вопреки Розенбергу, культ Аполлона имел малоазийские корни. Столь же сомнительными были и его представления о развитии религии: упадок «нордической расы» он связывал, в частности, с тем, что место прежних светлых патриархальных богов заняли привнесенные из Азии образы богинь со змеями; на самом же деле все происходило ровно наоборот – образы богинь в Эгеиде относились к более раннему периоду. В поисках изначальной нордической традиции Розенберг и другие нацистские авторы обращались прежде всего к скандинавской «Эдде», не учитывая того, что, во-первых, ее тексты окончательно сложились в Исландии лишь в X–XIII вв., где германское наследие было существенно переработано, а во-вторых, испытали значительное влияние христианской литературной традиции. Ни о какой примордиальной германской традиции здесь речи не было (Мелетинский 1968: 12–18, 341–343; Стеблин-Каменский 1984; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 89).

Все эти и другие многочисленные искажения исторических фактов, с самого начала отмеченные критиками, мало смущали Розенберга. Ученых он называл «коллекционерами фактов», лишенными творческой фантазии, и полагал, что с их аргументами можно не считаться. Ведь в конечном итоге, убеждал Розенберг, любая философия основывается не на формальной логике, а на вере. Не следует также забывать, что его духовным пастырем был Хьюстон Чемберлен, не имевший, подобно ему, ни специального исторического, ни специального антропологического образования (Viereck 1965: 273–274)30. Истина для Розенберга состояла не в умении отличить «логическое от ложного, а в органическом ответе на [заданный] вопрос», то есть в том, что соответствовало интересам «органического единства» (в данном случае – «органического расово-народного мировоззрения»). В результате Розенберг приходил к выводу о том, что миф сам будет создавать факты.

Далее, Розенберг объявлял непримиримую войну христианству, в котором, как он полагал, сконцентрировалась вся суть конфликта современного мира. Для него христианство не соответствовало «германскому духу», и он требовал заменить христианский крест свастикой (Cecil 1972: 82–83, 91–92; Fest 1979: 254–255). Будучи непримиримым противником Римско-католической церкви, он доказывал, что у ее основ стояли «этрусско-сирийские жрецы» и евреи. Будто бы это они организовали средневековую охоту на ведьм, тем самым погубив последние остатки исконной «арийской веры»; это они погубили 9 млн еретиков, в которых Розенберг, вопреки фактам, желал видеть истинных представителей исконного германского духа. С его точки зрения, одним из наиболее пагубных действий Церкви было ее стремление навязать всем людям независимо от расы единую систему верований, единый язык и единый ритуал. Он также обвинял ее в навязывании нордическим людям идеи греховности мира, которой у тех изначально не было, так как она появилась будто бы в результате смешения рас. И он предсказывал, что и люди, и сама природа восстанут против этого навязанного им неестественного порядка вещей, противоречащего глубинным расовым и культурным различиям. По его словам, такое восстание уже началось.

Наконец, следует заметить, что среди нацистов А. Розенберг был одним из самых яростных противников Советской России и это по его совету Гитлер задумался о колонизации славянских земель, в частности об аннексии Украины. Правда, по мнению ряда аналитиков, антипатия Розенберга к России вызывалась скорее антикоммунизмом, чем русофобией (Viereck 1965: 215–216, 220–222, 253; Cecil 1972: 32–33). Тем не менее нацистская программа предусматривала порабощение славян (Cecil 1972: 187–190). Между тем нынешних русских поклонников Розенберга это не волнует, и они с благодарностью заимствуют из его «бессмертного произведения» целыми кусками.

Нацизм и христианство

Таким образом, арийский миф был теснейшим образом связан с традиционным европейским антисемитизмом, обогатив его новой расовой идеологией. Этот миф был направлен против евреев, причем в ходе своей эволюции он порвал с традицией христианского антисемитизма и принял откровенно антихристианский характер (Поляков 1996; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 97–98)31. Идею вредоносности «еврейского христианства» нацисты позаимствовали у немецкого антисемита П. де Лагарде, которому они были обязаны и попытками изобретения чисто германской религии (Cecil 1972: 68, 70, 98–99). Особую ярость у нацистов вызывал Ветхий Завет – Гитлер называл его не иначе как «Библией Сатаны», а Розенберг вовсе требовал его запретить как «проводник еврейского влияния». По Розенбергу, его следовало заменить нордическими сагами. Он также требовал выбросить из христианства положения о смирении и любви к слабым, а Христа сделать героем, а не мучеником (Rosenberg 1930: 603, 614–615; Булгаков 1991: 20–23). Однако немецкие католические богословы не могли это принять. Для них Ветхий Завет был неразрывно связан с христианством, причем, как они считали, это установил вовсе не апостол Павел, а сам Иисус Христос (Viereck 1965: 286). Как бы то ни было, подозрительное отношение нацистов к христианской церкви диктовалось их антисемитизмом, и Розенберг объявлял Талмуд программой завоевания мира евреями (Chandler 1968: 31; Cecil 1972: 74). Правда, имелась и еще одна экстравагантная теория, согласно которой сами евреи были якобы марионетками в руках тибетского Далай-ламы, будто бы искусно занимавшегося интригами против немцев (Viereck 1965: 297).

Интересно, что немало нацистов, включая Розенберга, если и почитали Христа, то лишь как одного из многих «арийских героев». В то же время они противопоставляли его христианской церкви. Ее основателем Розенберг называл апостола Павла, видя в нем фарисея, служившего еврейским интересам, ради которых он будто бы исказил учение Христа (об этом см.: Cecil 1972: 84–85). При этом вслед за Чемберленом и теософами Розенберг доказывал, что Христос не был евреем (Goldstein 1979: 61). Заимствуя много христианских понятий, Розенберг оправдывал это тем, что христианство впитало в себя элементы более древних верований (например, идею Троицы), но в искаженной временем форме (Cecil 1972: 95). В частности, он доказывал, что типичное для христианства изображение вооруженного копьем всадника на коне является не чем иным, как воспроизведением Вотана (Одина), германского языческого бога грозы, ярости и раздоров, получившего некоторую популярность в Германии накануне и сразу же после прихода нацистов к власти32. В частности, восторженным поклонником культа Вотана показал себя Балдур фон Ширак, вождь германской молодежи в эпоху Третьего рейха.

Многие нацисты не шли так далеко, и их устраивала Германская христианская церковь, объявлявшая избранным народом именно немцев и доказывающая, что Христос был послан именно к ним (Alles 2002). Как уже отмечалось, была и попытка создать Движение германской веры, основанной на расовых принципах с элементами германского язычества, индуизма и христианства (Poewe 2006). В целом отношение нацистов к церкви было неоднозначным и противоречивым. У них сложились в целом теплые отношения с протестантизмом и несколько натянутые – с католицизмом. Некоторые нацистские лидеры относились к христианству неприязненно, но другие таких негативных чувств не испытывали. Были среди них и верующие, и атеисты, и неоязычники. Правда, в эпоху нацизма под запрет попал Ветхий Завет из-за своих слишком очевидных ассоциаций с иудаизмом (Conway 1968; King 1982: 1–7; Жуков 2006: 96 – 126).

При этом нацисты активно пользовались германским языческим наследием, включая мифологические сюжеты, ритуалы и символы. Так, 24 июня 1935 г. по приказу Геббельса по всей Германии проходили массовые празднования дня летнего солнцестояния, посвященного языческому богу Вотану. Самыми активными участниками этих торжеств были юноши и девушки из гитлерюгенда. На месте одного из таких празднеств выступал Геринг. Он вдохновенно говорил о «чистой северогерманской крови» и о необходимости возрождения языческих обрядов для сплочения народа (Гофман 1935). А незадолго до того Г. Гиммлер присутствовал на открытии специально выстроенной «каменной галереи» в Заксенхайне, которой суждено было стать местом паломничества и преклонения перед героями-саксами, казненными Карлом Великим (Васильченко 2008: 481–482). В свою очередь скалы Экстерштайна (Вестфалия) с расположенной там небольшой молельней были провозглашены нацистами «германским Стоунхенджем», где якобы в древности совершались языческие ритуалы (Васильченко 2008: 530–559).

Тогда святого Мартина нацисты начали изображать в виде вооруженного мечом Вотана, а святого Георгия и святого Михаила – в образе нордических рыцарей. Розенберг с воодушевлением писал об изучении древней германской символики, открывающем путь к познанию исконных нордических верований и представлений о мире. Впрочем, Гитлера, интересовавшегося главным образом практической политикой, язычество и оккультные представления не вдохновляли, подавляющее большинство нацистских руководителей не относились к этому всерьез, и культ Вотана не привился в народе (Godwin 1993: 52–57; See 2006: 115)33. В конечном итоге единственным религиозным учением, закрепившимся в программе германских нацистов (статья 24), было «позитивное христианство» (Viereck 1965: 287–292; Weissmann 1991a: 57)34.

На первых порах, не решаясь полностью порвать с христианством (свою книгу Розенберг писал в 1917–1925 гг.), Розенберг попытался разделить его на «позитивное», восходящее к нордическим, то есть языческим, ценностям чести (в смысле военной доблести)35, и «негативное», пропитанное «сирийско-этрусским духом» любви. В частности, для первого важной была жизнь Иисуса Христа, а для второго – его смерть. Розенберг писал, что Церковь стремится править с помощью идеи любви, а нордические европейцы хотят жить свободно и умереть с честью. Но господство любви ведет, по его мнению, к расовой и культурной деградации. Он обвинял римско-католическое христианство в нетерпимости по отношению к другим верованиям, в стремлении любыми способами их искоренить. Его тяготило сознание того, что «этрусско-еврейско-римская система» ухитрилась подчинить себе миллионы немцев, не считаясь с их нордическими ценностями (Rosenberg 1930: 78–79, 599–636). По словам одного аналитика, «позитивное христианство Гитлера и Розенберга означало нордическое язычество вкупе с болтовней по поводу искаженного образа Иисуса» (Viereck 1965: 287). Лидеры нацистов и не могли питать нежных чувств к космополитическому христианству, этика которого коренным образом расходилась с нацистской идеологией (Cecil 1972: 84).

Розенберг доказывал, что германское мировоззрение значительно отличается от того, которое представлено Ветхим Заветом. Древние германцы не признавали единого всесильного бога и не подчинялись ему. Напротив, они объявляли человеческую душу священной и считали себя равными своим богам природы. Именно в соответствии с этим Иисус говорил о Царстве Божьем внутри нас36. Германцы будто бы заботились о спасении всего народа, а для Церкви спасение могло быть только индивидуальным. Германцы руководствовались «героической этикой», а христиане проповедовали этику мира и согласия (Viereck 1965: 293). Кстати, это Розенберг, очарованный ранним индуизмом, предложил принять индуистскую идею переселения душ (Chandler 1968: 49–50, 79), по-видимому, для того, чтобы еще больше отдалить «германскую веру» от «этрусско-еврейско-римской системы». Впрочем, как подчеркивал его биограф, Розенберг хотя и увлекался ведической литературой, но мало что в ней понял (Cecil 1972: 14).

Среди других нацистских ценностей было понятие о превосходстве мужчин над женщинами, и нацисты поощряли культ маскулинности. Женщины фактически превращались в машины по производству потомства (Viereck 1965: 263–266; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 140–141). На удивление, нацистская идеология ухитрялась сочетать преклонение перед дохристианским наследием предков с типичной пуританской, то есть христианской, половой моралью, которую должен был олицетворять «нордический» Аполлон (Gugenberger, Schweidlenka 1993: 142–143).

Наконец, надо отметить, что вскоре после прихода Гитлера к власти «арийство» немцев было поставлено нацистскими властями под вопрос, ибо идея «пангерманизма» и объединения всех «германцев» в рамках одного государства решительно расходилась с принципом чистоты «арийской расы» – слишком уж разными по физическому облику были немцы, жившие в разных областях Германии, не говоря уже о немцах за ее пределами. Поэтому очень скоро «арийская идея» была оставлена германскими властями (Fetten 2000: 145–146), хотя она и была включена в немецкое законодательство, направленное против евреев.

Юлиус Эвола и неофашистская традиция

Еще одним любителем нордической прародины был итальянский фашистский философ Юлиус Эвола, в мировоззрении которого идея сакрального Севера играла едва ли не центральную роль. В юности он с увлечением предавался изучению магии, оккультных наук, алхимии и восточных религий и свои первые книги посвятил индуистской мистике, особенно тантризму. В этих учениях его более всего привлекали элитизм и иррационализм. Затем он обратился к западной эзотерике и алхимии и увлекся эзотерическим пессимизмом Р. Генона, которому он был обязан многими своими идеями. Все это легло в основу его книги «Бунт против современного мира» (1934), посвященной «примордиальной Традиции». Выступая сторонником теорий циклизма, полигенизма и деволюции, Эвола писал о бореальной (гиперборейской) расе, расселявшейся сначала с севера на юг, затем с запада на восток. При этом Эвола ставил кшатриев выше брахманов и приписывал им разные религиозные учения. В его представлениях именно кшатрии были носителями «нордического» солнечного начала.

Стержень его историософии составляли «нордическо-атлантическая раса», ее миграции и великие достижения. Древнейшую эпоху (Золотой век) он связывал с мужским принципом и верой в солнечное божество, а следующую (Серебряный век) – с женским принципом и культом богини-Матери. Доказывая, что характер культуры определяется «духовностью», а не этнической или расовой принадлежностью, Эвола, тем не менее, связывал некоторые расы с «южной (женской) духовностью» и называл их факторами упадка. Неблагоприятные изменения второй эпохи с ее знаками дегенерации он объяснял смешением славных гиперборейцев с остатками темной лемурийской расы («протонегроидами» и «протомонголоидами»). Все же часть арийцев сохранили свою исконную чистоту; они-то и заселили Европу и Индию. Периоды возрождения клонящейся к упадку цивилизации были, по мысли Эволы, связаны с приливом новых волн гиперборейцев с севера. Зато приход христианства был для него знаком беспредельного упадка с его отрицанием героического начала в пользу сострадания, с заменой иерархии равенством и с господством плебейства, не знающего ни долга, ни чести.

Иными словами, по его утверждению, если первая волна гиперборейцев сохраняла свой нордический характер, то западная цивилизация Атлантиды впитала много южных лемурийских черт, что породило дихотомию солярной, мужской или уранической духовности (североатлантические расы) и лунарной, женской или деметрианской духовности (смешанные южноатлантические расы). Все это определяло и метафизический антисемитизм Эволы, видевшего в евреях орудие модернизации и либерализма, отрицавших традиционализм. Будучи выходцем из Италии, Эвола по внешним данным никак не напоминал «арийца», о котором писали многие немецкие авторы. Поэтому он пересмотрел понятие «арийской расы», усилив значение ее духовной компоненты и сделав физический облик второстепенным признаком. Для него понятие «ариец» связывалось скорее с кастой благородных воинов, чем с биологической расой. С этих позиций германский нацизм казался ему «плебейским модернизмом» и вызывал отторжение (Гудрик-Кларк 1995: 211; Goodrick-Clark 2002: 52–71; Godwin 1993: 57–61). Полезно вспомнить, что в 1938 г. Муссолини сделал идеи Эволы официальной расовой доктриной фашизма. А во второй половине XX в. эзотерический фашизм стал одной из популярных форм фашизма на Западе, откуда он и проник в Россию (Griffin 1993). Например, в США маргинальные неонацистские движения порой выступали в виде радикальных церквей, исповедовавших «арийское христианство» (Kaplan 2002; Gardell 2005).

В 1920-х гг. Атлантида и идея нордической прародины возбуждали воображение немецких писателей. В частности, к этому был неравнодушен Горбигер, писавший об уничтожении древнейшего тевтонского царства в Атлантиде в результате космической катастрофы, связанной с захватом Луны Землей. Эти идеи были подхвачены немалым числом немецких писателей, повествовавших о Золотом веке белокурой расы в Атлантиде и о расселении ее остатков после гибели континента. Например, в романах эсэсовца Эдмунда Кисса Асгард представлялся столицей арийцев (асов), рисовалась иерархическая общественная структура, возглавлявшаяся кастой арийцев, и делались предупреждения о вероятном восстании подчиненных «темнокожих людей» (ванов). При этом читатель понимал, что речь шла об «инородцах», якобы угрожавших территориальной целостности германского государства (Hermand 1992: 99, 193–198; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 246–247; Goodrick-Clark 2002: 132–134).

Миф об Атлантиде и ее арийских обитателях продолжал обслуживать праворадиальные движения и после окончания Второй мировой войны. Его, например, популяризировал шлезвигский пастор Ю. Шпанут, помещавший Атлантиду в Северную Европу. Еще более влиятельным его сторонником был бывший министр вишистского правительства Робер Шарру, включавший в свое повествование идею о вечной вражде между гиперборейцами и евреями. Этот миф, делающий акцент на теократии, иерархии и войне и не упускающий возможности обсудить проблему «еврейского заговора», до сих пор популярен у ариософов, эзотериков и среди крайне правых, которые теперь пытаются освежить его идеями космизма. Если Фабр д’Оливе писал когда-то о том, как «бореальная раса» попала в рабство к «черным», то некоторые современные писатели изображают покорение «северных атлантов» «черными семитскими магами» в глубокой первобытности (Gugenberger, Schweidlenka 1993: 248–252; Godwin 1993: 63–69; Goodrick-Clark 2002: 80–81, 117–118, 128–131, 137).

Едва ли не ключевую роль в передаче нацистского арийского мифа неонацистам и создании неонацистского культа Гитлера сыграла Максимьяни Портас. Родившись во Франции, она всю жизнь гордилась своими греческими корнями. К концу 1920-х гг. она почувствовала склонность к язычеству, стала поклонницей германского национал-социализма и усвоила арийский миф, поверив в свое «нордическое происхождение». Позднее это привело ее к вегетарианству, вере в полярную прародину, представлению о циклической смене эпох и прославлению Гитлера как воплощения бога Вишну. Это сочеталось у нее с откровенным антихристианством и презрением к «неарийцам», ибо, чувствуя себя язычницей, она превозносила «этнические религии» и их главным врагом считала иудеохристианство. В 1932 г. она переехала в Индию, где и пережила эпоху Третьего рейха и всю Вторую мировую войну. После войны, много путешествуя по Западной Европе и Ближнему Востоку, она вдохновляюще действовала на оставшихся в живых нацистов и способствовала формированию неонацистского движения, поддерживая связи между лидерами ультраправых. Именно она в своих книгах создала образ «эзотерического Гитлера» (Goodrick-Clark 1998).

Живя в Индии, Портас приняла имя Савитри Деви в честь женской инкарнации солярного божества. Она видела в индуизме единственного живого потомка древнего индоевропейского язычества. Поэтому она полагала, что именно Индия более других стран была готова к усвоению нацистского язычества. Мало того, она разрабатывала там панарийскую доктрину, способную охватить весь мир путем распространения индуизма и «расового возрождения», начало которому положил германский нацизм (Goodrick-Clark 1998: 41–42, 61–62). В 1939 г. она опубликовала свою книгу «Предупреждение индусам», где пыталась пробудить индусское самосознание, апеллируя к индийской цивилизации как основанной исключительно на индуизме и его ценностях, отвергавших антропоцентризм. Она прославляла индуизм и восхищалась его красочными церемониями, видя в них проявление «арийского культа». Она также предупреждала об опасности, связанной с ростом численности мусульманского населения, и убеждала индусов ни в коем случае не порывать со своими древними традициями, указывая на «жалкую участь» христианской Европы. Отмечая, что христианство с его идеями равенства и свободы было принесено в Европу рабами и варварами, она рекомендовала отказ от кастовой системы во имя укрепления индусского единства. В то же время в своих лекциях в Калькутте она пропагандировала идеи нацизма и, по рекомендации своего индуистского наставника, изображала Гитлера в виде инкарнации Вишну (Goodrick-Clark 1998: 52–58, 110).

Вернувшись во Францию в 1946 г., Савитри Деви опубликовала книгу о солнечной религии фараона Эхнатона, где пыталась показать, что начиная с эпохи Возрождения мрачный христианский период стал отступать, освобождая место пробуждавшемуся духу античных эллинов. Однако секулярный гуманизм современного общества ее тоже не устраивал. Ему она предпочитала «религию расы» и призывала к «солнечной религии», к которой когда-то шел Эхнатон. В этой книге откровенная мизантропия сочеталась с гимном природе и призывом защищать права животных. На взгляд писательницы, спасти природу могли только арийцы с их «расовым духом».

Затем в 1950-х гг. Савитри Деви написала книгу, основанную на индийских представлениях о Золотом веке и циклической смене эпох. Она доказывала, что лишь этот индийский подход позволяет проникнуть в суть национал-социализма. Наблюдая разруху в послевоенной Германии, она убеждала, что упадок эпохи Калиюга скоро закончится и снова наступит Золотой век. Она прославляла Гитлера как героя, мужественно боровшегося за его приближение, причем Нюрнбергские законы и звериный антисемитизм она трактовала как попытку возрождения арийской кастовой системы. При этом в ее изображении Гитлер выглядел аватаром, то есть посредником между людьми и Богом. А эсэсовцы заставляли ее вспоминать о кшатриях с их суровым военным кодексом чести. В то же время в манихейских тонах она противопоставляла арийцам евреев, которые якобы тоже стремились к мировому господству, но прибегая для этого к самым коварным приемам. Для нее евреи были главным разлагающим ферментом эпохи Калиюга, приводившим к распаду все, к чему ни притронется. Поэтому в действиях Гитлера она усматривала божественную миссию (Goodrick-Clark 1998: 111–125).

Так Савитри Деви стала первой, кто попытался объяснять нацизм с эзотерических позиций. Именно она открыла неонацистам путь к оккультизму и движению зеленых, позволив им занять место в рамках модного нью-эйдж. Впрочем, она не ограничивалась одной лишь сферой идей. Во второй половине 1940-х и в 1950-х гг. она много путешествовала по Европе и Ближнему Востоку, заводя знакомства среди бывших нацистов и налаживая контакты между ними. Поэтому вовсе не случайно в 1962 г. она оказалась среди основателей неонацистского Интернационала, главной заботой которого теперь стала проблема иммиграции (Goodrick-Clark 1998: 187–189). Именно благодаря этим контактам, Савитри Деви смогла широко популяризировать свою мистическую версию нацизма среди крайне правых, которым это пришлось по вкусу. Так ее взгляды, включая отрицание Холокоста, стали хорошо известны и были растиражированы многочисленными писателями как в Западной Европе, так и в США.

Одним из таких писателей стал бывший чилийский дипломат Мигель Серрано, большой поклонник Гитлера и приверженец доктрины «эзотерического гитлеризма» (Goodrick-Clark 1998: 219–222). Он утверждал, что Гитлер счастливо избежал смерти в 1945 г. и на летающей тарелке перебрался в Антарктиду, где якобы располагались подземные нацистские базы. Серрано также повествовал об истории разных рас, создававшихся поочередно космическим Демиургом (Иеговой, или Яхве). В книгах Серрано высшими существами выступают гиперборейцы, обладавшие необычайными мудростью и могуществом. Якобы они вступили в войну с механическим миром, созданным Демиургом, в результате чего на Северном полюсе возникла вторая Гиперборея, куда из космоса прибыли боги во главе с Вотаном, чтобы навести на Земле порядок. Это был Золотой век, когда гиперборейцы выступали учителями «низших рас» – черной, желтой и красной, – выводя их из полуживотного состояния. Но, забыв о «чистоте крови», некоторые гиперборейцы начали смешиваться с «дочерьми человеческими», что привело к катастрофе и потере Земного Рая. После падения Луны на Землю чистокровные гиперборейцы отправились прямехонько на Южный полюс, а другие в виде кроманьонцев постепенно отступали на юг, спасаясь от ледника. Сам континент Гиперборея погрузился в недра полой Земли, где гиперборейцы восстановили священный порядок в своих подземных городах Асгартхе (Асгарде) и Шамбале. Затем они начали изнурительную борьбу с Демиургом (Яхве), «хозяином этого мира», несущим лишь разложение. На стороне Демиурга выступает созданная им «антираса» (биороботы), представленная евреями, плетущими заговор против гиперборейцев. Орудиями такого заговора служат христианство и масонство, сознательно исказившие исконные арийские знания. Серрано объявлял христианство врагом арийской расы. Якобы именно с христианством и масонством боролись вначале рыцари-тамплиеры, а затем эсэсовцы, чтобы уберечь мир от деволюции. В книгах Серрано значительное место занимают неоиндуистские понятия – чакры, астрал, йога, третий глаз – вперемешку с магией рун. Здесь находит место и отождествление евреев с «химерой». Гиперборейцы оказываются лишенными телесности и открываются лишь тем, чья кровь сохраняет память о древней «белой расе» (см., напр.: Серрано 1994. Об этом см.: Godwin 1993: 70–73; Goodrick-Clark 2002: 180–189). Вплоть до самой смерти Серрано пользовался большим уважением у молодых неонацистов, озабоченных расистской идеологией белого господства, а сегодня его идеи тиражируются некоторыми московскими журналистами (см., напр.: Кашницкий 2009а).

Свастика – от солярного символа к нацистскому знаку

Остается сказать несколько слов о свастике, унаследованной нацизмом от австрийской ариософии. Свастика издавна служила важным религиозным символом в различных регионах мира. Ее нетрудно найти в самых разных культурах Евразии, Африки и даже в доколумбовой Америке. При этом у нее было много разных значений. В переводе с санскрита «свастика» означает «удачу», «успешное будущее». Ее связывали с добрым предзнаменованием, процветанием, плодородием, оберегом от злых духов и долгожительством. Одновременно она могла быть символом огня, молнии или небесных тел. Свастика играла большую роль в древнем индоиранском мире. В греко-римской Античности изображения свастики также пользовались популярностью. Ранние христиане нередко поклонялись в своих катакомбах свастике37, и лишь в IV в. при императоре Константине официальным символом христианства стал крест. Свастика имела широкое хождение и в древнегерманском мире.

Разнообразные формы свастики можно встретить в буддизме, индуизме и джайнизме. Например, в японском буддизме встречаются как левосторонние, так и, реже, правосторонние свастики, как четырех-, так и трехпалые. Индуистская традиция ассоциирует правостороннюю свастику с солнцем; там свастика является знаком Вишну и символизирует космическое колесо, выражающее идею эволюции вокруг неподвижного центра. Одновременно правосторонняя свастика ассоциируется с мужчинами. Зато левосторонняя свастика служит женским символом и связывается с осенним и зимним солнцем, неблагоприятным для мужчин знаком. Поэтому в народной индуистской традиции правосторонняя свастика рассматривается как оберег, и ее можно видеть на входах в храмы, на дверях домов и при входе в стойла (Godwin 1993: 147–149; Solomos, Back 1996: 147–149). Кроме того, сегодня в традиционных сельских ритуалах в Индии свастика связана с астрологическими представлениями и служит защитой от несчастий (Freed, Freed 1980). Но в буддизме почитанием пользуется левосторонняя свастика.

В первобытности свастика встречалась в Месопотамии и в Палестине. Древнейшее изображение свастики происходит из Арпачии халафской эпохи (5-е тыс. до н. э.), а самое раннее изображение пятиконечной звезды было обнаружено на одном из глиняных сосудов из Джемдет Насра (конец 4-го тыс. до н. э.) – их сейчас можно видеть в Музее Ашмолиум в Оксфорде. Свастику использовали даже древние израильтяне, как свидетельствуют исследования развалин синагог Эдд-Дикке у озера Киннерет (Solomos, Back 1996: 149).

Использовавшаяся еврейским каббалистическим учением, свастика была заимствована масонами, а масонская символика в сочетании с буддистской традицией в свою очередь оказала влияние на оккультные и теософские учения конца XIX в. Неравнодушная к оккультизму, императрица Александра Федоровна носила оберег в форме свастики и ставила ее изображение на своих предсмертных письмах из Тобольска (Rollin 1939: 61–62; Замойский 1990: 182). Из тех же источников свастику позаимствовало и Временное правительство, изображавшее ее на некоторых российских купюрах в 1917 г. Эта традиция сохраняла свое значение даже в первые советские годы, когда свастика продолжала встречаться на бумажных денежных купюрах (Godwin 1993: 51–52). А во время Первой мировой войны свастика фигурировала и на некоторых английских финансовых документах (Godwin 1993: 148). Следует отметить, что в теософской символике свастика мирно уживалась со звездой Давида и лишь германские антисемиты и нацисты сделали их символами расового антагонизма (см., напр.: Weissmann 1991b, S.135, Taf. XI).

С арийской традицией свастика оказалась связанной после раскопок в Трое, проведенных Генрихом Шлиманом, который отождествил троянцев с «фракийцами-тевтонцами» и провозгласил свастику «арийским символом» (Goodrick-Clark 1998: 23–24, 34). В 1889 г. в Париже польский библиотекарь М. Змигродский организовал выставку, призванную продемонстрировать неразрывную связь между свастикой и древним арийским наследием (Quinn 1994: 22–25). Затем свастика нашла почетное место в популярной книге немецкого писателя Эрнста Краузе, откуда ее и позаимствовали деятели немецкого «народнического национализма». Именно после этого она стала едва ли не излюбленным символом австрийского ариософа Гвидо фон Листа. Его последователь, поэт Альфред Шулер, распространял его учение в Мюнхене, положив его в основу своих лекций, пропагандировавших гремучую смесь из идей национального пробуждения, конспирологии и антисемитизма (о нем см.: Васильченко 2008: 350–384). Именно он принес ариософскую идею свастики в Германию, сделав ее стержнем своей антисемитской поэмы «Эпилог Яхве-Молоха». Там свастика изображалась тевтонским символом солнца, якобы выражавшим внутреннюю сущность немецкого народа. Свастика понравилась лидерам ряда немецких ультранационалистических организаций типа созданного в 1912 г. Ордена тевтонцев и вольсунгов, сделавших ее своей эмблемой. Тогда под эгидой Германского ордена начал выходить журнал «Руны», обложка которого была украшена свастикой. А еще раньше, в 1907 г., Ланц фон Либенфельс поднял флаг со свастикой над своим замком в Австрии (Гудрик-Кларк 1995: 123; Phelps 1963: 250; Solomos, Back 1996: 147).

После окончания Первой мировой войны свастика приобрела необычайную популярность в Германии у антисемитски настроенной молодежи. И в 1919 г. прусскому министерству образования даже пришлось пойти на ее официальное запрещение. Полагают, что именно в это время молодой Гитлер был захвачен лекциями Шулера. Нацистская партия сделала свастику своим символом в августе 1919 г. с подачи зубного врача Фридриха Крона, чью богатую домашнюю библиотеку прилежно посещал Гитлер. Позднее, находясь в заключении после неудавшегося Пивного путча, Гитлер писал: «Как национал-социалисты мы связываем нашу программу с нашим флагом. Красный цвет на нем означает социальную идею движения, белый – националистическую идею, свастика заключает идею борьбы за победу арийского человека, а также… победу идеи созидательного труда, которая как таковая всегда была и будет направлена против семитов» (Hitler 1971: 497. Об этом см.: Quinn 1994: 4; Weissmann 1991b: 135–137; Solomos, Back 1996: 149).

При нацистском режиме свастика стала официальным символом Третьего рейха и использовалась в самых разных комбинациях, как это было на огромном стадионе в Нюрнберге, где регулярно проводились массовые парады. Знак свастики изображали в когтях орла, с которым нацистская идеология связывала героические качества, свойственные «истинному арийцу» (Quinn 1994; Solomos, Back 1996: 150). Именно этот смысл придают свастике и нынешние правые радикалы. В частности, Серрано изображал свастику символом «утраченной расовой чистоты», символом героев, стоящих за возвращение Гипербореи (Серрано 1994).