АРК

Глава 2

Ленинград, 1954 год

Теплым осенним вечером, по Невскому проспекту, от Московского вокзала в сторону Казанского собора прогуливались трое молодых людей.

Справа шел симпатичный юноша, явно из ученых, со всеми им полагающимися атрибутами: большие очки в черной оправе, кучерявые темные волосы, и вся скорбь еврейского народа в мудрых, не по годам, глазах. Таких обычно ловили в подворотнях и били морду представители класса-гегемона. Но этого назвать задохликом было нельзя, чуть небрежный, спортивного кроя костюм по росту отлично сидел на крепкой фигуре.

По центру тройки вышагивал здоровяк в военной форме. Высокий, статный красавец с волевым лицом. На таких оглядываются на улице и женщины, и мужчины. С такими дружат в любой компании. Такие быстро и везде становятся лидерами, а люди с радостью им подчиняются. Острый ум и добродушие прямо-таки лучились из него глаз.

По левую руку от него шла девушка. В платье с пышной юбкой и подчеркнутой талией, миловидная блондинка, круглолицая, ямочки на щеках, чуть широкий нос. И весьма озорные, с чертовщинкой, глаза.

Юношей в очках был Борис, или Боб, для друзей. Военный – его старший брат Аркадий. А девушку звали Елена, она и Аркадий недавно поженились.

Молодые люди вдохновенно обсуждали научную фантастику, к которой испытывали жгучий интерес, Елена внимательно их слушала. Аркадий, в своей обычной манере размахивал ручищами, словно ветряная мельница, и громогласно вещал:

– Понимаешь, Боб, что меня раздражает? Сначала, лет десять назад, писали пачками бредовые книги о полетах на Луну. При этом, обязательно, в каждой из них был или западный шпион, или предатель-интеллигент. В конце, конечно, побеждают «наши», на Луне ставят памятник Сталину, а злодея, ничтоже сумняшеся, выкидывают в открытый космос. Просто тонны таких романов. Теперь Луна им надоела, у них научная фантастика побеждает на производстве разного сорта бюрократов. Читал новую книгу Гранина?

– Да как-то руки не дошли.

– Ну и не читай. И ведь вот что обидно, столько всего можно было бы придумать на тему того же космоса. Неужели, кроме Луны, нет ничего интересного, например, далеких планет? Ну, а как же другие галактики? Я уж молчу про сам термин «научная фантастика». Научная! Ха, – яростно взмахивал руками Аркадий. – Они вообще не пытаются обосновать, как, почему, за счет чего у них ракеты летают, ладно. Да и ощущение от самих героев такое, будто написаны все под копирку. Как говорится, таких писателей я убивал бы на месте. Из рогатки.

Молодые люди вышли на Аничков мост. Остановились посередине, глядя на проплывающие внизу, по темной Фонтанке, маленькие лодки.

– Эх, – задумчиво сказал Аркадий, – если бы не служба, то сам уже давно сел и написал что-нибудь такое… знаешь, что-нибудь такое, что самому интересно читать было бы, а? Как думаешь, Боб? Мне кажется это главное в литературе – написать так, чтобы было интересно самому.

– Ну, если только самому интересно будет, то это, братец, графомания, а не литература. Конечно, важно, чтобы любое дело, которым занят, захватывало, не спорю. Но, литература, она и для людей должна быть, и о людях. Ты метко про романы под копирку заметил. Нужно писать фантастику об обычных людях, таких как мы с тобой, или скажем, Ленка, просто оказавшихся в необычных обстоятельствах. Со всеми их недостатками и прочим. А то ведь у нас, что не литературный герой, то монумент самому себе. Кстати, я помню ты еще в детстве писал, до войны. Помнишь, про майора Ковалёва? Жаль, не сохранились тетрадки. Нам ими печку пришлось топить во время блокады, книги-то берегли.

– Да, что-то такое припоминаю. Но это так, проба пера. Вот кончится срок службы, выйду в отставку, мы с тобой сядем, Боб, и напишем книгу. Наверняка уж получше этих остолопов-бездарей.

Елена, не выдержав всего этого хвастовства, аж притопнула ножкой. Перебила парней, язвительно усмехаясь:

– Да-да, сядете и напишите. Товарищи! – закричала она. – Не пропустите, сегодня в нашем книжном магазине – «Фантастические миры братьев Стругацких». Болтуны, только хаять умеете… Это – не так, то – не эдак. У этого – сюжета нет, тот – языком не владеет. А сами-то? Хвосты распушили, а на большее не способны. В жизни ничего не напишете, будете вечно ходить и ныть, какие у нас писатели бездари.

Аркадий подмигнул Борису и с веселой улыбкой повернулся к жене.

– Пари?

– Пари? На что? Не смеши меня, Арк.

– Ну хотя бы… ммм… на бутылку шампанского. Если мы с Бобом напишем роман… Ну пусть не роман, хотя бы даже повесть, и её издадут, ты ставишь нам бутылку шампанского. Если нет – мы тебе.

– Каждый. По бутылке.

– Идет! А ну, разбей, брат.

Весело смеясь, Елена побежала вперед, Аркадий и Борис медленно пошли за ней следом.

Дойдя до конца моста, старший из братьев внезапно остановился у постамента и наклонился. На граните был виден скол от артиллерийского снаряда, оставленный во время войны. Аркадий присел на корточки и погладил раненый камень ладонью.

– Знаешь, когда я убежал из детского дома после эвакуации и попал в Ташлу, то отправил вам в Ленинград десятки писем. А мне никто не отвечал. Веришь-нет, тогда чуть в петлю не лез. Отца не уберег, вас, считай, бросил в блокадном городе. Мне казалось, не сделал всего, что мог, что виноват во всем произошедшем. Думал, если не ответите через месяц, то уйду на фронт, попрошусь на передовую, и – к черту всё! А потом написала мама…

– В чем ты-то виноват, Арк? В том, что фашисты на нас напали? Что город попал в окружение? Что склады продовольственные разбомбили и голод начался? Что отцу всего два места дали, а я с трудом тогда за водой ходить мог? В чем?

– Не знаю, – сказал Аркадий, вздыхая, – не знаю. Только я теперь в семье старший, – он выпрямился и расправил брюки руками, – и как старший, приказываю немедленно догнать Ленку. А ну, бегом марш!

Они кинулись по Невскому и не обратили внимания на мужчину гигантского роста с добродушным детским лицом, прогуливавшего лобастую седоватую собаку, которые – оба – пристально наблюдали за происходящим.

Крым, 1938 год

Осеннее море всегда успокаивало. То, что творилось последнее время, окончательно вывело из равновесия, поэтому уехать сюда было верным решением.

Суламифь прогуливалась по набережной, слушая, как барашки волн шелестят, шуршат, дерутся.

Недавно она прочла роман «Унесенные ветром», ставший бестселлером в США и привезенный по каналам разведки в Советский Союз. Книга захватила, вскружила голову. Во многом узнавала себя. «I’ll think about it tomorrow». Сегодня и вправду не хотелось думать.

Пляжный сезон отгремел, закончилось бабье лето. На пирсе было немноголюдно, но редкие мужчины, дефилировавшие как в одиночку, так и с барышнями, плотоядно оглядывались на неё.

Проклятье.

Медальон снова работал. Значит, пришло время встречи.

Кем он был на самом деле, вряд ли кто-то доподлинно знал. Пару лет назад, будучи в сильном подпитии, муж шепнул: «Его боится сам Сталин». Лично Коля с Кнопмусом, видимо, не встречался, но с кем-то из подручных имел регулярную связь, потому как иногда выбалтывал то, что знали лишь посвященные в тайну Хранилища.

Работая на него уже почти десять лет – и когда наркомом был Ягода, и когда эту должность занял ее муж – имела особые взаимоотношения с Юрием Альфредовичем. Знала и то, что «Кнопмус» – всего лишь легенда, называла его, как и все допущенные в Хранилище, Абрасаксом.

У них был длинный список взаимных уступок. Во всяком случае, ей хотелось так думать, потому как порой казалось, что Кнопмус сам подталкивает к тому, чтобы оказать протекцию человеку, а значит, получить право на услугу с его стороны. Холодный безликий расчет.

Однажды она решила проверить свою теорию. Закончилось это весьма печально. На ее вопрос, почему он не стал спасать Кирова, Юрий Альфредович лишь развел руками, улыбнулся и недоуменно поинтересовался:

– А зачем?

Вот так всегда с ним. После этого уже не рисковала и делала серьезные ставки заранее. Получила гарантии под Тухачевского и Бабеля, но оставался последний дружочек, которого нужно было спасать и как можно быстрее…

Усевшись на берегу, покорно предалась ожиданию. Песок под ней был холодный и влажный, но она знала, что не может заболеть. Юрий Альфредович никогда не нарушал обещаний.

Он появился словно из ниоткуда. Просто обернувшись, увидела, что тот сидит рядом.

– Позвольте полюбопытствовать, Евгения Соломоновна, что на сей раз беспокоит вашу прелестную головку?

– Думаю, вы и так уже знаете.

Тот хмыкнул:

– Знать все – невозможно априори, иначе бы не было смысла жить. Удивите меня.

Снова направила взгляд на темное море.

– Вчера у нас дома был этот жуткий Еремеев. Ей богу, уж на что я в органах много лет, всякого перевидала на своем веку: и садистов, и убийц, а каждый раз от него мурашки по коже. Так вот, они как обычно у Коли в кабинете уединились, но я всю беседу слышала. Если опустить ахи-вздохи, то, похоже, голубки уже давно готовят операцию против Валерьяна.

Кнопмус дернул шеей.

– Кого, простите?

– Чкалова.

Подобрав в песке плоский камешек, Абрасакс, как мальчишка, с прищуром прицелился и кинул его в море. Тот блинчиком поскакал по воде, разрезая стылые осенние волны.

– Знаете, Евгения Соломоновна, штука в том, что за него уже просил еще один мой постоянный, скажем так, партнер. И если Тухачевского я для вас у него выкупил – вы были в Хранилище и могли убедиться в этом сами – то тут, боюсь, цена слишком высока. Сталин, конечно, всего лишь человек, но мне нет резона портить с ним отношения по пустякам. И он тоже хочет крови Чкалова.

Она вздохнула.

– Назовите ваши условия.

– Ваша жизнь. Здесь и сейчас.

Недоуменно посмотрев на собеседника, Евгения поинтересовалась:

– А вам не жалко потерять столь ценного агента? Не подумайте, я готова, просто кто меня заменит? Надо прежде всего думать о деле.

– Как говорит Иосиф Виссарионович: «Незаменимых у нас нет». Ваше дело продолжат. Ну так что, готовы умереть прямо сейчас?

– Да, – просто ответила она, и пальцы впились во влажный песок.

Кнопмус достал из кармана пилюлю и вложил ей в ладонь. Она, не колеблясь не секунды, проглотила таблетку. Тот удовлетворенно кивнул.

– Что ж, теперь вы действительно достойны называться Суламифью…

Казахстан, поселок Кенгир, 1954 год

С рассветом замолкли последние выстрелы, человеческие крики и лязг гусениц боевых машин. Безразличное к людской кровавой возне солнце, как всегда, осветило буро-серую степь, застланную пожухшим типчаком, обнажая уродство полуразрушенных бараков восставшего Степлага.

Недалеко от вынесенных танками ворот сидел здоровенный пес, мирно выкусывая блох из короткой, темной с проседью, шерсти.

Иногда, поднимая лобастую голову, провожал бегущих мимо солдат. Казалось, он неодобрительно качает головой, будто бы даже вздыхает.

Вскоре, вслед за военными, выдвинулись гражданские: скорая, пожарные, и, конечно же, «труповозки». Не обращая ни на кого внимания, пёс поднялся. Отряхнувшись, потрусил вслед за автоколонной.

В воздухе висела гарь, смешавшаяся с пылью, оставленной проехавшей бронетехникой.

Но вот машины остановились, вылезли хмурые мужчины, направились к раненым. Кто-то разматывал шланг – тушить горящий барак.

Из грузовика выпрыгивали люди в защитных масках, фартуках поверх одежды, наподобие тех, что носят мясники, и с вилами в руках. Сегодня им предстояла та еще работенка – собирать человеческие останки.

Обогнув людей, собака повернула направо, двигаясь по глубокой колее, оставленной траками танка. На её пути сидела женщина, недоуменно глядевшая на месиво из раздавленных гусеницами ног и теплой от крови дорожной грязи.

Несчастная улыбнулась чему-то («сына вспомнила», – отметил про себя пёс), и повалилась на спину, уже мертвая, уставившись остекленевшим взглядом в затянутое дымкой небо. Он аккуратно переступил через тело.

Вдруг, неподалеку, собака почуяла нечто странное. Принюхавшись, безошибочно распознала «блатного». Недоуменно крутанув головой, подошла к рядам «колючки», с сипом втягивая воздух в жесткие широкие ноздри.

Человек был еще жив. Пять автоматных пуль прошли насквозь, но, судя по всему, важных органов не задели, а вот удар бревна от частично обвалившегося забора пришелся по голове. Шансы спасти его были, но минимальные. Остановившись у стонущего лагерника, пёс зажмурил глаза.

Интересно же судьба выписывает линии жизни… Этот заключенный, мотающий срок по уголовке с такими же ворами, в тридцать седьмом, по негласному соглашению с кумом, резал в лагере политических, за что ему тогда серьезно скостили срок. А этой ночью «блатной» до последнего сдерживал отступление осужденных под предводительством седого мужчины, чудом выжившего после одной из тех поножовщин…

Недоуменно фыркнув, пёс что-то процокал чуть слышно. Затем лизнул окровавленную ладонь лежавшего на земле. Ему было интересно.

Не торопясь и постоянно оглядываясь, двинулся дальше – внутрь, к одному из бараков, где его уже ждал старый друг.

В компании с восходящим над казахской степью дневным светилом, он увидел и запомнил то, что теперь уже навсегда канет в историю. Последние несколько часов были особенно яркими…

…Вой бессилия висел над Степлагом. Только что в проломы ограждений вломились Т—34, и колючая проволока, что они тащили за собой, вспарывая вытоптанную землю, делила территорию лагеря на загоны для людей.

Одни танки ломают стены бараков, где спят люди, другие врезаются в толпу бегущих навстречу заключенных, крики боли и ужаса заглушают автоматные очереди и надсадный лай овчарок. Тем, кто сидит внутри боевых машин, до начала операции налили водки. Даже по приказу, давить людей в бараках – не то же самое, что фашистов на поле боя…

Пес, совсем уж по-человечески, мотнул головой, словно отгоняя навязчивые картины прошедшей ночи.

Пробежал до лагерного лазарета.

Там горел свет, и политический, хирург-испанец Фустер готовился к очередной операции. Но не больница была целью пса.

Он направлялся к радиорубке.

Потому, не обратил внимания, что позади бесшумно приотворилась дверь, и оттуда, вслед за ним, выскользнула какая-то женщина.

…Юрий Альфредович судорожно морзировал.

Три точки, три тире, три точки.

Три точки, три тире, три точки.

А степь вокруг молчала. Но не была глуха. Десятки людей принимали сигнал бедствия, для них он был и сигналом надежды.

Значит, восставшие еще живы.

Значит, третье лаготделение еще держится.

Хотя помочь атакуемым войсками зекам никто, конечно, не мог.

За дверью раздались знакомые щелчки, и в радиорубке прекратилась морзянка. Кнопмус вздохнул, с усмешливой грустью обвел взором в последний раз расхристанный кабинет, откинулся на стуле. Затем встал и впустил пса.

Они стояли у двери и обменивались непонятными звуками, а за всем этим, вжавшись в деревянную стену спиной, наблюдала женщина, давно уже приметившая необычную собаку.

Остров Удд, 1936 год

Сбрасывая скорость на вязком грунте, покрытом травой и песком, АНТ—25 приближался к воде: островок-то, на который сели, как мазок кистью по холодной синеве – длинный и узкий.

Но вот увязла в песке правая нога шасси, и колесо отлетело. Самолет повело, скорость резко упала.

Встали.

Откинув крышку люка, Чкалов спрыгнул на землю. Почесал в затылке, глядя на поломку. Сверху высунулся второй пилот. Он сорвал с головы шлем, вытерев им пот со лба и сказал:

– Ну Валерьян… уффф… Ну ты даешь. Никто на свете бы не смог тут посадить машину.

Тот досадливо махнул рукой.

– Ай, к черту-дьяволу все. Полуось полетела. Встали намертво.

Байдуков аккуратно вылез, заглянул под крыло.

– А чего нам, собственно, переживать-то? Полосы нет, мы так и так не взлетели бы. Валер, мы чудо совершили на этом самолете, понимаешь? Чудо! Не было таких перелетов еще в истории.

Чкалов огляделся и взъерошил темные вымокшие волосы на затылке.

– «Понимаешь, понимаешь…» Это ты пойми, Георгий, хрен с ним с самолетом, хотя тоже жалко, «птичку» -то. Другое плохо. Подвели самого товарища Сталина. Взяли ведь на себя обязательство дотянуть, как минимум, до Хабаровска. Ну и кто мы теперь? Хвастливые болтуны, вот мы кто.

Из люка показалась голова штурмана:

– Валерий Палыч, если я правильно помню, задание было – дотянуть только до Петропавловска-камчатского, лететь дальше – наша инициатива. Точнее, ваша.

– Ну вот я, дурак, по радио и сообщил, мол, вытянем, сможем. Надо было долететь сначала, а затем уже рапорты посылать.

Чкалов в расстройстве кинул шлем о землю. Второй пилот положил руку на плечо расстроенного командира:

– Ты бы долетел, Валерьян, будь у нас связь с Хабаровском. Но в такую погоду, без метеосводки – странно, что вообще не разбились. И потом, ведь смотри, выполняли приказ Орджоникидзе: «садитесь при первой возможности». До сих пор не пойму, как он прорвался сквозь помехи.

– Что мне все эти приказы? Если бы можно было лететь, я, наплевав на все, дотянул бы до аэродрома. Штука в том, что еще чуть-чуть и точно грохнулись бы в море.

Чкалов вздохнул:

– Ну почему мне всегда так не везет, скажи? Почему мы не принимали Хабаровск?

На ближайшей погранзаставе в землянку радиста зашел неприметный круглолицый мужчина в форме майора государственной безопасности. Ошеломленный радист вскочил и отдал честь. Такую шишку в этом захолустье ему еще видеть не приходилось.

– Вольно, боец. Вот, ознакомься, подпиши.

Тот прочитал и нервно сглотнул, глянув на майора.

– Что непонятного? Расстрел подписавшего и всех ближайших родственников – в случае разглашения, действует пожизненно. Давай, каляку свою ставь, работать будем. Да, и передавать будешь моим шифром, – майор протянул листок бумаги.

Сержант вздохнул. Понял, что не повезло сегодня заступить на пост.

Молодого паренька от смерти спасало лишь то, что шифра он не знал и прочитать радиограмму не мог.

«Совершенно секретно. Лично наркомвнудел Ежову. Станцию в Хабаровске заглушили. До аэродрома самолет не добрался. Погодные условия плохие, поэтому, надеюсь на удачное завершение дела. Завтра высылаю гидроплан с погранзаставы на поиски останков экипажа и самолёта. Майор государственной безопасности Еремеев».

В тот вечер Фетинья возвращалась домой с охоты вместе с несколькими односельчанами. Уже издалека они увидали большую «железную птицу» в небе.

Иногда к ним в поселок приходил с материка гидроплан, швартуясь у берега. Но, никто и никогда не садился на исконные каменистые земли нивхов на этих ревущих чудовищах.

Зоркие глаза охотницы приметили непонятные значки на крыльях и фюзеляже.

– Наверное, это чужаки, надо подойти посмотреть поближе, – сказала остальным, – держите ружья наготове.

Крадучись за камнями, они наблюдали, как самолет, заваливаясь набок, замедляясь, ползет в их сторону. Как только невиданная ранее местными жителями машина остановилась, из нее выбрались трое и начали о чем-то говорить, но вот о чем – не разобрать.

Охотники подобрались поближе, на всякий случай, определив удобную для стрельбы позицию. Затем вылезли из-за валунов, наставив на прибывших ружья.

Молодой, крепко сбитый мужчина с темными вихрами, увидев такое приветствие, ничуть не испугался, а заразительно улыбнувшись, поднял руки вверх, крикнул им:

– Свои! Не стреляйте.

– Что за знаки на вашей машине? – спросила Фетинья, медленно приближаясь к летчикам.

Чкалов от удивления опустил руки и переглянулся с экипажем. Те лишь недоуменно пожали плечами.

– Какие еще знаки? – переспросил он.

Фетинья дулом ружья повела в сторону надписей на фюзеляже.

Валерий рассмеялся:

– Вы что, читать не умеете?

Подошедшие охотники дружно замотали головами. Но командир экипажа мгновенно нашел выход.

– А ну, Чапай, – обратился он к штурману, – дуй в машину и неси сюда коньяк, который я припас. Эх ты, Санька, еще спорил со мной, не хотел его брать, «лишний груз, лишний груз». Как бы мы сейчас дружбу налаживали?

Майор Еремеев зашел в землянку к радистам, но сегодня дежурил другой связной, потому погнал того за сменщиком: «Одна нога здесь, другая там. Не будет через пять минут на месте – оба под трибунал пойдете». Солдат пулей вылетел наружу, а Еремеев задумчиво уселся на стул рядом с рацией.

Буквально две минуты спустя вбежал запыхавшийся вчерашний сержант и доложил:

– Товарищ майор госуд…

– Отставить, садись, будем работать.

«Совершенно секретно. Лично наркомвнудел Ежову. Сегодня гидроплан пограничников обнаружил на острове Удд самолет АНТ—25 с незначительными поломками и экипаж в полном составе. Как выяснилось, с неизвестной нам радиостанции вчера в воздухе ими был получен приказ Орджоникидзе о немедленной посадке. Чкалов чудом приземлился на остров. При посадке никто не пострадал. Штурман Беляков, (кличка „Чапай“), отправился с пограничниками в Николаевск-на-Амуре докладывать руководству. Жду дальнейших указаний на резервной частоте, боевая группа готова выдвинуться в любой момент в необходимую точку. Майор государственной безопасности Еремеев».

Петропавловск-Камчатский, 1954 год

Майор Берников сидел в своем кабинете, хмуро и недоуменно глядя на гостя из Москвы.

– Какого черта? Я ничего не понимаю. Распоряжение генерала Серова?

– У вас на руках приказ, там все сказано, – лениво ответил сухощавый лысый мужчина и смахнул невидимую пылинку с новенькой капитанской формы, – старший лейтенант Стругацкий поступает в моё полное распоряжение. Вопросов не задавать, полностью и во всем содействовать, форма допуска – один.

Майор, кряхтя, почесал массивный, коротко стриженый затылок и спросил:

– Простите, товарищ капитан, еще раз, как вас зовут?

– Капитан Зафаэль.

– Да, капитан Зафаэль, – после вчерашнего спирта голова у Берникова раскалывалась, и он никак не мог до конца проснуться, – странное имечко, уж простите… я уже стал путать, в чьем подчинении мы находимся. К нам из столицы новости доходят плохо, все эти перестановки в правительстве, ведомственные реорганизации, совсем заморочили голову. Генерал-полковник Круглов разве уже не руководит пограничной службой?

– Не забивай голову деталями, майор. Ты лучше плесни нам спиртяги.

Берников тяжело поднялся из-за стола. Переваливаясь грузным телом с ноги на ногу, словно медведь, двинулся к шкафу. Достал оттуда пару граненых стаканов и графин с чистейшим «авиационным» спиртом, которым регулярно снабжали вертолетчики.

– Закусишь?

Зафаэль помотал головой.

– Я ж не мальчик тебе, фронт прошел. Не трави душу, наливай.

Они молча выпили, и Берников наконец ощутил, что голову стало отпускать. Посмотрев на капитана, подумал: «На покойника похож, вылитый покойник, даже кожа синяя. Может, тоже по дороге перебрал?».

– Давай на «ты», Зафаэль, не знаю, как тебя по имени-отчеству?

– Просто Зафаэль. Мы уже, – тот усмехнулся тонкими губами.

– Так вот. Аркаша – мой хороший друг. Если нужно «мясо», так и скажи, дам толковых службистов, есть нормальные боевые ребята. Но его на смерть посылать не хочу. Я ведь вижу, что вы не к теще на блины собрались.

– Верно, не на блины. Но и ты не ссы, майор, не мальчик ведь. Ничего с ним не случится. Считай, что это будет небольшое приключение для старлея. Верну твоего друга в целости и сохранности.

В землянку решительно постучали. Аркадий натянул на помятую со сна голову одеяло, сипло крикнув из-под него:

– Идите в жопу!

Дверь приоткрылась, и в комнатушку заглянул вестовой.

– Товарищ старший лейтенант, вас Берников срочно к себе зовет.

«Охренели совсем. Война что ли началась?», – подумал, но въевшаяся за годы службы армейская выучка делала все сама. Не успел додумать мысль, а портянки – намотаны, ноги – в сапогах, и уже подтягивает на себе ремень. Тридцать секунд, и старший лейтенант Стругацкий был готов, лишь густые черные взъерошенные волосы выдавали в нем только проснувшегося человека.

– Что там случилось, не знаешь? – спросил он вестового, быстро умываясь и причесываясь. – У меня ведь еще день отпуска остался, я вчера из Ленинграда вернулся, мать их за ногу.

– Никак нет, товарищ старший лейтенант. Сказано только срочно явиться.

Аркадий вслед за бойцом вышел из землянки. Кругом, насколько хватало взгляда, виднелись лишь сопки за густыми зарослями каменных берез, нависавших над такими же, как у него, землянками.

– Старший лейтенант Стругацкий по вашему приказанию прибыл, – доложился Аркадий и только тут заметил в кабинете Берникова незнакомого человека в форме капитана. Тот пристально разглядывал его большими белесыми, словно выцветшими, глазами.

Сплюснутое лицо с синеватым отливом вызывало дурноту, поэтому лейтенант предпочел повернуться в сторону начальства.

«Не часть, а какой-то пьяный притон, – подумал Зафаэль, – все с утра перегаром на километр воняют. Хотя, что им еще в этой дыре то делать, кроме как пить?»

– Аркадий, с тобой побеседует капитан Зафаэль, он по твою душу. Ничему не удивляйся, приказ командования.

Гость не стал ходить вокруг да около, сразу перешел к сути, проскрипев:

– Говорят, вы знаете японский?

– Так точно, – ответил Стругацкий, – окончил Институт военных переводчиков.

– Хорошо язык знаете? – уточнил капитан.

– Прилично, не жаловались.

Зафаэль встал, подошел к Аркадию. Посмотрев пристально своими бельмами ему в глаза, сказал:

– Собирайтесь. Вещей, кроме белья и мыльно-рыльных, не брать. Вас обеспечат.

– Слушаюсь, – отрапортовал лейтенант, взглянув мельком на Берникова. Тот кивнул ему, а Стругацкий развернувшись к выходу подумал: «Ну и дела. Неужели сбылась мечта идиота? Я, наконец, увижу Японию?».

Москва, 1938 год

– Скажи, дорогой, на кого ты все-таки работаешь?

Глаза Сталина сверкали желтыми семафорами, прокуренные зубы скалились, как у дикого зверя. Он стоял, опершись руками о стол, и с гневом буквально выплевывал слова в лицо Кнопмусу.

Тот спокойно достал платок, демонстративно вытерся, брезгливо отбросил его в сторону.

Заметил:

– Не стоит со мной разговаривать в подобном тоне.

Сталин яростно стукнул по столу так, что часть документов и вещей полетели на пол, а чернила выплеснулись на зеленое сукно.

– Это я решаю, в каком тоне с кем говорить. Я! Что ты мне недавно говорил про Хранилище, а? – вкрадчиво зашептал он. – Напомнить тебе? Ни мне лично, ни партии, ни стране, вы не угрожаете! А что вчера была за акция?

– Какая акция? – удивился Кнопмус.

Сталин зло махнул рукой.

– Не надо, не надо. На взлетном поле.

– Иосиф Виссарионович. Только в моём, а вернее в распоряжении Хранилища, около ста подконтрольных аэродромов. И это – лишь по Союзу. Сколько по миру, позвольте, умолчу. Конкретизируйте, с чем связана столь необычная для вас вспышка гнева.

Вождь почувствовал, что переборщил.

Внутренне выдохнув, сел, помолчал пару минут, ожидая, когда перестанет трясти от бешенства. Затем, уже взяв себя в руки, наклонился и поднял упавшую трубку. Набив и раскурив, пыхнул дымом, собрался с мыслями.

– Что было в Тушино вчера, знаешь?

– Конечно. «И—180» Чкалов должен был испытывать. Испытание прервали.

Сталин вновь не выдержал и уже второй раз сорвался, стукнув кулаком по столу:

– Кто?!

– Ну уж, во всяком случае, не я. Если помните, в этот день ваши же научники слушали мою лекцию в химической лаборатории. Кстати, из пятнадцати человек там было только десять ученых, остальные – чекисты Берии. Спросите у них.

– Спросим, Юрий Альфредович, уже спрашиваем. Все арестованы. А этот, как его, – Сталин изобразил забывчивость и щелкнул пальцами, – такой, мутноглазый и бледнолицый убийца?

– Зафаэль? Ну что вы. Во-первых, он не убийца. То, что по вашей же кстати просьбе, иногда проводит вивисекцию среди партийного аппарата, так только потому, что не считает этих особей за людей. Он – крупный ученый, у него свои интересы в данных акциях. А во-вторых, видимо плохо умеете допрашивать. Зафаэль был в лаборатории вместе со мной. Еще вопросы?

Уже полностью успокоившись, вождь сидел в кресле, откинувшись на спинку, и мирно дымил в потолок. Уняв приступ паники, накативший еще вчера, с улыбкой сказал:

– Простите, товарищ Кнопмус. Немного погорячился, кавказская кровь, знаете ли. Если не затруднит, расскажите, что же там в итоге произошло.

Абрасакс с ухмылкой спросил:

– Неужели письмо от Берии вам не доставили? Ай-ай-ай. Наверное, секретарь виноват, потерял.

Сталина передернуло, но он сдержался.

– Письмо-то я получил. А вот откуда вам о нем известно? Неужто теперь и в Хранилище идут копии?

Кнопмус чуть наклонился к собеседнику и сощурив свои маленькие глазки тихо сказал:

– Я уже объяснял, Иосиф Виссарионович. Нам не надо перехватывать чьи-либо письма, секретные документы. Нам не надо даже иметь шпионов среди ваших людей. Будет нужно – обо всем узнаем и так. Смотрите сюда.

Кнопмус сжал правую руку в кулак, затем раскрыл ладонь и в ней засветился белый шарик. В нем было видно, как в соседнем кабинете заведующий канцелярией сидит и работает с документами.

Приблизив указательный палец левой руки к сфере – увеличил изображение. Слышно стало даже как шуршат бумаги.

Сжал обратно руку, разжал, и вот в ней уже ничего нет. Затем приложил палец к губам. Сталин понятливо кивнул.

– Снимаю свой вопрос, простите. Но раз так, то вернемся к тому, что же случилось на летно-испытательной станции в Тушино?

– Резон мне делиться с вами информацией? Что предложите взамен?

– А чего хотите вы сами?

Кнопмус встал и одернул френч. Привычно проведя рукой по наголо бритой голове, стал мерить широкими, буквально армейскими шагами, словно на плацу, кремлевский кабинет. Демонстративно изобразив на лице задумчивость, почесал рукой подбородок и, повернувшись к вождю, сказал тихо:

– Взамен ты, Коба, ни разу, никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах, больше не повысишь на меня голос. И учти, если вновь сорвешься, или, не дай разум, вообще вздумаешь пойти против Хранилища, тогда я забуду обо всех обязательствах. Понятно объяснил?

Сталин внутренне кипел, но понимая, что нельзя играть с огнем, внешне изобразил смирение.

– Понятно, Юрий Альфредович.

– Ну и славно. Так вот, – сказал, вновь усаживаясь на стул напротив вождя, Кнопмус, – вчера, когда самолёт уже вырулил на взлётку, к нему, выбив ворота, на бешенной скорости поднеслись три «Паккарда», перегородив дорогу. Чкалов остановил машину и вылез, бешено матерясь. Внизу его уже ждали трое, в форме сотрудников НКВД. Кто именно это был, установить не удалось. Дело в том, что ваш Ежов давно создавал тайные группы террора, организовывая людям и документы, и прикрытие, а затем зачистил все концы. Подозреваю, это были его агенты.

Сталин постучал трубкой о пепельницу, выбивая пепел.

– Он уже не наркомвнудел.

– Но он не забыл, что именно вы довели его жену, Суламифь, до самоубийства. А за сокола небесного вашего не беспокойтесь. Через пару дней испытательный полёт будет повторён. Обещаю, Чкалов из него уже не вернется.

Усмехнулся:

– Вашими молитвами Орджоникидзе теперь не мешается под ногами.

Москва, 1937 год

– А может вы к себе в Хранилище его заберете? – спросил Кнопмуса Сталин, придавливая большим пальцем табак, потянул воздух через мундштук. – Жалко ведь, как-никак тридцать лет дружим, еще в царских острогах познакомились.

– Простите Иосиф Виссарионович, – тонкие губы Кнопмуса скривились в подобие улыбки, – но нас такой товар не интересует. Ученые, творческая интеллигенция, военачальники. А Серго – обыкновенный демагог, ну, может, еще неплохой организатор и верный друг, согласен. Не более.

Отец народов поднялся и прошелся по своему кремлевскому кабинету. Взмахнув рукой с дымящейся трубкой, заметил:

– Одного я боюсь, товарищ Кнопмус. Сегодня вы забираете лучшие кадры, а завтра они же выйдут против партии и Сталина.

– Забираю? Нет, собираю, скорее даже, подбираю, всего лишь подбираю выброшенное. Да и вообще, их, считайте, в живых уже нет. Ведь сами хотели покончить с ними, теперь эти граждане официально мертвы.

– Вы не ответили на мой вопрос, – заметил вождь.

– Поверьте, ни вам лично, ни партии Хранилище не угрожает ни в коей мере. Напротив, кажется, все годы сотрудничества мы только и делаем, что радуем результатами, которые не получить ни в одном другом месте на всей Земле.

Сталин продолжал расхаживать, покачивая головой каким-то своим мыслям.

– На Земле, говорите? Вот и у меня давно возник вполне логичный вопрос. Откуда вы? С Луны? Марса? Венеры? То, что делает Хранилище, я бы определил, как «чудо». Посему есть лишь три варианта. Или вы боги, или колдуны, или жители другой планеты.

Кнопмус засмеялся, вольготно развалившись на стуле.

– Ну, а если – черт с рогами, и забираю в преисподнюю свои покупки?

– Черт с рогами – вещь доступная пониманию, я, как-никак, учился в семинарии. А вот если прибыли с Луны или Юпитера, то тогда, боюсь, что не смогу понять мотивации ваших поступков.

– Товарищ Сталин, эти ваши версии забавны, но ни одна не соответствует действительно, уверяю. Давайте лучше вернемся к дорогому Серго.

Иосиф Виссарионович вздохнул и уселся за стол напротив своего таинственного визави, уставив на него свои желтые рысьи глаза.

– И вновь вы, как обычно, не ответили ни на один мой вопрос по существу, – он подымил трубкой, затем добавил, – иногда я начинаю сомневаться, кто же управляет государством: я или ваш Абрасакс.

Кнопмус доверительно склонился к вождю и прошептал:

– Поверьте, вот уж что действительно не интересно Абрасаксу, так это власть. Во всяком случае, власть – в вашем понимании.

…Проснувшись в своей кремлевской квартире, Орджоникидзе долго лежал в кровати, вновь и вновь продолжая мысленно прокручивать недавнюю ссору с Кобой. Они страшно орали друг на друга, причем почти сразу перешли на грузинский. Поначалу-то Сталин слушал спокойно, зная, что собеседник тихо говорить вообще не умеет, но постепенно завелся и начал кричать сам, а это случалось крайне редко.

«– Серго, охвати все происходящее целиком, а то мыслишь, как тифлисский босяк!

– Значит, вырезать всю старую, ленинскую, гвардию, это теперь называется государственным мышлением? Что творит безумец Ежов, ты вообще знаешь?

– Привязались с этим Ежовым! Только и слышу: Ежов-Eжов, Ежов-Eжов. Сдался он вам. Работайте спокойно.

– Работайте? Ты говоришь «работайте»? Да я только соберу группу специалистов на завод, через неделю половина из них – уже в его подвалах! Ты печешься о производстве? Какое, вообще, может быть производство? Новые танки или трактора – кто, чекисты ежовские будут проектировать? Ладно проектировать, даже просто – собирать?»

Коба послал к черту, сказав: выступи на Пленуме с предложением снять мерзавца Сталина и его подручного убийцу Ежова. Серго хлопнул дверью, ушел к себе, их квартиры в Кремле были рядом.

«А может он и прав, – размышлял Орджоникидзе, – конечно, против друга я не пойду, а вот обратить внимание на работу органов просто необходимо».

Тяжело поднялся, сказывалось подорванное еще на царских каторгах здоровье, и прямо в кальсонах прошел в кабинет к письменному столу, где лежали бумаги с докладом к предстоящему через пару дней Пленуму ЦК.

Корпел над каждой буковкой долго и с увлечением, иногда заглядывая к себе в записи, припоминая фамилии и даты, как-никак под началом были тысячи людей в Наркомате тяжелой промышленности. Передовой отряд строителей социализма.

С сожалением поглядел на старый доклад, потом усмехнулся и махнул рукой. Ну и что, что столько времени потратил, зато в новом документе острейшие вопросы поднять сумел. Не испугался на этот раз.

В дверь квартиры постучали. Он накинул шинель, пошел открывать. На пороге стояла дочь.

– Папа, твои газеты.

– Спасибо, Этери, беги.

Закрыл дверь, двинулся было заканчивать работу, но тут вновь раздался стук. Подумал: «Малышка что-то забыла сказать».

Вернулся, но вместо неё увидел смутно знакомого мужчину, в форме майора госбезопасности. Серго не мог припомнить где, но точно видел его. Он был словно человек без лица, типичная «охранка», но примечать подобных стало привычкой еще с царских времен.

– Товарищ Орджоникидзе, у меня для вас документы к предстоящему пленуму от товарища Сталина. Разрешите войти?

– Да, пожалуйста.

Он посторонился и пропустил посетителя внутрь. Тот, не глядя, направился в кабинет, будто бывал тут уже не единожды.

Когда Серго прошел за ним и увидел дуло нагана, он все понял.

Все прошло как обычно гладко, работал профессионал. Промаха и быть не могло, аккурат в сердце.

Еремеев положил, как и было приказано, оружие рядом с телом и вышел.

Спустя несколько минут дверь квартиры приоткрылась и зашел человек с восточными чертами лица, иссиня-бледной кожей и бесцветными глазами. Подойдя к убитому, он поднял пистолет и, осмотрев его, убрал в кожаный портфель.

Затем наклонился над телом убитого, провел над раной ладонью вверх, словно сжимая её. Кусочек свинца выскочил, будто намагниченный. Незнакомец прислонил к месту выстрела палец, зарастил рану и впитал в него натекшую из пулевого отверстия кровь.

Подойдя к столу, осмотрел бумаги Орджоникидзе. Увидев открытую папку с незаконченным текстом, пролистал за секунду и засунул к себе в портфель.

Напоследок мельком глянув своим истинным зрением, нашел на уровне микрочастиц пару следов своего пребывания. На всякий случай стер их, хотя ни один криминалист все равно ничего найти бы не смог.

Но потомкам тоже не стоит знать.

Войдя в кабинет Сталина, Зафаэль обратился к сидевшему в кресле Кнопмусу:

– Всё сделано, как и просили, – и повернувшись к вождю добавил, – можете идти осматривать тело. Вы были правы. Он писал доклад.

Казахстан, поселок Кенгир, 1954 год

…Меры безопасности были беспрецедентными. Оцепление вокруг барака в три ряда с отборными головорезами, прошедшими огонь и воду.

Оружие наготове.

Мимо тенью двигались бывалые офицеры, еще и еще раз, проверяя наряды.

Подъехал старенький армейский «Виллис», чудом оказавшийся в этом тьмутараканье, и конфискованный в связи с проведением операции для нужд разведки. Из него выпрыгнули двое в штатском и аккуратно, под руки, вывели кого-то, судя по одёжке – заключенного, с джутовым мешком на голове.

Странную компанию пропустили без всяких вопросов, они тихо юркнули за дверь.

– Разрешите, товарищ генерал?

Тот молча кивнул и оглядел гостя, с которого уже стянули мешок.

Осунувшийся, серый на лицо, как и затасканная рубашка на нём, перед ним предстал Кнопмус. Легенда и ужас советской разведки, ночной кошмар любого политика.

Серов повел волевым подбородком, агенты пулей вылетели из барака. Бывший заключенный посмотрел на закрывшуюся дверь, а затем вытянувшись, шутливо отрапортовал:

– Товарищ генерал, разрешите доложить, задание выполнено.

Первый председатель Комитета Государственной Безопасности Иван Александрович Серов отличался сухостью и сдержанностью в общении с подчиненными. В присутствии же сильных мира сего никогда не вел себя как человек замкнутый, напротив, был слегка навязчив.

– Юрий Альфредович, это мне впору вам докладывать, – улыбаясь, сказал он и крепко пожал собеседнику руку. – Для меня честь наконец-то познакомиться лично. Может быть, хотите перекусить? Я попросил ребят на всякий случай накрыть маленький скромный столик, наверняка, устали?

За его спиной, действительно, были закуски явно не из лагерного рациона. Дымилось блюдо с аппетитными кусками мяса, звенели серебром вазочки с икрой, блестели свежие овощи и фрукты, а посередине в кастрюльке плавилось масло на отварной картошке. Завершала картину запотевшая бутылка водки и две хрустальных рюмки на тонких ножках.

– Не откажусь, – сказал Кнопмус и элегантно уселся на заботливо пододвинутый генералом стул.

Серов, оставшись стоять, налил им водки. Чуть склонившись, протянул бывшему зеку рюмку.

– За ваше возвращение, Юрий Альфредович.

Они чокнулись, выпили, и внезапно Кнопмус щелкнул пальцами, будто вспомнил нечто важное.

– Иван Александрович, не в службу, а в дружбу. Тут такое деликатное дело, о нем только мы с вами должны знать. Мне нужно, чтобы через третьи руки была организована слежка за одной женщиной, находящейся в этом лагере. Сделать это нужно деликатно, она не враг. Просто, вполне возможно, представляет интерес для Хранилища, а у меня нет времени заниматься подобными мелочами. Не затруднит?

– Ну, о чем вы говорите, – всплеснул тот руками, – возьму под личный контроль ситуацию, обозначьте только сроки, задачу и объект наблюдения.

Кнопмус задумчиво почесал кончик носа, слегка покачал головой и ответил:

– Сроков нет, но, чем скорее начнете – тем будет лучше. Задача: выяснить об объекте все. Буквально все. Вплоть до анализов крови и… ну, вы поняли. Кто она, чем занималась раньше, как и за что оказалась в лагере. Если её сюда отправили ошибочно – пусть тихонечко, без шума, выпустят. А вы за ней, на мягких лапках. Куда пойдет, о чем будет говорить… Отчеты должны быть подробными, денег на технику не жалеть. Обозначьте интерес так, что, мол, женщина с задатками ученого мирового уровня. А объект… что ж, зовут её Мария-Жанна Иосифовна Кофман. Да, и еще, по дороге я передал вашему помощнику список агентуры, которая нам пригодится. Там и бывшие костоломы Ежова, и просто отмороженные бандиты… не сердитесь, попросил их пока не расстреливать. Утвердите – не пожалеете.

Генерал делал быстрые пометки карандашом в небольшую записную книжку.

– У вас интересные пальцы, и интересный почерк, – заметил Кнопмус. – Балуетесь литературным творчеством? Дневник, небось, ведете?

Тот вздрогнул.

– Да не переживайте, это будет нашей маленькой тайной. Налейте-ка еще по одной и приступим к закускам, я действительно немного проголодался.

Когда Иван Александрович разливал спиртное, руки его слегка тряслись. Обернувшись к собеседнику, он, чуть прищурившись и склонив набок голову, поинтересовался:

– Не против выпить за нашего общего друга Никиту Сергеевича?

– Хрущева я вряд ли бы стал называть своим другом. Да и вам рекомендую держать ухо востро. Но выпить за него можно, почему бы и нет?

– Он прислал за вами персональный самолет, но это так, мелочи, – недовольно пробурчал Серов.

Кнопмус опрокинул рюмку, взял кусок сочной баранины и стал аккуратно нарезать у себя на тарелке. Заметил:

– Вы не забыли, кстати, что меня еще должны расстрелять, причем публично, вместе с остальными зачинщиками?

– Такое забудешь. Нет, все почти готово, Юрий Альфредович.

– Хорошо. И последнее. Предупредите пилотов, что планы меняются. Мы не полетим в Москву.

– А куда же?

– Мне нужно в Новосибирск. И вам тоже. Необходимо повидаться с Зафаэлем. Ему скоро предстоит командировка на Камчатку, и будет нужна ваша помощь. Считайте, что вытянули счастливый билет – нас ждет Хранилище.

Новосибирск, 1985 год

– Сфотографируйте, пожалуйста, еще вот здесь и здесь, – следователь указал на интересующие его места штатному фотографу и подошел к курившему неподалеку сотруднику Института, о чем-то тихо болтавшем с Черным Полковником.

– Позвольте, товарищи, я вас отвлеку ненадолго. Собственно, у меня всего два вопроса: как подобное заведение могло находиться на балансе государства аж с 1918 года, и почему вдруг ваши организации так резко вместе им заинтересовались?

Действительно, здесь было чему удивляться.

Воинская часть, где они находились, была оснащена не просто по последнему слову техники, она была образцовой. Ракетные комплексы С—300, танки Т—80У, взлетно-посадочная полоса и примыкающий к ней ангар с двумя вертолетами Ка—29, одним Ми—28, тремя истребителями Су—27 а также неуместным здесь американским GIIIB с салоном, оборудованным под запросы миллиардера-сумасброда.

Идеально вычищенный плац.

Свежевыкрашенные казармы с заправленными койками внутри и закрытыми, но укомплектованными оружейными комнатами.

И ни единого человека.

– На вашем месте, коллега, – прошелестел Черный Полковник, – я бы не стал ломать голову, а принял бы на баланс Министерства Обороны данное место. Позвольте нам самим разобраться в этом вопросе.

Хмуро взглянув на скрытого под тяжелым балахоном – словно древний монах -полковника, следователь сухо отрубил:

– Хотите вы того или нет, закон есть закон. И действовать я буду в соответствии с ним. А вот ваши ответы, по существу, мною так и не были получены.

Сотрудник Института, ранее представившийся как «позывной Бача», подмигнул:

– Да что ты у этого назгула спрашиваешь, у них даже имен своих нет, странно что вслух говорить не разучились. Слушай сюда, братишка. Есть такой зверь – военная тайна. У меня там в машине бумажка лежит о неразглашении, распишешься потом. Так вот, твоя задача – все зафиксировать, проверить на предмет наличия следов преступлений, совершенных на объекте и тихо исчезнуть. Андестенд, как говорят французы?

– Нихт ферштейн, – грубо оборвал его следователь, – подписка подпиской, а объяснения вы обязаны дать.

Из-под капюшона послышался вздох:

– Я ведь тебе говорил, давай сами разберемся.

Бача лишь махнул рукой:

– Да погоди ты. Для чего реформы в стране затеяли? Чтобы клыки на улыбку поменять? Он прав, закон есть закон, – и, повернувшись к следователю, сказал, – я отвечу на любой ваш вопрос, но помните, с этого момента вы находитесь под подпиской о неразглашении. Мне прямо сейчас сходить за бумагами или дадите слово офицера?

Тот кивнул.

– Ну вот и ладушки. Спрашивайте.

– Что это за место?

– Объект «Хранилище». Здесь располагалась база одного мерзавца, который десятилетиями вертел весь ЦК на причинном месте, по фамилии Кнопмус.

– Откуда здесь вся эта техника, в особенности, С—300 с ядерными зарядами?

– Неужели непонятно? Оттуда же, спецраспоряжениями ЦК выдана.

Следователь хмуро поинтересовался:

– Насколько я понял, вы давно знаете об этой шарашкиной конторе и молчите?

– Лично я не так уж давно узнал, в чем цимес, – заметил Бача, – а вот Орден Черных Полковников точно в курсе был с момента своего появления. Собственно, Андропов для того его и создал, чтобы этих жучил кнопмусовских прищучить. И сейчас вы находитесь, так сказать, в финальном акте многолетнего спектакля.

– Ну хорошо. Тогда другой вопрос: а где этот Кнопмус теперь?

На этот раз ответил Полковник:

– Боюсь, что до него вам не добраться, как нам не добраться до самого «Хранилища», здесь всего лишь входная дверь, а ключа у нас нет. И нет никаких гарантий, что эта дверь – единственная.

Петропавловск-Камчатский, 1954 год

Несмотря на то, что служил здесь давно, Аркадий не переставал поражаться удивительной красоте этого «края земли». Вслушивался в крики чаек, смотрел на проплывающие мимо сопки, на виднеющиеся вдали вулканы, которые местные жители любяще называли «домашними».

Их странный небольшой кораблик, по форме похожий больше на спасательный круг, двигался с ошеломлявшей скоростью. Палуба была завалена канатами, а на корме стоял странный агрегат, накрытый брезентом. Опыт службы подсказывал Аркадию, что это какое-то оружие.

Из рубки высунулся боцман, которого капитан Зафаэль ранее отрекомендовал Герионом. «То еще имечко-то, видать, иностранец», – подумал тогда лейтенант.

– Не тошнит тебя? – крикнул Герион.

– Пока нет, – ответил Аркадий, хотя, откровенно говоря, хотелось прилечь.

– Давай, иди в каюту, на моем корыте тошнить будет и самого господа бога.

Аркадий последовал совету и спустился по трапу вниз. На одной из двух лавок, вытянув ноги, уже лежал Зафаэль.

Пока шли сборы, успели перейти с Зафаэлем на «ты» и даже выпили порядочно спирта, так что теперь Стругацкий чувствовал себя разомлевшим.

Решил вздремнуть. Стянул сапоги, снял куртку странного покроя, выданную капитаном, и положил ее под голову.

Зафаэль открыл глаза и повернул к Аркадию голову.

– Хорошо тебя выучили, умеешь не задавать лишних вопросов, хотя я вижу, что до чертиков интересно, куда и зачем мы идем.

Стругацкий набрался наглости и ответил.

– Один мой знакомый майор, на случай подобных ситуаций, учил меня: «Не ссы против ветра».

Зафаэль засмеялся.

– Я даже знаю, как зовут этого майора. Молодец, хвалю за откровенность и смекалку. Теперь давай-ка проверим, насколько хорошо ты знаешь японский. Выдай мне что-нибудь.

– Например?

– Ну не знаю. Скажем, за окном хорошая погода, мне месяц светит с небосвода. Можешь не в рифму.

Аркадий без запинки отчеканил фразу на японском.

– Молодец, тянешь. Теперь слушай внимательно, старлей.

Тот внутренне подобрался, догадываясь, что сейчас откроют если не все, то хоть какие-то карты.

– Скоро прибудем в одно интересное место. Там встретим человека. Возможно, придется его подождать, от ситуации зависеть будет. Так вот, твоя задача: выслушать, что он скажет и запомнить. Слово в слово. И сразу перевести мне. Приказ понял?

– Так точно, – отозвался Аркадий.

– Когда придет время, я тебя подниму. А теперь – спать.

Аркадий мгновенно провалился в глубокий сон без сновидений. Зафаэль подошел к нему, проверил пульс, поправив голову на свернутой куртке, и вышел из каюты.

– Можно перемещаться, он спит.

Герион сидел в капитанском кресле и смотрел на океанские волны, крутя в разные стороны головой, будто в поиске чего-то. Угрюмо проворчал: