Арктания. Пропавшее сокровище

Золтан Шайно иронически поджал губы.

– Вашим мыслям, очевидно, несвойственна торопливость, господин следователь…

– Что вы! – с ноткой искреннего протеста воскликнул

Померанцев. – Наоборот! Я свое мышление уподобил бы ракете стратоплана. Надеюсь, вы знакомы с устройством ракетных двигателей?

– Нет. Не знаком.

– Но вы говорили, что в вашей подводной колонии есть ракетный самолет.

– Я этого не говорил. Включите фонограф, проверьте запись.

– Да?..

Померанцев испытующе глянул на бледнолицего крестовика.

– Простите, почему вы никогда не снимаете очков?

– Не выношу солнечного света.

– Ах, да, у вас там аргон. Оттого у вас такое бледное лицо. Вы мне напоминаете какое-то опытное растение, лишенное хлорофильных зерен.

27 Клерикалы – духовенство.

Золтан Шайно засопел и отложил книгу.

– Какое совпадение! Вы мне тоже напоминаете одно растение.

– Какое?

– Крапиву.

– А где вы видели крапиву? – быстро спросил Померанцев.

– Видел в детстве, когда жил еще в Венгрии.

– Вы в каком возрасте переселились в подводный штаб?

– Пятнадцати лет. Но откуда вы взяли, что это штаб?

– Его так называет мальчик курунга.

– Мальчик врет. Отец называет свое жилье обителью. У

нас даже комнаты именуются кельями.

– Да? Вы знаете, я никак не пойму, как же все-таки ушел из штаба мальчик?

– Я тоже этого не знаю, – угрюмо сказал Золтан Шайно.

– Вам лучше всего спросить об этом у него самого.

– Он говорит, что ушел общим выходом.

– Ха-ха! Ушел через шлюзовую систему, минуя несколько камер с личным конвоем отца? Он фантазер.

– Разве система шлюзов так уж сложна? – осторожно спросил Померанцев.

Молодой Шайно прикусил нижнюю губу и за молчал.

Потом сказал:

– Очень. И прекрасно охраняется. Передайте это всем, кто захочет проникнуть в колонию носителей креста. А те кто выпустил мальчишку-индейца и его отца, уже сожжены кармонзитом. Это можете сообщить своему краснокожему выродку.

Померанцев внимательно глянул на своего подследственного, проверил, работает ли фонограф, и спросил:

– Да, хорошо, что напомнили. Откуда вы знаете язык курунга?

– Выучился.

– Как?

– От работавших на кессонных работах индейцев.

– И затем уже выучили этому языку других в колонии?

– Да.

– Значит, вы присутствовали при постройке штаба?

– Да.

– Шлюзовую систему выхода также строил Варенс?

– Да…

– Талантливый инженер! Как он погиб? Расскажите.

– Не помню. Это было давно.

– Кажется, он не поладил с начальницей вашей разведки Лилиан, – глядя безмятежными глазами прямо в желтые окуляры крестовика, спросил Померанцев.

– Он хотел уйти из колонии, – глухо ответил Золтан

Шайно.

– Кто его судил?

– Не помню… Кажется, заочно.

– Как мальчик Юра Ветлугин попал в ваше убежище?

– Барон Курода подобрал его на льду. Мальчишку засыпало битым льдом и снегом, почти рядом с автожиром.

Ваши летчики сразу же наткнулись на того краснорожего и обрадовались. Так что, если рассуждать правильно, вашего постреленка спасли мы, а не вы.

– А почему вы его стали искать?

– Странно… – Золтан Шайно презрительно скривил губы. – Неужели вы сами не догадываетесь?

– Нет, я обо всем отлично догадываюсь, – иронически поглядывая на крестовика, сказал Померанцев. – Пожалуйста, я вам могу сказать, почему вы стали искать Юру

Ветлугина. От вас когда-то сбежал мальчик-индеец, который мог раскрыть местопребывание Петера Шайно. Вы его искали, но не нашли, так как он тотчас же погиб, как только выкарабкался на лед, и лед отнес его труп в открытый океан. Но вот однажды ваши радисты приняли радиокорреспонденцию о том, что другой мальчик погиб на восемьдесят восьмой параллели, что труп его, облеченный в какой-то странный скафандр, подобран противоштормовой экспедицией. Вы тотчас догадались, что летчики ошиблись и приняли за Юру маленького курунга, удравшего от вас. Тут вмешался профессор Британов, и вам угрожало разоблачение. Был смысл поэтому порыться во льду и, живым или мертвым, подобрать Юру. Его вы собирались выменять на Руму. Затея наивная и под стать только таким политически отсталым элементам, какими являетесь вы и ваш родитель. В ее несостоятельности вы убедились.

– Зачем вы мне все это говорите? – с раздражением спросил Золтан Шайно.

– Затем, чтоб вы, наконец, поняли, что имеете дело не с подводными провинциалами, а с людьми вполне современными и вполне развитыми, – сказал Померанцев и добавил: – Так что вы свои шутки насчет спасения бароном

Куродой мальчика Юры оставьте раз и навсегда. Тем более что ваш выживший из ума барон оказался откровеннее вас и уже успел выболтать, что «мальчик арестован на льду воинами сына господня при попытке напасть на них с ножом в руках». Нам теперь ясна вся цепь злоключений Юры

Ветлугина. Мальчик был засыпан снегом в обморочном состоянии, электродоха не дала ему замерзнуть, очнулся он и выбрался из своей временной ледяной могилы лишь после того, как дивизион подобрал Руму. Очевидно, Юра побрел по льду пешком, тут-то на него и накинулся ваш японец. Обращался он с мальчиком, видимо, грубо, и Юра прибегнул к ножу как к орудию самозащиты.

Следователь шагал по комнате и говорил, почти не обращая внимания на своего подследственного. Он словно рассуждал вслух. Золтан Шайно, не сгоняя со своего лица презрительного выражения, провожал его глазами из угла в угол.

Вдруг Померанцев остановился.

– Я совсем забыл спросить вас: сколько человек было в штабе крестовиков к моменту нападения на Советский

Союз?

– Не помню, – буркнул Шайно. – Мне тогда было пятнадцать лет.

Померанцев внимательно оглядел коротконогого человека с фарфоровой физиономией.

– С какого возраста у вас плохо работает память?

– С пятнадцати лет, – сказал Шайно и усмехнулся. – С

того момента, как я попал в подводную колонию. Это тоже от аргона. Прошу учесть смягчающее обстоятельство.

– И вы не помните даже, сколько людей живет сейчас под водой?

– Точно знает один отец. Но я полагаю: человек четыреста, не меньше.

– Рума перечислил всех, получалось тридцать два человека.

Шайно презрительно хмыкнул и пошел к окну.

– Вы у него обо всем и расспросили бы. Почему вы ко мне пристаете с расспросами? Вы что думаете, я не понимаю? – резко сказал он. – Против моего отца готовится карательная экспедиция, и вы хотите обо всем выведать у меня. Так знайте, что у отца и его людей хватит продуктов, чтобы продержаться еще десять лет, пока какой-нибудь новый Гитлер или новый Шайно наконец свернет шею большевикам!

Золтан Шайно свирепо оттопырил губы и пошел по комнате, хватаясь за свои очки.

– Разве ваша подводная химическая лаборатория и сейчас вырабатывает кармонзит? – быстро спросил Померанцев, делая вид, что не заметил оскорблений. – Я слыхал, что знаменитый химик убит начальницей вашей разведки

Лилиан одновременно с Варенсом.

– Чепуха! – крикнул Шайно. – Не утешайте себя. Кармон еще жив!

– Он также проводит все свое время в посте и молитве?

Шайно остановился и недоуменно поглядел на следователя:

– Что такое? Откуда вы это взяли?

– Это я цитирую барона Куроду, – невозмутимо сказал

Померанцев. – Барон вчера вел переговоры с Чрезвычайной арктической комиссией о вашем освобождении. При этом он утверждал, что ваш отец и весь его штаб проводят время в постоянном посте и молитве.

Золтан Шайно ухмыльнулся.

– Раз барон это утверждает, значит это так и есть…

23. Впереди район, отравленный кармонзитом

За пятьдесят лет до Октябрьской революции Русское географическое общество собиралось отправлять в Арктику экспедицию. Ученый секретарь этого общества, впоследствии известный революционер-анархист Петр Алексеевич Кропоткин, готовил правительству доклад о цели экспедиции.

«К северу от Новой Земли, – писал Кропоткин, –

должна существовать земля, лежащая под более высокой широтой, чем Шпицберген. На это указывают: неподвижное состояние льдов на северо-запад от Новой Земли, камни и грязь, находимые на плавающих здесь льдах, и некоторые другие мелкие признаки».

Русское царское правительство не разрешило отправить экспедицию. Но спустя шесть лет другая экспедиция, австрийская, во главе с Вейпрехтом и Пайером, открыла большой архипелаг севернее Новой Земли. Это и была та земля, открытие которой предсказал Кропоткин.

Земля Вейпрехта – Пайера долго носила имя одного из бездарнейших австрийских императоров – Франца-Иосифа. И только последний всемирный географический съезд, на котором уже не было ни одного капиталистического ученого, постановил снять имя австрийского царька с географической карты. Архипелагу везло на двойные имена: он стал называться «Архипелагом

Вейпрехта – Пайера». Один из самых крупных его островов, называвшийся прежде Землей Георга, получил имя человека, открывшего этот архипелаг одной лишь силой своего ума и логических заключений, – имя Кропоткина.

Исчезли с карты архипелага имена королей, принцев и сановников: Александры, Карлы, Виктории, Гогенлоэ; острова стали называться именами Мальмгрена28, Брусилова, и героев красного воздушного флота, погибших у этих островов в бою с Северной армадой крестовиков в дни памятного разгрома апостольских орд.

Тот же всемирный географический съезд, по ходатайству правительства Норвегии, переименовал группу островов Шпицбергена в архипелаг Амундсена. Ученые-географы только отдали дань историческим фактам: знаменитый норвежский полярник неоднократно отправлялся в свои ледяные полеты со Шпицбергена и погиб неподалеку от его берегов.

Остров Рудольфа в архипелаге Вейпрехта – Пайера, долго носивший имя какого-то безвестного австрийского лоботряса-кронпринца, был переименован в остров Георгия Седова. На этом острове был похоронен когда-то знаменитый русский полярный исследователь Георгий Седов, погибший во время своего санного похода к полюсу. Это был исторический остров: в 20-м году, по революционному летосчислению, с этого острова вылетели советские самолеты и впервые в истории полярных путешествий совершили посадку на полюсе, высадив первых зимовщиков полюса – папанинцев. Этот остров некоторое время служил промежуточной аэростанцией, когда большевики организовали первую постоянную трансарктическую воздушную линию Москва – Сан-Франциско.

28 Мальмгрен – шведский ученый, участник нескольких полярных экспедиций; погиб в 1928 году во время воздушной катастрофы в Арктике.

И вот у этого острова, подле самой северной границы

Советского Союза, тайком обосновался со своим секретным подводным штабом Петер Шайно. Изобретательности «апостольской» разведки нужно отдать должное, – место для штаба было выбрано с умом: никому и в голову не приходило искать штаб крестовиков в северных территориальных водах Советского Союза, и вместе с тем именно здесь должен был он находиться, ибо решалась судьба

Лиги крестовиков надо льдами Арктики.

Много лет подряд на острове Георгия Седова, носившем тогда имя Рудольфа, работала одинокая в архипелаге советская радиостанция. Долгое время эта крохотная советская колония из двадцати человек была самой северной станцией на земле. Безлюдные, задавленные тяжелой пятой материкового льда годами лежали перед советскими полярными Робинзонами восемьдесят островов архипелага, восемьдесят верхушек затонувшего миллионы лет назад горного кряжа. Пришло время, и на островах угрюмого архипелага появились новые жители: строители, летчики, метеорологи, океанографы, врачи, актеры, повара и педагоги. Люди селились на скудных островах – плешинках песчаника, не покрытых льдом. Так возникли благоустроенные поселки на островах Седова, Мальмгрена. Кропоткина. Люди изучили здесь причуды земного магнетизма, таинственную жизнь дна океана, повадку льдов, непостоянный нрав погоды. И не только изучили, но нередко и вмешивались в дикий распорядок арктических стихий, –

так было при ликвидации шторма дивизионом противоштормовых воздушных крейсеров в ночь на 21 мая, когда пурга застигла на льду сына начальника полюсной станции

Юру Ветлугина. И все же архипелаг Вейпрехта – Пайера продолжал оставаться землей суровой, и многие его острова были по-прежнему безлюдны и первобытны.

23 июня на одном таком пустынном островке, Ева-Лив, появились люди, двое мужчин. Усталые и измученные, едва ковыляя среди фантастической мешанины торосов, увязая по пояс в сугробах снега, они пришли с острова

Мальмгрена, преодолев 50 километров по льду. Это были

Эрик Свенсон и Владимир Ветлугин. Собачья упряжка в пять лаек тащила за ними эскимосские нарты с продовольствием, одеждой и необходимыми в пути предметами.

Они остановились на льду около берега Ева-Лива, вернее – у подножья высокого ледяного барьера, каким выглядел этот дикий и неприступный островок. Свенсон тотчас же утоптал две небольшие снежные площадки, мет-

ров по десять, и принялся сооружать «иглу» – эскимосские снежные хижины. Из рыхлого спрессованного снега длинным деревянным ножом долговязый норвежец быстро и ловко вырезал метровые квадратные плиты и устанавливал их ребром одна на другую. Ветлугин тем временем вытащил плитки пеммикана29, покормил злых молчаливых собак, затем установил походную рацию и стал выстукивать радиограмму.

Свенсон успешно заканчивал свою работу, и вскоре около ледяного барьера Ева-Лив выросли два белых домика, не очень высоких и просторных, но вполне способных вместить пять собак, нарты и двух мужчин, закутанных в медвежьи шкуры: одного могучего, широкоплечего, и другого, худого, высокого и сутулого. Во всей экспедиции преобладал белый цвет: электродоха Свенсона, электродоха Ветлугина, их унты, рукавицы, чистая масть собак, чехол, плотно прикрывающий нарты, – все было белым, не говоря уже о хижинах, выстроенных Свенсоном.

Путешественники мало разговаривали между собой.

Загнав в одну хижину собак, они забрались в другую; уселись на оленьи шкуры, поджав под себя ноги, вынули из огромного термосного чемодана горячие котлеты и сосредоточенно стали жевать. Кроме котлет, в чемодане оказался алюминиевый баллон с горячим шоколадом.

Апельсины Свенсон извлек из кожаного рюкзака. Затем оба забрались в меховые мешки и вскоре захрапели разом, будто сговорились.

Странное зрелище представлял этот маленький лагерь у

29 Пеммикан – сухое мясо, растертое в порошок и смешанное с жиром.

подножья острова Ева-Лив. Будто вышел из прошлого

Фритьоф Нансен и, оставив свой дрейфующий где-то во льдах корабль «Фрам», во второй раз двинулся по старому пути, к полюсу, пешком.

Свенсон и Ветлугин шли в поход особого назначения.

Они направлялись к островам Седова и Брусилова, между которыми на дне моря стоял насторожившийся штаб крестовиков. Два разведчика приближались к серьезному врагу. Враг этот мог подкарауливать их во льдах на каждом шагу. Здесь не годились ни ясно видимый в небе автожир, ни ледовый танк-амфибия, ни подводная лодка. Бесшумные, эти машины все же возмущали вибрацией воздух, воду и льды. Световые и звуковые уловители крестовиков дали бы знать об их приближении в штаб, и тогда…

Свенсон, Ветлугин и те, кто их сюда послал, знали, на что способны Петер Шайно, его архиепископы и инженер-химик Кармон, ушедший вместе с крестовиками под воду. Безголосые собаки, легкие нарты, молчание, защитный белый цвет и хороший густой туман были лучшими спутниками и помощниками в подобной разведке. Так возник у острова Ева-Лив бивуак, напоминавший старинную ночевку Нансена.

От Ева-Лива до острова Брусилова расстояние равнялось приблизительно пятидесяти километрам. В первый день Свенсон и Ветлугин благополучно прошли в густом тумане около половины всего пути, если, конечно, под рубрику благополучия можно подвести и то, что в дороге один раз в трещину угодил Ветлугин и два раза нарты вместе с собаками. Только невероятными усилиями Свенсона и собак удалось вытащить привязанного веревкой

Ветлугина и благодаря находчивости и хладнокровию обоих друзей не погибли собаки и нарты. Но то, что случилось на другой день, предвещало явную гибель разведчикам. Мгновенная смерть была уготована Свенсону и

Ветлугину крестовиками, и лишь случайно два друга избежали ее.

Произошло все так: к вечеру друзья прикорнули подле тороса, завернувшись на ночь в спальные мешки, и спокойно уснули под покровом белой палатки. Утром, проснувшись, Свенсон, как и накануне, к своему огорчению увидел, что солнце старательно расцвечивает миллиардами сверкающих кристаллов лед и снег вокруг палатки.

Температура спустилась до десяти градусов. Для летнего времени это был чувствительный мороз, даже в этих широтах. Туман исчез. Свенсон осторожно оглянулся по сторонам: палатка их стояла около огромного тороса; к палатке жались собаки. Над ледяной равниной рыхлого льда стояла чуткая арктическая тишина. Казалось, достаточно было негромко крикнуть, и возглас отзовется раскатами тысячеустого громового эха над всей этой замерзшей пустыней моря.

– Хороший денек!..

Свенсон оглянулся. Позади него стоял Ветлугин и скептически смотрел на прекрасный дикий пейзаж.

– Тебе он нравится? – угрюмо спросил Свенсон.

– Не больше, чем тебе.

– Идти или ждать?

– Лучше подождать. Не могла же станция наврать.

– Ты вчера жалел, что наша метеорология разучилась врать. Сегодня наоборот. Тебе трудно угодить, Эрик, –

смеясь, сказал Ветлугин и кинулся к собакам, устроившим очередную потасовку.

Белый клубок немых псов извивался на снегу, – вся свора потрошила одного взлохмаченного, яростно отбивавшегося от своих врагов пса, белого с черными кончиками ушей: клочья шерсти и комья снега летели во все стороны.

Ветлугин запустил палкой в забияк. Но черноухий уже отбился от своры и понесся прочь, яростно прыгая через рытвины во льду. Свора врассыпную шла за ним с высоко поднятыми хвостами.

– Загонят пса, – сказал Ветлугин, наблюдая за погоней.

– Ничего. Помирятся, – спокойно ответил Свенсон. –

Вместе друзьями вернутся. Мне эти собачьи бега по другой причине не нравятся.

– Ты думаешь?..

Ветлугин оглянулся.

– Вообще мы здесь должны быть тише воды и ниже травы. Так, кажется, говорят у вас, у русских? – сказал

Свенсон.

– Так.

Ветлугин вынул из футляра биноскоп и стал следить за гонкой собак. Три лайки уже отстали и беззаботно, как ни в чем не бывало, возвращалась к палатке. Один пес продолжал еще гнать черноухого. Невооруженными глазами обе собаки были едва видны среди ледяных глыб и сугробов снега. В биноскоп же ясно было видно, как мчался вперед истерзанный черноухий, как болтались у обеих собак языки, как летели из-под лап у них комья снега. Собаки ушли уже почти на целый километр.

– Придут, – безразлично сказал Свенсон. Он хотел идти в палатку, но вдруг Ветлугин схватил его за руку.

– Смотри! – крикнул он и сунул Свенсону биноскоп. –

Вот там, у тороса, похожего на гриб… Видишь?

Свенсон вгляделся, оторвался от биноскопа, удивленно глянул на Ветлугина, потом снова прижал к глазам телескопический бинокль.

– Они издыхают! – крикнул Ветлугин. Свенсон медленно опустил биноскоп. Ветлугин взял его у Свенсона и снова навел на двух собак. Обе лежали неподвижно, одна в двух шагах от другой; у обеих лапы были вытянуты, как культяпки у туго налитых вином бурдюков; кровавая пена пузырилась из оскаленных пастей, и белая шерсть их стала бурой.

Это случилось внезапно. Собаки мчались по гладкой льдине. И вдруг, одновременно, обе споткнулись, точно с размаху ударились о какую-то невидимую стену, и покатились в разные стороны, извиваясь и судорожно царапая лапами лед. Затем собаки замерли; лишь легкие конвульсии сводили их окоченевшие тела.

Свенсон и Ветлугин переглянулись, обвели горизонт настороженными глазами.

– Да-а… – наконец сказал Ветлугин. – Это любопытно.

– Там начинается отравленная зона, – спокойно резюмировал Свенсон.

Ветлугин вновь поднес к глазам биноскоп.

– Они совсем почернели, как уголь!

– Это кармонзит. Сильнейший яд. Крестовики называли его «святой водой». – Свенсон иронически взглянул на своего друга. – Мы с тобой сейчас мало отличались бы от тех двух псов, если бы вчера продвинулись вперед хоть на один километр.

– Значит, «апостолу Петру» суждено раньше помереть, чем нам с тобой. Не так ли, Эрик? – весело ответил Ветлугин, но тотчас же стал серьезным. – Что ты предлагаешь?

– Нам другого ничего не остается: надо дать знать Ливену и вернуться на Ева-Лив.

– Будем ждать тумана?

– Подождем. Так будет вернее. Станция могла ошибиться на час-полтора, не больше.

* * *

В тот же день профессор Ливен получил шифрованную радиограмму от Ветлугина. Радиограмма очень напоминала сводку о погоде: она изобиловала цифрами и специальными метеорологическими эпитетами. После расшифровки она выглядела так:

«25 километров к западу от Ева-Лива прошли днем при

густом тумане. Ледяной припой стоит на месте. Эрик

полагает, что он зашевелится не раньше 15 июля. Дорога

очень трудна: торосистый лед, заусенцы, надувы, тре-

щины, разводья в некоторых местах. Во время разведки ни

звукоуловители, ни вибриометры не дали подозрительных

показателей. После ночевки случайно обнаружили в кило-

метре от себя зону, отравленную „святой водой“. По-

гибли две собаки. Возвращаемся на Ева-Лив. Ждем ваших

сообщений».

Радиограмма эта была зачитана профессором Ливеном вслух в большой комнате гостиницы Мальмгрена. Слушали ее: Силера, Ирина Ветлугина, механик Хьюз, практикант Бельгоро и четыре других сотрудника Ливена из его гибралтарской экспедиции.

Ливен заметил, как вытянулись физиономии у его слушателей.

– Товарищи, – сказал Ливен, – мы прибыли на архипелаг Вейпрехта – Пайера не для того, чтобы отсиживаться в гостинице. Поэтому мы завтра же выступаем в путь на

Ева-Лив, где нас ждут товарищи Ветлугин и Свенсон.

«Святая вода» – это пустяки; талантливый Кармон отстал в своем развитии, – времена Северной армады и крестовиков прошли. Пять лет назад открыто дегазирующее средство, которое полностью нейтрализует кармонзит.

Ливен смеющимися глазами обвел своих слушателей.

– И мы с вами скоро будем тревожить юрские песчаники острова Брусилова, – продолжал он.

Хьюз подмигнул остальным.

– Если на этот остров апостол крестовиков не пошлет манну небесную, как он сделал это на острове Седова.

Хьюз имел в виду «манну» – съедобный мох-лишайник, произрастающий в Палестине, продуктом которого является нитроманнит, одно из сильнейших взрывчатых веществ, известных на земле.

– Может быть, и пошлет, – сказал Ливен. – Но он все же опоздает. Мы проберемся на заколдованный остров Брусилова и зароемся в землю раньше, чем Петер Шайно услышит над собой наши шаги.

– Проберемся, профессор! – крикнул Хьюз. – С вами я не пробрался бы, но со Свенсоном? Ого! По-моему, у

Эрика кто-то из предков был ластоногим.

– Хьюз, вы говорите глупости, – с легким укором сказала Ирина.

– Честное слово, Ирина Степановна! Мне Свенсон в этом сам признался.

– Точка, – сказал Ливен. – Завтра мы выступаем к

Ева-Ливу. Займитесь собаками, товарищи. Силера, останьтесь со мной. Мы сейчас будем говорить с Североградом. Надо сообщить комиссии о кармонзите и узнать у баренцбургских инженеров, в каком состоянии оставлены шахты законсервированных рудников на острове Брусилова…

24. «Степан Никитич Андрейчик и мальчик Рума уехали

далеко, но, полагают, ненадолго»

С тех пор, как из гостиницы «Скандинавия» уехали

Ливен, Силера, Эрик Свенсон, Хьюз и Ирина Ветлугина с мужем, прошло десять дней. Асю мать отослала к себе на родину, в Чернигов. И только дед Андрейчик и Рума продолжали жить все в той же гостинице и в том же номере.

Старик часто отлучался из дому. Он каждый день бегал по каким-то своим таинственным делам и приводил в номер молодых техников, вместе с которыми часами копошился над левыми рукавами двух водоходов, разложенных по всей комнате в разобранном виде. Молодые техники отнимали у левых рук водоходов набор инструментов и приспосабливали их для каких-то иных функций.

Наведывался дед Андрейчик и к председателю Чрезвычайной комиссии и к следователю Померанцеву.

– Как вы думаете, за что крестовики убили строителя подводного штаба Варенса? – спросил он однажды Померанцева, когда тот познакомил его с показаниями Золтана

Шайно.

– Не знаю, – ответил следователь. – У меня такое впечатление, что мой подследственный вряд ли и сам знает, что у них там произошло.

– А я знаю…

Померанцев недоверчиво поглядел на старика.

– Интересно! Скажите.

– Извольте. Рума ушел от крестовиков через тайный шлюзовый ход, в котором, по словам его отца Маро, обитала какая-то таинственная женщина. Маро знал ее имя, но ни он, ни Рума в секретной комнате никогда эту женщину не видели, хотя и умели проникать в шлюз, чего не умели прочие крестовики.

– Да, я это знаю со слов Румы, – сказал Померанцев.

– Имя женщины?

– Лилиан. Мальчик слыхал это имя от отца. Вы правы, Степан Никитич.

– Так, – дед Андрейчик прищурил один глаз и продолжал с видом фокусника, разъясняющего секрет своего искусства: – Теперь слушайте дальше. Варенс, когда строил штаб, сделал один тайный выход, специально для атаманши апостольских шпионов, на тот случай, если дела у апостола совсем испортятся, – чтобы она могла, бросив апостола и всех своих сообщников, вовремя удрать из штаба. Индейцы и техники, которые строили штаб, были убиты. Вы это знаете. Те индейцы, которых оставили в живых, ничего не знали о тайной лазейке. После смерти

Варенса оставался, следовательно, один-единственный человек, который знал об этом секретном ходе, – красивая немка Лилиан. Но как ни хитра Лилиан, все же она обмишурилась, оставив в живых одного индейца, отлично знакомого с устройством тайного хода и притом самого смышленого из всего племени. Факт. Я в этом уверен.

– Вы имеете в виду отца Румы, Маро? – спросил Померанцев.

– Да, его.

– Я спрашивал мальчика через Грасиаса, но он ничего не говорил мне о взаимоотношениях Варенса и Лилиан.

Дед Андрейчик расхохотался.

– Ну, еще бы! Откуда ему знать обо всех фортелях апостольской разведки? Относительно Варенса это так…

плоды моих собственных размышлений. Тот, кто хорошо помнит мастера высшего класса провокации, красивую немку Лилиан, тот знает, как умеет маскироваться и на что способна эта обольстительная дама.

– Возможно, что вы и правы. Но… не во всем, – сказал

Померанцев. – Да, кстати. Я собрался завтра еще раз побеседовать с вашим приемышем. Можно к вам зайти часов в пятнадцать?

– Нет.

Померанцев удивленно глянул на старика.

– Почему?

– Завтра мы с Румой будем далеко отсюда.

– Как?!

– Так.

– Значит, вы все-таки получили разрешение Чрезвычайной комиссии на эту свою экспедицию?

– Получил. А вы откуда о ней знаете, товарищ Померанцев?

– Да вы же при мне с председателем беседовали.

– А-а!

Дед Андрейчик пошевелил усами, помолчал и стал собираться.

– И сколько людей идет с вами? – спросил следователь.

– Нас будут провожать человек пятьдесят проводников-добровольцев. Но до конца пойдет со мной один Рума.

– Почему один Рума?

– Это очень рискованное дело. Мы с Румой его придумали, и мы вдвоем только и имеем право рисковать собой.

А кроме того… там, где пройдут два человека, там не пройдут четыре. Понятно?

– Понятно.

Следователь уже с явным уважением смотрел на старика.

– Ну, что ж, желаю вам успеха…

– Благодарю.

– Передайте привет красивой немке Лилиан.

– Незамедлительно.

– При первом же знакомстве с нею вас, Степан Никитич, ждет большой сюрприз.

– Факт. И не один. Я в этом не сомневаюсь.

– Но об этом сюрпризе вы все-таки не догадываетесь.

– И не берусь догадываться.

– Вы меня перещеголяли в своей догадке насчет смерти

Варенса, а я вас перегнал по части личности самой красивой немки, – загадочно улыбаясь, сказал Померанцев.

Старик внимательно взглянул на белокурого следователя.

– Если эти данные могут способствовать моей экспедиции…

– Очень мало, – сказал Померанцев. – Но я вам все же скажу. Вы знаете, кто такая красивая немка Лилиан?.

– Знаю. Квалифицированная шпионка, стоявшая во главе апостольской разведки.

Померанцев расхохотался. Отсмеявшись, он поманил к себе пальцем деда Андрейчика:

– Красивая немка Лилиан…

Следователь наклонился к уху старика и, щурясь от удовольствия, прошептал несколько слов. Дед Андрейчик вытаращил глаза от изумления и с минуту смотрел на следователя недоверчиво:

– Шутите, молодой человек?

– Честное коммунистическое…

– От кого вы это узнали?

– А это, видите ли, – Померанцев улыбнулся, – это тоже… плоды собственных размышлений.

– Так вы думаете, что красивая немка Лилиан…

Аха-ха-ха!.. Вот это здорово!

Дед Андрейчик хохотал, похлопывал себя по бедрам, приседая и всхлипывая от восторга. Наконец успокоился и сказал серьезно:

– Я это проверю. Если окажется, что вы правы, я буду считать вас очень сообразительным юношей. Хотите?

– Очень хочу, – с жаром сказал Померанцев. Они пожали друг другу руки и разошлись.

* * *

Целую ночь после этой беседы дед Андрейчик обучал вместе с молодыми техниками Руму, как управлять скафандром-водоходом. Утром старик и мальчик исчезли из гостиницы. Местному корреспонденту радиогазеты

«Юманитэ», который явился утром раньше всех своих коллег, чтобы разузнать у деда Андрейчика, не слышно ли чего нового о Юре, портье сказал:

– Степан Никитич Андрейчик с мальчиком Румой просили отвечать всем, кто их будет спрашивать, что они уехали далеко, но, полагают, ненадолго…

25. Манометр показывает давление в тридцать атмосфер

Занесенный снегом и вечным льдом маленький остров

Брусилова сиротливо стоял в сырой каше берегового припоя. Пасмурный безветренный день и тишина делали крохотный островок еще более сиротливым и хмурым. Тихо было в воздухе над островом, тихо и сумрачно было в воде у его берегов. Вода подле острова Брусилова, покрытая тяжелой корой битого и рыхлого льда, казалась непроницаемой, как огромная лужа выплеснутого и застывшего чугуна.

На дне Ледовитого океана, в четырех километрах от острова Седова, у берегов маленького, соседнего с ним островка Брусилова было абсолютно темно. Дневной свет терялся где-то вверху, на глубине ста метров, а здесь, на самом дне, на многие десятки метров вглубь и вширь стояла непроницаемая тьма. И тем не менее в этот день по дну моря на глубине в триста метров мимо подводных скал острова Брусилова пробирались люди. Они не видели друг друга, они только знали, что их пятьдесят человек, что идут они вперед сквозь холодную коричневую мглу, все время вперед.

Малейший звук в воде отдается десятикратным грохотом, но высокие металлические подошвы скафандров были защищены толстыми каучуковыми пластинками, и шаги могучих водоходов глохли тут же, в песчаном грунте.

Люди осторожно обходили последнюю подводную скалу, стоявшую на их пути у острова Брусилова.

Во главе отряда шли трое. Огромные скафандры этих троих были связаны прочным тросом-кабелем, который был для них телефонным проводом и тем, чем является веревка для привязанных друг к другу альпинистов.

Внезапно кабель-трос обмяк и упал на дно: три передовых подводных путешественника стали сходиться. На миг из трубчатой руки одного скафандра брызнул сиреневый луч, осветил вместе с серой мутью какую-то обалдевшую от света, полуслепую рыбешку и остановился на огромном металлическом шлеме. В иллюминаторе шлема неверно обрисовалось темное лицо Румы, усталое и сонное.

В сиреневом свете аргона оно казалось лицом мертвеца.

Затем луч погас, и Рума услышал чуть приглушенный телефоном голос деда Андрейчика:

– Ну как, парень? Идешь?

Рума шевельнул плечами в своей броне, обвел глазами тьму, обступившую его со всех сторон, и сказал по своему обыкновению в два слога:

– И… дешь…

Затем луч скользнул в сторону и осветил лицо женщины в другом иллюминаторе водохода. У женщины были строго сдвинуты брови, она смотрела перед собой не моргая, словно силилась услышать далекий шум. Это была океанограф Татьяна Свенсон. Вместе с дедом Андрейчиком и Румой она шла впереди подводного отряда.

– Через десять минут я отцеплю твой кабель, Таня, и мы с Румой дальше пойдем одни, – говорил дед Андрейчик. –

Ты меня слышишь, Таня?

– Слышу, – сказала Татьяна, глядя широко открытыми глазами в сиреневый пучок света.

Затем между женщиной и стариком произошел следующий разговор:

– Сигнал я тебе подам только в случае серьезной опасности. Понятно?

– Да.

– До того – никаких сигналов: ни вы мне, ни я вам.

Понятно, Таня?

– Да.

– Эта часть дна тебе знакома?

– Да.

– Своим радиокомпасом я приведу тебя и твоих людей к себе, если понадобится.

– Хорошо.

– Нитроманнитом пользуйтесь только в крайнем случае. Лучше обойтись без взрывов.

– Хорошо.

– Пошли!

Луч погас. Кабель вновь натянулся, и подводные путешественники двинулись вперед. И тотчас же, как только шевельнулись автоматические ноги водохода, в шлеме над головой у Румы кукушкой закуковал радиокомпас:

– Ку-ку!.. Ку-ку!.. Ку-ку!.

Компас куковал размеренно, однотонно, но Рума с удовольствием прислушивался к нему. Стоило только ему направить водоход на несколько метров в сторону, влево или вправо, и кукование подводного радиокомпаса замирало. Это означало, что он уклоняется от правильного пути.

О Руме нельзя было сказать, что он устал от ходьбы, ибо шел не он, а тот непроницаемый автомат, в котором он был заключен. И тем не менее Рума устал от ходьбы. Уже около пяти часов мальчик шел вместе со своим водоходом.

Ничто не стесняло его в этом металлическом человеке, защищающем тело от тысячетонного давления. Электролизующий воду аппарат исправно обогащал воздух внутри скафандра кислородом, но постоянная ритмическая встряска утомляла и усыпляла Руму. Все чаще стал затихать голос радиокукушки, и Рума не замечал этого. Просыпался он от тонкого телефонного окрика:

– Кабель порвешь! Рума! Никак, заснул?!.

Рума не понимал всех слов деда Андрейчика, но сразу соображал, в чем дело, и ступнями ног энергично выворачивал ходовые рули водохода. Радиокукушка начинала вновь куковать.

Наконец Рума услышал шепот у себя над ухом:

– Стоп! Тш-ш-ш…

Радиокомпас умолк.

Несколько секунд весь отряд стоял неподвижно, окутанный серой мутью, слабо различая друг друга.

По-видимому, море над ним очистилось от льда, а небо – от облаков, потому что муть вокруг из коричневой превратилась в белесую.

– Здесь мы вас оставим, Таня, – сказал дед Андрейчик, и тотчас кабель, соединяющий его скафандр с водоходом женщины, упал на дно.

– Рума! Близко… хижина… апостола… – услышал

Рума голос деда Андрейчика.

Эти слова сразу прогнали всю сонливость маленького курунга.

– Хи-жина… Апо-стол… – шепотом повторил он, вглядываясь в темную громаду базальтовой скалы, смутно видневшуюся впереди.

– Ход… – тихо произнес дед Андрейчик у Румы над ухом. – Где ход?.. Где аранга?..

– Аранга… – так же тихо повторил Рума. С минуту мальчик напряженно вглядывался сквозь иллюминатор в темную стену, смутно маячившую перед ним. Затем его водоход решительно двинулся вперед.

Он шел, чуть дотрагиваясь металлической клешней до бородавчатой, скользкой от серых мхов стены. Мальчику очень хотелось пустить впереди себя сильный луч аргонового рефлектора, но он вовремя вспомнил, что ему категорически запрещено зажигать свет здесь, у самой подводной крепости крестовиков.

Несколько раз дотронувшись клешней до какого-то большого бугристого камня и обойдя его вокруг раза три, Рума уже уверенней повел водоход вперед. Дед Андрейчик двигался вслед за ним. Так они шагали несколько минут.

Наконец старик заметил, как окружавшая его серая муть потемнела, – расплывчатая громада скалы нависла над головой: они входили в подводный грот. Дед Андрейчик пошел в темноте наугад, время от времени окликая Руму по телефону. Оба водохода шли с самой минимальной скоростью.

В просторном шлеме водохода перед глазами у деда

Андрейчика прикреплены были часы и компас, но старик не хотел зажигать свет, чтобы узнать, сколько времени они шли внутри скалы. Грот, по-видимому, превратился уже в подводный тоннель. Внезапно он услышал голос Румы:

– Ходи… верх… нога… верх…

«Лестница… ступеньки», сразу сообразил старик и осторожно пошарил внизу стальной ногой водохода, – нога стукнулась о камень. Водоход медленно поднимался по невидимой лестнице, как подводная статуя Каменного гостя. Тьма окружала его со всех сторон, и человеку, заключенному в скафандр, опасным и чудовищно коварным казался тот таинственный Дон-Жуан, к которому в гости он вел свою стальную статую.

– Ходи… ла?.. – услышал дед Андрейчик осторожный вопрос Румы.

– Ходила, ходила, – весело ответил старик и в тот же миг заметил вдали и вверху небольшое светлое сиреневое пятно, будто где-то там, в конце лестницы, брезжил хилый пучок света. Дед Андрейчик вгляделся в пятно.

– Там… – сказал Рума.

Да, там, впереди, был свет. Теперь старик ясно видел грандиозные очертания поднимающегося впереди по ступенькам водохода Румы. Свет все больше усиливался. Дед

Андрейчик уже различал грубо отесанные ступени под ногами и корявые базальтовые своды тоннеля, покрытые коричневым мхом и полипами. Но откуда исходил свет, понять он не мог.

Едва передвигая трубоподобные ноги, то укорачивая, то выдвигая их, осторожно всходили по лестнице два стальных гиганта, окруженные плотной массой зеленоватой воды. Так они дошли до бокового хода, из которого пробивался яркий сиреневый сноп света. Передний водоход остановился и поднял свою руку, похожую на дуло гаубицы. Из руки выдвинулась короткая трубка с мушкой на конце. Второй водоход тоже грозно выставил свою левую руку, внезапно превратившуюся в пулемет. Так они стояли в трех шагах от бокового входа минуты две и вдруг разом рванулись вперед, прямо в сиреневый омут аргона…

Несомненно, это была комната, комната-бассейн, доверху наполненная светом и до половины – водой. Несколько гранитных ступенек вели наверх, к узкой стальной площадке, сооруженной перед входной дверью этой комнаты на уровне воды. Дверь над площадкой ломалась и искажалась водой. Но даже со дна бассейна было видно, что она необычайно массивна и сделана, по-видимому, из толстых листов стали, так же как и стены этой странной комнаты. Рума, как только ввел свои водоход в бассейн, тотчас же направил указующим жестом свою руку-пулемет прямо в дверь над площадкой. Дед Андрейчик с минуту подождал, огляделся вокруг и только тогда повел свой водоход по ступенькам к площадке. За ним двинулся Рума.

– Стой!.. – сказал старик, когда они вышли из воды и ступили на площадку. Он кивнул в своем иллюминаторе на дверь: – Смотри…

– Смо-три… – повторил Рума и зверски вытаращил глаза на дверь.

– Кто войдет… стреляй.

– Вой-дет… Стре-ляй… – тяжко дохнув, сказал мальчик. Дед Андрейчик направил свой водоход к манометру, висевшему на стальной стене.

– Ого! – тихо сказал он, глядя на круглый бесстрастный лик прибора. – Давление в тридцать атмосфер! Факт любопытный. Значит, мы на глубине в триста метров. Отлично, отлично!

– Рума! – окликнул старик мальчика по телефону. –

Можешь опустить пулемет. В эту спрессованную атмосферу вряд ли кто сунется. Руку!. – сказал он, видя, что

Рума его не понимает. Мальчик отвел дуло с мушкой от двери.

Водоход деда Андрейчика сделал поворот: старик, вертя головой в своем скафандре, озирался, как человек, всю жизнь проработавший в машинном отделении старинного парохода и вдруг внезапно попавший в моторное отделение новенького электрохода. Значит, вот эта стальная комната и есть секретный шлюз? Какие-то рычаги, манометр, стальные стены, стальной потолок и площадка.

И все? Маловато! Оставалось предположить, что все движущие механизмы этого секретного шлюза находились по ту сторону стен, здесь же было только самое необходимое: манометр, рычаги, толстые осветительные трубки в потолке да вот эта, несомненно подвижная, площадка. Но как же все-таки пробраться, пользуясь этой секретной лазейкой, в штаб-храм Шайно? Вряд ли эта толстенная дверь откроется, если по ту сторону шлюза давление нормальное.

Да и выйти из скафандра нельзя, пока давление не будет понижено. Высокое давление удерживает воду на уровне площадки и не дает ей залить весь этот шлюз до потолка.

Но смерть от удушения ждет того, кто хоть на несколько секунд подвергнется такому давлению без скафандра.

Рума внимательно наблюдал сквозь свой иллюминатор за дедом Андрейчиком. Он видел беспокойные взгляды старика и наконец понял, чего хочет его спутник. Рума тотчас же вспомнил, что нужно сделать для того, чтобы эта комната впустила человека в другую, и что для того, чтобы выпустила. Об этом долго, очень долго говорил ему отец

Маро перед тем, как уйти от людей племени Апо-Стол. Он сам, Рума, ушел через эту комнату, когда отец Маро не вернулся. Тогда он долго подглядывал за сыном Апо-Стол

Золтаном и наконец утащил у него «тяжелую одежду».

Отец сказал, что без «тяжелой одежды» в эту комнату нельзя входить: можно умереть. Это была другая одежда, не такая, как сейчас на нем, та одежда сама не ходила. Рума ушел через эту самую комнату, и он знает все, что здесь надо делать…

Мальчик повел свой водоход к стене, из которой торчали растопыренные пальцы пяти рычагов, захватил левой клешней крайний рычаг и откинул его вверх. Площадка, на которой стояли оба водохода, поехала вместе с ними, выдвигаясь из стены и накрывая собой поверхность воды в бассейне. Через несколько секунд вместо бассейна, из которого они вышли, появился сплошной стальной пол.

– Факт замечательный! – сказал дед Андрейчик.

Он был в восторге: просто и остроумно. Теперь в эту комнату не ворвется вода, если даже и понизить в ней давление. Конечно, это была кажущаяся простота: где-то там, за стеной, очевидно, скрывались замаскированные сложные механизмы, но принцип сам по себе превосходен.

Покойник Варенс был не только прекрасным подводным строителем, но и талантливым механиком.

Размышления деда Андрейчика прервал Рума.

– Одина, – сказал мальчик и, захватив клешней другой рычаг, чуть перевел его вверх. – Два… одина…

Стальной потолок отполз вверх и замер на месте. Старик взглянул на манометр и только свистнул: стрелка показывала давление в двадцать атмосфер.

Дед Андрейчик никогда не поверил бы, если бы ему раньше сказали, что он попадет в комнату, в которой потолок будет сжимать и разрежать воздух, словно поршень в обыкновенном цилиндре. Но это было так. Приходилось верить. Старик с интересом посмотрел на Руму: понимает ли он, какие чудеса творит в эту минуту?. Лицо у маленького индейца, отчетливо видимое сквозь иллюминатор, было потным и озабоченным. Он старательно переводил рычаг с одного деления на другое, соблюдая, очевидно, до малейших подробностей указания своего отца.

– Быть тебе, последнему из племени «Золотая улитка», советским инженером, – тихо и серьезно сказал дед Андрейчик. В эту минуту ему очень захотелось потрепать смуглого мальца по кудрявой черной голове.

Но Рума ничего не понял; он мотнул головой и отпустил рычаг, поднимающий потолок.

Манометр показывал нормальное давление. Дед Андрейчик быстрым движением открыл у себя над головой в

шлеме теменной клапан. Случайно он взглянул на дверь и застыл.

Массивная, тяжелая плита двери медленным, угрожающим движением уползала в стальную стену, приоткрывая вход в смежную комнату…

26. Бой у стальной камеры

В комнате было почти темно. Лишь тонкая колбочка с горящим синеватым газом освещала угловатую мебель. На постели, прикрытой простыней, спал человек. Простыня казалась синей от цветного освещения. Космы седых волос, крючковатый нос, вызывающе выброшенный вперед пук бороды и черный провал рта делали лицо спящего похожим

на отвратительные и наивные изображения князя тьмы на картинах Дюрера30.

Резкий, как вопль младенца, звонок и яркий сиреневый свет ворвались в комнату одновременно: косматый старик вскочил и взмахнул рукой, как фокусник. В его руке появился револьвер. В ярко освещенной двери стальной шлюзовой камеры, оказавшейся частью стены этой комнаты, стояли два металлических чудовища. Левые руки их были указующим жестом направлены на косматого старика.

– Спокойно – сипловатым, чуть приглушенным голосом деда Андрейчика сказал по-немецки один из стальных великанов. – Положи револьвер! Он бесполезен. Не вздумай бежать.

Косматый старик недоверчиво взглянул на левые руки водоходов, направленные на него: пулеметные дула смотрели из стальных рукавов недвусмысленно и грозно. Все было ясно…

Косматый старик, не сведя глаз с неожиданных гостей, медленно отложил револьвер.

– Кто вы такие? – тихо спросил он.

– Это несущественно, – сказал дед Андрейчик. – Кто бы я ни был, я ликвидирую тебя на месте, если ты вздумаешь бежать, позвать на помощь и вообще…

– Что вам нужно? – спросил старик.

– Что нам нужно? Это другой разговор. Кому поручена охрана мальчика? – строго спросил дед Андрейчик.

– Ворсу.

30 Дюрер – крупнейший немецкий художник конца XV и начала XVI века.

– Включи микрофон и прикажи Ворсу немедленно привести мальчика сюда.

Старик пошарил ногами, надел туфли и сказал небрежно:

– Разрешите надеть пенсне.

– Нет! – резко сказал дед Андрейчик.

– Но я ничего не вижу.

– Найдешь ощупью.

Косматый крестовик пожал плечами и пошел к микрофону, стоявшему на кабинетном столе.

– Стоп! – приказал дед Андрейчик. – Запомни. Приказать нужно: немедленно привести мальчика. И больше ничего. Ворсу запрети входить сюда. Пусть доведет мальчика только до двери. Понятно?

– Понятно.

– Помни, – угрожающе сказал дед Андрейчик, – возьмут нас твои друзья или нет, но тебя в живых не будет, если хоть одно лишнее слово или какую-нибудь кнопку…

Старик презрительно скривил губы.

– Я не так глуп, как вы воображаете.

– Я в этом уверен. Говори только по-русски, английски, немецки.

Старик включил настольный радиофон, затем набрал на диске какую-то цифру. Спустя несколько секунд в репродукторе кто-то завыл, зевая, засопел и опять зевнул.

– Ворс!

Старый крестовик оглянулся на своих бронированных караульных и спросил по-немецки:

– Ты меня слышишь?

– Так точно, ваша святость, – прохрипел невидимый

Ворс.

– Что делает мальчик?

– Я полагаю, он спит, ваша святость.

– Приведи его ко мне, Ворс… мне нужно его кое о чем расспросить.

– Слушаюсь, ваша святость.

– Постой, Ворс…

Крестовик еще раз оглянулся.

– Ты, Ворс, это… когда приведешь мальчика…

останься за дверью.

– Слушаю, ваша святость…

– Пусть мальчик войдет один.

– Микрофон… – зашипел дед Андрейчик.

Косматый старик выключил микрофон. Дед Андрейчик отбросил иллюминатор и внимательно вгляделся в мертвенно-серое лицо старого крестовика. Так вот оно какая,

«красивая немка Лилиан», обольстительная архиепископесса апостольской разведки! Следователь Померанцев не ошибся. Каким нужно быть ловким авантюристом, чтобы морочить весь мир, создавая вокруг своей разведки ореол тайны и поддерживая легенду о «красивой немке»! В бородатой «Лилиан» дед Андрейчик по старым портретам признал самого вождя крестовиков, бывшего унтера и бывшего «апостола», Петера Шайно.

«Красавица неважная, – думал дед Андрейчик, разглядывая заспанного лохматого старикашку. – Но мерзавец высшего сорта. Факт».

Шайно не любил, видимо, когда его разглядывали в упор; он двинул плечом и сказал деланно-беспечным тоном:

– Ну вот, как будто все в порядке…

Ответа не последовало. Молчание тяготило старого авантюриста. Он подтянул кальсоны, переступил с ноги на ногу и осторожно спросил:

– Вас интересует только мальчик?

– Пока да… – не сводя с него глаз, ответил дед Андрейчик.

Рума тоже отбросил свой иллюминатор и не отрывал сумасшедших от ненависти глаз от щуплой фигурки своего кровного врага.

Шайно молчал; видимо, он над чем-то размышлял.

Наконец заговорил, пощипывая бороденку:

– Я не знаю, кто вы. Но это неважно Раз вы сюда проникли, я должен пойти на компромисс. Я предлагаю: давайте разойдемся по-деловому. Я даю вам третий скафандр для мальчика. Вы оставляете меня в покое и уходите так же, как и пришли. Через двадцать четыре часа вы можете этим же ходом привести своих людей, но не раньше. Я

должен уйти отсюда. Даю слово, что я уйду один. Судьба остальных меня не интересует.

Дед Андрейчик с интересом разглядывал старого предателя.

– Узнаю архиепископа «епархии святого духа» и апостола Лиги военизированного христианства, – криво усмехаясь, сказал он. – Факт.

Шайно с беспокойством упер в него подслеповатые глаза.

– Вы меня знаете?

Дед Андрейчик засопел и сказал сухим, потрескивающим голосом:

– Да, я знаю тебя. Я помню тебя. Ты дурной сон человечества. Теперь я тебя вижу наяву.

Крестовик нетерпеливо повел плечом.

– Оставим это. Сейчас здесь будет мальчик. Я даю третий водоход, вы мне двадцать четыре часа на эвакуацию.

– Нам хватит двух скафандров. А с тобой я поступлю так, как поступил бы на моем месте всякий коммунист и старый радист Мурманского порта, – резко сказал дед

Андрейчик.

– Например? – тревожно спросил крестовик.

– Унтер Шайно! Оставить разговоры! Стоять смирно! –

крикнул дед Андрейчик. За дверью послышались шаги.

Дед Андрейчик кивнул Руме:

– В сторону, Рума… стань к стене…

– К-х стене, – угрюмо сказал Рума и отвел свой водоход в сторону.

Шаги затихли. Кто-то негромко стукнул в дверь.

– Говори!.. – шепотом приказал крестовику дед Андрейчик.

– Это ты, Ворс? – неестественно громко спросил

Шайно.

Дед Андрейчик шевельнул рукой-пулеметом.

– Так точно, ваша святость. Вы изволили приказать… –

раздалось за дверью.

– Пусть мальчик войдет! – крикнул Шайно.

Дверь чуть вползла в стену, и в комнату вошел худой, бледный мальчик. В нем трудно было узнать краснощекого вихрастого неусидчивого пилота «Полярного жука».

Усталым, недружелюбным взглядом он обвел комнату и остановил глаза на двух стальных гигантах. Оба стояли неподвижно и указывали толстыми круглыми ручищами, с короткими дулами на конце, на заспанного «апостола»

крестовиков, стоявшего в одном белье у кабинетного стола.

Юра широко открыл глаза…

– Ворс! – сказал Шайно.

Дед Андрейчик прищурился и навел дуло своего пулемета прямо в рот авантюристу.

– Ты… можешь идти, Ворс, – внезапно осипшим голосом сказал Шайно.

– Дверь… – зашипел дед Андрейчик. Шайно протянул руку к стене, и дверь поползла из стены.

– Рума! – позвал дед Андрейчик.

Юра вздрогнул и испуганно глянул на стального великана. Только теперь он заметил, что из иллюминатора выглядывает человек.

– Смотри… – сказал дед Андрейчик.

– Смо-три… – мрачно повторил Рума и, сделав неуклюжий шаг вперед, навел свой пулемет в грудь лохматому крестовику.

– Дедушка! – крикнул Юра и бросился к водоходу.

Из иллюминатора смотрели на него подернутые слезой знакомые голубые глаза. Дед Андрейчик шевелил усами и громко кряхтел, чтобы окончательно не расплакаться.

– Ну, ну… ты это… тово… – бормотал он. – Сейчас надо уходить…

– Дедушка! – Юра привстал на носки, заглядывая в иллюминатор. – Он жив?

Дед Андрейчик настороженно глянул на внука.

– Кто?

– Амундсен. Я нашел его. Рука во льду… черная…

Разве его не подобрали? – быстро заговорил Юра, хватаясь за иллюминатор.

Старик улыбнулся.

– Того, кого ты нашел, мы подобрали. Оживили. Все в порядке.

– Где он теперь? – свистящим шепотом произнес Юра.

– Вот он…

Дед Андрейчик кивнул на своего стального спутника.

Юра обернулся и сделал шаг к водоходу Румы.

Маленький курунга не сводил глаз с крестовика. Уже несколько раз Руме казалось, что пора стрелять, что явно подозрительны движения этого ненавистного косматого старика, которым когда-то бил по лицу его и отца Маро и кричал на всех противным, визгливым голосом. Но вдруг перед иллюминатором Румы появилось бледное лицо. Чуть приоткрыв рот и широко раскрыв изумленные глаза, Юра разглядывал суровое лицо незнакомого смуглого мальчика.

Дед Андрейчик, прикрыв смеющиеся лукавые глаза густыми бровями, с интересом наблюдал за обоими мальчиками. О косматом крестовике на минуту забыли все трое.

Юра стоял спиной к нему, загораживая Шайно от Румы.

Вдруг Юра почувствовал, как кто-то сильно схватил его за плечи и поволок назад. Шайно, пригнувшись и прикрываясь Юрой, волок мальчика к двери.

– Ни с места! – заревел дед Андрейчик. Но крестовик уже был подле двери. Не успел дед Андрейчик навести на него свою левую руку, как Юра вдруг отлетел в сторону, дверь раздвинулась, и Шайно метнулся в коридор.

– Стой! – крикнул дед Андрейчик и бросился к двери.

Раздался глухой удар: дверь стукнула по бронированной руке скафандра и отпрыгнула назад. Стальной гигант вывалился в полутемный коридор, похожий на тоннель метро, и остановился. Где-то за поворотом справа замирал топот убегающего.

Дед Андрейчик направил скафандр вдоль коридора вслед за беглецом, но, сделав несколько шагов, остановился: погоня была бесполезна, вряд ли он догнал бы

Шайно, но заблудился бы в этом подводном лабиринте наверняка.

– Назад! – крикнул он Руме, который тоже вывел свой водоход в тоннель. – В люк! Аранга! Юра, беги за ним!..

Через несколько секунд все трое уже были в стальной шлюзовой камере.

– Рума! Голову! – скомандовал дед Андрейчик. – Голову!

– Голову!.. – крикнул Рума, и шлем его со звоном откинулся назад, словно крышка огромной чернильницы.

Теперь Рума выглядывал из скафандра, как водопроводчик из водомерного люка.

– Юра, полезай внутрь! Становись позади него! – приказал старик. – Живо!

Юра мгновенно вскарабкался на плечи стальному гиганту и влез в его объемистое нутро: для двух мальчиков места в просторном скафандре вполне хватило.

– Закрывай! – крикнул дед Андрейчик и прислушался: за стеной, в тоннеле, неистово выла сирена, выла пронзительно, не умолкая, приглушая топот многих ног в далеких переходах тоннеля-коридора. Умолкла сирена внезапно, и тотчас же снаружи загрохотал удесятеренный усилителем голос:

– Противник в четвертом повороте! В первом секторе, келья двадцать четвертая! Личный конвой его святости,

наверх! Мортирщики, к третьему и пятому повороту!. –

кричал кто-то по-немецки.

Дед Андрейчик шагнул к рычагам в стене и только тут обратил внимание, что рычаги все опущены вниз. Уходя, они с Румой оставили их поднятыми кверху. Теперь, для того чтобы закрыть шлюзовую камеру, повысить давление и открыть пол, нужно было опустить рычаги, но они, оказывается, уже опущены. Все еще не доверяя себе, старик захватил правой клешней крайний рычаг и поднял его: рычаг свободно пошел вверх, но тотчас же упал, как только дед Андрейчик его оставил. То же произошло и с другими рычагами.

Рума испуганно наблюдал за порывистыми движениями водохода деда Андрейчика. Удивленное лицо Юры выглядывало из-за его плеча.

– Гадина! Выключил ток…

Дед Андрейчик растерянно смотрел на повисшие рычаги.

Простой и четкий план набега на подводный штаб был нарушен. Уверенный в том, что даже после побега Румы и после его оживления профессором Британовым Шайно не открыл тайны своего стального шлюза остальным крестовикам, дед Андрейчик решил: после того как они с Румой проберутся в секретную комнату «апостола», отбить у крестовиков Юру и уйти тем же ходом, забросав своих врагов гранатами со снотворным газом чанзитом. Газ этот только недавно стал применяться при хирургических операциях, и дед Андрейчик был уверен, что противогазов от чанзита в штабе Шайно нет. Остальное должна была довершить экспедиция Ливена, которая уже проникла в заброшенные штольни острова Брусилова. Главное было вырвать Юру из рук крестовиков, не дать им выместить свою злобу на беззащитном мальчике в момент штурма подводного штаба сверху и отрядом Татьяны Свенсон через тайный ход Шайно.

Первая часть набега на штаб удалась блестяще. Дед

Андрейчик даже не ожидал, что он в соседней со шлюзом комнате столкнется с Шайно и что ему удастся так легко, без боя, освободить внука. Но теперь путь к секретному тоннелю был отрезан: надо пробиваться к главному ходу.

Десяти тысяч микроскопических патронов с разрывными нитроманнитовыми пульками, которыми были набиты магазины обоих левых рук водоходов, и пяти гранат со снотворным газом, прикрепленных к внутренней стенке груди скафандра деда Андрейчика, хватило бы на три таких штаба крестовиков, но… кто знает, какие сюрпризы готовят крестовики врагу, ворвавшемуся в их крепость?

Молниеносный полет мыслей старика прервал страшный грохот; столб пыли ворвался в шлюзовую камеру из «кельи» Шайно-Лилиан, и щебень брызнул по стальному полу.

Дед Андрейчик сделал шаг к двери и выглянул: большой пролом зиял в наружной стене комнаты «апостола», и сквозь него, занавешенный кисеей пыли, виден был ярко освещенный коридор-тоннель. Крестовики, видимо, стреляли откуда-то справа, под небольшим углом, потому что снаряд разворотил не только наружную сторону, но и левую внутреннюю, обнажив смежную «келью». Стреляли легкими снарядиками (очевидно, тоннельные артиллеристы учитывали, что как полигон 31 их подводное жилье мало пригодно). Стальная камера во всяком случае подобные орудийные щелчки должна была выдержать. Эти наблюдения успокоили деда Андрейчика.

– Стойте на месте! – крикнул он, и голос его донесся до

Юры будто издалека.

Юра потрогал за плечо стоявшего впереди него смуглого мальчика и сказал ему на ухо:

– Стой! На месте…

В это время новый удар потряс комнату Шайно. Громили ее из коридора уже с двух сторон, – второй снаряд разворотил внутреннюю стену слева. Затем резко захлопали щелчки пуль из «пращей Давида». Дед Андрейчик захватил клешней массивную стальную дверь и попытался задвинуть ее, но дверь не поддавалась.

Грохнул еще один удар снаряда, и все смолкло.

«Та-ак. – дед Андрейчик прислушался. – Значит, артиллерийская подготовка кончилась. Теперь начнется атака. Факт».

На минуту старик подумал об отряде Татьяны Свенсон.

Но он тотчас же вспомнил, что стальной пол плотно прикрыл вход в штаб. Отряд Татьяны мог бы только взорвать нитроманнитом пол, затопить водой весь штаб и лишь таким образом прийти на помощь ему, Руме и Юре. Но это была крайность, к которой дед Андрейчик пока еще не хотел прибегать. Он нащупал первую газовую гранату на груди водохода, снял ее, отправил в правый рукав и крикнул:

31 Полигон – учебное поле для артиллерийской стрельбы.

– Юра! Там у вас над плечами есть две маски. Сними их, дай Руме одну! Надевать, когда скажу!

В тоннеле послышался далекий шум. Он приближался, нарастал, и наконец все трое услышали тяжелые шаги и легкое дребезжанье, будто шел по коридору какой-то гигант с огромными чугунными ступнями и волок за собой жестяной детский возок.

Дед Андрейчик направил левую руку водохода на пролом в наружной стене «кельи» Шайно, в правой он приготовил гранату. Каково же было его удивление, когда сквозь брешь в стене он увидел своего двойника: водоход точно такой же, в каком был заключен он сам, шагнул к бреши и, беспокойно вертя головой, стал разглядывать через свой иллюминатор разрушенную комнату. Стрелять в него было бесполезно: его броня, очевидно, также была непроницаема для пуль; бросать гранату – рано, можно усыпить одного и предупредить других: возможно, в тоннелях существует несколько отсеков с плотно изолирующими воротами-щитами. Захлопнут всех троих тут, в этой норе, а сами через главный ход удерут. Но то, что дед Андрейчик увидел в следующую минуту, превзошло все его ожидания: вражеский водоход попятился назад и стал устанавливать прямо против бреши в стене кургузую пушечку – распылитель «святой воды», страшной жидкости кармонзит, испепеляющей все живое.

Дед Андрейчик и сам не помнил, как включил он свой водоход на максимальную быстроту, как ворвался в коридор, опрокинул кармонзитовую пушечку и стал пулеметным ливнем хлестать в иллюминатор врага. Пули не брали стекло вражеского скафандра. Водоход с двумя мальчи-

ками делал крутые внезапные повороты и держал под обстрелом весь тоннель-коридор, и, очевидно, небезуспешно, ибо крестовики удрали и слева и справа в глубь тоннеля, побросав свои мортиры.

Дед Андрейчик совсем прижал к стене водоход крестовика. Но вдруг крестовик занес руку своего водохода, взмахнул, и старик увидел, как жирная желтая жидкость заструилась по стеклу его иллюминатора, затем стекло стало оранжевым – пламя бушевало на всем скафандре.

Водоход деда Андрейчика, облитый жидким термитом и подожженный крестовиком, на минуту застыл на месте, потом он отступил два шага назад и вдруг ринулся на врага.

Тот не выдержал бокового удара, опрокинулся, горящий термит со скафандра деда Андрейчика переполз на него.

Задыхаясь и чувствуя, что раскаленная сталь жжет все ею тело, старик отбросил шлем, выпрыгнул из водохода и бросился в разрушенную комнату.

– Рума, назад! – заревел он.

Но Рума не спешил, он подождал, когда полуобгоревший остроносый человечек выбрался из своего поверженного наземь, объятого пламенем водохода, и расстрелял его из пулемета в упор. Затем, пятясь и грозно поводя своей огнестрельной левой рукой, водоход с двумя мальчиками стал задом отступать к разрушенной комнате.

– В камеру! – крикнул дед Андрейчик. Два мальчика в одном скафандре едва успели ввалиться в бронированною камеру, как раздался оглушительный взрыв: это в горящем водоходе деда Андрейчика взорвались сразу все пять газовых гранат. Сильный аромат не то шалфея, не то ромашки ворвался в ноздри деду Андрейчику. Его рука лихорадочно забегала по одежде: маски не было, она осталась там, в горящем водоходе.

– Маски надеть! – крикнул он и в ту же минуту почувствовал, как внезапная слабость отяжелила его руки, ноги, все тело. Старик опустился на колени, потом стал на четвереньки, постоял так секунду и повалился на бок.

Юра рванулся за спиной у Румы, чуть было не сорвал свою маску и по спине и плечам Румы выбрался из водохода, подбежал к деду, наклонился: старик спал, оглушительно храпя.

«Теперь конец, теперь убьют», – мелькнуло в голове у

Юры, и в этот момент вся шлюзовая камера чуть наклонилась вперед, как каюта корабля от легкой волны. Сильный подземный гул наполнил всю стальную комнату…

27. «Я увидел здесь необычайные вещи»

Старик, с седой, давно не бритой щетиной на тонком бледном лице, сидел перед большим ящиком, заменявшим ему стол. Старик писал. Неуютные пещерные стены окружали его. Колбочка с мерцающим газом тускло освещала это странное помещение без окон и дверец. Несомненно, здесь кончалась штольня, и хижина, отгороженная ящиками от ее ствола, была тупиком этой штольни. Между ящиками и стеной возникла темная фигура.

– Это вы, Силера? – спросил небритый старик, не отрываясь от своего «стола».

– Я, – ответил вошедший.

– Кто это шумел сейчас там, в штольне?

– Хьюз. Он говорит, что привык петь во время работы.

– Вы его предупредили, что нужно соблюдать тишину?

– Да, профессор.

– Что он вам ответил?

– Он просит разрешения свистеть, профессор.

– Свистеть?

Профессор Ливен удивленно взглянул на Силера. В

небритом старике, наряженном в серую спецовку горняка, трудно было узнать всегда тщательно выбритого, старомодно, но со вкусом одетого начальника испано-марокканской экспедиции.

– Если ему так хочется, пусть свистит, но не громко.

Скажите Хьюзу, что через четверть часа он сможет петь, танцевать и делать все, что ему заблагорассудится. Но не раньше.

– Хорошо. Я ему скажу.

Профессор встал и стал разминать руки и плечи.

– Предупредите всех участников экспедиции, что тератом будет пущен в глубь земли через десять минут. Раздайте всем маски.

– Свенсон раздает маски.

– Очень хорошо. Вы проверили систему охлаждения в снаряде, Силера?

– Да. Я только что проверил. Охлаждение оболочки идет нормально.

– Отлично. Прикажите всем собраться у выхода из штольни. Кто с нами остается у снаряда?

– Хьюз.

– Великолепно! Идите к снаряду. Я сейчас туда приду.

* * *

Ливен сидел над своими чертежами еще около пяти минут. Затем быстро встал и стал застегивать пуговицы своей серой горняцкой куртки.

– Хьюз хочет петь… – Ливен оглянулся. Безмолвные каменные стены окружали его. Улыбка всколыхнула худое, бледное лицо профессора. – Я это понимаю… Но ведь можно свистеть…

Ливен быстро собрал бумаги, в последний раз оглянул свои кабинет-штольню и, насвистывая бравурный марш из

«Вильгельма Телля», двинулся в глубь шахты. Через несколько минут он уже был подле своего снаряда.

Если бы вместе с Ливеном сюда пришел любопытный наблюдатель, ему так и не удалось бы увидеть знаменитый снаряд профессора Ливена, о котором во всем мире рассказывали легенды. Тератом находился внутри небольшого металлического сооружения, высотой около полутора метров, формой своей напоминавшего старинный водолазный колокол, плотно поставленный краями на земляной пол высокой просторной комнаты пещерного вида. Очевидно, какая-то сложная аппаратура внутри «водолазного колокола» должна была швырнуть в землю снаряд Ливена.

Непреклонная человеческая логика родила идею этого снаряда. В свое время ученые-геофизики доказали, что горообразование, поднятие и опускание почвы происходили в прошлом и происходят сейчас благодаря присутствию в глубинах земного шара радия. Ливен сделал отсюда вполне логический вывод: если привнести на ту или иную глубину земных недр радиоактивные элементы, то можно будет вызвать искусственный геологический процесс: поднятие и опускание поверхности земли или дна моря, вулканическое извержение и так далее.

Придя к такому выводу, профессор Ливен стал работать над своим снарядом, который, как некая подземная торпеда, должен был унести в глубь земли радий и совершить задуманный человеком геологический процесс. Прежде всего Ливен собирался применить такой снаряд для осуществления замечательной идеи своего отца при сооружении гибралтарской плотины.

Десять лет Ливен работал над созданием своего тератома и все же создал это чудо геофизической техники. Тератом был уже испытан: он выровнял знаменитую долину за хребтом Варада у Новороссийска, в которой веками рождался смертоносный ледяной ветер «бора». Следующим на очереди был затонувший в доисторические времена горный хребет на дне Гибралтарского пролива. Но события в Арктике поставили на очередь вместо гибралтарского хребта подводную скалу крестовиков. И вот он, этот сказочный снаряд, стоит здесь, в штольне на острове Брусилова, заключенный в металлическое сооружение, похожее на малый водолазный колокол…

Подле металлического футляра стояли Силера и Хьюз.

Когда появился Ливен, испанский инженер, наклонившись, заглядывал в глазок, сделанный в верхней части сооружения, и, легко передвигая в боковой стенке рычажок, диктовал Хьюзу:

– Тридцать восемь… тридцать восемь и один… тридцать восемь и восемнадцать сотых…

Хьюз записывал цифры в блокнот.

– Ну как? – спросил Ливен.

– Очень хорошее испарение. Я полагаю, что снаряд придет в текучую зону с температурой оболочки минус пятьдесят, – сказал Силера, отрываясь от глазка.

– Скажите, профессор, а потом, когда ваш пломбир там, в земле, начнет кипеть, он разнесет вдребезги остров имени лейтенанта Брусилова? – сказал Хьюз.

– А вы что, боитесь взлететь на воздух? – спросил Ливен.

– Наоборот! – с ноткой деланного протеста воскликнут

Хьюз. – Мне так надоело сидеть в этой норе, что я готов взлететь хоть сейчас.

– Никто не взлетит, Хьюз. Перестаньте балагурить, –

сказал Силера. – Итак, профессор…

Ливен выпрямил свой указательный палец с перстнем-хронометром, взглянул на него, затем поднял голову:

– Включайте!

Силера нажал на рычаг в стенке металлического сооружения. Раздалось сердитое жужжание, потом глухой удар потряс земляной пол, жужжание усилилось, переходя в гул…

– Вперед! К выходу! – крикнул Ливен.

Сильный подземный гул дал знать всей экспедиции, собравшейся у выхода из штольни, что подземная торпеда профессора Ливена отправилась в далекий путь к недрам земли. Постепенно гул перешел в отдаленный стон: будто какое-то огромное раненое пещерное животное зарывалось глубоко в землю, и по мере того, как оно уходило все глубже, стон его становился глуше и глуше. Наконец стон замер совсем, и тотчас же штольня качнулась из стороны в сторону, как трюм парохода от легкой волны…

Вдоль штольни, с магниевыми факелами в руках, спотыкаясь, бежали Ливен, Силера и Хьюз. У выхода с тревогой и нетерпеньем их ждали остальные участники экспедиции.

Все тотчас же бросились вон из тоннеля и врассыпную побежали к берегу. Первым на берег прибежал Хьюз, последним Ветлугин. (Начальник «Арктании» бежал с портативной походной рацией в руках.)

Пролив между островами Брусилова и Седова уже несколько дней как очистился ото льда; лишь редкий ледяной припай кое-где болтался по обоим берегам. Вдали виднелись серые утесы острова Седова, покрытые корой льда.

– Я ничего не вижу, профессор! – крикнул Хьюз.

– Спокойно, Хьюз. Через двадцать секунд начнется поднятие нашего острова и подводной скалы, – сказал

Ливен.

– Море! – вдруг крикнула Ирина. – Смотрите!

Действительно, на поверхности пролива происходили странные вещи: вода внезапно почернела, стала клокотать, как кипяток в огромной кастрюле, и покрылась пеной.

Высокая волна ударила в берег и отошла далеко назад, обнажая дно.

– Сигнал! – крикнул Ливен.

– Володя, сигнал! – задыхаясь, закричала Ирина.

Ветлугин припал к микрофону:

– Остров Мальмгрена? Алло! Говорит остров Брусилова. Давайте машины! Да! Да! Дно поднимается! Через пять?. Стратопланы в воздухе, – крякнул он, – будут через пять минут!

– А я жалел, что поздно родился, – сказал Хьюз, не отрывая взгляда от клокотавшего пролива. – Оказывается, еще можно увидеть гражданскую войну.

– Это не война, а экспедиция по спасению мальчика, –

вразумляющим тоном сказал Силера.

– Да, но для этого нашей милиции пришлось обобрать несколько военных исторических музеев, – ответил Хьюз и тотчас же закричал: – Позвольте! Но ведь мы поднимаемся!

Наш остров!.. Профессор!

Море медленно уходило прочь от берега, яростно рыча и оставляя обнаженное дно, покрытое водорослями, грязной пеной и копошащейся морской мелкотой. Вдали, в бурлящих потоках обмелевшего пролива, росла перед изумленными взорами людей черная точка, превращаясь в утес, в новый остров. Берег, на котором стояли участники экспедиции, медленно уходил от воды, торжественно, без малейших толчков, вознося их на все возрастающую высоту. Величественное явление: рождение новой горы здесь и суши – там, внизу, где еще несколько минут назад клокотал холодный кипяток пролива. И люди, завороженно глядя перед собой, забыли, что это они послали в глубь земли чудесный снаряд тератом, заряженный мощными запасами радия, этого извечного творца материков, морей и горных хребтов.

Оглушительный свист заставил всех поднять головы кверху: огромные самолеты почти под прямым углом шли на снижение. Их было несколько десятков. Небо, внезапно покрытое геометрическими силуэтами машин, на несколько секунд потемнело. Машины сразу же взяли направление на новый скалистый островок, появившийся вдали, и скоро окружили его, как стая гагар. Вдруг один за другим раздались два сильных взрыва…

– Товарищи! Наденьте маски! Милиция взорвала вход в убежище контрреволюционеров! Сейчас туда будет пущен снотворный газ чанзит! – крикнул кто-то позади группы.

Все обернулись. В нескольких шагах от них стояла пассажирская машина. Пилот, махнув приветственно рукой, стал напяливать маску, похожую на намордник, с миниатюрным пятаком репродуктора на месте рта. Увлеченные необычайным зрелищем, развернувшимся перед их глазами, все участники экспедиции Ливена даже не заметили, как за их спиной на крохотную песчаную площадку, бесшумно опустившись на роторе, присел автожир.

– Прошу садиться! – крикнул пилот через свой миниатюрный репродуктор, встроенный вместе с маленьким индивидуальным передатчиком в маску.

Все бросились к самолету, извлекая из карманов и напяливая свои маски, розданные Свенсоном еще в штольне.

– Это нечестно, профессор! – загудел неугомонный

Хьюз из своего пятачка-репродуктора прямо в ухо Ливену, усаживаясь в машине. – Мы подняли со дна новый материк, а другие люди уже поселились на нем и придумывают для него название.

– Не скулите, Хьюз: мы летим туда же, – сказал Свенсон.

– Предлагаю назвать новый остров именем Хьюза! –

крикнул практикант Бельгоро.

Ответить Хьюз не успел: нужно было вылезать, машина уже стояла у самого подножия огромной серой скалы, острой, как готический собор. Прямо против машины, у черной пещеры, поросшей ракушками и поникшими водорослями, сновали вооруженные милиционеры и санитары с носилками. Резко и неприятно заголосила сирена.

Милиционеры и санитары застыли.

– Подрывной взвод! В третий проход налево! – загрохотал громкоговоритель с командорской машины, когда умолкла сирена. – Первая рота, за ним, остальные немедленно в воздух!

Команда подрывников и рота милиционеров едва успели добежать до входа в пещеру, как подле самой скалы один за другим раздались два сильных взрыва. К счастью, никто не пострадал. Через две минуты остальные люди, в том числе и все участники экспедиции Ливена, были уже в машинах, а машины – в воздухе. Взрывы продолжали раздаваться внизу; казалось, взрывались сами подводные камни и песок вокруг скалы.

Ветлугин сидел рядом со Свенсоном в той самой машине, которая только что перенесла их с острова Брусилова на этот поднятый со дна океана скалистый островок и теперь снова унесла в воздух.

– Как ты думаешь, Эрик, что это значит? – спросил начальник полюсной станции, глядя вниз на мелкий щебень, разлетающийся от взрыва вокруг скалы.

– Простая штука, – безразличным тоном сказал Свенсон. – Мины с замедленным действием. Быстро работают гренландские налетчики! Успели эту гадость расшвырять.

– А зачем подрывной взвод? Неужели чанзит не уложил спать весь этот подводный сброд?

– Не уложил, так уложит. В какой-нибудь келье закрылись наглухо. Не иначе.

Взрывы раздавались не только вокруг скалы, но и внутри штаба крестовиков. Глухие толчки отчетливо слышны были на далеком расстоянии.

Пилот кругами стал набирать высоту, и перед глазами участников экспедиции Ливена предстала необычайная картина: отряды самолетов кружились над мокрой сумрачной скалой, словно потревоженная стая птиц; миниатюрные, как игрушки, танки-вездеходы, увязая в иле, подбирались к пещерному входу в штаб крестовиков; полсотни стальных головастых человечков выходили из воды и, неуклюже передвигая свои трубчатые ноги, шли на штурм последней твердыни контрреволюционеров. Это был подводный отряд Татьяны Свенсон, сопровождавший под водой деда Андрейчика и Руму. Не рискнув взорвать стальной пол в тайной шлюзовой камере Шайно, Татьяна

Свенсон вела своих бронированных подводников в обход, к главному шлюзу штаба.

Взрывы и удары внутри скалы прекратились почти одновременно. Свенсон не ошибся, – уже потом выяснилось, что Шайно, Курода, папа-полковник Ансельмо

Граппи, химик Кармон и прочие главари крестовиков успели опустить в одном из отсеков тоннеля непроницаемый металлический щит, который плотно закупорил их в нескольких кельях, но подрывной взвод двумя минами вдребезги разнес металлический щит и, как сусликов, обдал «апостола» и его «архиепископов» успокоительной волной чанзита. Петер Шайно и его сподвижники проснулись лишь через три часа в «аварийной гостинице» в

Северограде, по соседству с Золтаном Шайно.

Разрешение опуститься вновь подле штаба крестовиков машина с участниками экспедиции Ливена получила только спустя полчаса, когда уже вся скала давно была окружена милиционерами и санитарами.

Пилот опустил машину возле самого входа в пещеру.

Первой из машины выпрыгнула Ирина Ветлугина. Она увидела, как из черного зева пещеры то и дело санитары выносили на носилках спящих крестовиков и укладывали их в самолеты-грузовики по шесть человек. Против входа в штаб-храм стояли веером штурмовые милицейские самолеты, грозно выставив, вперед свои орудия и пулеметы. В

воздухе над островком парили на роторах и кружились разведчики. Батальон милиционеров и отряд Татьяны

Свенсон оцепили мокрую скалу со всех сторон… Последний акт уничтожения Лиги крестовиков подходил к концу.

Ирина Ветлугина, придерживая свою маску рукой, побежала к входу в пещеру. За нею, прыгая с камня на камень и скользя в водорослях, промчались муж и Эрик Свенсон.

Ирина добежала до входа и остановилась. Санитары тащили мимо нее спящего седого старика в одном нижнем белье.

– Юра! – крикнула Ирина. – Где Юра?

Ей никто не ответил. Она оглянулась на мужа, на

Свенсона и побежала прямо в черный провал пещеры. Вряд ли Ирина сознавала в этот момент, куда она бежит и где она в этом мрачном подземелье будет искать своего сына.

Мужчины не отставали от Ирины. Они бежали по темным переходам, шли по освещенным магниевыми факелами коридорам, останавливали встречные носилки и, взглянув на бледную физиономию какого-нибудь крестовика, бежали дальше. Вдруг за одним поворотом блеснул яркий свет: луч милицейского прожектора освещал разгромленную, исковерканную стену. Возле нее валялся окровавленный труп какого-то крестовика в серой куртке с черным крестом на груди; рядом с ним лежали опрокинутые два огромных стальных скафандра. Несколько милиционеров, укрывшись за блиндажами опрокинутых мортир, сидели подле прожектора и тихо переговаривались между собой.

– Шш-ш-ш! Тихо! – зашипели на Ирину и ее спутников милиционеры, когда те подбежали к ним. – Тут стреляют.

Вы бы отошли. Вы кто такие?

– Я мать мальчика Юры, – сказала Ирина.

– А-а-а! Так это вы самая?

– Как же! Слыхали. А это ваш муж?

– Да, я Ветлугин, – сказал Владимир. – Что тут происходит?

– Да вот засели какие-то из их банды и отстреливаются,

– сказал кто-то из-за блиндажа. – Одну засаду мы уже взорвали. Пришлось повозиться. Но те быстро заснули, а вот с этими канитель. У них, видно, есть маски от чанзита.

Милиционеры заговорили вполголоса:

– Откуда у них маски? Говорили, что у крестовиков масок нет.

– Держу пари, что они туда, в эту разрушенную дыру, и мальчика с собой уволокли!

Свенсон тронул Ветлугина за рукав, отвел в сторону и зашептал ему что-то на ухо.

– Ты думаешь, Эрик, это он? – спросил Ветлугин.

– Уверен, что это дед Андрейчик. Ты разве своего старика не знаешь?

– Стоп! – сказал Ветлугин и направился к милиционерам.

– Товарищи, разрешите мне поговорить с ними.

– Напрасный труд, – сказал один из милиционеров. –

Мы им уже предлагали сдаться, а они из пулемета в ответ палят. Сейчас подойдет бронированный отряд океанографа

Татьяны Свенсон. Он с этими разбойниками поговорит иначе.

– Я не о сдаче буду говорить, – сказал Ветлугин. Не дожидаясь разрешения, он сделал из ладоней рупор вокруг своего пятачка-репродуктора и крикнул: – Степан Никитич! Ирина изумленно глянула на мужа, потом на Свенсона и вдруг все поняла.

– Папа! – крикнула она и бросилась вперед. Но вместо деда Андрейчика из пролома в стене нерешительно выглянул худенький мальчик в маске. Еще через секунду мальчик уже висел па шее у Ирины. Сорвав маски, мать и сын плакали, смеялись, целовали и сквозь слезы разглядывали друг друга. Ветлугин стоял тут же; он гладил сына по вихрастой белой голове и только покряхтывал, чтобы не расплакаться самому.

Свенсон поднял брошенные маски и укоризненно покачал головой.

– Ох, как я устала! – сказала Ирина и, не отнимая от своей груди сына, опустилась вместе с ним на пол.

Ветлугин отступил на шаг и с грустной улыбкой посмотрел на жену: она спала, лежа на боку, прямо на полу тоннеля, прижимая во сне спящего рядом с нею Юру.

Ветлугин наклонился, подвел под них свои могучие ручищи, поднял и бережно понес к выходу среди расступившихся милиционеров.

На три часа мать и сын усыплены были чанзитом. Они крепко спали на руках у Владимира Ветлугина. Так он донес их до пассажирского самолета и уложил в кабине на несколько медвежьих шкур, предупредительно постланных пилотами.

– Вы не жалеете, Силера, что мы на несколько дней оторвались от своей работы у Гибралтара? – спросил профессор Ливен, влажными глазами провожая Ветлугина, пронесшего мимо него на руках сына и жену.

– Что вы, профессор! Я рад, что мы смогли быть полезными. Я увидел здесь необычайные вещи.

– Хелло, профессор! – крикнул Хьюз. – Взгляните вон туда. Я, кажется, тоже вижу необычайные вещи.

Все обернулись к пещерному входу штаба-храма крестовиков. Там на черном фоне входа отчетливо выделялась огромная фигура стального гиганта, с головой, похожей на котел, и с трубами-ногами. Обе руки его были вытянуты вперед, и на них, разбросав врозь руки и ноги, лежал дед

Андрейчик. Стальной гигант стоял так всего несколько секунд. Потом шагнул вперед и, провожаемый удивленными взглядами милиционеров, пилотов и санитаров, понес громоподобно храпящего старика к самолету.

Когда он, тяжело ступая, шествовал со своей ношей мимо профессора Ливена, тот успел разглядеть в иллюминаторе строгое и торжественное лицо Румы.

ПРОПАВШЕЕ СОКРОВИЩЕ

КНЯЗЬ ДЖЕЙК БЕЛЬСКИЙ

Кортец!.. Вряд ли это была его настоящая фамилия, хотя он и уверял всех своих знакомых, что предком его был сам «великий испанский конкистадор» Фернандо Кортец, свирепый истребитель индейцев и завоеватель Мексики.

Но темно-бурая кожа, косматые черные брови, горбатый нос и мясистые губы наводили на мысль, что родину «чистокровного испанского гидальго» Педро Хорхе Кортеца следует искать где-то в Малой Азии… Впрочем, вопросы национальной принадлежности мало тревожили его. Педро

Кортец официально числился подданным какой-то латиноамериканской республики и мирно проживал в Париже, успешно обделывая здесь все свои крупные и мелкие дела.

Сегодня Кортец проснулся на полчаса раньше обычного и потому, был не в духе. Сидя перед трюмо в своем кабинете, он хмуро слушал конфиденциальное журчание порхающего вокруг него парикмахера.

Тщательно выскобленные щеки Кортеца стали голубыми, а раздраженное сопение его стало затихать, когда в дверь тихо постучали.

– Да!.. – сердито крикнул Кортец.

Дверь приоткрылась, послышались легкие шаги, и Педро Хорхе Кортец увидел в зеркале малиновые губы горничной Мадлен.

– Месье, – шевельнув длиннейшими ресничными протезами, но не шевельнув губами, сказала Мадлен, – вас хочет видеть какой-то молодой американец.

Кортец вопросительно воззрился на кукольное лицо

Мадлен в зеркале. Мадлен чирикала:

– Одет прилично. По-французски говорит не совсем чисто. Фамилии не назвал.

Кортец спросил:

– Сколько он вам дал?…

Мадлен скорчила гримаску:

– О!.. Совсем немного, месье. Доллар…

– Пусть подождет, – изрек Кортец. – Завтрак подадите сюда, Мадлен.

Он встал, отвел руки назад, и парикмахер облек его грузную фигуру в халат, по оранжевому шелку которого летели колибри и семенили молоденькие китаянки, вышитые золотом и серебром.

Получив свой гонорар, парикмахер исчез. Сейчас же вновь появилась Мадлен. Она ловко поставила поднос на круглый столик и подкатила к креслу Кортеца.

Вино, маринованный лучок, сардины и розовые креветки в масле. Это, конечно, был еще не завтрак, а лишь прелюдия к завтраку. Месье Кортец любил, чтобы еда на круглом столике появлялась, как сцены в опере, где все известно и все-таки неожиданно. Он наполнил бокал, понюхал вино и, опустив коричневые веки, отпил глоток…

Но Мадлен не уходила за следующим подносом. Ее держал доллар, полученный от посетителя.

– Ну? – спросил Кортец.

– Он ждет, месье…

– А-а… Зовите…

Через две минуты в кабинет бесшумно, словно призрак, проскользнул светловолосый, весьма бледнолицый молодой человек в недорогом костюме лазоревого цвета, с узким галстуком, похожим на шкурку, сброшенную ящерицей.

– Здравствуйте, сэр, – сказал он по-русски, предварительно изобразив на своем бледном лице приятную улыбку. – Если я не ошибаюсь, вы, кажется, хорошо говорите по-русски.

Кортец недружелюбно мельком оглядел гостя.

– Нет, – ответил он сквозь зубы. – Вы не ошибаетесь…

– Меня зовут Джейк Бельский, – вкрадчиво произнес гость и заморгал веками, подкрашенными зеленкой, словно просигналил что-то по азбуке Морзе.

Кортец удивленно уставился на него:

– Джейк? Да еще и Бельский?…

– Так точно, сэр. Я родился во Франции, но вырос в

Америке. Там меня все называли Джейком. Я вчера только приехал в Париж из Штатов…

Молодой посетитель просигналил веками то, что не договорил, и почтительно протянул Кортецу конверт.

– Вот здесь вам обо мне пишет мистер Сэмюель Грегг.

Он сказал, что вы хорошо знаете его…

Кортец взял письмо и указал Джейку на кресла.

Вошла Мадлен с новым подносом, на котором дымилось жаркое.

– Жиго! – произнес Кортец вдохновенно. И добавил: –

Экстра!

Но тут же он вспомнил о письме и проворчал, распечатывая его:

– Сэмюель Грегг! Что ему от меня нужно?…

Письмо было короткое и без единого знака препинания:

Старик Хорхе перестань обижаться на нас и попробуй

еще раз съездить в Россию как наш представитель там

можно сделать один крупнейший бизнес тебе все рас-

скажет этот юнец он русский князь но это ничего не

значит он знает секрет дела на котором можно хорошо

заработать Я финансирую новую русскую операцию 15 %

от чистой прибыли тебя наверное устроят

СГ

Кортец еще раз окинул гостя недовольным взглядом.

Он был суеверен: русский князь с утра – это плохая примета… Да и неожиданное обращение Сэмюеля Грегга озадачило его. Крупный воротила международного антикварного треста, Грегг в свое время переправил с помощью

Кортеца на Запад из СССР немало ценных произведений искусства и редких рукописей. Но антикварный трест бесцеремонно отрекся от Кортеца, когда тот проиграл авантюрное дело с покупкой в СССР одной инкунабулы32.

Лишь аромат жиго сглаживал дурное впечатление от письма Грегга. Кортец вооружился вилкой и глухо сказал:

– Я вас слушаю…

«Русский князь» выпрямился в своем кресле и, начав со своей азбуки Морзе, тотчас же перешел на нормальную, хотя и несколько витиеватую речь:

– Я слыхал, сэр, что вы занимались очень полезным делом, способствуя обмену культурными ценностями между западными музеями и музеями Советского Союза, вернее России, которая была родиной моих отцов…

32 Инкунабулы – первопечатные книги, изготовленные до возникновения типографского дела.

Кортец покатал во рту кусочек мяса и промычал неопределенно:

– Угу…

– Это обстоятельство и привело меня к вам, сэр, –

продолжал гость. – Мистер Грегг посоветовал мне обратиться с моим предложением именно к вам…

Не отрываясь от жаркого и отдавая дань терпкому, ароматному вину, Кортец насмешливо поглядел на гостя.

– Вы можете не продолжать, мистер Бельский, – произнес он презрительно. – От эмигрантов, бежавших когда-то из России, я наслушался немало предложений…

Джейк Бельский встал с кресла. Он был встревожен:

– О нет, сэр!

Но Кортец бесцеремонно перебил его:

– Не «нет», а «да», сэр… Где-то в России ваш отец или дед оставили замурованными в стене или в обивке одного из двенадцати гарнитурных стульев бриллианты либо еще какие-то ценности. У вас есть точный адрес, пользуясь которым мы с вами, попав в Россию, легко отыскиваем ваши ценности. Затем мы возвращаемся домой, и трест мистера Сэмюэля Грегга обеспечивает нам роскошную жизнь и зажиточную старость. Правильно?…

– Да… В основе моего предложения лежит ценный клад и фамильное предание о нем, – сказал гость и послал своими зелеными веками нечто среднее между сигналом бедствия и просьбой о внимании.

Кортец засмеялся скрипучим смехом и отхлебнул из бокала.

– Прежде всего, – произнес он, – должен сообщить вам, молодой человек, а через вас и мистеру Греггу, что по советским законам все оставленное эмигрантами в России много лет назад объявлено государственным достоянием.

У меня с русскими уже произошло однажды недоразумение. С меня хватит…

Педро Хорхе Кортец говорил по-русски отлично, с небольшим восточным акцентом. Сказанное им было почти отказом, но молодой гость хорошо помнил ту аттестацию, которую дал «потомку великого конкистадора» мистер

Сэмюэль Грегг и потому стойко ждал возможности высказаться до конца. Такая возможность сразу представилась, когда хозяин обратил внимание на ароматнейшую подливку к жиго. Джейк Бельский сказал вкрадчиво:

– Мистер Сэмюэль Грегг отлично знаком с советскими законами. Я также познакомился с ними, но все дело в том, сэр, что ни мне, ни вам и ни тресту, который мы будем представлять, не придется нарушать никаких законов.

– Ах, вот как? Интересно…

– Ценности, о которых идет речь, – продолжал гость, –

были вывезены в Россию четыре века назад одной коронованной особой нерусского происхождения и никогда

России не принадлежали. Это легко смогут доказать наши юристы.

– О ла-ла! – с ироническим пафосом воскликнул Кортец, отрываясь от своей тарелки. – Я не собираюсь сражаться за попранные права коронованных особ нерусского происхождения.

– Вы будете сражаться за свой гонорар, сэр… – твердо произнес молодой гость.

– И вы тоже? – осведомился Кортец.

– И я тоже.

– Сколько вам дает этот старый чикагский гангстер?

– Десять процентов, сэр.

– Ого! – Кортец усмехнулся и проговорил, глядя в сторону: – Я чувствую, что вы хотите рассказать мне какую-то средневековую легенду.

– Вы правы, сэр. Но деньги эта средневековая легенда сулит вполне современные и не маленькие.

Последнее слово гость проскандировал.

– Ну что ж, выкладывайте вашу легенду, – проворчал

Кортец. – Я выслушал их не менее тысячи. Послушаю еще и тысяча первую.

Джейк Бельский вновь опустился в кресло, сузил свои кошачьи глаза и спросил тоном следователя:

– Вы слыхали что-нибудь о библиотеке московского царя Ивана Грозного, начало которой в пятнадцатом веке положила византийская царевна Зоя, или иначе – Софья

Палеолог, племянница последнего византийского императора, а впоследствии – жена московского великого князя

Иоганна Третьего?…

Косматые брови Кортеца медленно поползли вверх.

– О! Это действительно средневековая легенда!

– Так вот. Древняя библиотека, которую многие считали и считают мифической, действительно существовала и существует… Я – последний из рода князей Бельских, а один из моих предков, боярин Иван Дмитриевич Бельский, был большим другом внука Зои – Софьи Палеолог, царя

Ивана Грозного…

Кортец уже покончил с жиго, вооружился зубочисткой и, казалось, с головой ушел в заботы о своих нереально белых и неестественно ровных зубах.

Джейк Бельский продолжал:

– Боярин Бельский видел, как Иван Грозный упрятал драгоценное собрание рукописей в один подземный тайник так основательно, что потом их не мог найти никто. Мой отец сказал мне, что, если бы библиотека Ивана Грозного была найдена, за нее можно было бы получить миллионы долларов…

– Короче! – отрывисто сказал Кортец. – Вы знаете, как найти эту библиотеку?…

– Знаю… – не смутившись (и ни разу не моргнув), ответил Джейк Бельский. – Боярин Иван Бельский в своем архиве оставил чертеж книжного тайника Грозного. Отец передал его мне и дал указания, как найти тайник.

Наступило молчание. Кажется, в конце концов дело стоило того, чтобы к нему присмотреться, но практическое чутье еще предостерегало Кортеца. Можно ли доверять этим древним чертежам? Не смахивает ли все это на сказки о пиратских кладах с «золотым жуком»?

– Что у вас еще есть, кроме чертежа и рассказа вашего папы? – после короткого размышления спросил Кортец.

Только теперь он заметил, что белобрысый князь держит в руке какую-то трубочку.

Бельский жестом фокусника развернул трубочку и поднес Кортецу небольшой лист пергамента.

– Это титульный лист очень ценной рукописной антологии византийских поэтов пятого века, – пояснил он. –

Единственный в мире экземпляр этой книги существовал в библиотеке царевны Зои, а затем попал в руки моего предка, боярина Ивана Бельского…

– Украден из царской библиотеки? – грубо спросил

Кортец.

– Нет. Подарен царем боярину Бельскому, – сухо ответил молодой гость. – На обороте листа об этом есть запись.

Кортец с интересом разглядывал пергамент, в центре которого золотом и киноварью были изображены меч и сердце. Он хорошо разбирался в изобразительном искусстве и сразу определил, что эмблему нарисовал какой-то неизвестный, но талантливый художник древности. Бисерные строчки греческого письма сиянием окружали эмблему, а ниже переходили в крупный шрифт со сложными заглавными буквами.

Кортец повернул пергамент. На обороте он увидел затейливую вязь старинного русского письма.

Под русской надписью красовался небольшой чертеж тушью с крестиком в центре, а еще ниже вновь шла греческая запись…

– Разрешите, я прочту, – сказал Джейк Бельский и, не дожидаясь ответа, торжественно, как тропарь, пропел:

«Боярину князь Ивану Бельскому сию грецку книгу с

виршами мирскими жалуем из книжницы бабки нашей, царевны морейской, мы, Великий Государь всея Руси, дабы

он, боярин Бельский, грецку грамоту уразумел ради ко-

рысти государевой.

Иоанн.

Лета от сотворения мира семь тысяч шестьдесят

второго мая в четверток двадцать пятого дня».

Мой предок, боярин Бельский, выполнил царское повеление и овладел греческим языком, – пояснил князь,

указывая пальцем на греческую запись. – Здесь он нарисовал план тайника, где царь захоронил всю библиотеку, доставшуюся ему от бабки, царевны Зои…

– Тайники! Таинственные подземелья! Ваш предок боярин Бельский, наверное, увлекался знаменитым французским детективным романом Дюшато «Замок змеи с перьями», – сказал Кортец. – Но здесь только титульный лист… А сама книга где?

– Книга осталась в России у княгини Евгении Бельской, урожденной баронессы Эжени де Мерод, – с достоинством заявил Джейк Бельский. – Кроме греческой записи на обороте, здесь, на самом титуле, есть еще французская надпись, которая поможет нам отыскать всю библиотеку.

– Французская?… Но Иван Грозный приказал боярину

Бельскому овладеть только греческим языком!

– Это запись другого Бельского. Она сделана в двадцатом веке.

Кортец еще раз внимательно осмотрел лист:

– Я не вижу здесь никакой французской надписи.

– Я смыл ее из предосторожности, – тихо сказал Джейк

Бельский. – Ее можно восстановить химическим путем, когда понадобится.

Кортец положил пергамент на стол.

– Значит, ваш отец научил вас, как найти византийскую библиотеку? – насмешливо спросил он.

Джейк Бельский с минуту помолчал. Его веки усиленно работали.

– Думаю, что да, сэр, – сказал наконец он.

– А как вывезти ее из России, он не научил вас? –

спросил Кортец, иронически глядя на респектабельного юношу, вежливо и вполне серьезно предлагавшего ему включиться в совершенно необычайную авантюру.

После небольшой паузы Джейк Бельский скромно ответил:

– Я полагал, сэр, что этому научите меня вы… Меня в этом уверил мистер Сэмюель Грегг.

– Мистер Сэмюель Грегг! – сердито воскликнул Кортец. – О да! Он уверен, что в России ничего не изменилось и что библиотеку Грозного сейчас так же легко вывезти, как я когда-то вывез оттуда знаменитое Коптское евангелие…

Молодой гость молчал.

Наступила пауза. Молчание длилось минуты две. Затем

Кортец отодвинул от себя пергаментную трубку и сказал решительным тоном:

– Рукописи – это не моя специальность. Сейчас я лишь организатор выставок произведений живописи. Я частное лицо, меня интересует только живопись, и ни с какими трестами я не желаю себя связывать.

Веки Джейка Бельского усиленно замигали, и он сопроводил эту сигнализацию самым убедительным переводом, на какой только был способен:

– Совершенно не обязательно быть специалистом, сэр.

Я ведь тоже в этих рукописях ничего не понимаю. Нам надо только найти их и вывезти в Америку. А там уж специалисты треста разберутся в них.

– Вывезти в Америку мы ничего не сможем.

– Ну что ж, вывезем во Францию, – бодро предложил

Джейк Бельский.

– Фантастика.

– Почему? – с недоумением спросил князь.

– А потому, что мы не найдем эту мифическую библиотеку. Это во-первых. Но если бы даже мы ее нашли, если бы даже вывезли из России, что очень нелегко, то мы совершили бы кражу. Нас арестуют если не в России, то здесь, во Франции. Этого потребует советское правительство, и французские власти не смогут не выполнить его требования. Мы присвоим себе чужие ценности. Вы это понимаете? А подобными делами занимается уголовная полиция. Ваш мистер Грегг очень хорошо с нею знаком…

Все это немногословный Кортец выпалил почти залпом и с большим азартом. Казалось, он старается напугать не столько Джейка Бельского, сколько самого себя.

– И еще одно, – все тем же сердитым тоном продолжал

Кортец. – Я живу в Париже, и я не намерен отсюда уезжать, если новая затея мистера Грегга провалится.

– Вам не нужно будет уезжать из Парижа, сэр. В случае неудачи я все беру на себя, – быстро и деловито объявил гость. – Это также предусмотрено моим контрактом с фирмой мистера Грегга.

С минуту Кортец озадаченно смотрел на Джейка

Бельского. Потом он рассмеялся и сказал:

– Узнаю мистера Грегга! Он умеет извлекать прибыль даже из неудачи. Ваш провал вызовет скандал с русскими.

А за это кое-кто в Штатах с радостью оплатит вам два-три года тюрьмы.

Очевидно, Кортец угадал. При упоминании о тюрьме

Джейк Бельский не побледнел и не покрылся холодным потом. Наоборот, он хитро заулыбался и сказал:

– Думаю, что до тюрьмы дело не дойдет, сэр. В России я намерен действовать осторожно. Вы же будете стоять в стороне от всего, что мне надо будет там проделать. Что касается французских властей, то и здесь все можно будет предусмотреть и застраховать себя от неприятностей.

– Как?! – свирепо вращая глазами, осведомился Кортец.

– Не волнуйтесь, сэр, это вредно, – тихо и вразумительно произнес князь. – Мой отец сообщил мне, что здесь, во Франции, и в Италии живут потомки Фомы Палеолога, отца царевны Зои. Они являются прямыми наследниками великой княгини московской Софьи Палеолог, ибо в России после смерти детей Ивана Грозного ее потомков не осталось…

– Кто живет во Франции? – быстро спросил Кортец.

– Мадам де Брентан, дочь князя Джованни Ласкариса

Палеолога, – помедлив немного, ответил Джейк Бельский.

«Специалист по живописи» ухмыльнулся.

– Я вижу, ваш папа был дьявольски предусмотрительным человеком. Он очень хотел пойти дальше боярина

Ивана Бельского и заполучить не одну только антологию византийских поэтов.

– Да, он всю жизнь лелеял эту мечту, – сказал Джейк

Бельский. – Но отец меньше всего думал о деньгах. Он лишь хотел отомстить своему брату, князю Платону, отбившему у него жену, красавицу Эжени де Мерод… Эту историю я расскажу вам в другой раз.

Кортец внимательно поглядел на русско-американского князя и подумал уже без всякой неприязни:

«Гм!. А он, кажется, неглуп, этот желторотый Джейк.

Сэмюэль Грегг недаром поставил на него…»

– Ладно! – сказал он. – Я ничего вам и мистеру Греггу не обещаю. Но, не разглашая ваших замыслов, я наведу кое-какие справки, прощупаю кое-где почву и только после этого смогу дать окончательный ответ. Этот архаизм оставьте у меня. – Кортец кивнул на трубку пергамента. –

Если вы, конечно, мне доверяете. Мне надо показать его одному толковому человеку. Он хорошо знает византийскую литературу и многое другое.

– Конечно, сэр! – с величайшей готовностью воскликнул Джейк Бельский. – Пожалуйста, оставьте у себя этот пергамент. Отец сказал, что он принесет счастье тому, кто захочет присоединить этот титульный лист к книге, от которой он отделен.

Он встал. Кортец нажал кнопку звонка.

– Приходите завтра.

– С удовольствием, сэр.

– Не «сэр», а «месье», – снисходительно поправил

Кортец. – Обращение «сэр» во Франции многие не любят.

Да и не только во Франции.

– Понимаю, месье…

Зашуршала шелковая юбка. Вошедшая Мадлен сразу же поняла, что молодой американец не напрасно расстался с долларом, когда настойчиво просил ее доложить о себе

Кортецу.

– Мадлен! – напыщенно произнес Кортец. – Князь

Джейк Бельский завтра будет у меня в десять утра. Проводите его прямо в кабинет.

Мадлен грациозно сделала книксен перед князем

Джейком Бельским.

В КАФЕ «ГУИНПЛЕН»

В тот же день Педро Хорхе Кортец посетил кафе «Гуинплен». Он давно здесь не был, но завсегдатаи узнали его сразу. Это были маршаны – перекупщики картин, небогатые антиквары, художники молодые и уже много лет «подающие надежды», натурщицы, любители картин и редкостей. В кафе, как всегда, было шумно, но шум усилился, когда в дверях показалась массивная фигура Кортеца.

Среди посетителей было немало тех, на ком иногда неплохо зарабатывал месье Кортец, и тех, кто иногда зарабатывал (не слишком много) с его помощью. Послышались возгласы:

– Ого! Дон Педро собственной персоной!

– Великий конкистадор из Стамбула!

– Салют, месье Кортец! Присаживайтесь!

Отвечая на приветствия и помахивая волосатой рукой со сверкающими камнями на коротких пальцах, месье

Кортец внимательно оглядывал зал.

– Он кого-то ищет… – сказала маленькая натурщица с большим черепаховым гребнем в золотой копне волос.

– Да уж, наверное, не тебя, – ответил ей молодой, весьма кудлатый художник со старинным жабо вместо воротничка и с большой пиратской серьгой в левом ухе.

– Кто-то сегодня заработает, – меланхолично произнес старый «маршан», провожая Кортеца кислым взглядом. –

Это ловкач!.

К Кортецу подошел буфетчик, круглоголовый человек в белом переднике.

– Месье Кортец, вы кого-то ищете?

– Да, месье Птибо. Мне нужен профессор Бибевуа.

– Он уединился. Что-то пишет в бильярдной.

– Мерси…

Кортец хотел пройти в бильярдную, но что-то вспомнил и спросил:

– Он должен вам, месье Птибо?

Буфетчик развел руками:

– Как всегда, месье Кортец.

– Много?

– Неделю уже не платит. Три тысячи франков. При нынешнем курсе это, конечно, не так уж много, но…

– О ла-ла! Узнаю профессора! – Кортец похлопал буфетчика по плечу. – Не унывайте, месье Птибо. Может быть, мне удастся это дело уладить.

Он прошел в соседнее помещение. Здесь стояла относительная тишина, слышно было только, как щелкают белые шары на зеленых лужайках бильярдных столов, стукаясь друг о друга. Время от времени маркер торжественно возглашал:

– Карамболь, месье Роже! Тридцать два!. Карамболь, месье Капо! Шестнадцать!. Удар не засчитан!

В углу подле стойки с киями, у подоконника, примостился на вертящемся стуле пожилой человек, облаченный в невероятно потертую визитку. Худобой своей, чахлым лицом, острой бородкой и похожими на пики усами он напоминал Дон-Кихота, а длинными руками и большими оттопыренными ушами – орангутанга. Сзади был хорошо виден его стриженый угловатый череп, посеребренный сединой. Человек быстро писал. Перо его авторучки стремительно порхало по бумаге, исписанные листы он неуклюже отодвигал в сторону. Это и был Леон Бибевуа, которого все знакомые называли «профессором», хотя вот уже десять лет прошло с тех пор, как он был изгнан из последней гимназии за пристрастие к крепким напиткам.

Кортец очень хорошо знал этого странного человека, обладавшего энциклопедическими познаниями, с феноменальной памятью, неудачника, пьяницу, но в свое время очень неплохого педагога. Бибевуа великолепно знал историю, в том числе и историю всех видов искусства; он, не глядя на подпись, мог безошибочно назвать автора картины

(если тот был, конечно, известен). Он знал также все, что касалось мировой литературы, в особенности литературы древней. Кроме того, Бибевуа в совершенстве владел языками, на которых уже давно никто не говорил: латынью, древнегреческим и санскритом.

Кортец часто пользовался консультациями Бибевуа и с уважением относился к нему, не обращая внимания на странные манеры «профессора». Сейчас он видел, что

Бибевуа увлечен какой-то работой; обычно высокомерный и бесцеремонный с бедняками, Кортец все же не решался окликнуть его.

– Месье Кортец! – не оборачиваясь, сиплым голосом сказал Бибевуа. – Вы хотите помешать мне работать?

Кортец догадался: Бибевуа увидел его отражение в темном стекле окна.

– О нет, профессор, я подожду…

– Вам придется ждать еще час. Я пишу статью вместо одного идиота, облеченного ученой степенью бакалавра.

– Это интересно. Какая тема?

– Палеографическое исследование эволюции заглавных букв в минускульном письме девятого века…

– О ла-ла! – с уважением воскликнул Кортец. – А что это за письмо? Кто его автор?

– Вы невежда, месье Кортец! – просипел Бибевуа, не переставая строчить свою статью. – Это не чье-либо личное письмо, а тип латинского рукописного письма. Выражаясь современным языком, это шрифт, которым написано большинство рукописей латинских классиков…

– Понимаю, профессор. Я пришел не вовремя, но…

видите ли, у меня примерно та же тема, – стараясь говорить возможно мягче, сказал Кортец.

– Тоже статья?

– Нет… Консультация… Со мной древняя рукопись.

Бибевуа перестал писать и повернулся к нему всем телом:

– Покажите.

Кортец передал ему пергамент, оставленный Джейком

Бельским. Теперь пергаментный лист был прикреплен углами к ватманской бумаге, и таким образом его обратная сторона была закрыта.

Бибевуа поправил очки и пронзительным взглядом впился в текст. Через минуту он поднял голову и посмотрел на Кортеца. Тот молча ждал.

– Подделка?… – тихо спросил Бибевуа.

Кортец развел руками:

– Не знаю. Это вы должны мне сказать.

Бибевуа вскочил, подбежал к настольной лампе и вновь сунул свой острый нос в пергамент. Затем, суетливо зашарив по карманам, он извлек лупу. Кортец с интересом следил за его движениями.