Арманс

ГЛАВА XXVI

Подавленный переменой в поведении Арманс, Октав считал, что даже если она видела в нем только друга, все равно должна была рассказать ему о своих огорчениях. В том, что Арманс несчастна, Октав не сомневался. Ему было ясно также и то, что шевалье де Бонниве прилагает все усилия, чтобы они, будь то на охоте или в гостиной, не оставались вдвоем.

Арманс делала вид, что не понимает осторожных намеков, которые Октав иногда позволял себе. Она призналась бы в своих страданиях и изменила бы предписанное ею себе сдержанное до сухости поведение, только если бы что-нибудь глубоко ее взволновало. Октав был слишком молод и несчастен, чтобы догадаться об этом и воспользоваться своим открытием.

В Андильи к обеду приехал командор де Субиран. Вечером началась гроза с проливным дождем. Командору предложили переночевать в замке и отвели ему комнату наверху, рядом с комнатой Октава. В этот вечер Октав решил развеселить Арманс. Он во что бы то ни стало хотел увидеть ее улыбку, которая была для него как бы символом их прошлой дружбы. Его дурачества не имели успеха у Арманс и очень ей не понравились. Так как она не отвечала ему, он поневоле обратился к г-же д'Омаль. Та охотно смеялась его шуткам, в то время как Арманс хранила унылое молчание.

Собравшись с духом, Октав задал ей вопрос, который требовал довольно пространного ответа: ему ответили коротко и сухо. В отчаянии от такой немилости он сразу ушел из гостиной. Бродя по саду, он встретил лесничего и предупредил, что завтра чуть свет отправится на охоту.

Госпожа д'Омаль, увидев, что в гостиной остались только люди почтенного возраста, разговоры которых нагоняли на нее тоску, тоже немедленно исчезла. Бедная Арманс не сомневалась, что графиня назначила второе тайное свидание Октаву. Особенно ее возмущало лицемерие кузена, который, проходя из одной комнаты в другую, очень нежно к ней обратился. Она поднялась к себе за книгой, решив, что положит ее, как английскую поэму, на ручку двери Октава. Пробираясь по коридору к его комнате, она услышала у него какой-то шум: дверь была открыта; Октав возился с ружьем. К комнате, приготовленной для командора, примыкала маленькая каморка, нечто вроде передней, выходившей в коридор. К несчастью, дверь каморки тоже была открыта. В это время Октав сделал несколько шагов, словно собираясь выйти. Встреча с ним при таких обстоятельствах была бы ужасна для Арманс. Не размышляя, она проскользнула в каморку. «Как только Октав уйдет, я положу книгу на ручку», — подумала она. Затея, на которую Арманс осмелилась, была столь серьезной провинностью, что от волнения она уже не могла здраво рассуждать.

Октав действительно прошел мимо двери, за которой стояла его кузина, но потом остановился у окна в конце коридора и дважды свистнул, словно подавая кому-то знак. Так как лесничий, попивавший винцо в буфетной, не ответил Октаву, тот остался стоять у окна. Все общество сидело в нижней гостиной, слуги жили в подвальном этаже, и наверху царила такая глубокая тишина, что Арманс, сердце которой громко и часто стучало, боялась шелохнуться. К тому же бедняжка отлично понимала, что Октав подал кому-то сигнал, хотя и не очень изысканный, но, по мнению Арманс, вполне подходящий к нраву г-жи д'Омаль. Окно, из которого высунулся Октав, находилось у самой лестницы, ведущей вниз: путь назад был закрыт. Пробило одиннадцать часов, и Октав свистнул в третий раз. Лесничий, по-прежнему сидевший со слугами в буфетной, не ответил. Около половины двенадцатого Октав вернулся к себе.

Арманс, до сих пор ни разу не совершавшая поступка, за который ей пришлось бы потом краснеть, так дрожала, что не могла двинуться с места. Она была уверена, что Октав подал сигнал; сейчас либо ему ответят, либо он снова выйдет из комнаты. На башенных часах пробило три четверти двенадцатого, потом полночь. Время было такое недопустимо позднее, что Арманс пришла в полное смятение. Она решилась выйти из своего убежища и, как только часы кончили бить полночь, двинулась по коридору. Обычно столь легкая в движениях, она от страха тяжело передвигала ноги.

Пробираясь по коридору, она вдруг увидела в тени около самого окна человеческую фигуру, смутно выступавшую на фоне неба, и узнала в ней де Субирана. Он ждал слугу со свечой; в ту минуту, когда Арманс застыла на месте, всматриваясь в де Субирана, блик от зажженной свечи, скользнувший вверх по стене, озарил потолок.

Сохрани Арманс хладнокровие, она могла бы спрятаться за большим шкафом, стоявшим в углу возле лестницы; возможно, это спасло бы ее. Но она окаменела от ужаса, потеряла несколько секунд, а тем временем слуга поднялся на верхнюю ступеньку; свет упал прямо на девушку, и командор ее узнал. На его губах заиграла отвратительная улыбка. Его подозрения о тайных отношениях между Арманс и Октавом подтвердились, и теперь он мог безвозвратно погубить молодых людей.

— Сен-Пьер, — обратился он к слуге, — это ведь мадмуазель Арманс Зоилова, не так ли?

— Да, сударь, — смущенно ответил тот.

— Надеюсь, мадмуазель, Октав чувствует себя хорошо? — грубо и насмешливо бросил он на ходу.