Армейские будни

Шанс Виктора Позвоноглу

– Властьимущие – это не боги, а люди с обыкновенными, присущими обычным смертным пороками и недостатками, – не раз говорил своему малолетнему сыну Виктору его отец, хирург больницы одного южного курортного города Семён Позвоноглу.

Такие речи в ту советскую эпоху были не безопасны и даже на кухне «истинные» советские люди говорить такое опасались. Но отец Виктора не являлся «истинным» советским и потому на окружающую действительность смотрел несколько иначе.

– Какими пороками и недостатками? – где-то лет в тринадцать решил уточнить Виктор.

– Ну, например, царь Николай обыкновенный подкаблучник, Сталин – урка, правда необыкновенный, а Хрущёв просто шут гороховый.

– А Брежнев? – с интересом осведомился Виктор о новом генсеке, год назад воцарившемся в Кремле, сместившим «шута горохового».

– Халявщик, – без тени уважения охарактеризовал отец и эту властвующую особу.

– Почему? – не понял отца Виктор.

– Человек, который в молодости на халяву крал мешки из вагонов, которые разгружал, никем иным быть не может, – наставительно пояснил отец.

Откуда родителю был известен этот факт из биографии генсека, Виктор так и не узнал. Отец вскоре бросил мать и, естественно, их с сестрой, обженившись на своей молодой ассистентке. Мать, заведующая одной из городских поликлиник, и без того часто болевшая, после ухода мужа совсем слегла. Через полгода она тихо скончалась, и Виктор фактически остался сиротой. Правда, сестра уже успела закончить медучилище и как могла заменяла ему мать. Но разве возможно молоденькой девушке, которая сама рвётся «жить да радоваться», посвятить себя полностью младшему брату?… Десятилетку Виктор кое-как закончил, но дальше… В институт с такими отметками в аттестате соваться было бессмысленно, идти по семейной дорожке в медучилище – отец никогда не советовал, да он и сам не хотел. Работать?…

Виктор считал отца предателем, но в то же время и очень умным, нестандартно мыслящим человеком. Его высказывания, советы он помнил и старался руководствоваться ими в жизни. Так вот, насчёт работы отец высказывался так:

– Лучше заниматься чем угодно, только не «вкалывать». Запомни, сынок, для того и становятся начальниками, чтобы не работать самим, а заставлять работать других. Но это не каждому дано, не каждый способен получать от этого истинное удовольствие, да и не так-то это легко, требовать, заставлять. Потому лучше всего в этой жизни устраиваются люди, которые делают вид, что работают. Например, освобождённые партийные и комсомольские работники, или замполиты в армии. Это первые халявщики – ни за что не отвечают, ничего не делают, только изображают кипучую деятельность и за это неплохо получают. Сейчас такое время – халявщик у власти, потому всем халявщикам хорошо.

Насчёт халявной жизни замполитов в армии отец знал по той причине, что как бывший армейский хирург, поддерживал связь со своими фронтовыми товарищами, оставшимися после войны в ранге военных врачей.

Крепко засели в голове Виктора отцовские «лирические отступления». Он не слыл активистом в школе и потому «рвануть» по комсомольской линии к вожделенной, нетрудной и перспективной работе шансов не было. Насчёт карьеры армейского политработника Виктор задумывался всерьёз, но не знал, как к этому делу подступиться – посоветоваться было уже не с кем. Проболтавшись год после школы, он в мае 1970 года был призван на действительную службу. Уже будучи солдатом, Виктор узнал, что и в армейские халявщики попасть непросто. Для этого необходимо поступить в военно-политическое училище…

В те годы статус офицера в стране оставался ещё относительно высоким. Оклад даже младших офицеров, как правило, раза в полтора превышал средний заработок рабочих и служащих. Тогда в военные училища ещё шли не только троечники, и для девушки считалось удачей выйти за офицера замуж. Тем не менее, «цена» офицера год от года падала. Служба по «дырам», нервная работа с личным составом и т. д. и т. п. Кроме этого, офицер просто сильно рисковал здоровьем: лётчик преодолевал звуковой барьер, локаторщик облучался высокой частотой, ракетчик бета и гамма излучением, химик тоже… Советские офицеры, увы, были не кавалергарды, ездившие на лошадях и имеющие на вооружении палаши, а для всевозможных услуг денщиков.

От всех этих «положительных» факторов конкурс в военные училища уменьшался и к семидесятым годам даже в такие привилегированные, как московское ВОКУ, минское ВИЗРУ, киевское ВИРТУ… не превышал двух-трёх человек на место, а в тех, что поплоше так и вообще наблюдался откровенный недобор курсантов и брали всех подряд, даже с двойками. И только военно-политические училища оставались желанными для очень многих молодых людей. В стране, где у власти стоял бывший армейский политкомиссар, политработники всех мастей были «на коне». Они не получали доз облучения, не бились головами о танковую броню… они отвечали за политико-моральное состояние воинских коллективов, то есть ни за что конкретно. Ну и ещё, они любили возглавлять всевозможные распределительные комиссии, типа лавочных, дабы быть поближе к промтоварному и продуктовому «корыту», что в стране всеобщего дефицита, значило очень много. Отсюда и конкурс в те самые училища ниже десяти человек на место не опускался.

Всё это узнал Виктор за год армейской службы, и решил, тем не менее, попробовать, постучаться в эту столь вожделенную для многих «дверь». Он считал, что у него есть определённые шансы. Во-первых, он поступает не с гражданки, а с войск, к тому же во время службы он постарался, проявил не свойственную ему до того активность: стал комсгруппоргом взвода, постоянно писал статьи в ротную стенгазету и всевозможные «боевые листки». В общем, в части, когда он стал оформлять документы на поступление, ему не препятствовали. Виктор понимал, скорее всего, конкурс окажется настолько велик, что все его положительные характеристики с места службы могут и не «сработать». На крайний случай он приберегал ещё один «факт» своей биографии, который считал главным выигрышным шансом…

Виктор служил в войсках связи и потому поступать приехал в Донецк. Именно там располагалось военно-политическое училище войск связи. С вокзала он не поехал сразу в училище, а решил побродить до вечера. Город его удивил, особенно после годичной службы в полуголодной, плохо обустроенной Горьковской области. Улицы чистые, в магазинах наблюдалось относительное продуктовое изобилие. Он же ожидал увидеть угольную пыль, грязь и пьяных, сквернословящих шахтёров. Впрочем, он слышал и раньше, что Украина живёт куда лучше России, сейчас убедился в этом воочию. Но особенно понравились в Донецке Виктору девушки. О… он знал в этом толк. Здесь едва ли не каждую можно было сравнивать со свежераспускающимися бутонами прекрасных цветов. На внешности именно женщин сказывался высокий по советским меркам уровень потребления и здоровый климат. В общем, город Виктору очень понравился, и он в отличном настроении и с твёрдым желанием, во что бы то ни стало поступить в Донецкое военно-политическое училище, явился под вечер в оное.

2

Перед сдачей вступительных экзаменов, абитуриентам, прибывшим с войск и уже успевшим подрастерять школьные знания, полагались двухнедельные подготовительные сборы. Взаимоотношения между поступающими сразу установились напряжённые, в воздухе витал дух далеко не здорового соперничества. Виктор понял, что надо держать «ухо востро», ибо конкурс даже среди солдат и сержантов оказался весьма велик и поступить учиться «халявному» делу будет нелегко.

Конкурс стали уменьшать буквально с первого дня. Тех, кто по каким-то причинам опаздывал, или у кого оказались не в порядке документы… Таких без лишних слов заворачивали назад. Борьба с избытком стремившихся в «комиссары» шла и в самой абитуриентской среде. На второй день у одного из абитуриентов бесследно исчез комсомольский билет, и он, естественно, был незамедлительно откомандирован в свою часть. Виктор от греха зашил свой комсомольский, а заодно и военный билет в трусы, а перед баней выпарывал и зашивал в чистые. Ещё двоих отчислили после того, как они втихаря, после отбоя сходили в город, в самоволку. Никто их там не «застукал», они под утро благополучно возвратились… Но вечером следующего дня, старший сборов, старшина Франзен, собрал общее собрание абитуриентов, на котором самовольщиков буквально заставили пойти к дежурному по училищу и во всём сознаться. Остальные кандидаты в «политруки» молча одобрили этот произвол – уменьшался конкурс, росли шансы остающихся.

За две недели подготовительных сборов, едва ли не ежедневно кого-то «выталкивали». То у одного сыпь на лице обозначилась и «коллектив» требует его срочно госпитализировать и, естественно, исключить из списков, то, другой «отличился» в кухонном наряде и на него нажаловался начальник столовой… В такой нервной атмосфере Виктор сумел оказаться в числе тех, кто сохранил в целости документы, кого не подвело здоровье, кто как наскипидаренный, без устали мыл посуду в столовой, чтобы его не заподозрили в нерадивости… Всё он выдержал и дошёл до дня начала вступительных экзаменов. И вот здесь, уточняя списки абитуриентов, допущенных до экзаменов, начальник сборов, подполковник, заинтересовался диковинной фамилией Виктора.

– Позвоноглу, а кто вы по национальности?…

История с фамилией Виктора была интересная, необычная. Дело в том, что его нестандартно мыслящий отец по происхождению являлся румыном, правда почему-то не с румынской, а с чисто турецкой фамилией. И родился и вырос отец в Бессарабии, которая до войны входила в состав Румынии. А медицине Семён Позвоноглу успел выучиться также как гражданин Румынии аж в Бухаресте. В сорок четвёртом в Румынию пришла Красная Армия и молодого хирурга Позвоноглу, как выходца теперь уже с советской Бессарабии-Молдавии мобилизовали в эту самую Армию. За год войны, что отец провёл в качестве хирурга военного госпиталя он благодаря «золотым рукам» стал капитаном медицинской службы, там же встретил другого капитана медицинской службы, молодую русскую женщину, будущую мать Виктора. Из-за туманного происхождения, отец не мог рассчитывать на успешную карьеру военного медика после войны – он уволился. Но хорошие хирурги всегда и везде нужны. Они нашли место посытнее и потеплее. Там у Чёрного моря родились сначала сестра Виктора, а потом и он сам…

Гражданских абитуриентов понаехало видимо-невидимо и, что сразу получило широкую огласку, среди них насчитывалось немало с «лапами», и что конкурс для тех кто без «лапы» среди них достиг двенадцати человек на место. Виктор, пройдя первое «чистилище», готовился к следующим. Первым экзаменом было сочинение. К нему он подготовился таким же образом, как и подавляющее большинство всех прочих советских абитуриентов, не зависимо когда и куда поступающих – он имел массу оставшихся ещё со школы фотошпаргалок, которые ему загодя переслала сестра.

Экзамены солдаты и сержанты сдавали отдельно от гражданских. Списывали почти все, и успех зависел от качества «шпор». У Виктора они оказались хорошие – он получил четвёрку. Но далеко не у всех они были таковыми. Примерно из сотни с лишком «вояк», дошедших до экзаменов, почти сорок человек написали неудовлетворительно. Виктор, видя как сразу поредели их «сплочённые» ряды, воспрянул духом. Ему казалось, что их уже и так много отсеяли и «сверху» вот-вот должна последовать команда, прекратить «валить» абитуриентов с войск. Они же не должны не понимать, что среди сотен курсантов пришедших с гражданки должен быть и костяк в несколько десятков, уже понюхавших солдатской жизни…

Вторым экзаменом стала история. Этот предмет Виктор всегда знал относительно неплохо. Во всяком случае, в школе он получал хорошие отметки. Не мудрено, ведь при ответе по истории надо умело и много говорить, даже если не всё знаешь. То есть иметь хорошо «подвешенный» язык. Что-что, а язык у Виктора всегда был что надо. Как ни странно, не все стремящиеся к столь явно говорливой профессии молодые люди обладали этим даром. После истории количество претендентов сократилось до пятидесяти трёх, ну а Виктор получил свою вторую четвёрку.

Оставался последний, самый трудный для Виктора экзамен, устная математика. В точных науках он не блистал в школе, тройки «выскребал» еле-еле, а сейчас и подавно забыл, то немногое, что там усвоил. На математику он, как и большинство прочих абитуриентов с гуманитарным складом ума, шёл со страхом… Тут обозначилась одна пренеприятная новость: некоторые абитуриенты, получившие на первых экзаменах двойки, вдруг объявились вновь. Им позволили пересдать и они опять влились в «сплочённые» ряды. Таковых оказалось четверо, и это означало, что «позвоночные» были не только среди гражданских абитуриентов.

На математике Виктору повезло, вернее он сумел изловчиться и взять заведомо счастливый билет. Этот билет предназначался для идущего по очереди сразу за Виктором «позвоночному» сержанту, который получил «пару» за сочинение. Билет лежал немного в стороне от прочих и Виктор, сообразив, что лежит он так неспроста, в наглую его цапнул, несмотря на попытки одного из экзаменаторов ему помешать… В билете оказалось: простейший арифметический пример, теорема Пифагора и система уравнений. Он решил пример, вспомнил теорему, систему не осилил… Потом были ещё дополнительные вопросы, но тройку Виктор уже не упустил. На судьбу «позвоночного» «ловкость рук» Виктора не повлияла. Когда тот готовился к ответу, к нему просто подошёл экзаменатор и помог.

Математический «барьер» честно или нечестно преодолели только тридцать четыре человека. Тем не менее, Виктор понимал, что радоваться рано. Он не знал сколько курсантов планировали набрать из военных абитуриентов, но чувствовал, что их будет меньше. Он прикидывал шансы всех сдавших… «Позвоночные», эти пройдут точно. Но эти четверо засветились, а сколько таких ещё среди тех, кто не получал двоек? Наверняка, вне конкурса пройдут и двое пограничников, что умудрились у себя на заставе обзавестись карточками кандидатов в члены КПСС. Потом старшина Франзен. Этот поступит стопроцентно, он так ретиво выполнял веления командования Сборов по допуску к экзаменам как можно меньшего числа абитуриентов «со стороны». Да и экзаменационных баллов у старшины больше всех – четырнадцать, две пятёрки и четвёрка. Потом ещё несколько человек, у которых набранных баллов больше чем у Виктора. И так и эдак прикидывал Виктор и получалось, что изо всех, как минимум двадцать имеют шансы предпочтительнее его.

Неделю до мандатной комиссии, на которой окончательно должны были объявить, кто поступил, а кто нет… В это время начали сдавать экзамены гражданские абитуриенты, а Виктор через день заступал в наряд на кухню.

4

Мандатная комиссия началась с таких сюрпризов… Первым на комиссию зашёл старшина Франзен, как получивший наибольшее количество баллов… Что такое старшина срочной службы? Кто служил в Советской Армии знает насколько это редчайшее явление, когда за два года молодой человек вырастает из рядового салаги до старшины, дослуживается до широкой продольной лычки. Это означало, что лучшего во всех отношениях, в боевой и политической подготовке, дисциплине, исполнительности воина нет и быть не может. Франзен являлся именно таким. Он и к экзаменам подготовился прекрасно, не забыл за два года рутинной службы ни математики, ни истории. Ему не подсовывали счастливых билетов и всё равно он оба этих предмета честно сдал на «отлично». А сочинение, которое все сдували со «шпор», он писал из «головы» и всё равно получил «четыре». Достоинств у старшины оказалось столько, что не перечесть, он был и прекрасный спортсмен, имел разряд по гимнастике… И это всё помимо «заслуг» в борьбе за «уменьшение конкурса»… Не только Виктор, наверное, все без исключения абитуриенты не сомневались в его стопроцентной гарантии поступления.

Рослый, атлетически сложённый старшина вышел из комнаты, где заседала мандатная комиссия бледнее полотна.

– Ну, что… как… зачислили? – кинулись к нему остальные, ждущие своей очереди.

– Отфутболили… – замогильным голосом прошептал Франзен.

На него было страшно смотреть. Чистюля, аккуратист, «парадка» отглажена со «стрелками» на широкой груди набор всевозможных солдатских регалий… Он словно в приступе удушья рванул галстук, воротник рубашки, оторвав пуговицы…

– Суки… они же меня… как шавку, использовали и выкинули…

После Франзена по очереди зашли двое имевших по тринадцать баллов… Один вышел облегчённо отдуваясь, его зачислили, второй растерянно моргавший глазами, из которых готовы были хлынуть слёзы – его тоже отфутболили… Один из двенадцатибальников перед тем как зайти, проговорил:

– Из этой двери я выйду либо курсантом этого училища, либо врагом Советской Власти…

Если он сдержал обещание, то стал врагом. Из четырнадцати человек вошедших перед Виктором зачислили каждого второго, семь человек. Критерии, по которым основывали свой выбор члены комиссии не поддавались никакой логике. Констатировать можно было только одно – экзаменационные баллы не играют никакой определяющей роли. Виктор, набрав побольше воздуха в лёгкие, открыл дверь и вошёл. За длинным столом сидели, председатель комиссии, полковник в очках, ещё один полковник, три подполковника, майор и капитан.

– Товарищ полковник, рядовой Позвоноглу на мандатную комиссию прибыл! – чётко доложил Виктор, молодцевато отдав честь председателю комиссии.

Полковник, поправив очки, стал читать лежащие перед ним документы:

– Позвоноглу Виктор Семёнович, рядовой, радиорелейный механик, прибыл из Московского военного округа, школу окончил в шестьдесят девятом году… аттестат троечный, характеристики положительные, комсгруппорг, редактор боевого листка… экзамены сдал, сочинение – четыре, история – четыре, математика – три, – полковник оторвал глаза от бумаг и взглянул на вытянувшегося перед ним Виктора.

Возможно, он хотел высмотреть какой-нибудь изъян в обмундировании, внешности, но Виктор подготовился как надо: парадка – брюки, китель, рубашка, галстук – всё выглажено, вычищено. Сам высокий, стройный, голубоглазый, светловолосый – материнская кровь явно превалировала во внешности.

Не найдя ничего предосудительного полковник начал с очевидной слабости стоящего перед ним абитуриента:

– Что же вы, Позвоноглу, так неважно в школе учились?…

Виктор ожидал другого, он не сомневался, что услышав его экзотическую для русского уха фамилию, полковник обязательно спросит откуда она у него, и само-собой дело дойдёт до его национальности. И вот тогда… Он продумал всё до мелочей, что говорить для того чтобы «запудрить» мозги искушённых членов комиссии, этих «тяжелопогонных» дядек. Результатом должно стать его зачисление в училище. Они не посмеют его не принять, побоятся. Ведь он, нацменьшинство. Вот что Виктор считал своим выигрышным шансом. Для этого надо было повести разговор так, чтобы члены комиссии осознали, как это для них опасно притеснить представителя нацменьшинства. Ведь в Советском Союзе нацменьшинства поддерживают, их всячески лелеют… Он в этом не сомневался, и когда получал паспорт не колеблясь взял национальность отца, а не матери. Ведь русских так много, что рядовые, не имеющие влиятельных родичей представители титульной нации фактически мало на что могли рассчитывать. Другое дело нацменьшинства… Что значит отфутболить русского или украинца – никакого риска. А меньшинство? Он ведь и развоняться может, в Москву написать. Хлопот не оберёшься, если вдруг обвинят, что в советском военно-политическом училище, зажимают представителя нацменьшинства, к тому же успешно сдавшего вступительные экзамены. Даже если все эти полковники и подполковники и не собирались его зачислять, они должны обязательно испугаться такого развития событий…

Но полковник спросил не о его фамилии, а о школьной успеваемости. Чёрт, какая школа, ведь у него такая фамилия, она сама напрашивается на вопрос: откуда, почему у вас такая странная фамилия? Ну почему он не спросил, этот хрен очкастый?…

Виктор лихорадочно размышлял, как вывести дело в нужное русло, как выправить положение. Спасительная мысль явилась не то откуда-то свыше, не то как-то со стороны…

– Я не мог полноценно учиться, – негромко, но чётко произнёс Виктор.

– Почему? – удивлённо вскинул глаза полковник.

– Я сирота… с рождения. Моя мать умерла, когда мне было восемь месяцев, а когда мне исполнилось восемь лет из-за старых фронтовых ран паралич разбил отца…

Обычно, начав врать, или чередуя правду и вымысел, Виктор продолжал это делать уверенно, увлечённо, так что у слушателей не возникало ни малейшего сомнения в его искренности.

– Кто же вас воспитывал с восьми лет? – на этот раз полковник всё же засомневался.

– Старшая сестра. Она и за отцом ухаживала и меня… тоже. Ей очень тяжело пришлось, и сейчас вот… Она фактически лишена личной жизни, и я ещё и потому хочу стать офицером, чтобы иметь возможность оказать ей материальную помощь. И ей и мне с детства пришлось много перетерпеть из-за нашей фамилии и национальности, – резко вывернул на свою «колею» Виктор.

И на этот раз полковник просто не мог не задать долгожданного вопроса:

– Национальность… а какая у вас национальность?

В общем-то, вопрос был глупым, ибо из лежащих перед ним документов полковник вполне мог вычитать, что за национальность у этого говорливого абитуриента. Несомненно, он намеренно не спрашивал об этом, но Виктор сумел-таки заставить председателя комиссии задать этот вопрос.

– Я румын… У нас в стране все нации наделены одинаковыми правами, но поверьте, обидеть представителя малого народа очень легко. У нас ведь нет ни республики своей, ни автономии, ни какого другого национального образования, нас всего несколько тысяч по всему Союзу. А у меня ко всему ещё и отец инвалид, калека, я с детства не мог рассчитывать ни на чью защиту. А ведь отец у меня человек заслуженный, он воевал в том самом соединении, где начальником политотдела был Леонид Ильич Брежнев… – Виктор словно обрёл крылья. Так вдохновенно он ещё никогда не врал. – Отец не раз там на переднем крае слушал речи армейского комиссара Брежнева, и вдохновлённый ими шёл в атаку, не щадил ни жизни, ни здоровья сражаясь за Советскую Власть. Он верил в Советскую Власть, и меня воспитал в этой вере. И я верю так же как он, верю в её высшую справедливость. Потому я с детства мечтаю стать армейским политработником, так как считаю, что советские политработники являются умом, честью и совестью нашего времени. Я считаю, что только в их славных рядах, я стану истинным представителем той ленинской гвардии, к которой принадлежит бывший командир моего отца, генеральный секретарь ЦК КПСС, Леонид Ильич Брежнев…

Виктор проговорил без перерыва минут пятнадцать, поломав весь график работы приёмной комиссии, по которому на одного абитуриента следовало затрачивать не более пяти минут. Члены комиссии слушали, что называется, открыв рты. Обычно абитуриентов, являвшихся пред их «светлые очи» била дрожь, они были скованы, напряжены и безропотно принимали выносимый вердикт. Когда Виктор, наконец, замолчал, несколько секунд в кабинете стояла какая-то неловкая тишина, пока председатель нашёл, что сказать:

– Ннда… Это очень интересно… однако… Что вы там говорили об отце? Он у вас прикован к постели?

– Так точно, парализован! – Виктор выпучил глаза на полковника, словно собирался его загипнотизировать. Но тот, похоже, уже боялся встречаться с ним взглядом и не поднимал глаз от папки с личным делом.

– Срочной службы, значит, вам служить ещё год… Ну что ж пусть сестра ещё потерпит, а через год вы уволитесь и поможете ей.

– То есть как?… – выразил искреннее удивление Виктор на столь неадекватную реакцию на образец его ораторского искусства.

Но полковник, похоже, решил, что времени с этим хлюстом и так потеряно слишком много и уже не давал ему произносить слишком много слов:

– Да так будет лучше, и быстрее. Ведь в училище четыре года учиться придётся, и ещё неизвестно куда вас потом направят. А тут вы уже через год домой вернётесь, непосредственно поможете сестре. Ей-то, наверное, уже пора и о себе подумать, замуж выходить? – полковник оправился от словесной «лавины» Виктора и смотрел ему прямо в глаза, смотрел вроде бы серьёзно, но в глубине таилась усмешка-издёвка: куда лезешь, думаешь раз язык без костей, так всего добьёшься, не обольщайся – против «лома» нет приёма…

– Но я нацменьшинство, – растерянно пытался ухватиться за «воздух» Виктор.

– Это к делу не относится. Идите.

– Но я буду жаловаться… я напишу в Кремль, вы зажимаете нацменьшинство! – продолжал как за соломинку цепляться за свой «шанс» Виктор.

– Идите!

5

После окончания мандатной комиссии зачисленных счастливчиков сразу отделили от неудачников, и после обеда отправили куда то за город в колхоз, на заготовку овощей для училища. Неудачников старались не напрягать, лишь вежливо напомнили, чтобы они на следующий день зашли в строевую часть училища и получили проездные документы – те кто ещё служил до своих частей, у кого срок закончился, до дома.

Виктор довольно быстро «отошёл» от перипетий «мандатки» и стал собираться к отъезду. При этом он вдруг обнаружил, что находится в отведённом им спальном помещении в одиночестве – остальные абитуриенты-неудачники куда то все пропали, только сиротливо маячили под койками их чемоданы…

Они стали появляться уже поздно вечером. Первым, сильно шатаясь и дыша перегаром пришёл «враг советской власти». Он упал на койку и тяжело с присвистом захрапел. За ним примерно в том же состоянии «приползали» остальные. Безропотно выслушав свою участь на «мандатке», не издав ни слова в свою защиту, чётко, по уставу поворачиваясь через левое плечо, печатая шаг уходя… они, не зависимо от национальности, поступали чисто по-русски, «утопили» горе в вине. Виктор даже удивился – насколько близко к сердцу, болезненно они приняли своё фиаско. У него даже такой мысли не возникло – напиться с горя. Скорее всего сыграла роль румынская составляющая его крови, к тому же он не сомневался, что сделал всё от него зависящее. А раз так, то ему не в чем себя винить, и пенять не на кого. Разве, что на судьбу, но это уж совсем пустое дело.

По времени, когда должна состояться вечерняя поверка пришёл майор, дежурный по училищу. Увидев распластанные на койках тела бывших абитуриентов, понюхав тяжёлый спиртной дух, он лишь махнул рукой и обратился к Виктору, единственному трезвому:

– Ух, запашина, прямо закусить хочется… Старшина где?

Виктор лишь пожал плечами, в то же время с изумлением отмечая, что до сих пор отсутствует старшина Франзен, ходячий Устав, образец дисциплинированности и исполнительности… Франзен пришёл после полуночи. В дверь он попал только с третьего захода, в кровь разбив лоб о косяк. Встав посередине спального помещения, он с минуту осматривался, не обращая внимание на выступившую кровь: неудачники лежали на не разобранных койках вповалку, прямо в сапогах и обмундировании, кто-то стонал, кто то говорил во сне, кто-то блевал в проход между койками. Зловеще усмехнувшись, старшина пошёл на своё место и тут увидел в полумраке ночного казарменного освещения раздетого, лежащего под одеялом Виктора. Он не мог уснуть в такой «атмосфере» и с его лица не сходила брезгливая гримаса.

– Ааа… собрат по нацменьшинствам, – старшина тяжело оперся о спинку койки Виктора. – Ты… ты говорят соловьём заливался, нацменьшинством своим козырял… Эх ты… румын долбаный. Какое ты нацменьшинство? Ты вообще никто, такой нации в Союзе вообще нет, понял?

Виктор лежал вроде бы не обращая внимание на пьяного старшину, но устрашающий вид его разбитой физиономии не мог не тревожить – чёрт его знает, что у него на уме. А Франзен продолжал разглагольствовать:

– Вот я нацменьшинство, так нацменьшинство… но я про это ни-ни, нигде не слова, ни то что в открытую, – старшину сильно повело назад и он еле удержался за койку, основательно тряхнув и Виктора. – А что бы я им сказал, они и так это знают, что я немец, то есть сука, сволочь, фашист, что мне нет веры… Вот что значит быть настоящим, низким нацменьшинством. Понял ты Оглы хренов? Я самое неуважаемое в Союзе нацменьшинство. Поол? – Франзен уже не мог чётко произносить некоторые слова, его язык заплетался. Евреи… жидьё проклятое, больше всех плачут, суки, жизни им тут нет. Их бы в нашу шкуру. Что нам остается – вешаться всем сходу… нас же ниже чурок поганых ставят… А ты говоришь нацменьшинство. Ты радуйся, что ты никто, тебя не трогают и то хорошо… Поол?

– А что есть уважаемые нацменьшинства? – Виктор опустил ноги на пол и пытался тормозить кровать, которую продолжал дергать, раскачиваясь своим мощным телом старшина.

– А как же, ты что разве не знаешь? Есть у нас такие, им все дороги открыты. Но они себя меньшинствами не считают, они себя наоборот лучше, выше всех считают. Власть ещё локти покусает, что жопы им целует, они их отблагодарят… – старшина уже начал заговариваться и, казалось, намертво приковался к спинке койки.

Так тебе что, прямо так и сказали, раз ты немец, так мы тебя не берём, хоть у тебя и больше всех баллов? – задал конкретный вопрос Виктор, имея целью, чтобы Франзен вышел из своего положения маятника и перестал дёргать койку.

И действительно вопрос возымел действие, старшина перестал качаться, ненадолго задумался.

– Да не… ты что… рази такое можно вслух… неее… Они другое… Я ведь до армии один курс политеха кончил и бросил. А как призвали, вот дослужился, – Франзен кивнул на свои старшинские лычки. – Ну вот, тот змей очковый, полковник и говорит, раз вы институт бросили, так и у нас учиться как положено не будете… Сука… Это конечно отговорка… я то понимаю, я немец, в этом всё дело. Вон некоторые гражданские, грузины, азербуды, черти с рогами и с девятью баллами проходят, а мне и четырнадцати мало. Разве может быть советским политработником представитель фашистской нации… нее, никак нельзя… – Франзен утих, постоял и, перехватывая руками спинки кроватей спотыкаясь, пошёл к своей.