Арокс и Штёр № 2. Вестник пост-Аквариума

Часть 1

МАРК БРИКМАН: Я ПОНЯЛ, ЧТО ЭТО МОЁ

Совсем не в каждой группе есть художник по свету. Наверное, не всюду нужны специалисты такого рода. Однако в АКВАРИУМЕ уже давно творит свои чудеса персональный мастер света. Без него теперь просто невозможно представить полноценные выступления легендарной группы. Это Марк Брикман, известный в аквариумном кругу следующим своим высказыванием: «Командовать здесь будет один человек, и это – я».

Публика не видит Марка и не думает в большинстве своём про световые чудеса, стабильно сопровождающие концерты АКВАРИУМА. Однако почему бы не взглянуть на творчество группы в необычном ракурсе, да ещё с помощью самого Марка?

С каких пор ты стал сотрудничать с АКВАРИУМОМ?

Марк: Это я помню хорошо. Октябрь 1993 года. Голодное время… то есть просто как волк рыскал в поисках всяческих работ, но никаких работ нигде не находилось. И тут мне позвонил Миша Гольд, тогдашний директор АКВАРИУМА – а знакомы мы с Мишей были по бане – и предложил поработать – четыре концерта в Питере, четыре концерта в Москве, и мы с ним договорились, что эти восемь концертов я как бы отрабатываю, а потом уже решаем окончательно, гожусь я или не гожусь. Ну, после первых четырёх питерских концертов я понял, что это моё… то, что происходило в группе; то, по чему тосковало моё сердце – я нашёл и сказал, что «Всё, я – ваш!».

До этого времени АКВАРИУМ тебе был знаком, как таковой, или очень приблизительно?

Марк: Дело в том, что у меня нет слуха. Вообще. А до того я не только не интересовался совершенно не только рок-н-роллом, но и вообще музыкой. Так только, послушать иногда там что-то… знал, что вот есть такая группа, что есть Гребенщиков и песня «Город золотой». Вот и всё моё образование в этой области. Я просто не понимал, что происходит на концертах. Я что-то такое делал… всё-таки профессионал, четверть века к тому времени, но не понимал, что происходит. И помню, что сразу после этих восьми концертов были концерты где-то в Сибири… Они были в небольших клубах. Где со светом была просто полная ж… и я просто включал свет и вбивался в эту толпу у сцены, туда, в самую кучу, чтобы понять – что происходит? Чего я делаю-то? Зачем все это?

И понял то я, что же происходит на сцене АКВАРИУМА только на двенадцатом концерте. Это был тот самый концерт, после которого я уже перестал считать. Это было в Рязани, зима, и в середине песни я вдруг въехал! В ощущение песни, в ощущение того, что происходит на сцене. Как только я въехал, то тут же руки зажили без меня…

Что это за песня была?

Марк: Да я уже и не помню… Но произошло тогда то, что потом произошло в АКВАРИУМЕ всего один раз… в середине песни раздались аплодисменты – свету! Я точно знаю, что это были мне аплодисменты, и я тщательнейшим образом следил, чтобы больше такого не происходило. Потому что не должно быть отвлечения на что-то конкретное, это называется «тащить одело на себя» – есть такой театральный термин. И вот такое в АКВАРИУМЕ произошло всего один единственный раз после этого. Случайно тоже получилось… Произошло же то, что при моём слухе чрезвычайно маловероятно… я попал в долю! И тоже аплодисменты, и тоже я потом приходил к Борьке извинялся, хотя он не принимал этого категорически, он считал, что всё было хорошо, но я-то понимал, что так быть не должно.

Насколько я могу судить, ты до АКВАРИУМА был связан по работе с театром?

Марк: Да. Главное для меня, как для художника по свету, состоялось в народном театре моего родного Политехнического института, моей альма-матер. Все мои профессиональные основы – именно в этом театре. Но пришло время, когда мне сказали: «Хватит уже! Иди и займись всем этим на профессиональной сцене!». К тому времени театр Политеха как раз заканчивал свою жизнь и с 1988 года я профессионально занимаюсь светом. Я поработал во многих театрах Питера.

В какой степени на твой взгляд то, что ты делаешь как художник по свету в АКВАРИУМЕ, получается адекватным тому, чего бы ты сам хотел в результате?

Марк: Адекватность – это, на мой взгляд, главное требование к моей работе. В принципе. Быть адекватным тому, что происходит на сцене. На этом строится всё! Вот вся моя работа, её генеральный принцип – это как раз адекватность. Насколько все получается адекватным, сам я сказать не могу, но стараюсь быть адекватным на сто процентов. Как правило, мне это удаётся.

Но, наверное, многое зависит от технологических возможностей… Они ведь всюду разные. Одно дело – западные страны или российские города… Или хорошие концертные залы и не очень большие клубы…

Марк: Вот на это и есть мастерство. В таких случаях я обычно говорю – «Борисыч распиздяев не держит. У него каждый в своём деле хороший специалист». И я в своем деле – тоже. Один из параметров мастерства – это как раз умение сделать из г… конфетку. То есть в зале, оснащённом скромно, создать максимальную степень адекватности тому, что происходит на сцене.

С 1993 года ты постоянно работаешь с группой и, соответственно, путешествуешь с ней по всем городам и странам.

Марк: Да, так оно и есть. Я всегда с группой. Ну меня не было только, когда на операции валялся… Ну а так – всегда.

Любопытна твоя точка зрения на эволюцию АКВАРИУМА за те годы, которые ты его наблюдаешь?

Марк: Вот насчет эволюции тут сложно… Тут я, боюсь, ничего не смогу сказать… Я не замечаю эволюцию… Эволюция – это как я понимаю – это куда-то направленное движение, да? Так вот куда оно направлено, это движение, я не вижу абсолютно, не понимаю и самое-то главное, я даже и не хочу этого понимать. Что для меня стало одним из главных критериев ценности АКВАРИУМА? Постоянство и непостоянство. Нету никакого шаблона. Нету никакого – «Вот я вот такой! Сегодня я такой, а завтра я эдакий!». И это относится к музыке, к одежде, к составу музыкантов, в конце концов, сейчас в меньшей степени, конечно, а раньше постоянно менялось и вот это мне очень импонирует. До сих пор, в частности.

Если поговорить про аквариумные пластинки? Ты ведь их слушаешь?

Марк: Слушаю, конечно! Но с чисто утилитарной целью… Вот, например, начинается сезон и я хочу понять, что у нас в этом сезоне будет. Прихожу на репетиции, обязательно! Сижу на репетициях, слушаю и смотрю. Мне нужно въехать в ощущение того, что у нас будет происходить в этом сезоне. Потом я для себя это формулирую, вербализую, даю этому какое-то своё название. И, как правило, этим названием делюсь с Борисычем. Отнюдь не всегда попадая в то, что он ощущает.

Чем же эти дискуссии…

Марк: Нет, это не дискуссии! Это я делюсь. Также, как и Борисыч делится со мной. И с той же целью я слушаю альбомы. В том состоянии, когда они ещё только будут изданы, перед выходом. Звучание на концерте и на альбоме – они же разные. И когда у меня складывается максимально объемное ощущение, я уже понимаю…. нет, не так… я до сих пор не понимаю, что я делаю, но знаю, что я делаю это правильно. Естественно, ремесло есть ремесло. Но при этом никогда нету фиксированного ничего, я никогда, как правило…. не то, чтобы никогда… но в большинстве случаев я просто не знаю, что сделаю в следующее мгновение. Слава Богу, теперь меня уже достаточно хорошо знают, на очень многих площадках, и уже не пристают со всякими дурацкими вопросами, а так мне все время приходилось объяснять, что у нас нет партитур. У нас есть программа, её Борисыч пишет за десять минут до концерта. Сам пишет, сам же и нарушает.

Ты от нее отталкиваешься?

Марк: Я отталкиваюсь от ощущения. Потом я чувствую… вот сейчас наступит момент, когда Борисыч начнет лепить что-то своё в программе. Но я ничего не делаю, пока я не послушаю вступление. Чтобы убедиться, что звучит именно та песня… Как правило, я угадываю, что будет не та песня, которая есть в программе, но какая же именно будет – это невозможно угадать. Я строю организацию светового управления именно таким макаром, чтобы я в любой момент мог сделать много чего неожиданного.

Ты ведь можешь дать какой-то другой свет…

Марк: Да.

Полутона…

Марк: Да.

Изменить световую картину в целом.

Марк: Да. Да. Да. В своё время, когда я спросил Борисыча в 93-ем году, чего он хочет в принципе от света, что он себе представляет, то он сказал так: «Мне нужен такой свет, которого нет ни у кого». Это было и это остаётся одним из генеральных принципов моей работы. Но кроме того, я считаю, что в принципе у АКВАРИУМА должен быть такой свет, при котором любое движение музыканта на сцене меняет на ней освещение. У меня свет очень резкий, пятнистый, неровный, но именно как раз благодаря этому на сцене всё время происходит его непостоянство. Потому что ведь самого по себе света не видно, он виден тогда, когда он на что-то попадает. Вот скрипач повернулся к басисту – и всё, и он уже другой. И я смотрю – если у него сейчас соло, и я знаю, что вот такое-то соло он так-то играет, но вот он встал и свет будет уже не такой, то я меняю свет. В какой-то степени живость имеет место в любой группе, но считаю, что степень живости света в АКВАРИУМЕ намного выше всех остальных, опять же в силу непостоянства всего, что происходит на сцене. Свет в силу этого тоже непостоянен. Кстати, это вот причина, по которой я уже перестал совершенно работать в театрах.

Тебе надоела статика. Повторы одного и того же.

Марк: Да, совершенно точно! Я не могу больше уже… сейчас одно, но и завтра тоже самое! Да на хрен мне это надо!

Но ведь когда выступает тот же АКВАРИУМ, то нередко повторяется программа, и повторяется по песням, а иногда даже день в день, и песня за песней. Как же ты на этом фоне импровизируешь? Одна и те же песни, одни и те же звуки, а иногда и движения. Тут же ведь особенно ничего нового не придумаешь.

Марк: Склероз выручает… Я просто не помню, что я прежде делал (смеётся)…

Тогда чем больше склероза, то тем лучше для твоей работы.

Марк: Всё же хорошо в меру… Но я, действительно, не запоминаю, и мне это приятно. То есть я мог бы, конечно, запоминать… есть какие-то блоки… Например, появляется в программе песня «Плоскость». И я знаю, что на этой песне мне нужно 18 фонарей поставить нижним контровым… А «Северный цвет» я решаю в гамме такой сине-маженто-красной и там есть соло у Сура, так я делаю специальную картинку. А в другой песне было роскошное соло у Алика с Шаром и я на это соло специальную картинку строил и она вся у меня была выведена на отдельную ручку. «Мама, я не могу больше пить», например, когда эта песня появилась в программе, мне захотелось сделать черно-бело-зеленую гамму. Но Борис сказал: «Нет, я хочу красную». Получи! И он получил с разных сторон разной формы и консистенции красные фонари…

Можно сказать, что твоя работа носит характер такой постоянной импровизации. Пусть и на известную тебе тему, но ты всё равно всё время импровизируешь по ходу концерта.

Марк: Точно. Вот это ты очень точно сформулировал.

Ты много где побывал с группой. Где именно тебе было проще всего работать? Проще по возможностям. Понимаю, что тебе доводилось строить свет в разных условиях, но всё же где было элегантнее всего?

Марк: Так проще или элегантнее? Это разные вещи.

Элегантнее.

Марк: Пожалуй, последние годы во МХАТЕ. А из заграниц – в Женеве, там было очень много аппаратуры, но самое главное, что были ребята понимающие и готовые делать то, что нужно. То, что хотелось. И аппаратура была расположена удобно и правильно для того, что мы делали.

В каком питерском зале тебе приятней всего работать?

Марк: ДК Ленсовета, разумеется. Этот зал мне знаком всю мою жизнь. И того, что там не достает по свету, всегда есть у кого арендовать.

Поскольку АКВАРИУМ продолжает своё движение вперёд, твоя деятельность тоже будет сопутствовать тому, что делает группа. Это ведь уже стало естественной частью тебя.

Марк: Во первых, я очень на это надеюсь. Во вторых… да, это естественная часть меня, но я, к сожалению, не молодею. Просто тяжелее становится ездить. Физически тяжелее. Хотя как только я оказываюсь на площадке, то все годы улетают… фьють… и нету их! До конца концерта.

Часть 2

Уже прошло 20 лет твоей работы в АКВАРИУМЕ…

Марк: Да, это так. 18 октября исполнится 20 лет, как я работаю с АКВАРИУМОМ.

Теперь многие светорежиссёры имеют возможность работать с качественной аппаратурой, но для тебя, насколько я знаю, аппаратурная навороченность никогда не была самоцелью.

Марк: Я привык к достаточно аскетичной манере свой деятельности, но другое дело, и я не могу не сказать об этом: я строю работу таким макаром, чтобы был абсолютно живой АКВАРИУМ! То есть, любое движение музыканта, любое шевеление его на сцене – оно абсолютно меняет картинку. Да, для этого мне вполне достаточно скромной аппаратуры. Ну, а ежели приходится работать на навороченной сцене, то я использую навороченную аппаратуру, но опять же в том ключе, в той концепции, которую я для себя сформулировал, причем именно для АКВАРИУМА, и которой я столько лет уже придерживаюсь. Вообще-то что касается концертов с навороченной аппаратурой: к сожалению, большинство художников по свету видят свою работу в том, чтобы зритель видел его работу. А я свою работу вижу в том, чтобы зритель хорошо видел работу ансамбля. Я никоим образом не выпячиваю себя. Два раза за эти двадцать лет у меня были моменты, когда я вылезал «за рамки» и получал от зала аплодисменты... мне. И я потом извинялся перед Борькой.

Но из-за этих вылезаний твои контакты с музыкантами не менялись, не ухудшались?

Марк: Что касается контактов с музыкантами... Контакты за двадцать лет были всякие и разные. Были и серьёзные разборки...

Такое тоже бывало?

Марк: Да, бывало. И было, что много лет назад один из музыкантов мне сказал: «или я, или ты!». Вот так даже было, так сильно он не принимал то, что я делал. Но это всё в первые десять лет моей работы происходило. Вторые же десять лет мы уже пришли с музыкантами к нормальному консенсусу. И те люди, те старые люди, как Лёшка Зубарев, которые опять вливаются обратно в группу, они прекрасно знают и понимают отношения, которые уже существуют. Музыканты знают, что если Гончик расставил их на это место, то я на это место делаю свет. И если тот или иной музыкант хочет, чтобы его было видно и чтобы его соло произошло красиво... а я это могу делать! Да! То значит он будет придерживаться тех указаний, которые я ему делаю. Не хочет? Пожалуйста, иди гуляй! Ты же свободен, как птица! Я же никого не ограничиваю. Ну бывают какие-то моменты, там типа, что «вот этот фонарь мне светит в глаза!». Ну, конечно, я уберу. Вне зависимости от той картинки, которую я придумал.

Вот ты мне рассказывал, а я прежде этого не знал, что тебе было радостно, когда в группу опять вернулся Лёша Зубарев.

Марк: Да у меня со всеми музыкантами из группы тёплые отношения и дружеские, не только с Лёшей. И с Суротдиновым, и с Гончиком. Но это же и естественно, мы же давно знакомые люди... но какой-то конфронтации у меня нет ни с кем! Абсолютно! Был даже в группе музыкант, который честно и искренне не понимал, чего это я делаю. И зачем я в группе. Но тем не менее, у меня со всеми хорошие, нормальные профессиональные отношения... И даже вот тот человек, который не понимал, для чего я в группе, он подходил потом ко мне и говорил : «Мне надо передвинуться, а?». Вот такое тоже было. Отношения хорошие у меня с музыкантами.

Ты вот говорил недавно, что сейчас происходит какое-то, не то чтобы обновление группы, но вот Боб – он вроде бы работал на некоем пределе, и что вот теперь этот предел как-то разрешился в позитивную сторону.

Марк: Секундочку! Это моё, сугубо личное мнение! Это мне так показалось.

Ну я же именно с тобой говорю!

Марк: Я никоим образом не претендую на какую-либо объективность.

Прежде тебе очень нравилось работать в ДК Ленсовета. Именно как мастеру по свету.

Марк: Да. Но теперь ДК Ленсовета-то нету... Там группы уже сколько лет не играют. В других клубах концерты проходят - в «Авроре», в «Космонавте».

Группа обновилась, концерты проходят. Чего, по-твоему, можно ждать от АКВАРИУМА теперь?

Марк: (очень довольно хохочет) А вот тут я тебе с совершенным наслаждением скажу, что не знаю!!! Не знаю! И это меня безумно радует! Что я не знаю, каким будет АКВАРИУМ. Потому что АКВАРИУМ живой и он растёт, и во что он вырастет дальше я без понятия, George!

Сейчас мы живём в достаточно тяжёлую во многих отношениях эпоху. И для культуры всяческой тяжёлую, в том числе. Многое деградирует, распадается, но АКВАРИУМ всё же сохраняет своё достоинство, свой творческий потенциал и полон энергии, сил и готов двигаться дальше. Хотя большого количества концертов вроде пока не намечается.

Марк: Ну, намечаются концерты, про большое количество не знаю, но есть... Да и что же, George? Если бы АКВАРИУМ перестал быть живым и стал бы памятником самому себе, как многие музыканты и группы, то я бы тогда просто ушёл из него. Потому что меня как раз это в АКВАРИУМЕ и держит.

А ведь ты до АКВАРИУМА вообще ни с какими другими группами не работал?

Марк: Нет, ни с какими. Я театральный художник был. Конечно, за эти двадцать лет со многими группами приходилось работать и пересекаться, но это так... это все так... В порядке развлекухи, что ли...

В общем АКВАРИУМ по-прежнему сохраняет свой потенциал и он непредсказуем. Это по-прежнему приятная тайна...

Марк: Да. Да.

В группе остаётся непредсказуемость. Что самое ценное и самое редкое всегда, и особенно в русской рок- музыке.

Марк: Да. И что радует.

George. 2013 год, сентябрь